По вопросам церковных преобразований: 1. Участие духовенства и народа в церковном управлении. 2. Патриаршество. 3. Отношения церкви и государства в России

Доклады, особые мнения и речи в Особом Присутствии, учрежденном при св. Синоде

С половины апреля и по 15 июня сего года нам пришлось принимать участие в трудах Первого Отдела Особого Присутствия, учрежденного при св. Синоде для разработки вопросов, подлежащих рассмотрению на ожидаемом Поместном Соборе Русской Церкви, и в обсуждении результатов трудов Первого Отдела на общих собраниях Присутствия. В настоящее время Первый Отдел окончил порученную ему работу. Так как дела церковные, по нашему убеждению, представляют из себя по преимуществу дела общенародные и требуют сознательного отношения к себе всей Церкви, то я считаю не лишним предложить здесь вниманию русского общества результаты своего участия в Особом Присутствии. Соображенья мои, признанные правильными, пусть возможно шире распространяются в обществе, а неправильные пусть будут исправлены или получат должное опровержение. Все это и занесено в журналы Особого Присутствия и помещено в Церковных Ведомостях за 1906 год за исключением однако еще не напечатанных двух особых мнений по вопросам о допущение представителей духовенства и народа в высшее церковное управление и о патриаршество, которые должны быть присоединены к журналам заседаний общих собраний Присутствия. Но Церковные Ведомости по нерасположению русского общества, вошедшему уже в привычку, читать официальные органы, да еще церковные, почти не распространены в светском обществе. Поэтому мы и решили издать отдельно все наши доклады, особые мнения и речи в Особом Присутствии.

Н. Кузнецов

Москва. 15 августа 1906 г.

Особое Присутствие для разработки вопросов, подлежащих рассмотрению на Поместном церковном соборе Высочайше учреждено в январе 1906 года. Известно, что в марте 1905 года в св. Синоде был составлен доклад Государю о восстановлении в России патриаршества и о созыве собора из одних епархиальных епископов для разрешения вопросов, которые и были намечены на доклад Синода. Несмотря на всю важность дела доклад этот был изготовлен лишь по решению очень небольшого числа заседавших в Синоде в марте 1905 г. епископов и притом в порядке обыкновенных распоряжений по Ведомству Православного Исповедования без участия всей русской Церкви и даже всех других ее епископов. Доклад этот не получил Высочайшего утверждения. Приведение его в исполнение было остановлено положенной на нем 31 марта 1905 г. Высочайшей резолюцией. Государь указал Синоду на несвоевременность при тогдашних обстоятельствах созыва собора и предоставил себе дать движение этому делу, требующему спокойствия и обдуманности при наступлении более благоприятного времени¹. Таким образом и ходатайство Синода о введении в России патриаршества обычным бюрократическим путем не получило утверждения, и вопрос этот, как и следовало, должен быть теперь подвергнут рассмотрению Собора всей Русской Церкви.

17 декабря 1905 года митрополиты: С.-Петербургский Антоний, Московский Владимир и Kиевский Флавиан были вызваны Государем Императором, который высказал, что «при обнаружившейся расшатанности в области религиозных верований и нравственных начал благоустроение православной Российской Церкви, хранительницы вечной христианской истины и благочестия, представляется делом неотложной необходимости». В виду этого Государь повелел приложить особое старание к исполнению всего, что требуется для созвания собора в ближайшее по возможности время. На основании этого св. Синод кроме сделанных уже с его стороны распоряжений предложил для предварительного обсуждения как намеченных уже для соборного рассмотрения, так и вновь возникших вопросов учредить при св. Синоде с начала 1906 года Особое Присутствие из представителей церковной иерархии и других духовных и светских лиц, известных своими учеными трудами и познаниями в области богословия, церковной истории, канонического права и церковной практики. По этому поводу 14 января 1906 г. состоялось особое определение св. Синода, представленное Обер-Прокурором св. Синода на благоусмотрение Государя, 16 января 1906 г. определение св. Синода получило Высочайшее утверждение². В нем постановлено: 1) с целью успешной разработки и подготовки к рассмотрению на Поместном Всероссийском Соборе как первоначально намеченных, так и вновь возникших вопросов, учредить при Святейшем Синода под председательством первенствующего члена его, митрополита С.-Петербургского Антония, особое присутствие, с участием в нем, на правах членов, митрополитов Московского Владимира и Киевского Флавиана, а также архиепископов: Херсонского Димитрия, Литовского Никандра, Ярославского Иакова, Финляндского Сергия, и епископов: Волынского Антония, Псковского Арсения и Могилевского Стефана, и с предоставлением участия в нем присутствия Синодальному Обер-Прокурору и его Товарищу; 2) пригласить к занятиям в присутствии на правах членов нижеследующих лиц: протоиереев: заслуженного ординарного профессора Императорского С.-Петербургского университета М. Горчакова, профессора Харьковского университета Т. Буткевича, профессора университета святого Владимира П. Светлова, ординарного профессора Киевской духовной академии Ф. Титова, настоятеля посольской церкви в Берлине А. Мальцева и настоятеля С.-Петербургской Вознесенской церкви А. Лебедева, экстраординарного профессора С.-Петербургской академии священника А. Рождественского, ординарного академика Академии Наук Е. Голубинского, заслуженного ординарного профессора Московской духовной академии и Московского университета В. Ключевского, заслуженных ординарных профессоров Киевской академии В. Певницкого и С. Голубева, заслуженных ординарных профессоров Казанской академии И. Бердникова и Н. Ивановского, заслуженного ординарного профессора Московской академии Н. Заозерского, ординарных профессоров – Киевской академии В. Завитневича и Казанской академии В. Несмелова, ординарного профессора С.-Петербургской академии Н. Глубоковского, ординарного профессора Московского университета Н. Суворова, профессоров С.-Петербургской академии ординарного И. Соколова и экстра-ординарного А. Бриллиантова и экстра-ординарного профессора Казанской академии М. Машанова; 3) Предоставить председателю присутствия приглашать, по мере надобности, к участию в занятиях присутствия, в качестве членов, и других как духовных, так и светских лиц; 4) возложить делопроизводство в сем присутствии на должностных лиц Центральных Синодальных Управлений по соглашению председателя присутствия с Обер-Прокурором; 5) о ходе работ в присутствии сообщать во всеобщее сведение через «Церковные Ведомости», с разрешения председателя присутствия; и 6) по исполнении возложенных на присутствие работ во всей их совокупности представить их на благоусмотрение Святейшего Синода со своим заключением.

Но такой состав Особого Присутствия был признан недостаточным и его несколько раз дополняли Высочайшими назначениями новых членов. Так, согласно ходатайству председателя Особого Присутствия митрополита Антония, по всеподданнейшему докладу Обер-Прокурора св. Синода Государь Император 27 февраля 1906 года повелел включить в число членов присутствия – генерал-лейтенанта А.А. Киреева, дворян Дмитрия Хомякова и Дмитрия Самарина, профессора Киевского университета князя Евгения Трубецкого и коллежского секретаря Николая Аксакова, «как таких лиц, которые по своей приверженности к Православной Церкви и осведомленности в богословской исторической литературе и текущей церковно-приходской жизни, могут принести существенную пользу в разработке и подготовке намеченных для рассмотрения на Поместном Соборе вопросов»³ 10 марта 1906 года последовало Высочайшее соизволение на назначение членами Особого Присутствия еще Тавастгустского губернатора действительного статского советника Александра Папкова, 17 марта тайного советника А. Нейдгарта и камер-юнкера Высочайшего двора статского советника Павла Мансурова⁴, а за- тем и председательствующего в Училищном Совете при св. Синоде протоиерея Павла Соколова⁵. 24 марта 1906 г. по всеподданнейшему докладу Обер-Прокурора св. Синода состоялось Высочайшее повеление о назначении, в число членов Особого Присутствия ординарных профессоров университетов: Новороссийского Александра Алмазова и Юрьевского Михаила Красножена и присяжного поверенного Округа Московской Судебной Палаты Николая Кузнецова⁶, а 14 апреля 1906 года ординарных профессоров Харьковского университета – Михаила Остроумова и Киевской духовной академии – Константина Попова и экстраординарного профессора Московской духовной академии Ивана Попова⁷. Наконец, 23 июня 1906 года, т.е. уже по окончании первого и, по-видимому, самого главного периода работ Особого Присутствия, в состав его назначены еще писатель по церковным вопросам Лев Тихомиров и старший делопроизводитель Государственной канцелярии профессор гражданского права в Училище Правоведения Василий Шейн⁸.

Кроме того при вызове в Петербург, преосвященных, назначенных в состав Особого Присутствия, св. Синод поручить им избрать для участия в работах присутствия «по одному из опытнейших и преданнейших Церкви иереев подведомственных им епархий, близко знакомых с нуждами церковно-приходской жизни, особенно в сельских приходах»⁹. На основании этого в состав Присутствия вошли прибывшие с епархиальными архиереями: протоиереи: К.И. Левитский, настоятель Кирилло-Мефодиевской церкви в г. Житомире Волынской епархии; М.Н. Казанский, настоятель кафедрального Выборгского собора Финляндской епархии; К.В. Бречкевич, благочинный церквей г. Одессы; И. Коялович протоиерей соборной церкви Лиды Виленской губернии; Ф. Успенский – настоятель Предтеченской церкви в г. Ярославле; И. Серебрянский, протоирей погоста Крекшина Островского уезда Псковской епархии и благочинный 2-го округа Черниковского уезда Могилевской епархии священник Т. Козловский¹⁰.

Наконец, председателям отделов и по своей инициативе и по желанию других членов предоставлено приглашать с разрешения председателя Особого Присутствия к участию в работах отделов полезных для этого лиц, которые однако ограничивают свою деятельность известным отделом и не имеют права голоса в общих собратьях Особого Присутствия¹¹.

8 марта в зале заседаний св. Синода первое общее собрание Особого Присутствия. По обсуждении проекта синодального определения о программе предназначенных к разработке Присутствия вопросов и о разделении Присутствия на отделы было принято, что для удобства занятий Присутствие разделяется на семь отделов с особыми председателями из епископов, членов Присутствия, и с определенным кругом подлежащих их рассмотрению предметов.

Для занятий I Отдела под председательством архиепископа Херсонского Димитрия были предоставлены вопросы о составе Поместного Собора, о порядке рассмотрения и решения на нем дел и о преобразовании центрального церковного управления.

Ко II отделу под председательством архиепископа Литовского Никандра отнесены вопросы о разделении России на церковные округа и организации их, а также о преобразовании местного церковного управления. Сюда же присоединен и вопрос о Грузинской церкви.

К III отделу под председательством архиепископа Ярославского Иакова отнесены вопросы об организации церковного суда и пересмотре законов но делам брачным вообще и о смешанных браках.

IV отделу под председательством епископа Могилевского Стефана поручена разработка вопросов о благоустроении прихода, церковной школе, порядке приобретения церковной собственности, об епархиальных съездах и участи священно-служителей в общественных и сословных учреждениях. К этому же отделу по постановлению общего собрания Присутствия 14 июня 1906 года прибавлены и вопросы о церковных имуществах вообще.

На V отдел, под председательством епископа Псковского Арсения, возложено рассмотрение вопросов о преобразовании духовно-учебных заведений.

VI отдел, под председательством архиепископа Волынского Антония должен был заниматься вопросами по делам веры: о единоверии, старообрядчестве и другими.

К VII отделу, под председательством архиепископа Финляндского Сергия, отнесены вопросы о мерах к ограждению православной веры и христианского благочестия от неправых учений и толкований в виду укрепления начал веротерпимости в Империи.

В виду могущей оказать надобности выделения из отделов каких-либо вопросов для разработки в особом составе членов отделов или совместного обсуждения вопросов в соединенном заседании нескольких отделов, осуществление этого предоставлено взаимному соглашению председателей и членов отделов. Вместе с этим на председателей отделов возможно вносить на обсуждение Присутствия, как главное основание принятых отделами для дальнейшей разработки вопросов, если окажется в том надобность, так и подробные заключения по мере разработки вопросов¹².

Члены Особого Присутствия могли по собственному желанию избирать тот или иной отдел и большинство из них принимало участие в работах нескольких отделов.

Таким образом на долю Особого Присутствия выпала важная задача подготовить для предстоящего собора материал но вопросам могущим подлежать решению собора. В Русской Церкви не было собора более 200 лет, и естественно, что первому собору предстоит рассмотрение многих сложных вопросов, которые постепенно возникали в течение целого двухвекового периода жизни Церкви. Кроме того церковные преобразования подобно прочим захватили Россию совершенно неожиданно. До наступления 1905 года едва ли кто мог предполагать, что теперь нам придется заниматься вопросами о коренном изменении церковного строя, существующая уже 200 лет. Большинство русских людей оказывается ко всему этому очень мало подготовленными. Цензурные оковы, лежавшие на мысли русского человека особенно же в области церковной, не давали возможности подвергнуть должному общественному обсуждению весьма многие вопросы, из которых некоторые считались прямо чуть ли не запретными. А теперь при разработке программы преобразований вопросы эти невольно восстают в сознании и требуют внимания. Поэтому без предварительной разработки материала в Особом Присутствии деятельность собора была бы крайне затруднена и могла бы надолго затянуться. Для собора будет очень неполезно, если Особому Присутствию не будет предоставлено довести свои занятия до конца или оно будет вынуждено вести их с вредной для дела поспешностью. Мысль о необходимости образования особой независимой комиссии для обсуждения вопросов, которые должны подлежать решению собора, возникла и в русском церковном обществе, сейчас же, как только до него дошли известия о действиях Синода в марте 1905 года. Относительно состава этой комиссии в обществе высказывались пожелания, чтобы вместе с назначенными членами вошли в него и представители церковного общества от клира и мирян, которые для обеспечения их большей независимости и близкой связи с окружающей жизнью должны быть выбраны самим обществом. Ведь комиссия эта призвана не разрешать дела, подлежащие ведению собора, а лишь возможно шире рассмотреть вопросы и выяснить действительные потребности современной церковной жизни. Выборные члены от общества очень соответствовали бы таким целям, и участие их было бы весьма полезно. Особое Присутствие, как видимо, в этом отношении не вполне ответило справедливым пожеланиям общества, и это нужно считать его недостатком. Недостаток этого однако могло бы быть достаточно исправлен еще и теперь, если бы результаты работы Присутствия были переданы для обсуждения в епархии. Привлечение к этому епархиальных съездов из клира и мирян под председательством епископов прежде всего могло бы способствовать более сознательному отношению к задачам собора всей Русской Церкви. Кроме того предоставление возможности проявиться при обсуждении коллективному уму Церкви, может быть, во время новело бы к дополнению того, что могло быть упущено из виду Особым Присутствием, или к указаниям на то, что в трудах Присутствия окажется мало согласующимся с более широким церковным сознанием. Наконец и сами епархиальные архиерее явились бы на собор все же с большим пониманием настроения своей паствы и ее отношений к вопросам подлежащим разрешению на соборе. Вообще едва ли будет полезно стараться сокращать подготовительный период к первому собору Русской Церкви, долженствующему положить начало новому церковному устройству. Ведь и в древнее время перед важными по их значению для Церкви соборами обыкновенно происходили местные соборы по областям, на которых рассматривались многие вопросы, подлежащее решению большого собора, и которые таким образом подготовляли к этому церковное сознание. Некоторые склонны утверждать, что цель эта уже достигнута получением в Св. Синоде от епархиальных преосвященных отзывов по вопросу о церковной реформе. Но следует помнить, что лишь немногие архиереи привлекли к участию в обсуждении вопросов преобразований епархиальные съезды или вообще достаточно широкий круг лиц из духовенства и народа. Большинство же отзывов под влиянием все тех же столь осуждаемых теперь бюрократических порядков церковного управления составлены архиереями почти секретно от их паствы, которая и ознакомиться с ними получила возможность лишь после опубликования их Св. Синодом в «Церковных Ведомостях», да и то часто в сокращенном виде, а самое опубликование происходит столь медленно, что к августу 1906 года, в «Церковных Ведомостях» едва ли еще напечатана и половина всех отзывов. Таким образом доставление в Св. Синод архиереями своих отзывов не может заменить живого и сознательного участия клира и мирян в обсуждении намеченной программы церковных преобразований.

Результаты работы отделов Присутствия, по-видимому, должны будут быть внесены на рассмотрение общих собраний, что прежде всего необходимо для их объединения и согласования. Программа занятий для некоторых отделов установлена несколько искусственно и носить отрывочный характер, и работы отделов нуждаются в дополнении пересмотра их с более общей точки зрения, которая связала бы их с работами других отделов. Кроме того самая задача предсоборного Присутствия едва ли будет вполне окончена, если ему не будет предоставлена возможность составить более или менее целый проект нового церковного устройства в России, который мог бы быть предложен вниманию собора. А для этого необходимо обсуждение разработанных в отделах вопросов и положений в их общей связи на общих собраниях Присутствия, тем более, что уже бывали случаи, когда отделы по одному и тому же вопросу расходились в своих выводах, как например, по отношению к учреждению митрополичьих округов. Без представления же собору работы Присутствия в их общей связи занятий сами собора могут быть очень затруднены. Вообще отношение общих собраний Присутствия к работам ого отделов к сожалению до сих пор остаются недостаточно определенными и выясненными. Во время происходивших уже заседаний общих собраний вопрос этот не один раз возбуждал недоумения и споры¹³. Между тем при существующем порядке и распределении занятий отделов несомненно, что общие собрания Особого Присутствия, на которых принимают участие все его члены, должны представлять из себя, так сказать, высшую контролирующую инстанцию для отделов, объединяющую их работы и вносящую в них нужные поправки и дополнения.

В настоящее время первый отдел окончил свои занят. Им уже рассмотрены вопросы о составе и организации собора и о преобразовали высшего церковного управления. Работы его, хотя и несколько поспешно, но все-таки прошли уже и через общие собрания Особого Присутствия. Вопросы, переданные в другие отделы, за исключением вопроса о разделении духовно-учебных школа, на пастырские и общеобразовательные еще не успели поступить на обсуждение общих собраний Присутствия, хотя VII и VI отделы, также считают, по-видимому свои задачи уже исполненными. В виду необходимости некоторого отдыха от столь напряженной работы, которая выпала па долю Особого Присутствия, занятия его с половины июня прерваны до осени.

Прежде чем приступить к начертанию проекта высшего центрального церковного управления во всех его подробностях, мне кажется, необходимо установить общие основания, на которых должна быть построена теперь в России организация церковного управления. Всякая деятельность в направлении законодательства, не исключая и области Церкви, нуждается в принципах, которые руководили бы при составлении проектов тех или иных учреждений. Только путем удачного проведения этих принципов во внешнее устройство и возможно достигнуть более или менее гармонического действия его частей, чтобы каждая отрасль управления, выполняя свое дело, способствовала этим совершать свое дело и другим, а не вызывала бы какое-либо столкновение с ними.

В течение нескольких лет мне пришлось заниматься вопросом о развитии в России управления делами иностранных исповеданий и, благодаря этому, проследить с самого начального момента процесс зарождения разных институтов по управлению церковными делами христианских исповеданий в связи с потребностями самой жизни¹⁴. Все это особенно ясно показало, что и при организации управления церковными делами очень необходимо считаться с потребностями, выдвигаемыми самой жизнью, которыми во многом должны обусловливаться и сами формы управления. При исключении же из сферы своего внимания условий современной жизни и ее сложных потребностей мы будем способствовать тому, чтобы сама жизнь стала пролагать себе иные пути помимо установленных форм. А когда церковная жизнь начнет протекать таким образом, то это, как показывает исторический опыт, может вести к ее разложению, – во многих случаях она прямо уничтожает узкие и не соответствующие потребностям времени формы и порядки, вызывая вражду и разделение.

Положения эти я мог бы иллюстрировать многими примерами из истории управления иностранных исповеданий. Но не буду занимать этим внимание собрание, а замечу лишь, что высказанные мною соображения остаются справедливыми и по отношению к православной Церкви. В лице, например, русского старообрядчества мы имеем яркий пример того, что значить не считаться с состоянием действительной церковной жизни и непременно стремиться заключить ее в те или иные формы, кажущаяся справедливыми, и основываться в этом на одном авторитете иерархии. Наконец, и в самом образовании древних канонов православной Церкви значительное влияние принадлежало самой жизни с ее потребностями и вызванными ею порядками (наприм., Никейского собора правило 6–7 и друг.). Во многих случаях каноны узаконили уже то, что создала сама церковная жизнь. Выразившееся в них церковное законодательство, можно сказать, во многом приспособлялось к данным отношениям и потребностям.

Таким образом, для наших целей крайне необходимо, – да это будет согласно и с духом древнего церковного законодательства, – остановить свое внимание на волнующемся около нас море действительной русской жизни в ее отношении к вопросам церковным.

Если бы наши работы не требовали необычайной и, скажу прямо, вредной для них быстроты, то прежде всего следовало бы возможно лучше и подробнее уяснить себе состояние нашей церковной жизни. Но теперь приходится удовольствоваться лишь немногим – выхватить из всего моря жизни, хотя несколько наиболее ярких черт, отличающих наше время от пережитого Церковью ранее. Эти черты, по-моему мнению, не могут не быть приняты во внимание при составлении проекта организации высшего церковного управления.

При сознательном отношении к современной церковной жизни, едва ли кто решится отрицать ее многочисленный свидетельства, что в настоящее время в русской Церкви народ и духовенство находятся в нравственно-духовном разъединены, а белое духовенство, кроме того, разъединено с епископами и настроено по отношению к ним даже враждебно¹⁵. Русские епископы в большинстве случаев представляются духовенству и народу чем-то в роде духовных губернаторов, и уже одним этим сравнением я думаю сказано многое. Всем известно, какие чувства, особенно теперь вызывает представление о губернаторах и к чему может вести на практике взгляд на епископов, как на чиновников, да еще губернаторов. Здесь, конечно, мы не будем касаться причин этих печальных явлений, без сомнения, способных оказывать глубокое влияние на всю нашу церковную жизнь, но лишь констатируем факт их существования. Разъединение народа с духовенством оказало, между прочим, немалое влияние и на то, что русское общество привыкло относиться к делам церковным, как к чему-то для него постороннему и не требующему включения в сферу личных и общественных интересов. Нo подобное отношение к делам Церкви в настоящее время, – более чем когда-либо, – опасно для самого же общества. На наших глазах происходит зарождение новой общественной жизни. Кругом нас быстро образуются разного рода политические партии, старающиеся завербовать себе возможно больше членов путем обещания им земного благоденствия. Большинство мало способны разбираться в сложнейших государственных вопросах, скорее по вере в обещания и задачи партии, начинают вступать в их число. Партийный интерес угрожает сделаться господствующим в жизни, и уже теперь можно наблюдать, как самосознание многих выражается в принадлежности в той или иной другой партии с полным почти забвением о себе, как о члене православной Церкви. Таким образом, среди охватившего Россию круговорота политической жизни, церковные интересы могут еще более ослабнуть и окончательно вытисниться из сферы ясного сознания очень многих русских людей. В деле важнейших и коренных церковных преобразований нельзя иметь в виду преимущественно права епископов и благо духовенства. Но едва ли на первом плане должны быть поставлены и духовные нужды народа, этого самого тела Церкви, для которого существуешь и духовенство. Церковная преобразования не могут не считать своей задачей не допустить русское общество все более и более заменять веру в Бога, питающую в нем высшую жизнь, верою во внешний порядок жизни с его приманками земного благополучия. Предстоящие преобразования должны способствовать установлению таких условий жизни, чтобы русское общество могло возможно разнообразнее и глубже сознавать объективность Церкви и свою к ней принадлежность и вместе возможно живее напоминать себе, что не хлебом одним жив будет человек. А на основании этого ясно выдвигается настоятельная потребность современной жизни ввести дела церковные в круг интересов личной и общественной жизни, что может быть во многом достигнуто привлечением народа к возможно активному участию в делах церковных. Не следует также забывать, что, помимо других целей, подобная роль народа становится теперь необходимой и для блага самой православной Церкви в России. При оканчивающемся периоде церковной жизни значение и влияние народа было оттеснено началом бюрократическим, и о нуждах Церкви заботилось само государство. Но с началом новой эпохи, когда отношения государства к Церкви едва ли останутся прежними, и сейчас даже трудно сказать, – какую форму они примут, значению в делах Церкви народа предстоит обнаружиться особенно ясно. Пусть же церковный преобразования теперь и заранее подготовят необходимый и удобные формы для активного участия русского народа в делах православной Церкви, вскормившей его и для самого исторического существования. Далее нужно отметить, – как совершенно новую черту времени, – изменение государственного строя в России. Теперь верховная власть, сосредоточенная ранее в Государе Императоре, разделена им с народом. Но ведь Императору, как известно, принадлежала очень активная и важная роль в управлении делами Церкви. Такое участие светского начала в делах Церкви в лице императоров не только наши русские епископы, но и епископы эпохи вселенских соборов и даже сами соборы считали в порядке вещей. Они не только не находили его противоречащим задачам и идей Церкви, но даже благодарили за него императоров и сами о нем просили. Поэтому естественно, что с уменьшением значения императорской власти, когда она перестает как бы воплощать в себе весь народ, необходимо увеличить активное участие народа и в делах церковных.

Из сказанного ясно, что в настоящее время приходится констатировать значительное отличие в условиях нашей церковной жизни сравнительно с прежними и особенно теми, которые были в Византии, когда образовались древние дисциплинарные каноны. Поэтому мы отнюдь не можем смотреть на нашу церковную жизнь глазами веков давно минувших и стараться, во что бы то ни стало нормировать ее по требованию древних канонов, которые прямо не могут разрешать все вопросы церковной жизни, грозно восстающие перед ними из ее живых недр.

Недавно внимания Присутствия было обращено на полезные для нас соображения покойного профессора В.В. Болотова, который был не только глубоким знатоком церковной истории, но и вполне верующим и преданным православной Церкви человеком. По убежденно Болотова, «Каноническое» в обычном словоупотреблении есть равнозначащее понятию: согласное с позднейшею практикою константинопольской Церкви: этому «каноническому» предшествовал древнейший строй иного типа; древняя Церковь не боялась и таких реформ, которые были очень радикальны (кто были хорепископы?). «Думаю, продолжает он, что нет большей несправедливости, как репристинация форм давнопрошедшего, при совершенно изменившемся бытовом строе, утративших всякую соль и силу, (наприм., пресловутое выборное начало), и та реформа, которая действительно отвечает потребностям данного времени и оправдала себя фактически хорошими результатами, и есть реформа истинно каноническая, не имеет она за собой даже ни единого прецедента. История есть только полезный архив, никак не свод законов. «Суббота человека ради бысть, а не человек субботы ради. («Церковные Ведомости 1906 г., № 3). В дополнение к этому для подкрепления своих соображений я позволю себе сослаться на представителя науки церковного права покойного профессора Н.К. Соколова. В своем «Введении в церковное право», совершенно независимо от В.В. Болотова, Соколов проводить почти такой же взгляд. Древний церковный канон, по его заключению, вовсе не может быть рассматриваем как свод действующих законов Церкви. При всем уважении к древнему канону и признанно за ним большого значения для церковного законодательства последующего времени, Соколов, однако, справедливо замечает: «нельзя сказать, чтобы все начала церковного управления были в нем исчерпаны или развиты с такою полнотой, чтобы последующая жизнь не могла выработать новых, неизвестных канону принципов и потребовать их применения. При жизни в совершенно новых условиях в Церкви могут развиться новые начала для новых учреждений, неизвестных древнему канону».

Нашему времени, по моему мнению, особенно нужно помнить эти соображения. Теперь в церковной жизни во многих случаях обнаруживается совершенно иное соотношение сил, требующее приспособление к ним будущего устройства Церкви в интересах процветания ее же самой. Полное применение древних канонов было бы возможно лишь по восстановлении прежних форм и условий жизни. Вспомнить затем о необходимости их толкования. Даже здесь мы каждое заседание слышим споры о понимании того или другого древнего правила. Древние каноны в деле современных преобразований должны служить авторитетными указаниями, как поступала Церковь по вопросам ее внутреннего устройства и управления, но что же делать, если церковная жизнь несет в себе явления и выдвигает вопросы, не предусмотренные древними канонами?

Высшее учреждение по управлению церковными делами, будет ли это орган постоянный или чрезвычайный, по современным условиям жизни, отнюдь не должно представлять из себя лишь собрание епископов, хотя бы с самыми большими поправками и изменениями нынешнего Синода.

Всем потребностям церковной жизни не удовлетворят теперь ни одно назначение или избрание постоянных членов Синода, ни вызов их по строгой очереди и вне всякий зависимости от светской власти, на что по чувству контраста с существующими порядками многие возлагают теперь особенные надежды. Нет, всего этого мало. В высшее церковное управление в качестве более или менее активных членов должны быть как-либо введены миряне и белое духовенство.

Совместное участие в делах церковных епископов, духовенства и мирян прежде всего будет способствовать их нравственно-духовному объединению и устранению из области церковной жизни крайне ядовитого зла, заключающегося в их разъединении и при новых условиях русской жизни, по моему мнению, угрожающего большими бедами для Церкви. Coзнание, что привлечение мирян и клира к участию в делах церковных может быть полезно в интересах их объединения, ясно обнаруживается и в отзывах некоторых преосвященных по вопросу о церковкой реформе. Кроме того, я прошу обратить внимание на одно важное обстоятельство. Оно дает мне право утверждать, что мое соображение о необходимости привлечения мирян и духовенства к постоянному участию в церковном управлении не противоречит и общему современному церковному сознание. В отзывах большинства преосвященных, из которых многие основаны на заключении целых съездов духовенства и мирян, ясно указана потребность допущения на предстоящий собор Русской Церкви духовенства и мирян. Присутствие одних епископов прямо признается недостаточным и даже опасным для самого авторитета собора. Вместе с этим некоторые преосвященные вполне согласны, что в настоящее время одни епископы не могут явиться выразителями церковного сознания и голоса своей паствы.

Наконец, даже в здешнем отделе, насколько мне известно, признана необходимость участия на предстоящем соборе духовенства и мирян. Но, если по указанным основаниям оно необходимо на соборе чрезвычайном, то почему же его должно исключить относительно периодического собора или постоянного органа церковного управления, которым предстоит ведать важные дела Церкви и своею деятельностью оказывать большое влияние на всю церковную жизнь.

Ведь и на чрезвычайном соборе и в высшем церковном управлении епископы будут те же. Если в помощь к ним миряне и клиры полезны на чрезвычайном соборе, то они не менее могут быть нужны и в органах управления. Рассуждая иначе, мы можем впасть в противоречие с самими собой. Одной из главных задач всех ожидаемых преобразований, – в чем, по-видимому, все согласны, является проведете соборного начала во все сферы церковной жизни. А если так, то его нужно положить и в основу преобразования органов высшего управления. По моему мнению, соборное начало по существу должно быть понимаемо в тесной связи с апостольской идеей Церкви, как живого организма, где каждый член в свою меру несет службу целому и сам питается им. Применение же принципа соборности на практике во многом обусловливается временем и обстоятельствами. Если же мы будем стараться непременно подражать в этом какому-либо отдельному периоду действительной текучей жизни, да еще в ее далеком прошлом, то мы заранее обречем себя на неудачу проведения соборного начала в нашу жизнь, с ее особенностями и новыми потребностями. Теперь проведение соборного начала прежде всего соединено с необходимостью объединения епископов, духовенства и мирян и привлечена всех членов церкви к возможно активному ей служению. Соборность именно в этой форме необходима теперь и в виду возможности изменения самого положения православной Церкви, когда, может быть, потребуются совместные усилия всех членов Церкви для обеспечения и защиты наиболее удобных условий самого церковного существования.

Наконец при обсуждении устройства церковного управления, нужно помнить, что оно иного характера, чем государственное. Церковное общение по природе различно от общения государственного. Государство есть преимущественно область внешнего порядка и внешней власти. Распоряжения государственной власти без противоречия с их природой могут быть осуществлены путем принуждения. Не то должно быть в сфере церковной жизни. Здесь на первом плане нравственно-духовный авторитет церковного управления и свободное согласие на подчинение церковным постановлениям и порядкам. Если же для проведения всего этого в жизнь нужно давление внешней власти в роде, например, государственной, способной угрожать разными внешними карами, не исключая штыка и пушек, то подобное церковное управление мы считали бы уклонившимся от своего назначения, и оно, как показывает опыт жизни, не достигает своих целей. Вот почему по отношению к церковным постановлениям такое важное значение имеет народная рецепция. Очень близко знакомые с церковным управлением и наиболее энергичные св. отцы, как например, св. Киприан Карфагенский и св. Василий Великий, вполне сознавали необходимость участия в этом и народа. Божественный суд, выражением которого должны служить церковные решения, по замечанию св. Киприана обнаруживается в приговоре соепископов и голоса народа¹⁶. Обращая внимание на порядок церковного управления, св. Василий Великий утверждает, что распоряжения церковное делаются теми, кому вверено правление церковное, и подтверждаются народом¹⁷.

Таким образом, уже в интересах самого обеспечения принятия церковных постановлений народом при глубоком разъединении его с духовенством необходимо допущение мирян в состав органов церковного управления.

Оставляя пока в стороне вопрос о более подробном устройстве управления, об установлении прав в нем мирян и т.п., для чего, по моему мнению, придется коснуться и отношения государства к Церкви, я ограничиваюсь пока следующими замечаниями:

Будущее высшее церковное управление в России должно принадлежать собору всей Церкви, созываемому периодически не менее одного раза в 5 лет, причем на этом соборе, кроме всех епископов или их представителей, принимают участие представители клира и мирян. Заведывание же текущими делами, которые могут быть разрешаемы в порядке обыкновенного управления, возлагается на преобразованный Святейший Синод. В Синоде председательствует первый из епископов, и в состав его, кроме епископов, должны входить на известных условиях представители клира и мирян, избираемые на 5 лет на периодическом соборе или из числа его участников или из числа лиц посторонних.

По-моему мнению, только путем образования двух подобных органов высшего церковного управления возможно достигнуть прочного проведения в него соборности и сохранения в нем живой связи с окружающей жизнью. Деятельность Святейшего Синода должна быть поставлена под контроль собора, в котором всего лучше и может выражаться голос Церкви и ее сознание. Без этого наше высшее церковное управление вследствие обширности и сложности задач православной Церкви в России легко может повести к возникновению какой-либо новой формы бюрократизма. А если в Святейшем Синоде не ввести, кроме того, в какой-либо форме представителей от мирян, то при ослаблении в церковных делах светского элемента, к чему многие так стремятся, и сосредоточение всего управления в руках одной иерархии можно подготовить почву к зарождению в церковном управлении клерикализма, особенно вредного для Церкви в наше время, отличающееся глубоким разъединением духовенства и мирян¹⁸.

На общем собрании Особого Присутствия 1 июня был поставлен вопрос: входит ли в состав постоянного органа высшего церковного управления, Св. Синода, одни епископы или же епископы, клирики и миряне? При такой постановке я считаю вопрос о клириках и мирянах в высшем церковном управлении не разрешенным. При возбуждении мной этого вопроса на заседании I отдела Присутствия вовсе не имелось в виду, что представители клира и мирян должны быть введены одинаково с епископами, а речь шла лишь о допущении их на свойственных им условиях. Другие члены, разделявшие мысль об участии клира и мирян в высшем церковном управлении, также не заявляли об уравнении их с епископами. Ограничиваться формулировкой вопроса, сделанной в общем собрании 1 июня, значит заранее располагать к отрицательному ответу. Лично я мог голосовать за положительное решение вопроса лишь с большой оговоркой, а некоторые другие члены Присутствия, вовсе не склонные отвергать участие клириков и мирян, должны были однако ответить на поставленный вопрос отрицательно, только потому, что не усматривали возможности участия клириков и мирян наравне с епископами. Поэтому в интересах более правильного разрешения вопроса он должен был подвергнуться голосованию в иной формулировке, которая соответствовала бы тому, что имели в виду члены Присутствия, поддерживающие мысль о допущении клириков и мирян.

Вопрос о введении на известных условиях представителей клира и мирян в церковное управление, по-моему мнению, является одним из важнейших в деле предстоящих преобразований. Но к сожалению, вместо достаточного обсуждения его в тесной связи с состоянием современной церковной жизни и ее особенностями многие сразу отнеслись к нему с явными нерасположением. Чтобы оправдать свое нежелание с ним считаться, они прямо перешли к указанию тех причин, которыми будто бы и нужно объяснять самое возникновение данного вопроса и которые уже сами по себе должны подрывать его значения. Одни увидели здесь лишь влияние современного освободительного политического движения, направленного к демократизации всего строя русской жизни, а никак не удовлетворение внутренних потребностей самой Церкви. Другие усмотрели скрытые стремления чуть ли не посягнуть на епископский сан вообще и добиваться церковной реформы в протестантском духе. Правда, рассуждают сторонники таких соображений, некоторые из русских епископов действительно поступали слишком деспотично и вызвали этим большие недовольства. Лица же требующие участия клира и мирян распространили это на всех епископов и теперь стараются провести ограничение их власти вообще. Под влиянием таких соображений рассмотрение важного вопроса сразу стало на едва ли правильный путь и пошло в направлении отстаивания канонического или в данном случай чисто формального положения епископов с игнорированием того, что происходит в действительности. Между тем в вопросах, касающихся Церкви, более чем где-либо, нужно принимать во внимание явления жизни, как они есть, и не только не закрывать глаза на жизненную правду, но даже и не смягчать ее. Это самый надежный путь для плодотворных преобразований. В основании их должно лежать благо Церкви в ее целом, а не права хотя бы епископов, которые одни, конечно, не составляют Церкви и сами даны для служения ей.

Задачам Церкви, как живого организма, едва ли будет соответствовать, когда на первый план начинают выдвигать права иерархии. Римский католицизм навсегда останется в этом отношении печальным примером, которого должно избегать. Церковь, как предназначенная развивать свою жизнь и деятельность в земных условиях, конечно, не может не иметь и разного рода нужд в зависимости от времени и обстоятельств. В первые века, например, в период гонений благо Церкви требовало одного, а в эпоху после Миланского эдикта с признанием христианства государством ближайшие нужды Церкви стали другими. Подобно этому и в настоящее время церковная жизнь имеет свои особенности, отличающие ее от той, которая была 1000 лет тому назад. Только, принимая во внимание эти особенности, и возможно произвести преобразования, направленные к общему благу Церкви.

Очень характерной чертой современной жизни является особое положение епископов, не предусмотренные древними церковными правилами и, во всяком случае, бывшее совершенно иным в эпоху их составления. В первые века христианства, как справедливо указываешь архиепископ Антоний, конечным духовным руководителем едва ли не каждой личности был епископ, являвшийся духовным отцом небольшой сравнительно общины. Все члены последней имели к нему прямой доступ, он совершал главнейшие таинства, к нему все приходили слушать поучения; он следил вообще за религиозно-нравственной жизнью каждого пасомого. «Это делать ему было не затруднительно, так как под руководством каждого епископа находилось приблизительно столько же пасомых сколько их находится теперь в России в ведении одного священника, если не меньше того²⁰». Добавим к этому, что древние епископы проходили свое служение при меньшей сложности окружающей жизни вообще и церковной в частности. Небольшие размеры их епархий позволяли им принимать более деятельное участие в интересах окружающего общества и лучше знать его религиозные нужды. Им не приходилось тогда тратить столь много сил и времени на дела чисто внешние, способные развивать религиозную мысль и чувство, и отнимать у них должную для епископа энергию и высоту. Более правильный порядок вступления на епархии, недопущение перемещения в другие и вообще возможность более близких отношений с паствой поддерживали нравственную связь с нею епископа, чему немало могло способствовать и имевшее место в истории церкви избрание епископов самим духовенством и народом. Все это не могло препятствовать главной стороне епископского служения – его чисто пастырской деятельности, благодаря чему духовный авторитет епископов высоко стоял в глазах духовенства и народа, и епископы вообще в большей или меньшей степени могли рассматриваться, как средоточие религиозных мыслей и интересов паствы и лучшие выразители современных церковных нужд п потребностей.

Вот при каких приблизительно обстоятельствах церковной жизни и положений в ней епископов были составлены древние каноны, которые, конечно, не могли не принимать во внимание тогдашних условий епископского служения. Могло ли бы, например, быть внесено в 7 правило Анкирского Собора предписание епископам внимательно испытывать жизнь каждого и в зависимости от этого назначать кающимся порядок покаяния, если бы епископы не имели тогда возможности очень близко знать свою паству и входить в духовные нужды каждого! Поэтому, естественно, если по древним правилам, как стараются доказать противники участия клира и мирян, епископ и мог рассматриваться как представитель своей паствы, олицетворяющий или носящий ее в своем лице²¹. Подобное высокое положение епископа относительно своей паствы некоторые из противников допущения клира и мирян стараются обосновать лишь на одном факте присутствия в них архиерейской благодати. Но такое понимание значения благодатного дара и отношения его к человеческой природе едва ли согласно с православным учением о благодати, по которому влияние ее на человека во многом зависит от ого собственного отношения к полученному им благодатному дару. Это вполне ясно из известных наставлений св. ап. Павла своему ученику Тимофею (1Тим.4:6–15) и особенно из его напоминания о необходимости для Тимофея возгревать дар Божий, живущий в нем через возложение рук апостола (2Тим.1:6). При разъяснении этих слов епископ Феофан замечает, что здесь бывает тоже, как и с получившими по притче таланты: один пускает свой талант в оборот, другой зарывает в землю. Недостаточно получить дар благодати нужно и возгревать его или развивать... Что течение воздуха для огня, поясняет епископ Феофан, то труды по дару благодати для сего дара²²... В дополнении к этому не трудно привести много соображений и указаний из сочинений св. отцов, которые и по собственному опыту разъясняли влияние благодати на человеческую природу. Таким образом, можно иметь в себе благодатный дар и не быть тем, что сообщает его развитие. Да и рассуждая иначе, мы должны бы признать представителями своих паств и их олицетворением таких епископов, как, например, Несторий, Диоскор Александрийский и многие другие, отступавшие от церковного учения и нарушавшие церковный мир. Не следует упускать из виду, что служение иерархии состоит, так сказать, из двух сторон. Иерархия является проводником благодатных даров в таинствах и это происходит независимо от ее личных свойств. Но кроме того иерархия призвана и к той деятельности, которая требует и ее собственных усилий, и во многом обусловливается созданными ею самою отношениями с паствой.

Посмотрим же, каково современное положение епископа в России.

Еще до Петра I, которого теперь принято обвинять за существующее церковное неустройство, у нас исторически сложилось крайне ненормальное положение епископов. Мало-помалу, как свидетельствует история, обыкновенный русский епископ обратился в сановника и даже богатого землевладельца, окруженного целым штатом светских чиновников. Эти архиерейские чиновники несли личную службу при дворе архиерея и управляли его имениями, подобно тому как это было у какого-либо важного светского лица, но вместе с этим они занимали и разные епархиальные должности. Управление и суд архиерейских чиновников были очень тягостны для духовенства и вызывали большие недовольства, как об этом открыто заявлял, например, Ростовский священник Георгий Скрипица на соборе 1503 года²³. Но разъяснению историков, само управление епархиями со стороны епископов получило частновладельческий характер²⁴. Вот какими чертами стало отличаться епископское служение в России, и разве этим не разрушалось его нравственно-духовное пастырское назначение?

В лице патриарха русский епископ-сановник дошел и до звания великого государя, почти равного царю. С этих же несвойственных приемникам апостолов земных высот со времени Петра епископы, естественно, ниспали почти до обыкновенного государственного чиновника. Управление епархиями пошло в направлении бюрократическом, напоминающим разные другие ведомства с стоящими во главе их чиновниками. Епископ сделался в глазах духовенства и народа скорее администратором известного церковного округа, чем пастырем человеческих душ. В сознании очень многих уже давно укоренилось представление об епископах, как о лицах по табели о рангах соответствующих генералам, и мы невольно приравниваем епархиального начальника к губернатору, а викарного архиерея к вице-губернатору. Громадные размеры епархий с миллионным населением и тысячами церквей и духовенства, вверяемых попечению епископов, заставляют их заниматься лишь делами внешнего церковного порядка и притом самым кабинетным образом. Близкие и жизненные отношения епископа к пастве уже давно совершенно подавлены началом бюрократическими. Епископы оказываются обыкновенно окруженными целым морем бумаг, из-за которого до них доходят только самые отдаленные и слабые отблески сложной действительной жизни. К этому следует еще добавить, что современное церковное управление требует умелого распоряжения разными земными средствами и чисто мирских знаний и опытности. При таких условиях нужно обладать особыми дарами и быть гораздо выше обыкновенного среднего человека, чтобы еще возможно было должное исполнение главных пастырских обязанностей, направленных к возрождению человеческих душ и соединению их с Богом. И действительно, обыкновенно мы видим, что административная деятельность епископов почти парализовала у них чисто пастырскую. Пребывание в молитве и служению слова, –в чем сами апостолы полагали свою первую пастырскую обязанность, для епископов стало встречать большие препятствия и сделалось едва ли и возможным. Завет апостола пасти Церковь Господа и Бога, которую Он приобрел Себе Кровью Своею (Деян.20:28), оказался сведенным к управлению ею, да еще на подобие чисто бюрократической деятельности. Замечательно, что такие лица, как св. Тихон Задонский, Феофан затворник и другие, обнаружившие истинно пастырскую деятельность, удалялись от заведывания епархиями. Русский народ и общество уже давно не слышат из уст епископов-управителей слово о жизни, приспособленное к их духовному состоянию и потребностям. Этот недостаток и многие другие неправильности церковной жизни, естественно, стали толкать русский народ на удовлетворение своих религиозных интересов вне влияния духовенства или же способствовать распространению религиозного индифферентизма. Сколько образовалось, например, разного рода сект в России, и как много народа следуют за ними! Сколь далеко русское интеллигентное общество отошло от Церкви и как усиленно отыскивает оно для себя разные идеалы жизни помимо их сокровищницы – Православной Церкви! Как слабо пастырское сознание в духовенстве и в каком, оторванном и ненормальном положении чувствует оно себя по отношению к епископам! Все это ясно свидетельствует, что управлять церковными делами, как это принято у нас, еще не значит пасти Церковь по заповеди апостолов. «Архиерей по своей идее, справедливо замечает профессор Голубинский, не есть только административно-судебный чиновник над духовенством большого или меньшего округа, не имеющий никакого отношения к его мирскому населению, но есть совершенно такой же пастырь, сколько всякий приходской священник есть пастырь своих прихожан с тем только различием, что он есть не только пастырь, но и архипастырь. По этой идее первоначально каждая отдельная церковная община, малая или большая, или каждый отдельный приход имеет непременно своего епископа... В уничтожении епископов сельских и оставление только городских с образованием епископских округов или приходов, обнимающих города с уездами, профессор Голубинский усматривает посягательство на архиерейство, как на пастырство. Только в Греции, по его разъяснению, при незначительности уездов епархии были очень невелики, приблизительно не более наших благочиний²⁵. Поэтому и посягательство не пошло слишком далеко. Архиерей такого малого округа еще в значительной степени сохранял возможность оставаться истинным пастырем своей паствы. Он мог ежегодно обходить свою епархию и останавливаться в каждом селении более или менее продолжительное время, так что мог посетить дома своих пасомых, не исключая и хижин бедняков, чтобы с каждым пасторски обо всем побеседовать и каждого наставить на путь благочестия²⁶. Сознание, что епископ должен поступать именно так, в качестве архипастыря и преемника апостолов, ясно жило в Византии. В известной новелле императора Алексея Комнена 1107 года прямо сказано, что архиерей, но примеру апостолов обходивших вселенную для проповеди всем, унаследовавший их честь, должен делать тоже самое. Не к обид архиерея, а, напротив, к величайшей чести его будет служить, если он войдет в хижину убогого и исследует, то, что касается его, и возведет его к благочестию. Ибо такой архиерей делается подражателем учеников Христовых и самого Христа. Этим в особенности он и выполняет обязанности архиерейского достоинства. Для этой цели определена архиереям и пошлина, чтобы каждый, путешествуя и уча, питался от нее. Итак пусть будет известно всякому архиерею, что означенной духовной пошлине должен соответствовать труд и каждый обязан выполнять это, как делами это при жизни блаженнейшие иные отцы и сами божественные апостолы²⁷...

Указания новеллы императора Алексея Комнена не потеряли силы и по отношению к русским епископам. Недостаток у них чисто пастырской деятельности, естественно, способствовал ненормальному положению их относительно паствы. Окружающая жизнь, как я уже неоднократно обращал внимание Особого Присутствия, ясно показывает на глубокое нравственно-духовное разъединение епископов с народом и духовенством²⁸. Они чувствуют епископов далекими от себя и чуждыми их интересам. По вопросу об отношениях между клиром и епископами близко знавшие русскую церковную жизнь и служивший хорошим выразителем и руководителем общественного мнения своего времени Н.П. Гиляров-Платонов еще в 1871 году свидетельствовал, что «если бы решились спросить об этом из конца в конец по всей России, всех членов клира, чтобы они высказались чистосердечно и беспристрастно, как перед Богом и совестью, то результаты поразили бы публику, ужаснули епископов²⁹... Очень характерно рисует положение в России епископа профессор Голубинский в своей известной «Истории Русской Церкви»: «Обширность наших епархий, разъясняет он, должна была приводить к тому, чтобы с одной стороны архиереи наши поддались духу властительства или высоковластия, а с другой стороны, чтобы подчиненное им духовенство исполнилось духа особенного смирения и рабства. Следствием того и другого у нас было то, что архиереи как начальники священников стали по отношению к ним слишком высоко и недоступно, что священники как подчиненные архиереи стали по отношению к нему слишком низко и приниженно«… «Не имея возможности быть действительными пастырями для всех, архиереи наши все меньше и меньше заботились о том, чтобы быть таковыми пастырями некоторых и кончили тем, что совсем перестали быть ими, став как бы не существующими для паствы и оставшись только высшими церковными чиновниками, окружными начальниками приходских духовенств³⁰»…

Признание ненормальности положения епископов, препятствующего их пастырской деятельности и должному отношению к пастве, в той или иной форме ясно обнаруживается и у некоторых из самих епархиальных архиереев, которые находили нужным затрагивать и этот вопрос. В известных «Отзывах епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе», один из преосвященных прямо заявляет, что «одни епископы без участия духовенства епархии не могут быть на соборе выразителями церковного сознания, устами своей верующей паствы. Они по причине обширности своих епархий и многочисленности пасомых, поставлены в невозможность близко знать свою паству и даже подведомственное им духовенство, не имеют по той же причине тесной связи со своею паствою. Поэтому они не могут быть сами по себе выразителями голоса своих паств³¹»... Или вот замечание другого епархиального епископа: «При необычайной обширности епархий и большом числе их населения не было в древней Руси, нет и в современной России, непосредственных близких отношений архиереев к их пастве и духовенству, вследствие чего они были и сейчас являются, не столько архипастырями, сколько высшими начальниками, окружными чиновниками³²»...

Как странно при таких условиях по вопросам предстоящих церковных преобразований брать в основание положения, что епископы тесно связаны с паствой и олицетворяют ее в себе! Ведь это значит уже совершенно не считаться с действительной жизнью и ее прямыми указаниями, а лишь внешне копировать то, что было в Церкви в прежнее время. Сначала еще необходимо постараться восстановить более нормальное положение епископов, которое имели в виду церковные правила, и уже после этого можно добиваться полного применения к современному устройству древних канонов. Иначе мы будем отстаивать известный церковный порядок ради него самого с пренебрежением жизнью, для спасения которой предназначен и самый этот порядок. В настоящее время, при утрате пастырями духового влияния на общество и закравшимся духе взаимного недоверия между духовенством и народом особенно необходимо возможно чистое выступление епископов перед сознанием людей в качестве служителей Божьих. Теперь для епископов особенно нужно следовать заповеди апостола быть учителем (1Тим.3:2), и по примеру апостола уметь приспособляться в этом отношении к потребностям окружающих людей (Деян.17:22–23), сознанию которых угрожает большая опасность быть захваченным разного рода учениями и взглядами лишь по форме кажущимися христианскими. Неисполнение же со стороны архиереев их обязанности – быть духовными учителями паствы, – древние церковные правила, признают полным нарушением задач епископского служения, и недостаток этого не может быть пополнен никаким формальным пользованием епископскими правами и властью. Епископ, нерадящий о притче и о людях и не учащий их благочестию, на основании 58 правила апостолов должен быть отлучен. А если останется в этом нерадении и лености да будет извержен. По поводу этого правила Зопара, обращая внимание, что на всяком епископе лежит непременный долг учить народ догматам благочестия и приводить его к правой вере и честной жизни, справедливо замечает: Ведь и Бог через пророка говорит предстоятелям народов. «Когда Я скажу беззаконнику: смертию умрешь, а ты не будешь вразумлять его и говорить, чтобы остеречь беззаконника от беззаконного пути его, чтобы он жив был, то беззаконник тот умрет в беззаконии своем, и Я взыщу кровь его от рук твоих» (Иез.3:18³³). Об этой же важной обязанности епископов напоминает и 19 правило Трулльского собора, постановляющее, что «предстоятели церквей должны по вся дни, наипаче же во дни воскресные, поучати весь клир и народ словесам благочестия»...

Теперь более чем когда либо, Россия нуждается в добрых пастырях, нравственно-духовно тесно связанных со своими овцами, зовущих своих овец по имени и перед ним идущих (Ин.10:3–4)...

Но истинное и плодотворное пастырство разве возможно без восстановления близких отношений с паствой, без умения понимать ее запросы и отдавать себе ясный отчет в духовном состоянии людей, среди которых предстоит действовать? Вот какие соображения об этом можно найти и в «Отзывах епархиальных архиереев». «Об оздоровлении христианской жизни, – пишет один из просвященных, без чистого и любвеобильного общения архиерея с пасомыми и духовенством, без его частого и личного благодатного воздействия на устроение христианской жизни в приходах и благочиниях, в которых бы архипастырь являлся не столько начальником, сколько отцом пастырей и христиан, связанным с ними на жизнь и на смерть, временно и вечно, и думать невозможно. Пока архипастыри будут для духовенства и народа почти чуждыми им чиновными властителями в род начальников губерний, деятельная любовь и христианские добродетели не могут быть восстановлены в духовенстве и народе³⁴...

При столь печальном состоянии церковной жизни, какое обнаруживается теперь в России, разве возможно удовлетворить потребностям реформы и разрешить главные вопросы преобразований выдвиганием на первое место власти епископов и резким выделением их положения в Церкви с низведением роли клира и мирян в делах церковных лишь к обязанности чуть ли не внешнего повиновение власти епископов? Полагать в наше время в основание устройства тех или иных учреждений по церковному управлению одну власть епископов, по моему мнению, значит повредить всему делу предстоящих преобразований. Усиление и без того лишь внешнее, а иногда и прямо как гнет, ощущаемой власти епископов, при разъединении их с клиром и народом, еще более увеличить расстояние между епископами и паствой, которая прежде всего жаждет от них руководства ко спасению души, а вовсе не выступление в роли начальников духовного ведомства или строгих карателей людей, внешне не исполняющих их распоряжений. Кроме того церковное управление, построенное на власти разъединенных с паствой епископов, легко может с одной стороны способствовать развитию деспотизма, а с другой вызывать враждебный чувства и склонность поступать произвольно без единодушия с епископами или даже вести к отрицанию самой епископской власти, как это уже и произошло во многих странах Западной Европы вследствие стремлений римского католицизма сосредоточить все церковное управление в руках одной иерархии и внешне подчинить ей паству. Усматривать путь к правильному устройству управления в отстаивании власти и прав епископов, как это делают противники допущения клира и мирян, это помимо еще большего закрепления разделения церковного организма, одна ли соответствует и самому значению власти и прав в области Церкви, понимание которых здесь должно быть отлично от существующих в области государства. Св. Иоанн Златоуст, например, находит нужным отметить, что царю вверено попечение о делах, а священнику о душах; царь принуждает, а священник увещевает; у одного – необходимость, у другого – свободная воля; один располагает оружием вещественным, другой – оружием духовным.

Лет 35 тому назад в России, как известно, был возбужден вопрос о духовно-судебной реформе. При разработке этой реформы обнаружились разные течения. Одни, по свидетельству Гилярова-Платонова, занялись отстаиванием архиерейского полновластия, другие пошли против него. Заметим здесь кстати, что таким образом вопрос о ненормальном положении епископов в Русской Церкви и необходимости более активного участия в ее делах других членов Церкви поднимался и прежде и, конечно, уже не под влиянием современного освободительного политического движения. Причину этого, очевидно, нужно искать не в каких либо посторонних для Церкви случайных политических обстоятельствах, а в ненормальном состоянии самой церковной жизни, которая, как мы видим, не изменилась еще и в наше время.

По поводу указанных течений при разработке церковно-судебной реформы Гиляров-Платонов сделал русскому обществу соответствующее разъяснение, которое обращает на себя внимание и которое не бесполезно иметь теперь в виду и нам: «Вот и спор о непогрешимости, – писал он 10 октября 1871 года. Слово не произносится, но защитники архиерейской власти должны по совести признаться, что они защищают непогрешимость, если не желают быть обличены в худшем. Полновластие, основанное на непогрешимости, будет иметь, по крайней мере, нравственную благовидность. Архиерейское полновластие, говорят его защитники, имеет основание в церковных правилах. Но церковные правила (каноны) в собственном смысле взятые не могут утверждать ничего и ни в чем полновластия. Они определяют отношения внутри самой церкви независимо от соотношения ее с другими общественными телами, каково, например, государство. А внутренние отношения церкви все добровольны, жизнь Церкви есть выражение веры и любви, т.е. свободы в обоих ее применениях, умозрительном и деятельном. Вера есть свободное восприятие истины, любовь – свободное ее применение"… Эти понятия Гиляров считает коренными, касающимися сущности христианства и его выражении через Церковь. Церковные же правила, по его убеждению, не могут противоречить основанием христианства и Церкви. Епископ, если угодно, действительно полновластен, но вместе и безвластен: полновластен над теми, кто его слушает добровольно, не имеет никакой власти – над тем, кто его не принимает. Само понятие о власти, Гиляров–Платонов находит применимым к иерархическим отношениям лишь в несобственном смысле. Власти в том смысле, к которому приучили нас мирские отношения и которым предполагается повиновение независимое от доброй воли, по физической невозможности противиться или по страху предвидимой кары, – такой власти совсем нет в Церкви. «II епископский чин есть, по его выражению, не власть, а дар и служение; дар, получаемый преемственным рукоположением от апостолов, при содействующей молитве верующих и сохраняемый чрез верность апостольскому учению при содействии опять общения же верующих в молитве и таинствах. Епископ, лишенный общения верующих перестает быть епископом, – не по своему праву (в строгом смысле право есть понятие еще менее церковное, чем понятие власть), а по существу. С лишением общения он теряет дар, им принятый через рукоположение, как равно теряет его и отступничеством от апостольского учения». Но верность апостольскому учению, как поясняет Гиляров, сама судится собранием же верующих, хранящих предание и благодать целым своим составом единодушным в вере и любви, а не одним составом епископов. Равно наоборот: верующие миряне хранят предание и принадлежать к Церкви при содействии епископского служения. Оно связывает их с остальными членами Церкви: в прошедшем и будущем непрерывностью рукоположения, в настоящем – таинствами и учением, преподаваемыми непосредственно и через рукополагаемых пресвитеров, и взаимообщением чрез прочих епископов с прочими церквами вселенной. В этом-то обоюдном, можно, сказать, круговоротом взаимно-содействии духовного общения и состоит церковная жизнь; в нем и есть основание для иерархии, в нем смысл таинств. Если бы возможно было представить Церковь вне общения с епископом или епископа вне общения с верующими, то было бы злоупотребление словами: то ни Церковь, ни епископ. Собрание, отвергнутое епископом, с которым согласилось все епископство и с ним остальные верующие отлучено. Епископ, оставленный своею паствою, с которою согласились все остальные паствы со своими епископами, извержен. Епископ полновластный по существу будет епископом, не нуждающийся в общении верующих, или же общение верующих должно будет признать не нуждающимся в их доброй воле. Тогда их молитва за епископа будет не дар любви вспомогающей и терпящей, а повинность; соучастие в таинствах – не духовное единение, а пожалование с одной и знак подданства с другой стороны, что и обнаруживается во взглядах западных вероисповеданий, которые в этом случай оба стоят на одном начале, несмотря на свою противоположность... Сторонники архиерейского полновластия нередко стараются оградить себя от напоминаний о их сходстве с католицизмом или протенством указанием, что римские католики признают не только епископов, но и папу, и что ослабление епископской власти близится с протестантством. Но Гиляров считает эти указание не имеющими значения в отношении общего направления мыслей. Указываемыми особенностями западных исповеданий, по его мнению, доказывается лишь одно, что оба они рассуждают последовательные православных ревнителей епископского самовластия, – каждое в свою сторону. Догмат папства, но справедливому замечание Гилярова, есть только заверение власти нравственно уединенной от состава верующих: отрицание иерархии с таинствами есть только заверение уединенности верующих, обязанность к безучастному повиновению. Когда епископ есть владыка для свой паствы, церковные веления которого безусловно обязательны, тогда он есть глава своей Церкви. Видимым образом он замещает ей невидимого Главу, дарами Которого единственно располагает. Но видимым главой по существу, рассуждают католики, должен быть один, как один невидимый, и вот они приходят к учению о папе.

Наоборот рассуждают протестанты: Если епископство есть власть, не нуждающаяся для своей силы в духовном соучастии верующих, следовательно, оно имеет дело с внешностью и есть внешнее установление, за которую ее и признаем. Духовная же связь с невидимой главой остается у каждого непосредственно. Отсюда полное отвержение священства с большинством таинств и извращение смысла остальных. Таковы выводы обоих исповеданий из неправильного понимания значения епископа в Церкви. Но можно в этом отношении не доходить до конца и останавливаться как бы на полдороге, что Гиляров считает уже прямо непоследовательным. Иные утверждают, что церковный веяние епископа не безусловно обязательны. Относительно пасомых он полновластен, но сам подчинен собору епископов, который есть высшая власть и над ним и над всеми верующими; сюда в случае нужды и могут прибегать желающие. Эти рассуждения Гиляров считает до буквальной тождественности общими нашим ревнителям епископской власти с западными противниками непогрешимости, не решающимся принять законных выводов из своих же начал. Когда соборность всех верующих не прибавляет им духовной силы сравнительно с каждым отдельно, в силу чего у собора епископов, спрашивает Гиляров, оказываются лишние дары против каждого отдельного епископа? Соборность усугубляет епископам дар тайнодействия, восполняет духовную силу. Отчего то же начало бездействует в приложении ко всему составу верующих, который есть соборность еще более полная? «Либо соборность, отвечает он, и тогда не одних епископов, а всех верующих с епископами включительно, и это будет круговое кольцеобразное движение, и тогда этот круг будет истинным образом церкви, которому тело с его кругообращением соков, останется действительным подобием, чем обыкновенно и объясняют устроение церкви. Либо одиночность, – и вот рассеянные точки протестантского мира с личностями каждая по себе. Или же наконец церковь нужно представлять в виде конуса, где папа на вершине является для всех единственным источником небесного света и силы. По всяком случае по основным понятиям о церкви она должна быть представляема как тело, где есть круговращение соков, а не как машина, где от главного привода вертится все остальное». Собору епископов, замечает Гиляров–Платонов, не придавалось значение военных советов, где генералы – рассуждают, потому что они командуют. Соборами проверялось лишь предание, хранимое всею церковью во всем ее составе. Если обычай ввел потом наименование «отцов–архипастырей» в «владык», то даже в худшие времена не усваивалось епископами названия «отцов-командиров»³⁵.

Остановить внимание на соображениях Гилярова–Платонова я считал нужным и для того, чтобы показать, насколько осторожно следует поступать в деле церковных преобразований, чтобы не уклониться от апостольской идеи Церкви, и как опасно руководствоваться по отношению к ним формальными понятиями о власти и нравах.

То или иное церковное устройство является как бы затвердевшей мыслью или принципами, лежащими в его основании, и в зависимости от этого оно будет влиять на жизнь и на сознание людей. Если основная мысль или принцип церковного устройства окажется неправильным и несогласным с апостольской идеей Церкви, а лишь рассчитанным на поддержание прав и власти епископов, то подобное устройство легко может подать повод к дальнейшим последовательным, но вредным для блага Церкви, выводам из, неправильного основания, как это мы видим на примерах римского католицизма и порождения его – протестантства.

Если в области Церкви и возможно говорить о власти и правах, то уже никак нельзя отделять их от представления известного нравственно-духовного состояния тех, по отношению к кому они простирают свое действие. С понятием власти в других областях жизни мы соединяем возможность принуждения и действования ради общественной пользы, в интересах чего-то коллективного, при чем личность, подвергающаяся действию власти, как таковая, теряет свое значение. В сфере же церковной жизни власть выступает с иным характером. Она, например, тем выше и действительнее, чем более носитель ее обнаруживает не внешней силы и принуждения, а внутреннего самоотречения на пользу других. Спаситель ясно высказал своим ученикам: «вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними и вельможи их властвуют ими, но между вами да не будет так, а кто хочешь быть большим между вами, да будет вам слугой и кто хочет быть первый между вами, да будет всем рабом» (Мк.10:42–44). Церковная власть является таковой для людей лишь, насколько они признают от нее свою зависимость и готовы ей подчиняться. Отстаивание же этой власти внешними способами или ради общего порядка с пренебрежением духовными интересами отдельных личностей не соответствовало бы христианским задачам. Св. ап. Петр умоляет пастырей пасти Божие стадо, не господствуя над наследием Божием. (1Пет.5:3). Церковная власть прежде всего должна быть проникнута христианским духом, а дух этот требует не погибели человеческих личностей, а их спасения. (Лк.9:52–56), и при потере из 100 овец даже одной побуждает оставить 99 и идти за одной пропавшей, пока ее не найдет, а по отыскании и радоваться о ней, приглашая к участию в этом и других. (Лк.15:4–7).

Подобно этому и понятие права, взятое из области государства и служащее к разграничению различных интересов, не может быть применяемо в том же смысле и к Церкви, представляющей из себя целостный организм, объединяющий людей одними интересами. В Церкви отдельные члены связываются в одно нравственно-духовное общение и как одно целое работают над продолжающимся насаждением и созиданием Царства Божия в их собственной среде и в человечестве вне его стоящем.

Таким образом понятием о власти епископов отнюдь не следует оперировать без неразрывно связанного с нею понятия о нравственно-пастырском авторитете. Иначе это легко может вести к смешению на практике формальных прав епископов с их чисто-пастырской деятельностью и к значительному ослаблению и даже вытеснению последней. Опыт жизни ясно показываешь, что нередко при усилении внешней власти и внешнего почета духовенства вместе с тем внутреннее уважение к нему понижается и его духовное влияние теряет силу.

Для нас затемнилась самая идея Церкви. Мы не чувствуем исходящего от нее духовного света и силы. Мы не имеем сознания необходимости участвовать в ее нравственно-духовном общении и относиться к ней подобно живому члену к своему общему организму. Мы привыкли встречать в епископах чиновников, требующих повиновения их чуждым нам начальственным наставлениям и распоряжениям, а нам необходимы пастыри близкие к нашим духовным нуждам и ясно указывающие нам жизненный путь среди взбалмученного моря современной жизни... – В таком направлении русское общество, если и не рассуждает по недостатку у него интереса к вопросам церковным, то по крайней мере предъявляет бессознательные требования к духовенству. А все ото, без coмнения, должно быть принято во внимание при изменении нашего церковного строя. И разве можно ответить на столь вопиющие современные церковные нужды, когда нам по поводу них как бы говорят: Дайте побольше власти епископам и признайте их положение, которое имели в виду древние каноны, хотя бы это положение и противоречило указываемому действительной жизнью. Тогда церковная жизнь потечет иначе. Сами епископы, очевидно, сделаются «правилом веры, образом кротости и воздержания учителем», в пастве зацветет духовная жизнь и люди ближе станут к Церкви. Но представлять ход вещей в таком порядке значит как раз и выдвигать на первый план формальную власть епископов и разделять ее от неразрывно связанного с нею их нравственно-духовного авторитета. В наше время лишь путем высокой духовной деятельности, способной светить всем и требующей, может быть, даже прямого исповедничества со стороны духовенства, только и возможно восстановить перед сознанием общества слишком пошатнувшийся пастырский авторитет. Возвышением же власти епископов при разрыве их с паствой и ссылками в оправдание этого на древние каноны делу не поможешь. Итак одну из главных задач предстоящих преобразование ясно составляет создание таких условий, которые способствовали бы объединению разрозненных членов Церкви, епископов, клира и мирян и возрождению чисто пастырского авторитета епископов, с предоставлением епископам большей возможности для их духовной деятельности, прежде всего и требующейся от них, как приемников апостолов. По поводу этого может быть скажут, что подобная деятельность епископов зависит от их внутренних стремлений и решимости воли. Конечно, об этом не нужно забывать, но значительное влияние на выполнение епископами своего служения самых порядков управления открыто признается в разных формах, как мы видели, и ими самими. Вспомним, например, как много жалоб раздается со стороны епископов на то, что близкое участие Обер–Прокурора св. Синода в церковном управлении препятствует им выполнять свое назначите. Таким образом даже и такое, казалось бы внешнее для Церкви обстоятельство, как участие Обер–Прокурора, по утверждению самих епископов, может мешать их пастырской деятельности. Что же остается сказать о многих других условиях, с которыми приходится сталкиваться епископам, и которые, по моему мнению, уже против воли епископов способны затруднять и даже вовсе вытеснять их пастырскую деятельность?

Попробуйте отдать себе отчет, что такое современное церковное управление в России. Выше я уже обращал внимание, в какое положение стали под его влиянием русские епископы. Очевидно, в церковное управление входят элементы, далеко не вполне гармонирующие с высшей духовной деятельностью и даже способные понижать ее энергию. Ведь в России более 40000 приходов, десятки тысяч духовенства, монашествующих, множество духовноучебных школ и т.п. Все это, естественно, делает русскую церковную жизнь очень обширной и сложной и с ее внешней стороны. Для удовлетворения церковных нужд необходимы большие издержки и умелое их распределение и вообще пользование разного рода земными средствами и условиями, что не может требовать особых знаний и опытности. Церковное управление преследует и интересы, так сказать, земного благоустройства Церкви и во многом соприкасается с теми сторонами жизни, в которых Церковь выступает как видимое земное общество. Управление ее в этом отношении не заключает в себя ничего таинственного, догматического и напоминает то, что свойственно и другим видимым обществам. Поэтому не удивительно, что епископы завалены делами, касающимися видимых порядков Церкви. В течение года их нарастает громадное количество и у епархиальных архиереев и в консисториях и св. Синоде. Избежать возникновение подобных дел едва ли будет возможно по условиям русской церковной жизни, как бы мы ни перемещали центры ее управления и какие бы новые порядки для их решения ни вводили. Изменения можно достигнуть только в ускорении разрешения дел и уничтожении излишних инстанций. Ведь не следуешь забывать, что в России в виду особых отношений Церкви и государства церковное управление тесно связано с государственным, что в свою очередь еще более внешне его усложняет. Коли епископы сами будут заниматься всеми частями церковного управления, то по-прежнему внимание их будет сосредоточиваться на вопросах внешнего управления, а не пастырства, которое в наше время требует от епископов особенных усилий и высоты христианского настроения. Благодатный дар, получаемый епископами в качестве приемников апостолов, опять не будет получать должного развитая в своем главном назначении – пасти Церковь и спасать погибающих в море житейском людей. Теперь для плодотворного пастырского влияния на общество епископу необходимо понимать многие тонкости построения общественной мысли и чувства и внимательно следить в этом за своей паствой, чтобы иметь возможность по заповеди апостола быть всем для всех (1Кор.9:22). «Нарождающиеся с необыкновенной быстротой новые течения и веяния жизни, как справедливо замечает епископ Могилевский Стефан, требуют силы и новизны церковного слова³⁶. Теперь для епископов особенно необходимо, по выражению архиепископа Волынского Антония, «не только воспринять внутрь себя начало апостольского духа, но и облечься им перед лицом миpa». Что же, неужели развитию всех этих важных сторон современного епископского служения может способствовать сосредоточение всех отраслей церковного управления в руках одной высшей иерархии и отстаивание в деле предстоящей реформы формальных прав и власти епископов? Напротив продолжительный опыт русской церковной жизни ясно показывает необходимость такого устройства управления, чтобы епископы не растрачивали на него все свое внимание и силу, и чтобы многие части управления были переданы деятельному участию других членов Церкви, для чего они по своему положению, знаниям и опытности могут быть и гораздо полезнее. Ведь и сами апостолы для сохранения возможности своей высшей деятельности – пребывания к молитве и служении слову, лишь только церковная жизнь стала усложняться, заведывание теми ее сторонами, в которых пользуются земными средствами и условиями, передали другим членам Церкви. (Деян.6:2–4). Не выше же апостолов современные епископы! Соображения эти находят полное подтверждение и в сознании некоторых преосвященных. В отзыве одного из них мы можем прочесть: «По примеру времен апостольских и по образцу древнерусских братств, мирянам должно быть предоставлено деятельное в своей мере участие во всех сторонах церковной жизни – в выборах духовенства до патриарха включительно, в церковном управлении, суде и учительстве: им должно быть передано заведывание, под наблюдением диаконов и контролем священников и епископов церковным имуществом и хозяйством, благотворительными и просветительными церковными учреждениями: мы же – пресвитеры и епископы, – по примеру апостолов, в молитве и служении слову пребудем.» В частности епископы должны быть поставлены так, чтобы они по примеру апостолов были свободны от всяких хозяйственных и канцелярских дел и пребывали только в молитве и служении слова, чтобы они были всем вся, первые последними н большие рабами и служители всех, велики не по высоте своей власти, а своим внутренним религиозно-нравственным авторитетом, чтобы они, – архипастыри, –знали свою паству и глашали своих овец по имени, (уменьшение епархии по древнему примеру), чтобы они были первыми миссионерами, учителями и руководителями в религиозно-нравственной жизни и пастырей и мирян, чтобы к ним имели свободный во всякое время доступ не только всякий клирик, но и мирянин³⁷.

Таким образом, когда церковное управление получило новый и очень сложный характер внешней деятельности сравнительно с тем, как было в древности, когда понятие пасти Церковь и управлять ею отнюдь не покрывают одно другое и на практике не могут быть совмещаемы, когда нравственно–духовная связь епископов с паствой разорвана, вследствие чего власть их получила чисто внешний характер, благо Церкви требует привлечение к активному участию в церковном управлении клириков и мирян.

Необходимость участия клира и мирян в церковном управлении вообще и выступление мирян в более активной роли в церковной жизни можно сказать уже достаточно проникло в современное церковное сознание. Здесь я буду говорить о практике многих других православных церквей, взглядах, все более и более распространяющихся в русском духовенстве и светском обществе. Я обращаю лишь внимание, что и сознание очень многих из самих епархиальных архиереев затронутое вопросами предстоящих преобразований, должно было отметить нужду для Церкви в допущении клира и мирян к участию в церковном управлении. Большинство преосвященных ясно высказывают это, когда заходит речь о составе Поместного Собора Русской Церкви. По глубоко справедливому, наприм., разъяснению архиепископа Владимирского Никона, многие нужды Церкви известны только пастве и способ удовлетворения их ощутительнее пасомым, чем пастырям, подобно тому как голод понятнее для алчущего, чем для его благотворителя, степень действия лекарств и облегчения болезни осязательнее для больного, чем для врача, который по заявлению больного на бесполезность лекарства меняет их и побуждается к этому часто не своими знаниями, а только заявлениями больного на бесполезность лекарств. «Пастыри могут просмотреть многие действительные и важные нужды паствы, выработать меры для удовлетворения нужд менее пригодные, чем какие может сама паства»³⁸. По соображению другого преосвященного, участие в церковном управлении всех членов Церкви, без сомнения, может способствовать полному, твердому выражению мысли и всестороннему раскрытию жизни церковной³⁹. Многие епархиальные епископы свидетельствуют также, что допущение достаточно активного участия мирян в церковное управление послужить к сближению их с духовенством и будет способствовать развитию в народе интересов к делам церковным⁴⁰. Вот как рассуждает по этому поводу Олонецкая духовная консистория, которой за отсутствием на кафедре архиерея было поручено св. Синодом представить свои заключения по вопросам церковной реформы: «Сила и крепость Церкви заключаются в живом непосредственном общении между всеми ее членами, и потому всякое разобщение между последними, особенно теперь, когда организация враждебных Церкви сил поражает своею сплоченностью и энергией, непременно поведет церковную жизнь к большему ослаблению и дальнейшей расшатанности и к еще более резкому разъединению епископов с клиром и мирянами, из коих между последними нередко встречаются лица с большим интересам к вопросам веры и Церкви Христовой. Дать возможность клиру и мирянам принимать живое участие через своих представителей на соборах –значило бы приблизить их к духовенству и объединить всех в единое стадо Христово, для полной церковной жизни⁴¹.

А сближение клира и мирян с епископами необходимо, конечно, и для самого осуществления в церковном управлении начала соборности, – главной основы и задачи всех предстоящих преобразований.

«Проведение принципа соборности, состоящего в широком взаимодействии и живом общении всех членов церковного организма», по сознанию епископа Могилевского Стефана, указывать на необходимость правильно организованного представительства мирян⁴². Рассуждая об участии на соборе клира и мирян и признавая его не противным древним каноном, епископ Стефан вполне правильно замечает, что по условиям современной жизни паствы русской Церкви оно более, чем благовременно. «При сильном возбужденном ныне во всех классах русского народа стремлении к общественности и самоуправлению, клерикальный принцип может, по его справедливому разъяснению, повести к тому, что не только наша интеллигенция, наполовину уже отшатнувшаяся от Церкви, но и те еще православно русские слои, которые не потеряли связей с Церковью, охотнее будут искать удовлетворения своим религиозном потребностям в разного рода сектанских общинах с их широким самоуправлением и компактной организацией, чем в изолирующей их от себя Церкви»⁴³. Наконец и само Особое Присутствие в I отделе и на общих собраниях признало, что клир и миряне для блага Церкви должны войти в состав Поместного Собора.

Допущение же клира и мирян в качестве нужных членов Собора естественно предрешает и введение их на известных условиях в церковное управление вообще. Для меня, по крайней мере, совершенно не понятно, каким же образом можно рассуждать иначе. Ожидаемому Собору придется разрешать важнейшие вопросы церковного управления и устройства. Почему же участие клира и мирян неполезно и не допустимо в постоянном органе церковного управления св. Синода? Ведь и этот орган должен быть организован по соборному типу, епископы в нем будут те же, что и на Соборе, ведению его будет подлежать по существу то же церковное управление, но преимущественно лишь по его текущим делам. Вообще же сравнительно с Собором св. Синода будет иметь меньшее значение. Если клир и миряне требуются на Соборе, почему же их нужно исключить из состава менее важного органа управления?

Соображения эти находят подтверждение и в сознание некоторых епархиальных преосвященных. «Принципы, которые будут положены в организацию Собора, говорит один из них, должны лечь в основу организации церковного и епархиального управления, а также в основу организации церковно-приходской жизни. Правильное разрешение вопроса об организации Собора будет правильным предрешением всех фундаментальных вопросов, касающихся церковной реформы⁴⁴.

При таких условиях отрицательное решение вопроса об участии клира и мирян в высшем центральном учреждении, св. Синоде, мне кажется, является противоречием с постановлением о составе Собора, и уже одним этим оно разрушает само себя.

Защитники отрицательного решения вопроса стараются оправдать его тем, будто бы участие клира и мирян в высшем церковном управлении, несогласно с основным устройством Церкви и древними канонами. Но значение этого указания подрывается их же признанием необходимости допущения представителей клира и мирян на Собор, который сам не только входит, как важный элемент в церковное устройство, но и является для него органом законодательным и сосредоточием высшей духовной власти в Русской Церкви. Кроме того во избежание недоразумений необходимо раз и навсегда запомнить, что настаивающие на допущение клира и мирян в высшее церковное управление не стремятся уравнивать их во всем с епископами. Клир и миряне должны участвовать на свойственных им основаниях и в тех частях церковного управления, в которых они могут быть полезны. Без сомнения, миряне не могут решать по существу вопросы управления чисто духовные, связанные с таинственной стороной епископского служения, но в многочисленных и сложных вопросах управления, касающихся Церкви, как видимого общества, в которых клир и миряне по современным условиям могут быть даже полезнее епископов, нет оснований лишать их возможности разделять с епископами заботы об интересах Церкви. Подобное участие клира и мирян составляет даже их современную обязанность в силу апостольской идеи Церкви и их принадлежности к Церкви в качестве живых членов (1 Корино.12), в судьбе которой они должны быть заинтересованы отнюдь не менее епископов. Церковь, по разъяснению св. Киприана Карфагенского, обитает в епископе, клире и верном народе. Она есть народ соединенный со своим пастырем⁴⁵. Таким образом и по мысли св. Киприана сосредоточение всех забот о благе Церкви в епископах и сведение роли клира и мирян лишь к повиновению их распоряжениям не соответствовало бы самой церковной идее и, как показывает, например, состояние русской церковной жизни оно можешь быть даже вредно для Церкви. Поэтому естественно, что св. Киприан в одном из своих писем к пресвитерам и диаконам нашел нужным высказать: «С самого начала моего епископства я положил за правило ничего не делать по одному моему усмотрению без совета вашего и без согласия народа⁴⁶... Вот как поступал один из великих пастырей Православной Церкви, положивший душу свою за паству! Что же, он нарушал принципы церковного устройства и требование канонов? О необходимости подтверждения церковных постановлений народом и его сознательного к ним отношения находятся указание в сочинениях св. Василия Великого⁴⁷. Очень хорошо рассуждает об этом и св. Иоанн Златоуст. Обращая внимание на примеры совокупного действования всех членов Церкви, св. Иоанн Златоуст говорит, что он поступает так, чтобы мы знали, что все мы едино тело, и столько же различаемся один от другого, сколько член от члена и чтобы мы не все возлагали на одних священников, но и сами пеклись о всей Церкви, как о теле всем нам общем. Это послужит и к большему утверждению, и нас побудить к большему преуспеянию. Послушай, как иногда и апостолы привлекали к участию в своих решениях подчиненных. Так, когда они поставляли семь дьяконов, то сообщили об этом прежде народу. Когда Петр избирал Матфея, то предложил о том всем тогда с ним бывшим – и мужам, и женам. И это потому, что здесь (в Церкви) нет ни высокомерия начальствующих, ни раболепства подчиненных... В Церкви должно жить, как в одном доме... Слез достойно настоящее наше состояние. Так далеко мы отторглись друг от друга, между тем как надлежало бы изображать собою союз одного тела. Тогда бы и меньший мог приносить пользу большему. И ныне, если один не говорит полезного, пусть другой встает и говорит. Хотя бы он был и меньший, но если предлагает что-нибудь полезное, предпочти его мнение; хотя бы он был даже последней, – не оставь без внимания... Не будем непременно почитать достойным предпочтения то, что предлагаем сами, но то, что окажется полезным, это пусть и одобряется всеми. Многие при слабом зрении распознают иное лучше имеющих острое зрение, потому что тщательно рассматривают... «Так созидаясь, и Церковь получит большее приращение, прибавляет св. Иоанн Златоуст⁴⁸.

Правда, в древних канонах не говорится об участии клира и мирян в церковном управлении, но почему же этот отрицательный факт должно непременно понимать как запрещение? Я уже обращал внимание, что во время составления древних правил положение епископа было совершенно иное. Он стоял близко к пастве и, не разрушая своей чисто пастырской деятельности, сам мог справляться с несложным церковным управлением. Необходимость участия в нем еще клира и мирян не могла тогда ощущаться столь настоятельно. Кроме того не следует забывать, что участие в церковном управлении народа вполне заменяло очень активное участие в нем императоров, воплощавших в себе по тогдашнему воззрению весь народ⁴⁹. Поэтому, естественно, что вопрос об участи клира и мирян не мог в то время подниматься за отсутствием к этому достаточных оснований, и среди древних канонов по поводу него не могло возникнуть тех или иных церковных правил. Вообще каноническими правилами не предусмотрено очень многое, что вызвано однако позднейшею церковною жизнью. В них мы не найдем ничего касающегося, например, организацию нашей приходской жизни и даже епархиального строя. Во всем этом нам приходится поступать самостоятельно, не руководясь готовыми формулами, и конструировать управление лишь в согласии с общими принципами церковной жизни и ее современными задачами и потребностями.

Если отдать себе отчет в тех факторах, под влиянием которых вызывалось образование древних канонов, то становится еще яснее, что отсутствие правил, нормирующих участие клира и мирян, вовсе не может быть рассматриваемо, как свидетельство против такого участия. Еще в послании Варнавы задача собора определяется, как исследование того, что прилично и полезно всем возлюбленным вообще⁵⁰. Из актов III Вселенского собора видно, что соборы заботились о том, что полезно и необходимо для согласия и общения и благоустройства⁵¹. Особенно же ясно выступают мотивы, которыми руководились соборы при составлении дисциплинарных канонов, например, в 12 правил Трулльского собора. Когда до сведения Собора дошло, что в Африке, Ливии и других местах епископы и после совершения над ними хиротонии не отказываются жить со своими женами, то Собор усмотрел в этом «претыкание и соблазн народам», и пожелал воспретить это. Но как быть с известным указанием апостола, что епископ должен быть одной жены муж, хорошо управляющий своим домом, детей содержаний в послушании со всякою честностью (1Тим.3, 2 и 4)? И вот Трулльский собор рассуждает так: «Имея великое попечение о том, чтобы все устроить к пользе порученных паств, мы постановили, чтобы отныне отнюдь не было ничего такого. Говорим это не в смысле непризнания или извращения того, что узаконено прежде апостолами, но прилагая попечение о спасении и преуспеянии народов к лучшему и о том, чтобы не дать места какому-нибудь нареканию на священное состояние⁵²... Таким образом, польза современной паствы, забота об ее преуспеянии на лучшее и удаление поводов к нареканию на духовенство, – вот под влиянием каких оснований возникли многие древние каноны. А подобные причины, конечно, не относятся к постоянным долженствующим действовать в церковной жизни во все времена. С изменением условий жизни и состояния паствы, очевидно, возможны и прямо требуются новые правила и даже отмена прежних. Соборы ставили на первый план попечение о спасении окружающих людей и их преуспевание на лучшее, а вовсе не отстаивание известного церковного порядка ради него самого, который составляет, конечно, лишь вспомогательное средство для развития христианской жизни. Члены соборов не теряли чувства современной им действительности и под его влиянием не останавливались даже перед отменой ясного апостольского правила. Ведь Церковь предназначена к распространению во всем мире, она должна продолжаться во все времена и охватить в своем общении все народы земли при самых разнообразных условий жизни. Поэтому совершенно не понятно, каким образом этот постоянно движущийся и расширявшийся процесс нравственно-духовной жизни должно непременно рассматриваться лишь с точки зрения положения дел, бывшего в дровней Византии и стремиться, чтобы он, так сказать, окаменел в формах и правилах, которыми и сами составители вовсе не имели в виду создать какое-либо общие и неизбежные нормы для церковной жизни всех времен и народов. По вопросу о значении древних дисциплинарных канонов пользующиеся в церковных кругах большим авторитетом митрополит Московский Филарет рассуждает так: «Каноны или правила св. Писания составляют право непременное или каноническое в строжайшем смысле. Определение Соборов и мнения отцов Церкви есть ли не суть непременные следствия правил св. Писания, но токмо некоторые применения оных к известным обстоятельствам, подобно сим обстоятельствам не суть не изменяемы и называются в особенности правом церковным, которое заимствует свою силу не столько от Божественной власти св. Писания, сколько от церковного согласия и постановления»⁵³. Второстепенное значение древних канонов сравнительно со св. Писанием должен был отметить и Московский Митрополит Платон, вызванный на это ответом старообрядцев на составленную под его руководством книгу: «Увещание Вселенской Церкви ко всем от нее отлучившимся». Правила Соборов, по его утверждению, относились к прежним временам и совершенно не могут быть почитаемы за равносильные слову Божию, как думают старообрядцы, запутывая этим сами себя⁵⁴. И наука церковного права, подвергающая вопрос о древних канонах возможно широкому обсуждению, свидетельствует, что дисциплинарные нормы, относящиеся к порядку церковного управления, как сообразующиеся с конкретными отношениями места и времени, не могут быть устанавливаемы на вечные времена, не могут претендовать ни на непогрешимость, ни на неизменность. Как всякое законодательство, направляющееся к устроению юридического порядка, дисциплинарное церковное законодательство должно двигаться вперед вместе с движением церковной жизни и соответствовать ей потребностям⁵⁵. Если таким образом обстоятельства времени влияли на содержание древних канонов, то вполне согласно будет именно с духом древних канонов в виду предстоящих преобразований принять во внимание условия современной действительной жизни и ее новые потребности, что я и пытался сделать выше, и на что постоянно обращал внимание Особого Присутствия⁵⁶. Следуя как раз примеру Трулльского Собора – стараться устроить все к пользе паствы, прилагать попечение о спасении и преуспевании народа к лучшему и устранять поводы к нареканию на епископов, мы и приходим к заключению о необходимости допущения клира и мирян к участию в церковном управлении. Польза русской паствы, как было указано, прежде всего требует, чтобы епископы выступали перед нею в качестве добрых пастырей, а не администраторов известного церковного округа, которым некогда и не возможно оказывать на общество еще и должное духовное влияние. Русская паства очень нуждается в нравственно-духовном объединении с епископами. Только при этих условиях для епископов и откроется возможность прилагать попечение о спасении и преуспевании народа к лучшему. Только тогда будут уничтожены и поводы к тяжелому нареканию на епископов, что они стали лишь чиновниками, сосредоточившими свои заботы на внешних делах церковного управления с пренебрежением своими главными чисто пастырскими обязанностями. Чтобы помочь всему этому, охранителям прав епископов следовало бы по крайней мере стараться о восстановлении того положения архиереев, которое было во время составления древних правил, для чего требуется значительное сокращение размеров епархий и увеличение числа епископов в России. Епархии никак не должны превышать, наприм., теперешние уезды. К необходимости подобного строя склоняются и мысли некоторых епархиальных преосвященных. Но противники допущения клира и мирян в церковное управление вовсе не расположены решать вопрос и в таком самом естественном для них направлении. Одни из них ссылаются на возможность недостатка средств для содержания стольких епископов, как будто улучшение положения епископов относительно паствы может зависеть от траты на них достаточного количества денег. Другие выражают опасение, чтобы громадное увеличение числа епископов привело к умалению их авторитета и престижа власти, и этим лишний раз показывают, что у них на первом плане охранение формальных прав и власти епископов. Конечно, значительное увеличение числа епархиальных архиереев во многом могло бы способствовать устранению недостатков в положение епископов. Но одним этим, по крайней мере, в настоящее время едва ли было бы возможно ограничиться. Разъединение между духовенством и народом зашло уже очень далеко, и восстановление между ними правильных отношений возможно только в будущем и притом путем высокой духовной деятельности духовенства, доходящей в некоторых случаях, может быть, и до исповедничества. Пока же все это не произойдет, в интересах улучшения церковной жизни необходимы и другие меры, а из них главная – призыв епископов, клира и мирян к общим заботам о благе Церкви и привлечете клира и мирян к церковному управление в тех его частях, который касаются Церкви, как видимого общества. Выступление же клира и мирян в делах церковных в более активной роли, чем теперь, послужит, по убеждению многих, и к самому сближению епископов, клира и мирян. Без достаточного же увеличения числа епархий, введение клира и мирян в церковное управление является еще необходимее. Охранители архиерейской власти на основании все того же не оправдываемого действительностью положения, что епископ тесно связан с паствой и потому является естественным ее представителем, возражают, что допущение представителей клира и мирян в церковное управление будет вредным разделением живого организма епархии⁵⁷. О чем же заботятся, делая такое возражение? О сохранении того, что есть? Но едва ли можно произвести еще большее разделение в церковном организме, чем существующее теперь и именно вследствие удовлетворения формальным положением епископов, которое слишком резко выставило их в качестве высших духовных чиновников и слишком мало оставило у них чисто пастырской деятельности. Это то вредное разделение между епископами и паствой и нужно уничтожить, а уже потом можно будет руководиться в деле церковных преобразований и положением о неразрывной связи епископа с паствой. Сама же идея представительства, как и все в области Церкви, вовсе не выражается в том формальном характере, как в общежитии гражданском. Здесь на первом плане элемент духовно-нравственный. Представитель должен быть и сознавать себя нравственно-духовно связанным с теми, чьи мысли и нужды он призван выражать⁵⁸.

При обсуждении вопроса о составе Синода нужно также помнить, что подобный постоянный орган высшего церковного управления вообще не установлен древними канонами и ссылкой на них вопрос не может быть решаем. Правила Вселенских Соборов, 5 Никейского, 19 Халкидонского, 8 Трулльского и 6 Седьмого предписывают в каждой области или митрополии созывать ежегодно соборы и вовсе ничего не говорят о Синоде, как учреждении постоянном, да еще центральном для всей Церкви. Задачей предписываемых канонами соборов было разрешать общим советом возникающие в митрополии спорные церковные вопросы и дела. По своему составу и организации соборы эти были близко связаны с церковной жизнью митрополии и предназначались к ясному отраженно к себе ее потребностей. Между тем предполагаемый Синод явится постоянным, а не периодическим органом управления и притом центральным для всей Русской Церкви с более или менее определенным составом членов. Здесь будет сосредоточено высшее церковное управление, и задачи его оказываются гораздо шире и разнообразнее тех, которые преследовали древние соборы в митрополиях. Поэтому основывать устройство Синода на правилах, относящихся к этим соборам, как пытаются некоторые⁵⁹, не возможно. Это было бы таким произвольным толкованием и применением канонов, которое давало бы повод к отнятию у них всякого значения по их буквальному смыслу. Прототипом нашего Синода может служить лишь, так называемый, Византийский σύνοδος ἐνδημοοσα, организация которого, однако вовсе не нормирована древними церковными правилами. Это лишь факт в истории Церкви, который можно рассматривать как прецедент, а отнюдь не норму, определяющую собой составы всех синодов.

Кроме того ведь и самые задачи предполагаемого в России Синода и круг его деятельности далеко не умещаются в рамки древних канонов и не совпадают ни с какими его византийскими прототипами. А с задачами Синода и предметами его деятельности, выходящими за пределы чисто пастырских обязанностей, – должна сообразоваться и сама его организация.

Наконец не следует упускать из виду, что мысль о необходимости введения в состав синода представителей белого духовенства и мирян разделяется и некоторыми епархиальными преосвященными⁶⁰. Таким образом, она вовсе не чужда и сознанию самих русских епископов.

Не допускающие введения клира и мирян в высшее церковное управление все таки находят, по-видимому, нужным деятельное участие их в разных вспомогательных учреждениях, которые могут быть образованы при св. Синоде. Этого в их глазах и будет вполне достаточно. Но при таком положении клира и мирян, по моему мнению, сразу отнимается возможность провести в устройство церковного управления основной принцип учения о Церкви, как о живом организме, развивающемся совокупным усилием всех его членов, и вытекающее отсюда начало соборности, признанное главной задачей всех преобразований. Ограничение участия клира и мирян во вспомогательных учреждениях при синоде поставит их в разряд обыкновенных чиновников, подчиненных Синоду и во многом от него зависимых. Вместо живой связи с окружающими, обществом и отражении в себе его мыслей и потребностей между этими лицами и обществом будут стоять служебные отношения их к синоду. Где же в таком случае будет повод для нравственно-духовного объединения в общих заботах о Церкви епископов, клира и мирян в качестве живых членов церковного организма? Чем будет обеспечено по отношению клира и мирян вполне свободное и по совести свидетельство их о нуждах Церкви, столь необходимое в постоянном органе церковного управления? Может ли при таких условиях быть гарантирован у людей из клира и мирян достаточный приток из глубины их души внутренней энергии для служения Церкви, если они будут действовать лишь в роли подчиненных чиновников, соображения и работы которых могут не получить никакого значения без всяких объяснений. Подобное положение людей из белого духовенства и мирян только еще яснее подчеркнет, что в России епископы суть высшие чиновники в сфере церковного управления и допущение клира и мирян к общим заботам о Церкви возможно лишь в роли низших чиновников, обязанных к подчинению высшим. А ведь устранение этого-то как раз и составляет одну из задач церковных преобразований.

Если обратиться к истории Церкви, то на ее протяжении роль клира и мирян в делах церковных ясно обнаруживалась вовсе не только в качестве подчиненных епископам чиновников, но и самодействующих членов Церкви, когда, по выражению св. Ионна Златоустого, если один не говорит полезного, должен был вставать и говорить другой, хотя бы он был и меньший. Мы разумеем здесь, наприм., известную деятельность св. Афанасия Великого в сан дьякона на первом Вселенском Соборе, пресвитера Мальхиона на Соборе для разбора учения Павла Самосатскаго, мирянина Евсевия, адвоката Константинопольского, почавшего обличать Константинопольского патриарха Нестория и т.д. Но и на подобное участие многие смотрят из-за архиерейской власти и прав и для охарактеризование его пользуются понятием каких-то экспертов или сведущих людей, заимствуемым из иной области жизни, преимущественно порядка юридического, где это понятие является типическим. Даже такие лица, как св. Афанасий Великий, пресвитер Мальхион и друг., должны быть рассматриваемы, по их взгляду, лишь как авторитетные эксперты⁶¹.

Я уже обращал внимание общего собрания Особого Присутствия на несоответствие апостольскому учению о Церкви определения роли клира и мирян в делах церковных лишь в качестве экспертов⁶².

Добавлю здесь, что оно подрывает и отстаиваемое значение епископов. Если клиру и мирянам в качестве сведущих лиц будет поручено лишь составление наприм., планов и смет построек для нужд Церкви, устанавливание ценности ее имущества и т.п., то ведь это еще не значит привлекать их к управлению церковному и заставлять их объединяться с епископами в общих заботах о благе Церкви, и, конечно, не о такой роли идет здесь речь. Но участие людей из клира и мирян, как показывает опыт жизни, бывает необходимо и по вопросам, касающимся самой Церкви, наприм., для разъяснения смысла св. Писания в виду разных запутанных учений распространяющихся в обществе, и вообще для наиболее яркого выражения церковного самосознания. Особенно ясно это обнаружилось во время архианских смут в лице св. Афанасия Великого и при разборе учения епископа Павла Самосатского в лице пресвитера Мальхиона, в отсутствии которого одни епископы не могли вполне ясно обличить неправильности учения своего собрата⁶³. Если подобные лица должны быть рассматриваемы, как эксперты, т.е. люди по своей специальности обладающие наилучшим знанием и пониманием предмета, то оказывается, что епископы, одни являющееся с точки зрения защитников их власти истинными хранителями православного учения и выразителями церковного сознания, нуждаются, однако, для выполнения этого в экспертах... Очевидно, участие клира и мирян в делах церковных и с этой точки зрения напрасно приравнивается к роли каких-то экспертов.

Итак, необходимость призыва представителей клира и мирян в высшее церковное управление и его постоянный орган св. Синод вытекает из внутренних потребностей самой церковной жизни.

Наконец нельзя забывать, что в настоящее время государственный строй в России резко изменился, а это не может не отразиться и на формах отношений между Церковью и государством. Если связь между ними не будет разорвана, то естественно новый государственный строй должен будет повлиять и на устройство церковного управления. В виду привлечения народа к управлению государством, то же самое для блага церкви должно в известной степени произойти и в делах церковных уже по одному тому, что теперь в лице монарха не воплощаются все права народа, как это было в древней Византии и ранее у нас. Если же в России последует разрыв между Православной Церковью и государством, тогда тем более необходимо возможно близкое участие народа в делах церковных. Не говоря здесь уже о другом, этого прямо требуют интересы Церкви, как видимого общества. Во всяком случай по обстоятельствам времени, рано или поздно, по моему мнению, придется стараться, чтобы миряне сами принимали возможно деятельное участие в делах церковных, и гораздо лучше, если при церковных преобразованиях будут подготовлены для этого соответствующая формы и оно произойдет путем принципиальным и мирным.

Процесс привлечения клира и мирян к делам церковным с предоставлением им значительной активной роли в высшем церковном управлении уже произошел во многих других православных церквях, где не существует тесной связи православной церкви с государством.

Вот как устроено, наприм., в этом отношении управлении в Карловицкой митрополии в Австро-Венгрии: Согласно действующему уставу 1875 года церковное управление по делам, касающимся стороны догматической и чисто-духовной (dogmatica et pure spiritualia), принадлежит архиерейскому синоду из карловицкого митрополита-председателя и 6 епархиальных епископов, созываемому митрополитом с согласия императора один раз в год. Другие же многочисленные дела церковного управления относятся к ведению народно-церковного собора. Естественными членами этого собора состоят епископы в силу самого их положения, а председателем – митрополит. В состав его затем входят 25 выборных членов из духовенства и 50 из мирян. Собор созывается митрополитом через каждые три года, а также и в случаях чрезвычайных. К кругу ведения собора, как указано в уставе, относятся: 1) заботы о сохранении независимости Церкви, 2) сношение с архиерейским синодом по вопросам о числе и границах приходов, благочиний, епископств, организации духовных консисторий и митрополичьего церковного совета для аппеляции по делам духовно-судебным. 3) Организацияя народно-церковного собора, утверждениее избранных депутатов, распределениее порядка его занятий, выбор светского вице-президента и секретарей. 4) Избрание митрополита и назначение ему содержанияя. 5) Организацияя Соборного Совета, который ведает текущими делами, рассматриваемыми собором, выборы его членов, требованиее от него предварительных соображений по делам, подлежащим решению собора, и отчета в его деятельности. 6) Организация Митрополичьего Совета, избрание его членов за исключением двух епископов. 7) Организация народно церковного школьного совета, избрание его членов и требование от него отчета. 8) Дела, касающиеся епархиального управления: организация епархий, определение их числа и границ, назначение содержания епископам, организация епархиальных собраний и других вспомогательных учреждений. 9) Организация приходов, определение их числа и границ, назначение содержания духовенству. 10) Дела, касающиеся церковных имуществ: высший надзор и распоряжение ими, установление правил по их управлению, приобретению, отчуждению, и т.п., определение ежегодного бюджета на общие нужды, входящие в круг ведения собора. 11) Дела, касающияся организации школ, избрание главного школьного «референта» и епархиальных школьных «референтов»⁶⁴.

Таким образом мы видим, что в Карловицкой митрополии народу и духовенству отведено большое участие в высшем церковном управлении, как раз по всем тем делам, которые и в России до сих пор подлежат церковно-государственному управлению и решаются далеко не одними епископами. Карловицкая митрополия в Австро-Венгрии представляет из себя как бы остров православия среди моря римского католицизма. По-видимому, именно столь активной роли народа в делах церковных она во многом и обязана, что до сих пор еще не залита враждебным православию морем римского-католицизма.

Будем также помнить, что в Константинопольской Церкви на ряду с Синодом уже 50 лет существует народный постоянный смешанный Совет, состоящий из 12 членов, 4 apxиepеeв и 8 мирян, избираемых на 2 года на особых собраниях. Совет действует под председательством одного из духовных членов или самого патриарха, когда он присутствует на заседаниях Совета. К ведению Совета относится церковные дела, касающиеся имуществ, школ, разных благотворительных учреждений и т.п. Но кроме того по Уставу Смешанного Совета члены его обязаны обращать внимание и на то, чтобы патриарх прилагал попечение и ревность к хорошему устройству православных святых мест в пределах Турции и к прекрасному управлению их имуществом. Каждый из членов Совета, как и всякий православный христианин, узнав о каких-либо уклонениях клира, должен сообщить об этом патриарху и Синоду, чтобы были приняты необходимые меры. Самая печать употребляемая Смешанным Советом состоит из трех частей. Одна из них находится в распоряжении духовных членов Совета, а две в распоряжении его светских членов. Ключ же от нее находится у патриарха. Членам Смешанного Совета и другим представителям мирян отведена значительная роль и в деле избрания Константинопольского патриарха⁶⁵. Подобно этому в Антихийской Церкви существуют Смешанные Советы во всех ее епархиях, при чем особенное значение естественно получил Смешанный Совет в епархии патриарха в г. Дамаске. Но время патриаршества недавно умершего Мелетия был составлен проект преобразования устройства церковного управления. На ряду с патриаршим Синодом, который под председательством патриарха составляют два епархиальных apxиeрея (митрополиты), сменяющиеся в известный срок, и два архимандрита или епископа, живущие при патриархе, в Антиохийской Церкви должен быть центральный Смешанный Совет. В состав этого совета входят 4 духовных лица, члены Синода, и 8 светских, из коих 4 представителя православного населения г. Дамаска, а 4 от других епархий. Эти последние избираются всеми 12 епархиями Антиохийской Церкви от каждой по одному, но в заседаниях Смешанного Совета они участвуют лишь в количестве 4 в 3 смены по очереди от каждых четырех епархий. Председательствует в Совете старший из митрополитов по рукоположению, а иногда сам патриарх. Из церковных дел к кругу ведения Совета относятся дела, касающиеся церковного имущества, доходов и расходов всех монастырей и церквей, забота о разных благотворительных учреждениях и вообще о внешнем благоустройстве Церкви. После смерти патриарха Смешанный Совет участвует в избрании его местоблюстителя, а затем и самого патриарха. По отношению к Антиохийской Церкви можно сказать, что вообще в делах церковных значение мирян далеко не мало⁶⁶.

В Церкви Черногорской, как видно из Устава ее Синода от 30 декабря 1903 г. глава I § 10, кроме епископов непосредственно в состав св. Синода в качестве его членов входят два архимандрита, три протопресвитера и синодальный секретарь⁶⁷.

В Болгарской Церкви на ряду с Синодом действует Экзархийский Совет под председательством экзарха из 6 мирян, избираемых на 4 года клиром и народом всех епархий. Ведению Совета подлежат дела о школах, построений церквей и приютов, по управлению церковным имуществом, контроль годовых отчетов всех церквей и монастырей и рассмотрение гражданской стороны в брачных спорах. Члены Экзархийского Совета и другие представители епархий участвуют и в избрании Болгарского экзарха⁶⁸.

В православной Сибинской митрополии в Австро-Венгрии высшее церковное управление принадлежит Народно-церковному собору, Митрополичьей Консистории и архиерейскому Синоду. Собор собирается через каждые три года под представительством митрополита из всех епископов, 30 духовных и 60 светских представителей от епархии. Ведению собора подлежат заботы об охранении свободны вероисповедания и независимости Церкви, управление всеми делами, касающимися церкви, школ и их имуществ, избрание митрополита и председателя Митрополической Консистории. Консистория эта состоит из митрополита, епархиальных архиереев и известного числа духовных и светских членов, избираемых Собором из своего состава. Она разделяется на три отделения, из которых заведующее чисто церковными делами состоит исключительно из духовных членов. Архиерейский же Синод ведает делами лишь чисто-духовными⁶⁹.

В 1905 году епископами клиром, и представителями мирян был выработан Устав об устройстве церковно- школьного управления сербско-православных епархий в Боснии и Герцеговине. 31 мая 1905 года устав этот получил одобрение Константинопольского патриарха и Синода, а 31 июля 1905 г. утвержден Австрийским императором. Как видно из Устава главы V § 201, центральным органом по управлению православными сербскими церквами в Боснии и Герцеговине является Великий Административный и Просветительный Совет в городе Сараево. В состав Великого Великого Совета входят все митрополиты Боснии и Герцеговины и выборные на 3 года члены: по одному пресвитеру и 4 мирян от каждой епархии, (§ 202). Председателями Великого Совета состоят митрополиты, сменяющиеся каждые два года в порядке их рукоположения (§ 205). К ведению Великого Совета относятся рассмотрение дел, восходящих в него по апелляциям на постановление епархиальных административных и просветительных советов, дела касающиеся школ, церковно-просветительных учреждений и т.п. дела по надзору и управлению имуществом, назначенным для церквей, школ, духовенства, учителей и т.д. (§ 210)⁷⁰.

Участие клира и мирян в высшем церковном управлении разных других православных церквей сосредоточивается обыкновенно в особом учреждении, которое стоит на ряду с архиерейским Синодом, ведающим дела чисто духовные, и носит иное название. Конечно, и по отношению к России можно будет в известной степени следовать тому же порядку. Но пока я не затрагиваю вопроса о подробностях организации, так как речь идет еще о самом принципе.

Итак, положение о необходимости известного участия клира и народа в церковном управлении, по моему мнению, является простым выводом из апостольского учестия о Церкви, теперешних задач церковного yпpaвлeния, современных условий и потребностей жизни, и великой нужды в чисто-пастырской деятельности русских епископов. Осуществление этого положение и может послужить к укреплению влияния Православной Церкви в России. Между тем как отвержение его во имя охранения формальных прав и власти епископов легко может повести к еще большему ослаблению в народе интереса к делам церковным и его связи с духовенством и – кто знает? – пожалуй подготовить и поводы для возникновения каких-либо новых разделений в Русской Церкви, на что уже и теперь начинают обнаруживаться некоторые намеки...

Понятие решающего и совещательного голоса на соборе чужды истории Церкви и канонам, которыми однако многие хотят разрешать все вопросы, выдвигаемые современной жизнью. Здесь мы, очевидно, сталкиваемся с необходимостью руководствоваться не ими, а общими принципами, связанными с понятием о Церкви. Представление о различии голосов заимствовано, очевидно, из другой области жизни из области порядка юридического. При разрешении, наприм., судебных дел мы встречаемся с вопросом о голосе решающем и совещательном. Понятие его здесь и является типическим. Суд, сознавая, что он не в состоянии разрешит те или иные возникающие по ходу процесса вопросы, требующие известных специальных знаний или особого отношения к жизни, допускает участие сведущих людей или экспертов с голосом совещательными Эти люди вполне самостоятельно, совершенно независимо от убеждний суда и непременно со свойственной их опыту и знаниям точки зрения должны установить тот или иной факт или осветить ту или иную сторону возникшего вопроса. После этого судьи уже с другой точки зрения, правовой, разрешают дело, принимая во внимание заключение экспертов. Таким образом незаинтересованность в исходе дела и необходимость обсуждения вопроса исключительно с известной специальной точки зрения, отличной от той, которой будут руководиться судьи, – вот главные условия участия людей с голосом совещательным.

Перенесемся теперь в область церковной жизни. Каждый живой член Церкви не может не быть глубоко заинтересован в ее делах. В ней хранится та Евангельская жемчужина, для получения которой мы должны продать все. Церковь, по выражению святого Ионна Златоустого, есть из душ наших устрояемый дом, а по замечанию святого Амвросия Медиоланского, общее право всех. Когда затрагиваются интересы Церкви, это значит дело идет о том, чем мы живем и движемся, о нашем вечном спасении. При обсуждении церковных дел живой член Церкви не может являться в качестве только эксперта, лица болеe или менее постороннего, не долженствующего иметь в виду исход дела и обязанного думать лишь с своей узко специальной точки зрения. Напротив в каждом православном христианине, призываемом к обсуждению церковных дел, как раз и не должно быть свойственного людям с голосом совещательным. В каждом из нас в большей или меньшей степени должно отражаться общее церковное сознание, и решение вопросов должно происходить на тех же самых свойственных Церкви нравственно-духовных основаниях, как и у епископов. Иначе не стоило бы поднимать и вопроса о допущении на собор клириков и мирян. В области Церкви сила голоса не в сообщаемых ему юридических правах, а в его нравственно-духовном значении. Поэтому, на мой взгляд, разделение голосов на решающее и совещательные по отношению к будущему собору нужно вовсе оставить, как не соответствующее православной идее Церкви. Настаивание же на этом может подготовить немалую опасность для собора. Разве не может случиться, что совещательный голос мирян, отвергнутый епископами, окажется для общецерковного сознания обладающим силою решительного и это превращение его будет происходить уже не в мирном общении на соборе, а путем борьбы и разделений!

Кроме того, обозначение голоса мирян лишь как совещательного сейчас же подчеркнет в их сознании, что дела церковные не должны касаться их всецело. Здесь они не более как сведующие люди, призываемые только для выслушания их заключения. Крик наболевшей души о благе Церкви, идущий из самой глубины сердца мирянина, может оказаться не только не услышанным, но и прямо отвергнутым решением епископов. А разве это не невозможно именно в наше время, когда епископы глубоко разъединены с клиром и народом и когда одни епископы, – по открытому признанию и некоторых из них в известных нам отзывах, – не могут быть выразителями церковного сознания и голоса своих паств? Подрывать каким-либо образом участие мирян в делах церковных – это значило бы идти в руку с духом времени, который стремится окончательно вытеснить из сознания народа интерес церковный. Просыпающаеся политическая жизнь угрожает всецело овладеть сознанием очень многих и веру в Бога, питающую высшую жизнь, заменить верой во внешний порядок жизни и в цели партий с их обещаниями земного благоденствия.

От эпохи вселенских Соборов, когда составлялись древние каноны, нас отделяет уже более 1000 лет. За этот долгий период церковная жизнь необычайно расширилась, усложнилась, обнаружила много новых особенностей и выдвинула немало важных и жгучих вопросов. Отметим хотя бы разделение в недрах Церкви, приведение к образованию римского католицизма и протестанства. Эти явления поставили перед сознанием человечества великий вопрос о самой церковной идее и оттенили односторонние и неправильные его решения. Многие возникшие под этим влиянием вопросы не затрагивали сознание древней Церкви, а потому не могли подлежать обсуждению соборов или быть приняты во внимание при составлении древних дисциплинарных правил. К числу таких вопросов должна быть отнесена и роль народа в Церкви. Она все более и более стала занимать внимание уже в последствующее время. Ее, например, не могли не выставить на вид и Восточные патриархи в их известном послании 1848 года. И в русской Церкви, в эпоху ее «вавилонского пленения» государственным началом, самое церковное сознание особенно сильно протестовало против существенных порядков именно в лице мирян. Вспомним А. С. Хомякова, Киреевского, Ю. Ф. Самарина и других. Как глубоко, по общему признанию, осветили они своими разъяснениями православную идею Церкви в связи с ее искажениями в католицизме и протестантстве! Они сумели ярко отметить именно значение мирян в Церкви и необходимость для каждого христианина быть в ней вполне активным членом, без чего мы можем впасть в крайность католицизма. Соображения этих лиц находят подтверждение и у таких св. отцов, как св. Киприан Кареагенский и Василий Великий. «Божественный суд, выражением которого должны служить церковные решения, по разъяснению св. Киприана, обнаруживается в приговоре с епископов и голос народа, где духовные мужи, – рассуждает св. Василий Великий, – начальствуют при совещаниях, народ же Господень последуют им по единодушному приговору, там усомнится ли кто, что совет составляется в общении с Господом Иисусом Христом, излившим кровь Свою за Церковь⁷¹. В другом месте, обращая внимание на порядок церковного управления, св. Василий утверждает, что распоряжение церковные делаются теми, кому вверено правление церковное, и подтверждаются народом. Наконец, самые вселенские Соборы, по разъяснению науки церковного права, являются таковыми и могут рассматриваться как выражение всего церковного сознания лишь по принятии (рецепции) их всем телом Церкви и в том числе народом. Вот каково должно быть положение народа в православной Церкви, а разве оно допускает определение голоса мирян как совещательного! Говорю о необходимости оставить разделение голосов на решительные и совещательные вовсе не для умаления свойственных епископам прав, а потому что кроме указанного подобное разделение не гармонирует и с самой задачей и назначением предстоящего собора. Соборы, – выражаясь словами одного из документов эпохи вселенских Соборов, – имели целью, чтобы, «при общем согласии всех, по исследовании всей истины и по устранении всякого пристрастия – яснее открылась истина и чтобы уже не могло быть никакого сомнения или разномыслия». Соборы стремились установить нравственно-духовное единение членов Церкви, а вовсе не разделение, которое как будто уже заранее подчеркивается различаем голосов по их юридическим правам.

Миряне вовсе не добиваются себе каких-либо прав, противоречащих их положению в Церкви и нарушающих права епископов, а лишь взывают о допущении их объединиться с епископами в общих активных заботах о благе православной Церкви, в судьбе которой они заинтересованы не менее епископов. Теперь такие общие заботы особенно необходимы в виду господствующего духа времени, разлагающего самую церковную идею.

Сейчас мы ведем речь о значении голоса, но в скрытом виде этим затрогивается важнейший и более глубокий вопрос о существе Церкви и взаимном отношении ее членов. Неправильное разрешение вопроса о голосе может создать опасный прецедент для будущего, когда нам придется заняться вопросом о самой Церкви и считаться с необходимостью точно и правильно формулировать учение об ее существе.

В настоящее время далее избегать подобного вопроса едва ли уже будет возможно для церковного сознания в виду многих характерных явлений окружающей жизни, вызывающих на его общецерковное решение...

Меня крайне удивляет, что борьба политических партий из-за выборов в Государственную Думу и неразборчивое пользование ими средствами могли так сильно повлиять на сознание многих членов Предсоборного Присутствия, и что они под этими впечатлениями станут разрешать вопросы о составе и организации церковного собора. Но такое направление мыслей неправильно по существу и может лишь вносить путаницу в наши рассуждения. Собор имеет совершенно другие цели и задачи, чем жизнь политическая. Как его деятельность, так и состав организации, должны опираться на духовно-нравственные основы. Если же относительно Собора руководствоваться данными из области политической жизни, с забвением глубокого различия между ними, то нечего и собирать собор. Это сразу может поставить все дело о нем на несоответствующий ему путь. Перехожу к вопросу о выборах членов Собора. По заявлению, г. Бердникова, здесь нужно держаться церковной точки зрения, которая будто бы остается без должного внимания. Оказывается, она в древних канонах, по которым епископ имеет неразрывную, тесную связь с епархией и паствой и в лице епископа на Собор присутствует уже вся его паства. Но разве возможно в вопросах церковных преобразований пренебрегать так указаниями действительной жизни и рассматривать ее текущие потребности исключительно на основании древних правил, содержащихся в книгах? В наше время епископы как раз и не состоят в неразрывной и тесной связи с епархией и паствой и во многом не могут быть выразителями церковного сознания и голоса своих паств. Спросите об этом интересующихся делами Церкви клиров и мирян. Они со скорбью в сердце засвидетельствуют о глубоком нравственно-духовном разъединении с епископами. Об этом же прямо говорят и некоторые из самих епархиальных преосвященных в их отзывах по вопросам реформы. При таких условиях и именно с целью положить начало столь нужному нравственно духовному объединению епископов и паствы и необходимо допущение на Собор клира и мирян с возможно большим самостоятельным значением, а не с поглощением его епископами. В наше время это всего удобнее может быть достигнуто через выборы. Многие высказывают, что в древности Церковь не знала выборов, что это значит вводить в ее область парламентарные порядки. Да, из древних времен Церкви неизвестны выборы и соединенное с ними понятие представительства, но просто по отсутствию тогда исторических мотивов к их возникновению. Вспомним о важной и активной роли императоров в делах церковных в эпоху соборов, а по римскому воззрению император воплощает в себе весь народ и участие императора вполне могло заменять собой участие народа. Напрасно вопрос о продставительстве рассматривают здесь лишь с его формальной юридической стороны. Ведь идея представительства имеет и нравственную основу. Она содержит в себе сознание потребности в услугах другого более способного и необходимости помогать людям кто чем может. Пусть я лично не имею возможности что-либо совершить, наприм., выработать соответствующий задачам Церкви и потребностям ее жизни порядок управления или разъяснить и формулировать какие-либо религиозные мысли и понятия. Если я предан благу Церкви, я, естественно, начну отыскивать людей, более меня способных к этому, которые вполне могли бы заменить собой мое личное участие. Если бы, наприм., вопрос шел об арианстве и выяснении православного учения о Святой Троице, то кто из нас задумался бы избрать и просить святого Афанасия Александрийского быть нашим полным представителем на Соборе! Мы даже должны были бы поступить так по требованию своей совести и по желанию блага Церкви, и в нашем сознании и в действительности участие святого Афанасия вполне заменило бы наше. Ведь представительство это форма, а во всякую форму можно вложить разное содержание. Если им часто злоупотребляют, то на основании этого нельзя же отрицать представительство само по себе. Итак, выборы не противоречат задачам и духу Церкви. Но 1-й Отдел Присутствия, как оказывается, признал необходимым утверждение выборов епископами. А ведь это значит одной рукой допускать выборы, а другой их уничтожать. При такой точке зрения не следует вовсе употреблять и слово выборы, а прямо высказать, что епископы приглашают на собор кого им угодно. По крайней мере, дело было бы ясно и не вносило бы разных недоумений и запутанности в понятиях. По-видимому, никто не добивается, чтобы выборы происходили без всякого контроля епископов, но этот контроль должен согласоваться с идеей выборов. Епископам можно предоставить, наприм., право кассации выборов в случай нарушения их порядка или право протеста против избранного в самый собор. Допущение же простого вычеркивания епископами имен избранных может подать лишь новые поводы к недовольству и недоверию со стороны клира и мирян. Но я думаю, что самый лучший и наиболее действительный контроль со стороны епископов должен состоят в их духовном воздействии на клир и народ в виду предстоящего Собора. К собору клир и народ должны быть нравственно-духовно подготовлены. А когда религиозное настроение народа поднимется и для него достаточно уяснится самая задача собора, всего менее можно будет опасаться, что на соборе будут избираемы лица не подходящие и вредные для интересов православной Церкви. Профессор Остроумов, возражая сегодня против выборов и даже самого участия мирян на соборе, утверждает, что соборы являются выражением власти в Церкви, а эта власть принадлежит одним епископам. По поводу этого я прошу вспомнить еще раз часто забываемую великую роль в делах соборов императоров, которые, как я уже заметил, по тогдашнему понятию воплощали в себе весь народ. Роль эта оказалась очень полезной и была признана всею Церковью. Во всяком случае она принадлежит началу светскому, и теперь вследствие изменений в положении императоров она во многом должна перейти к самому народу...

К тому, что было высказано мной при обсуждении данного вопроса в I Отделе и помещено в его журналах, я добавлю теперь еще следующее: Если стремление допустить клир и мирян в высшее церковное управление считать уклонением от православия, как здесь только что было сказано, то ведь придется признать что такое уклонение уже произошло во многих православных Церквях. Вспомним о Смешанном Совете в Константинопольском патриархате, состоящем из епископов и почетных мирян, о Народно-церковном соборе и его постоянном органе Соборном Совете с членами, кроме епископов, и от мирян в Карловицкой митрополии, о Народно-церковном соборе и его постоянным органе Митрополичьей Консистории в Сибинской митрополии, в которых участвуют кроме епископов и миряне. Не будем забывать затем состава Экзархийского совета в Болгарской Церкви и того факта, что в княжестве Черногорском уже прямо членами Святейшего Синода, кроме епископов, состоят два архимандрита, три протопресвитера и Синодальный секретарь. Наконец, и в нашем Святейшем Синоде долгое время были членами представители белого духовенства, да они состоят ими и теперь. Что же, в этом нужно видеть уклонение русской Церкви от православия?

По условиям современной жизни в России церковное управление сделалось очень сложным, и оно во многом соприкасается с государством. Ведь мы не предполагаем же разрывать союз Церкви и государства и отказываться от всякого попечительного участия государства в делах церковных, как это имело место до сих пор на протяжении всей нашей истории. Кроме того, нельзя же оставлять без внимания, что в настоящее время самое государственное управление в России получило новый характер и сделалось сложнее, а это не может не отразиться и на управлении церковном. Поэтому теперь более, чем когда-либо, понятие «пасти Церковь» не совпадает с понятием «управлять ею во всех отношениях», как здесь некоторые, по-видимому, склонны думать. Ведь еще в очень раннюю эпоху, когда церковная жизнь отличалась простотой, сами святые Апостолы, преемниками которых являются епископы, нашли невозможным для себя заведывать всеми сторонами церковной жизни. Иначе, по их собственному признание, они встречали бы припятствие к пребыванию в молитве и служении слова (Деяния 6, 2–4). Если так рассуждали и поступали святые Апостолы, на которых излились особые необычайные благодатные дары, то несравненно более это нужно иметь в виду епископам.

Христос Спаситель основал Свою Церковь на земле, и Церковь при осуществлении своих задач не может не пользоваться с разных сторон средствами и условиями земной жизни, а это во многом входит именно в область церковного управления. Активное и вполне сознательное участие в церковном управлении, как ясно каждому не закрывающему глаза на действительную жизнь, требует также немалых чисто мирских знаний и опытности. Принимать все это на себя одним епископам значит – в большей мере отвлекать свое внимание от высшего апостольского служения и способствовать снижению энергии в важнейшей чисто пастырской деятельности. И вот указанные стороны церковной жизни могут и должны требовать попечения и других членов Церкви.

Будущий Святейший Синод едва ли может быть рассматриваем лишь как исполнительный орган периодического Собора, как предполагают иные. Синод также явится органом высшего церковного управления, но только постоянным для заведывания текущими делами. Он также должен быть организован по соборному типу и представлять из себя как бы малый собор, в котором так или иначе участвует вся Церковь. А на предстоящий, Собор, как уже порешено, должны быть допущены клирики и миряне. Уже на основании одного этого участия их на известных условиях допустимо и даже нужно и в постоянном органе высшего церковного управления, в Святейшем Синоде.

Таким образом допущение клириков и мирян в постоянный орган церковного управления нисколько не противоречит православию и достаточно оправдывается самыми задачами церковного управления, установившимися порядками в других православных Церквах и предположенным составом ожидаемаго Собора... Вопрос может идти лишь об условиях и способах этого допущения. Едва ли кто будет настаивать, чтобы клирики и миряне вошли в высшее церковное управление во всем наравне с епископами. Участие, мирян должно простираться например, на дела, так сказать, церковно-правительственные на подобие того, как это уже и практикуется во многих других православных Церквах...

Вопрос о правах и даже самом названии первого епископа Русской Церкви мне представляется имеющим большое значение. От того или иного положения первого епископа во многом будет зависеть самая судьба предполагаемых преобразований. Кроме того нужно иметь в виду, что многие даже из числа епархиальных преосвященных вопрос о первом епископе выдвигают чуть ли не как основной во всей реформе, возлагая на первого епископа надежды избавления от всех зол. Поэтому нашему отделу должно обсудить этот вопрос подробнее, не ограничиваясь простыми краткими заявлениями о необходимости такого епископа и его правах. Среди отзывов епархиальных преосвященных о церковной реформе встречаются указания, что первый епископ должен иметь титул патриарха и быть носителем высшей центральной церковной власти. «Власть патриарха, говорит один из преосвященных, получит один епископ, а остальные 99 из безконтрольных владык сделаются его послушниками: семеро (митрополиты) – непосредственнными, а прочие 92 послушниками митрополитов и затем уже патриарха»⁷². Подобному патриарху должно принадлежать право непосредственных сношение с Верховной властью и другими Церквами. Вот в каких чертах узко теперь, еще до учреждения патриарха, рисуется, его положение в Русской Церкви. Как легко на подобной почве будущему патриарху действительно обратиться в безконтрольного управителя Русской Церкви? Но сторонники таких взглядов совершенно упускают из виду, что главное зло, на которое они сами теперь много жалуются, едва ли уничтожится при таких условиях. Оно может принять лишь другую и пожалуй более вредную форму.

Русские епископы по отношению к высшему церковному управлению обезличены, участие их в управлении очень ослаблено. Самое же управление протекает под сильным влиянием обер-прокурора, который имеет для этого опору в его непосредственной близости к Верховной власти. – Таковы усматриваемые обыкновенно-главные недостатки церковного управления. Но почему же с учреждением патриарха, носителя сильной церковной власти, рассматривающего остальных епископов, как своих послушников, и имеющего непосредственный доступ к Государю, невозможно повторение всех нынешних неблагопрятных условий, как-то: обезличение епископов, деспотизма в управлении и т.п.? Самый сан патриарха, с которым в истории Церкви соединялись не всегда одинаковые права, – и положение его среди русских епископов, как своих послушников, еще скорее может послужить поводом для развития новой формы деспотизма в церковном управлении. Предполагаемое же при этом избрание или приглашение по очереди в Святейший Синод других епископов, послушников патриарха, и даже созыв по их усмотрению периодических соборов, особенно если они будут из одних епископов, могут явиться лишь имеющей вид соборности удобной декорацией для возрастания влияния и значения патриарха. При таковых условиях может мало-помалу образоваться уже не деспотизм обер-прокурора, который все-таки представляет из себя что-то внешнее, а деспотизм способный глубже владеть сознанием епископов и получать оправдание в обязанности повиновения старшим, а относительно монахов еще и в необходимости подчинения их воли главному начальнику. Предупреждаю, что в деле церковных преобразований, когда наши стремления должны быть направлены к созиданию наиболее удобных и соответствующих задачам Церкви форм церковного управления, мы должны иметь в виду в качестве деятелей людей средних и скорее даже зараженных разными человеческими слабостями и страстями. О праведниках или людях идеальных нечего думать. Они вообще редки в мире и мало нуждаются во внешних ограничениях. Для праведников, как известно, закон не лежит.

Церковное устройство должно быть организовано так, чтобы человеческие страсти и слабости не только не могли бы обращать его в свое орудие, но и находили бы в нем препятствие для своего развития. Необходимость иметь все это в виду достаточно устанавливается всей прежней историей Церкви, как всеобщей, так и Русской. Вспомним свидетельства по этому поводу многих св. отцов, которые нам не следует забывать. Подобно обыкновенным людям и среди высших иерархов могут обнаруживаться вредные для интересов Церкви склонности и страсти. Древний историк Евсевий отмечает, наприм., сильное домогательство первенства у пастырей⁷³. Св. Исидор Пелусиот указывает, что многие добиваются епископского сана не ради заботы о братиях и не под влиянием самоотречения, а для чести и покойной жизни и под влиянием любоначалия⁷⁴. Св. Осия Кордубский перед всем Сардикийским собором нашел нужным высказать, что епископы имеют обыкновение переходить из малого города в другой вследствие того, что поджигаются пламенною страстью любостяжания и раболепно служат тщеславию, лишь бы казаться имеющими больше власти⁷⁵. Св. Григорий Богослов говорит о своем времени, что не мало людей стремится к священству, как к начальству, не дающему отчета, и, что из-за желания добиться председательства много замешательства происходит среди пастырей⁷⁶. Св. Василий Великий, описывая самыми мрачными красками картину тогдашней церковной жизни, отмечает резко бросающееся среди нее беснование честолюбия в тех, которым вверены церковные корабли⁷⁷.

Точно также прежние русские епископы, наприм., на соборе 1681 года ясно засвидетельствовали возможность вреда для Церкви от учреждения епископов с особыми титулами и правами, который могут подать повод к архиерейским «распрям и высостям». Известны затем жалобы русских епископов, наприм., Вятского Александра на то, что патриарх Никон «вменил за рабы святительский чин» и заставлял архиереев часа по 3–4 сидеть на крыльце крестовых палат, а часто даже вовсе не выслушивал их просьб по делам церковным⁷⁸.

Если патриархи находили возможным относиться так к архиереям, то что же сказать о белом духовенстве? Голос его в делах церковных и даже самая личность с ее разнообразными нуждами и не только с пастырским, но и обыкновенным человеческим достоинствами должны были быть еще более подавлены. Для священника, по свидетельству историков, двери патриаршего дома были заперты, и не смел он придти к патриарху поговорить о важных делах, касавшихся его служения, и испросить разрешения недоумений. Вспомним, наконец, о влиянии при патриархах на дела церковные ненасытного дьяка Кокошилова⁷⁹. Разеа все это не деспотизм, уже ясно обнаружившийся в истории во времена патриархов, и едва ли он не хуже и не опаснее, чем тот, на который жалуются теперь?

Соборное начало в Русской Церкви именно при патриархах и было особенно подавлено, что никак не следует упускать из виду при организации церковного управления на соборном начале. Патриарх являлся носителем единоличной высшей церковной власти, как это очень ясно обнаружилось в лице Никона. Положив в основание церковного управления внешний авторитет высшей иерархии подобно тому, как это имеет место в области государства, патриаршество в России уже успело сыграть печальную роль в деле разделения в недрах Русской Церкви, вызвавшем старообрядчество. Что же может гарантировать Русской Церкви, что нечто подобное не повторится в ней снова с появлением патриарха, перед которым все другие епископы окажутся лишь его послушниками разных степеней, а клир и миряне не получат при этом достаточно активного участия в делах церковных? Какими же чертами, кроме того, придется характеризовать отношение будущего патриарха к белому духовенству, если сами епископы сделаются лишь его послушниками!

В наше время, при глубоком разъединении духовенства и мирян и при враждебности клира к епископам, резко выделят из окружающего общества главу духовенства и предоствят ему права, какие имели в истории патриархи, по моему мнению, прямо вредно для интересов Православной Церкви в России, да и не соответствуем главной общепризнанной задаче всех преобразований – проведении соборности во все сферы церковной жизни и управления. Соборность управления выражается вовсе не в том, чтобы во главе управления стоял патриарх или даже неколько лиц, а в том, чтобы распоряжение возможно ближе выражали требования сознания всей Церкви. Без этого условия будущее церковное управление, подобно настоящему, останется во многом основанным лишь на принципе внешнего начальствования одних и внешнего подчинения со стороны других. Если же через организацию нового порядка церковного управления мы не ослабим в нем такое положение дел, свойственное управление государственному, и не проведем через него хотя к некоторому нравственно-духовному объединению тех, кто делает церковные распоряжения, и тех, кто их исполняет, то главная задача всех преобразований не будет достигнута. Ведь понятие о власти в области Церкви не совпадает с тем, к которому нас приучили отношение в сфере государства, где может быть достаточно повиновения, независимого от доброй воли и внутреннего состояния, и где отсутствие нравственно-духовной связи между правителем и управляемым не имеет значение.

Нельзя затем не обратить внимание, что разного рода доводы, приводимые сторонниками восстановления патриаршества, при ближайшем рассмотрении и сопоставлении их с данными истории и современными условиями жизни едва ли могут оправдывать их желания. Вообще по вопросам предстоящих преобразований очень многие предлагают проекты нового устройства под ясным, сильным влиянием недовольства существующими порядками. В их прежде всего выступает протест против того, что есть. В церковном управлении, говорят обыкновенно, очень велика стала власть светского начала в лице обер-прокурора. По контрасту с этим главная задача реформы усматривается почти в совершенном подавленни участия светского начала и в увеличении значения епископов через образование патриарха, который должен совместить в себе чуть ли и не все обязанности обер-прокурора. Но ведь такое направление мыслей в сторону противоположную легко может ввести управление в другую противоположную крайность. Вообще на будущего патриарха, по моему мнению, возлагается много несбыточных надежд, не имеющих достаточно почвы в действительной жизни ни прошлой, ни тем более современной. Святейший Синод в своем всеподданнейшем докладе в марте 1905 года необходимость возглавления Синода патриархом основывал на чести Российского государства, что повторяют и некоторые преосвященные в своих отзывах. Но от подобного обоснования так и отдает мертвым анахронизмом. Если в XVII веке, когда в России очень ценились византийские порядки, такой мотив и мог бы иметь какое-либо значение, то в настоящее время в глазах народа и государства он по меньшей мере безжизнен и совершенно неспособен удовлетворить церковное сознание. Кроме того о требованиях чести государства всего правильнее будет спросить само государство.

Иные в доказательство необходимости в России патриарха решаются утверждать, что отсутствие его есть главная причина отчуждения от Церкви ревнителей канонов – старообрядцев. «А старообрядцы, прибавляет один из преосвященных, собираются создать своего лжепатриарха и обещают возить его в Москве в золотой карете 12-ю лошадьми»⁸⁰. Но разве старообрядцы отошли от Церкви не по другим более глубоким причинам и разве в этом печальном для Церкви факте важная роль не принадлежала именно Всероссийскому патриарху? Если в деле церковных преобразований принаравливаться к желаниям и намерениям старообрядцев, то ведь нам пришлось бы не только установить, но и ввести в число условий получения спасения креститься двумя перстами, совершать богослужение по старым книгам и т.п.

Всероссийский патриарх говорят затем, «будет духовным вождем разноплеменной православной паствы, предметом общей восторженной любви и сосредоточением церковного самосознания христиан. С введением патриаршества высоко поднимется религиозное и народное чувство, значительно реализуется сама Церковь в сознании русских людей, ослабнет вражда между племенами, совершенно ослабнет раскол, поколеблется латинство и сектантство и могучею волною разойдется христианский энтузиазм в клир и народ⁸¹...

Из этой области мечтаний вернемся на минуту к действительной жизни. Pyccкие епископы глубоко разъединены с клиром и народом, а в клире возбуждают даже вражду. Вследствие теперешнего ненормального положения епископы, о чем прямо заявляют и некоторые из них самих, не могут являться средоточением церковного самосознания. Кроме того, дела церковные русское общество уже давно привыкло рассматривать, как что-то для себя посторонние, не требующее включения в сферу личной и общественной жизни. Какой же необычайный нравственный и психологический переворот должен произойти в архиереях, клире, народе и том епископе, который станет патриархом, чтобы в церковной жизни все могло пойти так, как мечтает один из сторонников патриаршества! Под влиянием чего же мы должны надеяться на столь глубокий переворот и кто может нам его гарантировать? Неужели же все это непременно принесет нам громкое звание Всероссийского патриарха и сосредоточение в нем особой власти?

Не согласие ли с данными жизни рассуждать как раз наоборот?

Сообщение первому епископу высшего церковного титула и власти может способствовать еще большему обособлению церковных дел и поддержанию розни между клиром и епископами. Особенности нашего времени легко могут сделать патриарха не предметом общей восторженной любви, для чего по крайней мере теперь уж очень мало оснований, а скорее предметом нерасположения и поводом к разделениям в Церкви. Совершенно не доказанными являются также соображения, что будущий патриарх сделается выразителем церковного самосознания или основанием для лучшей реализации в умах идеи Церкви. Церковная история не подтверждает подобных надежд, и они должны быть отнесены к числу беспочвенных. Неужели, например русский патриарх Никон выражал собой церковное самосознание, когда сравнивал свою власть с солнцем, а светскую с луной, или заявлял посланным к нему от Государя, что «первый архиерей во образе Христа, а митрополиты, архиепископы и епископы во образе учеников и апостолов!» Или может быт церковное самосознание и истинную церковную идею реализовал патриарх Адриан, когда распространял свое послание против брадобрития, направленное к осуждению именем христианства чисто гражданской реформы Петра! Кроме того, некоторые, предлагая учреждение патриарха, находят возможным говорить о нем, как о воплощении совести для земной власти. Эти соображения еще менее понятны. Если pyccкиe епископы не в состоянии играть теперь такую роль, то почему же возведение одного из них в сан патриарха сделает его способным явиться воплощением совести для властей земных? Если для этого достаточно установления непосредственных сношений с Верховной властью, как, по-видимому, склонны думать сторонники такого взгляда, – то ведь это можно устроить и без сана патриарха. Пусть к Верховной власти имеет доступ председатель Святешего Синода.

Наконец, мало основательными и даже едва ли соответствующими апостольской идее Церкви являются попытки оправдать введение титула патриарха требованиям величия Русской Церкви. Величие Церкви совершенно другого рода, чем, например государства. Высокие титулы и внешний блеск имеют здесь постороннее значение. Русская Церковь может обнаружить свое величие прежде всего своей нравственно-духовной силой, сплачивающей всю массу русского народа в направлении к Богу во едино. Такое состояние ее и будет служить прочным основанием для уважения и почета со стороны других меньших и более слабых внутренне православных церквей. Точно также и для установления сношений Русской Церкви с другими православными Церквями вовсе нет необходимости в учреждении патриарха, как полагают некоторые. Сношения эти, было бы к этому достаточно нравственно-духовных оснований, могут происходить и без патриарха, от имени Синода через его Председателя. Не мешает иметь в виду, что все доводы о необычайном значении патриарха во многом представляют отражение древних византийских взглядов, которые едва ли могут найти место в современном общественном и церковном сознании. Стоит только сравнить учение о Константинопольском патриархе Эпанагоги, памятника IX века, взгляды которого имели большое влияние в Византии, и мы без труда убедимся, что нынешние сторонники патриаршества в России стремятся руководствоваться уже омертвевшими от времени и разрушительных действий истории прежними византийскими взглядами. По разъяснению Эпанагоги, патриарх есть живой и одушевленный образ Христа, делами и словами выражающий истину. В число его обязанностей, между прочим, поставлено обращать всех еретиков к единению с Церковью, а в защиту правды и догматов говорит, не смущаясь, пред лицом царя, при чем царь и патриарх рассматриваются, по меньшей мере, как две равные власти. Неверных патриарх должен посредством увлечения светлым и чудным своим деянием сделать подражателями своей веры. Патриарху же принадлежит изъяснение канонов и отеческих преданий⁸². Вот книжный древний византийский взгляд на патриарха, по духу, как видим, близкий нынешним сторонникам патриаршества в России. Но ведь следовало бы помнить, что письменное начертание обязанностей еще нисколько не обеспечивает возможности их фактического исполнения. Образ патриарха, выдвигаемый в Эпаногоге, далеко не соответствовал настоящей деятельности византийских патриархов. Кроме того относительно Византии вообще не нужно забывать, что церковная жизнь в ней вовсе не достигала того, чтобы она могла служить идеалом для нас. Тамошняя система церковного управления сопровождалась сильной централизацией церковной власти и соборное начало было оттеснено в ней на задней план. Но своему началу и сущности, как справедливо разъясняет проф. Л.И. Бриллиантов, система эта возникла на политической почве, и соборные формы присоединились к ней, можно сказать, post factum в виду необходимости считаться с древними правилами⁸³. Она имела разрушительное влияние на митрополичий строй и содействовала еще большему упадку соборной жизни. В виду подобных указаний истории, а также современных условий жизни, многие сторонники патриаршества, очевидно, совершенно беспочвенно, а потому и напрасно, увлекаются так византийскими взглядами. Ведь для доказательства необходимости учредить патриарха недостаточно наделить его в своем воображении великими свойствами и обязанностями, а нужно еще установить и гарантировать возможность их выполнения в связи с действительной жизнью.

Если же кто пожелал бы строго руководствоваться положением дел в нынешней Константинопольской Церкви, то факт существования в ней патриарха не может служить достаточным примером для подражания. В Турции патриарх является и гражданской главой православного населения, чем во многом и объясняется его положение. У нас же в подобной роли патриарха нет нужды, да она едва ли и согласна с его назначением, как первого архипастыря человеческих душ. Во многих же православных церквах Востока, как наприм., Греческой, Сербской, Румынской и друг. вовсе нет патриарха. Поэтому мотивом к учреждению в России в XX веке патриарха не могут служить приводимые некоторыми соображения, что руководящий административный тип православного Востока необходимо требует возглавления и русского церковного управления властью патриаршею⁸⁴.

Наконец, прежний опыт византийской, да и нашей русской истории, едва ли подтверждает еще одно высказываемое в пользу патриаршества утверждение, что патриаршество избавит Церковь от обезличения перед государством, обеспечит их солидарность и создаст правильный порядок их взаимных отношений. Если иметь в виду уже одно происшедшее в России изменение государственного строя, то именно учреждение патриаршества как раз и не создаст правильного порядка во взаимных отношениях Церкви и государства и не обеспечит их солидарность. Подробнее об этом я скажу, когда у нас будет обсуждаться важный вопрос о положении православной Церкви в России.

Что учреждение патриаршества вовсе не является необходимым и не составляет главную задачу преобразований, подтверждается и соображениями некоторых преосвященных, высказанными в их отзывах. Один из них, отрицая нужду и пользу от пaтpиapxa, приводит для этого следующие основания: Патриарх без особенной власти не сделаетъдля блага Церкви более того, что может сделать Святейший Синод. Патриарх же с особенной властью легко может допустить много злоупотреблений. Патриарх должен благоразумием и святостью превосходить всех архипастырей, без чего он может унизить свой сан и потерять всякое уважение. По указаниям истории, без патриарха Церковь может управляться не хуже, чем при патриархе. При патриархе в нашей и других Церквях происходили распри и разные печальные события, в которых главную роль играли патриархи. Патриарший сан, возвышая одного епископа над всеми другими, способствует ложному и крайне вредному сомнению. Говорит, Обер-Прокурор стесняет Святейший Синод, но и волю патриарха еще легче стеснить. Учреждение патриарха, иначе особенное возвышение одного епископа, несогласно с примером св. апостолов, из которых ни один не позволял придавать себе особенное значение, не смотря на выдающиеся качества⁸⁵.

Наконец вспомним, что против восстановление в России патриаршества был и московский митрополит Филарет, в глазах очень многих пользующийся большим церковным авторитетом. Раз патриаршество уничтожено, Филарет не усматривал необходимости его восстановливать. Для него оставалось непонятным, почему патриарх окажется лучше Синода, да и велика ли разница, что первый член Синода не называется патриархом. Филарет не видел достаточных оснований, чтобы с учреждением патриарха вышла бы великая польза для Церкви и чтобы под влиянием собственно этого светская власть изменила бы свои отношения к духовной.

Из других лиц, заслуживающих внимaние по своей общественной деятельности и близкому знакомству с вопросами церковными, можно указать на покойного Н.А. Гилярова-Платонова, который горячо отрицал необходимость введения у нас патриаршества. Первенствующая Церковь, писал он, не знала самого названия патриарха... Всякое главенство епископов есть только шаг в направлении к папизму и отступление от соборного начала. Гиляров-Платонов вовсе не усматривал, чтобы с учреждением патриарха Церковь прибрела бы больше независимости, а полагал скорее наоборот. Единоличная администрация еще далее отодвинет нас от yпpaвлeния соборного «единственного истинного типа для управления Церковью»⁸⁶...

Многие потребности в патриархе обосновывают на 3 правилах Константинопольского и 28 правил Халкидонского соборов, в которых идет речь о возвышении Константинопольского престола в виду важности политического положения самого города. Но правила эти относятся – лишь к епископу Константинополя и разрешать вопрос о патpиapxе для России не могут. По поводу таких стремлений Гиляров-Платонов справедливо указывает, что «порядок установленный правилами Константинопольского собора разве на веки обязателен. Разве и он не был только применительным и именно к империи Константина. Разве Церковь стала оттого выше, что ввела добавочную организацию, которой у ней не было в предшествующие века? Или Церковь апостольская и первых двух веков была менее Церковью или менее совершенною, что у нее вовсе не было патриарха и той градации степеней, которая внесена потом заимствованием из форм государственных? Совершенно наоборот церковное управление постепенно тем далее отходило от своего истинно церковного апостольского духа, чем более уподобляло себя и применяло к формам управления государственного и чем более епископы приближались своим типом к правителям гражданским»⁸⁷. Вообще же по вопросу о патриаршестве Гиляров-Платонов писал, что можно возражать против учреждения Святейшего Синода и находить необходимым его преобразовагие, но за упразднение патриаршества Петр достоин только благодарности.

Мне кажется, что в деле церковных преобразований особенное внимание должно быть обращено на устройство Синода, как постоянного органа высшего церковного управления, и на положение в нем первого епископа. Периодические соборы, которые, конечно, необходимы как завершение устройства всего управления, и, по-видимому, уже намечаются нами, все-таки явятся органами очень сложными и, так сказать, громоздкими. Правильное отправление ими своих функций будет зависеть от многих разнообразных обстоятельств. Епископы не все и не всегда будут в состоянии собираться на соборы, да и самый созыв соборов требует согласия светской власти и многих других благоприятных условий. Громадные размеры России, неудобства путей сообщения, всякого рода временные и местные обстоятельства, – все это в той или иной степени, не может не оказывать влияние на соборы. Из прежней истории Церкви, например, известно, что предписываемые церковными правилами периодические соборы далеко невсегда осуществлялись, несмотря на постоянные почти напоминания об этом со стороны соборов Вселенских и на расположение к такому порядку со стороны власти государственной. По свидетельству покойного профессора В.В. Болотова, сами епископы находили для себя более удобным иметь дело прямо с центральной церковной властью, чем с целым собором, на котором они ограничивали друг друга. Очевидно, периодический собор – орган управления практически нетрудно обходимый. Кроме того ведь и самый созыв его во многом будет зависеть от ревности к делам Церкви со стороны органа постоянного.

Постоянному же органу, Святейшему Синоду, придется непрерывно наблюдать за всеми сторонами церковной жизни и удовлетворят ее текущим потребностям. В виду столь важной роли Святейший Синод должен быть рассматриваем нами и организуем, как малый собор, в котором в той или иной форме должна участвовать как бы вся Церковь.

По выражению многих, русскою Церковью должен управлять патриарх при помощи Синода. Синод будет лишь при патриархе, вследствие чего и предлагают назвать его патриаршим. По моему же мнению, для большего обеспечения начала соборности в церковном управлении центр тяжести должен быть не в первом епископе, а именно в самом Синоде. Не Синод должен состоят при первом епископе, а скорее первый епископ при Синоде, выступающий однако среди других епископов в качестве его председателя. Таким образом высшее церковное управление, как орган постоянный, должно сосредоточиваться в Святейшем Синоде и происходит о имени Синода. Уже сам Синод, там, где это удобно и необходимо, предоставляет своему председателю действовать единолично, по уполномочию от Синода, при чем председатель дает ему отчет в своих дeйcтвияx. Поэтому многие права, какими предлагают наделить первого епископа, должны принадлежать Синоду. Так, например, не первому епископу, а Синоду должно принадлежать право утверждения избираемых на вакантные епископские кадры и утверждение важнейших распоряжений епископов. От Синода же должно зависеть и право обозрения епархий, которое он может поручить или председателю или какому-либо другому члену Синода из епископов. Председатель Синода избирается пожизненно на периодическом соборе. Вместе с этим на случай замены председателя избирается ему помощник, который и вообще помогает ему в исполнении им своих обязанностей. В случае смерти председателя Синода и его помощника до времени созыва собора, на котором они избираются, в отправление обязанностей председателя вступает старейший епископ из постоянных членов Синода.

Предполагаемый постоянный орган высшего церковного управления в России носит название «Всероссийский Святейший Правительствующий Синод».

Конечно, название или титул первого епископа сам по себе имеет уже сравнительно второстепенное значение. Но все-таки, кроме указанных выше соображений и в интересах более спокойного, соборного и отвечающего потребностям времени течения церковной жизни в России я полагал бы полезнее не сообщать будущему представителю Синода титул патриарха. Уж слишком много разных тяжелых воспоминаний соединилось в истории с этим пышным титулом и стремлениями к достижению связанного с ним высокого положения. Кроме того патриарх, не всегда имел одинаковые права и положение. Поэтому введением титула патриарха можно подать лишний повод пользоваться им для усиления своих прав и положения.

Наконец по вопросу о титуле нужно принять к сведению, особенно же тем, кто стремится современную церковную жизнь нормировать непременно по древним канонам, 48 правило Кароагенского собора, который постановил: «Епископ первого престола да не называется экзархом иepeев или верховным священником или чем- либо подобным, но только епископом первого престола»...

При разрешении вопроса о патриархе и Синоде прежде всего необходимо отдать себе отчет в том, что должно поставить на первом плане, Синод или первого епископа. Я уже обращал внимание, что постоянный орган высшего церковного управления должен быть сосредоточен в Святейшем Синоде, а не в первом епископе. Синод будет с первым епископом, а не первый епископ с Синодом. Профессор Алмазов возражал против такого соображения и указывал, что первого епископа и Синод нужно сравнивать с головой и телом. Но я думаю, что подобное сравнение едва ли может разъяснит, как в действительности должно определить отношения Синода и первого епископа. Да кроме того едва ли возможно рассматривать первого епископа как главу! Это вскоре могло бы повести к образованию единоличной церковной власти, теперь по сложности жизни недостаточной и вредной. Далее, здесь утверждали, что в виду обширности территории России, превышающей размеры всех патриархов древности, первый епископ должен носить титул патриарха. Без этого титула русская Церковь была бы низведена в единицы второго разряда. Но все подобные указания едва ли могут разрешать вопросы о церковном титуле теперь, когда понятия значительно изменились и далеко ушли от древних византийских. Во всяком же случае потребность в патриаршем титуле должна быть обоснована на внутренних потребностях Русской Церкви, а не на ее величине или разделении по византийским представлениям церковных единиц на разные разряды. С учреждением патриаршества, говорят затем, восстановится гармония между светской и духовной властью. Но такое соображение могло бы иметь еще какое-либо значение, если бы в России государственный строй остался прежним. При новом же строе учреждение патриарха скорее и не создаст ожидаемой гармонии. По мнению г. Алмазова, патриаршество у нас упразднено фактически, но в идее не исчезало и народ ждет его восстановления. Но чем же это доказано? Напротив, у большинства лиц, знакомых с историей патриаршества, едва ли найдется такое желание, а еще тем более, стремление считать его идеалом устройства Русской Церкви. Синод, заменяющий собой патриарха, обратился, говорят, в государственное учреждение и во главе его стоит не митра или мантия, а Обер-Прокурор, и что эту ненормальность нужно устранить. Правда, но при чем же здесь патриаршество? Преобразуйте Св. Синод, дайте ему председателя, который будет во главе, – вот зло и исправлено. Вместе с этим нас успокаивают, что теперь нечего опасаться клерикализма, патриарх не может быть папой. Конечно, так. Если бы в наше время какой-либо патриарх вздумал стремиться быть папой, то по поводу этого последовал бы, вероятно, лишь взрыв гомерического смеха. Клерикализм может развиться в самом церковном управлении. Интересы Церкви, как целого, или духовные потребности народа могут быть обсуждаемы с точки зрения сословной и не принимаемы достаточно во внимание. А все это очень возможно в виду ненормального положения епископов и разобщения их с паствами. Наконец ведь и мантия с неменьшим произволом может распоряжаться церковными делами. Центр, тяжести церковного управления, повторяю, должен быть в св. Синоде, в котором будет и первый епископ. Что касается возношения его имени в церковных молитвах, то и молитва о Синоде и его предстоятеле не нарушила бы молитвенного настроения.

В своем Особом мнении по вопросу о допущении клира и мирян в высшее церковное управление я обращал внимание на возможность вреда для правильного развития церковной жизни в России, особенно же при ее современных условиях, если в основание предстоящих церковных преобразований будет положено охранение формальных прав и власти епископов. Подобные опасения, на мой взгляд, тем более увеличиваются, когда кроме этого церковным устройством предполагается еще нарушить идею равенства между епископами и формальные права и власть одного из них возвысить на счет остальных. Я разумею принятые на общих собраниях Присутствия 1 и 3 июня 1900 года большинством членов положения о правах и титуле первого епископа Русской Церкви. Предполагаемый для него титул патриарха и особые права, независимые от Св. Синода, резко выделить его из среды всех других епископов. Первому епископу, по мнению большинства, должно принадлежать высшее наблюдение за порядком и благоустройством в Русской Церкви, и в нужных случаях он может даже предлагать Синоду принять соответствующие меры к восстановлению нарушенного порядка. Он имеет право посылать учительные послания и пастырские воззвания ко всей Русской Церкви и вообще пользуется преимуществом чести пред всеми епископами Русской Церкви и имя его поминается при богослужении во всех церквах России⁸⁸.

Когда в основание церковных преобразований полагается охранение формальных прав и власти епископов, естественно доходить до возможно большого требования в этом отношении и добиваться учреждения центральной епископской власти единоличного характера, перед которой остальные русские епископы, по категорическому разъяснениию одного из сторонников патриаршества архиепископа Волынского Антония, должны сделаться лишь ей послушниками разных рангов и степеней⁸⁹. В создании единоличной власти патриарха, независимой от Синода, многими усматривается чуть ли не самое лучшее средство к сохранению единства в Русской Церкви и к способствованию епископам правильно осуществлять свое служение. А для оправдания самого учреждения патриаршества, как в его идее, так в отдельных предполагаемых для него правах, делаются ссылки на древние каноны, и оно выставляется чуть ли не как необходимая норма церковного устройства вообще, требуемая канонами. Сторонники патриаршества утверждают, что организация церковного управления с патриархом во главе и даже сама идея подчинения всех епископов государства одному установлена 34 Апостольским правилом⁹⁰. Для ясности припомним это правило: «Епископам всякого народа (ἐκάστου ἔϑνουϛ), говорить оно, подобает знати первого в них и признавати его яко главу (ὡϛ κεφαλὴν) и ничего превышающего и власть не творити без его рассуждения: творити же каждому только то, что касается до его епархии и до место к ней принадлежащих, но и первый ничего да не творит без рассуждения всех. Ибо тако будет единомыслие и прославится Бог о Господе во Святом Духе, Отец и Сын и Святый и Дух.

Из содержания правила видно, что оно имеет в виду начало народное или национальное, как на это и обращал внимание I отдела Присутствия профессор Н.С. Суворов⁹¹. Если мы желаем пользоваться канонами научным образом, т.е. возможно объективнее и, достаточно применяясь к тогдашним обстоятельствам, а не под влиянием каких-либо личных скрытых стремлений, то при разъяснении смысла древних канонов нам необходимо не забывать условий того времени. На пространстве римской империи, как известно, жило большое число разных народностей и должно было находиться много первых епископов, которых имеет в виду 34 правило апостолов. Поэтому из него вовсе нельзя выводить требование необходимости учреждения в России патриарха, как единственного первого епископа с особыми правами для всего государства и всех проживающих в его пределах народностей. Подобное толкование правила совершенно отрывает его от времени и пространства и не согласуется с его буквальным смыслом. Кроме того для лучшего понимания 34 Ап. правила нужно обратить внимание на его цель, отмечаемую в самом его coдepжaнии. Правило это должно служить к поддержанию единомыслия между епископами, а отсюда и его вполне категорическое требование, чтобы первый епископ ничего не делал без согласия всех.

По толкованию Зонары, первенствующий епископ согласно 34 Ап. правилу, отнюдь не должен превращать свое положение в преобладание, действовать самовластно и поступать без общего согласия своих сослужителей⁹². Без воли всех епископов, как сказано в Славянской Кормчей по поводу 34 Ап. правила, и старейший епископ да не творит ничтоже. Таким образом, если следовать этому Апостольскому правилу, то организация церковного управления должна возможно лучше обеспечивать сохранение единомыслия между епископами и возможно менее способствовать превращению первого епископа в такую личность, в отношении которой остальные епископы могут быть рассматриваемы лишь как его послушники. Ясно, что и со стороны задач церковного управления, рисовавшихся в уме составителей Апостольских правил, резкое выделение первого епископа из среды всех других и предоставление ему особых прав, которые он может осуществлять единолично, не только не находит оправдание в ссылке на 34 Ап. правило, а скорее направлено к его нарушению. Полагая целью поддержания единомыслия в делах церковных, правило понимает его, очевидно, как свободный, нравственно-духовный акт, а не одно то или другое внешнее его выражение. Цель правила не будет достигнута, если епископы или по всегда возможному у людей недостатку твердости духа или по каким-либо выгодным для них соображениям будут выражать вынужденное или даже и неискреннее согласие на предложение патриарха. При учреждении патриарха с особыми независимыми от Св. Синода правами, которыми он легко может пользоваться в желательном для него направлении, для русских епископов устанавливается возможность внешних давлений со стороны патриарха и возможность способного ослаблять чистоту и энернию их деятельности опасения, что противоречия патриарху могут угрожать очень неприятными и вредными последствиями, как это уже и обнаруживалось в нашей истории, напр., в отношениях патриарха Никона к несогласному с ним епископу Павлу Коломенскому.

Принимая между прочим во внимание указанный смысл 34 правила апостолов, я и говорил в своем Докладе I отделу 3 мая 1906 года и вообще постоянно старался отметить на заседаниях Присутствия⁹³, что органами высшего церковного управления в России кроме периодических соборов должен быть Св. Синод, а никак не патриарх с независимыми от Синода правами. Первый епископ, если и может выступать из среды других, то лишь с известным преимуществом чести, но действовать может единственно только в качестве председателя Синода. Поскольку удобны и допустимы единоличные действия первого епископа, он и должен совершать их с согласия Синода, и таким образом, как требует 34 Ап. правило, он не будет «творить ничего без рассуждения всех». Такая именно постановка церковного управления, по свидетельству проф. Московской Духовной Академии Н.А. Заозерского, и имеет за собой канонические основания⁹⁴. Кроме 34 Ап. правила в доказательство необходимости в России патриаршества приводятся 9 правило Антиохийского собора и разные другие, в которых идет речь о древних митрополитах. Но что такое древний митрополит? Епархии, принадлежавшие к одной провинции, обыкновенно составляли церковный округ. Епископ же главного города провинции получил название митрополита. Таких митрополитов на пространстве римской империи было немало. Поэтому, когда в канонах идет речь о митрополите, то для правильного их понимания нужно помнить, что мы имеем дело с понятием одного из многих областных епископов империи. Если же это понятие мы произвольно заменяем нашим понятие патриарха, как одного епископа для всего государства и с особыми правами, то ведь это значит, что мы создаем собственные каноны или по крайней мере пользуемся древними канонами несогласно с и ясным смыслом. Церковные правила, относящиеся к митрополитам, вовсе не нормируют отношения между епископами и тем первым, которого предполагают учредить в качестве патриарха. В виду немалого числа древних митрополитов предоставление им некоторых особых прав в пределах области нисколько однако не выдвигало этим кого-либо из них из среды всех других. Они естественно ограничивались друг другом. Без сомнения, будет далеко не одно и тоже, сообщать ли особые права многим областным епископам или же возвышать над всеми епископами одного в целом государстве. Кроме того в церковно-исторической науке существует убеждение, что возникновение митрополичьего института совпадает с развитием соборной системы управления. Если это так, то все права предоставляемые митрополитам должны быть обсуждаемы еще и в связи с требованием осуществления соборности областного управления, по смыслу которой первый епископ «ничего да не творить без рассуждения всех». Таким образом утверждать, как делают некоторые, что предполагаемое в России патриаршество однородно с древней митрополией и представляет лишь увеличенную ее копию⁹⁵, значит неправильно применять древнее понятие митрополита, сложившееся при известных условиях, к современным услоиям образовавшим иное понятие первого епископа. Поэтому никак нельзя усматривать именно осуществление древних канонов в учреждении в России патриарха с правами древнего областного митрополита, как предлагают многие. Невозможность нормировать предполагаемое патриаршее управление канонами, касающимися прежнего областного управления, отмечена и проф. Н.С. Суворовым на заседаниях I Отдела Присутствия⁹⁶.

Для оправдания введения в России патриаршества ссылаются далее на существование в римской империи больших церковных единиц-диоцезов, на что есть указания и в древних канонах. Но ведь и таких диоцезов было несколько. Во главе их, хотя и стояли епископы, получившие впоследствии название патриархов, но их все таки было гораздо больше одного, и их нельзя рассматривать, как показателей необходимости одного первого епископа для всего государства. Кроме того в большей части диоцезов была система митрополичьего управления, при которой каждая церковная область являлась более или менее самостоятельной единицей, и стоящий во главе ее митрополит был связан соборным устройством yпpaвления. Все это должно было составлять значительный противовес против излишнего влияния центральной духовной власти и являться не малым ограничением для развития самовластия диоцезального епископа. Значение митрополитов в этом отношении можно видеть, наприм., из содержания известного 6 Никейского канона, в котором многие усматривают зарождение власти получившей впоследствии название патриаршей. Что существование древнего митрополичьего строя могло действовать ограничивающим образом на диоцезального епископа и препятствовать излишнему его возвышению, показывает, невидимому, и противоположный факт развития сильной центральной власти и притязаний римского епископа при отсутствии в Италии митрополичьего управления.

Наконец канонами нигде не устанавливается необходимость патриаршества для церковного строя вообще. В канонах можно найти лишь признание патриаршества, как факта, а это уже совершенно не то, что установление его в виде общей нормы. Факт мог бы возвыситься в данном случае до степени нормы, если бы появление патриархов было вызвано чисто церковными причинами и вытекало из основных принципов христианской жизни и если бы институт этот возник, как продукт нормальных условий церковной жизни, желательных для всякого времени.

Но патриаршество, как свидетельствует церковная история, развилось под иным влиянием, и самое развитие его сопровождалось едва ли полезными для церковной жизни явлениями. Не вдаваясь в подробные исследования и справки из области истории, здесь достаточно будет отметить, что сами сторонники введения в России патриаршества признают, что патриаршество образовалось путем развития форм церковного управления под влиянием внешних обстоятельств государственной жизни⁹⁷ и что с развитием патриаршего управления исчезла власть митрополитов и они стали лишь титулованными епископами⁹⁸. К этому еще нужно добавить, что патриаршество стало способствовать развитию сильной централизации церковного управления, едва ли вполне соответствующей его основным задачам, и повело к ослаблению в нем соборности⁹⁹. Патриархи, по замечанию одного церковного историка, есть проявление роста иерархии в высоту. Высота эта, как показал многовековой опыт истории, выступила более с внешним характером, очень напоминающим что-то заимствуемое из области государства. Кроме того в лице, наприм., римского епископа стремление в высоту потеряло почти всякие земные пределы, а у таких патриархов, как, наприм., Византийский Михаил Керуларий¹⁰⁰ и русский Никон положение на высшей внешней ступени иерархии затемняло в сознании границы церковного и государственного. Все это в большей или меньшей степени вполне и обнаружилось в истории Константинопольского патриарха. Имеет его в виду нам следует еще и потому, что то единство управления, которое выясняется в каноническом праве в главном и существенном, но справедливому замечанию покойного проф. В.В. Болотова, есть воспроизведение практики одной Константинопольской Церкви, засвидетельствованной в достаточном количестве памятников¹⁰¹. По вопросу о патриаршестве мы постоянно и слышим разные указания на Церковь Константинопольскую.

В истории образования Константинопольского патриархата почти незаметно действия причин чисто церковных, а возник он вследствие политического положения города, как столицы востока, слишком большой роли императоров в делах церковных и все более и более возраставшего в них влияния Константинопольского епископа. В 3 правил Второго Вселенского Собора прямо и сказано, что Константинопольский епископ «да имеет преимущество чести в римском епископе, потому что город оный есть новый Рим», потому что он, по толкованию Аристина, получил честь быть городом царя и синклита¹⁰². Но одним преимуществом чести для Константинопольского епископа, как это обыкновенно наблюдается в истории, дело, конечно, не ограничилось. Преимущество чести скоро проложило путь и для получения преимущества власти. В Константинополь, как столицу, естественно, постоянно приезжали из разных мест епископы. По многим делам епископы обращались к императору с просьбами и жалобами, и среди них прямо установился обычай апелляции к императорам. К участию в обсуждении подобных дел императоры естественно нередко приглашали Константинопольского епископа, а иногда и прямо поручали рассмотрение этих дел ему или совместно и с другими находившимися в городе епископами. При таких условиях многие епископы не могли не заботиться добиться расположения Константинопольского епископа, и этим содействовали утверждению его преимуществ. Константинопольские епископы фактически стали приобретать все большее и большее значение в делах церковных. Упрочнению и расширению такого положения они способствовали и сами, и в этом получали могущественную поддержку со стороны византийских императоров. Константинопольские епископы начали, наприм., едва ли вполне согласно с требованием канонов вмешиваться в церковное управление областей Ефесской, Кессарийской и Ираклийской и тем уничтожать их прежнюю самостоятельность. Действие Константинопольских епископов одобрялись императорами и, наприм., Феодосий Младший в 421 году издал закон, по которому все важнейшие спорные дела, касающиеся церкви в Иллирии, должны быть решаемы не иначе, как по согласлию с епископом Константинополя, так как, замечает закон, город этот пользуется преимуществами древнего Рима. Другим указом тот же император повелел, чтобы без согласия Константинопольского епископа не были рукополагаемы епископы Азии и Фракии¹⁰³. Историки поясняют, что возвышение Константинопольского епископа совершалось не без борьбы и неудовольствий. «Ефес с Aзией и Кесарией с Поитом по временам, когда открывалась к тому возможность протестовали против казавшегося незаконным возвышения Константинополя, – но тщетно. Сила брала верх»¹⁰⁴. Протесты против этого раздавались и со стороны Александрийского епископа. Между ним и Константинопольским епископом возникали по этому поводу большие несогласия, которые по временам обнаруживались в крайних проявлениях раздражения¹⁰⁵.

Трудно сказать, какое оправдание во всем этом с чисто церковной точки зрения могли найти Константинопольские епископы в виду, наприм., определений Третьего Вселенского Ефесского Собора. Подтверждая право предстоятелей Кипрских церквей самим производить рукоположение епископов, Ефесский Собор постановил, что это должно быть соблюдаемо и в других округах и во всех областях, чтобы никто из епископов не занимал чужой области, которая прежде и издревле не признавала над собой власти ни его, ни его предшественников. «Если же кто, сказано в определении Собора, занял или силою подчинил себе, пусть возвратит ее, чтобы правила отцов не были нарушены, чтобы под предлогом священства не вкралась гордость земной власти и чтобы мы не утратили, погубляя мало-помалу, той свободы, которую даровал нам Своею Кровию Господь наш Иисус Христос, освободитель всех человеков. Итак благоугодно святому и вселенскому собору сохранить чистыми и неприкосновенными в каждой области те права, какие она имела от начала по древнему обычаю. Каждый митрополит имеет право для своего удостоверения взят список с этого определения. Если же кто представит постановление противное нынешнему определению, весь святой и вселенский собор определил, да будет оно недействительно¹⁰⁶. В другом месте обсуждая вопрос о положении епископов в областях Европы, тот же Собор указывает, что в городах Европы не должно быть вводимо ничего нового, но «пусть управляются по древнему обычаю епископами, от которых зависели издавна, так как и ныне нет ни одного митрополита, который иначе присвоил бы власть, ни после на будущее время не должно вводить ничего нового в древние обычаи¹⁰⁷... Возражения против власти, приобретенной фактически Константинопольским епископом, и указания на вред от этого для местной церковной жизни¹⁰⁸ раздавались и на четвертом вселенском Халкидонском соборе. Но существующий и в то время уже очень влиятельный факт оказался сильнее разных противных ему соображений. Из актов Халкидонского собора, например, Деяния его XVI, видно, что многие епископы согласие свое на подчинение Константинопольскому епископу мотивировали уже установившимся порядком или тем, что они сами и их предшественники уже получили от него свое рукоположение и уже имеют удовольствие быть у него в подчинении. В известном 28 правил Халкидонский собор подтвердил власть Константинопольского престола рукополагать митрополитов Понтийского, Азийского и Фракийского округов и епископов у иноплеменников этих округов. Основанием же к этому собор прямо выставил признаваемое им справедливым рассуждение, чтобы «город, почтенный царским правительством и синклитом, и имеющий равные преимущества с древним царственным Римом, был возвеличен подобно ему и в делах церковных, будучи вторым по нем»... Уполномоченные тогда еще православного римского папы, как видно из актов Деяния XVI, протестовали против этого определения и указывали, что оно нарушает прежние соборные постановления. По окончании же самого собора папа Лев Великий написал епископам бывшим на соборе, что он всем сердцем принимает постановление, касающиеся предметов веры, но выражает несогласие по вопросу о власти Константинопольского епископа и напоминает о необходимости соблюдения никейских определений о правах церквей. «Пусть бесчестное (?) домогательство, замечает папа, не желает ничего чужого и пусть никто не ищет себе прибытка через лишение другого. Ибо сколько бы суетное возвышение ни устраивало себя на вынужденном согласии и ни считало нужным укреплять свои желания именем соборов, – все будет слабо и ничтожно, что несогласно с канонами упомянутых отцов. Ваша святость из чтения моих посланий может узнать, что апостольский престол благоговейно пользуется их правилами и что я при помощи Господа нашего пребываю стражем, как кафолической веры, так и отеческих преданий¹⁰⁹.

В послании же к императору Маркиану в стремлениях Константинопольского епископа Анатолия, который был во время Халкидонского собора, папа усматривает проявление гордости, при чем оговаривается, что за другие деяния он желал бы обнять Анатолия с братскою любовью¹¹⁰.

Принятие Халкидонским собором 28 правила историки объясняют тогдашними обстоятельствами, благоприятно сложившимся для Константинополя. «Собор Халкидонский, замечает проф. Лебедев, вел свою деятельность в полной зависимости от тогдашних константинопольских властей, – светской и церковной. Враги же и соперники Константинопольского епископа были связаны в своих действиях. Так епископ Александрийский, который обыкновенно враждовал против него, был осужден на Халкидонском соборе. То был еретик, монофизит Диоскор, а потому с этой стороны никакого протеста не могло быть. Епископ Иерусалимский Ювеналий, хотя и не мог сочувствовать (он прежде держал сторону Диоскора) возвышению Константинополя, тем не менее, как замешанный в действиях собора монофизитского, так называемого, разбойничьего под руководством Диоскора же, должен был помалкивать, потому что сам нуждался в милости и снисхождении со стороны собора. Епископом Антиохийским в это время был Максим, креатура епископа Константинопольского. Поэтому, если он и хотел протестовать, то он должен был сдерживаться. Что касается епископов ближайшим образом заинтересованным возвышением Константинополя, разумеем Ираклийского, Ефесского и Кесарийского, то и они также не могли идти против течения. Кафедра епископа Ефесского в это время объявлена была праздною, следовательно не имела защитника; предстоятеля округа Ираклийского на соборе не было; оставался один епископ Кессарийский, но он один ничего не мог сделать. Последний протестовал, но слабо, именно его подписи нет под Халкидонским определением о возвышении Константинопольской кафедры. Значит все вообще обстояло благополучно, и Константинополь возвысился на счет трех созданных предшествующею историей патриархатов: Франкийского, Азийского и Понтийского¹¹¹. Самое сохранение Константинопольским епископом утвержденных за ним Халкидонским собором прав историки объясняют тем, что он находил в том сильную опору у императорской власти. Не мешает кроме того заметить, что с течением времени Константинопольские патриархи стали обнаруживать попытки поставить себя в совершенно исключительное положение на всем Востоке и заявлять о своем преимуществе по достоинству и власти сравнительно с патриархами Александрийским, Антиохийским и Иерусалимским¹¹². Но разъяснению Эпанагоги, памятника IX века, составленная, как утверждают многие исследователи, при участии патриарха Фотия, Константинопольскому предстоятелю оказывается уже дозволенным и в пределах других патриарших престолов не только давать ставропигии, но и наблюдать и исправлять возникающие разногласия и полагать пределы судам¹¹³... Здесь вселенскому патриарху в отличие от других прямо присваивается уже право наблюдения и суда во всех патриархатах. Нужно также иметь в виду, что устанавливаемый Эпанагогой взгляд на патриарха, как на «живой и одушевленный образ Христа, делами и словами выражающий истину», относится лишь к одному Константинопольскому патриарху. Кроме того константинопольские патриархи в отличие от всех прочих приняли титул «вселенского», возбуждавший разные недоумения и оказавший далеко неблаготворное влияние на отношения между церквами восточной и западной. Как бы умеренно по примеру некоторых ни стараться толковать этот титул, он, без сомнения, служил для обозначения особого положения в Церкви Константинопольского патриарха. Возникновение этого титула относят к началу VI столетия, когда один из собранных патриархом Иоанном Каппадокиянином σύνοδος ἐνδημοῦσα в составе 43–44 епископов, которые, конечно, так или иначе не могли не чувствовать свою зависимость от патриарха, при представлении патриарху своих решений назвал его «святейшим и блаженнейшем отцом отцов, архиепископом и вселенским патриархом». На соборе же, например, 879 года один из митрополитов именовал Фотия «единым пастырем, святейшим господином и вселенским патриархом». Уже из сопоставления названия «вселенский» с понятием отца отцов или единого пастыря видно, что новый титул должен был указывать на исключительную роль Константинопольского патриарха в Церкви в качестве отца отцов и единого пастыря. В подобном смысле он был понят и римскими епископами, всегда ревниво оберегавшими свои собственные преимущества и очень чувствительными ко всякого рода возвышениям в положении других иерархов. Против нового титула протестовал папа Пелагий II, а затем особенно сильно восставал против него Григорий Великий, известный у нас под именем св. Григория Двоеслова, папы римского.

В разных письмах на Востоке папа старался доказать неуместность в церкви титула «вселенский» и необходимость его уничтожения. Внимание Константинопольского патриарха св. Григорий обращал на то, что ни апостол Петр, «бесспорно первый из членов святой и вселенской Церкви», ни Павел, ни Андрей, ни Иоанн, которые могут рассматриваться как главы отдельных народов, и никто из святых никогда не желали именоваться вселенскими. В глазах папы титул этот является надменным и способным вносить соблазн. Поэтому папа убеждал патриарха отказаться от него и отвращаться льстецов, которые оказываются тем опаснейшими врагами, чем более рассыпаются в похвалах. В письме же к императору – Маркиану св. Григорий утверждал, что не один он, а вся Церковь смущена тем, что изобретением гордого и надменного титула нарушаются благочестивые законы, почтенные соборы и даже самые заповеди Господа Иисуса Христа. В присвоении подобного титула папа справедливо усматривал по меньшей мере скрытое унижение других иерархов. Не видя успеха своих стараний, Григорий Великий нашел нужным высказать Константинопольскому патриарху Кириаку, что первым доказательством любви патриарха к нему и ко всем братьям послужит отказ от употребления гордого титула, и что признаком в патриархе истинной любви будет, если из-за титула гордости не произойдет разделения между ними. В другом письме папа уже прямо предупреждал Кириака, что при нежелании отвергнуть титул вселенский мир между ними никоим образом существовать не может.

Но и это грозное предупреждение о возможности глубокого по своим последствиям вреда для Церкви не заставило патриарха уничтожить громкий внешний титул, вызывавший вoзpaжeния и неудовольствия со стороны Рима. Если оставить мысль, что Константинопольские патриархи старались сохранить титул из-за честолюбия, то все-таки приходится признать, что на этот внешний титул тогдашний византийский ум возлагал большие, но едва ли согласные с церковными задачами и оправдываемые историей, надежды в интересах Церкви. Кроме императоров и самих патриархов св. Григорий обращался по этому поводу и ко всем восточным епископам. В этом отношении очень характерно его окружное послание. «С кажущимся приближением конца мира, говорил папа восточным епископам, враг рода человеческого обнаруживает признаки своего пришествия в том, что сами священники, обязанные противодействовать ему своим добродетельным и скромным образом жизни, являются его предтечами через употребление этого титула гордости. Поэтому папа увещал и советовал епископам, чтобы никто из них каким-либо образом не принял этого титула, никто не сочувствовал ему, никто не назывался им в письмах, не употреблял его ни в каких других документах или не прибавлял к своей подписи, но как свойственно служителям всемогущего Бога каждый да хранит себя целым от этого ядовитого зелья и да не даст хитрому злоумышленнику доступа к себе, так как этот титул служит к обиде и разделению всей Церкви и, так сказать, к посрамлению всех епископов, ибо если один станет называться вселенским, в таком случае произойдет то, что они перестанут быть епископами¹¹⁴.

Но, конечно, и это обращение к епископам не могло достигнуть цели. Что могли сделать при громадном значении Константинопольского патриарха восточные епископы, готовые смотреть на себя, как на его детей. Могли ли они дружно пойти против желания отца отцов?

Последующие папы по вопросу о титуле «вселенский» примером Григория Великого, руководствовались, но также тщетно. Папа Лев IX, например, называл этот титул святотатственной узурпацией и в своих соображениях естественно ссылался на авторитет Пелагия II и Григория Великого. Конечно, по поводу обличений папами Константинопольских патриархов трудно не подумать, что многие из пап, не замечая бревна в своем глазу, выставляли напоказ сучок в глазах патриархов, но, во всяком случае, папы хорошо пояснили, что титул «вселенский» представляет все-таки сучок, который должен быть вынут и который вырос, очевидно, на почве разных преимуществ чести и власти Константинопольского патриарха.

Несмотря на протесты пап и отсутствие согласия всей Церкви Константинопольские патриархи благодаря своему положению пользование титулом «вселенский» мало-помалу обратили уже в обычай, а это в свою очередь стало, затем приобретать в их глазах характер основания для возможно широкого распространения его власти. Михаил Керуларий, наприм., высказывал, что в юрисдикции Константинопольской кафедры находится весь Восток и даже Запад должен поучаться у Константинопольского патриарха, так как «не напрасно он носит титул вселенского»¹¹⁵.

Возвышение чести и власти Константинопольского патриарха, естественно, повело к развитию сильной централизации церковного управления. Мало-помалу центральное положение в нем перешло к «вселенскому» епископу, отцу отцов. От него потребовалось достаточно реагировать на самые разнообразные явления церковной жизни на обширном пространстве. Участие в управлении патриарха стало во многом заменять прежние, предписываемые канонами, областные соборы. Но при ограниченности человеческой природы, ее чувств и способностей у Константинопольского патриарха естественно перестало хватать зрения, чтобы все видеть самому, слуха, чтобы выслушивать всех нуждающихся и являющихся в столицу по делам церковным, памяти, чтобы обо всем помнить как должно, и мыслей, чтобы обсудить самому все в связи со всем. Явилась необходимость как-нибудь расширить человеческую природу патриарха и пополнить ее недостатки для принятой им на себя роли. Таким средством было признано учреждение разного рода помощников патриарха. Мало-помалу, как свидетельствуют историки, около патриарха образовался целый двор духовных сановников, которые стали разделяться на хоры и пентады, как своего рода классы и степени¹¹⁶. Ближайшие помощники патриарха, эксокатакилы, в Синтагме прямо и сравниваются с пятью чувствами патриарха, посредством которых он все видел, слышал и всем распоряжался. Как пять чувств, замечает один из греческих историков, никогда не оставляют живого человека, так эксокатакилы никогда не удаляются от патриаршего ребра, а Вальсамон наприм., должность хартофилакса из разряда эксокатакилов называет «устами и рукою патриарха». Отношение его к патриарху Вальсман сравнивает с отношением Аарона к Моисею и говорит, что хартафилаксу даются патриархам ключи царства небесного¹¹⁷. Эксокатакилы, очевидно, вследствие представления ими из себя как бы дополнения личности патриарха занимали места непосредственно при нем, выше не только пресвитеров, но и епископов, и в Церкви и в других собраниях. Отсюда, между прочим, хорошо видно, как, излишнее и не соответствующее обыкновенным свойствам человеческой природы значение, придаваемое в церковном управлении одному лицу, может приводить к извращению нормальных церковных понятий и порядка, по которым, наприм., епископы уже в силу своего сана должны стоять выше пресвитеров, а пресвитеры диаконов. Оказывается, важность личности патриарха отодвинула на второй план даже значение степеней иерархии. Но для правильного хода церковного управления прибавление к патриарху одних способностей эксакатакилов было недостаточно. Их человеческие способности также потребовали дополнения в помощи других. Около эксокатакилов образовались под их управлением целые «секреты» с новыми чиновниками для заведывания отдельными частями управления. Таким образом, патриарх мог отзываться на церковные нужды и решать церковные дела, лишь как они доходили до него, так сказать, после нескольких преломлений в чувствах и сознании разных чиновников, составляющих «секреты», эксокатакилов и других, которые может быть очень были отличны от чувств и сознании самого патриарха. Стремление к централизации церковного управления около одного лица сейчас же повело к развитию бюрократизма. Пример Константинопольского патриарха показывает, что патриаршество, как я уже обращал внимание Присутствия в своем докладе I Отделу 3 мая 1906 г.¹¹⁸, очень легко уживается с разными формами бюрократизма, и само по себе нисколько еще не гарантирует от возникновения какой-либо новой формы бюрократизма, принесшего России уже много вреда.

Кроме того не следует забывать, что самое учреждение разных духовных чиновников при патриархе, по разъяснению исследователей этого вопроса, имело также в виду свидетельствовать о необыкновенной важности положения патриарха и окружить его возможно торжественной внешней обстановкой и притом не только при отправлении патриархом обязанностей церковного управления, но даже и во время богослужения¹¹⁹. Вообще устройство церковного управления вследствие участия в нем такого важного лица, как патриарх, организовалось в подражание yпpaвлeнию императоров, и в Византии его старались приблизить к государственному. К церковному управлению, очевидно, и в этом отношении слишком примешивалось начало чуждое, заимствованное из иного порядка жизни, который сам постоянно нуждается в благотворном воздействии Церкви и едва ли может служить для нее образцом.

С течением времени положение, присвоенное себе римским епископом, стало служить достойным пoдpaжaния во многом и для патриарха Константинопольского. История свидетельствует о стремлении Константинопольских патpиaрxoв играть такую же роль на Востоке, какую приготовили для себя папы на Западе. Указания на право и власть Константинопольского патриарха во 2 правиле II Вселенского собора, по которому ему предоставлено «преимущество чести по римском епископе» и в распространивших его далее правилах 28 Халкидонском и 36 Трулльском, в Византии многие стали понимать в том смысле, что предлог по (μετά) означает лишь порядок времени, а не какое-либо низшее положение сравнительно с епископом римским. Предлог по толкует, наприм., Аристин, здесь обозначает не честь, но время, подобно тому, как если бы кто сказал: во многом времени и епископ Константинопольский получил равную честь с епископом римским»¹²⁰. Такое понимание принято и в Славянской Кормчей. Чтобы добиться признания за Константинопольским патриархом по отношению к Востоку тех преимуществ, которыми пользовался римский папа на Западе, из Константинополя было отправлено в Рим при папе Иоанне XIX даже особое посольство, окончившееся, конечно, неудачею¹²¹. Некоторые склонны думать, что Константинополь подобным чрезмерным возвышением своего епископа хотел ограничить притязания Рима. Может быть, это и так, но факт остается фактом. Во всяком случае, в двадцатых годах XI столетия, по заключению проф. Н.С. Суворова, «в Константинополе думали путем мирных переговоров с папой получить признание константинопольского епископа восточным папой». Когда это не удалось и на мирное достижение цели не усматривалось никаких шансов, патриарх Керуларий решился путем войны с Римом добиться того, чего нельзя было достигнуть путем мирным. Фактически он и без того был единственным иерархическим главой на Востоке... Это фактическое положение «Керуларий закрепил путем разрыва с Римом, потому что после разрыва уже никто не мог предъявлять к нему никаких притязаний на высшую над ним власть»¹²².

Таким образом, возвышение Константинопольского епископа вследствие политического значения города, по-видимому, несло в себе зародыши каких-то неизвестных для нас, но едва ли желательных явлений в истории православной Церкви и подавало поводы к притязаниям на особое исключительное положение в церкви Константинопольского патриарха. Трудно сказать, к чему привело бы все это, если бы падение Византии не изменило хода всемирной истории и не отняло реальную почву для дальнейшего развития подобных стремлений Константинопольского патриарха.

Подобно этому образовался и патриарх Иерусалимский. За епископом Иерусалима, как города имеющего особое значение в истории христианства, 7 правилом Никейского Собора было признано фактически уже ранее установившееся преимущество чести. Возвышение чести повело и к преимуществам власти. Особенно сильно стал добиваться этого Иерусалимский епископ Ювеналий во время Третьего Вселенского Собора. Потерпев неудачу на соборе, Ювеналий сумел склонить на сторону своих домогательств императора, который издал указ о независимости Иерусалимского епископа и о подчинении его власти Палестины, Финиии и Аравии в явный ущерб правам и власти патриарха Антиохийского. Все это, конечно, подало повод к разным спорам и недовольству между этими епископами. На Четвертом Вселенском Соборе состоялось наконец соглашение между Максимом, епископом Антиохийским, и Ювеналие Иерусалимским в том, что Финикия и Apaвия снова переходят к патриархату Антиохийскому, а власть патриарха Иерусалимского распространяется лишь на 3 области Палестины¹²³. Вообще по поводу образования Иерусалимского патриархата также приходятся заметить, что история его исполнена борьбы коллизий и пререканий¹²⁴.

Не будем же забывать, что в основание образования власти Константинопольского епископа положен политический элемент в виде внешнего преимущества города. Очень характерно это выражает, наприм., Аристин при толковании 28 Халкид. правила: «Епископ нового Рима (Константинополя) единочестен с епископом древнего по причине перенесения скипетров. Посему епископы Понта, Фракии и Асии и иноплеменные принимают рукоположение от епископа Константинопольского»¹²⁵. Это же основание проводится, очевидно, и в 36 правиле Трулльского Собора, который Константинопольскому епископу указывает второе место после Римского, а Иерусалимского ставит на самое последнее. Между тем, если держаться чисто церковного значения города, то Иерусалимской кафедре по важности совершившихся в Иерусалиме событий должно было бы отвести первое место.

По поводу 28 правила Халкидон. и 2 правила Второго Вселенского Собора Вальсамон обращает еще внимание, что в древности все митрополиты были независимы и были рукополагаемы своими собственными соборами и что порядок этот изменился с появлением 28 Халкид. правила¹²⁶. Патриарший институт развивался, очевидно, в ущерб митрополичьему и нес в себе задатки к образованию сильной централизации церковного управления, которая может быть тем вреднее для самой церковной жизни, чем обширнее пределы государства.

При выяснении себе истории возникновения многих патриархатов и особенно Константинопольского, не говоря уже о многих последующих в этом патриархате событиях¹²⁷, разве можно усматривать в появлении их общей нормы для организации церковного управления? Считать их нормой нельзя уже потому, что в древности не было полного единства форм церковного управления¹²⁸. Правило же 28 Халкидонского собора и немногие другие, где упоминается о патриархах, должны быть понимаемы лишь в отношении к тем патриархам, которые в то время существовали, как факт. Никакому распространительному толкованию, а еще тем более уже совершенно произвольному применению по аналогии подлежать они не могут. Это было бы созданием новых правил, содержание которых может и должно быть предварительно подвергнуто всестороннему обсуждение, и еще большой вопрос, насколько современное церковное сознание могло бы удовлетвориться доказательством необходимости возвышения одного епископа над всеми в виду первенствующего политического положения города или проведением чуть ли не полного параллелизма между церковным и государственным устройством, к чему, как показывают многие данные, столь склонен был византийский ум¹²⁹. Если бы наприм., в доказательство необходимости патриаршего сана и власти для Петербургского епископа, стали приводить соображение, что Петербургу как место пребывания царя и его правительства, должен быть возвеличен и в церковном отношении, то разве такой аргумент не явился бы для громадного большинства просто мертвым анахронизмом! Кроме того многие из самих ревнителей древних канонов наверное потребуют возвышения в делах церковных не Петербургского, а Московского епископа, так как именно Москва почему-то должна быть рассматриваема как третий Рим.

Желающим брать за образец византийские порядки церковного управления следует иметь в виду и справедливое указание проф. Болотова, что порядки эти представляют собою «последовательную эксплуатацию естественного тяготения периферии к своему политическому центру, каким во дни оны был новый Рим востока – Константинополь и что они едва ли могут претендовать на честь быть самыми удобными и для России¹³⁰.

Один из сторонников патриаршества в России, проф. М.А. Остроумов по крайней мере прямо и заявил на заседании I Отдела, что каноны не учреждают патриархов. «Церковные каноны, по его разъяснению, не учреждают никакой должности, ни епископов, ни дьяконов, ни дьячков. Они все это находят уже существующим, признают и в себе отражают, не учреждают они и патриархов, о которых в канонах упоминается, если не ошибаюсь, только три раза, Двукратного правило 15 и 16 и Софийского правило I, в котором упоминается патриарх Фотий. Патриаршество основано на обычае: да хранятся древние обычаи, сказано в 6 правиле Первого Вселенского Собора, понеже утвердися обыкновение и древнее предание, сказано в 7 правиле об Иерусалимском епископе, чтобы он имел последование чести. Можно следовательно, сказать, что и патриархи не учреждены канонами. Но с другой стороны мы видим, что патриархи признаны канонами и каноны ничего не говорят против их существования. С этой точки зрения они каноничны»¹³¹.

Таким образом, о каноничности патриаршего института можно говорить лишь с известной точки зрения, именно в смысле признания существовавшего факта и отсутствия его отрицания. Но из подобного факта, который возник под влиянием тогдашних условий жизни и притом скорее нецерковных, и который ясно несет на себе печать места и времени, еще нельзя выводить патриаршество, как обязательную каноническую норму, к чему, однако, по-видимому, и направлено указание, что каноны не учреждают, а только признают и должности епископов, дьяконов и друг. Но такое сопоставление патриархов со степенями иерархии совершенно произвольно и нисколько не помогает признанию патриаршества в качестве общей нормы. Существование иерархии является нормой для всякого церковного устройства, основанной на св. Писании и соединенной с догматической стороной христианского учения. Соборы не только не могли не признавать ее, потому что иначе они перестали бы выражать собой христианское сознание, но и полагали ее в основание своих правил. Между тем как учреждение епископа с высшим титулом, с особыми правами и преимуществами, справедливо может еще возбуждать сомнения в полном согласии его с духом христианства. Подобная идея, нарушающая равенство между епископами, по мнению профессора Казанской Духовной Академии В.И. Несмелова, противоречит основному смыслу учения Спасителя, чтобы апостолы и их преемники не походили на князей и владык народных, а желающие быть между ними первыми достигали бы этого не посредством особых прав и преимуществ, а только особым усердием в своем смиренном служении всем¹³². Соображение проф. Несмелова разделяется немалым числом лиц вполне принадлежащих к церкви, и даже некоторыми епархиальными преосвященными¹³³.

Если рассматривать патриаршество с точки зрения пользы этого института для Церкви, то и с этой стороны мы не найдем достаточно оснований для признания его желательной нормой церковного управления. По данным истории едва ли можно доказать, что патриаршество вообще представляет из себя явление очень благотворное для Церкви, как мирового общества, долженствующего охватить в своем общении всех людей. Напротив даже при таких важных моментах истории, как разделение церквей, когда от наделенных высшими титулами и властью иерархов, казалось бы, особенно требовалось полное самоотречение и заботы о благе всей Церкви, у них ярко выступают заботы о титулах и о сохранении всей широты своей власти¹³⁴.

Изучивший этот вопрос Н.Н. Аксаков находит возможным категорически утверждать, что как титул, так и разные преимущества патриархов, возникают в VI столетии на почве новелл и распоряжений Юстиниана и вне всякого соборного освящения получают в последующих веках дальнейшее внеканоническое развитие¹³⁵.

Что древние каноны не учреждают патриаршества, как нормы, может свидетельствовать и 48 правило Карфагенского Собора: «Епископ первого престола да не именуется экзархом иepeeв или верховным священником или чем-либо подобным, но только епископом первого престола». При толковании этого правила Зонара поясняет, что, по его мнению, оно установлено не для чего другого, а для устранения тщеславия и гордости и для уничтожения надменности¹³⁶. Оснований же для подобной цели правила, как я обращал внимание I Отдела Присутствия в своем докладе по вопросу о патриаршестве в Poccии, в истории Церкви можно найти не мало¹³⁷. Другой древний толкователь Аристин по поводу 48 Карфагенского правила справедливо замечает, что достоинство священства у всех одно и тоже и не должен называться этот верховным священником, а тот простым священником. Славянская Кормчая понимает это правило в том смысле, что «первый епископ не начальник святителям, ни крайний святитель, но епископ первого седалища наречется».

Таким образом, 48 Карфагенское правило ясно требует охранения идеи полного равенства между епископами и допускает лишь признание среди них первого между равными, да и то не в силу какого-либо его личного положения, а вследствие важности занимаемой им кафедры. А со всем этим едва ли может согласоваться понятие о патриаршестве, как норме церковного управления, особенно же в его исторических проявлениях. Итак, необходимость введения в России патриаршества не может быть основана на требовании древних канонов, или на доказательствах из св. Писания. Поэтому для сторонников этой мысли остается один более надежный путь – установить необходимость патриаршества на основании каких-либо важных потребностей современной церковной жизни и очевидной пользы от него для осуществления Православной церковью в России своих вечных задач. Но до сих пор в этом отношении еще не слышалось каких-либо вполне достаточных соображений, ясно вытекающих из основных принципов церковной жизни, а все доводы, приводимые за патриаршество, или покоятся на какой-то слепой вере в этот институт, далеко не оправдываемой историей, или же обнаруживают стремления смотреть на русскую церковную жизнь византийскими глазами и оценивать ее современные потребности с точки зрения византийских понятий. При разборе того, что говорится обыкновенно за введение патриаршества, нельзя не отметить, что здесь, прежде всего, проглядывает пользование методом доказательства от противного. Существующее при отсутствии патриарха плохо, так нужно добиваться его учреждения, вот основное положение многих рассуждений о необходимости патриаршества. Под влиянием недовольства тем, что есть, патриаршество почему-то признается как само собой разумеющееся средство к устранению недостатков. Во главе русского церковного управления мало-помалу фактически стал Обер-Прокурор св. Синода, который вследствие своего центрального положения действительно нередко оказывал излишнее, а то и прямо вредное влияние на дела церковные. Сведите роль Обер-Прокурора в церковном управлении почти на нет, а во главе его и центре поставьте патриарха, – предлагают сторонники этого института, – и тогда церковное управление в России пойдет нормально и чуть ли не зацветет даже заглохшая теперь церковная жизнь! До какой степени могут уходить в этом отношении мысли сторонников патриаршества, покидающие твердую почву исторической и современной действительности, ясно показывают соображения о патриаршестве, приводимые в отзыв Волынского архиепископа Антония по вопросам реформы. В своем докладе Первому Отделу Присутствия 3 мая 1906 г. я уже обращал внимание на некоторые прямо восторженные места из этого отзыва, касающиеся патриаршества, но совершенно не убедительные в смысле необходимости введения его в настоящее время в России. Добавим к этому, что архиепископ кроме того высказывает глубокое сожаление, что в марте 1905 года св. Синоду не удалось добиться установления в России патриаршества чисто бюрократическим путем, без участия не только всей Церкви, но даже и всех ее епископов. «Если бы такое радостное событие совершилось, то не позже Троицы, говорит он, состоялся бы и законный Поместный Собор с участием восточных патриархов, а к осени св. Церковь процвела бы такой силой благодатной жизни и духовного оживления, что оно увлекло бы паству далеко-далеко от тех зверских интересов, которыми теперь раздирается наша родина, а самодержавная власть непоколебимо и радостно стояла бы во главе народной жизни. По лицу родной страны раздавались бы священные песнопения, а не марсельезы, в Москве гудели бы колокола, а не пушечные выстрелы, черноморские суда, украшенные бархатом и цветами, привозили бы и отвозили преемников апостольских престолов священного Востока, а не изменников, не предателей руководимых жидами, и вообще революции тогда бы не было, ни теперь, ни в будущем, потому что общенародный восторг о восстановлении православия после долгого его плена и подступиться не далее бы сеятелям безбожной смуты»¹³⁸...

Картины, рисуемые в воображении, по контрасту с существующим для оправдания своих желаний, едва ли могут быть принимаемы во внимание в деле важных церковных преобразований и пригодны лишь в «утопиях». Мало этого. Уничтожением в России патриаршества архиепископ готов, по-видимому, объяснять и уклонения русского общества от христианских начал жизни. «Наш народный быт, утверждает он, повернул на ложную дорогу заимствования нехристианских правил жизни от Запада вместе с кончиной последнего патриарха и с тех пор развил с логической последовательностью себя любимые, горделивые и чувственные начала быта языческого, он выработал тип русского нигилиста, из размножения коего возник теперешний ужасающий всю вселенную безобразный мятеж против родины и против христианской веры. Исполнился Божий глагол: поражу пастыря и разыдутся овцы»....¹³⁹. Кто же эти овцы по отношению к патpиapxy? – Если к ним должны быть отнесены и епископы то ведь это повторение лишь другими словами римско-католического взгляда патриарха Никона, что «первый архиерей в образе Христа, а митрополиты, архиепископы и епископы в образе учеников и апостолов». Если же здесь имеется в виду лишь народ, то ведь епископат в России, к которому прежде всего и применимо понятие пастыря, не уничтожен. Удаление же многих овец из народа от Церкви зависит от причин более глубоких, от ненормального положения епископов в отношении исполнения ими пастырских обязанностей, а вовсе не от отсутствия среди них епископа с титулом патриарха. Уверят, что епископы не являются истинными пастырями по причине отсутствие в России патриарха значит еще более ронять русских епископов в глазах общества. Вообще самый метод доказательства от противного, если и достаточен, во многих случаях в области математики, то в применении к действительной жизни он совершенно не надежен, нисколько не убедителен и обыкновенно носит на себе ясные черты влияния предвзятых идей.

Кроме того относительно рассматриваемых соображений в пользу патриаршества нельзя еще не заметить, что они построены, по-видимому, на том неправильном основании, которое известно в логике под названием post hoc, ergo propter hoe, т.e. после того, следовательно по причине этого. Изучение исторических данных времен русского патриаршества и эпохи преобразований не только не оправдывает утверждения, что будто бы в зависимости от уничтожения патриаршества общественный быт в России уклонился от христианских начал жизни, а скорее показывает, что этому уклонению, а равно и уничтожение патриаршества прежде всего способствовали сами же патриархи. Никон, как известно, слишком резко выделял свое положение в Церкви и высоко возносился даже над всеми другими епископами. По отношению же к государству он претендовал на положение равное царю. В предисловии к изданному при нем Служебнику 1655 года царь и патриарх именуются «богоизбранной и богомудрой двоицей». Никон скоро усвоил себе получивший осуществление в римской католицизме взгляд на преимущество духовной власти перед светской и обнаруживал явную тенденцию к преобладанию над последней. Такие стремления Никона, конечно, нисколько не вытекающие из задач церковной жизни естественно побудили Петра I принять меры для предотвращения на будущее время возможности подобных случаев, для государства не полезных и для Церкви вредных. Кроме того с наступлением царствования Петра Великого началось сближение России с Европой, умственный кругозор русского человека стал заметно расширяться, и наступило время переоценки многих прежних ценностей. В такую-то важную и переходную в жизни государства эпоху русский патриарх оказался совершенно не на высоте своего положения. В сознании тогдашнего патриарха Адриана понятие церковного и даже христианского оказалось слишком тесно связанным с данным общественным порядком и обычаями. Вместо того чтобы пасторски руководить русское общество и помочь ему держаться христианских идеалов в новых формах жизни патриарх сам не мог достаточно разделить в своем сознании широту христианской духовности от преходящих и изменяющихся форм жизни. Не поняв значение переживаемого момента для последующего отношения русского общества к Церкви, патриарх принялся отстаивать именем христианства с угрозами муками ада внешние порядки и обычаи жизни, не исключая и самых обыденных житейских, как это можно видеть, наприм., из послания Адриана против брадобрития¹⁴⁰. Все это не могло не повлиять вредно на сознание общества относительно истинной идеи Церкви и не повлечь подрыва пастырского авторитета патриарха и духовенства в глазах самого государя и русского общества, что ясно и замечается, наприм., в «Истории Российской» Татищева, которого во многом можно рассматривать, как выразителя взглядов тогдашнего времени. С тех пор прошло уже два века, и в течение их русское общество вследствие затемнения в его сознании истинной идеи Церкви продолжало все более и более отдаляться от Церкви с сохранением того взгляда на духовенство, не исключая и патриарха, который начал устанавливаться в нем со времени Петра¹⁴¹. Поэтому в деле возвращения русского общества к Церкви прежде всего необходимо позаботиться восстановить чисто пастырский, нравственно духовный авторитет духовенства, а это далеко не может быть достигнуто введением по прежнему примеру патриаршества с формальным возвеличением прав и власти одного епископа.

Нельзя также не выразить протеста против применения к прежним и будущим патриархам названия главы Церкви¹⁴². Употребление его в наше время может способствовать уже и так глубоко распространившемуся в обществе затемнению истинной апостольской идеи Христианской Церкви. С понятием главы Церкви должна быть неразрывна мысль о Христе Спасителе, и никаких внешних подобий или наместников Его православное учение не допускает уже по одному тому, что всякое подобие или заместительство в этом случае было бы лишь искажением самой Главы и Ее отношения к Церкви. Все епископы, а тем более никакой-либо один их них, должны быть рассматриваемы лишь как служители Церкви и приемники апостолов, которые из своей среды не избирали никакой главы и не говорили о подобном главенстве в Церкви. Да, наконец, если бы с патриарха действительно следовало соединять понятие о главе Церкви, то куда могло бы зайти церковное общество, имеющее таких глав, как русские патриархи Никон и Адриан, или многие византийские, из которых иные прямо становились руководителями и защитниками разных уклоняющихся от православия учений и стремлений!

Сторонники патриаршества, как это видно из отзыва того же епископа, пытаются затем понимать патриаршество, как одну из основ православного церковного строя. Но мы уже выяснили, что патриаршество является лишь фактом в истории Православной Церкви, возникшим под воздействием далеко не церковных причин, а вовсе не обязательной нормой церковного управления. Не мало времени Православная Церковь существовала, во многих местах существует и теперь и наверное будет существовать и впредь без института патриаршества, и это обстоятельство еще, конечно, нисколько не может удалять ее от православной нормы.

Подчеркивая далее, что Церковь есть институт воинствующий и должна воинствовать всем дарованным ей духовным оружием, а наипаче отлучением, дабы неверующие кощунники не носили личину людей церковных, архиепископ Волынский и некоторые другие выводят и отсюда необходимость иметь в России патриарха. «Воинство, замечает он, нуждается в военачальнике, а его у нас нет»¹⁴³. Он есть в Православной Церкви и без патриарха, отвечу я, и притом более надежный и близкий к каждому из нас, это Пастыреначальник Христос Спаситель, обещавший пребывать в Церкви до скончания века. (Мф.28:20). Все дело лишь в том, чтобы все мы, особенно же епископы, старались слышать Его голос и духовно в Нем объединяться, а без этого в борьбе с врагами не поможет учреждение никаких внешних вождей в роде патриарха. Если бы духовенство и народ действительно должны были смотреть на патриархов, как на своих военачальников и пошли бы за такими вождями, как Несторий, Диоскор Александрийский и другие, то церковное общество уже давно сбилось бы с истинного пути и отдалось бы в руки врагам. Да и вообще разве можно быть уверенным, что от возвышения власти одного епископа и создания для него очень высокого внешнего пoлoжeния церковное общество сделается и духовно и сильнее и нравственно объединенное! Ведь самое понятие военачальника приложимо к области Церкви, очевидно, лишь в самом переносном смысла и не совпадает же оно с поняте начальника для войска. Очень увлекаться в этом отношении земными порядками и пoдoбиями опасно. История римского католицизма показывает, что учреждение одного военачальника для всей Церкви заключает в себе возможность спутать в сознании людей отношения их к истинному Пастыреначальнику.

Странно также указывать в числе доводов за патриаршество в России необходимость применения военачальником в Церкви разных духовных орудий, а особенно отлучения. Мы уже не говорим здесь, что именно это духовное оружие, по свидетельствам наприм., истории римского католицизма, протестантства и русского старообрядчества, далеко не всегда достигает цели и оказывается полезным для Церкви. В наше же время посылать отлучение направо и налево всего менее возможно. Большинство людей заблуждаются вследствие затмения в их сознании самой церковной идеи и христианских идеалов и очень часто по независящим от них причинам. Для обращения их к Церкви и сохранения в ней подрастающего поколения весьма необходимо восстановление пошатнувшегося пастырского авторитета путем нравственно-духовным, а отнюдь не увеличением его внешнего блеска и власти, да еще с угрозой отлучения. Во всяком же случае, если отлучение и допустимо в Церкви, оно должно быть предоставлено не единоличному усмотрению патриарха, а решению всего церковного собора, причем для возможно осторожного и правильного употребления отлучения вовсе нет необходимости в учреждении именно патриарха.

Теперь, пишет архиепископ Антоний, доказывая пользу патриаршества, епископы, «стесненные в своей церковной деятельности, в отношении личного благополучия и личной свободы предоставлены себе и могут допускать различный вольности без всякого контроля. Но вот они желают иметь над собой не только патриарха, но и изъявляют готовность подчиниться митрополитам. Власть патриарха получит ведь один, а остальные 99 из бесконтрольных владык сделаются его послушниками: семеро непосредственными, a прочие 92 послушниками митрополита и затем уже патриарха. Это столько же похвально со стороны епископов, сколько полезно для Церкви, ибо, при ослаблении общей церковной дисциплины необходима твердая власть и над всеми нами»¹⁴⁴.

Таким образом, от существующих недостатков и здесь делается вывод о необходимости введения в Русской Церкви принципа подчинения всех епископов единоличной власти одного с титулом патриарха. Кроме того совершенно неясно, почему нынешняя признаваемая самим епископом бесконтрольность русских архиереев должна быть сосредоточена у одного из них с обращением всех других в его послушников? Принцип подчинения единоличной власти одного, необходимый для начальствования войском, полезный для управления монастырями, иногда нужный в жизни государственной, совершенно не установлен, в св. Писании по отношению к Церкви. Апостолы были все равны, и епископы в качестве их приемников должны почерпать силы для церковной деятельности и уничтожении своего произвола не в твердой власти патриарха, а в сознании своих пастырских обязанностей и своей великой ответственности перед Пастыреначальником и в общении с Ним. Если у епископов этого не будет, то никакая твердая единоличная власть не поможет их служению. А если это будет, то единоличная власть одного епископа над всеми не только излишня, но может быть даже и вредна. Из истории русского патриаршества можно видеть, что патриархи нередко прямо стесняли церковную деятельность епископов и вовсе нельзя признать, чтобы они способствовали пастырскому авторитету и влиянию епископов.

Вот какими чертами характеризует, наприм., время патриарха Никона московский митрополит Макарий в своей известной «Истории Русской Церкви»: «Над духовенством Никон властвовал с неограниченною волею и деспотически. Он держал себя высоко и малодоступно по отношению не только к низшему клиру, но и к самим архиереям, не хотел называть их братьями, особенно тех, которые от него получили рукоположение, не уважал их сана, что особенно показал в своем известном поступке с епископом Коломенским Павлом, нарушал их права, отнимая у них монастыри и приходские церкви, которые приписывал к своим излюбленным монастырям и брал под свою непосредственную власть. С беспощадною строгостью и суровостью преследовал всех в среде белого и монашествующего духовенства, кого считал виновным в чем-либо, постоянно наполнял ими свои темницы и наполнил даже отдаленные монастыри Сибири, которые до Никона были почти пусты».

Такова засвидетельствованная историей возможность деспотизма при единоличной твердой центральной церковной власти патриарха и вредные последствия от нее, как для самого пастырского авторитета епископов, так и для свободы в их церковной деятельности.

Кроме того возникает естественный вопрос, если все русские епископы для более правильного исполнения своих обязанностей нуждаются в твердой власти патриарха, то почему же сообщение твердой власти одному из них сделает его иным, не только способным быть вполне независимым, но и пользоваться своей властью исключительно к благу Церкви? 0твет на этот вопрос нужно искать, по-видимому, в речи архиепископа Волынского в общем собрании Присутствия. Оказывается, что своим исключительным положением и обаянием своего высокого жребия патриарх может «всех примирять в любви и благоговении пред собою, отображая в себе Христа, распявшегося за наше спасение, и оправдывая этим Его предречение, егда вознесен буду от земли вся привлеку к себе». «Вмещающая в своем сердце полноту поместной Церкви, обдагодатствованая личность, – поясняет архиепископ, – почти непроизвольно отрешается от земного себялюбия и, нося в своем сердце Христово достояние, отражает на лице своем Божественную славу, как Моисей Боговидец, сошедший с Синая после беседы со Всемогущим»¹⁴⁵.

В этих словах слышится уже не только отживший и вовсе не признанный соборами книжный византийский взгляд, например, Эпанагоги, которая рассматривает Константинопольского патриарха, как живой и одушевленный образ Христа, делами и словами выражающий истину¹⁴⁶, но и нечто большее. Патриарший титул и власть выдвигаются чуть ли уже не как новая степень иерархии, носящая в себе особого рода освящение благодатью, отрешающее от земного себялюбия, сообщающее достояние Христово и отражение на лице патриарха Божественной славы подобно Боговидцу Моисею. Таким образом, здесь уже ясно обнаруживается прямо вера в институт патриаршества. Вера эта, конечно, нигде в св. Писании не устанавливается и церковными канонами не предписывается. Совершенно не оправдывается она и церковными историями, не исключая и русской, которые скорее свидетельствуют как раз против всякой возможности подобной веры в патриархов.

Из истории мы видим, что возвышение на высшую ступень иерархии обыкновенно дает усиленную пищу земному себялюбно и не только не сопровождается отражением на лице патриарха Божественной славы, а нередко способствует ослаблению в нем самого христианского духа и забот о благе всех членов Церкви, которые вытесняются стремлениями, прежде всего, получше сохранить или подальше распространить свою высшую власть и значение.

Кроме того в настоящее время, отличающееся помрачением в общественном сознании христианского идеала жизни и неумением различать церковное и государственное вследствие их частого смешения, для многих является опасным слышать провозглашение в предсоборном Присутствии, хотя бы и отдельными его членами, веры в патиapшество, в то, что представление одному епископу высшего титула и власти в Церкви вызывает чуть ли не особое действие на него благодати и способствует отрешению от земного cебялюбия и отражению на нем славы Божией. У немалого числа людей может возбудиться недоумение, как же соединить с этим христианское признание о необходимости постоянной внутренней борьбы с себялюбием, для успеха в которой должно избегать высоких внешних положений, громких титулов и т.п., способных, именно питать человеческое себялюбие, и учение о том, что приобщение Божественной славы достигается путем нелегкого внутреннего очищения. Они могут подумать, что это значение не абсолютно истинно, так как для человека, получающего титул и власть патриарха, все это происходит каким-то иным образом.

Вера в институт патриаршества руководила, по-видимому, и всеми другими соображениями архиепископа по этому вопросу, а при таком настроении, люди, как известно, часто прямо не желают вовсе считаться с доводами противоположными. Лучшим ответом им при этих условиях может, служить лишь простое заявление: мы не верим в институт патриаршества, подобно вам, не имеем оснований возлагать на него таких надежд, как вы, и вообще отвергаем взгляды на первого епископа, напоминающие собой римский католицизм.

Наконец, по yтвepждeнию многих сторонников патриаршества, в России нельзя обойтись без этого титула в интересах поддержания престижа Русской Церкви среди других Церквей. При взаимных встречах и сношениях, поясняет один из них, патриарх преимуществует честию пред митрополитом. Отсюда, по его мнению, является разница и в преимуществах чести между поместными церквами при их взаимных отношениях. Ясное дело, что в виду особого почетного положения России среди других православных стран, в виду обширности Российской Церкви, ей всего приличнее иметь своим предстоятелем патриарха¹⁴⁷.

Первую задачу предстоящих церковных преобразований составляет проведение в церковное устройство начала соборности, чтобы разделенные части церковного организма епископы, духовенство и народ возможно больше объединились нравственно-духовно. Как дисгармонично среди потока таких желаний звучит указание на необходимость добиваться преимуществ внешнего престижа и опасение не оказаться на первом месте при взаимных сношениях церквей, тем более что все это, по свидетельству опыта жизни, обыкновенно вредно влияет на сохранение соборности! Трудно допустить, чтобы в подобных основаниях к введению патриаршества слышался голос всей Русской Церкви, как части тела Христова и хранительницы вечных христианских идеалов и жизни. Для успокоения ревнителей внешнего церковного почета положительно приходится желать, чтобы по возможности всем епископам поскорее даровали высшие церковные титула, и тогда, по крайней мере, с этой стороны потеряла бы значение забота о первенстве.

Первый епископ Константинопольской Церкви, указывают затем сторонники патриаршества¹⁴⁸, имеет титул патриарха, да еще вселенского, первоиерарх Антиохийский Церкви, паства которого не превышает 10000 семейств, называется патриархом великого города Антиохии и всего Востока, первый епископ в Александрийской Церкви с паствою всего около 30000 семейств носит название патриарха Александрийского и судии вселенной... при этом указании не забыть даже первый епископ Армяно-Григорианской церкви, именуемый Верховный патриарх-католикос народа Гайканского... недостает только упоминание о римском папе, присвоившим себе непогрешимость и наименование наместника Христа!... Поэтому Русская Церковь с десятками миллионами православного населения тем более нуждается, по их мнению, в первоиерархе с титулом патриарха. Русской Церкви в силу ее обширности должно принадлежать главное место среди других православных церквей и без учреждения в ней звания патриарха это будто бы не может быт осуществлено и обеспечено¹⁴⁹. В развитии последней мысли некоторые приверженцы патриаршества доходят до того, что оставление председателя Синода лишь в звании митрополита будет, по их мнению, возведением всей Русской Церкви на степень канонической митрополии, порою может дать место вопросу об особом иерархическом отношении ее к Константинопольскому патриарху¹⁵⁰. Таким образом, при не введении в России титула патриарха усматривается даже возможность каких-то иерархических притязаний на нее со стороны Константинопольского патриарха. Но это соображение должно быть прямо признано анахронизмом, и не имеет никакой почвы в современной действительности. Ведь в России и сейчас нет патриарха, а лишь Синод без председателя, и однако никогда не возбуждалось вопроса об особом иерархическом отношении Русской Церкви к Константинополю. Почему же устройство Синода с председателем во главе может подать к этому повод? Кроме того звания патриарха не имеют многие православные церкви, каковы Сербская, Румынская, очень небольшая Черногорская и другие, и однако они остаются в полной независимости от Константинополя и нисколько не считают себя ниже этой церкви.

По вопросам церковных преобразований нам вообще не следует упускать из виду, что мы живем в другое время, с иными понятиями и другим соотношением в человечестве живых сил. Поэтому мы не должны основывать церковное устройство на потерявших теперь значение тенях прошлого, явно носящего на себе печать места и времени. За тысячу лет церковной и истории пережито слишком много нового и под влиянием самой жизни выработались по многим вопросам новые взгляды и заговорили новые потребности. Многое, что прежде могло руководить при организации церковного управления, в настоящее время не вяжется с окружающими представлениями, понятиями и потребностями и не имеет почвы в общественном сознании. Теперь, например, такие громкие титулы, как патриарх вселенский, судья вселенной и т.п. не только не способны поднимать в глазах общества духовный авторитет их носителей, но скорее могут вызывать лишь улыбку и даже ослаблять уважение к пользующимся подобными званиями первоиерархам. Выразителем такого рода взглядов русского общества является, например, известный Гиляров-Платонов. Еще в 1879 году он писал, что «патриаршества, т.е. самые эти названия, заслуживают упразднения, как лишние титулы, вовсе не условливаемые внутренними требованиями церковного благочестия. А еще более подобало бы упразднить такие титла, каковы – усвоенные двум из восточных патриархов, одному – «вселенский», другому – «судия вселенский». Пускай за ними древность, но эта древность не только не апостольская, но даже прямо осуждаемая духом правил апостольских и православного христианства вообще»¹⁵¹.

Без сомнения, примеры некоторых восточных церквей в отношении употребления громких титулов, не могут быть достойны подражания. Казалось бы, именно нам следовало рассуждать как раз наоборот. Первый епископ Русской Церкви, объединенный с десятками миллионов паствы должен представить из себя настолько большую нравственно-духовную силу в православном мире, что для него уже совершенно не имеет значение получение громкого церковного титула. Отсутствие его именно в Русской Церкви способно было бы ясно подчеркнуть перед всеми, что подобные титулы, по меньшей мере, как не соответствующие потребностям времени, излишни. Такой порядок может быть мог бы послужить хорошим примером и для некоторых других церквей обходиться без высших титулов.

Таким образом выставляемые в пользу патриаршества доводы, если не допускать себя решать вопрос под влиянием всегда одностороннего чувства недовольства существующим и какой-то новой веры в этот институт, далеко не могут оправдывать необходимость введения в России именно патриаршества, относительно которого не может не являться опасения вреда и для начала соборного. Первый епископ в Русской Церкви должен быть рассматриваем лишь как председатель периодических Соборов и Синода. Высшее наблюдение за порядком и благоустройством в Церкви должно принадлежать не ему единолично, как признало большинство членов Особого Присутствия, а периодическому Собору и Синоду, при чем первый епископ действует здесь в качестве их председателя. В нужных случаях первый епископ не предлагает Синоду принять соответствующие меры к восстановлению нарушенного порядка, на чем настаивает большинство Присутствия, а просит об этом Синод и получает от него решения. Вверять же высшее наблюдение за порядком и благоустройством в Русской Церкви одному лицу помимо разных других оснований не выполнимо и практически. При необычайной обширности Русской Церкви, сложности ее жизни и дел один человек не в состоянии следить за ходом церковной жизни и управление и достаточно вникать в их многочисленные и разнообразные нужды. Поэтому при наделении единолично патриарха особыми правами, простирающимися на всю Церковь, отношение его к ней может свестись лишь к проявлениям голого принципа власти без достаточной попечительности и близкой пастырской связки с окружающей жизнью, а при отсутствии этого формальная церковная власть не только не может принести надлежащей пользы, но и самое выдвигание ее на исключительную высоту при современных условиях жизни прямо вредно. Кроме того ограниченность человеческих способностей легко поведет, как это уже и было в истории Константинопольского патриарха, к необходимости дополнения личности патриарха многочисленными помощниками разных рангов и степеней. Высшее наблюдение за порядком и благоустройством обширной Русской Церкви, о котором хлопочут теперь для патриарха, в действительности перейдет к каким-либо нового рода духовным чиновникам. В русском церковном управлении снова может упрочиться бюрократизм, идущий уже со стороны самой иерархии, и потому едва ли не худший прежнего.

Подобно этому учительные послания и пастырские воззвания ко всей Русской Церкви первый епископ должен составлять и посылать лишь от имени Синода и по его поручению, а не единолично от себя, как предположено большинством Присутствия. В Церковных Ведомостях¹⁵² только что напечатано письмо первенствующего члена св. Синода митрополита Петербургского Антония к епархиальным преосвященным по-поводу современного положения дел. В нем прямо высказано, что митрополит обращается с настоящим призывом к епископам по поручению св. Синода и от его имени. Почему же этот порядок не может быть сохранен и с учреждением должности первого епископа в качестве председателя св. Синода? Почему послание или воззвание должно иметь большее значение, если оно исходит от одного первого епископа, а не целого собора их с председателем во главе? Казалось бы, как раз наоборот. Да и если заботиться о возможно большем духовном влиянии таких посланий, а не об обнаружении через них особых прав первого епископа, то для этого наиболее важно в них внутреннее содержание и разлитая сила слова. Почему же можно заранее решить, что все эти свойства будут принадлежат именно первому епископу, действующему в этом независимо от Синода? Разве среди епископов в Синоде или на Соборе не могут оказаться более способные к воздействию на массы, чем патриарх, уже в силу своего исключительного положения мало соприкасающейся с окружающей жизнью? Если послание составляется от имени Синода или Собора, то в нем должны принять участие и другие епископы, может быть и наиболее к этому способные.

По поводу предоставления патриарху права посылать учительные послания для всей Русской Церкви следует иметь в виду и соображения, высказанные в Присутствии Ф.Д. Самариным, что лицо, обращающееся с подобными посланиями к другим, является по отношению к ним высшим. Право это положит, по его мнению, резкую грань между первоиерархом и остальными епископами и в умелых руках может послужить оружием для возвышения единоличной власти патриарха на счет Синода. Так как патриарх будет учить всю Церковь, то он будет не председателем Синода, а главою Церкви и Синода¹⁵³. Вообще устройство церковного управления с центром в соборе и Св. Синоде, а не в патриархе, всего лучше будет соответствовать и справедливому указанию Ефесского собора, что «получившим жребий священного служения, особенно нужно помнить устанавливаемую св. Писанием необходимость «с советом все творить» (Притч. 31, 4) и со всем тщанием рассматривать то, что должно делать¹⁵⁴.

При таких условиях в церковном управлении всего лучше может быть реализована и основная апостольская идея Церкви, очень хорошо раскрываемая, например, св. Иоанном Златоустом, в его беседах на 2 послание к Коринфянам в следующих пояснениях: В Церкви и меньший может приносить пользу большему. Если один не говорит полезного, пусть встает и говорит другой, хотя бы он был и меньший, но если предлагает что-нибудь полезное, предпочти его мнение; хотя бы он был даже последний, – не оставь без внимания... Не будем, убеждает святитель, непременно почитать достойным предпочтения то, что предлагаем сами, но то, что окажется полезным, это пусть одобряется всеми. Многие при слабом зрении распознают иное лучше имеющих острое зрение, потому что тщательно и внимательно рассматривают¹⁵⁵...

Только через передачу всего церковного управления Собору и Синоду с первым епископом во главе, а не предоставлением первому епископу единолично каких-либо особых прав, независимых от Синода, возможно осуществить и требование 34 Апостольского правила, чтобы первый епископ ничего не творил без рассуждения всех.

Наконец довольно характерным проявлением именно стремлений поставить первого епископа в возможно исключительное положение, и предоставить ему возможно большее значение является настаивание, чтобы имя его поминалось при богослужениях во всех церквах и притом одно, а никак не вместе со св. Синодом. Этот порядок считается необходимым, потому что так практикуется в других церквах и потому что этим обозначается каноническое общение с первым епископом подчиненных ему епископов и духовенства и поддержание единства Православной Церкви¹⁵⁶ и кроме того выражается известная доля подчинения их первому епископу, как прямо и высказано проф. Бердниковым на заседании Первого Отдела Присутствия¹⁵⁷.

Таким образом, упоминание имени одного патриарха требуется во имя обозначения канонического общения с ним и известной доли подчинения ему со стороны епископов и духовенства и поддержания единства Церкви. Но ведь порядок богослужения и молитв, как дело по преимуществу общецерковное, должен иметь в виду и народ. Что же будет выражать употребление одного имени патриарха по отношению к народу? Если каноническое общение, то почему же оно не должно распространиться и на св. Синод, как по отношению к народу, так и к самим епископам и духовенству, и почему этого нельзя также отменить через упоминание имени Синода? Почему затем поддержание единства Церкви будет менее выражено, если имя первого епископа будет поминаемо не одно, а вместе со св. Синодом? На все эти вполне естественные вопросы мы не находим никаких ответов, а без этого принятие большинством Присутствия порядка о поминовении исключительно имени патриарха является недостаточно обоснованным, что однако было бы необходимо в важном деле церковных преобразований. Напротив уже в виду вполне справедливого указания, что поминовение в церквях одного имени первоиерарха будет свидетельствовать об известной доли подчинения ему всех других епископов и духовенства, вопрос этот должен быть разрешен отрицательно. Очень сомнительно, чтобы содержанием богослужения можно было пользоваться для проведения идеи возвышения одного епископа и подчинения ему всех других. Это исключается и самым смыслом молитвы. Молитва имеет значение, когда является последствием свободной вспомогающей любви, а не повинностью или знаком подчинения. Кроме того неужели предстоящие церковные преобразования имеют задачей установить то или другое подчинение всех епископов и духовенства одному первоиерарху? Если здесь уже и может быть речь о подчинении епископов и духовенства, то лишь Собору и Синоду, а никак не одному человеку в лице первого епископа.

Таким образом, провозглашение имени первого епископа при богослужении должно быть вместе с Синодом и при том после Синода.

Что же касается наделения первого епископа титулом патриарха, то оно, по моему мнению, излишне и не вызывается важными внутренними церковными потребностями, тем более что во все церковное устройство предполагается провести начало соборное. Беспристрастный свидетель дел человеческих – история ясно показывает, что приобретение разных даже чисто формальных преимуществ единоличной чести обыкновенно прокладывает дорогу и для получения преимуществ единоличной власти, по современным условиям жизни нигде, а особенно в области Церкви, не достаточной и нежелательной.

В заключение всего сказанного я не могу не повторить вполне справедливого заявления профессора Н.С. Суворова на заседании Первого Отдела Присутствия, что «ни в материалах, поступивших в предсоборное Присутствие, ни в аргументах, приводившихся в заседаниях I Отдела, ему не приходилось слышать какие-либо убедительные доказательства в пользу необходимости восстановит патриаршество и против возможности для председателя св. Синода сделать для блага Церкви то, что ожидается от патриарха»¹⁵⁸. Добавлю к этому, что никаких новых и убедительных аргументов в пользу патриаршества не было приведено и на заседаниях Общего собрания Присутствия, на которых вопрос этот вовсе и не обсуждался, а дело ограничилось почти одним голосованием…

Русское государство есть православное, – вот положение, которое до сих пор, жило в умах не только русских, но и иностранцев. Понятие православного и русского до сих пор были не разделимы, так как они тесно срослись под влиянием всей нашей истории. Замечательно, что все другие христианские исповедания, допущенные в России среди ее подданных, назвали не иначе, как иностранными, и в этом, может быть, бессознательно обнаружилась привычка мыслить русского непременно как православного. Сказать, что римский католицизм или протестантство есть русская вера, – это для многих будет звучать почти так же, как деревянное железо.

Ни у одного народа факт принятия христианства не является таким центральным и основным во всей истории, как у русского. С принятием христианства, можно сказать, начинается и сама наша история. По замечанию одного из исследователей этого вопроса, Русь опознала себя лишь, когда в ней воссиял крест Господень и на Руси все тесно связано с христианством. Самое развитие русского государства шло под необычайно сильным влиянием православной Церкви, которая несла ему высшие идеалы жизни и ярко напоминала ему о необходимости служения Богу. Отсюда наши предки почерпали и столь нужную для них нравственно-духовную силу. Православная Церковь способствовала – самому собиранию русского государства и спасала его в трудные минуты, в которые иногда возникал вопрос и о самом его существовании.

Такие руководители общественного сознания, как А.С. Хомяков, И.С. Аксаков, Киреевский, Ф.М. Достоевский и друг., с многих сторон разбирали этот вопрос, и теперь нам особенно нужно помнить их соображения, вызванные горячей любовью к родине и преданностью православной Церкви. Кто может, например, сравниться с Достоевским в уменье понимать и истолковывать человеческую душу? А он в глубине русской народной души ясно видел присутствие христианского духа. Сама жизнь России представлялась Достоевскому связанной с судьбами православия, и только в связи с поддержанием православия может заключаться, по его выражению, выход наш в полноту истории. Эти важные для нас свидетельства вполне подтверждаются и И.С. Аксаковым, который называл православие духовно-органической силой русской народности. Если отнять у России эту силу, то у русского человека, по мнению Аксакова, окажется мало притягательных свойств и качеств, способных действовать на мир. Православие в его глазах представляет тот духовно-исторический элемент, под воздействием которого сложилась и образовалась сама русская народность.

А вот, наконец, голос, поэтому же поводу, идущий уже из западной Европы.

В шестидесятых годах прошлого столетия в Германии появилась небольшая книжка доктора и профессора философии и богословия Овербека, по исповеданию протестанта, с надписью на заглавии «Ех oriente lux» (с Востока свет). «Что именно безотрадно для нас, бедных германцев?», – замечает Овербек, – это то, что наше народное чувство пристегнуто к какому-то отвлеченному, безжизненному понятию: Германия. Мы охотно готовы допустить, что в России много недостатков, что она нуждается во многих преобразованиях, но она – с религией тесно связанное государство, и в этом ее превосходство. Государство чтит религию, религия чтит государство, и их интересы взаимно сливаются. Франция обладает сильным чувством национальности, но она зиждется не на религии, а на славе (gloiro). Англия обладает сильным чувством национальности, но и она зиждется не на религии, а на идее свободы. Россия же зиждется на вере, оттого и великой будет ее будущность».

И вот, несмотря на столь важное значение православной Церкви в России при наступлении эпохи коренных реформ интересы Церкви, к удивлению, оказались почти забыты и во всяком случай оттеснены на второй план. Желательный и симпатичный сам по себе закон 17 апреля 1905 года возник без участия православной Церкви и даже с полным игнорированием всего ее исторического положения. Манифест 17 октября 1905 г. и связанным с ним последующие узаконения о Государственной Думе и Государственном Совете, а также и новые основные законы, утвержденные 23 апреля 1906 г., как будто вовсе не знают, что в России есть православная Церковь, с которой до сих пор тесно было соединено само государство и положение которой определено именно основными законами. Правда, в главе I ст. 24 новых основных законов указано, что постановления т. 1 ч. 1. Св. Зак. изд. 1892 в ст. 40–46, касающиеся веры, сохраняют силу законов основных. Но ведь эти статьи находились в тесной связи с другими, теперь отмененными, и вырванные из этой связи, они требуют больших усилий и натяжек для согласования с новыми. По некоторым же вопросам церковного управления они возбуждают ряд таких недоумений, которые едва ли удастся устранить путем мирной работы в комиссиях и, может быть, придется разрешать самой жизни через возникновение каких-либо тяжелых конфликтов.

Наконец большинство даже из самого народа настолько захвачено теперь пробуждением интересов политических, что ему уже некогда серьезно подумать о Церкви и вспомнить, что при перестройке всех форм жизни положение Церкви требует особого внимания. Иначе можно будет пропустить важный исторический момент, который потом и не вернется. После выборов в Государственную Думу, многие избиравшие по спискам конституционно-демократическую партию на замечание некоторых, что избранные ими люди, кажется, отрицательно относятся к религии и более, чем равнодушны к интересам православной Церкви, откровенно объясняли: «Ох, о Церкви-то мы и забыли!».

Таким образом, рассмотрение важнейшего современного вопроса об установлении в России возможно правильных отношений православной Церкви и государства в зависимости от новых условий всецело пало на предсоборное Присутствие, и нам необходимо самим подготовить материал для издания нового основного закона, регулирующего взаимные отношения Церкви и государства.

В прошлый раз на заседании 1 отдела слышались предложения руководствоваться в этом вопросе лишь церковными интересами, а государственную точку зрения оставить в стороне. Но я думаю, что это сделает наши труды не целесообразными. Они не получат законченности. Слишком отделять в своих соображениях по вопросу об отношении Церкви и государства интересы государственные, значит пойти вопреки исторически сложившемуся сознанию русского народа. Кроме того, для урегулирования взаимных отношений необходима общая точка зрения, как у Церкви, так и государства, которую нам и должно ясно выдвинуть. Если же предоставить, обсуждение части вопроса исключительно государству, то оно может исходить из каких-либо других оснований, негодных для Церкви. Его заключение может оказаться не только не согласующимся с нашим, но и прямо быть против. Поэтому в своих соображениях нам следует иметь в виду и Церковь, и государство.

Прежде же, чем перейти к составлению проекта каких-либо соответствующих нашей цели узаконений, полезно установить руководящие принципы, вытекающие из природы Церкви и тех отношений к ней со стороны государства, которые возможны и уже обнаружили себя на протяжении истории.

Некоторые полагают, что сложный и запутанный вопрос об отношениях между Церковью и государством разрешается словами Спасителя, высказанными по поводу желания книжников услышать от Христа, позволительно ли им давать подать кесарю, или нет. На это, как известно, последовал ясный ответ Спасителя: отдавайте кесарево кесарю, Божие Богу (Лук.20:22–25). Правда, здесь идет речь о государстве, воплощением которого тогда являлся кесарь, и о Церкви, основанной для единения людей с Богом, но в этих словах вовсе не указывается на порядок и форму сложных взаимоотношений между Церковью и государством, обнаруживавшихся в истории, под влиянием многих причин, в самых разнообразных видах. Словами Спасителя прежде всего разграничивается природа церковного и государственного общения, что было очень необходимо для сознания человечества – и особенно тогдашнего. Перенесемся на минуту в то время, когда были произнесены эти имеющее мировое значение, слова. Слышавшие их жили на территории Римской империи и находились, конечно, под влиянием господствовавших тогда римских воззрений на государство, которое признавалось имеющим цель с самом себе и чем-то самым высшим для человека. Государственный закон являлся и высшим нравственным правилом для воли человека. Государство, можно сказать, обоготворялось, и сами боги должны были быть почитаемы прежде всего потому, что они боги государства. Обоготворение это, естественно, переходило и на воплощение государства – императора, соединявшего в себе абсолютную власть. По характерному выражению одного из императорских законов – Quidquid principi placuil, legis habet vigorem – все, что нравится императору, имеет силу закона. Христианство, указавшее людям их истинное назначение и соответствующий ему идеал жизни, не могло не отметить несоответствия подобного воззрения на государство с высшими задачами человеческой жизни, которые не должны быть поглощаемы государством и выделяются из его сферы. Словами Спасителя дань книжникам не обычный ответ, относящийся только к известному частному случаю, но ответ существенно христианский, устанавливают правильные отношения человека к Богу. Спаситель выделяет человеческую личность, с ее высшими потребностями, из абсолютной зависимости и власти государства и указывает для него необходимость помнить о другом начале, отличном от государственного, направляющем человека к Богу. Словами Христа воздавать кесарю кесарево, а Божие Богу – было положение достаточное основание, чтобы апостолы заявили впоследствии перед синедрионом, что несправедливо перед Богом слушать его более, нежели Бога (Деян. 6:10). Этими словами была дана твердая опора для перенесения страданий христианскими мучениками, которых государство старалось заставить по-прежнему признавать в нем верховное начало жизни. Наконец, ими Спаситель раз навсегда отметил особую природу основанной Им Церкви. Церковь, предназначенная охватить в религиозном общении целое человечество, все народы земли, с разными политическими воззрениями и государственными устройствами, по существу не должна быть смешиваема или сливаема с государством.

Таким образом, Христом указаны два жизненных общения для людей, Церковь и государство, каждое с особыми порядками и средствами для достижения своих целей. В признании обязанности платить подать, выполнявшейся на деле и Самим Спасителем, является признание нашей зависимости от государства, но только гражданской, а не безусловной, потому что относящееся к Богу уже прямо противопоставляется ей. Под влиянием этого и произошел коренной переворот в воззрениях народов. Христианство уяснило, что человеческая личность не раба государства, и последнее не имеет над нею безграничной власти. Сознание это, под разными формами, как например, декларации прав человека, с течением времени, благодаря христианству, вошло и в нашу современную культуру. Но осуществление своего учения Христос связал с Церковью, а не с государством, что и необходимо всегда иметь в виду при всяких церковно-государственных реформах. Самый же вопрос об отношениях Церкви и того или другого государства рассматриваемыми словами Спасителя не разрешается, да и не мог быть разрешаем, уже по одному тому, что государства слишком разнообразны и по своему устройству, и по составу их населения. Подробное определение взаимных отношений Церкви и государства предоставлено усмотрению каждого государства, в зависимости преимущественно от тех целей, которые оно намеренно преследовать. В первые века, например, установить для этого какие-либо общие формы, пригодные для всех времен, было невозможно. Церковь существовала против воли государства. Она была даже гонима, и, однако, цель ее достигалась; христианство распространялось и среди гонений. Но отсюда, конечно, еще нельзя вывести заключение, что Церковь для ее же блага должна быть гонима государством. Вообще вопрос об отношении Церкви и государства – один из самых сложных и трудных, подлежащий прежде всего лишь практическому разрешению, – в зависимости от многих обстоятельств церковной и государственной жизни и их исторических особенностей. Церковь всегда должна оставаться неизменною в своих целях и в нравственно-духовной связи с Церковью Апостольской. Государство же есть величина, изменяющаяся во многих отношениях. Ему прежде всего должно определить, насколько оно, как единое целое, желает воздавать Божие Богу и содействовать в этом составляющим его членам, и уже в зависимости от этого установить свои отношения к Церкви.

Церковь представляет из себя живое и самодействующее общество. Кроме истории ее первых веков, когда Церковь жила уже исключительно своею внутренней жизнью, это ясно выступает и в эпоху после Миланского эдикта и признания христианства римским государством. До нас дошли древние каноны, как законы, прежде всего исходящие от самой Церкви и стремившиеся нормировать ее жизнь в зависимости от ее собственных свойств и потребностей. Вот в этом то свидетельстве, что Церковь есть историческое явление особого рода, могущее управляться по своим принципам, – великое значение древних канонов, способствующее самостоятельности Церкви вообще.

В интересах уяснения занимающего нас вопроса полезно хотя несколько остановить внимание на том, как складывались отношения Церкви и государства в Византии, где Церковь впервые приобрела господствующее положение и где происходило самое образование древних канонов. Особенно важна для нас эпоха вселенских соборов, когда дела церковные выступали почти на первый план, а в соборах мы слышим голос Церкви и усматриваем выражение ее сознания. Мы не будем касаться здесь тех или иных теорий, придуманных в Византии, которые к тому же были не одинаковы и которыми руководствовались в зависимости от преследуемых целей. Кроме того такая теория, как, например, помазание – императоров, сообщающие им собой исключительно положение и в Церкви и чуть ли не какую-то особую степень священства, уж слишком далека от нашего современное церковное сознание, что бы на нас можно было опираться при обсуждении вопросов церковных преобразований. Посмотрим лучше, как сама действительная жизнь, выдвигая разные явления и потребности, заставляла думать и действовать императоров, иерархов и соборы, когда все они были одушевлены стремлением ко благу Церкви и желаниями служить ей по мере сил.

Но отношение к византийским императорам устанавливается многочисленными документами времен соборов присутствие в них ясного сознания, что состояние государства и все человеческое утверждается и поддерживается благочестием к Богу. Поэтому в качестве получивших царство по Божественному Примышлению императоры считали своею обязанностью прилагать величайшую заботливость о благочестии и благоповедении подданных, чтобы и истинная вера и государство сияли искреннею ревностью о высшем благе и полном благочестием¹⁵⁹. Арианские смуты, угрожавшие великим вредом для Церкви, затронули душу Константина Великого и не позволили ему, как представителю власти и народа, остаться равнодушным к делам Церкви. В своем послании из Никеи к епископам, не присутствовавшим на соборе, император в объяснение своей новой роли говорит: «Усмотрев из благополучного хода общественных дел, как велика сила Божественной благодати, я положил первым моим долгом заботиться о том, чтобы всеми блаженнейшими общинами вселенской Церкви соблюдалась единая вера, искренняя любовь и согласное служение Вседержителю Богу». Поэтому император собрал в Никею епископов и сам присутствовал на соборе, считая себя их сослужителем¹⁶⁰.

Осуждение Hеcтopия вызвало необходимость эдикта об его изгнании. Издание этого эдикта мотивировано тем, что, хотя императоры занимаются делами общественными, но не менее к ним относится и утверждение кафолической веры. Охранением веры они надеются служить благу общественному¹⁶¹. Свое участие по отношению к III Вселенскому собору императоры Феодосий и Валентиниан в их грамоте самому Собору основывали, между прочим, на том, что они много заботятся обо всем общеполезном, но преимущественно о том, что касается благочестия, ибо благочестие доставляет людям и прочие блага¹⁶².

По поводу этого так и припоминаются известные слова св. ап. Павла: «благочестие на все полезно, имея обетование жизни настоящей и будущей» (1Тимоф. 4:8), справедливость которых императоры, очевидно, познали на деле.

Подобные мысли о тесной связи блага государства с процветанием в нем веры в той или иной форме можно встретить у большинства византийских императоров, когда они хотели объяснить необходимость своего участия в делах церковных.

Особенно же ясно отношение императоров к делам церкви выражено, например, в Высочайшей грамоте епископу Кириллу в Александрию и епископам областных митрополии. «Состояние нашего государства, писали Феодосий и Валентиниан, зависит от образа богопочтения, и у них много общего и сродного; они поддерживают одно другое и каждое из них возрастает с успехами другого, так что истинное богопочтение светится правдивою деятельностью, а государство цветет, когда соединяет в себе то и другое. Посему поставленные Богом на царство, назначенные быть средоточием благо и благополучия подданных, мы всегда хранили союз их неразрывными, служа Промыслу и людям. Промыслу служим в преспиянии государства, а подданных, во всем, так сказать, принадлежа им, устрояем к благочестивой вере и в жизни приличной верующим. О том и другом стараемся, как должно, ибо невозможно, присваивая себе одно, не заботиться равно и о другом. Преимущественно пред прочим мы заботимся о том, чтобы состояние Церкви оставалось достойным Бога и приличным нашим временам, чтобы от единомыслия всех происходило спокойствие и от мира в церковных делах – невозмутимая тишина, чтобы богопочтение и богослужение было безукоризненно, чтобы находящиеся в клире и совершающие великое служение священства были свободны по жизни от всякого упрека с худой стороны¹⁶³.

Все это получило большее или меньшее выражение и в законодательстве Юстиниана I, но которому признается существование двух равноправных властей. В предисловии к VI новелле Юстиниан говорит, что священство и царство, происходя от одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни. Поэтому нет важнейшей заботы для государства, как благоустроение священства, которое со своей стороны служит им молитвою о них Богу. Юстиниан настаивает на необходимости взаимного согласия между церковью и государством. Когда и Церковь со всех сторон благоустроена, говорит он, и государственное управление держится твердо и путем закона направляет жизнь народа к истинному благу, то возникает хороший и благотворный союз Церкви и государства, столь вожделенный для человечества. Поэтому мы озабочиваемся и охранением православной веры, и благоустроением священства, чем надеемся получить великие блага от Бога и соблюсти твердый порядок в государстве. По закону, изданному Юстинианом в 530 году, церковные каноны должны иметь силу государственных законов. Вспомним затем новеллу императора Алексея Комнина 1107 года, где он прямо заявляет, что не считает возможным видеть, как церковный и христианский порядок жизни разрушается, а потому он предлагает иерархии подумать об этом и правильно исполнять свои обязанности.

При таких убеждениях императоров Церковь едва ли могла принципиально отвергнуть их участие в делах церковных, и весь вопрос мог сводиться лишь к тому, чтобы это участие не переходило известных пределов. И действительно, достойные великого уважения тогдашние иерархи и сами соборы смотрели на участие императоров, как на правильное, свойственное христианским государям. По свидетельству самых разнородных документов того времени, они признавали деятельность императоров полезной и даже необходимой в интересах Церкви, благодарили их за нее, а нередко и сами обращались к государям за помощью в делах церковных.

Так уже первый Вселенский Собор объявил, что Бог через императора водворил в сердцах верующих мир, и просил участия Константина Великого в делах Церкви для сохранения целости и нерушимости правильного учения о Боге¹⁶⁴.

Признавая все действия императоров Феодоия и Валентиниана достойными хвалы и показывающими великую ревность по благочестию, Ефесский Собор, между прочим, просил императоров совершенно уничтожить то, что сделано хитростью против святых епископов Кирилла и Мемнона и не имеет никакого основания в священных канонах¹⁶⁵ Императора Льва за его христолюбивую деятельность на пользу Церкви святой папа Лев Великий считает должным поставить в числе проповедников Христовых¹⁶⁶. Епископы области Геллеспонтской просили императора Льва поддержать достойный его правосудия порядок в епископском округе, чтобы преследуемые избавились от необходимости бежать, и приведенные в смятение снова были призваны к прежнему миру, и чтобы находящимся там церквам сообщено было единение. А епископы Пафлагонии умоляли императора воспротивиться желающим попусту созывать новые соборы, а им даровать, чтобы, живя в мире, исповедуя веру, они наслаждались невозмутимою тишиною и порядком¹⁶⁷.

Снятый папа Григорий II высказывает, что, когда все совершается мирно и с любовью, тогда христолюбивые императоры и благочестивые архиереи в своих совещаниях являются одной нераздельной силой¹⁶⁸.

Отцы Трулльского собора свидетельствовали перед императором Юстинианом, что Божественная премудрость поручила ему свою Церковь и научила его днем и ночью заботиться о ее законе к усовершению и назиданию подручных народов¹⁶⁹. Еще раньше Кароагенский собор объявил, что попечению государей предстоит оградить своею заботливостью воспитавшую их кафолическую церковь, чтобы мерзкие люди, не могущие совратить народа посредством убеждения, не возабладали над немощными членами его посредством устрашения¹⁷⁰.

В послании от лица VII Вселенского собора императоры Константин и Ирина приветствуются между прочим, как руководители всего их христианского народа, и утверждается, что Церквям находившимся в опасности, императоры подали руку помощи, утвердили в них здравое учение и укрепили единомыслие между разномыслящими¹⁷¹.

Второй Вселенский собор просил Феодия Великого утвердить его постановления, чтобы, – замечал собор, – «как ты почтил Церковь своим посланием, которым созвал нас, так ты же своим утверждением положил конец – и нашим совещаниям»¹⁷². Кроме того, император издал закон, по которому все епископы, отступающие от Цареградского Символа, лишались своих кафедр.

Вселенский Халкидонский собор, донося императорам Маркиану и Валентиниану об осуждении и отлучении Александрийского епископа Диоскора, просил, чтобы императоры и со своей стороны рассмотрели это дело и чистоту справедливого приговора, произнесенного собором, как бы перед лицом Божиим в уверенности, что императоры согласятся с собором. В донесении об этом же деле императрице Пульхерии собор объясняет: «Предположивши, что было нам угодно, мы представляем вашей власти, чтобы она осудила Диоскора за его заблуждение, а наш приговор одобрила, ибо, заботясь обо всем теле, мы отсекли гнилой член»¹⁷³.

Таким образом, императоры в просьбе самих соборов, обращавшихся к ним, конечно, в интересах Церкви, утверждали соборные постановления и способствовали проведению их в жизнь, удаляли с кафедр отлученных епископов и вообще являлись защитниками Церкви и умиротворителями церковных раздоров и беспорядков. Потому естественно императорам было усвоено название общего епистимонарха Церкви (κοινός τῶν έκκλησιῶν ἐπιστημονάρχης), т.е. верховного надзирателя и блюстителя, как всего духовенства, так и вообще всех порядков церковных. Указание св. апостола Павла (1Тим.2:2) молиться за Царя, как средоточение власти, чтобы проводить жизнь тихую и безмятежную, невидимому, иметъ отношение и к области церковной жизни.

Императоры не были лишь простыми исполнителями церковных постановлений и приговоров, как желают думать некоторые, но в качестве верховных блюстителей и надзирателей вносили значительный активный элемент в свою деятельность на пользу Церкви. Халкидонский собор, например, не только просил императоров просто утвердить и исполнить приговор собора над Диоскором, но и рассмотреть все дело со своей стороны.

Подобная роль императоров достаточно объясняется тем, что они в качестве живых членов православной Церкви, способных уже по одному своему положению приносить ей большую пользу, не могли оставаться равнодушными к ее делам. К этому должно было располагать их и сознание, что окружающее общество смотрит на них, как на субъектов всякого правообразования в государств, как на главу христианского народа и как на предназначенных быть «средоточением благочестия и благополучия подданных»¹⁷⁴.

Церковь Христова уже в силу своего основания для действования на земле не может не пользоваться для своих целей и земными средствами. Ведь даже и для самого распространения христианства нужны внешние средства, подобно тому как и вообще на земле всякое духовное воздействие и сообщение возможно лишь через то или иное внешнее представление духовного содержания сознанию людей. Вспомним, например, о необходимости печатания книг св. Писания, организации миссий, содержания духовенства, постройки и поддержания храмов, школ и т.п. На все это требуются деньги и часто немалые, которые были бы непосильны для отдельных лиц и даже целых обществ. Кроме того Церковь для лучшего осуществления своих задач нуждается в известных внешних порядках и их охранении и в установлении определенного положения в отношении к обществу и государству. И вот во всех подобных случаях православные императоры, как свидетельствует церковные истории, много послужили благу Церкви, вызываемые на это самой жизнью и наиболее глубокими потребностями государства. Каким образом православной иерархии самой удалось бы, например, удалять с кафедр епископов еретиков, не желавших этого, и прекратить производимое ими смятение и вражду? Каким образом ей пришлось бы приводить в исполнение церковные приговоры и добывать все нужные для Церкви средства? Между тем императоры уже в силу своего положения легко достигали этого и умиротворяли вредные церковные раздоры. Ведь если в области церковной жизни и допустимо принуждение, то оно во всяком случае может исходить лишь от светского начала, какое тогда всецело и воплощалось в императорах.

Таким образом в Византии церковный порядок старались поставить на ряду с публичным, осуществить нечто, напоминающее современную теорию христианского государства, но в действительности, как и всякое равновесие, это трудно достигалось. Церковный порядок обыкновенно являлся, как часть государственного. Византия слишком смешивала эти две разнородные области. Вспомним наприм., законы о воспрещении чтения еретических книг, лишении еретиков гражданских прав и т.д. Но равновесие между двумя порядками, по крайней мере, в теории нарушалось в Византии и в другую сторону. Возникали мысли о том, что церковный порядок выше государственного. В Энанагоге государство приравнивается организму, в котором есть душа – духовная власть и тело – светская. Отсюда уже недалеко было и до вывода, что духовная власть выше светской. Римский католицизм, как известно, и остановился на такой точке зрения. Государственный порядок он стал рассматривать, как составную часть церковного. Церковь обнаружила стремление выразиться во всемирном государстве. Вследсвие крайнего смещения этих двух порядков Католическая церковь впала в опасное искушение господствовать над людьми преимущественно внешним образом вместо того, чтобы добиваться внутреннего спободного расположения, как этого требует христианство. Наприм., к тем лицам, которые явно противились Церкви, еретикам, римский католицизм, смешавший два порядка жизни, стал прилагать точку зрения, заимствованную из области государства. Чем больше преступление, рассуждал он подобно государству, тем тяжелее должно быть внешнее наказание. Считая, например, Бога выше царя и отношение человека к Богу уподобляя отношению к царю, Католическая церковь пришла к выводу, что оскорбить Величество Божие есть преступление более тяжкое, чем Величество временное. Поэтому еретики подвергались самому высшему наказанию – смерти, и в допущении их казней особенно ярко обнаруживается все противоречие образа действий католицизма с задачами христианской Церкви. Католическая церковь совершенно упустила при этом из виду, что казненные ею еретики после смерти предстанут перед Богом не покаявшимися и таким образом сама Церковь оказывала бы именно большее уважение Божию Величеству, если бы еретик свободно переменил свои убеждения под ее влиянием или, по крайней мере, умер бы не по вине церкви.

С другой стороны протестантизм представляет ясный пример того, к чему может вести разрушение и отрицание церковного порядка и его исторического значения. Распространившаяся по многим странам Европы реформация представляет из себя по существу явление отрицательного характера, возникшее как протест против извращения Римов церковной идеи и многочисленных злоупотреблений пап. Поэтому, естественно, реформация носить на себе много одностороннего, свойственного вообще протесту. Под влиянием желания разорвать связь с существующим она вдалась в другую крайность. Вместо сохранения очищенной идеи объективного бытия Церкви, как сокровищницы христианской жизни с ее мировыми идеалами, поддерживающей в людях нравственно-духовное общение с Церковью Апостольской, протестантство перенесло критериям религиозной жизни в человеческую личность со всеми ее случайными и переменчивыми настроениями – и каждого отдельного человека лишило твердой нравственной опоры, которую он мог бы почерпать в сознании своего единения с Церковью. Всем этим протестантство разложило столь важную идею Церкви и подорвало в умах целых народов в значение Церкви, как явление исторического. Потеря же сознания объективности Церкви, независимой от переменчивых субъективных состояний людей, легко уже повела к поглощению ее столь сильным объективным общением, как государство, – и там, где реформация достигла своих целей, церковное начало не только внешне подчинилось, но даже и слилось с государственным. Такому положению дел стали немало способствовать и известные воззрения естественного права. Главы государств сделались и главами церквей по принципу: cujus regie, illius relgio. На этих основаниях в Европе и возникла, так называемая, территориальная система отношений Церкви и государства.

Католицизм и протестантство – два ярких примера, которые очень полезно иметь в виду, чтобы возможно правильнее регулировать взаимные отношения Церкви и государства. Но руководствоваться в положительном смысле по этому вопросу примерами Западной Европы нам нельзя. Западу все время приходилось иметь дело с церквами, отличными от православной, и устанавливать свои к ним отношение под влиянием особенностей тех церквей. Не следует забывать, что в Западной Европе все государства по отношению к вопросам церковным поставлены историей в совершенно иное положение, чем Россия. На Западе например, с мыслью о церкви сейчас же восстает из глубины веков претендующая на первенство в мире фигура римского первосвященника, окруженная мрачными воспоминаниями из деяний великой инквизиции. Около нее создались разные учения, выдаваемые за учение христианской Церкви и внушающие, что перед папой главы государств, императоры, короли и друг., должны рассматриваться не более, как луна перед солнцем, и самый свой светский меч они носят для того, чтобы располагать им по мановению папы. При таких условиях вполне естественно, что в Европе, еще от средних веков, должен был укорениться взгляд на Церковь, как на силу подобную государственной, но ей враждебную и склонную к обскурантизму, должно быть возникнуть и стремление тем или иным путем оградить себя от церковных притязаний.

С фактической потерей светской власти папы однако принципиально не отказались от нее и не изменили своим традициям. Во второй половине XIX столетия папа Пий IX издал известный Силлабус, подтверждающий власть папы над светскими государями и сопровождавшийся провозглашением папской непогрешимости. В представлении людей Западной Европы, как наприм., Анатоля Франс¹⁷⁵, Римская церковь и в настоящее время является, как предъявляющая права на всемирное господство, опираясь в этом на каноническое Евангелие, традиции Церкви первых веков, на дар Константина и различные, признанные священными, постановления. Они считают ее своего рода государством со светской властью, отличающейся от всякой другой тем, что последняя ставит определенные границы своему господству, тогда как церковь в этом отношении не знает никаких пределов. Иначе, говорят они, ей пришлось бы отказаться от своего происхождения, исказить свой характер, изменить и чуть ли не отрицать самое себя. Конечно, государству с римско-католической религией, для своего собственного самосохранения, приходится быть на стороже относительно Церкви и естественно даже возбуждать вопрос об ее отделении от государства и провозглашать известную формулу Кавура, относящую церковные дела к разряду частных.

Таким образом русскому человеку обсуждать вопросы о положении православной Церкви в России по учениям, выросшим на европейской почве, значит заставлять свои мысли не выходить из области истории римско-протестантского мира. В действительности мы все время оперировали бы с понятиями о церкви католическим или протестантским и решали бы вопрос по не имеющим отношения к России основаниям. Кроме того, здесь нельзя не заметить, что едва ли возможно в деле предстоящих преобразований руководствоваться и положением иностранных исповедований в России, как это сделано в «Вопросах о желательных преообразованиях в постановке у нас православной Церкви», представленных в 1905 году в Особое совещание при Комитете министров¹⁷⁶ и как под влиянием «Вопросов», предлагал в прошлый раз один из членов нашего отдела, профессор И.С. Бердников. Ведь, положение иностранных исповеданий в России было совершенно иное, чем Церкви православной. Известно, что еще правительство Феодора Ивановича по вопросу об учаcтии государства в развитии церковной жизни разных иностранных исповеданий в России, прямо заявило английскому послу Флейтчеру, что «Государю нашему до их веры и дела нет». Такое отношение русского государства к иноверцам в общем продолжалось всегда, и только по мере усложнения и расширения в России иностранной церковной жизни государство вынуждено было издавать узаконения для охранения порядка и спокойствия в инославных общинах, нисколько не заботясь однако о их внутренней силе и росте¹⁷⁷. Неужели же должно желать установления подобных отношений русского государства и к православной Церкви?

Для возможно лучшего и соответствующего интересам Церкви и государства решения занимающего нас важного вопроса, кроме ясного представления существа и задач православной Церкви, нам необходимо отдать себе отчет, в данном отношении, и в своем прошлом. Ведь, что такое государство? Каких бы теорий о нем ни держаться, должно признать, что в социальной природе государства лежит идея коллективности и единства. Государство представляет из себя своего рода целостность, длящийся, единый, обширный союз людей. А если это так, то это единство, тесно связанное, очевидно, с историческими особенностями народа, должно в той или иной форме выражаться и в его законодательстве, и государственных учреждениях, если они хотят отвечать нуждам народа и способствовать его дальнейшему развитию. Каждое государство имеет свой индивидуальный исторический сложившийся характер. Законы и учреждения не могут быть создаваемы по произволу законодателя. Они не могут не считаться с историческими особенностями народа и одинаково быть пригодными для применения у всех народов. Оказавшая большое влияние в науке права, так называемая, историческая школа юристов вполне разъяснила, что право есть явление, тесно связанное с народным духом, с особенностями и характером народа.

Все это особенно нужно иметь в виду в вопросах, касающихся Церкви. Они затрагивают гораздо более глубокие потребности человеческой природы, чем, например, вопросы аграрный, военный и т.п. При разрешении церковных вопросов – возможно ясное сознание прошлого и поддержание с ним нравственно-духовной связи является еще настоятельнее.

Итак, перенесемся на некоторое время в область нашей истории. Теперь более, чем когда-либо, необходимо помнить, какое значение принадлежало церковному началу в жизни русского народа и каковы были отношения к нему со стороны государства.

Византия в течение целого ряда веков сумела сохранить христианскую Церковь в ее нравственно-духовной связи с Церковью Апостольской. Благодаря богатству своего языка и способности к тонкому философскому мышлению она сумела сообщить основным христианским идеям твердую форму, вполне пригодную для передачи их и в века последующие. Этим Византия выполнила в интересах христианства возможную для нее историческую задачу. В других же отношениях она едва ли могла более послужить христианству. За исключением монашеских общин и некоторых других, христианство в Византии не перешло в начало народное, не сделалось достаточно бытовым, а оставалось скорее лишь началом государственным, что далеко не одно и тоже в отношении к вопросу о жизненности в данной стране христиаства. Кроме того, и саму попытку Византии сделаться государством христианским нужно считать не удавшейся. В самом византийском государстве стали наконец все более и более обнаруживаться тревожные признаки иссякновения в нем духовных сил, и уже не далеко было время его окончательного распадения.

Для более удобного сохранения в тогдашнем человечестве православие требовало соединения c началом народным и должно было перейти в другую страну, каковой и оказалась наша Россия. Что же привлекло его к нашим предкам, и чему обязаны они и мы своим счастливым жребием? По-видимому, прежде всего, судя обыкновенно, отрицательным свойствам славян, сравнительно со многими народами. Сама религия славян находилась на степени слабого развития и была мало разработана и теоретически, и практически, так что легко могла уступить место другой. Вообще у славян не оказывалось многих препятствий, которые, как у некоторых народов, могли бы мешать принятию христианства в форме православия, т.е. в непосредственно-нравственной связи с Церковью Апостольской. Кроме того замкнутость их жизни и оторванность от более цивилизованных народов являлись некоторыми гарантиями, что христианство у славян успеет достаточно укрепиться в этой форме, прежде чем оно может быть подвергнуто каким-либо искажающим его влиянием.

Народ, мало развитой умственно и почти неспособный к усвоению истинны путем логического мышления, каким рисуются нам тогдашние славяне, естественно должен был воспринять христианство прежде всего с его обрядовой и более житейской стороны, и внесение в него христианских форм жизни явилось очень подходящим средством для сохранения в народе и самого христианского духа. И действительно, при распространении в Росси христианства впереди шел обряд. Он постепенно заменял прежние порядки жизни и создавал новую обстановку, которая и привлекала внимание народа христианству. Мало-помалу образовался целый быт с христианскими формами. С ним наши предки все более сживались и привязывались к нему всею душой. Церковное начало слилось наконец с началом бытовым. С течением времени, как это можно наблюдать еще и теперь, понятие русского сделалось равно значущим с понятием православного и, например, самый счет времени стал происходить по дням наиболее важных христианских праздников.

В образовании у нас христианского быта не малая роль, как известно, принадлежала уставу, принесенному из восточных монастырей, а в монастырях формы жизни имеют важное значение и тесно соединены с самым осуществлением высших задач жизни. Но возникновение монастырей в России христианский идеал особенно ярко стал светить из монастырей, и они в глазах народа сделались его хранилищем. Тогдашнее близкое соприкосновение русских монастырей с общественною жизнью, их воспитательное и просветительное воздейсвие на народные массы, без сомнения, должны были еще более способствовать поддержанию в России христианского быта и сознанию его важного значения. Очень характерным указнием в этом отношении может служить приравнивание в книге Кормчей дисциплинарных церковных правил к истинам евангельским. Таким образом русский человек оказался окруженным церковными порядками жизни, которые постоянно должны были наводить его на мысли о Боге, напоминать ему о христианстве и т.п., и в приверженности русского человека к обряду действительно нередко проглядывала живая вера и искреннее чувство, хотя, быть может, и невсегда достаточно сознательные и вполне правильные. С установившимися внешними условиями церковной жизни русский человек наконец настолько свыкся, что во всяком уклонении от них стал видеть отступление и от христианства. Подобное отношение между православным и русским народом так и напрашивается на сравнение с древним израилем, еврейским народом, который предназначен был сохранить истинную религию и Божественные обетования всему роду человеческому, и для достижения этого весь строй жизни израильского народа со всем его обрядовым законом был организован и рассчитан на возможно частое напоминание о Боге и его обетованиях. Самая религиозная идея, сохраняемая израилем, слилась у него с идеей народной. Нечто подобное мы видим и в русском народе.

Все это, конечно, не могло не отразиться и на отношениях в древней Руси Церкви и государства. Некоторые склонны говорить, что Церковь тогда преобладала над государством, но я полагаю, что это выражение не точно и едва ли может достаточно характеризовать их действительное отношение. У нас была скорее своего рода теократия. Церковь выступала в России на первый план не внешним господством, а своею нравственно-духовною силой, как сокровищница высшей жизни, которая должа быть проводима в государстве. Вспомним, что глава духовенства – митрополит назначался России Константинопольским патриархом, и занимал очень самостоятельное положение относительно князей. У митрополитов замечается ясное сознание своего особого положения, как представителей высшего религиозного начала, стоящего над государственным и обличающего человеческую неправду. Митрополиты, например, были убеждены, что приставлены к Русской земле для удержания князей от кровопролития. Духовенство, согласно с тогдашним порядком вещей, считало себя в праве поучать князей и давать им советы и указания в делах управления, суда и даже военных и требовало от них послушания под угрозой лишиться спасения¹⁷⁸. В некоторых случаях высшее духовенство являлось в качестве судей между князьями, при чем весь этот суд основывался исключительно на авторитете духовенства и его праве взять и решить в сей жизни и в будущей, и князья считали в порядке вещей ему подвергаться.

Таким образом для русского человека было ясно – и в своей обыденной жизни он постоянно встречал напоминание, что над государственным есть высшее начало – христианское, которое и должно служить мерилом и освящением государственному. Россия представлялась тогда, по характерному выражению одной из грамот Константинопольского патриарха, большим «священным христианским общежитием»¹⁷⁹, где, естественно, духовенство должно было иметь важное значение. По убеждению наших предков, оно напр., не должно было молчать при неправильном образе действий князя, но усовещивать его, как в его собственном интересе, так и в интересе всей земли, потому что грехи князя падают на весь народ. В русском человеке того времени было очень живо сознание принадлежности его к «священному христискому общежитию», руководствующемуся прежде всего уставами и правилами православной Церкви, и в этом он находил для себя нравственную опору против всех невзгод и покушений. В ясной для него объективности Церкви заключалось уже и убеждение в правильности его веры. Русский человек, если можно так выразиться, был умен общим церковным умом. Во всяком же случае необходимо признать, что в древности на Руси очень сильно влияло религиозное начало, стоявшее в ее глазах выше государственного и сообщавшее ему свое освящение и смысл существования. В священном христианском общежитии, каким казалась тогда русская земля, начало церковное слилось с бытовым и народным, и вместе находилось в органической связи с государственным, однако возвышаясь над ним.

При таких условиях происходило и образование Московского государства. Но здесь с течением времени начался уже процесс обособления этих начал. По-видимому, усиление центральной власти Московского царя и стало способствовать пыделению начала государственного и даже противопостановлению его началу церковному, как, например, при возбуждении вопроса о церковных имуществах. Из священного христианского общежития очень резко стала выступать личность Московского Царя, которая этим нарушила прежний ход его жизни. Однако обособленно между началами церковным и государственным было больше внешнего характера без разрыва между ними нравственно-духовной связи. Цари Московские считали своею обязанностью служить Богу и приводить народ к Его познанию. Нельзя однако не заметить, что при развитии государства и усилении в нем централизации подобное обособление начала, церковного и государственного было полезно. Иначе в сознании русского народа легко могли бы смешаться задачи церковные и государственные, что, как показывает исторический опыт, особенно вредно для интереса самой же Церкви.

Возникновение разъединения начал государстненного и церковного составило, по-видимому, один из скрытых поводов и к учреждению патриаршества, а затем и к образованию особенно характерного в этом отношении явления – установлению в России двоевластия.

Царь и патриарх оба назывались и действительно сделались великими государями. Патриарх Никон в предисловии к изданному при нем в 1665 году служебнику царя и патриарха прямо именует «богоизбранной или благочестивой и богомудрой двоицей». Народное начало, при обнаружении стремления к обособлению со стороны церковного и государственного, стало сознавать себя как бы под двойным воздействием. Одно из них воплощалось естественно в царя, а другому оставалось сосредоточиться в равном ему патриархе, как это и соответствовало столь ценимым тогда у нас византийским воззрениям. С учpeждeниeм патриаршества, если и не удалось соединить оба эти начала, то, по крайней мере, удалось поставить их равноправно. В этом факте между прочим уже ясно выразилось, что православная идея в России слишком приурочивается к ее внешнему быту, что из-за внешнего pyccкие делаются склонны просмотреть более важное – внутреннее. Но, если в одном государстве окажутся два начала равные между собой, то, как справедливо указывали царю Алексею Михайловичу четыре православных патриарха при разъяснении ими вопросов о царе и патриархе, возможны только вражда и беспорядок¹⁸⁰.

Между двумя обособившимися началами вскоре возник спор за первенство. Церковное начало в лице Никона, пользуясь своею связью с бытовым, пыталось подчинить себе государственное. Главе духовенства, получившему высшее церковное звание, в таком обширном христианском общежитии, как Россия, при тесном соединении в ней церковного начала с народным, естественно, было сделаться как бы вторым государем, а отсюда оставался уже один шаг и до требования преимущества над государем светским. С этой целью начали уже и у нас пускать в обращение известные римско-католические сравнения, например, духовной власти с солнцем, а светской с луной. Высшая иерархия в лице патриарха Никона потянулась даже и за приманкою земной власти. Никон, по справедливому разъяснению многих историков, вовсе не может быть рассматриваем как явление случайное, а представляет плод всей нашей древности. Таким образом ясно выступала возможность, что и самосознание духовной власти может далеко уклониться от ее пастырского идеала, а все это еще более увеличивало опасность затемнения в русском народе самой православной идеи.

И вот в России появляется энергичный Петр Великий, который в церковном быту народа и во взглядах духовенства стал встречать припятствие для осуществления своих государственных планов. На долю Петра Великого несомненно выпала обязанность поставить церковное начало на подобающее ему место. Не будучи способен к этому, да и не находя для этого достаточно почвы в тогдашнем положении дел, Петр только подчинил церковное начало государственному.

Движимый желанием исправить и «чин церковный», Петр произвел реформу в интересах государственных и уничтожил патриаршество, созданное его предшественниками по стремлению возвеличить церковь и государство усилением блеска церковного начала. При рассмотрении церковной реформы Петра обыкновенно к нему относится несправедливо, вменяя ему все последующие недостатки и чуть ли даже не упрекая его за то, что 200 лет Русская Церковь жила по его реформе. Но Петр вовсе не имел в виду произвести реформу на все времена и вовсе не наложил на своих преемников клятв поддерживать ее во что бы то ни стало. Между тем, в свое время реформа Петра достаточно оправдывалась тогдашними обстоятельствами и, можно сказать, прямо была полезна в интересах более удобного сохранения Русской Церкви в нравственно-духовном единении с Церковью Апостольской. Если бы иерархии была предоставлена возможность следовать примеру Никона, а церковному быту обратиться не только в народный, но и государственный, то это, особенно при усилении сношений с Европой, могло бы повести к реформации в недрах самой Церкви, или же сильно помрачить в России христианскую идею. Своего рода реформация в Русской Церкви и произошла, но к счастию извне, от постороннего для Церкви начала государственного, которое на время, внешним образом, и подчинило себе церковное начало. Со времени Петра Великого государственная жизнь России значительно усложнилась и обнаружила в себе много новых явлений и потребностей. К России все более и более стало присоединяться новых земель с населением иных христианских религий. По ходу вещей становилось все яснее, что государство имеет цели, особые от церковных. Императрица Екатерина II, например, по одному вопросу, возникшему из отношений разных религий друг к другу в России, должна была открыто объявить, что «как Всевышний Бог на земле терпит все веры, языки и исповедания, то и Ее Величество из тех же правил, сходствуя Его святой воле, в сем поступать изволит, желая только, чтобы между ее подданными всегда любовь и согласие царствовали»¹⁸¹. В известном смысле в состав государственного порядка вошел уже не только православный церковный порядок, но и других религий. Довольно характерно это выразилось, например, в 1817 году в учреждении Министерства Духовных Дел и Народного Просвещения. Дела православной Церкви одинаково с делами других христианских и далее нехристианских религий были предоставлены ведение одного Духовного Департамента нового министерства, образуя в нем лишь Первое отделение¹⁸². На основании всего этого подчинение православной церкви государству временами не могло не ощущаться очень тяжело.

Оканчивающийся период жизни Русской Церкви в ее отношении к государству следует назвать эпохой ее «вавилонского плeнeния», постигшего ее для пресечения развития неправильного течения церковной жизни и возможности для иерархии воспользоваться им с целью своего земного возвышения. Подобно тому, как евреи в вавилонском плену очистили свои религиозные идеи, так и в русском церковном обществе в синодальный период замечается преимущественно по контрасту с существующим, выяснение истинной идеи Православия и яркое обнаружение православного церковного самосознания.

Самая серьезная и глубокая работа над обличением неправды существующая и очищением церковного самосознания происходила в самом теле Церкви – в русском народе. В большинстве она выражалась, конечно, скорее в форме пассивной и отрицательной, но за то у многих из лучших представителей народа она достигала величайшей силы и через них глубоко влияла на все церковное сознание. Вспомним о лицах, которых принято называть славянофилами, о Киреевском, А.С. Хомяков, Ю.О. Самарин, И.С. Аксаков, Ф.М. Достоевский и др. – вот чьи голоса, несмотря на нерасположение светских и духовных властей и на цензурные оковы, лежавшие на религиозной мысли русского народа, громко раздавались в период пленения Церкви государственным началом. Голоса эти мешали общественному сознанию мириться с существующим положением Православной Церкви, отделяли в нем постороние и вредные элементы, выясняли самую идею Православия и пробуждали в членах Русской Церкви жажду иного строя. 40 лет тому назад А.С. Хомяков, вооруженный сильной философской и религиозной мыслью, твердо и ясно говорил русскому обществу, что нам нужно понять Церковь вне государственной формы. Проникновение Церкви государственным началом есть смерть для Церкви. Если оно уже есть в Церкви, то необходимо ее внутреннее самоочищение, а если она этого не сделает, то дух Христов ее оставит, и она обратится в обыкновенное человеческое общество. А.С. Хомякову красноречиво и убежденно вторил Аксаков, особенно отстаивая необходимость нравственной свободы в области веры. Безусловная божественная истина, поучал он, не может смешиваться с условной правдой государственной, и она не должна быть низведена на степень казенного интереса и заклеймена штемпелем казенности. «Всякое внешнее полицейское преследование не только чуждо духу Церкви по своему принципу, но и положительно вредно, потому что обличает в преследующих робость и безверие, которые дают смелость злу и заражают безверием преследуемых». Или вот, например, сильное обличительное напоминание Ю.Ф. Самарина: «Вера по существу своему не сговорчива, и в сделки с нею входить нельзя. Нельзя признавать ее условно, в той мере, в какой она нужна для наших целей, хотя бы и законных»... «Вера не палка, и в руках того, кто держит ее, как палку, чтоб защищать себя и пугать других, она разбивается в щепы. Bеpa служит только тому, кто искренно верить, а кто верит, тот уважает ее, тот не может смотреть на нее как на средство. Требование от веры какой бы то ни было полицейской службы есть ничто иное, как своего рода проповедь неверия, может быть опаснейшая из всех по ее общепонятности»...

Правда, на протяжении двух веков государство нередко злоупотребляло своим положением в отношениях к православной Церкви, обращало духовенство в своих чиновников и через, церковные порядки преследовало иногда свои собственные цели. Но вместе с этим в государстве все время все-таки обнаруживалась живость исторического взгляда, что православная Церковь есть высшая просветительница народа, сосредоточение его нравственно-духовной связи и нравственная опора самого государства, и что государство готово оказывать самые попечительные заботы и ради собственного блага Церкви. Император Александр I, наприм., при котором и возникло Министерство Духовных дел, выражался о православной Церкви, как «о твердом и непоколебимом камне», на котором почивает тишина и благоденствие народа¹⁸³.

Поэтому в настоящее время вопрос об отношениях Церкви и государства в России может сводиться лишь к более правильной их постановке. Предстоящие церковные преобразования должны иметь в виду, чтобы из области Церкви были удалены постороние для нее цели, чтобы Церковь могла выступать перед сознанием народа во всем ее духовном величии и возможно лучше указывать ему истинный путь человеческой жизни.

Нельзя здесь не отметить, что теперь можно встретить не мало людей, склонных, – кто под влиянием религиозного индиферетизма, кто вследствие затемнения в сознании идеи Церкви, кто по чувству контраста с только что пережитыми ненормальностями, – желать при изменении всего строя отделения в России Церкви и государства. Но ведь через факт такого отделения произошел бы самый глубокий разрыв со всей нашей историей. Это значило бы уже совершать не преобразования в государстве, а прямо создавать новое русское государство, по собственным измышлениям. Кроме того, подобное отделение, вероятно, с низведением православной Церкви на степень обществ частных, было бы прямо жестоко но отношению к массе русского народа, составляющего основу и преобладающее число в России. Оно скоро оказалось бы гибельным для нравственно-религиозной жизни большинства русских людей. В Церкви члены ее, как известно, находятся на разнообразных ступенях духовного развития. Есть трости колеблемые ветром, и не мало подобных льну курящемуся. И вот, если вместо государства все попечение о Церкви перейдет к частным людям, им самим придется, например, нести бремя содержания Церкви и т.п., то у многих из них не хватит на это ни духовных, ни мaтeриальных сил. Они легко могут совсем уйти от Церкви, а Церковь лишенная разных средств, которыми ей нужно пользоваться по условиям земного существования, должна будет значительно сократить свою духовную деятельность, важную и для самого государства. В ответ на эти опасения некоторые говорят: что же из этого? – по крайней мере, Церковь так сказать, очистится, и в ней останутся лишь крепкие духом и вполне преданные ей члены. Но подобные рассуждения едва ли согласны вполне с христианским духом. Не нужно забывать, что по примеру Христа Спасителя нам не должно сокрушать трости надломленной и гасить льна курящагося (Мф.12:20). Кроме того, по ясному указанию Спасителя, вся пшеница и даже плевелы должны расти вместе до конца и только сам Господин жатвы будет производить отбор. Вообще разве возможно дело православной Церкви в России отнести к разряду частых, безраличных для государства? Ведь православною Церковью поддерживались и только ею и могут быть поддерживаемы в народе высшие идеалы жизни, а без этого и само государство может потерять многое и даже вовсе погибнуть.

Земное государство, по христианскому пониманию, не заключает цели в самом себе, а должно быть рассмариваемо лишь как средство и временной порядок. Только в связи с Церковью, как сокровищницей христианской жизни и ее мировых идеалов, государство вступает в высший жизненный порядок, и от нее может получать прочное духовно-нравственное содержание. Без отношения же к Церкви – цель государства становится неопределенной, и все высшее для человека легко снова сосредоточивается в государстве. Оно опять начинает выступать как верховный судья над целями человеческой жизни, а иногда прямо как Молох, требующий многочисленных жертв в виде человеческих личностей, из которых иные, подавленные верою в кажущиеся им безусловными государственные цели, сами охотно отдают ему себя на заклание. Мы возвращаемся, может быть, лишь под другими формами, к мрачным воззрениям времен Римской империи, раз навсегда отвергнутым Спасителем в Его указании: воздавать кесарю – кесарево, а Божие – Богу. Во всеобщей истории мы можем найти не мало свидетельств, что участь государств во многом зависит от того, какой закон признается его членами за высший. Падение идеалов жизни и нравственное развращение народов влекло за собой и падение государств...

До сих пор, но отношению к России можно было сказать словами А.С. Хомякова, что ей всегда была чужда идея какой бы то ни было отвлеченной правды, не истекающей из правды христианской.

Насколько мы можем проникнуть в нашу истории, мы ясно видим проходящее через нее красною нитью сознание народа, что в христианстве заключается залог блага общественного и государственного. При таких условиях разве возможно допустить, чтобы православие в России было признано делом частным, не касающимся государства, и благо государства могло бы требовать отделение от него Церкви, на подобие того, как это только что сделано, например, во Франции. Напротив, русское государство, если оно не желает разорвать свою связь с прошлым, должно исходить из того, что дело православной Церкви есть дело общественное, способное поддерживать в государстве высшую человеческую жизнь. Церковь является тою силою, которая необходима для сохранения государственного организма от окончательной порчи. Только близорукость взгляда или прямая вражда может не видеть, что христнство именно и представляет из себя высшее общественное начало. Ведь само общество прежде всего зависит от того внутроннего отношения, которое мы обнаруживаем к другим людям. А эти внутренние отношение ничто не может поставить столь высоко и прочно, как именно христианство.

Вот как рассуждает об отношении Церкви и государства представитель науки церковного права епископ Далматинский Никодим Милош: «Отношения эти не могут быть иными, как тесною связью между государством и Церковью, т.е. взаимною поддержкою и взаимным дополнением в том, чего то или другое из этих учреждений по своим свойствам не имеет в себе и чем не может располагать для достижения одной общей цели, временного и вечного блага человека. Эта связь между Церковью и государством точно нормирована, как правом, так и церковною практикой древнего времени; и она всегда приносила благо человечеству, когда церковная и государственная власть строго держалась своих границ и когда они в видах достижения общей цели совместно развивали свою деятельность». Если и не всегда было так, то потому именно, поясняет автор, что носители власти церковной и государственной не всегда были проникнуты чистою идеею высокого призвания Церкви в мире¹⁸⁴.

Сказанное до сих пор, по-видимому, может быть, в известном отношении формулировано приблизительно так. Православная Церковь в России составляет нравственно-духовную силу народа, необходимую для самого существования русского государства. Вследствие различия природы общений церковного и государственного Церковь должна пользоваться самостоятельностью в жизни и развитие по своим принципам и законам. Государство же должно считать своею первою обязанностью, связывающею его со всей прошлой историей, оказывать Церкви свои попечительные заботы и предоставлять ей все нужные и соответствующие ее назначению средства и способы к выполнению ею своих вечных задач, отнюдь не обращая Церковь в орудие каких-либо политических целей.

Поэтому должна быть отменена 43 ст., т. I, ч. I, свода зак. 1892 года гласящая: «В управлении церковном самодержавная власть действует посредством Святейшего Правительствующего Синода, ею учрежденная». Статья эта вызывает много недоумений и затемняет принцип церковного управления. Церковное управление не должно исходить от государства или смешиваться с государственным. Оно приближается к типу самоуправлений и в нем прежде всего должна обнаруживать свое действие сама Церковь на основании своих собственных начал. Вопрос может идти лишь об участии государства в церковно управлении, поскольку оно пользуется земными условиями и средствами.

Верховная власть в России в настоящее время сделалась сложной. Кроме Государя Императора она выражается частью в Государственной Думе, частью в Государственном Совете. Согласно 7-й ст. основных законов, утвержденных 23 апреля 1906 года, «Государь Император осуществляет законодательную власть в единении с Государственным Советом и Государственной Думой». Но оба эти высшие учреждения вне вероисповедного характера. В них одинаково могут участвовать и лица иностранных исповеданий, и не христиане, и люди индифферентные к делу религии, и даже открыто ни во что не верующие. Предоставить заботы о благе православной Церкви в России на усмотрение таких людей было бы по меньшей мере странно. Кроме того такие лица, как, например, верные католики или преданные своей религии нехристиане, конечно, не будут питать хороших чувств к православию, именем которого при отношениях к ним нередко прямо злоупотребляли. Что же касается людей индифферентных или отрицающих религию, то по отношению к ним не мешает вспомнить едва ли не вполне верное замечание одного из европейских ученых, что индифферентизм может быть самой опасной формой враждебности к религии.

Чтобы выйти из такого крайне затруднительного положения, казалось бы, можно рассуждать следующим образом: Согласно 41-й ст. основных законов, т. I, ч. I, издания 1892 года, оставшейся в силе: «Император, престолом Всероссийским обладающий, не может исповедывать никакой иной веры, кроме православной». По другим статьям того же свода, верховная власть сосредоточивалась тогда в одном лице Государя. Поэтому из сопоставления разных статей ясно, что верховная власть в России должна быть непременно православной. Насколько важно это условие, хорошо видно, из разных узаконений, послуживших основанием к составлению рассматриваемой статьи свода законов. Еще в манифестах Петра II от 7 мая 1727 года и Елизаветы Петровны от 28 ноября 1741 года прямо сказано, что никто никогда Российским престолом владеть не может кто не греческого закона или кто уже другую корону имеет¹⁸⁵.

В акт же о престонаследия Императора Павла I на случай, если бы права на русский престол дошли до такого лица, которое царствует на другом престоле и не принадлежит к православному исповеданию, постановлено, что лицо это вместе со своими наследниками должно отречься от другой веры и престола и сделаться православным. При неисполнении этого наследование престола переходит к следующему по порядку лицу¹⁸⁶.

Если же таким образом Дума и Совет не являются православными и 41 ст. не отменена, то дела, касающиеся православной Церкви, можно считать не подлежащими ведению Думы и Совета. На подобные соображения, намеки на которые мне часто приходилось слышать, едва ли будут правильны. Не справедливо ли будет, согласно новому государственному строю, признать, что участие Государственного Совета и Государственной Думы в делах, касающихся православной Церкви, должно происходить вместе с каким-либо новым высшим учреждением, являющимся представителем интересов православной Церкви и в достаточной степени гарантирующим их соблюдение. Таким учреждением по проекту нашего 1-го отдела должен быть периодический собор русской Церкви, на котором участвуют клирики и миряне, и отчасти Святейший Синод. Поэтому все законы, касающиеся Церкви и исходящие от Государственных Думы или Совета, должны быть вносимы ими на обсуждение ближайшего периодического собора, или лишь в случай крайней спешности в Святейший Синод, где они и рассматриваются. Если же закон слишком важен для интересов Церкви, то Святейший Синод обязан созвать немедленно собор всей Церкви. Дальнейшее течение законы по делам церковным могут иметь место лишь после приняла их собором и в некоторых случаях Синодом. Таким образом следует установить, что для законодательства по делам церковным в Думе и Совете требуется согласие или одобрение Собора русской Церкви. Такой порядок, вполне вытекающий из особого положения православной Церкви в России и ясной необходимости участия в ее делах лишь лиц, к ней принадлежащих, не будет противоречит и конституционным порядкам, встречающимся в Европе.

В такой стране, как Швеция, где в общем можно признать существование территориальной системы отношения церкви и государства, законом ее конституционного устройства, известного под названием «Формы правления», установлено, что для изменения и отмены церковных законов Риксдагом, кроме согласия короля, необходимо еще и согласие Генерального Синода, т.е. учреждения церковного характера.

Если мы не предполагаем разорвать особую историческую связь русского государства с православной Церковью, то нельзя и говорить об устранении из управления ее участия и надзора со стороны государства. Таким органом должен остаться Обер-Прокурор с определенными правами. Необходимость этой должности вызывается и сохранением в основных законах 42-й ст. т. I ч. I изд. 1892 г., по которой Император есть защитник Церкви и блюститель всякого в ней благочиния. Статья эта по существу соответствует историческому положению православной Церкви в России и может требовать лишь некоторого изменения в редакции и исправления кое-каких не совсем удачных выражений. Но Императору самому нет возможности близко входить во все церковное управление, отличающееся в России особенной сложностью и широтой, а необходимо иметь доверенное и уполномоченное от него лицо. Этим лицом и может быть Обер-Прокурор, который, однако, не только в интересах Церкви, но и самого государства, не должен входить в состав правительственного кабинета и зависит от его перемен. Как участник, особой отрасли управления, отличающейся от всех других, Обер-Прокурор должен быть поставлен в непосредственную с ней связь, а не через кабинет, который может находиться в зависимости от причин, совершенно посторонних для дел церковных. При новом церковном строе, когда в русской Церкви предполагается первый епископ, да еще, может быть, со званием патриарха, который будет иметь право непосредственных сношений с Государем, опасаться возвращения Обер-Прокурору прежнего значения нет оснований, как однако думают некоторые. Значению этому много способствовало учреждение в 1817 году Министерства Духовных Дел и как наследие его обращение Обер-Прокурора в главноуправляющего Ведомством, когда ему было указано в качестве представителя Ведомства участвовать в Государственном Совете. При новых же условиях Обер-Прокурор уже не явится Главноуправляющим Духовным Ведомством. Не следует кроме того забывать, что сохранение в церковном управлении должности Обер-Прокурора в качестве представителя государства необходимо во избежание передачи по примеру европейских конституционных стран дел церковных Министерству Духовных Дел или Исповеданий, образование которого очень возможно теперь в России. Распространение власти подобного Министерства на деле касающиеся Православной Церкви, сразу приравняло бы ее ко всем другим исповеданиям и, без сомнения, повторяло бы все те неудобства, которые она испытала в царствование Александра I при Министерстве Духовных Дел с 1817 по 1824 года.

Указывая ранее на необходимость введения на известных условиях в высшее церковное управление и его постоянный орган Св. Синод мирян, я основываю ее, кроме прежде сказанного, и на требованиях самого нового государственного строя. При активном участии в церковном управлении светские члены могли бы близко войти в круг его интересов и ясно понимать его задачи. Поэтому они могли бы явиться самыми подходящими представителями интересов Православной Церкви в новых законодательных учреждениях – Государственной Думе и Государственном Совете. Как избранники всего русского церковного общества на предполагаемых периодических соборах, они очень соответствовали бы самому типу новых государственных учреждений. Исполнять же подобную роль, вызываемую потребностями времени, самому первому епискому или каким-либо другим епископам не возможно, да и едва ли сами они решатся принять ее на себя. Если же миряне в высшее церковное управление допущены не будут, то на Обер-Прокурора и его Товарища придется возложить новые сложные обязанности по защите церковных интересов в Государственной Думе и Государственном Совете.

Многие, по-видимому, больше по недоразумению или же по чувству контраста с прежними порядками, стремятся чуть ли вовсе не уничтожить должность Обер-Прокурора и изгладить всякое о ней напоминание, как это видно, например, из отзывов eпapxиaльныx преосвященных по вопросам реформы. Вместо Обер-Прокурора они предлагают по примеру Константинопольского патриарха ограничиться учреждением при первом епископе или Синоде должности особого патриаршего чиновника, при чем некоторые требуют еще, чтобы он непременно был из духовных лиц. Но ведь это значит совершенно не считаться ни с положением Православной Церкви в России, ни с историческими отношениями между нею и государством, ни с новыми условиями жизни. У сторонников подобных предложений по отношению к России ясно выступает уже чисто клерикальная точка зрения, очень вредная и опасная в виду современных условий жизни, на что я уже обращал внимание в своих прежних докладах. Руководствоваться в этом вопросе примером Константинопольского патриарха было бы по меньшей мере странно. Разве управление делами Православной Церкви в России таково же, как Константинопольского патриархата? Разве в России Церковь по oтношению к государству в таком же положение, как в Турции? Разве государственная власть в России подобная турецкой? Словом аналогии здесь нет никакой. Кроме того через какой же орган в таком случае будут выражаться попечение и заботы о Православной Церкви со стороны государства? Если таким органом, соединяющим в себе все права и обязанности Обер-Прокурора, сделается сам первый епископ или патриарх, то ведь это будет значить обратить патриарха в высшего государственного чиновника. Такое положение его не только может нарушить правильность отношений Церкви и государства и вести к смещению церковного и государственного, но и причинить большой вред для всех церковных преобразований. Одну из главных их задач составляет создание таких порядков, чтобы духовенство, особенно же высшая иерархия, возможно яснее выступала перед сознанием общества в качествe служителей Божьих и всего менее в качестве особых духовных чиновников. Уже по одному этому соединение в иерархии обязанностей чисто духовных и государственных никак не допустимо.

Наконец, я снова обращаю внимание на отмеченную выше важную активную роль византийских императоров в делах Православной Церкви, которая принадлежала им, конечно, не в силу существования у них какой-либо особой церковной степени, а как глава христианского народа, по тогдашнему воззрению воплощавшему в себе весь народ. Поэтому и относительно России, особенно же тем, кто стремиться к подражанию Византии, отнюдь не должно забывать указанную в ней самой жизнью необходимость участия светского начала в делах церковных. Ссылаясь постоянно на Византию по вопросам церковного устройства и учреждения патриарха, чтобы быть последовательными, нельзя игнорировать и положение там императора, как представителя народного начала. Но в России произошло изменение в значении императора, до сих пор сосредоточивавшая в себе одном и участие светского начала в делах церковных. Поэтому часть роли, принадлежавшей ранее императору, никак не может быть передана иерархии, а во многом должна перейти к светским членам Церкви. Если при новом порядке церковного управления в России известное активное участие в нем мирян установлено не будет, то Обер-Прокурору кроме всего другого придется являться и представителем светского начала в церковном управлении, а потому сохранение должности Обер-Прокурора, независимой от Синода и первого епископа, необходимо и в этом важном отношении...

На заседании I-го Отдела 7 июня большинством членов были приняты пункты, долженствующие определять отношение высшего церковного правительства к верховной государственной власти. Но в пунктах этих, по моему мнению, недостаточно ясно вообще выражено необходимое для нашего времени отношение Церкви и государства, а потому по многим вопросам они не могут служить руководством и даже способны возбуждать недоумение. Кроме того, в них обнаруживается, на мой взгляд, стремление установить какие-то неопределенные отношения Церкви и государства, едва ли вполне согласные с нашей историей. В предлагаемой большинством членов новой редакции 42 ст., т. I ч. I издания 1892 года, которая однако осталась в силе и по законам 23 апреля 1906 г., роль православного императора по отношению к Церкви значительно сужена и сведена лишь к защите Церкви и охране ее благоустройства. Между тем русские цари, которые до сих пор, были носителями верховной власти и субъектами всякого правообразования в государстве, выступали относительно православной Церкви к более активной и положительной роли. Они являлись и попечителями о благе Церкви и, насколько могли, старались способствовать ее внутреннему росту и силе. Это не составляет лишь чисто русской особенности, но так было и в Византии в эпоху Вселенских соборов, когда очень ясно был слышен голос Вселенской Церкви и выражалось ее сознание. Попечительная и вполне активная роль императоров была с благодарностью признана Церковью и вошла в практику ее жизни. Мало по малу византийским императорам но отношению к Церкви было усвоено название епистимонарха (έπιστημονάρχης). Что это за название? По объяснению профессора Н.С. Суворова, название это заимствовано из монастырской жизни. Оно означало надзирателя-будильщика, который ночью будил всю братию и настоятеля к утреннему богослужению, а во время богослужения обходил кельи, чтобы спящих по ленности привести в храм, а днем следил, чтобы монахи не сходились без причины для праздных разговоров и напоминал им об их обязанностях¹⁸⁷. Подобно этому понимает, по-видимому, значения этого слова для императоров, наприм., и профессор Курганов, указывая, что под ним разумеется верховный надзиратель и блюститель, как всего духовного сословия, так и вообще всех порядков церковных¹⁸⁸. Таким образом и самое название епистимонарх свидетельствовало, что роль императоров вовсе не заключалась в одной защите и охране Церкви. Если же участие императоров в Византии и у нас принимало иногда неправильный характер, то ведь это зависало от многих других причин и нисколько еще не может говорить против него по существу, а еще тем более против участия в церковном управлении светского начала вообще, представителем которого обыкновенно и являлись императоры. Подобные неправильности во многом объясняются недостаточно ясным сознанием различая природы общения церковного и государственного и их смешением. Нужно строго различать смешение в управлении церковного и государственного и участие в нем светского элемента. Эти два явления вовсе не совпадают. Можно совершенно удалить из церковного управления светский элемент и однако слишком смешивать церковное и государственное, как это мы видим в римском католицизме, уже давно обратившемся в церковь – государство. Важные недостатки современного церковного управления выражаются в том, что церковное начало во многом внешне подчинилось государственному, церковный порядок очень многими сторонами своей жизни слился с государственным, в сферу церковную проникло преследование целей политических, активное участие народа в делах церковных вовсе устранено, а духовенство обратилось в особого рода чиновников, и такой взгляд на него, к сожалению очень крепко укоренился в обществе. Главной и чуть ли не единственной причиной всего этого немало людей склонны считать участие в церковном управлении светского начала и особенно Обер-Прокурора, а потому уничтожение этой должности или по меньшей мере сведет ее к минимуму, лишь в качестве терпимой необходимости, и сосредоточение всего управления в руках высшей иерархии, представляются первыми и самыми существенными вопросами церковных преобразований. Но если посмотреть на дело с исторической точки зрения, охватывающей и период патриарший, то многие современные недостатки можно найти и при прежнем церковном строе, когда Обер-Прокурора еще не было. Самая же возможность слишком сильного значения этой должности во многом объясняется ненормальностями самой церковной жизни, доставшимся как наследие прежних веков. Иначе, неужели для такого великого исторического явления, как церковь, выдержавшего эпоху ожесточенных гонений, достаточно одного внешнего возникновения должности Обер-Прокурора, чтобы церковная жизнь пошла столь неправильно. Нет, причин этого нужно искать и помимо возросшего значения Обер-Прокурора. Бюрократический элемент в церковном управлении совершенно вытеснил и даже изгладил мысль о необходимости и возможности привлечения к участию в нем элементов церковно-общественных, a иерархия сама во многом пошла на службу началу государственному,– вот почва, подготовившая силою вещей особое положение Обер-Прокурора. Ее то и нельзя упускать из виду. Если бы к активному участию в делах церковных уже давно были призваны на известных условиях представители церковного общества, то Обер-Прокурор едва ли мог бы приобрести столь сильное влияние. Итак, в основание церковных преобразований нельзя класть уничтожение Обер-Прокурора, а еще тем более – светского начала вообще. При устранении всего этого для иерархии прямо окажется невозможным сосредоточивать в себе одной все сложное современное церковное управление, хотя бы уже по одному тому, что она предназначена прежде всего к высшему апостольскому служению и чисто-пастырской деятельности. Сознательно и вполне удовлетворяя потребностям времени выполнять то и другое не только крайне трудно, но и едва ли полезно, на что мы находим указание даже в жизни апостолов, одаренных особыми, необычайными дарами благодати (Деяния 6:2–4). Невозможность обойтись в церковном управлении без участия светского элемента также не могла не оказывать влияния на усиление значения Обер-Прокурора. Главную задачу предстоящих преобразований составляет устранить смешение церковного и государственного и ясно выставить перед сознанием общества роль духовенства в качестве служителей Божьих, но вовсе не исключать или даже сводить к чисто пассивной и отрицательной роли начало светское. Всего полезнее было бы для совроменных задач Церкви, как я уже обращал внимание предсоборного Присутствия, допустить во все церковное управление мирян на свойственных им условиях. Тогда устройство церковного управления можно было бы конструировать иначе и ближе к апостольской идей Церкви. Но в виду несогласия большинства на допущение мирян приходится пока довольствоваться возможно активным участием в церковном управлении светского начала в лице главы государства и его уполномоченного. Если же отрицать возможность отмеченного выше участия в делах церковных православного императора, то ведь это значит отвергнуть всю их историческую роль в православной Церкви и склоняться к проведение чисто клерикальной точки зрения, столь отличающей римский католицизм. Поэтому при редакции 42 ст. т. I, ч. I, должна быть отмечена и положительная роль императора по отношению к Церкви в таких, например, выражениях, как блюститель, попечитель и т.п. Нашими основными законами 41 ст., т. I ч. I, издания 1892 года, именно для сохранения этой роли и требуется, чтобы русский Император непременно был православным. Ведь едва ли кто будет отрицать, что государство может создавать благоприятные внешние условия для жизни Церкви и для ее положительной деятельности и что его участие в этом направлении в делах церковных противно интересам Православной Церкви. Но сам Император по своему положеннию не имеет возможности близко следить за церковным управление и принимать в нем должное участие. Поэтому естественно возникает вопрос об его уполномоченного каковым и может явиться Обе-Прокурор. Поэтому не следует представлять себе роль Обер-Прокурора в церковном управлении в том виде, как это обозначено в пупкте 9, по которому Обер- Прокурор «не входя непосредственно в течение и решениe дел, наблюдает за согласием постановлений и решений Синода с требованиями закона, а при несогласии обращает на это внимание Синода и затем о своих наблюдениях докладывает Его Величеству». Роль Обер-Прокурора сведена здесь лишь к наблюдению за согласием постановлений Синода с законами и донесению о своих наблюдениях Государю. Через кого же будет выражаться активное и попечительное участие государства в делах Церкви? Если его сосредоточить в самом Государе, то это оказалось бы невыполнимым. Кроме того, ограничивать роль Обер-Прокурора одними указанными наблюдениями не соответствует, сложившимся в России отношениям Церкви и государства. Настаивает на этом значит в скрытом виде устанавливает для православной Церкви иное положение, подобное, например, существующему для иностранных исповеданий, который не составляют духовно-органической силы русского народа и опоры для благоденствия государства, как это признается относительно православной Церкви. При решении дел в Синоде Обер-Прокурор может и не участвовать в голосовании, но ему должно быть предоставлено участие в обсуждении дел совместно с Синодом, если даже свести его обязанности лишь к наблюдению за согласием постановлений с законами. Несогласие это и всякие другие неправильности должны быть выяснены при самом обсуждении дел в интересах самого церковного управления и во избежание замедлении в решении дел. Как бы ни стараться ограничивать власть Обер-Прокурора, а ему уже в силу его должности нельзя не представить право протеста, останавливающего исполнение постановлений Синода. Иначе протест, да и самое наблюдение за согласием с законами может потерять всякое значение, а постановления, несогласованные с законами и общими порядками, могут вносить путаницу в само управление. При отрицанни Синодом справедливости протеста Обер-Прокурора вопрос может идти на усмотрение Государя.

Принятие затем I Отделом пункта 10 едва ли не подтверждает, что обязанности Обер-Прокурора никак не могут сводиться к указанным в пункте 9. Здесь на Обер-Прокурора возлагается уже участие «в высших государственных установлениях в обсуждении и решинии церковно-общественных дел и вопросов законодательного и исполнительного характера, подлежащих рассмотрению сих установлений». Прежде всего из пункта 10 не ясно, о каких установлениях идет речь. По-видимому, – о Совете Министров, Государственной Думе и Государственном Совете. Но в таком случае присвояемые Обер-Прокурору обязанности могут относиться лишь к Совету Министров, о чем и следовало бы прямо сказать. Что же касается Думы и Совета, то принимать участие в решении ими дел Обер-Прокурор не может, как это видно, напримере, из положений о Думе и Совете и из 79 ст. новых основных законов, утвержденных 23 апреля 1906 г., если он не состоит членом этих учреждений, а членов обоих учреждений он уже во всяком случае состоять не может по ясному смыслу 61 ст. новых основных законов. Таким образом участие Обер-Прокурора в Государственной Думе и Государственном Совете может сводиться лишь к отстаиванию справедливости постановлений Синода и к защите интересов православной Церкви вообще. Но здесь то и возникает вопрос, каким образом Обер-Прокурор, не принимая активного участия в церковном управлении, может явиться убежденным защитником интересов Церкви и постановлений Синода. А если, кроме того, Обер-Прокурор не согласен с постановлением Синода, то, ведь, это значит заставить Обер-Прокурора разделиться в самом себе, что вредно и не допустимо вообще и особенно в делах церковных. Поэтому нужно остановиться на чем-нибудь одном: или признать Обер-Прокурора лишь каким-то внешним наблюдателем за согласием с законами и тогда он не может исполнять выдвигаемую современной жизнью новую важную роль в церковном управлении, или же, возлагая на него указанную защиту, необходимо предоставить ему достаточно активное участие в делах церковных.

Относительно пупкта 8, по которому на соборах Русской Церкви присутствует представитель Его Величества, если он сам не будет лично, нельзя не повторить сказанное выше о невозможности для Государя самому близко входить во все вопросы церковного управления и дела Собора. Поэтому участие на соборах уполномоченного Государя, знающего церковные дела, необходимо независимо от личного присутствия самого Государя.

По поводу пункта 1 нужно заметить, что указание о представлении на благоусмотрение Государя распоряжений Синода «руководственного характера» вызывает недоумение. Если под распоряжением руководственного характера понимать, как это, по-видимому, вытекало из объяснений, сделанных в I Отделе, распоряжений, имеющих характер временных правил до пересмотра их на периодических соборах, то так и следовало бы выразиться. Без этого же содержание рассматриваемого пункта может повести к тому, что распоряжение Синода, утверждаемые Государем, оттеснят на второй план значение периодических соборов, а это было бы очень нежелательно и подрывало бы соборность управления. Подобно этому, очень не ясна и предлагаемая I Отделом новая редакция 43 ст. основных законов, по которой в отношении к Православной Церкви самодержавная власть действует в согласии с ее признанными Собором, Синодом и патриархом. Не касаясь многих других недоумений, возбуждаемых такой редакцией, нельзя, однако, здесь не высказать, что, если для действия самодержавной власти достаточно согласия каждого отдельно, то этим создастся очень удобная почва для возвышения власти патриарха и возможности оттеснения на второй план значения не только уже периодического Собора, но даже и Синода.

Пункт 2, по моему мнению, является недостаточно согласованным с 7 ст. новых основных законов, но которой Государь Император осуществляет законодательную власть в единении с Государственным Советом и Думой, а также с 44 и 50 ст. этих законов. В своем докладе I Отделу я обращал внимание на необходимость введения высшего учреждения по делам церковным в число других высших учреждений, но, пока этого нет, все вопросы церковного управления, связанные с законодательством, должны проходить через Думу и Совет. Из содержания пункта 2 не видно, каким же образом они поступают в Думу и Совет и через кого? Никакого общепринятого порядка, в виду предполагаемого коренного изменения церковного строя, пока нет и его еще нужно установить.

Особенно неясным представляется мне пункт 3, по которому «Православная Церковь в своих внутренних делах управляется свободно своими учреждениями, под верховной защитой Государя Императора». По отношению к кому употреблено слово «свободно», и что оно здесь обозначает? Если по отношению к государству и его представителю, то ведь это противоречило бы пункту 1, по которому Церковь издает свои постановления с соизволения государя, да кроме мысль об этом исключает прибавление выражения «под верховной защитой государя». Иначе выходило бы, что Церковь управляется свободно от государства под защитой главы государства. Нельзя затем предположить, что слово «свободно» направлено против вмешательства иных нецерковных учреждений, так как это разумеется само собой и весь пункт был бы излишен. Остается думать, что здесь имеется в виду недопустимость активного участия все того же Обер-Прокурора и вообще светского начала, и необходимость сосредоточения всего управления в руках иерархии. Но ведь нельзя забывать, что в России между Церковью и государством существует особое отношение и церковное управление в большей своей части тесно соприкасается с церковно-государственным. Поэтому исключение из него светского элемента и особенно Обер-Прокурора, как представителя государства и светского начала, практически невозможно, а принципиально едва ли и справедливо. Иначе выйдет, что государство должно предоставить церковному управлению все полезные и нужные ему публичные права и разного рода средства, а между тем оно будет совершаться одной духовной властью без достаточно активного участия представителей начала светского и государственного. Не говоря уже о многих других неудобствах, такое положение еще сильнее закрепит взгляд на иерархию, как на чиновников, и еще скорее может повести к смешению церковного и государственного. А всего этого то как раз и нужно особенно избегать по условиям времени и в интересах всех церковных преобразований. Поэтому в дополнение к тому, что уже было обсуждаемо в I Отделе по вопросу об отношениях Церкви и государства в России, я считал бы своевременным и необходимым обсудить и вопрос о пожаловании духовенству орденов. Это вовсе не простая мелочь, как может казаться при недостаточном знакомстве с окружающей жизнью. Она часто возбуждает недоумение в обществе, а у некоторых даже соблазн от смешения церковного с государственным. Об этом свидетельствует, например, и такой наблюдатель жизни и преданный православной Церкви человек, как Иван Сергеевич Аксаков¹⁸⁹. Обычай ношения духовенством орденов, как известно, введен со времени Императора Павла I. Дарованием духовенству чисто мирских знаков отличия в виде орденов, звезд, лент и т.п. или, по тогдашнему выражению, кавалерии, правительство естественно отметило в глазах общества деятельность духовенства, как служителей государства. Это видно даже и из самых обстоятельств установления этого обычая, который привел в смущение очень многих. В числе смущенных оказался и московский митрополит Платон, считавший ношение духовенством орденов несоответствующим его назначению¹⁹⁰. Митрополит решился даже донести в таком духе государю и указать, что «новое архиереев кавалериями пожалование принято почти от всех с удивлением и что оно может дать случай к разным толкованиям». Павел I выразил недовольство Платоном, но однако стал спрашивать мнения приближенных о новом обычае. В этом отношении обращает на себя внимание очень характерное пояснение со стороны И.В. Лопухина, принятое и самим государем. И.В. Лопухин прямо ответил государю, что «истинной Церкви Христианской такие почести, самолюбие питающие, конечно, не приличны. Но приемля правление Церкви ныне больше учреждением политическим, не бесполезно, по его мнению, употребляться могут такие знаки отличия для награды и поощрения оного членов, коих весьма не можно в прямом смысле почитать истинно духовными». «L’ habit nе fait pas le moine», прибавил Лопухин¹⁹¹. «Правда твоя», сказал государь и таким образом разделил мнение Лопухина об основаниях пожалования духовенству светских знаков отличия. И вот эти знаки духовенство стало носить даже во время совершения богослужения, поверх священных облачений, и часто перед глазами молящихся какая-нибудь яркая орденская лента почти закрывала собой верхнюю часть архиерейского омофора, долженствующего напоминать об обязанности епископа спасать «заблудшее овча». Если, кроме того, иметь в виду, что, по принятому толкование, наприм., архиерей во время служения литypгии как бы изображает собой самого Христа, а облачения его представляют тот или иной символ, то является совершенно непонятным, как сюда могли войти орденские знаки и ленты и символом чего, свойственного личности Христа, могли они служить? Так продолжалось однако около ста лет и только сравнительно недавно в последней четверти XIX века ношение орденов за богослужением было признано неудобным и воспрещено. Но вне времени богослужения ношение духовенством мирских знаков отличия и до сих пор остается в силе. Нередко и в наши дни можно видеть, как на груди епископа или священника панагия, крест, – символы царства не от мира сего, – затмеваются блеском орденов, звезд и яркостью кавалерских лент, –символов царства мира сего. Все это слишком заметно выдвигает роль духовенства, как слуга государства¹⁹². Поэтому отмена дарования ему орденов вызывается, по моему мнению, важной современной потребностью – способствовать изменению среди общества неправильных взглядов на духовенство и прочно поставить перед его сознанием роль духовенства в качестве служителей Божьих, что крайне необходимо для возвышения пастырского его авторитета. Таким образом, I-му Отделу, мне кажется, теперь же должно бы разрешить и вопрос, не следует ли ходатайствовать перед Государем Император об отмене обычая пожалования духовенству орденов?

Примечание: В добавлении к этому Особому Мнению в журнале заседания I Отдела 7 июня 1906 г. напечатано:

К изложенному мнению Н.Д. Кузнецова присоединились профессора: В. Несмелов, А. Бриллиантов, В. Завитневич и М. Машанов¹⁹³.

Я признаю важным вопрос об отношении государственной власти к предстоящему всероссийскому Собору. Уклоняться от его решения не соответствовало бы постановленной нами задаче. В древнее время государственной власти принадлежало руководственное значение на соборах. Например, Халкидонский собор и назначен был вблизи Константинополя, чтобы удобнее было на нем присутствовать Императору. В середине, перед оградою святейшего алтаря, как сказано в актах Собора, воссели «знатнейшие и славнейшие сановники и знаменитейший Сенат», которые, таким образом, заняли председательское место. Они, как видно из журналов заседаний Собора, руководили и совещаниями¹⁹⁴. Отношение же их к делам, рассматривавшимся на соборе, очень характерно выражено ими самими на XIV заседании собора: «что нами присуждено, а святым собором определено, да пребывает неизменным»¹⁹⁵. Кроме того следует помнить, что приговор свой об осуждении и отлучении Александрийского епископа Диоскора – Халкидонский Собор представил на усмотрение императоров, при чем не считал, что император, в праве только утвердить его и привести в исполнение, а просил императоров и со своей стороны рассмотреть все дело и уже потом одобрить приговор¹⁹⁶. В дополнение к этому я мог бы привести и другие справки в том же направлении из времен Вселенских Соборов. Вообще, нужно признать, что представители светской власти принимали очень деятельное участие на соборах и самые постановления их получали силу лишь по утверждении императорами. Все это должно быть принято во внимание и относительно предстоящего Собора –русской Церкви.

Я протестую против сравнения положения православной Церкви в государстве с другими религиозными обществами. Кроме того, по моему мнению, здесь вообще недостаточно различаются два разные понятия: внесение политической миссии в область Церкви и участие в ее управлении начала светского или представителя его – государства. Если светское начало будет участвовать в делах Церкви, то это еще нисколько не будет подрывать ее самостоятельность. Представитель государства в голосовании при решении дел в Синоде может и не участвовать, но ему во всяком случае должна принадлежать более активная роль в церковном управлении, чем предлагают здесь. Он не может, наприм., не принимать живого участия в самом обсуждении дел, и его нельзя лишить права протеста на постановления Синода, при чем протест этот до разрешения его тем или иным путем, конечно, должен останавливать приведение в исполнение постановлений Синода. Далее, мы не раз слышали здесь слово автономия, которым некоторые хотят охарактеризовать долженствующия быть, по их мнению, отношения между Церковью и государством в России. Но я думаю, что по данному вопросу нельзя употреблять понятие автономии, да еще какой-то странной – половинчатой, как выразился в прошлый раз проф. Бердников. Если можно говорить об автономии какой-либо части в государстве, которая сама принадлежит к его области и управляется по существу теми же законами, то нельзя пользоваться этим понятием по отношению к Церкви. Ведь Церковь иной природы, чем государство, и слово автономия не только не разъясняет их действительные и желательные отношения, а скорее может вести к вредному смешению церковного и государственного...

Вопрос об установлении обязанностей Обер-Прокурора Святейшего Синода в церковном управлении имеет важное значение. Этим в скрытом виде намечаются желательные отношения между Церковью и государством в России. А при мысли о них нужно помнить, что ходом всей истории отношения Церкви и государства в России сложились своеобразным образом, как ни в одной другой стране. До сих пор русское государство готово было, насколько могло, предоставлять православной Церкви все нужные ей земные средства для более удобного осуществления ею своих целей и в этом направлении оно постоянно обнаруживало попечительные заботы об интересах Церкви. Выражением этого, хотя и в не совсем удачной редакции, служитъ, например, 42 ст. Основных Законов т. I ч. 1, издания 1892 г., сохраненная в силе и по новым Основным Законам 23 апреля 1906 г. Православная же Церковь со своей стороны дорожила русским государством за его сочувствие задачам Церкви и как наиболее удобной средней для своего существования, позволяющей ей сосредоточивать свои силы и энергию на высшей духовной деятельности и жизни, а не расточать ее на какую-либо внешнюю борьбу и добывание нужных земных средств. Поэтому нам нужно быть очень осторожными в своих проектах, чтобы не способствовать изменению этих исторических отношений в какую-либо худшую сторону. Органом обнаружения тех или иных отношений Церкви и государства во многом и предназначена служить должность Обер-Прокурора. Здесь мы слышим, что отношения государства бывали неправильны; Обер-Прокуроры приобретали слишком большое влияние и подчиняли себе высшую иерархию. Но ведь иерархия то соглашалась на это! Да и происходимо все это не от того, чтобы государство ставило себе целью поступать так, а лишь от не всегда умелого участия его в делах церковных и неясного различия природы общений церковного и государственного, что иногда обнаруживалось ведь и у самой иерархии. Суд истоpии едва ли не признает это неправильностью общею, как государства, так и иерархии. Из того, что сегодня говорилось некоторыми, можно подумать, что русское государство является чуть ли не врагом православной Церкви, от которого нужно оберегаться. Если бы это было так, то, конечно, нечего стараться поддерживать между ними прежние отношения и даже следовало бы идти в противоположную сторону, в направлении разделения. Но высказываемые здесь соображения основываются далеко не на вполне беспристрастном обсуждении дела. Указываемые печальные факты должны быть рассматриваемы лишь как злоупотребления и могут свидетельствовать о необходимости тех или других изменений в устройстве церковного управления, а вовсе не об уничтожении попечительных забот государства в делах церковных или еще, тем более, участия светского начала вообще. Разрешать же столь важный вопрос под влиянием случавшихся злоупотреблений и скрытых чувств недовольства, значит рассуждать односторонне, да и легко можно впасть в противоположную крайность. Меня очень удивляет настаивание профессора Бердникова на необходимости руководствоваться в наших соображениях положением иностранных исповеданий вРоссии и подчинять свои мысли тому, что высказано в приводимых им известных «Вопросах о желателыных преобразованиях в постановке у нас православной Церкви», выражающих, – по утверждение г. Бердникова, – взгляды самого правительства. Не будем забывать, что положение инославных обществ в России было совершенно иное, чем Церкви православной. Заботы об их внутреннем росте и силе были чужды государству. Что же, мы хотим подобного отношения и для православной Церкви? Кроме того, самые «Вопросы» составлены, по-видимому, крайне поспешно; они вызывают много недоумений и никак не могут быть положены в основание в деле церковных преобразований. Выражают ли они голос правительства, как почему-то думает г. Бердников, или нет, – для нас не имеет значения. Предсоборное Присутствие признано для обсуждения вопросов преобразований согласно нуждам и потребностям Церкви, как оно само их понимает, а не под влиянием каких-либо внешних авторитетов. «Вопросы», а затем и слышанные здесь рассуждения, как я уже говорил и еще раз прошу иметь это в виду, – смешивают, по моему мнению, два обстоятельства: – внесение в область Церкви преследования целей политических и участие в церковном управлении светского начала или его представителя – государства. То и другое не совпадает. Если первое нужно удалит, то ради этого нельзя добиваться устранения второго и устройства управления на основах клерикализма и сосредоточения его в руках одной высшей иерархии. Один из членов Присутствия сейчас заметил, что pyccкие Императоры относились к православной Церкви почти так же, как наприм., к католической. Но это уже прямое недоразумение. Не буду говорить о фактах, а напомню хотя бы о 41-й ст. Основных законов, издания 1892 г., оставшейся в силе и теперь, которая требует от Императоров принадлежности к православию. Разные узакония и исторические обстоятельства, послужившие основанием к составлению этой статьи, показывают, что она и вызвана стремлениями обеспечить для Церкви активное участие со стороны государства. Если мы не имеем в виду разрывать исторически сложившиеся у нас отношения между Церковью и государством, то нельзя устанавливать роль Обер-Прокурора лишь как внешнего наблюдателя за согласием церковных постановлений с государственными законами, что предлагает I Отдел в рассматриваемом нами 9 пункте. Подробнее я указываю на все это в своем Особом мнении, представленном Первому Отделу 8-го июня. Во всяком случай, по-моему, совершенно неправильна попытка профессора А.П. Алмазова понимать роль Обер-Прокурора в церковном управлении, как роль Обер-Прокурора в Сенате. Между той и другой сходство разве лишь в одинаковых названиях, но задачи их различны. Вообще, обнаруживаемыми здесь стремлениями свести роль Обер-Прокурора на «нет», да еще при недопущении в церковное управление представителей мирян, предсоборное Присутствие может стать на путь, опасный для всех будущих отношений Церкви и государства в России, и на это я прошу обратить внимание...

Рассматриваемый нами сегодня 10-й пункт положенияй составленных I Отделом, подтверждает сказанное мной раньше о невозможности сводить роль Обер-Прокурора лишь к внешнему наблюдению за согласием с законами. Теперь на Обер-Прокурора возлагается уже обязанность участвовать в обсуждении и решении дел, касающихся Церкви, в высших государственных, установленых. Только неясно, в каких именно. По-видимому, нужно разуметь новые учреждения – Совет Министров, Государственный Совет и Государственную Думу. Но тогда участие в обсуждении и решении дел со стороны Обер-Прокурора возможно лишь в Совете Министров, о чем и следовало бы сказать прямо. Что же касается Думы и Государственного Совета, то в решении ими дел Обер-Прокурор может участвовать, как это видно из новых основных законов, если только он состоит членом этих высших учреждений, при чем членом их обоих он уже во всяком случае быть не может. Поэтому, роль Обер-Прокурора по отношению к этим учреждениям может заключаться только в защите интересов Церкви и отстаивании справедливости церковных постановлений. Но каким же образом лицо, занимающееся лишь каким-то внешним наблюдением за сохранением силы государственных законов в церковном управлении, может являться убежденным защитником интересов Церкви и постановлений Синода, особенно еще если оно не сочувствует этим постановлениям? Ведь это значит заставить Обер-Прокурора разделиться в самом себе, что уже всего менее допустимо в делах, касающихся Церкви. Находить выход из этого затруднения, как делает профессор Остроумов, указанием на то, что Обер-Прокурор должен защищать интересы Церкви по повелению Государя, нельзя. Процесс защиты чисто психологический и обусловливается разными духовными причинами. Раз образовавшееся внутреннее разделение не может уничтожиться и по Высочайшему повелению. Нет, и с этой стороны, очевидно, что роль Обер-Прокурора в церковном управлении должна быть иная и более положительная, чем предлагают многие, стремящиеся преимущественно по одностороннему чувству недовольства прежними порядками отнять у ней всякое значение...

Здесь возбуждается вопрос о пастырских школах, которые многие предполагают выделить из нынешних духовно-учебных. Но каковы будут задачи новых школ? Может быть по выяснении этого мы придем к выводу, что никакого коренного разделения в духовно-учебных школах производить не следует. Не касаясь всех сторон пастырской деятельности, нельзя однако не отметить, что она должна состоять и в умении проповедывать христианство окружающему обществу. В этом отношении ей необходимо всегда иметь идеалом пример святого апостола Павла. При посящении языческого города Афины святой Павел не стал с пренебрежением отвергать все им встречаемое, но своим взором, проникнутым любовью к людям, искал такого основания, от которого он мог бы отправляться в своей проповеди, чтобы быть более понятным слушателем. Нужные для начала проповеди остатки добра и следы истины апостол и нашел в виде алтаря с надписью: неведомому Богу. Для пастыря необходимо возможно близкое знакомство с окружающим обществом и уменье прислушиваться к запросам его жизни. В нашем же обществе теперь очень сильно стремление к распространению образования и к культуре в самом обширном смысле этого слова и ради культурных целей много людей готовы жертвовать всем. На этой почве среди современного общества воздвигнуто уже не мало алтарей неведомому Богу, и задача пастырей суметь заставить написать на них имя Христа Спасителя. А для этого нужно понимать идеалы и потребности общества и знать то, что знает общество. Пастырю нужно самому быть достаточно образованным и в известной степени самому приобщиться культуре. Поэтому в наше время в пастырских школах нельзя сосредоточивать все преподавание на предметах церковных, как проектируется некоторыми и особенно в отзывах епархиальных преосвященных, но необходимо возможно лучше поддерживать и общее образование. Таким образом в отношении круга преподаваемых предметов выделение пастырских школ едва ли вызывается потребностями самого пастырства. Центр же тяжести школьной реформы заключается в упорядочении в них религиозной и воспитательной части и в этом направлении действительно нужно изыскивать подходящие меры. Кроме того не следует забывать, что высшие духовно-учебные заведения, академии_, на которые теперь так много нападок, необходимы в их существующем виде для переработки с религиозной точки зрения множества вопросов, в изобилии выдвигаемых современной жизнью и наукой. Помимо обучения, академии являются центрами, из которых должны распространяться в обществе христианские понятия, и через это они становятся сильным вспомогательным средством для самой же пастырской деятельности. В течение двух лет мне лично пришлось изучить академический курс в С.-Петербургской академии и я до сих пор с благодарностью вспоминаю труды ее профессоров. Правда, я не искал в академии веры, но мое отношение к христинству, благодаря ей, значительно выиграло в ясности и сознательности. А известно, что настроение, проясненное мыслью, делается гораздо тверже, и более застрахованным от разного рода антихристианских влияний. Теперь, при сильном оживлении общественной жизни и увлечении русского общества одними политическими целями, более чем когда-либо необходимо всякими способами поддерживать в нем религиозные идеи, а этому очень могут служить академии с возможно широкой постановкой в них преподавания, а также труды их профессоров и других лиц, желающих получить ученые богословские степени. Я думаю, что если бы поступающие в академии почувствовали там близкую связь с окружающим обществом и живо поняли бы свои великие задачи в нем, то уже одно это много содействовало бы к приведению академии в более нормальное положние и к привлечению большего числа лиц к пастырскому служению.

Наконец в данный момент выдвигать вопрос о разделении школ на пастырские и общеобразовательные мне представляется с практической стороны очень опасным для всего духовно-учебного дела. Будем иметь в виду, что теперь происходит перестройка форм жизни и переоценка общественных ценностей, и вот, если продсоборное Присутствие, а еще тем более Собор, открыто признают необходимость разделения учебных школ на пастырские и общеобразовательные, в которых не будут преследоваться прежде всего цели церковные, то в сознании общества эти общеобразовательные школы легко могут потерять свой raison d’etre. Для них может иссякнуть приток средств как из сумм государственных, так даже и церковных, а без этого школы эти, конечно, погибнут. Поэтому, мне кажется, всего безопаснее по крайней мере, в наше переходное время стремиться лишь к нужным преобразованиям школ существующих. Иначе духовное ведомство может потерять и часть того, что имеет. Тогда, может быть, придется и плакать, да будет уже поздно...

Уже из содержания этой книги тем, кто пожелает уделить ей некоторую долю своего внимания, едва ли не будет вполне ясно, что вопросы, рассматриваемые в предсоборном Присутствии, как и вообще очень многие церковные, имеют важное общественное значение. То или другое их решение так, или иначе, рано или поздно, не может не оказать известное влияние на общество и народ. Не говоря же о том, что изменение церковного устройства и порядков должно отразиться на духовной жизни целого ряда поколений, такие вопросы, как учреждение единоличной церковной власти в лице патриарха, допущение в церковное управление представителей церковного общества и отношение между Церковью и государством, заключают в себе семена для возможности тех или иных явлений и в государственной жизни России. Каждый серьезный общественный деятель, к какой бы политической партии он ни принадлежал, обязан прежде всего считаться с потребностями и явлениями действительной человеческой жизни и по возможности во всей их широте. Он отнюдь не должен игнорировать и разные церковные вопросы, выдвигаемые самой жизнью и у немалаго числа людей затрагивающие наиболее глубокие интересы души. Русскому обществу, которое теперь призвано к сознательному и самостоятельному участию в государственной жизни России, и особенно лицам, выступающим в нем в качестве общественных деятелей, необходимо прислушиваться и к тому, что обнаруживается в трудах предсоборного Присутствия. Отдать себе в этом ясный отчет следует уже с той целью, чтобы подготовить свое сознание и к тому, что будет происходить на ожидаемом Соборе Русской Церкви. Время, когда в Росси подавлялась всякая общественная инициатива и самодеятельность, уже прошло. Оправдывать свою бездеятельность и апатию указаниям, что за нас действуют чиновники в Петербурге и что нас все равно не послушают, уже нельзя. Поэтому теперь продолжать относиться ко всему носящему печать «церковного» под влиянием широко распространившегося религиозного индифферентизма или обычного пассивного безразличия к делам церковным для многих будет значить прямо оказаться близорукими общественными деятелями. Вообще, если русское общество оставит без достаточного внимания дело важных церковных преобразований и во время не проявитъ в нем надлежащее сознательного участия, то этим оно может сделать целую историческую ошибку, которую впоследствии трудно будет и поправить.