8. Описание моего путешествия к литовским старообрядцам, в конце 1869 и в начале 1870 года

Поездка моя в Литву не есть труд миссионера между незнакомыми ему людьми и в неведомых местах. Ездил я к своим знакомым и в знакомые места; из города в город, из деревни в деревню приезжал к своим приятелям; не было мне труда взойти в дом, знакомиться с хозяином, искать случая, с чего начать слово; не было опасения и потерпеть нужду, во внешних потребах. Этого всего, по старому знакомству, я был избавлен, и только одно от меня требовалось: не молчать, проповедовать слово, возвещать истину о церкви святой. И о церкви мне было довольно удобно говорить, потому, что в Литве у старообрядцев возбуждена уже сильная потребность рассуждать о церкви. Об этом религиозном движении у старообрядцев того края теперь известно стало везде; но как оно началось и когда, об этом не излишне сказать несколько слов.

Когда еще жил я в Пруссии, были у меня ближайшие приятели в литовской епархии: бывший рымковский наставник инок Иоанн, перелазский наставник Мартиниан Афанасьев Тихомиров и брат его Павел Афанасьев, и новоалександровский наставник Артемий Вонифатьев Сухоруков, деревни Королишек наставник Василий Семенов Дарендов, и другие многие ревностные мужи. Из Литвы они езжали ко мне в Прусскую обитель погостить, почитать книги, поучиться, – и гостили месяца по три, по полугоду, а иногда по году, и по два. Они были участниками и свидетелями начавшихся в Прусском монастыре рассуждений о том, что федосеевцы неправо учат, возбраняя в мире живущим брачную жизнь, отвергая чувственное, во плоти, пришествие на землю Илии и Еноха, также чувственное бытие последнего антихриста, и отрицая вечное существование новоблагодатного священства и таин тела и крови Христовы. С той целью, чтобы удобнее показать федосеевцам неправоту их учения, основанного не на слове Божьем и писаниях святых отцов, а только на предании старцев, мы издали тогда книгу, под названием Царский путь, которая не касалась рассуждений о браках, но раскрывала ту мысль, что каждому надлежит свою храмину веры созидать на основании евангельского учения и писаний святых отцов, на предания же стариков не полагаться. Это сочинение многих убедило внимать Писанию. Ревнители стали покупать книги: Благовестник, т.е., толкование блаженного Феофилакта на Евангелие, Беседы святого Златоуста на 14 посланий святого Апостола Павла, Кормчую, и другие книги, так что литовские старообрядцы, до сего времени не имевшие у себя никаких решительно книг кроме богослужебных и слепо наставникам своим доверявшие, теперь начали мало-помалу сами вникать в божественное Писание, и начали примечать, как не согласно с оным проповедуют их наставники. Между тем названные выше лица, приняв учение о браке, распространяли его между старообрядцами. Это учение много наделало шуму в беспоповском мире, особенно по литовскому краю: наставники со всей Литвы съезжались неоднократно в одно место, делали сборы, и народ с разных мест приходил толпами; не один раз и меня вызывали из Пруссии на эти соборы. Наставники беспоповские всячески старались погасить учение о браках; но оно возрастало по всей Литве и подавляло безбрачие в конец. Вместе с учением о браке, полегоньку распространялось и учение о приходе пророков Илии и Еноха, о вечности новоблагодатного священства и таин. Все это, хотя еще не сближало старообрядца с православной церковью, но по крайней мере искореняло из души его противное Евангелию Христову беспоповское учение, будто в мире уже угасло богоучрежденное священство нового завета, и заставляло подумать: где священство сие теперь находится и священство, в церкви греко-российской существующее, есть ли истинное Христово священство? Инок Иоанн, бывший рымковский наставник, Василй Дарендов, королишковский наставник, начали тогда действительно рассуждать о церкви греко-российской: надобно-де подумать о ней! – ведь она верует в Святую Троицу православно, и в воплощение Господне, и собором никаким не осуждена: как же нам о ней не подумать!». Также и Павел Афанасьев, брат Мартиниана, перелазского наставника, начал рассуждать о церкви и с своими товарищами беседовать, но осторожно: ибо на одно свое суждение боялись полагаться.

Когда же благоволил Бог излиять милость свою на меня грешного, так, что я уже окончательно убедился в непорочности святой православной церкви, и вознамерился из Пруссии возвратиться в православную Россию: не хотел я приступить к сему делу, не сообщив своих убеждений в правоте церкви тем литовским приятелям, с которыми против безбрачия так долго ратовал. Пред выездом из Пруссии я наперед послал в Литву инока Иоанна, родом из Литвы, пожелавшего сопутствовать мне в Россию, чтобы он предупредил наших литовских друзей о моих намерениях, и на свободе, до моего приезда, передал им подробнее рассуждения мои о святой церкви. Отец Иоанн, ревнитель добра для своей родины, не поленился объехать всех литовских наших приятелей и, сколько мог, возвещал слово истины о церкви святой. Потом и я, распростившись с Пруссией, тоже приехал в Литовскую епархию и, где нужно было, побеседовал о церкви. Отсюда вместе с отцом Иоанном отправился в дальнейший путь. И когда, по благословлению блаженной памяти владыки Филарета, митрополита Московского, поселился в Никольском единоверческом монастыре, то испросил у него дозволение прибыть в сей монастырь и прочим моим собратиям, оставшимся в Пруссии. Тогда я послал за ними того же спутника моего Иоанна, и поручил ему, чтобы, едучи в Пруссию, опять остановился на время в Литве, объехал наших знакомых, и передал бы им, чтó еще приобрели мы к убеждению нашему в правоте церкви греко-российской. С сею же целью снабдили мы отца Иоанна самонужнейшими для вразумления старообрядцев книгами, именно вручили ему в нескольких экземплярах сочинение Григория митрополита Петербургского о древле-истинной церкви, Озерского, Выписки из старопечатных книг, владыки Филарета Беседы к глаголемому старообрядцу, чтобы книги эти раздал он в Литве старообрядцам, которые мало имели о них и понятия. Отец Иоанн выполнил и это поручение: ехавши в Пруссию, побывал в разных местах у старообрядцев литовских, особенно в городе Новоалександровске. Также и отец Иоанн старший, что был рымковским наставником, проезжая из Пруссии в Москву, довольно поговорил о церкви бывшим ученикам своим и прочим старообрядцам в Литве. Вот и было таким образом положено в литовских старообрядцах семя здравых понятий о православной греко-российской церкви, и то семя, Божьим благословением, начинало произрастать.

В тот же самый год (1868), когда совершилось, Господу содействующу, присоединение наше ко святой церкви, осенью, три беспоповские наставники, помянутые выше, перелазский, королишковский и новоалександровский, также некоторые из ревнителей по вере, как-то вилькомирский Харитон Григорьев Памфилов и другие, нарочито приехали в Москву, для лучшего удостоверения в том, чтó мы говорили в оправдание церкви от раскольнических на нее порицаний, посмотреть самим в древних рукописях о имени Христа Спасителя Иисус, о трегубой аллилуии, и о прочем. Водили мы их в Синодальную библиотеку, в Чудов монастырь, в Архангельский собор, также в библиотеку А.И. Хлудова, обильную древними книгами и рукописями и по благосклонности его всегда нам открытую; ездили потом и в Лавру Сергия чудотворца, посмотрели в тамошних библиотеках: везде они видели собственными очами несомненные свидетельства, оправдывающие церковь от обвинения в новопременениях, и отправились домой уже достаточно приготовленные к единению с церковью. Здесь они старались расположить к тому и своих прихожан, из которых многие убедились их доказательствами, и также изъявили готовность присоединиться к церкви. В начале следующего года, перелазский, королишковский и новоалександровский наставники, по совету значительнейших прихожан своих, объявили о своей готовности принять единоверие начальнику края А.Л. Потапову; а в апреле месяце старообрядцы этих приходов, те, которые решились оставить раскол, послали депутацию в Петербург подать прошение преосвященному Макарию, архиепископу Литовскому, о присоединении их к святой церкви на правилах единоверия. Они просили также преосвященнейшего Иннокентия, митрополита Московского, чтобы послать меня в Литву для собеседования с народом и присоединения к церкви тех, кто пожелает. Преосвященный митрополит спросил меня, соглашусь ли ехать. Я отвечал, что съездить усердствую; но так как мне известно, что весной и летом народ по Литве частью занят хлебопашеством, частью расходится по работам, то ехать туда в это время для собеседований я нахожу неудобным и мало полезным, а лучше будет совершить поездку осенью. Это предложение мое было уважено. А для того, чтобы желающих без замедления можно было присоединить к церкви, депутаты просили послать в их приходы Петербургской единоверческой церкви, что на кладбище, священника Алексия Троицкого. По благословению преосвященнейшего митрополита Исидора, он и ездил в Виленскую епархию, где присоединил к церкви более ста человек беспоповцев.

Осенью, в конце октября месяца, получил я благословение от преосвященнейшего Иннокентия ехать в Литву. Владыка велел выдать мне из Чудова монастыря антиминс древнего освящения на случай, если представится нужда служить литургию, для чего устроена была мною, по его же благословению, подвижная церковь. Снабдил меня и письмом к преосвященнейшему архиепископу Макарию, а в спутники и на помощь позволил мне взять того же отца Иоанна, который прежде два раза по моему поручению ездил для беседы к литовским старообрядцам, уже посвященного в иеродиаконы.

Будучи проездом в Петербурге, я ходил представиться его сиятельству обер-прокурору святейшего Синода.¹⁰⁴ Он изволил спросить меня: куда и зачем я еду? Потом: не имею ли в чем нужды, и не требуется ли с его стороны содействие? Я ответил, что пока нужды не имею, а впредь усердно прошу не оставить.

Октября 31, в пятницу, мы приехали в Вильну, и остановились у старого знакомого, несколько времени жившего в Пруссии, уже присоединившегося к церкви, Климента Фомича Букина. Вечером того же дня явились к преосвященнейшему Макарию, архиепископу Литовскому и Виленскому: я подал ему пакет преосвященнейшего митрополита Иннокентия, и представил древнего освящения антиминс. Архиепископ Макарий принял нас с отеческой любовью, и беседовал немало о происходящем у старообрядцев его епархии, и со всею архипастырской попечительностью входил в рассуждение о мерах, как привлечь старообрядцев к общению со святой церковью. Отпуская нас, он приказал, чтобы явились к нему в понедельник вечером для получения билета на путешествие по его епархии. На другой день, в субботу, мы были у преосвященного Иосифа, епископа Ковенского: он также принял нас ласково, и беседовал около двух часов. Были и у Святодуховского архимандрита Иоанна: он предложил нам переехать с квартиры в монастырь. В понедельник, в назначенное время, ездил я к преосвященнейшему Макарию. Он вручил мне билет, которым дозволял мне по своей литовской епархии посещать единоверцев, исполнять у них требы, совершать богослужение, даже и самую литургию, где будет удобно, на привезенном мною древнего освящения антиминсе, с употреблением завесы, сделанной на подобие иконостаса, также беседовать с глаголемыми старообрядцами, и обращающихся из них к православию присоединять ко святой церкви. Итак, получил я у преосвященнейшего благословение на проповеднические труды.

При мне был у преосвященнейшего Макария князь Багратион, помощник главного начальника края, которому преосвященнейший меня представил. А во вторник приехал в Вильну Ковенский губернатор князь Оболенский: по сему случаю князь Багратион прислал за мной, чтобы познакомить с губернатором, и поручил меня его покровительству.

Мне пожелалось у святых мощей виленских мучеников, Антония, Иоанна и Евстатия, отслужить литургию. Архимандрит Иоанн содействовал исполнению моего желания, испросив на то благословение от преосвященнейшего Макария. В среду, 5 ноября, Господь привел меня отслужить у мощей святых мучеников, в пещере, под алтарем монастырской великой церкви. Со мной служили два иеромонаха Стятодухова монастыря, и два иеродиакона, один монастырский, другой приехавший со мной о. Иоанн. Должность певцов исполнял по случаю приехавший тогда в Вильну, Сувалковской губернии, села Покровского единоверческой церкви диакон Михаил Архангельский, со своими детьми. Зрителями обрядов единоверческого служения были преосвященный Иосиф, и архимандриты Святодуховский Иоанн и Святотроицкий Евгений, ректор семинарии. По окончании литургии, когда я говорил отпуст, вошел в церковь святых мучеников Сербский митрополит Михаил, в это время прибывший в Вильну. Когда Сербский владыка вошел в алтарь, архимандрит Иоанн объяснил ему, что это служили единоверцы. Я принял благословение от владыки. Он спросил: как велико различие в служении единоверческом и православном? Архимандрит сказал, что разницы нельзя и приметить. Я со своей стороны ответил, что в сущности различия нет, а есть различие только в некоторых обрядовых действиях и выговорах, как например, вместо веков, веком, и подобные. Митрополит сказал: имеющих единство веры и таинств обряды не должны разделять. Того же дня я был в келлии у преосвященнейшего митрополита Михаила: просил его благословения и молитв в помощь себе на предлежащее дело, и, получив благословение, возблагодарил за сие Господа. Был я и в Святотроицком монастыре, у отца ректора Евгения. Духовенство виленское смотрело на нас приятно, принимало весьма ласково, за чтó да вознаградит их Господь. Были и в женском Мариинском монастыре, слушали вечерню: богослужение шло весьма чинно, все стояли в великом молчании, – очень нам понравилось.

Того же 5-го числа, вечером, мы отправились из Вильны по железной дороге до Динабурга, а оттуда приехали в город Новоалександровск. Городские собрались повидаться со мной, и послали в окрестности повестись народ, чтобы собирались побеседовать со мною.

Тем временем я съездил еще в Динабург к старому прусскому знакомцу, Пимену Крымову, который и родился в Пруссии. От него узнали о моем приезде динабургские старообрядцы, и привели ко мне одного своего знакомого, приезжего из Нижегородской губернии, часто бывающего в Динабурге по торговым делам, о котором сказали мне: «Отче, вот мы привели его к тебе, поговори с ним, Бога ради. Мы не знаем, какой он веры, и имеет ли какую веру: святым иконам не покланяется, в посты не постится, будет обедать, или ужинать, Богу не помолится, да и никогда должно быть не молится». Я Богу молюсь, заметил он; только иконам не кланяюсь.

Тогда я спросил его: А во Христа веруете?

Он отвечал: Верую; и всему, чтó написано в Библии, верю; писаниям же отцов не верю.

Я еще спросил: А преемников апостольских писания приемлете?

Отвечал: Не приемлю.

Какой же он веры? – подумал я. – Не молокан ли? И чтобы узнать это, еще спросил: крещение водой чувственной приемлете или не приемлете?

Он ответил: Христос крестился в воде, в реке Иордане: потому и нам нужно креститься в воде чувственной.

Из сего ответа ясно было, что он не молокан, а принадлежит к какой-то иной секте, мне неизвестной. Молоканы, всегда обличаемые православными от божественного Писания о необходимости совершения таинства св. крещения не только духом, но и водой, и о приношении бескровной жертвы под видом хлеба и вина, впоследствии разделились между собой на две секты. Одни, по-первому своему обычаю, не приемлют водного крещения и приношения бескровной жертвы под видом хлеба и вина, – говорят, что все это нужно разуметь и исполнять только духовно, наприм., прочитал книгу, значить крестился в воде, а понял ее разум – крестился в духе. Другие же стали принимать и водное крещение, и приношение бескровной жертвы под видом хлеба и вина, поручив то исполнять своим, неосвященным наставникам: из числа этих последних был, как оказалось, и мой собеседник. И я стал его испытывать.

Как, спрашиваю, во Евангелие вы веруете, – так ли, что повеления Господни нужно исполнять, или иначе как, не считая нужным исполнение Господних повелений?

Он ответил: Повеления Господни, во Евангелии, неотменно должно исполнять; а так верить, чтобы втуне оставлять Господни повеления, невозможно.

Я сказал: Справедливо говорите. Теперь еще спрошу вас: как вы веруете, – Господь истинно воплотился, т.е., принял естество наше?

Он ответил: Истинно.

Еще спрашиваю: На горнице, во время тайной вечери, Господь истинно ял и пил?

Он ответил: Когда истинно был человек, то разумеется истинно и ял и пил.

И хлеб, спрашиваю, который приял Господь в руки был действительный хлеб?

Он ответил: И хлеб был действительный.

Тогда я сказал: Господь, приим хлеб и хвалу воздав, благослови, и преломив даде Апостолам, глаголя: сие есть тело мое, еже за вы даемо, сие творити в мое воспоминание. Вы веруете ли, что нужно сие творить неотменно в Господне воспоминание?

Он отвечал: Да, нужно. Сам Христос сказал: аще не снесте плоти Сына человеческого, ни пиете крови его, живота не имате в себе. По сему Господню словеси, без принятия тела и крови Христовы спастися невозможно.

Я сказал: Справедливо отвечаете. В Евангелии писано, что Господь, приим хлеб, хвалу воздав, благослови и преломив, повеле сие творити в свое воспоминание (Мк. зач. 64; Лк. зач. 108). Теперь скажите мне: как творить сие в Господне воспоминание? какими словами хвалу воздать, с какими благословить, и как преломить? Все сие нужно совершать так, чтобы было воспоминание Господней вечери, а не просто ясть и пить.

Он, подумавши, ответил: Об этом есть писано в Библии.

Я сказал: Вот Библия: покажите, где о том написано.

Не имея чтó ответить, он спросил: а вы чтó об этом скажете?

Я отвечал: Господь совершил таинство евхаристии при Апостолах, и предал им, как совершать оное. Апостолы, самовидцы того, наученные Господом, сами совершали сие таинство и наместникам своим предали, как совершать, о чем свидетельствует Апостол Павел: аз, братие, приях от Господа, еже и предах вам. А преемники и наместники Апостолов преданный от них чин, како хвалу воздать, какими словами благословить и как преломить хлеб евхаристии, изложили в писмени: так известен чин литургии Апостола Иакова, именуемого брата Господня. Отсюда явствует, что не приемлющим писания апостольских преемников, или мужей апостольских, совершать таинство воспоминания Господня невозможно: ибо не могут они знать, как хвалу воздати, благословити и преломити. А не совершать сего таинства, значит не исполнять Господня повеления, не следовать Евангелию, не иметь надежды спасения, чтó и сами вы подтвердили словом Господним: аще не снесте плоти Сына человеческаго, ни пиете крове его, живота не имате в себе. Еще писано в Деяниях Апостольских (в гл. 20): Павел от Милита послав во Ефес, призва пресвитеры церковныя. И якоже приидоша к нему, рече им: внимайте себе и всему стаду, в немже вас Дух Святый постави епископы пасти церковь Господа и Бога, юже стяжа кровию своею. И паки в первом послании к Тимофею (зач. 285): не неради о своем даровании, живущем в тебе, еже дано бысть тебе пророчеством с возложением руку священничества. Из сих доводов священного Писания показуется, что не каждый может священствовать, но только поставленный во священство, и поставление во священство должно быть совершаемо с возложением рук; а какие при сем возложении рук произносить слова, того Апостол Павел не написал, ученик же Павлов Дионисий Ареопагит, поминаемый и в Деяниях Апостольских, записал какие слова следует произносить, и не от себя, а по преданию от Апостолов. Таким образом, отвергающий писания мужей апостольских не может знать, как надлежит совершать и поставление во священство, установленное Господом. И еще Апостол Иаков пишет: болит ли кто в вас, да призовет пресвитеры церковные, и молитву сотворят над ним, помазавше его елеем во имя Господне, и молитва веры спасет болящего (зач. 57). Скажите мне, какую молитву Апостол повелевает сотворить над болящим, и как помазать его во имя Господне, т.е., с призыванием имени Господня?

Он ответил: Не знаю.

Я сказал: И не дивно вам не знать, когда вы отвергли предания, преданные Апостолами наместникам своим пред многими свидетелями.

Он спросил: А где то писано, что Апостолы свои предания предали преемникам пред многими свидетелями?

Я ответил: Апостол Павел пишет к Тимофею: ты убо чадо Тимофее, возмогай о благодати, яже о Христе Иисусе, и яже слышал еси от Мене многими свидетели, сия предаждь верным человеком, иже довольни будут и иных научити (2 посл. зач. 292). Видите, – Апостол повелевает Тимофею принятое от него иным предати; а когда повелевает предати, то и преданное повелевает верующим приимати. Посему, кто отметает писание апостольских преемников, отметает и заповедь апостольскую.

Он спросил: Почему же апостольских преемников писания не положены в Библии?

Я ответил: В одной книге вместить столько писаний невозможно; писания мужей апостольских содержатся в иных книгах, но заключают в себе засвидетельствованное многими послухами апостольское же учение.

Он сказал: Апостольские преемники от Апостолов приняли то, чтó писали, потому вы принимаете их писания, яко апостолами преданное неписанное учение; а соборы и определенное соборами почему вы принимаете?

Я ответил: Святые Апостолы во благовестии проповедали Христа совершенна Бога и совершенна человека, и предали анафеме каждого, кто стал бы благовествовать иначе, т.е., в чем-либо повреждать благовестие веры, хотя бы то был даже ангел с небесе. Но по времени явились еретики, которые, не взирая на запрещение апостольское, покусились изменить апостольское учение веры, как предсказал о них и Апостол Петр, что восстанут глаголющие развращенная (2 посл. зач. 66): некоторые отвергали божество Иисуса Христа, другие подвергали сомнению Его человечество, а иные Духа Святого не называли Богом. Преемники апостольские, епископы, наследствовавшие апостольскую власть в церкви Христовой, узнав о возникающем еретическом учении, собирались вкупе со всего мира, и писаниями Апостолов и ближайших их преемников обличали еретиков, а веру, святыми Апостолами проповеданную, утверждали. Таким образом, кто не приемлет соборами утвержденного исповедания веры, тот и Апостолами благовествованное учение отмещет, и Апостолами положенной анафеме себя подвергает.

Он сказал: Пусть так, – положим, что нельзя отвергать утвержденное на соборах исповедание веры, как согласное апостольскому учению; но зачем вы принимаете разные правила соборные? их изложили отцы по своей собственной воле.

Я отвечал: Моисей принял от Бога закон и дал в руководство иудеям. Но пророк Давид, живший много позже Моисея, составил псалмы и положил устав и чин стояния пред Господом певцом дому Господня, как о том пишется в книгах Царств и Паралипоменон. Вот, пророк Давид не удовольствовался писанным у Моисея законом и уставом, а прибавил и от себя, и вы за то не охуждаете его. Подобно сему и епископы, от всей вселенной собиравшиеся на соборы, поразив еретиков, изложили уставы в руководство для церкви. И не лучше ли последовать их уставам, чем каждому составлять свой собственный, когда притом святые отцы на соборах утвердили то, чтó издревле, от времен апостольских, принято церковью?

Он сказал: У вас множество книг: страдания мучеников, жития преподобных и святителей. На что все это?

Я ответил: Вы сказали, что принимаете все, чтó писано в Библии. А в книгах ветхого завета описаны страдания Маккавеев и трех отроков в Вавилоне за сохранение закона. Если вы эти сказания приемлете, то почему же не принять сказаний о пострадавших и в новом завете за закон Христов? Вы приемлете историю судей израильских и царей, не только добрых, но и злых, читаете в Библии о победах Маккавеев, и просто сказать, всю историю древней ветхозаветной церкви приемлете: отчего же не принимать историю церкви новозаветной, Христовой? Из ветхозаветной истории вы знаете, кто из древних праведников где умер, и где положены были их кости; о святых же Апостолах, видевших Христа, об учителях нового завета, утвердивших веру Христову, где они скончались и где положены, знать не желаете и возбраняете! Историю Руфи, Иудифи, Эсфири читаете; а жития угодников Божьих нового завета, подвизавшихся во славу Божью и в наше назидание, иметь и читать не дозволяете!

Он сказал: У вас какое множество тропарей, стихир, и все новое. На что это? Довольно псалмами Давидовыми воспевать Господа.

Я ответил: Давидовы псалмы воспевались в ветхом завете, и в одной Иудеи. Так как в них воздается хвала Богу, возвещаются чудеса Его, в народе Иудейском явленный, и содержатся предсказания о Христовом пришествии, то и ныне церковь псалмы Давидовы воспевает; но их для церкви христианской недостаточно. Дух Святой, чрез самого же пророка Давида, заповедал людям нового завета воспеть песнь нову: Воспойте Господеви песнь нову, воспойте Господеви вся земля… Возвестите во языцех славу Его, во всех людех чудеса Его (Псал. 95). Видите, пророк повелевает воспеть Господу песнь не в одной Иудеи, а по всей земле, во всех языцех, во всех людях, – песнь нову, в которой должны быть поведаны чудеса Господни, в новом завете явленные: како родися Господь, како пострада, како воскресе, како вознесеся, како слепых воочеси, прокаженных очисти, расслабленных восстави, мертвых воскреси, како Духа Утешителя низпосла, и прочие бесчисленные Христовы чудеса, повеления и притчи, возвещенные Евангелием!

Он сказал: Сам Бог возбранил делать рукотворенная и покланяться им: зачем же вы покланяетесь иконам?

Я ответил: Бог не повелел народу своему творить идолов по примеру язычников, и славу, Ему единому подобающую, воздавать истуканам; а для своего прославления сам же повелел сделать изображения херувимов и поставить их во святая святых, сам повелел создать ковчег завета, пред которым иудеи покланялись Богу. На сем основаны и святые иконы, устрояемые во славу Божью и в прославление святых Его, достойны почитания, и вы весьма заблуждаетесь, равняя их идолам. И вообще надо вам оставить своемыслие, а последовать готовому апостольскому, соборному и отеческому учению.

И тако бысть конец беседе нашей. Убедился ли собеседник мой оставить свои суемудрия, Богу ведомо; но то все заметили, что, входя он не отдал поклонения святым иконам, уходя же сотворил им поклонение.

По возвращении моем в город Новоалександровск, собрались все новоприсоединенные священником Алексием Троицким и просили допустить их к таинству исповеди и сподобить приобщения святых таин: ибо они только были помазаны святым миром, а исповедаться и приобщиться святых таин, за скоростью проезда священника, не имели возможности. Тогда же и несколько старообрядцев, изъявивших желание присоединиться ко святой церкви, просили совершить над ними обряд присоединения, и все вообще желали, чтобы я отслужил литургию.

Живя среди поляков и жидов, в местах, где такая малочисленность православных, которые и сами притом, за несколько лет пред сим, не имели своих церквей, беспоповцы северо-западного края никогда не видали совершения литургии, и ни от кого о том не слыхали, так что и понятия надлежащего, как она совершается, не имели. О святом же причастии составились у них даже весьма странные представления. Одни говорили, что причастие текло из горы, и когда Никон изменил веру, перестало истекать; другие толковали, что Христос оставил чашу с причастием, которая никогда не оскудевала, и из нее черпали и повсюду разносили его, а со времен Никона, за пременение веры, чаша иссякла, и причастия взять неоткуда. Даже в такое неведение христианских истин пришли беспоповцы того края, что не малая часть их держится мнения, будто и самое священство, и таинства евхаристии, и миропомазания суть нововведение, будто в древнюю пору их совсем не было, и все это введено от Никона, а было так именно, как есть теперь у них, то есть были только наставники, простые мужики, которых они и зовут попами. О причастии же православной церкви, под какими веществами оно священнодействуется, такие нелепые и хульные есть у них молвы, о которых не только писать, но и слышать страшно. Такое-то зло посеял в них исконный враг! Я, когда еще был и беспоповцем, имея понятие о священстве и таинствах, и много сожалея о людях того края, сколько мог, вразумлял их, объяснял, что и у нас было и священство, и прочие таинства. Бывало подведу человека к иконе и покажу ему написанных святых, в священных и святительских облачениях, – так и сам удивляется, как это ему прежде не пришло на ум, что значит были и в старину священники и архиереи. А наставники, также и чтецы, по научению наставников, когда при чтении книг за службой дойдут до такого места, где писано о священстве и о причащении святых таин, то обыкновенно пропускают это место, чтобы не соблазнить народ в никонианство. Один певец, из уклонившихся в раскол от святой церкви, раз как-то, читая статью на утрени, не пропустил такого места, где говорилось о причастии святых таин: видно совесть напомнила ему при этом, чего он лишился, и он, прочитав то место, громко вздохнул. Спустя много лет, как-то при мне, на общей беседе, один ревнитель беспоповства припомнил ему этот случай: «у тебя, парень, – говорит ему, – есть худое на сердце». – «Что же у меня худое? » – спросил тот. Старик отвечал: «а помнишь, тогда-то вот, ты читал о причастии, да вздохнул!». Вот до чего ожесточилось их сердце в отчуждении от святой, бессмертной тайны! А как совершается священнодействие литургии, о том не имели понятия и многие из тех, которые уже уверились в правоте церкви, вечности священства, и в том, что без причастия святых таин невозможно спастися: поэтому и желали они, чтобы я отслужил литургию.

Видя их усердие, назначил я день священнослужения. Пред этим показал им по старопечатному Служебнику порядок службы, протолковал ектении, возгласы и проч.: позаботился также приготовить певцов. Народу к службе собралось столько, что руки не протолкнуть, дохнуть невозможно, – а часовня, где была служба, не тесная. К причастию святых таин приготовившихся было человек пятьдесят. И такой тогда страшный был час, такое зрелище, которого память всегда будет действовать на сердце мое! Новоприсоединенные, никогда не слыхав литургии, век свой, не сподобившись святых таин, когда увидели священнодействие, в такое пришли умиление и плач, что слезы у всех лились реками; и не только присоединившиеся плакали так, но и все прочие слушатели святой литургии. А приступающие ко святым тайнам, с таким приступали умилением, сокрушением сердца и слезами, что даже, смотря на них, священнодействующему служителю таин невозможно было удержаться от слез…

Посмотрев служение литургии, еще сорок человек беспоповцев объявили мне о желании присоединиться к церкви. Так благотворно на них подействовало присутствие при священнодействии! Да и многократно примечал я за беспоповцами, что какие бы ясные доказательства ни были им представляемы в защиту церкви, и хоть бы они вполне признавали их силу, но пока не увидят священнодействия литургии, все у них недостает еще решимости соединиться с церковью; а зрение сего великого священнодействия побеждает все колебания.

Присоединившиеся и желавшие присоединиться новоалексадровские старообрядцы очень желали, чтобы со мной поговорили от Писания беспоповские наставники, и просили их прийти ко мне; но те всячески уклонялись. С одним из наставников новоприсоединенные встретились раз на торгу и зовут его: пойдем поговорить с отцом Павлом.

Нет, говорит, нейду!

Они взяли его за руку и стали просить: пожалуйста пойдем!

Наставник сказал: Я оторву руку, а не пойду!

Так его и оставили.

При встречах на торгу завязывались беседы у присоединившихся с беспоповцами. Раз они спросили беспоповского начетчика: Писано есть в великом Катихизисе, в толковании стиха: и во едину святую соборную и апостольскую церковь, что кроме церкви нет спасения. «Якоже бо (рече) при потопе, вси елицы с Ноем в ковчезе не бяху, пстопаша: тако и в день судный вси, иже ныне в церкви святей не будут, тии во езеро огненное ввержени будут». Как же вы без церкви мните спастися?

Беспоповец отвечал: у нас есть церковь!

Его спросили: а где у вас церковь?

Беспоповец ответил: Я церковь. Апостол пишет: вы есте церкви Бога жива.

Один из новоприсоединенных, Михаил Чернов, ответил ему: Это Апостол писал к коринфянам, в зачале 182; а в зачале 149 к ним же пишет наставление о достойном приобщении тела и крови Христовы. Коринфяне, как причастники тела и крови Господни, принявшие Христа пречистыми его тайнами внутрь себя, от Апостола и удостоены сим названием: вы есте церкви Бога жива. Вы же, беспоповцы, пречистых таин тела и крови Господни не причащаетесь, Христа пречистыми своими тайнами в вас обитающа не имате, и потому от коринфян, которым писал Апостол: вы есте церкви Бога жива, столько же отличаетесь, как ваши неосвященные молельни отличаются от освященных церквей, в которых есть престол Божий и приносится бескровная жертва Богу. Итак, ты не церковь, а разве только молельня; и слова апостольские: вы есте церкви Бога жива, к вам, беспоповцам, не относятся.

Беспоповец возразил: Церковь не стены и покров.

Ему ответили: Не о стенах мы и говорим тебе, а о священстве Христопреданном и о таинствах.

В другое время, беспоповцы, желая укорить присоединившихся, сказали: У вас в церкви крестятся тремя перстами, во образ Святой Троицы; этим подается мнение, акибы Святая Троица на кресте страдала. А Троица на кресте не страдала.

Один из новоприсоединенных спросил тогда: А вы, двумя перстами воображая на себе крест, вместе с сими двумя разве не полагаете креста на себе и прочими тремя перстами, соединенными во образ Святой Троицы?

Беспоповцы сказали: Три перста, сиречь большой и два малые, мы не прикладываем к телу; потому не можно сказать о нас, что мы крестимся и тремя перстами.

Защитник православия ответил им: Если так, если по вашему мнению в двуперстном сложении тремя перстами не воображается крестное знамение, потому что они не прилагаются к телу, то значит, по-вашему, в воображении крестного знамения только те персты имеют значение, которые прикасаются к тому, чтó осеняется крестным знамением, и только тогда, когда прикасаются. Но вот священник, в литургии, благословляя святые дары, перстами к ним не касается: значит, по-вашему, он и крестного знамения тогда не творит, и таинство без крестного знамения совершает? Еще в старопечатном Служебнике повелевается иерею при конце литургии, когда будет говорить: благословение Господне на всех вас, обратясь на церковь (на запад), рукою крестообразно осенив, благословит всех предстоящих: как же, по-вашему, он может благословить людей, когда перстов благословляющей руки ни двух, ни трех, ни к кому из предстоящих не прикладывает?

На это беспоповцы не нашлись чтó ответить.

И мне случалось в Новоалександровске выходить на торг раза три: простой народ с вопросами так и обступает толпой, а наставники стараются, как бы уклониться от беседы. На дом же ко мне приходили очень многие. Один из беспристрастных старообрядцев Федор Иванов Шлоцкий, человек лет шестидесяти, пришел в праздник при народе, принес за пазухой целую пачку выписок, и после службы стал просить у меня на каждую выписку ответа. Перебрав все до одной и получив ответы, он сказал: «у меня дома еще есть пачка, я принесу в другой раз». В следующий праздник он действительно принес еще несколько выписок. Перебрав все до одной и на каждую получив ответ, он сказал: «теперь у меня нет орудия против церкви, палить нечем», – и присоединился к церкви. И столько приходило с вопросами и городских и из разных деревень, то те, то другие, что я от продолжительных бесед, по слабости моего здоровья, стал ослабевать уже силами и рад был отправиться в Королишки, куда обещал приехать на праздник Николы чудотворца.

Всего мы прожили в Новоалександровске недели три. К церкви присоединил я 54 человека. Выехали мы из Новоалександровска 27 ноября. Мы хотели нанять коней; но присоединившиеся нам не дозволили этого сделать, говорят: «Не стыдите нас, отцы, чтобы вам нанимать лошадей: вы столько для нас потрудились!». И предоставили нам пару коней с проводником; а провожая нас, просили, чтобы, едучи назад из Вильны, не миновали их, опять к ним заехали.

Приехали мы в деревню Королишки Вилькомирского уезда, от города Вилькомира верст 20 с чем-нибудь. Деревня эта небольшая, но знаменита у беспоповцев тем, что в ней существует около ста лет беспоповская моленная и при ней кладбище, на котором хоронятся богатые беспоповцы даже из города Bилькoмира и дальше. Наставник королишковский Василий Дарендов, присоединенный уже к церкви священником Алексием Троицким, старый наш знакомый, давно ожидал нас и принял с великой радостью.

Отсюда, нимало немедля, поехали мы к купцу Харитону Григорьичу Памфилову, верст за тридцать от Королишек, на участок, где живет он с сыном (а другие три сына живут в Вилькомире): поспешили так по случаю болезни его супруги, которую надлежало присоединить ко святой церкви. Харитон Григорьич, старик лет шестидесяти, человек основательный, во всем краю известный и уважаемый ради своей честности и степенства. Он уже присоединился к церкви, и присоединение его много имело влияния на дух старообрядцев. И не просто, без исследования, присоединился он к церкви, а ездил в Москву, вскоре после того, как я переселился сюда из Пруссии, ездил в Троицкую Сергиеву Лавру, везде смотрел древние рукописи, в которых свидетельствуется об имени Христа Спасителя Иисус, о троеперстии, о трегубой аллилуии и о прочих предметах, из-за которых старообрядцы отделяются от святой церкви. Об этом, из-за чего старообрядцы отделяются от церкви, спрашивал он не только своих местных наставников, но и московских. Одну беседу его с этими последними я опишу здесь.

«Когда мы приехали в Москву, рассказывал Харитон Григорьич, и осмотрели московские древности, имел я заботу, как бы спросить московских настоятелей, чтó они скажут мне о вине нашего раздора с церковью. Пошли на Преображенское беспоповское кладбище пытать, кто там больше всех знает Писание. Нам сказали, что больше всех знает отец Егор Гаврилов, первенствующей наставник московских беспоповцев. Нашли мы ходатая, Осипа Андреева (племянника Алексею Михеичу, который жил в Пруссии). Осип принял в нас участие, доложил Егору Гаврилову, и мы были допущены к нему в дом. Я подумал: если буду спрашивать Егора Гаврилова прямо о церкви, то уж самым вопросом испугаю его, и ничего мне не скажет. Поэтому я завел беседу прежде о другом. Спрашиваю его: чтó, батюшка, у вас принимают ли женатых на исповедь? (Нужно сказать, что сам Харитон с юности своей бракоборство ненавидел.) Наставник ответил: Нету, как можно женатых на исповедь принимать! Женатые явные блудники: блудников без разводу (т.е., без расторжения брака) принимать невозможно. А у вас принимают? Я сказал: А как же не принимать! Если человеку внезапу приключится смерть, то без исповеди должен человек погибнуть. Егор Гаврилов ответил: У нас делают так: женатого здорового не исповедуют, а захворает, тогда его присоединим. Коли не успеет позвать отца (наставника), тогда кто тут прилучится, безразличия мужской пол, или женский, тому и покается. А если не прилучится тогда быть полновозрастному человеку, а будет младенец, лет четырех или пяти, пусть у него попрощается.¹⁰⁵ Я сказал: Коли младенцу покаяться, то чтó младенец может понимать? Он ответил: Младенец хотя и не может выговорить ясно: Бог простит! Но, когда новожен при смерти у него попрощается и умрет, мы такого поминать будем; а ежели умрет ни у кого не попрощавшись или попрощавшись у новожена либо у замирщенного (т.е., ядущего вкупе с православными), поминать не будем. Выслушал я это, и вижу, что говорит неладно; однако смолчал, – думаю, стану я помаленьку приближаться пытать, чтó мне нужно. А как у вас, батюшка, спрашиваю, об Илии и Енохе разумеют? – что они будут на земле чувственно, во плоти, или не будут? Егор Гаврилов встал и подвел меня к окну, а в окно видно православную церковь. Он показал на церковь рукою и говорит: Ежели Илия и Енох еще не пришли, но придут чувственно, то никого ты не слушай и ни о чем не пытай, а поди прямо туда, в церковь: она одна истинна, ни в каком другом месте спасения не ищи! А мы полагаем: антихрист – Никон, пророки же Илия и Енох в Соловках убиты. Я, выслушав это, подумал: как можно верить, чтобы Никон был антихрист? Писание поведает антихристу царствовать только три лета с половиной, и потом будет суд; а тому, как был Никон, вот уже двести лет. Антихрист должен быть евреин; а Никон был русский. Антихрист должен быть царь; а Никон был патриарх, да и патриаршего престола лишен. Нет, думаю, несправедливо разумеете об антихристе; а между тем сами говорите, что если об антихристе и пророках понимать не по-вашему, то нужно великороссийскую церковь признать истинной церковью и к ней идти! Об этом вашем совете, думаю, стоит размыслить. Тут Егора Гаврилова стали куда-то звать, да и нам больше нечего было слышать от него; так мы и расстались».

Рассказывал Харитон Григорьич и о своей супруге, как она уверилась о святой церкви. Я, говорит, съездил в Москву, сам посмотрел там древни книги, и уверился; а жена, не умеющая грамоте, все еще колебалась, и решилась съездить к Лукьяну Иванычу, попытать его (а Лукьян Иваныч знаменитый, первенствующей в той стороне беспоповский наставник, поставляющей прочих наставников). Приехавши, жена спросила его: «Что, батюшка, в старину-то причастие было у нас или нет? и правду ли говорят, будто оно так нужно, что без него и спастись нельзя?» – Он ответил: «Правда, дочушка, и у нас было в старину причастие; правда и то, что оно нужно, без него спастись нельзя». – Жена спросила: «А когда и у нас было в старину причастие, и оно так нужно, что и спастись без него нельзя, то почему же, батюшка, вы не сделаете его?». – Лукьян ответил: «Нам, дочушка, не дано то совершать». Тут жена моя рассудила: без причастия спастись нельзя, а наши наставники, именующие себя попами, преподать его не могут: какие же они попы, и какая в них польза? Видно и вправду только в одной церкви спасение. Так она и уверилась, пожелала теперь присоединиться к церкви. Мы за тем и приехали, чтобы посетить ее болящую и посоветоваться, когда совершить присоединение.

Приведу кстати, чтó рассказывал Харитон Григорьич, про своих дедов, как они сделались раскольниками. Они происходили от православных родителей, и когда жили в России, то принадлежали к церкви. Потом ушли в Польшу от господ; а так как в Польше тогда русские люди были почти что все одни федосеевцы, то и они перешли в федосеевство. То же мне сказывал в Ковне почтенный старец Амос Петрович Ползунов про своих дедов, что и они, когда пришли из России в тогдашнюю Польшу, были православные, а здесь перекрестились в федосеевство. Да и других я спрашивал о том, и от многих, знающих быт своих предков, слышал одно и то же, что деды их были православные, а перешедши в польские владения, все больше от господ, и живя среди федосеевцев, совсем не видя православных, и сами делались федосеевцами. Таким-то путем федосеевство больше и распространялось по Литве, а не то, чтобы преклонило к себе совершенством своего учения. Да дарует Господь, чтобы потомки возвратились к правой вере дедов своих! От Харитона Григорьича слышал я также рассказы о обрядах, обычаях, одежде и прочем, бывших в употреблении у литовских беспоповцев в старину; но за множеством их писать оставляю, да не утружу читателя. Упомяну только об одном обряде. «Бабу мою, рассказывал Харитон Григорьич, положили в гроб с крыльями». – «Какие это, спрашиваю, крылья?». – «Такие, говорит, сшитые из холста, длинные и узкие, пальца в два шириной, полосы от плеч идут до самого полу». – «Для чего же это делали?», спросил я. – «А для того, чтобы этими крыльями, когда умрет человек, полететь ему на небо. Да и не только во гроб так клали, старые старухи и при жизни ходили с такими крыльями».

От Харитона возвратились мы в Королишки, где и праздновали день святителя Николы. Народу в часовне было не мало; а после службы и после обеда поговорили довольно. Видя мое кроткое обращение, пришли ко мне и закоренелые беспоповцы.

«Мы, батюшка, к тебе пришли: вы нас не обидьте!».

Я спросил: В чем вы просите вас не обидеть?

– Да вот, говорят, моленну мы только выстроили, своими остатками усердствовали; а теперь ее у нас отнимают на церкву.

Я отвечал: Это дело не мое; мое дело проповедовать слово Божье, а то дело начальства.

– Вам, говорят, лучше, как бы церковь была в городе Вилькомире; а здесь, в Королишках, нас не тревожьте.

Я ответил: Прихожане у нас большей частью здесь: потому здесь же нам нужно и церковь устроить. Да и удивляет меня, почему вам не хочется, чтобы наша церковь была здесь?

Они сказали: У нас здесь моленная существует больше ста лет, и кладбище есть.

– Да вы, говорю, молитесь сами по себе, и мы будем молиться сами по себе: чем же вам церковь-то наша будет мешать?

Они ответили: Ученые, грамотные люди все перешли к вам, да и еще переходят; а у нас остаются малограмотные: ваши будут ходить к нам смотреть, и будут смеяться, что мы служить не умеем.

Я сказал: Зачем смеяться! смеяться они не станут.

– Да нам, говорят, и самим стыдно будет.

Я ответил: Вот, вы читать и служить не умеете, а нас поэтому из деревни гнать хотите! Это тоже несправедливо. – Потом я потребовал книги записные посмотреть, много ли кто из них пожертвовал на построение моленной: по книге нашлось их пожертвований всего пятнадцать рублей. Я спросил их: Может, в книге не все записано? вы не больше ли жертвовали? скажите теперь. Никаких еще пожертвований они не могли показать. Действительно, часовня Королишках весьма значительная; построена лет шесть тому назад, но не их тщанием, а тщанием и трудами обратившегося к церкви их наставника Василия Семенова, который положил на нее все свои силы, а чего недоставало, просил на стороне. Итак, о своих издержках на часовню королишковские беспоповцы ничего не могли сказать; но хлопотать, чтобы в Королишках не было церкви, все-таки не переставали. Однако хлопоты их успеха не имели. Преосвященный Иосиф, епископ Ковенский, проникнул их цели и остановил их хлопоты; а тщание ее высокопревосходительства Екатерины Васильевны Потаповой, о скорейшем устроении единоверческой церкви в Королишках и совершенно пресекло им путь к противодействию сему святому делу. Напоследок же в Королишках осталось каких-нибудь два семейства, не согласных к соединению с церковью; a прочие мало-помалу просвещались светом истины, и начали присоединяться ко святой церкви.

После праздника Николы Чудотворца мы опять ездили к Харитону Григорьичу по его требованию, и 8 числа декабря месяца в его доме совершил я обряд присоединения к церкви над болящей его супругой. Тогда же присоединился один его родственник певец, по имени Феодот, человек усердный к церкви и начитанный. Отсюда заезжали в Великую деревню, от Королишек верст пять: здесь присоединил я еще одного молодого человека, певца Королишковской часовни, по имени Ивана. И все домашние в семье этого молодого человека, – жена, отец, брат и прочие, также были уверены в правоте церкви, и впоследствии присоединились; но теперь, вместе с ним, исполнить этого не решились, – хотели сначала посмотреть, как я буду совершать над ним таинство миропомазания. Вообще беспоповцы северо-западного края, совершения сей тайны никогда не видавшие, если и уверены в правоте церкви и в совершенной необходимости помазания святым миром, однако опасаются приступить к оному, пока не увидят раз или два, как оно исполняется над другими. От того и бывает, что в ином семействе есть несколько человек, уверенных в правоте церкви, и даже все уверены, а желание присоединиться высказывает один; когда же он присоединится, объявляет и еще один, потом и другие. Так постепенно ослабевает в них воспитанное беспоповством отвращение к тайнам святой церкви.

Расскажу здесь кстати один случай. В городе Новоалександровске есть старушка Ульяна, женщина неграмотная, но с понятием, набожная и любознательная, – кое-где по своим беспоповцам хаживала и выспрашивала о своих обрядах и обычаях; много и меня спрашивала о святой церкви и таинствах; напоследок сказала: я уверилась, что без церкви и без причастия святых таин нельзя спастися; но я боюсь миропомазания.

Я спросил: Почему же ты боишься принять тайну миропомазания?

– Я слышала, говорит, что миропомазание есть печать антихристова.

Я сказал: Есть печать Божья, и есть печать антихристова. Печать антихристова будет иметь в себе имя антихриста, или число имени его; а печать Божья содержит в себе имя Божье. Миропомазание и есть сия печать Божья, ибо во имя Святого Духа совершается. Ты и сама слышала, что в миропомазании говорят: печать дара Святого Духа. Посему человек, не приявший помазания святым миром, не запечатлен Божьей печатью и спастися не может.

Она сказала: Ты, батюшка, не взыщи, что я так пытаю; ведь мы напуганы больно!

После этого она уже не колебалась присоединиться к церкви. Потом пришла присоединяться дочь ее, и привела свою дочку,, да подругу с мужем и тремя детьми.

Из села Великого мы отправились в Вилькомир, где в наступивший недельный день я ходил в православную церковь слушать литургию. Отсюда мы проехали в местечко Яново; квартировали у Кондратия Новикова, давнишнего моего знакомого. Уж более года, как он присоединился к церкви; но сестра его, инокиня Ироида, доселе не была еще убеждена в правоте церкви. Она знаменитая у тамошних беспоповцев начетчица и управляла уставом в рымковской моленной, где самый корень беспоповства по всей Ковенской и Виленской губернии. Наконец, по милости Божьей, она познала истину и я присоединил ее к церкви, исповедал и приобщил святых таин. По моей просьбе Кондратий свозил нас и в деревню Рымки, версты две от Янова. Собралось несколько народу в доме наставника; я стал приводить из Книги о вере доказательства о правоте церкви. Некоторые сказали: «Что же? он нам от наших книг говорит, почему не слушать его!». Наставник же рымковский, желая отвратить народ, чтобы не слушали проповеди слова Божьего, сказал: «Нам весьма страшно, что у вас с еретиками, поляками и жидами, вместе пьют и едят». Я ответил: «Вам кажется весьма страшным даже есть и пить с еретиками, которые слову Божьему противятся, а самим быть противниками слову Божьему, не верить ему и отвергать его силу, не кажется страшным. Справедливо ли это?». Так поговоривши, мы расстались. Можно было приметить, что некоторые из рымковских беспоповцев вняли учению слова Божьего.

Из Янова мы отправились в Ковно, где праздновали Рождество Христово и Богоявление. Присоединенные священником Троицким исповеданы мною, и первый раз приобщились святых таин. Вновь присоединил я тринадцать человек. Был я в ковенском тюремном замке по случаю исповеди некоторых заключенных, поговорил и с заключенными: один из них, по его желанно, присоединен мною к церкви. Ковенские новообратившиеся хорошо понимают священное Писание, знают доказательства в защиту церкви, и любят вести с беспоповцами беседы, которые без пользы не остаются.

Неподалеку от города Ковно есть небольшая деревня Сали. Там, у одного из жителей, именем Илариона, есть сын Николай, человек хорошо начитанный, любит состязаться с беспоповцами и легко их побеждает, за чтó сподобился от них и озлобление потерпеть. Сальские просили меня побывать у них, и мы к ним ходили в субботу на воскресенье, служили у них вечерню, утреню и часы: весь народ, кроме двух женщин, молился с нами вместе. Сальские объявили мне, что все уверены в правости церкви, а присоединение отлагают до того времени, когда будет освящена в Ковне единоверческая церковь, и дадут им священника. Сальские, да и другие старообрядцы того края опасались, что, пожалуй, не дадут им священника по их обряду.

В Богоявление мы получили из Королишек письмо с известием, что там еще человек двадцать желают присоединиться к церкви: по этому случаю мы опять отправились в Королишки. Только что успели приехать, как нас уведомили, что супруга Харитона Григорьича скончалась и нас просят на погребение. Тут, на похороны, съехалось довольно народу, и православных и беспоповцев; приехали и елванские. Нужно сказать, чтó это за елванские. Они были тоже беспоповцы, перелазского прихода, и большая часть из самого селения Перелазы, все духовные дети наставника Мартиниана Тихомирова. Когда, вскоре по моем выезде из Пруссии, начались у литовских беспоповцев рассуждения о церкви, они первые убедились в ее правости, и призвав православного священника, присоединились к церкви, в числе более полутораста человек. Правительством раздавались тогда живущим в Литве земли: они выбрали себе место, называемое Елванки, и тут поселились. Из них-то многие приехали к Харитону Григорьичу на похороны; с приехавшими беспоповцами начались у них беседы о церкви. Елванские основательно отвечали на вопросы, и ясно показывали неправоту раскола и истину святой церкви, особенно двое из них – Фома и Корнилий. Я немного уснул; а народ совсем не спал, всю ночь проговорили о вере и церкви. Для меня в это время было много чувствительного сердцу: и то, что я первого покойника из детей моих духовных отпевал тогда по чину православному (причем воспомянул и о первых, мною отпущенных в расколе), и то, что увидался с елванскими, присоединением которых и прежде я утешался, и то, что составился изрядный лик певцов, хорошо пели. А всего чувствительнее было, что все это стадо состояло из новообращенных чад святой церкви, и сам бывший их пастырь с ними, и что все почти были мои первые знакомые и ученики… Когда я стал читать разрушительную молитву, было великое молчание, все слушали внимательно, боялись проронить слово.

Здесь же утешил меня один глухонемой, беспоповец перелазского прихода, Степан Михайлов: пришел, кланяется и просит помазать его святым миром. Я подумал: вот и ныне сбываются словеса Христовы: на суд Аз приидох в мир, да невидящии видят, и видящии слепы будут (от Иоанна зач. 35)! И сей, подобный евангельскому слепцу, глухой и немой притекает ко святой церкви; а зрящие упорствуют! Не в осуждение ли он будет им на суде Христовом? – Видя усердие пришедшего, я не усомнился принять его в церковь; а он за веру свою удостоился в последствии принять биение от беспоповцев, и тако злостраданием засвидетельствовал свою верность святой церкви.

По окончании погребального пения тело покойницы отправлено было в Королишки для предания земле на тамошнем кладбище. На другой день мы отдали ей и этот последний долг. Когда возвратились с кладбища, сын покойницы Аполлос, желая сделать для себя навсегда памятным этот день погребения матери, объявил, что желает немедленно присоединиться к церкви, и желание его было мною исполнено. По совершении обряда в королишковской моленной, когда иеродиакон, сопутствующий мне, стал вписывать в памятную книгу имя новоприсоединенного, я облокотился на стол отдохнуть немного, потому что утомился. Подле меня стояла большая толпа народа, и я заметил, что из толпы один молодой человек, смотря на меня, глубоко вздохнул: это был один из певцов королишковской часовни Иларион, человек скромный по жизни. Я спросил его: что ты, друг мой, так крепко вздыхаешь? От этого вопроса у него слезы полились из глаз. Это понудило меня еще больше его спрашивать, о чем он так сетует. Сквозь слезы едва он мог объяснить, что он желает присоединиться к святой церкви, да не позволяют родители. Я тогда же послал за его отцом и стал его просить, чтобы не стеснял сына, дозволил бы ему вступить в церковь. Харитон Григорьич помог мне своими убеждениями, и отец дал согласие. Прочие королишковские крылошане в это время уже сели за обед; но как только услышали, что Иларион будет присоединяться к церкви, сейчас же оставили обед и пришли в моленную, чтобы быть свидетелями этого утешительного события. И так радостно совершилось его присоединение к церкви: ибо все его любили за его кротость.

Скажу здесь кратко об усердии к святой церкви и других присоединившихся. Той же королишковской часовни певец Иван был на озере, ловил рыбу, когда приехал священник Алексий Троицкий для присоединения желающих ко святой церкви: услышав об этом, Иван ту же минуту бросил мрежи, даже не вынул их из воды, и побежал просить, чтобы священник присоединил его к церкви. И тако Господь сподобил его быть подражателем евангельских рыбарей, оставльших мрежи свои, дабы последовать за Христом. Когда тот же священник Троицкий приехал в город Ковно, то два брата, один 23 лет, а другой помоложе, объявили родителям, что желают быть сынами святой церкви, и идут присоединяться. Мать, ревнительница беспоповского учения, взяла кочергу и стала бить их по головам, избила до крови. Они поклонились отцу с матерью до земли, и явились прямо к священнику, которым и были присоединены к святой церкви. Старшему брату и после много пришлось за приверженность к церкви потерпеть от родителей; наконец же они приняли сына в милость и первую любовь. В святом Евангелии сказуется о детях, принесенных ко Христу и принятых Им в объятия. Думаю, что не зазрят меня, если скажу и об усердии детей к церкви Христовой. Брат королишковского Ивана, упомянутого выше, Евтихий, мальчик двенадцати лет, несколько раз приходил ко мне просить, чтобы я присоединил его к церкви. Говорю ему: ты малолетен, я не могу присоединить тебя без воли родителей, – пойди приведи отца, или мать, пусть они скажут, что дают позволение. Мальчик упросил мать, и привел ко мне: хотя еще сама она к церкви не присоединилась, но просила меня принять ее сына, прибавив, что и сама по времени также надеется вступить в святую церковь. Желая испытать усердие мальчика, я опять сказал ему: одного тебя присоединять не стану, а ты найди себе товарища, другого мальчика, тогда присоединю вас обоих. Он пошел, хлопотал два дня, и потом привел сверстника, другого мальчика, с которым также пришла мать ходатайствовать за него. Тогда я должен был покориться, видя их усердие, и от двух матерей принял приношение Богу.

Всех присоединенных мною в Королишках было 25 человек. Из Королишек мы опять ездили в Великую деревню, где присоединил я пять человек. Отсюда мы уехали снова в город Вилькомир.

В прежний раз, как приезжал я в Вилькомир, случилось мне посетить вилькомирского беспоповского наставника Потапия, во время его болезни: теперь же узнал я, что Потапий воспользовался тем моим посещением, бывшим без свидетелей, и разглашает, что на вопросы его я не дал ответа, и что он может нас сделать безгласными. По сему случаю я послал к Потапию моего спутника, иеродиакона Иоанна, с другим посторонним человеком, звать на беседу при свидетелях, в народном собрании. Потапий хорошо понимал, что при посторонних людях ему нельзя будет провозгласить себя нашим победителем, что скорее сам может остаться безответным в беседе, и потому начал отказываться от приглашения. «Для меня, говорит, не нужно никакой беседы; я в своем во всем уверен». Отец Иоанн ответил ему: «Хотя бы для вас не нужна была беседа, да для других нужна; вы не должны скрывать истину, ежели имеете ее». Потапий еще сказал: «Когда нас, русских, приводили в веру, то положили Евангелие в огонь. Так и ныне: ежели хочет отец Павел меня уверить, пусть положит Евангелие в огонь, и когда не сгорит, тогда поверю». На это иеродиакон Иоанн ответил ему: «Тогда, при введении у нас православной веры, нужно было для уверения людей класть в огонь Евангелие, потому что русские еще не верили в Евангелие: нам же, верующим в Евангелие, должно следовать Евангелию, в нем искать истины, а в огонь класть его зачем? Разве и ты не веришь Евангелию, как не верили наши предки язычники?» – Так и не пришел Потапий к нам на беседу. Мало того, – опасаясь, как бы мы сами с народом не пришли к нему, прислал ко мне сноху свою сказать, чтобы мы к нему не ходили, что беседовать он не станет.

Из Вилькомира, по приглашению перелазского наставника Мартиниана Тихомирова, отправились мы к нему в Перелазы. Мартиниан Афанасьев, так много потщавшийся в обращении других, сам еще не был присоединен к церкви, и пригласил нас именно за тем, чтобы совершить над ним обряд присоединения. Для этого он избрал день годичного поминовения своей матери, и пригласил на поминальный обед своих бывших прихожан, чтобы видели его присоединение к святой церкви. В назначенный день, 19 января, при многих свидетелях, я присоединил его надлежащим чином: вместе с ним присоединились еще десять человек из бывшей его паствы, но не перелазские жители. Я говорил уже, что из перелазского прихода, по убеждению и влиянию наставника Мартиниана и брата его Павла Афанасьева, весьма много беспоповцев присоединилось к церкви, – около двухсот душ. Из деревни Перелаз все присоединившиеся вышли вон, и поселились в других местах (большая часть на Елванку). Зато оставшиеся в Перелазах беспоповцы уже так ожесточились, что желающим присоединяться бедным людям всячески в том препятствуют, лишая всяких способов к прожитию: многие бедные люди, живущие у них в пожильцах, и желали бы вступить в церковь, да боятся, что их выгонят вон из деревни. Один из таких бедняков, изъявивший желание присоединиться к церкви, хотел присоединить и детей своих; но жена его пришла в отчаяние, – говорить: «куда мы денемся! теперь зима, а нас выгонят вон и воды из колодца почерпнуть не дадут!». Упомяну еще об одном примечательном случае. Когда новоприсоединенные выселились из Перелаз, а наставник Мартиниан остался в деревне, то ожесточенные беспоповцы и его придумали выгнать, хотя он еще принадлежал к их обществу. «Ежели не выгоним его, он будет нас беспокоить, все будет толковать о церкви: он с братом всему вина, столько душ перевели в церковь!». Так рассуждали перелазские беспоповцы, и условились, чтобы в такой-то день после обеда выгнать Мартитана из моленной и их деревни. Что же? В тот же самый день, во время обеда, появилась над деревней грозовая туча, ударил гром и сжег моленную и при ней общественный дом, а избушка наставника, стоявшая неподалеку, осталась невредима. В ней и прожил Мартиниан Афанасьев до самого присоединения своего к церкви и перехода в Ковно, где состоит теперь священником при единоверческой церкви. Перелазским беспоповцам помогает теснить желающих присоединения и управляющий тем имением поляк: надеясь на его защиту, они у самого наставника отняли своевольно и покосили нанятые им луга. Этот управляющий советовал Мартиниану не начинать дела о присоединении к церкви: «погодите, говорил, каких-нибудь два года, тогда возьмете священство от Рима».

Из Перелаз мы заезжали в Елванки, а отсюда елванские отвезли нас на своих конях в деревню Страшуны, Трокского уезда, Виленской губернии. Здесь много желающих рассуждать о святой церкви, и потому я прожил в Страшунах целую неделю. В прилучавшиеся праздники народ сходился к нам на службу почти со всей деревни, вместе и молились: приезжали и сторонние посетить нас и побеседовать. Наконец страшунские объявили, что они совершенно уверились в правоте церкви. Некоторые даже теперь изъявили желание присоединиться, но прочие удержали их: «погодите, говорят, когда нам поставят священников, тогда присоединимся все вместе».

Отсюда мы ездили по железной дороге в Вильну, к преосвященному Иосифу, викарию литовскому, просить его преосвященство о поставлении священников на три единоверческие прихода, которые предположено было открыть в Ковне, Новоалександровске и Королишках. Королишковские выбрали в священники к своей церкви бывшего наставника своего Василия Дарендова, новоалександровские также своего наставника Артемия Сухорукова, а ковенские перелазского наставника Мартиниана Тихомирова. Я знал, что все эти люди весьма достойны такого избрания, и со своей стороны рад был ходатайствовать пред духовным начальством о возведении их в священные степени, питая надежду, что попечительные архипастыри не откажут нам в нашей просьбе. И как было, в самом деле, не исполнить прошения народа, желающего иметь священниками тех самых наставников, которые так много потрудились над их обращением к церкви, к которым они привыкли и полное имеют доверие, которых жизнь и добрая нравственность им известна! Правда, выбор священников из числа новообращенных не всегда бывает удачен, а тогда лишь, когда новообратившийся к единоверию и хотящий поставиться во священство, при скромной жизни, настолько просвещенный имеет понятия, что не питает слепого пристрастия к своим только обрядам, напротив, будучи вполне уверен в правоте догматов и таинств святой церкви, достойно чтит и содержимые ею обрядовые обычаи, – будучи вполне предан святой церкви, с истинной любовью относится к ее иерархии и священству. Что три наставника избранные на священство, именно таковы, в этом я был совершенно уверен, и тем с большей готовностью взялся о них ходатайствовать. Итак, заручившись полномочием от обществ, я отправился в Вильну. Преосвященный Иосиф милостиво меня принял и, благосклонно выслушав просьбу, потребовал от меня показания о тех лицах, за которых просили общества; затем немедленно послал о них представление в Петербург к преосвященнейшему архиепископу Макарию, от которого вскоре последовало архипастырское утверждение нашей просьбы. В настоящее время, как известно, три названные выше лица уже поставлены во священники и трудятся на пользу душевную своих пасомых в звании истинных и законных служителей престола Божьего.

Из Вильны я возвратился в деревню Страшуны: страшунские отвезли нас в Яново, откуда мне нужно было первого февраля явиться в Рымки, ибо мы условились с рымковским беспоповским наставником Саввой сойтись в этот день для беседы, на которую он обещал пригласить и лазарцского первенствующего их настоятеля Лукьяна: это обещал он сделать не по собственному своему желанию, а по нашей просьбе, в которой отказать нам постыдился. Первого февраля мы пришли в рымковскую моленную; но оказалось, что Лукьян не приехал, даже, мы слышали, и рымковским советовал спрятаться, не ходить на беседу. «Если мы, говорил, явимся на беседу, а на вопросы их ответить не сможем, то после и с народом говорить будет нам трудно, – скажут: почему вы тогда замолчали, и ответа не дали? А ежели не пойдем на беседу, то можем и после без сомнения учить народ». Но рымковские наставники не послушали Лукьяна, скрыться не захотели. Да они и без этого могли отказаться от беседы своим неучением; а Лукьяну так поступить, пред всеми сознаться в неведении, было бы стыдно. В часовне служили часы. Помолившись, когда кончилась служба, я поздоровался с народом и начал говорить ему от Писания о святой церкви. Наставники возразить ничего не могли, все молчали. Народ сам вступил в беседу, и потому в порядке, без шума, беседа идти не могла. Когда народ зашумит, я попрошу уняться: уймутся. Начну читать им и говорить: послушают, и опять зашумят. Так было многократно. Некоторые шумели нарочно с той целью, чтобы помешать мне говорить. Даже сам наставник начал их унимать, чтобы держали себя чинно. Это их рассердило; несколько женщин подбежали к наставнику и за полу потащили его из часовни: едва мог упроситься, чтобы оставили. И все-таки пригрозили, что не забудут ему этого, зачем унимал их. Между прочим, показали мне подложную священническую присягу, составленную акибы при патриархе Иоакиме. Я стал доказывать, что такой присяги никогда церковь не издавала, и напечатанной акибы при патриархе Иоакиме совсем нет, а тетрадка, показанная ими, есть подложное сочинение, и стал указывать признаки подложности. Николай, что из деревни Сали, подошел ко мне, и поглядевши тетрадку, хотел говорить. Но только что начал, как народ кинулся на него, схватили и потащили вон, сзади, кажется, и ударили раз-другой. А Николай еще из первейших прихожан рымковской часовни, и значительный жертвователь.

Я спросил: За что вы парня так обижаете?

– Он, говорят, при разговоре о церкви никогда не дает нам ходу, все защищает церковь!

Я сказал: Если вы правы, докажите ему от Писания, и он вас послушает.

– Он больно умен, говорят, против него мы отвечать не сможем.

Николай между тем опять взошел в часовню и стал на своем месте. Тут один из народа сказал: «отче, писано есть: не сыпьте бисера пред свиньями, да не поперут е ногами. Чтó вы нам проповедуете? Мы все потопчем! ». Это сказал он для того, чтобы понудить меня прекратить беседу.

Я отвечал: Друзья мои, зачем вы хотите уподобляться свиньям! Я думаю, напротив, что вы разумное Божье создание, могущее понимать слово Божье; потому и беседую к вам. И хотя с немалой трудностью, однако самонужнейшее я прочел им и разъяснил. Наконец, в заключение беседы, я сказал рымковцам: «Ваша моленная в здешнем краю составляет корень старообрядчества, и я прежде, когда еще был беспоповцем, в вашей моленной, при стечении народа, говаривал не в пользу церкви. Но когда познал я, что православная греко-российская церковь никакой ереси не имеет, то почел себя обязанным сказать вам истину, дабы вы на будущем суде Христовом не обвиняли меня, что с проповедью в пользу раскола я приходил к вам, а истину Евангелия умолчал».

Они ответили: «Вы нам сказывали, чтó писано в Евангелии, и не будете виноваты, что мы не хотим покориться: эта вина пусть будете на нас и на чадах наших до века».

– Неразумно, без рассуждения вы так говорите, заметил я, на себя и на детей своих берете такой грех, чтобы не слушать Евангелия! И зачем на детей своих налагаете клятву? Бог даст, они может быть сделаются усердные последователи Евангелия!

По окончании беседы мы возвратились в Яново к Кондратию, у которого и в этот раз имел я пристанище. За обедом я сказал Николаю: «ты всех нас счастливее: мы не сподобились изгнаны быть за правду, а ты и биение получил». На другой день рымковские опять на него напали. Он пошел на торг, вместе с Павлом Афанасьевым, братом Мартиниана, и ковенским Корнилием (оба приезжали нарочно, чтобы участвовать на беседе в Рымках): здесь рымковские обступили его, и начали ругать всячески. Николай сказал им: «браниться-то вы сильны; а вот если бы вы сильны были словом Божьим, это было бы хорошо!». Надлежало мне подумать о возвращении в Москву, в свою обитель. Сначала я заехал в Ковно, поблагодарить его сиятельство, ковенского губернатора князя М.А. Оболенского, за его покровительство и содействие устроению единоверческих церквей: ибо он обращению беспоповцев весьма сочувствовал. Из Ковно отправился в Вильну. Здесь я подал преосвященному Иосифу донесение о присоединенных мною к святой церкви, и просил владыку отпустить меня в обратный путь, а спутнику моему Иоанну дозволить, проводивши меня до Пскова, паки возвратиться в виленскую епархию и побыть здесь для обучения новообратившихся клиросной службе, на чтó он и соизволил. Пред отъездом из Вильны я был у краеначальника, его превосходительства А.Л. Потапова. Изволил принять милостиво и спрашивал, сколько присоединилось и сколько желающих присоединиться, и обещал им свое покровительство. Тут его высокопревосходительство сказал мне также, что на две церкви, королишковскую и ковенскую, отпущено правительством пять тысяч рублей, а на церковь новоалександровскую не отпущено: потому что петербургские единоверцы обещались построить ее на свой счет, о чем у его высокопревосходительства есть собственноручное письмо петербургского купца Мартынова. Были и у князя Π.Р. Багратиона, который весьма внимательно и подробно расспрашивал меня о моей поездке к старообрядцам, и вообще о старообрядчестве в литовском крае. На другой день, по совету и благословенно преосвященного Иосифа, ходил я вместе с назначенным во священники в Королишки Василиемъ Дарендовым к ее высокопревосходительству Е.В. Потаповой, в предполагаемые к устроению церкви попросить икон, из числа пожертвованных для северо-западных церквей. Ея высокопревосходительство приняла нас милостиво, сама потрудилась показать нам иконы, и сказала: выбирайте любые, сколько нужно. Я выбрал в три церкви по три иконы, весьма хорошие и в окладах. А в королишковскую церковь Екатерина Васильевна изволила пожертвовать дароносицу серебряную позлащенную, весьма хорошей работы, сделанную из выжиги с эполет супруга, за которого и просила молиться. Обещала также похлопотать о скором устройстве церквей, и попечением ее высокопревосходительства тогда же начали делать иконостас в королишковскую церковь; также во все три церкви выдано по два облачения и серебряные позолоченные сосуды. Наконец, я пришел принять напутственное благословение у преосвященного Иосифа: он благословил меня святой иконой от мощей виленских мучеников, Антония, Иоанна и Евстафия, и отпустил меня с миром и благожеланиями.

На возвратном пути из Вильны мы опять остановились в Динабурге, у Пимена Тихоныча Крымова. Он рассказал нам, что из Петербурга приезжал один беспоповский начетчик (лицо и мне знакомое) утвердить динабургских беспоповцев в расколе, чтобы они не слушали моих наставлений и к церкви не склонялись; что к этому начетчику беспоповцы позвали и его, Пимена Крымова, и что у них была, между прочим, такая беседа. Беспоповский начетчик говорил, что в церкви греко-российской множество ересей, что она всех еретиков ереси вместила в себе. Крымов спросил: какие же именно ереси, повреждающие учение веры, сиречь догматы, вселенскими соборами осужденные, церковь греко-российская содержит? Он отвечал: «В старых Псалтырях, в написаниях псалмов напечатано: псалом Давыдов, – это значит, что Давид его составил; а в новых: псалом Давиду, будто бы Давиду составили псалом, а не сам Давид его составил. В старых Псалтырях в псалме 17 напечатано: лете и возлете на крилу ветреню, – сказано определенным смыслом, куда возлете, именно на крилу ветреню; а в новом напечатано: и лете, лете на крилу ветреню, – неопределенно, только лете, а возлетел ли на крилу ветреню, или нет, этого не видно». – Крымов заметил ему: «ты говорил, что в церкви есть множество ересей, а показываешь только изменения в надписаниях псалмов, да в некоторых словах: так ужели из-за этого вы удаляетесь от церкви, и лишаете себя причастия всех таин? ». Беспоповский начетчик сказал на это: «У нас десять кафизм разобрано и указано, сколько в них сделано изменений в новопечатных книгах». Крымов ответил: «Может такие все собраны изменения, как это, например: в иосифовских псалтырях, в третьей кафизме, напечатано: хвалам призову Господа, а в иосифовских: хваля призову Господа?». – Так мы и расстались, заключил рассказ свой Пимен Тихоныч. Но ему желательно было получить от меня объяснение задач беспоповского начетчика, и я, сколько мог по своему малому уму, показал ему правильность сделанных в новопечатных книгах исправлений. Псалмы, говорил я, имеют надписания: Давидов, Асафов, Идифумов, сынов Кореовых, не потому чтобы Идифум, или сыны Кореовы их составили, а вот почему: в дому Господни уставлены были Давидом различные лики поющих, которые назывались по именам их начальников: Асафов, Идифумов, сынов Кореовых, и др.; псалмы были разделены для пения этим ликам, и какому лику псалом назначался для пения, это и указывалось в надписании: псалом Асафов, или Асафу, сынов Кореовых, или сынам Кореовым, т.е., петь Асафу, или сынам Кореовым, как и у нас пишут: петь правому клиру, или левому. В числе ликов был и лик Давида, поэтому надписание: псалом Давидов, или псалом Давиду означает не то, что псалом сочинен Давидом (это само собою разумеется), а только то, что псалом надлежало петь лику Давида. А если бы надпись: псалом Давидов, означала именно то, что псалом составлен Давидом, то и надпись: псалом Идифумов, или сынов Кореовых, означала бы, что псалмы эти составлены Идифумом, или сынами Кореовыми, тогда как псалмов они совсем не писали, и те псалмы, которые надписаны их именем, несомненно принадлежат пророку Давиду.¹⁰⁶ Итак, напрасно беспоповский начетчик видит погрешность в надписании: псалом Давиду; оно также, как и надписание: псалом Давидов, означает только, что псалом надлежало петь лику Давида, а вовсе не то, что псалом составлен кем-то другим для Давида, как несправедливо утверждал беспоповский совопросник.

Пимен Тихоныч спросил: а как разумеете писанное в Псалтыри: лете, лете?

Я отвечал: Старообрядцы разделяют 11-й стих 71 псалма, берут только последнюю его половину: Лете и возлете на крилу ветреню. Выражение: возлете на крилу ветреню, или проще сказать, долетел до крил ветренних, возлетел на крилы ветрени, им кажется определеннее, чем выражение: лете на крилу ветреню, которым по их замечанию не выражается, долетел ли Христос до крил ветренних. Но такое разумение слов псалма нельзя признать правильным. Здесь пророк Давид, предвозвещая Господне вознесение, крилами ветренними именует ангельские силы и облаки, подъемшие Христа; а Христос не до облак только возлетел, но взыде на небо и седе одесную Бога (Мк. зач. 71). На облаках он только полетел от очей Апостолов: облак, рече, подъят его (Деян. зач. 1). Чтобы правильно объяснить 11-й стих 71 псалма, нужно читать его сначала, с этих слов: и взыде на херувимы. Здесь пророк определенно говорит, куда изыде: на херувимы, сиречь на Отеческий престол, как пишет тот же пророк Давид: седяй на херувимех (Пс.79). Потом сказуется и образ взытия, или плотского Господня вознесения: лете, сиречь взятся. Сказует же и на чем взятся: лете на крилу ветреню, т.е., на облаках взятся, не яко Илия на колеснице огненне, но облак подъят его.¹⁰⁷ Так вот истинный смысл псаломских слов: Христос, подъятый облаками, взыде на херувимы, сиречь на Отеческий престол, одесную Бога; а не на облака только взошел, как старообрядцы криво разумеют. Подобным образом и прочих мест в Писании правильного значения не разумея, они напрасно укоряют православных, якобы места сии, и вообще церковный книги не исправлены, а повреждены. Пимен Тихоныч удовлетворился моими объяснениями, и на утро же сообщил их беспоповцам, заметив, что они сами не разумеют справедливо смысла псаломных слов, а укоряют неповинно святую церковь за мнимое преминение смысла.

Посем мы отправились в деревню Рубенишки, отстоящую от Динабурга верст на двадцать с небольшим. Поехал я в Рубенишки вот по какому случаю. Есть там некто Кириак Сильвестров, мой давнишний знакомец, человек зажиточный, занимающийся подрядами по постройке церквей. Когда я в первый раз проезжал чрез Динабург, на пути в Вильну, то увидался с Кириаком, и он мне признался, что начал также рассуждать о церкви, не напрасно ли от нее отделяются старообрядцы, что есть и другие ближние его знакомые, которые заняты этим вопросом. «И все они желают вас видеть, прибавил Кириак, и мы между себя посоветуем и к вам в Ковно напишем, и ежели будем просить вас, вы, пожалуйста, на возвратном пути не откажитесь к нам приехать».

Я ответил, что весьма рад все это слышать, и с усердием готов приехать. Тогда же дал ему книжку моих «Воспоминаний и бесед о глаголемом старообрядчестве». В Ковне я действительно получил от Кирика письмо такого содержания: «Честный отче! Уведомляю я вас, что после моего с вами свидания в городе Динабурге, в доме Пимена Тихоновича, я объявлял всем желающим вас видеть: то они радушно просили меня, дабы я попросил вас прибыть ко мне. Посему и повторяю мою покорнейшую просьбу, и умоляю честные ваши стопы, не оставьте моей покорнейшей просьбы, потрудитесь, и прибудьте ко мне. Кирьяк Селивестров, 23 ноября». Я был очень утешен этим известием, что и у тех старообрядцев, которым еще не было возвещено слово о правости святой церкви, уже прозябает усердие слышать сие слово. Посему, вскоре же по приезде моем в Динабург, и поспешил я отправиться в Рубенишки: это было 19 февраля 1870 года. О моем приезде Кириак Сильвестров повестил своим знакомым: они собрались и, побеседовав, предложили мне, чтобы я дозволил им послать по окрестности, и подальше, приглашение к старообрядцам, чтобы съехались поговорить со мною. Я согласился охотно и назначил им день, – субботу сырную. А сам рассудил между тем съездить в Витебск к преосвященному Савве, епископу Полоцкому, чтобы испросить у него благословение на начатие бесед со старообрядцами его епархии, особенно же мне нужно было получить благословение от преосвященнейшего совершить присоединение живущего в городе Режицах, моего давнего знакомого, Луки Ивановича Масленикова: ибо он просил меня об этом и лично, и письменно, также и супруга его о том неоднократно мне писала. Преосвященный Савва принял меня милостиво и любезно, перевел с квартиры в свой дом и утешал своими беседами, а отпуская снабдил билетом, подобным данному мне в Вильне от высокопреосвященного Макария. К субботе сырной недели я возвратился в Рубенишки. Народу собралось уже достаточно, и мы поговорили довольно. Особенное внимание обращено было на беседу о новом завете.

Когда собравшиеся старообрядцы выразили ту мысль, что и, пребывая в расколе, т.е., вне церкви, без причастия святых таин, но соблюдая заповеди Господни, имеют они надежду получить спасение, тогда я спросил их: Как вы разумеете, – если бы кто имел надежду быть наследником царства небесного, не будучи причастником нового завета, справедливо ли он стал бы надеяться на получение небесного наследия?

Они отвечали: Несправедливо; кто не причастник нового завета, тот и наследником царства небесного быть не может.

Я спросил: А самих себя вы веруете быть причастниками нового завета?

Они сказали: Веруем.

Я спросил: А что есть новый завет?

Они ответили: Новый Завет Господни заповеди, преданный во Евангелии. Кто сии заповеди исполняет, тот есть и причастник нового завета.

Я сказал: Ино есть заповеди, и ино завет. Когда кто-либо кому-либо заповедует, чтó делать и чего не делать, это есть заповедь; а завет бывает тогда, когда кто завещает кому что-либо дать. Заповеди Господни во Евангелии обретаются там, где Господь заповедует творить добрые дела и уклоняться от злых, якоже: аще принесеши дар твой к алтарю, и ту помянешь, яко брат твой имать нечто на тя, остави ту дар твой пред алтарем и шед прежде смирися с братом твоим (Мф. зач. 12). Паки: не кленитеся всяко, буди же слово ваше: ей ей, ни ни (зач. 14). Паки: всяк иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем (зач. 13), и иная тому подобная. Это есть заповедь. А се завет, реченный ко Апостолам: вы же есте пребываше со мною в напастех моих, и аз завещаю вам, якоже завеща мне Отец мой, царство: да ясте и пиете на трапезе моей во царствии моем (Лк. зач. 108). Здесь Господь не дает заповеди, чтó творить, или чтó не творить, но глаголет, чтó завещавает любимым дать. Итак заповедь Господня есть Господне повеление, а завет Господа и Спаса есть любимым, по милости Его, назначение даяния. И самое даяние, при животе дающего получаемое, есть дар, а не завет; по завету же получаемое даяние, или наследие, получается только по смерти завещающего, якоже и Апостол глаголет: идеже завет, смерти нужно есть вноситися завещавающаго (Евр. зач. 321). Дар тогда же, по дарованию от дарителя, приемлется одаренным; а по завету данное получается не при жизни завещавающего, а по смерти, якоже паки Апостол глаголет: завет в мертвых известен есть, понеже ничесоже может, егда жив есть завещаваяй (в том же зач.).

Они ответили: Теперь мы поняли чтó есть заповедь, чтó дар, и чтó завет. Завет, по-нашему, духовное завещание, что делается при смерти, кому какое получить наследие.

Я продолжал: Так, справедливо. И Апостол от этих же общих человеческих заветов, или завещаний, берет черты для уяснения, чтó есть завет Христов. Говорит он именно так о Христовом завете: Христос, пришед на землю, да своею смертью искупит падшего человека, и возвратит ему первое достояние, пред своим крестным страданием завещал тем, за нихже хотяше умрети, наследие царства небесного: сего ради новому завету ходатай есть (Христос), да смерти бывшей во искупление преступлений, бывших в первом завете, обетование вечного наследия приимут званнии. (Евр. зач. 321). Но дабы получить сие по завету наследие, нужно, чтобы приемшие завет исполнили волю завещателя, соблюли те условия, при которых завещание может иметь в отношении к ним законную силу. О сем так пишет святой Златоуст: «Завет овая убо завещавающего имать, овая же приемлющих, тако, яко да иная приимут, иная же сотворят. Сице и зде, по еже обещать бесчисленная, истязует и яже от них, глаголяй: заповедь новую даю вам, да любите друг друга (Ин. зач. 46). И паки на тайной вечери (о жертве бескровной) глаголет: сие творите в мое воспоминание» (Лк. зач. 108).

Они заметили: Что же, – Господь наш Исус Христос за нас распялся, кровью своею нас искупил и царствие свое нам завещал, если заповеди его сохранять будем; заповеди Христовы мы тщимся соблюдать: посему и наследниками царства Христова быть веруем.

Я сказал: Но имеете ли свидетельство, или удостоверение, что завет, или завещание Христа Спасителя вам принадлежит? По человеческим узаконениям только тот может воспользоваться завещанием, т.е., получить наследие по завещанию, кто обладает завещанием и докажет, что ему действительно принадлежит оное. Так и Господь, хотя нас сотворити наследниками завета своего, излаянную за нас кровь свою дал нам пить в залог и непреложное свидетельство получения вечного наследия: в таинстве тела и крови своей даровал нам акибы заветное писание, удостоверяющее нас в несомненной надежде на наследие живота вечного, якоже сам утверждает, глаголя: ядый мою плоть и пияй мою кровь, имать живот вечный (Ин. зач. 23). И паки: сия чаша новый завет есть моею кровию, яже за вы проливается (Лк. зач. 108). И апостол Павел пишет, яко, прием Господь чашу по вечери, глагола: сия чаша новый завет (Кор. зач. 149). Зде яве показуется от слов Господних и апостольских, яко чаша крови Господни есть чаша завета Господня, ниже завещавается нам наследие живота вечного, так что не пиющие сея чаши не имут участия и в завете Господни, и наследниками завещанного Христом царствия быть не могут, о чем ясно возвестил нам сам Господь, глаголя: аще не снесте плоти Сына Человеческого, ни пиете крови его, живота не имате в себе. И еще: в человеческих завещаниях, дабы получить наследие по завещанию, необходимо иметь извещение, или свидетельство о смерти завещателя, якоже и Апостол пишет: ничесоже может завет, егда жив есть завещаваяй (зач. 321). Чаша же крови Христовы есть не точию чаша завета, или самый завет, но вместе и возвещение смерти завещававшего, якоже Апостол глаголет: елижды хлеб сей ясте, и чашу сию пиете, смерть Господню возвещаете (Кор. зач. 149). И тако лишающий себя причастия чаши Христовы, и участия в завете Христовом не имеет, и возвещения смерти Господни не совершает, а посему и наследия вечных благ ожидати не может; а добродетели, им творимыя, якоже тело без главы, мертвы суть, по сказанному в Апостоле Толковом: «да вси плоть и душу нашу, с телом и в теле Господа нашего Богу в жертву приносим, якоже уды с главою, без неяже бы неприятна и гнушательна жертва была» (лист 548 на обор.).

Так мы беседовали довольно времени. Народ слушал беседу со вниманием и выразил желание собраться еще раз, да пригласить в собрание и своих наставников, чтобы они дали ответ на мои доводы против беспоповства, и возразили бы мне, оправдывающему церковь. Условились собраться в наступающую среду, в деревне Данышевке: место это выбрали потому, что вокруг Данышевки находится много беспоповских селений. К наставникам были посланы старообрядцами пригласительные письма такового содержания: «Честной отец! Приехал сюда Павел прусский, привез с собою много древних книг, и показывает из них, что священство и таинства Христовы должны быть до судного дня, и без них невозможно спастися: и мы не знаем, чтó ответить. И есть некоторые – слушают его, и может быть готовы будут склониться на его сторону: то вы, честный отче, уподобитесь доброму пастырю, полагающему душу свою за овцы, а не уподобляйтесь наемником, иже бегают от овец, оставляя на изъядение волку, и потщитесь приехать и прогнать его, Павла, словом истины, доказательствами заградить ему уста. А если вы, отец, не потщитесь победить его, Павла, словом Божьим, то церковные над нами восторжествуют, и многие из наших могут иметь причину для колебания в нашем положении. Да пригласите с собой еще пять человек на собрание в деревню Данышевку к 25-му февраля, т.е., в среду. Просим с сим подателем уведомить, будете ли, или нет. Духовные ваши дети: Осип Меркурьев, Кириак Селивестров, и прочие прихожане. 1870 года, 22 февраля.¹⁰⁸

На это приглашение от наставников последовал отказ. Двое ответили сице: «Уведомляем вас, что мы не будем на вашем собрании, и не желаем быть никогда на вашем совете. А совету мы вам не дадим никакого: как вы знаете, так вы про себя и разумейте. А мы от закона малоумные, а только то знаем, что как предано нам прежними духовными отцами, так мы и согласны в этом и скончать жизнь сего света». Итак, эти отозвались неумением, незнанием закона. Еще один ответил, что общество его не пускает. Один не дал никакого ответа. А о самом данышевском наставнике сказали, что уехал далеко с требой. Итак, наставники беспоповские приехать на беседу отказались. Но я рассудил в себе, что, хотя наставники не приедут, а народ все-таки соберется, и потому к назначенному сроку мне нужно быть в Данышевке: забрали мы свои книги, и отправились.

Действительно, с разных деревень съехалось много. Я спросил: «будет ли кто-нибудь из наставников?». Ответили: «никого не будет». – «А здешний?», спросил я. Данышевские отвечали, что он уехал исповедовать больного в дальнюю деревню. Тогда я предложил народу, не хочет ли кто побеседовать со мной от Писания. Начали просить Федора Андреева, чтобы поговорил со мной. Этот Федор Андреич, мой давнишний близкий знакомец, считается в том краю первым начетчиком: он отказался. Народ стал его упрашивать: «ты один, за очи, говоришь много, вот теперь покажи нам, что ты говорил истину!». Федор остался при своем, что говорить не будет. – Я спросил его: «почему ты не хочешь говорить?». Он отвечал: «наставники отказались, и я не буду». – Я спросил народ: «А почему отказались наставники? Разве они чего-нибудь опасаются? Вы слышали, сколько я проехал ваших деревень, во скольких моленных был, и нигде никоему наставнику не только не сделал какого-нибудь зла, но и словом никого не огорчил, а только показывал Писание». Они сказали, что уверены в этом, а наставниками недовольны, зачем те уклоняются от беседы. Тогда я сказал: «Если никто не хочет говорить со мною от Писания, так я обращусь к другому средству, как с вами побеседовать. Вы все знаете, что я прежде был таким же, как вы, беспоповцем. Вот я раз скажу вам, почему я оставил мое прежнее положение, и чем убедился перейти на сторону церкви». – Они ответили: «хорошо, расскажи». В рассказе моем я показал им сначала, как стал я рассматривать, справедливы ли наносимые старообрядцами клеветы на святую церковь, и как по рассмотрении убедился в совершенной их неосновательности, как потом ясными и непререкаемыми свидетельствами Писания убедился, что старообрядцы, не имея священства, не имеют тайны тела и крови Господни, и не суть причастники нового завета. Кончив повесть, я прибавил: «доселе я говорил вам из уст, и только ссылался на книги, где и чтó нашел я обличающее неправость раскола; а теперь позвольте мне, чтó я говорил, все это показать вам в книгах». Тут Федор Андреич прибег к лукавству, – он сметил, что если я все, говоренное мною, подтвержу книгами, то паче укреплю народ верить сказанному: поэтому он всячески стал отвлекать народ, чтобы книг не рассматривать. «Мы верим, говорил он, что вы не лжете, и что в книгах писано все, о чем вы упомянули: зачем же еще утруждать вас без потребы справки по книгам!». И так крепко он с товарищами стоял на этом, что мне пришлось уступить, из опасения, как бы не показалось притеснительным, если непременно потребую делать справки по книгам. После этого все разошлись обедать, а Федор Андреев уехал. Спустя немного времени народ опять собрался, и несколько человек еще приехали. Я сказал народу: «вы напрасно противились, не хотели послушать книг». Тогда все начали просить, чтобы я показал им в книгах то, о чем говорил до обеда: и я читал им книги, и беседовал о прочитанном до глубокого вечера.

На другой день, поутру, – еще не рассветало, – народ опять собрался, и опять беседовали довольно времени. Тогда Данышевские сказали: «почему мы не приведем своего наставника?». Пошли и убедили его прийти. Он поздоровался по обычаю. Я дал ему вопрос: «где писано в книгах, что церковь может существовать без священства и таинств тела и крови Господни?».

Наставник, посмотрев на привезенные мною книги, сказал: «Эти книги, вижу, старинные наши книги; но я доказательств от них показать не могу, потому что мы стоим не на книгах, а так, как нам предали наши старики». Он прибавил еще: «чтобы женатых не принимать молиться, это у нас тоже не на книгах основано, а на предании стариков». И рассказал свои безбрачные обычаи, как женатый должен оставить жену и вынести пост 40 дней, а потом уже принимается на молитву.

Я спросил: А которые по вашему честнее, – женатые, или не женатые, хотя бы эти последние и нечисто жили?

Наставник ответил: Холостой выше женатого столько, сколько небо от земли отстоит, если он изредка и потыкается.

Я спросил: А ежели будет и всегда потыкаться, или сказать просто, будет жить не честно?

Наставник сказал: Ежели будет и не честно жить, все-таки он честнее женатого.

Я спросил: Да почему же честнее?

– Вот почему, – отвечал он: женатый живет с женою без страха, а холостой, бедняга, куда пойдет, боится, оглядывается, как бы не увидали; а случится увидят, так он схватит полы, да побежит, да еще и окно разобьет.

И говоря это, наставник подобрал полы и показывал в лицах, как тот бегает… Народ засмеялся, а женщины застыдились: и мне стыдно стало, что вызвал на такие объяснения. Но чтó же делать? Нужно было, чтобы народ поценил своих наставников учение и, устыдившись, познал бы истину. Притом же наставник высказал не свое какое-нибудь особенное, новое учение, а принятое большей половиной беспоповских, не признающих существование брака, наставников, которое я слышал от них давно. Тогда я заметил наставнику: «И вор боится и прячется, когда крадет: так ужели он поэтому лучше того, кто трудами приобретает себе хлеб? Еще и то помысли: где у тех честных девственников дети, которых производят они, так крадучись?». Тут я прочитал в Беседах Златоуста на 1-е послание к Солунянам, в нравоучении пятом, то место, где он поучает юных во избежание блуда жениться, и в толковании на послание к Римлянам, в нравоучении 24-м, где между прочим сказано, яко в блуде прежде рожения бывает убийство. Но беспоповский наставник, рассказав свои безбрачные обычаи, попрощался и ушел, а паству свою оставил беседовать со мною, и мы еще побеседовали довольно времени. Когда мы начали собираться из Данышевки, народ просил нас отслужить молебен, чтó мы и исполнили. Старообрядцы сами пели, и вместе с нами молились. На прощание они просили и впредь их навещать, а сами обещались не прекращать рассмотрения о церкви православной.

Потом я ездил в Динабург, на Гривку, куда приглашали меня некоторые из присоединившихся для совершения треб. Там я беседовал с приезжавшими из города Супача старообрядцами, которые также стали помышлять о сближении с церковью. Оттоле приехал я в город Режицы.

В Режицах мы остановились у пригласившего нас приятеля моего Луки Ивановича Масленникова. Тут обрел я моего бывшего ученика в беспоповстве, прусского инока Варнаву, недавно совершившего путешествие ко святым местам ради разрешения своих недоумений о святой церкви. Варнава принадлежал к купеческому семейству, в мире назывался Иоанном. Лет двадцати, по ревности к монашеству, оставил дом и родителей, и пришел ко мне в Прусский монастырь; по трехлетнем искусе я постриг его в монашество. При мне он прожил в монастыре лет одиннадцать: жизнь вел безукоризненную, в строгой воздержности, книг читал довольно. Когда мы в Пруссии начали толковать о святой церкви, тогда и он хорошо понял, что церковь греко-российская нималейше не погрешает в догматах веры: что крест четырехконечный есть истинный крест Христов, и издревле почитался святой церковью; что имя Христа Спасителя Иисус употреблялось и в российской церкви в древнейшие времена, также троеперстие и трегубое аллилуия; и об обрядах он хорошо понял, что из-за них не должно делать разделения в церкви. Но не мог он понять о клятвах собора 1667 года, что они положены на глаголемых старообрядцев не за содержимые ими обряды, а за то, что ради своих обрядов отделились от церкви и нестерпимые хулы износили на православное священство и церковь, на таинства и обряды. Не мог понять, что клятвы сего собора на отторгшихся от святой церкви положены только дотоле, доколе будут пребывать в отторжении от церкви; а с тех, которые притекают ко святой церкви и лобызают ее единение, самый же собор 1667 года снимает свою клятву. Ибо глаголет на раскольниках пребывати оной, дондеже вразумятся и возвратятся в правду, т.е., притекут к единение церковному и познают церковь быти истинную невесту Христову. Варнава же мнил, что на тех, которые употребляют существовавшие при Иосифе патриархе обряды и после присоединения к церкви, клятвы собора 1677 года по-прежнему тяготеют, и потому он желал (как желают и многие, не вполне разумеющие силу соборных определений), чтобы оные клятвы были уничтожены, или по крайней мере (чего и надлежит желать ради успокоения соблазняющихся) были бы разъяснены властью, как положенные на раздорников за отторжение их ради обрядов от единения церковного и за хулы их на святую церковь, а не за самое содержание обрядов, некогда употреблявшихся в церкви российской. Варнава не мог еще победить в себе недоумения относительно обретающихся в некоторых полемических книгах порицательных отзывов на так называемые старые обряды (каковыми порицаниями соблазняются весьма многие старообрядцы), – не мог понять, что сии порицательные отзывы принадлежать частным лицам, а не всей церкви, которой и нельзя ставить оные в вину, и что они вызваны злейшими хулами самих старообрядцев на святую церковь. Когда мы решились оставить раскол, он заявил нам, что дотоле не присоединится ко святой церкви, пока сходит на Восток и узнает, как вселенские патриархи рассуждают о клятвах собора 1667 года и чтó скажут о прочих его недоумениях. И вот он сходил на Восток, и теперь, возвратившись из святых мест, приехал в Режицы, где и ожидал меня, чтобы с нами повидаться.

Варнава много рассказывал нам, как ходил по греческим святым местам, и какие имел беседы с Александрийским патриархом Никанором и с Пелусийским митрополитом Амфилохием. Беседы сии описал он, и описание передал для напечатания Константину Голубеву, который также приехал в Режицы на присоединение Луки Ивановича.¹⁰⁹ Я спрашивал Варнаву, как он был в Иерусалиме на празднике Пасхи, и видел ли схождение благодатного огня на гроб Господень. Варнава ответил: «Видел и вполне уверился, что благодатный огонь и ныне действительно сходит на гроб Господень». Потом Варнава сказал нам, что митрополит Пелусийский Амфилохий показывал ему в древней греческой книге слово Петра Дамаскина.

Я спросил отца Варнаву: Как тамо писано?

Он ответил: «Два перста убо и одна рука являют распятого Господа нашего Исуса Христа во двою естеству, а во едином составе познаваема».

Я спросил: Почему же не сказано у Петра Дамаскина согласно обретающемуся в печатных книгах, называемому Феодоритову слову, именно, что сложением вкупе двух перстов образуются два естества во единой ипостаси, а не единством руки?

Варнава ответил: Так пришлось ему выразиться.

Я сказал: Зачем так понимать, что будто Петр Дамаскин случайно, без особенной мысли сказал, яко единство ипостаси образуется единством руки, а не соединением двух перстов, как пишется в Феодоритовом слове? Ведь единство руки принадлежит не двум только перстам, а всем пяти.

Варнава спросил: А ты чтó же разумеешь в изречении Петра Дамаскина?

Я сложил три великие перста, а два малых прижал к руке и показуя Варнаве это, употребляемое в православной церкви, перстосложение, сказал: Вот смотри, – здесь два малые перста прижаты к руке и посредством этого пригбения с нею соединены. Потому о семь перстосложении можно справедливо сказать: два перста и одна рука являют распятого Христа, во двою естеству и едином составе познаваема. А о сложении двух перстов вышних, не прижатых к руке, не можно сказать, что едина рука и сии два перста образуют единство ипостаси Христовой и два естества: ибо единство руки только сим двум перстам, не прижатым к руке, принадлежать не может, а принадлежит одинаково всем пяти. О прижатых же к длани двух нижних перстах можно сказать: два перста и одна рука.

Варнава ответил: Петр Дамаскин говорит о крестном знамении: поэтому надлежит разуметь, что он говорит о тех перстах, которыми творится крестное знамение, т.е., которые прилагаются к челу и прочим частям тела, а не о пригнутых ко длани, которыми не воображается крест.

Я заметил: Напрасно вы так говорите, отец Варнава! В перстосложении для крестного знамения всем перстам усвояется свое значение. И вы сами, полагая крестное знамение двумя вышними перстами, того сказать не можете, что с тем вместе не креститесь и тремя перстами, во образ Святой Троицы соединенными: ибо иначе не должно бы и слагать их во образ Святой Троицы к крестному воображению. А особенно о священническом благословении, когда священник и двуперстно благословляет в церкви весь народ, никак нельзя сказать, что священник не благословляет вместе и тремя перстами.

Отец Варнава огорчился на меня за такое объяснение слов Петра Дамаскина в пользу употребляемого в церкви перстосложения.

Я сказал ему: За что ты огорчаешься? – ты сам знаешь, что троеперстие не Никон патриарх выдумал и что я в троеперстии не новое какое изобретение оправдываю.

На это Варнава ответил: Я не отрицаю троеперстие, я признаю его древним; но и двуперстое употреблялось в древности. А вы все свидетельства, приводимые в защиту двуперстия, обращаете в пользу троеперстия: Мелетия отняли, о Феодоритовом слове доказали, что его нет в сочинениях Феодорита и что оно с богословием несогласно, а теперь и свидетельство Петра Дамаскина отнять хотите в пользу троеперстия. Сами греки говорят, что в нем сказано о двуперстии; а вы утверждаете, напротив.

Я сказал: Если бы кто от греков, или из русских привел ясное свидетельство, против него я не мог бы ничего сказать, а если бы и сказал, то было бы очевидно, что говорю против правды. А когда ссылаются на Петра Дамаскина, что будто бы он велит двумя вышними перстами творить на себе крестное знамение, у Петра же Дамаскина о том не говорится, то как можно его свидетельство приводить в подтверждение двуперстия?

Я говорил уже, что в Режицы приехал главным образом для того, чтобы совершить чин присоединения над Лукой Ивановичем Маслениковым и его семейством.

Ему весьма хотелось, чтобы я совершил присоединение к православной церкви: этим желал он показать, что, принимая единоверие, он вступает в полное единение с православной церковью. Того же и я желал с своей стороны. Но ради старушки-матери его, также изъявившей желание присоединиться, присоединение происходило в его доме. Это было во вторую неделю великого поста. Я служил обедницу (часы), за которой присоединившиеся приобщились святых таин; потом отслужен молебен с участием православного священника. На другой день, вечером, по приглашению Луки Иваныча, опять отслужен был в его доме молебен. Служили два православные священника, и я третий, также два диакона – один мой спутник, отец, Иоанн, другой – диакон градской церкви; на правом клиросе пел Константин Голубев с несколькими приезжими единоверцами, а на левом пели градские певчие. Так мы заключили торжество присоединения к святой церкви почтенного Луки Ивановича Масленикова.

Из Режиц мы отправились во Псков к Константину Ефимычу Голубеву, который желал, чтобы я совершил чин присоединения к церкви над его супругой Иустинией. Со мной отправились сам Голубев и Л.И. Маслеников. По приезде во Псков явился я к преосвященному Павлу, епископу Псковскому, который, как и все архипастыри, принял меня с отеческой любовью, довольно беседовал, давал полезные наставления и благословил на совершение присоединения изъявивших на то желание. В третью неделю великого поста я служил литургию в единоверческой церкви, и исполнил чин присоединения над супругой Константина Ефимыча и еще одной девицей, родственницей старинного моего знакомца, который сам был уже присоединен к церкви. Посетил я во Пскове и древнего любимого приятеля моего Василия Николаевича Хмелинского. Он остался непреклонен в своих прежних понятиях о церкви; однако же это ему не воспрепятствовало принять меня любовно, как и прежде принимал. «Убеждения религиозные у каждого могут быть свои, сказал он, а дружбы за то терять не следует!». Походил я по псковским церквам, поклонился святыне и посмотрел древности. Пред отъездом был еще раз у преосвященного Павла, и получил от него напутственное благословение. Тут, во Пскове, расстался я с моим иеродиаконом Иоанном: ему надлежало возвратиться в Литовскую епархию, где просили его побыть ради обучения новообразовавшихся причтов клиросной службе, а я отправился далее, в Петербург. Константин Голубев поехал проводить меня до Петербурга, где находился и Л.И. Маслеников.

В Петербурге мне дали помещение при Никольской единоверческой церкви. Немедленно по приезде явился я к преосвященнейшим митрополиту Иннокентию и архиепископу Макарию, отдать отчет о моем путешествии и подать письменные об оном донесения. Ходил принять благословение и к преосвященнейшим митрополитам С.-Петербургскому Исидору и Киевскому Арсению. Повидался с петербургскими купцами Василием Федорычем Мартыновым и старостой единоверческой церкви Иларионом Федорычем Федоровым, напомнил им, по поручению преосвященного Иосифа, епископа Ковенского, об их обещании построить в Новоалександровске единоверческую церковь, и В.Ф. Мартынов сказал, что весной уведомит меня о сем деле положительно. Неоднократно собирались и старообрядцы петербургские для беседы со мной в доме старого моего знакомого Максима Иерофеева: из них один старец изъявил желание присоединиться к церкви.

В Петербурге имел я утешение, по благословению преосвященнейшего митрополита Исидора, в Никольской единоверческой церкви, в неделю четвертую поста, присоединить почтенного режицкого жителя Ивана Гаврилыча Алейникова, и с ним племянника Л.И. Масленикова, Дометиана. Алейников был человек весьма достаточный, занимался подрядами, честностью и постоянством он известен всему краю, а паче своею кротостью. Федосеевства был он великий ревнитель, и в доме его для беспоповских наставников всего Режицкого уезда было готовое пристанище: каждого он принимал, снабжал всякими потребами и книгами, нужными для богослужения. Когда Л.И. Маслеников начал рассуждать о святой церкви и убеждаться в ее правости, он, по дружеству своему с Иваном Гаврилычем, напоминал ему часто, чтобы рассудил право и беспристрастно о церкви Греко-российской; но Алейников и слышать о том не хотел, а на меня и весьма огорчался, что многих расположил я рассуждать о святой церкви. Что же, – милосердый Бог отвращается ли от отвращающихся от истины? Никакоже, а кольми паче от заблуждающих по неведению: судьбы его бездна многа; устрояет спасение наше десными и шуими. Благоизволил Он и сего блуждавшего в расколе призвать во святую свою церковь сицевым образом. Снял Иван Гаврилович один большой подряд и потерпел на нем столько убытку, что лишился всего состояния и еще впал в немалые долги, за которые были проданы все его дома, и сам подвергся аресту. Еще прежде арестования он должен быль поневоле упраздниться от всех дел и хлопот торговых: тогда, на свободе, он принял намерение прочесть святое Евангелие с толкованием, которого прежде внимательно и вполне не читывал. Читая Евангелие от Иоанна, дошел он до 23 зачала, где содержатся слова Спасителя: аще не снесте плоти Сына человеческого, ни пиете крови Его,живота не имате в себе. Слова сии, никогда им внимательно не читанные, поразили его сердце, и ясно увидел он, что беспоповцы, отвергшиеся причастия святых таин, надежды спасения иметь не могут. Он сам писал ко мне, что тогда именно понял, что беспоповцы действительно стоят ни на чем, «сирые и убогие, лишенные живота вечного». С того времени он начал внимательно рассматривать мнимые ереси церкви Греко-российской, и нашел, что никаких ересей она не имеет, и клевещут те, которые порицают оную ересями. Столь сильно поколебавшись в своих прежних понятиях о церкви, он написал о происшедшей в нем перемене к беспоповским наставникам, бывшим особенно близкими к нему, просил вразумить его и показать от Писания, есть ли бессомнительно их спасение, когда они лишены причастия тела и крови Христовы. Наставники, его благодеяниями некогда взысканные, ничего ему не ответили, а только между собою в разговорах укоряли его и поносили. Иван Гаврилыч написал им вторично, еще убедительнее просил не оставить его без вразумления: и опять никакого ответа не получил. Тогда и мне он прислал утешительное для меня писание, просил помолиться, чтобы укрепил его Господь в истине своей, и благодарил Бога за приключившуюся с ним напасть. «Если бы, говорил он, Бог не наказал меня этой напастью, то в суетах я не вразумился бы познать истину; а Бог на время избавил меня от суеты, и показал мне путь спасения». Ивану Гаврилычу хотелось присоединиться в Режицах; но по месту нахождения его в Петербурге, нельзя было это исполнить. Теперь же, в проезд мой чрез Петербург на возвратном пути в Москву, Бог привел меня совершить над сим рабом Божьим чин присоединения ко святой церкви при многочисленном собрании народа. Иван Гаврилыч, по присоединении своем писал к бывшим своим наставникам, в последний раз убеждал и просил их вникнуть в свое положение, попещись о своем спасении, а наипаче о спасении душ, вверивших себя их духовному руководству. Так жалко ему своей стороны народа, и так усердно желает он его просвещения светом истинной веры! Спустя немного времени после того, как совершилось его присоединение к церкви, получил он свободу и от ареста. Поздравляя меня с праздником Пасхи, Иван Гаврилыч писал, что он уже свободен и имеет надежду, что Бог паки устроит ему путь к трудолюбным занятиям. Да благословить Господь успехи его паче первого! Уповаю, что по милости Божьей они двое, Л.И. Маслеников и И.Г. Алейников, не без пользы потрудятся для святой церкви в наполненном беспоповцами Режицком уезде. Окончив дела мои в Петербурге, я отправился в Москву, и в конце четвертой недели великого поста благополучно возвратился в свою обитель.

Представляет мне моя совесть, что пятимесячное мое путешествие в Литву для меня было не чтó иное, как приятная поездка для свидания со старыми знакомыми и друзьями, для утешительной беседы с ними о ближайших сердцу нашему предметах; но благодарю Господа, что, по Его милости, и сей малый труд мой без пользы для святой Его церкви не остался.

Вся устрояющему во благое, Богу нашему слава во веки, аминь.