11. Духовная школа
«Довольно ли (духовное учение) глубоко проникает в души наставляемых?» (14:9)
Московский Архипастырь святой Филарет в своих письмах касается только отдельных сторон духовного образования, что полностью отвечает эпистолярному жанру. И, тем не менее, все суждения Святителя подчинены главному: школа духовная должна быть в собственном смысле духовной, как и духовенство – духовным.
Еще на заре своего Святительского служения (в янв. 1833 г.) святой Филарет, поздравляя преосвященного Тверского Гавриила с «приращением имени» (то есть с саном архиепископа), писал: «О зданиях училищ заботьтесь, а о внутреннем, их устройстве больше. Зачем с новым ректором переменяется порядок в Семинарии, и Вы не знаете, к лучшему ли? Никакая перемена в Семинарии не должна производиться в действо, прежде нежели Вы рассмотрите, к лучшему ли она. Не понимаю, почему некоторые архиереи ставят себя в стороне от Семинарии. Архиерей имеет и право и обязанность руководствовать свою Семинарию, только не должно поступать против Устава, как и в консистории против закона» (19–1:66). И в конце своего земного пути (дек. 1861 г.) в письме Ректору Московской Духовной Академии архимандриту Савве выражает радость, что духовная школа сохраняет духовность, и надеется, что так будет и впредь: «Приятно мне думать, что в долгое служение мое, прилагая посильное попечение, чтобы Академия всегда сохраняла дух, свойственный духовному учреждению, то же расположение и в том же направлении согласное действование начальствующих и наставников я встречал и встречаю. Господь да сохранит – и Вы, и наставляемые Вами, сохраните мне сие утешение, не ради меня, но ради блага Святыя Церкви» (19–1:175).
Руководителем духовной школы является Ректор – отец многочисленной семьи. А отец – в семье пребывает постоянно, не оставляет ее, не ищет популярности вне ее. «Судите сами, – обращается Святитель к преосвященному Филарету (Амфитеатрову), – как же в учебное время бросить Семинарию на две недели... Вы предпочитаете старый порядок в училищах – бывало ли тогда, чтобы Ректор в учебное время уехал по такой причине, как освящение церкви, на целые две недели? Разве некому, кроме Ректора, сие сделать?» (19–1:58–59). Хотя и признает познания Тверского Ректора, но удивляется: «Говорят он ищет популярности у учеников усиленно, принимая их сторону и по жалобам наставников» (19–2:137).
Управлять большой семьей – из «двух или трех сот человек», неизвестных до вступления в должность, не легко, что испытал сам Святитель (12:116). Посему он тщательно подбирает достойного кандидата на руководящие посты: «Вифанский инспектор, по его благородному характеру и поведению, может быть хорошим инспектором Академии, но сомневаюсь, станет ли он довольно твердо на академической кафедре, а это весьма нужно, дабы он мог иметь достаточное влияние на студентов, дабы они подчинились ему не законом благочиния только, но наипаче убеждением и уважением. В ученом круге для поверхности над другими, кроме других достоинств, нужна признаваемая ученость. Вифанский инспектор пришел в Академию университетским магистром, и потому принят был не в низшее, а в высшее образование, и слушал академические уроки только два, а не четыре года. Теперь для семинарской кафедры он удовлетворителен, а для высшей продолжает умножать свои познания. Инспектор Московской Семинарии... в качестве магистра Духовной Академии старше инспектора Вифанского, и к настоящей службе удовлетворителен. Но я не имел случая сделать над ним удовлетворительное наблюдение, каков он может быть на академической кафедре» (19–2:64–65). «Ответ мой на сомнение, не удобнее ли назначить Ректором Академии Ректора Вифанской Семинарии (архимандрита Игнатия Рождественского. – К. С.): Ректор Московской Семинарии (архимандрит Савва Тихомиров. – К. С.) пред Ректором Вифанской имеет старшинство по священству и по монашеству... Имею причину думать, что архимандрит Савва на академической кафедре сильнее будет, нежели Игнатий. А это важно. Сила Ректора на кафедре увеличивает его силу в управлении. Требует внимания и то, что Ректор Вифанский внук моей сестры. Хотя не мною будет он назначен в Академию, но, конечно, более или менее будет это приписано мне, а это ущерб для избираемого. О ком думают, что избранием своим обязан, частью достоинству, а частью покровительству, того менее уважат, нежели признаваемого избранным чисто по достоинству. И для меня не удобно, и для Святейшего Синода должно быть не желательно, чтобы начальник непосредственный подо мной был мой родственник. Когда он Ректором Семинарии, то над ним надзирает и его судит академическое правление и конференция. Сим лучше обеспечивается беспристрастие и предупреждается нарекание в пристрастии. Впрочем, в воле Святейшего Синода воля Божия да совершится» (19–2:92–94).
Дальнейшее продвижение Ректора, для чина монашеского, – епископская кафедра, если нет каких-либо препон. – «Ректор Казанской Академии (архимандрит Иоанн Соколов. – К. С.) соответствовал бы требованию Саратовской кафедры тем, что имеет полную силу стать против латинского духовенства. Но, по опытам в Академии, будет ли мирен с ненавидящими мира, по примеру псалмопевца?.. Будет ли таковым и для раскольников и произведет ли на сих желаемое впечатление? Между прочим, они сильно требуют аскетических добродетелей, поста, молитвы, если не свыше Устава, то равно Уставу, что едва ли позволит отцу Иоанну его здоровье... В списке Ректоров считается 12 старших Ректора Казанской Академии. Неужели все они не избранные сосуды?» (19–2:205, 206).
Вместе с Ректором корпорацию Академии составляют преподаватели.
Правильно, когда профессора своей верой, жизнью, знанием напоминают, а лучше – повторяют, древних Учителей Церкви. Набатом звучат слова Святого Иерарха: «Когда в Церкви оскудели Учители, тогда явились доктора, профессоры и бакалавры. Дух Евангельский, подобно как спирт, стали измерять градусами», то есть учеными степенями и званиями (37:1513). Вместо этих измерений более подходящим «служителям духовного просвещения надлежит обратиться к заботливому помышлению о том, довольно ли стараются они приобретать учению своему вышнюю силу против силы преисподней? Довольно ли оно глубоко проникает в души наставляемых? Довольно ли переходит в жизнь? С сими помышлениями прибегнуть к Богу и стараться усилить в себе благую ревность было бы, конечно, справедливо, полезно и угодно Богу» (14:9; 23:9). Не надо поддаваться прихотям греховной плоти, «иначе сии гости вытеснят хозяев... Надобно господам ученым честнее жить, чтобы их более ласкали» (7:22).
Если преподаватели делают существенные «упущения» в должности училищной – «нечего церемониться; вред училищу попустить хуже, нежели сделать неприятность одному учителю ленивому» (2:15). «Замечание, что недовольно тщательно очищаются духовные училища от неспособных и недостойных наставников, отчасти можно признать справедливым, и не здесь только, но и повсюду много зла народилось от того, что без ревности смотрели на исполнение дела как-нибудь» (19–2:200). «Согласитесь, что Академия должна выбирать человека, какой лучше для Академии, а не какой лучше для одного постороннего человека. Сие рассуждение не очень хорошо для того, чтобы им кончить письмо, но так случилось, и Вы не заставите меня сожалеть, что говорю, что думаю» (4:40).
Крайне неприятно, а может быть и недопустимо, разномыслие профессоров в исповедании веры. «Странно и жалко, что есть в Академии лжемудрование. Недавно в ней сочинено было и напечатано рассуждение о вечности мучений – и в то же время нашлись иначе мудрствующие» (10:56). И еще сильнее: «Если архиереи допускают ученых гордиться и вольничать – не оправдаются. Мы клялись в архиерейской присяге пещись об училищах. Надобно обуздывать безумных человек невежество – только с правдой и с умеренностью, а не с гневом, ибо гнев мужа правды Божией не соделывает» (19–1:45).
Святитель считает худым деянием, когда выступления, лекции какого-либо профессора сопровождают громкими аплодисментами. «Студенты рукоплещут одному уроку одного наставника и, следственно, сим самым осуждают другие уроки и других наставников. Наставники сделались актерами, а ученики судьями своих наставников, и пишут о них бессмысленный приговор обеими руками на воздухе. Как не примечает начальство, что таким образом достоинство наставников унижается, и они поставляются в искушение применяться к легкомыслию студентов, а в студентах образуется демократическая премудрость?» (19–2:64).
Не преминул позаботиться Святитель и о том, чтобы накормить и даже пригласить к себе на обед профессоров в дни их труда. Обеду – «не излишне быть. А в том нет сомнения, что он не должен быть роскошным» (7:365). «Сказываю Вам к сведению и исполнению, что 27-го экзамен в.Академии и, следственно, по преданию от предков, у меня обед для ученой братии» (7:411).
В руках преподавателей, по слову Святителя, и определение жалованья. «Если Академия дает академическую степень, то кому, как не ей принадлежит суждение о производстве оклада по ученой степени?» (14:63) – вопрошает он.
Особое слово Святителя об учащихся, для которых и ради которых и есть духовное образование.
Принимать в духовные учебные заведения должно всех достойных, а не только детей духовенства. «Хотят, – пишет Святитель архиепископу Владимирскому Парфению, – чтобы причетнических детей не пускать в высшие училища. Я сказал, что если бы сие несчастное правило было взято ранее, то не было бы митрополитов Платона, Михаила, преосвященных Тихона Воронежского и Иннокентия Пензенского... Да дарует Господь мудрость братиям нашим, иже в Петербурге» (36:33). «Мне кажется, жестоко не допускать причетнических детей до высших классов учения, и не полезно, потому что Провидение не обязано лучшие способности давать священнослужительским детям, а церковнослужительским в сем отказывать» (2:77).
Не полезно и брать обязательство от поступающего в духовную школу, что он непременно примет сан священнослужителя. «Что мысль иметь в Семинарии только обязавшихся к духовному званию не одобрительна, в том с Вами (архиепископом Черниговским Филаретом Гумилевским. – К. С.) я согласен. Для чего же лишать людей удобства образования, в котором одном они имеют надежду хлеба и жизни? Ограничив себя людьми, Вы стесняете для себя свободу выбора лучших. И кто поручится, что иной обязавшийся к духовному званию не окажется негодным? Что Вы тогда с ними будете делать? Надобно иметь более людей, чтобы из них выбраковывать для себя лучших. Потому и запрещение выхода из духовного звания не нужно. Невольник – не Богомольник. И к чему это порабощение свободных, когда и не свободным дают свободу?» (15:45).
Святитель настаивает на том, что надо свою волю подчинить воле Божией и пойти по пути утверждения в благочестии. «Что нынешнее воспитание располагает к своеволию, это правда», – отмечает он (9:133; 23: 73). И Ректору Академии, будущему архиепископу тверскому Алексию, считает ценным дать совет: «Сырную и первую поста недели провести Вам в Академии, думаю, более нужно, и для наставляемых Вами полезно, нежели в Москве» (14:79).
Должно также постоянно улучшать, совершенствовать преподавание, тем более, «что Московское епархиальное начальство всех приходящих с аттестатами не только Семинарий, но и Академии, подвергает своему испытанию. Экзаменатора, – продолжает Святитель, – постарайтесь назначить основательного и беспристрастного для пользы дела против прекословных мнений» (14:165–166).
Святитель не возражает и даже приветствует рукоположение в священный сан не окончивших семинарский курс, но имеющих хорошее светское образование и духовно устроенных. Вот что он пишет к Тверскому архиепископу Гавриилу об одном таком кандидате: «Мне раза два случалось говорить (с ним. – К. С.) ия заметил в нем человека с довольным образованием и неповерхностным расположением к благочестию. Если бы я не имел избытка в духовенстве и имел законную возможность принять сего кандидата, я произвел бы его во священника с большей надеждой основательной службы, нежели окончившего семинарский курс, как уже имеющего опытность в жизни... Примите сие в рассуждение и скажите, не решитесь ли принять сего кандидата с снисхождением и вверить ему священство без дальних затруднений, по удостоверении, что он имеет сведения, для сего потребные... Его скромность и кротость побуждает меня просить на сие письмо благосклонного ответа» (19–1:69, 70).
А вот пребывание среди учащихся духовных школ лиц сторонних Святитель считает не желательным: «У меня был директор гимназии и просил допустить учеников обучаться иконописанию и резьбе на дереве в Лавре. Я сказал, что не могу дать на сие разрешительного ответа... Умножение людей и примешение чужих может причинять затруднение и расстройство... Неприятный подобный опыт есть в Московской Семинарии, где ученики, обучающиеся в светском архитектурном училище, научаются там своеволию и приносят оное в семинарский дом. Мне кажется, лучше бы, если бы совсем не приходили чужие и к нам» (10:206).
Строго выступает Святитель против винопития учащихся и, особенно, против появления их в храме с запахом вина. «Древний закон говорил священнослужителям алтаря: «Вина и сикера не пийте, егда входите в скинию свидения, или приступающим вам ко алтарю» (Лев. 10:2), хотя вино кроме сего случая благословлено было к употреблению и даже удостоено быть приносимым к алтарю. Никто не станет спорить, что христианский алтарь требует еще большего благоговения, нежели ветхозаветный» (1:4–5).
Подобное слышим из уст Святителя и о курении табака: «Позволительно ли служителю алтаря христианского приносить к нему смрад по неестественной прихоти употребленной ядовитой травы? И не должен ли готовящийся к сему служению предварительно остеречься, чтобы не основать в себе привычки, несообразной с достоинством служения? О естественном и законном употреблении сказал Апостол: «Не имам ясти мяса во веки, да не соблазню брата моего» (1Кор. 8:13). Неужели служащий алтарю, или готовящийся к сему служению решится сказать напротив: буду угождать неестественной прихоти – пусть соблазняются! (Повторяются слова Святителя по причине их важности. – К.С.). Скажут ли: предмет маловажный и не требует строгого внимания? Но вы почему же не откажетесь от маловажного предмета и держитесь за него упорно, и хотите, чтобы другие отказались от справедливого суждения против него в пользу вашей прихоти? Маловажно ли сие слово: «Горе человеку тому, им же соблазн приходит»?» (Мф. 18:7) (1:5). «Мне, – рассуждает святой Иерарх в другом месте письма, – известно было, что этот грех есть за некоторыми наставниками и за некоторыми студентами, но я не был против сего строг, чтобы, вместо исправления, не произвесть только лицемерия. Помню, что митрополит Платон запретил студентам стричь волосы, но все стригли и только старались как-нибудь прикрыть сие пред его глазами, и он, видя не видел, чтобы не иметь нужды наказывать. Какая же польза строго запрещать и только приучать частью к нарушению запрещения, частью и лицемерному прикрытию сего нарушения? Посему и ныне я не дал запретительного предписания, а что написал к Ректору Академии, с того прилагаю при сем список» (см. Душеп. Чт., 1863, ч. III, с. 81–85) (19–2:27; 9:353–354). «Печально видеть своеволие подчиненных и слабость властей» (19–2:73).
К ябедам, к нравственно поврежденным следует применять воспитательные меры неотложно. «Лечите сию болезнь («дух ябеды») не запуская. Первого буяна, который окажется, исключите с бесчестием, если не раскается со смирением: таким образом отпадет злая охота и у других» (2:3). «Для иных Семинарий не нужно, а для иных не излишне было бы сказать и сие: посмотрите в книгу поведения и, если найдутся замеченные неоднократно в предосудительных поступках, обнаруживающих повреждение нравственности, и не оказавшие совершенного исправления – измите злое от вас самих» (1Кор. 5:13) (23:73–74).
Не плохо было бы проследить Правлению Семинарии за дальнейшей судьбой исключенного: «Если какой исключенный ученик произведен во священника ранее, нежели его товарищи, оставшиеся в Семинарии, Семинарское Правление может довести о сем до Академического Правления на рассмотрение, как о случае, делающем подрыв порядку училищному» (2:7).
О предметах, изучаемых в духовной школе, Святитель говорит очень кратко: «Я люблю Богословию, ибо нахожу в ней утешение, но теперь должен заниматься холодной философией» (12:116). «Одно для духовных училищ потребно и очевидно: устраните чуждые предметы учения, насильно навязанные и без пользы обременяющие» (23:124).
Ценные указания Святителя и об Уставе духовной Школы. – «Надлежит вам (отцу Ректору Гавриилу Городкову. – К. С.) уставить все по Уставу, тогда ни ветер сверху, ни вода снизу не поколеблют того, что Вы уставите. Как скоро будут от Вас требовать чего бы то ни было, не определенного Уставом, не допускайте при самом первом случае, и если нужно не огорчить отказом, просите разрешения от Вашего места» (2:2). «Если ученик уволен не по Уставу – вот время стать за правду. С сохранением скромности и должного уважения к епархиальному начальству, опираясь на необходимость законную, Семинарское Правление должно довести о сем до Академического» (2:7). Сам же текст Устава не подвергать изменению без существенной нужды. «Мне кажется, – пишет Святитель, – нужнее поощрять и наставлять людей, нежели переписывать уставы» (10:171). «Не достает не столько в Уставе училищ, сколько в исполнителях. Ректоры слабо смотрят за учением и поведением, и архиереи не довольно ревностны, от каковых первый есмь аз. Некоторые даже почитают училища чуждыми для себя» (23:74).
Не менее ценно замечание святого Иерарха о Богословских факультетах в университетах. «Был у меня протоиерей Янышев (профессор Богословия в СПб университете, затем Ректор СПб Духовной Академии. – К. С.), – повествует он. – Я сказал, что некоторые думают о Богословском факультете в русских университетах, но, мне кажется, это не исполнимо. С какой целью светский человек посвятит себя полному богословскому образованию? В духовное звание хотя путь не загражден, но трудно найти в нем место. И если кто пожелает приготовить себя к духовной службе – прямее к цели пойдет в Духовную Академию. Протоиерей признал сие справедливым» (19–2: 183, 184).
Встречаются в письмах Святителя распоряжения, касающиеся хозяйственных дел Академии. – «Желал бы я знать, до какого времени заготовили вы для Академии хлеба. Рассчитывать на следующий урожай осторожнее надобно ныне, нежели в прошедшем году» (15:36). «Писал ли я к Вам (наместнику архимандриту Афанасию. – К. С.) о буйной ловле рыбы Вифанскими семинаристами? – Скажите Ректору, что я желаю знать виновных, хотя не для заслуженного наказания, по крайней мере для удостоверения в надзоре и для надежды на будущее время» (17:74). «О внутренней благовидности Академической залы попещись ни в каком случае не излишне. Также и о жилых комнатах. Если век сей за нечистый пол или стену осуждает заведение – не дразните его и в сей малости, тогда как печетесь о важнейшем» (15:24).
Святитель призывает Духовную Академию к братскому содружеству со Свято-Троицкой Сергиевой Лаврой: «Мне кажется, лучше было бы, чтобы у Лавры и у Академии был один врач, которому бы обе доверили» (10:124). Или: «Академия хочет открыть новую больницу и баню. Что-то у них все разбросано. Не худо было бы, если бы и Вы (наместник архимандрит Антоний. – К. С.) сказали о сем Ваши мысли. Мне давно думалось против нашей бани сделать в ограде дверь и лестницу с горы, чтобы, ходить было ближе, и дозволить и Академии пользоваться нашей баней. Как Вам кажется?» (7:44). «Академия хочет делать каменную подземную трубу. Я говорю Ректору, чтобы он переговорил с Вами» (7:133).
Закончить обзор наставлений Великого Иерарха о Духовной Школе хотелось бы его же словами, которыми он также заканчивает свое письмо к Андрею Николаевичу Муравьеву и, может быть, обращается не только к упомянутому адресату, но и ко всем нам – читающим или слушающим: «С утешением смотря на постоянное сочувствие Ваше к занятиям трудящихся в Московской Духовной Академии и в настоящем случае, ... видя новый знак искреннего расположения Вашего к Академии, я с удовольствием ... приношу Вам совершенную Академии и мою признательность,... призывая на Вас благословение Божие» (4:627).