Русская смута

(Двуглавый Орел. Вып. 24. Берлин, 1922. 15/28 января. С. 18–34.)

В сегодняшний день семнадцать лет тому назад, во время крещенского парада, раздался выстрел, который, осыпая вместо торжественного салюта осколками шрапнели место на Иордани, где стоял Государь Император, предупреждал, что революция начинается...

Этот боевой снаряд знаменателен был и как показатель того начинавшегося глубочайшего нерадения в исполнении долга, которое в дальнейшем охватило широкие и высокие круги государственных работников, так и тем, что замыслы преступников вновь направлялись против Священной Особы Монарха.

Но этому предупреждению не вняло ни правительство, ни общество.

Как и в 1866 г., после покушения Каракозова на Императора Александра II, все честное, русское, верноподданное должно было сплотиться вокруг своего Государя, единым порывом любви и преданности уничтожить тлетворный либерализм, питавший бациллы терроризма. Так и в январские дни 1905 г. те же люди обязаны были встрепенуться, наконец окружить неприступной стеной своего Царя, Который вел к тому же трудную войну за честь России.

Но как тогда русское общество послушно брело на поводу у либералов, правительство же Лорис-Меликовых вместо борьбы с государственными преступниками, нерадиво относясь к тоже бывшим предупреждениям вроде открытого и халатно обследованного подкопа под лавкой Кобозева, стряпало конституцию, думая розовой водой из либерального пульверизатора затушить террористический пожар. И те и другие дождались злодеяния 1 марта...

Так и в памятный 1905 год наша интеллигенция и ее кумир граф Витте, – кто зажмурив глаза и убаюкиваясь конституционными грезами, а кто злонамеренно, – продолжали тащить государство в бездну, в которой не оказались по причинам вне их воли находившимся.

За шестым января следовало девятое, когда рабочие использованы были революционерами как пушечное мясо... В феврале в Москве пролилась кровь дяди Императора, Великого Князя Сергия Александровича, одного из немногих предвидевших неминуемую гибель России и говорившего об этом. Затем – беспрерывной кровавой, омерзительной и тупой вереницей шли убийства, грабежи, съезды, митинги, забастовки, вся та, – притом вспомним и тут: во время войны, – «работа», в коей неразрывная цепь соединяла наших либеральных профессоров и адвокатов, Рюриковичей – князей Долгоруковых и пр. с обыкновенными грабителями, называвшимися для благозвучности «экспроприаторами».

В августе те же круги, перед этим, в лице своих молодых, уже отравленных революционным ядом отпрысков – тогдашнего студенчества, приветствовавшие Микадо¹², радовались обидному для державного самолюбия России Портсмутскому миру, заключенному все тем же их любимцем, графом Полусахалинским Витте.

Осенью Россия получила акт 17 октября – залог ее будущего несчастья. Продолжались бунты, горели усадьбы, людей убивали пачками. В декабре вспыхнуло вооруженное восстание в Москве, о котором один из видных революционеров того времени, и недавний (в 1920 г.) министр Крымского правительства П. Б. Струве в то время говорил: «Пусть безумие, но в нем такая сила и такой героизм. Пусть поражение, но в нем такое величие»¹³.

Только после того как эти кровавые смуты затронули близко интересы обывателя, когда даже либералы стали чувствовать себя неуютно и потихоньку посылали к губернаторам за «ненавистными» казаками для охраны их имений, а в городах наблулившаяся интеллигенция и ее руководители иудеи с упованием поглядывали на полицию, побаиваясь народа, начинавшего косо смотреть на своих «учителей»,– возникла и расширилась волна общественной реакции. Да и правительство, в лице переставшего считаться с «премьером» Витте Π. Н. Дурново, стало действовать решительно.

Наступило затишье...

И вот следует отметить, что как в эпоху Императора Александра II только правые устами и пером талантливого трибуна Μ. Н. Каткова предупреждали о том, куда заведет Россию либеральный курс, так и в 1905 г. те же правые в выдающихся статьях редактора «Киевлянина» Д. И. Пихно старались образумить захотевшее сделаться глухим и слепым русское общество.

Передо мною лежит книга покойного Д. И. Пихно «В осаде». Каким провидением и разумом веет от приводимых ниже строк его статьи «Российский радикализм», написанной 29 сентября 1905 г. по поводу происходившего в Москве съезда «земских и городских деятелей».

Отмечая общность русских радикалов с французскими революционерами конца XVIII века, он пишет:

«Такая же радикальная теоретичность, прямолинейность и доктринерство; такие же якобинские клубы в форме разного рода союзов и съездов; такое же буквальное повторение тогдашней теории „о правах человека“; такое же исчисление всех „свобод“ при крайней нетерпимости ко всякой действительной свободе и даже к элементарным гражданским правам, которые не сходятся с радикальным катехизисом; такое же оправдание всякого бунта, всяких революционных насилий и преступлений; такой же состав интеллигенции, стремящейся революционировать городскую и сельскую толпу, чтобы опереться на нее.

Дальнейшие события показали, что история едва ли знает более неудержимых насильников, чем те, какими оказались французские радикалы. Весьма скоро радикальные поклонники Руссо уступили место красным демагогам, соответствующим теперешним социалистам, и тогда разыгрался финал кровавого безумия: все свободы были отвергнуты, кроме свободы гильотины, все „союзы“ запрещены, воцарился террор против „врагов республики“, полилась реками кровь, и покатились тысячами головы из-под гильотины. Вместе с ограбленным дворянством окончили жизнь на плахе и очень многие из „буржуазных“ радикалов. Кровавый вихрь, среди всеобщего ужаса и отчаяния, Наполеон Бонапарт остановил картечью и стал хозяином Франции, введя военную диктатуру.

Говорят, история не повторяется, но очень часто она варьирует одни и те же основные явления, с тою разницей, что одни народы и правительства умеют вовремя направить корабль истории по надежному руслу, а другие терпят крушение в водоворотах. Часть наших радикалов, в сущности, такие же младенцы, какими были Мирабо и аббат Сийес, и столь же мало предвидят, что они приготовляют, как не предвидели те, с тою лишь разницей, что наши маленькие Мирабо уже теперь идут гораздо дальше и лишены способности оценивать яркие предзнаменования, которых не имели пред собой французские деятели конца XVIII века. У тех не было своих Баку, Одессы, Лодзи, Варшавы, аграрных грабежей, сотен политических убийств и покушений. Есть существенная разница и в том, что радикализм Руссо и энциклопедистов был проникнут мечтательным добродушием, и над ним веял в их воображении светлый гений „свободы, равенства и братства“, лучезарные крылья которого позже озарились багровым светом пожаров и окрасились кровью. Нынешний же радикализм уже в своей колыбели повит злобой „классовой борьбы“, беспредельными притязаниями „социальной демократии“ на владычество толпы, грядущим рабством „социализма“, в принципе отвергающим свободу личности и всякую свободу.

Теперь не может быть даже иллюзий. Сумрачный и злобный бык упрямо нагнул голову, уставив лоб в боевую позицию, и пробует стену, но ему недостает рогов, чтобы опрокинуть преграду. Радикалы усердно стараются расшатать столбы и подзадоривают быка бросаться снова и снова.

Русский радикализм есть союз близорукого конституционализма с революционными элементами, русскими и иноплеменными, для борьбы с существующим режимом».

Тогда этому вещему голосу не вняли, потом, пережив прелести смуты, поняли, но, отдохнув, через несколько лет снова начали играть в либерализм, хотя перед глазами были предупреждения и более грозные, чем справедливые слова редактора правой газеты.

В двадцатых числах сентября 1906 г. в Петербургской Судебной палате под председательством Н. С. Крашенинникова (убитого большевиками в Кисловодске) слушалось дело знаменитого совета рабочих депутатов, игравшего серьезную роль осенью 1905 г., готовившегося арестовать графа Витте и только благодаря не растерявшимся частям жандармской полиции оказавшегося в тюрьме.

Главной фигурой на этом процессе был не кто иной, как... Троцкий – Бронштейн, товарищ председателя совета рабочих депутатов.

«Мы не анархисты, а социалисты, – объяснял он на суде. – Мы признаем государственность и тем самым признаем насилие, репрессии, так как без них немыслимо существование никакого государственного строя. В октябрьские дни, когда правительственной власти собственно не было, совет взял в свои руки власть и тем самым должен был признать за собой и право насилия».

Приводя эти его слова, С. Смирнова пишет: «В газетных отчетах о речи г. Бронштейна писалось, что она была столь великолепна, что произвела на публику потрясающее впечатление. Но самое потрясающее в ней было именно указание на право насилия. Это было как бы предвкушение тех будущих военно-демократических судов, которые введут современные социалисты» (с. 101).

Напомним, что эта статья печаталась в такой распространенной газете, как «Новое время».

Несмотря на все эти предупреждения, игра в либерализм началась. Отдохнув под покровом правительства, отдельные представители которого планомерно убивались бывшими и будущими союзниками радикалов, наша интеллигенция принялась за старую блажь, к тому же имелась уже и специально для сего приспособленная говорильня – Государственная дума. Помогали ей в этом отношении и некоторые члены правительства. Роли Лорис-Меликова и Витте взял на себя А. В. Кривошеин, который еще летом 1913 г. на сельскохозяйственной выставке в Киеве произнес речь на тему «Мы и они», то есть правительство и общественность, причем даже непрозрачно намекал, что он-то всей душой находится в рядах последней.

Затем началась опять та же сказка про «красного» бычка, о которой мы не раз уже говорили.

И снова, как и в предшествующие грозные периоды предупреждающе звучали голоса правых. Здесь мы не будем останавливаться ни на их пророческих и разумных речах в представительных учреждениях, ни на мудрых статьях в их газетах. Ниже приводятся два характерных документа, из коих видно, как правые верно оценивали политическую обстановку, как, зная всю цену погубивших Россию парламентариев и прочих «излюбленных общественным мнением» деятелей того времени, предлагали правильный образ действий, единственно возможный в годину тяжелой войны, когда во всех воевавших странах приходили к здравой необходимости усиления правительственной власти.

В изданной в 1921 г. в Петрограде книге Александра Блока «Последние дни Императорской Власти» приведены в числе прочих следующие два документа: 1) Записка, составленная в кружке Римского-Корсакова и переданная Императору Николаю II князем Голицыным в ноябре 1916 г. и 2) Объяснительная записка к пункту II этой записки.

Помещаем их полностью.

I

«Так как в настоящее время уже не представляется сомнений в том, что Государственная дума при поддержке так называемых общественных организаций вступает на явно революционный путь, ближайшим последствием чего, по возобновлении ее сессии, явится искание ею содействия мятежно настроенных масс, а затем ряд активных выступлений в сторону государственного, а весьма вероятно, и династического переворота, надлежит теперь же подготовить, а в нужный момент незамедлительно осуществить ряд совершенно определенных и решительных мероприятий, клонящихся к подавлению мятежа, а именно:

I. Назначить на высшие государственные посты министров, главноуправляющих и на высшие командные тыловые должности по военному ведомству (начальников округов, военных генерал-губернаторов) лиц, не только известных своей издавна засвидетельствованной и ничем непоколебленной и незаподозренной преданностью Единой Царской Самодержавной Власти, но и способных решительно и без колебаний на борьбу с наступающим мятежом и анархией; в сем отношении они должны быть единомышленны и твердо убеждены в том, что никакая иная примирительная политика невозможна. Они должны, кроме того, клятвенно засвидетельствовать перед лицом Монарха свою готовность пасть в предстоящей борьбе, заранее на сей случай указать своих заместителей, а от Монарха получить всю полноту власти.

II. Государственная дума должна быть распущена немедленно Манифестом Государя Императора без указания срока нового ее созыва, но с определенным упоминанием о предстоящем коренном изменении некоторых статей (86, 87, 111 и 112) Основных Законов и Положений о выборах в Государственный Совет и думу.

III. В обеих столицах, а равно в больших городах, где возможно ожидать особенно острых выступлений революционной толпы, должно быть тотчас же фактически введено военное положение (а если нужно, то осадное) со всеми его последствиями, до полевых судов включительно.

IV. Имеющаяся в Петрограде военная сила в виде запасных батальонов гвардейских, пехотных полков представляется вполне достаточной для подавления мятежа; однако батальоны эти должны быть заблаговременно снабжены пулеметами и соответствующей артиллерией. В Москву должны быть отправлены некоторые из этих же батальонов, а в столицы и крупные центры, кроме того, поставлены те из имеющихся запасных кавалерийских частей, кои являются наиболее способными. Все находящиеся в отпусках или командировках, либо числящиеся эвакуированными офицеры гвардии должны вступить в ряды своих батальонов.

V. Тотчас же должны быть закрыты все органы левой и революционной печати и приняты все меры к усилению правых газет и к немедленному привлечению на сторону правительства хотя бы одного из крупных умеренных газетных предприятий.

VI. Все заводы, мастерские и предприятия, работающие на оборону, должны быть милитаризированы с перечислением всех рабочих, пользующихся так называемой отсрочкой, в разряд призванных под знамена, и с подчинением их всем законам военного времени.

VII. Во все главные и местные комитеты союзов земств и городов, во все их отделы, а равно во все военно-промышленные комитеты и во все содержимые сими учреждениями заведения, мастерские, лазареты, поезда и проч. должны быть назначены в тылу правительственные комиссары, а на фронт коменданты из эвакуированных офицеров для наблюдения за расходованием отпускаемых казною сумм и для совершенного пресечения революционной пропаганды среди нижних чинов со стороны личного состава, который должен быть подчинен указанным агентам правительства.

VIII. Всем генерал-губернаторам, губернаторам и представителям высшей администрации в провинции должно быть предоставлено право немедленного собственною властью удаления от должности тех чинов всех рангов и ведомств, кои оказались бы участниками антиправительственных выступлений либо проявили в сем отношении слабость или растерянность.

IX. Государственный Совет остается впредь до общего пересмотра основных и выборных законов и окончания войны, но все исходящие из него законопроекты впредь представляются на Высочайшее благоусмотрение с мнением большинства и меньшинства. Самый состав его должен быть обновлен таким образом, чтобы в числе назначенных по Высочайшему повелению лиц не было ни одного из участников так называемого прогрессивного блока».

II

«Будет ли собрана Государственная дума в январе, будет ли она вновь распущена, будут ли продлены ее полномочия или назначены новые выборы, положение останется столь же нетерпимым и столь же опасным, как и в настоящее время, как и в течение всех последних десяти лет. Оно, несомненно, будет даже ухудшаться с каждым днем, и перед Монархом и правительством будет стоять все та же трудноразрешимая задача: остановить ли решительными мерами поступательное движение России в сторону демократической республики, либо положиться на Волю Божию и спокойно ожидать государственной катастрофы. В обществе и даже в среде самого правительства последних лет в этом отношении существует довольно прочно установившееся убеждение, что стоит Монарху даровать действительные, настоящие конституционные права и гарантии, пойти навстречу заявленным требованиям об ответственном министерстве, принести за Себя или за Своего Наследника присягу на верность конституции, и тотчас же настанут для России светлые дни, все сразу успокоится, а умеренные партии законодательных учреждений, только к этому одному и стремящиеся, выведут государство из этого тупика, в который оно поставлено нерешительной и непоследовательной политикой правительства. Такого рода мнение совершенно ошибочно, и вовсе не по тому одному, как думают некоторые из представителей противоположного течения мыслей, что цели этих умеренно-либеральных партий, кадетов и октябристов, идут гораздо дальше фактического захвата ими власти. Эти партии, быть может, и действительно вполне искренно примирились бы с правительством, ими поставленным, и удовлетворились бы достигнутым результатом своей многолетней борьбы.

Но дело в том, что сами эти элементы столь слабы, столь разрозненны и, надо говорить прямо, столь бездарны, что торжество их было бы столь кратковременно, сколь и непрочно. Наиболее сильной и деятельной из них является партия кадетов, ведущая в поводу все остальные; но если приглядеться к ней не в смысле писаных программ, а в смысле бытовых черт самого ее существования и последовательного хода ее возникновения, то придется признать, что эта партия сильна лишь своей слабостью. Нося название демократической, а сама по себе в составе своем чисто буржуазная, она должна была, не имея собственной почвы, принять навязанные ей слева лозунги народоправства и отрицания собственности. Имея в составе своем значительное число так называемых земских деятелей, владельцев земли, кадетская партия первым пунктом своей программы поставила отчуждение земли, окончательное разорение собственных своих сочленов; конечно, руководители ее не были искренни в этом случае и к этому вовсе не стремились, весьма охотно выпустив этот пункт из программы созданного и руководимого ими прогрессивного блока, но не является ли это лучшим доказательством того, что они не верят в собственное свое самостоятельное существование и ищут сочувствия извне путем уступок и жертв; без этого сочувствия слева, без этих козырей из чужой, не ихней колоды карт кадеты есть не более как многочисленное сообщество либеральных адвокатов, профессоров и чиновников разных ведомств – и ничего более.

Еще меньше можно назвать политической партией партию октябристов, в самой Думе уже расколовшуюся на разные оттенки, партию, искусственно созданную на лозунгах Манифеста 17 октября, для многих спорного и ни для кого не ясного. Слабость ее заключается уже не в том, что она приняла чуждые ей лозунги, а в том, что их у нее нет вовсе; и не видели ли мы самых разительных примеров того, как люди, называющие себя октябристами, перебегали из одного лагеря в другой, легко и свободно меняя свои убеждения в зависимости от временных обстоятельств, колебаний правительственной политики, а еще чаще совершенно личных побуждений. Прав был один из правых ораторов в Думе, сказавший, что стоит сжечь одну помещичью усадьбу, чтобы превратить сотню октябристов в правых, и достаточно обойти наградами к 6 декабря¹⁴ несколько видных либеральных чиновников, чтобы сделать из октябристов кадетов.

Что же можно сказать, наконец, о так называемом центре, или о прогрессивных националистах? Возможно ли назвать политической партией этих людей, сегодня довольных начальством и прошедших в Думу по правым спискам за счет правых партий, а завтра огорченных увольнением князя Щербатова и тотчас забывших, кто они именно такие. И этот центр и эти либеральные националисты, не являют ли они столь же убедительный пример того, сколь смешны и ничтожны деления русских людей на политические партии. Сколь еще младенческая страна Россия в политическом отношении. Явные и наиболее яркие антисемиты Юго-Западного края, прошедшие голосами и грошами низов, ненавидящих евреев вплоть до погромов, с непоколебимой уверенностью в легальности своей позиции как народных избранников подписывают программу прогрессивного блока, где одним из пунктов стоит еврейское равноправие.

Или что можно сказать про украшающих высшее Государственное Законодательное учреждение сановников, бывших министров, даже премьеров, превознесенных милостями Монарха и Им одаренных свыше меры, поставленных Им здесь для защиты Его прав и прав Его Наследников,– сановников, участвующих в прогрессивном блоке и подписывающих резолюции, клонящиеся к узурпированию этих прав, к скомпрометированию Самого Царского Имени? Что можно сказать про придворных чинов, кичащихся своим мундиром и званием перед простыми смертными и в то же время братающихся с явными и откровенными врагами Своего Государя? А семидесятилетний сановник, всю долгую жизнь на разных постах утверждавши принципы Царского Самодержавия, переходящий к левым в верхней палате из-за неизбрания его правыми в какую-то комиссию?

Где предел этой политической невоспитанности?

Надо признать, что и правые партии находятся в состоянии летаргии. Обыкновенно посылаемый им упрек в бездеятельности и отсутствии программы едва ли, однако, справедлив, и вся вина их заключается в том, что они сразу и бесповоротно не устранили себя от участия в осуществлении Манифеста 17 октября, основанного на началах, совершенно противоречащих их государственному самосознанию. Что могли они сделать и что сказать, когда с высоты Престола провозглашена была ломка тех устоев, которыми держалась Россия до сих пор и без которых она, по их мнению, должна погибнуть? Много ли им давала та неопределенность выражений, туманность некоторых пунктов Основных Законов, допускавших некоторую возможность разноречивых толкований? Правые сделали все, что могли: они содействовали проведению в третью и четвертую Думы более умеренных элементов, они сами не боялись ни травли, ни унижений, но могли ли они дать стране политическое воспитание, могли ли сами образовать политическую партию с определенной программой, они – люди, отрицающие эту политику, защитники Единой Царской Самодержавной Власти? С ними сбылось то, чего надо было ожидать: в условиях политической борьбы они оказались разбитыми, рассеянными и не признанными той самой властью, которая только на них одних могла опираться.

Совершенно иное положение партий левых: трудовиков, социал-демократов, вплоть до социал-революционеров. Несмотря на совершенную нелепость их настоящих представителей в Думе, несмотря даже на то, что нет такого социал-демократа или социал-революционера, из которого за несколько сот рублей нельзя было бы сделать агента Охранного отделения, опасность и силу этих партий составляет то, что у них есть идея, есть деньги и есть толпа, готовая и хорошо организованная. Эта толпа часто меняет свои политические устремления, с тем же увлечением поет „Боже, Царя храни“, как и орет „Долой Самодержавие“, но в ненависти к имущим классам, в завистливом порыве разделить чужое богатство, в так называемой классовой борьбе толпа эта крепка и постоянна; она вправе рассчитывать на сочувствие подавляющего большинства крестьянства, которое пойдет за пролетарием тотчас же, как революционные вожди укажут им на чужую землю. 1905 и 1906 годы с достаточной убедительностью уже показали, что, яростный защитник своей собственности и такой же консерватор в своем быту, русский мужик делается самым убежденным социал-демократом с той минуты, когда дело коснется чужого добра.

Итак, при полной, почти хаотической незрелости русского общества в политическом отношении объявление действительной конституции привело бы к тому, что более устойчивые и сильные политические партии и течения, имея благоприятную почву в самых конституционных гарантиях, тотчас стали бы поглощать партии менее жизненные и сильные и приобрели бы преимущественное влияние на дальнейшие судьбы государства. Можно без всякого преувеличения сказать, что обнародование такого акта сопровождалось бы прежде всего, конечно, полным и окончательным разгромом партий правых и постепенным поглощением партий промежуточных: центра, либеральных консерваторов, октябристов и прогрессистов партии кадетов, которая поначалу и получила бы решающее значение. Но и кадетам грозила бы та же участь. При выборах в пятую Думу эти последние, бессильные в борьбе с левыми и тотчас утратившие все свое влияние, если бы вздумали идти против них, оказались бы вытесненными и разбитыми своими же друзьями слева (как и было, например, в некоторых губерниях при выборах во вторую Думу). А затем... Затем выступила бы революционная толпа, коммуна, гибель Династии, погромы имущественных классов и, наконец, мужик-разбойник. Можно бы идти в этих предсказаниях и дальше и после совершенной анархии и поголовной резни увидеть на горизонте будущей России восстановление Самодержавной Царской, но уже мужичьей власти в лице нового Царя, будь то Пугачев или Стенька Разин, но понятно, что такие перспективы уже заслоняются предвидением вражеского нашествия и раздела между соседями самого Государства Российского, коему уготована была бы судьба Галиции или Хорватской Руси.

Поэтому все надежды на то, что с объявлением действительной русской конституции все успокоится, кажутся столь же наивными, как наивно и утверждение, что, Бог даст, и так все само собой образуется как-нибудь.

Ничего не может образоваться из неудачно задуманной и еще более неудачно осуществленной 10 лет тому назад реформы, и если дальнейшие по этому пути уступки, завершенные обнародованием конституции, приведут к катастрофе, то и оставление в этом же положении, как и в настоящее время, Государственной думы с периодическим свидетельствованием ей доверия и недоверия, с признанием неосуществимой возможности правительству работать с Думой и с перемежающими эту будто бы плодотворную работу ее роспусками доведет к тому же, продлив только срок этой агонии и подорвав в народе веру в силу и правду Монарха.

В чем же заключаются недостатки реформы 1906 года? Их столь много, что скорей можно было бы спросить, в чем заключаются ее достоинства. Но в числе этих дефектов по степени неотложности их исправления и важности в смысле приносимого государству вреда необходимо выделить два основных, капитальных положения: соблазнительную неясность и противоречие в Основных Законах, касающихся и прерогатив Верховной Самодержавной Власти и прав законодательных учреждений, и совершенную несостоятельность положений о выборах в Думу.

Как бы ни хитры были истолкованные выражения,– Самодержец, самое понятие это в глазах народа, кроме значения Всемогущего и никем и никаким законом человеческим, кроме Божьего, не ограниченного Монарха, никакого иного не имеет, а вычеркнуть это слово из Основных Законов и из ежедневных молитвословий не решились и составители новелл 1906 г. Между тем ст. 87, 112 и 113 Основных Законов явно умаляют это значение, ставят Царя не только в равноправные отношения с законодательными учреждениями, но как бы подчиняют Его Волю усмотрению этих последних: проведенный по 87 ст. и Царским Именем опубликованный закон может быть без всякого Его рассмотрения отвергнут Думой и Советом и даже просто механически теряет свою силу сам собой в том случае, если правительством в определенный срок в Думу внесен не будет; каждый законопроект, одобренный Думой и Советом, должен быть, по смыслу этих статей, непременно рассмотрен и утвержден или не утвержден Монархом, законопроект же, внесенный в эти учреждения от Имени Монарха правительством, может быть вовсе не рассмотрен законодательными учреждениями, ибо никакого срока им на это не положено, и судьба такого законопроекта в дальнейшем законом не предусмотрена вовсе; даже согласительные комиссии этих двух учреждений как будто бы имеют более прав, чем сам Монарх, ибо им предоставлена возможность в случае разногласий по отдельным статьям вырабатывать общие согласительные формулы; Монарх же не имеет ни права, ни возможности утвердить закона, хотя бы вызванного совершенной государственной необходимостью, при рассмотрении коего хотя бы в одной статье его разногласие между двумя палатами осталось не устраненным. Таким образом, Монарх не является во всех таких случаях Верховным Судьей, решителем судьбы важнейших государственных мероприятий, и занимает какую-то связанную формальностью, как бы лишь делопроизводственную позицию.

Этот величайший государственный соблазн должен быть уничтожен и указанные статьи коренным образом изменены в том смысле, что Монарх, в порядке утверждения рассмотренных палатами законопроектов, остается неограниченным и никаких в сем отношении обязательств на Него законом не возложено.

Несмотря на все пережитое, а, быть может, благодаря именно этому, формула: „народу мнение, а Царю решение“ является единственно приемлемой для России.

Столь же коренным образом должен быть решен вопрос о выборах в Государственную думу. Печальные результаты выборного закона и неудача поправок его по закону 3 июня 1907 г. объясняются тем, что в положения эти была заложена странная и неисполнимая идея смешать все классы населения Империи в одну общую бесформенную толпу и уже из этой толпы выбрать, так сказать выудить, наиболее способных, толковых и государственно мыслящих людей, производя самый этот отбор сложным и неестественным порядком двух- и трех-степенных выборов: будто бы предполагалось, что надо сначала уничтожить существующие бытовые деления общества и народа и заменить их делениями на политические партии, и забывалось, что реальная Россия вовсе не смешана, что эти бытовые, классовые и сословные грани фактически существуют и достаточно еще крепки, а политических партий нет вовсе или таковые находятся еще в зародыше. Хотели будто бы получить не действительных представителей Земли Русской, а уловить настроение разношерстной толпы в лице ее вожаков, эти настроения наиболее ярко выражающих. Дворян-помещиков смешали вообще с земледельцами и духовенством, купцов – с чиновниками и интеллигентами, крестьян-домохозяев – с крестьянами-пролетариями и даже казаков, с целью совершенно обезличить эту бытовую группу, свалили в кучу с иногородними и инородцами; а чтобы эта смесь и вовсе потеряла свое лицо, все эти группы еще раз смешали в губернских собраниях и только здесь разрешали им на предвыборных собраниях, наконец, вновь разделиться, но уже не так, как разделил их тысячелетний быт и история, а так, как хотелось этой незрелой мысли политических авантюристов. Сначала надеялись, что поддерживать правительство будут крестьяне, затем стали искать опоры у землевладельцев и во всех горько разочаровались, ибо вместо крестьян получили трудовиков, а вместо помещиков – левых октябристов, лидеров партий, только вчера образовавшихся на предвыборном сборище, людей, в этот день первый раз встретившихся друг с другом.

На сельских сходах в небольших городах и в уездных собраниях землевладельцев эти лидеры проходили более или менее случайно и здесь не имели еще решающего успеха, а в число выборщиков попадали в большинстве люди не партийные и, быть может, действительно заслуживающие всей своей прежней деятельностью доверие своих избирателей, но в губернии они решительно теряли все свои шансы, и у ораторов, лидеров партий, являлись перед ними неоценимые преимущества, – ни тех, ни других чужие города и уезды не знали и видели, быть может, в глаза в первый раз в жизни, но первые скромно молчали, а вторые говорили зажигательные речи и угадывали настроение; созданные не бытом и даже не существующими еще политическими партиями, а этими настроениями, эти новые решители судеб России и в дальнейшей своей деятельности в Государственной думе подчинялись не местным интересам и не политическим лозунгам, а именно настроениям: в первой Думе они олицетворяли настроение революционной толпы, ошеломленной неудачами японской войны, во второй – настроение крестьянских масс, требовавших чужой земли и воли грабить чужое имущество, в третьей – настроение испуганных погромами помещиков, а в четвертой – настроение этих же помещиков, уже успокоившихся и уже снова недовольных правительством. Если бы пятая Дума была созвана в 1917 г. по действующему положению, можно с уверенностью утверждать, что в нее попали бы те, которые особенно горячо и нервно стали бы кликушествовать и раздувать всякие легенды и небылицы о Распутине.

Ясно, что выборы должны быть одностепенные, непосредственные от городских и уездных бытовых и сословных групп. Иначе говоря, каждое волостное крестьянское общество, уездное дворянское собрание, собрания купеческие, мещанские, уездное духовенство, казачьи станицы, городское чиновничество и т. д. должны выбрать каждое по одному своему представителю, и этим избранием вся процедура выборов должна быть закончена. Так как, очевидно, в каждой губернии число таким образом избранных в кандидаты будет значительно превышать число положенных от каждой из них членов Думы и из избранных от каждой из перечисленных групп придется призвать лишь незначительную часть; то необходимо установить дальнейший порядок их отбора и утверждения, быть может по жребию, а всего лучше по Высочайшему соизволению, подобно тому, как Государь Император утверждает, например, одно из избранных в губернские предводители дворянства двух лиц; остальные оставались бы кандидатами и, в случае выбытия членов Думы, замещали бы сих последних в том же порядке утверждения или призвания их Высочайшей Волей. Такой порядок кроме непосредственности, дешевизны, простоты и устранения всех вредных последствий смешения обывателей дал бы, кроме того, возможность устранить от участия в законодательной деятельности элементы нежелательные и вредные, без всякого права для этих последних какой-либо претензии, ибо вполне ясно, что говорить от имени, например, крестьянства с одинаковым правом может и тот, кто был избран от Ивановского схода и не утвержден, и тот, кто выбран Петровским сходом и утверждение получил.

Не входя в дальнейшие подробности указанного порядка, необходимо, однако, остановиться на одном обстоятельстве, до сего времени совершенно упускаемом из вида правительством. Последнее, за исключением лишь слабых попыток времен Столыпина, не вело в Думе или, вернее сказать, с Думой никакой политики. Политику эту, конечно, надо понимать не в смысле подслуживания к Думе или так называемого доверия, до сих пор дававшего столь печальные результаты, ни, тем более, каких-либо уступок и поблажек, клонящихся к укреплению сознания, что ей, Думе, принадлежит первенствующая роль в государственном управлении. Однако и такое положение, при котором собранные с разных концов земли несколько сот человек оставляются на произвол собственных страстей и интриг без всякой заботы о том, что из этого выйдет, положение, которое существует ныне, является совершенно ненормальным.

Правительство во что бы то ни стало должно иметь большинство в Думе и к созданию этого большинства должно относиться с величайшей ревностью и притом без всяких иллюзий и предубеждений. В ближайшем прошлом возможность создания прогрессивного блока надо поставить в тяжкую вину правительству, ровно ничего не сделавшему в предупреждение его образования. Что сделало оно вообще в смысле укрепления и численного увеличения правых партий в Думе, чем поощряло людей действительно преданных Монарху и готовых защитить Его правительство? В лучшем случае выдавало грошовую субсидию внедумским правым органам печати, иногда после десятилетней деятельности, многолетней голгофы, предлагало место Акмолинского вице-губернатора и, если не выражало явного пренебрежения к правому крылу Думы, то, во всяком случае, проявляло к нему значительную долю равнодушия, тем самым как бы наперед предупреждая колеблющихся, что ждать каких-либо поощрений им нечего.

Чем старались удержать на правых скамьях господ, как, например, Савенко? Ровно ничем, и скорей поощряло их переход налево, в то время когда их можно было брать голыми руками. Надо говорить откровенно: помыслы и действия правительства были слишком чисты, нелицеприятны и нисколько не соответствовали ни нравственному уровню, ни стремлениям той среды, с которой оно имело дело; все его руководители, даже сами вышедшие из рядов правых партий, стремились только убедить, уговорить Думу, переспорить ее и вовсе не заботились о том, чтобы собрать, если нужно, создать и укрепить за собой послушное большинство. Кроме бездельных и скучнейших раутов с приглашением нескольких сот человек без всякого разбора, никаких попыток в сем отношении сделано не было, а в грозную силу общественности правительство верило больше, чем верила она сама себе, и вовсе не хотело понять, что никакой общественности в России нет, а есть лишь в разных видах чиновники способные и удачные, получающие соответствующие награды и содержание от казны, и есть чиновники менее способные и неудачливые, от казны содержание не получающие, но к нему, равно как и к денежным и иным наградам, ревнивые не менее первых.

В распоряжении Председателя Совета министров должно состоять особое лицо, особая и притом серьезно поставленная организация и крупный специальный фонд для ведения внутренней политики в самой Думе с единственной целью создания и поддержания прочного и постоянного большинства, благоприятного правительству».

* * *

За последнее время по определенной указке, идущей из Москвы и через Вену протягивающей свои нити к самым неожиданным центрам, производится упорное клеветническое нападение на правых деятелей предреволюционной эпохи, которым вменяется в вину их тогдашняя якобы бездеятельность.

Как одно из доказательств неверности этих утверждений и приведены выше некоторые статьи и документы, указывающие, что если и вещал тогда предупреждающий голос, то именно из правых кругов, из рядов коих вышла и напечатанная теперь, составленная в начале 1914 г. записка одного из твердых и, конечно, особо травимых правых – Π. Н. Дурново, предсказывавшего, какие последствия для России будет иметь надвигающаяся война.

В ответ нам клеветники напишут, вероятно, еще несколько статей, большевики лишний раз их похвалят, иудеи с удовольствием потрут руки, видя, как гои сами грызут своих же.

И не для них пишутся эти строки. А для тех, кто, осознав весь ужас революции, ищет путей и к покаянию, и к выздоровлению и кому замаскированные большевицкие работники подносят ядовитую пищу, вновь отравляя их уставшие души.

Правда все равно восторжествует, солнце заставит замолкнуть всех этих филинов, выкрикивающих хулу на растущее монархическое дело.

И пусть сами монархисты разберутся, с кем им по пути к спасению России, – с теми ли, кто прячется и только тайно руководит таинственным «делом» и своеобразно «возрождает» Родину, с теми, кто с усердием, достойным лучшего применения, уснащает своими протестующими письмами страницы левых газет, доставляя радость этим врагам Монархии и получая милостивые благодарности большевицких органов печати. Или же с теми, кто безбоязненно, во имя чести и долга, памятуя о присяге, работает открыто, без забрала, подставляя себя под всяческие удары и темных клеветников, и вечно ноющих, критикующих обывателей.

Настоящим же монархическим деятелям напомним мудрые слова святого апостола Иуды, говорившего, что появятся вредные люди, и именно:

«Это ропотники, ничем не довольные, поступающие по своим похотям (нечестиво и беззаконно); уста их произносят надутые слова; они оказывают лицеприятие для корысти. Но вы, возлюбленные, помните предсказанное Апостолами Господа Нашего Иисуса Христа. Они говорили вам, что в последнее время появятся ругатели, поступающие по своим нечестивым похотям. Это люди, отделяющие себя (от единства веры), душевные, не имеющие духа. А вы, возлюбленные, назидая себя на святейшей вере вашей, молясь Духом Святым, сохраняйте себя в любви Божией, ожидая милости от Господа нашего Иисуса Христа, для вечной жизни. И к одним будьте милостивы, с рассмотрением, а других страхом спасайте, исторгая из огня, обличайте же со страхом, гнушаясь даже одеждою, которая осквернена плотью» (Иуд. 1:16 –23).

(Двуглавый Орел. Вып. 3. Париж. 15 28.1. 1927. С. 4–6.)

Россия болела давно. Больна она с тех пор, как пришедшие с Запада учения самодовлеющего естества и обожествленного человеческого разума затуманили православную душу. Умело привит был русскому обществу яд религиозного безразличия. Страдает этою хворостью и Запад, но в душе русского человека, всегда пропитанной религиозными исканиями, отметение веры в Бога произвело ужасающее, разрушительное действие.

Здоровое государство должно быть проникнуто сильным и ярким религиозным духом. Без веры в Бога утрачивает устойчивость семья, эта первооснова государства. Беспутно, без руля и без ветрил, носится безверный, значит, бессемейный, бесгосударный человек по морю житейской суеты.

По выражению митрополита Киевского Антония, «люди покидают спасительный корабль Церкви, и лишается разумного смысла государственное существование, основанное на народном себялюбии и чуждое религиозной идее». «Это уже не народ, – писал владыка Антоний в 1889 г. в казанском журнале «Деятель». – Это гниющий труп, который гниение свое принимает за жизнь, а живущие на нем и в нем лишь кроты, черви и поганые насекомые, радующиеся тому, что тело умерло и гниет, ибо в живом теле не было бы удовлетворения их жадности, не было бы для них жизни».

Затуманенному рассудку и затемненной совести людей подносят по виду высокие нравственные понятия – свободы, равенства, братства – и затем, неприметно для них, вливают в эти формулы ядовитое содержание, надобное для темной силы.

Свобода, равенство и братство, провозглашенные франкмасонами, принесли грубое поклонение вещам, черствое безудержное себялюбие, зависть, злобу и ненависть к лучшим и высшим, человекоубийственную войну классов, засилие и произвол худших над лучшими.

И как красивы, как небесно-возвышенны те же начала, освященные сиянием веры Христовой. Перед Престолом Всевышнего все люди братья, все свободны, все равны в обществе верующих. Молясь во храме Божием, причащаясь Святых Таинств, все, как один, чувствуют внутреннее духовное братство и равенство, сознают себя родными единой общей семьи.

Наши предки глубоко понимали все великое значение христианского начала как таинственной силы, связывающей ткани государственного тела.

Весь строй старой России, от быта беднейшего пахаря до помазания на Царство Самодержца, неизменно имел церковный уклад.

Справедливо Отечество наше тех времен именовалось Святой Русью. Конечно, не мало грешили в старину, и тяжко грешили, но сила покаяния наших предков соответствовала силе горячей веры, и это смывало грехи. Но как ни грешили они, никогда, даже согрешая, не посягали они на самый чин церковный, на самую Веру Православную.

Поэтому из века в век росла, цвела и крепла Россия, и Промысл Божий охранял ее судьбы.

С середины XVIII века западные ветры стали заносить в Россию религиозные колебания и отрицания, прививать вольтерьянство, масонство, лживый мистицизм. Сперва из натасканной энциклопедистами Франции проник к нам растлевающий дух сомнения. А затем тяжеловесная философия немцев довершила угашение христианской души. Подчинились Канту и его запрету на религиозное мировоззрение.

Поверив и подчинившись чужим учениям, русское общество со свойственным неофитам пылом бросилось прочь от Бога. Убегая же от Господа Бога, неизбежно приближались к сатане.

Зоркие духом православные русские люди видели надвигавшееся бедствие и указывали на грядущее падение. Епископ Иоанн Выборгский, впоследствии Смоленский, в слове о значении христианской веры еще 60 лет тому назад (в 1866 г.) ужасался нравственному состоянию русского общества.

«Не кажется ли вам, – взывал Владыка,– не может ли прийти мысль всякому строгому наблюдателю, если посмотреть вокруг себя серьезно, что жизнь наша как будто сдвинулась с вековых религиозных и нравственных оснований и, в разладе с народною верою и совестью, с отечественною любовью и правдою, при нашей внутренней несостоятельности, идет будто невесть куда, без разумных убеждений и сознательно верных стремлений? Но это было бы ужасно. Народ! Помни Бога».

Но именно Бога-то и забывали.

Меньше всего поддавались разложению народные толщи, но о духовной потребности их заботились мало, в лучшем случае не мешали жить «детской» верой. Образованные же круги и те полупросвещенные слои, которые вплотную примыкали к простому народу, – те все более обезверивались.

Да, по преданию, по привычке, иногда просто из приличия многие внешне оставались в Церкви, посещали в положенные дни храмы, говели, некоторые даже постились. Но их религиозная душа была не холодна и не горяча, а едва теплилась и чадила.

Духовный лик подлинной Руси, коим ныне так восторгаются прозревающие люди Запада, почти не отображался в среде образованного и полуобразованного русского общества.

Глухи оставались они к пророчествам таких исключительных людей, как Хомяков, Тютчев, Гоголь, Достоевский, Константин Леонтьев, не занимал их церковный быт, так ярко изображенный Мельниковым-Печерским, Лесковым.

Знаменательные явления последних времен – Саров и Дивеев, с просиявшим там преподобным Серафимом, Оптина пустынь с ее богомудрыми старцами, отец Иоанн Кронштадтский – все это прошло мимо огромного большинства русского общества.

С насмешливой улыбкой взирали верхи наши на церковное устремление и молитвенную жажду Императоров Александра III и Николая II.

Но русская душа чутка и ищуща, она не могла удовлетвориться учениями одного животного материализма.

Вот и завелись у нас всякое сектантство, спиритизм, оккультизм, масонство, толстовство, теософия...

И только после падения пережитые страшные испытания, выявившаяся во всей наготе нищета и мнимость всех противохристианских демократических достижений и ясно обнажившиеся когти сатаны – все это больно встряхнуло мозги и основательно расшевелило вовсе было уснувшую совесть русского человека.

Теперь мы возвращаемся к религиозному миросозерцанию. Правда, некоторые болеют извращениями его – одни гностицизмом, софийством и свободомыслием, другие – церковным папизмом и небрежением соборного начала, третьи – жаждой догматической и канонической реформации.

Теперь мы жаждем восстановления России не как царства антихриста, а как Святой Руси.

В возрожденной России, по историческому показу и наказу, и государственный, и общественный, и семейный быт должны дышать религиозным духом, должны святиться пламенем веры. Кто этого не постигает умом и не ощущает совестью, тот, как бы умен и способен он ни был, всегда будет чужд истинной Руси, тот не вольется в ее новую – извечно старую – жизнь, жизнь не только в теле, но и в Духе.

(Старое время. Белград. № 47. 30.5. 1924. С. 2–3.)

Князь С. M. Волконский – типичный представитель русского барства, пропитанного либерализмом,– в выпущенной им книге «Мои воспоминания» («Родина». С. 149) так передает свою беседу в 1896 г. с одним американцем:

«В разговоре, между прочим, спросил меня, долго ли я останусь в Америке. Говорю, что должен поспевать на коронацию.

– Ну, эти вещи не будут долговечны.

– Как так?

– Вы франкмасон?

– Нет.

– Да, ну... в таком случае...

Никогда не испытал так ясно, что я прикоснулся к чему-то неизвестному, жуткому и огромному...»

Жуть охватила даже князя Волконского – либерала, отпавшего от Православия, западника,– когда он остатками здорового русского чувства ощутил, как грозна эта тайная сила, злобно ополчившаяся против коренных устоев Русского государства. Что же должны были испытывать те, не оторвавшиеся от живых народных корней люди, которые изо дня в день видели, как выползавшие из тьмы гады сперва опакощивали, а затем и уничтожили душу великого Русского Народа.

Много тяжелого, страшного было пережито за последние годы, смерть неизбывно витала кругом нас. Но ничто не сравнится с теми длительными душевными муками предреволюционного времени, когда в сознании своего бессилия приходилось наблюдать этот планомерный, упорный натиск на Россию темных сил.

Масонство издавна боролось против русской Православной и Самодержавной Монархии. Масонству издавна нужна была европейская война, недаром идея ее была вынянчена в Англии, главной цитадели «свободных каменщиков» и антихриста. Масонству нужна была изнурительная война, но не победа России, которая еще сильнее возвеличила бы Самодержавие. Масонство, – неограниченно владея находившейся в его руках через иудеев, издателей и писателей печатью, – сумело также использовать все пороки нашего столично-городского общества. Маловерные христиане, склонные к темному мистицизму, рассудочные националисты, монархисты по званию и привычке, воспаленные зудом критики, осуждения и оплевания всего своего и близкого, – наше общество, и чем выше, тем хуже, явило прекрасно взрыхленную почву для посевов сатаны. Вредное озорство дворянина-поэта Владимира Мятлева, с его издевательствами и насмешками над всем для русского чувства дорогим и святым, росло на этой гиблой почве пышным цветом. В то время как газеты и журналы бросали в народ ядовитые семена разложения и отравы, масоны, вооруженные серпами, готовились к жатве... Плоть от плоти и кость от кости нашего общества – бюрократия всех видов и званий, в значительной своей части блудливо плыла по тому же течению, лелея тайную мечту о новых успехах при новых господах. Всюду чувствовалось злобное дыхание темной силы. В военном ведомстве работал блестящий с виду Генеральный штаб, в гражданском – целые либеральные министерства, куда густо набились послушные масонству лица. Даже в охранявшем жизнь и покой Монархии ведомстве внутренних дел, – свили себе гнездо, – попустительное безволие и угодливое подслуживание лживому духу времени. Беспристрастный историк революции должен будет со вниманием остановиться на странном поведении Корпуса жандармов и Департамента полиции, – коими, за последние перед революцией годы, управлял не умный, мелко честолюбивый, но либеральный до отказа генерал Джунковский. Близкий друг московских «общественных деятелей», окруженный вплотную людьми, разрушавшими старый, хорошо налаженный полицейский аппарат, генерал Джунковский добился перед самой войной полного уничтожения политической агентуры в войсках и тем сослужил большую службу агентам революции, которые после своего провала в 1906 г. обратили особое внимание на разложение именно военной среды. Даже в среду православного духовенства, к счастью в небольшой доле, проникли темные и тлетворные влияния иудо-масонства. Под личиной показного ханжества и подобострастия ко власть имущим скрывались иногда явные безбожники, свободомыслящие отвергатели Святых Таинств и Святого Православия.

Одиноко сияла чистым светом Царская Семья. Там воистину верили в Промысл Божий, сознавали великое значение церковности, понимали великий подвиг Царского служения, подлинно любили свой русский народ. Там жили воистину по-христиански и давали пример патриархальной русской семьи. Эта чистота еще пуще озлобляла масонство. И в этой дьявольской злобе открывается объяснение, почему именно столь чистая и невинная Семья подверглась столь неслыханным клеветам, порицаниям и осуждению чуть ли не всего света...

Гонимы были все те, кто, сознавая надвигавшуюся опасность, старался задержать рвавшийся к разрушению всех оград мутный, полный злобы и крови поток. Ужасной травле подвергался впоследствии умученный большевиками министр внутренних дел Николай Алексеевич Маклаков – молодой государственный деятель, глубоко православный, безгранично преданный Царю и Отечеству, пересаженный в бюрократический Петроград с живой почвы местного служения. Этот – личным выбором Государя – возвышенный русский человек на время спутал карты политических шулеров. И вот адской злобой возненавидела его вся плывшая по масонскому течению клика либеральных бюрократов с Кривошеиным, Харитоновым и Сазоновым во главе, а с ними и все их более мелкие приспешники, поставившие ставку на победу прогрессивной общественности. Последняя же, при помощи разных сиятельных перелетов и перевертеней, вроде графа Капниста и др., с пеной у рта бросилась на хорошо еще в провинции познавшего настоящую ей цену Царского министра. И в этой дьявольской охоте подспудно, но действенно и вредоносно, на убой, работали сотрудники «общественности», притаившиеся в самом ведомстве внутренних дел.

Жнецы-масоны потирали руки и острили серпы. Несколько ударов молотом повергли ниц преданную бюрократией и барством Российскую Империю.

Заговорив о Маклакове, вспоминаю о том, как пережил он первые дни революции, будучи в то время членом Государственного Совета. Первым его стремлением была попытка, вместе с покойным А. А. Римским-Корсаковым, проникнуть к Государю. Но он сразу был отрезан от внешнего мира в своей квартире на Захарьевской. Как сейчас помню наш разговор по телефону утром 28 февраля. Маклаков уже тогда считал все потерянным и, как недавний шеф Корпуса жандармов, он с дрожью в голосе сказал мне: «Только что перед моими окнами по Захарьевской проследовал в Думу весь увешанный красными бантами конный жандармский дивизион». Позднее, когда в 1918 г. я навещал заключенного Маклакова в больнице на Песочной, он с негодованием вспоминал о своих подчиненных по этому ведомству. Слышанный же мною в Киеве в том же 1918 г. рассказ заслуженного жандармского полковника о том, как он после мучительных скитаний по улицам Петрограда пришел просить ночлега в доме штаба Корпуса жандармов на Фурштадтской и был оттуда начальством грубо выброшен на улицу, – выявил еще ярче всю глубину работы темной силы...

Сокрушившие благодетельную для народа Самодержавную Монархию масоны торжествовали недолго. «Брат» князь Львов оказался безвольной тряпкой, «брат» Милюков, этот способнейший клеветник и извратитель, – нудным резонером, «брат» Керенский – актерствующим истериком. Схвативший же в охапку все открывавшиеся возможности «брат» Троцкий – Бронштейн забрал все и вся в свои руки и, увлеченный безбрежным славолюбием, не проявляет и поныне склонности к передаче власти старшим «братьям». Опасаясь «эксцессов», оставленные в России безработными, «братья» постепенно выбрались за границу, где на разные манеры пристроились к казенному русскому сундуку и захватили политику в тылах Белого движения. Иные из стаи славных удачно занимались в свою пользу спекуляциями за казенный счет, нимало не смущаясь тем, что от этого страдала и гибла изнемогавшая в неравном бою доблестная Русская армия.

Но вот в России Бронштейны и их сородичи хватили через край. Избиваемый и обижаемый народ очнулся от дурмана и стал вспоминать о прежней радостной и довольной жизни при Царях. Опомнилась и значительная часть интеллигенции – к Богу вернулась, – и монархическое настроение стало расти не по дням, а по часам.

Масоны забеспокоились, они поняли, что на время «нужно» облечься в овечьи шкуры, подыграться к новому народному настроению, постараться захватить и его в свои руки. И постепенно – рядом с искренними людьми, добросовестно и убежденно пришедшими к Монархии,– стали выплывать новоявленные монархисты-масоны. С умилением стали они поминать ими же загубленного Государя, с лицемерным указанием, что мученической кончиной Он «искупил Свои ошибки». Чиновные пособники революции, подрывавшие государственную власть, так ловко обделывавшие затем свои нечистые делишки в злачном Константинополе, оказались ныне сторонниками Монархии, правда европейской – конституционного типа, и стали даже «народниками». Иные духовные особы, бывшие в свое время приближенными к Государю, после революции поносившие ушедшего от Царства Монарха,– ныне стали служить по Нем панихиды и даже проливать лицемерные слезы.

Когда первый этап внедрения был пройден масонами, началась иная работа. Усилилась деятельность масонов по набору новых «братьев». Учтены при этом развившаяся среди русского беженства религиозность и охватившее широкие круги общества юдофобство. Служители сатаны стали учреждать нарочитые для уловления простаков «христианские ложи», где к присяге приводят на Евангелии св. Иоанна. Неофитам внушается, что иудеев в ложах или вовсе нет, или имеется ничтожное количество. Уверяют, что в задачу этого нового «белого» масонства входит восстановление в России Монархии.

Попутно ведется главная работа – всеми путями вносится разложение в с такими трудностями достигнутое в Рейхенгалле и утвержденное на Парижском съезде монархическое объединение. Все меры принимаются для того, чтобы взорвать внутри это ненавистное темной силе здание, над которым высится обновленный в муках России восьмиконечный крест. В зависимости от слушателей, людям, работающим во главе монархического движения, придаются клички то «мракобесов», то «слишком левых», то «погромщиков», то «купленных жидами».

Молодым говорят: «Ваши главари сплошь отжившие старики, мертвые головы», а людей зрелых смущают указаниями на демагогичность и неуважение к прежним заслугам со стороны «лидеров» объединения. Все делая, чтобы лишить монархическое движение денежных средств, а следственно, и возможности работать,– обвиняют руководителей в бездействии; затем сами учреждают морочащие и сбивающие с прямого пути «братства», «лиги», «фашистские организации». Последнее особенно характерно после того, как создатель и глава фашизма – Муссолини стал первым другом российских иудо-большевиков. Из отставных бюрократов и прогоревших «общественников» создаются какие-то особые монархические партии, в которых исполнительный комитет включает в себя целиком почти всю «партию».

Задача тайной силы так ясна: учитывая неизбежность восстановления в России Монархии, иудо-масонам надо, под прикрытием беспринципного, но оголтелого «фашизма» и других изобретений, за спинами никчемных слюнтяев отбросить от дела освобождения России всех живых и деятельных людей, всех подлинных монархистов, и самим оказаться в роли руководителей нового монархизма и... затем уже, на основании опыта, более основательно и прочно, чем в 1915–1917 гг., раз навсегда прикончить Монархию и, значит, Россию.

Как все это старо... Для сравнения перенесемся мысленно во Францию.

Ни для кого теперь не составляет тайны та огромная роль, которую сыграло масонство в деле подготовки французской революции. «Братьям каменщикам», правда, удалось запугать Тэна, знавшего их «работу», но не решившегося сказать это в своем известном труде, страдающем поэтому странными недоговоренностями. Но теперь, не говоря про специальных исследователей и врагов масонства, даже просто историк Луи Мадлен в выпущенной десять лет тому назад истории (перевод с французского С. Штейн, т. I, изд. 1922 г.) прямо говорит следующее:

«Армия, которая во Франции (я отсылаю здесь к исследованию Борда) была колыбелью масонства, привезенного из Англии ирландскими полками, остается самой лучшей средой его распространения. В 1789 году существует 25 военных лож, „Совершенный Союз“ у Виварэ, „Святой Александр“ у мушкетеров, „Чистота“ в Саарском полку, „Согласие“ в Оверньском – бесполезно их все перечислять. Не будем углубляться, господствует ли в этих ложах революционный дух; во всяком случае, там царствует дух равенства. Если полковник сидит не только рядом, но даже ниже унтер-офицера – это может вконец разрушить дисциплину. А так случается: в ложе „Союза всей Артиллерии“ досточтимым председателем является сержант Компаньон, в то время как маркиз Д’Авринкур, маршал, является только представителем „Великого Востока“. Признаемся, что трудно себе представить, как это Ав- ринкур будет отдавать приказание сержанту Компаньону открыть огонь против народа, требующего вслед за ними „совершенного равенства“.

Все это приводит к тому разложению армии, при котором нас заставят присутствовать события, начиная с бунта французской Гвардии в июле 1789 года до бунта гарнизона в Нанси в августе 1790 года. И это, так же, как и несоответственная политика, обезоруживает Короля и предает его» (с. 41–52).

Масонство, руководя революцией, организовывая истребление враждебных ему людей, посылая на эшафот Королевскую Семью и вынужденное для всего этого разнуздывать преступные народные страсти, – начиная с 1793 г., как и теперь, стало побаиваться выскальзывавшего из его рук движения толпы, где властвовали представители крайних течений. Пожертвовав «братом» Робеспьером, масонство пытается удержаться в Директории, но смывается пришедшим со стороны корсиканцем Буонапарте. Последний, говоривший: «Я сам – революция», был им, конечно, приятнее Реставрации Бурбонов, тем более что честолюбие случайного человека давало им благодарную почву для его использования. Масоны с ним и не борются, входят в бонапартистское движение, делают старшего брата Наполеона Иосифа «Великим мастером», снова насаждают военные ложи, и в 1812 г. ложа «Великого Востока» торжественно приветствует Императора французов как «Любимца Всевышнего». Но достаточно было обнаружиться признакам заката звезды этого великого полководца, как масонство, заложившее свои тайные ячейки в кругах роялистов, развивает там более энергичную, но, конечно, скрытую деятельность и к моменту Реставрации чувствует уже прочную почву под ногами. Знаток масонства Копэн-Альбанселли в своей книге «Le pouvoir occulte contre la France» приводит ряд интересных явных (тайные-то говорили, конечно, другое) документов, исходивших в то время от масонов, проникавших в монархическое движение и называвших убитого ими Людовика XVI «Королем-Мучеником», а Людовика XVIII – «Его обожаемым братом Людовиком Желанным». «Великий Архитектор Вселенной, – писали масоны в своем воззвании, – прими приношения нашей признательности, удостой нас исполнением наших желаний, простри свою милость на Короля, которого ты, по своей доброте, вернул Франции. Озари Его Величество и Его Августейшую Семью лучами твоего дающего жизнь света» (27 декабря 1815 г.).

Масоны продолжали наружно поддерживать и Карла X, к которому за его правизну и религиозность не могли питать хороших чувств. Вот данное тем же автором описание освящения его бюста.

«Бюст был поставлен среди храма, осененный масонскими знаменами. Как записано в протоколе, председатель ложи спустился с престола и, став перед бюстом, произнес следующее обращение: «Карл X, масоны „Великого Востока“ Франции, собранные вокруг твоего бюста, пролив слезу в память Людовика, приносят тебе изъявление тех чувств, которые должны одушевлять всякого истинного француза по отношению к его Государю. Дозволь председателю ложи, от лица всех его братьев, увенчать тебя и от имени их выразить чувства их неизменной верности».

В честь короля Луи Филиппа масоны опять же устраивали внешние празднества и подносили «королю-гражданину» адреса с выражением чувств преданности и благодарности. Король, однако, учитывал их опасность, помня пример своего презренного отца, голосовавшего за убийство Людовика XVI и все же уничтоженного масонами при первых же признаках неосторожной откровенности. По распоряжению короля, маршал Сульт запрещал военным вступать в ложи, правда достигая мало успеха. В 1848 г., взвесив международную обстановку, масоны решили перестать играть в монархистов и постановили покончить с королевской властью. Последний глава правительства Одил-лон Барро был масоном ложи «Trinosophy», действовал по указаниям своего центра, и свержение Луи Филиппа произошло легко. Через несколько дней после февральского переворота депутация «Великой ложи Франции» предъявляет революционному правительству следующий адрес:

«Сорок тысяч масонов, образующие пятьсот лож и объединенные единою мыслию и единым чувством, обещают вам свое содействие, для завершения столь славно начатого дела возрождения Франции».

Из одиннадцати человек революционного правительства восемь были масоны, два (Ламартин и Дюпон де Лер) находились под их влиянием. Принимая 10 марта депутацию Высшего совета «шотландского ритуала», приветствовавшую правительство, Ламартин говорил им: «Я вполне убежден, что именно в глубине ваших лож – сначала во мраке тайны, затем в полусвете и, наконец, при ярком сиянии дня – сложились те чувства, которые привели к тому великолепному взрыву, свидетелями которого мы были в 1789 году и повторение которого, надеюсь последнее, несколько дней тому назад дал всему миру парижский народ».

Определившаяся вскоре усталость населения от производившихся над ним политических и социальных опытов заставила масонов поискать своего человека на роль диктатора, и таковым был намечен принц Луи Наполеон, карбонарий. Накануне окончательного переворота 2 декабря 1852 г., увенчивавшего положение Наполеона, масоны делают его кузена принца Мюрата «Великим мастером Великого Востока», и 15 октября 1852 г. депутация решается открыто говорить президенту «республики» следующие слова:

«Благородный принц, Вас осеняет истинный свет масонского ведения! Незабвенны для нас прекрасные слова, произнесенные Вами в Бордо! Они всегда будут вдохновлять нас, и мы будем гордиться быть, под таким вождем, застрельщиками человечества. Франция обязана Вам своим спасением. Не останавливайтесь на перепутье столь блестящего поприща. Утвердите общее благополучие, увенчав Вашу благородную главу Императорскою короною, примите изъявления нашей преданности и дозвольте нам воскликнуть так, как звучит в наших сердцах: „Да здравствует Император“».

Но достаточно было и Наполеону III перестать полностью слушаться масонов, начать устанавливать связи с папой, как они пошли против него, мешали маршалу Ниэлю реорганизовать армию, парламентской «работой» разлагали страну и приготовили падение Империи.

В ноябре 1922 г. на страницах «Еженедельника» приводил я все эти данные и так заканчивал мою статью «Волки в овечьих шкурах»:

«На всех этих фактах пришлось остановиться подробнее, дабы не быть голословным и подкрепить свой предупреждающий голос ссылками на исторические и поучительные примеры. Начав с республики, притворяясь роялистами и бонапартистами, масоны вернулись к республике. Проиграв теперь в России свою ставку на представлявшееся им столь удобным, но превзошедшее все ожидания бездарное Временное правительство, этом продукте нашего чахлого либерализма, испугавшись порожденного ими большевизма, хотя и принесшего неисчислимые услуги, но угрожающего вызвать пробуждающуюся небывалую мировую реакцию, – масоны кидаются теперь к тормозам и думают на время использовать монархизм.

Им приказано идти в нашу среду, некоторые об этом и проговариваются. Но идут-то они к нам, конечно, не для созидательной работы, а для того, чтобы, захватив важнейшие внутренние позиции, в нужный момент опять, и на этот раз еще решительнее, взорвать Монархию.

Вот почему нам и необходимо быть начеку и с осторожностью относиться ко всем тем лицам, которые часто в самых благожелательных, соболезнующих тонах, пылая внешним патриотизмом, выпускают незаметно ядовитую слюну, стараются красочно поднесенной критикой, клеветой, сплетней вселить сомнение, подорвать доверие, внушить уныние.

И делается это для того, чтобы, обессилив морально большинство поборников Монархии, заставив рядовых монархистов потерять веру в руководителей движения, а последних разочароваться в твердости своих единомышленников,– забрать всю монархическую работу в свои предательские руки и повести ее по ложному пути.

Спастись же от этого наваждения можно только взаимной верой друг в друга, сплоченностью, дисциплиной, от сочетания каковых качеств, как о духовную твердыню, должны разбиваться вражеские удары».

К этим строкам прибавлять нечего. Тщательно наблюдая за работой иудо-масонов за истекшие полтора года – и, в особенности, вспоминая необычайное волнение масонов, когда недавно мимоходом был царапнут один из «братьев», – еще больше утверждаешься в верности поставленного в 1922 году диагноза.

(Двуглавый Орел. Вып. 6. Париж. 2 15.4. 1927. С. 19–22.)

В эти дни зловещей годовщины так горько переживаешь все протекшее за эти десять лет и за то время, когда подготовлялось разрушение России. Болезненно переживаешь и нынешнюю церковную смуту, старательно подготовленную врагами Святой Соборной и Апостольской Церкви.

В такие времена необходимо перечитывать сборник заветов Ахад-Хама: «Протоколы Сионских мудрецов», вспоминать темные замыслы таинственных злодеев, которые создают, разжигают и сеют смуты и расколы.

«Наша власть, при современном шатании всех властей, будет непреоборимее всякой другой, потому что она будет незримой до тех пор, пока не укрепится настолько, что ее уже никакая хитрость не подточит».

«Политика не имеет ничего общего с моралью. Правитель, руководящийся моралью, не политичен, а потому не прочен на своем престоле. Кто хочет править, должен прибегать и к хитрости и к лицемерию».

«Наш пароль сила и лицемерие... Насилие должно быть принципом, а хитрость и лицемерие – правилом для правительств, которые не желают сложить свою корону к ногам агентов какой-либо новой силы».

«Мы убедили, что прогресс приведет всех к царству разума. Наш деспотизм и будет таков, ибо он сумеет разными строгостями замирить все волнения, вытравить либерализм из всех учреждений».

«Наш абсолютизм во всем будет последователен, а потому в каждом своем постановлении наша великая воля будет уважена и беспрекословно исполняема: она будет игнорировать всякий ропот, всякое недовольство, искореняя всякое действие наказанием примерного свойства».

«В руках современных государств имеется великая сила, создающая движение мысли в народе, – это пресса. Роль прессы указывать якобы необходимые требования, передавать жалобы народного голоса, выражать и создавать неудовольствия. В прессе воплощается торжество словоизложения. Но государства не умели воспользоваться этой силой, и она очутилась в наших руках. Через нее мы добились влияния, сами оставаясь в тени...»

«Но пока мы перевоспитаем юношество в новых переходных верах, а затем и в нашей, мы не затронем открыто существующей церкви, будем с ними бороться критикой, возбуждающей раскол».

* * *

Основная мысль творца постановлений, занесенных в «Протоколы», такова. Когда надо разрушать законный строй, надо кричать о красоте свободы, о мерзости насилия. Но с того времени, когда власть попадет в руки темной силы, свобода должна быть угашена, все обязано подчиняться и не рассуждать.

Свидетелями того, как все предписанное в «Сионских протоколах» систематично проводилось в жизнь, были мы все.

Каким возмущением охватывалась наша розовая и красная общественность, как это недовольство разжигалось печатью, когда правительство прибегало – увы, слишком редко – к решительным мерам.

Будоражилась в таких случаях вся «просвещенная» Россия. Бурлили на местах при аресте какого-либо земского статистика из будущих большевиков. Негодовали против губернатора, не утвердившего на общественную службу заведомого революционера. Один вид городовых, собранных на случай беспорядков при «выступлениях» неучащегося студенчества, приводил в ярость и профессоров, и студентов, и все «мыслящее» общество.

В случаях подавления войсками открытых бунтов командовавшие частями офицеры именовались «опричниками с длинными ножами»; в обществе от них отворачивались даже близко знакомые. Солдат лейб-гвардии Семеновского полка одно время по выходе в запас не принимали на частную службу. Их наказывали за то, что Семеновский полк быстро и смело подавил бунт 1905 г. в Москве.

Ныне поучающий нас патриотизму и государственности П. Б. Струве в то время так оценивал московский бунт: «Пусть безумие, но в нем такая сила и такой героизм. Пусть поражение, но в нем такое величие» (С. Смирнова. Борцы за свободу. СПб., 1907. С. 56).

И ранее по поводу усмирения в С.-Петербурге 9 января 1905 г. беспорядков тот же П. Б. Струве писал в издававшемся им за границей «Освобождении»:

«Царь Николай стал открыто врагом и палачом народа... Сегодня у русского освободительного движения должны быть единое тело и един дух, одна двуединая мысль: возмездие и свобода во что бы то ни стало... Ни о чем другом, кроме возмездия и свободы, ни думать, ни писать нельзя. Возмездием мы освободимся, свободою мы отомстим» (А. Спиридович. При Царском режиме//Архив русской революции. Т. XV).

Но, как только в руки подобных сверхрадикалов попала долгожданная власть, картина резко изменилась.

Насилие стало тотчас же правом. По распоряжению «правительства» без всяких законных оснований хватали, арестовывали и ссылали ни в чем не повинных граждан «свободной» России. Многих государственных деятелей бессудно додержали в тюрьмах и передали большевикам, которые их и убили.

Люди, кричавшие о мнимых беззакониях И. Г. Щегловитова, сразу занялись сменой несменяемых сенаторов и судей, свержением митрополитов и епископов с их кафедр; они упразднили Государственную думу, простым росчерком пера объявили Россию республикой.

«Политика не имеет ничего общего с моралью!» Это основное правило «Сионских протоколов» было всецело осуществлено февральской революцией.

Так было, – так есть теперь.

Вспомним, какую строгость проявляли «общественные» деятели в требовании контроля каждой копейки, расходовавшейся правительством.

Но эти же самые «общественники», как только сами дорвались до казенного сундука, – с первых дней войны и по сей день обращаются с казенными деньгами с неслыханной расточительностью и произволом. О действительном контроле над их распоряжениями и помину нет. Огромные деньги растрачивались и растрачиваются всякими земгорами, самозваными советами послов и иными революционными учреждениями, успевшими расхватать остатки государственной казны.

«Политика не имеет ничего общего с моралью»,– учат ведь «Сионские протоколы».

* * *

Выученики «мудрецов» ярко проявили себя в современной церковной смуте. Лицемерие, обман, клевета, насилие, мошенническое «толкование» и подлог документов с выдвиганием, по рецепту «Сионских протоколов», самых «смелых» и «несправедливых» положений, превращенных в стройную систему церковного «обновления».

Пресса оказалась действительно в «наших руках», как говорилось в «Протоколах»; ежедневно отравляется читатель искусно подобранным лживым материалом.

И насилие, насилие не скрываемое – торжествующее; затыкание уст инакомыслящим, запугивание зависимых материально людей, прибегание к помощи иностранной полиции, доносы, произвол и беззаконие.

И все это кощунственно прикрывается Именем Христа Спасителя. Борьба ведется якобы в защиту Православной Церкви, якобы во исполнение заветов Патриарха Тихона. И вся печать, все розовые и красные ревнители демократии не только не возмущаются произволом и насилием, но открыто приветствуют все это и, где могут, действенно помогают.

Ведь это насилие применяется к «монархистам», которые осмеливаются мешать «нашему» захвату Церкви.

* * *

После десяти лет ужасных переживаний нашим достойным иерархам приходится испытывать новые оскорбления и новые издевательства озлобленной сопротивлением масонской и иудейской печати. Но «блажени есте, егда поносят вас и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради».

Тяжело на душе. Но знаешь, что все творится по воле Господней. Очевидно, перед грядущим воскресением России нужно было вывести каждого на свет, показать, чего каждый стоит.

Теперь выявилось многое. Теперь видно, кто действительно научен революцией, прозрел, застраховался от соблазнов темной силы и кто, напротив, по-прежнему, сознательно или бессознательно, служит ей и потворствует.

Увы, как много оказалось ничтожных, безыдейных людей. Как много оказалось таких, которые готовы все снести, от всего отречься – лишь бы только не нарушали их покой и привычный уклад житейского обихода...

Но чем ночь темнее, тем ярче звезды. На этом тусклом фоне духовно серой обывательщины ярко засияли светлые образы истинных предстоятелей и поборников Православия. И ряды их растут и крепнут.

(Двуглавый Орел. Вып. 34. Париж. 30.11 /13.12. 1929. С. 1627–1630.)

Революция представлялась великой

и бескровной. Никто не предвидел

ее ужасного конца.

Н. Львов.

Как началось Белое движение¹⁵

Один из самых крупных представителей русского либерализма, видный масон В. А. Маклаков писал в этом году в статье «Из прошлого»:

«Любопытно, что и в своих предсказаниях правые оказались пророками. Они предрекали, что либералы у власти будут лишь предтечами революции, сдадут ей все позиции. Это был главный аргумент, почему они так упорно боролись против либерализма. И их предсказания подтвердились во всех мелочах: либералы получили из рук Государя его отречение, приняли от него назначение быть новою властью и менее чем через 24 часа сдали эту власть революции, убедили Михаила отречься, предпочли быть революционным, а не назначенным Государем правительством. Правые не ошиблись и в том, что революционеры у власти не будут похожи на тех идеалистов, которыми их по традиции изображали русские либералы, не ошиблись в том, что революционеры превзойдут старую власть в деспотизме, жестокости, насилии над народом, презрении к человеческой жизни и личности. И получилось то, чего еще так недавно ожидать было нельзя; началась огульная реабилитация и идеализация старого» («Современные записки». № 38).

Но не только в приведенных В. А. Маклаковым случаях правые пророчески предсказывали то, что неизбежно произойдет, и своевременно предупреждали власть и общество о надвигающихся опасностях. Примеров таких было много. С недоверием, с насмешками, часто с озлоблением относились к предупреждениям правых. Их выставляли злопыхателями, мракобесами, человеконенавистниками.

Страшная и кровавая смута, – обязанная своим возникновением небрежению власти, сознательной слепоте и потворству общества,– подтвердила все предсказания правых. Современники, историки, участники всяких заговоров и сообществ, освещающие события, предшествовавшие революции, выясняют теперь те обстоятельства, зная которые правые подымали патриотическую тревогу.

Вспомним хотя бы историю с «младотурками», то есть политически-военной организацией, возникшей после смуты 1905–1906 гг. Возглавляемые А. Гучковым и генералом Поливановым, наши «младотурки», воодушевленные успехами военных переворотов в Турции, Португалии, Китае, много лет упорно вели работу над проникновением в офицерскую среду. Вследствие их деятельности, военное командование так ужасно просмотрело подготовку государственного переворота, а порою и молчаливо потакало этому. Когда же переворот произошел, хотя и не вполне по плану «младотурок», то руководители их сразу заняли главные посты в военном управлении. Теперь многое разъяснено и показаниями А. Гучкова в следственной комиссии, и книгой П. А. Половцова «Дни затмения», и сообщениями ряда лиц, которых в то время притягивали к заговору.

Правые же с самого возникновения этого сообщества забили тревогу. «Руки прочь, гг. Гучковы»,– писалось и позднее, в 1912 г., в правом журнале «Прямой путь» в пророческой статье «За кулисами Гучковских махинаций».

Припомним далее все то, что своевременно говорилось и писалось правыми о преступной работе так называемого прогрессивного блока, наносившего удары правительству, напрягавшему силы для борьбы с внешним врагом. Правые предупреждали о том, что лица, приносившие верноподданническую присягу, заготовляют уже списки революционного правительства. Ряд нынешних воспоминаний подтверждают тогдашние разоблачения правых.

Тем же обличениям правых подвергалось поведение наших парламентариев в деле оборудования защиты государства. Искусно затмевая неустанные заботы Самодержца, думцы выставляли себя особыми радетелями об усилении военной мощи России. Правым же известно было, что многие важные начинания этого рода задерживались либералами и только личное вмешательство Государя Императора не раз двигало и спасало дело. Лицемерие это и раскрывалось правыми. И в отношении этого вопроса истина ныне все более выявляется. Даже либеральное «Возрождение» (№ 1585) недавно допустило в статье А. Бенклевского «Кампания 1914 г.» нижеследующие правдивые строки:

«Война застала Балтийский флот в тяжелых условиях. Его судовой состав был настолько слаб в сравнении с могущественным германским флотом, что в случае столкновения участь его не оставляла сомнений. В то время как он не имел еще ни одного дредноута в строю, германский флот насчитывал их уже 17. Этою слабостью Балтийский флот всецело был обязан Государственной думе, затянувшей на два года утверждение кредитов на судостроительную программу, вследствие чего ни один новый корабль не поспел вступить в строй к началу войны».

Примеров возбуждения правыми основательной тревоги можно было бы привести сотни. И эти примеры, и статья В. А. Маклакова воскресли в памяти по поводу помещенной 19 ноября с. г. в № 1631 «Возрождения» статьи С. Волконской «Яков Шифф, враг Царской России».

Двадцать пять лет тому назад пришлось имя Шиффа слышать в таком сопоставлении. В разгар русско-японской войны покойный генерал Череп-Спиридович опубликовал данные о помощи, оказываемой Японии ненавидящими самодержавную Россию американскими евреями во главе с Шиффом. В лучшем случае, смешками встретило тогдашнее общество это сообщение. Затрагивать евреев не разрешали либералы, в то время приобретавшие все большую власть над русским общественным мнением. И только правые вдумчиво отнеслись к сообщению генерала Череп-Спиридовича и, убедившись в правильности его, говорили об еврейской опасности.

Замолчала наша печать и подробное освещение этой работы американских евреев, сделанное в зарубежье генералом А. Д. Нечволодовым в его книге, на французском языке, под названием: «Император Николай II и евреи». Полгода тому назад вопрос этот осмелился поднять В. В. Шульгин в своей нашумевшей книге «Что нам в них не нравится» (об антисемитизме в России). На стр. 269 он приводит, между прочим, содержание тех поучительных телеграмм, коими в начале революции обменялись Яков Шифф и глава кадетской партии Милюков.

«Позвольте мне в качестве непримиримого врага тиранической автократии, которая безжалостно преследовала наших единоверцев, поздравить через Ваше посредство русский народ с деянием, только что им блестяще совершенным, и пожелать вашим товарищам по новому правительству и вам лично полного успеха в великом деле, которое вы начали с таким патриотизмом. Бог да благословит Вас».

На эту телеграмму Якова Шиффа от 19 марта 1917 г. Милюков – тогда «министр иностранных дел», добившийся пропуска англичанами Лейбы Бронштейна (Троцкого) в Россию, – так ответил Шиффу¹⁶, роль которого в русско-японскую войну была ему, конечно, известна: «Мы едины с вами в нашей ненависти и антипатии к старому режиму, ныне сверженному; позвольте сохранить наше единство и в деле осуществления новых идей равенства, свободы и согласия между народами, участвуя в мировой борьбе против средневековья, милитаризма и самодержавной власти, опиравшейся на божественное право. Примите нашу живейшую благодарность за поздравления, которые свидетельствуют о перемене, произведенной благодетельным переворотом во взаимных отношениях наших двух стран».

По истечении четверти века и наша либеральная печать в лице «Возрождения» решилась, разбором английской книги о Шиффе, коснуться с исторической точки зрения одного из звеньев страшного вопроса о ненависти к Святой Руси всемирного еврейства, того вопроса, о котором правые неустанно твердят, подставляя себя под мстительные удары темной силы.

Прошлого пришлось коснуться под влиянием печальных дум о настоящем. Наблюдая происходящее кругом, понимаешь, что надо опять тревожно предупреждать о надвигающихся опасностях.

«Младотурки» существуют и поныне. Революция, правда, разбросала их. Некоторые, как, например, Поливанов, попристраивались у большевиков. Другие примкнули к Белому движению. Честолюбивые замыслы ими не оставлены и за рубежом; при помощи масонских лож им удалось восстановить свои ряды и приобрести новых сторонников. Видишь, как они снова стараются полонить душу, ум и волю нашего воинства, которое своими унижениями и страданиями так горько поплатилось за то, что не сумело дать им отпор, когда они отвращали его от верноподданнической присяги.

Вновь на поверхности оказались либералы, столкнувшие Россию в бездну, провалившие геройское Добровольческое движение. В течение короткого срока они покаянно били себя в грудь, а затем принялись по-прежнему заниматься политиканством. Постепенно они позахватывали в зарубежье господствующие посты и источники казенных средств, после же кончины ими не поддержанного Великого Князя Николая Николаевича все более выявляют себя господами положения. Видны старания их оттянуть молодежь от здорового монархизма. Инженеры, юристы, принимающие деятельное участие в ярко политических, но либеральных организациях, зная презрение молодежи ко всему левому, проповедуют ей, что она должна быть аполитичной, внепартийной, не предрешать будущего строя России. Восстановлен столь повинный перед Родиной прогрессивный блок, всюду появляются старые знакомцы. Достаточно для этого вглядеться в тех лиц, кои направляют митрополита Евлогия.

И всю эту разлагательную, снова противо-монархическую работу, направленную к извращению естественной реакции русского народа в России и за рубежом, ведут нынешние продолжатели дела Якова Шиффа, имея в своем распоряжении масонов и их наймитов.

К осторожности зовем мы зарубежников. Опасайтесь волков в овечьих шкурах. Не верьте тем, кто раз обманул вас, – сознательно ли, по неразумию, самоуверенности, незнанию русской жизни. Раскройте глаза теперь же и увидите ложь и гниль масонства, Имки, евлогианства, софианства, внепартийных (на самом деле сугубо партийных) сообществ. Не ждите, пока либералы, погубив реакцию, будут впоследствии говорить о всем этом зле, содеянном ими в зарубежье, как теперь они повествуют о своих предреволюционных преступных организациях. Не дождитесь того, чтобы опять вам пришлось в покаянных письмах кого-либо из видных нынешних либералов-масонов читать: «Любопытно, что и в послереволюционный период и, в частности, в оценке реакционного движения правые снова оказались пророками, указывая на никчемность нас, либералов, на то, что мы снова все испортили...»

Опасаясь этих, еще горших разочарований, все искренно любящие Россию должны сплачиваться вокруг монархического самодержавного движения. Руководители этого движения не боятся именовать его реакционным, благо это соответствует и чаяниям многомиллионного русского народа, ненавидящего все, связанное с измучившей его революцией.

(Двуглавый Орел. Вып. 41. Париж. 14 27.11. 1930. С. 2040–2046.)

«Что основано на лжи, не может быть право. Учреждение, основанное на ложном начале, не может быть иное, как лживое. Вот истина, которая оправдывается горьким опытом веков и поколений»¹⁷.

Большевики чествовали память декабристов и награждали пенсиями потомков некоторых из этих бунтарей. Поступая так, они отдавали дань благодарности своим предшественникам. Теперь социалисты-большевики, руководясь теми же соображениями, собираются помянуть революцию 1905 г., наградившую Россию конституцией.

Издававшаяся в Берлине большевицкая газета «Новый мир» в 1921 г. писала: «Участь русской монархии была решена с первой уступки народу – с манифеста 17 октября... Через брешь, пробитую народом в 1905 г., вытекло все содержание монархии...»

Двадцатипятилетие этой «бреши», устроенной не народом, а многолетней подкопной работой всемирного масонства, управлявшего нашими либералами, могут с признательностью поминать те, кто по расчищенному для них пути пришли к власти в октябре 1917 г.

В течение столетия русские либералы стремились свергнуть Самодержавие и добиться установления конституционного строя. Их союзники – террористы – обрушивались на власть в лоб, чистою кровью верных слуг Царевых поливая путь освободительного движения. Либералы сапой взрыхляли землю и бросали семена ядовитых конституционных растений, взрощенных на Западе.

Давно определилось масонское происхождение тех, кто во времена «великой» французской революции посадил эти растения. Вредный дурман, исходивший от последних, все более ощущался на Западе. Отравленные им политиканы пропитывались лживостью сами и вносили обман, коварство, корысть во все проявления государственной и общественной жизни. Но все это не останавливало разрушительной работы наших либералов.

Не внимали они обличительным словам, давно прозвучавшим с двух крайних концов русской политической мысли об этом порождении злочестивой, кровавой французской революции.

К. П. Победоносцев, известный ученый и государственный деятель, писал в своем «Московском сборнике» в статье «Великая ложь нашего времени»: «Если бы потребовалось истинное определение парламента, надлежало бы сказать, что парламент есть учреждение, служащее для удовлетворения личного честолюбия и тщеславия и личных интересов представителей... На фронтоне этого здания (парламента) красуется надпись: «Все для общественного блага». Но это не что иное, как самая лживая формула; парламентаризм есть торжество эгоизма, высшее его выражение. Все здесь рассчитано на служение своему я. По смыслу, парламентской фикции, представитель отказывается в своем звании от личности и должен служить выражением воли и мысли своих избирателей, а в действительности избиратели в самом акте избрания отказываются от всех своих прав в пользу избранного представителя...»

Указав на порождаемое конституционным строем искусство играть инстинктами и страстями массы, на господство фразы, на бессилие избирателей перед навязываемой им волею партийных комитетов, на безответственность министров, К. П. Победоносцев говорил: «Больно и горько думать, что в земле Русской были и есть люди, мечтающие о водворении этой лжи у нас; что профессора наши еще проповедуют своим юным слушателям о представительном правлении как об идеале государственного учреждения; что наши газеты и журналы твердят о нем в передовых статьях и фельетонах, под знаменем правового порядка; твердят – не давая себе труда вглядеться ближе, без предубеждения, в действия парламентской машины. Но уже и там, где она издавна действует, ослабевает вера в нее; еще славит ее либеральная интеллигенция, но народ стонет под гнетом этой машины и распознает скрытую в ней ложь. Едва ли дождемся мы, но дети наши и внуки, несомненно, дождутся свержения этого идола, которому современный разум продолжает еще в самообольщении поклоняться».

К. П. Победоносцеву вторил известный революционер князь П. Кропоткин, имевший возможность на Западе наблюдать прелести конституционного строя.

«Не стану воспроизводить ужасной и омерзительной картины выборов, – писал князь Кропоткин в своей книге «Речи бунтовщика».– В буржуазной Англии и в демократической Швейцарии, во Франции и в Соединенных Штатах, в Германии и Аргентинской республике – везде повторяется одна и та же гнусная комедия... Не стану перечислять лживых программ, одинаково лживых, будь они оппортунистическими или социал-революционными, программ, которым не верит ни один из кандидатов, защищающих их с жаром, дрожью в голосе, с пафосом, достойным ярмарочного актера или сумасшедшего... Не стану приводить здесь сметы расходов по выборам – газеты нас хорошо знакомят с этим вопросом... Но довольно, оставим эту грязь! Есть ли хоть одна страсть, самая подлая, самая гнусная, которая не появилась бы на сцену в день „голосования“? Обман, клевета, лицемерие, ложь, самые низкие проявления человека-зверя – вот картина страны во время выборов. Это смрадное болото (парламент) вызывает отвращение у всех, близко стоящих к нему».

Тяжелая война России с Японией признана была нашими либералами самым удачным временем для решительного натиска против Самодержавия. Злодейские убийства их сподручными стойких стражей истинной Монархии – Великого Князя Сергея Александровича и министра внутренних дел В. К. Плеве – облегчали либералам их работу. Шумиха, поднятая ими в обществе и печати, беспорядки в войсках, забастовки – все это помогло масону С. Ю. Витте сделать ложный доклад Государю Императору о безнадежном якобы положении дел в государстве. 17 октября 1905 г. последовал Манифест о введении в России законодательных учреждений.

Государь Император и после этого не переставал считать Себя Самодержцем. Исходя из этого убеждения, Он весной 1906 г. лично изменил соответствующую статью новых Основных Законов, поднесенных Ему к подписи. И в последующие годы Государь Император несколько раз в законодательстве выявил Свою самодержавную волю. Но, увы, в широких кругах русского общества акт 17 октября был понят как установление конституционного строя. Дальнейшие же события все более указывали на то, что страшный яд введен в государственный организм России, и разрушение последнего началось.

«Недавно еще,– „свежо предание, а верится с трудом“, – серьезно обсуждали предложение в официальном обращении к власти заменить слова „русский народ“ словами „народы России“», – писал несколько лет тому назад в журнале «Путь» профессор Новгородцев, бывший кадет, сам бывший член Государственной думы первого созыва. Это кадет, историк Кареев измывался в стенах Государственной думы над словом «русский». Тогда же столп кадетской партии, Петрункевич, называл с думской кафедры патриотизм «отвратительным».

Возмущенный всем происходившим в Государственной думе – всего через полгода после Манифеста 17 октября,– депутат-волынец священник Концевич с насмешкой предлагал прибавить к вызывающему ответному обращению на приветствие Государя Императора: «Еще Дума желает, чтобы русский народ утратил свою самобытность, а Россия потеряла бы и самое имя свое». Проводимый большевиками террор вызывал одобрение в Государственных думах первых двух созывов. Накануне открытия первой Государственной думы кадетская партия, составлявшая ее ядро, заседая в Петрограде в Тенишевском училище под председательством еврея масона Винавера, шумно приветствовала аплодисментами известие о покушении на жизнь московского генерал-губернатора адмирала Ф. В. Дубасова¹⁸.

Проезжая по Неве мимо тюрем, где содержались убийцы разных степеней и будущие большевицкие деятели, перводумцы вопили «амнистия» и приветствовали их. Не к Государю Императору, призвавшему перводумцев к созидательной работе, прозвучали первые слова в «парламенте». К тем же преступникам обращено было приветствие депутатов.

«Долг нас обязывает, – говорил Петрункевич, – нас всех здесь собравшихся, первое наше свободное слово посвятить тем, кто своими страданиями, своей неволей и годами тюремных сидений проложил нам путь к свободе. Наше первое слово о них, о борцах за свободу, о мучениках за нее¹⁹. Мы требуем амнистии для них. К вам, избранным народной воли и первым охранителям ее, тянутся из тюрем, из каторги, из сибирского изгнания тысячи рук и требуют: „Амнистии, амнистии“, „Вы там – в народной Думе – ценою нашей борьбы и наших страданий. Помните нас!..“ И мы говорим: Амнистия! Амнистия всем борцам и мученикам за свободу!»

«Буря долго не смолкавших аплодисментов всей Думы покрыла слова Петрункевича»,– вспоминает С. Варшавский в статье своей «Первый русский парламентарий» («Возрождение». № 1116. 22 июня 1928 г.).

«Мало», – раздавалось через полтора месяца в стенах этого «законодательного» учреждения при оглашении министром внутренних дел П. А. Столыпиным длинного списка жертв террористов. Государственная дума отказалась выразить протест по поводу убийства в Севастополе доблестного адмирала Чухнина и учинения Савинковым в Севастополе же – при покушении на генерала Неплюева – бойни детей.

В стенах Государственной думы депутатами второго созыва подготовлялось цареубийство, и большинство этого «законодательного» собрания отказывалось выдать законной власти изменников. Депутаты четвертой Государственной думы участвовали в различных заговорах, имевших целью низвержение Государя Императора и устройство революции. Депутатская неприкосновенность облегчала этим «блюстителям законов» вершить их преступное дело.

Покойный присяжный поверенный Карабчевский в своих воспоминаниях «Что мои глаза видели» рассказывает, как руководитель партии трудовиков Керенский на совещании петроградских адвокатов призывал начинать революцию. «Поймите же наконец, – говорил Керенский, – что революция может удаться только сейчас, во время войны, когда народ вооружен, и момент может быть упущен навсегда» (с. 65).

Изменяя в японскую войну, добились конституции, изменяя в германскую войну, добивались и добились революции.

А. И. Гучков, член Государственного Совета по выборам, один из главных направителей прогрессивного блока, состоявшего из думцев и изменявших своему Государю сановников, в показаниях своих, данных Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, сознается – в то время (1917 г.) с гордостью – в своих преступлениях. Он всячески покровительствовал работе рабочей секции Военно-Промышленного комитета²⁰, в коем председательствовал. Гучков предупреждал членов секции об установленном за ними наблюдении со стороны Департамента полиции. Когда председатель секции Гвоздев был задержан, то Гучков добился; что его оставили под домашним арестом; на автомобиле Гучкова Гвоздев привозился в Промышленный комитет, где Гучков вел с ним ночные беседы.

Гучков говорил и о непосредственном своем участии в заговоре против Царя: «К вопросу об отречении Государя я стал близок не только в дни переворота, а задолго до него. Когда я и некоторые мои друзья в предшествующие перевороту месяцы искали выхода из положения, мы полагали, что в каких-нибудь нормальных условиях, в смене состава правительства и обновления его общественными деятелями, обладающими доверием страны, в этих условиях выхода найти нельзя, что надо идти решительно и круто, идти в сторону смены носителя верховной власти». План Гучкова заключался в том, чтобы «захватить по дороге между Ставкой и Царским Селом Императорский поезд, вынудить отречение, затем одновременно, при посредстве воинских частей, на которые здесь, в Петрограде, можно было рассчитывать, арестовать существующее правительство, и затем уже объявить как о перевороте, так и о лицах, кои возглавят собою правительство».

«Общественное мнение единодушно признало 1 ноября 1916 г. началом русской революции»,– писал в своих воспоминаниях Милюков. В этой своей речи глава конституционно-демократической (кадетской) партии, как известно, с кафедры Государственной думы сознательно лгал, обвиняя в измене Государыню Императрицу Александру Феодоровну.

Предав Россию и справляя в апреле 1917 г. шабаш, наши конституционалисты, – нарушители Божеских и человеческих законов,– открыто хвастались тем, что устроили в России революцию.

Председатель четвертой Государственной думы, бывший кавалергард, камергер Высочайшего Двора, М. В. Родзянко, так начал свою речь на заседании депутатов четырех Дум: «Одиннадцать лет назад, в памятный день 27 апреля, впервые раздалось свободное слово первых избранников русского народа. Они сделали почин реального осуществления закона, основанного на лозунге: братство, равенство и справедливость, который только ныне, однако, может быть проведен в жизнь. Они впервые в этом зале громко, на всю Россию предъявили требование о политической амнистии всем тем политическим деятелям, которые вели борьбу во имя свободы и равенства народов. (Аплодисменты.)». «При выборах в четвертую Государственную думу правительство употребило невероятные усилия, чтобы сделать ее себе послушной. Вначале разрозненная и не имеющая определенного большинства, она сумела сплотиться при первом грозном призраке надвигающейся опасности на русское государство и без колебания решилась на переворот, когда это сделалось ясной и существенной необходимостью для спасения Родины». «Господа! Государственная дума четвертого созыва, возглавившая революционное движение, считала, что она оберегает честь и достоинство России, которые так долго попирались старым отжившим режимом».

Председатель второй Государственной думы Ф. А. Головин приветствовал товарищей слева – социал-демократов думцев, сосланных в Сибирь за работу «для счастья и свободы России». Он говорил, что «семена, посеянные первой Думой, дали здоровые всходы, и ни Столыпин, ни закон 3 июня не могли помешать этим всходам. Теперь мы являемся свидетелями их бурного, безудержного роста, сулящего небывалый урожай».

Иудо-масон Μ. М. Винавер, признав, что четвертая Дума 27 февраля 1917 г., во главе со своим председателем, первой стала на революционный путь, так приветствовал депутатов четвертой Думы от имени депутатов первой: «И да будет позволено нам, которых слишком большая пропасть разделяла от тех групп, которые господствовали после разгона второй Думы,– да будет позволено нам откровенно сказать, что мы челом бьем той революционной палате, которая первая приняла на себя удары старого режима».

Гучков, признав, что народное представительство «духовно подготовило страну к великому и спасительному акту государственного переворота», говорил: «Если самый акт переворота,– свержение старой власти, – здесь, в центре, был совершен иными силами, лишь при участии народного представительства, то закрепление этого акта, его высшая санкция, его всенародное, единодушное, радостное и сознательное признание во всей стране – и в тылу, и на фронте, явилось результатом той мужественной и патриотической позиции, которую приняли народные представители в борьбе за власть, за спасение родины».

«...Нам от этой революции не отречься. Мы с ней связаны, мы с ней спаялись и за нее несем моральную ответственность», – возглашал В. В. Шульгин, бывший националист, затем видный руководитель прогрессивного блока.

Через четыре года после революции Г. Ландау (Алданов) писал в берлинской газете «Руль» (№ 142): «Ставить государственный максимализм целью изнемогшему от войны народу, когда нужна диктатура, бороться за парламентаризм и идти на революционный переворот с целью усиления власти во время небывалого военного напряжения, не терпящего ни передышки, ни отлагательства, – не безнадежная ли обреченность сказывается в этих противоречиях?»

Обреченность составляет сущность конституционного строя. Парламентарии четвертой Государственной думы шли по следам своих предшественников. Чуждый России представительный строй западного образца завоеван был изменой во время русско-японской войны. Попранием закона, попыткой взорвать государство ознаменовали себя депутаты первой Государственной думы, выпустившие Выборгское воззвание. Заговорщиков, пытавшихся убить Помазанника Божия, прикрывало большинство второй Государственной думы. Младотуретчина, ярко олицетворяемая честолюбивым, злобствующим против Государя Императора Гучковым, отравила последующие составы нашего горе-парламента и завершилась государственной изменой.

Созданная для составления и охранения законов, Государственная дума занималась подрывом основ законов. Важнейший же за время ее бытия закон – земельный – проведен был Высочайшим указом 9 ноября 1906 г., и законодательным учреждениям, при последующем рассмотрении этого закона, приходилось считаться с тем, что мудрое повеление Самодержца пустило уже крепкие корни в жизнь.

«Народное» представительство, задорное, заговорщическое, бунтарское, изменническое в своих отношениях к законному Монарху, сразу превратилось в послушного исполнителя велений революционного правительства и бесславно, незаметно покончило свое существование летом 1917 г.

Большевики, открывая музей революции 1905 г., помянут, наверное, тех, кто расчистил им путь, но признан был ими мавром, более не нужным. Недавно, впрочем, они милостиво оттенили заслуги одного из мавров: кадет, революционный историк Кареев награжден был советской властью пенсией.

Сами мавры торжественно поминали в Париже память первого председателя Государственной думы Муромцева. Церковь на рю Дарю собрала в этот день в свои стены остатки наших парламентариев. Митрополит Евлогий, когда-то правый националист, пожелал показать особенное внимание своим теперешним политическим единомышленникам и поминал того, кого Милюков кощунственно сравнил с Иверской иконой.

Мы, монархисты, вспоминая этот трагический юбилей, должны желать, чтобы Россия навсегда освободилась от прогнившего всюду конституционного образа правления, принесшего нашей Родине столько зла. С особенным молитвенным чувством должны мы поминать великого стоятеля за Самодержавие, Государя Императора Александра III, в немногих строках своего письма к Победоносцеву (12 марта 1883 г.) сказавшего столько правды:

«Что касается конца Вашего письма, то Вы меня знаете, пока я жив и Богу угодно будет, чтобы я оставался на моем тяжелом посту, на котором Он Сам меня поставил, не допущу я этой лжи на Святой Руси, в этом будьте уверены: я слишком глубоко убежден в безобразии представительного выборного начала, чтобы когда-либо допустить его в России в том виде, как оно существует во всей Европе. Пусть меня ругают и после моей смерти будут ругать, но, может быть, и наступит тот день, когда и добром помянут».

Проникнемся надеждой на то, что этим сознанием Царя-Миротворца первее всего проникнется Тот, Кому Господь, в час спасения России, вернет Трон Самодержцев Всероссийских.

14 (27 октября) 1930 г.

(Двуглавый Орел. Вып. 16. Джорданвилль. 23.2 7.3. 1928. С. 10–12.)

«Все начинай с благословения Божия и до издыхания будь верен Государю и Отечеству». «Бог нас водит: Он нам генерал». «Святый храм – твердыня доблести неодолимая. Что дерево без корня, то почитание ко власти земной без почитания ко власти Божией: воздай честь Небу, потом Земле». «Дух укрепляй в вере отеческой православной: безверное войско учить – что железо перегорелое точить. Тонка щетина, да не переломишь; так чудо-богатыри – покой, опора и слава отечества; с нами Бог!» «И великие дела криводушных гаснут». «Победи себя – будешь непобедим».

Этими поучениями великого Суворова заканчивает генерал Π. Н. Краснов свою превосходную книгу «Душа армии». В основу книги положены сообщения о военной психологии, прочитанные Π. Н. Красновым в Париже на Военно-научных курсах, по воле Великого Князя Николая Николаевича создавшихся и поддерживаемых средствами, отпускаемыми Его Императорским Высочеством.

Настольной должна быть эта книга у каждого военного, у каждого русского юноши, не угасившего в себе чувства любви к Родине и верящего, что ему должно будет послужить ей.

* * *

«Душа армии»... Армия... Российская Императорская армия... Каждый год, когда наступают февральские и мартовские дни, приходит годовщина подлой, изменнической революции, со жгучей болью, после первой мысли о Государе Императоре, думаешь о нашем воинстве, так постыдно принесенном в жертву кровожадному красному идолищу.

Красота и гордость старой России – ее армия. Где только не побывали победоносные русские воины, где не развевались священные знамена, не звучали русские марши! Бесчисленны подвиги ратных людей, имевших вождями великих полководцев. Славна стародавняя история хранивших свои традиции полков. От фельдмаршала до солдата – вся мощная, прекрасная военная семья выковывала величие и славу Императорской России.

И все это сокрушено было одиннадцать лет тому назад. Заговор всемирных- злодеев – иудо-масонов и непосредственная работа русских «братьев», гнилость и дряблость нашего общества, измена кучки военных – привели к свержению Помазанника Божия. Отняли Верховного Вождя, рухнула армия.

Как и все в России, армия держалась Царскою Властью. К пониманию этого приходят и те люди, которые всю свою жизнь боролись с русской Монархией, с Домом Романовых, Россию возвеличивших.

Прекрасная книга Π. Н. Краснова вызвала у А. Амфитеатрова такое мудрое, искреннее признание. Он в своих рассуждениях идет дальше монархиста Краснова. Последний, справедливо бичуя русское общество 1914–1917 гг., срезавшееся на экзамене по патриотизму, противополагает ему общество времен Отечественной войны 1812 г. А. Амфитеатров с этим не согласен. Общество, народ и в то время были недостаточно патриотичны.

«Бесспорную патриотическую цельность,– пишет он, – представляла собою, – несмотря на свои технические недостатки, отвратительное интендантство и, в большинстве, плохое командование, – только армия, благодаря сплоченности дворянского офицерства, воспитанного традициями суворовского духа, и (это тоже нелишнее помнить, хотя часто забывают или даже отрицают) железной гатчинской дисциплине²¹. Ее суровость – до жестокости, а, в крайних „аракчеевских“ злоупотреблениях, даже и до свирепости– оставила в истории мрачную память. Тем не менее она в лицах Императора Павла и Его четырех Сыновей сдержала и подтянула „екатерининских орлов“ и „чудо- богатырей“, как раз вовремя, чтоб они, избалованные традиционным успехом, не распустились в „негодницу“. Отечественная война была выиграна главнокомандующим суворовской школы, умевшим вдохнуть ее живительный гений в автоматическую мощь питомцев гатчинской машинальной дрессировки» («Возрождение». № 904).

«Душа» Российской армии – это обаяние, сила, величие духа, царственный подвиг, от Петра, Елисаветы и Екатерины перешедшие к Государям «гатчинского» учения, а от них к их славным Потомкам.

В феврале-марте 1917 г. душа отлетела, армия стала хиреть и погибла. Страден был дальнейший путь военных, оставшихся без Государя Императора. Ненавидя все старое, величавое, революционеры с особою ревностью занялись изничтожением внутренней силы армии, бытием своим связанной с этим старым. Ежечасное столкновение со всеми видами разнуздавшейся человеческой подлости, издевательства, муки, смерть – вот голгофа нашего осиротевшего воинства.

Знамя... Полковой мундир... Приказ... Все это, в главах под такими названиями, образно и сильно начертанное Π. Н. Красновым в его книге, – подверглось осмеянию, уничтожению.

«Знамя, – учили мы солдат в старой Императорской Армии,–пишет Π. Н. Краснов,– есть священная воинская хоругвь, под которою собираются все верные своему долгу воины и с которою они следуют в бой со врагом. Знамя должно напоминать солдату, что он присягал служить Государю и Родине до потери самой жизни».

И эти знамена, видевшие славу России, верные воины должны были тайком прятать у себя, на Родине, или вывозить их за рубеж, дабы не допустить их поругания.

Полковой мундир – оскорбляемый с февраля, часто служил основанием для получения смертного приговора от взрощенных февралистами большевиков. Приказ – извратило с первых дней своего появления «временное правительство», кощунствовали над ним главковерх Керенский и его преемники иудо-коммунисты.

И, помня все это, – в дни мрачной годовщины преклоняешься перед нашим воинством. Отданное либералами на растерзание обезумевшей толпе, русское офицерство и лучшие из солдат нашли в себе силу не пасть духом. При первой же возможности начали они неравную борьбу с поработителями Родины.

Только история по-настоящему, спокойно, честно и правдиво оценит всю величину подвига «белого» воинства, лягать которое находится теперь столько желающих. И та же история опишет ту жуткую трагедию, участниками коей явились русские воины, оставшиеся в тисках сатанинской власти.

Нам же, современникам, довелось видеть и подвиг, и страдания верных сынов России, до последней возможности сражавшихся с иудо – коммунистами. И по настоящий день видим, как рассеянные по всему миру, но духовно спаянные, мужественно тянут свою лямку эти люди, готовые в ответственный час вновь выступить для освобождения Родины.

Увы, и теперь, как одиннадцать лет тому назад, имеются в этой прекрасной среде отдельные иуды-предатели. Как и тогда, выполняют они задания иудо-масонства. Но по мере разоблачения их хозяев выявляется и их преступная деятельность.

Толща же военная здорова, чутка, определенна. В этом отношении глубоко отрадное впечатление произвело на зарубежье патриотическое выступление 105 офицеров, обратившихся к митрополиту Евлогию и заставивших его выявить свое непротивленство в отношении большевиков.

Верится, что пройдут страшные годы. Россия воскреснет. Возродится «душа» армии – ее монархическая сущность. И, вылечившись от дурмана «аполитичности», русское христолюбивое воинство проникнется патриотизмом великого Суворова, восклицавшего:

«Родство и свойство мое с долгом – Бог, Государыня, Отечество! Горжусь, что я Русский...» «Все начинай с благословения Божия и до издыхания будь верен Государю и Отечеству».

(Двуглавый Орел. Вып. 12. Берлин. 15 28.7. 1921. С. 13–23.)

Сегодня день памяти Преподобного Сергия Радонежского, этого великого молитвенника за Землю Русскую.

Обитель Святыя Троицы... Великий Князь Димитрий Донской... Благословляемые Святителем иноки Пересвет и Ослябя, погибающие на Куликовом поле, сражаясь за Веру, Государя и Родину.

* * *

Вспоминаешь эти величайшие события русской истории.

Но наряду с этими светлыми мыслями мрачно напоминают о себе впечатления совсем другие... Только что прочел документ: «Бумаги Н. В. Рузского, касающиеся пребывания Государя Императора Николая II в Пскове в феврале-марте 1917». Так сухо гласит сборник тех разговоров по прямому проводу, которыми разрешались судьбы Великой Империи.

Москва, Псков, Петроград... Благородный, чистый сердцем Монарх, превыше всего ставящий интересы безгранично Им любимой Родины... Камергер Высочайшего Двора Родзянко, приветствующий революционные войска... Генералы Алексеев, Рузский, с легкостью отказывающиеся от своего Государя.

* * *

В двадцатых числах февраля 1917 г. Государь Император, оставив в Царском Селе больными Наследника Цесаревича и Августейших Дочерей, отбыл в Могилев в Действующую армию. Через несколько дней по данному сигналу в Петрограде начались беспорядки. Правительство, затравленное Государственною думою и пресловутой общественностью, действовало вяло; военные власти не предпринимали решительных мер.

Только 27 февраля начальник Штаба Верховного Главнокомандующего генерал-адъютант Алексеев в разговоре своем по прямому проводу с начальником Штаба Северного фронта генералом Даниловым предложил Главнокомандующему этим фронтом отправить в Петроград два кавалерийских полка, два пехотных полка и одну пулеметную команду Кольта для Георгиевского батальона, который двинут из Ставки. Весь этот отряд должен был поступить в распоряжение генерал-адъютанта Иванова, назначенного главнокомандующим Петроградским военным округом.

С принятием этой меры значительно запоздали, и уже 28 февраля в 13 ч. 50 м. по всей России была послана нижеследующая телеграмма, которая дала толчок к совершению повсюду революционного переворота, укреплявшего солдатский бунт, вспыхнувший в Петрограде:

«По всей сети: всем начальствующим – военная.

По поручению Комитета Государственной думы сего числа занял Министерство путей сообщения и объявляю следующий приказ Председателя Государственной думы: Железнодорожники. Старая власть, создавшая разруху всех отраслей Государственного Управления, оказалась бессильной. Государственная дума взяла в свои руки создание новой власти. Обращаюсь к вам от имени отечества, от вас зависит теперь спасение Родины; она ждет подвига. Движение поездов должно производиться непрерывно с удвоенной энергией. Слабость и недостаточность техники на русской сети должны быть покрыты вашей беззаветной энергией, любовью к родине и сознанием важности транспорта для войны и благоустройства тыла. Председатель Государственной думы Родзянко. 28 февраля 1917 г. Член вашей семьи, твердо верю, что вы сумеете ответить на этот призыв и оправдаете надежды на вас вашей родины. Все служащие должны оставаться на своем посту. Член Государственной думы Бубликов».

1 марта тот же Родзянко телеграфировал Главнокомандующему армиями Северного фронта:

«Временный Комитет Членов Государственной думы сообщает Вашему Высокопревосходительству, что ввиду устранения от управления всего состава бывшего Совета министров правительственная власть перешла в настоящее время к Временному Комитету Государственной думы. Председатель Государственной думы Родзянко».

Того же 1 марта Петроградское телеграфное агентство рассылало следующие телеграммы, устанавливающие формирование правительства революционным путем:

«От Временного Комитета Государственной думы: Временный Комитет членов Государственной думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного общественного порядка, сознавая всю ответственность принятого им решения. Комитет выражает уверенность, что население поможет ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием. Председатель Государственной думы Михаил Родзянко. Подписано 27 февраля 1917 г. Печатается по распоряжению Временного Комитета Государственной думы. Временное заведование Петроградским Телеграфным Агентством возложено, по поручению Временного Комитета Государственной думы, на члена Государственной думы Г. Д. Гронского».

«27 февраля ровно в полночь окончательно организовался Исполнительный Комитет Государственной думы следующего состава: Родзянко, Керенский, Чхеидзе, Шульгин, Милюков, Коновалов, Дмитрюков, Ржевский, Шидловский, Некрасов, Львов».

В это время Государь Император был в пути ко Пскову.

Генерал Лукомский 1 марта в 17 ч. 15 м. сообщил говорившему с ним по аппарату из Пскова Генерального штаба подполковнику Сергеевскому, для доклада Его Величеству, в числе прочего, следующее:

«Адмирал Непенин доносит, что он не признал возможным протестовать против призыва Временного Комитета. Таким образом, Балтийский флот признал Временный Комитет Государственной думы».

Государь еще не доехал до Пскова, а вслед Ему посылается Алексеевым телеграмма за № 1865 о том, что настоятельно требуется назначение ответственного министерства с Родзянко во главе. В депеше этой, между прочим, говорится:

«Поступающие сведения дают основание надеяться, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще могут остановить всеобщий развал и что работа с ними может пойти, но утрата всякого часа уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайними левыми элементами».

2 марта в 22 ч. 30 м. генерал Данилов телеграфирует в Могилев, что Государь прибыл в Псков.

Вместо того чтобы усилить стягивание войск против взбунтовавшегося Петроградского гарнизона, генерал Рузский 2 марта испрашивает Высочайшее соизволение на возвращение направленных на станцию Александровскую войск обратно в Двинский район, а кроме того, самостоятельно посылает следующие телеграммы:

«Ставка – полковнику Тихменеву. 933/п. Главкосев при существующей обстановке не считает возможным сосредоточение железнодорожных батальонов к Пскову, прибытие коих может лишь осложнить обстановку. Для обеспечения движения литерных поездов будут приняты меры по выяснении их маршрута. 2 марта 1917 г. № 6166. Данилов».

«Генкварверху. 1868. Государь Император отдыхает, и поэтому испрошение в отношении войск Западного и Юго-Западного фронта может последовать только утром. Предварительно испрошения у Государя Императора разрешения возвратить наши войска Главкосевом было отдано самостоятельное распоряжение задержать войска на станции. Сообщается на случай, если эту же меру будет сочтено возможным применить в отношении войск Западных фронтов распоряжением Ставки. 2 марта. 24 ч. 30 м. Данилов».

2 марта в 3 ч. 30 м. генерал Рузский начинает разговор по прямому проводу с Родзянко сообщением того, что Его Величество ожидал приезда его, Родзянко. Генерал Рузский просит уведомить о причинах отсрочки прибытия. На это он, между прочим, получает столь характерный ответ:

«...Мой приезд может повлечь за собой нежелательные последствия, невозможность оставить разбушевавшиеся народные страсти без личного присутствия, так как до сих пор верят только мне и исполняют только мои приказания».

В дальнейшем разговоре Родзянко остается верен себе. Он считает нужным и напугать, говоря, что наступила одна из «страшнейших революций», тогда как, по теперешним признаниям самих возглавителей бунта, и они и войска трепетали, ожидая подхода верных войск. Тут и упоминания о том, что «он» предупреждал, что «ему» пришлось взять революционное движение в свои руки, и признание того, что по «его» распоряжению были заключены в Петропавловскую крепость министры. Далее следует угроза: «династический вопрос поставлен ребром».

«...Еще раз повторяю, – говорит он, – ненависть к Династии дошла до крайних пределов, но весь народ, с кем бы я ни говорил, выходя к толпам и войскам, решил твердо войну довести до победного конца и в руки немцам не даваться».

«Присылка генерала Иванова с Георгиевским батальоном только подлила масла в огонь и приведет только к междоусобным сражениям, так как сдержать войска, не слушающие своих офицеров и начальников, нет решительно никакой возможности; кровью обливается сердце при виде того, что происходит. Прекратите присылку войск, так как они действовать против народа не будут. Остановите ненужные жертвы».

«...Время упущено и возврата нет, повторяю вам еще раз. Народные страсти разгорелись в области ненависти и негодования, наша славная армия не будет ни в чем нуждаться, в этом полное единение всех партий, и железнодорожное сообщение не будет затруднено. Надеемся также, что после воззвания Временного правительства крестьяне и все жители повезут хлеб, снаряды и другие предметы снаряжения».

Заканчивает Родзянко свой разговор следующим определенным указанием на неизбежность отречения:

«Николай Владимирович, не забудьте, что переворот может быть добровольный и вполне безболезненный для всех, и тогда все кончится в несколько дней, одно могу сказать – ни кровопролития, ни ненужной жертвы не будет. Я этого не допущу».

О необходимости отречения начинают говорить и высшие военные чины. В 9 ч. утра 2 марта генерал Лукомский говорит генералу Данилову:

«Прошу тебя доложить от меня генералу Рузскому, что, по моему глубокому убеждению, выбора нет и отречение должно состояться».

Через час же после этого разговора ближайшее и доверенное Государю Императору лицо, генерал Алексеев, рассылает всем Главнокомандующим фронтами следующую телеграмму:

«Его Величество находится в Пскове, где изъявил свое согласие объявить Манифест, идти навстречу народному желанию, учредить ответственное министерство перед палатами и поручить Председателю Государственной думы образовать кабинет. По сообщении этого решения Главкосевом Председателю Государственной думы, последний в разговоре по аппарату в 3½ ч. 2 марта ответил, что появление такого манифеста было бы своевременно 27 февраля, в настоящее же время этот акт является запоздалым, что ныне наступила одна из страшных революций, сдерживать народные страсти трудно – войска деморализованы. Председателю Государственной думы хотя пока и верят, но он опасается, что сдержать народные страсти будет невозможно, что теперь династический вопрос поставлен ребром и войну можно продолжать до победного конца лишь при исполнении предъявленных требований относительно отречения от Престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича. Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные на том, что существование армии и работа железных дорог находятся фактически в руках Петроградского временного правительства. Необходимо спасти Действующую армию от развала, продолжать до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и судьбу Династии нужно поставить на первом плане, хотя бы ценой дорогих уступок. Если вы разделяете этот взгляд, то не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданнейшую просьбу Его Величеству через Главкосева, известив меня. Повторяю, что потеря каждой минуты может стать роковой для существования России и что между высшими начальниками Действующей армии нужно установить единство мысли и целей и спасти армию от колебаний и возможных случаев измены долга.

Армия должна всеми силами бороться с внешним врагом, и решения относительно внутренних дел должны избавить ее от искушения принять участие в перевороте, который более безболезненно совершится при решении сверху. 2 марта 1917 г. 10 ч. 15 м. № 401 872».

Для того чтобы не понять, так как понимать такие явления нельзя, а разъяснить последовавшие ответы, надо указать, что Гучков, кн. Львов и целая плеяда видных «общественных деятелей» в течение долгого времени объезжали на фронтах высших военных начальников и, клевеща на Государя и, в особенности, на Государыню, подготовляли почву к восприятию ими переворота.

Ответы поэтому были быстрые. Уже в 14 ч. 30 м. того же дня Алексеев телеграфирует Государю следующие сообщения:

«Прошу Вас доложить Государю Императору мою всеподданнейшую просьбу, основанную на моей преданности и любви к Родине и Царскому Престолу, что в данную минуту единственный исход, могущий спасти положение и дать возможность дальше бороться с внешним врагом, без чего Россия пропадет,– отказаться от Престола в пользу Государя Наследника Цесаревича при регентстве Великого Князя Михаила Александровича. Другого исхода нет, необходимо спешить, дабы разгоревшийся и принявший большие размеры народный пожар был скорее потушен, иначе повлечет за собой неисчислимые катастрофические последствия. Этим актом будет спасена и сама Династия в лице законного Наследника. Генерал-адъютант Брусилов».

«Ваше Императорское Величество, начальник штаба Вашего Величества передал мне обстановку, создавшуюся в Петрограде, в Царском Селе, в Балтийском море и в Москве, и результат переговоров генерал-адъютанта Рузского с Председателем Государственной думы. Ваше Величество, на армию в настоящем ее составе при подавлении внутренних беспорядков рассчитывать нельзя. Ее можно удержать лишь именем спасения России от несомненного порабощения злейшим врагом Родины при невозможности вести дальнейшую борьбу. Я принимаю все меры к тому, чтобы сведения о настоящем положении дел в столицах не проникали в армию, дабы оберечь ее от несомненных волнений.

Средств прекратить революцию в столицах нет никаких. Необходимо немедленное решение, которое могло бы привести к прекращению беспорядков и к сохранению армии для борьбы против врага. При создавшейся обстановке, не находя иного исхода, безгранично преданный Вашему Величеству верноподданный умоляет Ваше Величество, во имя спасения Родины и Династии, принять решение, согласованное с заявлением Председателя Государственной думы, выраженное им генералу Рузскому, как единственно, видимо, способное прекратить революцию и спасти Россию от ужасов анархии. Генерал-адъютант Эверт».

Сам Алексеев так заканчивает депешу:

«Всеподданнейше докладывая эти телеграммы Вашему Императорскому Величеству, умоляю безотлагательно принять решение, которое Господь Бог внушит Вам. Промедление грозит гибелью России. Пока армии удается спасти от проникновения болезни, охватившей Петроград, Москву, Кронштадт и другие города, но ручаться за дальнейшее сохранение военной дисциплины нельзя. Прикосновение же армии к делу внутренней политики будет знаменовать неизбежный конец войны, позор России и развал ее. Ваше Императорское Величество горячо любите Родину и ради ее целости, независимости, ради достижения победы соизволите принять решение, которое может дать мирный и благополучный исход из создавшегося более чем тяжкого положения. Ожидаю повелений. 2-го марта 1917 года № 1878».

В тот же день генерал Рузский в 14 ч. 50 м. получает такую телеграмму:

«Генерал-адъютант Алексеев передал мне преступный и возмутительный совет Председателя Государственной думы Вам на высокомилостивое Государя Императора решение даровать стране ответственное министерство и просил главнокомандующих доложить Его Величеству через Вас о положении данного вопроса в зависимости от создавшегося положения. Горячая любовь моя к Его Величеству не допускает в душе моей мириться с возможностью осуществления гнусного предложения, переданного Вам от Председателя Государственной думы. Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся Царя своего, задумал это Злодейство, а разбойная кучка людей, именуемая Государственной думой, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных целей. Я уверен, что армии и фронта непоколебимо стали бы за своего Державного Вождя, если бы не были призваны к защите Родины от врага внешнего и если бы не были в руках тех же государственных преступников, захвативших в свои руки источники жизни армии. Переходя же к логике разума и учтя создавшуюся безвыходность положения и непоколебимо верноподданный Его Величеству, рыдая принужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешним врагом является решение пойти навстречу уже высказанным условиям, дабы промедление не дало пищу предъявлению дальнейших, еще гнуснейших притязаний. Яссы, 2-го марта № 13317. Генерал Сахаров».

Позже поступает следующая депеша:

«С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные мне войска. В Ревеле положение критическое, но не теряю еще надежды его удержать. Всеподданнейше присоединяюсь к ходатайствам главнокомандующих фронтами о немедленном принятии решения, формулированного Председателем Государственной, думы. Если решение не будет принято в течение ближайших часов, то это повлечет за собою катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей родины. 23 час. 40 мин. 2-го марта 1917 года № 260. Вице-адмирал Непенин».

Прочтя все эти телеграммы, и колеблющиеся монархисты поймут наконец, как глубоко неправы были они, бросая даже малейший упрек Государю за то, что он решил оставить Престол. Все главнокомандующие отреклись от Него. Мог ли Он опереться на войска? Конечно да. На это указывает в своей столь благородно начатой телеграмме генерал Сахаров. Об этом говорит и пришедшая поздно депеша генерал-адъютанта Хана-Нахичеванского генералу Рузскому (3 марта, 14 ч. 45 м. № 2370):

«До нас дошли сведения о крупных событиях. Прошу Вас не отказать повергнуть к стопам Его Величества безграничную преданность гвардейской кавалерии и готовность умереть за своего обожаемого Монарха».

Но и из этой именно телеграммы видно, что и от войск, и от верных военачальников другие неверные скрывали истину. Для того чтобы раздавить эту гидру измены, надо было удалить всех главнокомандующих, произвести серьезные передвижения войск. И все это во славу торжествовавшего бы врага... Подымись вопрос о жизни, Государь не остановился бы ни перед чем. Но тут в Его представлении вопрос шел о России, об опасности для боевого фронта. И тогда у Него не было колебаний...

Из записи Рузского видно, что «после доклада Его Величеству телеграммы Алексеева и главнокомандующих всех фронтов» Государем были составлены следующие две телеграммы:

«Председателю Государственной думы. Нет той жертвы, которую Я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной Матушки-России. По сему Я готов отречься от Престола в пользу Моего Сына, с тем чтобы оставался при Мне до совершеннолетия, при регентстве брата Моего Великого Князя Михаила Александровича. Николай».

«Наштаверх Ставка А. Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России Я готов отречься от Престола в пользу Моего Сына. Прошу всех служить Ему верно и нелицемерно. Николай».

Все эти телеграммы были задержаны распоряжением Государя, ввиду полученных сведений о выезде в Псков депутатов Думы.

В рассматриваемых бумагах нет изложения приема Государем Императором депутатов Шульгина и Гучкова. В свое время Шульгин описал этот прием в «Новом времени» и тогда даже не мог не сознаться в своем преклонении перед величием Монарха. В этой беседе, в его же изложении, ярко выделяется заданный Государем вопрос: ручаются ли они за то, что отречение успокоит Россию. И они... ответили утвердительно!

После этого ответа Государь подписал отречение от Престола в пользу Великого Князя Михаила Александровича.

Но и это уже не удовлетворяло Родзянко. 3 марта рано утром Рузский беседует с ним по прямому проводу.

«Здравствуйте, Ваше Высокопревосходительство,– начинает Родзянко. – Чрезвычайно важно, чтобы манифест об отречении и передачи власти Великому Князю Михаилу Александровичу не был опубликован до тех пор, пока я не сообщу вам об этом. Дело в том, что с великим трудом удалось сдержать более или менее в приличных рамках революционное движение, но положение еще не пришло в себя и весьма возможна гражданская война. С регентством Великого Князя и воцарением Наследника Цесаревича помирились бы, может быть, но воцарение его как Императора абсолютно неприемлемо. Прошу вас принять все зависящие от вас меры, чтобы достигнуть отсрочки».

Далее он же говорит:

«Вспыхнул неожиданно для всех нас такой солдатский бунт, которому еще подобных я не видал. Это, конечно, не солдаты, а взятые от сохи мужики, которые все свои мужицкие требования нашли полезным теперь заявить. Только слышно было в толпе: „земля и воля“, „долой династию, долой Романовых“, „долой офицеров“. И начались во многих местах избиения офицеров. К этому присоединились рабочие, и анархия дошла до своего апогея. После долгих переговоров с депутатами от рабочих удалось прийти только к ночи сегодня к некоторому соглашению, которое заключалось в том, чтобы было созвано через некоторое время Учредительное собрание, для того чтобы народ мог высказать свой взгляд на форму правления, и только тогда Петроград вздохнул свободно и ночь прошла сравнительно спокойно. Войска мало-помалу в течение ночи приводятся в порядок, но провозглашение Императором Великого Князя Михаила Александровича подольет масла в огонь и начнется беспощадное истребление того, что можно истребить. Мы потеряем и упустим из рук всякую власть, и усмирить народное волнение будет некому. При предложенной форме возвращение Династии не исключено и желательно, чтобы примерно до окончания войны продолжал действовать Верховный Совет и ныне действующее Временное правительство. Я вполне уверен, что при таких условиях возможно быстрое успокоение и решительная победа будет обеспечена, так как несомненно произойдет подъем патриотического чувства, все заработает в усиленном темпе, и победа, повторяю, может быть обеспечена».

В завершение он просит:

«В случае прорыва сведений о манифесте в публику и армию, по крайней мере, не торопиться с приведением войск к присяге». «К вечеру сегодня дам вам и всем главнокомандующим дополнительные сведения и буду два раза давать сведения о ходе дела».

Во исполнение этого «распоряжения» Родзянки посылаются следующие телеграммы:

«Главнокомандующим: Председатель Государственной думы Родзянко убедительно просит задержать всеми мерами и способами объявление манифеста, который сообщен этой ночью, ввиду особых условий, которые я вам сообщу дополнительно.

Прошу сделать распоряжение, ознакомив с манифестом только старших начальствующих лиц. Прошу ответа. 3 марта 1917 г. 6 ч. 45 м. Алексеев».

«Командарм 1, 5, 12 армии, комкор 4, 2 копия Спобскву, комфлоту Балтийского моря, Главковерху.

Приказываю во что бы то ни стало приостановить распространение разосланного ночью манифеста и во всяком случае не выполнять приведения к присяге. 3 марта 1917 года 8 час. 15 мин. Рузский».

Только 4 марта в 6 ч. 10 м. за № 12 748 Рузским было отдано распоряжение:

«Главкозап. Начфлот Балтийского, Наштаверху.

Отдаются распоряжения об опубликовании актов: первого – об отречении Государя Императора Николая Второго и второго – неизвестный манифест Великого Князя Михаила Александровича, также о рассылке войскам приказа Верховного Главнокомандующего за № 1».

Этим заканчивается позорное Псковское «действо». И каким ярким, светлым и чистым вырисовывается на этом серо-красном фоне облик Государя Императора Николая II.

* * *

С тех пор прошло четыре с половиной года.

Алексеев бесславно умер, убедившись в падении России, у которой отняли Царя, и развале армии, лишенной Верховного Главнокомандующего. Брусилов, пройдя через унижения перед Керенским, раненный во время восстания большевиков, в мирной обстановке кабинета, влетевшим в комнату снарядом, вынужден теперь служить у них. Эверт умер. Адмирал Непенин погиб в первые же дни бунта. Рузский был зверски замучен большевиками. Родзянко, пользующийся всеобщим презрением, блуждает по Сербии.

И невольно вспоминаются слова из молитвы за Царя: «Господь гневом своим смятет я, и снесть их огнь» (Псалом Давида 20).

5 июля православного стиля

(Старое время. 2-е изд. Белград. № 44. 18:3. 1924. С. 2–3; № 46. 20.3. 1924. С. 2–3; № 48. 22.3. 1924. С. 2–3; № 50. 25.3. 1924. С. 2–3; № 52. 27.3. 1924. С. 2–3; № 53. 28.3. 1924. С. 2–3.)

Это было в январские дни 1917 года... Так ясно помню стеклянную залу ресторана Донон на Мойке, гудящий говор сидевшей за столиками петроградской публики, незаметно скользящих лакеев – татар. И среди этой суеты сует мы, трое старых друзей, вели разговор, произведший на меня тогда огромное впечатление и часто поминаемый за годы лихолетья. Мои друзья были боевые офицеры. Более юный гвардеец только что приехал в Петроград с фронта. Встретил я его за несколько дней перед этим и был поражен, когда на мой вопрос, правда ли, что их полк будет охранять в Царском Селе Семью Государя, – он ответил, что, к счастью, чаша эта их миновала, а охрану будет нести Гвардейский Экипаж... Жутко стало мне тогда же, и вот я решил в дружеской среде продлить этот разговор. И, к ужасу нас двоих, давно уже ощущавших миазмы, которыми насыщались верхи столичного общества, – наш юный друг говорил те же безумные речи, верил всему распространявшемуся гнусному вздору и не сознавал, что летит в нравственную бездну, что в душе уже преступает присягу... Императрица ставилась им уже вне защиты от травившей ее интеллигентской черни и аристократических заговорщиков; исключение делалось лишь для Государя, верность которому он подтверждал, не понимая, что при успехе заговора погибнет и Государь. Мы двое упорно и горячо убеждали третьего, но без успеха. Доводы наши просто разбивались о затверделое, умело вдолбленное предубеждение.

С тяжелым чувством расстались мы... В тот день я еще яснее понял, как успешно подвинулась дьявольская работа темных сил, как мастерски удается им разложение главного врага революции – офицерства...

Более ста лет велась эта «работа». Окрыленные успехом французской революции, когда, по удостоверению историка Луи Мадлена, масонские ложи успели своевременно растлить офицерский корпус королевской армии, силы зла издавна запускали свои щупальцы и в нашу армию. Кое-чего им и удавалось достигнуть – бунт декабристов был плодом их работ. Но в огромном большинстве русского офицерства жили славные традиции безоговорочной преданности Царю. Идеи Пестелей и Рылеевых скользнули только по ничтожной частице офицерства. В дальнейшем революционеры пытались не раз захватывать в свою паутину военных, но жертвами их были лишь единицы. Слишком крепки были старые, добрые, передававшиеся из поколения в поколение понятия военной среды. Пришлось применить новые способы борьбы, удар стал направляться на подрывание самых основ воинского духа. В течение многих десятилетий в произведениях все более мельчавших писателей, в различных интеллигентских кружках, усиливаясь, развивались идеи антимилитаризма, все военное – зло высмеивалось, офицеры выставлялись недоучками, неудачниками, дармоедами. Служба в гвардии изображалась сплошным прожиганием жизни, служба в армии – беспросветным пьянством. Вся та огромная воспитательная и образовательная работа, которая велась офицерством в войсках, искусственно замалчивалась, оставалась для общества неведомой.

На взрыхленную уже почву попали ядовитые семена, брошенные в эпоху русско-японской войны. Далекую колониальную войну, всегда более затяжную и затрудненную, наши левые,– в лице одуревшего радикального студенчества доходившие до приветствий «микадо»,– постарались изобразить, как провал царского режима и попутно еще усилили антимилитаристскую работу. Играя на неудачах на фронте, используя неурядицы при эвакуации, революционеры пробовали в 1904–1905 гг. перейти и к открытым действиям. Местами бунтовали военные части, в особенности флот; выявился ряд красных офицеров, вроде казненного затем лейтенанта Шмидта, вынырнули даже красные генералы типа Наливкина, Холщевникова и др., революционером оказался фельдфебель Пажеского Корпуса Верховский, будущий сподвижник Керенского и большевиков. Но в основной своей массе офицерство оставалось при честном исполнении долга, выдвинуло таких твердых людей, как адмирал Дубасов, граф Келлер, адмирал Чухнин, генералы Орлов, Мин, Риман, Думбадзе, Гершельман, барон Меллер-Закомельский, Селиванов, Алиханов, Толмачев, Карангозов и др. При тогдашней растерянности правительственной власти часто только военные люди спасали положение. Сколько понимания долга, например, в телеграмме, отправленной 24 ноября 1905 г. комендантом крепости Кушки генерал-майором Прасоловым: «Всеподданнейше доношу Вашему Императорскому Величеству. Ввиду пропаганды среди войск некоторыми гражданскими лицами, состоящими на правительственной службе, направленной к свержению высших властей крепости, я объявил оную в осадном положении; прикосновенных к пропаганде лиц арестовал».

Редактор-издатель правой газеты «Киевлянин» Д. И. Пихно описывает свой разговор с охранявшим редакцию поручиком Миргородского полка в день опубликования Манифеста 17 октября 1905 г. Видя его в взволнованной задумчивости, г. Пихно спросил его, как он себя чувствует. Он ответил следующее: «Ничего не понимаю. Вчера вечером я получил наряд к вам и был очень доволен. А сегодня утром мой денщик вместе с булкой принес мне вот это», – и он жестом руки развернул по воздуху длинную полосу бумаги, на которой аршинными буквами было напечатано: «Конституция». «Ничего не понимаю, никаких инструкций от начальства не получал... Но – прибавил он совершенно просто, – если они нападут на редакцию, я буду стрелять» (Пихно Д. И. В осаде. С. 199). И, глубоко взволнованный всем происходящим, в особенности бездействием власти, старый политический деятель успокоился, поняв, что таковы все или огромное большинство офицерства. И не ошибся. Многие из честных слуг Государевых жизнью своею заплатили затем за верность присяге. Агенты заугольного убийцы Бориса Савинкова расправлялись с теми, кто стоял на пути разрушительной работы. По сделанному «Почаевскими известиями» подсчету с февраля 1905 г. по ноябрь 1906 г. убито было 124 офицера.

Разрушители России понимали причины тогдашних своих неудач. В издаваемых Милюковым в Париже «Последних новостях» за 1921 г. известный масон иудей М. Маргулиес в статье под заглавием «Талаат и Гучков» откровенно пишет: «В 1908 году, если не ошибаюсь, трое русских, я в том числе, решили съездить в Константинополь, чтобы познакомиться с техникой турецкого переворота, заставившего Абдул Гамида дать туркам конституцию. Неудача нашей революционной попытки 1904–1905 гг., удача турецкой, делали поездку поучительной. Мы запаслись в Париже рекомендательными письмами к Ахмет-Риза-бею, председателю турецкого парламента, и к Талаат-бею, видному руководителю комитета „Единение и прогресс“». Далее в статье этой рассказывается, как у Ахмет-Риза-бея они встретили не кого иного, как... А. И. Гучкова, тоже, очевидно, приезжавшего «учиться» и, как видно из дальнейшего, воспринявшего уроки впрок.

«Ученики» – люди, различные по темпераменту и по конечным целям, – принялись затем за работу. Одни – шли напрямик к революции, которая должна была прикончить ненавистную жидо-масонам и иудеям великую православную Монархию, другие – типа Гучкова – мечтали удовлетворить свое ненасытное честолюбие. Антимилитаризм развивался по-прежнему, но в особенности усилилось проникновение левых идей в офицерскую среду. Огромную помощь этой разлагающей работе оказало появление на государственном поприще государственной говорильни. В оскверненном дворце великолепного князя Тавриды революционеры, проходимцы и честолюбцы могли безнаказанно заниматься политическим шулерством. «Я смело могу сказать, что русско-японская война оказала скверную услугу нашим войскам – она научила их бояться выстрелов»,– кричал 23 июня 1906 г. с думской кафедры типичный «народный представитель» иудей Якубзон, ранее содержавший в Вильне шинок, а в указываемое время обличавший правительство за вызванный самими же иудеями погром в Белостоке. Так безнаказанно поносилась армия, яд неуважения к ней разносился по всему государству.

В той же Думе, захватив в свои руки комиссию государственной обороны, работали Гучковы и прочие честолюбцы. Умело задерживая нужные кредиты и затем через ½ года обрушиваясь на военное ведомство, якобы не сумевшее быстро использовать запоздалые ассигнования, проводя небольшие добавки ко внесенным правительством штатам и затем крича повсюду о сделанных Думою благодеяниях для офицерства, ухаживая за падкими к лести штабными генералами и полковниками, объединяясь с людьми типа генерала Поливанова,– наши доморощенные «младотурки» оказывали разлагающее влияние на офицерскую среду. «Надо помнить твердо и непреложно: русская армия и флот в гг. Гучковых не нуждаются, ибо припустить этих «деятелей» к тайникам государственного управления нашими вооруженными силами значит заведомо обречь Россию всем тем тягчайшим бедствиям, которые давно уже терзают несчастную Турцию и Португалию и в последнее время раздирают в клочья Китай. Да минует сия чаша Россию. Руки прочь, гг. Гучковы»,– писалось в 1912 г. в октябрьском номере правого журнала «Прямой путь» в пророческой статье «За кулисами гучковских махинаций».

Военные верхи втягивались в оппозиционную политику, кое-кого депутаты умели и запугивать; с думской кафедры Гучковы громили Великих Князей, печать высмеивала военщину, из дела братьев Коваленских создавалось мировое событие, близорукие люди вытравляли старые традиции из военно-учебных заведений, находились начальники, надеявшиеся сделать карьеру на борьбе с «цуканием», которое в течение многих десятилетий нисколько не мешало славной школе выпускать в армию доблестных офицеров.

Такую обстановку застала надвинувшаяся война... При приближении ее общество вдруг встрепенулось, сбросило наносную дурь, вспомнило, что, как и встарь, именно только «военщина» и сможет отстаивать честь и достоинство России. Так хорошо помню эти июльские вечера 1914 г. в тогдашнем Петербурге!.. Взволнованные толпы на Литейном, Невском вытаскивали из экипажей офицеров и генералов и качали их под пение патриотических песен...

Война... И с первых дней ее и в Восточной Пруссии и в Галиции стала литься благородная кровь русского офицерства. Гвардия, армия, кадровые офицеры и влившиеся в славные полки офицеры запаса, юноши, бросившие добровольно гражданское ученье, тяготившиеся каждым днем военной подготовки, проведенным не в боевой обстановке, – все одинаково сражались под теми знаменами, на которых изображены были: крест или икона, Двуглавый Орел и вензель Государев.

Смущенная, отброшенная, притаилась революционная клика; попрятались временно честолюбцы, стараясь погромче пропеть народный гимн.

Но война затягивалась, сроки ее превзошли все расчеты, прежде делавшиеся в обоих сражавшихся станах. В победы вклинивались и поражения. Русская армия, спасшая Париж, всею своею мощью ударившая на врага, должна была затем воспринять сильный обратный натиск неприятеля. Редели ряды, гибло лучшее, обученное, дисциплинированное воинство. Издергивались нервы, впервые встретившиеся с ужасами современной убийственной техники. Истощались снаряды, колоссальный расход которых не был предусмотрен специалистами во всех странах; спасая Париж, французы выпустили почти все свои запасы снарядов.

И вот началось то, что навсегда вписало позорнейшие страницы в историю русского освободительного либерального движения. Шантажируя на затруднениях и неудачах войска, пользуясь отвлечением правительственной энергии заботами о войне, либеральная общественность, вступив в союз с явными революционерами, решила атаковать самый Монархический строй.

Столь долго поджидавшие удобного случая темные силы, не раз в течение XIX века заносившие нож над Святою Русью, – решили, что приспело время нанести ей смертельный удар. Представлялась возможность покончить с той исконной Русской Властью, которая, одолевая все препятствия, твердо опираясь на вверенный ей Богом народ, сумела создать могучую Империю. В той изменнической игре, которая была затеяна с начала 1915 г., главным козырем должен был быть мозг армии – русское офицерство, о верность коего присяге за десять лет перед этим разбился натиск революции.

Ранее появления на фронте удушливых газов душа офицерства стала отравляться иным путем. Левые газеты – «Русское слово» Сытина, ныне пристроившегося к большевикам, кадетская «Речь», руководимая Милюковым и Гессеном, наводнявшая Южный фронт «Киевская мысль», в числе сотрудников которой был Троцкий – Бронштейн, и остальные газетные подголоски наводняли армию ложными, умело поданными сообщениями. Газетам вторили уклонившиеся от исполнения воинского долга, разъезжавшие с поездами и подарками, примазавшиеся к разным питательным пунктам, складам и пр. общественные деятели всевозможных мастей. Усталому, и физически и морально, офицерству разными тонами – то соболезнующим, то негодующим – напевалось: «Вы сражаетесь, мерзнете в окопах, ежеминутно рискуете жизнью, а преступное и бездарное правительство, не желающее считаться с воплощающим в себе все самое умное и способное – народным представительством и передовой интеллигенцией, ничего не делает для успеха ваших побед. Немцы засыпают вас снарядами, а вам их не дают. Министры мешают нашей общей работе с организованными, патриотически настроенными рабочими. Вы проливаете кровь за Царя, а Императрица-немка секретно сносится со Своими родственниками. Взгляните на разницу между казенными военными госпиталями и частными лазаретами, коими ведаем мы, общественные деятели».

Капля за каплей падали все эти клеветнические измышления на утомленный мозг офицерства, туманили его сознание, серой застилающей дымкой окутывали вековечные святые заветы.

Сидевшие в окопах честные бойцы не знали тогда открывшейся теперь всем истины – какой глубокой русской патриоткой была Государыня и какими ничтожными были всегда «излюбленные» деятели ошалевшей русской общественности, так ярко выявившие себя, когда они оказались у кормила власти. Не ведали офицеры и того, что правительство Государя напрягало все усилия и успешно, где только могло, приобретало снаряды, запасов которых хватило впоследствии на всю гражданскую войну. Помеха же, якобы устраиваемая правительством политиканам, заключалась в робком препятствовании Гучковым подготовлять из рабочих секций военно-промышленных комитетов революционные кадры будущих советов рабочих депутатов. Неизвестно офицерам было и то, что все общественные лазареты содержались на те же казенные деньги, но только расходовались они бесконтрольно, так как правительственный надзор считался «оскорблением» общественности. Ведь с истинной сущностью «земгоров» рядовой русский обыватель познакомился лишь в послереволюционные годы. Еще менее могли знать офицеры, что тот же недостаток снарядов остро переживался не только союзниками, но и Германией, лучше других держав подготовленной к войне и все же не предусмотревшей ее длительности и упорства. Указания на эти затруднения можно теперь найти в воспоминаниях многих немцев.

Но тогда всего этого наше офицерство знать не могло, его заставляли верить газетным извращениям и подвывавшей им общественной лживой молве.

...15 февраля 1917 г., то есть за две недели до начала переворота, Милюков вещал с кафедры Государственной думы: «Без воли народа, без его нравственной поддержки – победить невозможно, невозможно даже сражаться. Наш старый бюрократический режим мало думает об этой истине. Он занят исключительно борьбой с самим народом... Чувство патриотизма пробудилось в народе. Народ не позволит устаревшему строю парализовать дальше усилия защиты. Когда страна придет к убеждению, что при таком правительстве победить невозможно,– народ начнет побеждать помимо правительства, против правительства, – но он победит».

Какими дикими кажутся нам теперь эти демагогические фальшивые причитания. Но в то время они производили впечатление на армию – ведь слова эти произносил прославленный на всю Россию вождь «патриотического прогрессивного блока»...

В стане наших тогдашних противников в это самое время царило уныние и сознание безнадежности их положения. Они на себе испытывали результаты огромной положительной работы Императорского правительства, которую наши заговорщики изменнически скрывали от армии.

Мрачно обрисовывает генерал Людендорф положение Германии к концу 1916 г. «Россия,– говорит он,– в особенно широком масштабе занималась новыми формированиями. В своих дивизиях она оставила только по 12 батальонов, в батареях только по шесть орудий и из освобождавшихся таким образом четырех батальонов и седьмых и восьмых орудий каждой батареи формировала новые боевые единицы. Эта реорганизация давала ей большой прирост военных сил».

«Бои 1916 г. вызвали и на Восточном фронте очень значительное усиление военного снаряжения, преимущественно увеличение огнестрельных припасов. Россия перевела часть своих заводов в Донецкий бассейн, чрезвычайно подняв при этом их производительность. Поставка со стороны Японии все росла. С окончанием Мурманской дороги и других технических усовершенствований Сибирского пути должен был увеличиться подвоз из Японии, Америки, Англии и Франции.

Верховному командованию (германскому) приходилось считаться с тем, что подавляющее численное и техническое превосходство неприятеля в 1917 году будет ощущаться нами еще острее, чем в 1916 году. Оно должно было опасаться чрезвычайно ранних боев на Сомме и на других участках наших фронтов, боев, которых в конце концов могли не выдержать даже наши войска. И это тем несомненнее, чем меньше времени даст нам неприятель для отдыха и для подвоза военных материалов. Наше положение было необычайно тяжело и выхода из него почти не было. О собственном наступлении нам нечего было и думать, так как все резервы были необходимы для обороны. Надеяться на разложение одной из держав согласия было бесцельно. Наше поражение казалось неминуемым в случае, если бы война затянулась надолго. Ко всему этому наше продовольственное положение было чрезвычайно тяжелым именно для затяжной войны. Тыл наш также тяжело пострадал. С тревогой думали мы не только о наших физических, но и о моральных силах, тем более что мы не боролись с психикой врага при посредстве голодной блокады и пропаганды. Перспективы на будущее были чрезвычайно мрачны» (Эрих Людендорф. Мои военные воспоминания. Т. I. С. 292–294. Изд. Milan Auman. Югославия).

Генерал Людендорф и позже, в начале 1917 г., после провала ряда попыток начатия мирных переговоров, не видел благополучного для Германии выхода из создавшегося положения...

Но выход этот неожиданно нашелся. Те, кто больше всех кричали об «измене» Императрицы, возглавили вспыхнувший в феврале 1917 г. солдатский мятеж. Пришедший к дверям Таврического дворца, хлебнувший уже офицерской крови, шумливый, но трусивший ответственности бунт, наименованный – революцией, вышел из здания Государственной думы с горделивым видом.

«Государственная дума четвертого созыва, возглавившая революционное движение, считала, что она оберегает честь и достоинство России, которые так долго попирались старым отжившим режимом», – говорил Родзянко в заседании депутатов четырех Дум 27 апреля 1917 г. «Семена, посеянные первой Думой, дали здоровые всходы, и ни Столыпин, ни закон 3 июня не могли помешать этим всходам. Теперь мы являемся свидетелями их бурного, безудержного роста, сулящего небывалый урожай»,– вторил ему председатель второй Думы Головин. «Она (четвертая Дума) еще крепче связала себя в памятный день 27 февраля, когда вся палата, со своим председателем во главе, первая стала на путь революционный, который привел нас к нынешнему положению»,– возглашал тогда же виднейший масон иудей Винавер. И то же говорил «националист» Шульгин. Указав, что решительный сдвиг в работе Думы произошел летом 1915 г., когда Дума вынесла «суровое осуждение правительству в резолюции, составленной моим сотоварищем по фракции В. Бобринским», отметив, что, несмотря на существовавшую у многих депутатов боязнь революции во время войны, «даже не желая этого, мы революцию творили», Шульгин говорил: «Поэтому, господа, нам от этой революции не отречься. Мы с нею связались, мы с ней спаялись и за нее несем моральную ответственность» («Русское слово». № 94. 28 апреля 1917 г.).

Глава российских младотурок, член Государственного Совета по выборам А. И. Гучков, все время именовавший себя конституционным монархистом, в дни революции активно вел борьбу с доблестным полковником А. П. Кутеповым и другими офицерами, сражавшимися с бунтовщиками. «Он (Гучков) положил первый камень той победы, с которой наша обновленная и возрожденная армия выйдет из настоящей великой борьбы», – возглашал Милюков 2 марта 1917 г. в Екатерининском зале Таврического дворца...

«...Гучков – человек действия. И вот теперь, когда я в этом зале говорю с вами,– Гучков на улицах столицы организует победу. Что бы сказали вы, если бы вместо того, чтобы расставлять войска вчера ночью на вокзалах, на которых ожидалось прибытие враждебных перевороту войск, – Гучков принимал участие в наших политических прениях, а враждебные войска, занявшие вокзалы, заняли бы улицы, а потом и этот зал? Что сталось бы тогда с вами и со мной? (Возгласы одобрения)» («Новое время». № 14719. 5 марта 1917 г.).

Достойный Гучкова, его единомышленник, член Государственной думы, увы, бывший офицер гвардейской кавалерии – полковник Энгельгардт издал следующий приказ по войскам, расклеенный повсюду в Петрограде: «Сего 1 марта среди солдат Петроградского гарнизона распространился слух, будто бы офицеры в полках отбирают оружие у солдат. Слухи эти были проверены в двух полках и оказались ложными. Как председатель военной комиссии Временного комитета Государственной думы я заявляю, что будут приняты самые решительные меры к недопущению подобных действий со стороны офицеров вплоть до расстрела виновных. Полковник Энгельгардт» (А. И. Деникин. Очерки Русской смуты. Т. I. С. 90). Приказ Энгельгардта, Георгиевский крест, повешенный на грудь поднявшего бунт унтер-офицера лейб-гвардии Волынского полка Кирпичникова, убийцы своего ротного командира; полное потакание всей этой гнусности со стороны революционного «военного министра» Гучкова являлись мрачными символами развала, показателями тернистого пути страданий, внезапно разверзшегося перед лишенным Верховного Вождя – осиротелым офицерством...

«Радостно откликнулись армия и флот на события переворота, как на акт спасения Родины. Все сверху донизу, как один человек, присоединилось к новому строю с глубокою и трогательною верою в его созидательное значение»,–говорил Гучков 27 апреля 1917 г. в соединенном заседании четырех Государственных дум («Русское слово». № 94. 28 апреля 1917 г.).

Предатель лгал тут так же, как лгал два месяца назад во Пскове, самозванно выступая перед Государем и говоря от имени России... Да, радующиеся, конечно, были. Справляли сатанинский шабаш те негодяи, которые в Выборге и Кронштадте убивали адмиралов Непенина и Вирена, терзали офицеров в Луге, ликовали и те, кто в течение всей войны изменяли России. Приведем для примера подлинные слова видного, ныне раскаявшегося, социалиста Степуна: «Без малейшего угрызения совести отступал я от Свидника к Равве Русской, чувствуя, что разгром Царской армии не есть еще разгром России» (Мысли о России // Современные записки. Т. XVII. 1923. С. 282). Справляли «победу» над Монархией заговорщики, соучастники Гучкова – князь Вяземский, генерал Крымов, князь Туманов, вскоре погибшие. Были и взвинченные люди, на миг, под влиянием длительного гипноза, по совести считавшие, что найден наконец выход из того якобы ужасного положения, в котором их убедили разрушители России. Радовались и беспринципные карьеристы, готовившиеся ловить рыбу в мутной воде, как и теперь находятся, Достоваловы и Добророльские.

Но основная масса офицерства не радовалась. Большинство офицерства переживало страшную трагедию. Присяга повелевала идти против государственных преступников, а междоусобная война доставила бы успех внешнему врагу. Первый воин армии – Император оттого и ушел без борьбы, оттого и приказал повиноваться Временному правительству, заявившему себя упорным сторонником войны до победного конца... Помню глубоко трогательный рассказ о том, как солдатский комитет, образовавшийся в Вознесенском уланском полку, первым делом послал в Петроград запрос о том, в безопасности ли находится их Шеф – Великая Княгиня Татьяна Николаевна и вся остальная Царская Семья.

И к этой телеграмме тогда же присоединился солдатский комитет Дубенского гусарского полка...

С терзаниями, с болью в сердце приходилось офицерству подчиняться разрушителям армии, наблюдать тлетворное проникновение в войска преступного приказа № 1, испытывать издевательства, видеть снятие с фронта лучших боевых начальников. Так, «министр» Гучков нагло уверял корреспондента француза, что после того, как «я уже многим дал отставку и чистка продолжается, Русская армия будет лучше командуема, чем когда бы то ни было» (Claude Ahnet. La revolution Russe. Изд. 1917 г.). Поседевшие в сражениях командиры должны были с наружной почтительностью принимать паяца Керенского и его комиссаров. А тот народ, который, по словам поспешившего сбежать с ответственного поста Милюкова, мечтал «побеждать помимо правительства», солдатский народ,– лишенный высшей нравственной спайки в лице Верховного Вождя, – братался с неприятелем, оскорблял и избивал своих начальников и самовольно расходился по домам.

Несмотря на все муки, офицерство до конца выполняло свой долг, им создана была последняя победа летом 1917 г. Победа, которую Керенский приписал своему красноречию и порыву «свободных русских солдат, сплачивающих своим наступлением новую дисциплину, основанную на чувстве гражданского долга» (из телеграммы Керенского князю Львову)... Наградой доблестному офицерству явилось наименование сражавшихся частей «полками 1 июля» и дарование им «красных знамен»... Калущ и Тарнополь, последовавшие через несколько дней, показали, что представляют собою те войска, у которых священные знамена заменяются красными тряпками...

Неудачей закончилась и попытка русского офицерства сплотиться вокруг генерала Корнилова для свержения социалистов. Офицерство имело порыв, знало, чего оно хочет, к какой святой цели идет. Этого не было ни у генерала Корнилова, ни у окружавшей его горе-общественности. Генерал Корнилов, лично арестовавший Государыню Императрицу, хотел только убрать обнаглевшего болтуна и неврастеника, расчищавшего путь Ленину, но отнюдь не собирался восстанавливать настоящую законную власть. «Корнилов, – пишет генерал Деникин,– не желал идти ни на какие авантюры с Романовыми», считая, что «они слишком дискредитировали себя в глазах русского народа», но на заданный ему лично вопрос – что, если Учредительное собрание выскажется за Монархию и восстановит павшую Династию? – он ответил без колебания: – Подчинюсь и уйду». (А. И. Деникин. Очерки Русской смуты. Т. II. С. 16). Без покаянного возвращения к присяге и долгу Корнилов не мог победить крамолу, тем более не мог этого сделать поставленный во главе отряда генерал Крымов, один из давних заговорщиков февральской смуты, также в разговоре с Деникиным резко отзывавшийся о Династии, – вспомним, томившейся тогда в плену в Тобольске, ежедневно рисковавшей жизнью... Ни честного сознания своей вины, ни возвышающего душу порыва не было у сочувствующих Корнилову общественных деятелей. Энергичным монархистом считался вечно устраивавший заговоры Вл. Пуришкевич. Но ведь для настоящего монархизма он был конченным человеком; разве честный монархист мог бы высказаться так, как полгода спустя высказался Пуришкевич на большевицком процессе. «Но как мог я, – говорил он, – покушаться на восстановление монархического строя, который – я глубоко верю – будет восстановлен, если у меня нет даже того лица, которое должно бы, по-моему, быть монархом. Назовите это лицо. Николай II? Больной Царевич Алексей? Женщина, которую я ненавижу больше всех людей в мире?» (А. И. Деникин. Очерки Русской смуты. Т. II. С. 26).

Что представляли собою остальные общественники, видно из записи в очерках Деникина, касающейся времени после корниловского восстания: «Исчезло и „совещание общественных деятелей“, в лице оставленного им „совета„. Председатель его М. Родзянко, еще три недели тому назад от имени совещания заявивший, что „всякие покушения на подрыв авторитета (Корнилова) в армии и в России считает преступным“, теперь говорил («Русское слово». № 197. 1917 г.): „Никогда ни в какой контрреволюции я не участвовал и во главе фронды не стоял. О всех злобах дня я узнал только из газет и сам к ним не причастен. А вообще могу сказать одно: заводить сейчас междоусобия и ссоры – преступление перед Родиной“» (Т. II. С. 64).

Чистый огонь монархизма, зажегшийся было в душах офицерства, не мог разгореться полным пламенем...

Естественно, как апофеоз революции пришел большевизм... Еще недавно в либерально-социалистических кругах коммунисты считались наглыми нарушителями свободы, надругавшимися над «лучезарной» революцией, исковеркавшими все то «великое», что народилось в феврале. Теперь утверждения эти начинают тускнеть... А на происходившем 1 февраля н. ст. 1924 г. в Берлине в литературном клубе докладе весьма осведомленная в революционных делах Кускова прямо заявила, что те, кто говорят, что октябрь не есть продолжение февраля, делают громадную ошибку. По ее заявлению, 26 октября 1917 г. (захват власти большевиками произошел 25 октября) должна была выехать в Лондон, отправляемая туда Временным правительством, делегация для переговоров о мире (газета «Руль». № 965). Обвиняя ложно правительство Царя в стремлении к невыгодному миру (травля Штюрмера, Протопопова), революционные заговорщики, оказавшись у власти, сами дошли до необходимости заключения мира, имея в своем распоряжении вместо еще недавно могучей Царской армии скопища митингующих и братающихся с неприятелем товарищей.

Октябрьский переворот офицерство встретило боем на улицах столиц. Завтрашние офицеры – юнкера, за спины которых попрятались те, кто были так храбры в феврале,– попробовали сразиться с чудовищем, заботливо вскормленным Временным правительством. Пролилась еще чистая кровь, зато успел бежать клявшийся умереть на посту Керенский. Мученически погиб генерал Духонин, последний преемственный верховный главнокомандующий революционного периода. «Бюрократическая ставка, верная своей традиции „аполитичности“, вернее беспринципности, в тот день, когда чернь терзала верховного главнокомандующего, в лице своих старших представителей приветствовала нового главноверха»,– пишет А. И. Деникин (Т. 2. С. 145). Измена также имела свое трагическое завершение... По пути, протоптанному одними в марте, другие с еще большей легкостью – предавался ведь не Монарх – шествовали в октябре. А принцип преступной «аполитичности» до сих пор остается каким-то культом военных начальников особой формации. Аполитичность – вернее беспринципность (меткое определение Деникина) – так ведь удобна для прикрытия измены, нарушения государственного долга и честолюбивых устремлений.

Но рядовое офицерство не было и в то время заражено этой беспринципностью. Столько выстрадав в течение многих месяцев проклятого 1917 г., оно продолжало жить незабываемыми идеалами воинской чести... Видело оно, что дальше ждать нельзя. На его глазах по втоптанному с самого начала революции в грязь государственному знамени изменники новой масти шли к позорному Бресту... В одиночку, группами пробирались офицеры, юнкера в Новочеркасск, где генерал Алексеев, – действенно искупая свой тяжкий грех перед Государем,– приступил к образованию Добровольческой армии...

«Жертвы вечерния» – так верно назвал даровитый И. А. Родионов свой роман, в котором ярко и красочно описал весь благородный порыв, весь великий подвиг тех доблестных людей, которые начали сражаться за святое дело, первые стали смывать с русского народа позорное пятно длящегося непротивления сатанинским силам. «Рыцари тернового венца» – наименовал видный монархический деятель Л. В. Половцов свой очерк, посвященный первому, особо красочному периоду Добровольческой армии, в создании коей он с самого начала принимал ближайшее участие. И действительно терновый венец на всем протяжении гражданской войны носило на себе ядро армии – офицерство. И при успехах и при неудачах нелегко было у него на душе. Где бы офицеры ни сражались – и на юге, и затем в Сибири, на севере, под Петроградом, – везде они чувствовали свою разобщенность с тем народом, который шли освобождать от коммунистов. Большей части народа, которою уже была осознана пагуба революции, ничего не говорили туманные лозунги «за великую, единую, неделимую». Эти ждали Царя... Эти не понимали своих спасителей... Те же, кто не изжил еще большевичества, смотрели на добровольцев через призму коммунистической пропаганды, изображавшей офицеров как помещиков, идущих отбирать свое имущество. Такие были просто враждебны. Не нравилось офицерству и то, что творилось в тылу, где начальство продолжало игру в революцию, а на первых и притом платных ролях выступали те общественные деятели, которые, произведя революцию, способность свою проявили лишь в том, что довели Россию до распада. Вовсе не знало офицерство и того, к какой, в сущности, цели его ведут. Ярко определяет это трагически недоуменное настроение Деникин в строках своих очерков смуты, посвященных началу образования Добровольческого движения: «Поистине трагическое положение. Здесь – обломки Временного правительства; в Петрограде – „комитет спасения“, не признающий власти правительства. Здесь на военном совете обсуждают даже возможность вхождения большевиков в состав правительства. Какие же практические цели преследует предстоящая борьба в практическом, прикладном их значении? Свержение Ленина и Троцкого и восстановление Керенского, Чернова, Авксентьева? Особенно мучительно переживало это трагическое недоумение офицерство отряда; оно с ненавистью относилось к „керенщине“ и если в сознательном и безотчетном понимании необходимости борьбы против большевиков стремилось все же на Петроград, то не умело передать солдатам порыва, воодушевления, ни даже вразумительной цели движения. За Родину и спасение государственности? Это было слишком абстрактно, недоступно солдатскому пониманию. За Временное правительство и Керенского? Это вызывало злобное чувство, крики „долой“ и требование выдать Керенского большевикам. Столь же мало, конечно, было желание идти и „за Ленина“» (с. 135).

И эта скрытость от армии намеченных целей, – ставившая в тупик и ту массу офицерства, которая, не успевши выбраться, была взята фактически в плен большевиками и вынуждена была служить у них, – постоянно вносила смущение в души бойцов за Россию, составляла ту трагедию, которая так мастерски изложена в последнем романе Π. Н. Краснова «Понять – простить».

Несмотря на все тяжелые внутренние переживания, офицерство сражалось и умирало, храня в душе те святые заветы, вся духовная красота которых в их триединой нераздельности становилась все ярче, в сравнении с серостью и слизостью беспринципной аполитичности. «В пожаре беспощадной гражданской войны у нас, первопоходников, как ее инициаторов и участников, росло и крепло сознание, что только истинный Хозяин земли Русской, к которому с тоской и надеждой обращены взоры Русского Народа, сможет дать России столь необходимый ей мир и покой», – открыто заявляют о своих заповедных тогдашних чаяниях первые участники Добровольческого движения в своем недавнем обращении к Великому Князю Николаю Николаевичу.

Искание ясных идеалов влекло офицерство и в те армии, где открыто выдвигался монархический принцип, в особенности когда во главе таких формирований становились вожди складки графа Ф. А. Келлера, который с места не приял революцию... Но этим армиям не суждено было развиться, они попадали в сферы узких влияний иностранных держав, которые поддерживали «демократические» настроения и систематически задавливали все, что отзывалось Монархизмом.

Три года шла борьба с революционным зверем. Постепенно рушились один за другим белые фронты – в Сибири, под Петроградом, Архангельском, на Кубани. И, наконец, в тяжелые дни осени 1920 г. последние части Добровольческой армии покинули Крым. Армия вливалась в осевшую на чужбине эмиграцию.

Начинался новый акт трагедии.

Галлиполи, Чаталджа, Лемнос, концентрационные лагеря в Румынии, Польше, Эстонии – тяжелые условия жизни, подчас издевательства, томительная неизвестность о ближайшем будущем. Болгария времен Стамболийского и его сподручных – большевиков и эсеров. Вот этапы нового крестного пути, двигаясь по которому чего только не пришлось снова пережить русскому офицерству.

Но все это не сломило борцов за Россию. Поддерживая живую связь с разбросанными по всему миру осколками старой Императорской армии и сроднившимися с ними юными побегами, – поражаешься часто бодрости духа, решимости, вере в неизбежность торжества того великого дела, которому они себя отдали. Лишения, сломив одних, как-то закалили других. И с уверенностью в лучшее будущее простаивают офицеры темные ночи на заброшенных пограничных пунктах Сербии, работают киркой в рудниках Болгарии, рубят лес в Прибалтике и Польше, разбирают колючую проволоку во Франции, изощряются в сельских работах в Германии, собирают автомобили и аэропланы на заводах в Париже и в Америке, сражаются в легионах Африки, учатся в учебных заведениях всего мира, готовя себя для работы и службы в России. С надеждой смотрят они и на уцелевшие ядра армии на Балканах и на Дальнем Востоке, с болью в сердце думают о тех былых соратниках, которые, по ряду причин оказавшись в плену у большевиков, коротают там трудную жизнь...

Тяжки были страдания, – но ими же смыта вся та муть, которая в свое время осела на душу русского офицерства. Революция вернула их к истинному пониманию долга. Ярко и образно выявились перед ними две России. Одна – Россия, пророчески изображенная великим русским писателем Достоевским в его «Бесах». Россия – тушинских воров, республиканца Болотникова, Стеньки Разина, Пугачева, декабристов, убийц Царя-Освободителя и их позднейших последователей: Милюковых, Керенских и Савинковых, Лениных, Троцких и Дзержинских. Россия – Калуща, Тарнополя, Брест-Литовского мира, Россия – красной тряпки, сделавшейся с марта 1917 г. символом предательства, дезертирства, убийств, грабежа. Та страна, которая, восприняв полностью дух революции, во славу ее издевалась над всем святым, мучила и убивала их же соратников, спасенных на полях битв от вражеских пуль и снарядов.

Другая – Старая и Императорская Россия, раз уже выведенная из смуты и возведенная на мировую высоту славной Династией Романовых, не побоявшейся в лице Ее юного представителя принять бразды правления над тяжко больным государством. Россия – Петра Великого, Миниха, Румянцева-Задунайского, Суворова, Кутузова, князя Паскевича-Эриванского, графа Дибича-Забалканского, Скобелева. Россия – рядовых Осипова, Архипова и матросов «Стерегущего». Россия – сиявшая на весь мир блеском своего оружия и доблестью своего воинства. Россия – Царей-Самодержцев, перед которой гнула свои выи Европа и с трепетом преклонялась Азия. Россия – славные знамена которой проходили с боем по всем почти странам Европы, государственный флаг коей гордо реял и на берегах Невы, и над водами Тихого океана, и на высотах Кавказских гор, и в далеких азиатских степях.

С омерзением смотря на Россию в жидовской красной маске, с упованием и любовью взирает теперь каждый честный офицер на Россию настоящую, с ее подлинной народной красотой. Такой простой и ясной, столь понятной представится теперь психология офицера другого времени, перед которым на миг встал тот же вопрос о монархической дисциплине.

Вспомним это место из «Войны и мира» Толстого.

Прекрасный боевой офицер, гусар Николай Ростов приезжает в Тильзит из армии, полный ненавистью к Наполеону. И вдруг он узнает, что считавшийся только что врагом рода человеческого, вчерашний разбойник и узурпатор Бонапарт превратился в Императора, друга России и ее Царя. Он возмущен и потрясен, и на него набрасываются опасные растлевающие думы о том, зачем надо было сражаться, рисковать жизнью, терять соратников, напрашиваются упреки, вспыхивает ропот... Но честное сознание монархического долга оказывается сильнее всего наносного, все эти нашептывания злой силы смываются, и Ростов находит ясное решение.

Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданной и потому очень удивившею офицеров. «И как вы можете судить, что было бы лучше? – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью.– Как вы можете судить о поступках Государя, какое вы имеете право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков Государя!.. Мы солдаты и больше ничего,– продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать; а коли наказывают, так значит виноваты; не нам судить. Угодно Государю Императору признать Бонапарта Императором и заключить с ним союз – значит, так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет».

К такому твердому и верному разрешению вопроса об отношении к Богом венчанному на Царство Государю-Самодержцу ныне приходит и все здоровое русское офицерство. В этом его возрождение. С искренним очищением совести и с ясным сознанием долга закончится и трагедия нашего воинства. Восстановленная и обновленная Императорская Россия получит вновь свое Христолюбивое воинство, конечно, не «аполитичное», а насквозь проникнутое честным и открытым политическим сознанием того, что и в мирное и в боевое время оно всегда и везде обязано охранять и защищать – Веру, Царя и Отечество.

30 января ст. ст. 1924 г.

(Старое время. Белград. № 24. 4/17.3. 1924. С. 1–2.)

Приближаются юбилейные дни «великой, бескровной» революции. Друзей у революции осталось очень мало, но события, связанные с нею, во многом изгладились. Помнить же их нужно. Только что прочел живую летопись тех позорных дней – «Биржевые ведомости» № 16124 от 8 марта 1917 г. – и хочу привести некоторые выдержки.

* * *

На первой странице крупными буквами печатается следующее позорное постановление «Временного правительства»: «Временное правительство» в заседании 7 марта постановило:

I. Признать отрекшихся Императора Николая II и Его Супругу лишенными свободы и доставить отрекшегося Императора в Царское Село.

II. Поручить ген.-ад. Алексееву для охраны отрекшегося Императора предоставить наряд в распоряжение командированных в г. Могилев членов Г. думы Бубликова, Вершинина, Грибунина и Калинина.

III. Обязать членов Г. думы, командируемых для сопровождения отрекшегося Императора из г. Могилева в Царское Село, представить письменный доклад о выполненном ими поручении.

IV. Опубликовать настоящее заявление.

* * *

Далее следует юмористический по торжественности формы изложения «Манифест об утверждении конституции Великого Княжества Финляндского и о применении ее в полном объеме» за подписью князя Г. Е. Львова и всех министров и скрепой помощника комиссара по делам Великого Княжества Финляндского Д. Протопопова 7/20 марта, в котором эти господа, называя себя «облеченными всей полнотой власти», «повелевают» финляндскому Сенату отменить ряд законов.

В передовой статье под громким названием «Не угашайте духа» высказывается опасение того, чтобы слишком скоро не потух революционный пафос «гражданина». Необходимо, говорится там, «дать гражданину обывателю оценить и прочувствовать всю неоценимую радость такого акта как нового этапа освобождения. Лучший способ прочувствовать это – непрерывное сравнение каждого нового движения новой власти с деяниями старой власти. А для этого необходимо не затушевывать в народной памяти ненавистной старины, не уводить его с праздника революции, не стремиться погасить пафос порыва деловитостью очередного дня».

* * *

Федор Сологуб в статье под кощунственным названием «Литургия» договаривается до таких красочных положений, всю силу которых можно оценить именно теперь по истечении пяти лет:

«Всенародная литургия нашего праздника очищения и преображения. Это – литургия чисто русская. Поразительно, с какой определенностью все черты нашего национального характера выразились в этой нашей, чисто русской, чисто славянской революции. Все наше, родное, начиная с состава первого Исполнительного комитета Государственной думы, – и с первого обращения к солдатам М. В. Родзянко, поставившего сразу великое дело под стяг Святой Руси. Все наше, русское, – и неслыханно мирный, незлобивый характер самого переворота, нисколько не схожего с однородными переворотами западного типа; и незначительное, сравнительно с размерами происшедшего, количество жестокостей и жертв; и какая-то детски чистая, юношески наивная вера в слово убеждения, это милое русское „братцы“, после которого целые полки без раздумья переходят на сторону народа; и эти русские добродушные, такие восточные, вовсе не западно-европейские обличия солдат и рабочих, мужчин и женщин, и детей: и этот быстрый переход от угрюмой сосредоточенности первых дней, когда победа еще не была обеспечена, к настроению взбудораженному еще, но уж вовсе не свирепому».

* * *

Помещена беседа князя Львова, которую он вел 7 марта с представителями печати.

«События так велики, – говорит печальной памяти глава «правительства», – так потрясающе грандиозны, так ясны и определенны, что никаких слов не нужно. Величие русской души, проявившейся в великой русской революции, ошеломило весь мир. Над Россией засияло солнце, мы все мыслью в будущем. Гений русского народа, освобожденный от оков, лихорадочно творит новую жизнь».

* * *

Далее указ об амнистии, по которому «во исполнение властных требований народной совести, во имя исторической совести и в ознаменование окончательного торжества нового порядка, основанного на праве и свободе», выпущены были преступники, часть коих и поныне владеет Россией.

* * *

В рубрике «Разные известия» помещено, между прочим:

«Типографии «Русскаго Знамени» и других черносотенных изданий предполагается приспособить под издание партийных революционных газет и других изданий свободной мысли».

Как это трогательно согласуется с основами нового порядка, зиждущемся на «праве и свободе».

«Комиссар от Исполнительного комитета Г. думы Ковалевский и Ичас предложили подать в отставку главноуправляющему ведомством Императрицы Марии статс-секретарю Булыгину и его помощнику Кистеру».

* * *

Помещено разъяснение исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов о том, что «приказы 1 и 2 относятся только к войскам Петроградского округа, как и сказано в заголовке этих приказов». Подписано нынешним большевицким деятелем М. Скобелевым, председателем военной комиссии при Временном комитете Гос. думы генерал-майором Потаповым и... военным министром Гучковым, подписи которого предшествует надпись: «Настоящее воззвание составлено по соглашению с военным министром Гучковым».

Из этого документа ясно видно, что применение преступных приказов в отношении войск Петроградского гарнизона было утверждено Гучковым, что так любят опровергать друзья этого государственного изменника, приложившего свою руку к разложению армии.

Тут же за его подписью помещен и приказ от 5 марта за № 114, отменяющий наименование «нижний чин», титулование, устанавливающий обращение «господин генерал», «господин унтер-офицер» и т.п.

* * *

Профессор Л. И. Люблинский в статье «Учредительное собрание и временная организация власти» договаривается до признания за Государственной думой после революции прав абсолютной власти.

* * *

В рубрике «Враги народа» помещено, между прочим, известие об аресте капитана Молоствова-2, стрелявшего в толпу, об аресте Приамурского генерал-губернатора Н. Л. Гондатти, об убийстве восставшими начальника гарнизона г. Ревеля генерала Герасимова, о сожжении на Пушкинской ул., 16, и в ряде других мест черносотенной литературы.

* * *

С особым восторгом сообщает жидовская газета, что «среди арестованных приверженцев старого строя находится прокурор Виппер – вдохновитель и создатель нашумевшего в свое время дела Бейлиса».

Новый революционный городской голова г. Петрограда, сподвижник Гучкова в 3-й Гос. думе – Ю. Н. Глебов, приветствовал новый строй, «который так быстро, так блестяще, так бескровно завоевал Россию».

* * *

Генералы, командующие армией и фронтами, не считаясь с настроением войск, старались превзойти себя в восхвалении переворота. «Свершилось великое событие: государственная власть принята в полном объеме новым правительством, состоящим из лучших выборных людей нашей родины». «Дело строительства государственной жизни находится в верных и честных руках», – пишет в своем приказе по армии генерал Радко-Дмитриев. «Волею Божией Россия вступила на новый исторический путь в своей государственной жизни», – объявлял в приказе по войскам Юго-Западного фронта генерал Брусилов. Главнокомандующий Западным фронтом генерал Эверт... приветствовал «граждан» Минска с новым государственным строем и новым правительством.

* * *

Помещен рассказ В. В. Шульгина о своей поездке в Псков. Характерны два места из описания этой позорнейшей страницы русской истории, которую никакой теперешней лирикой Шульгину не скрасить. «Мне было все-таки немножко неловко, что я явился к Царю в пиджачке, грязный, немытый, четыре дня не бритый, с лицом каторжника, выпущенного из только что сожженных тюрем».

«Мы выразили согласие на отречение в пользу Михаила Александровича. После этого Царь спросил нас, можем ли мы принять на себя известную ответственность, дать известную гарантию в том, что акт отречения действительно успокоит страну и не вызовет каких-либо осложнений. На это мы ответили, что, насколько мы можем предвидеть, мы осложнений не ждем».

Напечатано далее обращение «Государственной думы – офицерам и солдатам», начинающееся так: «Братья офицеры и солдаты. Свершилось великое дело. Могучим порывом народа низвергнут старый порядок. Народившаяся свобода сулит светлое будущее нашей великой России. В эти радостные дни русский народ шлет свой горячий привет дорогой, доблестной, самоотверженной армии».

Подписано оно 6 марта 1917 г. говорившим от имени «русского народа» председателем Гос. думы Родзянко, которого газета «Русь» и превративший себя из обвиняемого сразу и в адвоката, и в обвинителя В. Шульгин стараются теперь реабилитировать.

* * *

И как эпилог всей этой мерзости, столь свойственной разбойничьему надругательству над Россией, помещено на последней, восьмой странице, в крайнем углу, но крупным шрифтом «обращение к банкам и кредитным учреждениям» генерала А. И. Оприц, живущего в Петрограде, Офицерская, 60, кв. 15, сообщающего, что 2 марта ворвавшимися в его квартиру вооруженными злоумышленниками в морской форме взяты все его наличные деньги и ряд дивидендных бумаг... и просящего банки о задержании указанных акций.

(Руднев В. Правда о Царской Семье и «темных силах». Берлин, 1920. С. 28–32.)

Ты положил на него благословения на веки, возвеселил его радостью лица Твоего, ибо Царь уповает на Господа, и по благости Всевышнего не поколеблется. Рука Твоя найдет всех врагов Твоих, десница Твоя найдет всех ненавидящих Тебя. Во время гнева Твоего Ты сделаешь их как печь огненную; во гневе Своем Господь погубит их, и пожрет их огонь. Ты истребишь плод их с земли и семя их – из среды сынов человеческих, ибо они предприняли против Тебя злое, составили замыслы, но не могли выполнить их.

Пс. 20, 7–12

«Свобода, равенство и братство» – лозунги «великой» французской революции, по существу своему такие идеальные, красивые. Но при проведении их в жизнь они, в лучшем случае, обращаются в ничто, над ними же высится неотъемлемая принадлежность революции – кровавая гильотина, ножом которой действительно свободно, равно и по-братски рубились головы всем, не желавшим, а часто просто не умевшим вовремя поклониться кровожадному революционному Молоху. Ложь, лицемерие и потоки крови, крови без конца – вот истинные символы революции. С особенной яркостью выражаются они в потрясающей ныне весь мир «великой» русской революции. Красной нитью проходят эти символы через деятельность всех деятелей революции. Все эти Гучковы, Милюковы, Родзянки, князья Львовы, Винаверы, Маклаковы, крестные отцы революции, крупные по своей разрушительной работе и столь бледные и безвольные в деле созидания, их воспитанник, в сущности, психически больной Керенский и, наконец, их естественные преемники по каиновому делу – Ленин и Троцкий, эти умные, наиболее яркие, но демонические слуги князя тьмы, затопившие Россию потоком крови и закончившие начатую их предшественниками работу по ее разрушению, – все они так или иначе послужили этим революционным символам.

Мрачна картина нашей революции, что в душе признают и разочаровавшиеся искренние и честные ее приверженцы, но не менее темна и безобразна предшествовавшая ей эпоха, когда шла подготовка к ней и производился планомерный натиск на самое дорогое достояние России – Царскую Семью.

Россия вела в то время величайшую за свое бытие войну, вынося на своих плечах все ее тяготы, так как ее конституционно-парламентарные союзники только подготовлялись еще к борьбе, заделывая свои прорехи в деле оборудования и формирования армий. Верховный Повелитель России, столь миролюбивый по Своей натуре, с болью в сердце согласившийся на войну, всей Своей благородной душою, всеми Своими помыслами отдался делу служения Родине. Вся Его Семья, во главе с Государыней Императрицей Александрой Феодоровной, всецело была занята заботами о раненых, беженцах, семьях запасных солдат, призванных на войну, снабжением войск бельем. И в это время у Них же за спиной свила себе гнездо подлейшая измена. Умело направленная интернациональными темными силами, с успехом проделавшими то же с Людовиком XVI и его женой и ныне использовавшими безмерное честолюбие различных политических и общественных деятелей, – со змеиным шипением поползла гнусная клевета. Ловко играя именами действительно нежелательных лиц, под покровом святости проникших в глубоко религиозную Царскую Семью, все эти политиканы начали обвинять в измене Императрицу Александру Феодоровну, окрещенную ими «немкой», подобно тому, как их же учителя столетие тому назад называли «австриячкой» несчастную Марию Антуанетту. Затем дошли даже до того, что обвинили Самого Государя Императора в том, что Он, пренебрегая интересами государства, желает заключить невыгодный для России сепаратный мир.

Несмотря на всю явную нелепость возводимых обвинений, клевета успешно работала, проникая всюду, начиная и, что особенно позорно, иногда исходя из Великокняжеских дворцов, проползая в дворянские хоромы и доходя даже, через офицеров, в солдатские окопы. И вместо того чтобы встретить сразу резкий горячий отпор со стороны тех, кто в силу традиций, долга, а главное, ясного смысла данной присяги должен был оказать его, эта клевета расползалась все более и более и часто с каким-то психопатическим наслаждением распространялась именно этими лицами. Симы и Иафеты, в тайниках души болевшие о кое-чем происходящем у Трона, пробовали возражать против гнусной клеветы, но их заглушали многочисленные голоса последователей их третьего брата, чувствовавшего себя тогда господином положения.

Казалось, массовое помешательство охватило всех. Государственная полиция, недостаточно внимательно относившаяся к подготовлявшимся разными «общественными» деятелями заговору, изощрялась в составлении докладов о шумных похождениях Распутина. Святейший Синод, направляемый обер-прокурором Самариным, попал в то же течение и шумно раздувал дело об открытии мощей святителя Иоанна Тобольского. Дворянские съезды изощрялись друг перед другом в вынесении наиболее едких резолюций о «темных силах». Прогрессивный блок Государственных Совета и Думы, покровительствовавший, если даже просто не руководивший этой антидинастической работой, пестрел придворными мундирами, и «монархисты» Пуришкевич и Шульгин взапуски старались проявить и себя в этом вопросе. Офицерству, и даже гвардейскому, приезжавшему с истрепанными нервами на отдых в столицы, прививался тот же яд, проникавший и на передовые позиции, где нешифрованными телефонограммами, к тому же с комментариями, сообщалось известие об убийстве Распутина. Нервно взвинченные дамы, жены сановников, писали Императрице дерзновенные письма, делавшиеся сразу известными во всех светских гостиных, и когда затем следовала мягкая кара, то почти весь сановный Петроград спешил заехать с соболезнующим визитом к «опальным» лицам.

Появись в то время благородный герой «Войны и мира» Николай Ростов, с его столь ярко выраженной гр. Львом Толстым чистой и единственно возможной идеей верноподданности, исповедовавшейся нашими предками, – он был бы жестоко высмеян в своем же кругу, провозгласившем своим кумиром дворянина нового типа – Михаила Родзянко, эту наиболее позорную личность из эпохи русского лихолетия,– дорожившего своим камергерским мундиром, проведенного в четвертую Государственную думу благодаря давлению центрального правительства и оперировавшего Именем Государя Императора, якобы желавшего его избрания, «случайно» заезжавшего и именно в день рождения к Митрополиту Питириму, считавшемуся его же единомышленниками ставленником Распутина, и в то же время участвовавшего в антидинастическом походе, позволявшего себе грубые выходки в Царском Дворце.

Последствием этого нравственного маразма, охватившего культурнейшие слои России,– должно было случиться то, что переживается теперь ими в течение трех лет. Россия, и в то время – 1915–1917 гг. – главным образом не мужицкая, тяжко согрешила перед Потомком тех, кто из княжеств Киевского и Новгородского, из Царства Московского создал великую Империю, омываемую двумя океанами, населенную десятками народностей, необъятную в своем пространстве, перед тою Династией, которая раз уже вывела нашу отчизну из безнадежного положения в 1613 г., перед Тем, Кто так мистически глубоко понимал, что на Нем больше, чем прав, лежит обязанностей и что, неся нравственную высшую ответственность за судьбы врученного Ему свыше Государства, Он не может отдавать его на поток и разграбление отдельным политическим партиям. Он сознавал всю тяжесть носимого Им, по Божьему позволению, царского венца, но не считал Себя вправе пересаживать его фактически на головы разных псевдоответственных министров, являвшихся бы... игрушками в руках тех же партий.

Вследствие бунта невоюющих солдат Петроградского гарнизона, бунта, не подавленного по вине проникших всюду заговорщиков, восстания черни, возглавленного столь популярной в то время Государственной думой, – Государь Император был отнят от России. Еще ранее в душе нарушив долг присяги, хотя бы непротивлением распространявшейся клевете, большинство сочло себя и формально освобожденным от нее, удовольствовавшись появившейся в газетах телеграммой Государя об отречении от Престола, не подтвержденной требуемым действовавшими в то время Основными Законами соответствующим Манифестом. Одурманенные долгой разрушительной работою, люди, и среди них много вполне честных и порядочных, не понимали, вероятно, что от этого обязательства, данного перед Святыми Евангелием и Крестом, никто освободить не может. Массовое клятвопреступление было совершено, – с этого момента в нем принял участие и простой народ, – за этим неминуемо должно было следовать и возмездие.

И оно пришло немедленно. С первых же дней революции, когда сразу выявилась полная неспособность к управлению великой страной всех популярных любимцев общественного мнения, корившего раньше Государя за не призыв к власти этих «лучших» людей, тогда, когда в храмах Божиих впервые начинали святотатственно возносить молитвы за «благоверное» Временное правительство, ясно было, что Россия докатится и до большевизма, и до проигрыша войны.

Теперь Россия – голодная, мерзнущая, вымирающая от болезней, захлебывающаяся в потоках крови, – являет собою ужасную картину. Пережив революционные временные правительства различных формирований, она изнывает теперь под гнетом одной из его разновидностей, именуемой советским правительством. А все те, кто так храбро боролся с Царскою Властью, жалобно ноют по различным столицам Европы и ничего не могут сделать с тою властью, которая сумела вовремя снять плоды с посаженного ими дерева.

И это тяжелое испытание, ниспосланное за грехи нашей Родине, будет продолжаться, как и триста лет тому назад, до тех пор, пока огромное большинство русского народа не покается в своих прегрешениях и, в особенности, не познает того, насколько оно безмерно виновато перед своим Государем, Помазанником Божиим, светлый духовный образ Которого еще ярче вырисовался в эти мрачные годы лихолетия.

«О Господи, Боже милосердный, Боже премудрый, Боже всемогущий! Паки и паки припадаем Тебе и слезно в покаянии и умилении сердца вопием: согрешихом, беззаконновахом, неправдовахом пред Тобою, и воистину праведно по делом нашим наказуемы есмы» – эти проникновенные слова молитвы против крамолы должен постоянно повторять каждый честный русский, желающий спасения им же, вольно или невольно, ввергнутой в бездну несчастной Родине.

30 июля ст. ст. 1920 г.

(Речь, сказанная на Собрании монархистов в Берлине 3/16 марта 1922 г. Двуглавый Орел. Вып. 27. Берлин. 15/28.3.1922. С. 1–5.)

1 марта 1881 года холодные плиты мостовой набережной Екатерининского канала обагрились чистою кровью Царя-Освободителя. Перенося тягчайшие муки, оставляя через несколько часов сей грешный мир, Царственный Страдалец не мог все-таки не сознавать, что за шайкой извергов, завершивших наконец свои многолетние труды, не стоит столь облагодетельствованный Им народ, который тяжким стоном встретит известие об этом злодеянии.

Через тридцать шесть лет в те же мартовские дни, в вагоне Царского поезда во Пскове, в городе, видевшем примеры высокой государственной доблести, – преступники в белых перчатках совершали духовное убиение благороднейшего Монарха. Терпя еще горшие нравственные страдания, Державный Внук убитого Царя тоже понимал, что настоящий народ не с этими посланцами революционной интеллигенции. Но столь же ясно сознавал Он и то, что люди эти – не самозванцы, а старательные исполнители того злодеяния, над подготовкой которого ревностно, в течение ряда лет, потрудилось немало русских людей. И это понимание измены части столь любимого Им народа жгучей болью отравляло сердце нашего Государя.

Когда думаешь о двух этих величайших трагедиях и позорах последнего сорокалетия нашей истории, то вместе со многими ловишь себя на чувстве страшной злобы к той стране, тому народу, который позволил так кощунственно надругаться над двумя Помазанниками Божьими.

Кипит гнев, нарастают обвинения, готовишься бросить их России, но ...

В последний момент вырастает в сознании картина далеких тысячелетий.

Книжники и фарисеи влекут к Спасителю грешницу, желают побить ее камнями и спрашивают у Него указаний. Христос, не обращая на них внимания, наклонившись низко, пишет перстом на земле. На предложенный вопрос Он отвечает: кто из вас без греха, первый брось в нее камень, – И опять, наклонившись низко, пишет на земле.

«Они же, – говорит святой евангелист Иоанн, – услышавши то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди» (Ин. 8:3–11).

Так и мы: кто из нас, от самых старших до последних, сможет со спокойной совестью бросить камень в русский народ?

Не сделает это наше духовенство, творящее ныне великое церковное и государственное дело, – но в предреволюционный период, увы, пропустившее нарастание тягчайшего греха – клятвопреступления. Вознося молитвы за Благочестивейшего Самодержавнейшего Великого Государя, оно, к сожалению, не сумело объяснить народу, какой глубокий религиозный смысл вложен в идею Помазанника Божия. Не смогло оно и обличающим, негодующим пастырским словом пресечь в корне ту измену, которая расползалась по всему лицу Святой Руси. Невольно ярко вспоминается светлый образ покойного главнокомандующего Николая Иудовича Иванова, приезжавшего в Киев на похороны митрополита Флавиана и тогда еще, за год до революции, умолявшего собравшееся отовсюду духовенство начать бороться с дезертирами и другими опасными бациллами, проникавшими в народ и армию.

Не бросит камень и наше воинство, приявшее мученический венец за эти пять лет смуты. Рядовое офицерство, утомленное войной, отравляемое революционными газетами типа «Русского слова» и «Киевской мысли», не разбиравшееся в политике, – встретило революцию в затуманенном сознании и поэтому, застигнутое врасплох, не сумело дать тот отпор, который диктовала ему совесть. Что же касается до высших чинов, то, конечно, они, в большинстве своем, не имеют ни малейшего права на предъявление упреков. Неправильно было бы обвинять тех из них, которые после революции в целях спасения фронта, удержания солдатских масс, понадевали красные банты. Государь велел оставаться на местах, продолжать воевать, и многие из них, переходя через тяжкие нравственные муки, должны были исполнять свой воинский долг до конца. Но страшно виноваты они в том, что до революции, обладая всей полнотой власти, позволили проникнуть в армию всем тем «общественным» агитаторам, которые, торжественно принимаемые, разбрасывали семена государственной измены и в офицерских собраниях, и в окопах. Измена началась не 27 февраля – во время открытого бунта, а тогда, когда в присутствии высших чинов, где тонко, где открыто и грубо, безнаказанно произносилась хула на Царскую Семью.

Еще меньше прав на бросание обвинений имеет наше дворянство. Столь облагодетельствованное Монархами, и именно из нынешней Династии, оно в большинстве своем давно покинуло родовые гнезда, оставив крестьянство на духовный поток и разграбление беспочвенному, злобному, революционному третьему элементу. Уйдя в служилый класс, оно не сумело в должной мере привить тому основное качество дворянства – верность Престолу. Не нашло оно в себе, к сожалению, сил и желания выполнить мудрое предначертание Императора Александра III вновь сблизить дворянство с крестьянством путем института земских начальников. Несколько встрепенувшись от жара горевших усадеб в 1905–1906 гг., дворянство в предреволюционный период оказалось вновь расслабленным и покорно, в лице ряда своих представителей, подпиливало устои Царского Трона.

Не посмеет сделать этого и купечество, давно отошедшее от славных традиций Строгановых и Демидовых и тех крепких русских людей, в крови которых были заложены начала служения государственности. В своих верхах духовно разложившееся, шедшее в поводу у Морозовых, Рябушинских и молодого поколения Терещенко, не раз раскрывало это купечество нового типа свою мошну на разрушительные цели.

Не сделает этого и служилый класс, делавшийся за последнее время все менее похожим на тех сильных людей, которые сотнями лет по предуказаниям своих Монархов крепкими нитками сумели сшить Русское государство.

Чиновничество, главным образом центральное, превратило себя в бездушную машину и в погоне за новыми богами слишком стало прислушиваться к грезившимся ему грядущим господам из ложнообщественников, подготовителям революции.

Крестьянство... Хотя подделыватель моего якобы письма к генералу Батюшину и вкладывает в мои уста наименование народа «подлым», но именно таковым я его, конечно, никогда не считал. Одаренный многими не свойственными другим нациям духовными качествами, наш народ был оставлен на развращение его интеллигенцией, которая сумела развить в нем только дурные стороны. Но и он виновен, а именно в том, что в всегдашних своих мечтаниях о земле он, вопреки внутренним струнам своей души, слишком ушел в поиски земных благ и не сумел доразвиться до государственного понимания.

Но, быть может, это право обвинения России имеем мы, и до революции действенные монархисты?

Тоже нет. Да, правда, мы говорили, предупреждали, знали, чем кончится эта затеянная левыми преступная игра. Но мы виноваты в том, что мало действовали. Кроме слов, тоже, конечно, полезных, нам, по долгу понимаемой нами присяги, нужно было смести вначале столь малочисленную кучку крамольников, создать активные кадры тех людей, которые, не растерявшись от неожиданности, смогли если не отстоять, то умереть у решетки Александровского Дворца, вывести оттуда нашу Надежу-Наследника Цесаревича, а также вовремя оказаться во Пскове...

Итак, смею сказать, что невиновных в пережитой и переживаемой трагедии, людей безгрешных перед Монархом и Родиной – нет. Имей место суд, – Россия, подобно евангельской грешнице, оказалась бы также без обвинителей. Единственно, кто имел бы право остаться, – это наш Государь, но Он, конечно, поднял бы руку не для бросания камня, а для того, чтобы, как блудного сына, заключить в свои отеческие объятия несчастную, изможденную, искалеченную Родину. И вот, если мы все честно проникнемся сознанием нашей общей вины, то легче найдем и пути к исправлению содеянного.

Прежде всего нам надо вернуться к ранее в мирской суете сует так часто забывавшемуся Богу, Чьим всеблагим Промыслом сохранились и мы, конечно, неспроста, а для того, чтобы действенным неустанным подвигом загладить наши грехи, вольные и невольные. Должны мы помнить, каким великим вкладом обладает наша Отчизна, в которой неугасаемым светочем горит наша Православная Церковь, составляющая живую душу нашего наихристианнеишего государства.

Необходимо нам наконец вернуться и к истинному сознанию идеи верноподданности, к той идее, служением которой и создалась нашими предками Великая Империя. Проникнутые ею, не изменили своим Государям и опальные бояре, даже во времена Грозного Царя, не забывал ее и сосланный в деревню герой Суворов, на ней воспитывались поколения Николаев Ростовых. Богом данный Монарх, как бы партийно не представлять себе государственное устройство,– должен сделаться непререкаемым основным символом нашей государственной веры, тем Святая Святых, которое должны оберегать все честные русские люди.

Обязаны мы коренным образом пересмотреть наше отношение к основной массе русского народа. Должно сгинуть чувство злобы, мщения, но не следует предаваться и сентиментальному преклонению. Равенства на свете – нет. Мы, более культурные слои, волею судеб поставлены в роль моральных руководителей народа. Раз уже мы позорно провинились, увлекшись западными течениями, не осрамимся же теперь. Воспримем его духовные чаяния, отнесемся к нему с трезвою строгостью старшего брата, желающего ему только добра, и со всею нежностью не слепой матери. И, наконец, поймем, что мы стоим на пороге величайших событий. Близится двенадцатый час, и никому из нас, как бы ему этого по различным побуждениям ни хотелось, не уйти от участия в них.

Слышны уже раскаты грома, наступает тот решительный бой между Россией и революцией, который еще в сороковых годах прошлого столетия предрекал чуткий и проникновенный, русский всей душой, поэт Тютчев.

Он предсказал, что победит Россия, что спасется она своею верой. И действительно, та глубокая вера, которой всегда спасалась Русь Святая, и теперь не дает ей погибнуть и указует пути спасения.

Час развязки ближе, чем мы думаем. Но, памятуя всегда о девах, со светильниками ждущих Жениха, встретим же грядущий момент во всеоружии. Перед порогом грозных и великих событий, перед мрачным лицом того безмерного ужаса, который переживает наша любимая, страдающая Отчизна, и перед величием требуемого от всех жертвенного подвига – оставим все наши мелкие споры и свары, бросим поддаваться наущениям бродящих среди нас сеятелей смуты, посланцев князя тьмы и его земных слуг, сплотимся еще сильнее для служения Церкви Православной, нашему Законному Государю и Матушке-России.

(Двуглавый Орел. Вып. 21. Берлин. 1/14.12.1921. С. 6–12.)

Осень 1916 года...

«Самые темные, глухие, отравленные месяцы нашей истории» – так определяет это время С. С. Ольденбург в своем посвященном светлой памяти Государя Императора докладе, полном проникновенного Его почитания и глубокого понимания смысла протекших событий.

Да, тогда, в эти ужасные дни, пять лет тому назад, не народная, а интеллигентская Россия пошла по стопам Иуды-предателя и за новые тридцать сребреников,–мишуру политиканства и честолюбия,– продавала преступным тайным силам этого благороднейшего из Монархов.

Недавно исполнилась пятая годовщина позорнейшего дня 1 ноября, когда наемник иудеев, Милюков, с кафедры считавшегося высоким учреждения, произносил явно клеветническую речь, кидая Императрице обвинения в измене. И ему вторили «правые» – В. Пуришкевич и различные депутаты от умеренных партий... Вся Дума, за исключением правых в лице Маркова 2-го и Замысловского, предупреждавших крамольников о подготовляемой ими гибели России, восторженно приветствовала удары по Династии... Типографские станки в миллионах экземпляров разносили эту клевету и одобрение ее «народными» представителями в самые медвежьи углы нашей Родины.

То же звучало в залах Мариинского дворца, где Гриммы, Таганцевы и родовитые представители русского дворянства, забыв о доблестных предках и в опалах не изменявших своим Государям, послушно выполняли задания того же Милюкова. Последний же, сидя на хорах Государственного Совета, с радостью, но, думаю, и с презрением, смотрел на работавших на него потомков Рюрика и Гедимина... И только боязливое чувство закрадывалось у него в душу при взгляде на водительствуемую И. Г. Щегловитовым правую группу, где жило еще чувство государственности.

И там, на Михайловской площади, в том доме, где всего три года перед этим дворянство всей России принимало Державного Венценосца и праздновало трехсотлетие великого служения Родине Дома Романовых, – стараниями Владимира Гурко, Михаила Родзянко и других, иже с ними сущих, подпиливался тысячелетний монархический дуб.

Повсюду в этом гнилом Петрограде – в гостиных, офицерских собраниях, лазаретах, со светскою и обывательскою легкостью разносились гнуснейшие сплетни. О дворцовом перевороте, этой придуманной делателями революции измене про запас, говорилось как о чем-то самом обыкновенном...

Автомобили и кареты развозили по городу сановников и общественных деятелей, завозивших визитные карточки княгине Васильчиковой, писавшей Государыне дерзкое письмо, и «этому благородному» Родзянко, которого выругал «неистовый зубр» Марков 2-й.

Нравственный развал охватил также и бюрократический мир, являвшийся детищем того же зараженного общества. И немногим светлым и твердым умам, как, например, А. Ф. Трепову, трудно было удерживать этот строившийся по революционной Думе правительственный аппарат.

Только на страницах «Земщины» талантливый Глинка-Янчевецкий обличал губительные течения и предсказывал грядущее падение России в бездну... Одиноко, но, как всегда, честно и мужественно звучал голос находившегося в тени, особенно нелюбимого либералами, Н. А. Маклакова, настоявшего на вызове для охраны Царской Семьи верной Престолу армейской кавалерийской дивизии... Да из далекой Астрахани раздался, мало кем замеченный, архипастырский призыв замученного теперь большевиками епископа Митрофана (Минского), указывавшего на гнусность травли Той Женщины, Которая всю Себя отдала новой Родине...

И среди этого общего мрака, атмосферы, сгущенной миазмами предательства и измены, – одиноким, спокойным, тихим и ясным светом горел и высился над всеми Тот, Кто силами зла обречен был на гибель...

Своею чуткою, боголюбивою душою Государь сознавал, что Ему, как Иову Многострадальному, в день памяти коего Он и родился, суждено пройти через тягчайшие испытания... Не заботясь лично о Себе, Он делал все, чтобы столь дорогая Ему Россия отошла от того опасного пути, на который ее толкали. Будучи человеком глубоко религиозным, весь отдавшись служению Родине, Он веровал, что охватывающее ее бесовское наваждение не может не пройти и что настанет время, когда весь русский народ поймет, как Он был предан России, как боготворил ее.

И время это подходит... Оставшаяся без насильственно отнятого у нее Царя, Россия, лишенная почивавшего на Помазаннике Божием благословения Господня, окунулась во всю мерзость греха, довела его до высших пределов... Теперь же, очнувшись от кошмаров жизни, вглядываясь в содеянное, чувствуя себя обездоленным и оскорбленным, русский народ все чаще и любовно вспоминает о Том, при Котором только и жилось по-христиански...

Имя Государя Николая Александровича,– замученного жидами в представлении одних, спасенного и скрывающегося с тем, чтобы прийти спасать Россию – в веровании других,– все сильнее и чаще благоговейно упоминается на всем пространстве нашей несчастной Родины...

Упорною в своем отношении к Государю была интеллигенция, которая и послала Его на крестный путь за Россию... Но после того как и ей самой пришлось пройти этот путь, в горестях и невзгодах подчистить свою душу, в горячих молитвах дойти до искреннего покаяния,– менялся и ее взгляд на Того, к Кому она так несправедливо относилась.

И первое яркое выражение нашло себе это новое настроение в собрании, устроенном конституционно-монархическим союзом в Берлине 11/24 ноября.

Удивительный был вечер. Временами просто забывалось, что находишься на «конституционном» собрании. И вдумчивый, проникнутый искреннею сердечностью доклад С. С. Ольденбурга, так правильно разбиравшего Царствование Государя, и талантливая речь Е. А. Ефимовского, рисовавшего слушателям образы Царей из Династии Романовых, – вызывали именно светлые и мощные образы Монархов-Самодержцев, реявших над взволнованными слушателями и подчинявших их своему обаянию.

Ольденбург говорил, и с каждым его словом все ярче вырисовывался чудный духовный облик Царственного Страдальца за Россию.

С портрета же, украшенного черными лентами,– в моем понимании в знак Его траура по временно погибшей России,– смотрел на нас Государь, милостиво взирал на начинающееся торжество правды...

* * *

В лагере врагов христианства, Монархии и, в особенности, чистейшего ее вида – русской, большое волнение.

Темными силами сделано было все для того, чтобы с первых же дней воцарения Императора Николая II оклеветать, обесчестить Его. На Него, Царя Православного и Самодержавного, то есть менее всего доступного захвату масонством, направлен был натиск всех международных разрушительных сил. Казалось, был достигнут полный успех. Он считался морально раздавленным и даже физически уничтоженным.

И вдруг, к ужасу жидо-масонства, с каждым днем воскресает память о Нем в ореоле мудрого провидения, духовной красоты и чистоты.

Врагам не удалось побороть самой жизни, которая в своем поступательном движении неизбежно приводит к воспоминаниям о нашем Императоре.

Мир... Он признается существующим, но все прекрасно знают, что вот уже восьмой год продолжается война... Главная виновница последней, Англия, с опаской поглядывает на растущее могущество Соединенных Штатов, с неудовольствием взирает на империалистическую политику Франции и с волнением прислушивается к раскатам грома из Азии... Франция нервно боится Германии, готова в любой момент броситься на последнюю, с Англией у нее отношения обостренные, в Италии народ избивает ее дипломатических представителей... В свою очередь Италия опасается войны с юным Королевством Сербов, Хорватов и Словенцев... Последнее также находится в боевой готовности и даже ведет войну в Албании... Греция воюет с Турцией, причем Антанта распределила между собой роли – Англия помогает первой, Франция второй... Балканы пребывают в неспокойном напряжении... Румыния изнемогает от бремени военных расходов, боясь отнятия у нее советской Россией Бессарабии... Венгрия охвачена кольцом враждебных ей государств... Чехия в натянутых отношениях с Польшей... Последняя, погибая от непосильных денежных трат, все же не отказывается от призрачной великодержавной политики и ссорится с Германией, в которой под влиянием притеснений извне крепнет национальный дух... Окраинные государства готовы к тому, чтобы, по примеру Грузии, быть проглоченными Совдепией... Америка со дня на день может столкнуться с Японией... И, наконец, над всем миром висит опасность от русского вооруженного народа, коим распоряжаются люди, от которых можно ожидать все что угодно.

Поэтому и понятно, что в эту напряженную взаимными распрями народов эпоху вспоминается наш Государь, желавший еще четверть века тому назад дать миру мир. И на международной конференции в Вашингтоне государственный секретарь Юз, открывая ее, имел честность первым вспомнить благородное побуждение Императора Николая II. Голос этот раздался в Америке, где под влиянием иудеев, спекулировавших на лживых сведениях о погромах, нападки против Государя были особенно сильны. Будущую же международную конференцию предположено созвать именно в Гааге...

Семья... В период, предшествовавший революции, понятие это в значительной степени утратило свое серьезное значение. В различных слоях русского общества жизнь была искусственно вынесена вне ее. Свет, клубы, политические собрания – вот где била жизнь ключом, семья же оставалась заброшенной. Упускалось из виду то, что там без призора родителей, часто под вредными влияниями, росло новое поколение, чуждое расовым, родовым и семейным традициям.

И особенным исключением, вызывавшим подчас насмешливую критику, являлась Царская Семья, где со времени Императора Александра III царил патриархальный уклад. Пустым людям было непонятно, какой глубокий духовный кладезь составляет созданная по Божьему велению семья. Но ныне, когда, наверное, во всей русской России, разумея и частицу ее, осевшую за границей, нет ни одного дома, который мог бы наслаждаться семейным счастьем, когда родители, зарабатывая хлеб насущный, теперь уже вынуждены бросать одних своих детей, из коих могут получиться нравственные уроды, всеми понята великая очистительная и созидательная сила семьи. Ярким примером и укором для тогдашних критиков является та чудная, дружная Семья, которая и в несчастии осталась прежней, спаянной любовью друг к другу душой.

Религия... Кто, кроме простого народа, да и то стараниями многих отвращаемого от Церкви, да горсточки проникновенных людей, серьезно вдумывался в вопросы религии и умел веровать?.. Да, внешне религиозных людей было немало, церкви посещались, но часто так, по заведенному порядку.

Поэтому странным и казалось то совсем иное настроение, которое господствовало в Царских Чертогах. Государь всем Своим существом был глубоко православным и также в этой области нашел единомыслие в лице Своей Супруги, восторженно восприявшей всю духовную красоту новой религии. Легковесному русскому обществу тогда непонятен был дивный храм во имя Феодоровской Божией Матери, где в сумраке воссозданной старорусской церкви молилась Августейшая Семья. С тем же чувством относилось общество и к открытию в Царствование Государя высокочтимых настоящим народом мощей святых Серафима Саровского, Иоасафа Белгородского, Иоанна Тобольского. Чужд был нашей интеллигенции тот религиозный уклад, который царил в этой особенной Семье.

Но зато понятно все это стало теперь, когда, оказавшись на развалинах всего нам дорогого, невольно под гнетом несчастий, погрузивших в познание самих себя, мы стали искать нравственную опору там, где давно обрел ее наш Государь. И, молясь ныне в тиши домашней у родных икон, вознося Господу моления в переполненных храмах, – мы не можем не вспоминать Царя и Царицу и не осознать, отчего Они, отягченные заботами о Родине, видя кругом ложь, клевету и духовное падение,– так много души отдавали служению Церкви Христианской.

Долг.,. Перед этим словом формально преклонялись, и в недавнее время оно считалось необходимою частью нравственного кодекса порядочного человека. Но многие ли из нас в эпоху, предшествующую революции, могли бы с чистым сердцем утверждать, что и в душе понятие это стояло нерушимой стеной? Кто теперь сможет честно сказать, что им никогда в мрачные дни 1916 г. и начала 1917 г. не были нарушены следующие слова присяги:

«Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред святым Его Евангелием, в том, что хощу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Самодержцу Всероссийскому, и законному Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови, все к высокому Его Императорского Величества самодержавству, силе и власти приналежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, и притом по крайней мере старатися споспешествовать все, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может; о ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися, и всякую вверенную тайность крепко хранить буду».

Увы, таких окажется немного. Понятие долга было также заброшено, как религия и семья...

И опять превыше всего, после Бога, ставил исполнение Своего долга наш Государь. Как правильно отметил в своем докладе С. С. Ольденбург, основной чертой Его личности было понимание о лежащей на Нем ответственности за судьбы вверенной Ему Богом страны. Вот отчего Он всегда и считал Себя Самодержавным, собственноручно вписав это слово в представленные Ему к подписи уже в отпечатанном виде новые Основные Законы 1906 г. Понимаемый Им так долг не позволял Ему, сняв с Себя ответственность, переносить ее на бездарных и никчемных, но излюбленных тогдашней общественностью Львовых, Гучковых, Милюковых и Родзянко. Там, где вопрос шел о благе

России, Он не считал Себя вправе считаться с выкриками мелких политиканов. Сознание долга заставило Его принять на Себя командование армией в труднейший для нее момент и этим приостановить ее отступление. То же руководило Им и тогда, когда во имя спасения боевого фронта Он передал бразды правления в руки Своего брата.

И теперь, когда возвращение к истинному пониманию долга, мысленное повторение верноподданнической присяги, проникновение этим сознанием всех наших помыслов и действий, является первейшей задачей нынешнего времени, – благороднейший образ Державного рыцаря долга должен всегда стоять перед начинающими одумываться русскими людьми.

* * *

Понятно поэтому волнение во враждебных кругах. Живым – во что лично верю²², или мертвым, но Император Николай II духовно воскресает, и, чтя Его, Россия получит силы для своего возрождения...

Снова заскрипели перья хулителей. Спешно, стараниями иудейки «графини» Матильды Витте выпускаются евреем же Гессеном, даже ранее указанного в завещании срока, воспоминания ее «достойного» мужа, усерднейшего слуги масонов. Неманов в «Голосе ...России» (!) и Набоков в «Руле» стараются выдержками из этих мемуаров ознакомить большее число читателей с низкою клеветою слуги на изгнавшего его Господина.

Пишите, пишите, пока масоны тратят еще деньги на бесполезное дело... С вами все равно будет лишь кучка интеллигентов и те ренегаты, которым остается только продолжать нападать на благодетельствовавшего им раньше Монарха...

С нами же, чтущими своего Государя, неизбежно объединится весь русский народ.

Правда всегда победит кривду, крест восторжествует над приспешниками князя тьмы. Последним все равно, подобно Юлиану Отступнику, придется в конце концов воскликнуть: «Ты победил, Галилеянин».

21 ноября ст. ст.

Введение во храм Пресвятой Богородицы

(Двуглавый Орел. Вып. 21. Париж. 1/14.12.1926. С. 15–20.)

Радостно получить снова возможность со страниц «Двуглавого Орла» беседовать с разбросанными по всему свету единомышленниками. С «Двуглавым Орлом» связаны воспоминания о перенесенной за рубеж монархической работе, когда столько было дерзания, уверенности в правоте исповедуемых убеждений, в конечном успехе поднятого движения.

Возобновляя собеседования с читателями и проверяя свои теперешние настроения, ясно ощущаешь ту же бодрость, ту же уверенность, то же радование о великой истине, в которой залог спасения России.

И снова, как тогда в знаменательные дни первого монархического съезда в Рейхенгалле, окрыляют дух дивные слова святого Апостола Павла:

«Мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но, вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем» (2Кор. 6:9–11).

Да, не розами усеян наш путь. Оборачиваясь назад на пройденное за эти годы тяжелой зарубежной жизни, видишь взятые препятствия, вспоминаешь невзгоды и поражаешься, как все это преодолено, как удалось пробиться через туманы ядовитых испарений людской глупости, злобы, клеветы и лжи. За истекшие шесть лет сколько раз хоронили наше монархическое объединение. Злостное замалчивание его деятельности сопрягалось с неистовыми атаками, производимыми врагами России всякий раз, когда монархическую работу нужно было представить в извращенном виде. Кого только не было в рядах тех, кто, выполняя задания иудо-масонства, старались изничтожить настоящих монархистов. Сколько горьких минут доставили нам и огорчители из тех, кто по чистой совести должны были быть нашими союзниками в общем монархическом деле.

Вот и ныне мы переживаем злобный, чуждый христианского братолюбия натиск некоторых «церковных» кругов, действующих во имя того иерарха, который, когда-то нас благословляя, возглашал на Рейхенгалльском съезде великие слова: «За Веру, Царя и Отечество», звал к Монархии и в православной Монархии видел спасение русского народа. Нелицеприятная история со временем поведует, какие великие препятствия приходилось одолевать руководителям монархического движения, сколько важного и необходимого не было довершено из-за отсутствия денег в то самое время, когда противники, кто за иудейский или иностранный счет, кто питаясь из средств растащенной и присвоенной Российской казны, кривили русскую жизнь, вершили недоброе дело смуты и разложения.

Наперекор всему, мы живы, мы радостны, мы сознаем себя обладателями огромного богатства.

Богатство это – наша непоколебимая, неиссякающая вера во все устрояющий Промысл Божий, вера в торжество правды, вера в то, что Россия восстанет и возродится животворной силою Помазанника Божия, Царя-Самодержца, той силой монархизма, которая много раз спасала на краю гибели Русь Святую.

Наше богатство – пламенная вера в святую правоту нашего монархического исповедания – сильно разнит нас от иных политических течений. Там, в других лагерях, внешних средств неизмеримо больше, чем у нас, почти нищих. Там издаются газеты, брошюры и книги, бряцают наемные ораторы словесным оружием, бросают в толпу лживые мысли и сведения, сбивают с толку русского человека. Но мало у них самих настоящей веры в осуществимость того, что они проповедуют.

Нелегко ведь, на самом деле, поверить в возможность в будущей России социалистической республики. Неужто позволит многострадальный русский народ, только что испивший до дна чашу с ядом чистейшего социализма, вновь принести себя в жертву идолу всех социалистов иудею Марксу? Неужто руководителям социалистического движения по силам задержать стихийную тягу народа к твердой собственности, остановить могучее течение, которое смывает даже коммунистические «стенки». Даже у Керенского на днях хватило мужества сказать то, что, полагаем, думает большинство русских социалистов: сперва Россия, а потом социализм. Думы Миноров и Соловейчиков, как социалистов-иудеев, конечно, иные. Но и они эти расчеты свои строят не на успехах социализма, а на торжестве иудаизма.

Полагаем, что не много уверенности в возможность превращения России в буржуазную республику и у тех, кто так шумно твердит об этом. В зарубежье эрдеки сами насчитывают только десять процентов своих сторонников. В России же те, кто в тяжких муках все познал, теперь отлично разбираются в иудейской подоплеке буржуазно-демократической республики. Русские люди довольно настрадались под игом иудо-большевизма, чтобы послушно подставить затылки свои под удары новой разновидности того же иудо-масонства. На кого могли бы опираться в России распластанные перед еврейским капиталом заграничные республиканцы? Для стомиллионного русского крестьянства, жаждущего закрепления за собою земельной собственности актом исторически ведомой ему Власти, какое значение могли бы иметь бумажонки Милюковых, Демидовых, Гронских, Миркиных-Гецевичей и прочих эрдеков и демократов еврейской закваски?

Взрощенные братьями-каменщиками храма Соломонова демократические идеи, во время «великой» французской революции возглашенные и залитые кровью невинных христианских жертв, теперь – после «планетарных» злодеяний революции российской – потерпели крушение. И прав был ныне умерший профессор Π. П. Новгородцев – сам крупный деятель кадетской партии, – когда три года тому назад писал об «оскудении» демократической идеи и о необходимости отказа от этой идеи. Мы, живущие на Западе, постоянно видим всю ложь, всю грязь того, что называется демократизмом и чему заочно в течение столетия поклонялось наше жалкое русское общество. Неизбежно скоро наступит время, когда эту политическую опухоль удалят от себя все народы Запада. Народы теперь везде прозревают и ищут здорового, прочного и нравственного уклада государственной жизни. Пусть себе возятся с этой гниющей болячкой демократизма наши республиканцы. Выздоравливающий русский народ не допустит до себя ни болячек, ни их прививателей.

На какой успех могут, наконец, рассчитывать различные центральные политические группировки? Кому нужны эти люди «ни то – ни се», – заимствуя выражение епископа Феофана Затворника? Образовывая партии, объединения с замаскированными названиями, они, в сущности, сами не знают, каково их политическое мировоззрение. Конституция? Парламент? Но кровавый опыт революции, крушение либеральных упований, знакомство с отрицательными сторонами парламентской жизни Запада – непреложно требуют сильной, независимой, не связанной конституционными путами монархической власти. Бросить только что перенесшую тяжкий недуг Россию в омут всеобщих выборов, блоков, партийной борьбы – всех этих неизбежных спутников парламентского строя,– ведь это было бы явным безумием, если не преступлением.

«Будущая русская власть должна быть властью национальной. Кроме того, она должна быть властью крепкой. „Демократия“, „парламент“ – все эти слова не пользуются в современной России популярностью», – писалось 25 ноября в № 541 газеты «Возрождение», редактируемой главой «Центрального Объединения» П. Б. Струве, писалось со слов лица, «занимающего высокое положение в советской служебной иерархии, но не принадлежащего к коммунистической партии и хорошо осведомленного не только о положении в России, но и о надеждах и чаяниях той части русской интеллигенции, которая стремится к замене советской коммунистической власти – властью национальной».

Лишнее подтверждение высказанной нами мысли о беспочвенности надежд на возможность в России демократического или конституционного порядка.

В довершение всего над всеми этими социалистами, революционерами и либералами, по-прежнему занятыми теоретическими построениями и по-прежнему не желающими знать Россию, – страшным грузом тяготеет прошлое.

Не изгладить социалистам из народной памяти позора керенщины, ставшей нарицательным именем всякой негодной и никчемной власти. Не смыть им грязных пятен Калуща и Тарнополя, не заставить забыть учиненный ими развал русской армии и предание всей России на поток и разграбление иудо-большевикам. Не восстановить социалистам их кумира – Учредилки, позорно разбежавшейся от окрика пьяного от вина матроса, посланца опьяненного от власти еврея Урицкого.

Вся страдающая Россия знает и помнит, что началом всех зол явился мрачный март 1917 года, призванный к жизни политическими друзьями Милюкова и Гучкова и ими обоими в особенности. Помнят там, на Родине, что эти люди, подпилившие тысячелетний дуб, сумели построить лишь жалкий республиканский шалашик, который пинком ноги опрокинул Ленин.

Печальную память оставил по себе и пресловутый представительный строй, так бесславно и так преступно закончившийся последней Государственной думой. Изменнический прогрессивный блок, потакавший гнусным клеветам на Верховную Власть; председатель Думы Родзянко, возглавивший солдатский бунт; презренный сеньорен-конвент четвертой Думы, похотливо схватившийся за государственный руль и лакейски подчинившийся рассчитавшему его Временному правительству...

«Князь Львов, Керенский и Ленин связаны между собою неразрывною связью. Князь Львов так же повинен в Керенском, как Керенский в Ленине», – писал 13 июня 1923 г. профессор Π. П. Новгородцев²³, но, к сожалению, не досказал, что первый погубитель России масон князь Львов был вознесен на политические вершины стараниями тех наших либералов-конституционалистов, которые расчищали путь керенщине, а теперь поучают нас, как надо спасать Россию.

Память об этом грузе с прошлыми грехами отразилась в речи одного из вреднейших деятелей февральской революции, инженера Бубликова, сказанной им в июне 1921 г. в Париже, на съезде Национального комитета. Приводя ряд примеров из разрушительной деятельности Временного правительства, Бубликов говорит: «Нет, не меньше большевиков виноваты их предшественники, и им надо это помнить в момент, когда из гробов вылезают, казалось, давно забытые тени и напрашиваются спасать Россию. Надо им сказать твердо и ясно: Россия не верит в свое спасение вашими руками, как не верит и в спасение ваших загубленных репутаций. Вы слишком безусловно растратили безграничное доверие, народом вам оказанное. Для победы нужна вера в вождей, а кто же может верить в вас?»

Бубликов обрушивается на социалистов, непосредственных предшественников большевиков, но, конечно, все им сказанное следовало всецело отнести ко всем – и к нему самому,– учинившим революцию и столь позорно затем провалившимся.

Как ярко, как величаво то великое прошлое, которое чтим мы, монархисты. Вся история России есть история Монархии. В самые трудные времена, когда, казалось, Русь становилась на самый край гибели, спасала ее монархическая идея. Вот и теперь Россия тотчас сверглась в бездну, как только у нее не стало Самодержца. Великое значение монархической идеи вынуждены признать и люди, весьма далекие от наших убеждений. Так, профессор философии С. Л. Франк в статье своей «Из размышлений о русской революции» писал:

«Замечательной, в сущности, общеизвестной, но во всем своем значении неоцененною особенностью русского общественного и государственного строя было то, что в народном сознании и народной вере была непосредственно укреплена только сама верховная власть – власть Царя; все же остальное – сословные отношения, местное самоуправление, суд, администрация, крупная промышленность, банки, вся утонченная культура образованных классов, литература и искусство, университеты, консерватории, академии, все это в том или ином отношении держалось лишь косвенно, силой Царской власти, и не имело непосредственных корней в народном сознании. Глубоко в недрах исторической почвы, в последних религиозных глубинах народной души было укреплено корнями – казалось, незыблемо – могучее древо Монархии; все остальное, что было в России, вся правовая, общественная, бытовая и духовная культура произрастала от ее ствола и держалась только им, как листья, цветы и плоды – произведения этой культуры висели над почвою, непосредственно с ней не соприкасаясь и не имея в ней собственных корней».

Огромно преимущество нас, монархистов: мы свято и твердо верим в то, что исповедуем. За нашей верой стоит величавое тысячелетнее прошлое России. Нам, монархистам, не приходится, как «им», краснеть за свое идейное прошлое, жить с растревоженной совестью, сомневаться и прятать эти сомнения в правоте своей веры. Нам радостно думать о встрече с подлинным русским народом, наконец-то очнувшимся от революционного угара и думающим ту же думу, что и мы. Своему народу мы скажем всю правду, выслушаем и его прямое слово. На Всероссийском Земском Соборе не найдут себе места люди с двоящимися мыслями и двойной совестью, не встретят отклика никакие выступления по марксистским, иудейским и масонским подсказкам и шпаргалкам. Все личины тогда спадут. Обманщики и соблазнители все более становятся известны и тут, и там, в России. От всех потребуется яркость и ясность убеждений.

Мы верим: выбравшиеся из беды русские люди сохранят хорошее от прошлого, впитают все полезное новое и пойдут по славному историческому пути. Мы верим: Россия спасется так же, как спаслась триста лет тому назад Святою Церковью и воинством народным. Спасется Верою и Верностью.

(Православная жизнь. Джорданвилль, 1967. С. 6–8.)

В 1927 г., в Париже, на публичном собрании правого крыла русской эмиграции, поминалось лихом десятилетие преступной февральской революции. Мой большой друг и единомышленник, граф Петр Васильевич Гендриков, недолгое время моряк, потом кавалергард, в момент революции Орловский губернатор, брат фрейлины Их Величеств графини Анастасии Васильевны, самоотверженно пожелавшей сопровождать Царскую Семью в Тобольск и вскоре после Ее гибели убитой большевиками, подчеркнул в своей речи верность Государю вице-адмирала Александра Васильевича Колчака. Последний был единственным из главнокомандующих фронтами [и флотами], который не внял зову генерала М. В. Алексеева просить Государя отречься от Престола. В печати впервые прочел я такое сообщение в статье Н. Кадесникова, напечатанной в журнале «Русское дело» (февраль 1967 г. № 2/98).

Долгом почитаю подтвердить это сообщение.

В тридцатых годах князь Сергей Георгиевич Романовский, герцог Лейхтенбергский, пасынок Великого Князя Николая Николаевича, рассказывал мне, что доблестный адмирал Колчак в самом начале смуты отправил его в Тифлис к Великому Князю с предложением, опираясь на командуемые им Кавказские войска и на Черноморский флот, создать контрреволюционное движение.

От себя добавлю, что к этому фронту примкнул бы, конечно, находившийся на юго-западе конный корпус под командой доблестного графа Ф. А. Келлера. Последний, как известно, отказался присягать Временному правительству.

В упомянутом выше журнале Н. Кадесников приводит следующее свидетельство Князя Сергея Георгиевича Романовского:

«Волею судеб Белое Дело, иначе говоря – борьба с красной революцией, – для меня лично началась в ночь с 2 на 3 марта 1917 г., когда, вызвав меня на линейный корабль «Георгий Победоносец» (около 2.30 пополудни), адм. Колчак преподал мне ряд директив в связи с происшедшим несколько часов тому назад отречением Государя Императора.

Вот основная сущность того, что было мне сказано тогда адм. Колчаком, с которым еще задолго до мартовских событий 17-го года мы говорили о возможностях революционного движения, о его предполагаемых формах и методах с ним решительно бороться:

– Я никогда не признаю отречения Государя – оно незаконно и вынужденно. Сегодня же, по готовности миноносца, Вы отправитесь в Батум и Тифлис к Вел. Князю Николаю Николаевичу, который только что вновь назначен Государем Верховным Главнокомандующим, однако... в условиях отсутствующей Верховной Власти, т.к. Государь отрекся от Престола.

Вы так и скажите Вел. Князю, что я этого отречения не признал и никогда не признаю, что я считаю это отречение незаконным и вынужденным!.. Что в этих условиях я предлагаю Вел. Князю военную диктатуру, потому что сегодня только авторитет его имени, опирающийся на реальную силу, может еще остановить революцию, с которой мы обязаны всемерно бороться до полного ее поражения».

Что же ответил послу адмирала Колчака Великий Князь Николай Николаевич?

«–Я солдат и подчиняюсь существующей власти, – был ответ Вел. Князя...»

В связи с этим не могу не вспомнить и следующее. Приблизительно в 1928 г. Высший Монархический Совет, членом и секретарем которого я состоял, решил издать книгу, в которой разоблачена была бы лже-Анастасия, первая из подобных самозванок, появившаяся в двадцатых годах в Берлине. Решено было, что лучшим выполнителем этого задания будет благороднейший швейцарец Петр Жильяр, хорошо знавший Великих Княжон и отбывший с Царской Семьей в Тобольск. Несколько лет перед тем я познакомился с ним в Лозанне и бывал у него. Когда он прибыл в Париж, мне поручено было держать связь с ним. Намереваясь совершить поездку в Шуаньи к Великому Князю Николаю Николаевичу, он просил меня быть его спутником, как бывавшего в тех местах. Дважды я принят был Великим Князем (второй раз в составе депутации). Довольно часто я навещал генерала Π. Н. Краснова, жившего в ближайшем городке Сантени. Жильяр в С.-Петербурге преподавал некоторое время французский язык пасынку Великого Князя, вышеупомянутому Князю Сергею Георгиевичу и его сестре. Позднее Великая Княгиня Анастасия Николаевна и рекомендовала Жильяра Государыне Императрице Александре Феодоровне.

На обратном пути Жильяр рассказал мне, как радостно он был встречен Великокняжеской Четой. Особенно растрогал его Великий Князь Николай Николаевич. Расспрашивая его о пребывании после революции в Царском Селе и Тобольске, он неожиданно задал вопрос: говорилось ли когда-нибудь о нем? Жильяр ответил, что однажды Великая Княжна Татьяна Николаевна сказала ему: «Будь дядя Николаша тогда в Ставке, ничего подобного не случилось бы». Великий Князь разрыдался.

Во время той же поездки Жильяр поведал мне нечто поразительное. Когда Царская Семья по пути в Тобольск плыла на пароходе, он однажды, чувствуя себя неважно, лежал в каюте. Вдруг раздается голос одной из старших Великих Княжон (точно не запомнил я, которой из них): «Жилик, Жилик, поскорее к окну».– Подойдя к окну и отдернув занавеску, Жильяр увидел на берегу огромное село.– «Это – родина Григория Ефимовича, село Покровское, – воскликнула Великая Княжна.– Он нам говорил, что мы будем видеть ее».

В эти страшные «юбилейные» дни, когда начались страдания Царской Семьи, особенно захотелось вспомнить доблестного адмирала А. В. Колчака, оставшегося верным присяге, как и благороднейшего республиканца Петра Жильяра, готового повторить подвиг швейцарской гвардии, погибшей в Версале, защищая короля Людовика XVI.

Книга П. Жильяра на французском языке о самозванке была напечатана.

(Двуглавый Орел. Вып. 31. Берлин, 1922. 1/14 июня. С. 7–9.)

Жизнь учит. Как ни старается часть русских людей оставаться духовно слепыми и глухими, жизнь развертывает перед ними такие события, которые не могут не заставить и их призадуматься над переживаемым.

Одним из таких ярких и показательных явлений оказалось последнее Генуэзское «действо», где во всей своей неприглядной наготе предстала нынешняя мировая политика, руководимая жидо-масонами, лишившими ее всякой нравственной сущности, замененной так называемым демократизмом.

Конституционный король Италии, Виктор Эммануил III, сын Монарха, убитого революционерами, супруг Черногорской Принцессы Елены, воспитывавшейся в России и обласканной Царской Семьей, чей родственник (муж племянницы) Князь Иоанн Константинович сброшен был большевиками живым в шахту; Государь, гордившийся еще недавно тем, что в Ракониджи ему удалось приветствовать на итальянской земле Императора Николая II, принимает у себя представителей русских большевиков, открыто объявивших войну Тронам, возведших убийства, пытки в обыкновенную политическую систему, замучивших миллионы несчастных. Он пожимает руку того, кто вместе с прочими извергами подписывал смертные приговоры Членам Российского Императорского Дома.

Монарх милостиво беседует с теми, кто, по открытому признанию немецкой большевицкой газеты «Роте Фане», желали бы видеть его, Короля, «по которому веревка плачет», в руках «пролетарской всемирной Чека».

«Как мог Король Италии, потомок Гумберта, человека с чистыми руками, представитель славного по своим преданиям Савойского Дома, брататься с московскими террористами? Как бы покорно ни выполнял он приказания своих министров, неужели он не оказал хотя бы попытки противодействия? Действительно, можно себя спросить – для чего служат современные Монархи, если, забыв о преданиях, они не показывают даже примера достоинства своим временно заблудшимся подданным?» – пишет швейцарская республиканская газета «Journal de Geneve» в № 114 от 27 апреля.

И действительно, что может быть позорнее для сущности королевской власти этого явного умаления ее достоинства, проделанного в Генуе Виктором Эммануилом по приказанию министров-масонов, старавшихся всеми способами поддержать своих кровавых единомышленников, владеющих ненавистной всем темным силам Россией.

Но ошибочным было бы всю вину за этот всенародный позор возлагать на одного только короля Итальянского. Он силою вещей вынужден был сделать то, что во всякое время смогут заставить выполнить почти каждого «конституционного» Монарха и подобное чему не раз исполнял король Великобритании и Император (!) Индии и ныне делает Царь Болгарский Борис, крестник нашего Государя. На этом ярком примере в истинном свете вырисовалась вся лживость и глубокая безнравственность самого конституционного строя в его наиболее последовательном виде – парламентаризме. Виктор Эммануил, наверное, хотя бы по чувству наследственности, не мог не сознавать всю недостойность своего поступка, но, будучи королем, присягавшим конституции, ответственность перед которой покрывала голос совести, – он обязан был выполнять распоряжения действительных повелителей страны, главой которой он по названию состоит. Пора же, наконец, раскрыть глаза и понять, что нынешние короли – это лишь простая видимость власти, это не более как игрушка, оставленная масонами до времени для утешения и невинной забавы народам, в которых, по их мнению, еще не совсем вытравлены монархические «предрассудки». Со злорадством заставляя королей так недостойно выступать в подобных генуэзскому случаю, они тем самым умно ударяют и по самой сущности монархической власти вообще.

Неужели же и это естественное и яркое проявление истого «конституционализма» не заставит думающих еще по старым либеральным прописям русских людей пересмотреть свои мировоззрения и осознать всю красоту нравственной мощи нашего исконного Самодержавия, при котором Монарх не считается с партийными людишками, не связывается какими-то писаными обязательствами, а творит великий долг, ответствуя за судьбы вверенного Ему государства перед Богом и открытой Вседержителю совестью.

Высший представитель католической церкви в Генуе, выполняя указания своего главы, устраивает свидание с Чичериным, дружески с ним беседует на обеде у короля, чокается, выслушивает без возражений его наглые утверждения о полной религиозной свободе в России.

И делает все это, прекрасно зная и те близкие к первым временам христианства страдания, которые испытала и испытывает Православная Церковь от злобных врагов Спасителя, и весь синодик замученных служителей алтаря, и что во время его разговора с одним из кощунников там, в далекой России, единомышленники последнего обворовывают христианские церкви, приговаривают к смерти и просто убивают священников, судят даже Патриарха всея Руси.

Но, опять, и Генуэзский архиепископ Синьори и даже повелевающий ему папа Пий XI – только простые выполнители безнравственного в самом себе, но воспринятого издавна истинными руководителями католической Церкви – иезуитами, принципа: цель оправдывает средства. Цель же ясна – духовное завоевание России, где в страданиях окрепла вера, но по определенному плану истребляются православные священники. Стадо останется без нужных ему пастырей, на смену им, по знакомой со времен Лжедимитрия дороге, должны идти ксендзы, которые и удовлетворят духовную жажду «схизматиков».

Конечно, планы эти рухнут так же, как и триста лет тому назад, но хочется верить, что выявившиеся наконец наружу, давно подготовленные намерения папского престола заставят проснуться совесть тех русских, которые, устав от невзгод беженской жизни, так легко попадаются в католические сети и столь успешно используются иезуитами.

Да поймут они, часто отпрыски старых доблестных семей, что, уходя от Православия, они изменяют России, душу которой составляет наша природная вера. Пусть, прозрев, увидят, каким, в сравнении с внешне пышным католичеством, ярким светом горит наша гонимая, измученная, оставленная в рубищах, но чистая духом, крепнущая в страданиях родная Православная Церковь.

Собиравшиеся в Генуе представители европейских держав, в большинстве своем, заняты были не обсуждением вопроса о том, как вернуть мир миру, а иным, столь свойственным демократическим странам делом. Там шел спор о шкуре считаемого убитым русского медведя, и международные хищники, в том числе и представители советской власти, придумывали способы наилучшего разрешения этого вопроса. Недаром одна из иностранных газет остроумно назвала эту конференцию «нефтяной», так как именно кавказская нефть явилась и притяжением, и яблоком раздора. К счастию для России, правящие ею инородцы боялись продешевить и не умели подвести тридцать сребреников под современную валюту; с другой же стороны, прочие державы, каждая, не хотели утратить своих преимущественных прав. Поэтому «узаконение» грабежа нашей Родины пока повисло в воздухе. Дан срок, в течение которого масоны всех стран будут, вместе со своими «русскими» собратиями, стараться найти действительные способы закабаления России.

И этот показательный пример должен заставить нас всех, хранящих верность нашей Родине, любящих подготовляемый к окончательному закланию родной народ, сплотиться в тесные ряды, понять, что мы, русские, одиноки, что все спасение только в нас самих, то есть в настоящем народе. «Ориентация одна – на Россию». Принцип этот, провозглашенный на Монархическом съезде в Киеве летом 1918 г. и подтвержденный год тому назад в Рейхен-галле, должен всегда служить нам путеводной звездою.

Новый и ясно преподанный урок дан. И для всех постигших смысл этого вразумления должен стать понятным основной символ русской государственно-политической веры: «Православие, Самодержавие, Народность», служение коим и должно составить цель нашей жизни.

(Старое время. Белград. № 62. 21.7/3.8.1924. С. 2–3; № 65. 1/14.8.1924. С. 1–2; № 67. 8/21.8.1924. С. 1–2; № 69. 15/28.8.1924. С. 1–2; № 71. 22.8/4.9.1924. С. 1–3; № 77. 12/25.9.1924. С. 1–3; № 78. 15/28.9.1924. С. 1–3.)

I

«Прошедшее свое мы осудили, осудили за то, что не распознаем в нем тех принципов, которые составляют для нас мерило истины и благополучия. По кодексу этих принципов, из коих главный есть равенство, – хотим мы переделать жизнь, отвести в другую сторону старые ключи ее, которыми питались прежние поколения, расположить ее вновь по сочиненному нами плану – и составляем и пересоставляем этот план по правилам науки, по которой планы составляются. Не беда! – говорим мы смело – жизнь исправит ошибки нашего плана, и противоречим сами себе, ссылаясь на жизнь, которой знать не хотели, когда принимались за план свой. Жизнь на каждом шагу обличает нас следами неправды, вместо той правды, которую мы обещали внести в нее: явлениями эгоизма, корыстолюбия, насилия – вместо любви и мира; язвами бедности и оскудения – вместо богатства и умножения силы; жалобами и воплями недовольства – вместо того довольства, которое мы пророчили. Не беда! – повторяем мы громче и громче, стараясь заглушить все вопросы сомнения и возражения,– лишь бы принципы нашего века были сохранены и поддержаны. Что нужды, если страдает современное поколение; что за беда, если вместо крепких людей являются отовсюду дрянные людишки; пусть будет сегодня плохо – завтра, послезавтра будет лучше. Новые поколения процветут на развалинах старого,– и наши принципы оправдают себя блистательно в новом мире, в потомстве, в будущем. Мечты, которыми наполнена жизнь наша и деятельность, осуществятся когда-нибудь после. Увы! – разве осуществятся они в таком смысле, как случилось со Свифтом: в молодости он устроил дом сумасшедших и под старость нашел себе приют в этом самом доме».

Эти строки были написаны сорок лет тому назад в «Московском сборнике» глубоким знатоком русской жизни Константином Петровичем Победоносцевым.

Сколько Свифтов оказалось среди нас... Слепо и безумно уверовав в святость, разумность и истинность ловко подброшенных нам революционных принципов, подсекали и выкорчевывали мы исторические корни, которыми питалось и держалось Российское государство... Огромный, полный сумасшедших и бесноватых дом ныне представляется на том месте, где когда-то был Собор величественной христианской Империи, и многие тысячи русских Свифтов гибнут жертвами собственного замысла...

Но великая Россия не может навсегда остаться домом умалишенных; ей уготованы другие судьбы. Их надо предвидеть и понимать.

Россия больна с тех пор, как развращенный Запад, своими учениями самодовлеющего естества и обожествленного человеческого разума, затуманил и затмил ее православную душу. Святой Руси привит был гибельный яд религиозного безразличия. Тяжко болеет от этого и сам Запад, в теле же России, насквозь пропитанном религиозными началами, это отметание веры в Бога произвело ужасающее по своим последствиям разрушительное действие.

Всякое здоровое государство проникнуто сильным религиозным духом. Без веры в Бога прежде всего теряет устойчивость и самую сущность семья – эта основа государства. Беспутно, без руля и без ветрил, носится безверный, значит, бессемейный, бесгосударный человек по морю житейской суеты. По словам митрополита Киевского Антония, «люди покидают спасительный корабль Церкви, и лишается разумного смысла государственное существование, основанное на народном себялюбии и чуждое религиозной идее». «Это уже не народ,– писал владыка Антоний в 1899 г. в казанском журнале «Деятель»,– Это гниющий труп, который гниение свое принимает за жизнь, а живут на нем и в нем лишь кроты, черви и поганые насекомые, радующиеся тому, что тело умерло и гниет, ибо в живом теле не было бы удовлетворения их жадности, не было бы для них жизни».

Затуманенному рассудку и затменной совести людей подносят по виду высокие нравственные понятия – свободы, равенства, братства – и затем незаметно вливают в эти пышные формулы ядовитое содержание, столь удобное для темных сил. Грубое поклонение вещам, черствое безудержное себялюбие, зависть, злоба и ненависть к лучшим и высшим, человекоубийственная война классов, засилие и произвол худших над лучшими.

И как дивно красивы, как небесно возвышенны те же стремления, освященные чудным сиянием веры Христовой! Перед Престолом Всевышнего все люди – братья, все свободны, все равны в обществе верующих. Молясь в храме Божием, причащаясь Святых Таин, все, как один, чувствуют внутреннее духовное братство и равенство, сознают себя членами единой общей семьи.

Наши предки прекрасно понимали весь глубокий смысл, все великое значение христианского начала, как таинственной силы, связывающей ткани государственного тела.

Весь строй старой России от быта беднейшего пахаря до помазания на Царство Государей-Самодержцев имел неизменно глубокий церковный уклад. И справедливо отечество наше тех времен именовалось Святой Русью. Конечно, немало грешили наши предки и, порою, тяжко грешили, но сила их покаяния соответствовала силе горячей веры и смывала грехи. Но как ни грешили они, никогда, согрешая, не посягали на самый уклад церковный, на самую Веру Господню. Поэтому из века в век росла, цвела и крепла Россия, и Промысл Божий охранял ее судьбы.

С середины XVIII века западные ветры стали заносить в Россию религиозные колебания и отрицания – вольтерьянство, франкмасонство, ложный мистицизм. Сперва из легкомысленной и натасканной энциклопедистами Франции проник к нам растлевающий дух сомнения. А затем твердокаменная философия немцев всполошила и довершила вредное дело угашения христианской души. «Кантом был положен запрет на религиозное мировоззрение, на догматическую веру, на религиозную метафизическую мысль. Кант сказал «нельзя» религиозному мировоззрению», – говорил недавно о. Сергий Булгаков в Праге. И Канта послушались: ведь голос раздался с Запада, авторитет коего у нас считался непререкаемым. Поверив же сами, со свойственным нам увлечением, мы стали подгонять себя в следовании по пути удаления от Бога – значит, приближения к сатанинской бездне.

Мудрые сердцем и зоркие духом русские люди видели надвигавшееся бедствие и грядущее падение. Так, епископ Иоанн Выборгский, впоследствии Смоленский, в слове своем о значении христианской веры так определил тогдашнее (в 1866 г.) состояние общественной жизни:

«Открытое вольномыслие в самых священных для человека предметах; не только явное охлаждение и пренебрежение к Церкви, но и нескрываемая неприязнь к ней; извращение нравственных понятий; публичный разврат; убийство времени, достояния и жизни в денежных играх; роскошь и расточительность среди вопиющих нужд общественных и всеобщих жалоб на затруднения в средствах жизни; равнодушие и неразвитие общественной деятельности, среди настоятельно вызывающих ее вопросов; странный голос среди отечества противу отечественных интересов; стремление ослаблять основы народной жизни; неуважение к власти и, при слабом чувстве законности, неугомонные посягательства на неподлежащие права; упадок серьезного образования и воспитания; раздор в семействах между отцами и детьми; безмерное пьянство в народе; умножение дерзких общественных преступлений, – и все это в то самое время, когда речь и дело идет о возрождении России, и мы воображаем, что идем вперед! Не кажется ли вам, не может ли прийти мысль всякому строгому наблюдателю, если посмотреть вокруг себя серьезно, что жизнь наша как будто сдвинулась с вековых религиозных и нравственных оснований и, в разладе с народною верою и совестью, с отечественною любовью и правдою, при нашей внутренней несостоятельности, идет будто невесть куда, без разумных убеждений и сознательно верных стремлений? Но это было бы ужасно. Народ! Помни Бога».

Но Бога все более забывали. Меньше всего поддавались разложению народные толщи, но им, в лучшем случае, не мешали жить «детской» верой. Образованные же круги и те полу просвещенные слои, которые вплотную примыкали к простому народу, – те более обезверивались и обезвоживались. По преданию, привычке, иногда из приличия многие оставались в Церкви по внешности: посещали в положенные дни храмы, говели, даже не ели скоромного в Великом посту. Но душа была не холодна и не горяча, а едва теплилась и чадила. Глухи оставались русские люди к пророчествам таких исключительных людей, как Тютчев, Достоевский, Константин Леонтьев; не вникали в положение церковного быта, столь талантливо изображенного Мельниковым-Печерским, Лесковым.

Саров и Дивеев с просиявшим пророком и угодником Божиим преподобным Серафимом, Оптина пустынь с ее проникновенными старцами, отец Иоанн Кронштадтский, до конца подвизавшийся в миру, – все эти знаменательные явления последних времен России прошли мимо огромного большинства русских образованных (увы, не по образу Божию) кругов.

С насмешливой улыбкой и пренебрежением взирали верхи наши на церковные устремления и молитвенную жажду обоих последних царствовавших Государей. Шли в обители, стремились к святителям лишь те, кого судьба больно ударяла, кому надо было искать особой помощи у святой Матери-Церкви, которая всем могла дать утешение.

Такой чуткий и душевный народ, как наш русский, не может удовлетворяться одним животным материализмом. Искание духа свойственно самой природе нашей.

И вот завелось у нас западное сектантство, спиритизм, оккультизм, темный мистицизм, сатанински горделивое толстовство.

Святая Русь все более теряла свой святой облик и, обезверенная, не выдерживая тяжелых испытаний войны, разом сверглась в пропасть... И только затем пережитые страшные испытания, выявившаяся во всей своей наготе нищета, бренность и мнимость всех наших хваленых демократических достижений, витающая над всеми насильственная смерть – больно встряхнули наши мозги и разбудили усыпленную совесть.

Теперь мы вернулись к религиозному миросозерцанию. Только этому обязаны мы, что и там – в России, и здесь – за рубежом, задыхаясь иногда от окружающей нас удушливой атмосферы, сгибаясь под тяжестью несомого креста, преодолевая все препятствия, мы не только существуем, но и боремся, но и дерзаем...

Неусыпно поддерживать огонь веры в неугасимой лампаде святой Церкви Христианской должны все те, кто хотят истинного восстановления России. В восстановленной России, по историческому примеру и наказу, и государственный и общественный быт должны дышать христианским духом, должны святиться пламенем веры. Кто этого не постигает умом и не ощущает совестью, как бы умен и способен он ни был, тот не должен иметь доли в государственном и общественном строительстве грядущей Российской Империи.

II

В Православии росли и воспитывались будущие Государи Российские, служением Православной Церкви проникнута была вся их работа на пользу Государства. Глубоко церковным проникновением объясняются незыблемые правила, которые с давних времен требовательно установили в Российских законах, чтобы лицо, могущее занять Престол Царский, рождено было и воспитано православными родителями. В церковно-народном представлении будущий Государь с малолетства должен быть окружен духом истого Православия, и ничто неправославное не должно влиять на впечатлительную душу Царственного ребенка. Отсюда суровое запрещение закона Членам Царского Дома жениться на иноверных принцессах. Глубоко понимал это Император Павел I, восстановивший в Основных Законах потревоженную было Петром I православную сущность Царского служения России. Также понимали это глубоко православные Императоры-Самодержцы Николай I и Александр III, при которых в законах о Престолонаследии вводились частные поправки и дополнения.

Сознание неразрывности связи Монархии с Православной Церковью воспринято было в России еще из Византии – вместе с православной верой. Уже Владимира святого епископы называют Царем и Самодержцем, говоря ему: «Ты поставлен от Бога». Е. Шмурло приводит в «Истории России» указания, что Лука Жидята так поучал народ: «Бога бойтесь, князя чтите: мы рабы, во-первых, Бога, а потом Государя»; та же мысль и в поучении митрополита Никифора Владимиру Мономаху: «Князья избраны от Бога, Он царствует на небесах, а князю определено царствовать на земле». Глубоким пониманием значения княжеской власти звучит и «Слово» митрополита Илариона, посвященное памяти Князя Владимира святого: «Государей наших сделай грозными народам, боляр умудри, Церковь возрасти».

Из приводимых выше исторических примеров мы видели, как первосвятители Русской Церкви крепко и постоянно стояли за утверждения единственной власти Русских Государей. «Можно сказать, – пишет историк Сергей Соловьев,– что вместе с мечом светским, великокняжеским против удельных князей постоянно направлен меч духовный». Выше приводились молитвенные чаяния двух иерархов – св. Ионы и архиепископа Ионы Новгородского об установлении Самодержавия в России. В царствование Василия III старец Филофей так определяет значение русской Православной Монархии (привожу по «Истории» Шмурло): «Ныне одно только Православное Царство стоит Московское; во всем поднебесье наш Государь остался единым христианским Царем, браздодержателем святых престолов Вселенской Церкви, которая ныне, вместо Римской и Константинопольской, светится в богоспасаемом граде Москве». Великий печальник за Землю Русскую, св. Гермоген, как уже говорилось, был твердым стоятелем за Царскую власть. «Бывшими» православными христианами называет он мятежников, «ибо вы отступили от Бога, возненавидели правду, отпали от Соборной и Апостольской Церкви, отступили от Богом и святым елеем помазанного Царя»... Рязанский епископ Феодорит был во главе посольства, отправленного Земским Собором в Ипатьевский монастырь просить Михаила Феодоровича Романова на Царство, и из рук Владыки принял юный Монарх царский посох.

И после переворота, учиненного в строе Русской Церкви Петром Великим,– православный клир продолжал благословлять и поддерживать Царскую власть.

Епископ Воронежский Митрофан, современник Петра, смело восстававший против вредных для Церкви новшеств, горячо сочувствовал и помогал всем полезным для государства начинаниям Царя. Он усердно помогал Петру в его военных предприятиях, слал ему под Азов даже сбережения от своих епархиальных доходов. Как известно, святитель Митрофан был причислен Православной Церковью к лику святых.

В истекшее столетие лучшие иерархи являлись пламенными проповедниками благодетельной для народа монархической идеи. Прекрасно выразил это убеждение верующих священнослужителей знаменитый митрополит Филарет Московский, в слове своем, сказанном 25 июня 1851 г. в Успенском соборе, в день рождения Императора Николая Павловича:

«Народ, благоугождающий Богу, достоин иметь благословенного Богом Царя. Народ, чтущий Царя, благоугождает чрез сие Богу; потому что Царь есть устроение Божие. Как небо бесспорно лучше земли и небесное лучше земного, то так же бесспорно лучшим на земле должно быть то, что устроено по образу небесному, чему и учил Бог Боговидца Моисея: Виждь да сотвориши по образу, показанному тебе на горе (Исх. 25:40), то есть на высоте Боговидения. Согласно с сим, Бог, по образу Своего небесного единоначалия, устроил на земле Царя; по образу Своего Царства непреходящего, продолжающегося от века и до века – Царя наследственного».

Такое же понимание Православной Царской власти выразил в 1863 г. подвизавшийся на Афоне подданный турецкого султана иеросхимонах Иларион грузинец: «Долг наш иметь сердце и мысли всегда устремляемыми к Богу за Августейшего нашего Императора и за всю Православную Церковь. Сия есть первейшая обязанность наша и наиприятнейшая по отношению к Богу и к людям, хотя мы и грешны. Кто, брате, может представить православного христианина, не молящегося за благочестивейшего Царя нашего, который есть только один, но не многие? И кто не обязан Его любить? Не есть ли Он единственная похвала христиан и слава Христа? Потому, что только Он, по образу Христа Помазанника, по естеству подобен Ему и достоин называться Царем и Помазанником Божиим, потому что Он имеет в себе Помазующего Отца, Помазанного Сына и Им же помазася Духа Святаго...

Поэтому! кто не любит своего благочестия (веры) и Богопоставленного Государя, тот недостоин именоваться и христианином».

«Кто из смертных на земле может быть священнее Помазанника Божия, Богоизбранного Царя», – говорил архиепископ Никанор Херсонский.

Священное значение Самодержавной Царской власти до последних дней исповедовалось и в твердыне Православия – Оптиной пустыни. В мае 1911 г. отец Иосиф, ученик и преемник старца Амвросия незадолго до своей кончины говорил своему духовному сыну: «Знай, пока стоит Престол Царя Самодержавного в России, пока жив Государь, до тех пор, значит, милость Господня не отнята от России...»

Светильник Земли Русской о. Иоанн Кронштадтский так определил сущность Царской власти: «Все верноподданные обязаны относиться к Царской власти с благоговением, по праву и закону Божественному, и повиноваться Царю не только за гнев, страшный особенно в Царе Самодержавном, но и за совесть, как учит Апостол, то есть по собственному каждого убеждению в святом долге повиновения Царю, как преобладающему вверенному народами, во благо им, в создание их, а не в разорение, как Вождю и Народоводителю.

Государь в своем Царстве, как душа в теле, сообщает стройность направления и действия всем членам великого политического тела.

Наша Православная Церковь постоянно молит Бога, Вседержавного Царя Царей, о спасении и благопоспешении Царя земного во всем, и покорении под ноги Его всякого врага и супостата.

Вы видите, братие, что для России единодержавие и самодержавие в государстве необходимо и есть величайшее благо для него, подобно как в мире Божием единоначалие и вседержавие. Будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро (1Пет. 2:13–14). Воздадите убо кесарева кесареви, и Божия Богови (Мф. 22:21). Аминь».

Вникая в слова вероучителей и пастырей Церкви, понимаешь, что, говоря о Монархии, они разумеют истинную монархическую власть – Самодержавную и что только власть Царя – милостию Божией, а не мятежным хотением народа, приемлется церковно-православной совестью.

В своем освященном Божественным Помазанием подвиге Православный Царь-Самодержец должен подчиняться единственно велениям своей христианской совести. За свои поступки и ошибки Он ответственен только перед Господом Богом. Нет страшнее этой великой ответственности. Лишь немногие среди даже духовно развитых людей задумывались над тем, какой высоты должны достигать духовные переживания Самодержца, от воли и поступков которого зависит участь сотни миллионов людей, судьба громадного государства. Только глубокая вера в Промысл Божий, только ощущение особой благодати священного Миропомазания дает Царю необходимую для царства сверхчеловеческую силу и волю.

Просты и легки обязанности Монарха конституционного – безвластного. Он ни перед кем не ответственен, он является вывеской и игрушкой царствующих его именем вождей политических партий. Если что делается явно противное его уму и совести, он успокаивает себя ссылкой на верность конституции. Верность Монарха конституции состоит в том, чтобы своим именем и своей подписью и своим словом узаконить любую гадость, любое преступление, если только этого желает захватившая власть политическая партия. Конституция лишь весьма редко совпадает с верностью монаршей совести. Конституционная Монархия, по существу, бессовестна. Конституционная Монархия претит православному сознанию. Православное сознание не может примириться с тем, что между делами и совестью Царя вклинивается кляуза, которой по конституции совесть царская обязана подчиниться. Конституционная Монархия построена на заведомом обмане и лицемерии. Монарх хорошо знает, какими нечистыми, безнравственными способами достигается успех на выборах в законодательные учреждения, как мало избранные путем демагогии, обмана и подкупа депутаты являются истинными представителями народа, но он обязан поддерживать недобросовестных политиканов всей силою своего авторитета – наследия старых времен, когда предки его были настоящими властными и потому ответственными Государями. Безответственный и безвластный конституционный Монарх обязан назначать в министры по указке партийных интриганов людей, лично, быть может, им презираемых или ненавистных. Только иудо-масонская изобретательность могла придумать такое утонченное издевательство над благодетельной для народов монархической властью...

«Пока я жив и Богу угодно будет, чтобы я оставался на моем тяжелом посту, на котором Он Сам меня поставил, не допущу я этой лжи на Святой Руси, в этом будьте уверены: я слишком глубоко убежден в безобразии представительного выборного начала, чтобы когда-либо допустить его в России в том виде, как оно существует во всей Европе. Пусть меня ругают и после моей смерти будут ругать, но, может быть, и наступит тот день, когда и добром помянут», – писал Император Александр III в своем историческом письме Победоносцеву 12 марта 1883 г. Этот доподлинно Русский Православный Царь-Самодержец глубоко и верно понимал свой Царственный долг и всю внутреннюю ложь конституционных ограничений Самодержавия. Подобным же осознанием религиозного значения Самодержавной власти проникнуты были из Императоров Павел I, Николай II.

«От Господа Бога вручена Нам Власть Царская над народом Нашим, перед Престолом Его Мы дадим ответ за судьбы Державы Российской»,– объявлял Государь Император Николай II в Манифесте 3 июня 1907 г. при роспуске революционной второй Государственной думы и изменяя – по Царской совести, но вопреки Основным Законам – избирательный закон.

«То, что ты просишь – невозможно. В день моей коронации я присягал на верность Самодержавию. Я должен передать эту присягу неизмененной моему Сыну», – говорил Государь 3 декабря 1916 г. покойному Великому Князю Павлу Александровичу, передавшему Ему совет некоторых Членов Императорского Дома учредить для успокоения смуты конституцию.

Неразрывность связи Самодержавия с Православием устанавливают теперь и наши философы, работающие в области религиозных вопросов.

«Православие не может быть равнодушным к государственной жизни и деятельности, а следовательно, и к той либо иной форме государственности. Но, помимо всякой веры и всяких религиозных убеждений, лучшею формой политического бытия является Монархия, и Монархия не конституционная, не сословная, а именно Самодержавная», – пишет профессор Л. П. Карсавин. И далее продолжает: «Будучи органически связанною с государственностью, Церковь Русская, конечно, может желать только наилучшей ее формы, т. е. Самодержавия. А оно обусловливается еще и религиозным значением Самодержца. Русскому народу нужен не только «хозяин», но, поскольку этот народ не отрекся от своего идеала, и Православный Царь, глава христианского мира. Но, очевидно, главою христианского мира может быть только один человек, ибо Вселенский Собор по самой природе своей не может стать учреждением постоянным. Вселенский Собор, как и Вселенский Патриарх нужны в Церкви, но не в отмену, а в во исполнение Самодержца, не вместо Него, а рядом с Ним» (О сущности Православия // Проблема русского религиозного сознания. Берлин, 1924. С. 178–179).

К вопросу о взаимоотношении Царя и Патриарха мы вернемся еще. Глубока мысль профессора Карсавина, что Православная Церковь – дополним: Русская в особенности – не может оставаться равнодушной к государственной жизни и может желать только Самодержавия. Тяжкий грех взяли на свою душу наши иерархи в марте месяце 1917 г., когда так легко отказались – в угоду миру сему – от Помазанника Божия и установили кощунственную молитву о «Богохранимом временном правительстве». Крестный путь Русской Православной Церкви начался как раз с тех пор... И теперь постоянно смущается наша верующая совесть, когда слышим, как, невольно запинаясь, выпускают из молитв моления за Царя и Царственный Дом и произвольно заменяют разными другими молениями. Если по неизвестности судьбы Царствующего Императора – Имя Его поминать признано неудобным, то, благодарение Богу, благополучно здравствует Миропомазанная Государыня Императрица Мария Феодоровна, за которую и надлежит молиться.

III

Пройдя по страдному пути низвержения и отрицания религии и вернувшись снова к Богу, мы должны понять, что восстановление России возможно только на основах Православной Церкви. Относясь терпимо, доброжелательно ко всем не противогосударственным и не безнравственным вероучениям, памятуя, что всякая религия облагораживает человека, – мы обязаны твердо усвоить себе, что Православие, будучи религией чисто русской, является тем прочным цементом, который скрепляет нашу Родину. Восприняв Россию в колыбели ее исторической жизни, Православная Церковь дала должное духовное направление тогда еще детской народной душе; освещая ее и далее светом правой веры, она, в свою очередь, воспринимала от народа все лучшее. Вот почему только в России и горит своим ярким светом Православная Церковь.

«Каждый человек стремится к тому, – говорит профессор П. И. Ковалевский, – что ему симпатично и что его привлекает. Одни люди по своей натуре мягки, сердечны, уступчивы, – другие, напротив, воинственны, повелительны и склонны к господству. Что говорится об отдельных людях, то можно сказать и о нациях. Эти особенности наций послужили основою к тяготению к той или другой вере. Романские народы, в которых почти равномерно царят и возвышенные чувства, и блестящее мышление, увлеклись и воплотили в себе католическую религию и вошли в сферу воздействия воинствующей церкви. Хладнокровная, преимущественно холодно, логически-отвлеченно мыслящая германская нация увлеклась другим – холодным протестантизмом. В нем она нашла удовлетворение стремлениям холодного рассудка к господству, преобладанию и неуступчивости.

Славянская раса – мягкая, нежная, сентиментальная, с возвышенным чувством и благородными мыслями – нашла себе удовлетворение в Православной Церкви. Она всеми своими силами увлеклась любовью, состраданием, милосердием, самопожертвованием и всепрощением учения Христа...

Православие есть та нравственная формула,– продолжает он далее,– в которой душа русского находит себе удовлетворение, – и само уже Православие в дальнейшем утверждает и укрепляет прирожденные, присущие нации черты».

История России не отделима от истории Православной Церкви. «Наша Святая Русь,– писал А. С. Хомяков, – создана самим христианством. Таково сознание Нестора, таково сознание святого Илариона и других. Церковь создала единство Русской земли и дала прочность случайности Олегова дела» (т. I. С. 231).

И ту же мысль развивает в беседе, называемой «Церковь и Государство», архиепископ Херсонский Никанор, выступивший в 1890 г. печатно против анархических учений графа Л. Толстого.

«Православная Церковь,– писал Владыка,– принесла на Русь из Православной Византии идею Великого Князя, как Богом поставленного владыки, правителя и верховного судии подвластных народов, устранив славяно-варяжскую идею князя, как старейшего в роде атамана удалой, покоряющей огнем, железом и дубьем дружины. Церковь перенесла на Русь из Византии идею государства, с устранением варяжской идеи земли с народом, которую княжеский род может дробить без конца, как удельную свою собственность. Церковь утвердила единство народного самосознания, связав народы единством веры, как единокровных, единодушных чад Единого Отца Небесного, призывающих Его Пренебесное Имя на едином языке, который с тех пор стал для всех славянских племен единым, родным и священным языком. Церковь создала сперва одно, потом другое дорогое для народа святилище, в Киеве и Москве, закрепив там своим благословением, своими молитвами, сосредоточением там высших церковных учреждений местопребывание всесвязывающей государственной власти. Церковь перенесла на Святую Русь грамоту и культуру, государственные законы и чины Византийского Царства. Единственно только Церковь была собирательницею разрозненных Русских княжеств, разделенных еще больше, чем старинные племена славянства, удельными усобицами. Единственно только Церковь спервоначала была собирательницею русских людей, князей, городов и земель, раздавленных татарским погромом. Церковь выпестовала, вырастила слабого Московского Князя сперва до Великокняжеского, а потом и до Царского величия. Пересадив и вырастив на Русской Земле идею византийского единовластительства, Церковь возложила и святое миропомазание древних Православных Греческих Царей на Царя Московского и всея Руси. Церковь же оберегла народ и Царство и от порабощения игу ляшскому в годину смут самозванцев и общего шатания умов...»

Поучительны примеры нашей истории... Св. Иларион, первый Киевский митрополит русского происхождения, являлся неизменным помощником Ярослава Мудрого. Преподобный Киево-Печерский Феодосий был главным советником Князей Киевских, основоположников русской государственности. Начало просвещения русского народа положено было православным духовенством. Св. Михаил, первый митрополит Киевский, дал и первое наставление учителям о том, как вести просвещение. Изначала при кафедрах епископов открывались училища для детей.

Во время монгольского ига, когда Русские Князья находились в полной зависимости от татарских ханов, – православные иерархи самоотверженно помогали им и оберегали духовную и государственную жизнь Руси... Митрополит Киевский Кирилл, управлявший Церковью в самом начале татарского ига, лишенный крова в разрушенном Киеве, все время своего святительства провел в разъездах по государству, наставляя паству и устрояя общественный быт. Он добился получения от хана Менгу-Темира ярлыка, освобождавшего духовенство от дани и гласившего: «Кто будет хулить веру русских или ругаться над нею, тот ничем не извинится, а умрет злою смертью». Митрополит Кирилл государственным чутьем понял значение Владимира на Клязьме и вот там в 1274 г. был им созван церковный Собор, установивший правила для духовенства и вместе с тем вынесший ряд постановлений, касавшихся нравственной жизни русского народа. Когда в половине XIII века папа Римский отправил ливонских рыцарей покорить Русь, надломленную татарским игом, и обратить ее в латинство, епископ Герман Юрьевский первый призвал народ к ополчению против врагов. И позже Новгородский владыка, во главе посольства, едет в Переяславль-Залесский просить Великого Князя Александра Невского идти спасать Россию.

Митрополит Киевский Петр также входил во все вопросы государственного строительства.

Он, лично побывав в Орде, сумел получить от только что принявшего магометанство хана Узбека подтверждение прав духовенства и даже расширения их. Сам уроженец Волыни, святитель Петр проникновенно оценил по достоинству высокие государственные качества Московского Князя Иоанна Даниловича Калиты и предсказал будущее величие Москвы. Укреплял положение Москвы и преемник св. Петра, первый митрополит Московский Феогност. Митрополит Московский св. Алексий был ближайшим советником трех Великих Князей; в малолетство Димитрия Иоанновича (Донского) правил Московским княжеством, отстояв для него и Великокняжеский престол. Временно захвативший престол Суздальский князь усиленно звал митрополита покинуть Москву, но св. Алексий остался и тем укрепил Престол за Москвой. Святитель Алексий усмирял удельных князей. По его поручению Преподобный Сергий ездил увещевать враждовавших против Великого Князя: в 1365 г.– Суздальских князей Бориса и Димитрия Константиновичей, а в 1385 г. – князя Олега Рязанского, подошедшего было с войском к самой Москве. Трижды ездил святитель Алексий в Орду, исцелил жену хана Чанибека – Тайдулу и впоследствии, благодаря ее просьбам, спас Россию от угрожавшего ей нашествием жестокого хана Бурдибека... Преподобный Сергий Радонежский столь же неусыпно пекся о делах государственных. Он благословил Великого Князя Димитрия на Куликовскую битву и даже послал на бой с татарами иноков своей обители – Пересвета и Ослябю... Святитель Иона правил Московской митрополией в то время, когда, перед концом татарского ига, удельные князья особенно восставали против единой Великокняжеской власти. Владыка был неизменно на стороне Великого Князя Василия Васильевича Темного. По настоянию св. Ионы Собор русских архипастырей послал сопернику Великого Князя Василия – Димитрию Шемяке – обличительное послание, сравнивая его с Каином, и угрожал отлучением от Церкви. Шемяка должен был смириться. Святитель много содействовал Великому Князю в его борьбе с татарами. Вместе со своим другом Ионой, архиепископом Новгородским, св. Иона дал обет ежедневно горячо молиться Богу о победе Царя над татарами и об утверждении Самодержавия.

Всем известна отчизнолюбивая деятельность св. Патриарха Гермогена. Твердо отстаивал Святитель Царя Василия Шуйского, мужественно обличал он крамолу, говоря, что измена Царю есть страшное злодейство, за которое грозно накажет Бог. Когда же с 1610 г. государство осталось без правящего Царя, то вся государственная власть перешла к Святителю. «Патриарх, – пишет историк В. В. Назаревский,– за отсутствием Государя, при измене русскому народу временного его правительства, в качестве начального человека земли Русской, счел себя вправе призвать всех к оружию».

Каким величием духа и мужеством звучит последняя, предсмертная грамота, отправленная Патриархом 5 августа 1611 г. через пробравшегося к нему свияженина Родиона Мосеева:

«Благословение архимандритам, и игуменам, и протопопам, и воеводам, и дьякам, и дворянам, и детям боярским, и всему миру; от Патриарха Гермогена Московского и всея Руси – мир вам и прощение и разрешение. Да писати бы вам из Нижнего в Казань к митрополиту Ефрему, чтобы митрополит писал в полки к боярам учительную грамоту, да и казацкому войску, чтобы они стояли крепко в вере, и боярам бы и атаманье говорили бесстрашно, чтобы они отнюдь на царство проклятого Маринкина сына... (не брали)... Я не благословляю. И на Вологду ко властем пишите ж; также бы писали в полки; да и к Рязанскому (владыке) пишите тож, чтоб в полки также писал к боярам учительную грамоту, чтоб уняли грабеж, кормчу и разврат, и имели бы чистоту душевную и братство, и помышляли бы, как реклись, души свои положите за Пречистый дом, и за чудотворцев, и за веру, так бы и совершили; да и во все города пишите, чтоб из городов писали бы в полки к боярам и ата- манье, что отнюдь Маринкин (сын) не надобен; проклят от святого Собора и от нас. Да те бы вам грамоты с городов собрата к себе в Нижний Новгород, да пересылати в полки к боярам и атаманье; а прислати же прежних, коих есте присылали ко мне с советными челобитными, – свияженина Родиона Мосеева да Романа Пахомова, – а им бы в полках говорите безстрашно, что проклятый отнюдь не надобен; а хотя буде постраждете, и вас в том Бог простит и разрешит в сем веце и в будущем; а в городы для грамот посылати их же, а велети им говорить моим словом. А вам всем от нас благословение и разрешение в сем веце и в будущем, что стоите за веру неподвижно; а я должен за вас Бога молити».

Патриархи Филарет (Романов) и Никон были ближайшими соправителями двух первых Монархов из Дома Романовых.

Из этих исторических примеров видно, какую огромную государственную работу совершали иерархи Православной Церкви, являясь главной опорой наших Государей.

Ту же работу в отношении религиозно-государственного воспитания творили ширившиеся по всему лицу Земли Русской святые обители.

Киево-Печерская Лавра, первообраз всех русских обителей, Свято-Троицкая Сергиева Лавра, Соловецкая обитель, Валаам, Коневец, Саров, Дивеево, Оптина пустынь, Задонский монастырь, впоследствии сиявший на Кавказе Новый Афон и множество других обителей православных источали и напитывали душу Русского народа целебной влагой Православной государственности.

Даже самое поклонение Пресвятой Богородице в сердцах и умах Руси Православной нерушимо связывалось со строем государственным. В представлении Московской и Новгородской Руси Покров Пресвятой Богородицы является Покровом над Русью Православной. Не Греция, где было явлено Божественное чудо, а только Россия столь чтит праздник Покрова. Большинство праздников в честь Божией Матери связаны с событиями из истории Русской Монархии. «Домом Пресвятой Богородицы» звался Великий Новгород.

В XIII веке Кострома, при князе Василии, спасена была от разгрома татар ослепившим их сиянием, исшедшим от чудотворной Феодоровской иконы Божией Матери, этой родовой святыни Дома Романовых. Молитвами св. Меркурия перед иконой Богоматери спасен был от Батыя Смоленск. И перед Смоленской иконой Божией Матери молитвенно склонялся Кутузов и вся геройская Русская армия в канун Бородинской битвы. В 1581 г. стены псковские дрожали под натиском Батория, враги уже вторгались в город. Тогда князь Скопин-Шуйский указал отступающим воинам на образ Богоматери и мощи св. Всеволода. «Не предадим Богоматери и св. Всеволода!» – воскликнули православные и, ринувшись на поляков, отбили врага. В 1615 г. Тихвинская обитель спасена была от шведов чудотворною Тихвинской иконой Божией Матери. Царь Михаил Феодорович, заключая мир со Швецией, горячо молился перед этой иконой. Знаменитейшей из всех в нашей отечественной истории икон является образ Владимирской Божией Матери, пребывающий в московском Успенском соборе. По древнему преданию, эта святая икона писана св. евангелистом Лукой с Самой Богоматери на доске из стола, за которым трапезовали Пресвятая Мария и Иосиф Обручник. Икона эта была особо чтима Великим Князем Андреем Боголюбским. С нею выступил он в поход против волжских болгар и разгромил этих язычников. При нашествии на Россию Тамерлана в 1395 г. икона Владимирской Божией Матери перенесена была повелением Великого Князя Василия Дмитриевича из Владимира в Москву. Горячие молитвы русских людей, припадавших к Владычице по пути следования Ее иконы и в самой Москве, были услышаны. Тамерлану во сне явилась величественная Жена со тьмами устремлявшихся на него молниеобразных воинов, и полководец, испуганный видением, удалился от Москвы. В память этого чуда и установлен праздник 26 августа – день прибытия св. иконы в Москву. В 1480 г. Великий Князь Иоанн III, избавившись от нашествия хана Ахмета, установил в честь иконы Владимирской Богоматери празднество 23 июня. Празднуемый всей Россией день 22 октября – Казанской Божией Матери – установлен был в память того, что в 1612 г. в занятый отрядами князя Пожарского и князя Трубецкого Китай-город внесена была чудотворная икона Казанской Божией Матери.

Историю России лучше и вернее всего изучать по ее церквам и монастырям. Святыни Киева, Пскова, Новгорода, Владимира, Москвы – сама история Русского государства.

IV

Православная Русская Церковь благодатно освящает, помазует на Царство и дает силу и авторитет в государстве самой Верховной Власти. Нарочитое таинство миропомазания, совершаемое над коронующимся Самодержцем, вхождение Его в святой Алтарь через Царские врата, стояние и поклонение, совершаемое Им у святого Престола, причащение Святых Таин, по образу священнослужителей, особо Тела и особо Крови Христовой – прямо из святой Чаши,– это, весь этот чин, утверждает неразрывную связь между Церковью и государством и свидетельствует, что Православная Церковь признает Православного Царя как Помазанника Божия, как Лицо освященное и посвященное.

Русские же Государи, начиная от князей Киевских и кончая Императорами, – придавали исключительное значение Православию.

Самодержавие Православного Царя – образ правления, столь отличный от деспотизма восточных государств и абсолютизма западных Монархий, – выпестовано самим русским народом, разумом и чувством, осознавшим его творческую и охранительную силу. Царское Самодержавие давало полный простор духовной и телесной жизни народа, пробуждало и привлекало к созидательной работе всех лучших людей; всем существом своим оно проникалось таинственной тягой земли-матери и в земле черпало свою богатырскую силу. Вместе с культурным творчеством Самодержавие являло пример сурового хранения порядка и нелицеприятной правды. Властно и мощно, сдерживая и смиряя бунтарские размахи стихийной разнузданности и беспорядочности, таящихся в глубинах русского характера, Самодержавие явилось не как власть поработителя над покоренными, а как плод долгой, упорной совместной работы Русской Церкви, Русских Князей и Русского народа, постепенно убравших с исторического пути все препятствия, которые мешали здоровому росту сильного, независимого, единого Русского государства.

Соседний нам славянский народ – польский – не смог возвыситься до самоподчинения своему королю и не сумел создать у себя королевского Самодержавия. Польские короли слишком легко отказались от милости Божией ради милости папского интернационала, слишком неразумно выбрали корни своей власти из зиждительных недр народных и оторвались от своей земли. Потому-то и судьбы двух славянских государств сложились так неодинаково.

Южный славянин Юрий Крижанич, современник Царя Алексея Михайловича, считал Самодержавие философским камнем, вылечивающим все политические болезни. Он же указывает на те основные положения, которые составляли тогда бытие Русского государства: вера православная, самовладство совершенное (Самодержавие), нераздельность государства и обережение народа от чужой власти, недопущение праздного и бездельного жития. Крижанич говорит: «У ляхов и у чехов, и у задунайских словенцев сия речь господарь знаменует домовного отца и всякий отец, или челяди и дому господин, хочь богат, хочь убог, славет тамо господарь. А русский язык не простых людей, но владателев зовет господарями. И тем ее ознаняет, еже, что есть челядный отец или господарь во своем дому, то должен быть краль во своем кралевству».

Потому русские так доверчиво и относятся к своим Царям, – но в то же время требуют и от Царей, чтобы они также внимательно заботились о своем народе, как отец о своей семье (проф. П. И. Ковалевский. Национализм и национальное воспитание в России. Издание Союза «Единство Руси». Нью-Йорк, 1922. С. 181–182).

Вплоть до первого Смутного времени Самодержавие развивалось и укреплялось, возвеличивая Россию. Во время лихолетья перед народом стал вопрос – как быть дальше, какой государственный строй воссоздавать из развалин. Правильно освещает решение русского народа И. П. Корнилов в своей книге «Задачи русского просвещения».

«В страшное время междуцарствия,– пишет Корнилов,– Русское государство было спасено самим народом, который сделался, так сказать, хозяином положения и решителем судеб России. Если бы он изверился в Самодержавии и пожелал разбить целость Русской Земли и полноту верховной власти, то, конечно, никто бы ему не мог препятствовать... Но учение православной веры глубоко проникло в наш семейный и общественный быт. Под его влиянием сложились и вошли в русскую жизнь идеалы родительного единодержавия в семье и единодержавия в государстве. По учению нашей Церкви и по сознанию православного народа, Царь есть избранник Божий, чтобы быть отцом и вождем народа».

Тот же вопрос во всей его широте встал перед русским народом и во время нынешней смуты. Такой же последует и ответ.

Но об этом речь будет ниже.

Профессор Т. В. Локоть в своем исследовании «Смутное время и революция» ясно показывает, насколько Самодержавная Монархия глубоко отвечала потребностям и интересам русского народа и государства и была люба народу.

Власть Русских Царей была действительно народной. Это все более признается и среди многих современных мыслителей, которых никак нельзя заподозрить в пристрастии к монархизму.

Профессор философии С. Л. Франк в статье своей «Из размышлений о русской революции», касаясь вопроса о разобщенности, существовавшей между народными толщами и культурными слоями, пишет:

«Эта отчужденность между верхами и низами русского общества была так велика, что удивительна, собственно, не шаткость государственности, основанной на таком обществе, а, напротив, ее устойчивость. Как могло грандиозное здание старой русской государственности держаться на столь необъединенном и неуравновешенном фундаменте? Для объяснения этого – и тем самым для объяснения того, почему она в конце концов рухнула, – нужно вспомнить, что подлинным фундаментом русской государственности был не общественно-сословный строй и не господствовавшая бытовая культура, а была ее политическая форма – Монархия. Замечательной, в сущности, общеизвестной, но во всем своем значении неоцененною особенностью русского общественного и государственного строя было то, что в народном сознании и народной вере была непосредственно укреплена только сама верховная власть – власть Царя; все же остальное – сословные отношения, местное самоуправление, суд, администрация, крупная промышленность, банки, вся утонченная культура образованных классов, литература и искусство, университеты, консерватории, академии, все это в том или ином отношении держалось лишь косвенно, силой Царской власти, и не имело непосредственных корней в народном сознании. Глубоко в недрах исторической почвы, в последних религиозных глубинах народной души было укреплено корнями – казалось, незыблемо – могучее древо Монархии; все остальное, что было в России, вся правовая, общественная, бытовая и духовная культура произрастала от ее ствола и держалась только им, как листья, цветы и плоды – произведения этой культуры висели над почвою, непосредственно с ней не соприкасаясь и не имея в ней собственных корней».

Профессор Франк не говорит о Самодержавии, но из всего им сказанного ясно, что народ понимал и воспринимал Царскую власть как неограниченно Самодержавную основу всего государственного бытия. Крушение Российской Монархии профессор Франк объясняет вытеснением из понятия крестьянства Монарха «в качестве высшей надсословной, религиозно-освященной инстанции» «благодетельно-опекающей власти» и слияние Царя с самим порядком, с властью «господ». Этот трагический идейный отрыв Царя от народа, частью от Церкви, происходил постепенно, по мере того, как выполнители велений всемирного кагала, вольные каменщики, – сумели воздвигнуть между Русским Царем, Русской Церковью и Русским народом ряд средостений, бюрократических, парламентарных и самоуправительных.

Только полновластным Самодержцам Всероссийским было под силу подвести и удержать под широкими крыльями Двуглавого Орла десятки независимых народов, создавая изо всех племен величайшую в мире Империю. Величие власти Самодержавных Царей влекло к ним не только народы, а целые государства. Под «Царя Московского Православного», под могущественного Православного Императора пошли добровольно и Малороссия, и Грузия. Царь-Самодержец был для всех олицетворением великой России.

Чрезвычайно показательны в этом отношении строки, принадлежащие перу убежденнейшего русского патриота, твердо державшего русское знамя в разноплеменном Юго-Западном крае. Крестьянин по происхождению, покойный профессор Д. И. Пихно 9 декабря 1905 г. писал в «Киевлянине» по поводу злополучного акта 17 октября 1905 г.: «У нас нет гордости бритта, но у нас есть гордость русского гражданина и природного хохла, неизвестные предки которого прогнали поляков и „волили под Царя Московского Православного“ на Переяславской Раде. Нас, хохлов, никто не покорял Москве; сами добровольно пошли в сознании величия союза русского народа. И потрудились хохлы для этого союза немало – от Петровских сподвижников из Киевской академии до Кондратенка включительно. Был среди нас Мазепа, но сейчас же явился и Кочубей против Мазепы, а нынешний хохол „мазепой“ называет всякого изменника. От Царя готовы мы всякую милость принять, Царю и правду обязаны сказать. Но принять конституцию – „этого наша гордость не позволяет“».

Только при наличии Самодержавия и возможно выявление имперского национализма, который один и мыслим в разноплеменном государстве. Все населяющие Россию народы имеют право сохранять свои бытовые и племенные особенности, вдохновляться местным отчизнолюбием, хозяйничать на своей родной земле. Но все народы и племена, если в них жива общегосударственная связь, – какой бы веры сами они ни держались, – должны признавать исключительное значение для России Веры Православной, все они должны с гордостью носить имя верных сынов единой могучей Российской Империи. Высшим олицетворением этого всеобъемлющего Российского национализма является Российский Самодержец, Верховный Хозяин всех земель Российских, отчему сердцу которого дороги все вверенные Ему милостию Божией племена и народности. Так свое назначение и понимали наши Государи. Граф А. А. Салтыков в своем очерке «Юрий Самарин и Император Николай I» приводит рассказ француза Кюстина о его разговоре на балу с Государем Николаем Павловичем. Указывая на окружающих, Император сказал: «Вы полагаете, что вы – среди русских. Вы ошибаетесь; вот это – немец, это – поляк, это – грузин, там – финляндец, этот – татарин... И все это вместе и есть Россия» («Двуглавый Орел». Вып. 4). Перед лицом Самодержца в Земском Соборе или в правительственном совещании должен одинаково звучать голос каждого верного Царю подданного. Всякий же парламент со своими партиями, фракциями, «колами», «блоками» и т.п. таит в существе своем пристрастие, насилие и предубежденность столкнувшегося ради раздела добычи безответственного большинства. Самодержавию не страшны широчайшие, построенные на хозяйственных и бытовых основах областные самоуправления. Областная самодеятельность приносит великую пользу всему государству, если только бразды правления находятся в единых твердых, зорких, беспристрастных и бессменных руках. Столь излюбленный масонами полусахалинский граф Витте, впоследствии автор злосчастной октябрьской конституции, представил в 1899 г. Государю пространную записку о «несовместимости» «Самодержавия с самоуправлением». «Не знаю, сколько взять мне с Витте за эту работу»,– спрашивал покойного профессора Н. Д. Сергеевского приват-доцент, составлявший по заказу эту записку. «Цена установлена уже давно,– отвечал Сергеевский. – Тридцать сребреников».

Масонский наемник Витте и его хозяева хорошо знали, чем можно разрушать Россию, и вот один и тот же Витте начинал с травли основы Самодержавия – земского самоуправления, кончает же ударом по самой власти Самодержавия и пишет конституцию.

V

С упованием на милость Божию ожидая возрождения России, необходимо спокойно, с сыновним чувством определить недуги, которыми под конец тяжко заболела Империя Всероссийская. Главнейший из них – затеснение и отдаление от Монархии Церкви Православной. Правильные отношения между клиром и миром порушились сначала в государственной жизни, потом в общественной и, наконец, в семейной.

Мудро принятая св. Князем Владимиром из Византии, Православная Русская Церковь долго и твердо держалась правил Константинопольской Патриархии – прямой восприемницы благодати Святаго Духа от апостола Андрея Первозванного.

«Вы поставлены от Бога епископами во внутренних делах Церкви, а я – епископом же во внешних ее делах», – говорил св. равноапостольный Царь Константин Отцам Первого Вселенского Собора. «Когда священство непорочно, а царство пользуется лишь законною властью, между ними будет доброе согласие»,– говорил мудрый Император Юстиниан, составитель догматической молитвы «Единородный Сыне и Слове Божий».

Из изложенного ранее мы видели, как русские иерархи помогали русским Князьям и Царям строить Русское государство. С соблюдением канонического размежевания – кесарева от Божия,– при содружестве в общем церковно-государственном деле, почти тысячу лет вершилась в России совместная работа духовных и мирских властей. Свойственное католичеству стремление сливать воедино Божие с кесаревым и подчинять Церкви государство никак не прививалось истинному христианскому православному пониманию. Если между церковными и мирскими властями в допетровской России иногда и происходили крупные столкновения, то лишь при исключительных обстоятельствах.

Так, князь Константин Острожский открыто восстал против изменившего Православию Киевского митрополита и епископов-отступников, принявших на Брестском соборе 1596 г. унию с католичеством. Твердость в святоотеческой вере из поколения в поколение передавалась верующим миром и спасла от упорного натиска иезуитов Православную Церковь в Малороссии.

Великую ревность в отстаивании Православия и противление духовной власти проявил в свое время Великий Князь Василий Васильевич Темный, когда Московский митрополит Исидор предал Православную веру на Флорентийском Соборе. Великий Князь решительно не одобрял поездку митрополита на созывавшийся папой «Восьмой Вселенский Собор»: «Если ты уже непременно желаешь идти на Восьмой Собор, то принеси нам оттуда наше древнее Православие, которое приняли от предка нашего Владимира, а нового и чужого,– говорил Великий Князь, – не приноси нам, мы его не примем». Исидор дал клятву стоять за Православие, но на Флорентийском Соборе приложил все старания для направления дела в благоприятную для католичества сторону. По окончании Собора и принятии им унии Исидор, в сане папского кардинала, возвратился в Москву и на первой же Литургии вместо Константинопольского Патриарха стал поминать папу. Великий Князь Василий всенародно назвал его латинским прелестником и еретиком и велел посадить под стражу впредь до решения дела Собором епископов. Русские епископы собрались на Собор в Москву и осудили Исидора, который вместе с учеником своим Григорием убежал в Тверь, из Твери на Литву, наконец, в Рим, где и остался доживать свой бесславный век. На место смещенного Исидора Собором был избран великий ревнитель Православия, впоследствии причисленный к лику святых Иона.

Эти примеры показывают, что вмешательство верующих Православных Монархов в дела Церкви иногда бывает необходимо и благодетельно для Церкви. По учению современных философов-церковников из числа непротивленцев злу и сторонников полного разъединения Церкви от Государства, – в этих случаях Православному Монарху надлежало оставаться в стороне и спокойно взирать на разруху Церкви. Но сама Церковь Православная не разделяет подобного суемудрия, и не разделитель Церкви от Государства Исидор, а церковно-государственник Иона причислен ею к лику святых.

Верующие Великие Князья и Цари Московские чутко понимали, когда их государственное вмешательство в дела Церкви бывало неправильным. Показательно в этом смысле столкновение Великого Князя Иоанна III с митрополитом Геронтием. Иоанн III стал требовать, чтобы крестные ходы вокруг церкви ходили «посолонь», то есть от востока к западу. Митрополит же приказывал ходить от запада к востоку. Спор этот, возникший в 1479 г. при освящении Успенского собора, возобновился в 1482 г., когда Иоанн III, упорствуя в своем мнении, не давал митрополиту освящать ново-построенные храмы. Митрополит Геронтий, оставив в Успенском соборе свой посох, уехал в Симонов монастырь и заявил, что не вернется на свою кафедру, пока сам Великий Князь не будет бить ему челом. Вспыльчивый, властный, Иоанн III смирился. Сперва он послал своего сына просить митрополита вернуться. Митрополит отказал. Тогда Великий Князь сам поехал к Геронтию, просил его вернуться и предоставил ему совершать крестные ходы так, как митрополит считал правильным. Также вынужден был Иоанн III выдать митрополиту Геронтию любимца своего епископа Геннадия, бежавшего от суда митрополичьего во дворец к Великому Князю.

И позднее церковная власть, в лице архиепископа Геннадия Новгородского и Иосифа Волоцкого, убедила Иоанна III выдать на церковный суд и казнь еретиков жидовствующих, находивших опору у невестки Великого Князя и свивших было свое гнездо у самого Великокняжеского престола.

Ясно понимал свои обязанности к Церкви и Царь Иоанн Васильевич Грозный, как видно из его послания к Стоглавому Собору. Злодейское убиение митрополита Филиппа не есть доказательство противного. Владыка-мученик пал жертвою безумия, охватившего сознание этого глубоко верующего и мудрого Царя. Ведь в числе жертв этого безумия оказался и любимый сын Царя – Наследник Престола.

Ярким символом правильных отношений между Православной Церковью и Православным Царем является трогательный обычай. На Вербную Субботу в торжественном ходе через Спасские ворота Царь Московский вел в руках ослятю, на котором восседал Московский Патриарх. В этом величественном обряде Православный Царь являл себя народу смиренным сыном Православной Церкви.

Существенный перелом в правильных отношениях между церковной и царской властями произошел после Смутного времени. Патриарх Филарет – родной отец юного Царя Михаила Феодоровича и Патриарх Никон – личный друг Тишайшего Царя Алексея Михайловича – в силу этого родства и любви своих Монархов заняли совершенно несвойственное духовным Владыкам положение Царских соправителей. Создалось какое-то государственное двоевластие. Патриархи стали именоваться в указах «великими Государями». Во время войны с Польшей и нахождения Царя в походе Патриарх Никон управлял государством, принимал доклады бояр. Это необычайное положение сказалось во время борьбы с расколом. Чисто церковному вопросу Патриарх Никон придал значение особой государственной важности и соответственно приравнял упорство в старом обряде к тяжкому государственному преступлению. Властный Патриарх не нашел в себе должного христианского смирения, когда Царь впоследствии охладел в своей дружбе к нему. Вместо того чтобы спокойно вернуться в довлевшее ему положение старшего иерарха Русской Церкви – Никон вступил в борьбу за свое государственное влияние. В 1658 г. Никон самовольно оставил Патриарший Престол, отстранился от дел и уехал в Воскресенскую обитель. Восемь лет Московская Патриархия оставалась без Патриарха, продолжавшего, однако, хотя и в бездействии, оставаться в сане. За это время управление делами Русской Церкви, по существу, оказалось в руках Царя Алексея Михайловича. Лишь в 1661 году Патриарх Никон был низложен постановлением Собора епископов при личном участии двух Восточных Патриархов, и Православная Русская Церковь восстановила свой канонический порядок.

Такое длительное и сильное столкновение оставило глубокую трещину в отношениях Царской власти к Патриаршей. На печальных и тревожных воспоминаниях о покушениях на государственную власть Патриарха Никона воспитался Царь Петр Алексеевич. При первых же своих шагах по пути государственных и общественных реформ он наткнулся на противодействие со стороны Патриарха. Патриарх Иоаким грозил отлучением от Церкви не только тем, кто по приказу и примеру Царя брили бороду, но даже тем, кто имели с брадобрийцами общение. По требованию того же Патриарха в 1690 г. иноземцы-офицеры не были допущены к царскому обеду по случаю рождения Царевича Алексея. Патриарх Адриан также издавал обличения и прещения против брадобрития. И при этих резких и вытекавших не из церковных догматов, а из установившихся обычаев и понятий вмешательствах в государственные распоряжения Царя названные Патриархи не сумели проявить той мудрости, истинно христианской терпимости, которой так проникнуты были отношения к Петру I и его преобразованиям святителя Митрофана Воронежского. Ранее мы уже говорили о существенной и постоянной помощи, которую Святитель оказывал Царю во всех его полезных для России начинаниях. В то же время Воронежский владыка отнюдь не останавливался перед обличением Царя в его увлечениях Западом. Протоиерей В. Смирнов в своей «Истории Православной Церкви» рассказывает, как однажды вызванный Петром святитель Митрофан отказался войти в Дом Царя потому, что перед воротами и на дворе поставлены были статуи языческих божеств. Услышав, что Петр сильно разгневался, Святитель стал открыто готовиться к смерти. И вот грозный Петр уступает и приказывает убрать языческие статуи. По кончине святителя Митрофана Царь горько плакал и сам нес гроб с его телом до места упокоения.

Воспоминания о столкновениях Царя Алексея Михайловича с Патриархом Никоном, об упорном сопротивлении русского духовенства его государственным преобразованиям, об участии многих клириков, и в особенности монахов, в противогосударственных заговорах, столь изобиловавших в труднейшие годы его жизни,– все это настроило Петра не только против определенных духовных лиц, но и против всего канонического строя Русской Церкви. Детство, проведенное в обстановке, недостаточно пропитанной церковностью, частое общение с иностранцами, увлечение юного Царя рационалистически-протестантским отношением к Вере и Церкви, бурная, лишенная нравственных устоев личная жизнь – все это сильно затмило православное чувство Царя-Преобразователя. Петр I нанес страшный удар каноническому строю Русской Церкви. Сломан был исторический уклад церковный, в жизнь Церкви были введены чуждые ей начала. Русская церковная соборность заменилась шведской коллегией. Правда Воли Божией сменилась «правдой воли монаршей» в лицемерном изложении протестантствующего пиита Феофана Прокоповича. И Патриарх Никон, в его увлечениях захватами государственной власти, и Царь Петр I, в его вторжении и разгроме законной власти церковной, – оба внесли в строй и быт Русской Церкви смуту и нестроение. Но, конечно, второе было много горше первого.

Со времен Петра на Церковь наложена была печать казенного заведения. Правящий клир стал всецело зависим от мирской власти. Приниженность перед государственной властью и угнетение иерархов постепенно сказались на всем духовенстве, которое, постепенно утрачивая внутренние живые силы, духовно отрывалось от паствы и вместе с тем оставалось в зависимом от нее имущественном положении.

Исподволь, но неуклонно, под давлением нужды и сознания своей государственной отверженности русское духовенство уходило внутрь себя, становилось замкнутым сословием, оторванной от общей государственной жизни кастой со всеми ее недостатками. Верующая паства все более отходила от столь необходимого общения с пастырями и, под конец, соприкасалась с духовенством, лишь посещая богослужения и при исполнении необходимых церковных треб. Дошло до того, что не только государственная власть, но и все общество стало смотреть на священника как на чиновника православного ведомства, выполняющего церковную службу, как на какого-то нотариуса, долженствующего свидетельствовать и записывать в церковные книги акты о свершенных таинствах или обрядах.

Как ни мудрствовали над Церковью, как ни заблуждались многие Русские правители и иерархи, Дух Божий все же не отходил от Русской Православной Церкви. Господь не оставляет Своею милостью Русь Православную. За этот двухсотлетний срок принижения церковного ярким светом горели светочи Православия: святые епископы Димитрий Ростовский, Иоасаф Белгородский, Тихон Задонский, преподобный Серафим Саровский, прозорливые старцы Оптинские, праведный протоиерей Иоанн Кронштадтский. И по заветам угодников Божиих право правили такие выдающиеся иерархи, как митрополит Московский Платон, законоучитель Цесаревича Павла Петровича, ревностный борец против масонства и его детища – либерализма; Филарет, митрополит Московский, строгий охранитель устоев Православия, выдающийся проповедник; Иннокентий, архиепископ Херсонский, Макарий, митрополит Московский, Филарет, митрополит Киевский, Никанор, архиепископ Херсонский, Иоанн, епископ Смоленский, Феофан, епископ Тамбовский, подвизавшийся затем в затворе и составивший ряд назидательнейших поучений, и многие, многие – одни уже в Бозе почивающие, другие еще на страже Святой веры Православной здесь пребывающие.

Произволением Божиим Церковь Христова устояла от нестроения и по сей день крепко стоит среди развалин государства Российского. Царство, затеснившее Церковь, пало, и общество, отошедшее от Духа Святого, рассыпалось. Если хотим восстановить павшее Царство и собрать общество, то должны начать с устранения причин развала. Восстанавливая Царство земное, должно признать и прославить Царство Святого Духа – Святую Соборную Церковь Православную – и воздать и отдать ей все ранее неправедно отнятое.

Во главе Русской Православной Церкви должен стоять восстановленный по повелению Русского Православного Царя Церковный Собор. На этом Соборе должен быть избран Патриарх всея России. Просты и ясны должны быть взаимоотношения Православного Патриарха с Православным Царем. Русский Царь есть старший сын Православной Церкви, руководимой Патриархом. В делах государственных Русский Патриарх есть первый подданный Богом на Царство венчанного Царя-Самодержца. По заповеди святого Царя Константина, Царь не вмешивается во внутренний распорядок церковный. Но, как Глава Православного государства, Русский Царь, по той же заповеди Царя Константина, стоит на страже «внешних дел» церковных. Православный Царь должен видеть в Патриархе первого своего советника и наставника во всех делах государственных и личных и иметь с ним постоянное и ничем нестесненное общение.

Патриарх должен всю силу церковного авторитета и влияния направлять на помощь Православному Царю в деле лучшего устроения государства. В этом направлении аполитичность Церкви должна считаться пагубной ересью.

Пастыри должны близко и непосредственно подойти к своей пастве. Духовный отец должен стать также близок верующему, как отец телесный своей семье.

Тягостно вспоминаются слова, сказанные в 1910 г. на одном большом собрании приснопамятным епископом Саратовским Гермогеном, впоследствии во время революции замученным большевиками в Тобольске. «Вы обсуждаете вопрос о сближении с духовенством,– взволнованно говорил Владыка, – но ранее сумейте отрешиться от глубоко оскорбительного для духовенства суеверия: этой боязни встречи „с попом“, этого безобразного отплевывания после такой встречи...» Подобные позорные предрассудки должны навсегда исчезнуть из русской жизни, должно всеми способами подымать значение и уважение к сану духовному. Должно также бороться и с вредной обособленностью православного духовенства, а посему всем верующим, чувствующим призвание к служению Господу Богу, должно идти в священники и в монахи. Священство отнюдь не должно превращаться в наследственное ремесло. В древней Московской Руси знали множество примеров принятия духовного сана людьми высших сословий. К счастью, эти примеры участились теперь после жестоких испытаний и гонений сатанистов на веру православную.

Мощный приток свежих верующих сил в среду духовенства безусловно необходим, и этот приток должно всячески поощрять.

Для имущественного обеспечения духовенства, для освобождения его от взимания денег за церковные требы нужно с помощью государства образовать особую Патриаршую казну, откуда духовенство должно обеспечиваться безбедным, достойным сана существованием.

Особое внимание должно быть обращено на монастыри, коим надлежит быть, как и встарь, средоточием высшей религиозной мощи и святости, из которой могли бы черпать все жаждущие и ищущие правды Христовой.

Освобожденное от тяжких забот пропитания, уважаемое государством и обществом, устремленное к духовному подвигу, русское духовенство несомненно выдвинет из своей среды горячих исповедников веры и мудрых законоучителей и христианских воспитателей. Таким истинно духовным пастырям спокойно будет отдать на воспитание и образование, хотя и огрубелую, но все же чуткую и восприимчивую душу русского народа.

Необходимо братское примирение с хранящим в себе столько духовной силы и устремления к святому подвигу – старообрядчеством.

Освобожденная от папоцезаризма в духе Патриарха Никона и от цезаропапизма в духе Петра I, ведомая Церковным Собором и Патриархом, охраняемая и опекаемая Православным Царем-Самодержцем, освежившая среду духовенства живительным притоком новых сил, принявшая в свое материнское лоно старообрядцев, свято блюдущая долг укрепления Православной Царской власти как Божьего установления,– Святая Церковь Православная освятит неизменно пребывающей в ней благодатью Великое Православное Царство и озарит своим дивным светом необычайный простор Земли Русской.

VI

Ослабленное, с опустелой душой встретило Самодержавие смуту XX века. Исторический храм Православного Царства к этому времени был сплошь закрыт надстройками безверного абсолютизма и пристройками безнародного парламентаризма.

Создавший Россию Царско-Народный уклад стал меняться еще с середины Царствования Алексея Михайловича. Московская Русь, разрастаясь внешне, требовала скорых и решительных действий Государевой власти. Громоздкие Земские Соборы постепенно утрачивали свое значение. Последний настоящий Собор состоялся в 1653 г. для решения вопроса о присоединении Малороссии. Собрание 1682 г., собранное для уравнения служб и податей, являлось уже не Земским Собором, а совещанием при Боярской Думе. Но до воцарения Петра Алексеевича идея Земского Собора неизменно жила в государственном понимании русского народа и, при естественном ходе государственной жизни, несомненно, вылилась бы в новые внешние образы, с сохранением старого содержания – непрерывности общения Царя с Церковью и Народом. Великий разрушитель и великий преобразователь строил Империю наново и в мусоре развалин старого уклада засыпал соборную идею. Увлекаемый порывами умственных и волевых способностей своей гениальной личности, Он властно заменил православно-русское Самодержавие западноевропейским единовластием – образом правления, дававшим полный простор Его творческой страсти и неутолимой жажде к строительству и перестройкам всего бывшего. Необходимо, конечно, признать, что, несмотря на мрачные стороны нашей истории XVIII века – бироновщину, дворцовые перевороты, ожесточение крепостного права, чрезмерное засилие иноземцев, – оторванная от соборности с Церковью и Народом власть Императорская все же выполнила великую историческую задачу и способствовала внешнему богатырскому росту России. Но для того чтобы внешне могущественная Империя стала внутренне сильной, недоставало в государственном строе Правды Божией и Разума народного. Как и всему весомому на земле, Русскому государству необходимы были три опоры – Вера, Царь и Народ, а Петербургский абсолютизм утверждался на одной. Сознание жизненной необходимости для Монархии вновь освятиться Небом и прикоснуться к Земле занимало умы и чувства Российских Монархов. Мудрая Екатерина II – эта иностранная принцесса, сумевшая стать истинно русской по духу,– произвела первый опыт. Собранная ею в 1767 г. Комиссия об Уложении, состоявшая из 564 представителей от дворян, горожан, государственных крестьян, казаков, инородцев, была попыткой вернуться на исторический соборный путь. К идее законосовещания с Народом близок был и Император Александр I. Император Александр II осуществил было эту мысль, как был злодейски убит. Император Александр III задыхался в бюрократическом Петербурге и отрицал народное представительство лишь «в том виде, как оно существовало во всей Европе» (письмо к Победоносцеву 12 марта 1883 г.). Император Николай II 6 августа 1905 г. создал законосовещательную Государственную думу. На пагубу России соборное основание удержано не было, и стараниями темных сил Государственная дума из православно-русского Земского Собора превратилась в западноевропейский парламент; из помощника Царской власти – в ее злейшего соперника. Так неизменно навстречу творческим устремлениям русских Монархов подымался тлетворный дух безверного Запада и завистливо губил Их лучшие начинания.

Безбожная, кровавая, великая разве в своей гнусности французская революция выявила уродливость идеи народовластия и народного представительства в западном его понимании. Народ – по названию, сплоченная шайка партийных заправил и политиканов – в действительности, явился супостатом власти Монарха Божией милостью. Лишив законного Монарха верховной власти и завладев властью, это, якобы народное, в действительности – партийное, представительство поставило себя в положение полной безответственности и перед Богом, и перед Монархом, и перед Народом. Идея народоправства в разных обличиях, но по существу неизменная, под кличкой «конституция» заполонила всю жизнь западных государств. Русский образованный слой, еще со времен Петра I оторванный от народной почвы, легко поддался европейским соблазнам. Не восприняв того хорошего, что, в силу природных качеств и привычек, все же было на Западе и что посейчас спасает Европу от развала,– мы слепо преклонились перед мишурной культурой Запада и более всего перед конституционным строем. Отсюда естественное и полезное развитие государственной жизни понималось русским обществом не как разумное усовершенствование народного быта в соответствии с запросами жизни и ростом человеческих потребностей и исканий, а как рабское подражание тому, что, явно обманывая свои народы, стряпали на Западе выученики масонов – либералы и достойные их преемники – социалисты.

Государи наши, по разуму и по чутью стоявшие много выше своих подданных, оказывались в тяжком положении. Они болезненно чувствовали, что благодетельное и необходимое для России Самодержавие все более отходило от Церкви и от Народа, все меньше питалось корнями Земли, что полезный и необходимый для службы бюрократизм разрастался в злокачественное новообразование и мало-помалу затмевал Царскую власть от глаза и сердца народного.

«Сорок тысяч столоначальников правят Россией»,– воскликнул однажды властный Император Николай I.

Вместе с тем Русские Государи ясно видели лживость и безнравственность западного конституционного строя и непригодность его к историческому укладу России и мировоззрению Русского народа. Перед взорами Екатерины II и Павла I прошли кровавые картины французской революции и гибель Короля, нерешительного, отрекшегося от милости Божией, слабовольного, плывшего по революционному течению. Александр I, вначале склонный к либеральным мнениям, скоро на горьком опыте убедился, что Его свободолюбивые друзья являлись жалкими пешками в руках злейших разрушителей храмов и тронов – франкмасонов. Император Николай I только Божиим изволением спасся от уготованного Ему и всей Царской Семье истребления от руки сторонников конституции. Император Преобразователь и Освободитель Александр II всю свою жизнь испытывал, что Он и русское либеральное общество говорят и думают по-разному, что все творимое Им благо России принимается этой общественностью не как Царское благодеяние, а как отвоевание от самодержавной власти, как новый шаг на пути к заветной цели – конституции. Через истерзанное бомбами тело Царя-Мученика вступил на Престол Император Александр III. Немудрено, что все силы своего недолгого, но мудрого царствования посвятил Он усмирению и умиротворению, а не новым преобразованиям. Злобу, клевету и недоброжелательство вызывал среди либеральных кругов нашей общественности Император Николай II, столь склонный к творчеству и, вопреки всех препон, так много сделавший для развития и процветания Русского Народа.

«Так отчаянно тяжело бывает по временам, что, если бы не верил в Бога и в Его неограниченную милость, конечно, не оставалось бы ничего другого, как пустить себе пулю в лоб. Но я не малодушен, а главное, верю в Бога и верю, что настанут, наконец, счастливые дни для нашей дорогой России», – эти из души вырвавшиеся слова только что вступившего на Престол Императора Александра III ярко выражают всю тяжесть положения Русских Государей, Которых за все Их благодеяния корили, поносили, оклеветывали, караулили с бомбами и револьверами и преследовали, точно злейших врагов, – на глазах у восторгавшейся злодеяниями широкой русской общественности.

Не имея ни покоя, ни времени для длительных преобразований, для прочного восстановления соборного самодержавного строя, приходилось выбирать из двух зол: либо отравленная конституционным ядом, явно рвавшаяся к захвату власти, но никчемная, как доказал 1917 г., либеральная общественность, либо бюрократия – сухая, самоуверенная, самовластная, самодовлеющая, оторванная от народной жизни, но все же способная к управлению, все же подготовленная к власти. До решительного возвращения на исторический путь соборного с Церковью и Народом Самодержавия нашим Царям приходилось поневоле опираться на бюрократию, ибо, при всех ее недостатках, засилие слуг государства являлось менее опасным и вредным для России, нежели засилие захватчиков власти, врагов государственности.

«Пушкин не только величайший русский поэт, но и один из мудрейших русских людей,– пишет профессор Франк, – сознавал положение довольно ясно, как это показывает одно его письмо к Чаадаеву, в котором он на жалобы на некультурность и деспотизм правительства указывает, что, несмотря на все, Царское правительство есть самая культурная часть России» (С. Франк. Из размышлений о русской революции // Русская мысль. Кн. VI-VIII. 1923 г.).

Развращенные пособничеством и подстрекательством «народных представителей», либеральные сановники занимались не столько государственной службой, сколько интригами, наговорами, заговорами, подсиживанием и свержением соперников. В это время правительственная машина все более развинчивалась и теряла ход. Грянула подстроенная теми же темными силами война, и не хотевшая и не умевшая справиться с солдатским бунтом военная и штатская бюрократия предала Помазанника Божия в руки ложных народных представителей, а затем и сама жалко и постыдно погибла. Совершенно неспособное к созидательной государственной работе, упорно отворачивавшееся от истинных запросов народной жизни, постоянно тратившее силы свои на хулу и осмеяние государства, блудливо вызывавшее бунт черни и не могшее его утишить, в самую опасную для России минуту трусливо бросившее кормило правления – «народное представительство» как вошло насильственно и обманно в русскую жизнь, так же насильственно и обманно бежало. Конституция и парламент опозорили себя в России полностью. Теперь, после всего испытанного, в России невозможно восстановить ни засилья приказного самовластия, ни засилья поддельного представительства.

Россия будущего должна строиться на испытанных и одобренных историей старых основах. Единая, твердая и разумная, решающая воля должна исходить от Православного Царя-Самодержца. Самодержец, по своей совести и воле, правит государством; но самодержавство не есть право Царя, а Его тяжелый долг, Его безотменная обязанность. Православный Самодержец ответствует перед Богом и Россией за судьбы вверенного Ему Православного государства.

«Верую, ино о всех Своих согрешениях Суд Ми прияти, яко рабу, и не токмо о Своих, но и о подвластных Мне дать ответ, аще Моим несмотрением согрешает», – так понимал обязанности Самодержца Царь Иоанн Грозный.

Но как бы мудр и способен ни был Самодержец, все же Он человек, а потому не может все охватить, все познать. Для того чтобы усвоять правду, которую Он должен являть народу, чтобы всесторонне узнать истинное положение дел, чтобы безошибочно разобрать людей, их свойства и способности, Царь должен лично и постоянно слышать наставление Православной Церкви и мнение не только своих чиновников, но и лучших людей России. Прежде чем самодержавной волей явить Свою Царскую правду, Самодержец обязан выработать эту правду в Себе на совете с Церковью и избранниками Земли. Как таинственное превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Господни должно совершаться в святом храме во время соборного богомоления особо посвященными лицами, так и правда Царская должна вырабатываться не «запершись сам-третей у себя в спальне», как упрекали некогда бояре Василия III, а в особом Государевом Соборе в присутствии Патриарха с Синклитом и особых, Царем на то назначенных и Народом к тому избранных советников. Советное мнение только тогда будет ценно, когда будет высказываться не тайком с глазу на глаз, а громко и смело в присутствии всего Государева Собора.

В состав Государева Собора должны входить, во-первых, Патриарх и представители Церковного Собора, во-вторых, Наследник Престола и совершеннолетние Члены Императорского Дома, в-третьих, Наместник Государев, начальники служб и частей и советники по Царскому назначению, в-четвертых, выборные представители Земского Собора и их Старшина. В Государевом Соборе должен открыто и невозбранно, в присутствии Царя, звучать голос Православной Церкви, голос Царского Дома, голос Царской Службы и голос Русской Земли. При таком открытом обсуждении Царских дел избегнуты будут тлетворные, но неизбежные при тайных и единоличных докладах случайные влияния и обманы Государя временщиками и наушниками. При таком порядке решения Самодержца не будут так скоры; зато эти решения будут надлежаще взвешенны, проверенны и продуманны, а потому безошибочны. Торжественность обстановки, в особенности присутствие Государя и Святейшего Патриарха будут побуждать присутствующих к высказыванию лишь глубоко обдуманных мыслей и сообщению лишь тщательно проверенных сведений. И Самодержец при постановке на Соборе Своих решений будет Сам яснее ощущать дыхание Высшей Правды. Государев Собор принимает к объявлению то окончательное решение, которое, по выслушании мнений, лично на заседании Собора постановляет Царь.

В деле управления государством ближайшим помощником Царя Является Наместник Государев, в ведении которого сосредоточены вся правительственная часть, и он направляет работу всех министров и начальников частей. Самодержавная власть Царская должна ясно ощущаться на всем пространстве государства. Царь не должен замыкаться в столице. Ему надлежит возможно чаще лично посещать области и края Своего государства. Постоянными представителями Самодержца на местах являются Начальники областей. Еще покойный Д. И. Менделеев советовал в целях лучшего управления разделить Империю на области. Начальник области, пользуясь чрезвычайными правами по управлению и за все отвечая перед Самодержцем, должен свои решения постановлять в Областном совете по выслушании и занесении в ведомость мнений членов сего Совета. Областной совет составляется на тех же соборных началах, то есть состоит, во-первых, из митрополита и представителей областного Церковного Собора, во-вторых, из помощника Начальника области и областных начальников служб и частей и назначенных областных советников, в-третьих, из выборных областного Земского Собора и их Старшины.

Ввиду явной необходимости разгружения столицы от множества прежде восходивших туда на рассмотрение дел, большинство таких дел будет окончательно разрешаться в областных учреждениях. Тот же порядок – независимости и соборности мнений при единстве ответственных решений – должен последовательно проводиться также в губерниях и уездах, отчасти в волостях и приходах. Эти последние являются первичной единицей государственного управления.

Царево Око должно видеть все, что и как делается в государстве. К Престолу Государеву узкими ручьями и широкими реками от низов и до верхов и из самого нутра жизни народной должна струиться истинная Правда. Только непрестанный и свободный приток к совести и уму Государевым правды Неба и Земли может сделать волю Его источником действительной Правды Царской и человека с его слабостями и грехами превратить в истинного Самодержца. Правда Неба притекает к Царю через Собор Церковный и Святейшего Патриарха, Правда Земли – через Земский Собор и Собором избранного Старейшину, Правда Служения через Око Царево – Главный Государев Сенат и его Начальника.

Высший надзор за всей совокупностью государственной и общественной деятельности принадлежит Главному Государеву Сенату.

Ведению Главного Государева Сената подлежат: 1) дела по принятию прошений, на Высочайшее Имя приносимых; 2) дела по производству в чины и удостоению наградами и аттестационные; 3) дела по политическому надзору (прежнее 3-е Отделение); 4) цензура (печати, собраний, представлений, зрелищ, увеселений, нравов); 5) производство ревизий и обследований; 6) дела Государственного Контроля; 7) дела Нотариата и Кадастровые и 8) дела Центрального Статистического комитета.

Главный Государев Сенат состоит из Начальника и сенаторов, – частью по Высочайшему назначению, частью утвержденных Государем в звании сенаторов, – по их избрании Всероссийскими Церковным и Земским Соборами. Начальник Главного Сената является начальником всего сенатского ведомства и в Государевом Соборе докладывает по всем делам Надзора и Учета.

В областях учреждаются Областные Государевы Сенаты. Строй этих учреждений во всем подобен строю Главного Государева Сената, причем Начальник Областного Сената и часть сенаторов назначаются Высочайшими Указами, а другая часть областных сенаторов Высочайше утверждаются в звании по избрании их Областными Церковными и Земскими Соборами.

В округах (губерниях) и уездах на тех же основаниях учреждаются Окружные и уездные Надзоры.

Ответственное осуществление Государева Надзора и Учета лежит на Начальниках Сената и Надзора, а также на сенаторах и чинах Надзора, ведающих отделами и отделениями (контроля, ревизии, цензуры, статистик и т.д.).

Участие в Сенате и Надзоре чинов по избранию Церкви и Земства разумеется не как служебное осуществление Надзора, а как всестороннее осведомление Царя, Церкви и Народа о несовершенствах, непорядках и недостатках, встречающихся в областях государственного, церковного, земского и общественного управления. Посему чины Надзора по избрании Церкви и Земства не назначаются к отправлению общественных должностей, а участвуют во всех заседаниях и советах с правом равного с прочими чинами голоса. Решение дел принадлежит ответственным начальникам, которые обязаны предварительно выслушать и записать в книгу постановление мнения представителей Церкви, Земства и Службы (своего ведомства).

Несовершенство изложения законов вызывает необычайный рост их толкований и разъяснений, причем толкования и разъяснения эти часто разноречивы, иногда противоречивы. Все это создает благодарную почву для кляуз и судебной волокиты.

Царский Закон должен излагаться и обнародоваться не иначе как учеными знатоками и опытными в законодательстве государственными чинами. Дух же и мысль Царского Закона необходимо до его обнародования подвергать проверке и обсуждению со стороны исполненной Святого Духа – Православной Церкви и сведущего в нуждах и стремлениях Народа – Земства.

Высшее в государстве законодательное установление есть Главная Государева дума. Во главе оной находится Начальник и в состав ее входят Думные чины – частью по Высочайшему назначению и частью Высочайше утвержденные по избранию их Всероссийскими Церковными и Земскими Соборами.

Законы местного и менее важного значения составляются и обнародуются в Областных Государевых думах, действующих под наблюдением Главной Государевой думы. Во главе Областных Государевых дум стоят Высочайше назначенные Начальники, в состав их входят чины, Высочайше назначенные, и чины, Высочайше утвержденные по избрании их Областными Церковными и Земскими Соборами.

Законы Государственные обнародуются Начальником Главной Государевой думы после утверждения таковых Самодержцем на Государевом Соборе. Начальник Главной Государевой думы является Начальником всего Законодательного ведомства, а в Государевом Соборе – докладчиком по законодательству.

Законы областные обнародуются начальником Областной Государевой думы после утверждения таковых Начальником Главной Государевой думы на заседании сей последней. Начальники Главной и Областной Государевых дум принимают окончательное изложение закона единоличным своим решением после выслушания и занесения в книгу мнений о сем законе и его изложении представителей в думе Церкви, Земства и Службы.

В округах (губерниях) и уездах дела законодательного свойства, издание обязательных постановлений и обложений сборами и повинностями подлежат ведению Окружных (Губернских) и Уездных Думных Советов. В зависимости от количества дел в Думных Советах соответственно председательствуют либо председатели Окружных и Уездных Судов, либо особо назначенные председатели.

Думные Советы и их председатели действуют на тех же основаниях, что Государева дума и Областная и их Начальники. В состав Думных Советов входят чины по назначению и чины, утвержденные высшим Думным начальством по избрании их соответственными Окружными и Уездными Церковными и Земскими собраниями.

Толкование законов в том распространительном виде, как это существовало при Судебном Сенате, необходимо устранить. Несовершенно составленный закон должен заменяться новым законом, а не извращаться путем судебных толкований.

Во главе судебного дела стоит Главная Государева Палата, ведающая делами бывших судебных департаментов Сената и Министерства юстиции. Во главе Главной Государевой Палаты стоит Начальник оной, являющийся Начальником всего судебного ведомства и докладчиком в Государевом Соборе по судебным делам. Главная Государева Палата состоит частью из судебных чинов по Высочайшему назначению, частью из судей, Высочайше утвержденных по избрании их Церковными и Земскими Соборами.

На тех же началах учреждаются и действуют Областные Судебные Палаты и Окружные (Губернские) и Уездные Государевы Суды с их председателями. Судьи по избранию участвуют в судопроизводстве, но не касаются управительной части судебного ведомства.

На местах судебная власть осуществляется Приходским Судьей по назначению председателя Уездного Суда, при судопроизводстве имеют право присутствовать с совещательным голосом приходские Церковный настоятель и Земский староста. Единоличный приговор Приходского Судьи сопровождается указанием, каково было мнение представителей Церкви и Земли, если таковые мнения были заявлены.

Вторая степень: Суд, назначаемый Председателем Окружного Суда. При судопроизводстве Волостного судьи имеют право присутствовать с совещательным голосом благочинный, протоиерей и Волостной Земский староста, мнение которых прикладывается к приговору.

Публичность заседаний Судов должна быть сведена до возможно наименьших размеров. Государев Суд не должен быть местом судебных представлений, ареной наемного красноречия.

Желательно, чтобы в приходах и волостях Государев Суд совершался в церквах, во всяком случае открывался и закрывался молебном.

Все дело благотворительности сосредотачивается в ведомстве Государевой Жалости. Это ведомство строится и действует на общих основаниях, то есть на сотрудничестве назначенных правительственных чинов с чинами по избранию от Церкви и Земли.

Начальник Государевой Жалости в Государевом Соборе является докладчиком по делам благотворительности. Верховной Попечительницей Государевой Жалости является Императрица-Мать и Ее Помощницами и Заместительницами – Царствующая Императрица и Супруга Наследника Престола.

VII

Безопасность государства оберегает Государево Войско. Всей постановкой военного дела, сухопутного, морского и воздушного, начальствует и руководит Начальник Государевой Обороны. Опыт мировой войны, последовавшие на Западе изменения приемов и способов военного искусства и коренное расслоение народов на враждующие классы приводят к заключению, что «вооруженный народ» более не может быть опорой государства. Слишком многочисленна та часть народа, которая, под названием пролетариата, уже среди мира идет войной на свое государство. Вооружать и обучать военному делу своих социалистов и коммунистов для государства равносильно самоубийству. На смену всеобщей воинской повинности идет постоянное кадровое войско, посменно пропускающее через свои основные ряды для обучения и военной подготовки молодых людей из имущих слоев населения. Обязательная всеобщая повинность должна быть заменена отбором и военной подготовкой всех тех, которые защиту государства не отделяют от самозащиты и во внешних и внутренних врагах государства видят и своих врагов. Не тягостною повинностью, а честью и гордостью должна стать служба в Государевом Войске. Русское Войско должно стать действительно Христолюбивым Воинством. В день Усекновения Главы св. Иоанна Крестителя – 29 августа – Православная Церковь молится за всех воинов, на поле брани убиенных. По учению Святой Церкви, св. Иоанн Предтеча – первый Воин Христов – возглавляет Христолюбивое Православное Воинство. Христолюбивое Воинство не может иметь в своих рядах врагов Христа, тем более безбожников. Государево Войско должно быть насквозь пропитано монархическим духом и как бронею облечено твердым убеждением, что охрана Царя и верность Ему есть безусловный долг воина. Впредь не должно повторяться что-либо подобное преступному Псковскому действу, когда ничтожная кучка заговорщиков смогла на глазах у всей Армии безнаказанно и беспрепятственно взять в плен Верховного Вождя и Императора Всероссийского. В Государевом Войске должна быть восстановлена старая воинская дисциплина. И каждый воин должен точно знать, как надлежит пресекать измену против Царя и чего стоит военачальник, не верный Государевой присяге.

Особую силу Самодержной Монархии дает постоянное, непосредственное единение и связь Царя с Народом. Для того чтобы полтораста миллионов людей являли собой не сыпучий человеческий песок, не носимую по воле ветров пыль людскую, а связную, сплетенную множеством корней плодородную почву народную, не должно представлять себе Народ, как скопление обывательских единиц. Народ должно собирать, устраивать и сплачивать в его бытовых пластах, не препятствуя, конечно, вызываемому естественным развитием нарастанию и отслоению наиболее жизненных слоев. Народ, для выполнения его предназначения, должен быть устроен на историческом православном соборном начале. Излечившийся от революционной политики, Земский Мир будет стремиться не к добыванию каких-то прав, не к оспариванию Царской Власти, а наряду с служилыми людьми будет исполнять свою земскую работу – ту же службу Государеву. Из земской жизни всякая игра в политику должна уйти. Не болтуны и бездельные политиканы, а добрые хозяева и честные труженики должны стать к земскому делу. Всеобщую, прямую, тайную и равную выборную четыреххвостку надо выбросить на свалку и навсегда забыть. Земским делом должны ведать земские, а не чуждые земле люди, хозяйственные мужи, а не бобыли, тем более не нищие бездельники.

В основу земских выборов кладется ценз: возрастной, имущественный – уплата определенной для каждой выборной степени суммы налогов, нравственный – неопороченность по суду, перед Церковью и политическая обязательная грамотность.

Земское устроение начинается с прихода. Приходский земский сход созывается ежемесячно из всех обладающих приходским цензом местных земских людей. Желательно, чтобы земские сходы происходили в церквах. Церковная обстановка придает занятиям и поведению схода надлежащий тон и устранит возможность появления пьяных и ругателей. Приходский земский сход выбирает приходского земского старосту (совмещение этой должности с должностью церковного старосты не только допустимо, но желательно) и гласных на волостной земский сход.

Волостной Земский сход состоит частью из гласных, выбранных приходами, частью из местных земских людей, обладающих волостным земским цензом. Волостной сход собирается четыре раза в год и во главе своей имеет выборного Волостного Земского Старшину.

Тот же порядок с выбором управ и их председателей чинится в уездах и округах, где действуют Земские Собрания, причем в эти Собрания также выходят частью гласные по выбору младшей земской степени, частью земские люди, обладающие цензом для участия в данном Собрании. Уездные Собрания созываются два раза в год, а Окружные – раз в год.

В областях раз в два года созываются Областные Земские Соборы, которые избирают областное Земское Управление и его председателя. В Областной Собор входят частью гласные по избранию Окружными собраниями, частью земские деятели, обладающие областным земским цензом.

В случае, если лиц, обладающих цензом для вхождения в состав без выборов, больше предоставленных для них числа мест, съезд таких цензовиков производит между собой жеребьевку.

Областной Земский Собор выбирает и посылает своих Земских послов на Всероссийский Земский Собор, разрабатывает и представляет Самодержцу челобитную, включающую в себя доклад нужд и запросов земской жизни, перечень основных положений желательных для народа законов²⁴, жалобы на замеченные Земским Собором неправильные или преступные действия Государевых властей и сообщение о происшедших в Государстве нестроениях и непорядках.

Подобные записи составляются и подаются местным главным Начальникам областными Земскими Соборами и Земскими Собраниями соответственно месту и кругу их ведения.

Одной из важнейших обязанностей Земских Соборов и Собраний является выбор доверенных лиц в правительственные Учреждения для службы в оных и взаимного осведомления и согласования Земской деятельности с Государевой службой. Эти доверенные земские люди, работающие в Правительстве, но не порывающие связи с Землей, составляют свежий запас, из коего Самодержец сможет черпать пополнения правительственного состава.

Всероссийский Земский Собор избирает постоянно действующий Совет Земских Блюстителей и Земского Старейшину. Земский Старейшина и Блюстители составляют Земскую часть Государева Собора.

Земский Старейшина вместе с Патриархом, Государевым Наместником и старшим по возрасту Членом Царского Дома составляют Верховный Совет Государев, в который входит по совершеннолетию и Наследник Престола.

«Ведь отчего так легко верит народ самозванцам. Оттого, что так крепко любит своего Царя, но до которого далеко-далеко, как до Бога высоко, где же тут народу о Царе правду знать. Да и Царь о народе... с тех пор, что вот уже без двух годов два века, нет у них, у Царя и Земли, прежнего непосредственного общения друг с другом, полного общения в любви и в совете. Не стало того с 6 мая 1682 г., с лихого дня, в который, от имени малолетнего Царя Петра, подписана отпускная грамота последнему Земскому Собору, созванному Царем Феодором Алексеевичем для совета о великом его Государевом и Земском деле, об изравнении в службах и податях. Но ведь этот второй страх страшен только от предположения, что в России будет конституция.– Зачем ей и откуда быть? – Вся Европа в конституциях.– Да мало ли в какой проказе Европа грехами своих фарисеев и книжников? Не прививать же России к, слава Богу, здоровому телу вместо Православия папизм и нигилизм, вместо общины – майорат и пролетариат, вместо Самодержавия – конституцию и коммуну, потому только, что в Европе ни Бога, ни Царя, ни народа. Ну, пусть в Европе нет уже и какой-нибудь Румынии без парламента; мы – не Румыния, мы – Россия. Россия: Царь да народ. И в Европе-то, чтобы снять корону с Монарха и сделать из нее куафюру на конституционного манекена; должны были англичане снять сперва голову с Карла I, Франция – с Людовика XVI, без этого дают конституции только короли Сандвичевых островов, по совету своих европейских камердинеров. Каким же образом может венец Монарха с главы Русского Царя-Самодержца очутиться на верхней части конституционного абстракта?

Ведь в самом-то деле может разве Царь – не боярская креатура Шуйский, а предызбранник Божий, ибо потомок и Самодержца всея Руси, в роды и роды, соборне избранного всею Землею единогласно: глас же народа, по Апостолу, глас Божий, а не человечь (подлинные слова избранной грамоты Царя Михаила Феодоровича) – этот Царь разве может дать конституцию? Нечего, стало, народу страшиться, а бунтарям рассчитывать и кандидатам в предки российских пэров надеяться, чтобы когда-нибудь потомок Мономаха вдруг снял ту восьмистолетнюю шапку, развинтил ее и кинул половину: лови, кому хочется власти. Грызитесь из-за нее, московские лорды с петербургскими социал-демократами: чья возьмет, тот и верти Святой Русью, как вертят, вон, Англией, Австрией, Францией какой-нибудь жид – писака романов о повстанцах, сорванец с виселицы, адвокат воздухоплавания. Мое же, Царское дело отныне, что и ее величества императрицы Индии: затверживать фразы, какие пропишет премьер для открытия и закрытия палат, да объявлять войну, в какую ему впутать народ мой заблагорассудится...

...Ибо час будет великий: а в тот или в иной великий час, ведь же неминуемо, ведь же положит Бог Царю на разум познать, что без народа, безо всей самой Земли, не нашей старонемецкой чиновничьей машиной правительственной, ни нарочитой семигенеральщиной, все равно не справиться ни со смутьянами, ниже с иными многими у нас непорядками.

Но лучше бы, конечно, призвать Землю вовремя; и спокойно, спокойно-грозным судом и расправой (по-старинному) – собора излюбленных всея Земли, всех православных христиан, всякого чина людей, от каждого города с волостьми по столько-то человек добрых, разумных, постоятельных, с которыми Государю можно бы говорить и промышлять о всех людях ко всему добру, – покончить, прежде всего, с этой бедой, со смутой и со смутьянами.

„Миром да собором и черта поборем“. Эта пословица не с Косьмы ли Минина жива в народе и посейчас недаром.

Но ведь не взаправду же или не все же та чертовщина у нас наводная, да накупная. Бурьяну рост от залежи. Покончить, тут, значит, не листья ощипывать, да не на выбор стебли рвать, а мало тут и коренье вытеребить: надо самое залежь поднять да, по-евангельски, во всю глубину земли и засеять добрым семенем. Вот бурьяну конец – хлеба начало...»

Вот поистине вещие слова и мудрые мысли, столь образно и сильно выраженные 10 декабря 1879 г. в письме Звенигородского (Московской губернии) мирового судьи Павла Дмитриевича Голохвастова на имя К. П. Победоносцева.

«Нашел много справедливого», – отметил Император Александр II на письме Голохвастова.

«Посылаю Вам обратно это письмо с собственноручной отметкой Государя после прочтения,– писал 31 декабря 1879 г. Победоносцеву Наследник Цесаревич Александр Александрович. – Государь, кроме того, на словах говорил мне несколько раз, что читал с удовольствием и что много правды в этом письме».

Да – много правды... Эту глубокую правду единения Царя с Народом сознавали Самодержцы Российские Александр II, Александр III и Николай II. Помазанники Божии душою чуяли, всем сердцем влеклись к живительному возрождению мистической связи Русского Царя с Русской Землей. Не отсутствие этого сознания, а злобная ненависть и дикая травля темных сил не дали Им осуществить и окончательно претворить в жизнь великую идею творческого соединения Самодержавной Воли с разумом Народным и совестью Православной. Отец лжи позавидовал процветанию Святой Руси, и полки бесовские сорвали, смутили, сбили Россию с пути правого и истинного и толкнули на путь злодейский и гибельный.

Истерзанный, размозженный бомбой иудея Гриневицкого испустил скорбный дух Свой Царь-Освободитель; безвременно скончался от последствий сотрясения и ушибов, полученных при злодейском крушении поезда в Борках, Царь-Миротворец; вместе со всей нежно любимой Семьей прошел тяжкий крестный путь Император Николай II...

Пусть же будут эти великие жертвы и страдания святыми жертвами искупления, пусть одумается Народ, пусть поймут наши ученые горе-умники, что не в безвластии, не в безволии Царском, а в истинном мудром и грозном Самодержавии, действующем в любовном единении с Народом, таятся семена мирового подъема, расцвета и преуспеяния государства Российского.