Часть II. Публикации

В С.-Петербургском филиале Архива РАН хранится интереснейший личный фонд (Ф. 88. Оп.1–2) академика Ф. И. Круга, одного из тех немецких ученых (наряду с И. П. Колем, 3. Байером, Г. Ф. Мюллером, А. Л. Шлецером, И. Г. Штриттером), которые, по оценке Ф. И. Успенского, стали «первыми глашатаями и проводниками научного византиноведения в собственном смысле»,¹⁹⁹¹ принеся с собой в Россию «научный критический метод», выработанный уже богатой к этому времени исследовательским опытом европейской наукой. Восприняв «близко к сердцу» поставленную перед Академией наук задачу – исследовать корни русской истории, академики пришли к необходимости заняться изучением и византийских источников по истории IX–X вв. в связи с вопросом об образовании русского государства и крещения Руси.

Иоганн Филипп (в России – Филипп Иванович) Круг (1764–1844),¹⁹⁹² уроженец г. Галле, где он и получил университетское образование, в 1791 г. нанимается в качестве учителя в дом одного польского сановника, с семьей которого в 1794 г. оказывается в «собственно России»; с 1795 г. он в Москве, где становится воспитателем сына графини Орловой, вдовы гр. И. Г. Орлова; 15 августа 1803 г. Ф. И. Круг переезжает в Петербург, оставшись здесь, вопреки первоначальному намерению, навсегда. Все эти годы он усиленно занимается нумизматикой, к которой пристрастился с детства, обменивает привезенную с собой в Москву немецкую коллекцию иностранных монет на коллекцию русских (у одного родственника графини), довольно быстро овладевает сначала церковнославянским, а затем и русским языком, получив в домашней библиотеке Орловых, изобиловавшей славянскими и русскими рукописями (некоторые из них были дарами императрицы Екатерины), превосходную возможность познакомиться с источниками по русской истории (библиотека гр. И. Г. Орлова, которого братья звали «философом», погибла в огне в 1812 г.). Именно как нумизмат Круг зачисляется в 1805 г. сотрудником («помощником библиотекаря») Эрмитажа, работая, правда, лишь в его Минцкабинете под начальством Г. К. Келера,¹⁹⁹³ а его исследования о русской нумизматике древнейшего периода¹⁹⁹⁴ открывают ему двери в Академию наук (адъюнкт по русской истории с 27 марта 1805 г., экстраординарный академик с 11 марта 1807 г., ординарный академик с 16 августа 1815 г.).

Следуют труды Круга в области русской и, наконец, византийской хронологии, долгое время остававшейся «ахиллесовой пятой» не только российского, но и западного византиноведения. Сосредоточившись в своем основном исследовании «Критический опыт объяснения византийской хронологии, с особым вниманием к ранней истории России»¹⁹⁹⁵ на изучении византийских хронистов Феофана, Никифора и Симеона, он внес значительный и общепризнанный вклад в выверку нескольких сотен хронологических дат и в пересмотр господствовавших тогда в науке ошибочных взглядов таких авторитетов, как Дюканж, Пажи, но прежде всего бесконечно чтимый им Шлецер, «победной полемикой» против которого называет труд Круга А. А. Куник.

«Общепризнанность», впрочем, была несколько односторонней. Вот как расценивает действие своего детища сам автор (перевожу с немецкого): «Моя «Хронология Византийцев», которая написана лишь в связи с древнейшей русской историей, имела счастие найти замечательный прием за границей и публично быть прославленной в качестве классического произведения.¹⁹⁹⁶ Геерен, например, называет книгу Фениксом в исторической литературе; Рюс, Хюльман, Шлоссер, Газе и другие заимствовали из нее множество исправленных данных в свои сочинения; от них они перешли в лучшие новейшие исторические труды, и до сих пор не нашлось ни одного человека, который счел бы ошибочным и опроверг хотя бы одно из более чем ста исправлений. – Но не так было в России. В Академии книга не произвела никакой сенсации; никакого признания, одобрения, поощрения – таков результат всего этого. Книга появилась в 1810 г., а я еще в 1815 г. был экстраординарным, хотя еще при моем определении на службу (ибо я, сорокалетний, отказывался стать адъюнктом), а затем снова, при появлении сочинения о русской нумизматике в 1805 г., мне было официально обещано быстрейшее повышение в звании, в то время как другие, сидевшие подо мной, давно продвинулись. Осталось совершенно незамеченным, что сказал старик Шлецер еще в 1806 г.: «Очень часто я его (Ф. И. Круга. – И. М.) в сочинении о нумизматике с основанием поправлял, опровергал и дополнял; но это самая первая и до сих пор единственная книга о древнерусской истории, подготовленная и напечатанная со времени смерти Байера (1738 г.) в самой России, которую отмечает подлинно научная критика». Помимо Академии, мои исследования (при условии, что они вообще представляют интерес) все же больше всего должны приниматься во внимание теми, кто занимается древнерусской историей ex professo. Однако, когда в 1816 г. Карамзин, с которым я уже давно состоял в переписке, издал свои первые тома, корректурные листы которых он мне показывал, оказалось, что им не было принято во внимание так много из того, что я, как я полагал, строго доказал, что он (когда я ему об этом сказал и потребовал, если он в состоянии, опровергнуть меня) оказался вынужденным кое-что перепечатать и добавить к первому тому особый лист с дополнениями. Точно так же новейший историк Полевой показывает, что он мою книгу не читал, когда он (приведем только один пример) на стр. 159 тома 1 заставляет вел. княгиню Ольгу быть крещенной гнусным Феофилактом, а не Полиевктом, который, однако, уже годом раньше (3 апреля 956 г.) был посвящен в патриархи... Если это происходит с вышеназванными людьми, то можно ли ожидать, что другие, которым все это не столь близко, примут большее участие в таких исследованиях? И разве кому-нибудь придет в голову перевести подобную книгу целиком или в извлечениях на русский язык, не обращая внимания на то, что, может быть, кто-то и мог бы чему-нибудь научиться из нее?¹⁹⁹⁷ Можно ведь напечатать: «Мы не понимаем такой учености!».¹⁹⁹⁸ Но тогда получается, что даже желание видеть напечатанными мои статьи, которые почти все критического содержания, чрезмерно! Конечно, это не более чем пустая фраза, а посему мои исследования не пропадут; один я действительно верю: то время, что я еще могу напряженно работать, можно использовать гораздо полезнее, если продолжить записывание на бумаге результатов собственных исследований, чем тратить его на переписывание набело, на заполнение лакун уже известными фактами, на исправление корректур».¹⁹⁹⁹

Из процитированного явствует, что Круг почувствовал себя глубоко оскорбленным невниманием к его труду именно русской публики, для которой тот в первую очередь и предназначался; этим же, как отметил еще А. А. Куник, объясняется и тот факт, что после 1810 г. Круг фактически прекратил публиковаться (ни одной более или менее крупной статьи за 34 года!), и только после его смерти, в 1848 г., усилиями акад. А. А. Куника был издан уже упоминавшийся сборник его писавшихся «в стол» трудов, причем оказалось, что некоторые открытия были сделаны им задолго до того, как их сделали другие. Так, одним из важнейших его открытий было отождествление Хроники Георгия Амартола как основного и тщетно разыскивавшегося еще Шлецером византийского первоисточника Летописи Нестора (т. е. Повести временных лет), – открытие, сделанное Кругом еще в 1806 г. и на протяжении десятилетий оставшееся неизвестным.²⁰⁰⁰

Возвращаясь к архиву ученого, следует еще раз отметить, что «сливки» с него снял акад. А. А. Куник, тщательно разобрав все писавшееся «в стол», отобрав достойное опубликования и осуществив посмертное издание в двух томах. ²⁰⁰¹ В меньшей степени им использована переписка Ф. И. Круга, хотя и с нею Куник ознакомился досконально. А между тем важность ее для истории науки не вызывает сомнений. Став доверенным лицом графа Николая Петровича Румянцева (1754–1826) во многих научно-археографических предприятиях последнего и прежде всего – по связям с европейскими научными центрами (особенно Франции) с целью выявления и издания византийских источников по истории славянства, Круг «взял на себя роль консультанта, рецензента и редактора, выполняя свои обязанности с большим старанием и знанием дела».²⁰⁰² Невозможно изучать деятельность румянцевского кружка без полноценного использования отложившейся в личном архиве Круга его обширной ученой корреспонденции, включающей в себя помимо отпусков и черновиков писем самого Круга письма H. М. Карамзина, Μ. Н. Погодина, Π. М. Строева, Д. П. Попова, А. Н. Оленина, Д. И. Языкова, А. X. Востокова, И. Ф. Г. Эверса, Г. К. Кёлера, П. И. Кеппена, Ю. Клапрота, О. Е. Коцебу, И. Ф. Крузенштерна, А. X. Лерберга, Г. А. Розенкампфа, Рауль-Рошетта и других, но прежде всего– 195 писем графа Η. П. Румянцева за 1808–1825 гг.²⁰⁰³

Для византинистов первостепенный интерес представляет переписка Круга с знаменитым парижским филологом-эллинистом немецкого происхождения Карлом Бенедиктом Газе (45 пространных писем последнего и черновики ответных писем Круга),²⁰⁰⁴ в которой нашло отражение, пожалуй, наиболее важное событие в мировой византинистике того времени – первое издание «Истории» одного из крупнейших византийских писателей второй половины X в. Льва Диакона, ценнейшего источника не только по истории Византийской империи, но и Болгарии и Древней Руси (балканские войны киевского князя Святослава в 968–971 гг. составляют один из основных сюжетов его сочинения).

Несколько слов о личности издателя. Карл Бенедикт Газе (родился 11 мая 1780 г. в саксонской Сульце близ Наубурга в семье священника, умер 21 марта 1864 г. в Париже)²⁰⁰⁵ получил прекрасное классическое образование в классической гимназии Веймара и в университетах Иены и Гельмштедта; в 1801 г. перебрался во Францию, ставшую его второй родиной (в его устройстве деятельное участие приняли парижские греки Адамантиос Кораис и Панайотакис Кодрикос, но особенно – французский эллинист G. d’Ansse de Villoison); в 1805 г. зачислен сотрудником Императорской библиотеки; в 1812 г. приглашен королевой Гортензией в качестве воспитателя ее несовершеннолетнего сына Наполеона-Луи Бонапарта (будущего короля Франции Наполеона III); в 1816 г. назначен профессором греческой палеографии и неоэллинистики в Королевском училище восточных языков; в 1824 г. избран членом Академии надписей и изящной словесности; в 1828 г. стал кавалером ордена Почетного легиона; в 1830 г. назначен профессором немецкого языка и литературы в Ecole Polytechnique, а в 1832 г. – одним из заведующих Отделом рукописей Национальной библиотеки; в 1837 г. Газе осуществил свою давнюю мечту – посетил Элладу, где был награжден королем Оттоном орденом золотого креста Спасителя; в 1849 г. стал командором Почетного легиона; в 1852 г. назван профессором основанной им в Сорбонне (Faculté des Lettres) кафедры сравнительной грамматики;²⁰⁰⁶ за издание «Истории» Льва Диакона награжден русским правительством орденом св. Владимира 4-й степени; избран членом-корреспондентом Императорской Академии наук с 27 июня 1821 г.²⁰⁰⁷

Публикатор многих текстов средневековой греческой письменности (среди которых– сочинения Иоанна Лида), Газе все-таки на первое место ставил именно издание Льва Диакона, идея которого возникла у него с самых первых лет пребывания в Париже, но осуществление которого, по мнению Н. Панайотакиса, вряд ли стало бы возможным без участия в нем графа Η. П. Румянцева и акад. Ф. И. Круга.²⁰⁰⁸ Ознакомившись с попавшей ему на глаза заметкой Газе о рукописи Королевской библиотеки (нынешней Paris gr. 1712) с текстом «Истории» Льва Диакона и о проделанной им работе над текстом памятника, с публикацией (speciminis causa) его VI книги,²⁰⁰⁹ Η. П. Румянцев обратился с письмом (на французском языке) к А. Н. Оленину от 18 марта 1813 г., в котором говорится следующее: «Заметка г-на Газе о рукописи Императорской библиотеки Франции, содержащей «Историю», сочиненную Львом Диаконом, достаточна, чтобы возбудить большой интерес и особенно у русских. Нельзя не согласиться с ученым в том, что было бы в высшей степени полезно опубликовать этот труд, напечатав его. Г-н Газе, который как никто другой способен осуществить его прекрасное издание, признается, что с этой целью оставалось завершить латинский перевод, который он сделал. И поскольку этот перевод сделан, почему бы не появиться и самому изданию? Нет необходимых для предприятия финансовых средств? Нужен был бы аванс? О какой сумме могла идти речь? А не было бы возможным приобрести за деньги простую копию греческого текста с правом напечатать ее здесь в сопровождении русского перевода (выделено мной. – И. М.)? Сколько может стоить такая копия?».²⁰¹⁰

В свою очередь А. Н. Оленин обратился за содействием в этом деле к Ф. И. Кругу, поручив ему связаться как с самим Газе, так и с его «шефом», редактором журнала «Magazin encyclopédique» Обэном-Луи Милленом (1759–1818), на предмет прояснения вопроса. «Статс-секретарь Оленин, – говорится в письме Оленина к Кругу (без подписи, писано канцеляристом) от 28 марта 1813 г., – препровождает при сем к Его Высокоблагородию Филиппу Ивановичу Кругу подлинную записку, полученную от Государственного Канцлера Графа Николая Петровича Румянцева. Статс-секретарь Оленин просит Филиппа Ивановича изготовить, на точном основании изложенных в сей бумаге пунктов, письмо к г-ну Миллену или к г-ну Газе относительно к получению копий с упоминаемых в записке рукописей и прочаго; также покорно просит доставить сие письмо к нему за открытою печатью (cachet volant), дабы Граф Румянцев мог видеть содержание онаго, так как доставление сего письма он принимает себе. Статс-секретарь Оленин для лучшего в сем деле успеха просит написать два письма, одно к г-ну Миллену, а другое к г-ну Газе. 28 марта 1813».²⁰¹¹ К письму была приложена и «подлинная записка» канцлера (на самом деле, как я предполагаю, составленная в канцелярии Оленина в духе вышеприведенной, действительно подлинной, адресованной А. Н. Оленину записки канцлера), причем фраза о копии была выражена в ней следующим образом (приводится в оригинале): «Il desireroit aussi savoir: si M^r Hase ne veut pas lui céder une copie exacte du texte grec qu’il a retouché, avec le droit de le faire paraître imprimé avec une traduction russe qui se faroit (sic!) à Pétersbourg? Et quel est le prix d’une pareille copie accompagnée du droit de sa publication?».²⁰¹²

Круг, несомненно, выполнил возложенное на него задание, но отправленные им письма не дошли до адресата.²⁰¹³ Это видно, во-первых, из одного сохранившегося в бумагах Оленина черновика французского письма (Оленина к Газе? Тогдашняя манера авторов писать о себе в третьем лице и не подписываться затрудняет идентификацию), в котором, между прочим, говорится (в моем переводе с французского): «В начале прошлого года Государственный секретарь Оленин обязал г-на Круга из Петербургской Академии наук написать г-ну Миллену из Парижа письмо, чтобы постараться получить копию с рукописи Льва Диакона. Г-н Круг тотчас же снизошел к просьбе Государственного секретаря Оленина, но, к сожалению, еще не получил ответа: причиной могла быть война! Соответственно, г-н Круг охотно взялся бы снова написать г-ну Миллену, который является шефом г-на Газе. Он бы написал даже прямо этому последнему, хотя и не знаком с ним персонально, если бы у него были возможности доставить письмо, которое бы не затерялось, а также получить ответное письмо, т. е. то, что г-н Круг на себя не берет».²⁰¹⁴

Во-вторых, об этом свидетельствует сам К. Б. Газе в своем первом письме к Кругу от 24 сентября 1814 г. «Из расспросов, – говорится в нем, – с которыми ко мне несколько месяцев назад подступил один молодой офицер, г. Берто, я предположил, что Вы имели любезность писать мне; а на основании письма барона фон Штрандмана, секретаря русского посольства в Англии, я убеждаюсь в этом еще раз. Этот последний... сообщает мне из Лондона, что ныне находящийся там г-н Крузенштерн (выдающийся мореплаватель и географ И. Ф. Крузенштерн. – И. М.) спрашивает, получил ли я Ваши письма ко мне, отправленные во время войны. К сожалению, ни одно из них не дошло до меня. Предполагаю, что, как и многие другие, они были вскрыты и утаены бонапартистской полицией. Мне этот инцидент особенно досаден, ибо, с одной стороны, эти письма, возможно, содержали заказы и запросы от Вас, которые остались и поныне неисполненными и безответными; с другой стороны, как пишет г-н Штрандман, в них, по его мнению, речь шла об одном историческом сочинении, относящемся к русской истории, которое г-н Рейхсканцлер Романцов (sic!) хотел иметь напечатанным или списанным в Париже. Я не сомневаюсь, что это сочинение – «История» Льва Диакона; по крайней мере, я несколько дней назад получил письмо г-на госсекретаря Оленина, в котором речь идет также об этом сочинении... Князь Волконский также прислал мне записку следующего содержания: хотят, чтобы рукопись оригинального текста Льва была послана в Петербург с тем, чтобы она была напечатана там, ибо я, возможно, откажусь от его (Льва) издания. Я ответил, что мое намерение (опубликовать «Историю» Льва Диакона в луврской серии Corpus Byzantinae Historiae. – И. М.) не изменилось и что Лев уже готов к печати. Несколько дней назад г. Дювиньо, прибывший из Петербурга, привез мне письмо графа Оленина, в котором тот требует пересылки рукописей Амартола и Льва. Первый не входит в мои планы, и я указал его (Оленина. – И. М.) посланнику, графу Поццо ди Борго, путь, на котором он должен искать разрешение министра, которое он несомненно получит. Но что касается Льва, то я Вас самого спрашиваю, справедливо ли лишать меня возможности первым выпустить его после того, как я обратил внимание публики на этого автора и на протяжении нескольких лет тратил на его обработку те немногие часы, которые оставляли мне дела по службе. Мои предварительные исследования, рукописи нашей Библиотеки, все мои шестилетние штудии дают мне в руки средство сделать такое издание полнее, чем это может быть где-то в другом месте. И как позорно было бы для меня, если бы я, публично пообещав ученой Европе стать первым издателем, не сдержал слова. Но почему бы Льву не быть напечатанным здесь? Я принимаю это предложение, так как оно, согласно сообщению г-на Штрандмана, содержится в Вашем письме и так как оно действительно для нас всех и выгодно, и почетно. За 3000 франков г. Эберхард (у него вышли Плутархи Кбраиса) выражает готовность выпустить 500 экземпляров (греческий текст с латинским переводом, словарем и предисловием). Из этих экземпляров 50 я бы зарезервировал себе, чтобы распределить их здесь; остальные г. Эберхард направил бы ближайшим и надежнейшим путем г-ну Оленину, г-ну Романцову (sic!) или же тому, кто покроет расходы на печатание. Таким образом, Лев мог бы появиться как предтеча и провозвестник моего большого тома, который затем, разработанный не спеша, последовал бы через год или два. Само собой разумеется, что в предисловии я бы помянул с благодарностью и прославлением Вас и того, кто бы поспособствовал изданию. Все это я написал и г. Оленину (письмо не сохранилось? – И. М.); поговорите с ним, ведь Вы наверняка знаете его».²⁰¹⁵

Ответ Ф. И. Круга нам неизвестен, но зато известен результат дела: editio princeps оригинального греческого текста «Истории» Льва Диакона стало осуществляться (стараниями К. Б. Газе и на средства гр. Η. П. Румянцева) в Париже, растянувшись на несколько лет (1814–1819), в то время как первый перевод труда на «российский язык» предполагалось сразу же по появлении оригинала изготовить и издать в Петербурге – также на деньги Η. П. Румянцева.²⁰¹⁶

Публикуемые ниже письма Газе как раз и отражают весьма драматичную историю издания оригинального греческого текста «Истории» Льва Диакона.²⁰¹⁷ Значительная часть их содержит обильную информацию о ходе печатания; о движении корректур (акад. Круг не только просматривал все корректуры, но и делал свои поправки к публикуемым текстам); о трудностях с их пересылкой и пересылкой писем, которые часто не доходили до адресатов. Много места в них отведено попыткам объяснить и оправдать непомерно затянувшееся издание (1814–1819 гг., и это притом, что уже в первых письмах говорится о готовности издания к печати), обоснованию и расчетам требовавшихся со стороны графа финансовых субсидий (в ответ на которые тот незамедлительно выписывал чеки), описанию трагедии с гибелью во время шторма значительной части тиража (125 экземпляров из совокупного тиража в 400 экземпляров)²⁰¹⁸ при транспортировке их по морю на бриге «Меркурий» в Петербург, бесконечным просьбам к Румянцеву и Кругу ходатайствовать о награждении его (как и его друга Рауля-Рошетта) орденом св. Владимира, красочному описанию научной жизни Парижа тех времен и т. д. Письма изобилуют упоминаниями имен огромного количества людей, так или иначе связанных с описываемыми событиями, от государственных деятелей (имп. Александр I, Η. П. Румянцев, А. Н. Оленин, И. Каподистрия, С. С. Уваров, кн. Волконский, гр. Орлов, Воронцов, Нессельроде, гр. Поццо ди Борго и др.), ученых и писателей (выдающийся мореплаватель И. Ф. Крузенштерн, Клапрот, Сен-Мартэн, Рауль-Рошетг, Жюль Давид, H. М. Карамзин, А. X. Лерберг, Ф. Шамполион, П. И. Кеппен, А. Кораис, М. Т. Каченовский, А. С. Березин, Б. Г. Нибур, Ф. П. Аделунг, Хальма, Е. Е. Кёлер, Ремюза, Цирбед, X. Д. Френ, Сильвестр Саси, А. Маи, И. А. Гульянов, Л.-М. Лангле, О. Коцебу и т. д.), художников (Л. Корис, Шерадам, Matthes), сотрудников русских посольств в Париже и Лондоне (И. О. Штрандман, И. Г. Шредер, Лавенский), печатников и книготорговцев – до близких парижских друзей (некая мадемуазель Канель, мадам Берто) и родственников (брат Круга Леопольд, брат Газе). Многим из них даются на страницах писем весьма выразительные характеристики.

Знакомясь с содержанием писем, мы, конечно, не могли не иметь в виду и головоломную историю с предполагаемым изготовлением Карлом Бенедиктом Газе фальшивки – так называемой «Записки Готского топарха», т. е. некоего анонимного фрагментарного текста, который якобы был им найден в одном из рукописных кодексов Королевской библиотеки Парижа и затем исчез – неизвестно куда – и который, по мнению Газе, мог служить дополнением к краткому известию Льва Диакона о взятии Херсона (Корсуня) русскими при Владимире Святом, ибо был составлен ближайшим участником события.²⁰¹⁹ Разумеется, рассчитывать на то, что в каком-то из своих писем Газе признается в подлоге или просто проговорится, не приходилось, – ничего конкретного по этому «делу» переписка не сообщает. И тем не менее некоторые наши наблюдения над «методологией» работы Газе с текстами, его высказывания по этой части, свидетельствующие о его ярко выраженной склонности к «филологическим играм», к экспериментированию с византийскими текстами (с аттическими, как он сам сознается, он бы себе этого не позволил), с византийской лексикологией и семасиологией, убеждают нас в том, что одним из такого рода экспериментов могло стать (думаю, что и стало) сочинение им «Записки Готского топарха», тем более, что налицо был и мотив «преступления» – как можно более «раскошелить» не жалеющего денег русского «спонсора».²⁰²⁰ Даже удивительно, что опытный и восприимчивый к такого рода вещам Ф. И. Круг ничего не заподозрил.

Зато уникальную информацию письма Газе содержат о других его неизвестных или малоизвестных, оставшихся неосуществленными, издательских проектах (таких как «Хроника» Георгия Амартола, «Хронография» и письма Михаила Пселла, «История» Никифора Грегоры, сочинения Григория Паламы, «Морейская хроника» и др.), «спонсором» которых также должен был выступить (и, в сущности, уже выступил, так как им «вперед» были уже оплачены по крайней мере два первых из названных) Η. П. Румянцев.²⁰²¹ Со смертью графа 6 августа 1826 г. все работы, однако, приостановились, прервалась почему-то и переписка Газе с Ф. И. Кругом.

Публикуемые письма Газе к Кругу писаны немецкой «готикой»; несколько писем, встречающихся в подборке и адресованных к Η. П. Румянцеву, писаны на французском языке. Все письма публикуются целиком, без изъятий, в хронологическом порядке, который не всегда совпадает с порядком их хранения в архивном деле, а в некоторых случаях, как будет отмечено, вообще целые куски текста попали в личные фонды других ученых, в частности А. А. Куника, где они сейчас и хранятся. В издании, таким образом, осуществлена некоторая реконструкция текста писем. Нам остается, наконец, сердечно поблагодарить Г. Ф. Байера за то, что он любезно согласился просмотреть издание в рукописи и исправить некоторые наши ошибки в прочтении текста. Приводим текст писем (ПФА РАН. Ф. 88. Оп. 2. Д. 21. Л. 1–92).

(л. 3–4 об., 44). Помета Круга (о получении?): 16 Okt. 1814

Paris d. 24 September 1814

Ich wende mich an Sie, werthester Herr Hofrath, um mich mit Ihnen über eine Sache zu verständigen, über die Sie mir wahrscheinlich Aufklärung geben werden. Schon lange wünschte ich mit Ihnen in Briefwechsel zu treten, und die Anzeige, die ich in Hn. Millins Magazin Encyclopédique (Avril 1814. pag. 446) von Ihrer Chronologie der Byzantiner gemacht habe, kann Ihnen als Beweis dienen, wie sehr ich Ihre gelehrten Arbeiten zu würdigen weiß.

Schon aus einer Nachfrage, die ein junger Offizier, H. Berteaux, vor einigen Monaten bei mir that, vermuthete ich, daß Sie die Güte gehabt mir zu schreiben; und durch einen Brief Hn. Barons von Strandman, Russischen Gesandschaftssekretärs in England, komme ich so eben darüber zur Gewißheit, Dieser, den ich bei seinem Hierseyn sah, meldet mir aus London. Herr von Krusernstern (jezt dort) frage nach, ob ich Ihre Briefe an mich, die er mir während des Krieges adressirt, richtig erhalten.

Leider ist mir von diesen nichts zu Gesicht gekommen Ich vermuthe, sie sind von der bonapartischen Polizei, so wie viele andere, erbrochen und unterschlagen worden. Höchst unangenehm aber ist mir dieser Vorfall, teils weil diese Briefe wahrscheinlich Aufträge oder Nachfragen von Ihnen enthielten, die nun unvollzogen u. unbeantwortet geblieben sind; theils weil mir H. von Strandman schreibt, er glaube, es sei in denselben die Rede gewesen von einem historischen Aufsatz die Russische Geschichte betreffend, den Herr Reichskanzler von Romanzoff habe in Paris drucken oder abschreiben lassen wollen. Ich zweifele nicht, daß dieser Aufsatz die Deschichte des Leo Diakonus gewesen; wenigstens habe ich vor wenigen Tagen einen Brief von Hn. Staatssekretär v. Olenin erhalten, worinn von diesem Werke gleichfalls die Rede ist. Alles diess erheischt, wie es scheint, baldige Aufklärung.

An einem Supplementband der Byzantina arbeite ich, wie Sie wahrscheinlich wissen, seit sechs Jahren, leider oft unterbrochen durch Beschäftigungen, zu denen mich mein Amt zwingt. Vermöge dessen lag mir ob, alle seit der Revolution in die Bibliothek gekommenen griechischen u. lateinischen Handschriften zu durchsuchen, u. zu verzeichnen. Diese Arbeit, zeitraubend, obschon nicht ohne Reiz, auch nicht ohne Nutzen für mein Hauptunternehmen, war wenige Monate vor dem Einrücken der Alliirten in Paris beendigt, u. ich arbeitete wieder für meinen Band, der folgende Inedita enthalten sollte: 1. Leo Diaconus. 2. Psellus Chronographie. 3. Dessen Briefe, soviel ihrer historischen Inhalts sind. 4. Einige Bücher (wir haben nicht allé unedirte) von Nicephorus Gregoras. 5. Anonyma.

Von diesen war Leo druckfertig, u. Psellus Chronographie beinahe ganz; an der lateinischen Uebersetzung der Briefe arbeitete ich nach Kräften, als Fürst Wolkonsky mir eine Note sendete, des Inhalts, man wünsche die Originalhandschrift des Leo nach Petersburg geschickt zu erhalten, um ihn dort drucken zu lassen, weil ich wahrscheinlich auf seine Herausgabe Verzicht gethan. Ich antwortete, meine Absicht sei noch immer dieselbe, u. Leo sei druckfertig.

Nun bringt mir vor wenigen Tagen Herr Duvigneau, aus Petersburg kommend, einen Brief von Hn. Grafen v. Olenin, worin dieser die Uebersendung der Handschriften des Hamartolus u. Leo’s begehrt. Ersterer liegt außer meinem Plan, u. ich habe Hn. Grafen Pozzo di Borgo, Ihrem Gesandten, den Weg angegeben, auf dem er um die Autorisation des Ministers nachzusuchen hat, die er ohne Zweifel erhält. Was aber Leo betrifft, so frage ich Sie selbst, nachdem ich die Aufmerksamkeit des Publikums auf diesen Schriftsteller gelenkt, und Jahre lang die wenigen Stunden, die meine Berufsgeschäfte mir übrig ließen, auf seine Bearbeitung gewendet habe, ob es billig ware, mich außer Stand zu setzen, ihn zuerst erscheinen zu lassen. Meine Vorarbeiten, die Handschriften unserer Bibliothek, alle meine Studien seit sechs Jahren geben mir Mittel an die Hand, eine solche Ausgabe vollständiger zu machen, als sie es irgend anderwärts werden kann. Und wie schimpflich wäre es für mich, wenn, nachdem ich öffentlich versprochen, der erste Herausgeber zu werden, ich doch nun dem gelehrten Europa nicht Wort gelten könnte.

Warum aber sollte Leo nicht hier gedruckt werden? Ich komme auf diesem Vorschlag, da er, nach Hn. von Strandmans Bericht, in Ihrem Briefe gewesen zu sayn scheint, u. weil er wirklich für uns alle gleich vortheilhaft u. ehrenvoll ist. Für dreitausend Franken macht sich Herr Eberhart (bei dem Corays Plutarche erscheinen) anheischig, fünfhundert Exemplaren, den griechischen Text, die lateinische Uebersetzung, ein Glossarium u. die Vorrede enthaltend, zu liefem. Von diesen Exemplaren würde ich mir fünfzig ausbedingen, um sie hier zu vertheilen; die übrigen würde H. Eberhart Hn. von Olenin, oder H. v. Romanzoff, oder dem, der die Druckkosten bestritten, auf dem nächsten u. sichersten Wege zukommen lassen. So könnte Leo als Prodromus oder Anzeige meines grossen Bandes erscheinen, der hernach, mit Müße ausgearbeitet, in einem oder in zwei Jahren folgte. Daß ich in der Vorrede Ihrer, u. desjenigen, der den Druck befördem würde, mit Dankbarkeit u. Ruhm gedächte, versteht sich von selbst.

Alles dies habe ich auch Hn. von Olenin geschrieben; haben Sie die Güte, sich mit ihm – da Sie ihn ohne Zweifel kennen – zu besprechen. Daß ich Ihnen für Ihre freundschaftliche Verwendung herzlichen Dank wissen werde, brauche ich Ihnen nicht zu versichem. Betrachten Sie mich als jemanden, der, Ihnen völlig ergeben, alle Aufträge, die Sie in Paris ausgerichtet, alle Nachsuchungen, die Sie in unsem Handschriften gethan wissen wollen, mit Freuden übemehmen wird. Wünschen Sie die chronologischen Angaben bei Leo u. Psellus (dieser hat ihrer sehr wenige ausgezeichnet? oder die bei Simeon Logotheta oder andern verglichen? Ich stehe Ihnen zu Gebot, obschon ich mich sonst wenig mit Chronologie u. Synchronistik beschäftigt. Denn meine Arbeit über die Byzantiner ist rein philologisch; ich will bloß den Text wo möglich so rein liefern, als er aus den Händen der Schriftsteller ging. Kritische Prüfung der Wahrheitsliebe eines jeden, Würdigung der Hilfsquellen, der historischen Angaben überhaupt liegt nicht in meinem Plan; was ich auch thun kann, bleibt doch nur Materialien u. Vorarbeiten zu Ihren historischen Werken.

Und so gebe ich die ganze Sache zutrauensvoll in Ihre Hände. Verhandeln Sie mit der Behörde, sprechen Sie mit Hn. von Olenin, an den ich als Probe das neunte Buch Leos, in der Eil abgeschrieben, übersendet habe – nur die Noten fehlen, die grammatisch, ungefähr wie die zu Timario im neunten Band der Notices et Extraits, wiewohl kurzer, sind, u. die ich in ein Glossarium alphabetisch hinter den Text zusammen zu stellen denke u. sein Sie in Vbraus meines herzlichen u. thätigen Denkes versichert. Den Postweg aus Erfahrung scheuend, übergebe ich Hn. Grafen Pozzo di Borgo diesen Brief, bete für dessen glückliches Anlangen. u. empfehle mich Ihrem wohl wollenden Andenken u. Ihrer freundschaftlichen Verwendung.

Hase.

à la Bibliothèque du Roi, rue de Richelieu.

(Л. 5–6 об.). Помета Круга: 6. Nov. 14

Paris d. 18 October 1814

Zugleich mit einem Briefe an Hn. Graf von Olenin habe ich, werthester Herr Hofrath, auch einen an Sie Anfang dieses Monats Hn. Pozzo di Borgo übergeben. Darinn drückte ich Ihnen mein Bedauern aus, zwei Briefe nicht erhalten zu haben, die Sie, wie ich durch Hn. Baron von Strandman aus London weiß, an mich geschrieben; zugleich machte ich Ihnen wegen meiner Byzantiner Vorschläge. Nun versichern mir zwar die Herrn der Russischen Gesandtschaft, meine Briefe an Hn. von Olenin u. an Sie seien abgegangen, jedoch mit zwei verschiedenen Kurieren, u. über Wien. Da nun außerdem über unsem schriftlichen Mittheilungen bis jetzt ein ungünstiges Geschick gewaltet zu haben scheint, so fürchte ich hier neue Verspätungen u. Nachlässigkeiten; u. da ich höre, daß eine Gelegenheit von Ihrer Gesandtschaft geradezu nach Petersburg abgeht, benutze ich diese, auf die Gefahr hin, daß Sie das hier Geschriebene zum Zweitenmale lesen.

An einem Supplementband der Byzantina arbeite ich seit sechs Jahren. Da mir aber zugleich amtshalber die Durchsuchung u. Beschreibung aller neuerworbenen griechischen u. lateinischen Handschriften unserer Bibliothek obliegt, so wurde freilich bei dem großen Zuwachs der lezten Jahre meine Arbeit häufig unterbrochen, obschon ich eben dadurch manchen nicht unwichtigen Beitrag entdeckt, u. ununterbrochen für meine Noten gesammelt habe. Leo Diakonus, die Chronographie von Psellus, dessen Briefe, und einige unedirte Bücher von Nicephorus Gregoras sollten, wie ich mehrere Male in Paris angekündigt, die Hauptbestandtheile eines Foliobandes ausmachen, ein zweiter, als Ergänzung des Ducangischen Glossariums, mehrere Tausend griechische Wörter, die bis jezt in den Wörterbüchem fehlen, enthalten. Von lezterem habe ich in dem dieses Jahr erschienenen Band der Notices et Extraits einige Proben gegeben; von dem ersten Bande sind Leo Diakonus u. Psellus Chronographie druckfertig; Psellus Briefe habe ich diesen Sommer im Schweiße meines Angesichtes in Ciceronianisches Latein zu zwingen gesucht.

Nun erhielt ich vor ungefähr drei Wochen einen Brief von Hn. Grafen von Olenin, worinn er die Uebersendung der Handschriften des Hamartolus u. Leo Diakonus von uns begehrt. Was Hamartolus anbelangt, liegt dieses ganz außer meinem Plane, u. obschon durch Hn. Pozzos di Borgo Abreise die Unterhandlungen mit dem Minister des Innern, der Handschrift Uebersendung betreffend, etwas in die Länge gezogen worden sind, so hoffe ich doch aufbaldige Beendigung zu Ihrer Zufriedenheit. In Betreff Leos aber nehme ich Ihre Freundschaft u. Billigkeit in Anspruch. Wäre es nicht kränkend, ja beinahe beschimpfend für mich, wenn ein Schriftsteller, dessen Herausgabe ich seit Jahren angekündigt, ja zu dessen Bekanntwerdung ich selbst durch die Anzeige in den Notices beigetragen, nun doch nicht zuerst durch mich, wie ich versprochen, erschiene? Und meine Noten? nicht unwichtige Beiträge zur Byzantinischen Geschichte u. Gräcität, denken Sie, wie unangenehm es mir seyn würde, sie seit Jahren aus einer Menge Handschriften mühsam u. doch vergeblich, zusammengetragen zu haben.

Auf der andern Seite ist mir der Gedanke sehr zuwieder, als ein Drache zu erscheinen, der, wo nicht über Gold, doch in einem feindlich sizt. So wie Leos Schrift für Ihre kritischen βιβλιοτάφῳ Untersuchen der Russischen Urgeschichte wichtig, oder auch nur brauchbar werden kann, ist schnelle Mittheilung derselben meine, so wie jedes Gelehrten, Pflicht. Darum thue ich Ihnen einen Vorschlag, um so zutrauensvoller, da ich vermuhte, daß in Ihren verlohrenen Briefen an mich enthalten waren.

Nach Hn. Eberharts u. Didots Versicherung, denen ich meine Abschrift, Uebersetzung und Noten gezeigt, kann Leo mit dreitausend Franken Vorschuss gedruckt werden. Bewegen Sie vermögende Gönner Russischer Urgeschichte diese Summe, die doch früher oder später durch den Verkauf der Exemplare wieder einkommt, vorzuschießen, und sie an die Russische Gesandschaft in Paris zu senden. Dann kann der Druck sogleich beginnen, zu sechshundert Exemplaren, Ihnen gehörig bis auf fünfzig, die ich mir zur Vertheilung an hiesige Zeitungsredaktionen u. dergl. vorbehalte. Daß ich in der Vorrede Ihrer u. der Beförderer der Unternehmung [вырвано] überhaupt mit gebührender Erkanntlichkeit gedenke, versteht sich ohnehin. Psellus, [вырвано] u. was sonst noch meinen ersten Folioband ausmachen wird, erscheint dann später, etwa nächstes Jahr. Mir selbst ist es nicht unangenehm, dem grösseren Werke durch Leos Herausgabe eine Art von Prodromus voranschicken zu können.

Sollten Sie indessen der Russica Leos sogleich benöthigt seyn, so bin ich erbötig – da doch der Druck, selbst etwa in einem Monat angefangen, schwerlich vor Februar beendigt seyn wird, Ihnen alles, was in seiner Geschichte die Russen betrifft, Ihnen [sic!] auf der Stelle abzuschreiben u. zu übersenden. Das sechste Buch ist schon gedruckt; das neunte habe ich vor einigen Wochen an Hn. von Olenin geschickt; alles übrige steht Ihnen sogleich zu Diensten.

Ich habe Ihnen noch viel zu sagen; mir fehlt der Raum. Betrachten Sie mich als Ihnen in Allem ergeben, ὡς τὸν σὸν κατὰ πάντα. Wir bearbeiten beide die Byzantiner, aber in ganz verschiedener Hinsicht. Ich beschäftige mich nur mit dem Text u. der Sprache, will dem Chronologen u. Geschichtschreiber Materialien geben, zu wirklichen historischen Untersuchungen bin ich weder aufgelegt noch geeignet. Aber ich glaube, daß ein Verein zwischen uns beiden für die Wissenschaft nicht ohne Nutzen bleiben wird. Wollen Sie Vergleichungen zweifelhafter stellen? Berichtigungen der Zahlzeichen? Sei es in einem Byzantiner, oder in mehreren. Meine Analyse Ihres trefflichen Werks, die (im dießjahrigen Aprilstück des Magazin Encyclopédique) kann Ihnen zeigen, wie nüzlich dergleichen Beiträge werden können.

Und nun leben Sie wohl. Ich flehe zu Ἐρμῆς ἐνόδιος um glückliche Ueberkunft dieses Briefes, u. bitte Sie um Ihr freundschaftliches u. wohlwollendes Andenken.

Hase (à la Bibliothèque du Roi rue de Richelieu)

(Л. 7–8 об). Помета Круга: 24 Marz 15

Paris den 14 Februar 1815

Empfangen Sie meinen herzlichen Dank für Ihren gütigen Brief vom 20 Nov./2 Dec. vorigen Jahres, den ich in einem von meinem Verwandten Hn. Reyher den 9/21 December geschriebenen eingeschlossen vor einigen Wochen erhielt. Den, welchen Sie mir am 21 Oktober schrieben, habe ich seitdem erwartet, aber noch nicht erhalten; auch ist Herr von Krusenstern bis jezt noch nicht hier eingetroffen.

Ihrem Rathe gemäss schreibe ich soeben an Hn. von Romanzoff, u. werde den Brief beider Gesandtschaft abgeben. Da indessen wir schon so manches Unglück mit unsern Sendungen gehabt haben – auch Madam Bertaud, die sich Ihnen empfehlen lässt u. sich wohl befindet, hat seit Monaten keine Briefe bekommen – lege ich Ihnen eine Abschrift dieses Briefes ein. Sollte binnen vierzehn Tagen nichts von der Gesandschaft an den Hn. Kanzler kommen, so überreichen Sie ihm gefälligt diese beikommende Abschrift, und sprechen Sie zu gunsten meiner Sache. Den Stand derselben werden Sie aus der Beilage sehen. Die Buchhändler haben mich beredet, Leo, wo möglich, in der Imprimerie du Roi drucken zu lassen; zwar kommt es etwas theurer, als in einer Privatdruckerei; aber wir finden auch nirgends anderwärts die Vignetten, Typen u. Verzierungen genau so, wie sie in den übrigen Ausgaben des Corporis Byzantini sind, und wie ich nun hoffe, daß sie in den Leo kommen werden. Übrigens verlangen wir von S.E. dem Kanzler nicht mehr als dreitausend Franken, nach unserer früheren Abrede; nur werden Sie aus meinem Briefe sehen, daß die Zahl der Exemplare geringer ausfüllt. Indessen denke ich, daß ihm auch die zweihundert, die er – wahrscheinlich ein jedes zu 30 Franken – hier u. in Deutschland verkaufen lassen kann, genug scheinen, u. ihn gewiß für seinen Aufwand entschädigen werden. Von den zweihundert, die ich für mich verlange, werde ich gem mehrere an die Recensenten vertheilen, welche das Werk anzeigen. Nur bitte ich Sie, dafür zu sorgen, daß von Seiten des Hn. Kanzlers schleunige Antwort komme. Denn ich bin Willens, binnen vierzehn Tagen den Druck anfangen zu lassen, und würde in grosse Verlegenheit gerahten, wenn das Geld, worauf wir zählen, ausbliebe.

Wie vielen Dank bin ich Ihnen nicht schuldig für Ihre wohlwollenden Bemühungen; ich wiederhole meine Bitte, geben Sie mir bald Gelegenheit, mich erkenntlich zu zeigen. Daß ich in meiner Vorrede den Hergang der Sache erzähle, und welchen Antheil Ihr freundschaftlicher Eifer an der endlichen Erscheinung Leos hat, versteht sich von selbst. Ich sehne mich sehr nach der Ankunft Hn. von Krusensterns, um mit diesem unsere Angelegenheiten weitläufig zu bereden.

Bis dahin, wo ich Ihnen sogleich wieder schreiben werde, leben Sie recht wohl. Lesen Sie meinen Brief an den Kanzler aufmerksam durch; ich denke, daß ich in demselben nichts unschickliches verlange oder sage. Und nun empfangen Sie nochmals meinen herzlichen Dank, und meine Bitte um Erhaltung Ihrer wohlwollenden Freundschaft.

С. B. Hase.

[à la Bibliothèque du Roi, rue de Richelieu]

N. S. Ich mache keinen Umschlag um den Brief an den Kanzler, um nicht unnöthig die Schwere des Pakets zu vermehren; falls Sie den Brief übergeben, haben Sie wohl die Güte ihn einzuschlagen.

(Л. 9–10 об.)

Париж. 2 сентября 1815 г.

Endlich antworte ich Ihnen auf Ihren wohlwollenden Brief vom 27 März/8 April, etwas spät, aber die Zeitumstände entschuldigen mich; wenige Tage nach Empfang Ihres Schreibens brach der Krieg wieder aus, und was weiter erfolgt ist, wissen Sie. Indessen habe ich keine Zeit verlohren, den Druck zu betreiben, und Sie erhalten hiermit zwei Korrekturbogen des durch Ihre freundschaftliche Verwendung nun endlich doch an das Licht geförderten Leo. So wie Sie sehen, wird er ungefähr hundert Seiten=25 Bogen, ausmachen; ich werde dann noch den unedirten Tractat Περὶ παραδρομῆς πολέμου (Ducange Glossario Graec. in dem Index auctorum ineditorum column. 30) anhängen, der auf Befehl des Kaisers Nicephorus Phocas geschrieben, von mässiger Ausdehnung, aber unterrichtend für die damalige Einrichtung des Kriegswesens ist, vieles enthält, was in der Taktik des Kaiser Leo’s nicht vorkommt, u. also ein Excursus De re militari Byzantinorum tempore Leonis Diaconi angesehen werden kann. Den Band denke ich mit dem von mir gefundenen Bruchstück des Joannes Epiphaniensis (Notice des Manuscrits VIII.259 (1)) und der griechisch ungedruckten Epistola Theodosii monachi De expugnatione Syracusarum zu beschließen, die bei Ducange Glossar. Indice auctor. col 62 erwähnt, und in unserm Codex regius 3032. zum Theil enthalten ist. So, meine philologischen u. grammatischen Noten mitgerechnet, die noch darauf folgen werden, wird der Band doch ungefähr zweihundert Seiten, ohne die Vorrede, enthalten, u. also noch etwas stärker seyn als der Agathias in der editio Regia. Hoffentlich hat dieser ganze Plan Ihren Beifall; sonst bin ich bereit, nach Ihrem Wunsche abzuändern, was Ihnen scheinen könnte einer Änderung zu bedürfen. Die Noten sind, wie die zum Timarion im neunten Bande der Notices, nur kritisch und grammatisch; alle historischen Erläuterungen sind Ihnen vorbehalten, wie ich schon voriges Jahr die Ehre hatte Ihnen zu schreiben. Das ganze Werk wird dem Kanzler dedicirt werden, und in der Vorrede erlauben Sie mir, nebst ihm auch Ihnen meinen Dank öffentlich abzustatten; denn der Himmel weiß, wie lange ohne Sie Leo noch ungedruckt geblieben wäre. Die Herausgabe des Hamartolus gefällt mir sehr; ich glaube in der That, daß seine Chronographie viel im Norden gelesen worden, u. eine Quelle gewesen ist, woraus Nestor schöpfte. Der Text ist aus den vielen u. guten Handschriften, die wir haben, ohne Mühe zu berichten, und der Styl entweder aus andern Schriftstellern, die ich sogleich wiedererkenne, zusammengetragen, oder, wo er von dem Verfasser selbst kommt, sehr leicht u. einfach, so daß mir die Übersetzung in das Lateinische nicht viel mehr Zeit als das Abschreiben u. Vergleichen des griechischen Textes kosten wird. Um so mehr betreibe ich jezt die Beschleunigung des Druckes in der Imprimerie du Roi, wo aber freilich bei der ἀστασία καὶ συχνῇ μεταβολῇ τῶν πραγμάτων ὀ ἀριθμὸς τῶν ἐργαζομένων σφόδρα ἐσμικρύνθη, und in diesem Augenblick noch nicht funfzig (sic!) Folioseiten von den 200, die der Band haben wird, gesezt sind. Indessen hat man mir mündlich u. schriftlich versprochen, daß es von nun an schneller gehen solle, und was die Kosten betrifft, so ist trotz dem, was ich jezt nun noch beidrucken lasse, die Unternehmung mit dem dreitausend Franken, die mir der Kanzler hat auszahlen lassen, u. den Erleichterungen, die ich vielleicht noch hier finde, vollkommen gedeckt. Wir werden fünf u. zwanzig Exemplare auf Velinpapier bekommen, u. das sollen die seyn, welche ich dem Kanzler schicken werde, der sie wahrscheinlich zu Verschenkungen an Bibliotheken des Russischen Reichs bestimmt. Alle übrigen werden zwar nicht mit unnöthigem Luxus, aber doch anständig, auf Schreibepapier, u. im übrigen gerade wie der Agathias edit. Regiae – siehe oben – gedruckt.

An den Kanzler habe ich gleich nach dem Einrücken der Verbündeten hier geschrieben, ihm für seine grossmüthige Unterstützung unserer Untemehmung gedankt, und den Brief, weil die Straßen noch nicht ganz sicher waren, Hn. Graf von Nesselrode übergeben, der mir versprochen hat, ihn mit der ersten Gelegenheit zu übersenden. Ich will aber auch jezt noch einmal mit der Post schreiben. Herr von Krusenstern ist bis jezt noch nicht nach Paris gekommen, wenigstens so viel ich weiß; einen Freund von ihm, Hn. von Strandmann, damaligen russischen Gesandschaftssekretär in London, der auch Sie kennt, habe ich voriges Jahr mit Vergnügen hier gesehen, und Ihnen auch, dünkt mich, in einem meiner früheren Briefe von diesem geistreichen u. vielseitig gebildeten jungen Mann gesprochen.

Empfangen Sie nochmals meinen herzlichen Dank für alles Verdienst, das Sie sich um die Byzantinische Geschichte, den Leo und mich erwerben. Indem ich Ihnen ein Polychronion singe, wie ein Waräger, bitte ich Sie um die Fortdauer Ihrer Freundschaft, Ihre fernere Empfehlung bei Hn. Grafen von Romanzoff, und um gütige Leitung im Verfolg unserer Unternehmungen und Ausgaben. Wie sehr wünschte ich Ihnen einmal beweisen zu können, daß Sie keinen Undankbaren verpflichtet haben.

Paris d. 2 September 1815      С. B. Hase

Rue de Richelieu,

à la Bibliothèque du Roi.

N. S. Herr Millin lässt sich Ihnen freundlichst empfehlen. Wir erwarten Ihre lezten Schriften; zu Anzeige einer jeden bin ich, wie Sie wissen, bereit.

(Л. 11–12)

Париж. 23 февраля 1816 г.

Wie sehr bin ich Ihnen für Ihren gütigen Brief vom 29 December vorigen Jahres verbunden, so wie für die Bemerkungen, die Sie mir über die beigelegten Korrekturbogen machen. Ich sende Ihnen hier neue, und bitte gleichfalls sie durchzugehen; falls auch Ihre Vorschläge erst nach dem Abdruck ankommen, werden sie doch leicht in einem Anhang am Ende des Bandes Platz finden. Ueber einige bin ich selbst mit mir nicht einig: ναρκᾶν mit cohorrescere zu übersetzen, scheint mir doch ein wenig stark; non dubitare ist freilich auch zu schwach, wie ich jezt wohl sehe; ich glaube, Leo, der diess Wort oft braucht, 20 А. 49. В. 54. А. 70. D., hat ungefähr das sagen wollen, was Cicero mit non veritus est.

Αίμάτων 22. C. gehört höchst wahrscheinlich zu ἄνδρα. So ἄνδρας αίμάτων 25. В. αίμάτων ἄνδρες 65. С. Der Ausdruck ist biblisch, und kommt oft bei den Kirchenvätern vor. Alle Ihre übrigen Vorschläge habe ich an – und in die Uebersetzung aufgenommen; erfreuen Sie mich recht bald mit neuen über beiligenden Text. Hier in Paris ist die Latinität grausam in Verfall; Boissonnade u. Visconti ausgenommen ist im ganzen Institut auch nicht eine Person, die im Stande wäre ein lateinisches Buch zu schreiben, ja vielleicht nur eine Seite ohne arge Fehler, so daß mir hier freundlicher Rath ganz abgeht, und der Ihre mir doppelt werth ist. Zum Glück ist Leo leicht, Hamartolus noch mehr; aber Psellus voll Anspielungen auf Neuplatoniker, Aristoteliker, u. wenig bekannte Dichter, so daß ich zuweilen bei der Uebersetzung weder aus noch ein weiss. Denn bei Kommentaren übergeht man unbemerkt das Dunkle; in Uebersetzungen verräth sich jede nicht ganz verstandene Stelle sogleich.

Hier folgen die Korrekturen neunzehn gedruckter Bogen; noch einige sind gesezt, u. also mehr als vier fünftel der Geschichte Leos. Auf ihn werde ich in diesem Bande 2. die Taktik des Nicephorus Phokas [περὶ παραδρομῆς πολέμου] folgen lassen 3. Θεοδοσίου μοναχοῦ ἐπιστολὴ πρὸς Λέοντα διάκονον [nicht der Unsere] περὶ τῆς ἁλώσεως Συρακούσης 4. das von mir in den Notices et Extraits des MSS. erwähnte Fragment des Joannes Antiochenus. Meine Noten, philologischen u. grammatikalischen Inhalts, wie die zu dem Timario im neunten Theil der Notices, sollen den Band schließen, der nun freilich gegen dreihundert Seiten haben und also etwas theurer zu drucken seyn wird, als einer von hundert u. zwanzig Seiten, auf den wir zuerst unseren Anschlag machten. Indessen habe ich schon hier von Seiten des Ministeriums Zusicherung, daß man sogleich eine bedeutende Anzahl Exemplare an sich nehmen wird, wodurch alle mögliche Kosten vollkommen gedeckt sind, da bei der Imprimerie Royale erst einige Monate nach dem Ende des Druckes bezahlt wird.

Könnte ich Ihnen doch schon die Korrekturbogen der Vorrede zusenden, und das Dedikationsblatt an den Kanzler; jene ist beinahe fertig, meine Noten auch, aber der Druck geht nicht so schnell als ich wünschte; denn die Imprimerie Royale, vermindert wie der Staat, ist von 150 Pressen auf vierzig beschränkt, von denen nur eine für Leo sezt. Ich treibe indessen nach Vermögen, und man verspricht, daß ich von diesem Monat an alle vierzehn Tage drei neue Bogen erhalten soll. An dem Hamartolus übersetze ich jezt; vielleicht bekommen Sie die ersten Korrekturbogen von diesem noch vor Ende des jezt angefangenen Jahres.

H. Millin empfiehlt sich freundlichst, u. erwartet mit Sehnsucht Ihren Aufsatz, so wie die Schrift Hn. Lehrbergs. Er hat Ihnen vor wenigen Wochen geschrieben, so auch Madam Bertaud ihrer Schwester; doch hat sie einen zweiten Brief mir gegeben, den ich beilege. Jedermann befmdet sich bei ihr wohl; auch ist ein Schaal von dorther an M^elle Canel auf dem Wege.

Ich bin vor wenigen Wochen, mit Beibehaltung meiner Stelle an der Bibliothek, zum Professor des Neugriechischen an der hiesigen École Spéciale ernannt worden, u. lege Ihnen die Rede bei, mit der ich meine Vorlesungen vor einem sehr gemischten Publikum eröffnete. Es ist dieselbe Stelle, die Villoison hatte, und die, nach seinem Tode aufgehoben, von dem Minister neu Kreirt (так?) worden ist. Ein zweites Exemplar ist für den Kanzler, wenn Sie meinen, daß es ihm angenehm seyn kann.

Schließlich noch zwei Anfragen. Könnten Sie mir wohl einige Materialien über Hn. Akademiker Lehrbergs Leben zukommen lassen? Ich möchte wohl einen Artikel über ihn in der hier vielgelesenen Biographie universelle machen, worinn ich auch Ihrer gedenken werde; vielleicht befördert diess den Absatz des von Ihnen herausgegebenen Lehrbergischen Werkes.

Zweitens frage ich bei Ihnen offenherzig an, ob, nach Escheinung des Leo, ich den Kanzler um seine Verwendung bitten kann, mir von Seiten der Russischen Regierung irgend eine Auszeichnung zu verschaffen, so wie z. B. mein jetziger Kollege H. Langlès den Wladimirorden hat. So gemässigt ich sonst in meinen Wünschen bin, so gestehe ich doch, daß bei dem jetzigen Stand der Dinge hier und für meine persönliche Lage Ihre Empfehlung in dieser Hinsicht der wesentlichste Dienst ist, der mir immer geleistet werden kann; ohne von dem Ehrenvollen zu sprechen, das eine solche Aufwertung für mich wäre. Doch überlasse ich Ihnen diese für mich sehr wichtige Sache ganz, und will deren Gelingen niemandern als Ihnen verdanken.

Haben Sie die Güte, inliegenden Brief – den ich Ihnen offen lasse – dem Kanzler zu überreichen, empfangen Sie nochmals meinen herzlichen Dank für alles, was Sie zum besten unserer Unternehmung thun, und erhalten Sie mir Ihre wohlwollende Freunschaft.

Paris d. 23 Februar 1816. Hase.

(Л. 13–14 об.)

Paris den 3 Mai 1816

Ihre gütigen Briefe habe ich beide erhalten, den vom 10 März durch die Post, und wenige Tage darauf den vom 21 durch Hn. Staatsrath Gervais. Da mir dieser sagt, es gehe morgen ein Kurier nach Petersburg, so benutze ich die Gelegenheit, Ihnen vorläufig nochmals zu danken, und zu melden, daß ich den lezten Korrekturbogen Leos, №. 28, Seite 109–112, in den Händen habe. Noch viel mehr ist gesezt, und ich treibe nach Kräften. Mit der nächsten Gelegenheit, die in etwa zehn Tagen abgehen wird, erhalten Sie durch die Gesandschaft die Korrekturen bis zum Ende Leos, und zugleich, wie ich hoffe, schon den Anfang von Nicephorus Taktik. Die Bitte um Fortsetzung Ihrer gütigen Bemerkungen, die ich in meinem vorigen Briefe that, wiederhole ich hier. Bei einer editio princeps, zumal aus einer einzigen Handschrift, ist es unmöglich, daß nicht allerlei παροράματα mit unterlaufen; und Ihre Erinnerungen, sollten sie zum Abdruck des Textes zu spät kommen, finden in meinen Noten Platz.

Seit ich Ihnen zum leztenmal schrieb, erhielt ich den Besuch des Herrn von Tourgeneff, eines jungen Officiers aus dem Generalstabe des Russischen Observationskorps, das in der Picardie steht. Dieser, nur auf wenige Tage in Paris, war von Hn. von Olenin an mich gewiesen, um Exemplare Leos, falls er gedruckt sei, an Hn. von Olenin zu befördern, der diese, sagte H. von Turgeneff, Karamsin zur Benutzung mittheilen wollte. Ich hätte ihm wohl ein Exemplar, d. h. alle Bogen des Textes, so weit sie bis jezt abgezogen (tirés) sind, aus der Königl. Druckerei verschaffen können, habe diess aber natürlich nicht ohne Ihre Genehmigung thun (wollen) und also geantwortet, ich wünsche, was fertig wäre, an Sie senden, (an) Sie möge sich Olenin und Karamsin wenden. Es scheint mir billig, daß diese Herrn die frühere Mittheilung Ihnen verdanken. Folglich bekommen Sie mit dem nächsten Kurier, außer neuen Korrekturbogen, die ich Sie gefälligst durchzusehen bitte, noch ein – vielleicht schon ganz vollständiges – Exemplar von Leos Text für Hn. von Olenin, falls Sie und der Reichskanzler für gut finden, es ihm zu geben. Lezterem werde ich zugleich wieder schreiben.

Daß Nestor G. Hamartolus gekannt, scheint mir außer Zweifel. Leider hat Daunou seit einigen Tagen den ersten und zweiten Theil Nestors aus unserer Bibliothek, welches mir umso widriger ist, da ich mich gewöhnlich dieses Exemplar bediene, und ein anderes, welches ich aus Deutschland kommen lasse, noch nicht hier ist. Ich habe indessen das verliehene zurück gefordert, und Sie erhalten eine nähere Würdigung der Handschrift mit Rücksicht auf die Stelle, die Sie bezeichnen, Th. II. S. 129–135. Wahrscheinlich schon in meinetn nächsten Briefe möchte ich Ihnen bedeutendere Beweise geben können meiner herzlichen Erkenntlichkeit für alles, was ich Ihnen verdanken werde u. schon verdanke, so wie meiner Achtung und unwandelbaren Anhänglichkeit.

Hase.

Lehrbergs Biographie erhalte ich wahrscheinlich durch Frau Staatsräthin Gervais. Madam Berteaud befindet sich wohl; nur ist ihr Bruder, der lange Zeit Officier in der Kaiserlichen Garde war, noch immer nicht angestellt.

Адрес: A Monsieur Monsieur Krug, Membre de l’Académie, Conseiller etc. à S. Pétersbourg [печать]

(Л. 15–16 об.). Помета Круга: 19 Aug. 16

Paris d. 24 Julius 1816.

Ich benutze die Abreise der Frau von Gervais, um Ihnen, verehrter Freund, für Ihre Sendungen u. Briefe zu danken. Die Sachen für Hn. Millin und mich sind glücklich angekommen, und mein Artikel über Lehrberg für die Biographie universelle ist fertig; da indess der das L. enthaltende Band erst nächstes Jahr erscheint, so frage ich bei Ihnen nach, ob Sie es für gut finden, daß H. v. Klaproth (jezt hier, und täglich in der Bibliothek arbeitend) einen Artikel über die neuesten in Russland statthabenden Bemühungen zu Aufklärung der Russischen Geschichte überhaupt, und Hn. Lehrberg insbesondere, für das Magazin encyclopédique mache? Herr Klaproth hat sich mir dazu angeboten, und ich glaube, daß wir ihm mit diesem Auftrage einen Gefallen thun würden; überdem spricht er mit grosser Achtung und Anhänglichkeit von Ihnen, und, so weit ich urtheilen kann, mit Sach- und Personenkenntniss von den gelehrten Arbeiten in Petersburg; so daß ich denke, wir könnten ihm diese Arbeit – die überdem durch meine Hände geht, ehe sie gedrückt wird – wohl überlassen; doch habe ich es ohne Ihre Genehmigung nicht thun wollen; entscheiden Sie darüber. Hn. Professor Gräfe’s Epistola critica zeige ich selbst an. Der Kanzler ist so gütig gewesen, vor einigen Wochen an mich zu schreiben, und mich über mancherlei Philologisches u. Bibliographisches zu befragen; leider habe ich ihm nur über das wenigste vollkommene Auskunft geben können. Was ich in meiner Antwort über die Identität von Sor, Sarat u. Sudack gesagt, lassen Sie sich doch mittheilen; ich bin neugierig, ob meine Vermuthungen Ihnen haltbar scheinen werden.

Man druckt jezt an Nicephorus Taktik. So wie ich die guten Bogen des Leo alle habe, sende ich Ihnen ein vollständiges Exemplar des soweit gediehenen Bandes, das Sie dem Kanzler zur Probe vorlegen mögen. Ich bin mit dem Drucke, die grosse Langsamkeit abgerechnet, zufrieden, und suche den Text nach Kräften fehlerfrei zu machen. Vergessen Sie ja nicht, mir Ihre Bemerkungen zu den übersendeten Bogen mitzutheilen; ich habe Gelegenheit gefunden, die, welche Sie mir früher machten, alle anzubringen.

Frau von Gervais, die mir auch von Ihnen erzählt hat, habe ich mit Vergnügen hier gesehen, und bedauere sehr, daß diese geistvolle u. vielgebildete Dame ihren Aufenthalt hier nicht verlängert. Sie geht zunächst nach Spa, doch will ich sie nicht ohne einen Brief an Sie abreisen lassen; wahrscheinlich aber erhalten Sie, noch ehe Sie diesen bekommen, einen andern auf dem geraden Wege durch die Gesandtschaft.

Mit unwandelbarer Achtung und Anhänglichkeit

Ihr dankbarer Hase.

Frau Bertaud und deren Tochter M^lle Sophie befinden sich sehr wohl; leztere malt grosse Bilder in Oel, nicht ohne Talent. Der Bruder von Madam Bertaud ist seit einigen Wochen wieder in Aktivität, als Offizier bei einem Artillerieregiment der Königlichen Garde. Er war, wie Sie wissen, en retraite.

(Л. 17–18 об.). Помета Круга: 29 Julius 17

Paris d. 11 Julius 1817.

Ich erhalte soeben, verehrtester Herr und Freund, Ihren Brief vom 12 Mai dieses Jahres durch M.^elle Canel, und werde durch ihn äusserst betroffen u. unruhig, da es scheint, daß zwei Pakete, von hier nach Russland bestimmt, und eins von Ihnen an uns, verlohren oder doch auf das widrigste verspätet worden sind. Das erste, an Sie gerichtet, habe ich an die Gesandschaft im November vorigen Jahres abgegeben: es enthielt eine Abschrift der ersten Abschnitte des Hamartolus, nebst Druckbogen des Leo. Sollte es verlohren seyn, so wäre diess mir zwar äusserst empfindlich; indessen liesse sich der Verlust leicht wieder gutmachen. Ganz unersetzlich aber wäre der des zweiten, für den Kanzler bestimmten, das ich gegen Mitte Mais dieses Jahres abgab. Darinn war, ausser einem ausführlichen Briefe von mir, 1. der fertig gedruckte Text des Leo nebst dem Schriftsteller, den ich daran schliesse, im Ganzen an 160 Seiten en bonnes feuilles. 2. eine Note meines Kollegen, Hn. Cirbieds, Professors der Armenischen Sprache an der École Spéciale, als Antwort auf Anfragen des Kanzlers. 3. das Leben des heil. Philaretus, aus einer griechischen Handschr. von mir auszugsweise in das französische übersezt. 4. ein Stück meiner Noten handschriftlich, als Probe. – Wie die Herrn der Gesandschaft versichern, ist diess alles von hier nach Maubauge geschickt worden, um von da mit einem Kurier weiter zu gehen, den das Okkupationskorps von Zeit zu Zeit nach Petersburg sendet. Haben Sie doch die Güte, dort bei den Behörden gefälligst nachfragen zu lassen; vielleicht liegt das Paket irgendwo, durch Fahrlässigkeit der Unterbeamten; es ist sehr gross, mit dem Siegel unserer Bibliothek, u. mit blauem Papier umschlagen.

Dagegen ist auch das Hn. Millin bestimmte Paket, worinn, wie Sie schreiben, Ihr gütiger Brief vom 19 März dieses Jahres an mich lag, heute d. 11 Julius noch nicht angekommen; dabei ist wahrscheinlich die Abhandlung, von der Sie sprechen, und die er also auch nicht hat. Da überhaupt die Sache einmal zur Sprache kommt, so gestehe ich Ihnen, daß wir alle, Madame Bertaud, deren Brader u. ich, uns oft unter uns über die Person beklagt haben, die bei der Russischen Gesandschaft hier die Kurierabfertigungen besorgt. Dieser junge Mensch, Hr. Spiess, ist äusserst unhöflich, und wohl, wenigstens zum Theil, schuld an den Unannehmlichkeiten, die wir bei unserem Briefwechsel leiden. Um so mehr wünsche ich die baldige Ankunft des Herrn Staatsraths Schröder, durch den die Briefe in Zukunft gewiß sicherer u. regelmässiger gehen werden.

Man druckt jezt an dem vorlezten Bogen meiner Noten zu Leo, der also nun, denke ich, in einigen Monaten beendigt seyn muss. Daß der Drack über zwei Jahre lang gedauert, kommt daher, daß nur ein einziger Arbeiter für mich jezt, und auch dieser einigemal, wo es viel für die Regierang zu drucken gab, unterbrochen worden ist. In der Folge soll es, hoffe ich, besser gehen. Ist das Ganze, mit Noten (worinn Sie oft erwähnt sind), Vorrede und Index vollendet, und die Rechnung der Kosten gemacht, (man bezahlt in der Königl. Druckerei erst am Ende des Druckes) so werde ich denn bestimmt die Druckkosten des Psellus überschlagen können. Die des Leo übersteigen, wie ich voraussehe, dreitausend Franken, denn der Band bekommt gegen 350 Seiten; da indessen die hiesige Regierang eine nicht unbedeutende Anzahl Exemplare nimmt, so kann ich leicht zulegen, was an der mir vom Kanzler übersendeten Summe fehlt. Die genaue Berechnung erhalten Sie im Original mit dem ersten vollständigen Exemplar des Leo, u. zugleich den ausführlichen Ueberschlag, wieviel der Druck des Psellus kosten könnte. Nach ihm denke ich den Hamartolus herauszugeben, falls ich von Seiten des Kanzlers dieselbe grossmüthige Unterstützung finde; in die Noten suche ich, nach Banduris Beispiel, so viel inedita historica als möglich aus unsern Handschr. einzuschieben.

Das Magazin Encycl. ist unterbrochen, und erst seit kurzem wieder unter dem Titel Annales encyclopédiques fortgesezt worden. Hr. von Klaproth, jezt mit einem Preussischen Gehalte hier, hat Hn. Millin gebeten, ihn die Anzeige der Lehrbergischen Schriften machen zu lassen, u. dieser es ihm bewilligt. Klaproths Aufsatz habe ich darauf duchgesehen, und manches Sie u. den Kanzler betreffende eingeschoben. Die von Ihnen handelnde Stelle ist folgende: – Un autre savant, M. Krug, a dirigé ses recherches plus particulièrement vers la chronologie. L’écrivain qui ne fait que reproduire ou que fondre ensemble les récits de ses prédécesseurs, qui nous peint les guerres, les révolutions, la chûte des Empires, ne traite, pour ainsi dire, que la partie romanesque de l’histoire, et se trouve recompensé, en quelque sorte, par le charme de sa composition. Mais le savant qui compare des dates, qui s’occupe de calculs et de chiffres, entreprend un travail plus nécessaire peut-être, et surtout plus ingrat. Deux ouvrages de M. Krug (hier führe ich den vollständigen Titel Ihrer Werke Ueber die Münzfunde Russlands u. Ueber die Chron. der Byzantier an) peuvent être cités comme modèles des recherches dans ce genre. L’auteur a porté une lumière toute nouvelle dans des siècles couverts d’obscurité, reformé un grand nombre d’erreurs, et levé beaucoup d’incertitudes. On y reconnait une érudition solide, une connaissance approfondie des anciens dialectes Slaves, une sagacité qui pénétre les objets et en saisit les rapports, une force de tête qui les combine et les approfondit. – Die Recension werden Sie im Juliusheft erhalten; mir selbst ist es angenehm, den Ausdruck meiner Dankbarkeit gegen Sie und den Kanzler so viel als möglich auch durch den Mund anderer zu vervielfältigen.

Unverzüglich werde ich auch nun mit der Post an den Kanzler schreiben, und ihn, ohne mich jedoch namentlich über jemanden zu beschweren, von meiner lezten Sendung benachrichtigen. Sie aber, verehrtester Freund, verzeihen Sie mir die Unruhe u. Ungelegenheit, deren wiewohl unverschuldete Ursache ich bin. In Zukunft schreibe ich Ihnen, bis zu Hn. Staatsrath Schröders Ankunft, mit der Post. M.^elle Canel, die noch etwas leidet, und Hr. Millin empfehlen sich Ihnen; lezterer erwartet die Sendung, von der ich oben sprach. Erhalten Sie mir Ihr gütiges Wohlwollen, u. empfangen Sie von neuem herzlichen Dank, so wie die Versicherung meiner unwandelbaren Anhänglichkeit, und meiner Bereitwilligkeit zu jedem Gegendienste.

K. B. Hase

[Bibliothèque du Roi, rue de Rachelieu.]

N. S. Melden Sie mir doch gefälligst die Vomamen u. Titel des Kanzlers, wie diese ungefähr auf dem Titel des Leo, AUSPICIIS ILL. COMIT. NICOLAI (nicht wahr?) DE ROM. etc. und nun seine Würden, kleiner gedruckt– EXSCRIPSIT, TRANSTULIT, EDIDIT, u. nun mein Name – lateinisch gesezt werden könnten. Daßelbe würde in der Zueignung wiederholt.

(Л. 19–20). 6 августа 1817 г. Помета Круга: 30 Oct. 17

Ich will, verehrtester Herr und Freund, Hn. von Gretsch nicht von hier abgehen lassen, ohne ihm wenigstens einige Zeilen mitzugeben. Einen früheren Brief, als Antwort auf den Ihrigen durch M.^elle Canel überbrachten, werden Sie durch die Post erhalten; ich habe mich darinn über die Hindernisse geäussert, die durch die Ungefälligkeit u. Fahrlässigkeit des Hn. von Spiess – wie ich glaube – der bei der hiesigen Russischen Gesandtschaft das Kurierwesen besorgt, für unseren Briefwechsel erwachsen sind. Wenigstens weiss ich jezt so viel, daß er ein grosses Paket an den Kanzler endlich hat über Maubeuge abgehen lassen, bin aber dennoch fast entschlossen, in Zukunft, wenigstens bis zum Eintreffen des Hn. von Schröder, mich geradezu an die hier befindlichen Adjutanten des Russischen Okkupationskorps zu wenden, welche alle, besonders H. von Turgeneff, eben so gebildet als gefällig sind.

Da ich vermuthen muss, daß das was ich Ihnen über Hamartolus geschrieben, irgendwo liegen geblieben ist, so schreibe ich Ihnen jezt den ganzen ersten Theil der Chronik aus unserem besten Codex mit den verschiedenen Lesarten der andern ab. Der Druck der Noten zu Leo ist nun beinahe vollendet; um den Band vollzumachen, fehlen jezt nur noch die sehr kurzen Noten zu Nicephorus Taktik, ferner die Indices, welche ich jedoch etwas ausführlich mache, die Vorrede u. der Titel. Die Anzeige des Lehrbergischen Werkes hat Hr. Millin Klaproth übertragen, u. ich dessen Artikel überarbeitet. Mit meiner Sendung des Hamartolus, die ich Hn. von Schröder, oder, falls er noch nicht angekommen, den Adjutanten übergebe, schreibe ich Ihnen mehr, und umständlicher; manches wird Ihnen auch H. von Gretsch sagen können, der den Leo, so weit es gediehen, gesehen, und dessen Bekanntschaft zu machen mich sehr gefreut hat. Sehr bald erhalten Sie wieder einen Brief von mir; bis dahin empfehle ich mich Ihrer Freundschaft, Ihrer Fürsprache bei dem Kanzler, u. Ihrem gütigen Wohlwollen.

Hase

Paris d. 6 August

1817

(Л. 39–41 об.) Первая половина письма «застряла» в бумагах А. А. Куника, откуда она и перепечатывается.

(ПФА РАН. Ф. 95. Оп.2. Д. 190. Л. 1–4 об.)

Paris d. 19 Oktober 1817

Ihr gütiger Brief vom 31 August 1817, verehrtester Freund, hat mich über das Schicksal meiner lezten Sendung beruhiget, die ich um so mehr gefährdet glaubte, da die Briefe des Kanzlers an Pozzo di Borgo und an Graf Woronzoff schon angekommen waren, und man in der Gesandtschaft versicherte, nichts von meinem Paket zu wissen, auch sich in den Registern des Hn. von Spiess, der die abgehenden Sachen verzeichnen soll, von demselben nichts vorfand. Nun ist es aber doch angekommen, und das Hierseyn des Hn. Staatsraths Schröder lässt hoffen, daß ähnliche Unordnungen in Zukunft nicht mehr stattfinden werden. Deswegen übergebe ich mit Zuversicht dem mit mir sehr freundlichen Adjutanten des Hn. von Woronzoff dieses Paket, den Anfang des Hamartolus mit einigen Noten über die in unserer Bibliothek befindlichen Handschriften desselben enthaltend. Beides war schon in der Sendung vom November vorigen Jahres; da diese aber, so wie die Ihrige an Hn. Millin, ganz verlohren scheint, so habe ich diese kleine Abhandlung noch einmal geschrieben, und diessmal noch weitläufiger als vorher. Daß Nestor Hamartolus gekannt, scheint mir aus der Beschreibung der Ländervertheilung unter Noahs Söhne (S. 39 meiner Abschrift), verglichen mit Nestor T. 15. u. ffl, ausser Zweifel. Außerdem haben, wie Leo Allatius Harles. Bibl. Graec. VII. 464. richtig bemerkt, fast alle späteren Griechischen Chronisten, oft wörtlich, aus Hamartolus geschöpft. Daß er das Wahre mit Irrthümern u. Fabeln vermengt, lässt sich aus der Zeit entschuldigen, worinn er lebte. Er schrieb gegen die Mitte des neunten Jahrhunderts; dieses und das vorhergehende sind die Epoche, wo nach dem Verlust der bevölkertsten und wichtigsten Länder des Reichs in Asien und Afrika in den übrigen durch stete Verheerungen Barbarei u. Unwissenheit auf das höchste gestiegen war. Eine bessere Zeit fängt mit Photius an, gegen das Ende des neunten Jahrhunderts, und reicht bis zu den lezten Komnenen; ja selbst nach der Eroberung Konstantinopels durch die Lateiner, als Zerstückelung die Kraft des Reiches auf immer brach, ist die Barbarei nie wieder so gross geworden, als sie von Heraklius Tode bis auf die Thronbesteigung der Macedonischen Dynastie und Leo den Weisen war. Damals, nach dem Verlust der lateinisch redenden Provinzen, war alle Kenntniss Römischer Litteratur ohnehin untergegangen, und selbst Griechische Geschichtschreiber, außer den in den Schulen erklärten, las man wenig; also fehlte Kunde der Vorwelt; dagegen scheint man Orientalische Sagen von Iskander, dem Quell der Unsterblichkeit und Wunder, Ländem am Ganges von den Arabern aufgenommen zu haben, und Pseudokallisthenes u. Iulius Valerius – vielleicht auch das Itinerarium Alexandri M. – sind auf diese Weise zu den Grieche dieser Zeit gekommen, die über ihre eigne frühere Geschichte die Araber befragten; gleichsam als ob Sieger immer, wie an Tapferkeit u. Glück, so auch nothwendig an Einsicht und Gelehrsamkeit den Besiegten überlegen seyn müssten. (–So ist auch, dünkt mich, in den Bilderstürmen das Bestreben der Isaurischen Dynastie unverkennbar, Einrichtungen der Ueberwinder nach, zuahmen, wie im Kalifat den Glauben zu vereinfachen, und die geistliche Gewalt in die Hände der weltlichen Machthaber zu bringen. –)Darum also, glaube ich, sind selbst Hamartolos Fabeln einiger Aufmerksamkeit würdig, nicht wegen ihrer geschichtlichen Zuverlässigkeit, sondern – zum Theil wenigstens – als Nachhall östlicher Volkssagen, und als Denkmäler der damaligen Richtung, oder vielmehr Verirrung, des historischen Studiums.

Der Druck Leos ist seit drei Wochen wieder unterbrochen, weil um die 24 Quartbände starke Pensionenliste zu beendigen, die den Kammern im November vorgelegt werden soll, alle Pressen der Königl. Druckerai in Beschlag genommen worden sind. Dennoch glaube ich, daß schon fast ganz gesezt. Als Probe schicke ich Ihnen von diesen zwei Druckbogen. Meinem früheren Plan gemäss, habe ich alle weitläufige geschichtliche Erörterungen vermindert (darauf muss sich überhaupt, denke ich, der erste Herausgeber eines Griechischen Textes nicht einlassen), wohl aber aus den ineditis der Bibliothek was nur irgend den Text erläutem konnte, beigebracht, diesen kritisch zu bestimmen, und manche Stellen meiner Uebersetzung zu vertheidigen gesucht. Da ich ferner durch meine Arbeit nicht nur mit den meisten byzantinischen Geschichtschreibern, sondern auch mit der Patristik bekannt geworden bin, und fast keine bedeutende Schrift der Griechischen Kirchenväter vom 3 bis siebenten Jahrh. ist, die mir nicht bis zu einzelnen Phrasen und Worten im Gedächtniss gegenwärtig wäre (vielleicht hätte ich besser gethan, mir etwas verständigeres einzuprägen) – ich auch wohl die Geschichte der meisten Griechischen Worte, deren Sinn in den verschiedenen Jahrhunderten sich geändert hat, von den Homerischen u. klassischen Zeiten an durch die Römischen u. Byzantinischen herab schreiben könnte – so habe ich oft in den Noten schwankende Bedeutungen genauer zu bestimmen, manche Irrthümer der Uebersetzer (nicht lebender, denn ich vermeide alles polemische) zu berichtigen, auch wohl die Lexika durch bis heute unbekannte Worte zu bereichem gesucht. Freilich hat mich diess oft zu Abschweifungen geführt – siehe 191. B. – doch werden diese in den Noten zu den lezten Büchern Leos seltener. Ueberdem habe ich Ihren u. des Kanzlers Absichten am besten zu entsprechen geglaubt, wenn ich die Ausgabe nicht bloß für Geschichtforscher, sondern auch für Lexikographen und Philologen überhaupt wichtig zu machen suchte. Daß man sich in diesen Anhäufungen zurecht finde, dafür werde ich durch einen genauen Index sorgen; auch zugleich in einer besondern Tafel die Ausgaben der weniger bekannten Werke angeben, auf die ich mich beziehe. Wird nun auch Psellus und Hamartolus erschienen seyn, so denke ich die Griechische Lexikographie durch mehr als tausend Worte bereichert zu haben, welche großentheils keineswegs barbarisch, und von denen einige, die sich schon einzeln bei Klassikern fanden, von neueren Herausgebera als voces nihili et nauci, et cujus nullum suppetit exemplum, weggestrichen worden sind; obschon eben diese Ausdrücke bei Schriftstellern, die keine anderen Worte brauchen als Attische, wie z. B. bei Gregorius von Nazianz, fünf bis sechs mal vorkommen.

In Betreff der Exemplare, verehrtester Freund, werde ich in Allem Ihrer gütigen Weisung folgen. Fünf u. zwanzig auf Velinpapier gedruckte will ich dem Grafen unmittelbar zusenden, hundert andere, oder soviel Sie sonst meinen, nach Ihrer oder seiner Bestimmung nach Teutschland oder Petersburg. Auf hundert andere hat die hiesige Regierung subskribirt. Wird diese das Exemplar mit 40 Fr. bezahlen – sehen Sie inliegenden Prospectus – so sind alle ersinnliche Kosten vollkommen gedeckt, und wir behalten noch einigen Ueberschuss, um den Druck Psellus anfangen zu können. Modifikationen könnten nur dann eintreten, wann die hiesige Regierung einen sehr großen rabat wollte, was ich noch nicht weiß. Auch werde ich erst nach dem Drucke Leos, wann ich darüber die Rechnung erhalten und Ihnen, mit den gehörigen Belegen, gesendet habe, ganz bestimmt den Ueberschlag machen können, wieviel der Druck des Psellus kosten kann; doch glaube ich, daß wenn nicht etwa bei uns mit einem Ministerwechsel die Hoffnung auf hiesige Subskription verschwindet, 3000 fr. wohl hinreichen; denn Psellus Text ist nicht sehr viel bedeutender, als der des Leo und Nicephorus zusammengenommen. Auch sagen Sie mir gefälligst, wann Sie den ganzen Leo haben werden, ob die Ausdehnung, die ich den Noten gegeben, Ihrer und des Kanzlers Meinung entspricht; denn natürlich wird die Kürze oder Fülle der zu Psellus auf die Druckkosten dieses Einfluss haben. So wie Leo beendigt ist, bin ich so frei, Ihnen ein Exemplar für den Kaiser mit einem Briefe an diesen zukommen zu lassen. Ich wünsche nur den Wladimirorden, da Langlès, mein Kollege, auch keinen andern hat; und bin für Ihr gütiges Wohlwollen gerührt und dankbar.

Die Recension des Lehrbergischen Werkes – die lange Note am Ende ist von mir – hat Klaproth dieser Tage an Sie geschickt. Es ist traurig, daß bei dem Talant, das er hat, sein früheres Benehmen so zweideutig gewesen zu seyn scheint. Ich kenne ihn sonst wenig, und habe bei Gelegenheit dieser Recension nur zufällige Berührungen mit ihm gefaßt.

H. Millin hat sich, so wie ich, über das Angenehme, das Ihnen dieses Jahr begegnet, herzlich gefreut, und wird Ihnen geschrieben haben. Hn. Grot (habe) ich noch nicht gesehen. Mademoisell (sic!) Canel dankt Ihnen für Ihren Brief; sie ist ziemlich wohl, war aber, da ich sie sah, niedergeschlagen; denn ihre Nichte – dieselbe welche in Oel marlet und seitdem verheirathet ist – hat ihr vor kurzem gebohrens Kind verlohren. Φουφουδοτὸς scheint mir Orientalischen Ursprungs, u. Beiwort eines Gewandes oder Kleidungsstückes; ist er roth, von (...)fua, rubia, Färberröthe? oder bunt, von (...) fufuda, Mischung? Ich kenne es blos aus Ducange Glossar. Graec. II Append. 164. A. wo in der Stelle aus Cod. Reg. 2734 jezt No. 156. die von Achar aus der lerichoischen Beute entwendete ψιλὴ ποικίλη (Josua VII 21) erklärt wird: ῥένδον βαβυλωνιτιαὴν (Ducange hat falsch gelesen) φουφουδοτὴν καλήν, einen schönen bunten (?) babylonischen Gürtel, oder wenigstens sind Babylonica bunte gestickte Teppiche. Schreiben Sie mir doch gefälligst, in welchem Zusammenhange Ihnen φουφουδοτὸς vorgekommen ist. Sonst finde ich auch φούφελ in einem Recept bei Salmasius ad Solin. II.1325. B. das scheint aber ein ganz anderes Wort.

Die Anzeige des Gräfeschen Werkes, für die lezten Monate des Magazin Encyclopédique bestimmt, ist durch dessen Unterbrechung gleichfalls verspätet worden; Sie erhalten sie aber gewiß nun bald abgedruckt. An den Kanzler will ich noch einmal durch die Post schreiben. Bald werde ich nun, denke ich, Ihnen Dank öffentlich in der Vorrede zu Leo bezeugen können; genehmigen Sie für jezt die Versicherungen meiner zärtlichen Anhänglichkeit, meines Dankes, und meiner unbegränzten Hochachtung.

Hase.

So eben, da ich diesen Brief schließe, kommt Mademoisell Canel u. giebt mir inliegenden für Sie. Sie soll mich, sagt sie, von Ihrer véracité versichern; dafür verehrtester Freund, brauche ich keine andere Bürgen als Ihre thätige Güte, Ihren Eifer für die Wissenschaften, und das freundschaftliche Wohlwollen, von dem Sie mir schon so viele Beweise gegeben haben. Aber ich höre mit Freude, mit welcher Anhänglichkeit und Achtung alle die von Ihnen sprechen, welche so glücklich sind, Sie persönlich zu kennen. Leben Sie nochmals recht wohl, und erhalten Sie mir Ihre gütige Freundschaft.

(Л. 21–22 об.). Помета Круга: 7 Febr. 18

Paris d. 4 Januar 1818.

Vor einigen Tagen erhielt ich Ihren freundschaftlichen Brief vom 16/28 November, und eile, ihn unverzüglich zu beantworten. Wie gütig sind Sie, mir das wenige, was ich beim Abschreiben des Hamartolus gethan, so hoch anzurechnen. Fände ich Gelegenheit, noch zehnmal mehr für einen Ihrer litterarischen Zwecke zu wirken, dann erst würde ich glauben, etwas gethan zu haben, was vielleicht mit einer der zahllosen und großen Verpflichtungen, die ich gegen Sie habe, verglichen werden könnte.

Der Kanzler hat vollkommen recht, und ich werde seiner Verfügung pünktlich nachkommen; nämlich 3 Exemplare auf Velinpapier durch Pozzo di Borgo, und die übrigen 22 auf Velin mit 50 auf ordentl. Papier zu Schiffe an ihn senden. Die andern 50 bleiben einstweilen für ihn hier. Leider war der Druck dieses Spätjahr von neuem aufgehalten worden, da die Regierung alle Pressen für das Budget und die Administrationen in Beschlag genommen hatte; er hat aber seit einigen Wochen wieder angestanden, und man sezt jezt an dem Index, den ich, der Noten wegen, etwas weitläufig gemacht habe. Sie billigen doch den Plan, dem ich bei Abfassung dieser gefolgt bin? Um sie auch für Hellenisten überhaupt nicht ganz unwichtig zu machen, habe ich zuweilen von den vielen Bemerkungen, die sich mir beim Lesen griechischer Schriftsteller früherer oder späterer Zeiten aufdrängen, einige darinn aufgenommen, wie z. B. über Ἄποπτος in beiliegendem Bogen 213. A. (im August gesezt, seitdem habe ich die erste Korrektur von neun andern Bogen in den Händen gehabt). Ich weiß wohl, daß man mir Abschweifungen wird vorwerfen können; allein da ich nun einmal meinen Studien eine bestimmte Richtung gegeben habe, und bei Ihrer großmüthigen Freundschaft hoffen darf, auch im Verfolg derselben Unterstützung zu finden, so thue ich vielleicht nicht Unrecht, wenn ich z. B. Worte, die dem gewöhnlichen Philologen unbekannt, in die Wörterbücher nicht aufgenommen, mir aber bei meinem sehr treuen Gedächtniss nebst ihren Autoritäten gegenwärtig sind, in den Noten anführe und erläutere. Geschichtliche Fragmente habe ich auch aufgenommen, obschon bei weitem nicht so viel als Sie in den Anmerkungen zum Psellus finden werden, dessen Annalen freilich auch eine viel längere Zeit umfassen.

Was die Herausgabe dieses lezteren anbelangt, wäre es wohl das Beste, wenn der Kanzler die sechstausend Franken, die er so gütig ist mir anzubieten, gegen Ende März oder Anfang Aprils hierher schickte. Dann ist der Druck des Leo gewiß zu Ende; ich würde dann die ganze Summe in die Kasse der Königl. Druckerei gegen Schein einverlegen, und mir zugleich eine schriftliche Versicherung erbitten, daß man den Druck in achtzehn Monaten beendigen wolle. Sieht man das baare Geld, und mithin alle Kosten vollkommen gedeckt, so zweifle ich nicht, daß man sich dazu verstehen wird.

d. 8 Januar.

In Betreff der Karte, welche der Kanzler gestochen wünscht, lege ich Ihnen den Brief Hn. Willemins bei, auf den er mich etwas hat warten lassen. So eben bringt er mir ihn. Es ist kein Zweifel, daß dieses wichtige Denkmal der Erdkunde eine wahre Zierde unseres Bandes seyn würde; Norwegen, Schweden, ja auch sogar etwas von der Westseite des weißen Meeres bei Archangel sind darauf verzeichnet, mit vielen Namen, eben so die Umgebungen des schwarzen u. Kaspischen Meeres; indessen wage ich doch nicht, ohne weiteres dem Kanzler die neue Ausgabe von eilfhundert Franken aufzubürden. Fragen Sie darüber gütigst bei ihm nach. Will er, daß sie gestochen werde (u. ich kenne niemanden, der mehr zu einer solchen Arbeit geeignet wäre, als H. Willemin – sehen Sie hier den Prospektus eines seiner Werke), so antworten Sie mir gütigst so bald als möglich. Sollte der Stich auch erst zu Ende März vollendet seyn, so könnten wir die vier Blätter immer noch den wenigen Exemplaren Leos, die schon von Paris weg seyn würden, nachsenden. Ich selbst kann leicht zwischen die Noten und den Index eine kürze Beschreibung der Karte einschieben.

Sie sehen, ich mißbrauche fast Ihre gütige Erlaubniss, Sie mit meinen Wünschen behelligen zu dürfen; indessen Sie wissen besser als ich, ob u. wie die Sachen dem Kanzler vorzutragen sind. An Klaproth habe ich Ihren Auftrag ausgerichtet. Es ist traurig, daß bei seinem Talant er so streitsüchtig und unverträglich zu seyn scheint. Auch hier hat . er Krieg mit jedermann, und ich, so freundlich ich sonst mit allen Teutschen zu seyn suche, habe mich ganz von ihm zurückziehn u. ihm im eigentlichen Verstande meine Thür verschließen müssen. Die Briefe an Mademoiselle Canel habe ich bestellt; sie und die ihrigen empfehlen sich Ihnen herzlich. Erlauben Sie mir daßelbe für mich zu thun, und empfangen Sie die herzlichen Versicherungen meiner Dankbarkeit, Hochachtung und zärtlichen Anhänglichkeit.

K. B. Hase

In Betreffe des an den Kaiser zu sendenden Exemplars zähle ich besonders auf Ihre Güte. Den schon früher geschriebenen Brief an den Kanzler lege ich Ihnen hier in einem offenen Umschlage bei; siegeln Sie ihn gütigst zu; Sie sehen, daß ich ihn in Betreff der ; Karte an Sie verweise. Wird sie gestochen, so könnte sie, da meine Bestrebung nur ganz kurz seyn wird, einem Geschichtsforscher, wie Sie sind, Stoff zu einer äußerst wichtigen und lehrreichen Abhandlung geben.

(Л. 23–24). Париж, 13 марта 1818 г. Помета Круга: 29 März 18

Herr von Köhler will, verehrtester Freund, daß ich diesem seinem Briefe einige Zeilen beilege. Er spricht Ihnen darinn von einem meiner Verwandten, gleiches Namens mit mir, der, noch nicht dreißig Jahr alt, in Leipzig studirte, dann in Kurland ein Erzieher war, und vorigen Sommer eine Reise nach Paris unternommen hat, hauptsächlich um für die Ausgabe einiger Aristotelischen Werke, die er bearbeitet, zu sammeln. Hier hat er die Bekanntschaft mit Hn. von Köhler, den er schon früher in Petersburg sah, erneuert, u. dieser ihm von der Möglichkeit gesprochen, bei dem Kanzler als Bibliothekar angestellt zu werden. Ich kenne Hn. Hase als einen im Griechischen sehr erfahrenen, und sonst auch, besonders in Geschichte u. Statistik, auch Bibliographie, vielseitig unterrichteten Mann, den ich seit seinem Hierseyn täglich gesehen, mich über seine philologischen Arbeiten gefreut, und ihn sehr lieb gewonnen habe. Darum, so sehr ich auch fürchten muss, durch Begehrlichkeit Ihnen, verehrtester Freund, zudringlich zu scheinen, kann ich doch nicht umhin, dem was H. von Köhler Ihnen schreibt, mein Zeugniss beizufügen. Sehen Sie übrigens selbst, ob es einem jungen Manne zu rathen ist, auf eine solche Weise mit dem Kanzler in Verbindung zu treten, ob dessen hohes Alter nicht die Versetzung in ein entfemtes Land bedenklich machen kann, und inwiefern dabei an allenfallsige Sicherheitsstellungen zu denken wäre. Ihre Meinung soll Hn. Hase bestimmen. Ich schätze ihn zu sehr, um nicht gewiß zu seyn, daß er Ihres Rathes u. vielleicht in der Folge Ihrer gütigen Theilnahme nicht unwürdig ist.

L-

Herr V. Köhler treibt mich zum Schluß. Von Leo schreibe ich Ihnen unverweilt; er ist nun bald fertig. Haben Sie den Brief erhalten, worinn ich von dem Stich u. Druck der Katalanischen Karte sprach?

Mit zärtlicher Anhänglichkeit Ihr dankbarer

K. B. Hase.

Paris d. 13 März

1818.

(Л. 25–26 об.). Париж, 15 августа 1818 г. Помета Круга: 10 Okt. 18

Wie sehr fürchte ich, verehrtester Freund, daß die über alle Gebühr lange Dauer des Druckes unseres Leo Ihre Geduld ermüde. Er hätte zu Anfang dieses Jahres vollendet seyn sollen; und jezt, im August, sind es trotz meines Treibens die lezten drei Bogen (zwei der Vorrede, und einer die Zuschrift enthaltend) noch nicht. Um den Verdacht der Fahrlässigkeit von mir abzuwenden, werde ich zwar in einem Briefe an den Kanzler einige der vielen Billets einlegen, die ich über diese Angelegenheit aus der Königl. Druckerei bekommen habe; aber die Sache ist mir demungeachtet äußerst widrig. Ich wünschte so sehr schleunigen Fortgang, der Ihnen u. dem Kanzler meine Dankbarkeit und Thätigkeit bezeugen könnte; und nachdem ich Monate lang von Tage zu Tage verschoben Ihnen zu schreiben, in der Hoffnung vollständige Exemplare mitsenden zu können, muss ich doch nun wieder Ihre Erwartung täuschen. Rechnen Sie mir diese Verzögerungen nicht zu, die mir selbst am meisten schaden. Da jezt von dem ganzen Buche nur noch etwa eilf Seiten, und derTitel, zu drucken sind, so kann die Beendigung unmöglich entfernt seyn, obschon ich wahrhaftig keine Zeit weiter zu bestimmen wage. Den Text und die Noten (diese noch nicht ganz vollständig, da ich die lezten drei Bogen erst in acht Tagen abgezogen haben kann) werden Sie in dem Exemplare linden, das ich dem Kanzler schicke; den Schluss der Vorrede lege ich Ihnen hiermit in meiner Urschrift bei. Sie sehen, daß ich keine Gelegenheit versäume, Ihren großen Verdiensten um die Wissenschaft Gerechtigkeit widerfahren zu lassen.

Der Gedanken Hn. von Köhlers, meinen Verwandten bei dem Kanzler anzustellen, habe ich nie gebilligt, und schrieb Ihnen damals nur, von ersterem getrieben. Ihre Gründe billige ich durchaus. Auch mir hat es geschienen als ob Herr v. Köhler, bei lebhafter Einbildungskraft, zu leicht glaubte was er wünscht; sonst aber ist es mir angenehm gewesen, seine Bekanntschaft zu machen, und recht oft um ihn zu seyn. Könnten Sie selbst doch uns einmal so glücklich machen, Sie hier zu sehen.

Ich schreibe Ihnen diess an einem traurigen Tage. Wir haben heute Millin begraben, der gestern (14 August) früh un zwei Uhr gestorben ist. Ich verliere an ihm einen Freund, u. die gelehrte Welt einen thätigen und vorurtheilsfreien Archäologen. Für seine Annales, die dieses Jahr wohl noch fortgesezt werden, habe ich eine Anzeige des Werkes des Grafen Bray gemacht, für welches ich Ihnen recht sehr danke. Das darinn zu lobende habe ich, wie billig, hervorgehoben; aber scheinen Ihnen nicht auch die Ansichten des Verfassers gar arg katholisch? Ueberhaupt bin ich mit dem durch das ganze Buch herrschenden Geiste nicht sehr zufrieden; doch diess unter uns.

Ich bin nicht ohne Missmuth, indem ich diess schreibe, bin es auch diesen Sommer oft gewesen; ja es wäre möglich, daß der beständige Verdruss, den ich mit den Druckern habe, einigen Einfluss auf meine Gesundheit übte. Wenigstens ist leztere dieses Jahr nicht mehr so fest, wie sie bisher (ich bin 36 Jahr alt) war. Was mag der Kanzler von mir denken? Vertheidigen Sie mich wenigstens, und erhalten Sie mir Ihr oft bewährtes freundschaftliches Wohlwollen.

Herzlich und dankbar der Ihre

Hase.

Paris d. 15 August

1818

Mademoisell Canel befindet sich wohl. Ich sehe sie immer noch von Zeit zu Zeit, und noch öfter ihren Bruder, Artillerieoffizier in der Königl. Garde.

(Л. 37–38 об., 42–43). Помета Круга: 26 Febr. 20

Paris den 10 April 1819.

Wie ich das ewige Zögern unserer Buchdruckerei bei Ihnen, verehrter Freund, und bei dem Kanzler entschuldigen soll, weiß ich nicht. Seit Ihrem gütigen Briefe vom 20 Oktober u. dem des Kanzlers vom 15 habe ich mit Fleiß die Antwort verschoben, weil Rousseau mir die bestimmtesten Versicherungen gab, im Februar würde Alles vollendet seyn, und es mir peinlich ist, immer dieselben Klagen wiederholen zu müssen. Im Anfang des Jahres war auch der Index bis in den Buchstaben J bereits gedruckt, als Graf Forlin, der seine malerische Reise durch den Orient dem König schnell überreichen wollte, durch einen Kabinetsbefehl und tout de faveur sich von neuem der Presse bemächtigte, [die] für mich arbeitet, und so bin ich von 14 Tagen zu 14 Tagen bis jezt hingehalten worden. Erst seit gestern bekomme ich wieder Korrekturen, und in der That ist etwa nur noch ein Bogen des Registers zu setzen übrig, nebst der Zuschrift an den Kanzler, und den Titeln. Aber so nahe auch endlich die Erscheinung des Werkes seyn muß, ist es mir doch unmöglich, Sie noch länger auf Briefe warten zu lassen. Ich schreibe darum an Sie und den Grafen; glauben Sie mir, daß dieses langwierige Vorwärtsgehen ein wirklicher Kummer meines Lebens ist. Denn trotz meines Treibens und Streitens mit Rousseau ist es doch beinahe unmöglich, daß Sie oder auch der Kanzler nicht an einige Fahrlässigkeit meiner Seits glauben, und Sie können sich leicht vorstellen, wie beunruhigend für mich dieser Gedanke ist.

Ich habe, da meine Gesundheit weniger fast zu seyn anfängt, vorigen Spätsommer und Herbst eine Reise in die Schweiz gemacht. Gerade während meiner Abwesenheit kam Graf Bray hier an, so daß ich ihn nicht sah. So würde ich mich also an Hn. von Schröder gewendet haben, um Ihnen das Paket, welches H. Duchapelle überbringen sollte, nach Petersburg zu besorgen. Allein aus Madam Bertaud habe ich indess folgendes herausgebracht: Die Generalin Irmini hat das Paket Hn. Dechapelle anvertraut, und dieser es in seine Kisten gelegt, welche erst nach seiner Abreise von Petersburg dort angekommen, und von der Mauth (la douane) in Beschlag genommen worden sind. Mais soyez tranquille, sagt Madam Bertaud, die freilich, als eine gewöhnliche Pariser Bürgersfrau, über alles, was jenseit des Montmartre vorgeht, weder Kenntniß noch Wissbegierde noch Ahnung hat; M. Duchapelle est un homme sûr. Il est un peu fou à la vérité, car il a reçu trente-deux coups de sabre sur la tête et sur le corps; mais pour cela ne néglige ni ses propres affaires ni celles des autres. D'ailleurs, ma soeur doit avoir expliqué tout cela à M. Krug. Lezteres wird hoffentlich geschehen seyn; und wollen Sie gütigst auf der Mauth Erkundigungen einziehen, so werden Ihnen, denke ich, die Zollbeamten das Ihrige nicht verweigem können.

Sie erhalten hiermit die vierzehn Bände der Art de vérifier les dates, wofür ich 112 Franken bezahlt habe. Folglich sind von dem Wechsel, der mir durch Hn. von Adelung und Langlus zukam, noch 32 Franken in meinen Händen, wofür ich die folgenden Bände, so wie sie erscheinen, anschaffen und Ihnen senden werde.

Von Hn. Gräfes Buch hatte ich eine vortheilhafte Anzeige gemacht und Millin gegeben, der aber starb, ehe sie abgedruckt werden konnte. Mein Koncept ist unter seinen Papieren verlegt worden. Ich kann jedoch leicht, sobaid Sie es wünschen, in irgend eine Zeitschrift oder ein Tagesblatt, etwa den Moniteur, eine andere lobende Anzeige einrücken lassen. Was ist Ihre Meinung über Hn. Gräfes kritisches Verfahren? 1st es nicht etwas kühn? Nämlich – denn beim Ueberlesen sehe ich, daß diess wohl einiger Erläuterung bedarf– in der Epistola critica an Uwaroff finde ich einen außerordentlichen Scharfsinn, Vertrautheit mit der Metrik, Syntax u. Dichtersprache, u. viele nicht zu bestreitende Verbesserungen. Das hatte ich öffentlich gesagt, u. werde es auch wieder, sobald Sie es wünschen. Was ich nicht sagen werde, quae mea natura est, u. weil ich alien Gelehrten Teutschen Stammes nach Kräften diene, u. nie entgegen bin, ist meine Privatmeinung, daß man, wo Handschriften nicht wenigstens etwas gelten, in willkührlicher Verbesserung Griechischer Dichter leicht zu weit geht. Denn gerade die dichterische Sprache (...) die regellosere, unbestimmtere u. s. w. doch diess unter uns; die heutigen Schüler gehen einen anderen Weg.

Mein Psellus mit vielerlei historischen und geographischen Notizen, die ich in den Noten zusammengestellt, ist schon lange ganz druckfertig. Für meine Aehren- oder Halmenlese aus lateinischen ineditis brauche ich wieder gütigen Rath. Da die Königl. Druckerei so langsam vorwärts schreitet, könnten wir nicht diesen Band unserer Sammlung anderwärts, bei Eberhart etwa, oder bei Didot, drucken lassen? Zum Grund möchte ich die Libri duo de bellis Hierosolymitanis legen, versibus politicis graecobarbaris, welche unser Cod. Regius graecus No. 2898 enthält (Catalog. Bibl. Reg. II. 567. C), und in dem viel von der Zerstückelung des Oströmischen Reichs durch die Lateiner, u. manches über das Trapezuntische Kaiserthum, ja auch über die Genueser und deren Schiffahrt im Schwarzen Meere vorkommt. Diese Art von Reimchronik, die ich abgeschrieben u. übersezt habe, und welche schon Ducange herausgeben wollte, könnte das Hauptwerk dieses Bandes werden, und alle meine Inedita über die Geschichte des östlichen Europa, Russlands und der Uferländer des Pontus, vom XIII Jahrhundert abwärts bis auf den Fall Konstantinopels, würden in den Noten Platz finden. Auch, meine ich, könnten wir dort die große Karte auf Holz anbringen, von der ich Ihnen schon sprach. Die Druckkosten, obschon verhältnissmäßig bedeutender als in der Königl. Druckerei, würden doch nicht 7000 Fr. übersteigen. Ich würde, nach reiflicher Ueberlegung, diese Weise der vorziehen, die Inedita über die Nordische Géographie in kleinen Oktavbänden, mit Französischen Einleitungen, erscheinen zu lassen. Sind geographica blos Zugabe gelehrter Arbeiten, so, dünkt mich, erwartet man weniger, von dem Herausgeber, erschöpfende Erläuterungen; gebe ich sie aber als Hauptsache in einer besonderen Sammlung, so wirft mich diess in weitläufige Untersuchungen über die Erdkunde des Mittelalters, und führt mich von den Studien, mit denen ich vertraut bin, ab. Diess ist meine Ansicht; theilen Sie mir die Ihrige mit, der ich, so wie in Allem, beipflichten werde.

Mit Cirbied, einem trägen, einfältigen und eigensinnigen Menschen, ist nichts zu machen. Nachdem er mich Jahre lang mit Versprechungen hingehalten, erklärt er mir, daß er sich mit der Arbeit, die wir ihm vorschlagen, nicht befassen könne. Ich habe mich darum an Hn. Saint-Martin gewendet, der viel jünger, thätiger, in der Litteratur bewanderter, und auf Europäische Weise gelehrt u. gebildet ist. Seinen Brief an mich lege ich für den Kanzler bei. Freilich sind die Druckkosten ungeheuer; ein Quartband, ungefähr wie der Ptolemeus des Hn. Halma, französisch u. armenisch, würde 13–15000 Fr. kosten. Französisch allein freilich kaum über 4000, aber Saint-Martin dringt sehr auf Mitdruck des Textes, ohne jedoch daraus eine conditio sine qua non zu machen. Auch erhält dann das Gelehrte Europa Aufschlüsse aus einer fast unbekannten Welt, statt dessen uns Hellenisten kaum noch eine dürftige Aehrenlese übrig bleibt. Sehn Sie nun selbst, verehrtester Freund, was zu thun ist, und was man, von meinem Vorschlage sowohl, in Betreff des geographischen Bandes, als von dem Saint-Martins, dem Kanzler vortragen kann.

Die Anzeige von Renvalls Finländischen Wörterbuche, welches der Graf drucken lassen, ist in den Annales politiques erschienen. Klaproth, der nach Berlin gereist war, kommt wieder hierher zurück, wie mir H. von Humboldt sagt, mit großer Gehaltszulage. Er hat auch hier überall Streit gehabt. Millins schöne u. zahlreiche Bibliothek wird vielleicht von der Preußischen Regierung für die Akademie Bonn gekauft werden. In meinem nächsten Briefe erhalten Sie gewiß Nachricht von dem Ende des Drucks. Ich zähle, wie immer, auf Ihre gütige Verwendung wegen des Exemplares an den Kaiser. Das an Ihren Herrn Bruder soll sogleich nach Vollendung des Bandes nach Berlin abgehen.

Mit unwandelbarer Anhänglichkeit u. Dankbarkeit ganz der Ihre.

Hase.

(Л. 28–28 об.). Париж, 28 июля 1819 г. Помета Круга: 14 aug. 19.

Endlich, verehrtester Freund, sind wir mit dem Leo zu Ende, und schon hat man mir ein vollständiges Exemplar auf Velinpapier geliefert, in dem ich die Kupfer nach hiesigem Brauche bunt malen lassen, und das ich sogleich darauf der Gesandtschaft zur Uebersendung an den Kanzler übergeben werde. Indessen will ich nicht einen Augenblick verlieren, um Sie von dem Ende der Arbeit zu benachrichtigen; zumal da jenes Exemplar wieder lange unterwegs bleiben könnte. Diesen Brief sende ich Ihnen durch die Post.

Hn. von Köhler, der so gütig war mir zu schreiben, empfehlen Sie mich bestens u. sagen Sie, daß ich die Ehre haben werde, mit derselben Gelegenheit, durch die Gesandtschaft, auch ihm zu antworten. Hier ist ein Brief für ihn; einen von mir wage ich nicht beizulegen, um (da man nicht bis Petersburg frankiren kann) Ihnen nicht gar zu viele Auslagen zu verursachen. Sagen Sie Hn. von Köhler gefälligst, daß die bezeichnete Chriseulsche Inschrift sich nicht mehr in Paris befindet, sondern nach England gegangen ist. Seinen Brief an Hn. Allier (der noch hier ist) habe ich selbst überbracht; lezterer empfiehlt sich freundlich; seine Antwort wird er, nach Hn. von Köhlers Wunsche, an Hn. Mionnet abgeben. Das Weitere schreibe ich ihm selbst, mit dem Bande an den Kanzler.

Die 14 Bände der Art de vérifier les dates haben Sie nun wohl erhalten, nebst einem Briefe an den Grafen, einem Hn. Saint-Martins an mich, u. einem Exemplare Leos, so weit dieser vor vier Monaten gedruckt war. Ueber Hn. Saint-Martins u. meine Vorschläge erwarten wir Ihre und des Grafen Meinung. Das Exemplar an Ihren Hn. Bruder soll durch die Preußische Gesandtschaft nach Berlin gehen; das bunte an den Grafen will ich an Hn. von Merian, dem Russischen Commissaire général, abgeben, einem sehr gefälligen Mann. Dann seitdem H. von Schröder abwesend u. im Bade ist, bin ich wieder in des sehr störrigen H. von Spießbände gefallen (Comment, sagte er, als ich ihm die Kiste schickte, worinn die 14 Bände der Art de vérifier les dates waren; je ne voudrois pas me charger pour l’Empereur lui-même d’une caisse aussi énorme; il y a des banquiers à Paris qui font des envois à Saint-Pétersbourg, qu "on s’adresse a ceux – ci), und den ich in solchen Sendungen sehr nachlässig glaube. Die hundert Exemplare an den Kanzler werde ich wohl zur See senden.

Noch habe ich die Rechnung aus der Druckerei nicht, vielleicht aber kann ich sie schon in acht Tagen einem Exemplar beilegen. Ich hofie, daß mit dem, was der hiesige Minister des Inneren beisteuert, alle Kosten gedeckt seyn werden. Da wir nur 25 Exemplare auf Velinpapier geben, wird mir wohl der Kanzler erlauben, Eins davon für den Kaiser zu bestimmen, das ich dann mit einem Briefe begleiten werde, und dabei ganz vorzuglich auf Ihre gütige Fürsprache rechnen.

Empfangen Sie nochmals meinen herzlichen Dank für die Güte u. das Wohlwollen, wodurch Sie die Erscheinung meines Werks möglich gemacht haben. Wie sehr wünschte ich mich für Ihre Freundschaft u. thätige Verwendung dankbar beweisen zu können. Verschaffen Sie mir bald dazu irgend eine Gelegenheit, u. erhalten Sie mir Ihr gütiges Andenken.

Paris d. 28 Julius 1819.

Hase.

(Л. 27). Помета Круга: 2 Sept. 19.

Paris den 9 August 1819.

So eben giebt mir Choris Ihren gütigen Brief vom 4/16 Julius; ich sehe daraus mit Beängstigung, daß Sie damais die Briefe noch nicht hatten, welche ich im April dieses Jahres an Sie und den Kanzler schrieb, u. die durch die Gesandtschaft gegangen sind. Dabei war ein Brief Hn. Saint-Martins, eines Armenisch gelehrten jungen Franzosen, an mich, den ich dem Kanzler statt des ewig zaudemden Cirbieds vorschlug; ferner 14 Bände der Art de vérifier les dates. Es scheint mir unmöglich, daß der große Kasten, in dem alles diess war, und den ich Hn. von Spieß zugestellt habe, verlohren seyn sollte; ich verweise Sie also darauf. Dann habe ich Ihnen vor etwa acht Tagen durch die Post geschrieben, die Beendigung des Drucks zu melden; diesen zweiten Brief haben Sie ohne Zweifel bei Lesung dieses schon bekommen. Also jezt nur so viel, daß mir ein vollständiges Exemplar auf Velinpapier vor zehn Tagen abgeliefert wurde, u. ich es, nachdem die Kupfer auf hiesige Weise gemalt worden sind, jezt binden lassen. (Da) es fertig ist, gebe ich es Hn. von Merian, dem Russischen Generalkommissär hiermit Berechnung der Unkosten, die ich bis dahin aus der Buchdruckerei (...) werde. Von Ihren mir gesendeten Wechsel habe ich für die Art de vérifier les dates 112 Franken bezahlt; seitdem sind noch vier Bände erschienen wodurch das Werk vollständig geworden ist. Diese habe ich für 24 Franken gekauft, u. lege sie zu der Sendung, welche durch die Gesandtschaft gehen soll. Bestimmen Sie mir gütigst, zu welchem Ankauf ich die übrigen 8 Fr. zu denen ich das Nöthige zulegen werde, verwenden soll. Hn. Frähns Brief habe ich besorgt, und H. von Sacy wird unmittelbar antworten. Klaproth, der jezt Preußischer Seits hier ist, u. an Mandschurischen Wörterbüchem u. s. w. auf der Königl. Druckerei drucken läßt, ist Ihnen für die Lehrbergische Karte sehr dankbar; die dritte habe ich Maltebrun gegeben, der dafür in dem Journal des Débats Ihrer freundlich gedenken soll.

Mit nächstem mehr. Meine Sendungen müssen doch endlich eintreffen; mögen sie mich bei Ihnen u. bei dem Kanzler entschuldigen, u. Sie überzeugen, daß ich mir in einer Unternehmung, deren Anfang u. Vollbringung ich Ihrer Güte verdanke, keine Fahrlässigkeit habe zuschulden kommen lassen. Meine besten Empfehlungen an Hn. von Köhler. Leben Sie recht wohl, u. empfangen Sie nochmals meinen herzlichen Dank für Ihre wohlwollende Verwendung in dieser Sache, so wie überhaupt für Ihre gütige und unwandelbare Freundschaft.

Hase.

(Л. 35–36 об.). Помета Круга: 25 Febr. 20.

Paris 28 August 1819.

Endlich, verehrtester Freund, sind wir mit Allem zu Ende. Die Exemplare sind aus der Druckerei geliefert, und, wie Sie aus beikommendem Schein sehen, 124 heute nach Petersburg abgesendet. In diesem Kästchen liegen zwei, das eine mit gemahlten Kupfern für den Grafen, das zweite für den Kaiser. Zu dem Briefe an den Kanzler füge ich die Rechnung mit den Belegen. Sie werden daraus sehen, daß der Druck höher zu stehen gekommen (6898 Fr.) als wir anfangs glaubten, besonders der Noten wegen, und so einen Theil des für den Psellus bestimmten Geldes weggenommen hat. Indess ist doch auch die Ausgabe so gerathen, daß die wohl schwerlich an irgend einem Orte in Europa für diese Summe so gut u. geschmackvoll hätte ausgeführt werden können, und dem Kanzler wird diess wohl einleuchten. Für den Psellus haben wir noch 4102 Franken übrig, von welchen zweitausend bei Hn. Eberhart liegen, dem Imprimeur Royal du Collège de France, eben dem welcher Corays, Clariers u. anderer Schriften druckt, und mit der Imprimerie Royale in Verbindung stehend das Materielle, so wie die ersten Korrekturen des Leo besorgt hat. Wollen Sie nun gefälligst den Kanzler bewegen, daß er uns wenigstens die fehlenden zweitausend Franken – wenn Sie können, viertausend; denn ich sehe aus dem Vergleich meiner Handschriften, daß Psellus stärker werden wird als Leo, selbst wenn ich mich in den Noten kürzer fasse; also wohl nach dem jezt gegebenen Maaßstabe 7–8000 Fr. kosten kann, von denen wir nur 4100 hier haben – wo nicht sende, doch wenigstens zusichere? Denn ich weiß nicht, ob wir von dem hiesigen Ministerium, mit dem ich schon des Leo wegen in einem kleinen Streit liegen, eine Subscription für den Psellus erhalten werden. Ich überlasse die Sache Ihnen. Zahlbar ist das Geld für Psellus an die Imprimerie Royale erst nach Ende des Drucks, also reicht es uns hin, für diesen Zeitpunkt, etwa in anderthalb oder zwei Jahren, dessen gewiß zu seyn. Nur müssen freilich diese genau bestimmt werden; sonst würde sich die Königliche Druckerei, nach Endigung des Psellus, an mich halten, und mich zu Vollmachung des Fehlenden zwingen.

Zu dem Exemplar an den Kanzler habe ich, wie Sie mir riethen, einen flüchtigen Französisch geschriebenen Auszug meiner Vorrede gelegt, zu dem für den Kaiser einen Brief. Diese Angelegenheit empfehle ich Ihrer Güte besonders. Mir ist vollkommen genug, durch Ihre Fürsprache auch nur den Wladimirorden zu erhalten, so wie ihn mein Kollege H. Langlès hat; diess wird, denke ich, leichter seyn als den Annenorden, den man überhaupt hier wenig kennt. An den Kanzler habe ich absichtlich davon nichts geschrieben; sollte diess oder sonst ein Brief an jemanden in dieser Sache nötig seyn, so haben Sie wohl die Güte, mich so bald als möglich davon zu benachrichtigen. Ferner sagen Sie mir ganz unverhohlen Ihre Meinung über die Form meiner Arbeit. Soll ich die Noten zu Psellus kürzer machen, oder ungefähr in demselben Verhältniss? Sie, verehrtester Freund, sind unter den wenigen, deren Urtheil sachkundig und mir höchst wichtig ist.

Beiligend die vier noch fehlenden Bände der Art de vérifier les dates, von denen ich Ihnen, dünkt mich, in meinem lezten Briefe schrieb. Ich habe von Ihrem Gelde nun noch acht Franken; bestimmen Sie mir gütigst, wie ich diese, mit dem was ich gem zulegen werde, für Sie anwenden soll. Ferner finden Sie einen Brief für Hn. von Köhler, den Sie ihm wohl zukommen lassen; sagen Sie ihm noch gefälligst mündlich, daß ich nicht alle Hofnung aufgegeben, das monumentum Charini (Catalogue de Dubois No. 186) abgeschrieben zu erhalten, und deswegen Englischen Gelehrten, die jezt, bei Anfang unserer Bibliotheksferien, zurückreisen, Auftrag gegeben habe.

An Ihren Hn. Bruder werde ich durch die Preußische Gesandtschaft schreiben, und zugleich zwei Exemplare Leos senden. Ueber ailes, was ich früher in mehreren Briefen an Sie und den Kanzler geschrieben, erwarte ich nun sehnlichst Ihre Antwort. Die Zugaben zu Psellus sollen noch reichhaltiger werden als die zu Leo. Lassen Sie uns doch bald eine Ihrer Gelegenheits – oder sonstigen Schriften zukommen. Meine Verpflichtungen gegen Sie sind so groß, daß ich sie durch ein elogium perpetuum zwar nie werde vermindern, aber doch bei solchen Gelegenheiten meine Empfindungen werde ausdrücken können. Und wer würde auch Ihren rastlosen Eifer für die Wissenschaft, Ihre edle Uneigennützigkeit, Ihr Streben zu Beförderung alles Schönen und Guten nicht dazu würdigen, und mit Freuden davon sprechen. Leben Sie wohl, empfangen Sie nochmals meinen herrzlichen Dank für Ihr gütiges Wohlwollen, und erhalten Sie mir ein freundliches Andenken.

Hase.

(Л. 29)

Paris d. September 1819

Sie erhalten schon wieder einen Brief von mir, verehrtester Freund, um Ihnen zu sagen, daß ich in den lezten Tagen Augusts ein zweites Paket (das erste müssen Sie nun längst erhalten haben) an die Gesandtschaft abgegeben habe. Darinn liegt: 1 ) ein Brief an Sie 2) ein Prachtexemplar des Leo, mit gemahlten Kupfem, für den Kanzler 3) ein Brief an diesen 4) ein französisch geschriebener Auszug meiner Vorrede, wie Sie mir riethen ihm zu schicken 5) ein Exemplar des Leo für den Kaiser 6) Brief an diesen 7) die Rechnungen, den Druck des Leo betreffend 8) ein Brief an Hn. von Köhler 9) vier Bände der Art de vérifier les dates für Sie, welche das Werk vollständig machen. – Zur gleicher Zeit sind, durch Hn. Baron von Merians Verwendung, 120 Exemplare des Leo, für den Kanzler, nach dem Havre de Grâce abgegangen, u. jezt gewiß schon auf der See. Natürlich wünschte ich, daß meine Briefe durch die Gesandtschaft früher ankäm(en?) als diese Sendung zu Wasser; auch hat mir H. von Schröder diess wohl versprochen; sollte es aber doch nicht geschehen, so entschuldigen Sie mich wenigstens bei dem Kanzler, u. sagen Sie ihm, daß diese Versäumniss nicht auf meine Rechnung zu setzen sei. Ich bedauere sogar jezt, die vier Bände der Art de vérifier les dates nicht auch zur See geschickt zu haben; denn so wie ein Paket etwas bedeutend wird, macht man bei der Gesandtschaft die größten Schwierichkeiten es anzunehmen. Dagegen zeigt mir der ebengenannte H. von Merian, Russischer Generalkommissär in Paris, lebhaften Antheil an unserer Untemehmung, und seine Gefälligkeit u. Dienstfertigkeit ist so groß, daß Sie wohl auch dem Kanzler lobend von ihr sprechen könnten.

Von dem Psellus sind jezt vier Bogen gedruckt, die ich Ihnen bei der nächsten bedeutenden Sendung beilegen werde. Möge die Ausgabe des Léo Ihren Beifall erhalten, denn ich lege auf Ihre Meinung den höchsten Werth. Ihren Briefen sehe ich darum mit großer Sehnsucht entgegen, wiederhole Ihnen meinen herzlichen Dank, und empfehle mich nochmals Ihrer freundlichen Fürsprache und Ihrem gütigen Wohlwollen.

Hase.

(Л. 30–31 об.). Париж, 27 октября 1819 г.

Das ungünstige Geschick, das mich zu verfolgen scheint, und muthlos machen könnte, dauert noch immer fort, verehrtester Freund. Vor einigen Tagen erfahre ich durch die Zeitungen (Journal des Débats mercredi 20 Octobre), daß das Schiff, worauf 124 – nicht 150, wie der Bericht sagt – Exemplare des Leo waren, untergegangen ist. Aus der Gesandtschaft hatte man sich nicht die Mühe gegeben, mich davon zu benachrichtigen; übrigens ist der Bericht, den die Autoritäten aus Havre hingesandt zu haben scheinen, auch in anderem Betracht unwichtig. So wie das Meer wieder offen wird, werde ich natürlich dem Kanzler hundert andere Exemplare senden, aber die 24 auf Velinpapier sind nicht zu ersetzen. Übrigens scheinen die Exemplare assekurirt gewesen zu seyn – für wie viel, werde ich bald durch Hn. von Merian erfahren – und sonach haben wir wohl für den Druck des Psellus Geld genug. Aber da das hiesige Ministerium darauf besteht, hundert zu nehmen, und nur 400 gedruckt sind, ich auch an hiesige Zeitungen schon einige vertheilt habe, so werden die Exemplare gewaltig selten werden. Würde sich der Kanzler wohl mit sechzigen, oder achtzigen, begnügen, damit wir doch einige mehr nach Teutschland oder England senden könnten? Indessen folge ich in Allem dankbar u. freudig Ihrem Rathe.

Ein zweiter Verdruss ist die unerhörte Fahrlässigkeit der hiesigen Gesandtschaft. Vorgestern erhalte ich einen Brief des Kanzlers aus Homel en Russie blanche, worinn er sagt, daß er die Sendung nicht erhalten habe, qui devoit contenir les propositions de M. de Saint-Martin. Damit laufe ich in die Gesandtschaft; H. von Schröder war nicht zu sprechen, man weißt mich an Hn. von Spieß; ich frage bei diesem nach einem paquet, das ich im Frühjahr auf der Gesandtschaft abgegeben; er antwortet mir qu’ il ne s'en souvient plus, und lässt mich stehen. Denken Sie, wie widrig dergleichen Scenen sind, wo ich trotz der Milde meines Wesens (denn nie habe ich mir die mindeste Ungeduld zu schulden kommen lassen) und trotz der Achtung, in der ich in Paris zu stehen glaube, bei diesen jungen Leuten und ihren Bedienten um ein Wort Aufklärung wie um eine Gnade betteln muss. Zum Glück nimmt sich H. von Lavensky meiner an, und erinnert sich dunkel, daß in Hn. von Schröders Vorzimmer ein Paket liege, führt mich dahin, und wir finden – das Kästchen, welches ich den 25 August, ungefähr, dort abgegeben, und um das sich weiter niemand bekümmert hatte. Darinn sind ein Exemplar auf Velinpaper an den Kanzler, eins an den Kaiser u. s. w. wie Sie nun wohl aus einem meiner Briefe wissen, der im September von hier durch die Post abgegangen ist. Ich erschrak, das Paket noch da zu finden; soyez tranquille, sagte mir Lavensky sehr höflich; il partira le plutôt possible, dans un mois ou deux, ou dans trois, nous ne savons pas au juste. Von dem früheren Paket wüsste er nichts, erbot sich aber, mich überall herumzuführen um es zu suchen, und in der That fanden wir es endlich in einer Kammer neben der Kanzlei. Freilich ist es etwas groß, wegen 14 Bände der Art de vérifier les dates, die ich hineingethan hatte, und ich erinnere mich, schon mit Hn. von Spieß darüber Streit gehabt zu haben. Aber man hätte mir doch wenigstens geradezu sagen sollen, daß man es nicht absenden könne, u. es nicht sieben Monate lang in einem Winkel liegen lassen. Da mir nun H. von Lavensky bestimmt erklärte, daß kein Kurier dieses frühere Paket, wegen seiner Größe, mitnehmen könnte, wurde beschlossen es wieder zu mir zu schicken (nach siebenmonatlicher Verspätung); nous en feront trois ou quatre petits paquets que nous expédierons successivement. Diess war den 20 Oktober; die folgenden Tage, während man bei mir an Kleineren Kästen arbeitete, hatte die Gesandtschaft, wie es scheint, eine epistolam flagitatoriam von dem Kanzler bekommen, und mir schrieb H. von Schröder, ich möchte das große Paket lassen, wie es wäre, dafür aber das zweite plombiren lassen; er wolle nun beide nicht mehr durch den Kurier, sondern durch Fuhrleute absenden. Also werde ich ihm beide wieder morgen zusenden; vorher aber meinen Brief (vom April) an den Kanzler, mit einem beiligenden Saint-Martins, aus dem ersten Paket herausnehmen, u. ihn, mit einigen Zeilen von mir begleitet unmittelbar durch H. von Merian an den Kanzler schicken. Ihnen schreibe ich diess durch die Post.

Da ich glaubte, daß Sie und er längst die Sendungen erhalten hätten, habe ich angefangen, an hiesige Zeitungen mehrere Exemplare, zur Anzeige, zu vertheilen. Schon haben einige unserer Blätter mit großem Lobe von dem Grafen geredet. Indessen halte ich jezt mit aller fernerer Austheilung inné, bis ich erfahre, daß Sie im Besitz der Ihnen zugedachten Exemplare sind. Der Beifall, den das Werk findet (möchte diess auch von Ihrer Seite der Fall seyn), erhält mich trotz aller Widerwärtigkeiten bei frohem Muthe, und es freut mich zu sehen, daß die Gelehrte Welt des Grafen großmuthige Aufopferungen dankbar anerkennt. An Ihren Hn. Bruder ist ein Exemplar mit einem Briefe von mir abgegangen. Von dem Psellus schicke ich Ihnen mit erster Gelegenheit einige Druckbogen. Machen Sie mir bald die Freude, von Ihnen ein gütiges Wort zu erhalten, lassen Sie sich das Kaiserliche Exemplar empfohlen seyn, beschützen Sie wohlwollend, wie bisher, unsere Untemehmung bei dem Kanzler und anderwärts, u. leben Sie recht wohl. Nie werde ich aufhören, Ihnen mit zärtlicher Liebe und Dankbarkeit ergeben zu seyn.

Paris d. 27 Oktober 1819.      Hase.

(Л. 34). Париж, 3 декабря 1819 г. Помета Круга: 25 Dez. 19.

Ich benutze, verehrtester Freund, das gütige Anerbieten des Hn. von Krause, der gestern zu mir kam, und eine außerordentliche Gelegenheit nach Petersburg gefunden hat, um seinem Briefe diese wenigen Zeilen beizuschließen. Meine Briefe, von denen der lezte von der Mitte Oktobers, dünkt mich, war, und durch die Post abgegangen ist, haben Sie nun wohl erhalten, so wie auch die beiden Ex(emplare) des Leo auf Velinpapier, das eine für den Grafen, das zweite für den Kaiser. Verwenden Sie sich gütigst in Betreff des lezteren. Die übrigen 25 Ex. auf Velinpapier, so wie 100 auf gewöhnlichem, sind leider durch den Schiffbruch untergegangen, aber assekurirt gewesen, für 4800 Fr. von welcher Summe, meint H. von Merian, der sich äußerst thätig u. gütig hierinn verwendet, doch gewiß uns 4500 Fr., oder ungefähr, ausgezahlt werden; 300 Fr. könnten die faux frais wohl betragen. Natürlich ersetze ich dem Grafen den Verlust, wie er es wünscht, durch 60, 80,100, oder 125 Exemplare, wie er und Sie es wünschen; sagen Sie mir auch gütigst, was ich mit den 4500 Franken thun soll, wenn sie eingehen. Hier haben fast alle Zeitungen, das Jour, des Débats, die Gazette de France, Le Mercure, Le Constitutionel, Le Moniteur, von unserem Buche u. besonders von dem Grafen mit großem Lobe gesprochen; alle diese Artikel sammle ich für Sie, u. sende sie Ihnen bei erster Gelegenheit. An Ihren Hn. Bruder habe ich ein Exemplar mit einem Briefe nach Berlin geschickt. Lassen Sie mich bald wieder ein gütiges Wort von Ihnen vemehmen, u. empfangen Sie nochmals die Versicherungen meines herzlichen Dankes, meiner Verehrung, und unwandelbaren Anhänglichkeit.

Paris d. 3 Decemb. 1819      Hase.

Der Graf muss neuerdings zwei Briefe von mir erhalten haben, vom 22 u. 28 Oktober, dünkt mich. Verzeihen Sie die große Eile dieses Briefes, nächstens mehr.

(Л. 45–45 об.). Помета Круга: 25. Jan. 20.

Paris den 30 December 1819.

Ich benutze Hn. von Turgeneffs Abreise, verehrtester Freund, um ihm diesen Brief mitzugeben, in den ich einen an den Grafen, und ein Heft Leonina oder Leoniana einlege. Sie sehen, daß unsere Untemehmung Beifall findet; alle diese Lobsprüche kommen eigentlich auf Ihre Rechnung, denn ohne Sie würde mein armer Diakonus wohl immer noch ungedruckt in seinem Winkelchen liegen.

Von dem Kanzler habe ich einen Brief vom 6 Novemb. V. S. erhalten. Er spricht mir darinn von dem Verlust der 124 Exemplare, und sagt: en tout cas c'est à moi seul et sans que cela vous concerne, à en supporter la perte. Die 124 Exemplaren waren (wohl zu gering) für 4506^f versichert worden. Will der Kanzler (dem ich in jedem Faile 125 andere sende, denn die ganze Ausgabe ist sein Eigenthum), daß ich diese 4506^f behalten soll, so kann ich diess nur unter der Bedingung thun, daß er die Güte hat, unseren Druck des Psellus anderweitig zu bedenken. Denn aus den nunmehr ohne Zweifel eingegangen Rechnungen werden Sie sehen, daß die Druckkosten Leos 6898^f betragen. Nun haben wir aber im Ganzen, die 2000^f des hiesigen Ministeriums mitgerechnet, nur 10,000^f gehabt; folglich sind in der Königl. Druckerei jezt nur noch 4,102^f übrig. Der Druck des Psellus, der bedeutend stärker ist als Leo, kann wohl auf acht oder neuntausend Franken kommen, und ich darf also wirklich von der Güte des Kanzlers Assekuranzgeld nur dann annehmen, wenn Sie glauben, daß er zu den 4,102^f die in der Druckerei liegen, das noch fehlende, um 8–9000^f voll zu machen, zuschießen wird. Alles diess vermitteln Sie, verehrter Freund, wie Sie wollen; ich folge durchaus Ihren Ansichten, Ihren Gefühlen, und Ihrem Rathe.

Hn. von Krause, der nun wieder abgereist ist, habe ich vor etwa einen Monat einen kleinen Brief an Sie gegeben. Außerdem schrieb ich Ihnen einmal im Oktober, und einmal im November. Diese drei Briefe, und besonders die zwei Sendungen, deren Verspätung mir vielen Kummer gemacht hat, sind wohl nun in Ihren Händen.

Thun Sie Ihr möglichstes mit dem Exemplar an den Kaiser. Mit großem Verlangen sehe ich Nachrichten von Ihnen entgegen, deren ich so lange beraubt war. Vergessen Sie nicht, daß Ihre Zufriedenheit mit meiner Arbeit und mit mir selbst unter die Dinge gehört, die ich in der Welt am höchsten schätze. Beruhigen Sie mich daher bald durch ein freundliches Wort, und erlauben Sie mir, Ihnen die Versicherungen meiner Dankbarkeit, zärtlichen Liebe und Verehrung zu wiederholen.

Hase.

(Л. 46–47 об). Помета Круга: 28 Febr. 20.

Paris den 30 Januar 1820.

Herrn von Turgeneff, der in den ersten Tagen dieses Monats von hier nach Petersburg abging, habe ich einen Brief an den Kanzler und einen an Sie mitgegeben; in lezterem lag ein Heft Zeitungsblätter, in denen von unserer Ausgabe des Leo, nicht unvortheilhaft, die Rede war. Seitdem habe ich Ihren gütigen Brief vom 20 November, mit zweitem des Kanzlers, erhalten; und auf diesen eile ich jezt, Ihnen zu antworten. HnHn. S. Martin u. Remusat habe ich die Exemplare des Frähnschen Berichts mitgetheilt, die ihnen der Kanzler bestimmte. Beide sind ihm und Ihnen (denn Sie können denken, daß ich hier häufig von Ihnen spreche) sehr dankbar. Saint-Martin geht auf Ihre Vorschläge vollkommen ein, u. will unmittelbar an den Kanzler schreiben; Remusat hat mir einen Brief an diesen gegeben, der nebst einem von mir vor wenigen Tagen durch Hn. Baron von Merian an den Kanzler abgegangen ist. Finden Sie Gelegenheit, dieses leztern (Conseiller d'État et Commissaire général de S. Μ. l'Empereur de Russie bei dem hiesigen Liquidationswesen zwischen Russland und Frankreich) große Gefälligkeit in unseren Angelegenheiten u. seinen wissenschaftlichen Sinn zu rühmen, so thun Sie der guten Sache einen Dienst. Saint-Martin, durch Thätigkeit, Kritik und höhere Ansichten einem Teutschen Gelehrten vergleichbar, seine Jugend und vielseitige Orientalische Sprachkenntniss nicht einmal gerechnet, ist gewiß viel brauchbarer für Ihre u. des Kanzlers Absichten, als der eigensinnige und faule Cirbied, der Europäische Gelehrsamkeit gar nicht begreift, mich Jahre lang durch Versprechungen hingehalten, und am Ende doch nichts gethan hat.

So wie das Meer offen wird, werde ich die fünfzig Exemplare Leos, auf zwei verschiedenen Schiffen, unter der Adresse des Kanzlers abgehen lassen; auch erlauben Sie mir, außerdem noch einige besonders für Sie beizulegen; ich würde es mir Vorwürfe machen, da ich hier so viele verschenke, Ihnen, dem ich sie alle verdanke, kein einziges gegeben zu haben. Will der Kanzler, das ich das Assenkuranzgeld für die verlohrenen Exemplare (4506^f) behalten soll, so werde ich es zum Druck das Laurentius Lydus anwenden, dessen unedirtes Buch De ostentis etprodigiis in einer hiesigen Handschrift übrig ist, welche Choiseul-Gouffier aus Konstantinopel mitbrachte, und die nach dessen Tode von unserer Bibliothek erstanden ward. Lydus Buch De magistratibus reip. Romanae ist aus demselben MS. schon vor langer Zeit von Hn. Fuß, damals in Paris, jezt Professor in Lüttich, herausgegeben, und mit einer Einleitung von mir begleitet worden, die ich Ihnen beilege, und woraus Sie das Weitere sehen werden. Das Buch De ostentis habe ich mühsam aus der in diesem Theil zerrissenen und übel zugerichteten Handschrift herausgelesen, und seit lange(m) zum Druck fertig; das Beispiel des Leo Diak. aber zeigt Ihnen, daß Arbeiten dieser Art hier lange unbeachtet liegen bleiben können, und ich sehe keine rechte Möglichkeit, diese anders als auf dem Wege, von dem ich spreche, an den Tag zu fördern. Für mich wird es eine erwünschte Gelegenheit, meine Bekanntschaft auch mit der höheren und klassischen Litteratur zu zeigen; und da das Buch von geringem Umfange, Alles, auch meine Noten, schon ausgearbeitet ist, und die einzig darauf zu verwendende Zeit die seyn würde, welche zu Durchsicht der Korrekturen nöthig wäre, so würde die Heraugabe meiner Hauptbeschäftigung auch nicht im mindesten nachtheilig seyn.

Beiliegend ein Brief an Hn. von Köhler. Die Kisten der Gesandtschaft, die ich Ihrer Güte empfehle, haben Sie wohl nun erhalten. M.^lle Canel ist jezt hier und wohl; sie wohnt bei Frau v. Heckscher, einer aus Hamburg hinher geflüchteten Jüdin. Von dem Schrecken, das diese Dame bei der dortigen Judenverfolgung gehabt, wird man Ihnen wohl geschrieben haben. H. v. Krause ist nicht mehr in Paris, war es auch nicht mehr, als ich Ihren gütigen Brief vom 20 Novemb. erhielt, worin ihn Lebzeltern u. Graf Thum grüßen ließen. Ich hatte ihn aber schon im Anfange seines Hierseyns gesehen; er war früher, als er in Bordeaux wohnte, in Handels Verbindung mit einem meiner Verwandten, Hn. Reyher, der auch jezt noch in Bordeaux ein Haus hat, und daselbst lebt.

Erfreuen Sie mich bald wieder mit einem gütigen Schreiben, und erhalten Sie mir Ihre wohlwollende Freundschaft.

Hase.

2 Februar um zwei Uhr. So eben bringt mir Saint-Martin beiliegenden Brief, den ich offen in das schon gesiegelte Paket lege, das ich wieder erbrochen habe. Ich glaubte, er hatte unmittelbar an den Kanzler geschrieben. Sie werden schon aus diesem Briefe sehen, daß S.Martin – noch nicht dreißig Jahre alt – dem entspricht, was ich von ihm sagte. Er verlangt für die Beiträge zu dem großen Werke, handschriftlich nach Petersburg zu senden, zweitausend Fr., und die Bücher, von denen er in seinem Briefe spricht. Hoffentlich findet der Graf diese Forderung nicht übertrieben. Leben Sie nochmals recht wohl, empfangen Sie meinen herzlichen Dank, u. behalten Sie mich lieb.

[к графу Р. П. Румянцеву] (Л. 48–49 об.). 23 февраля 1820 г.

Votre Excellence aura reçu sans doute une de mes lettres datée de la fin de Janvier, et renfermant deux autres, l’une de M. Abel-Remuzat et l’autre de M. Saint-Martin, dans lesquelles ces deux savants expriment à Votre Excellence toute leur gratitude. Depuis le départ de cette lettre dont M. le Baron de Mérian a bien voulu se charger, j’ai reçu moimême une de M. de Krug du 13 Janvier, à laquelle je réponds aujourd’hui. Aussitôt que la mer sera ouverte, j’expédierai à Votre Excellence les cent exemplaires de Leon qu’Elle désire, et je les adresserai à la maison de commerce de MM. Krause. Les premiers feuillets imprimés de Psellus seront joints à cet envoi. Je pourrai même, si Votre Excellence le juge à propos, Lui faire parvenir par la même occasion la collection de la Byzantine, qu’Elle desire avoir. MM. de Bure, ou Treuttel et Würtz à qui j’en ai parlé, nous la procureront sûrement d’ici à un mois. Le prix des vingt – huit volumes qui la composent réellement, peut aller à 800 ou mille francs; car je ne conseille pas à Votre Excellence d’acheter ce que nos libraires appellent la grande Collection, consistant en 50 volumes, et comprenant, outre les vingt-huit dont je viens de parler, 22 autres, tels que l’ Oriens Christianus du P. Lequien, les Gesta per Francos par Bongars, les Numismata Impp. Romanorum par Banduri, le Corippus de Foggini etc. ouvrages que les libraires regardent il est vrai comme à la Byzantine, mais que Votre Excellence possède peut-être déjà en partie, et qui ne tiennent à la Collection que d’une manière indirecte. D’ailleurs ils sont assez difficiles à réunir, et ils en augmentent considérablement le prix, 44 volumes seulement ayant été portés à 225l^f à la vente de M. le Duc de la Valière.

Dans une de mes lettres précédentes j’ai fait mettre sous les yeux de Votre Excellence les Journaux Français qui parlent de notre édition de Léon. Le Journal des Savans lui en consacrera deux articles. Le premier, beaucoup trop obligent pour moi, vient de paraître, et paye à Votre Excellence le juste tribut de reconnaissance que Lui doivent tous les gens de Lettres. Je n’attends que l’apparition du second, dans le Numéro de Février ou de Mars, pour les envoyer tous les deux à Saint-Pétersbourg. Les Journaux d’Allemagne, dont j’ai vu quelques uns, rendent également justice à la générosité de Votre Excellence, et à Son amour éclairé pour les lettres.

Je remercie Votre Excellence de Ses dispositions bienveillantes à mon égard, concernant les Fonds que la caisse d’assurance nous a payés. D’après ce que me dit M. le Baron de Mérian, les cent exemplaires ne pourront guère partir d’ici que dans un mois ou six semaines. Aussitôt que je les aurai expédiés, je m’empresserai d’en instruire directement Votre Excellence, et de Lui réitérer les hommages de la gratitude et du profond respect avec lesquels j’ai l’honneur d’être, Monseigneur,

votre très-humble et très-obéissant serviteur.

Paris le 23 Fèvrier

1820

Hase

(Л. 51–52 об.). Помета Круга: 18 März. 20.

Paris, d. 24 Februar 1820.

Einen Brief, den ich vor etwa vier Wochen durch Hn. Baron von Merian an Sie schickte, mein hochverehrter Freund, so wie die dabei liegenden Briefe Abel-Remusats und S. Martins an den Kanzler, haben Sie wohl nunmehr erhalten. Ich auch den Ihrigen vom 13 Januar, auf den ich Ihnen hiermit antworte. Zuerst von den Geldsachen, wo ich Ihnen wieder für Ihre gütige Verwendung danken muß. Die Assekuranzkasse hat 4506^f 57 Centimes bezahlt – siehe Beilage A. Die hundert Exemplare, welche ich, so wie das Meer offen wird, auf zwei verschiedenen Schiffen unter Ihrer Adresse an das Krausische Handlungshaus nach Petersburg absenden werde, machen, zu 40^f das Exemplar, 4000^f – siehe als Beilage B den früher gedruckten Prospektus. Femer habe ich Mademoisell Canel 750^f gegeben – siehe ihren Schein Beilage C. Nun habe ich auch noch Ihrem früher zum Ankauf der Art de vérifier les dates gesandten Gelde 8 Franken übrig, thut 4514^f 75^c. Also 4750^f abgezogen von 4514^f 15 sous, die ich hatte, blieben noch 235^f 5 sous auszugleichen. Bouquint Recueil des historiens des Gaules et de la France, das mit den 100 Exemplaren eingeschifft wird, bringe ich Ihnen noch nicht in Rechnung, weil ich den Preis nicht ganz genau weiß; wir werden versuchen, die bis jezt erschienenen sechzehn Bände für 310–330^f zu bekommen.

So weit die Geldgeschäfte, verehrtester Freund, wobei ich hoffe, ganz in Ihre Ansichten eingegangen zu seyn. Alles was in meinen lezten Briefen darüber geschrieben, findet sich nun berichtiget und bestimmt; ich habe durch Sie ein Mittel gefunden, meine Prodigia Lydi drucken zu lassen; denn dazu will ich die 4000^f den Preis der 100 Exemplare, anwenden – und in der Vorrede soll gleichfalls Ihrer und des Kanzlers gedacht werden. Nur aber haben Sie die Güte, auch den Druck des Psellus, wo möglich, zu sichern. Denn dieser kommt gewiß auf 8000, vielleicht auf 9000^f, in der Druckerei aber liegen nur 4,102^f; und bei jetzigen gewitterschwangem Zeitläufen können wir gar nicht darauf rechnen, von dem hiesigen Ministerium, das mit wilden demagogischen u. oligarchischen Partheien auf Tod und Leben kämpft, Unterstützung zu erhalten. 1st aber der Druck vollendet, so wird die Imprimerie Royale die Bezahlung des Fehlenden, vielleicht 5000^f von mir fordern. Indessen schreitet der Druck des Psellus vorwärts, zwar jezt etwas langsam, so wie aber die Sitzung und das Gezänk der Kammern zu Ende geht, habe ich die Versicherung, daß zwei Pressen für mich allein arbeiten sollen.

Beiliegenden Brief aus Teutschland lesen Sie wohl mit Vergnügen. Wünschen Sie, daß ich Ihnen auch die Teutschen Zeitschriften sammeln, in denen von Leo die Rede ist? Oder haben Sie Mittel, diese unmittelbar von dorther zu erhalten?

Sollte nicht in Betreff des Buchhändlers Marc – so lese ich den Namen in Ihrem Briefe – ein Missverständniss obwalten? Hier ist allerdings ein M. Marc, libraire, rue Rameau No. 11 und bei diesem bin ich gewesen; er hat aber nie von Vorschlägen den Verlag der Kotzebunschen Reise betreffend gehört, und kennt lezteres Werk nicht einmal dem Namen nach. Und doch ist diess der einzige Buchhändler dieses Namens in Paris. Haben Sie vielleicht die Unterschrift des Buchhändlers nicht entziffern können? Das ist in Französischen Briefen häufig der Fall.

Beiliegendes von Madem. Canel, die sich wohl befindet, und sich Ihnen empfiehlt. Die Exemplare, meint H. von Merian, können doch wohl erst in etwa sechs Wochen, wo das Meer offen seyn wird, abgehen; bis dahin schreibe ich Ihnen noch einmal. Sind die Kisten der Gesandtschaft endlich angekommen? Leben Sie recht wohl und erhalten Sie mir Ihre Freundschaft; wie sehr wünsche ich Gelegenheit zu finden, Ihnen meine Dankbarkeit anders als mit bloßen Worten zu bekräftigen.

Herzlich der Ihre. Hase.

H. von Merian, dessen Gefälligkeit und Güte ich nicht genug rühmen kann, übemimmt die Besorgung auch dieser Sendung.

(к гр. Η. П. Румянцеву) (Л. 53–54 об.). Париж, 23 мая 1820 г.

Monseigneur,

Votre Excellence ajoute par les témoignages de satisfactions dont Elle veut bien m’honorer, aux nombreuses obligations que je Lui ai déjà, et je puis dire qu’au milieu de l’approbation générale dont jouit notre entreprise, Ses paroles pleines de bienveillance sont ce qui me flatte et qui m’encourage le plus. Que d’obligations j’ai à M. de Krug de m’avoir présenté à Votre Excellence, et que je m’applaudis de la direction que mes études ont prise; je leur dois le bonheur d’être connu de Vous., Monseigneur, et d’associer en quelque sorte, dans cette série de publications, mon nom à l’immortalité du Vôtre.

Une lettre de M. de Krug que je viens de reçevoir, contient un exposé des vues de Votre Excellence sur les travaux qui nous restent à entreprendre, vues auxquelles j’adhère entièrement. Le volume de Léon est accueilli partout avec tant d’empressement que nous pouvons hardiment faire tirer les volumes subséquents à cinq cents exemplaires chacun; je regrette même que nous ne l’ayons pas fait pour Léon dont on n’en a tiré que 400. Cinquante de ces exemplaires à tirer seroient aussitôt envoyés à Votre Excellence; je garderais les cent dont Elle veut bien disposer pour moi; et les 350 restans remis au plus offrant des libraires serviroient à couvrir une partie des dépenses exigées par l’impression du volume suivant. Celui de Psellus sera plus fort que celui de Léon, et les frais de l’impression pourraient bien s’élever a 8–9000 ^f; néanmoins, comme nous avons déjà 4102^f déposés à l’imprimerie Royale, il suffit que Votre Excellence veuille dans le courant de cet été disposer de cinq mille francs, et nous les adresser ici. Je les remettrai à la caisse de l’imprimerie Royale où les 4102^f se trouvent déjà, et je ne doute pas que nos imprimeurs ne redoublent alors de zèle et d’activité.

Les cent exemplaires de Léon déstinés pour S. Pétersbourg sont emballés, et le premier envoi, de cinquante, est parti depuis trois semaines, comme Votre Excellence le verra par le reçu ci-joint. Les autres cinquante seront expédiés dans quelques jours, également par les soins de M. le Baron Mérian qui a été très sensible aux témoignages de satisfaction dont je lui ai fait part d’après la lettre de Votre Excellence.

Je serai enchanté, Monseigneur, si par Votre entreprise je puis obtenir communication des cartes anciennes qui, à ce que m’écrit M. de Krug, se trouvent à Parme. Elles me seront probablement fort utiles pour l’explication de la grande carte Catalane qui sera placée dans notre volume additionnel. Le manuscrit du Vatican, No. 7029 n’a jamais été transporté à Paris, et même si nous l’avions eu, il ne seroit plus en notre possession; puisque en 1815 nous avons rendu tous les manuscrits venus d’Italie. Il doit donc être encore à Rome; et si Votre Excellence veut faire écrire à M. Angelo Maio, bibliothécaire du Vatican, ou à M. l’abbé Marino Marini, Camerlingue de Sa Sainteté et Préfet des Archives du Vatican, je ne doute pas qu’ils ne s’empressent de faire copier l’ouvrage de Marco Marulo. J’écris dans ce moment à M. de Krug, et je lui donne les mêmes détails.

Je ne puis terminer ma lettre, Monseigneur, sans vous témoigner de nouveau ma gratitude de la manière flatteuse dont vous parlez de mes travaux. Vous daignez dire que l’édition de Léon est un service rendu à vous; c’est vous au contraire, Monseigneur, qui par votre générosité et votre munificence en avez rendu le plus grand aux lettres, en élevant un monument impérissable à la gloire des anciens héros de Votre patrie. Si j’ai été assez heureux pour obtenir le suffrage de l’Europe savante, je le dois bien moins à l’extrême désir que l’avais de terminer d’une manière digne de vous le travail dont vous m’avez chargé. C’est à l’influence de Votre nom que nous devons tout le succès de l’entreprise, comme nous avons du à votre générosité les moyens de la commencer.

ММ. Silvestre de Sacy et Abel-Remusat me chargent de Vous présenter leurs hommages. Agréez aussi les miens, ainsi que les sentiments de reconnaissance et de respect avec lesquels j’ai l’honneur d’être, Monseigneur,

de Votre Excellence

le très-humble et

très-obéissant serviteur

Paris 23 Mai 1820.

С. B. Hase.

(Л. 55–56 об.). Помета Круга: 8 Jun. 20.

Paris d. 23 Mai 1820.

Ihre beiden Briefe, mein hochverehrter Freund, den einen längeren vom 4 März alten Styls, den zweiten vom 20 März, nebst mehreren Beilagen, habe ich beide vor wenigen Tagen zusammen erhalten, und danke Ihnen herzlich für Ihre Bemühungen in Rücksicht des Ordens. Aus dem, was Sie mir mittheilen, sehe ich wie rastlos und wirksam Ihre Schritte gewesen sind, u. finde von neuem wieder die Worte von Madem. Canel bewährt, welche Sie le plus obligeant, le plus délicat et le plus parfait des hommes nennt. Beider Sendungen Inhalt habe ich S. Martin sogleich mitgetheilt. In einer der beiden lag ein offner Brief des Grafen an ihn, mit freundlichen aber unbestimmten AeuBerungen, und Außerderungen zu dem Werke. Ueber das Einzelne verweist er an Sie. Ich rieth daher Saint-Martin, mit den Herrn der Imprimerie Royale einen möglichst genauen Ueberschlag der Kosten seines Werkes zu machen, und Ihnen dann zu schreiben. Indessen schicke ich Ihnen vorläufig diesen Brief, wie Sie wünschen, und werde zugleich, durch die Post, an den Grafen schreiben. S. Martins Brief sende ich, so wie er mir ihn giebt, in einem zweiten mit dem Kurier nach. Sein Werk über Armenien, das er mir für Sie gegeben, erhalten Sie mit dem zweiten Fünfzig der Exemplare, denn die ersten Fünfzig habe ich durch das Handelshaus Gontard, welches alle Sendungen der Russischen Gesandtschaft besorgt, den 28 April zu Hn. Krause abgehen lassen. Zu diesem zweiten Fünfzig werde ich auch Boucquets Scriptt., rer. Gallicar. et Francie legen, die mir die HHn. de Bure, libraires de la Bibl. du Roi, gewiß bis dahin aufbringen; auch Letronnes Dicuil, ein gutes Buch.

An dem Briefe an den Grafen, der mit diesem zugleich durch die Post abgeht, bitte ich ihn Ihrem Rathe gemäß um 5000^f, wodurch der Druck des Psellus vollkommen gesichert, u. von unvorhergesehenen Ereignissen unabhängig wird. Für die Reimchronik können wir, denke ich, wohl noch nichts von ihm fordern, da der Druck des Psellus so langsam geht. Freilich ist in einigen Jahren des Grafen Tod, oder plözliche Schwächung seiner Geisteskräften zu befürchten, wo dann Alles aufhören würde. Es ist unmöglich, ihm solche Besorgnisse auch nur von fern merken zu lassen; könnte er aber nicht, etwa nächstes Jahr, auch nur 6000^f für die Reimchronik und den Stich der in demselben Bande erscheinenden Karten bei Ihnen niederlegen? Denn obschon dieser Band, des Stiches der Karten halber, höher zu stehen kommen würde als irgend einer der früheren, so würde doch auch die caisse typographique, von welcher der Kanzler spricht, aus dem Verkauf des Psellus gewiß schon entstanden, u. im Stande seyn, einen großen, wo nicht den größten Theil der Kosten zu decken. Denn in den Vorschlag des Grafen, daß von 500 Exemplaren er 50, ich 100 bekommen, und die übrigen 350 au plus offrant des libraires gegeben werden sollen, gehe ich mit Freuden ein.

Sagen Sie mir doch, ob ich die Stelle Ihres Briefes vom 13 Januar vollkommen verstanden habe: «Machen Sie sich – schreiben Sie – für die jezt vermehrte Zahl der Exemplare aus jener Summe – dem Assekuranzgelde – bezahlt». Und so habe ich für die 100 zu sendenden Exemplare, 40^f für jedes, 4000^f gerechnet. Berichtigen Sie mich ja hierin, wenn ich falsch verstanden habe, und seien Sie überzeugt, daß ich nie eine andere Ansicht als die Eurige in dieser Sache geben werde. In jedem Fall darf Ihnen keine Nachrechnung, Boucquet betreffend, zukommen; diess geht mich allein an; ich behalte doch genug für Lydus.

25 Mai. So eben bringt mir Saint-Martin einen Brief für Sie, und einen für den Grafen. Sie werden daraus sehen, daß die Kosten für einen jeden Band – es sollen ihrer drei werden – 6 bis achttausend Franken sind. Er wünscht (verzeihen Sie bei dem hohen Alter des Grafen seinen Wunsch und sein Besorgniß), daß man 24000^f, oder doch wenigstens 8000^f, die Kosten des ersten Bandes, ihm so bald als möglich hierher übermachen könnte. Verhandeln Sie diess; aus seinen Briefen werden Sie, wie schon aus seinen Schriften, ihn als gründlichen, vielseitigen u. thätigen Gelehrten schätzen. Sie können ihm Teutsch schreiben, er versteht es. Jakuts Geographisches Lexicon ist, sagt er mir, nicht hier. Sein Werk über Armenien hat er mir für Sie gegeben; ich werde es dem Boucquet beilegen.

So viel heute, Verehrter Freund. Bei Maze (nicht Marc, wie ich in einem früheren Briefe las) habe ich Ihren Auftrag ausgerichtet, u. erhalte von ihm so eben einen Brief für Sie, so wie auch [дыра от печати] (ei) nen von Mad.^ell Canel, die Antwort auf den von mir überbrachten. Zugleich schreibt si[e] [дыра] sehr freundlich: J'espère que notre aimable correspondant va bientôt me répondre (sie hat so große Freude an Ihren Briefen, daß sie behauptet, Sie schrieben nicht oft genug: «Je lui écris six lettres avant d'en recevoir une», sagt sie), et je m'en fais une double Fête puisque cela me procurera, Monsieur, l'avantage de votre visite. Aile diese Briefe, nämlich 1. Saint-Martins an Sie 2. Desselben an den Grafen 3. M.^ell Canel an Sie 4. Mazes, auch an Sie, will ich morgen in einen Umschlag thun, und diesen Hn. von Merian geben, mit noch einigen Zeilen von mir; dieser Brief aber soll noch heute auf die Post geschickt werden. Leben Sie wohl, theuerster Freund, empfangen Sie nochmals meinen herzlichen Dank für alle Ihre Güte, und behalten Sie mich lieb.

Hase.

N. S. Dem Grafen habe ich in einem Briefe vom 23 Februar über die hiesigen Preise der Byzantina Nachricht gegeben. Die 28 Bände (was die hiesigen Buchhändler la petite Collection nennen) werden hier für 800–1000^f verkauft; also scheinen mir 700 Rubel – etwa eben so viel Franken, nicht wahr? ein sehr billiger Preis. – Wir laden Ihrer Güte erschrecklich viel auf; sind wir, S. Martin und ich, nicht unbescheiden?

(Л. 57–57 об.).

Paris d. 25 Mai 1820.

Gestern, verehrtester Freund, sind zwei Briefe von mir, einer an Sie, der andere an den Kanzler, mit der Post abgegangen. Diese Zeilen schreibe ich, um sie dem Umschlage beizufügen, den ich um folgende Briefe mache: 1. Saint-Martins an Sie 2. Desselben an den Grafen 3. Mad.^ell Canel an Sie (steckt in S. Martins Umschlage) 4. Hn. Heytt’s, des Buchführers bei Maze, auch an Sie 5 Remusats an Hn. von Uwaroff, welchen Brief Sie wohl zu besorgen die Güte haben. Zu meinem vorgestrigen Briefe wüsste ich wenig hinzuzusetzen. Saint-Martin hat mir außer den zwei Bänden des Werks über Armenien auch noch ein Heft von 120 Seiten für Sie gegeben, das er so eben erscheinen läßt: Recherches sur l’époque de la mort d’Alexandre – er greift darinn Champollion Figeac heftig an. Sie bekommen es mit den zweiten Fünfzig, 3 Exemplaren, so wie auch Boucquet u. Dicuil. Denn S. Martin ist zwar sehr rechtlich, gelehrt, scharfsinnig und thätig, aber doch, für mich wenigstens und meine Gutmüthigkeit, ein wenig rechthaberisch, und, wenn er Recht zu haben glaubt, schonungslos. Aber diess? was ich ihm oft freundlich verwiesen, geht seine Verdienste als Gelehrter nicht an, und ist seiner Jugend zuzuschreiben; er ist noch nicht dreißig Jahr alt. Ich wünsche sehnlich, daß seine Vorschläge von dem Grafen mögen genehmiget werden, sollte sogar meine Untemehmung etwas darunter leiden und die Sendung der vom mir für Psellus verlangten 4–5000^f deshalb verspätet werden. Denn so unangenehm es mir wäre, mein mühsam ausgearbeitetes Werk nicht bald gedruckt zu sehen, so thut mir doch S. Martins Plan so schön, daß ich glaube, man muß, von aller Persönlichkeit abgehend, das Nüzlichste am meisten u. schnellsten fördern. Aber hoffentlich erwirken Sie das Nöthige für uns beide Leben Sie wohl, liebster Freund, und behalten Sie mich in wohlwollendem Andenken. Ewig der Ihre.

Hase.

(Л. 58–59). Помета Круга: 20 Aug. 20.

Paris d. 4 August 1820.

Zwei Briefe von mir, wenige Tage hinter einander in den lezten Tagen des Mais geschrieben, sind Ihnen nun wohl, verehrtester Freund, dutch Hn. von Merians bewährte Güte zugekommen. Sie enthielten die Antwort auf die Ihrigen vom Anfange und aus der Mitte des März. In dem zweiten der meinen waren Briefe S.Martins, Damazes und von M.^ell Canel an Sie, auch einer von S. Martin an den Grafen. Wenige Tage darauf bekam ich durch die Russische Gesandtschaft ein sehr verbindliches Schreiben des Kanzlers, so wie einen Brief des Kaisers mit dem Wladimirdiplom u. Orden, worauf ich dem Kanzler sogleich geantwortet, und ihm meinen Dank bezeigt habe. Auch Ihnen, dem allein ich eigentlich das Gelangen zu einer rühmlichen und vortheilhaften Arbeit verdanke, statte ich hiermit von Herzen den meinigen ab. Je länger wir uns kennen, desto mehr erkläre ich mir und theile selbst die Anhänglichkeit, Achtung und Liebe, die Sie allen denen einflößen, die mit Ihnen, wäre es auch nur von fern, in Berührung sind.

Hn. Montagnes Besuch erhielt ich vor einigen Wochen, und durch ihn Ihren Brief vom 11/23 Mai. Ich habe diesem rechtlichen u. wackern Mann nach Kräften zu nützen gesucht; und da er sich nicht in Paris, sondern in Bordeaux niederzulassen wünschte, ihm einen Brief an meinen Verwandten, Hn. Reyher, dortigen Kaufmann, mitgegeben (welcher, wenn ich nicht irre, früher mit Ihrem Freunde, Hn. Krause, gemeinschaftliche Handlung hatte). Nur will ich wünschen, daß Hn. Montagnes Eigenschaft als Protestant ihm nicht in Bordeaux schade, wo die eigentlichen Einwohner meistens arg fanatisch sind, die dort ansässigen fremden Kaufleute aber ihre Söhne viel außer Frankreich erziehen lassen.

Endlich habe ich auch gestern einen Brief des Kanzlers vom 20 Junius aus Moskau empfangen, und in diesem eine Anweisung auf die 5000^f, welche uns noch fehlten, um den Druck des Psellus vollkommen zu decken. Ich habe ihm heute Morgen mit der Post geantwortet. So ist dann, dank Ihrer Güte und Verwendung, auch diese Angelegenheit vollkommen im Reinen. Ueber Saint-Martins Vorschläge schreibt er mir nicht; sollten Sie und er meinen großen Brief vom 25 Mai noch nicht empfangen haben? Die hundert Exemplare sind doch gewiß nun angekommen. Das erste Buch des Psellus ist schon seit einiger Zeit fertig gedruckt; ich schicke Ihnen bei der ersten Gelegenheit die Druckbogen. Bekommen Sie in Petersburg das Journal des Savons, unstreitig die beste unserer gelehrten Zeitschriften? Es ist auch ein Artikel über Leo, von Raoul Rochette, darinn; unglücklicherweise ist Rochette bald darauf Censor geworden und in politische Streitigkeiten gerathen; so daß er den zweiten, versprochenen, Artikel noch nicht hat fertigen können. Ich gehe vielleicht diese Bibliotheksferien, im September, nach Mailand, u. werde dort die Ambrosianische Bibliothek in Rücksicht auf Russische u. Byzantinische Geschichte durchsuchen.

M.^ell Canel (rue de Clichy No. 30 bei Madam Heckscher) habe ich so eben besucht; sie hat leider ihre Schwester, Madam Bertaud,verlohren, mit der sie genau u. herzlich verbunden war. Sie selbst habe ich in Trauer u. niedergeschlagen gefunden, fast für keine Freude empfänglich als für die, von Ihnen zu sprechen, und von Ihnen sprechen zu hören. Schreiben Sie ihr doch bald; sie ist so verständig, sanft und angenehm, daß ich mir eine große Freude daraus mache, Ihre Briefe selbst zu überbringen.

Mit herzlicher Freundschaft und Dankbarkeit ganz der Ihre.

Hase.

(Л. 60–61 об.). Помета Круга: 19 Oct. 20.

Paris d. 15 August 1820.

So eben erhalte ich, verehrtester Freund, Ihren gütigen Brief vom 1 Julius, nachdem ich Ihnen vor wenigen Tagen einen durch die Post abgesendet. In dem Ihrigen waren einer für M.^el1 Canel und einer für S. Martin, die ich sogleich selbst besorgt. Erstere dankt Ihnen herzlich und mit Rührung für Ihr dauerndes u. gütiges Andenken. Daß Sie ihre Schwester, Madam Bertaud, verlohren, wissen Sie nun schon aus meinem lezten Briefe. Das arme Mädchen ist in tiefer Trauer, und muthlos; sie hat geweint, u. sagte, daß sie sich nach Petersburg zurücksehne; dort habe sie Wohlwollen, Theilnahme, Herzlichkeit gefunden. Hier sei, nach ihrer Schwester Tode, fast niemand, dessen Umgang ihr Freude mache. Ich stellte ihr vor, sie sei ihren Freunden und sich selbst schuldig, sich wehmüthigen Empfindungen nicht so hinzugeben; oui, antwortete sie mir, grondez moi; M. Krug me grondoit aussi bien souvent. «Bitten Sie ihn, mir mein Stillschweigen zu verzeihen»; je suis incapable de tracer une ligne, mais la première lettre que je serai en état d’écrire, ce sera pour lui. Je ne suis heureuse que dans mes souvenirs.

Die 5000^f für Psellus, so wie des Kanzlers Schreiben an S. Martin und Remusat, sind richtig eingetroffen; von lezterem lege ich eine Antwort bei. Unbegreiflich ist es, daß von unsern Schiffen auch nicht Eins angekommen war, als Sie schrieben; doch müssen die hundert Exemplare gewiß in Ihren Händen seyn, wenn Sie diess

lesen.

In alle Vorschläge des Kanzlers willige ich mit Freuden ein. Wie großmüthig und edel haben Sie in der Frähnischen Sache gehandelt. M.^ell Canel hat wohl recht, wenn sie sagt: M. Krug est le plus généreux des hommes.

Von dieser Ihrer Güte muß ich freilich hier schon wieder in Betreff meines Lydus Gebrauch machen. Allerdingst ist der Druck angefangen, und wird ungefähr auf 3000^f kommen. Aber ich will nicht, und darf nicht wollen, daß der Kanzler diese Kosten ganz trage, zumal da er den Druck nicht eigentlich guthieß. Der Stand unserer Kasse ist so: Von Hn. von Merian haben wir rein erhalten 4506^f, denn die Assekuranzkosten waren berichtiget u. abgezogen. Ferner 8^f, von Ihrem früher gesandtem Gelde übrig. Thut 4514^f. Von diesen gehen nun ab a. Fünfzig Exemplare, jedes zu 40^f …..2000^f

b. An Mad.^ell Canel gegeben ……..750

c. Für Bouquet u. Dicuil, laut beiliegenden Scheins 415

3165^f

Diese 3165 abgezogen von 4514, bleiben 1349^f übrig, welche freilich zum Druck des Lydus nicht hinreichen, aber das übrige kann und werde ich leicht selbst hinzufügen. Sagen Sie nun gefälligst, wie ich zu Ihrer Berechnung mit dem Kanzler die Sache vorstellen, ob ich ihm selbst darüber schreiben, oder Ihnen bios obige Rechnung französisch schicken soll. Alles was u. wie Sie es verfügen, heiße ich unbedingt gut.

Darf ich Ihnen noch eine Bitte vorlegen? Einer meiner vieljährigen Bekannten, obschon etwas jünger als ich, H. David, Sohn des berühmten hiesigen Mahlers, hat in Göttingen studiert, ist ein trefflicher Hellenist, spricht Teutsch, Alt- und Neugriechisch, u. hat sonst vielseitige Verwaltungs – und andere Kentnisse. Er war Auditeur unter Bonaparte, verlohr 1815 diese Stelle und Hofnung zu andern, da seine Familie als republikanisch und verdächtig verfolgt wurde, gieng darauf auf eigne Kosten nach Griechenland, war zwei Jahre lang Lehrer der lateinischen Sprache an dem jezt von den Türken wieder aufgelösten Gymnasium in Smyrna, hat dort sich mit den Leuten und der Sprache sehr vertraut gemacht, und ist nun seit einigen Monaten wieder zurück, ohne irgend Aussichten zu haben. Wäre für ihn keine Anstellung bei einer Schule in Petersburg möglich? Für seinen Charakter und seine ausgezeichneten Kenntnisse kann ich mich ganz eigentlich verbürgen. Sagen Sie mir ein Wort, ob es verständig ist, ihm Hofnungen auf Petersburg zu geben oder bei ihm zu unterhalten.

Mit dem nächsten größeren Pakete erhalten Sie Aushängebogen des Psellus und das Journal des Savants, in dem zwar ein sehr freundlicher, aber leider nur ein Artikel über Leo ist; den zweiten wird H. Rochette nun wohl nachholen, da er von einer Reise nach der Schweiz in wenigen Tagen zurückerwartet wird. Ich selbst gehe im September, unsere Ferien benutzend, auf einen Monat nach Mailand, um Handschriften der Ambrosinischen Bibliothek, kleinere Werke u. Briefe des Psellus u. s. w. enthaltend, zu vergleichen und abzuschreiben. Alle Aufträge bei Maze sind ausgerichtet. Hier ist Alles Ihres Lobes voll; S. Martin schreibt Ihnen unmittelbar; empfangen Sie nochmals auch von mir meinen herzlichen Dank für Ihre vielfache Güte. Mit unwandelbarer Verehrung u. Freundschaft herzlich der Ihre.

Hase.

(Л. 62–63 об.). Помета Круга: 7 Dec. 20.

Paris d. 5 November 1820.

Seit wenigen Tagen, verehrtester Freund, bin ich von meinem iter Italicum wieder hier, nachdem ich in Turin, Mailand, Venedig, Bologna, und von da auf der via Aemilia rückwärts, in allen Bibliotheken emsig und nicht ohne Erfolg nach Byzantinis gesucht habe. Bei meiner Rückkunft fand ich einen Brief des Kanzlers vom 13 August hier vor, mit der Anweisung auf 8000^f für Hn. S. Martin. Um diese Summe in der Königl. Druckerei niederzulegen, erwarten wir blos die Gutheißung des Gardes des Sceaux, welche für jeden in der Impr. Royale zu untemehmenden Druck nöthig ist, und nie verweigert wird; auch ist H. S. Martin schon darum eingekommen. Während meiner Abwesenheit waren auch die 5000^f, welche den Druck des Psellus völlig decken, bei Lapanouze fällig geworden; ich habe sie also erhoben, und sie sind, wie Sie aus beikommendem Scheine sehen, in der Königl. Druckerei.

Erinnern Sie sich meiner Bitte in dem Briefe, den ich Ihnen in der Mitte Augusts schrieb? Diessmal wieder eine, die mir mehr am Herzen liegt. Aus meinen Briefen und noch viel mehr aus seinen gelehrten Arbeiten kennen Sie schon Hn. Raoul-Rochette, Konservator der Königl. Münzsammlung, Professor der Geschichte an der hiesigen Fakultät, Königl. Censor, und einen der geistreichsten und thätigsten Mitarbeiter am Journal des Savans, auch mir freundlich und wohlwollend. Sein großes und gelehrtes Werk über die Griechischen Pflanzstädte besitzen Sie vielleicht schon selbst; seine kürzlich erschienenen Briefe über die Fourmontischen Inschriften denkt er Ihnen selbst zu senden.

Hn. Rochette nun hat ein Russischer Adjutant, Sampunsky glaube ich (leider fallen mir die Slavischen Namen selten recht in’s Gehör), der mit Herzog von Richelieu in der Krim war, eine nicht unbedeutende Anzahl dort gefundener Griechischer Inschriften (in der Abschrift), auch Zeichnungen unedirter Münzen mitgetheilt; und H. Rochette, der mit gründlichen philologischen und geschichtlichen Kenntnissen kritischen Scharfsinn und ein meikwürdiges Talent für Darstellung und Ausdruck verknüpft, will jene Denkrnäler erklärt herausgeben, und möchte diese seine Schrift Kaiser Alexander zueignen. Über lezteres nun verlagen wir Ihren gütigen Rath:

1. Muß man überhaupt, um dem Kaiser ein Buch zuzueignen, dessen Genehmigung verlangen? Müssen diess selbst Gelehrte, welche, wie H. Rochette, angesehen und bekannt sind?

2. Ist die Genehmigung nöthig, an wen muß man sich deshalb wenden? An Graf Nesselrode? An Capodistrias? Ich hatte erst den Gedanken, den Kanzler um seine Verwendung zu ersuchen; mag aber bei dessen hohem Alter ihn doch nicht bemühen, wenn wir ihn füglich umgehen können.

Über alles dieses sind Sie wohl so gütig, verehrtester Freund, uns einige Worte zu schreiben. Durch Ihren freundlichen Rath verpflichten Sie nicht nur mich, sondern auch Hn. Rochette, der einflußreich, jugendlich thätig, und einer der geachtetsten hiesigen Gelehrten ist.

Bei M.^ell Canel war ich diesen Morgen. Unruhig über Ihr Schweigen hatte sie schon während meiner Abwesenheit oft nach mir geschickt; und als ich kam, beruhigte ich sie kaum durch eine Stelle aus des Kanzlers Briefe vom 13 August, worinn er schrieb: J’attends M. de Krug à diner, et nous causerons de vous avec un égal intérêt. Daraus wissen wir wenigstens, daß Sie wohl waren. Schreiben Sie doch so bald und so oft als möglich dem liebenswürdigen und Ihnen sehr ergebenen Mädchen. Einen Brief von ihr werden Sie auf der Post erhalten. Auf diesen bezog sie sich, als ich sie heute sah, und bittet Sie von neuem durch mich, uns nicht so lange ohne Nachrichten zu lassen. Dites à M. de Krug que j'ai déjà assez d’autres chagrins et d’autres inquiétudes, et qu'il ne faut pas qu'il y ajoute encore celle-là. Diess sind ihre Worte.

Psellus rückt langsam vor. Beiliegend ein Brief an den Kanzler, und einer S. Martins an mich. Über dessen Inhalt urtheilen und entscheiden Sie selbst. Ich bin blos Übersender; finden Sie unschicklich, daß sein Wunsch dem Kanzler mitgetheilt, so haben Sie die Güte, diess mit wenigen worten in einem Briefe an ihn oder mich zu äußern; ich glaube, er wird sich bedeuten lassen.

Über Lydus habe ich Ihnen Mitte Augusts geschrieben; diesen Brief haben Sie doch erhalten? Ich keinen von Ihnen seit dem vom 1 Julius. Sie wissen, wie sehr wir alle Sie lieben, und wie sehr uns auch nur der Gedanke an die Möglichkeit beunruhigen muß, Sie könnten unpäßlich seyn. Darum erfreuen Sie uns bald durch ein liebes Wort, und erhalten Sie mir Ihr gütiges Wohlwollen.

Mit unwandelbarer Dankbarkeit und Verehrung herzlich

der Ihre. Hase.

H. Möller, ein junger nicht ungeschickter Mann, der als Bibliothekar des Herzogs von Gotha die von Seetzen zusammengebrachten Orientalia in Gewahrsam hat, ist seit kurzem hier, um die Arabischen Münzen der Königl. Bibliothek zu studieren. Vielleicht ist diese Nachricht Hn. v. Frähn nicht unwichtig. – So eben bringt mir H. Rochette seine Lettres sur l‘authenticité des inscriptions de Fourmont, ein Exemplar für den Kanzler, das zweite für Sie, mit freundlichen Empfehlungen und Versicherungen seiner hohen Achtung. Sie erhalten Alles durch die Gesandschaft (sic!). Leben Sie nochmals recht wohl.

Ich habe die Absendung der Briefe verspätet, weil ich täglich auf die autorisation des Gardes des Sceaux wartete, ohne welche die Königl. Druckerei sich zu keinem Drucke anheischig machen darf. Diese Genehmigung ist gestern, 10 November, dort angekommen, und ich, denselben Tag benachrichtiget, habe heute die achttausend f dort niedergelegt, und trage die Briefe heute Abend an Hn. von Merian. Leben Sie nochmals recht wohl.

den 11 November 1820.

(Л. 64–64 об.). Помета Круга: 7. Jan. 21.

Paris den 14 November 1820.

Beiliegende Exemplare seiner lezten Schrift hat mir Raul-Rochette gegeben, verehrtester Freund. Das eine für Sie, die übrigen für den Kanzler, die Akademie und Grafen Uwaroff. Ueber sein Anliegen habe ich Ihnen vor wenigen Tagen geschrieben, in einem Briefe, den Sie durch Hn. von Merian, nebst einem für den Kanzler, gewiß schon erhalten haben werden, wenn Sie dieses lesen. Dieses Paket gebe ich der Gesandtschaft.

Ferner lege ich die ersten Bogen des nunmehr vor beinahe einem Jahre angesehenen Psellus bei. Außerdem sind noch eilf gesezt, aber ich brauche die Korrekturen noch immer, bis ich eine série de bonnes feuilles haben werde, die Sie dann auf einmal bekommen sollen.

Endlich schickt Ihnen Herr David sein vor kurzem erschienenes Buch, eine Vergleichung des Alt- und Neugriechischen. Sie erinnern sich wohl, was ich Ihnen über ihn im August, kurz vor meiner Reise nach Italien schrieb. Noch ist seine Lage wie damais, und seine Wünsche sind dieselben. Den ersten Artikel über Leo im Journal des Savans, von Hn. Raoul-Rochette, habe ich Ihnen wohl geschickt? Der zweite ist noch nicht erschienen. Rochette verspricht mir, sich unverweilt damit zu beschäftigen, und ich hoffe er wird es thun, nicht nur aus Freundschaft für mich, sondern auch aus Achtung für Sie und für den Kanzler.

Ueber alles Uebrige beziehe ich mich auf meinen Anfang dieses Monats geschriebenen Brief. Ihrer Akademie – fallt mir bei Rochettes Exemplar für diese ein – habe ich natürlich keins des Leo übersendet, da es schicklich war, dessen Vertheilung dem Kanzler allein zu überlassen. Diess billigen Sie doch auch?

Wir sind jezt nun seit Julius ohne Nachrichten von Ihnen, sowohl Mad.^ell Canel als ich. Machen Sie uns doch bald die Freude einer wohlwollenden Antwort, und vergessen Sie, darum bittet Sie auch Ihre Freundin, die welche Ihnen zugethan sind, nicht.

Dankbar der Ihre.

Hase.

(Л. 65–66). Помета Круга: 4. Apr. 21.

Paris d. 15 Februar 1821.

Länger darf ich nicht anstehen, verehrtester Freund, Ihnen auf Ihren gütigen Brief vom 4 Januar, worinn einer des Hn. von Beresin lag, zu antworten. Viel habe ich Ihnen zu melden, und fange mit meinem Danke an. Der Druck des Psellus ist durch Sie auf eine so gütige Weise vermittelt, daß ich nicht weiß, wie ich Ihnen meine Verbindlichkeit ausdrücken soll. Zählen Sie darauf, daß unter den vielen, die Sie verpflichtet und denen Sie theuer sind, niemand Ihnen ergebener ist als ich.

Ueber das unbegreifliche Ausbleiben der zweiten Kiste bin ich erschrocken, u. habe theils selbst alle mögliche Nachfragungen angestellt, theils Hn. von Merian gebeten, es seinerseits zu thun. Gestern früh erhielt ich diese seine Antwort, auf welche ich hier schreibe; und den Abend, bei ihm, erfuhr ich, daß das Handelshaus Gontard die Kiste an den Grafen Romanzoff adressiert habe, nicht an Krause, wie ich gesagt hatte. Nun wird die Kiste nach Petersburg auf das Zollhaus gekommen und dort liegen geblieben seyn, zumal bei der jetzigen Abwesenheit des Grafen. Anders, meint H. von Merian, sei die Verspätung nicht denkbar. Haben Sie doch die Güte im Zollhause nachfragen zu lassen, ob dort nicht etwas für den Grafen sei, u. geben Sie mir recht bald darüber Nachricht. Hier ist nichts liegen geblieben, u. in Rouan, höchst wahrscheinlich, auch nicht. Sollte die Kiste aber ja nicht in Petersburg seyn, so ist sie dort, in Rouan; und ich werde sie gewiß ausfindig machen, sollte ich auch selbst dahin reisen. Man braucht dazu nur vier und zwanzig Stunden.

Die Kiste mit Orientalischen Büchern für S. Martin ist nach langem Verzuge vor etwa acht Tagen hier eingetroffen. Alles darin befindliche habe ich vertheilt, an Sacy, Klaproth (die Inlagen von Hn. Frähn nämlich), und das Uebrige an S. Martin, der für das schöne Geschenk Ihnen u. dem Grafen seinerseits danken wird. Die Exemplare Ihrer u. Lehrbergs Schriften sind bei Treuffel u. Würtz, die sich darüber mit Ihnen berechnen werden. Lazar Parbetsis Armenische Geschichte besizt S. Martin selbst; die übrigen von Ihnen erwähnten Werke, also: Moses Choren. edit. Venet. – Arakel Vartabet – Busandaran – Jegische Geschichte des Märtyrers Vartan – wünscht er sehr, und wird Ihnen darüber schreiben. So auch Raoul-Rochette, der sich Ihrem Wohlwollen bestens empfielt. S. Martin stellt in seinem Gesuche Ihnen Alles anheim.

Was endlich David betrifft, der Ihnen schon füher eine kleine aber gehaltreiche Schrift zusendete, so habe ich Beresins Brief an ihn sogleich besorgt, denn leider ist er seit einem Monat in Brüssel, bei seinem todkranken Vater. Aber sein hier befindlicher Bruder sagt, Jules sei entschlossen, einen Ruf nach Bukarest anzunehmen, wo die dortigen Kaufleute u. der Hospodar selbst ihm vortheilhafte Bedingungen machen, um an dem Gymnasium der Stadt lateinisch und französisch zu lehren, auch ein großes griechisch- französisches Wörterbuch, an dem er arbeitet, zu vollenden. Ich habe nun acht Tage gewartet, ohne Antwort aus Brüssel, und darf meine an Sie nicht länger verschieben, füge dieser also inliegenden Brief an Beresin bei, worinn ich ihn von dem Stand der Sache unterrichte. Diese Höflichkeit bin ich Beresin schuldig. Daß der Auftrag aus Petersburg nicht um einige Monate früher geschah, thut mir leid, auch um das armen Davids willen; denn mit den Griechen in Bukarest kommt er doch auf keinen grünen Zweig, so schön auch, in seines Bruders Munde, die Anträge von dorther lauten. Coray hat die Sache vermittelt.

Mit dem nächsten großeren Pakete erhalten Sie die bonnes feuilles des Psellus bis zu S. 54; so viel ist jezt abgezogen. Die ersten lagen bei der Schrift Rochettes. Die für die Reimchronik nöthige Summe denke ich von dem Kanzler zu fordern, wenn ich ihm wenigstens den größeren Theil des Psellus gedruckt senden kann, was, trotz der Langsamkeit der Leute, doch diesen Sommer seyn wird.

Und nun leben Sie wohl, theuerster Freund. So wie mir S. Martin, Rochette, David, Briefe geben, schreibe ich noch einmal, also vielleicht in wenigen Tagen. M.^ell Canel hat Ihnen auf den überbrachten Brief schon mit der Post, glaube ich, geantwortet.

Dankbar der Ihre.

Hase.

N. S. Hier ist leerer Raum; ich fülle ihn mit Nachrichten. Kennen Sie Hn. Gädicke, Professor aus Petersburg? er ist jezt hier, und ich bin mehrere Male mit ihm zusammengetroffen; er scheint mir gebildet und nicht ungelehrt. Daß Mad. Bertaud gestorben, wissen Sie ohne Zweifel; auch deren vor wenig Jahren verheirathete Tochter, Mad. Chéradame, hat mancherlei Unfälle, an denen ich herzlich Antheil nehme. Der Maler H. Choris (er brachte mir einen Brief von Ihnen) giebt Zeichnungen, die er auf seiner Reise um die Welt gemacht, hier in Steindruck heraus; weiß und billigt das der Graf? Was macht H. von Köhler? Empfehlen Sie mich ihm gefälligst. Ihnen empfiehlt sich Sacy, u. die ganze hiesige gelehrte Welt.

(Л. 67–68 об.). Помета Круга: 26 Apr. 21.

Paris 16 März 1821.

So eben, verehrter Freund, bringt mir M.^ell Canel inliegenden Brief, den ich erwartete, und den meinigen beizufügen eile. Einen von mir, vom vorigen Monat, haben Sie wohl durch Hn. von Merian erhalten. In diesem lag ein Entschuldigungs schreiben von mir an Hn. von Beresin; in dem jetzigen sind zwei von David, der seit acht Tagen wieder hier ist, aber bald abreist. Er wird die Ehre haben, Ihnen auch von Bukarest aus zu danken. Erhalten Sie ihm Ihr Wohlwollen; er verdient es durch seine Eigenschaften und seine Lage.

Aus dem Briefe an den Kanzler sehen Sie meine Ansichten über Italiänische Bibliotheken und Hofnungen. H. Petit-Radel voh hier, und H. Professor Brandis aus Berlin, den die Preußische Regierung Jahre lang auch bis Neapel reisen ließ, um Materialien für eine große Ausgabe des Aristoteles zu sammeln, beide einsichtsvoll und weltkundig, sind meiner Meinung, daß durch Briefe überhaupt nicht viel auszurichten sei, und auch durch eine Reise wenig, in Rom ausgenommen, wo Niebuhr den Teutschen Philologen ein Arbeitszimmer in der Vaticana ausgewirkt hat, das ihnen sogar der schlaue und neidische Majo nicht wieder hat entreißen können. Aber ich halte für besser, verehrtester Freund, für eine solche Reise nach Rom, so angenehm sie mir sonst wäre, dem Kanzler keine Kosten zu verursachen. Denn erstens ist doch diesen Sommer nicht daran zu denken; es sind Stürme jenseits der Alpen, die sogar zu uns nach Paris scharf herüberwehen könnten. Zweitens nehme ich durch den Empfang eines Reisegeldes eine Art von Verpflichtung auf mich; und es wäre doch wohl möglich, daß außer dem ungedruckten Theile des Nicephorus Gregoras nichts weiter für unsern Zweck in der Vaticana wäre. Wie unangenehm als, dem Kanzler umsonst Ausgaben gemacht, und seine Erwartungen getäuscht zu haben. Vielleicht findet sich später eine Gelegenheit, daß ich auf eigne Kosten, oder auf die der hiesigen Regierung, nach Rom gehen kann. Wenden Sie daher Ihren Einfluss lieber, wenn es angeht, zu S. Martins besten an, der Ihnen seine Sache vollkommen überläßt. Bedeutende Orientalische Handschriften, welche nicht in Paris wären, sind, meint S. Martin, auch in Petersburg, Skandinavien und Belgien nicht; er wird sich darüber mit Ihnen u. Hn. Frähn weitläufiger erklären.

Bei Gide fils bin ich gewesen. Er sagt, der Druck des trefflichen Werkes des Hn. von Krusenstern würde Anfang Aprils beginnen, und so schnell vorwärts gehen, que le premier Volume sera imprimé dans l’espace d’un mois, et qu’au mois de Juin tout sera en vente. Onze cartes sont déjà faites, aber es scheint, daß der Stich der Kupfer den Druck etwas verspätet hat. Sagen Sie übrigens Hn. von Krusenstern, daß ich noch mehrere Male hingehen werde, und daß Gide ein sehr ordentlicher u. geachteter Mann ist; auch wird das Werk wohl zu bestimmter Zeit erscheinen; denn in Privatdruckereien arbeitet man hier eben so schnell, wenn blos Französisches zu setzen ist, als es in der Königl. Druckerei, leider, langsam geht.

Raoul-Rochette, Remusat, S. Martin tragen mir die besten Empfehlungen an Sie auf. Lezterer, seit kurzem im Institut, hat mir seinen Brief noch nicht gebracht; so wie ich ihn erhalte, schreibe ich Ihnen wieder. Dieser Brief geht durch Hn. von Merian, dem ich oft von Ihnen erzählt habe. Er kommt selbst bald nach Petersburg, und wünscht sehr Ihre Bekanntschaft zu machen. Die Kiste mit den 50 Exemplaren des Leo ist nun gefunden?

Leben Sie wohl, mein hochverehrter Freund, empfehlen Sie mich Hn. von Köhler, und geben Sie uns bald wieder Nachrichten von sich, welche nicht mir allein herzliche Freude machen.

Dankbar der Ihre.

Hase.

Kennen Sie Hn. Professor Gädicke aus Petersburg? er ist hier, scheint sich mir aber mehr mit politischen als philologischen Dingen abzugeben. Ich gab den Brief auf, den Sie schrieben, als Sie David erwarteten; soll ich Ihre Aufträge, den Tabak und das blaue Tuch betreffend, ausrichten, sobald ich jemand finde, der Ihnen das hier Gekaufte überbringen kann? Leben Sie nochmals wohl, theuerster Freund.

(Л. 71 об. – 72 об.).

Paris d. 7 Mai 1821.

Diessmal nur einige Worte, verehrtester Freund, um diese Bücher zu begleiten, welche Raoul-Rochette an Sie und an Uwaroff schickt. Schon früher schrieb ich Ihnen, daß er eine Sammlung griechischer, in der Krim gefundener Inschriften herausgegeben, und sie Kaiser Alexander zueignen wird; dieses Werk empfehle ich nach Kräften Ihrer gütigen Fürsprache.

Eben von ihm ist auch die Histoire critique des Colonies grecques, welche Treuffel u. Würtz, auf diesem Blatte, uns statt der Bände anbieten, die Sie vorigen Winter hierher sendeten. Da ich nicht weiß, ob Sie Rochettes Buch vielleicht nicht schon selbst besitzen, oder ob überhaupt der Tausch Ihnen wünschenswerth scheint, so habe ich Treuffel geantwortet, ich würde Ihnen schreiben, selbst aber nichts entscheiden. Sonst ist das Werk, wenn auch nicht (trotz des Titels) mit dem kritischen Sinne abgefaßt, wodurch sich Teutsche Werke auszeichnen, dennoch nicht unwichtig, u. zeugt, wie alles was Rochette schrieb, von philologischer Gelehrsamkeit, Geist, und vielseitigen Kenntnissen.

Durch ein kleines Versehen in der Form ist der Druck des Psellus wieder etwas aufgehalten worden. Als wir ihn begannen, glaubte Rousseau, die ihm vom Garde des Sceaux auf mein Ansuchen gegebene autorisation d’imprimer la continuation de l'histoire Byzantine, würde nicht nur für Leo, sondern auch auf alle folgende Bände hinaus gültig seyn. Ich verließ mich darauf, und der Druck wurde angefangen. Vor kurzem aber sind Anisson du Perron, directeur de l’imprimerie Royale, und der Garde des sceaux wegen anderer Dinge zerfallen, und Rousseau, ängstlich, meint nun, ich müsse für jeden Band insbesondere eine autorisation verlangen, afin que l’imprimerie Royale soit tout-à-fait en règle vis-à-vis le Garde des sceaux. Ich habe also bei diesem meine Eingabe vor wenigen Tagen gemacht, und die autorisation kann u. wird mir nicht verwaigert werden; unangenehm ist nur, daß der ohnehin langsam genuge Druck wieder bis zu Ankunft der Erlaubniß (.. .) halten wird. Uebrigens will ich schon betreiben, daß diese schnell erfolge.

Die Kiste mit den 50 Exemplaren des Leo ist doch nun gefunden? H. Gädicke, aus Petersburg, ist noch immer hier, u. beschäftigt sich gewaltig mit Verfassungen, Pressefreiheit, u. pouvoirs balancés.

Von Ihnen, verehrtester Freund, sind wir nun recht lange ohne Nachricht. Erfreuen Sie M.^ell Canel und mich bald mit einigen Zeilen, und geben Sie uns ein freundliches Zeichen Ihres Wohlseyns und Andenkens.

Unwandelbar der Ihre

Hase.

(Л. 69–71 об.). Помета Круга: 15. Oct. 81.

Paris d. 28 Julius 1821.

Endlich erhalte ich Ihren gütigen Brief vom 5 Junius, verehrtester Freund, nebst der Einlage für M.^ell Canel, und ich brauche Ihnen nicht zu sagen, wie groß unsere Freude ist; wir waren gar zu lange ohne Nachrichten von Ihnen gewesen. Seit meinen Briefen vom 15 Februar u. 16 März habe ich Ihnen noch einmal, im Mai, geschrieben, mit einigen Bänden, die Raoul-Rochette Ihnen u. Uwaroff schickte: aber dieses, ziemlich dünne, Paket ist durch die Gesandtschaft gegangen, u. wird also wohl erst nach langer Zeit eintreffen. Wie sehr freue ich mich daher, daß Sie mir den Kommissionär S. Florents, Dufart, angeben, der ein eindeutiger u. pünktlicher Mann zu seyn scheint, und durch den also die Sendungen regelmäßiger ankommen werden, als leider bisher geschah.

Sein Anerbieten benutze ich hiermit, in einer Sache, wobei ich mich bei Ihnen, wie oft, Raths einholen muß. Einer meiner Bekannten, H. Delort, ein sonst wackerer u. (gelind) unterrichteter junger Mann, ist ein maBiger Dichter, auch sonst als weitlaufiger Verwandter des Staatsministers abbé de Montesquiou und als chef de bureau unsers Ministeriums (de 1’Interieur) nicht ganz ohne Einfluß, u. daher zu schonen. Dieser Delort nun hat beikommendes Voyage pittoresque aux environs de Paris, zwei Bände, geschrieben, u. will dem Kaiser ein Exemplar dieses Buches zuschicken, sich darauf gründend, daß er dem Kaiser 1814. von dem abbé de Montesquiou, damaligen Minister, vorgestellt wurde, u. ihm eine pièce de vers überreicht hat. Mit dieser Idee u. seinem Buche kam er zu mir, bald nachdem ich Ihnen zum leztenmal geschrieben, und bat um meine Verwendung. Ich antwortete, ich kenne in Russland niemanden als Sie u. den Kanzler; dieser würde sich gewiß nicht mit seiner Angelegenheit befassen; an Sie wolle ich allenfalls seinetwegen schreiben. Dieses thue ich nun hiermit, in drei Theilen, als ob ich noch predigte:

1). Können Sie, ohne daß es Ihnen die mindeste Mühe des Hin- u. Herredens oder sogar wirkliche Schritte verursacht, dem Delort einen Art Gunstbezeugung vom Kaiser (er möchte eine Dekoration) auswirken, so wäre diesem Dichter wohl ein solcher Gefallen zu erzeigen.

2). Findet diess die geringsten Schwierigkeiten, so wünsche ich, daß Sie Ihren wohlwollenden Einfluß für Rochette versparen, wenn dieser sein Werk über die Taurischen Inschriften dem Kaiser zueignen wird. Aufrichtig zu sprechen, verdient auch Rochette, als Gelehrter u. Philolog, Ihre Verwendung zwanzigmal mehr, als mein Poet.

3). In diesem Faile nun, wenn für die petits vers Delorts nichts zu thun ist, wollten Sie wohl in einem Ihrer nächsten Briefe einige Zeilen einrücken, woraus er sehe, daß ich geschrieben u. für ihn, nach Vermögen, gesprochen habe. Ich wünsche auch wirklich recht sehr, seinen Wunsch in Erfüllung gehen; nur dürfen wir doch, von hier aus, nicht gar unsinnige Forderungen machen. Ein paar höfliche u. unbestimmte Worte also, die ich ihm aus Ihrem Briefe übersetzen kann, etwa, daß trotz meiner Fürsprache Sie mir melden müssen, poetische Schriften wären gar nicht in Ihrem Bereich, oder so, bringen ihn zur Ruhe, ohne daß er sich mit mir erzürnt; denn jezt überläuft u. plagt er mich täglich mit seinem Buche. Im Anfange des Zweiten Bandes stehen sogar Verse auf mich.

So weit von Jules Delort, dessen Buch ein Exemplar für Sie u. eins für den Kaiser, mit diesem Briefe durch Dufart abgeht, u., wie dieser glaubt, binnen Monatsfrist in Ihren Händen seyn wird. Das Exemplar für den Kaiser wird ja wohl, wenn es nicht angeht daß Sie es empfehlen, auf dem gewöhnlichen Wege in dessen Bibliothek zu bringen seyn, ohne daß man weiß, daß Sie um dessen Herkunft gewußt haben. Jezt von andern u. wichtigeren Dingen. Der Aufenthalt des Druckes des Psellus von dem ich Ihnen schrieb, ist nun behoben, u. der nahe Schluß der Kammersitzung läßt mich hoffen und für’s erste keine weitere Unterbrechung befürchten. H. Choris hat den Brief nicht erhalten, worinn Sie von der Subscription des Kanzlers schrieben, wohl aber einen von Hn. v. Adelung. Er dankt Ihnen auf’s verbindlichste für den Antheil, den Sie an seiner Herausgabe nehmen, empfïehlt sich Ihrer Güte, u. läßt sagen, er habe Mad. Matthes, der Frau eines in Petersburg wohnenden Künstlers, die von Paris dorthin zurückreiste, zwei Exemplare seines Werkes, für den Kanzler, u. ungefähr ein Dutzend an Hn. Matthes mitgegeben. H. Choris, der mir bei seiner Hierherkunft einen Brief von Ihnen mitbrachte, gefällt mir sehr, u. ich habe ihm nach Kräften nüzlich zu werden gesucht, ihn auch bei Hn. von Merian eingeführt, der ihm in mancherlei behilflich gewesen. An Hn. von Merian, einen trefflichen u. gelehrten Mann, habe ich vor einiger Zeit einen Brief S. Martins an Sie abgegeben, in welchem einer an den Kanzler lag; daß S. Martins Bücher auch bei Ihnen meine früheren Aeußerungen über ihn bestätigen, freut mich sehr; Cirbied, der kaum recht lateinisch weiß, u. keinen Begriff von gelehrter Kritik hat, wird nie im Stande seyn, etwas Aehnliches hervorzubringen. Sobald der XIV. Band der Wiener Jahrbücher hier ist, soll Rochette eine Anzeige Ihres Aufsatzes in das Journal des Savants einrücken lassen, die wir Ihnen schicken werden; die Sache ist mit ihm abgesprochen u. ausgemacht. Er empfiehlt sich Ihnen bestens. Von mancherlei Unfällen, welche die Familie von M.^ell Canel betrafen, wird sie Ihnen wohl geschrieben haben; sie selbst ist wohl, u. hatte mir einen Brief für Sie versprochen, der aber bis heute (29 Julius) noch nicht gekommen ist; vielleicht schickt sie ihn noch vor Schluss dieses Pakets. Beiliegend einer für den Kanzler. Dem armen David geht es übel; als er nach Wien kam, waren eben die Unruhen in der Wallachei ausgebrochen, u. die Oesterreichischen Behörden ließen ihn nicht weiter; indessen mußten die Familien, auf die er rechnete, aus Bukarest flüchten, u. er selbst kehrte, nach langem Warten, muthlos nach Paris zurück, wo er noch ist. Seine Frau, eine junge Griechin, die er in Smyrna heirathete, hat er dort gelassen; diese, fürchten wir, ist ganz verschollen. Durch Delort (siehe oben) habe ich ihm einige Unterstützung aus dem Ministerium verschafft, prise sur les fonds destinés à l’encouragement des gens de lettres’, denn der reiche Vater, an einer pétrification du coeur in Brussel krank, giebt ihm nichts. Die erste sichere Gelegenheit, Ihnen Tabak u. Tuch zukommen zu lassen, werden wir, M.^ell Canel und ich, gewiß nicht versäumen. Vergessen auch Sie uns nicht, verehrtester Freund, und bewahren Sie mir Ihr wohlwollendes Andenken. Dankbar der Ihre

Hase.

Inliegenden Brief von M.^ell Canel an Sie finde ich heute, 31 Julius, bei Mad. Chéradame, ihrer Nichte, vor, wo ich diesen Morgen war. Heute Abend geht das Paket zu Dufart. Leben Sie nochmals wohl, verehrtester Freund.

(Л. 73–74 об.). Помета Круга: 6 Dec. 21.

Paris d. 20 Oktober 1821.

Bei meiner Rückkunft nach Paris (ich habe diese Ferien eine Reise nach Genua gemacht) fand ich Ihren gütigen Brief vor, verehrtester Freund, mit dem Diplom der Akademie, das Ihr Wohlwollen mir verschafft hat. Es ist ein neuer Beweis Ihrer Freund schaft und des Antheils, den Sie an mir nehmen. Empfangen Sie dafür meinen herzlichen Dank; inliegendes Schreiben übegeben Sie wohl gütigst der Akademie.

De Reise nach Genua habe ich schnell gemacht und beendiget. Da es Zeit wird, die lezte Hand an die Noten zum Psellus zu legen, wollte ich versuchen, ob nicht in den Archiven des alten Freistaats byzantinische Urkunden aufzufinden wären. Ich gieng also Anfang Septembers über Lyon nach Marseille, schiffte mich dort ein, und kam nach einer dreitägigen Schiffahrt in Genua an. Leider aber sind die älteren Archive seit der Vereinigung nach Turin geschickt worden, und aus vorjähriger Erfahrung weiß ich, wie schwer es fällt, dort zu dem zu gelangen, was unter unmittelbarer Aufsicht der Regierung steht. Also habe ich mich begnügt, in den übrigen, dort gebliebenen, Sammlungen nachzusuchen, in denen der Vorrath, besonders an Griechischen Handschriften, unbedeutend ist. Doch habe ich einiges abgeschrieben, und mehreres verglichen, was Sie in den Noten zu Psellus sehen werden, deren Druck diesen Winter, denke ich, rasch vor sich gehen soll.

Ueber Coui, Gax, Grenoble, Lyon zurückgekommen, traf ich Hn. von Bray noch hier, wenige Tage darauf aber reiste er nach München ab. Doch kommt er auch diesen Winter nach Petersburg, und dann vielleicht, auf längere Zeit, wieder hierher. Klaproth, der hier in gar übelm Rufe steht, möchte sich gern wieder, so höre ich, nach Petersburg berufen lassen. De his tu videris·, ich sehe ihn gar nicht. Glauben Sie nicht auch? fehlte das Zeitwort, stehlen, in irgend einer Sprache, so könnte man in dieser Sprache gar nicht von Klaproth sprechen.

So eben kam ein gestern hier eingetroffener M. de Goulianoff und ließ mir einen Discours sur la grammaire générale in den Händen, den ich lese. H. von Goulianow spricht ordentlich neugriechisch, als ob er von einem ὕπατος τῶν φιλοσόφων abstammte; auch seine Abhandlung klingt ganz byzantinisch; sie scheint mir prolixe, subtile et vide. Was Sie von ihm denken und halten, weiß ich zwar nicht; indessen habe ich, schon seines Titels als Akademiker wegen, ihm nach Kräften nüzlich zu werden gesucht, und ihn mit Remusat, und meinen übrigen Freunden, bekannt zu machen versprochen. Da er darauf bestehet, seine Abhandlung der Académie vorzulesen (Sie wissen, das Institut ist in die drei Akademien, des sciences, de la langue Française, et des inscriptions et belles-lettres, d. h. der Geschichte u. Philologie, getheilt), so wollen wir es dahin vermitteln, daß er sie der Acad. Française mittheilt; die Acad, des inscriptions et belles-lettres, welche mit dem eigensinnigen und in gelehrten Dingen ganz unwissenden Volney den H. von Gulianow in seiner Schrift gerade sehr rühmt, in bitterem Streiche lag, hält nicht viel auf Grammaire générale. Aber in der Acad. Française sizt Sicard, mit dem kann H. Gulianow von Diderot u. Riverol reden, auch ihm beiher begreiflich machen, daß Kyrie eleison griechisch, und nicht, wie Sicard glaubt und hat drucken lassen, hebräisch ist.

Die Tatarischen Wörterbücher, welche der Kanzler uns gütigst versprach, sind noch nicht angekommen; auch die Sibirischen Inschriften nicht. Blos bei Ihrem ersten Briefe lag, ohne Erklärung und vielleicht nur als Umschlag, ein Blatt, das solche Inschriften zu enthalten schien; ich habe es Remusat gegeben. Meine Sendungen, eine vom Julius, mit einem Briefe von S. Martin, durch Dufart und eine frühere vom Mai, durch die Gesandschaft, mit Büchern von Hn. Raoul-Rochette, sind nun wohl in Ihren Händen; mit der nächsten durch Dufart erhalten Sie den Psellus, so weit er gedruckt ist; ich lasse die abgezogenen Bogen zusammenbinden, wie ich es früher mit Leo that. Wann kommt der Kanzler zurück? Hn. von Krusensterns Reise ist nun, wie Sie wissen werden, französisch hier erschienen, macht Aufsehen, u. wird als merkwürdiges u. bedeutendes Werk gewürdiget; nur die frömmelnde Parthei wüthet über das, was er von der Lage der Christen in Japan und China sagt. Es sind sogar darüber Aufsätze in der Chronique religieuse u. auch im Drapeau blanc erschienen, in lezterem vor wenigen Tagen, dem noch ein zweiter folgen soll. Wenn ich nicht vermuthete, daß Sie diese Zeitung und jene Zeitschrift in Petersburg hätten, legte ich Ihnen Blatt und Heft bei.

Bei M.^ell Canel bin ich mehrere Male gewesen, und ich bin sehr gern dort. Tausend Empfehlungen von Raoul-Rochette, Remusat, S. Martin. Erhalten Sie mir Ihr freundschaftliches Wohlwollen, und erfreuen Sie uns bald mit einem gütigen Worte. Dankbar der Ihre.

Hase.

(Л. 75–76 об.). Помета Круга: 19 Aug. 22.

Paris d. 16 April 1822.

Seit Ihrem gütigen Briefe vom vorigen Herbst, verehrtester Freund, den ich im Oktober bei meiner Rückkehr von Genua beantwortete, ist ein Monat nach dem andern verstrichen, ohne daß wir freundliches Wort von Ihnen vemommen haben. Auch ich habe geschwiegen; länger darf ich aber doch nicht anstehen, mich in Ihr Gedächtniß zurückzurufen, auf die Gefahr hin, daß unsere Schreiben jezt sich kreuzen könnten.

Der Fall, von dem ich Ihnen schon mehrere Male geschrieben, ist jezt eingetreten. H. Raoul-Rochette, Ihr großer Verehrer, so wie wir alle, hat den Druck seiner Krimischen Inschriften geendiget, und diese dem Kaiser zugeeignet. Für lezteren ist hier beiliegend ein Exemplar und Brief, so wie beides auch für Sie. Und nun, verehrtester Freund, nehme ich Ihr gewohntes Wohlwollen inständigst in Anspruch; tu nunc omni amore enitere, ut nos juves. Das heißt, wenden Sie alles an, um meinem Freunde, der es recht sehr verdient, die Dekoration des Wladimirordens zu verschaffen. H. Rochette ist, durch persönliche Eigenschaften, seine Liebe zu der Wissenschaft, auch Dienstfertigkeit, eins der einflussreichsten Mitglieder des Instituts. Seine vielseitige Gelehrsamkeit, seltene Darstellungsgabe und tiefe Sprachkenntniß beweisen seine Werke; daß er thätiger Förderer gründlicher Forschungen, auch Kenner und Schätzer Teutscher Philologie sei, kann ich, wenn man es nicht schon aus seinen Schriften sähe, aus meinem Umgange mit ihm bezeugen. Also thun Sie wirklich, geehrtester Freund, durch wohlwollende Anwendung Ihres Einflusses den Wissenschaften, ihm, und ganz besonders mir einen wesentlichen Dienst. Alles weitere überlassen wir Ihren Einsichten und Gutdünken. Beiliegende Exemplare, eins für die Akademie, das zweite für Uwaroff, haben Sie wohl die Güte bestens zu besorgen.

Ueber unsere Sendungen waltet ein wahrer Unstern. Von den Tatarischen Wörterbüchern, welche der Kanzler Hn. Remusat bestimmt hat, ist noch nichts angekommen; eben so wenig die Sibirischen Inschriften, von denen Sie mir schreiben. Sagen Sie uns doch gütigst. auf welche Weise diese Sachen hierher geschikt wurden; vielleicht liegen sie irgendwo hier, ohne daß wir es wissen. Meine vorlezte Sendung mit Briefen von Hn. S.Martin, so wie alle früheren, ist wohl nun in Ihren Händen. H. Remusat hat neulich ein Mémoire sur les relations des princes Chrétiens avec les Empereurs Mogols, den Eroberern Russlands, erscheinen lassen, dem mehrere folgen sollen. Von diesem ersten, das eben jezt erschienen ist, hat er auch Ihnen u. dem Kanzler Exemplare zugedacht, in denen Sie seine Gelehrsamkeit nicht verkennen werden. Es ist in Remusats Talent manches Aehnliche mit dem Lehrber, dieselbe Klarheit der Ansichten, und derselbe Scharfsinn. Ihnen und dem Kanzler wird darum die Schrift angenehm seyn; und ich mache daraus, so wie aus den zulezt gedruckten Bogen des Psellus, und neuen Briefen Hn. S. Martins, die er mir zu geben versprochen hat, ein Paket, das ich Dufart anvertrauen will. Der Druck des Psellus geht leider sehr langsam.

Und nun leben Sie wohl, geehrtester Freund. Könnte ich doch recht bald im Stande seyn, Ihnen einen Theil der Schuld abzutragen, zu welcher Ihr gütiges Wohlwollen mich vielfältig verpflichtet hat. Bewahren Sie mir es auch für die Zukunft, und empfangen Sie die herzlichen Versicherungen meiner zärtlichen und unwandelbaren Anhänglichkeit. Dankbar der Ihre

K. B. Hase.

Meine besten Empfehlungen an Hn. Köhler, auch an Hn. Prof. Gädicke, falls er nach Petersburg zurück ist, u. Sie ihn sehen. Studirt er noch die pouvoirs balances? An den Kanzler habe ich diessmal nicht geschrieben, um den Kurier nicht zu versäumen; meine nächste Sendung enthält aber gewiß einen Brief an ihn. Leben Sie nochmals wohl, verehrtester Freund.

Ihr langes Schweigen wird doch nicht dadurch veranlaßt, daß ich in einem meiner früheren Briefe Ihre Güte für Hn. Delort, so wie jezt für Hn. Rochette, in Anspruch nahm? Hätte Ihnen diess missfallen, verehrtester Freund? Ich wäre untröstlich, u. bin jezt schon ängstlich, wie wenn man nachsinnt, wodurch man geliebte Abwesende beleidigt haben könnte. Aber das Reimschmidtsansuchen habe ich selbst damais, wenn ich nicht irre, halb scherzhaft vorgetragen; es war der poetische Wunsch eines gutmüthigen, sonst aber ganz unbedeutenden Luftlings. Hn. Rochettens Sache ist etwas ganz anders.

(Л. 77–78). Помета Круга: 1 Sept. /22/

Paris d. 19 August 1822.

So eben, verehrtester Fruend, erhalte ich Ihren gütigen Brief von 4 Julius dieses Jahres, mit einem des Kanzlers, und sehe daraus mit Schrecken die großen Lücken in unserem Briefwechsel. Seit meinem Briefe von 20 Oktober habe ich dreimal nach Petersburg geschrieben. Einmal an Sie, durch den Kurier der Gesandtschaft, anfangs Aprils, so viel ich mich erinnere; dabei lagen Exemplare der Antiquités grecques du Bosphore Raoul-Rochette’s auch Briefe von diesem an den Kanzler und an Sie. Das zweite Mal zur See, auch an Sie, im Mai, mit Aushängebogen des Psellus. Während dieser Zeit, vom September vorigen Jahres an, waren wir alle hier ohne Nachrichten von Ihnen, und sehr beunruhiget, bis ich Anfang Julius die Sendung des Kanzlers mit der Griwna erhielt. Daraus sahen wir wenigstens, daß Sie wohl waren. Die Münze habe ich dem Institut (näml. der Acad, des Inscriptons et Belles-lettres) mitgetheilt, auch haben sie Remusat u. Raoul-Rochette jeder einige Tage im Hause gehabt, ohne die größere Inschrift lesen zu können. In Bezug darauf habe ich, vor etwa drei Wochen, dem Kanzler durch die Gesandtschaft geantwortet; in diesem lezten Pakete liegen auch Exemplare einer Abhandlung Remusat’s über den Verkehr der Mogolischen (sic) Chane mit europäischen Fürsten, welche Abhandlung später als wir glaubten erschienen ist. An diesen Versäumnissen ist hauptsächlich Fahrlässigkeit des Grafen Bray, und die durch ihn verspätete Ankunft der Griwna schuld, denn diese ist gegen sieben Monate unterwegs gewesen; ferner das unerklärliche Ausbleiben der Bücherkiste, von welcher auch Dufart nichts wissen will. Schreiben Sie uns doch gefälligst, auf welchem Wege sie hierher gesandt worden; sie liegt sicher irgendwo in einem Zollhause, in Rouen, au Havre, oder am Ende gar noch in Kronstadt. M.^ell Canel habe ich inliegenden Brief sogleich gegeben; sie wird Ihnen, so wie ich jezt, durch die Post schreiben. Recht leid thut es mir, daß ich diesen Sommer auf dem Lande, zwei Stunden von Paris, wohne, und nur zur Bibliothek hereinkomme; sonst würde ich das mir durch unvandelbare Anhänglichkeit an Sie angenehm u. lieb gewordene Mädchen häufiger besuchen, als ich jezt kann. Delort’s dummes Buch lassen Sie ruhen; ich habe ihm die Stelle Ihres Briefes vorgelesen, die ihn betrifft, und er hat sich zufrieden gegeben; das ist Alles, was ich wünschte; beinahe thut es mir jezt leid, daß ich, durch ihn bestürmt, Sie mit seinen hirnlosen Ansinnen behelliget habe. Für R. Rochette thun Sie was Sie können, tuo tamen commodo.

Wollen Sie, daß ich bei unserer Société Asiatique, in der ich selbst membre du conseil und Mitredakteur der von ihr heraugegebenen Zeitschrift bin, Sie und den Kanzler als Mitglied vorschlage? Den kleinen Beitrag von 30^f, den jedes Mitglied jährlich zu bezahlen hat, will ich berichtigen, sobald Ihnen die Sache überhaupt annehmlich scheint; Sie erhalten dann dafür auch das Journal, welches alle Monate erscheint. Der Graf Orloff, der jezt hier wohnt, und viele auswärtige Große und Gelehrte sind Mitglieder.

So eben kommt Н. Choris, der Mahler, und sagt, daß er in vierzehn Tagen eine Gelegenheit zur See haben werde. Durch diese schreibe ich Ihnen wieder, und lege die Ihnen bestimmte Abhandlung Remusat’s bei. S. Martin giebt mir gewiß auch bis dahin einen Brief, er ist das Ihnen und dem Kanzler schuldig. Ein Unglück ist es, daß mein Druck des Psellus so langsam geht; S. Martin hat, aus Gründen, die er Ihnen auseinander setzen wird, den seinigen noch nicht einmal anfangen können. Die Sibirischen Inschriften erwarten wir mit Ungedult, und wollen in dem Journ. des Savans eine prächtige Anzeige davon machen.

So viel für jezt, verehrtester Freund; ich will den Posttag nicht versäumen. an den Kanzler schreibe ich noch diesen Abend, eadem lucerna, sagt, glaube ich, Cicero, qua epistolam absolvi tuam, und an Sie wieder mit der Sendung, welche H. Choris besorgen wird. Verzeihen Sie die Verspätungen, die aber wirklich nicht uns zugeschriben werden müssen; und erhalten Sie Ihren hiesigen Freunden Ihr wohlwollendes und gütiges Andenken. Herzlich und dankbar der Ihre.

Hase.

Wir haben jezt mehrere Teutsche Gelehrte hier, die auf der Bibliothek arbeiten, _? besonders den mir durch seine Bescheidenheit, Liebenswiirdigkeit und groBe philologische u. geschichtliche Kenntnisse sehr gefallenden Prof, aus Gottingen, Otfried Müller. Er ist kaum 25 Jahr alt; kennen Sie sein Werk über Orchomenos u. die Minyer? wenigstens ist er keiner von den Wischenkerlen, die jede griechische Mythe an Indische Elephantenrilssel anknüpfen wollen. Ferner ist der Historiker Schlosser aus Heidelberg hier, der Bilderstiirmer, von dem ich in der Vorrede zu Leo rede; der ist nicht ohne Verdienst, aber grillig, verwirrt und gelind wahnsinnig, ungefâhr wie H. von Kohler. Gulianow wiithet, u. schreibt an einer dissertatio galeata gegen das hiesige Institut. David ist in Morea.

[адрес] à Monsieur Monsieur de Krug, membre de l’Académie Impériale des Sciences, Chevalier de plusieurs ordres etc. etc. Saint-Pétersbeurg. + пометы почты: в 7 линии и академическом Доме. Кол. Советнику Кругу

№ 39

(Л. 79–80). Помета Круга: 20 Jan. 23.

Paris den 26 Oktober 1822.

So eben, verehrtester Freund, bin ich von einer Reise nach Rouen und Havre zurück, welche ich zum Theil in der Absicht machte, über die Bücherkiste Erkundigungen einzuziehen, die seit so lange von Petersburg an uns abgegengen ist. Leider aber, da ich weder das Schiff, auf dem sie gekommen, noch die Aufschrift welche sie hat, genau angeben konnte, sind alle meine Nachfragen in den weitläufigen Zollhäusern sowohl in      Rouen als in Havre fruchtlos geblieben. Haben Sie doch die Güte, in einem Ihrer Briefe uns zu sagen, wann, durch wen, und mit welcher Adresse sie an uns abgegangen; ich habe an beiden Orten, wo ich war, Personen beauftragt, sobaid ich selbst nähern Nachweisungen habe, dort weiter nachzusuchen.

Ihren gütigen Brief vom 11 Julius habe ich erhalten. Auch die Sibirischen Inschriften, und sie nach des Kanzlers Willen vertheilt; Remusat wird sie in dem Oktoberheft des Journal des Savants anzeigen. Dieses wird zwar erst in einigen Tagen ausgegeben; ich habe den Artikel aber handschriftlich bei Remusat gelesen, und hoffe, Sie und der Kanzler werden damit zufrieden seyn. Man sagt darinn, que bientôt la Sibérie aura aussi ses Gruter et ses Muratori. Den Kanzler habe ich um die Erlaubniss gebeten, seinen Namen auf die Liste der Mitglieder unserer Société Asiatique einschreiben zu dürfen, von welcher ich Ihnen vor einigen Monaten sprach. Können wir auch Sie zu den Unseren zählen?

S. Martin ist jezt mit dem Drucke seiner Histoire de Palmyre so beschäftiget, daß trotz meines Treibens kein Brief von ihm herauszubringen ist; hoffentlich wird er directement, wie er sagt, an Sie und den Kanzler schreiben. Abel Remusat sendet Ihnen, mit den freundlichen Grußen, seine Abhandlung über die Mogolen; das zweite Exemplar übergeben Sie wohl gütigst Hn. Prof. Frähn, mit meinen und des Verfassers besten Empfehlungen. Für Sie füge ich Sacy’s bei Eröffnung der Société Asiatique gehaltene Rede bei.

Sehr traurig ist es, daß unser Druck des Psellus so langsam geht, und jezt nun wieder, da der Anfang der Kammersitzungen herannaht, unterbrochen werden wird. Wenigstens, je länger der Druck dauert, desto reichhaltiger werden, hoffe ich, meine Noten an unedirten Sachen und nicht unwichtigen Fragmenten jeder Art.

Meine Freunde und Kollegen, Remusat, Raoul-Rochette (dessen Angelegenheit ich Ihnen nochmals empfehle), S. Martin, Langlès, und besonders H. von Sacy, danken Ihnen, dem Kanzler und Hn. Prof. Frâhn auf das verbindlichste für die ihnen mitgetheilten Abhandlungen u. Schriften. Klaproth scheint jezt etwas ordentlicher zu werden, lügt weniger, und arbeitet mehr. H. von Köhler ist also aus der Krim zurück. Empfehlen Sie mich ihm gefälligst. Ist er immer noch so wahnsinnig, wie er in Paris war?

M.^ell Canel habe ich nun, bei meiner fast monatlichen Abwesenheit, sehr lange nicht gesehen; ich werde sie in wenigen Tagen besuchen. Auf Ihren Brief von Julius, der dem an mich beigeschlossen war, muß sie schon längst geantwortet haben. Gott erhalte Sie wohl, verehrtester Freund, sich, den Wissenschaften und Ihren Freunden, unter denen sich mit herzlicher Ergebung und Dankbarkeit nennt der Ihrige.

Hase.

(Л. 81–82). Помета Круга: 29 Jan. 23.

Paris den 20 Januar 1823.

Vor etwa einem Monate habe ich an den Kanzler durch die Post geschrieben, verehrtester Freund, heute will ich auch Ihnen, auf demselben Wege, ein Zeichen meines Lebens und meiner Erinnerung geben. Die Sendung von Ende Oktobers haben Sie nun wohl durch die Gesandtschaft erhalten; mit ihr Exemplare der Abhandlung Remusat’s über die Mongolen, eins für Sie, ein zweites für Hn. von Frähn. Von Ihnen sind wir nun, Madem. Canel und ich, seit Julius ohne Nachrichten. Schreiben Sie uns doch gefälligst, wann, durch welches Schiff, und mit welcher Adresse die Bücherkiste von Petersburg an uns abgegangen ist; meine Nachfragen sind in Havre und in Rouen, wo ich diesen Herbst war, ohne Erfolg geblieben. Ferner (so dreist machen Sie mich durch Ihre stäte Güte) bitte ich, Raoul-Rochette’s Begehren, d. h. Bandwunsch, nicht ganz aus den Augen zu verliehren, oder ihm doch wenigstens, wo möglich, auf seinen Brief einige Worte teutsch (das er liebt und schreibt) zu antworten. Er hat von Ihnen die höchste Meinung, legt also auf Alles, was von Ihnen kommt, mit Recht großen Werth; und es ist in mancherlei Rücksicht gut, ihn bei freundlicher Laune zu erhalten. Denn außer seinen wirklichen Verdiensten als Philolog und Archäolog, außer seinem ausgezeichneten Talent als französischer Stylist (kennen Sie seine Lettres sur la Suisse?), ist er einflußreich unter den hiesigen Gelehrten, und wird wahrscheinlich, nach des fünf und siebzigjährigen Dacier’s Tode, Secrétaire perpétuel de l’Académie des Inscriptions et Belles-lettres. Welcher ungeheure Unterschied, zum Beispiel, zwischen ihm und Pougens, von dem Sie mir einmal schrieben, der hier allgemein verlacht wird, und dessen Romane erbärmlich, so wie die etymologischen Schriften weder gehauen noch gestochen, ohne gründliche Sprachkenntniss, so wie ohne eine einzige kritische Idee sind.

Mit Erstaunen, und ungem, höre ich seit einem Monate, daß Madem. Canel wieder nach Petersburg zurück will. Wäre ich nicht in mancherlei verwickelte Weltverhältnissen verstickt, ich glaube wahrhaftig, ich ließ das sanfte und gute Mädchen nicht reisen. Wenigstens, sagt sie, wird sie nicht über einige Jahre in Rußland bleiben. Ihre junge Nichte, Mad. Cheradame, will sie begleiten. Ich brauche Ihnen nicht zu sagen, wie sehr ich wünsche, daß leztere eine geschäzte Künstlerin, Gelegenheit finde, ihr Talent als Porträtmahlerin auf eine ihr vortheilhafte Weise unter den Russischen Großen zu üben. Kurz ehe sie abreist, will ich durch Maltebrun ein die Künstlerin lobendes Artikelchen in das Journal des Débats einschwärzen lassen.

Wie ich vorausgesehen hatte, stockt nun der Druck des Psellus wieder. Ich habe dem Kanzler darüber geschrieben; und benutze die Verzögerung, meine Noten durch inedita so viel als möglich zu bereichern. Mit Klaproth sind wir wieder höchst unzufrieden. Es ist unglaublich, wie sehr diesem nicht ungeschickten Manne alles Gefühl für Schicklichkeit, alles Zartgefühl, ja sogar der Menschenverstand fehlt. So hat er plözlich vor kurzem, unter dem Namen Luis de L’ or, eine Art von Schmähschrift auf Hn. von Adelung drucken lassen, worinn er ich weiß nicht welche Etymologien auf das gröbste angreift. Denken Sie, wie sehr er sich dadurch hier schaden mußte, wo man jede critique amère, sobaid sie pöbelhaft ausgedrückt wird, als Beweis einer schlechten Erziehung ansieht. Il parait que с’ est un drôle, sagt der ernsthafte Sacy von ihm, und sieht dabei aus wie Mord und Todschlag (дается маленький рисунок головы. – И. М.).

Kennen Sie Remusat’s neulich erschienene chinesische Grammatik? Sie scheint mir ein Meisterwerk, und auch für allgemeine Sprachkunde höchst wichtig. Gulianow, der leztere so treibt, wie man es vor vierzig Jahren in der oberflächlichen Voltairischen Schule that, ist verschollen; ich weiß nicht einmal, ob er noch in Paris wohnt. David, jezt aus Griechenland zurück, lebt in Triest; er hat mir mehreremal aufgetragen, Ihnen für den gütigen Antheil, den Sie an ihm genommen, nochmals zu danken.

Fehlte mir nicht der Raum, so schriebe ich Ihnen, glaube ich, noch stundenlang fort. Alle Ihre Freunde grüßen herzlich. Erfreuen Sie uns bald, Hn. Rochette und mich, mit einem gütigen Worte, und erhalten Sie uns Ihr wohlwollendes Andenken. Dankbar und treu

der Ihre.

Hase.

№ 41

(Л. 83–84). Помета Круга: 17 Jun. 23.

Paris den 10 Mai 1823.

So schnell kommt mir die Abreise von Mad. Chéradame und Mad.^ell Canel, daß ich nur die Zeit habe, Ihnen, verehrtester Freund, diese Worte zu schreiben; mehr von mir zu erzählen überlasse ich den beiden Reisenden. Große Freude haben Ihre gütigen Briefe vom Februar bei mir und Hn. Raoul-Rochette gemacht; lezterer dankt in beiliegendem Schreiben, so wie ich in diesem, für Ihr thätiges und unermüdliches Wohlwollen. Sie billigen wohl, daß ich mir kein Gewißen daraus gemacht, R. R. die Stelle Ihres Briefes mitzutheilen, worin von K.’s Wuth die Rede war. Dieser Archäolog hat mir (diess unter uns) bei seinem Hierseyn so zänkisch, wunderlich, und so bösartiger Natur geschienen, daß ich kein Bedenken trug, durch Kundmachung seines Zorns das Verdienstliche Ihrer Verwendung bei R. R. in ein helleres Licht zu stellen. Wie nun auch die Entscheidung des Kaisers in der bewußten Sache sei, Sie haben an R. R. auf immer einen ergebenen, thätigen und zuverlässigen Freund. Hn. Hofrath von Köppen’s «Alterthümer am Nordgestade des Pontus» kennen und besitzen Sie wohl schon längst; mir schickte er beides, näml. die Alterthümer, und eine Abhandlung über den Stand der Geschichtskunde in Rußland, aus Wien.

An den Kanzler habe ich vor einigen Wochen geschrieben, und ihn gebeten, Ihnen meine, ich fürchte ziemlich grundlosen, Vermuthungen über eine Note mitzutheilen, die sich in einem Slavischen Nomokanon befindet. Hier konnte sie niemand erklären. Der Druck des Psellus wird nun wohl in einigen Wochen wieder fortgesezt werden. Auch erscheint jezt bald die Histoire de Palmyre von S. Martin; und dann wird er, denke ich, den Druck seines Werkes für den Kanzler endlich anfangen. Ich benutze den langen Verzug, die Noten zu Psellus zu sichten und zu bereichen; sie werden an historicis und ineditis weit reicher ausfallen als die zu Leo, freilich – da man doch immer den Raum berechnen muss – etwas auf Kosten der philologichen Erläuterungen. Allein leztere sind ja, obschon vielleicht nicht unnutz, doch im Grunde nichts anderes als ἐκδρομαὶ πολύπονοι, wie die Griechen sagen, und Abschweifungen in’s Blaue.

Der arme David, der sich in allen Briefen Ihrer Güte lebhaft erinnert, ist aus Griechenland zurück, und irrt in Italien; zulezt war er in Rom, im Hause von Hieronymus Bonaparte. Klaproth steckt in tiefen Schulden, und wird nun, in einigen Monaten, seine Mandschurische Grammatik und Chrestomathie erscheinen lassen; er mag ja auf seiner Hut seyn, daß ihm keine Fehler entschlüpfen, denn es giebt wohl keinen Schriftsteller in Europa, der durch seine critique amère und sein streitsüchtiges Wesen sich so viel Feinde gemacht, und die wohlwollendsten Freunde so von sich abzuwenden gewußt hat. Auch Malte-Brun ist sehr gegen ihn aufgebracht. Wie übel ist es, daß emstere Studien, die gerade den Geist am meisten erheben sollten, so oft allen bösen Regungen, Neid, Gehässigkeit, Zanksucht, Thor und Thür zu öffnen scheinen.

Halb und halb von M.^ell Canel beredet, gieng ich vor einigen Monaten mit dem Gedanken um, die beiden Damen durch Teutschland über Berlin nach Petersburg zu geleiten. Urlaub hätte ich wohl erhalten, und einige tausend Franken allenfalls auch aufgewendet, um die Berliner gelehrten Anstalten, Petersburg, und vor allem Sie, verehrtester Freund, bei einer nie so wiederkehrenden Gelegenheit zu sehen. Aber nach reichlicher Ueberlegung fand ich es doch nicht gerathen, mich von hier, wo Alles unsicher ist, und noch unsicherer werden könnte, gerade jezt auf so lange Zeit zu entfernen. Ich muß also diesen Gedanken, so lieb er mir geworden war, aufgeben. Meine Stelle soll Ihre Freundin vertreten, und statt meiner wenigstens einen [?] überbringen, den ich Sie um die Erlaubniss bitte, ihr zu geben. Unsere ganze Société Asiatique, Sacy, S. Martin, Remusat, tragen mir die besten Grüße an Sie auf; ich selbst schreibe bei der ersten Sendung wieder, und mehr. Bis dahin leben Sie wohl, verehrtester Freund, und erhalten Sie mir Ihre gütige Erinnerung; wir werden hier nicht aufhören, das Andenken an Ihre wohlwollende Theilnahme in herzlicher Liebe zu bewahren.

Dankbar der Ihre. К. B. Hase.

N. S. Gerathewohl lege ich Ihnen beikommende Note in den Umschlag; sie ist von dem Obristen Gomin, einem wackeren Mann. Können Sie davon Gebrauch machen, so würden Sie ihn verpflichten; ich kenne ihn zwar bei weitem nicht so genau wie David, aber doch genug, um verbürgen zu können, daß er halten würde, was er verspricht. Uebrigens diess tuo commodo,v/ie Cicero sagt; ich nehme an ihm keinen andern Antheil, als einen ziemlich allgemeinen.

(Л. 85–86). Помета Круга: 25 Dec. 23.

Paris den 12 November 1823.

Inliegend, verehrtester Freund, einen Brief an den Kanzler, den ich zum Theil auf Bitten Hn. Raoul-Rochette’s geschrieben habe. Lesen Sie ihn gefälligst, und sollten Sie, da Sie an Ort und Stelle sind, Verhältnisse, Gemüther und Ansichten wohl kennen, sollten Sie unnütz oder auch nur unschicklich finden, was ich über und besonders für Raoul-Rochette sage, so geben Sie den Brief gar nicht ab; in wenigen Wochen werde ich wieder an den Kanzler schreiben. Zwar glaube ich, was Raoul-Rochette’s Angelegenheit betrifft, auch diesmal durchaus nichts gesagt zu haben, was nicht vollkommen wahr wäre; freilich aber beruhiget mich diess nicht über die mögliche ἀτοπία und ἀπρέπεια meines Schreibens; darüber können allein Sie entscheiden.

Ferner lege ich mein Augurienbuch bei, von dem früher die Rede war, und mit dessen Ausgabe ich mich diesen Sommer beschäftiget habe. Leider, da der Druck ganz auf meine Kosten gegangen, besitze ich so wenig Exemplare, daß ich weder für den Kanzler noch für die Akademie über eins verfügen kann; Ihnen aber, mein hochverehrter Freund, gebührt vor allen ein Zeichen meiner innigen Ergebenheit und treuen Liebe. Allerdings ist das Werk an sich nicht sehr bedeutend; aber die alte Handschrift war in einem so heillosen Zustande, daß zu befürchten stand, sie würde in hundert Jahren ganz in Moder aufgelöst seyn. So habe ich dann das Werkchen, das doch immer eine kleine Lücke ausfüllt, retten wollen; und bei den vielen Ergänzungen ist mir die unrühmliche Fertigkeit im unattischen Griechisch, die mir Byzantiner, Kirchenväter und halb hellenische Neugriechen gegeben, allerdings sehr zustatten gekommen; mit einem reinen Attiker würde ich nicht gewagt haben, so dreist umzugehen.

Von dem Psellus, dessen Druck (der Text nämlich) doch nun ziemlich vorgerückt ist, werde ich die Ehre haben, Ihnen ein gebundenes Exemplar, wie früher vom Leo, zukommen zu lassen. Daß S. Martin endlich seinen Druck begönne, wünschte ich sehr; druckfertig ist er für den ersten Band, aber theils seine Histoire de Palmyre, theils vielfältigen andere Arbeiten machen, daß er den Anfang gar zu sehr verzögert. Schreiben Sie mir doch in einem Ihrer Briefe gütigst darüber ein paar Worte, die ich ihm zeige kann, und die ihn spomen.

Was macht Mad. Chéradame, und ihre liebe Verwandtin? Von ersterer habe ich aus Petersburg einen freundlichen Brief erhalten, wofür ich ihr verbindlichst danke; daß ich ihr nicht schreibe, verzeiht sie vielleicht dem Vielbeschäftigeten; auf jeden Fall entschuldigen Sie mich bei ihr, und empfehlen Sie mich gefälligst beiden Damen; auch Hn. von Köhler (denn noch bin ich mit meinen Bitten nicht zu Ende) danken Sie für seine neuliche Schrift über Bosporitanische und Chersonische Münzen. Kennen Sie Hn. von Köppen’s «Alterthümer am Nordgestade des Pontus»? Er ist so gütig gewesen, seine Schrift mir von Wien aus zu schicken, und sie hat hier ziemliches Aufsehen gemacht, wegen der in ihr enthaltenen Inschriften. Die teutsche Uebersetzung einer Abhandlung Hn. von Katschenofsky’s über die Driwna haben wir noch nicht erhalten.

Tausend freundliche Empfehlungen von Remusat, Raoul-Rochette u. Sacy, auch von S. Martin, zwischen dem und Cierbied neulich eine gewaltige Fehde ausgebrochen, aber auch zu meiner großen Freude wieder beschwichtiget ist. Leben Sie wohl, theuerster Freund, bewahren Sie mir Ihr gütiges Wohlwollen, und empfangen Sie die Versicherungen meiner innigen Liebe, Dankbarkeit und Verehrung.

Unwandelbar der Ihrige.

Hase.

(Л. 87–87 об.). Помета Круга: 30 Jun. 24.

Paris den 22 April 1824.

Heute nur wenige Worte, mein hochverehrter Freund, hauptsächlich um Ihnen Hn. Sinner von Aerberg, aus Bern, zu empfehlen, der von hier nach Petersburg abgeht. H. von Sinner, aus einem alten schweizerischen Geschlecht, studirte zuerst in Bern Theologie und Philologie, sezte dann später das Studium der lezteren in Paris fort, wo er mehrere Jahre lang in unserer École spéciale mein fleißiger Zuhörer war, und ich von seinen Anlagen und Kentnissen die vortheilhafteste Meinung bekommen habe; bei seiner Rückkehr nach Bern aber scheint ihm der dortige kleinstädtische Jammer und das pedantische Wesen der alten Schweizerperücken den Aufenthalt so verleidet zu haben, daß er bald wieder nach Paris zurückkam, und sich seitdem entschloss, nach Rußland zu gehen, um dort sein Glück zu versuchen. Ohne nun freilich diesen Plan veranlaßt, oder eigentlich gebilligt zu haben, so kann ich doch nicht umhin, verehrtester Freund, Hn. Sinner, da er ihn nun einmal ausführen will, als einen wirklich philologisch gelehrten jungen Mann und gründlichen Hellenisten Ihnen auf das dringendste zu empfehlen. Ich rechne dabei ganz auf Ihre Güte und Nachsicht, die schon so oft erprobte, fühle mich aber dazu durch meine Ueberzeugung ermuthiget, daß H. von Sinner Ihres Rathes und Ihrer Theilnahme nicht unwürdich ist. Obschon von Hause aus teutsch gebildet, hat er doch eine viel größere Fertigkeit im Französischen, gleichsam seiner zweiten Muttersprache, als jezt die meisten jungen teutschen Philologen haben; und diese Sprachgeläufigkeit kann ja wohl in Rußland nichts anders als ein großer Vortheil seyn.

Auf Ihren gütigen Brief vom vorigen Januar behalte ich mir vor, in wenigen Tagen, umständlich zu antworten, auch dem Kanzler weitläufig zu schreiben; heute drängt mich H. von Sinner, der neben mir sizt, zu schnellem Schluß. Was Ihnen sonst, verehrter Freund, von mir selbst und besonders von unserem hiesigen litterarischen Treiben wissenswerth scheinen könnte, wird er Ihnen mündlich sagen können; denn er ist in den Tageserzeugnissen dieser Philologie wohl bewandert, und hat auch mich, seit er wieder in Paris ist, oft gesehen. Leben Sie wohl, verehrtester Freund, erhalten Sie mir Ihr gütiges Wohlwollen, und empfangen Sie die Versicherungen meiner Dankbarkeit und treuen Liebe.

Hase.

Von R.Rochette haben Sie wahrscheinlich vor kurzem Briefe erhalten. Mad. Canel befindet sich wohl.

(Л. 88–88 об.). Помета Круга: 21 März 25.

Paris den 24 Februar 1825.

Ich eile, verehrtester Freund, die sich mir darbietende günstige Gelegenheit zu benutzen, um Ihnen durch die Güte des Herrn Grafen von Bray von dem allmälichen, obschon leider sehr langsamen Fortgange unseres Druckes des Psellus Nachricht zu geben. Sie können sich kaum vorstellen, mit wie vielem Verzug aller Art, der auch mich ganz mißmuthig macht, wir zu kämpfen haben. Zwar ist nun jezt ein großer Theil des Textes gedruckt, und ich schmeichelte mir, Ihnen und dem Kanzler schon vorigen Spätherbst die bonnes feuilles desselben vollständig und geheftet zukommen zu lassen; aber seitdem sind wir wieder in die verwünschten Kammersitzungen gefallen, und bei der mangelhaften Einrichtung der Imprimerie Royale, der niemand abhelfen kann, haben die labeurs (philologische Arbeiten) wieder den travaux (französischen Drucken) Platz gemacht. Daßelbe ungefähr widerfährt auch Saint-Martin, dessen Histoire de Palmyre man gleichsfalls noch nicht beendiget hat. Wie unangenehm diess für uns alle ist, verehrtester Freund, können Sie sich denken; ja ich habe verschoben dem Kanzler zu schreiben, weil ich ihn doch nur mit Klagen behelligen konnte. Indessen ist es doch unumgänglich nothwendig ihm diese Tage meine schuldige Ehrerbietung zu bezeigen, und dazu werde ich des Herrn Grafen Bray gütiges Anerbieten mit Freuden benutzen. Durch seine Gefälligkeit wird auch Herr von Köppen, der sich jezt in Petersburg aufhält, wahrscheinlich zugleich mit Ihnen einen Brief von mir erhalten, mit dem gewünschten Facsimile einer slavischen Handschrift, die mir aber sehr neu, vielleicht sogar jünger als das fünfzehnte Jahrhundert und die ersten slavischen Drucke scheint. Manche andere der wenigen in unserer Bibliothek enthaltenen slavischen Handschriften scheinen weit älter. Mein sogenanntes Hexenbuch, den Lydus De Ostentis, haben Sie wohl durch Herrn Sinner erhalten, einen jungen Schweizer, der in Paris mein Zuhörer war, und den ich Ihrer Fürsprache, wo es sich schickt, empfehle; seine philologischen Kenntnisse hat er durch die eben erschienene Ausgabe der Schrift des Buondelmonti De insulis Archipelagi bewährt. Sollten Sie ihn treffen, so haben Sie wohl die Güte ihm zu sagen, daß die uns bestimmten Exemplare vor wenigen Tagen hier angekommen, und großentheils seinem Wünschen gemaß vertheilt sind. Auch ihm würde ich heute schreiben, und ihm für die freundliche Erinnerung auf den ersten Seiten seiner Schrift danken, wenn ich nicht, seit meiner Ernennung in die Akademie der Inschriften, wo ich Abhandlungen lesen und über eine Menge neulich ausgegrabener Alterthümer umständliche Berichte abstatten soll, so mit Geschäften überhäuft wäre, daß mir kaum ein Augenblick bleibt, mich schriftlich bei geliebten Abwesenden in’s Andenken zu bringen. Diesen Brief, dessen lezte Seite ich unbeschrieben lasse, nehme ich heute (25 Febr.) in die Sitzung der Akademie, um Saint-Martin zu treiben, ein Wort für Sie beizufügen. Die HHn. Raoul-Rochette und Remusat lassen sich bestens empfehlen. Mein Andenken, hochverehrtester Freund, erneuern Sie gefälligst bei Madam Chéradame, so wie bei allen, die sich in Petersburg meiner erinnern, bitten Sie den Kanzler, den Ausdruck meiner Ehrerbietung zu genehmigen – der beständige Verzug kann ihm nicht unangenehmer seyn als er mir ist, – und vor allem empfangen Sie selbst die wiederholten Versicherungen meiner ewigen Dankbarkeit, hohen Achtung und treuen Liebe.

К. B. Hase.

[приписка Сен-Мартена]

Je profite de quelques instants, que je devois à la séance de l’Académie, pour me rappeler à votre excellence de venir. Quoique depuis très long temps je n’ai pas eu l’état [?] de m’entretenir avec vous non plus qu’avec M.le comte de Romanzoff, ce n’est pas que j’ai oublié ni mes engagements, ni mes promesses, mais depuis deux années j’ai été un peu détourné de mes occupations ordinaires. L’impression de mon Histoire de Palmyre, qui [нрзб.] actuellement à l’imprimerie royale m’a beaucoup occupé aussi. Je n’ai pas cependant perdu de vue la collection orientale relative à l’histoire de Russie, la plupart des extraits necessairs sur [нрзб.] et j’espère pouvoir dans la suivante année la mettre en ordre et les disposer pour l’impression. Je vous demande pardon de l’indifférence (?) de mes expressions, je vous écris (?) au milieu d’une discussion. Si j’avais été prévenu plutôt par M. Hase, je lui avais remis pour M. le Comte de Romanzow et pour vous, une lettre [и. т. д.]. Saint-Martin.

(Л. 90–91). Помета Круга: 29 Aug. 26.

Paris den 6. August 1826.

Aus einem Briefe Herrn Sinner’s vom 11. März sehe ich, verehrtester Freund, mit großem Bedauern, daß in unserem Briefwechsel wieder die unangenehmsten Störungen eingetreten sind. Im Februar vorigen Jahres gab ich Herrn Grafen Bray einen Brief für Sie, so wie der Gesandtschaft, unmittelbar als die Nachricht von dem Tode des Kanzlers und meines mir unvergeßlichen Gönners hier ankam, ein Paket, worinn gleichfalls ein Brief für Sie und Druckbogen des Psellus lagen. Auf alles dieses habe ich keine Antwort erhalten, und doch schließe ich aus dem Briefe Hn. Sinner’s, daß Sie wenigstens einmal, im Laufe des vorigen Jahres, wie es scheint, die Güte hatten an mich zu schreiben; dieser Brief ist mir aber nicht zugekommen. Sie können sich leicht vorstellen, theuerster Freund, wie verdrießlich mir diese häufigen Lücken in unserm schriftlichen Verkehr sind, gerade bei Ihnen, dessen wohlwollender Empfehlung und thätig wirkendem Eifer ich so viel verdanke.

Wie sehr hätte ich gewünscht, daß der selige Kanzler die vollständige Ausgabe des Psellus noch erlebt hätte. War ich so glücklich, durch meine Bearbeitung des Leo seinen Beifall zu gewinnen, so schmeichle ich mir, daß jezt, bei meiner größeren Bekanntschaft mit Wesen und Geschichte der byzantinischen Zeit, der Psellus noch mehr seinen, und Ihren, Erwartungen entsprochen hätte. Aber man druckt auch jezt noch an den Noten, in denen ich, wie früher zu Leo, so viele Sach- und Sprachbemerkungen als ich kann zusammenzustellen suche, und mein möglichstes thue, um aus diesem zweiten Band der Byzantina ein bleibendes Denkmal zu machen, das des Verewigten, und Ihrer, nicht ganz unwürdig sei.

Daß der Kanzler kurze Zeit vor seinem Tode noch Geld angewiesen (wie ich vermuthe, für die Herausgabe des Hamartolus der Chronik), erfahre ich aus Hn. Sinner’s Brief mit wirklicher Rührung; wie glücklich war es, daß ein Mann von so edlem Eifer, der auch noch über seinen Tod hinaus für die Wissenschaften zu wirken suchte, in Ihnen einen einsichtswollen Rathgeber fand. Ich werde gewiß auch die Verpflichtung, die ich übemommen, gewißenhaft zu erfüllen suchen, und meine Manuskripte für beide Werke sind fast fertig; freilig aber kann ich an den Anfang des Druckes der Chronik wohl nur dann erst denken, wann Psellus erschienen seyn wird, etwa in der ersten Hälfte des nächsten Jahres. Hamartolus, im Grunde weniger wichtig, mag warten bis zulezt. Bis Sie die Ausgabe des Psellus in Petersburg haben, ist das beste, daß alle Summen, die zu folgenden Drucken dienen sollen, in Ihren Händen bleiben. Den Psellus müssen wir wohl der Memoriae aeternae des Verewigten weihen – Sie sollen Korrekturbogen der Vorrede und Dedikation zeitig genug erhalten, um mir Ihre Bemerkungen und Aenderungsvorschläge mittheilen zu können; den Band der Chronik möchte ich, mit ehrfurchtsvoller neuer Erwähnung der unsterblichen Verdienste des Kanzlers, herzlich gern Ihnen zueignen. Ich bin Ihnen so vielfach und seit so lange verpflichtet, daß es wirklich ein Bedürfniß meines Herzens ist, meine Dankbarkeit einmal auch öffentlich auszusprechen.

Wäre nicht für Psellus schon alles, und für die beiden andern Bände bei weitem das meiste schon ausgearbeitet, so würde ich um die Zeit verlegen seyn, welche die Arbeit braucht; denn ich beschäftige mich jezt, dem Wunsche des Ministeriums gemäß, mit einem Catalogue raisonné aller unserer griechischen Handschriften, der in Lieferungen erscheinen soll. Aber für meine drei noch übrigen Byzantiner habe ich fast nichts weiter zu thun, als die Korrekturen genau durchzusehen, und den Druck zu treiben, befinde mich dabei, Gott sei Dank, vollkommen wohl und munter, so daß ich endlich doch mit den Byzantinis zu Ende kommen werde, ja vielleicht sogar, ehe ich sterbe, mit dem langen Katalog.

Dieser Brief geht durch die Post, so wie ich vor wenigen Tagen einen an Hn. Sinner auf demselben Wege abgeschickt habe. Leben Sie wohl, mein hochverehrtester Freund, behalten Sie mich lieb, und empfehlen Sie mich gütigst meinen Bekannten in Petersburg. Raoul-Rochette, der nach Italien abgereist ist, grüßt Sie herzlich; wir haben noch den Tag vor seiner Abreise viel von Ihnen gesprochen. Herm Staatsrath von Köhler bin ich für die Uebersendung seiner Abhandlung über die Stadt Gargaza recht sehr verbunden.

Mit unwandelbarer Liebe und Verehrung dankbar der Ihre

K. B. Hase.

(без даты)

Ich sende Ihnen das versprochene Heft. Werfen Sie gütigst einen Blick darauf, um Hn. von Krug als Augenzeuge versichem zu können, wie einstimmig man hier des Kanzlers großmüthige Aufopferungen für die Wissenschaften würdiget.

Die Zeitungen senden Sie mir wohl gütigst morgen früh zurück, da ich mir vorbehalten, das Heft, wenn es vollständig geworden (noch fehlt mir das Journal des Savans, die Annales des Voyages etc.) unmittelbar an Hn. von Krug zu schicken.

Mit der vollkommensten Hochachtung dankbar der Ihre.

Freitag Morgens.

Hase.

А. С. Павлова (1832–1898)²⁰²² современники называли «великим канонистом», «одним из лучших знатоков канонического права в Европе».²⁰²³ По авторитетному свидетельству Н. Суворова, можно сказать, постоянного оппонента А. С. Павлова, «ему не было равных в знании архивов и древлехранилищ России и Европы».²⁰²⁴ Если русская дореволюционная наука лидировала в области изучения истории византийского права у южных славян и в России, то в этом была немалая его заслуга.

А. С. Павлов работал в области исторического правоведения. Им сделано чрезвычайно много для критического издания памятников и их исследования. А. С. Павлову, как никому другому, было свойственно видение глубины и многомерности процесса правообразования в древних обществах. Он начал с критического издания старославянских текстов, в которых содержались переводы или переделки памятников византийского права. Ученый внимательно изучал «внешнюю их историю»: время и место появления того или другого источника в славянском переводе, способ его распространения и применения в данной стране, те перемены, каким он подвергся при этом в своем составе и редакции, а затем уже он переходил к «внутренней истории», выясняя, насколько юридические нормы, содержащиеся в источнике иноземного права, привились «к жизни принявшего их народа и какое вообще влияние оказали они на развитие и установление местной юридической жизни».²⁰²⁵ Наука обязана ему такими классическими изданиями, как «Первоначальный славяно-русский номоканон» (Казань, 1869), «Номоканон при большом требнике» (Одесса, 1872; 2-е перераб. изд.: М., 1897), «Книги законные», содержащие в себе в древнерусском переводе византийские законы земледельческие, уголовные, брачные и судебные, вместе с греческим подлинником и с историко-юридическим введением (СПб., 1885), «50 глава Кормчей книги» (М., 1887) и др.

А. С. Павлов прекрасно понимал, что каноническое право в Древней Руси и у южных славян охватывало не только церковную, но и гражданскую сферу жизни общества. Следует отметить, что у нас он был первым, кто заявил, что церковное право по существу своему прежде всего наука юридическая.²⁰²⁶ Такое понимание предмета во многом определило широту его исследовательской программы.

Большую научную ценность представляет и публикация А. С. Павловым источников «Памятников древнерусского канонического права» XI–XV вв.²⁰²⁷ Издание, задуманное в годы преподавания А. С. Павлова в Новороссийском университете и осуществленное после его перехода в 1875 г. в Московский университет,²⁰²⁸ давно признано классическим. Однако в подробности подготовки и реализации этого примечательного проекта историографы до сих пор не вдавались. Собственно, у них и не было в руках соответствующих материалов.²⁰²⁹

В фонде академика А. Ф. Бычкова, хранящемся в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки, нами обнаружено 32 письма А. С. Павлова. Одно то, что эти письма почти целиком посвящены предыстории и истории публикации 1880 г. и проливают свет на вопрос о судьбе второго тома «Памятников», заставляет обратить на них пристальное внимание. Замечательно, что переписка показывает не только научную лабораторию великого ученого, но дает и нечто большее: неся на себе печать незаурядной личности автора, она по-своему ярко характеризует А. С. Павлова как ученого и как человека.

Читая переписку А. С. Павлова с академиком А. Ф. Бычковым, понимаешь, какая тяжелейшая дорога вела к тому, чтобы современники, а потом и потомки назвали его издание «классическим», «капитальным».

Публикуемые письма были отправлены профессором Алексеем Степановичем Павловым из Москвы в Петербург академику Афанасию Федоровичу Бычкову (1818–1899), члену Археографической комиссии, с 1891 г. – ее председателю.

Переписка охватывает период 1876–1896 гг. Автографы писем хранятся в личном фонде А. Ф. и А. И. Бычковых (ОР РНБ. Ф. 120. А. Ф. и А. И. Бычковы. Оп. 1. Д. 1055). В подавляющем большинстве случаев сохранены особенности авторской орфографии.²⁰³⁰

Большинство из упоминаемых в письмах лиц и сочинений общеизвестно и не нуждается в пояснениях, поэтому справочный аппарат в нашей публикации сведен к минимуму.

(1871)

Ваше Превосходительство, Афанасий Федорович,

Душевно сожалею, что не застал Вас, тем более что до меня дошли зловещие слухи о скором отъезде Вашем из Петербурга. Будьте милостивы ко мне до конца: предоставьте мне возможность решить еще один вопрос, при помощи библиотеки. Мне нужно рассмотреть печатный Номоканон при Требнике, начиная с отдельного издания этого Номоканона в Киеве в 1620 году; за ним – в Требниках, начиная, кажется, с Филаретовского. Не имея счастья застать Вас в библиотеке, я решился до 1 часу заняться в Синоде с надеждою, что и нынешний день не пропадет для меня в библиотеке.

Ваш покорный слуга А. Павлов

Милостивый государь, Афанасий Федорович,

Ваше письмо от 8 января, совершенно успокоившее меня на счет получения Вами моего последнего Номоканона, встревожило меня известием, что «в библиотеке нет этого Номоканона в отдельном издании». Я был бы самым неблагодарным пасынком моей alma mater, если бы не делал ей скромных приношений от трудов своих. Могу Вас уверить своим вечным спасением, что в библиотеку послан мною еще в октябре отдельный экземпляр моего последнего издания, на веленевой бумаге, каковых теперь у меня уже не имеется. Не завалился ли он где-нибудь в канцелярии? Посылка отправлена была от университета, за его печатью, и в разносной книге имеется расписка о получении этой казенной, занумерованной посылки в одесской почтовой конторке. Я так огорчен этим обстоятельством неполучения моей книжки в библиотеке, что готов начать официальную переписку с почтовым ведомством, пользуясь своим званием редактора университетских «Записок».

Душевно благодарю Вас за сообщение адреса Цахария [К. Э. Цахариэ фон Лингенталь].²⁰³¹ Я имею некоторые основания предполагать, что у него есть списки греческого текста Номоканона более древние и исправные, чем мой. Если так, то побываю нынешним летом и за границей, чтобы исправить подлинный текст Номоканона – для второго издания (первое, в числе 400 экз., почти все уже разошлось).²⁰³² Есть еще некоторая надежда получить список из Константинополя или с Афона – через посредство часто цитируемого мною архимандрита Вулиаиди. Поехал бы я и сам на Восток, да знаете, какой прием может ожидать там при настоящих обстоятельствах русского ученого, да еще – канониста?

Итак, отложив pia desideria до более благоприятного времени, я думаю нынешним летом опять заняться в столицах, преимущественно в московских архивах Министерства юстиции и иностранных дел. Конечно, трудно будет обойти и alma mater. Но когда было бы более удобным обратиться к ней, т. е. когда можно наверное застать Вас в Санкт-Петербурге, в Вашем отделении библиотеки? Оно без Вас и отпертое будет запертым. Вы такой руководитель, который руководит не в библиотеке только, но и в самих занятиях посетителей занимающихся. Я еще не знаю ни одного из таковых, кто бы говорил или думал иначе.

«Здравия Вам и благоденствия и во всем благого поспешения».

19 января 1873 года      Ваш усерднейший слуга А. Павлов

Высокопочитаемый Афанасий Федорович,

Академия поручила мне написать разбор на новую книгу А. Попова «Историко-литературный обзор русской полемики против латинян».²⁰³³ Для этого дела мне нужно будет съездить в Петербург, чтобы пересмотреть некоторые греческие и славянские рукописи Публичной библиотеки. Но предварительно открывается надобность в следующих пособиях, которых не нахожу в университетской библиотеке: 1) в новом (французском) каталоге греческих рукописей – Муральта и 2) в Вашем описании рукописей Гильфердинга, поменуемом в одном из отчетов библиотеки. Осмеливаюсь просить Вас: не найдете ли Вы возможным прислать мне их на время, т. е. до моей поездки в Петербург, которая предполагается на Фоминой неделе? К тому времени я наметил бы себе, по обоим каталогам, те рукописи, которыми нужно будет заняться. Теперь занимаюсь пока здешними источниками, которые отчасти и наводят меня на мысль ехать в Петербург, чтобы еще раз воспользоваться Вашим просвещенным содействием и учеными указаниями в сокровищах библиотеки.

С истинным почтением и совершенной преданностью имею честь быть Вашим, милостивый государь, покорным слугою

14 февраля 1876 г.      А. Павлов

Москва, Большая Молчановка, дом княгини Оболенской

Высокопочитаемый Афанасий Федорович,

На днях я приобрел 2-й том издаваемой Археографической комиссией «Русской исторической библиотеки». Покупка сделана собственно ради памятника № 1 – «Вопросов Феогноста». Прочитав этот памятник в комиссейском издании, я не мог не пожалеть о двух рублях, утраченных на его покупку. Не говоря уже о хронологической путанице, напечатанной в «примечании» к памятнику и доказывающей совершенное незнакомство издателя с Пасхалией, укажу на пропуски в самом тексте или, что то же, в списке, избранном для издания. Список этот, в сравнении со многими другими, имеет, правда, одно преимущество: в нем «Вопросы Феогноста» не перемешаны с «Вопрошаниями Кирика»; зато из него выкинуто и многое, бесспорно принадлежащее к первоначальной редакции памятника. Например: «Вопрос. Приходящимъ от татаръ хотящих крестится, и не будеть велика съсуда, въ чемъ погружати его? Ответь. Да обливаетъ его. 3 жды. Глаголя во имя Отца и Сына и Святаго Духа». В большей части известных мне списков этот вопрос и ответ не находится – потому, конечно, что наши старинные книжники соблазнялись словом обливать. Или: «Вопрос. Аще будеть любо зверь, любо птиць, а удавится въ силѣ, достоить ли ясти? Ответ. Аще будеть при нужи» (конец ответа в единственном известном мне списке его выскоблен; но ясно, что смысл был утвердительный). Еще: «Вопрос. Подобаетъ ли сухою стафилиею служити, или ни? Ответ: Аще не будет где вина въ которой земли отнудь, да изгнетуть новую стафиль, и служить, а не сухую (то есть не бухарский изюмъ, который имелъ въ виду вопрошатель, сарайский владыка); аще ли иметь служити грехъ имать отъ Бога». Оставляю другие, менее характерные пункты, принадлежность которых к оригинальному тексту «Вопросов», по моему мнению, бесспорна. Указанные недостатки изданного списка я принял так горячо к сердцу, во-первых, потому, что это – памятник канонический; во-вторых, и главным образом, по следующей причине: у меня уже почти готов к печати сборник всех памятников русского канонического^2034* права от «Правила» митрополита Иоанна до посланий митрополита Фотия (включительно). Есть в этом сборнике и совершенно неизвестные памятники; большинство предлагается по новым спискам, и только весьма незначительная часть взята из прежних изданий Экспедиции и Комиссии. Но вот беда: пока я служил в Новороссийском университете, была возможность издавать что и сколько угодно, но не имелось материала; здесь много материала, но негде его издавать. При таком положении дела я пришел к смелой мысли обратиться, через Ваше благосклонное посредство, к Археографической комиссии: не найдет ли она возможным издать упомянутый сборник в одном из дальнейших томов своей «Библиотеки»? Мне кажется, мотивы к участию в этом деле довольно уважительны: 1) издания, в которых разбросаны занимающие меня памятники, составляют теперь библиографическую редкость; 2) текст памятников в них не всегда полон («Вопрошания Кирика») и исправен («Правила митрополита Иоанна» и др.); 3) сборник, как выше замечено, дал бы кое-что и новое, а в целом представлял бы издание весьма удобное и целесообразное. Труд издания взял бы я на себя без всякого вознаграждения, разве только попросил бы несколько экземпляров.

Еще одна усерднейшая просьба – уже к Вам лично. В прошлом году в Ваше отделение поступила от Лобанова-Ростовского греческая рукопись XIII века, в которой, между прочим, содержатся «различные правила св. отцов». Составляют ли эти правила особую часть в рукописи или разделены между другими статьями? Если – первое, то в высшей степени желательно было бы получить общее их заглавие, по которому можно будет, конечно приблизительно, судить о составе содержащегося здесь канонического сборника. Бог знает, что это за «правила св. отцов»: может быть, из-за них нужно будет немедленно ехать в Петербург, чтобы воспользоваться ими для приготовленного мною «второго» издания «Номоканона при Требнике».²⁰³⁵

Ваш усерднейший слуга А. Павлов Большая Молчановка, дом княгини Оболенской.

12 декабря, 1876 г.

Высокопочитаемый Афанасий Федорович,

Принося Вам мою живейшую признательность за участие, с каким Вы отнеслись к моему предложению об издании памятников русского канонического права Археографической комиссией, спешу исполнить намеченные Вами предварительные условия, именно: 1) посылаю, в виде образчика, первый из предполагаемых к изданию памятников – «Правило» митрополита Иоанна II. Он совершенно готов к печати, и если Комиссия найдет возможным теперь мне отдать его в типографию, то за мною задержки не будет: следующий памятник могу доставить через несколько дней. 2) В конце настоящего письма найдете перечень памятников, имеющих войти в издание. В нем, может быть, найдутся кое-какие пропуски, которые впоследствии будут мною восполнены. Главным источником материала будут служить известные Комиссии рукописи Румянцевская и Синодальная, а также Макарьевские Минеи. Можно продолжить сборник и дойти – до времен Стоглавого собора, или до конца XVI в. Думаю, что мне ни разу не доведется ограничиться одной только перепечаткою памятника, где бы то ни было изданного: все будет взято из рукописей или проверено по ним^2036*. 3) Что касается вопроса о том, какое бы число экземпляров желал я получить от Комиссии, то ввиду совершенно неожиданно предложенного мне за редакторский труд гонорара считаю вполне достаточным 10–15 экземпляров, только просил бы 5 из них – на веленевой бумаге.

Повторяю еще раз мою глубокую благодарность за Ваше сочувственное отношение к моему труду, который надеюсь продолжать безостановочно и окончить к будущей осени. Живой личный интерес в деле, составляющем мою давнишнюю заветную мечту, да будет для Комиссии главным ручательством за мое усердие и аккуратность.

Истинно преданный и благодарный Вам А. Павлов

10 января 1877 года

Высокопочитаемый Афанасий Федорович,

Посылаю Вам, через университетскую канцелярию, еще часть моего оригинала, именно № 3–11. Теперь уже не опасаюсь быть застигнутым врасплох корректурой, которая, впрочем, не грозит мне своею поспешностью, по крайней мере, до сих пор я не имел с нею дела.

А. Ф. Лавров,²⁰³⁷ мой коллега по науке, которого я, конечно, не замедлил уведомить о начале дела, столь близкого нашему сердцу, настаивает на необходимости принять в издание все греческие акты по делам русской церкви, изданные Миклошичем и Мюллером (Acta patriarchatus C/politani). Я нахожу, что это противоречило бы принятому правилу – избегать всяких перепечаток, хотя мысль иметь в одной книге полное, по возможности, собрание древнейших памятников нашего канонического права и для меня имеет великую прелесть. Если Вы найдете нужным сделать такое дополнение к программе издания, то, при докладе о том Комиссии, предложите вопрос: присоединять ли русский перевод к тексту тех грамот, которые неизвестны в старом славянском переводе? Я не отказываюсь ни от какой работы над делом, которое, надеюсь, будет полезно не одним канонистам и немалое число лет.

Соблазняет меня мысль – как можно ближе подвинуть свое издание к Вашему, посвященному памятникам синодального периода. Впрочем, если захватить все время, обнимаемое первым томом Актов Экспедиции и Комиссии, то промежуток между мной и Вами не будет уж слишком велик и труден для перехода историку русского церковного права.

Александр Ильич²⁰³⁸ обещался мне поискать в складах Комиссии упомянутый том тех и других Актов (с соответствующими «Дополнениями»), который совершенно необходим мне при настоящей работе и которым на короткое время снабдил меня Н. С. Тихонравов.²⁰³⁹ Я был бы вполне доволен, если бы мне предоставлена была возможность беспрепятственно пользоваться этим пособием до окончания моего дела, но только – с правом делать на полях приписки и заметки карандашом.

Искренно преданный и признательный Вам А. Павлов

8 февраля 1877 года

Высокопочитаемый Афанасий Федорович,

Не могу налюбоваться на доставленный мне Александром Ильичем образец издания моего сборника: просто, удобно и изящно! Вам исключительно я обязан, что мой многолетний труд, совершавшийся при обстоятельствах, не весьма благоприятных для его окончания, увидит наконец свет Божий и притом – в таком привлекательном виде. Употреблю все усилия, чтобы и внутренние достоинства издания соответствовали его наружности и чтобы, таким образом, Ваше глубокое сочувствие к делу было мною вполне оправдано. Особенные трудности представляет и особенного внимания требует, конечно, издание древнейших памятников (митрополита Иоанна, Кирика, митрополита Кирилла и др.). Тут хочу быть в отношении к себе беспощадно строгим. И теперь еще продолжаю перечитывать здешние списки в надежде найти какие-нибудь варианты, которые бы заслуживали быть внесенными в издание при корректуре. Поэтому повторяю мою усерднейшую просьбу о том, чтобы корректура, по крайней мере первых 10–12 номеров, посылаема была ко мне в гранках. Что касается до позднейших памятников или таких, которые сохранились в списках не старше XV века, то здесь, по примеру прежних изданий Комиссии, можно обойтись и с обыкновенным шрифтом. Исключения могут быть допущены разве только для самых старших списков этой эпохи, каков, например, список «Устава, како достоит избирати в епископы» в рукописи Ундольского № 1 (катал., стр. 6).

Так как подлинники некоторых памятников находятся у Вас в Петербурге и копии с них не всегда сняты мною собственноручно, то предвижу необходимость сделать туда экскурсию. Для этого прибавлю на пост одну лекцию, чтобы после Пасхи освободить себя от служебных занятий неделю или две. Надеюсь, начальство не поставит мне этого в вину.

Совершенно преданный и искренне признательный Вам А. Павлов

12 февраля 1877 года

Христос воскресе!

Душевно радуюсь, выскопочитаемый Афанасий Федорович, что старые Ваши знакомцы, одетые и причесанные в моей скромной мастерской, оказались, после Вашего осмотра, достойными выхода в ученый свет (у нас, впрочем, не отменно великий и взыскательный). Надеюсь, что в дальнейших корректурах уничтожится и пестрота типографского одеяния, в которой, по совести, должен и себя признать виноватым. Гораздо труднее для меня установить неизменную норму для ученого аппарата к тексту. Она представляется мне в следующих общих правилах: 1) примечания под заглавиями памятников (так называемые в предыдущих томах «Исторической библиотеки» «Легенды») должны быть посвящаемы библиографической истории текста; 2) варианты требуют строгого выбора, который определяется двумя целями: а) уяснением грамматического смысла мест неясных в основном списке и исправлением его погрешностей; б) указанием характерных и сознательных поправок в старом тексте, какие нередко замечаются еще в пергаменном периоде списков данного памятника (например, Чудовская Кормчая № 4 знаменательно исправляет в определении Ильи Новгородского «дискосъ» в «Агнецъ»); 3) главнейшая задача примечаний состоит в указании источников того или другого места в памятнике, именно – источников неизвестных или даже недоступных (каковы греческие рукописи). И тут, конечно, нужна строгая экономия, мера, определяемая целью издания, а не исследования.

После праздников нужно будет съездить в Поречье к графу А. С. Уварову. У него, в числе рукописей бывших – Царского, находится превосходный список митрополичьих посланий, гораздо исправнее и отчасти полнее того (Синодального № 563), которым пользовалась Комиссия при издании 1-го тома Актов исторических с Дополнениями. А после экзамена, в начале мая, предстоит поездка в Петербург для более обстоятельного ознакомления с Погодинским Древлехранилищем, откуда жду хорошей добычи. Кстати, существует ли подробный инвентарь для этой части Вашего отделения?

Слух о коллективном выходе из университета 22 профессоров до меня не доходил, хотя не могу скрыть от Вас, что общее впечатление, произведенное здесь исходом так называемого Любимовского дела, таково, что слух этот – психологически верен. На беду, г. Любимов наделен некоторыми нравственными талантами, которых не хочу исчислять поименно, но которые бесспорно производят на его сослуживцев какое-то вызывающее действие. Теперь он, конечно, чувствует себя неуязвимым и – не скрывает того. Впрочем, Бог с ними, этими университетскими делами: омерзели они мне до глубины души. Жаль только одного, что в этих делах Любимовы торжествуют, а Соловьевы терпят поражение: вот об нем упорно ходит слух, будто он подал в отставку.

Еще раз мой душевный привет Вам со светлым Христовым праздником. Совершенно преданный Вам

А. Павлов

29 марта 1877 года

Высокопочитаемый Афанасий Федорович,

Посылаю еще три текста. Один из них (№ 3) я решился вставить в издание по следующим соображениям: а) он бесспорно принадлежит к области памятников канонического права; б) издание преосвящ. Макария, как я убедился по сравнению с подлинником, оказалось (как и всегда у нашего почтенного иерарха) не везде правильным. Но если Вы потрудитесь прочитать мою легенду к этому памятнику, то увидите, что я тут позволяю себе поживиться на Ваш счет, именно хочу внести в свое издание несколько страниц из Никоновской летописи Вашего издания. Не знаю, простите ли Вы мне этот плагиат, но мотивы его таковы, что виновный «заслуживает снисхождения». Другого источника для полного издания столь важного памятника не имеется; оставить мне тут пробел в моем сборнике не хочется. Впрочем, оставляю дело на Ваше безапелляционное решение; умоляю только не трогать текста, напечатанного у Макария.

Сегодня как громом поражен повесткою о явке в пятницу в чрезвычайное заседание Совета для избрания ректора. Не предвижу ни одного верного кандидата, и выбор до ваката едва ли состоится. А в бумаге начальства прямо сказано: избрать немедленно. Любимов, получающий сведения «из самых надежных источников», говорят, еще за неделю каркал о предстоящих выборах.

Усерднейше прошу № 3 послать, в том или другом виде, к Александру Ильичу для передачи в типографию, ибо № 2, вероятно, на днях будет уже отпечатан.

Душевно преданный и благодарный Вам А. Павлов

25 мая 1877 года

Высокопочитаемый Афанасий Федорович,

Вы хорошо знакомы с собранием рукописей, принадлежащих Ярославскому архиерейскому дому. По некоторым указаниям, находящимся, между прочим, и в Ваших докладах Академии, мне сдается, что я могу найти там кое-что и для издаваемого мною сборника памятников русского канонического права. Во всяком случае, интересно бы знать, существует ли на месте какой-нибудь инвентарь для пользования рукописями и доступны ли они частным лицам для занятий? Если есть какая-нибудь надежда на добычу в самом содержании рукописей, то я стал бы просить Вас обратиться, к кому следует, лично или через Комиссию, с ходатайством о допущении меня к занятию ими.

Упомянутый сборник, как Вам без сомнения известно, доведен теперь почти до половины XV века: печатаются последние послания митрополита Фотия. Сверх ожидания, весь доселе приготовленный мною материал поместился на каких-нибудь 25 полулистах, которые, конечно, не могут быть выпущены в виде особого тома «Исторической библиотеки». Нужно вести сборник далее – по крайней мере до начала XVI века. Грамоты митрополита Ионы и современных ему русских иерархов займут приблизительно почти такое же количество типографских листов, как и предыдущие памятники той же категории. Замечательно, что покойный Григорович (протоиерей, издатель 1-го тома Актов исторических) довольно свободно относился к своим оригиналам. Но, по Вашему совету, я не решился указывать в своем издании всех неточностей, а иногда довольно важных ошибок и пропусков прежнего издания, сделанного нередко по тем же спискам. Не нужно ли будет сделать об этом общую оговорку в предисловии, чтобы объяснить читателям различие моего и прежнего чтения?

H. С. Тихонравов привез мне из Питера довольно неприятное известие, что Измаил Иванович [Срезневский²⁰⁴⁰] не получил еще экземпляра моей рецензии на книгу А. Н. Попова: получили ли Вы? Чтобы не высылать назад в Питер экземпляров, назначенных для поднесения лично знакомым мне членам Академии, я просил А. Н. Тимофеева разослать их по назначению: неужели он, на кого взираю я, как на воплощенную аккуратность, доселе не исполнил моей просьбы?

В последнее время типография что-то стала работать не очень усердно над моим сборником. Оригиналу у нее довольно, но корректуры получаются все реже и реже.

Наша последняя студенческая история кончилась, слава Богу, благополучно, без мер строгости. Это нужно, по всей справедливости, приписать уму и такту нашего ректора.

Искренно и глубоко уважающий Вас А. Павлов

12 апреля 1878 г.

Высокопочитаемый Афанасий Федорович,

Колеблюсь относительно принятого мною и Вами одобренного плана довести 1-й том канонических памятников до Стоглава. По соображению с количеством материала (имею в виду только русский материал, а не греческие акты у Миклошича) том этот, доведенный до Стоглава, будет состоять не менее как из 35 листов. Чтобы удостоверить Вас в этом, я пошлю Вам (когда дойду до конца XV века) полный список остающихся памятников (до Стоглава). Но предварительно хотелось бы знать Ваше мнение насчет того, помещать или не помещать в издании три последние слова Просветителя Иосифа Волоцкого – о необходимости казнить еретиков градскою казней? По содержанию слова эти бесспорно принадлежат к памятникам русского канонического права, тем более, что собор 1504 года осудил еретиков (жидовствующих) именно по настояниям Иосифа и как бы дал санкцию его учению. Последнее подтверждается тем, что в своем (еще неизданном) послании к монахам, не повиновавшимся соборному определению, Иосиф повторяет содержание вышеуказанных своих трех слов от лица самого собора или, по крайней мере, митрополита (Симона).

Чем дальше иду со своим изданием, тем чаще встречаю примеры «своемыслия» прежних издателей по отношению к подлиннику. Я уже говорил Вам, что послание, приписанное Феодосию Ростовскому (Акты исторические T. 1, № 64), может быть с одинаковым правом усвоено и всякому другому ростовскому владыке XV века, ибо вместо имени автора в рукописи везде стоит глухое имярек. Равным образом послание Геннадия, изданное там же под № 101, издатели адресовали митрополиту Зосиме – опять по собственному усмотрению, а не вслед за подлинником, в котором адресат не назван. Если уже вставлять непременно имя, то с большею вероятностью (почти даже наверное нужно заменить имя Зосимы именем Симона, так как в послании к сему последнему, которое помещено под № 104, Геннадий сам свидетельствует: «да и к тобе если о Федкѣ о двоеженцѣ (дьякѣ) послал грамоту» (стр. 147, столб. 2, строк. 3-я сверху)). Грамота № 101 тоже говорит о дьяке двуеженце, имярек (которое издатели затушевали). Ввиду всех изложенных обстоятельств я решился поступить так: 1) грамоту, усвоенную Феодосию Ростовскому, издать в конце XV в. под заглавием: неизвестного ростовского архиепископа; 2) грамоту к Зосиме перевести на имя Симона. Но вот что всего более меня затрудняет и в чем не оставьте меня советом: как поступить с посланиями, изданными в Актах под № 97 и 98 и усвоенными митрополиту Геронтию? В подлиннике опять стоит роковое имярек. На самом же деле послания принадлежат исключительно митрополиту Ионе, под именем которого и изданы далее (по списку Царского) под № 261.^2041* На беду, издатели не оговорили, что имя Геронтия выставлено прежде, над теми же посланиями, по догадке, напротив, прямо заметили: «Оба послания, писанные митрополитом Ионою к вятчанам, послужили образцом для Геронтиевых» (другими словами: обращены, в Синодальном списке, в безымянный образец и по догадке приписаны Геронтию). И я немножко сплоховал: открыл это печальное обстоятельство слишком поздно, т. е. когда дошел до посланий Геронтия; нужно было бы так или иначе раскрыть истину в легенде к посланиям Ионы (№ 73 моего издания). А раскрыть истину или, что то же, вытравить ложный факт, вкравшийся в русскую историю (церковную и гражданскую), мне кажется, необходимо. Но как и где? В предисловии или в примечании к единственному посланию Геронтия, которое войдет в мой сборник? (Акты исторические. T. 1, № 285. II).

Преданнейший А. Павлов

На Никитской, Шереметьевский переулок, дом князя Мещерского.

Высокоуважаемый Афанасий Федорович,

По Вашему указанию перехожу за рубеж XV века с тем, чтобы идти вплоть до Стоглава. Насколько этим решением удлиняется путь к предполагаемой цели и вместе увеличивается объем 1-го тома издаваемых мною памятников, об этом можно приблизительно судить по прилагаемому при сем списку русских и греческих статей, стоящих на ближайшей очереди. Правда, число последних может быть сокращено, согласно с моим замечанием в конце, или еще более; но к русским статьям еще могут быть прибавления. По крайней мере, я не решил еще относительно некоторых (большей частью неизданных) сочинений Иосифа Волоцкого, имеющих отношение к каноническому праву (например, посланий об эпитимиях, пострижений рабов, против Серапиона Новгородского и др.). По счастью, мне удалось найти здесь (в Архиве Министерства иностранных дел) превосходный список послания Иосифова к инокам, не признававшим соборного определения (1504 г.) о казни еретиков. Содержание этой статьи – то же, что и трех последних слов «Просветителя», но они гораздо их короче, а главное – редактировано как бы от лица всего собора; поэтому оно с большим удобством и правом может получить место в ряду с другими каноническими памятниками, а слова «Просветителя» пусть там и остаются.

На днях мне очень посчастливилось в поисках по рукописям Чудова монастыря: нашел совершенно неизвестное поучение митрополита Зосимы с изложением соборного приговора 1490 г. о жидовствующих. К сожалению, статья эта не имеет конца. Там же нашел весьма замечательный список чтомых и отреченных книг. Обращаю еще Ваше внимание на статью № 113: Геннадий оправдывается здесь от нарекания в том, что получил святительский сан за деньги. Найдена эта статья в бумагах (собственноручных) Ундольского, который замечает, что она взята из «Сборника Погодинского № 668, л. 158». Я справлялся в рукописи, носящей теперь этот №, и не нашел искомого послания. Впоследствии я узнал, что нумерация Погодинского собрания несколько раз изменялась и что некоторые рукописи «улетучились» еще до поступления собрания в Публичную библиотеку. Однако же хочется верить лучшему, т. е. предполагать, что сборник, бывший в руках у Ундольского, находится на своем месте, но не попал ко мне в руки потому, что стоит под другим №. Приметы его, по Ундольскому, – in 4to, на 313 листах. Кроме Геннадиева послания, которое приготовлено мною к изданию по копии покойного библиографа, в том же сборнике находится еще чрезвычайно важная для меня, но, к сожалению, не описанная Ундольским статья: «Настольная грамота митрополита Феодосия протосингеллу Иосифу, митрополиту Кесарии Филиппов, лета 6972, апреля 2 дня» (л. 136 об.). Не можете ли Вы, высокопочитаемый Афанасий Федорович, сделать розыск в Погодинском Древлехранилище по указанным признакам? Может быть, и найдется! В таком случае, упомянутая ставленая грамота могла бы быть напечатана в «Дополнениях», без которых не обойдешься. А важна она в том отношении, что по ней можно было бы судить, как тогда относилась к русской церкви греческая, формально не признававшая автокефальности «своей дщери» до самого учреждения у нас патриаршества. На этот вопрос натыкался уже Максим Грек, но, как Вам известно, жестоко накололся.

Искренно преданный Вам А. Павлов

20 ноября 1878 г.

К изданию в I-м томе «Памятников русского канонического права»:

№ 101. 1467 г. Послание митрополита Филиппа в Новгород (Акты исторические. T. 1, № 82).

102. 1471 г. Его же в Сергиев монастырь (Акты исторические T. 1, № 278).

103. 1471 г. Его же в Новгород (ib. № 281).

104. 1471 г. Его же в Псков (ib. № 283).

105. 1473 г. Филофея, епископа пермского ставленая грамота священнику (не издана).

106. Повольная грамота Феодосия Рязанского (не издана).

107. 1476–1481 гг. Грамота Вассиана Ростовского в Кириллов монастырь (Дополнения к Актам историческим. T. 1, № 209).

108. 1477 г. Феофила новгородского в Псков (Акты исторические. T. 1, № 284).

109. Повольная Вассиана Тверского (не издана).

110. Отреченная Феофила Новгородского (Акты Экспедиции. T. 1, № 378–1497 г.). До сих пор набрано.

111. 1480 г. Повольная Вассиана Ростовского (не издана).

112. Отреченные грамоты 1484 г.: 1) новгородского архиепископа Сергия (не издана) и 2) суздальского епископа Феодора (Акты исторические. T. 1, № 94).

Примечание: Повольные и отреченные грамоты издаются только такие, которые имели типическое значение, т. е. служили образцами для позднейших. Все вышеприведенные акты того и другого рода потому приняты в издание, что каждый из них представляет особую типичную форму; те же, которые подходят под ту или другую из этих форм, указаны только в легендах и, где нужно, в примечаниях.

№ 113. Послание Геннадия Новгородского к волоцкому князю Борису Васильевичу 1485 г. (не издана).

114. 1488. Грамоты великого князя Ивана Васильевича и митрополита Терентия Геннадию Новгородскому о еретиках (Акты исторические. T. 1, № 285).

115. 1490. Геннадия Новгородского: I) митрополиту Зосиме (Акты Экспедиции. T. 1, № 380) и II) собору 1490 г. (издана не вполне).

116. Поучение Зосимы митрополита против еретиков (не издано).

117. Определение собора 1492 г. о Пасхалии на 8-ю тысячу лет (не издано).

118. Грамота Геннадия Новгородского о том же (издана в Приложении к VI тому Истории русской церкви Макария).

119. 1495. Его же повольная (Дополнения к Актам историческим. T. 1, № 19).

Памятники неизвестного времени, но не позднее XV века, именно:

№ 120. Поучение N митрополита ко князем и всем православным христианам (из Кормчих русской редакции. Не издано).

121. Священнические вопросы вроде Кириковых (не изданы).

122. Чин избрания и поставления в священники и диаконы (не изданы).

123. Свидетельство духовника о ставленнике (не издано).

124. Окружное послание N ростовского архиепископа о съезде духовенства на Белоозеро на собор, изданное в 1 томе Актов исторических под № 64, с именем Феодосия.

125. Послание ростовского архиепископа N к князю N о брадобритии (не издано).

126. Два святительские поучения (вероятно, Геннадия Новгородского) – не изданы.

127. Послание митрополита N к прихожанам церкви N о повиновении своему отцу духовному (не издано).

128. Послание митрополита N к князьям, не повинующимся своей матери (издано с именем Ионы в Дополнениях к Актам историческим. T. 1, № 11).

129. Уставная митрополичья грамота о монастырском общении (Акты Экспедиции. T. 1, № 381. I).

130. Наказная митрополичья грамота о повиновении братии игумену и пр. (ib. II).

131. Послание митрополита N к архимандриту монастыря N с выговором за излишнюю строгость к младшей братии (не издано).

132. Списки книг чтомых и отреченных (из рукописи XV века).

133. Формы благословенных и ставленых грамот (духовнику, протопопу, священнику, протодьякону, дьякону). Ср. примеч. после № 112.

134. 1501 г. Послание Симона митрополита в Пермь (Акты исторические. T. 1, № 112).

135. 1502–1503. Геннадия Новгородского к митрополиту Симону о причетнике двоеженце (издано в Актах исторических. T. 1, № 101, под 1490–94 г., и адресовано Зосиме).

136. 1503–1504. Определения московского собора: а) о поставлении на мздѣ (Акты Экспедиции. T. 1, № 382); б) о вдовых попах (ib. № 383) и в) о церковных имуществах (издано в «Секуляризации церковных вотчин» Павлова).

137. Геннадия митрополиту Симону о ставленниках и училищах 1504 г. (издано в Актах исторических. T. 1, № 104 – под 1496–1504 гг.).

138. «Написание ростовского попа Скрипицы» против соборного определения о вдовых попах (издано в «Четьях»).

139. 1505 г. Послание игумена Памфила (Дополнения к Актам историческим. № 22).

140 Послание Иосифа Волоцкого к монахам, не признававшим правильность соборного определения 1504 г. о казни еретиков (изложено у Хрущова в сочинении об Иосифе, стр. 194–197). Взамен предположенных к изданию трех последних слов «Просветителя». Содержание то же.

141. 1506 г. Настольная грамота игумену Кирилловского монастыря (Акты юридические. № 381).

142. 1507 г. Грамота митрополита Симона Нифонту, епископу суздальскому, с разрешением рукоположить ставленника в митрополию (не издано).

143. Послание Иосифа Волоцкого к митрополиту Симону с жалобою на Серапиона Новгородского, запретившего ему священнослужение (Памятники старинной русской литературы. Т. 4, стр. 208).

144. Разрешительная грамота Симона Иосифу (изложена у Хрущова, стр. 214–215).

145. Послание Серапиона Новгородского Симону митрополиту оправдательное по делу Иосифа (Памятники старинной русской литературы. 4. стр. 210).

146. Вторая разрешительная грамота Иосифу (Акты исторические. T. 1, № 290).

147. Определения Виленского собора 1509 г.

148. Иосифа Волоцкого послание к великому князю Василию Ивановичу о еретиках 1510–1511 гг. (изложено у Хрущова, стр. 242).

149. 1522–1529. Послание и поучения митрополита Даниила:

I. в Волосов монастырь (изложено в VII т. Истории Русской церкви Макария, стр. 363–364).

II. Два послания к какому-то епископу (там же, стр. 365–367).

III. Послание к иноку о монастырских уставах (ib., стр. 370–372).

IV. Поучение против развода (ib. 353–354).

V. Отрывок из поучения о том же (стр. 355).

VI. Поучение о втором браке (ib., стр. 357–359).

VIII. Послание к дмитровскому князю Юрию Ивановичу (стр. 388–389).

Предполагается издать все эти статьи под одним №, так как ни одна из них не может быть приурочена к определенному году.

№ 150. 1526–30. Уставная грамота новгородского архиепископа Макария Духовскому монастырю (Акты исторические. T. 1, № 292).

151. Его же послание в великому князю Василию Ивановичу об учреждении общежития в новгородских монастырях (Дополнения к Актам историческим. T. 1, № 25).

152. 1534 г. Ставленая грамота священнику Кирилловского монастыря (Акты юридические. № 385).

153. Макария Новгородского послание в Вотскую пятину (Дополнения к Актам историческим. T. 1, № 28).

154. Чин поставления митрополита Иосифа в 1539 г. (Акты Экспедиции. T. 1. 184).

155. Отреченная грамота митрополита Даниила (ib. № 185).

156. Грамота великого князя Ивана Васильевича о назначении архимандрита в Переяславский Троицкий монастырь (ib. № 186).

157. Феодосия Новгородского в Корелу (Дополнения к Актам историческим. № 32).

158. Его же повольная (ib. № 34).

159. Его же в Псковский Печерский монастырь (ib. № 35).

160. 1545 г. Его же в Устюжну Железнопольскую (Акты исторические. T. 1, № 298).

161. 1547. Митрополита Макария о праздновании новым русским Святым (Акты Экспедиции. T. 1, № 213).

162. Феодосия Новгородского послание в Вотскую пятину 1548 г. (Дополнения к Актам историческим. T. 1, № 43).

Отделение II

Греческие акты, предполагаемые к изданию, вместе с русским переводом, из Миклошича и Миллера.

№ 1. Грамота императора Иоанна Кантакузина о соединении русской митрополии (t. 1, р. 261).

2. Его же о том же (ib. р. 263).

3. Его же галицкому князю о том же (р. 265).

4. Соборная о том же (р. 267).

5. Патриаршая, вызывающая галицкого митрополита на суд (р. 271).

Примечание. Все могут быть соединены под одним № в видах экономии места.

6. Послание патриарха к русскому митрополиту о примирении с тверским князем (ib. р. 320).

7. Ставленая грамота Алексея митрополита (р. 336).

8. Патриаршая грамота новгородскому епископу о повиновении митрополиту (р. 347).

9. Грамота тому же об отлучении некоего Феодорита, искавшего поставления в митрополиты (ib. р. 350).

10. Соборное поставление о перенесении кафедры русского митрополита во Владимир (ib. р. 351).

11. Соборное поставление о распрях между киевским и литовским митрополитом (ib. р. 425).

12. Патриаршая грамота литовскому митрополиту (р. 434).

13. Патриаршая грамота Димитрию Донскому (р. 516).

14. К русскому митрополиту (р. 518).

15. К русским князьям (р. 520).

16. К новгородскому епископу (р. 522).

17. Патриаршая отлучительная против русских князей (ib. р. 523).

18. Против смоленского князя (р. 524).

19. О подчинении литовских епархий киевскому митрополиту (р. 525).

20. Синодальная грамота Антонию, епископу галицкому (р. 578).

21. [зачеркнуто]

22. Патриаршая грамота к русскому митрополиту о галицкой митрополии (р. 582).

23. Патриарх вызывает русского митрополита на суд (р. 585).

24. Грамота патриаршеская к Михаилу Тверскому (ib. р. 586).

25. К тому же (р. 590).

26. Соборная грамота о митрополите Пимене (t. 2, р. 12).

27. Патриаршая грамота в Новгород о стригольниках (ib. р. 31).

28. Митрополит Киприан призывается на суд (ib. р. 98).

29. Соборная грамота о низложении Пимена и пр. (ib. р. 116).

30. Патриарх присуждает Дионисию Суздальскому Городец (р. 137).

31. Патриаршая грамота по делам русской церкви (р. 157).

32. Патриарх разрешает митрополиту вифлеемскому совершать pontificalia в русской церкви (р. 171).

33. Патриаршая грамота в Новгород о подчинении митрополиту (р. 181).

34. Патриаршее поучение московскому князю Василию Дмитриевичу (р. 188).

35. Патриаршая грамота о луцком епископе (t. 2, р. 180).

36. Инструкция патриаршим послам в Россию (р. 194).

37. Патриаршая отлучительная грамота в Новгород (р. 177).

38. Патриаршая к суздальскому архиепископу (р. 192).

39. Инструкция послам в Россию (р. 278).

40. Грамота патриаршая к русскому митрополиту о войне против неверных (р. 282).

Примечание. Исключены только две грамоты, относящиеся к России: 1) о канонизации митрополита (Петра) – t. 1, р. 191 и 2) просительная о милостыни – t. 2, р. 359. Не исключить ли еще № (по моему списку) 6, 23, 24, 25 и 28?

Высокопочитаемый Афанасий Федорович,

Пользуясь выраженною Вами в последнем письме готовностью проверить по подлиннику послание Геннадия Новгородского, издаваемое мною (№ 113) по копии Ундольского, посылаю при сем корректуру этого памятника, с дополненной, согласно Вашему указанию, легендой. Дополнение мотивировано (tacite) желанием оказать помощь другим, кто будет пользоваться бумагами Ундольского.

До сих пор ничего не могу решить относительно хронологического термина, до которого можно будет довести русскую часть издаваемых мною памятников. Посмотрю, сколько выйдет листов, когда дойду до конца XV века. Но, кажется, и теперь можно сказать наверное, что тут нужно будет остановиться с русскими статьями и приниматься за греческие. При этом покорнейше прошу Вас наставить меня по одному вопросу о самой внешности издания. Так как греческие акты будут стоять подряд, вне хронологической связи с русскими, то, мне кажется, необходимо начать с них новую нумерацию и, кроме того, проложить между ними и русскими белую осьмушку с оглавлением: Отделение II. Акты константинопольского патриарха по делам русской церкви, известные только в греческом подлиннике. Само собою понятно, что соответственное оглавление нужно будет приделать и к русским памятникам.

Жду с величайшим нетерпением и даже с некоторым страхом Вашего описания рукописей Погодинского Древлехранилища: наверное откроются пропуски в моем сборнике! А какие там могут скрываться сокровища, об этом отчасти свидетельствуют две статьи, до которых я добрался, благодаря только случайным выпискам и заметкам Ундольского (говорю о послании Геннадия и ставленой грамоте митрополита Феодосия греческому архиерею, за сообщение которой приношу Вам искреннюю и глубокую благодарность). Впрочем, кое-что успел я выудить и из отпечатанных листов Вашего Описания.

С подлинным почтением и полною преданностью остаюсь

Вашим усерднейшим слугою

А. Павлов

7 декабря 1878 г.

Высокопочитаемый Афанасий Федорович,

Жалуюсь Вам на академическую типографию. Еще в сентябре прошлого года послал туда конец оригинала издаваемого мною сборника памятников русского канонического права. Месяца четыре тому назад препровожден туда же и указатель к русским памятникам. И поверите ли? За все это время не напечатано трех листов! То разные юбилейные издания, то другие неведомые или непонятные мне препятствия останавливали ход типографских работ по моему изданию на целые месяцы. Много мы переписывались и лично переговаривали об этом с Александром Ильичем, но дело все идет по-прежнему: за весь великий пост я имею только одну корректуру. Употребите, Бога ради, во всей силе Ваше влияние на типографию и заставьте ее покончить с моим сборником непременно к началу июня. Я сам ничего не могу поделать. Вакат думаю провести где-нибудь подальше от Москвы и без всяких ученых работ, от которых измучился до крайности. А нужно собраться с силами для новой работы, на которую пригласил меня наш Владыка – Митрополит: говорю о продолжении описания рукописей Синодальной библиотеки. По этому делу осмеливаюсь обратиться к Вам с другою просьбою. У меня нет востоковского «Словаря», без которого нельзя обойтись при подобной работе. Здешние букинисты просят за него страшную цену – от 10 до 12 руб. Между тем в подвалах академической типографии, вероятно, мирно гниют сотни экземпляров. Нельзя ли извлечь оттуда один для будущего описания синодальных рукописей?

Еще вопрос. На близкой очереди описания стоят знаменитые синодальные Кормчие. Достойное описание их требовало бы тщательного сравнения их с Вашею Рязанской Кормчей. Но есть ли возможность, через посредство синодальной конторы, ходатайствовать о высылке в Москву, т. е. в ту же контору? Я слышал (от [А. Е.] Викторова), что рукописи Публичной библиотеки, при соблюдении известных формальностей, могут быть высылаемы разным учреждениям. Если это так, то я непременно обратился бы в контору с просьбою вступить с Вами в сношения.

Москва приличным образом отдала, в лице своего ученого люда, последний долг незабвенному Измаилу Ивановичу. В понедельник, если позволит состояние здоровья (уже другой месяц страдаю лихорадкой), буду поминать его в Археологическом обществе.

Библиотека [О. М.] Бодянского²⁰⁴² куплена букинистами за 7000. Я купил из нее (за 50 коп.) известное московское издание Житие Климента Болгарского. А за Словарь Востокова просят 10 р.!

С неизменною преданностью и высоким уважением пребываю

Вашим усердным слугой

А. Павлов

3 апреля 1880

Большая Молчановка, дом Головина.

Высокопочитаемый Афанасий Федорович,

Вместе с этим письмом посылаю на Ваше «approbatur» корректуру предисловия к VІ-му тому «Исторической библиотеки». Согласно Вашему желанию, оно редактировано так коротко, что, пожалуй, Вы останетесь и недовольны моим редакторским лаконизмом. Впрочем, шириться было некуда: книга и без того разрослась до 43 листов. Цензуре Вашей ближайшим образом подлежит конец предисловия, где идет речь о моей авторской и редакторской деятельности. Не имея чести быть членом Комиссии, я не решаюсь напечатать эту частицу своих «Prolegomena» без Вашего предварительного просмотра, хотя она редактирована с крайней осторожностью и с соблюдением должного равновесия между авторитетом Комиссии и тем, что считал редактор своим бесспорным правом сказать о себе и своим нравственным долгом – о других. Теперь, окончивши труд, возложенный на меня Комиссией, могу применить к себе евангельские слова: «жена, егда рождает, ...и болеет; но егда родит, забывает боль от радости, занеже явися человек в мир». И мне мил VI том «Исторической библиотеки», как родное детище; я любуюсь теперь и переводом греческих актов, за который, как Вам известно, взялся с большою неохотой и только по Вашему личному настоянию. Еще более противно было душе моей заниматься составлением указателей, которые назойливо вымогал у меня Александр Ильич. То и другое первоначально не входило в программу моей редакторской деятельности и повело к неожиданному утолщению тома, так что я нашел себя вынужденным прибегнуть для напечатания сих частей к спасительному петиту. Но для меня лично петит этот был вовсе не спасителен, и я с полной верой в Ваше благожелательное участие к моему труду и ко мне лично обращаюсь к Вам с усерднейшей просьбой, не найдете ли Вы возможным ходатайствовать перед Комиссией о возвышении мне гонорара за греческие акты и указатели до размера, установленного за подобные труды для членов Комиссии.

Истекающий високосный год был для меня весьма тяжек. Благодаря сырой квартире, я получил злейший ревматизм, от которого то и дело страдал весной и летом. Вот эти-то немощи и не дозволяли мне собраться с силами, чтобы ответить на Ваше письмо, в котором Вы, между прочим, спрашивали меня: не помешает ли мне работа по описанию синодальных рукописей проводить дальнейшее издание канонических памятников? И тогда и теперь не могу отвечать на этот вопрос с полной уверенностью: да. Нужно прибавить: «аще Господь восхочует... будем». Нечего и говорить, что душа моя больше лежит к канонике, чем к библиографии, и, уступая этой личной симпатии, я решился выпустить VІ-й том «Исторической библиотеки» с двойным титулом, т. е. с прибавлением настоящего: «Памятники русского канонического права книга I». На половину 2-й книги у меня уже приготовлен материал. Дело стоит только за Стоглавом, так как не могу остановиться на списке, который следовало бы взять за основной.

Усерднейше благодарю Вас за 2-й выпуск Вашего Описания рукописей и за Словарь Востокова.

Душевно преданный Вам А. Павлов

11 сентября 1880 г.

P. S. Надеюсь, что Комиссия не откажет мне в нескольких (например, в 15) экземплярах «Памятников». Квартирую на Новинском бульваре, в доме Камынина.

Высокопочитаемый Афанасий Феодорович!

Комиссия, без сомнения, по Вашему ходатайству так щедро вознаградила меня, что гонорар, третьего дня полученный мною от Александра Ильича, превзошел самые смелые мои ожидания. Примите мою искреннюю и глубочайшую признательность за Ваше теплое и неизменно благоволительное участие к моему труду и моей личности.

Сейчас я получил письмо от моего петербургского коллеги – М. И. Горчакова. Он уведомляет меня, что в Академии почти решено поручить мне написать отчет о его новой книге («О тайне супружества»), которую он представил на соискание Уваровской премии. Едва ли я не буду просить Вас «иметь мя отреченна». Вам известно, какое на моих плечах лежит теперь дело. Моя рецензия вышла бы не меньше разбираемой книги (я и сам давно работал над тем же предметом), а между тем труд автора и рецензента, по уставу о премиях, вознаграждается слишком неравномерно. Кроме того, хотя я и нахожу, что труд моего коллеги заслуживает малой премии, но боюсь, чтобы «не задушить его в своих объятьях»: книга имеет много, очень много крупных недостатков».^2043* Вот если бы возможно было и мне представить свой труд не только в качестве рецензии на сочинение о. Горчакова, но и как самостоятельный – на ту же тему, тогда отчего бы не уделить на это дело месяца два (minimum) во время ваката; благо, – черновая работа вся уже налицо.^2044* В противном случае мне гораздо легче и выгоднее написать рецензию в каком-нибудь журнале. По-видимому, и автор не будет в претензии, если меня устранят от дела: «знает кошка, чье мясо съела». Но я-то во всяком случае не устранюсь, т. е. напечатаю разбор, где бы то ни было. Академия мне, судя по письму Михаила Ивановича, может найти и других критиков, именно – преосвящ. Алексея, [К. П.] Победоносцева и [Н. В.] Калачова.

Все выше изложенные обстоятельства, как мне кажется, могут послужить Вам указателем того направления, в каком должен быть решен вопрос о рецензенте книги о. Горчакова. Во всяком случае я счел своим нравственным долгом высказать Вам с полной откровенностью свой личный взгляд на дело и свое отношение к нему.

Наши естествоиспытатели все сильно возмущены забаллотировкой Менделеева. Но в этом деле я не судья: «моя изба с краю, ничего не знаю». Иное дело вопрос: могу ли я выступить (например, в Журнале Министерства народного просвещения) рецензентом своего собственного издания? Мне кажется, что указать значение этого издания не предосудительно и самому редактору – тем более, что официальное предисловие слишком уж коротко. Ваше мнение будет служить для меня судом, не допускающим апелляций.

Душевно преданный Вам А. Павлов Говорят, наследники Измаила Ивановича продают его сочинения. Тут бы узнать адрес их?

Мой адрес: Новинский Бульвар, дом Камыниной.

21 ноября 1880 г.

Высокопочитаемый Афанасий Федорович,

Вот святки просидел я над книгою Горчакова и все еще не кончил разбора. Мудреная книга – и по приемам исследования, и по своеобразной логике автора. Лучше бы ему не браться за предмет, действительно весьма важный во всех отношениях, или, взявшись, не торопиться в его разработке. Да боялся, сердечный, как бы я не предупредил его! Отсюда эти суетливые поиски по иностранным библиотекам, доставившие и Вам немало напрасных хлопот. Говорю: напрасных – в том смысле, что почти все, чего он искал, было, так сказать, под носом: частью у Вас в Публичной библиотеке, частью у нас в Москве. У Вас он нашел бы, во-первых, полный и превосходный греческий список статьи, начинающейся словами: Ὀ "Ραδινος Πατηρ, мелкие отрывки которой ему «посчастливилось» (стр. 178) найти в венской рукописи. Я говорю о греческой рукописи Публичной библиотеки № СХХІII (по французскому каталогу), где упомянутая статья находится на л. 249, под заглавием: Διαφεσις ἀκριβὴς κτλ. (Впрочем, усерднейше прошу Вас, на всякий случай, проверить мое показание и известить меня о результатах справки.) Во-вторых, у Вас имеется в Погодинском Древлехранилище небольшой «номоканунец» (сербский) № 243, где содержится перевод Марафары (Скофдилий – там), за которым тоже немало было погони по разным «европейским» библиотекам. А греческий подлинник давным-давно имеется в моих портфелях: и он взят не в «Европе», а у нас – в Москве. Данные науки, как грибы, нужно искать умеючи. Иначе – «будешь видеть под лесом, но не видеть под носом». Приготовляя теперь свои старые (но не заплесневелые) грибы на выставку, я увидел, что сделал значительные пробелы в выписках из вышеупомянутого Погодинского номоканунца. Будет ли успех, если я стану через университет ходатайствовать о высылке его в Москву, примерно – недели на две? Рукопись эта, в других отношениях, весьма незначительна (по-моему, она конца XVII в.), и едва ли кто спросит ее во время отлучки в белокаменную. Разве не станет ли задним числом заниматься ею о. Горчаков, которому я глухо написал о ней? В таком случае – подождет. Festina lente, учит нас пример питерского коллеги.

Еще небольшая просьба. В Погодинском Древлехранилище находится сербский список Синтагмы Властаря, написанной в 1451 г. Драгомиром Грамматиком. Как на грех, я забыл заметить ее номер, так что теперь лишен возможности цитировать эту рукопись. Вероятно, в каталоге она значится с годом написания.

Теперь покаюсь Вам в некоем «злом умысле» против Публичной библиотеки: имею сильное подозрение, что она владеет двумя греческими каноническими рукописями, когда-то принадлежавшими московской Патриаршей библиотеке. Разумею вышеупомянутую рукопись № СХХІII (Кормчая с толкованиями Зонары) и № LXVI (Номоканон без толкований, а с краткими схолиями на полях). Мои подозрения основываются на следующих данных. Сохранились листы подробного (неконченного) Матеивского описания греческих рукописей здешней синодальной библиотеки. Здесь, между прочим, довольно обстоятельно описаны и вышеупомянутые две рукописи, теперь не существующие в библиотеках. Это описание так близко подходит к Вашим рукописям, что невольно рождается подозрение в их тождестве с бывшими синодальными: содержание и порядок статей – те же самые, только пагинация не сходится. Но Вы очень хорошо знаете, что перемена старой пометы листов есть обычное и почти единственное средство для скрытия места, откуда рукопись попала в руки торгашей-букинистов, снабжающих все библиотеки своим подспудным товаром. Так, по-видимому, приобретены Вашей библиотекой означенные две рукописи. Я хочу напечатать Матеивское описание – с тем, чтобы Вы проверили мои подозрения, которые, конечно, неудобно высказывать в печати. Впрочем: «что с возу упало, то пропало». Публичная библиотека, конечно, ни в каком случае не поступится своим добром, которым владеет bona fide и уже, может быть, около полустолетия.

Завтра у нас акт. Боимся скандала, который, по-видимому, неминуем. Дай Бог, чтобы пессимисты были неправы.

Ваш усерднейший слуга А. Павлов

11 января 1881

(Новинский бульвар, дом Камыниной).

P. S. Как манны небесной жду 3-го выпуска Вашего Описания. Первые два сослужили мне не одну великую службу.

Высокопочитаемый Афанасий Федорович,

А. Е. Викторов сообщил мне приятное известие о приобретении Публичной библиотекой пергаменного греческого Номоканона XI или XII века. Как бы мне хотелось поближе ознакомиться с этой рукописью! Не найдете ли Вы возможным сделать так, чтобы она, по примеру Погодинского сербского Номоканона, прокатилась на некоторое время в Москву? Это было бы полезно и для нее самой. Она получила бы здесь самое тщательное описание, с которым бы и возвратилась опять в свое обиталище. Если это возможно, то уведомите меня, как начать дело, т. е. входить ли опять с прошением к ректору, чтобы он ходатайствовал о высылке рукописи в университет, или как иначе?

В «Христианском чтении» набирается первая глава моего исследования о 50-й главе Кормчей (по поводу или, паче речут, против книги Горчакова). Должно быть, статья кое-кому очень не понравится. Хочу преследовать своего коллегу на всех его путях: 1) он представлял свою книгу в Киевскую Духовную академию на докторскую степень, и я представлю туда же и с той же целью (на самом деле я этого не сделаю, но хочу пошкольничать, именно – отправить экземпляр к киевскому ректору с запросом: не найдет ли Совет Академии возможным и меня допустить к диспуту, так как я имею докторский диплом не из Духовной академии, а от университета); 2) он в Академию наук за премией, и я туда же. Так и буду преследовать его, как «Горе-Злосчастье», пока не загоню его «в иноческий чин», куда он, по-видимому, и сам стремится. Но я «останусь у ворот Св. обители».

Пожалейте свою Академию и ее типографию: не поручайте о. Горчакову писать рецензии на книги, представляемые на премии. Это – питерский Амфилохий, с той только разницей, что московский умеет, по крайней мере, читать рукописи, а Ваш и в этом слаб.

Впрочем, пора перестать злословить. А то Вы не пошлете мне Номоканона.

Глубоко уважающий и искренно преданный Вам А. Павлов

28 января 1882 г.

Новинский бульвар, дом Камынина

Высокопочитаемый Афанасий Федорович!

От всей души поздравляю Вас с назначением на пост, который в глазах всего ученого русского мира уже давно принадлежал Вам de facto. Это поздравление я хотел было принести Вам в «соборном послании» от лица Преосвящ. Алексия и моего, но досточтимый мой коллега по науке, занятый архиерейским служением, не свободным от своего рода суеты, до сих пор все еще не нашел времени для составления упомянутого послания. Поэтому я решился учинить «раскол» тем более, что представился к тому и другой настоятельный повод – получение от Вас «Библиологического словаря» Строева, за который приношу Вам вседушевную благодарность. Кстати, осмеливаюсь пожаловаться Вам на канцелярию Академии: она слишком неаккуратно высылает мне издания ІІ-го Отделения. Уваровских отчетов я не получаю с XIX, в котором напечатан мой разбор книги покойного А. Н. Попова, а последний том «Записок», высланный мне в прошлом году, есть XXXVIII (кн. 1). Между тем немецкие Bulletin’и высылаются весьма аккуратно.

Неужели и тут сказывается разница национального характера? Мне особенно хотелось бы получить отчет об «Истории» Голубинского.

Преосвящ. Алексий на днях заявил мне, что он формально отказался от разбора книги Горчакова. Злополучная книга во всех отношениях! Судьба ее отчасти отразилась и на моей работе о том же предмете, начало которой напечатано в «Христианском чтении», до получения моей корректуры, чрезвычайно небрежно. Ошибки исправлены (и то не все) только в отдельных оттисках. Если Вы пробегали мою статью, то могли убедиться, что моя критика вовсе не «беспощадна». Дальнейшие главы будут немножко построже. Они появятся уже после того, как автор увенчан будет премией.

На этой неделе собираюсь на дачу. Если Иван Афанасьевич²⁰⁴⁵ не оставил своего намерения приехать в Москву для подробного ознакомления с выставкой, то моя квартира с 5-го июня (когда переедут на дачу учащиеся дети) – к его услугам. Она очень недалеко от выставки. Только я не оставляю в ней прислуги.^2046* Сообщаю ему, на всякий случай, свой дачный адрес: по Курской железной дороге, станция Бутово, для передачи в село Воскресенское.

Искренно и глубоко преданный Вам А. Павлов 11 мая 1882 года

Высокопочитаемый Афанасий Федорович!

Мне удалось открыть в одной греческой рукописи Патриаршей библиотеки чрезвычайно любопытный отрывок юридического текста, которого не нахожу ни в Базиликах, ни в Jus Graeco-Romanum Цахария. Ученые немцы протрубили бы о таком открытии на весь свет, но у нас эти дела делаются не так легко. Наплачешься, пока найдешь типографию, которая бы могла сделать правильное опрятное издание греческого текста. «Все упование мое возлагаю» на Вашу академическую типографию, и при том – на ту часть ее, которая работает на иноязычное отделение Академии, так как хотелось бы предисловие к тексту составить и напечатать на немецком языке. Могу ли я, в качестве члена-корреспондента Академии по русскому отделению, надеяться, что меня пустят в иноязычное отделение, хотя бы с немецким текстом? Но предварительно нужно было бы снестись по этому делу с Цахарией, с которым я знаком заочно, но адреса которого теперь не помню. Будьте добры, высокопочитаемый Афанасий Федорович, сообщите мне его адрес. Мнение творца истории греко-римского права об открытом мною тексте послужило бы мне поощрением и подспорьем в работе.

Долго я колебался насчет того, как редактировать вторую главу моего разбора книги о. Горчакова. Были минуты, когда я готов был вовсе бросить эту главу, т. е. пройти молчанием почти ²/₃ сочинения моего плодовитого коллегии. Но теперь – alea jacta est и мосты к отступлению сожжены. Каждая вещь в книге названа ее собственным именем. Если [И. С.] Бердников увенчает автора премией, то и я буду искать таковой же мне; а если забракует, то и мне заградит путь к премии.

Прошлым летом гостил у меня брат – красноярский протоиерей, человек довольно состоятельный. Он сильно заинтересовал меня рассказами о разных памятниках древнерусской письменности, какие будто бы можно найти в сибирских консисториях и у частных лиц, в особенности у купцов и золотоприискателей – раскольников. Думаю нынешним летом съездить туда, благо о. протоиерей берет на себя половину путевых издержек. Во всяком случае путешествие в родную Сибирь, надеюсь, подействует на меня освежительно.

В газетах было известие о Высочайшем повелении на тот предмет, чтобы Министерства, по случаю предстоящей коронации, в представлениях к наградам по своим ведомствам не стеснялись ни сроком, ни нормальным числом наград. Между тем наш попечитель не нашел возможным представить ни одного из служащих в университете, кто получил последнюю награду в январе 1881 года: пусть, дескать, дожидаются сроку. Не думаю, чтобы это было согласно с мыслью высшего начальства, если только, действительно, состоялось вышеупомянутое Высочайшее повеление.

Ваш усерднейший и преданнейший слуга А. Павлов

11 апреля 1882 года

Новинский бульвар, дом Камыниных.

Высокопочитаемый Афанасий Федорович!

Сегодня я отправил Александру Ильичу, для доклада Комиссии, смету расходов на печатание 2-й части «Памятников русского канонического права», составленную здешней синодальной типографией, с приложением образца набора, шрифта и бумаги, снятого с 1-й части. Типография просит дорогонько – по 27 руб. за лист, не считая бумаги, но я предпочитал бы иметь дело именно с этой, а не другой типографией, хотя бы для того нужно было поплатиться некоторой частью редакторского гонорара, в случае если Комиссия найдет вышеуказанную цифру типографии слишком высокой. А если бы Александр Ильич в ближайшую свою поездку в Москву принял на себя труд лично переговорить с типографией, то, мне кажется, он мог бы добиться некоторой сбавки с ее счета.

2-я часть «Памятников» будет состоять, приблизительно, из 45 печатных листов. В состав ее, как известно, должны войти памятники XVI века. Но тут является кляузный вопрос относительно одного чрезвычайно важного памятника, похищенного у меня г. Гильдебрандтом²⁰⁴⁷ и помещенного им в числе памятников западнорусской полемики против латинства. Я говорю об определениях вселенского собора 1509 года, напечатанных в начале ІV-го тома Русской исторической библиотеки. Помещение сюда этого памятника мой почтенный коллега оправдывал доводами, основанными, как мне кажется, на слишком уж широком понятии о том, что принято называть полемикой. Думаю, что эти доводы не лишают меня права на памятник, бесспорно канонический. Отказаться от него значило бы лишать мой сборник одного из самых ценных и неотъемлемых его достояний. При том же я не думаю, чтобы перепечатка г. Гильдебрандта не давала места другому, более критическому изданию. Во всяком случае цель моего сборника – быть, так сказать, мостом от древней России к новой в области церковного права – требовать, чтобы он отличался, по возможности, такой же полнотой, как и его младший брат – сборник источников церковного права синодального периода.

Есть несколько и других вопросов относительно состава и содержания 2-й части моих «Памятников», но об этом после, когда я представлю Вам полный список всех статей этой части. Если мне доведется иметь дело с синодальной типографией, то часть эта была бы напечатана не больше, как в полтора года. Усерднейше прошу Вас походатайствовать в Комиссии о возможно скорейшем ответе в типографию, если, конечно, ее условия будут приняты.

Искренно Вам преданный А. Павлов

20 октября 1883 года

Выcокопочитаемый Афанасий Федорович!

Сегодня в Московских ведомостях напечатана телеграмма из Петербурга, подтверждающая давно ходивший у нас слух, что профессор Казанского университета Флоринский, предназначавшийся в ректоры сибирского университета, получает высшее назначение – делается попечителем сибирского учебного округа. Кто же будет ректором? Как сибиряк, и именно томич родом, я живейшим образом заинтересован судьбой возникающего в родном краю университета и был бы готов перейти туда на службу, если бы Высшее Начальство признало меня способным и достойным занять первоначальную кандидатуру г. [Т. Д.] Флоринского. Правда, я до сих пор не занимал в университетах административных должностей, потому что не искал их теми способами, какие практиковались в период действия устава 1863 г.; но 25-летний опыт службы в трех университетах научил кое-чему и меня по части университетской администрации. Не честолюбие, направленное у меня совершенно в другую сторону, подсказывает мне только что написанные строки, а твердое убеждение, что я мог бы быть полезен сибирскому университету именно как сибиряк, не прерывавший связей с родным краем. Влечет меня туда и сознание своих обязанностей в отношении к детям (а их у меня шестеро), судьбу которых я мог бы устроить там лучше и легче, чем в Москве или где бы то ни было в европейской России. Моя служебная репутация, по милости Божией, чиста и безупречна, а так как в этом и заключается весь фундамент моей жизни, то едва ли можно опасаться, что я под старость ударю себя в грязь лицом перед Высшим Начальством на новом служебном посту.

Глубоко убежденный в Вашем неизменно благоволительном расположении ко мне, высокопочитаемый Афанасий Федорович, осмеливаюсь обратиться к Вам с усерднейшей просьбой назвать мое имя Его Высокопревосходительству Ивану Давыдовичу при случае, когда зайдет речь о кандидатах на ректорство в Томском университете. Если же Вы почему-либо найдете невозможным исполнить мою просьбу, то забудьте настоящее письмо, как бы его вовсе не было, и не осудите

душевно Вам преданного Алексея Павлова

12 мая (день моего рождения) 1885 года

Поварская, Борисоглебский переулок, дом Писемского

Высокоуважаемый Афанасий Федорович,

Вы возмущаетесь прискорбными событиями в жизни нашего университета. Да, я сам, в продолжение 30-летней профессорской службы бывший свидетелем в трех университетах разных студенческих беспорядков, никогда не видал ничего подобного. Утешительно в настоящем случае только одно, что, по самому тщательному расследованию университетских и городских властей, в настоящих беспорядках не оказалось ничего политического, что ставило бы их в связь с проклятой памяти событиями 1 марта. Это – дело чисто университетское, домашнее. Но в этом-то именно и заключается весь трагизм настоящей минуты. У нас существует общее убеждение, что при первом появлении г. Брызгалова в своей должности беспорядки повторятся с новой силой. С другой стороны, все отлично хорошо понимают, что правительство не может снять нашего инспектора с поста потому только, что он потерпел публичное оскорбление. Авторитет власти, конечно, должен быть спасен во что бы то ни стало. Принцип, по всей вероятности, восторжествует, хотя бы при этом и обнаружилось, что г. Брызгалов далеко не из тех лиц, которые стоят на высоте своего призвания и стоят тех жертв, которых потребует justitia. Главный его недостаток – это ревность не по разуму, неумение сдерживать себя мудрым правилом: вся ми лѣть суть, но не вся на пользу. Его отношения к студентам, по совести, не могу признать нормальными. Заносчивость и самомнение, при довольно ограниченных умственных способностях, – качества весьма не привлекательные в административном лице, имеющем дело с молодежью. Даже по отношению к профессорам его действия принимают иногда вызывающий характер. Не могу допустить, чтобы все это не было известно Высшему Начальству. Да умудрит его Господь Бог решить дело так, чтобы торжество правды совершилось с возможно меньшим числом жертв! Простите за этот эпизод. У кого что болит, тот о том и говорит.

Анонимный иерарх, автор упомянутых мною статей Православного обозрения, есть тот самый, которому посвящена моя книга. Они написаны, когда он был еще Александром Федоровичем Лавровым, по поручению тогдашнего обер-прокурора Св. Синода графа Д. А. Толстого, который передал их на просмотр покойному преосвящ. Иоанну Смоленскому. Рукопись, доставшаяся наследникам покойного, принята была ими и редакцией Православного обозрения за его собственное сочинение. Преосвящ. Алексий (тогда викарий московский) остановил дальнейшее печатание их на том основании, что труд его, по своему происхождению, имел официозный характер.

Уже целый месяц собираюсь я съездить в Петербург по делам ученым и житейским, между которыми у меня нет большой разницы. Но все находится что-нибудь задерживающее. А нужно быть непременно по случаю близкого исполнения 30-летия моей профессорской службы и необходимого отчисления в заштат.

В рукописях покойного А. Н. Попова мне удалось открыть дивный памятник русского языка и канонического права XII в. – поучение новгородского архиепископа Ильи – Joanna.^2048* Думаю издать его с комментариями в Вашем, то есть академическом, «Сборнике». Статья эта займет около трех листов. Но не могу ли я надеяться, что на этот раз Академия найдет возможным дать мне некоторый гонорар хотя бы в таком размере, чтобы я мог покрыть им издержки на поездку в Петербург?

Душевно скорблю о болезни Н. И. Григоровича, о которой до сих пор ничего не слыхал. Та же беда стряслась над женой Н. С. Тихонравова.

Душевно преданный Вам А. Павлов

4 декабря 1887 г.

(Смоленский бульвар, дом Шнейдера).

Ваше Высокопревосходительство,

глубокоуважаемый Афанасий Федорович,

Сейчас вернулся я из факультетского заседания, на котором, между прочим, заслушано было предложение Ваше университетскому начальству об оставлении меня на профессорской кафедре еще на пять лет, с известным вознаграждением, определенным новым университетским уставом. Не скрою от Вас, что до получения этого предложения меня сильно тревожила мысль о возможности остаться при одной только пенсии и, вследствие того, уступить свою кафедру другому – штатному преподавателю. Но – благодарение Господу! – мои опасения оказались напрасными. Благодарение и Вам, высокопочитаемый Афанасий Федорович, за этот новый знак благосклонного внимания ко мне, оказанного в такой момент моей жизни, когда я считал себя «висящим на волоске». Ведь есть немало профессоров, не менее заслуженных, которые в моем положении остались на своих прежних местах с одной только пенсией (у нас, например, Троицкий). Мои опасения казались мне тем более основательными, что мой ярославский коллега,²⁰⁴⁹ как слышно, давно уже собирается переменить свою лицейскую кафедру на университетскую. Штатный, конечно, вытеснил бы заштатного. Но, пока этого не случилось, постараемся доказать, что и «за штатом» можно делать свое дело не без пользы для университета и науки.

С истинным почтением и совершенной преданностью имею честь быть Вашего Высокопревосходительства усерднейшим слугой

А. Павлов

23 сентября 1888 г.

(Смоленский бульвар, дом Смольянинова).

Высокопочитаемый Афанасий Федорович,

Занимаясь понемногу собиранием материала для составления порученной мне Академией наук рецензии на известную Вам книжку Суворова,²⁰⁵⁰ возымел я надобность во втором издании старшей Новгородской летописи, которым уже несколько десятков лет чревоболит достоуважаемый П. И. Савваитов,²⁰⁵¹ но до сих пор не может разрешиться от сего бремени. На первых листах этого невидимки-издания находится полный текст так называемого Судебника Константинова и Русской Правды. Для меня было весьма важно ознакомиться с тем и другим текстом по старшему списку Новгородской летописи (если не ошибаюсь – XV в.). А так как у Вас, без сомнения, имеется экземпляр этой неизданной летописи, то усерднейше прошу Вас выслать мне на время первые листы савваитовского издания, на которых содержится предисловие издателя и полный текст упомянутых двух памятников (если там имеется и список церковного Устава Ярослава, то для меня не лишне было бы познакомиться и с ним).

По тому же делу мне до крайности нужна одна небольшая справка в рукописи Кормчей Погодинского Древлехранилища № 235, XVI в. На последнем листе этой рукописи находится тоже послесловие: «Азъ худый и недостойный и многогрешный раб Божий Дорофей мних написал есмь книгу сию глаголемую Номоканон, закону правило, месяца марта в 20 день... лета 6883 (=1375) при благоверном и христолюбом князи Великом Димитрии Константиновиче и при епископе нашем христолюбивом Священном Дионисии суздальском и городском». [Н. В.] Калачов («О значении Кормчей», стр. 117, примечание 56) понял это послесловие так, что подлинник Погодинской Кормчей был написан мнихом Дорофеем в 1375 г. Если бы это было так, то находящийся здесь (л. 105) список церковного устава Ярослава получал бы особенное значение, как копия с подлинника XIV века. Но занимаясь, лет 10 тому назад, этой Кормчей, я возымел некоторое подозрение насчет вышеприведенного послесловия. Во-первых, оно как будто писано другой рукой, более мелким почерком, и стоит как-то на отлете. А во-вторых – и это главное – оно оказывается почти дословно сходным с послесловием Вашего старого знакомца – мниха Лаврентия (Летопись по Лаврентьевскому списку, изд. 2, стр. 463). Даже день написания Кормчей (20 марта) совпадает с днем написания Летописи. Разница только в имени писца и в годе (что, конечно, вызвано было необходимостью скрыть предполагаемую мною подделку послесловия). Взгляните, Господа ради, еще раз в эту рукопись и скажите мне Ваше мнение о ее послесловии, дабы я мог однажды навсегда решить вопрос о находящемся здесь списке Ярославова устава и прежде всего – вопрос о том, помещать или нет этот список в приложении к своей рецензии?

На днях здесь получено известие из Казани, что тамошний ректор (Кремлев) уехал в Петербург с просьбою об отставке от своей должности. Что сие значит? Уж не обиделся ли он моим назначением в председатели Казанской юридической комиссии? Когда мы были сослуживцами, то – нужно сознаться – не питали друг к другу товарищеских чувств.

Душевно преданный А. Павлов

1 февраля 1889 г.

Высокоуважаемый Афанасий Федорович,

Освободившись на днях от исполнения обязанностей присяжного заседателя, отнявших у меня две недели дорогого времени и немало здоровья, спешу принести Вам искреннейшую благодарность за присланные мне, по Вашему распоряжению, издания Археографической комиссии, которых у меня недоставало.

Что касается до Вашего вопроса о том, когда я примусь за издание второго тома памятников русского канонического права, то могу ответить Вам только предположительно: вероятно, не прежде оставления службы в университете, что должно случиться (конечно, при другом предположении: если буду жив) через два года, когда исполнится 40 лет моей профессуры. Теперь же, при 6 лекциях в неделю, при занятиях изданием для Палестинского Общества грамот иерусалимских, хранящихся в здешнем архиве Министерства иностранных дел, и для Византийского временника – памятников византийского канонического права (неизданных), решительно не могу взяться за дело, столь близко лежащее к моему сердцу. Но по выходе из университета первым моим служебным долгом (по званию члена Археографической комиссии) и первым ученым занятием будет именно издание означенных памятников, которые почти все, за исключением только Стоглава, готовы у меня к печати.

Прошу принять уверение в моем истинном почтении и совершенной преданности.

Вашего Высокопревосходительства покорнейший слуга А. Павлов

21 октября 1891 г.

Высокопочитаемый Афанасий Феодорович,

Душевно рад, что моя работа, вызванная книжкой проф. Суворова или, точнее, Академией наук, «обрела благодать пред очима Вашима». Мне жаль было оставить в своих бумагах труд, на который потрачено было два ваката. Я искренно желал доставить автору книжки, отданной на мой суд, искомую им премию, но не мог, конечно, скрывать недостатков его работы, по крайней мере – особенно крупных. Академия обратила внимание только на эти недостатки, что решило судьбу и моей рецензии, к немалому моему огорчению. Пришлось еще раз ее переделывать, уничтожая все признаки ее, так сказать, официального происхождения. При переделке оказалось нужным выделить из нее важнейшую часть – трактат о происхождении уставов Владимира и Ярослава для новой обработки, в каковой предполагаю напечатать его в Журнале Министерства народного просвещения.

Послезавтра уезжаю на Кавказ, куда посылают меня доктора для окончательного излечения от одержавшей меня болезни, точнее – от ее неизбежных результатов – крайней слабости и восприимчивости к простудам.

Я не послал Ивану Афанасьевичу особого экземпляра своей книжки в том предположении, что он состоит собственником Вашей библиотеки. Впрочем я предоставляю ему обратить в свою личную собственность цензурный экземпляр, имеющий поступить в Публичную библиотеку на законном основании, так как я послал туда особый экземпляр с поправками, сделанными типографией (посредством перепечаток) и от руки. После ваката я вышлю или привезу Ивану Афанасьевичу все перепечатанное и укажу, где нужно сделать поправки от руки.

Мой реферат о каталоге иерусалимских рукописей, благосклонно выслушанный Его Высочеством, Августейшим Председателем Палестинского общества, будет вполне напечатан в изданиях этого Общества. Он составлен мною с целью поощрить автора каталога к дальнейшему труду и расположить к нему великого князя.

От всей души желаю Вам провести нынешнее лето в добром здоровье. Осенью, приблизительно в начале сентября, надеюсь лично представиться Вам в Петербурге.

Сердечный привет Екатерине Николаевне от искренно преданного и благодарного Вам

А. Павлова

2 июня 1892 г.

Высокоуважаемый Афанасий Федорович,

Рекомендую Вашему благосклонному вниманию подателя сего письма, Сергея Николаевича Северианова, ученика покойного Николая Саввича Тихонравова и одного из самых деятельных участников в издании Толковой Палеи, предпринятом учениками и почитателями покойного профессора-академика. Г. Северианов много трудился над описанием древнеславянских рукописей, находящихся как в русских, так и в заграничных библиотеках (между прочим, описаны для печати рукописи покойного Миклошича к венской bibliotheca aulica). Свою библиографическую ученую деятельность Сергей Николаевич соединяет с издательской и предполагает напечатать несколько памятников древнеславянской и русской письменности, имеющих высокое значение для наших филологов и историков литературы. По этому последнему делу он имеет настоятельную нужду в Ваших добрых советах и указаниях и просит меня снабдить его настоящим письмом. Подробности своего дела податель сообщит Вам лично.

Некролог Цахарию, озаглавленный мною «Русские поминки по Цахарию», уже послан мною в редакцию «Византийского временника»,²⁰⁵² так что в настоящее время я уже не нуждаюсь в пособиях, какие просил у Вас для этого дела через любезнейшего Ивана Афанасьевича.

С истинным почитанием и совершенной преданностью пребываю Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугой

А. Павлов

29 апреля 1894 г.

Москва, Смоленский бульвар, дом Духовского (новый адрес).

Высокоуважаемый Афанасий Федорович,

На днях я имел удовольствие получить из Археографической комиссии XV том «Русской исторической библиотеки», и по этому тому имел неудовольствие убедиться, что мне не выслан предыдущий (XIV) том, представляющий для меня особенный интерес, так как в нем, по указанию объявления, напечатанного на обложке XV тома, содержатся «Акты Холмогорской и Устюжской епархий». Кроме того, мне не посчастливилось получить, несмотря на неоднократные личные просьбы, 4-го и 5-го выпуска Летописей Комиссии, хотя, если не ошибаюсь, я уже состоял членом Комиссии, когда эти выпуски были напечатаны. Поэтому обращаюсь к Вам с усерднейшей просьбой, соблаговолите сделать распоряжение о высылке мне означенных изданий.

Весьма интересует меня вопрос: получены ли наконец Публичной библиотекой рукописи покойного о. архимандрита Антонина?

С истинным почтением и совершенной преданностью пребываю Вашего Высокопревосходительства покорнейший слуга

А. Павлов

4 октября 1895 г.

Москва, Смоленский бульвар, дом Духовского.

24 декабря 1895 г.

Смоленский бульвар, дом Духовского

Высокоуважаемый Афанасий Федорович,

Сейчас я получил Ваше официальное письмо от 20 декабря № 296, в котором Вы уведомляете меня о состоявшемся в Археографической комиссии постановлении о том, чтобы при моем содействии снята была копия со старейшего списка Жития св. Стефана Пермского в до-Макарьевских Четьих Минеях, хранящихся в Московской Синодальной библиотеке. По этому поводу долгом считаю предварительно и без малейшего промедления спросить Вас, какие именно до-Макарьевские Четьи Минеи Синодальной библиотеки разумела Комиссия при составлении изложенного постановления: те ли, которые указывает проф. В. О. Ключевский в сочинении «Древнерусские жития святых» стр. 92, примеч. 3 (т. е. рукопись № 91, л. 650–777), или те, на которые ссылается покойный преосв. Филарет Черниговский в своих «Житиях русских святых» (изд. Тузова 1882, т. 1, стр. 533, примеч. 191, т. е. рукопись № 420)? Спешу с этим вопросом потому, что день памяти св. Стефана (26 апреля) теперь уже не так далек, а между тем предположенное к этому дню издание Жития Просветителя Перми потребует по крайней мере двух месяцев работы, так как это Житие занимает в рукописях около ста (и больше) листов. Указание преосв. Филарета, правда, не отличается особенной точностью сравнительно с указанием Ключевского Четья-Минея № 420 пусть будет XIV в., но писана ли она до или после Макарьевских Миней, это, конечно, другой вопрос, на который я ничего не могу сказать определенного, так как ни разу не видал этой рукописи и не сравнивал ее с Макарьевскими Минеями. Вам, без сомнения, известно, что списки Жития св. Стефана (Епифаниева) XVI в. имеются и в других библиотеках (Соловецкой и Троицкой).

К предположенному изданию Жития св. Стефана не соблаговолит ли Комиссия присоединить и единственный доселе известный памятник литературной деятельности этого Святителя, напечатанный мной в VI томе Русской исторической библиотеки под № 25? Принадлежность его св. Стефану Пермскому, кажется мне, выше всякого сомнения. Начертание Перемьіскій есть очевидное исполнение старинною надписания: Пермьскый, или даже Перемьскій.

После Нового года думал было на несколько дней съездить в Петербург. Но вот уже три недели не выхожу из дома: опять проклятая инфлюенца, которая в третьем году чуть было не отправила меня ad patres. Стал было поправляться к Рождеству, но благодаря одному скверному факультетскому делу, заставившему меня в сильный мороз выехать из дома (на диспут Хвостова),²⁰⁵³ опять слег в постель и, вдобавок, оглох, так что думать о какой-нибудь дальней поездке не приходится.

Поздравляю Вас с наступающими праздниками.

Вашего Высокопревосходительства усерднейший слуга А. Павлов

1 января 1896 г.

Высокоуважаемый Афанасий Федорович,

Не имея возможности по причине болезни, продолжавшейся около месяца, выходить их дома, я вследствие Вашего письма от 21 декабря минувшего года письменно снесся с некоторыми московскими учеными по вопросу о старшем и лучшем списке св. Стефана Пермского. Оказалось, что такой список находится в Чудовской рукописи №31/333 (конца XV века). Справлялся я и относительно лица, которому можно было бы поручить списывание копии с названного памятника. Ответ, полученный мною по этой справке от Семена Осиповича Долгова, привел меня в большое смущение. Мне было заявлено, что теперь в Москве почти совсем перевелись хорошие копировщики с рукописей. Ходят в Музей на эту работу какие-то две барышни, но исполняют свое дело и плохо и весьма дорого. В этом, впрочем, и сам я убедился, когда мне нужно было получить копию со славянского списка известной подложной дарственной грамоты Константина Великого папе Сильвестру для напечатания в Византийском временнике.

Ввиду этих обстоятельств, а главное вследствие моей болезни, не дозволяющей мне выходить из дома в такие морозы, какие стоят теперь, я не надеюсь исполнить поручение Комиссии с такой поспешностью, какой требует конечный срок, предназначенный для издания названного памятника, весьма обширного по своему объему. Сама проверка копии по оригиналу, думается мне, потребует не меньше двух недель, при других (служебных) моих занятиях. Меня в особенности затрудняет приискание хорошего писца и вопрос о назначении ему гонорара. То и другое, если дело уже не может обойтись без моего участия, я просил бы Вас устроить путем официальных сношений со здешней синодальной Конторой или с бароном Бюллером. Первая может поручить списывание Жития теперешнему хранителю синодальных рукописей (г. Сироткину), а последний может командировать на это дело кого-либо из своих чиновников. Если же Комиссия предпочтет для издания Чудовский список (что было бы желательно), то нужно будет предварительно снестись с митрополитом московским, без разрешения которого монастырские рукописи никому не показываются. Да в Чудово нельзя и заниматься рукописями. Обыкновенно они, по ходатайству заинтересованных лиц и учреждений, высылаются на время в Синодальную библиотеку.

Вот какая процедура требуется для исполнения поручаемого мне дела. Не лучше ли было бы потребовать обе рукописи, и Чудовскую и Синодальную (№ 91), в Петербург, где, вероятно, легче найти и хороших копиистов?

Искренно преданный Вам А. Павлов Начертание перемьский, вместо пермьский в Новгородской летописи по Синодальному списку, стр. 403. Это в дополнение к предыдущему письму.

Высокоуважаемый Афанасий Федорович,

Подождите немножко сноситься с митрополитом о Чудовской рукописи. О ней я узнал от В. О. Ключевского, он же почерпнул свое сведение из «Агиографии» члена Комиссии Η. П. Барсукова, но потом прислал мне прилагаемую при сем цидулку, в которой изменяет (хотя нерешительно) свое первоначальное показание. Нужно, значит, спросить сначала Николая Платоновича, который видел рукопись и потому может дать о ней категорический отзыв. Кроме того, я просил бы Вас дать мне несколько дней для ознакомления с житиями русских святых в рукописях Архива Министерства иностранных дел, которыми В. О. Ключевский не пользовался, когда писал свое исследование о житиях. Пользующий меня доктор обещал выпустить меня из дома в Татьянин день, а так как я предполагаю ограничиться только церковной частью нашего университетского торжества, то после обедни зайду в архив и спрошу Белокурова, какие списки Жития св. Стефана Пермского нашел он в архивских рукописях, о чем я настоятельно просил его вскоре по получении Вашего первого письма. Вообще могу сказать Вам по совести, что я близко принял к сердцу дело, к участию в котором пригласила меня Комиссия, и если, Бог даст, поправлюсь здоровьем к началу лекций, то готов буду сделать все, что от меня зависит. Найдите в Москве писца, – я не откажусь быть справщиком его копии с оригинала.

А будет ли Епифаниеву тексту Жития предпослана ученая биография св. Стефана? Если будет, то, конечно, нельзя будет обойтись и без нескольких страниц об изобретенной им пермской азбуке. Вам, без сомнения, известно, что она фототипически снята покойным о. архимандритом Леонидом (Ковалчельник) с одной Кормчей XVI века, принадлежащей графу Уварову, и приложена к описанию этой Кормчей.

Желательно было бы получить от Вас ответ поскорее. Не обижусь, если употребите для сего более свободную и молодую руку Ивана Афанасьевича.

Искреннейше преданный Вам А. Павлов

6 января 1896 г.

Вечная память Александру Ильичу!

В историографии тема взаимоотношения русской и французской школ византиноведения намечена лишь в самых общих чертах.²⁰⁵⁴ Хорошо известно, что на рубеже веков изучение раннехристианского и византийского искусства пережило блестящий расцвет. Русские и французские исследователи заняли лидирующее положение.²⁰⁵⁵ Особое значение для развития дисциплины имело решение вопроса о генезисе этого крупного художественного явления и создание адекватных его природе исследовательских методов. Русская школа, главным образом в лице Η. П. Кондакова и Д. В. Айналова, выдвинула тезис о греческих, эллинистических истоках византийского искусства. Французские историки искусства авторитетно поддержали эту концепцию. Ведущее положение русской науки во многом определялось достаточно длительное время ее вкладом в развитие иконографического метода. Трудно переоценить роль трудов Кондакова в стимулировании этого плодотворного тогда направления. Среди французских исследователей особое место принадлежало Ш. Дилю (1859–1944)²⁰⁵⁶ и его ученику Г. Милле (1867–1953).²⁰⁵⁷ Оба ученых внимательно следили за открытиями русских коллег, Милле специально выучил для этого русский язык. Показательно, что последний обладал даже таким раритетом, как «Синайский альбом» фотографий, выполненных лишь в 15 экземплярах сразу после путешествия Кондакова в 1881 г.²⁰⁵⁸ Диль и Милле были прямо связаны с РАО, а позднее с Академией наук России – СССР. Милле по возрасту принадлежал к поколению старших учеников Кондакова и испытал прямое и значительное влияние его трудов, его исследовательского метода.²⁰⁵⁹ Иногда французского исследователя даже относят к школе Кондакова при расширенном ее толковании.²⁰⁶⁰ Примечательно, что сам Милле отмечал и вдохновляющее для него значение книги Д. В. Айналова «Эллинистические основы византийского искусства» (1900),²⁰⁶¹ ставшей одним из капитальных достижений отечественной византинистики. Айналов много сделал для разработки стилистического анализа. В то же время именно труды Диля и Милле уже начиная с 1905–1910 гг. сыграли во многом определяющую роль в сложении современной оценки палеологовского стиля и дали важный толчок для развития стилистического анализа.²⁰⁶²

Введение в научный оборот наиболее значительных фактов из эпистолярного наследия Г. Милле, хранящегося в России (в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН), началось недавно. Благодаря усилиям ряда исследователей стало известно, что он вел переписку с конца XIX в. по середину 1930-х гг. с Η. П. Кондаковым (1897–1916 гг., 16 писем и 1 открытка), Ф. И. Успенским, Η. П. Лихачевым, Д. В. Айналовым, В. Н. Бенешевичем и А. И. Некрасовым.²⁰⁶³

Большой интерес представляют 13 писем и 3 открытки, посланные Милле Кондакову на протяжение 1917, 1920–1924 гг., находящиеся в фонде последнего в Литературном архиве «Памятники национальной письменности» в Праге (далее – ЛАПНП).²⁰⁶⁴ Это был заключительный период во взаимоотношениях двух ученых. Письма написаны по-французски и приводятся полностью.²⁰⁶⁵ К сожалению, ответными посланиями мы не располагаем. Из истории личного общения исследователей известно пока немного. Так, в 1898 г. они одновременно работали на Афоне.²⁰⁶⁶ Нельзя не сказать о еще одном источнике, свидетельствующем об обращении русского ученого к трудам его французского коллеги. Речь идет о дневнике Кондакова 1917–1925 гг. (ЛАПНП). Там находим сведения о книгах, привлекавших внимание исследователя. Например, в июле 1920 г. он не раз изучал труд Милле по евангельской иконографии (1916).²⁰⁶⁷ Есть и записи типа «читал Millet». Кратко упоминалось и о переписке с последним.

Ценность публикуемых ниже писем определяется несколькими обстоятельствами. Они содержат, во-первых, сведения о живом научном общении, а во-вторых, высокие оценки деятельности Кондакова. Самые ранние письма дают определенное представление о характере дореволюционных контактов. Из них становится известным факт посылки Кондаковым Милле своего труда «Иконографии Богоматери»²⁰⁶⁸ и фотографий, сделанных во время экспедиции русского ученого в Македонию в 1900 г. Письмо от 30 января 1917 г. содержит поздравление в связи с награждением Кондакова за научные заслуги орденом Почетного Легиона 2-й степени – вручение награды произошло в декабре предыдущего года: «Наше правительство удостоило высокой чести, увенчав одной из самых значительных наград карьеру столь блестящую и плодотворную, как Ваша. Очевидно, что наше византиноведение обязано тем, что оно собой представляет, глубине Вашей мысли, Вашей несравненной проницательности. Вы заронили новые идеи, вдохновившие все наши работы. Лично я ощущаю самую живую радость».

Письмо французского исследователя, написанное между 1918 и 1920 гг., продолжает поднятую прежде тему о «Иконографии Богоматери». Приведем слова Милле: «Позвольте мне Вам сказать, что я восхищен силой Вашей мысли, всегда глубокой и творческой. Вы умеете раскрыть, в художественных формах, основное содержание, чувства и мысли, сообщающие им жизнь. Вы продемонстрировали нам метод, могущий сделать историю искусства привлекательной и поистине человечной. Вы совершенно правы, уделяя в ней место иконографии, поскольку она показывает нам, часто более ясно, чем стиль, пути влияний, тип, который остается, тогда как форма меняется от одной страны к другой. Ваша книга обнимает такую обширную область, объясняет нам иконографию Богоматери и, одновременно, дает лучшее понимание всей истории христианского искусства первых веков. Примите мои пожелания здоровья, столь драгоценного для наших занятий, вместе с выражением моего восхищения».

30 сентября 1920 г. жена ученого, Софи Милле, сочла необходимым отметить в своем послании, что ее муж является одним из самых больших почитателей Кондакова. Вскоре Милле вернулся с Афона и 4 ноября поспешил сообщить по поводу жизни Кондакова в Одессе: «Я действительно счастлив знать, что Вы в безопасности, вдали от этой ужасной смуты». Позднее Милле вохищался мужеством, с которым Кондаков продолжал свое научное творчество в тяжелых условиях эмиграции – она началась для русского ученого 8 февраля 1920 г. Одна из основных тем последующей переписки связана с обсуждением вопроса возможности издания одной из последних крупных работ Кондакова «Русская икона».²⁰⁶⁹ Прежде чем обратиться к данной теме, напомним интересное свидетельство М. И. Ростовцева,²⁰⁷⁰ оказавшегося в Париже в 1920 г. Его наблюдения, относящиеся к Милле, полны пессимизма: «Он забыл все, чем он обязан был русским ученым». Правда, речь шла о частном обстоятельстве, в котором Ростовцев не преуспел.²⁰⁷¹ Но, писал ученый в том же послании, все же «французы были очень милы ко мне, к Вам же они относятся с надлежащим почтением». По обобщенной оценке того же Ростовцева, отношение в Европе к русским ученым-эмигрантам равнодушное и прагматичное.²⁰⁷² В связи с этим особенно важно, что, как упоминалось, в приводимых ниже письмах Милле давал очень высокую разностороннюю оценку научного наследия Кондакова.

Как из дневника исследователя, так и из данных писем ясно, что Кондаков обратился с просьбой способствовать изданию во Франции «Русской иконы» по-русски. Публикация крупной и весьма специальной книги с большим числом иллюстраций на чужом языке в послевоенной Европе была явно затруднена.²⁰⁷³ Вероятно, были ограниченны и организационные возможности самого Милле.²⁰⁷⁴ Но полагаем, что его послания проникнуты сердечным желанием помочь с изданием монографии. Почти во всех приводимых ниже письмах 1920–1924 гг. затрагивалась эта важнейшая для Кондакова тема. С самого начала ее обсуждения Милле заявил, что издание возможно только по-французски (письмо от 4 ноября 1920 г.). В послании от 11 февраля 1921 г. он высказал мысль о возможном содействии в публикации монографии Академии надписей и изящной словесности, Института славянских исследований и французского правительства. Учитывая твердую позицию автора «Русской иконы», Милле писал о варианте двойного текста книги – французского и русского (письма от 1 марта и 3 марта 1921 г.). Милле также пытался способствовать переезду Кондакова во Францию. Согласно посланию от 24 сентября 1922 г., Милле был уверен, что его русский коллега в ближайшее время окажется в Париже, и был разочарован отказом Кондакова. В письме мы читаем: «Как я сожалею, что Вы не согласились преподавать у нас. Это настоящий русский университет, занятия которого проходят в помещении Института славянских исследований. Вы обрели бы здесь выдающихся соотечественников, и лично для меня было бы большой радостью учиться подле Вас. Вопрос денег не был бы для Вас такой уж большой трудностью. Может быть, можно было бы найти дополнительные источники». И в 1923 г. Милле не терял надежды на переезд Кондакова в Париж (письма от 6 июня, 8 октября). На протяжении трех лет Милле выдвигал очень конкретные и разумные предложения по подготовке издания, вплоть до своего участия в переводе книги. Немало во всей этой ситуации зависело от Кондакова. В дневнике он записал 12 января 1923 г., что его приглашают работать при Сорбонне только на год и далее: «Стоит ли из-за года приезжать в Париж?». Милле-де «выражал отступление даже в издании. Мне лично приятнее, если не устроится». Кондаков не хотел доверять почте свой драгоценный труд, кроме того, он мечтал получить гонорар. Важное свидетельство оставил В. И. Вернадский,²⁰⁷⁵ посетивший ученого 3 июня 1922 г.: «Утром у Η. П. Кондакова. Он показывал свою работу «Русская икона», труд многих лет жизни. Он считает, что если этот труд не будет издан, то пройдет лет 50–60, пока вновь эти данные могут войти в науку. Я его понимаю. Он считает, что история русской иконы еще в общих чертах не написана. Много пишут, но настоящего научного проникновения нет. Он хочет издать ее так, чтобы что-нибудь получить как гонорар (10 000 fr.). Вел в этом смысле переговоры с французами, болгарами, здесь в Праге. Но в связи с валютой и тяжелым положением эта сумма не может быть найдена. Милле, Рейнак²⁰⁷⁶ предлагают ему просить субсидии на издание от Парижской академии – и он получил бы – но тогда при издании он не получит гонорара. Я считаю, что его работа должна быть издана – это проявление русского творчества, то, что сейчас наиболее важное. Чем больше сейчас созидательного творчества, тем сильнее русская культурная работа, тем скорее мы выйдем из невозможных, варварских условий нашей жизни... Для меня ясно стало впервые (подчеркнуто мною. – И. К.) то огромное значение, которое имело это искусство в жизни – ведь дом был переполнен иконами, и репродукций не было!..».²⁰⁷⁷

Переписка с Милле о «Русской иконе» продолжалась и в 1924 г. Кроме того, в период 1920–1924 гг. между учеными шел обмен публикациями. Особенно примечательны строчки из письма от 24 сентября 1922 г. Посылая свою книгу «L’Ancien art serbe. Les églises» (1919), Милле писал о другой своей книге: «Все те приятные слова, сказанные Вами о моей «Иконографии»,²⁰⁷⁸ меня очень тронули. Эта книга во многом обязана Вашим собственным исследованиям. Вы нам открыли замечательный и большой путь в изучении византийской археологии. Вы посеяли урожай, который мы пожинаем». Французский ученый принял большое участие в подготовке к изданию одной из последних статей Кондакова, посвященной особенностям убранства конской сбруи в Византии.²⁰⁷⁹ Милле замечал: «Мы были бы очень польщены иметь Вашу статью в нашем первом номере». Речь шла о новом журнале «Byzantion». Когда Кондаков решил приобрести дом на юге Франции, его коллега пытался помочь и в этом (письмо от 18 августа 1924 г.). В апреле 1924 г. Милле и Кондаков встретились на I Конгрессе византинистов в Бухаресте. Через несколько месяцев, 7 сентября, французский ученый писал, получив фотопортрет Кондакова: «Я вижу на нем выражение той поразительной энергии, которой годы совсем не коснулись и которой мы так восхищались в Бухаресте».

К основному комплексу писем мы присоединили два сопутствующих, располагая их по хронологии. Исключение сделано для письма 1920 г. С. Милле Кондакову – оно помещено среди писем мужа. Прежде чем обратиться к основным текстам Г. Милле, приводится письмо Η. П. Кондакова Н. А. Блаш (урожд. Брюнелли) 1911 г. (архив общества «Икона» в Париже).²⁰⁸⁰ Адресат ученого, получая высшее образование в Париже, стала в данном случае связующим звеном между Кондаковым, Дилем и Милле. Послание – выразительный документ, говорящий о глубокой заинтересованности в этом общении. Отметим, в частности, желание обсудить особенно животрепещущую тогда тему – византийское искусство XIV в. Интересен и пассаж автора о науке 1870-х гг. – он очень близок к соответствующим страницам «Воспоминаний и дум», диктовавшимся 8 лет спустя.²⁰⁸¹ Завершает основную группу писем послание Г. Милле сыну исследователя С. Н. Кондакову 1925 г. (ЛАПНП). Это отклик на весть о кончине ученого. Здесь важна мысль о нем как об «одном их самых почитаемых мной учителей».

8 февраля 1911 г.

Очень, очень благодарю Вас за письмо и присланные открытки. Все они для меня интересны и даже важны, так как позволяют мне с удобством сравнивать их с другими аналогическими памятниками. После Вашего письма я получил также письма от гг. Диля и Милле, и мне было очень приятно узнать, что они довольны пересылкою сочинений Буслаева. T. II.²⁰⁸³ Я постараюсь затем немедленно исполнить просьбу Диля об издании Киевской Софии в нашем «Обществе».²⁰⁸⁴ Вместе с тем когда это издание будут отсылать в Сорбонну, приложу к этому три книжки «Русских древностей»,²⁰⁸⁵ равно постараюсь подобрать для Сорбонны, что имею. К сожалению, я настолько мало верил в полезность моих сочинений, что почти ничего не сохранил от прежнего времени. Когда я начал заниматься византийским искусством, им никто не интересовался, а в университете надо мною издевались и профессора, и студенты. Очень понятно, [что я] так и сам смотрел на свои сочинения. Никто не поверит теперь, что «Историю византийского искусства» я написал в течение трех месяцев, как диссертацию,²⁰⁸⁶ спеша перейти к другой теме по античному искусству, чтобы меня не очень ругали за «Византию».

Надеюсь на днях же получить ответ и тогда напишу сам Дилю, которому, как и Милле, прошу передать мой привет и выражение желания увидаться с ними и подробно поговорить по вопросу о византийском искусстве XVI столетия. Я более чем уверен, что иконописные мастерские, исполнившие в Сербии и Македонии большие росписи, были чисто славянские, хотя иногда и надписывали свои фрески по-гречески для пущей важности.

Вы меня очень обяжете, если будете писать, от времени до времени, хотя что-либо по части парижских новостей по археологии. Я настолько живу совсем один, что для меня новости из близких ученых сфер большая редкость.

Ваш Н. Кондаков

Monsieur,

J’ai su par M. Berenstamm que la mission est remise à un temps plus favorable. Il faut nous feliciter d’avoir attendu. J’ai même pu craindre de voir nos projets tout à fait compromis au moins pour cette annee. Pourtant les événements paraissent prendre meilleure tournure: il semble qu’une solution soit près d’intervenir; peut être est-il temps de songer à un depart prochain.

Je me suis demandé si ces derniers événements ne serviront pas de prétexte aux moines pour nous créer des difficultés. De pressantes recommandations seront necessaires. J’ai l’intention d’aller les chercher moi-même à Constantinople. Il serait heureux que nous puissions nous y rencontrer. Je serai donc heureux de connaître vos intentions pour y conformer mon programme.

Je vous serais reconnaissant de vouloir bien écrire à M. Homolle. Bien que ma mission soit indépendante de l’Ecole, je reste officiellement sous sa direction; d’autre part la mission de mon camarade Laurent dépende entièrement de lui. Je crois qu’il serait désireux de connaître directement vos projets et de recevoir de vous les propositions relatives à une entente entre les deux missions. Il parait redouter les dangers et les difficultes d’une mission en ces temps troublés. Si vous ne partagez pas ces craintes,votre lettre les dissipera.

Veuillez croire, Monsieur, à l’assurence de mes sentiments respectueux.

[G. Millet]

50 Rue Jacob.

29 avril 1897.

Couvent de Laura 15/27 avril [1898]

Monsieur,

J’aurais voulu vous souhaiter la bienvenue à Karyés mais en l’absence des représentants des couvents il nous était impossible de commencer par le Protaton; nous nous sommes donc rendus à Lavra.

Je serais très heureux de vous voir dès votre arrivée. Voudriez – vous m’en prévenir au couvent de Lavra où nous resterons assez longtemps et me donner un rendez-vous.

Je fais bien des voeux pour le succès de votre mission et vous prie de croire à mes sentiments respectueux.

G. Millet.

7 Rue de Vemeuil 28 Mai 1901

Très honoré Monsieur,

J’ai lu avec grand plaisir votre étude sur la peinture populaire contemporaine et vous remercie de votre gracieux envoi. Il y a là des données précieuses pour l’histoire de l’art au Mont Athos.

Je profite de cette occasion pour vous entretenir de notre Collection byzantine dont vous avez pu lire le programme dans la Byzantinische Zeitschrift. Je desirerais beaucoup en faire un instrument de travail utile et je sais combien sa valeur en serait accrue si vous vouliez bien nous aider de vos conseils et de votre concours. C’est surtout pour les albums de l’Athos qu’ils me seraient précieux un echange entre vos photographies et les notres auxquelles je pourrais joindre celles de Mistra ou d’Italie, nous permettraient de mettre à profit pour nos recherches des documents encore inédits. Il est bien entendu que dans nos albums le nom de l’auteur du cliché ou du chef de mission sera toujours indiqué et qu’aucune publication n’en pourra être faite sans son consentement.

Vous m’aviez annoncé au retour du Mont Athos que le comte Tolstoi mettrait à ma disposition pour les publier les plans et coupes des principales églises de l’Athos. Je prépare en ce moment pour le Bulletin de Correspondance Hellénique un article où ils seraient à leur place. J’ai écris deux fois au comte Tolstoi sans recevoir de réponse. Vous seriez bien bon de me faire savoir si de nouvelles raisons s’opposent à ce qu’ils me soient communiqués.

Vous avez du recevoir en temps opportun mon volume sur Daphni. Un compte rendu de M. Rjedine me montre que je me suis mépris sur le sens d’une de vos conclusions. Je regrette vivement ce contresens. Au moins ai-je la satisfaction de me trouver ainsi d’accord avec vous et d’avoir abondé dans votre sens, sans m’en rendre compte.

Je vous prie, très honoré Monsieur, de croire à l’assurance de mes sentiments respectueux.

G. Millet

Paris 34 rue Halle (14e)

14 janvier 1903

Très honoré Monsieur,

Veuillez agréer mes voeux bien sincères pour votre santé que me rendent très précieuse le souvenir de votre bienveillant accueil et le respect que m’inspire votre belle oeuvre. Cette année encore vous avez acquitté un nouveau titre à notre reconnaissance en publiant votre beau livre sur le mont Athos, dont je vous remercie bien cordialement.

Je prends la liberte de vous envoyer mes photographies des Bibliothèques italiennes. Chaque épreuve porte l’indication du manuscrit. Le catalogue que je publierai prochainement fera connaître pour chacune le numéro et le sujèt. Vous vous souvenez que vous aviez bien voulu me promettre en échange votre collection du Mont Athos. Je vous serais reconnaissant, si vous vouliez bien m’envoyer ces photographies prochainement.

Ainsi que vous m’y aviez autorisé, j’ai fait reproduire votre album du Sinai en entier dans le format 18/24. Chaque épreuve porte votre nom. J’ai conservé exactement votre classification. Ces reproductions ont été bien réussies. Peut-être désirerez-vous les recevoir: je me ferai un devoir de vous les envoyer si vous en manifestez le désir.

J’ai été bien heureux de savoir que vous avez si brillamment réussi votre expédition en Macédoine. Ce serait pour notre Collection une heureuse fortune que de recevoir un choix de vos photographies en échange des notres.

Veuillez agréer, très honoré Monsieur, avec mes remercîments pour vos bontés l’hommage de mes sentiments respectueux.

G. Millet.

Vous avez dû recevoir le volume du General de Beylié sur l’habitation byzantine. C’est un effort interessant et qui mérite d’être encouragé. En avez vous été satisfait?

34 rue Hallé Paris – ХІVе

21 février 1903.

Très honoré Monsieur,

Vous recevrez en meme temps que cette lettre quelques photographies des miniatures d’Italie qui avaient été oubliées dans le premier envoi. Je vous prie de garder toutes celles que vous avez reçues et de m’envoyer les 120 épreuves du Mont Athos que vous avez sous la main. Si vous vouliez compléter cet envoi par un choix de vos photographies de Macédoine je vous en serais très reconnaissant. Je m’en remets d’ailleurs entièrement à vous, car déjà, si vos 120 photographies se composent principalement de 18/24, elles équivalent presque à mes 228 qui sont, sauf une, des 13/18. Si vous ne pouvez me fournir des photographies de Macédoine je me consentirai des 120 du Mont Athos et j’attendrai que vous vous rendiez à Jalta pour en avoir d’autres.

Le Général de Beylié est actuellement à Saïgon (Cochinchine) pour deux ans. Il suffit de lui écrire à Saigon où il est commendant en chef de la garnison pour que votre envoi le rejoignent. Votre appréciation favorable lui fera assurément un très grand plaisir.

Veuillez agréer, Monsieur, l’hommage de mes sentiments respectueux.

G. Millet.

34 rue Hallé 14-e

29 juin 1903

Très honoré Monsieur,

je vous prie de m’éxcuser de vous remercier si tard de votre aimable lettre et de l’envoi des photographies. Depuis deux mois une série de circonstances et de travaux urgents m’ont obligé à remettre de jour en jour le soin de ma correspondance.

Puisque vous vouliez bien me proposer de remplacer par de bonnes épreuves et de compléter celles que j’ai reçues, j’accepte votre offre avec grand plaisir. Dans le catalogue de notre Collection, que je vais bientot faire imprimer, j’indiquerai par avance que vous avez bien voulu nous offrir votre album du Mont Athos complet. S’il était possible de le recevoir au mois d’Octobre, je vous en serais très reconnaissant.

Je vais publier dans une l’histoire générale de l’art, que dirige M. Andrè Michel, un chapitre de 150 pages sur l’art byzantin. C’est une tâche malaisée que j’ai eu des scrupules à accepter. Heureusement des travaux tels que les vôtres et ceux de vos éléves m’ont beaucoup soutenu. Je vous demanderai l’autorisation de reproduire quelques unes des photographies de votre album du Sinaï, le sont les numeros 32, 34, 37, 54 et 60 de votre catalogue que je permettrai de citer sous la rubrique nouvelle: Hautes Etudes (Kondakov) en indiquant dans la bibliographie votre publication originale.

J’admire beaucoup votre si féconde activité scientifique. J’ose espérer que vous voudrez bien m’honorer de l’envoi de l’album iconographique pour en faire un compte rendu. Si ce n’était pas trop demander j’exprimerais le voeu d’en recevoir un autre exemplaire pour la Collection où il rendrait les plus grands services.

Veuillez agréer, Monsieur, l’hommage de mes sentiments respectueux.

G. Millet.

St. Marcelin par Fagence Var

23 Sept. 1903.

Très honoré Monsieur,

J’ai eu l’honneur de vous écrire déjà pour vous demander l’autorisation de reproduire quelques photographies de votre album du Sinaï dans une Histoire de l’art’ dastinée à la vulgarisation, que publie la Maison Colin. Pensant que vous ne verriez pas la difficulté, j’ai pris la liberté de faire les gravures avant d’avoir reçu cette autorisation, car mon éditeur est pressé de terminer le volume. Mais je voudrais, avant de donner le bon à tirer, être assuré de votre consentement. Vous seriez donc bien bon de me l’envoyer le plutôt possible. Veuillez m’excuser de vous causer ce tracas. Il m’a semblé que les beaux documents, choisis et rapportés par vous de si loin, devaient figurer dans un livre que les rendra familiers au grand public et que vous ne pouviez que vous réjouir de voir ainsi populariser votre oeuvre.

J’ai profité des vacances pour lire avec attention votre volume sur 1’Athos. J’ai ressenti une grande joie à voir ces monuments si intéressants publiés et appreciés avec votre incomparable maîtrise. Cette oeuvre fait grand honneur non seulement à votre science, mais aussi à votre habile diplomatie, car nul autre que vous n’aurait obtenu autant de l’astucieuse prudence des moines.

Veuillez agréer l’hommage de mes sentiments les plus respectueux.

G. Millet.

Veuillez me répondre à Paris, 34 rue Hallé.

Paris – 7^e 7 Rue de Vemeuil

21 Novembre [1903]

Très honoré Monsieur,

Je vous remercie de la part que vous voulez bien prendre à notre Collection. En examinant la liste de vos photographies je constate que très peu sont double emploi avec les miennes et que le mieux seraitpour notre Collection d’avoir l’album complet de façon à ce que lorsqu’il y serà renvoyé dans une étude on puisse trouver exactement la référence. Je vous proposerais donc de faire simplement un échange. Je ne puis vous envoyer encore notre catalogue qui n’est pas terminé. Mais vous pourrez voir à la Société Palestinienne nos albums de Mistra et de Mont Athos. Les deux de Mistra comptent ensemble 59 18/24 et 79 13/18 soit 148 épreuves. Ceux de l’Athos 181 en majorité 13/18 auxquelles il faut ajouter 97 photographies des peintures murales qui ne sont pas encore cataloguées. Donc 278. Peut-être préférerez-vous l’album des Bibliothèques Italiennes que je suis en train d’organiser et où sont representés les Prophetes et le Grégoire de Naz. de Turin, le Grég. de Naz. et le psautier de Г Ambroisienne, l’octateuque, l’évangéliaire VI-23, et le Grég. de Naz. de la Laurentienne, le Ménologue, les 1156 évangéliaire de Grotta-Ferrata, Urbin. 2 et Palat. 189 du Vatican, tous les évangéliaires, le Job (нрзб) et le psautier de Venise, enfin quelques manuscrits latins de Pérouse où l’influence byzantine est sensible. Je n’ai pas sous la main le chiffre total mais il doit depasser 200 en sorte qu’il équivaudrait sensiblement à votre album du Mont Athos. Si ce dernier vous convient je vous prierais de m’en prévenir au plutôt, car on va bientôt tirer les épreuves, et il serait plus facile d’executer votre album en même temps que le notre.

Je vous remercie de votre gracieuse intervention auprés du comte Tolstoi pour les plans et les coupes. J’ai déjà indiqué à M. Berenstamm les documents qui entreraient dans le cadre de mon article.

J’ai encore une prière à vous adresser. Je vais publier un gros chapitre (150 p.) sur l’art byzantin dans une histoire de l’art dirigée par M. André Michel. Je vous demanderai l’autorisation d’y reproduire d’après votre album du Sinaï la mosaïque de l’église, une ou deux figures d’évangelistes et peut-être une miniature de Job et du Cosmas.

Au sujet de votre album du Sinaï une idée m’est venue à l’espris et je vous la soumets. Notre Collection a un cadre assez large qui peut comprendre des clichés de toute provenance. La rubrique (celle que vous (...) sur les épreuves de la Société palestinienne par suite d’un malentandu a été mal rédigée) doit être Hautes ― Etudes et entre parenthéses le nom du donateur ou du chef de mission, en sorte que l’album du Sinaï pourrait avoir une seconde édition sous cette forme: Hautes ― Etudes (Kondakov). L’avantage de cette seconde édition serait de mettre ces documents à la disposition d’un plus grand nombre d’archéologues. Je ferais faire les clichés un peu réduits d’après notre exemplaire de la Bib. Nationale; mon photographe qui est habile pourrait même peut-être en améliorer quelques uns. Si vous pensez comme moi, que cette combinaison peut rendre service et faire connaître d’avantage votre oeuvre. Je vous prie de me procurer les autorisations nécessaires, un mot pour le conservateur de la Bib. Nat. Il est bien entendu que pour tous les clichés incorporés à notre collection le droit de reproduction reste strictement réservé au chef de mission.

Notre collection s’est beaucoup enrichie cet été. J’ai fait des fouilles fructueuses à Tarento et nous sommes en train de reproduire le Skylitzès de Madrid.

Croyez, Monsieur, à mes remercîements et à mon bien respectueux dévouement.

G. Millet.

34 rue Hallé Paris XlVe

17 Decembre [1903]

Monsieur et très honoré Collègue,

Monsieur Dénis Roche vient de me remettre vos très belles photographies du Mont Athos. Ce sont pour nos études des documents infiniment précieux qui donneront plus d’attrait à notre Collection. Veuillez agréer mes remercîements les plus sincères.

J’ai été très heureux de recevoir par la même occasion de bonnes nouvelles de votre santé et d’apprendre que vous préparez un grand ouvrage qui serait traduit en français. Il serait vraiment très heureux que votre profonde intelligence de l’art peut rendre service à de nombreux lecteurs qui ne connaissent pas votre langue.

M. Dalton dont vous connaissez les importants travaux m’a chargé de vous demander l’autorisation de reproduire quelques unes de vos photographies du Sinaï dans un grand ouvrage qu’il prépare. Il me serait très agréable de pouvoir lui annoncer que vous ne voyez aucun inconvénient à cette publication.

Permettez moi de vous réitérer mes remercîments et de vous prier d’agréer l’hommage de mes sentiments les plus respectueux.

G. Millet.

Paris, 34 rue Hallé XlVe

15 Mars 1904.

Très honoré Monsieur,

Je prends la liberté de vous envoyer le Catalogue de la Collection des Hautes – Etudes, en vous remerciant encore d’avoir bien voulu collaborer à cette oeuvre en m’autorisant à reproduire votre Album du Sinaï. Ce catalogue vous aidera à utiliser les photographies que vous avez déjà reçues. S’il s’en trouve parmi les autres qui puissent vous être agréables, je serais très heureux de pouvoir les échanger contre les photographies de votre mission en Macédoine que vous voudrez bien mettre à ma disposition pour enrichir notre Collection. Ces photographies nous rendraient grand service et nous serions très honorés de les posséder, même si votre ouvrage doit paraître bientôt.

Je vous enverrai dans quelque temps le premier fascicule du Recueil des inscriptions chretiennes de l’Athos que je publie en collaboration avec les Pères Petit et Pargoire de Constantinople. J’ai profité de l’autorisation, que vous m’aviez donnée par avance, d’utiliser vos photographies de l’Athos, pour illustrer cet ouvrage avec des spécimens d’écriture, soit en faisant dessiner des fac-similés d’après vos photographies ou les planches de votre livre, soit en en reproduisant quelques unes directement. J’ai profité aussi de l’autorisation que vous aviez bien voulu obtenir pour moi de reproduire quelques documents de l’Album Sévastianov. Je vous exprime ici toute ma reconnaissance en attendant de le faire publiquement d’ici 8 ou 10 mois, dans la préface qui paraîtra avec le second fascicule.

Veuillez agréer, très honoré Monsieur, avec mes remercîments l’hommage de mon devouement respectueux.

G. Millet.

Lorsque vous aurez l’occasion de faire tirer des épreuves de vos clichès de l’Athos vous serez bien bon de songer à compléter celles que vous m’avez envoyées et à remplacer les plus défectueuses.

34 rue Hallé

29 Nov. 1906.

Monsieur le Professeur et très honoré Collègue,

Je vous suis très reconnaissant d’avoir bien voulu m’offrir votre étude sur la famille princière russe. C’est une joie pour nous d’applaudir à votre belle activité qui nous apporte sans cesse de nouvelles oeuvres suggestives et fortes. Je me ferai un plaisir d’analyser prochainement ce beau livre dans un périodique.

J’ai fait cet été un long voyage en Serbie et en Macédoine. J’ai eu le plaisir de retrouver le souvenir de votre passage. Que de monuments intéressants conserve encore ce malheureux pays.

Permettez moi de vous adresser quelques brochures que je vous prie d’accueillir avec bienveillance comme un hommage respectueux.

Veuillez, Monsieur le Professeur, agréer l’assurence de mes sentiments respectueux et dévoues.

G. Millet.

Paris, 34 rue Hallé, XlVe

10 avril 1909

Monsieur et très honoré collègue,

Permettez moi de vous remercier bien vivement de votre beau livre qui m’a tout particulièrement intéressé, puisque j’ai eu l’occassion d’étudier moi-meme les monuments que vous avez publiés. Ces monuments m’avaient laissé une forte impression: il m’est très agréable de sentir mon jugement corroboré le plus souvent par votre haute autorité et parfois de mieux comprendre les faits à la lumière de votre pensée.

Permettez moi de vous remercier aussi de l’honneur que vous m’avez fait en approuvant mes observations à propos du psautier de Munich.

J’oserais vous adresser une prière. Serait-il possible d’acquérir pour la Sorbonne l’album des photographies de votre expédition? Ainsi que les photographies exécutées par M. Pokryskin à Mesémvrie? Comme votre texte renvoie souvent à cet album, je suppose que vous voulez bien le mettre à la disposition de ceux qui désirent étudier de plus près les monuments, publiés par vous. Si c’est possible, je vous serais infiniment reconnaissant de vouloir bien me mettre en relations avec un photographe qui tirerait des épreuves pour le compte du Gouvernement français.

Veuillez agréer, Monsieur et très honoré collègue, avec mes félicitations et mes remercîments l’assurence de ma respectueuse consideration.

G. Millet.

Paris 13 juin 1909.

Mon cher maître et très honoré collègue,

Je vous suis trés reconnaissant de l’offre aimable que vous voulez bien me faire de vos albums de l’Athos et de la Macédoine pour la collection des Hautes-Etudes.

J’ai fait part au Directeur de l’Enseignement Supérieur de votre désir de confier ces documents à l’Ambassade française de S. Pétersbourg. Il me répond que cette manière de procéder pourrait soulever des difficultés d’ordre protocolaire, qu’il serait préférable de faire parvenir ces documents à l’ambassade de Russie à Paris par l’entremise de la valise diplomatique russe. M. l’ambassadeur de Russie à Paris les ferait ensuite parvenir à destination dans la forme habituelle. Je regrette vivement les ennuis que cet envoi peut vous occasionner.

En vous remerciant encore, je vous prie d’agréer l’assurence de ma très respectueuse considération.

G. Millet

[открытка с видом Palais de Fontainebleau ― Cour des Adieux] Fontainebleau 28 mais [19]10.

Monsieur,

Je suis très sensible à la bienveillance, avec laquelle vous avez apprécié l’album de Mistra et vous en remercie vivement.

Je serais très honore si vous jugez à propos de reproduire la Nativité du Christ. Quand je rentrerais à Paris dans huit jours, je m’occuperai de vous envoyer des épreuves. Mais peut-être au moin pour la pl. 139.2 auriez vous avantager à employer la figure de l’album qui est retouchée.

Votre respectueusement dévoué.

G. Millet.

34 rue Hallé XlVe

4 janvier 1911.

Monseur et cher Maître,

En rentrant de vacances je trouve votre beau livre sur l’iconographie de la Mère de Dieu, comme un heureux augure pour l’annee 1911. Il jette une vive lumière sur l’art du ХІVе s. Les rapprochements que vous faites entre les icônes russes et les tableaux italiens sont d’une admirable clarté. Permettez-moi de vous remercier de m’avoir envoyé ce guide précieux au moment où je mets la dernière main à mon Mistra et de vous féliciter respectueusement de votre inlassable activité si féconde pour la science.

Veuillez accueillir avec bienveillance trois brochures que je vous adresse avec cette lettre.

Je vous prie de croire à ma très respectueuse consideration.

G. Millet.

34 rue Hallé XIV

14 fevrier 1911

Monsieur et très honoré collègue,

Mademoiselle Brunelli m’a remis de votre part les deux volumes de Bouslaev. Par suite d’un malentendu je les ai eus après quelque temps ce qui excuse mon retard à vous remercier de votre très aimable attention. Veuillez transmettre mes remercîments respectueux à l’Académie des sciences.

Vous avez eu une très heureuse idée de réunir ces études pleines d’aperçus originaux et de vues pénétrantes. Les étrangers vous en sauront d’autant plus de gré qu’il leur est difficile de connaître les études publiees sur l’art russe et qu’ils trouveront là les plus précieuses informations.

Veuillez agréer mes voeux sincères pour votre santé et croire à mes très respectueux sentiments.

G. Millet.

34 rue Hallé Paris XIV

5 sept. [19]16

Monsieur et respecté Maître,

J’ai eu la plaisir de lire, il y a quelques mois, dans un journal de Moscou, un compte rendu de votre second volume de l’iconographie de la Mère de Dieu. Vous aviez eu autrefois la bonté de m’offrir le premier. Si vous avez encore pensé à moi et si vous ne craignez pas de confier à la poste une oeuvre aussi précieuse, je serais très heureux de recevoir ce second volume, pour faire, des deux ensemble, une longue analyse dans la Revue archéologique ou tout autre périodique. J’aurais grande joie à montrer ce puissant effort de votre inlassable énergie. Un tel compte-rendu sera lu chez nous avec grand plaisir, comme tout ce qui touche votre pays.

On m’a demandé d’écrire aussi sur l’ancien art serbe pour faire honneur à nos heroïques alliés. Je prépare un article qui paraîtra dans une Revue et un volume plus considerable. Dans ces études, vos observations et vos idées tiendront naturellement une large place. Pour les faire mieux comprendre, j’aurais avantage à posséder, et à pouvoir reproduire les photographies de votre misson. Elles compléteraient admirablement ma propre collection. Aussi j’oserais vous demander, en m’excusant de tant de hardiesse, s’il serait possible de faire tirer ces épreuves. Naturellement, la Collection des Hautes – Etudes supporterait les frais.

Permettez moi de vous offrir mes voeux pour votre précieuse senté, pour la santé de tous les vôtres, de ceux qui exposent leur vie pour notre victoire commune. Je vous prie de croire à mon respectueux dévouement.

G. Millet.

30 janvier 1917 [Paris] 34 rue Hallé

Monsieur et très respecté Maître.

Sachiez d’abord que je vous offre mes très sincères félicitations. Notre gouvernement sera grandernent honoré en couronnant par une des plus hautes distinctions une Carrière aussi brillante et féconde que la vôtre.²⁰⁸⁸ Il a compris que notre science byzantine doit ce qu’elle est à la profondeur de votre pensée, à votre pénétration incomparable. Vous avez semé les idées neuves dont s’inspirent tous nos travaux. J’en ressens pour ma part la plus vive joie.

Vos trois aimables lettres me sont bien exactement parvenues. Je vous prie de m’excuser d’avoir tardé à répondre à la première. Vous avez bien voulu m’annoncez par cette lettre l’envoi de votre volume.²⁰⁸⁹ Je l’attendais d’un jour à l’autre pour vous en accuser réception, et c’est ainsi que, de jour en jour, j’ai remis au lendemain le soin de vous écrire. J’en suis tout confus. Je vous remercie de la démarche que vous avez bien voulu faire à l’ambassade de France pour obtenir que le livre parte par la valise diplomatique. Je suis tout heureux et touché de l’offre que vous me faites de m’envoyer les photographies de votre expédition. J’ai pris la liberté d’indiquer sur une feuille, jointe à cette lettre, les numéros d’après la liste imprimée à la fin de votre volume sur la Macédoine.²⁰⁹⁰ Ils sont nombreux et vous voudrez bien m’en excuser. Je vous remercie vivement de votre aimable démarche auprès de Mr. Pokryschkin et recevrai ces photographies avec le plus grand plaisir. Veuillez lui transmettre mes remercîments et lui demander aussi pour moi l’autorisation de reproduire les dessins qu’il a publiés dans mon livre, ainsi que dans le votre.²⁰⁹¹ Comme ses photographies peuvent faire un assez gros paquet et qu’elles représentent des documents très precieux j’ai cru sage de demander à notre ministère des affaires étrangères l’autorisation de les faire venir par la valise diplomatique. J’ai fait valoir l’intérêt qu’il y aurait à ce que livre, écrit pour honorer la Serbie dans son passé artistique²⁰⁹² et lui témoigner notre affection, fusse mieux informé et mieux illustré grâce à votre bienveillant concours. J’ai tout bien d’espérer que cette autorisation me sera accordée. Je vous prie de me faire savoir si les épreuves que je recevrai ont été tirées pour moi et en ce cas de combien je suis redevable au photographe, ou si ce sont les exemplaires de votre propre Album, que je vous renverrai après les avoir utilisées. Je me suis permis de signaler à M-me Christitch, qui s’occupe des oeuvres Serbes, quelques gravures de votre livre. Il m’a semblé qu’il vous serait agréable de collaborer à une exposition que l’on prépare à Lyon.²⁰⁹³ Peut-être aurez vous reçu une demande à ce sujet.

Je vous prie, Monsieur et très respecté Maître, d’accepter avec mes sincères remercîments l’hommage de mes sentiments respectés.

G. Millet

10 avril 1917

[Paris] 34 rue Hallé XIV

Monsieur et très respecté Maître.

Vous aviez bien voulu m’annoncer l’envoi de votre t. II de l’iconographie de la Mère de Dieu, par la valise diplomatique. Je n’ai encore rien reçu. Je crains qu’il ne soit egaré. Si vous avez l’extrême bonté de m’indiquer la date où vous avez remis les volumes à l’Ambassade, je ferai une réclamation. Mr. Schlumberger²⁰⁹⁴ a depuis très longtemps reçu les deux volumes par la poste. Je n’ai pas non plus les photographies de Macédoine que vous avez eu l’extrême bonté de m’offrir. Elles me seront très utiles en ce moment car il est temps que j’établisse le plan de mon ouvrage et de l’illustration. Puis-je espérer les recevoir bientôt?

Permettez-moi de vous offrir mes voeux d’heureuses fêtes²⁰⁹⁵ et de vous dire avec quel coeur nous souhaitons le bonheur de votre chère et grande patrie, au milieu des événements extraordinaires qui font notre admiration. La «Revue de Paris» vient de publier un article sur l’oeuvre des Zemstvos, à peu près tel que je l’avais écrit il y a six mois, pour faire comprendre à mes compatriotes l’élan d’idéalisme qui entraînait la société russe. Je vous prierais d’en accepter un tirage à part.²⁰⁹⁶

Je vous prie, Monsieur et respecté Maître, d’agréer l’hommage de mes sentiments très dévoués.

G. Millet

Mes deux volumes vont paraître dans quelques jours. L’un est intitulé «L’Iconographie de l’Evangile aux XIV siècle», «L’École grecque dans l’architecture byzantine».²⁰⁹⁷

Je me demande s’il est possible et s’il est prudent, en raison du blocus, de vous les envoyer dès maintenant.

[Paris] 34 rue Hallé XIV

Monsieur et très respecté Maître.

Je voulais lire votre beau livre²⁰⁹⁸ avant de vous en remercier et je dois m’excuser du retard. Permettez-moi de vous dire combien j’admire la force de votre pensée toujours pénétrante et inventive. Vous savez découvrir, sous les formes artistiques, le contenu substantiel, les sentiments et les pensées qui leur donnent la vie. Vous nous montrez la méthode qui peut rendre l’histoire de l’art attrayante et vraiment humaine. Vous avez bien raison d’y réclamer une place pour l’iconographie, car elle nous montre souvent plus clairement que le style [est] la voie suivie par les influences, le type qui demeure, alors que la forme change d’un pays à l’autre. Votre livre qui embrasse un si vaste domaine nous apprendra ainsi à connaître l’iconographie de la Mère de Dieu et, en même temps, à mieux comprendre toute l’histoire de l’art chrétien pendant les premiers siècles.

Permettez-moi de vous offrir mes voeux respectueux pour votre chère santé si précieuse pour nos études et d’y joindre l’hommage de mes sentiments d’admiration.

G. Millet

№ 21

30 septembre 1920 r. St Marselin Mons Var

Monsieur,

Mon mari est au Mont Athos, depuis Avril, il ne pense rentrer que fin Octobre. Votre lettre a dù certainement se perdre. Dès son retour, il se fera un plaisir de vous écrire et de mettre à votre service toute son activité. Bien souvent au milieu de la tourmente qui agite en ce moment votre pays, nous avons pensé à vous et cela a été pour nous une grande joie d’apprendre que vous étiez à l’abri.

Je saisis cette occasion, Monsieur, pour vous dire toute notre admiration, vos livres nous sont si familiers et mon mari m’en vante toujours les beautés. C’est un de vos grands agmirateurs!

Veuillez agréer, Monsieur, l’expression de mes sentiments distingués.

S. Millet

№ 22

4 novembre 1920 Athènes

Monsieur et très respecté Maître.

Permettez-moi de vous dire le très grand plaisir que m’a causé votre aimable lettre du 20 juillet ainsi que votre carte.²⁰⁹⁹

Je suis vraiment heureux de vous savoir à l’abri, loin de cette terrible tourmente. Vous voudrez bien m’excuser de ne pas vous avoir écrit plus tôt. J’étais au Mont Athos, vous le savez, et j’ai dû fournir un travail très dur, si fatigant que j’ai renoncé toute correspondance. Nous avons reproduit dans les plus grands détails tous les monuments de l’art chrétien, édifices, peintures, miniatures, trésors. Nous ferons connaître au public, par une large publication, toutes ces oeuvres précieuses que votre beau livre a revelées il y a vingt ans.

Avec quel courage vous continuez votre oeuvre scientifique. Ce sera pour notre pays un grand honneur que de voir publier à Paris votre étude sur l’icône russe.²¹⁰⁰ Malgré la hausse des prix et les difficultés de l’heure, j’espère fermement trouver un éditeur qui comprendra l’importance d’une telle publication. Seriez-vous assez bon pour m’indiquer approximativement le nombre des planches ou des gravures et l’étendue du texte. Ou bien voudriez-vous me confier vos documents? Ce serait peut être le moyen le plus sûr d’aboutir. L’ouvrage sera, naturellement, publié en français. Permettez-moi de vous offrir mes services, si vous jugez utile de faire revoir la traduction ou corriger les épreuves.

Vous avez bien voulu m’adresser le second volume de Votre «Iconographie de la Mère-de-Dieu». Je l’ai reçu un an après l’époque où vous m’en aviez annoncé l’envoi, à un moment où les communications se trouvaient interrompues. Veuillez m’excuser de ne pas vous avoir remercié plus tôt et veuillez agréer mes sincères félicitations. Je vous remercie de l’intérêt que vous avez bien voulu porter à mes propres ouvrages. Vous voudrez bien me permettre de vous en faire hommage dès que je serai rentré à Paris. Je compte en effet partir demain et arriver dans une huitaine de jours. Soyez assez bon pour m’écrire à mon adresse ordinaire 34 rue Hallé.

Je vous prie d’agréer, Monsieur et respecté Maître, l’hommage de mes sentiments dévoués.

G. Millet

11 février 1921

[Paris] 34 rue Hallé XIV

Cher et honoré Maître.

J’espére obtenir assez de souscriptions pour votre ouvrage. Je viens de voir Mr. Evgraph Kovalevski²¹⁰¹ qui m’a promis de s’y intéresser. Nous avions le concours de l’Académie, de l’institut Slave et, j’espère, du Gouvernement. L’éditeur que paraît le mieux disposé, je crois vous l’avoir dit, est Geuthuer. Je l’ai revu, mais il m’a déclaré ne pouvoir faire aucune évaluation, aucune proposition ferme sans avoir d’abord examiné vos documents. Le prix de revient dépend, pour beaucoup, du caractère des photographies, du groupements que l’on peut en faire le tirage, l’autre part, l’éditeur sera plus ou moins généreux si les documents peuvent intéresser un public plus ou moins large. Il ya là une question d’ordre commercial dont il est juge. Les planches en couleurs ne peuvent pas se coller sur papier couché. Cela ferait une tache. Il faut renoncer à pareille économie. Permettez-moi aussi de vous demander si vous nous enverrez votre manuscris en français ou en russe. Si vous l’envoyez en russe, nous le ferons traduire. M-me Blanche, une de vos admiratrices, pourrait s’occuper de ce travail. Ce serait peut-être la solution la plus pratique. A quel moment pourriez vous être prêt? Si votre manuscrit se trouve prêt des maintenant, je vous proposerai de me l’envoyer par voie diplomatique à votre illustration. Je ferai de mon possible pour aboutir. Je ne puis pas poursuivre les négociations, tant que je n’ai pas eu documents. Vous recevrez prochainements mon «École grecque» et mon «Iconographie» à titre d’hommage. Je souhaiterais qu’il fut rendu compte de ces ouvrages dans un périodique bulgare. Voudriez vous m’indiquer une personne qui saurait faire cette récension et le périodique qui la publierait. Je leur ferai envoyer un exemplaire. Veuillez agréer, mon respecté Maître, l’hommage de mes sentimens respectueux.

G. Millet

La poste ne répond pas des envois de livres en Bulgarie. Il faut que je cherche une voie plus sûre.

1 mars 1921

[Paris] 34 rue Hallé XIV

Cher et respecté Maître.

Mr. Whittemore²¹⁰² a bien voulu se charger de mes deux volumes et de quelques tirages à part. J’espère que vous les avez reçus. Je vous suis très reconnaissant d’avoir songé à en publier vous-même un compte rendu.²¹⁰³ Ce sera pour moi un grand honneur.

Je comprends que vous désiriez publier votre ouvrage en russe. Mais je doute qu’un éditeur français consente à s’en charger. Avez vous en vue une maison capable d’entreprende une telle édition? Ou bien désirez vous que je cherche à Paris. On m’a parlé de Jacques Povolozhy qui fait des éditions russes et françaises.Vous ne parlez dans votre lettre des planches exécutés par la phototypie Golike et Wilborg. Le travail fait pourrait-il être utilisé ou bien est-il perdu et doit être recommencé d’après les aquarelles originales? Ou porrait peut-être faire une double édition, l’une en russe, l’autre en français. Quoi que vous décidiez je serais toujours heureux, mon Cher Maître, de vous être utile et de vous donner par mon concours un témoignage de mon respect et de ma gratitude.

Votre respectueusement dévoué.

G. Millet

3 mai 1921

[Paris] 34 rue Hallé XIV

Monsieur et cher Maître.

Je vous prie d’abord d’agréer mes voeux d’heureuses fêtes de Pâques. Puissiez- vous nous donner, de longues années encore, les beaux travaux que nous attendons de vous.

L’éditeur de l’Union des zemstvos publiera votre livre. Nous avons envisagé une édition russe et une édition française. On imprimera à Prague pour avoir moins de frais. Peut-être, à cette heure, êtes-vous déjà saisi de l’affaire. Lorsque le devis sera prêt, j’essayerai d’obtenir une souscription de Г Académie et du Gouvernement. Mr. Grabar m’a envoyé son compte-rendu.²¹⁰⁴ J’ai reçu d’ailleurs, par Mr. Ivanov, la collection complète du Bulletin de la Société archéologique bulgare. Je désirerais vivement lire le travail de Mr. Ajnalov sur les peintures du XIV siècle parus dans les «Zapiski».²¹⁰⁵ Comment pourrais-je me le procurer? J’attends bien impatiemment votre étude sur les fresques de Bojano.²¹⁰⁶ J’ai écris cet article sur les zemstvos, parceque, pendant la guerre, j’ai travaillé quelques mois, à titre de volontaire, dans le bureau de la Guerre et des affaires étrangères, sur la presse russe. Tous, nous avons ainsi volontairement cherché à nous rendre utiles.

Veuillez agréer, Monsieur et cher Maître, l’expression de mes sentiments respectueux.

G. Millet

4 septembre 1921²¹⁰⁷

St Marselin par Mons Var

Mon cher Maître.

Je croyais avoir répondu à votre lettre du 12 mai et vous avoir remercié de votre intéressante brochure.²¹⁰⁸ Ma lettre a dû se perdre. Je m’étonne du silence de l’Union des zemstvos. Je vais rappeler l’affaire à Mr. Alereieff.

Avec tous mes voeux d’heureuses vacances je vous prie d’agréer, Mon cher et honoré Maître, l’expression de mes sentiments respectiueux.

G. Millet

24 septembre 1922

St Marselin par Mons Var

Monsieur et respecté Maître.

Je suis bien confus de tant de retard et vous prie humblement de m’excuser. Je n’ai pas voyagé. Mais pris par le travail, la fatigue, un peu de maladie, j’ai remis de jour en jour le plaisir de causer avec vous. En dernier lieu, on m’avait fait espérer votre visite à Paris. Je vois par votre aimable carte du 9 septembre que ce projet ne s’est pas réalisé. Combien je regrette que vous n’ayiez par accepté l’enseignement chez nous. C’est une véritable Université russe que enseigne dans le local de l’institut d’Études slaves. Vous auriez retrouvé ici d’éminents compatriotes et pour moi j’aurais une grande joie à m’instruire auprès de vous. La question d’argent n’aurait pas été pour vous une si grande difficulté. Peut-être aurait-on pu trouver des ressources supplémentaires. J’apprends avec grand plaisir que votre ouvrage sur l’icône russe va paraître. ²¹⁰⁹ J’aurais préféré qu’il ne fut pas abrégé et paraisse en français. J’y avais pensé. Et la chose serait faite depuis longtemps si vous n’aviez modifié vos projets, lorsque j’ai négocié l’affaire avec les éditeurs, l’institut Slave et l’Académie. Mr. Zacharof dont vous me parlez était absent de Paris cette année. Je ne pense pas qu’en dehors des concours officiels, on puisse publier un ouvrage de cette importance. Peut- être pourrez-vous revenir sur ce projet. Soyez assez aimable pour me faire savoir, par un mot, si vous restez quelque temps à Prague, à la même adresse. Je vous ferai parvenir mon volume sur l’ancien art serbe. ²¹¹⁰ Ce que vous me dites d’aimable sur mon «Iconographie» me touche beaucoup, le livre doit beaucoup à vos propres recherches. Vous nous avez ouverte la belle et grande voie des études d’archéologie byzantine, vous avez semé les moissons que nous récoltons.

Je vous prie encore de ne pas me tenir rigueur de mon silence et de vouloir bien me donner de vos nouvelles. Je serais trop heureux si je pouvais vous être utile.

Veuillez accepter l’hommage de mes respectueux sentiments.

G. Millet

Veuillez m’écrire toujours à Paris 34 rue Hallé XIV.

19 octobre 1922

St Marselin par Mons Var

Cher et respecté Maître.

J’apprends avec plaisir que vous n’avez pas renoncé à publier votre ouvrage en France. Puisque vous voulez bien me faire connaître votre façon de voir, vous me permettrez de vous indiquer les conditions que me paraissent necessaires pour aboutir. Les éditeurs à qui je me suis adressé il y a deux ans ne se montraient nullement séduits par le sujet et ne croyaient pas au succès de la publication. Même avec une souscription certains refusaient l’affaire. La condition primordiale me paraît donc être une souscription de l’Académie ou de l’institut Slave. Il faudrait intéresser à la publication les Tchécoslovaques et les Yougoslaves. Les honoraires seraient légitimes. Mais ils grèveraient beaucoup les frais. On obtiendrait plus facilement un tant pour-cent sur la vente. C’est là une question d’ordre pratique et l’on peut toujours trouver un moyen de la résoudre. Il faut aussi prévoir quelques frais pour la traduction ou bien, si vous traduisez vous-même? Pour la mise au point et la correction des épreuves. Si vous désirez de donner suite à ce projet je vous prierais d’abord d’arrêter definitivement votre texte le plus court possible et votre illustration et de les envoyer à Paris. Il n’est pas possible d’engager des négociations sans montrer les documents: c’est ce que tous les éditeurs m’ont dit. Ainsi l’ordre à suivre serait le suivant:

1. Mettre la dernière main à votre ouvrage (en russe, si vous voulez) et envoyer votre manuscrit avec l’illustration à une personne de votre choix.

2. Négocier avec un éditeur.

3. Les conditions étant bien arrêtés, demander une souscription.

4. Je ne tarderai pas à rentrer à Paris où je serai très heureux de recevoir de vous une nouvelle lettre à ce sujet (34 rue Hallé XIV). Ma femme très touchée de votre aimable souvenir vous prie, comme moi-même, d’agréer l’hommage de nos respectueux sentiments.

G. Millet

6 juillet 1923

[Paris] 34 rue Hallé XIV

Cher et respecté Maître.

Les amis de Mr. Schlumberger se proposent de lui offrir un volume de «Mélanges» pour célébrer son 80e anniversaire.²¹¹¹ Nous nous sentirions très honorés si vous vouliez bien vous joindre à nous pour donner, en toute simplicité, ce témoignage d’affection à notre Maître respecté. Il suffirait d’un court article, une dizaine de pages, que nous serions bien aisés de recevoir en novembre. Nous aurons des planches.²¹¹²

Le congrès des sciences historiques de Bruxelles a émis un voeu pour la publication d’une revue des «Études byzantines» qui paraîtrait en Belgique et aurait un caractère international.²¹¹³ Les négociations sont en bonne voie. Ce serait une belle recommandation pour notre oeuvre. Et le premier fascicule avait un article de vous.²¹¹⁴ Je suis toujours à votre disposition pour la publication de votre livre sur l’icône russe. Ne vous préoccupez pas des souscriptions. Elles sont nécessaires, mais c’est moi qui les solliciterai. J’ai depuis longtemps obtenu des promesses. Je ferai traduire votre travail et vérifierai la traduction. Je vous prierai seulement de faire copier votre texte à la machine à écrire si cela vous est commode. Laissez-moi organiser tout cela. Je veux que mon pays rende un bel hommage à votre admirable carrière scientifique. Tel sera le sens que l’Académie, l’institut Slave ou le Gouvernement attacheront aux souscriptions.

Je vous prie, mon cher et respecté Maître, d’agréer l’hommage de mes sentiments respectueux et dévoués.

G. Millet

Désirez-vous toujours venir à Paris? Ce serait le moment de demander la chose. Dites-moi vos intentions et j’écrirai à Mr. Meillet. Pourriez-vous indiquer, parmi vos collègues actuellement à Prague, celui qui pourra nous faire, pour la revue, une bibliographie et un Bulletin sur l’histoire de la Russie dans ses rapports avec l’Empire byzantin.

8 octobre 1923

St Marselin par Mons Var

Monsieur et cher Maître.

J’ai sous les yeux votre aimable lettre du 10.07.23 où vous avez bien voulu me parler de vos projets. Permettez-moi de vous demander si vous pensez pouvoir bientôt les réaliser. A propos de «L’Icône russe», Madame Olga Vitoli a bien voulu me proposer son concours pour la traduction. Elle a pris cette initiative sur votre conseil. Son expérience et son talent me paraissent offrir les meilleures garanties. Avez-vous correspondu de nouveau avec Mr. Meillet pour un enseignement à Paris? C’est le moment je crois de négocier cette affaire. Les cours commencent en novembre. Si vous attendez la fin de votre contrat avec l’université de Prague vous resterez ses mois sans emploi. Vous avez bien voulu me promettre un article pour les «Mélanges» Schlumberger. Je serais très heureux de le recevoir, si c’est possible, vers le 1 ier novembre.

Je vous prie, Monsieur et cher Maître, de croire à mes sentiments respéctueux et dévoues.

G. Millet

[Paris] 34 rue Hallé XIV

30 janvier 1924

Monsieur et cher Maître.

Je suis bien en retard et m’en excuse. J’ai été très surchargé tous ces temps et j’ai besoin de toute votre indulgence.

Permettez-moi d’abord de vous offrir mes voeux et mes félicitations. C’est plutôt l’Académie²¹¹⁵ que je féliciterai d’avoir su réparer un trop long oubli et rendre enfin l’hommage qu’elle devait à un Maître vénéré qui a véritablement créé notre science des monuments de l’Orient médiéval.

J’ai un grand plaisir à causer avec Mr. Johne Crane²¹¹⁶ de vous, de votre ouvrage. Mr. Crane m’a annoncé son intention de prendre à sa charge les frais de traduction. Dès que j’aurai en mains votre manuscrit, je le donnerai à traduire. Madame Vitoli m’a fait savoir qu’elle se chargerait volontiers de ce travail. Je tâcherai de faire pour le mieux. Si vous pourriez me faire parvenir votre manuscrit avant la fin de mars, ce serait préférable. Il est possible que je m’absente ensuite pour aller au Congres de Bucarest²¹¹⁷ et pour voyager. Il est fâcheux que vous ayiez tardé. En ce moment, la crise des changes et la politique d’économie rendent la publication plus difficile vaut mieux se hater. Ne vous inquiétez pas de votre article.²¹¹⁸ J’arrangerai la rédaction et je l’illustrerai avec quelques – uns des monuments que vous citez. Si vous aviez par hasard quelque chose d’inédit, ce serait encore mieux. Notre projet de revue des «Études Byzantines» est en bonne voie. Nous espérons avoir bientôt les subventions et les abonnements nécessaires. Nous serons très honorés d’avoir un article de vous dans notre premier numéro. Au sujet des vêtements de la cour byzantine, vous connaissez sans doute l’ouvrage récent de Mr. Ebersolt intitulé «Les arts somptuaires de Byzance».²¹¹⁹

Je vous prie, mon cher Maître, de croire à mes sentiments respectueux.

G. Millet

18 août 1924

St Marselin par Mons Var

Monsieur respecté Maître.

J’ai écrit à Mr. Toll,²¹²⁰ 7 rue Toullier Paris V, et ma lettre m’est revenue. Pourrai-je avoir l’adresse actuelle? On m’offre pour 25.000 fr. une maison très avantageuse à 5 km de Toulon près du tramway.²¹²¹ J’espère qu’on pourra obtenir un rabais. J’ai envoyé la note de l’agence à Mr. Toll. Mais je crains qu’il ne l’ait pas reçue ma lettre. A Grasse, les offres que j’ai reçues ne sont pas très intéressantes. Il faudrait voir les agences.

Votre respectueusement dévoué G. Millet

Mr. Toll peut écrire à l’agence Fournier, Place de théâtre, Toulon en lui rappelant mon nom.

7 septembre 1924

St Marselin par Mons Var

Cher et respecté Maître.

J’ai bien reçu votre aimable lettre du 02.09, votre adhésion aux «Mélanges» Schlumberger et le montant de votre souscription (75 fr.). Je vous prie d’agréer mes très sincères remercîments. Je suis infiniment touché de votre aimable attention pour moi-même. Je regarde avec joie votre beau portrait.²¹²² J’y vois l’image de cette belle rigueur que l’âge n’a point atteinte, qui nous à tous émerveillés à Bucarest. J’écris à Mr. Graindor au sujet de la planche de Racinet.²¹²³ J’ai fait faire français. Il y aurait intérêt de le faire court, l’impression coûtant relativement plus cher que la phototypie. Les éditeurs²¹²⁴ vous prient de leur communiquer vos documents, c’est-à-dire les photographies si c’est possible, les toutes. Ils pourront alors étudier l’affaire de près et faire un devis. Si vous pouviez me les confier– en faisant l’envoi par exemple par la valise – je négocierai l’affaire au mieux de vos intérêts. L’éditeur demandera naturellement un appui. Nous solliciterons à la fois l’Académie, le Gouvernement, la colonie russe et aussi les Gouvernements de Bulgarie et de Serbie. L’éditeur vous recommanderait aussi de choisir un titre ou figurât le qualificatif de byzantin. Ce serait un élément de succès.

Dès que le jour de l’an sera passé, je vous enverrai mon «École grecque» et mon «Iconographie de l’Evangile». Quant à «l’Ancien art serbe», il faut s’adresser au Gouvernement de Belgrade. Je vais m’en occuper.

Veuillez croire à mes très respectueux sentiments et agréer tous mes voeux et ceux de ma femme.

G. Millet

29 décembre 1924²¹²⁵

[Paris] 34 rue Hallé XIV

Mon cher et respecté Maître.

Ce que vous me dites d’aimable à propos de ma décoration²¹²⁶ m’a vivement touché. Aucun éloge ne peut me faire plus de plaisir que les vôtres, vous qui êtes l’initiateur et le Maître de nos études. Vous voudrez bien excuser le retard de cette lettre. J’attendais l’occasion de rencontrer Mr. Diehl et de visiter quelques éditeurs. Ainsi que vous pouviez le prévoir, l’heure est mauvaise pour une publication coûteuse. Tout est cher et les acheteurs sont rares. De larges marchés, tels que l’Allemagne et la Russie sont fermés. Même l’Amérique hésite à dépenser. Votre ouvrage avec des planches en couleurs demanderait 75 000 ou 80 000 francs. On a dû vous écrire que l’Académie ne dispose pas de fonds suffisants pour entreprendre une telle publication. D’autre part, les mécènes sont tellement sollicités par les misères à secourir, qu’on ne peut guère compter sur eux. Mr. V. Goloubiev voyage en Extrême-Orient. Son frère, Mr. Léon Goloubiev (11, rue Théodore de Banville), paraît porter moins d’intérêt aux études archéologiques. Mr. Zaharov (53 avenue Hoche) est dans le Midi en ce moment.

Je désire très vivement publier votre travail. Mes conversations avec les éditeurs m’ont démontré que pour réussir il faut faire des sacrifices. Une planche en couleur coûte au moins 1000 francs. Il faudrait se contenter d’un tout petit nombre, 4 ou 5 au plus. Un des éditeurs que j’ai vu et qui paraîtrait disposé à marcher propose ceci: 1. Faire deux volumes distincts un pour le texte, l’autre pour les images, et reproduire les images en phototypie avec impression au recto et au verso. 2. Partager l’ouvrage en deux ou trois tomes que seraient publiés en deux ou trois ans, de manière à ménager les ressources de l’acheteur. Voici d’ailleurs quelques chiffres que vous donneraient une idée des prix:

1. Feuille (16 pages) en 8°, papier ordinaire, sans photogravures: environ 280 fr. (tirage à 500).

2. Photogravures: 0 fr. 20 c. centimètre carré (pour l’exécution du cliché).

3. Papier ordinaire: 0.20 la feuille.

4. Papier couché: 0.32 la feuille.

5. Phototypie format en 4°, tirage recto et verso, les 8 planches: 115 francs, (tirage à 500).

Votre texte sera naturellement en un cliché qui est maintenant chez le phototypeur. Mais il me reste une épreuve en double que pourrait être utilisée pour «Byzantion».

Mr. Vernadsky²¹²⁷ m’avait envoyé une notice biographique et une liste de vos principales ouvrages. J’y avais joint une courte note sur la signification de votre oeuvre.

Tout cela est arrivé trop tard pour «Byzantion».²¹²⁸ On a déjà imprimé une autre notice rédigée par Mr. Ebersolt.²¹²⁹ Rien ne sera perdu, je publierai ces documents dans une revue française.

Je regrette encore que Mr. Toll ne m’aît pas mis au courant de ses démarches et se soit si vite découragé. Nous aurions trouvé.²¹³⁰ Ne chercheriez-vous pas une location ou une pension? Ma femme vous remercie de votre charmant souvenir et se joint à moi pour vous offrir nos voeux respectueux.

G. Millet

Vous avez bien reçu je pense les épreuves de votre article.²¹³¹ Soyez assez bon pour me le renvoyer au plus tôt pour la mise en pages.

[Paris] 34 rue Hallé XIV

24 mars 1925

Cher Monsieur,

Mr. Vernadsky a dit sans doute la part que j’ai prise à votre deuil. Une lettre de lui m’avait averti avant celle de faire part et je lui avais immédiatement écrit en le priant de se faire mon interprète auprès de vous. Laissez-moi vous exprimer encore ma très profonde sympathie. Votre père était un des Maîtres que je vénérais le plus. Sa pensée profonde et inventive m’avait initié à notre science, m’avait toujours mis sur la voie des recherches fécondes. Je conserve prétieusement son souvenir et son exemple.

Vous devez être en possession maintenant des «Mélanges Schlumberger». Nous n’avons pas encore les tirages à part. Vous en aurez vingt-cinq. L’éditeur en a fait tirer un plus grand nombre et les vend. Il les cède aux auteurs au prix de revient. J’ai bien reçu le tirage à part de «Byzantion» et les planches des pages 36–40,42 et 46. Laissez-moi vous offrir mes sincères remercîments. Laissez-moi encore en terminant vous dire avec quelle émotion j’ai lu votre aimable lettre et vous remercier. Votre père avait conservé jusqu’au dernier jour toute sa force et son courage. Il a quitté ce monde sans avoir rien perdu de lui-meme. C’est un grand souvenir.

Je suis tout à votre disposition s’il m’est possible de vous être utile. Veuillez croire à mes sentiments distingués et dévoués.

G. Millet

(по материалам эпистолярного наследия)²¹³²

Мировая величина в художественной медиевистике, «архистратиг русской национальной археологии» академик Никодим Павлович Кондаков (1844–1925) весной 1917 г. уехал в Одессу, покинув Петроград, как оказалось, навсегда.²¹³³ Трудности сначала беженства, затем и эмиграции разделила с престарелым Η. П. Кондаковым курсистка Е. Н. Яценко, неотлучно находившаяся с академиком с весны 1917 г., ставшая его секретарем и «почти нянькой» (лишь в 1921 г., уже в Болгарии, к ним присоединился старший пасынок ученого С. Н. Кондаков). В том же 1917 г., 1 сентября, Η. П. Кондаков смог добраться из Одессы до Москвы. Однако из-за угрозы немецкой оккупации Петрограда и новых политических потрясений в стране, по совету своего любимого ученика Я. И. Смирнова, прибывшего в Москву с эвакуированными ценностями Эрмитажа, академик все же не рискнул вернуться в северную столицу – по его поручению туда на несколько дней отправилась Е. Н. Яценко. Она вывезла с собой три папки с рукописями Кондакова, забрав их у хранителя Библиотеки АН Ф. И. Покровского. Из рукописей две существовали в единственном экземпляре: 1-й том «Русской иконописи», 3-й том «Иконографии Богоматери» и «Итальянские миниатюры»,²¹³⁴ а также находившиеся в Археологической комиссии два пакета с материалами для 2-го тома «Русских кладов».²¹³⁵

О пребывании в Москве Екатерина Николаевна сообщала С. Н. Кондакову 9 октября 1917 г.: «Жизнь наша очень интересна, особенно для меня, впервые, с некоторыми знаниями, знакомящейся с памятниками. Работаем каждый день в Историческом музее, там нам вынули клады. Были у Остроухова и сегодня с Орешниковым у Зубалова – большая коллекция икон, Никодим Павлович считает ее хорошим, ценным собранием. 8 и сегодня были у Малютина – кончал писать портрет, не скажу, чтобы портрет Никодима Павловича мне особенно нравился, не передает всех индивидуальных особенностей. Он показывал нам свои работы, этюды и портреты. Вспомнила тебя, при ином положении вещей была бы интересная статья для «Столицы и усадьбы"».²¹³⁶ Η. П. Кондаков и Е. Н. Яценко покинули Москву 11 октября 1917 г. и затем почти год прожили в Ялте.

Бегством из столицы Кондаков пытался оградить себя от политических временщиков всех оттенков, от войны, разрухи, голода, от идеологического гнета большевиков, повсеместного уничтожения науки и культуры – всего того, во что была ввергнута страна. Все намерения Η. П. Кондакова вырваться на север в 1918–1919 гг. в Петроград и для исследовательской поездки по монастырям были заранее обречены на неудачу из-за возраста ученого, обремененного грузом рукописей, с которыми он никогда не расставался, и нечеловеческих условий быта времен гражданской войны. Уже находясь в Одессе, Никодим Павлович через А. А. Шахматова исходатайствовал себе охранную грамоту – удостоверение от Российской Академии наук о командировании его на юг России «для изучения памятников христианской древности в связи с его работами по иконографии, сроком с 15 июня по 15 сентября 1919 г.».²¹³⁷

Мысль о выезде из России «куда глаза глядят» впервые посетила патриарха отечественной византинистики в декабре 1917 г.²¹³⁸ Поражение Белого движения вынудило Η. П. Кондакова 24 января/6 февраля 1920 г. покинуть Одессу на одном пароходе с И. А. Буниным, затем через Константинополь выехать в Болгарию. Осев на два года в Софии,²¹³⁹ Никодим Павлович вынужден был перебраться в Прагу из-за отсутствия необходимой научной литературы и крайне ограниченного круга интеллектуального общения. Стимулом к переезду послужило и то, что начиная с осени 1921 г. по инициативе президента Т. Г. Масарика в рамках так называемой русской акции правительство Чехословакии выделяло немалые средства для поддержания русских «культурных сил». В Прагу устремились многочисленные эмигранты, ранее жившие в Болгарии, Турции, Югославии, Польше, Германии и странах Прибалтики. Фигура Η. П. Кондакова в Праге, еще 1 декабря 1898 г. избранного действительным иностранным членом по Историческому отделению Чешской Академии наук, литературы и художеств, смотрелась особняком от русской эмигрантской общественности, «хотя бы по той причине, что он не был принят чехословацкими властями из милости на государственное иждивение, а приглашен в Прагу со всем почтением, подобавшим члену Петербургской Академии наук, по инициативе совета Карлова университета, избравшего его профессором-ординариусом (или honoris causa)».²¹⁴⁰

В течение трех лет, с 1919 по 1922 г., Кондаков не имел контактов с коллегами в Петрограде и даже не переписывался «с кем-либо в России вообще». Лишь в конце 1922 г. через В. А. Францева он получил приглашение представить отчет о научной деятельности для Отделения русского языка и словесности РАН, что стало поводом для возобновления контактов с коллегами на Родине.

Для реконструкции биографии Η. П. Кондакова, для истории русской науки первых лет советской власти и истории русской эмиграции непреходящую ценность представляет переписка ученого 1917–1925 гг. с русскими коллегами, оставшимися в Советской России, хранящаяся в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН и Литературном архиве «Памятники национальной письменности» в Праге. Письма адресованы непременному секретарю РАН С. Ф. Ольденбургу, председательствующим в Отделении русского языка и словесности (ОРЯС) А. А. Шахматову и В. М. Истрину, востоковеду Н. Я. Марру, историку В. П. Бузескулу, близким ученикам С. А. Жебелеву и Д. В. Айналову. В Праге сохранилась и ответная корреспонденция А. А. Шахматова, Н. Я. Марра, Б. В. Фармаковского, С. А. Жебелева, А. А. Спицына, В. П. Бузескула, Д. В. Айналова и др.²¹⁴¹ Дополнением к ним служат послания Е. Н. Яценко к С. А. Жебелеву, Н. Л. Окунева к Д. В. Айналову, а также письма С. А. Жебелева к С. Н. Кондакову и одному из последних учеников Η. П. Кондакова, ученому секретарю Семинария им. Η. П. Кондакова, H. М. Беляеву и С. Н. Кондакова к Д. В. Айналову, сохранившиеся в архивах Петербурга и Праги.

Наиболее информативны письма к одному из любимых и близких по духу учеников Кондакова – С. А. Жебелеву.²¹⁴² Они знали друг друга 35 лет, с осени 1890 г., когда по рекомендации В. В. Стасова Сергей Александрович был привлечен к чтению корректур фундаментального труда Кондакова «Византийские эмали». Их объединяла совместная деятельность в кружке фактопоклонников при музее древностей Петербургского университета и в Русском археологическом обществе. «С покойным Η. П. Кондаковым, – вспоминал позднее С. А. Жебелев, – мы всегда были согласны в том, что мы сами учились гораздо больше из живого общения с людьми, чем из книг, как бы они хороши и нужны нам ни были».²¹⁴³ Видя методичность, работоспособность и трудолюбие Жебелева, работавшего в строгих рамках историко-филологического направления русской гуманитарной науки, Кондаков стремился переманить младшего коллегу из области классической филологии и античной истории в сферу археологии и истории искусств: «Чем более я вижу, как Вы работаете, тем более я жажду, чтобы Вы перешли на археологию. Судьба этого предмета у нас горькая, и кто любит его, должен его поддержать» (10 июля 1897 г.). В годы первого десятилетия их переписки рефреном звучит одно и то же настойчивое предложение мэтра: «Очень рад, что Вы много работаете и с таким упорством... С истинным восторгом всюду видел, как Вы научно работаете. Вы точно каменщик у нас в горах: сперва дробите, тешете, потом укладываете так, что и пазов не видать. Вся эта работа только более и более побуждает меня желать, чтобы Вы работали и по археологии. И тут Вы послужили бы образцом методичности, точности и также непреложности выводов» (30 июля 1897 г.).²¹⁴⁴ Ознакомившись с магистерскими диссертациями своих учеников – С. А. Жебелева и М. И. Ростовцева,²¹⁴⁵ Кондаков дал им высокую оценку в письме от 31 мая 1899 г.: «Ростовцеву передайте, что очень благодарю его за книгу. Ваши обе диссертации не только плод эрудиции, но и живого отношения к науке, как стремление к знанию. И, пожалуйста, не говорите Якову Ивановичу (Смирнову. – И. Т), но именно этим последним обстоятельством они отличаются от большинства немецких современных книжек, близко напоминающих семинарские тетрадки».²¹⁴⁶

С. А. Жебелев регулярно участвовал в кондаковском домашнем семинаре – субботних «журфиксах» так называемой Свободной Академии, где шло «приобщение к ремеслу» нескольких поколений исследователей.²¹⁴⁷ Сергей Александрович также постоянно следил за научными трудами своего духовного учителя, которые он ценил не только из-за их содержания, но прежде всего из-за методологических установок автора: «Я уже прочел довольно «Афона»,²¹⁴⁸ читается с большим интересом, не говоря, уж конечно, о поучительности. Всего же более меня радует и восхищает то, что 1) русская историко-филологическая наука еще не умирает, несмотря на то что ее оживляют очень немногие (хотел бы сказать более, да, боюсь, Вы меня заподозрите в неискренности) и 2), говоря по-русски, Вы утерли нос академикам» (21 февраля 1902 г.); «Получил «Македонию»²¹⁴⁹ – спасибо; превосходная книга, вышедшая как раз вовремя. Снова должно преклониться пред Вашей энергией и работоспособностью. Нашему поколению до Вашего ой-ой куда далеко!» (23 марта 1909 г.). Высокая оценка иконографического метода Кондакова звучит в письме от 30 апреля 1914 г. с реакцией на выход первого тома «Иконографии Богоматери»:²¹⁵⁰ «Книга вышла чрезвычайно нарядная. Успел ее разрезать и начал читать. Уже «Введение» показывает, с какой интересной и, пожалуй, единственно научной точки зрения Вы подошли к сюжету и разработали его. Особенно радостно было прочитать то, что Вы написали о «форме и содержании». В трактатах по классическому искусству, более мне знакомых, с легкой руки Фуртвенглера, разбор «форм» совершенно вытеснил, за последнее время, разбор «содержания». Впали в такую же крайность, в какую ударялись в свое время, когда разгадывали только содержание. Конечно, и в том и в другом случае история искусства получалась однобокой и кривобокой. Мне думается, что в будущем увлечение «формой», если не пройдет – да оно и не может и не должно пройти, – все же станут уделять больше внимания и содержанию. И тогда «однобокая кривобокость» исчезнет. В этом отношении труд Ваш для всех историков искусства должен сыграть первостепенную роль и многих обратить на путь истинный, а давно и открыть глаза на то, как теперь должно трактовать историю искусства, если она хочет быть историей. Вот что мне пришло в голову при начальном ознакомлении с книгой, и мне захотелось Вам об этом сразу же и написать».²¹⁵¹

Краткую характеристику вклада в науку Η. П. Кондакова С. А. Жебелев дал в неопубликованной работе «Археология и общая история искусств», написанной в 1918 г. для так и не вышедшего в свет сборника «Русская наука».²¹⁵²

«В области изучения памятников классического искусства русская наука... стремилась... лишь не отставать от того прогресса, которым ознаменовалось развитие... в науке общеевропейской. Зато в области изучения искусства византийского русская наука давала и дает тон и поныне науке общеевропейской. И обязана этим византийская археология неутомимой, разносторонней и всегда плодотворной деятельности Η. П. Кондакова. Η. П. Кондаков называет своим «незабвенным учителем» Ф. И. Буслаева, который, по его словам, заложил фундамент русской археологической науки. Η. П. Кондаков возвел на этом фундаменте прочное и мощное здание, причем при возведении его применил те методы историко-аналитической конструкции, благодаря которым археология превращается в историю искусства. Η. П. Кондаков является, бесспорно, первым археологом и историком искусства, опиравшимся при своих исследованиях христианских памятников на тщательное и всестороннее изучение их стиля, ведшим все свои разыскания на широкой исторической основе, пользовавшимся постоянно сравнительным методом. Многократные посещения западноевропейских музеев, путешествия по странам христианского Востока не только сделали Η. П. Кондакова первоклассным знатоком христианских памятников, но и дали ему возможность ввести в научный обиход и тщательно обследовать целый ряд памятников, ранее неизвестных вовсе или недостаточно, либо неправильно оцененных. Наконец, по содержанию труды Η. П. Кондакова охватывают, можно сказать, христианское искусство во всей его совокупности».²¹⁵³

Помимо научной сферы С. А. Жебелева и Η. П. Кондакова связывали общность политических взглядов, сходные пессимистические оценки событий русской истории и современной им действительности. Так, по письмам времен первой русской революции²¹⁵⁴ прослеживается их крайне негативная оценка революционного и либерального движения, успехи которых, по их убеждению, неизбежно ввергнут страну в «пугачевщину», проясняются во многом сходные консервативно-националистические взгляды с явным душком ксенофобии и антисемитизма, которые были достаточно характерны для определенной части русской научно-художественной интеллигенции почвеннического толка.

«Вы были правы, предсказывая «пугачевщину», – писал Жебелев 27 июля 1906 г. – До настоящей революции мы не доросли, да и слишком малокультурны». Несколькими днями позже он продолжил тему в письме из Гатчины от 8 августа 1906 г.: «Я, поневоле, обсуждал сам с собою неоднократно ту трясину, в которую мы попали, и пришел к убеждению, что дело вовсе не так плохо, как рисуют его «левые» и «правые». Революционное движение в России, без сомнения, есть, но где оно соредоточено по-настоящему? На окраинах, населенных в массе инородцами и париями-русскими. Инородцы, кого бы из них мы ни взяли, культурных ли поляков, или диких кавказцев, или тупых эстов и латышей, имеют полное право быть нами недовольны, потому что мы их всех старались русифицировать не при помощи культуры, как бывает это в культурных странах, а при помощи кулака. Ну а на кулак всегда отвечают кулаком. У нас же при русификации никакого оружия в руках не было, кроме кулака, ибо культура наша=0. И пока на окраинах наших будет действовать только кулак, нам от революции не избавиться. Виднейшую роль в революции играют евреи. Это несомненно и раньше было, а теперь, когда я посидел месяц на суде в компании с евреями, для меня ясно как день. Что теперь делать с жидами? Самое было бы лучшее избавиться от них, т. е. переселить их куда-нибудь. Но это невозможно. Есть другой способ, предлагаемый, например, Чечулиным, – всех их вырезать. Но это дико. Остается компромисс – уравнять евреев. И пока это не будет сделано, не видеть нам покоя. Хуже всего будет то, что в происходящей теперь нелепости все евреи, полячишки и т. п. наши «друзья» останутся целы, а глупые россияне погибнут массами. В сюжет: «русские революционированы» не поверю – в России происходит грабеж, это верно, но революции, как исторического фактора, и в помине нет. Да и кто из русских будет революционировать? Какая-нибудь кучка очень сильно(…ных) в сущности людей, вроде того Чернова, который в свое время писал... статьи в «Сыне Отечества» и который (он был одним из коллег по суду), на деле, оказывается утопистом-романтиком... С грабежами же и дикостями правительство не может справиться, ибо оно само – грабительство и дикость – так что нашла коса на камень. У нас теперь и кадетов считают революционерами... С(оциал)-д(емократы) и с(оциалисты)-р(еволюционеры) прекрасно поняли кадетов – они такие же оппортунисты, как и многие из нас. Во время суда с(оциалисты)-р(еволюционеры) и с(оциал)-д(емократы) с нетерпением ждали образования кадетского министерства. Если, говорили они, с правительственным министерством мы боремся два месяца, то кадетское мы свалим в две недели, предъявив им, т. е. кадетам, к уплате данные ими векселя. С одним только кадетом с(оциалисты)-р(еволюционеры) и с(оциал)-д(емократы) и считаются – это с Пашкой Милюковым, которого считают умным, но черствым эгоистом. Вы спрашиваете меня подробно о суде. Было б долго писать, расскажу уж! А теперь скажу только одно, что с(оциал)-д(емократы) – это сплошь жиды, есть между ними и неглупые, но большинство из них дальше брошюр Каутского не идут. С(оциалисты)-р(еволюционеры) симпатичнее с(оциал)-д(емократов), ибо убежденнее их, но с(оциалистов)-р(еволюционеров) у нас очень мало, и они просят не смешивать их с грабителями. Что будет, сказать нелегко: если правительство будет... по-прежнему заседать в комиссиях, писать входящие и исходящие, то, вероятно, ничего не будет, та же канитель, какая и была, а в результате полный разор России и экономический, и культурный».

В другом письме, из Петербурга в Рим от 15 сентября 1906 г., приводится язвительная характеристика профессоров – членов кадетской партии: «Воображаю, что пишут о нас и наших делах в итальянских газетах. На самом деле, кажется, не так страшен черт... Правда, «экспроприации» продолжаются, военно-полевые суды расстреливают и вешают, Шиповы ссорятся с Гучковыми (обоим хочется в министры) и т. п. Но поворот в настроении общества, несомненно, есть и благоразумия побольше, чем было в прошлом году. Наши университетские «кадеты» поправели неузнаваемо. Михаил Иванович (Ростовцев. – И. Т.) в первый же день приезда, propria motu,²¹⁵⁵ заявил мне об этом. Дмитрий Власьевич (Айналов. – И. Т.) чувствует себя как-то сконфуженно, избегает говорить о политике и старается перейти на шутливую почву, перемешивая обсуждение политики жидовскими анекдотами. Кадеты полевее, вроде Эрвина Гримма, глупого Гревса, заигрывавшие прежде со студентами, теперь не прочь даже прибегнуть к мерам строгости. Таким образом в Университете революция... привела к эволюции... Лекции пока идут очень хорошо, сходки срываются подчас самими же студентами, и Совет старост больше грозится на словах. Должно быть, все мы перебесились и, возможно, войдем в русло. Правда, потрачено и времени и сил, и потрачено задарма, много. Но авось не погибнем. Только бы не осложняли положение дел ни правая, ни левая стороны, да и правительство наше занялось бы настоящим делом, да было бы поискреннее».²¹⁵⁶

Η. П. Кондакова и С. А. Жебелева сближали и крайне пессимистические взгляды на будущность России. Никодим Павлович являлся членом Клуба русских националистов, обществ «Русское собрание», «Самодеятельная Россия» (1915) и целого ряда славянских и откровенно националистических, близких к черносотенным, объединений. Его единомышленниками являлись член Союза русского народа академик А. И. Соболевский и октябрист М. А. Капустин. Неудивительно, что на протяжении десятков лет в переписке с Жебелевым муссируется вопрос о засилье «немецкой партии» как в Историко-филологическом отделении Академии наук, так и среди сотрудников Эрмитажа, активную оппозицию которым составляли оба ученых (об этих обстоятельствах их биографий до сих пор принято было стыдливо умалчивать).

«Академия (наук. – И. Т.) выбирает Анучина – вот ученый по плечу Радлову! Скоро стыдно будет оставаться членом-корреспондентом этого милого учреждения, если там наберут фельетонистов в ординарные академики. Впрочем, хуже прежнего не будет!» (5 февраля 1896 г.). Далее Кондаков сообщает о нежелании представить первый том «Русских кладов» (СПб., 1896) на одну из академических премий из-за предвзятости некоторых членов АН, в частности Д. Н. Анучина, скептически отнесшегося к методологическим установкам автора.²¹⁵⁷ «Между нами, я окончательно отчаялся снискать у русских археологов внимания к своим сочинениям. Очевидно, что мне лучше было бы писать поменьше» (8 мая 1897 г.). Жебелев придерживался противоположной точки зрения и стремился морально поддержать учителя: «Что касается представления «Кладов» на премию, то, пожалуй, представлять стоит, хотя бы потому, что тогда Стасову, наверное, поручат писать отзыв, а то он будет все собираться и собираться. С другой стороны, у нас относительно премий создался какой-то странный порядок – представлять самому. На мой взгляд, раз книга заслуживает премии, то высшее ученое учреждение и должно само давать ее. Но у нас ведь вообще много анормального, и когда порядок вещей изменится, Аллах ведает. Что касается размера премии, то я не могу представить себе, чтоб Вам за «Клады» дали неполную премию. Впрочем, Академия наук такое учреждение, что надо идти на все... Анучинского отзыва я не читал, но Айналов сообщил мне его содержание. Нужно ли удивляться отзыву? По-моему, трудно писать отзыв о том, чего не знаешь и не понимаешь. А хотелось бы знать, что вообще понимает Анучин и все господа, именующие себя русскими археологами? Мне сдается, что Ваши «Клады» вся русская наука оценит нескоро; пока у нас к таким книгам не привыкли и их прямо-таки боятся. Но обращать на это внимание едва ли стоит: книги все-таки единственное оружие против российской власти тьмы. Вот что мне пришло в голову – хорошо бы такую книгу перевести на французский язык – иностранцы все-таки даже в незнакомой области разберутся скорее, чем наши» (11 мая 1897 г.).

По поводу собственного избрания в академики по Историко-филологичесому отделению, проходившего с определенными трудностями, Кондаков сообщал 31 марта 1898 г.: «Вы, вероятно, знаете, что мое дело еще раз отложено на 15 апреля. Пишут мне, что почти все немцы против меня в Отделении. Но кто эти немцы, кроме Куника и Радлова и Залемана, я не знаю других. Не знаете ли Вы?». А вот реакция Кондакова на статью И. М. Гревса «В. Г. Васильевский как учитель науки. Набросок воспоминаний и материалы для характеристики»:²¹⁵⁸ «Я уже успел письменно отказаться от некролога Васильевского, хотя продолжаю читать его книги. Статья Гревса мне показалась пошлым патериком профессору-лектору, чем Васильевский не был. Статья эта всего полнее обрисовала мелкие лужи, в которых плавают Гревсы» (12 октября 1899 г.).²¹⁵⁹

Кондаков, всю жизнь отличавшийся крайней германофобией, сочетавшейся с поклонением всему французскому, не мог примириться с мыслью о засилье иностранцев в администрации и среди хранителей Эрмитажа: «Мне очень жаль, что Я. И. Смирнова хотят провести и дать ему начальство в лице феноменального осла и выродка чухонского – Ливена» (письмо Жебелеву от 26 января 1899 г.).²¹⁶⁰ Аналогичные взгляды и оценки мы найдем в письмах С. А. Жебелева к Кондакову четверть века спустя. Германофобия Η. П. Кондакова приняла крайние формы в годы первой мировой войны. 25 декабря 1914 г. И. И. Толстой (старший) записал в дневнике о своем визите к Η. П. Кондакову: «В разговоре он меня спросил, часто ли вижусь с братом (Д. И. Толстым, директором Эрмитажа. – И. Т.). «А что?» – «А то, что он устроил у себя, в Эрмитаже, немецкое гнездо: там всего два русских хранителя (Смирнов и Марков), а все остальные – сплошь немцы. Между тем у Дмитрия Ивановича постоянно бывает Сазонов, который по дружбе, очевидно, сообщает ему все тайны нашей политики. Ты понимаешь, что из этого может выйти? Об этом уже всюду говорят...». Записываю этот по существу нелепый разговор для характеристики момента и настроений».²¹⁶¹

Не избежали словесных выпадов Кондакова и его русские коллеги по научному цеху. Так, прослеживается откровенная ревность Никодима Павловича к успехам Русского археологического института в Константинополе и работам его директора Ф. И. Успенского.

«Мне даже обидно было недавно получить извещение Успенского об избрании меня теперь почетным членом Константинопольского института. Временами я жалею, что не просился сам на место директора, хотя, быть может, и не мог бы иметь успеха, так как Майков и Васильевский желали весьма угодить» (5 февраля 1896 г.); «Вы меня спрашиваете, стоит ли Вам редактировать издание Института Константинопольского. Конечно, это могло бы придать этим изданиям научную форму, но пожелают ли этого Успенский и Погодин? Я слышал здесь от Кирпичникова, что редакция уже поручена некоему Попруженке, безграмотнейшему ослу, из одесских молодых ученых, да еще теплому парню вдобавок. Судите сами, чего там ищут» (30 июля 1897 г.). Во время проведения Афонской экспедиции под руководством Η. П. Кондакова ее члены заехали в РАИК. Своими впечатлениями Никодим Павлович поделился с Жебелевым 13 мая 1898 г.: «Были в Институте с визитом, и на другой день Успенский отдал нам визит, пригласив к себе на вечер письмом Беренштама «и его товарищей»: я, конечно, не пошел. Мне показалось сначала, что Институт действительно работает, но теперь я беру слова назад: он только шумит... Библиотека прекрасная, жаль только, что заниматься в ней некому. Успенский объявил Марру, что он не останется больше года и ищет места в Департаменте, каковое ему будто бы и обещано. Очень возможно, что с уходом Нелидова для Успенского нет того простору, какой ему нужен, при его качествах. Легко было заметить, что посольство им весьма утеснено, и нас сначала приняли было на вилы... Искренне жаль Фармаковского, которого супруга Успенского третирует свысока. Вообще это парочка на подбор. Что мы там видели за два часа времени, Вам расскажет Беренштам...».²¹⁶² С мнением Кондакова был солидарен и Жебелев, посетивший РАИК во время поездки на Международный археологический конгресс в Афинах: «Институтские дела плохи. «Федя» (Ф. И. Успенский. – И. Т.) страдает манией величия» (получено в Петербурге 22 марта 1905 г.).²¹⁶³ В переписке зачастую приводятся язвительные оценки даже ближайших учеников. В качестве примера приведу цитату из письма Η. П. Кондакова С. А. Жебелеву от 30 июля 1897 г. с характеристикой молодого Д. В. Айналова: «Жаль мне его! Плохо ему живется (по своей, конечно, вине) и плохо, или мало, он работает. Более разбрасывается на все, что другие предложат, а сам не имеет и не выберет даже темы для занятий. Жаль, потому что и способный, и отличный юноша... Очень хотелось увлечь его с собою».²¹⁶⁴

Тесное общение Жебелева с Никодимом Павловичем продолжалось вплоть до отьезда Кондакова из Петрограда в апреле 1917 г., в последующие годы контакты поддерживались с помощью переписки. Объясняя свою многолетнюю близость с Сергеем Александровичем, Кондаков писал ему 9 октября 1924 г.: «Лично я искренно привязываюсь к хорошим людям, несмотря на свою шершавую резкость... Люди связываются духовною взаимною пользою взаимного общения. Так было в нашем кружке. Этою пользою я обязан Вам больше даже, чем Якову Ивановичу (Смирнову. –И. Т.)».²¹⁶⁵

В посланиях к Жебелеву 1917–1919, 1922–1925 гг. Кондаков подробно рассказывает об условиях своего беженского и эмигрантского быта.²¹⁶⁶ В Прагу ученый переехал вместе с Е. Н. Яценко и С. Н. Кондаковым. После недолгих скитаний по гостиницам и квартирам в октябре 1922 г. они перебрались во дворец баронов Шёнборнов, занятый американской легацией (ныне здание посольства США). Им владели близкий друг президента Т. Г. Масарика американский меценат Чарльз Крэн и его сын Джон. Двухкомнатная маленькая пустующая квартира была предоставлена Кондакову в пожизненное безвозмездное пользование. Несмотря на сравнительную обеспеченность существования, Кондаков постоянно жаловался на дороговизну жизни в Праге: «Получаю я в месяц 3000 крон, и казалось бы, этого достаточно, особенно теперь при даровой квартире. Но здесь жизнь дороже, чем в Париже, и всякая картошка оценивается на крону» (24 марта 1923 г.). Врожденная бережливость, даже скупость Кондакова, судя по письмам к Жебелеву, отразилась на ежедневном рационе питания ученого и его близких: «Мы имеем свой стол, правда, одно блюдо, но дополняем сыром, вареньями всяких фруктов, частыми приемами кофе и, конечно, чаю по-прежнему. Развлечений не имеем, разве в месяц раз в кино, но и то это здесь больше в подвальных залах» (12 сентября 1924 г.). Пражский быт «живописного старца», который, по выражению И. И. Лапшина, «точно с иконостаса сорвался», «облаченного (неизменно, как потом это подтвердилось) в старомодный долгополый черный сюртук с розеткой французского Почетного Легиона в петлице», описывает Б. Н. Лосский: «Домашнее хозяйство, естественным порядком и как будто довольно авторитетно, вела Е. Н. Яценко, хотя, наверное, это было и не всегда легко со склонным к причудам главой семейства. Из этих причуд вспоминается одна, скорее забавная: уважаемых посетителей дома потчевала не она, а сам Никодим Павлович – чаем с кокосовым печеньем, ритуально заварив чай на спиртовке, извлеченной из стоящей на его столе корзинки. Поскольку речь зашла об интерьере, вспомню о висящих на стенах цветных репродукциях произведений живописи, не византийской, как можно было бы ожидать, а итальянской кватрочентистской, среди них одна или две мадонны Ботичелли. Не знаю, по чьей инициативе комнату украшали эти понравившиеся нам фототипии, но реакцией на это Никодима Павловича был пренебрежительно брошенный отзыв «немецкая дешевка"».²¹⁶⁷

Истосковавшийся по общению со старинным учеником и коллегой, Кондаков пишет Жебелеву об условиях научной работы в Праге, о подготовленных научных работах и перспективах их публикации. В Чехии он читал курс лекций «О роли Восточной Европы, германо-славянских и кочевых народностей в истории образования общеевропейской культуры». «Конечно, здесь есть библиотеки, и после Софии, где их не было, можно заниматься..., – писал Никодим Павлович Жебелеву 3 февраля 1923 г. – Очень жаль, что мой курс, в котором я решился изложить все, что обдумывал последние тридцать лет, я не могу читать у себя, в России. Я нашел так много текстов и памятников, которые объясняют скифские и древнейшие славянские древности, что вот уже почти год как читаю только об этом. Неужели все это пропадет?». Предчувствуя близкую кончину, Никодим Павлович лихорадочно писал серию очерков на эту тему.²¹⁶⁸ Тогда его вновь заняла проблема происхождения и эволюции звериного стиля на громадном пространстве от Китая до Западной Европы.

Еще в 1880–1890-х гг. выход в свет «Русских древностей», написанных главным образом Η. П. Кондаковым,²¹⁶⁹ знаменовал новый этап в истории русской археологии: впервые была предпринята попытка реконструировать цельную картину истории России по данным памятников материальной культуры. В этом исследовании было четко сформулировано представление о последовательной смене на территории Восточной Европы варварских культур скифов, сарматов, эпохи Великого переселения народов, древних славян, причем этот сложный многовековой процесс был представлен с точки зрения его происхождения и взаимосвязей со сменявшими друг друга цивилизациями Запада и Востока. «То Сирия, то Персия, то Индия и Средняя Азия выступают... своего рода руководителями русской культуры, – писал Η. П. Кондаков. – Все дело в том, чтобы и нам самим, наследникам этой культуры, стать на истинную точку зрения теснейших родственных связей древнейшего населения Европейской России с Азиею, едва ли не на всем пространстве этой части света. В свою очередь эта точка зрения может установиться у нас только в результате нового научного взгляда (курсив мой. – И. Τ.) на варварское население России...: это варварство должно понимать не в смысле примитивной грубости..., но в том смысле, как этот термин принимали греки, называя древних персов варварами, т. е. в смысле особой, отличной от Запада культуры восточного происхождения и характера, наиболее оригинально выражавшейся в быту кочевников». Именно кочевники, по мысли Кондакова, являлись в древности «естественным посредником в деле обмена культурных произведений отличных друг от друга культурных центров». Их быт «шел впереди быта земледельческого по усвоению культурных форм»; осознав выгоды меновой торговли, они создавали караванные пути, по которым распространялись культурные типы:²¹⁷⁰ «Необозримый пояс степей, окаймляющих срединную Россию с Юга и Востока, с их крайне подвижным населением, сослужил важную и столь же широкую службу разрозненным в лесах поселенцам в деле достижения ими форм культуры».²¹⁷¹

О своих раздумьях по этой проблеме Кондаков сообщал Жебелеву еще 19 января 1897 г.: «Занят много и самым любопытным делом – исследованием источников звериного стиля, и что здесь перед мною открывается! Если бы Бог дал веку, я мог бы, в конце концов, начать новую историю искусства и культуры в период IV–XIV веков! Но это останется, вероятно, лишь мечтою!».²¹⁷² Много лет спустя в Праге Никодим Павлович осознавал, что свою последнюю работу завершить не успеет, поэтому бескорыстно делился своими гениальными гипотезами и глубокими многолетними размышлениями не только с пражскими слушателями, но и в письмах к С. А. Жебелеву, М. И. Ростовцеву, Э. X. Миннзу в надежде, что кто-нибудь из них займется исследованием этой темы. То, что было походя сказано на страницах «Русских древностей» еще в форме догадки или намеков, полвека спустя получило детальную разработку в серии исследований учеников и последователей Η. П. Кондакова как в русской, так и в западноевропейской науке, в частности в трудах М. И. Ростовцева.²¹⁷³ Не без влияния Кондакова в первой трети XX в. особое внимание науки привлекли древности кочевников Передней, Центральной Азии, Южной России, Сибири, Китая, без изучения которых невозможно было понять искусство варваров в контактных зонах эпохи античности и раннего европейского средневековья.

После эмиграции Кондаков, остро ощущавший свою оторванность от научного мира послереволюционной России, испытывал определенный дискомфорт из-за невозможности личного знакомства с результатами работ оставшихся на Родине коллег и учеников. Фонды пражских библиотек не могли полностью удовлетворить ученого. Постоянный «книжный голод» был обусловлен отсутствием в библиотеках Чехословакии как главных трудов самого академика, как-то «Русские древности в памятниках искусства» (СПб., 1889–1899) и «Иконография Богоматери» (СПб., 1914–1915), так и новейших публикаций по интересующей его тематике. В письмах встречаются просьбы выслать в Прагу собственные книги, напечатанные до революции, новейшие издания РАН, Российской Академии истории материальной культуры (РАИМК), Эрмитажа, Русского музея, советскую искусствоведческую и археологическую периодику. В годы эмиграции академик сильно переживал недоступность своего научного архива. С помощью петроградских друзей он пытался получить необходимые ему материалы, главным образом фотографии интересующих его памятников. Получив в подарок три первых выпуска «Известий РАИМК», он дает им высокую оценку, высказывая мысли о широте и глубине российского научного знания, которое контрастирует с узкоспециализирванными работами западных коллег.²¹⁷⁴

Как типичный представитель позитивистской историографии Кондаков на протяжении всей жизни отличался крайней требовательностью к уровню научной оснащенности и методам работы с источниками своих коллег и учеников. «Чем больше я живу, тем более ощущаю наступивший упадок в русской науке, – писал он Жебелеву еще 28 января 1897 г. – Популярная наука у нас становится прямо позорною, а чисто научные изыскания делаются странною редкостью».²¹⁷⁵ Являясь в прямом смысле слова «фактопоклонником», Никодим Павлович болезненно переживал смену поколений в науке, что нашло выражение в его резком неприятии «импрессионистов науки» – представителей художественно-эстетического направления в искусствознании и археологии. «Всегда строгий к себе, – вспоминал В. А. Францев, – Никодим Павлович был строг к другим: в своих мнениях, отзывах и суждениях о людях и их деяниях он бывал всегда прямолинеен, не знал никогда компромиссов, но сохранял всегда полное благородства доброжелательное чувство даже к тем, кого он, казалось, «органически не выносил». Глубоко возмущали его душу всякое верхоглядство и пустое тщеславие в научной области, всякая халатность в делах общественных и личных, особенно расплодившаяся в последнее время необузданная хлестаковщина даже среди, казалось, серьезных людей. Судья строгий, но всегда справедливый и нелицеприятный, он в высшей степени доброжелательно встречал всякий высокий порыв, всякое идеалистическое стремление молодежи, рвавшейся к свету и просвещению бескорыстно, невзирая на непроглядно-мрачные перспективы впереди».²¹⁷⁶ Показательно скептическое отношение Кондакова к мирискусникам, в частности к А. Н. Бенуа, И. Э. Грабарю, С. Маковскому, Г. К. Лукомскому, к таким западным ученым, как П. Мутер, Л. Рео, Й. Стржиговский и пр.²¹⁷⁷ При характеристиках коллег он зачастую употреблял свое любимое словечко «ёрник»,²¹⁷⁸ которым пестрят страницы его дневников и писем. Послания к С. А. Жебелеву заключают резко критичные оценки Н. Л. Окунева, А. Н. Грабара, сетования на непостоянство в занятиях Г. В. Вернадского Византией.

Любопытны воспоминания и размышления С. А. Жебелева об отношении Никодима Павловича к коллегам и ученикам. Разбирая состав участников пражского сборника в память Я. И. Смирнова, С. А. Жебелев делился своими мыслями с ученым секретарем Семинара им. Η. П. Кондакова H. М. Беляевым в письме от 12 апреля 1928 г.: «Статья Стриговского – жидковата, а конец ее настолько нагл, как и все у Стриговского. Но пригласить его надо было, ибо Смирнов с ним действительно был близок, а что Стриговского ругал Никодим Павлович, то кого только он не ругал? Это относится и к окуневскому вопросу. Могу засвидетельствовать, что Н. Л. Окунев был постоянным посетителем журфиксов Никодима Павловича и, значит, особой антипатии он к нему не питал; иначе дал бы ее почувствовать. На меня Окунев всегда производил хорошее впечатление, как скромного и дельного человека. Он очень аккуратно и хорошо работал у меня по византийскому искусству, когда я был редактором в «Новом энциклопедическом словаре Брокгауза – Ефрона», и недоразумений у меня с Окуневым никогда не было. Мне думается, Seminarium в отношении Окунева слишком щепетилен. Основываться на отзывах Никодима Павловича невозможно; если им следовать всецело, придется остаться почти в одиночестве. Для работ же Семинария Окунев может быть полезен; неужели не будет его статьи в Смирновском томе, где фигурирует Костецкая (статья ее, правда, дельная), вероятно, никогда не видавшая Смирнова, Романов, вызывавший в Смирнове (и продолжающий вызывать во мне) большие сомнения в своей «мнимой учености», и т. п. И, наконец, нас так мало работающих, что если мы будем отталкивать Окунева и ему подобных, то мы, право же, погрешим против интересов науки в угоду симпатиям и антипатиям... Все, что делается серьезно, искренне и любовно, все окажется путным, хотя за все путное все равно будут ругать – таковы уж люди... В Смирновском сборнике будут статьи Сычева и Мацулевича. Они – ученики Айналова; Окунев – тоже ученик Айналова. Не может же он отсутствовать. Что же касается Никодима Павловича, то он ругал мне и Сычева, и Мацулевича. Нет, Окунева, по-моему, надо привлечь. И как же в трудах Семинария печатают Ф. И. Успенского? Последнего Никодим Павлович ругал куда больше, чем Окунева, Сычева и Мацулевича, взятых вместе. Семинарий не подозревает, как Никодим Павлович ругал Айналова. Вот Редина он никогда не ругал, потому что Редин был очень покорный человек. Это все пишется не для опорочения памяти Никодима Павловича, которая для меня священна, но чтобы показать, что критические отзывы Никодима Павловича нужно рассматривать cum grano salis.²¹⁷⁹ Да и он сам, если бы был жив, стоял бы за привлечение Окунева, как ученой рабочей силы, ибо и для Никодима Павловича, как и для всех нас, интересы науки должны стоять выше и прежде всего. Простите за «нравоучения» – они от доброго сердца ко всем вам...».²¹⁸⁰

Лекции в Карловом университете Кондаков читал на русском языке и в основном для русской аудитории, которая увеличилась с 20 человек в начале курса до 70 в 1923 г. По просьбе чешских студентов, с ноября 1922 г. мэтр перешел на французский,²¹⁸¹ но затем вновь вернулся к родному языку. Никодима Павловича угнетало то, что слушатели были не подготовлены к восприятию материала – по его словам, аудитория была внимательна, но «бесплодна». В письмах особо отмечены и приватные занятия академика с Дж. Крэном и А. Масариковой. Престарелому и больному ученому подготовка лекций давалась с трудом, если бы не помощь учеников, участников кондаковского семинара (М. А. Андреева, Η. М. Беляев, Г. В. Вернадский и пр.), среди которых он особо отмечал Η. П. Толля. Кондакову импонировал скептический склад ума ученика, близкий к взглядам самого академика, чем-то напоминавший ему образ безвременно ушедшего Я. И. Смирнова. «Наряду с приобретаемыми знаниями в области расширенной византологии (или, как говорили студенты, «кондаковедения»), – вспоминал о Толле Б. Н. Лосский, – он обладал талантом к рисованию, необычайно оригинальным складом ума со склонностью к драстическим вплоть до цинизма суждениям и, сверх того, рослой фигурой и красивой наружностью, способствовавшими притязанию на безапелляционное право господства над женскими сердцами».²¹⁸² По словам участника Семинария им. Η. П. Кондакова Η. Е. Андреева, Толль «по природе своей вообще был скептик, и первое, что он замечал, – что все плохо, все не то... Он отлично видел правильность общего направления исследования. Это был тот инстинкт материала, о котором говорил Никодим Павлович Кондаков».²¹⁸³ В. И. Вернадский писал, что Толль «был предан ему (Кондакову. – И. Т.) как сын».²¹⁸⁴

Прослеживаемое по письмам к С. А. Жебелеву критичное отношение к научному потенциалу большинства нового поколения ученых²¹⁸⁵ особенно показательно на фоне ностальгии по общению с членами «Свободной Академии». Их фотографии Кондаков просил Жебелева выслать в Прагу, выражая надежду хоть перед смертью быть окруженным лицами близких ему людей. Никодим Павлович просил информировать его об условиях жизни и научных работах оставшихся в Петрограде коллег и учеников, постоянно передавал им поклоны. В письмах Н. Я. Марра, Б. В. Фармаковского, С. А. Жебелева, А. А. Спицына, Д. В. Айналова перед нами предстает хроника трудной жизни Академии наук, Академии художеств, РАИМК, Русского музея, Эрмитажа, Петроградского университета в переломный период истории России.

Сосредоточенный на собственных научных штудиях, Η. П. Кондаков стремился ограничить круг своего общения, чему невольно способствовали его резкий критический ум и ершистость характера. Вхожими в дом к Кондакову оказались немногие лица, прежде всего избранные слушатели его курса, а также ряд чешских и русских преподавателей. Достаточно скептически Кондаков относился к образу жизни чешской научной среды; лишь немногие представители местной профессуры, в частности Л. Нидерле, удостаивались лестной оценки русского академика. Показательно, что Кондаков всячески стремился уклониться от участия в общественной жизни Праги. Явное раздражение мэтра вызывала активность различных эмигрантских организаций, от которых он пытался дистанцироваться, неподдельную брезгливость и отторжение – склоки в русской диаспоре.

Однако полностью отстраниться от общественной жизни Праги Кондакову все же не удавалось. В сентябре 1924 г. в Праге по инициативе С. Н. Кондакова был издан сборник статей «Никодим Павлович Кондаков. 1844–1924: К восьмидесятилетию со дня рождения»,²¹⁸⁶ а 1 ноября чешская и русская общественность торжественно отметила 80-летний юбилей ученого. Своеобразные итоги последних лет жизни подведены Кондаковым в письмах к Д. В. Айналову и В. П. Бузескулу, ставших откликами на поздравления с родины. С. А. Жебелев сообщил в Прагу о прошедших в РАИМК юбилейных чтениях в честь Кондакова и о том, что Академия наук проигнорировала 80-летие своего сочлена. Последнее замечание явно задело самолюбие Кондакова.

В письмах С. А. Жебелеву Η. П. Кондаков постоянно жаловался на сырой климат и дороговизну жизни в Праге, писал о намерении перебраться на юг – в Болгарию, Италию или Францию, где ему как легочному больному хотелось закончить свои дни. В годы революции академик лишился всех капиталов и недвижимости, но, экономя буквально на всем, он сумел скопить 15 тыс. франков для приобретения собственного домика в Италии или Франции, но его мечта осталась неосуществленной. В конце 1924 г. болезни престарелого ученого обострились. Несмотря на плохое состояние здоровья, Кондаков вплоть до кончины постоянно думал о работе. Напряженная научная деятельность в конце декабря 1924 г. привела к сердечному приступу, описанному в последнем письме к Жебелеву от 1 февраля 1925 г.

Через полмесяца, 17 февраля 1925 г., Кондаков скончался в Праге. Его последний день описан в письме С. Н. Кондакова к Д. В. Айналову. Сообщения о кончине Η. П. Кондакова с опозданием появились и в советских газетах – центральной «Правде» и ленинградской «Красной газете». Смерть Η. П. Кондакова нашла отражение на страницах академического отчета 1925 г. В нем подчеркнуто, что покойный «принадлежал двум отделениям – Русского языка и словесности и Исторических наук и филологии». Его исследования в области византийского и древнерусского искусства «справедливо стяжали ему мировую известность, – писал С. Ф. Ольденбург. – Никодима Павловича всегда отличало изумительное знание подлинников, и он всегда держался того взгляда, что истинное понимание памятников искусства возможно лишь для того, у кого от непосредственного знакомства с массами памятников непосредственно образовалось особое чутье. Кондаков пролагал всюду новые пути; как все пролагатели новых путей, он встречал горячие возражения, ему часто указывали даже на скороспелые выводы, и все-таки имя Кондакова навсегда вписано в летописи истории изучения искусств Запада и Востока. Востоком он особенно интересовался в последние годы своей жизни. Тяжелая болезнь, требовавшая пребывания в умеренном климате, и раньше отрывала от нас Никодима Павловича, оторвала его от нас и окончательно. Но научные сношения он не прерывал, и еще всего несколько лет тому назад шли письменные переговоры о печатании его работ у нас».²¹⁸⁷

После кончины академика его ученики основали Seminarium Kondakovianum, который вплоть до середины октября 1928 г. активно сотрудничал с советскими учеными. С. А. Жебелев всячески способствовал изданию трудов семинара – сборника памяти Η. П. Кондакова, тома, посвященного Я. И. Смирнову, стал инициатором привлечения к сотрудничеству с Прагой своих ленинградских коллег, контакты с которыми он взял на себя, читал корректуры и чистые листы посмертно издаваемых «Очерков и заметок по истории средневекового искусства и культуры» Η. П. Кондакова и т. д., высылал книги, наводил по просьбе пражских коллег справки в различных музеях страны. Сергей Александрович настаивал на скорейшем издании посмертных трудов Η. П. Кондакова, в том числе «Русской иконы», и как опытнейший редактор предлагал собственные принципы публикации: «С иконою Никодима Павловича засиживаться не следует. Время – подлая штука. Оно очень скоро влечет за собою забвение, а забвение даже громкого имени влечет за собою утрату интереса к тому делу, которое с этим именем было связано».²¹⁸⁸

I з:

Предел сотрудничеству с Прагой положило развязанное советскими властями «дело академика С. А. Жебелева» (1928–1929 гг.) и политический скандал,²¹⁸⁹ которые, безусловно, отрицательно сказались на исторической памяти о Кондакове на родине, не говоря уже о негативных последствиях для С. А. Жебелева и других ленинградских сотрудников пражских сборников. Вероятно, именно в эти годы С. А. Жебелев уничтожил практически все письма к нему С. Н. Кондакова, Е. Н. Яценко, Η. М. Беляева и других эмигрантов, отсутствующие в его фонде, но винить ученого за это потомки не имеют морального права. Публикуемые документы об обстоятельствах того времени красноречиво говорят сами за себя.

Переписка расположена по хронологии. Даты писем, за исключением оговоренных случаев, приведены по новому стилю. Сокращенные слова дополнялись без угловых скобок в случаях, не имеющих другого толкования. Очевидные описки исправлены без оговорок. Курсивом выделены авторские подчеркивания. В квадратные скобки заключены слова, прочитанные предположительно (при нечетко написанном автографе), а также даты и места написания документов, определенные автором публикации. Отточия в угловых скобках означают неразобранные слова. Примечания авторов писем отмечены звездочкой (*). Текст публикуется по современным орфографии и пунктуации, но с сохранением стилистических особенностей оригинала.

Одесса, гостиница Пассаж

24 мая 1917 г. (ст. ст.)

Дорогой Сергей Александрович,

Вот уже месяц, как я живу в Одессе, и только теперь, окончательно убедившись, что выехать мне отсюда, вероятно, не удастся до осени, я решился написать Вам и просить Вас написать со своей стороны о том, что нового произошло у Вас, в Питере и в Академии художеств.

Выехать отсюда трудно и, пожалуй, дальше Киева никуда не попадешь, а потому и приходится прожить лето здесь. Пока живется хорошо, даже с некоторым обилием продовольствия (сахар, свет, консервы и т. д.). Помещаюсь в хорошем номере с балконом, выходит он на Соборную площадь, разделенную скверами, и вечером чай можно пить не без удовольствия, наблюдая, как тут же ловят дезертиров, водят воров, собирают митинги и т. п.

Обедаем мы у проф. Линниченко,²¹⁹¹ и в его же квартире (Елисаветинская, 10) есть надежда найти на лето помещение. Дачи отдаются здесь без мебели, а стоят от 500 руб. и выше за лето. Но слава Богу, что не живешь на даче: в трамвай еще менее шансов попасть, чем в Санкт-Петербурге, извощики бастуют все время, т. е. за поездку в окрестности требуют 20 руб., за перевозку мебели надо платить 50–60 руб. и т. д.

Здешняя рисовальная школа²¹⁹² желает в будущем завести у себя мастерские, равно устроить архитектурный отдел. Все это доброе дело, и я ему не прочь помогать, так как Одесса пока единственный художественный центр в Южной России.

Напишите, пожалуйста, как дела идут и на чем остановилось дело реформы Академии художеств.²¹⁹³

Ваш Н. Кондаков

В будущем адрес: Одесса,

Елисаветинская, 10

квартира профессора И. А. Линниченко

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 130–131. Автограф.

Ялта²¹⁹⁴

8 декабря [1917 г. (ст. ст.)]²¹⁹⁵

Дорогой Сергей Александрович,

Поздравляю Вас с праздником и прошу передать тоже Вашим и нашим общим знакомым, Якову Ивановичу,²¹⁹⁶ Михайлу Ивановичу и Софье Михайловне Ростовцевым,²¹⁹⁷ Фармаковскому,²¹⁹⁸ знакомым по Академии художеств.

Вот уже 2 месяца, как я спешно пишу сочинение по русской иконописи,²¹⁹⁹ днями сижу у стола, никого не вижу и никому не пишу. Очень хочется кончить, сдать работу на хранение, чтобы была напечатана, когда можно будет. А затем начну хлопоты по выезду из России, что называется – куда глаза глядят. Хоть перед смертью не буду видеть ничего, что почти видеть не могу. Сочинение по иконографии Богоматери, III том,²²⁰⁰ почти готов вчерне, и его буду отделывать, и еще другую тему.

Напишите, как живете и как живут наши. Мы жмемся здесь, но если Вы приедете, найдем место.

Ваш Н. Кондаков

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 132. Автограф на почтовой карточке с адресом получателя: Петроград, Кабинетская, 7, г. профессору Сергею Александровичу Жебелеву.

Ялта, Церковная, 2

16 февраля/1 марта 1918 г.

Дорогой Сергей Александрович,

Только что получил Вашу открытку от 7 февраля и 14 номеров газет – очень благодарю Вас за то и другое. В Ялте за февраль нельзя было ни купить, ни достать газет: их прятали, как прячут продовольствие, чтобы продать дороже, и, видя только интеллигента, хотя и жаждущего газеты, но не способного дать за нее 1 руб. – 1 руб. 50 коп., в продаже ему отказывали. Газеты, на которые я подписался, оказались закрыты. Итак, благодаря Вам, узнаю, а то за месяц видел всего 2–3 номера «Р[усских] В[едомостей]».²²⁰¹

После бурных событий началась бурная, ветровая погода. О выезде на север пока нечего думать. Но мечтаю все же подвинуться к Москве – там расчистили иконы в Успенском соборе и зовут смотреть. ²²⁰² И кончить надо «Русскую иконопись» – уже на 2 больших тома написано, а все «Москвы» еще нет.

Напишите, как живет наш кружок²²⁰³. Ни от кого, кроме Вас, известий не имею. На сколько Вы купили газет мне?

Ваш Н. Кондаков

P. S. Если Вам голодно, приезжайте, прокормим. Думаете ли выехать?

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 133. Автограф на почтовой карточке с адресом получателя: Петроград, Кабинетская, 7, г. профессору Сергею Александровичу Жебелеву

Ялта, Церковная, 2

16/29 марта 1918 г.

Дорогой Сергей Александрович,

Письмо Ваше от 10 марта я получил уже пять дней назад, но даже до сих пор медлил ответом. Оно подняло во мне все накипевшее во мне негодование и ненависть к тому, что видишь вокруг и о чем узнаешь из газет и от людей. Немцы,²²⁰⁴ которые всему злу причина, далеко, и хотя я, как все русские, не жду их с радостью, но стал к ним равнодушен. Они, по крайней мере, разумны во зле, а мы?

Знаете ли, что в таких дырах, как Ялта, где все на виду, ни дома жить, ни на воздух выйти нельзя без отвращения. Что же читать приходится в «Известиях» идиотских депутатов!²²⁰⁵ Ведь у нас потребовали вносить все денежные знаки в банки для штемпелевания,²²⁰⁶ в течение недели, и я видел лично одного грека, который принес, но у которого банк не взял, хотя он Христом Богом просил, чтобы до 1-го апреля проштемпелевать. Теперь уплотняют квартиры, и слава Богу, что у нас живет пролетариат, т. е. горничная (боится в кухне, можно влезть), и что комнаты малы, у нас «нормальное уплотнение есть».²²⁰⁷ Затем снято, наконец, военное положение, и выезд из Ялты объявлен свободным. Но за нашим домом сделана застава, даже есть шлагбаум, и стоит 5 болванов в оружии, 1 конный, и у всех проверяют ряд удостоверений. Я тоже получил удостоверение, и от Финансовой комиссии, что уплатил добровольные взносы (всего около 500 руб.) и пр. Но ехать никуда из Симферополя нельзя, и все сидят, разоряются окончательно.

На базаре теперь у нас ничего не купишь, а рестораторы и комиссары покупают и мясо, и птиц, но под полою. Цена курице теперь 25–30 руб. Чай – 25 руб. за фунт. Яйца платим по 4 [руб.] 50 [коп.] десяток, но все же жить было бы можно, если бы можно было знать, что сегодня же не придут с обыском и не возьмут у тебя все, что ценное, и деньги, и все лишние рубашки, и постельное белье и т. д. Ежедневно печатаются конфискации всего серебра в домах и квартирах. Переписывали белье и т. д. По улицам носятся на моторах и извозчиках (3 руб. всякий конец) каторжники с девками, пьяные. В саду сидят матросы тоже с цыганками и чинят непристойности открыто.

Вот почему я прямо радуюсь тому будущему игу, которое готовят немцы русскому народу. Ибо это зверь, которого развращенная власть не смогла обуздать, а его надо даже зануздать. Стране теперь хуже, чем при Пугачеве, нами управляют преступники из рахитиков, алкоголиков и припадочных, а их паства 300 тысяч ерников и каторжан, а народ наш уже, действительно, «Бога слопал», так нами собирается закусить.

Советую Вам почитать книжку Gustave Le Bon «Psychologie du socialisme», 1907 – поучительная, особенно главы о проповедниках социализма из интеллигенции и профессуры.²²⁰⁸

Но будет о сем. Все же я провел зиму сравнительно благополучно, и тепло было, и светло. Не покойно только с 8 января, но не все же! А вот теперь уже и не знаю, дальше что делать? На юге оставаться нельзя – будет Украйна – съедят мазепинцы,²²⁰⁹ ибо я не из них. Будет Таврическая республика или Донецкая – ограбят и пустят по миру, и жалованья не получишь. И то не отдали на почте – положили в сберегательную кассу и дают по 100 руб. в неделю. В профессора не могу идти, в рабочие тоже, да интеллигентам платят 1.50 в день, а рабочим – 10 руб. на винограднике, а в 73 года не возьмут.

Так вот что дальше делать? Работу по русской иконописи кончил – около 80 печатных листов, на 2 тома. Более работать не над чем, так как Иконографию Богоматери III [том] тоже кончил, а пересматривать надо, имея библиотеку под рукою. Надо по делам ехать к Вам в Петроград, а ехать нельзя, особенно с моими грузами и материалами. Вот и сижу у моря, жду погоды.

Вот Вы боитесь стать немецким рабом.²²¹⁰ Я же думаю, что Великороссия, оставшись под Советскою властью, будет скорбеть, что не попала под протекторат, как Украйна, и, пожалуй, попросится. Нельзя в XX веке жить в стране, где нет права собственности, или оно есть только для некоторых классов, а другие объявлены «вне закона» поголовно. В России жить русскому уже нельзя, скоро будет так же опасно, как в каторжной тюрьме, и, значит, надо из нее уходить. Но куда, с какими средствами, если русские деньги и процентные бумаги ничего не дадут на франки?

Вот о чем мне хотелось бы поговорить с Вами и другими приятелями в Петрограде. Следует что-нибудь придумать, чтобы на этом успокоиться.

Спасибо Вам за новости о наших. Поклонитесь Михаилу Ивановичу,²²¹¹ отчего он мне не ответил на мою открытку? Равно и Смирнов не отвечал.

Низкий поклон Вашим.

Еще раз спасибо. Ваш Н. Кондаков

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 134–136 об. Автограф.

Ялта, Церковная, 2

5 апреля 1918 г.

Многоуважаемый Сергей Федорович,

Обращаюсь к Вам с просьбою помочь мне приехать в апреле или мае в Петроград, на некоторое время, для использования своей библиотеки. Если бы не трудное мое положение, я бы не решился Вас тревожить, а почему мне нужна помощь, позвольте кратко о том изложить.

Я вывез прошлою весною свои две работы: III том «Иконографии Богоматери» и «Историю русской иконописи», то и другое в виде рукописей и материалов, главным образом – фотографий. После того мне прислали и привезли еще дополнительные материалы, а также рукописи, которые я опасался оставить в Петрограде, имея в виду беспорядки при его захвате немцами. Между этими рукописями находятся: II том «Русских кладов» и «Итальянская миниатюра в XIII и XIV веках», т. е. работы, мною не оконченные, но приготовленные к изданию.

Все это ныне составляет груз нескольких пудов, а, главное, ряды пакетов, которые я должен везти с собою в вагоне, в четырех больших саках, ^2213* из боязни сдать их в багаж, а при нынешних условиях переезда их утратить. В то же время мне предстоит взять с собою в багаж много лично мне необходимых вещей из багажа, ввиду возможности утраты больших чемоданов.

Вам известно, конечно, что условия езды по железным дорогам не допускают ничего подобного, и, стало быть, мне тронуться в дорогу становится жутким.

Нет ли, потому, какой-либо возможности, мне заручиться из Петрограда, по ходатайству от Академии, какой-либо льготою при возвращении в конце апреля, например, разрешением иметь отдельное двуместное купе, или хотя бы иметь для себя отдельную лавку с тремя местами, так чтобы я мог поместить на них доставляемый мною багаж. Свой личный багаж я мог бы сдать в багаж. Конечно, если бы мне можно было, при этой перевозке, пользоваться хотя бы некоторою помощью при посадке со стороны начальства станционного, чтобы оно мне обеспечивало назначенное место (хотя бы в служебном отделении), мне было бы куда легче.

Вот если у Вас, от Академии, есть какая-либо возможность мне помочь в этом, я был бы очень обязан. Иначе, право, не придумаю, что мне делать. Натурально я с охотою оплачу все льготы, которые могут быть мне предоставлены.

Будьте любезны, известите меня краткою телеграммою, можно ли мне надеяться на это.

Преданный Н. Кондаков

ПФА РАН. Ф. 208. Оп. 3. Д. 283. Л. 2–3 об. Автограф. На первой странице письма помета рукой С. Ф. Ольденбурга: «Получено 23 января 1919 г.».

Одесса

Елисаветинская ул., 10

квартира проф. Линниченко

24 апреля 1919 г. нового стиля

Многоуважаемый Сергей Александрович,

Обращаюсь к Вам с большой просьбой от имени Никодима Павловича Кондакова – не откажите сообщить сыну его Сергею Никодимовичу,²²¹⁵ что Η. П. жив и благополучен, насколько это возможно в нынешнее время, что он по-прежнему живет в Одессе у проф. Линниченко и очень бы желал, чтобы Сергей Никодимович приехал жить вместе с ним, не откладывал бы своего приезда, а возможно скорее исполнил бы эту просьбу.

Η. П. в осеннем семестре читал в университете курс по «Истории русской иконописи», будет, если ничто не помешает, продолжать чтение и в весеннем семестре, т. е. тотчас после Пасхальных каникул.²²¹⁶ Это дает Η. П. известное вознаграждение и суточные деньги; пишу для того, чтобы Сергей Никодимович не беспокоился о степени материальной обеспеченности своего отца. Пока и в смысле продовольствия дело обстоит благополучно, хотя, правда, по высоким для Одессы ценам, но достать все можно.

Часто вспоминает Никодим Павлович о своих знакомых и друзьях и просит передать Вам привет, сам он не пишет исключительно из-за того, что не верит, как могут в нынешнее время доходить какие-либо письма.

Я же взяла на себя смелость обеспокоить Вас, конечно с согласия Никодима Павловича, в уверенности, что Вы найдете более верный способ передать эту весть по назначению. У Никодима Павловича нет сведений от сына после сентября 1918 г., а тогда он писал, что живет в Гатчине и лишь наездами бывает на академической квартире.

Передайте, пожалуйста, Сергею Никодимовичу также привет и от меня, с пожеланием скоро увидаться. Извиняюсь за причиняемое Вам беспокойство и заранее благодарю Вас от лица Никодима Павловича за исполнение просьбы.

Уважающая Вас

Екатерина Николаевна Яценко

P. S. Никодим Павлович очень бы желал получить от Вас письмо и узнать, как Вы живете и что Вам удается работать в столь трудное время. Вероятно, Вы найдете возможным сообщить ему о том, как здравствуют и другие члены Вашего кружка.

ПФА РАН. Ф. 115. Оп. 9. Д. 55. Л. 1–2 об. Автограф. На конверте (Л. 3) адрес: Петроград, Васильевский остров, 9 линия, д. 20, кв. 6. Сергею Александровичу Жебелеву. Почтовый штемпель о получении в Петрограде 3 мая 1919 г.

7 мая 1919 г.

Одесса Елисаветинская, 10 Η. П. Кондакову

Многоуважаемый Сергей Александрович,

Извините за причиняемое беспокойство, но очень хочется дать знать о Никодиме Павловиче, как сыну его Сергею, так и Вам. Адреса Гатчины и его места службы мы не знаем, нет уверенности, что он часто бывает на академической квартире, а потому весьма убедительно прошу Вас, от имени Никодима Павловича, передать Сергею Никодимовичу, что он жив, здоров и благополучен, поскольку в нынешнее время возможно. Желал бы видеть Сергея Никодимовича возможно скорее подле себя, иначе в его годы беспокойно находиться в неизвестности и волноваться за сына, зная, насколько трудна в столице жизнь.

Никодим Павлович еще с осени начал чтение курса лекций по истории русской иконописи в университете; был долгий перерыв из-за отсутствия топлива в зимние месяцы, а теперь, после праздников Пасхи, вновь возобновил чтение лекций в так называемом весеннем семестре, говорю в так называемом семестре потому, что власть имущие спешат закончить занятия во всех учебных заведениях не позднее 15 мая нового стиля – но претворится ли их желание в дело, это никому не известно. Кроме студентов Никодима Павловича слушают и профессора, в числе их назову известного Вам Николая Львовича Окунева.²²¹⁷

Кроме этого курса Никодим Павлович был так добр, что провел 26-ть чтений по «Истории Возрождения» у себя на дому, но небольшому кружку лиц, посещал тот же Николай Львович и еще другой ученик Айналова,²²¹⁸ из молодых, Андрей Николаевич Грабар,²²¹⁹ который переселился из Киева в Одессу для того, чтобы докончить государственные экзамены и быть оставленным²²²⁰ при Новороссийском университете.

Нет сомнения, что Никодим Павлович заканчивал и свои работы по «Русской иконописи», которые выросли за два года его отсутствия из Петрограда в 2 больших тома.

Когда же произошла смена правительства, он начал диктовать мне свои «Воспоминания и думы»,²²²¹ смена была для нас, простых обывателей, неожиданна, что всех выбила из колеи; работать над научным сочинением Никодим Павлович не мог и решил начать писать свои воспоминания.

Университет, конечно, оплачивает чтения лекций, пишу для того это, чтобы Сергей Никодимович: 1) не думал, что он явится лишним бременем, как он то в одном из своих последних писем писал, а 2) для того, чтобы успокоить его насчет материального положения отца.

Сергей Александрович, Вы бы очень обрадовали Никодима Павловича письмом с возможно подробным описанием своей жизни и того, чем Вы сейчас занимаетесь. Как благополучны Ваша матушка и сестра?²²²² Как живут и существуют остальные друзья-знакомые Никодима Павловича, которые остались в Петрограде? Где устроились за границей Ростовцевы? Жутко ставить вопрос – существует ли библиотека²²²³ Никодима Павловича и оставлена ли за ним его академическая квартира?

Никодим Павлович не пишет исключительно из-за того, что не верит в аккуратность нынешних почтовых сообщений. Просит Вас принять его искренний привет и благопожелания.

Наш, общий с Никодимом Павловичем, привет Сергею Никодимовичу и пожелания скорого с нами свидания.

Исполнением просьбы глубоко обяжете.

Уважающая Вас Е. Н. Яценко

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 143. Л. 1–2 об. Автограф.

Одесса, Елисаветинская, 10

20 мая 1919 г.

Глубокоуважаемый Алексей Александрович,

Одесса вступила вновь в почтовые сношения с севером вот уже несколько дней, и я решаюсь заявить Вам о некоторых своих нуждах, на тот случай, если мне все же не придется приехать еще весною в Петроград, как на то я рассчитывал.

Уезжая из Санкт-Петербурга, я вывез с собою три сочинения с материалами (фотографии и записки). В настоящее время эти сочинения представляют пять больших томов in 4о, но к ним имеются у меня также большие материалы, особенно фотографии, большинство в одном существующем экземпляре и т. под., и если все это утратится дорогою, то потеря будет не вознаградимая в полном смысле слова. Одно из этих сочинений по Иконографии Богоматери на два тома печатных требует, правда, для романского периода непродолжительной поездки, но если бы могло быть напечатано, то уже теперь можно было бы печатать том по порядку итальянской Мадонны. Второе сочинение – История русской иконописи, в двух томах с атласом, совсем бы можно было печатать, если бы была бумага для цветных рисунков. Имея в виду, что одно из сочинений написано для издания Академией), я уже писал в прошлом году С. Ф. Ольденбургу, прося его помочь мне через властей вывезти все эти материалы, хотя бы исходатайствовав мне разрешение на покупку 3 мест или купе, где таковые имеются.²²²⁵ Ответа не получил, – письмо, вероятно, не дошло.

Вторая просьба моя касается собственно моего заштатного положения. Нельзя ли мне получить от Отделения командировку на юг и в среднюю Россию,²²²⁶ хотя бы до сентября месяца, чтобы мне можно было предъявить извещение Отделения, как формальную бумагу, ныне необходимую для проезда куда бы то ни было.

Лично я желаю особенно попасть домой в Петроград, но не нахожу к тому никаких способов. Конечно, я знаю все обстоятельства современной жизни там, но и здесь дороговизна растет чрезвычайно и скоро, быть может, сравняется с Петербургом.

Только на днях я узнал о кончине Я. И. Смирнова. Известие это столько же поразило, сколько огорчило меня. Итак, все начатые и задуманные им работы останутся неисполненными? Горько донельзя.

Прошу Вас передать мой поклон товарищам по Отделению.

Преданный Н. Кондаков

ПФА РАН. Ф. 134. Оп. 3. Д. 705. Л. 49–50. Автограф.

Одесса, Елисаветинская, 10

8 июня 1919 г.

Дорогой Сергей Александрович!

Очень был рад получить от Вас письмо заказное от 18 мая, мною полученное в самом конце. Затем пошли у нас и слухи и даже вести, опять перемежилось почтовое сообщение, не принимали заказных, а затем вновь возобновилось, и вот уже 3–4 дня как почти ежедневно приходят поезда, и с ними и письма от Сережи²²²⁷ и некоторые известия.

Вы меня ошеломили сообщением о смерти Я. И. Смирнова:²²²⁸ за день ранее Сережа в письме назвал его покойным, а от Вас я узнал, что он уже 10-го октября умер и, по-видимому, от истощения. Смерть его мне очень горька. У меня не было ученика, так полно снабженного для науки и так любившего занятия. Неужели надо вновь читать в университете и искать учеников?

Здесь я прочел за два полугодия два введения: в русскую иконопись и в Иконографию Богоматери эпохи Возрождения. По-видимому, я еще могу читать. Слушателей под конец набиралось много и больше всего профессоров и художников. Думаю о том, чтобы прочесть подобные курсы в Санкт-Петербурге, если буду жив и вновь в университете.

За эти два года моего отсутствия из Санкт-Петербурга я мог много заниматься и почти закончил два сочинения: Историю русской иконописи на 2 больших тома с 3-м отдельным томом атласа и Иконографию Богоматери в эпоху Возрождения, тоже в двух томах. По первому, однако, надо еще сделать поездку по разным монастырям. По второму надо тоже побывать на юге Франции и еще раз в Италии. Когда и как я это сделаю, если теперь всякие поездки невозможны по тысяче затруднений и чудовищным ценам? Стараюсь не думать. Для изданий надобна бумага, а ее нет даже для академического, тем более для издания иконописных таблиц. Тоже стараюсь не думать. Ибо если начать думать, то, пожалуй, сунешь свои томы в печь и сожжешь как дрова. Ведь страшно подумать даже о том, что вывезти эти сочинения с материалами к ним, т. е. фотографиями для нужных рисунков, мне тоже или невозможно, или крайне трудно. Взять сочинения – не брать вовсе багажа, таковы условия переездов теперь. Добыть хотя бы разрешение купить три места в поезде, о чем я писал в Академию С. Ф. Ольденбургу (и ответа не получил), и то не удается. И потому лучше не думать!

Думаю больше о том, куда бежать: теперь из Одессы, где началась чудовищная дороговизна, растущая до питерских цен; затем также из отечества, где зимою нельзя будет жить, за отсутствием топлива. У нас пуд дров стоит 60–70 рублей, а его хватает на один день в кухне и не хватит на печку: в пуде 7 мокрых полен.

Теперь у нас с половины апреля идут дожди, или по два ливня в день, или мелкие подряд. Нет дней без дождя. Все растет так буйно, что озимые имеют колосья в палец толщиною, а стебель еще толще. Но весь этот урожай сгниет от сырости, и даже сена нельзя собрать.

Вот Вам и наши кошмарные новости. Очень жалею Вас, как декана,²²²⁹ и еще более по участию в заседаниях. Сам почти никуда не хожу. Недавно, однако, пошел в историко-филологический факультет, восстал, во имя университетской науки, против слияния университета с женскими курсами,²²³⁰ и очень сожалею о том.

О Пете²²³¹ ни слуху ни духу вот уже 8 месяцев; и жена²²³² ждет его в Ялте уже год с двумя детьми, едва сводя концы с концами из доходов от сданного целиком внаймы дома.

Напишите мне подробнее, почему и от чего умер Яков Иванович. Напишите и о других. Поклонитесь нашей компании, кого увидите.

Ваш преданный Н. Кондаков

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 137–138 об. Автограф.

Петроград

9/22 июня 1919 г.

Глубокоуважаемый Никодим Павлович,

Сейчас получил Ваше второе письмо – заказное; первое письмо Ваше не дошло до меня.²²³³ Очень порадовался тому, что Вы живы, здоровы и в состоянии работать.

Надеюсь, до Вас дошел уже командировочный лист;²²³⁴ его уже недели полторы тому назад должен был Вам выслать непременный секретарь.²²³⁵ Отделение ассигновало Вам на путевые издержки 5000 р., но вопрос о том, как получить эти деньги и как их Вам доставить, не так прост. Контроль стал в последнее время неимоверно придирчив. Нам вернули бумагу, в которой мы просили выслать деньги на имя Сергея Никодимовича для придачи их Вам. В среду подаем бумагу с просьбой выдать их Сергею Никодимовичу и ничего не прибавляем в ней относительно передачи этих денег Вам. Вопрос о жалованье также не прост, благодаря странной постановке его, допущенной Общим собранием. Вы во всяком случае получите жалованье с 1-го июля нового стиля; но боюсь, что его выдадут только в сентябре, в случае Вашего возвращения. Теперь ввиду Вашего официального ходатайства о командировке буду хлопотать о том, чтобы жалованье выдавалось теперь же.²²³⁶ Хорошо было бы, если бы Вы нашли возможность приехать сюда в сентябре хотя бы на неделю; течение жалованья возобновилось бы; Академия дала бы Вам командировку на 6–8 месяцев. Может быть, тогда оказалась бы возможность уехать за границу. Теперь границы закрыты, и по крайней мере из Великороссии получить заграничный паспорт невозможно.

Из членов Отделения²²³⁷ всю зиму провели здесь: Котляревский,²²³⁸ Никольский,²²³⁹ Пальмов²²⁴⁰ и я. Карский²²⁴¹ в Минске; но он приезжал сюда раза три и числится в командировке. На днях сюда вернулись Истрины;²²⁴² они решились на это, опасаясь быть оторванными от Петрограда; в последнее время им было тяжело в Серпухове, где они провели почти два года; как и в других городах, положение с каждым днем ухудшалось. Здесь, конечно, не хорошо, но морально не хуже, чем в любом городе нашей исстрадавшейся родины. Соболевский²²⁴³ в Москве. Иконников²²⁴⁴ в Киеве. Перетц²²⁴⁵ в Самаре. Очень беспокоит меня то, что Перетц и Иконников лишены жалованья. Соболевскому оно высылается, так как возвращение его сюда невозможно по причине взятой с него подписки о невыезде из Москвы.²²⁴⁶

Угнетенное состояние нашего духа невыносимо.

Искренне преданный

А. Шахматов

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Одесса, Елисаветинская, 10

5 июля 1919 г.

Многоуважаемый Алексей Александрович,

Получив одновременно Ваше письмо от 22 июня и извещение от Отделения, спешу принести Вам и Отделению свою искреннюю благодарность за заботы обо мне. Командировочные деньги мне, действительно, понадобятся для необходимых поездок во Владимир, Москву и разные монастыри средней России. Мне необходимо осмотреть раскрытые в 1918 году и в этом расчисткою древнейшие иконы, о которых мне писали из Москвы иконописцы. Равно осмотреть новые приобретения в собраниях и дополнить то, чего я не видел раньше.

Здесь нам жилось сравнительно лучше, чем в Крыму: есть библиотека, я читал здесь в университете курс иконописи и приватно курс по Ренессансу, затем по продовольствию было гораздо обильнее и дешевле, чем в Ялте. Но теперь, уже более месяца, мы находимся здесь в худших условиях, и дороговизна уже подходит к московским размерам. Наконец последние аресты профессоров: Доброклонского,²²⁴⁷ Вилинского,²²⁴⁸ Ренненкампфа,²²⁴⁹ Груздева,²²⁵⁰ Вальтера²²⁵¹ навели на университет тяжелый кошмар. И. А. Линниченко не был арестован только потому, что не ночевал дома, задержавшись в гостях дольше положенного осадным положением срока. В ночь со 2 на 3 июля в его квартиру вошли 6 солдат с офицером и должны были ограничиться только протоколом, не найдя И. А. дома, но потребовали от нас сообщить ему записку о явке в Чрезвычайную комиссию на другой день. Это было исполнено, и И. А. наутро принял эту записку и, объявив, что идет туда, ушел. С того времени мы, как и все семьи других арестованных, ничего о них не знаем.²²⁵² Ранее арестованный бывший профессор Левашов²²⁵³ расстрелян. Протоиерей университета Кли(то)к освобожден. Пока мы, живущие в квартире И. А., еще не были потревожены. Говорят, что профессоров и юристов (теперь) берут как заложников, на случай обмена. Профессора в большом волнении, особенно пожилые, из-за тяжелых условий «эвакуационного лагеря». Правда, говорят, что старше 70 лет не берут.

Очень благодарю Вас за сведения о товарищах по Отделению.

Только что получил от С. А. Жебелева план реорганизации историко-филологического и восточного факультетов: очень интересно, многое высоко желательно, но столь же многое подлежит суровой критике или крайне сложно, громоздко и даже неисполнимо, или прямо фантастично. Создается скорее дело для тысячечленной Академии наук,²²⁵⁴ чем для реального русского университета. Совершенно неисполнима пока первая часть, составляющая общий пропедевтический курс. Многое очень декоративно и сулит далекие перспективы, но не дает определенного плана и т. д. Словом, можно было бы очень поговорить с Марром²²⁵⁵ и Жебелевым, но далеко.

Прошу Вас кланяться товарищам по Отделению. Если случится написать, будьте любезны написать, можно ли надеяться на запас дров в здании Академии наук на будущую зиму. У нас самая тяжелая дороговизна дров: за пуд 80 руб. Почти исключительные богачи еще топят у себя плиты и держат хозяйство, а для ⁹/₁₀ это уже немыслимо.

Преданный

Н. Кондаков

ПФА РАН. Ф. 134. Оп. 3. Д. 705. Л. 51–52 об. Автограф.

Одесса, Елисаветинская, 10

8 июля 1919 г.

Многоуважаемый Алексей Александрович,

Недавно я послал Вам письмо, а сегодня получилось от сына письмо от 30 мая с извещением, что Вы намереваетесь внести в Общее собрание предложение о командировании меня на юг России для изучения памятников в связи с моею работою по русской иконописи,²²⁵⁶ что даст мне возможность снова получать от Академии жалованье. Благодарю Вас за это предложение тем более, что как раз об этом просил Вас сам в своем письме. Действительно, приезд в Петербург является для меня крайне трудным. От Одессы до Киева проехать пока можно, но по условию можно взять только одно ручное место, что для меня невозможно ввиду больших саков с моими рукописями и материалами и необходимости взять хотя бы часть своих вещей. Оставить здесь хотя бы половину багажа опасно, так как и здесь угрожает реквизиция выморочных вещей, оставленных за выездом.

Я уже писал Вам, что одни только мои сочинения с материалами должны занять три саквояжа: одно сочинение по истории русской иконописи, другое по иконографии Богоматери. Оба сочинения кончены, но мне все же для полной обработки нужна поездка по Московской и Владимирской губерниям, а также по Иконографии Богоматери поездка на юг Франции для личного осмотра романских соборов. Правда, теперь и печатать эти сочинения было бы невозможно ввиду отсутствия нужной бумаги, не только для издания Русской иконописи семьею Терещенко,²²⁵⁷ но даже и для академического, более простого, издания Иконографии Богоматери. Не менее года придется ждать появления бумаги, даже если все успокоится. Но, конечно, мне не только следует, но и необходимо приготовить оба сочинения к изданию, т. е. подобрать у себя в Петербурге все оставленные там материалы, особенно фотографии. Если издание состоится уже без меня, дело представит непреоборимые трудности при подборе тысяч снимков и рисунков, и самое издание может не состояться.

Горько и прискорбно было для меня услышать о смерти Я. И. Смирнова. Это был, прежде всего, единственный, мною вполне приготовленный ученик и, главное, настоящий ученый, полюбивший свой предмет и постоянно занимавшийся своим делом до полного выяснения. Увы, некоторые крайности его характера ускорили его смерть, благодаря его болезненности. Мне понадобится опять читать в университете, чтобы приготовить ученого археолога, по своему понятию. По счастию, я еще могу читать, хотя и в малых размерах, испробовав здесь. Прочел здесь при факультете за два семестра введение в историю русской иконописи и приватно у себя то же введение в историю живописи эпохи Возрождения. Слушали пять, шесть профессоров, студенты, художники и прочие.

Прилагаю просьбу к Отделению о предоставлении мне некоторых средств на исполнение командировки. Еще раз прошу принять заранее мою благодарность и передать мои поклоны членам Отделения.

Преданный Вам Н. Кондаков

P. S. Прошу Вас передать прилагаемую доверенность сыну моему Сергею Никодимовичу. Я приложил ее на случай утраты письма к нему с ее дублетом.

В Одессе вторую зиму живет И. А. Бунин.²²⁵⁸ Ранее он читал, писал в газетах, теперь очень смущается, намеревается ехать в Москву или Петроград.

ПФА РАН. Ф. 134. Оп. 3. Д. 705. Л. 53–54 об. Автограф.

Петроград

23/10 июля 1919 г.

Глубокоуважаемый Никодим Павлович,

Письмо Ваше получил. Положительно нам в Петрограде легче, чем где-нибудь в других местах несчастной России. Правда, мы стали голодать и не видим возможности просуществовать на зарабатываемые и выручаемые продажей вещей деньги, но та же дороговизна, что у нас, быть может, в несколько более мягкой форме и в Москве, и в Киеве, и в Одессе, даже у нас в Саратове и в Аткарске, где уже осенью прошлого года приходилось моему семейству очень туго. Стараешься не думать даже о ближайшем времени, тем более не задумываешься над зимой; ясно только, что придется мерзнуть и ютиться в немногих комнатах, для того чтобы обойтись тем небольшим количеством дров, которое нам, по-видимому, предстоит получать.

Отвечая на Ваш вопрос, сообщаю, что Академия дров не заготовила; удастся ли ей заготовить сколько-нибудь достаточное количество, не видно. Впрочем, Сергей Никодимович, который собирается к Вам, расскажет Вам подробнее о положении продовольственного и других житейских вопросов в Петрограде, а я ограничусь пожеланием, чтобы Вы побывали здесь в сентябре на самое короткое время и лично в Общем собрании добились командировки на зимние месяцы. Ваше возвращение в сентябре к началу занятий откроет Вам возможность получить жалованье за июнь – август и обеспечить дальнейшее его получение, где бы Вы ни поселились. Но только личное ходатайство может подвинуть Общее собрание дать Вам длительную командировку при наличности еще некоторых обещаний с Вашей стороны как-то наезжать от времени до времени в Петроград. Е. Ф. Карскому таким путем удалось выговорить себе проживание в Минске. Отделенские хлопоты успеха иметь не будут. Правление отказывается выдавать жалованье за июнь и следующие летние месяцы отсутствующим академикам. В виде компромисса Вам выдадут 6000 р. якобы на подготовительные работы по печатанию Вашего труда.²²⁵⁹ Деньги уже выписаны. Их вместе с 5000 р. отделенскими должен привезти Вам Сергей Никодимович; довериться иному способу пересылки невозможно.

Ваши поклоны членам Отделения я передал. Мы горячо приветствуем Вас по поводу завершения Вами Вашей работы по иконографии; Отделение берет ее на свое попечение и приложит все усилия к ее изданию.

Очень мне грустно за Ивана Андреевича.²²⁶⁰

Пожелав Вам всего хорошего, остаюсь

искренне Вам преданный

А. Шахматов

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Praha. III. Mala Strana. Trzište 15, Schönbom Palac²²⁶¹

25 ноября 1922 г.

Многоуважаемый Василий Михайлович,

Я получил от Вас извещение о желательности доставления отчета²²⁶² (от В. А. Францева²²⁶³) только 20-го ноября и потому посылаю с опозданием, вполне невольным, так как В. А. был в отъезде из Праги.

Извиняюсь, что не доставлял ранее, но оправданием может служить то, что я не получил обычных извещений.

Прилагаю три оттиска статьи о «Сумочке»²²⁶⁴ и очень желал бы служить дополнительными объяснениями, если кто из членов Отделения их пожелает.

О своей беженческой жизни не сообщаю ничего, так как со времени своего отъезда из Одессы проживал обычно, но спокойно в Софии и Праге. Выехал я потому, что нуждался в южном тепле и считал, что нахожусь по-прежнему в академической командировке. Остановился в Софии на отдых, из Константинополя, потому что профессора тамошнего университета: Милетич,²²⁶⁵ Златарский²²⁶⁶ и Цонев,²²⁶⁷ придя ко мне, просили остаться у них, и я пробыл там два года. Мне удалось, с помощью русских молодых ученых: А. Н. Грабара, С. И. Покровского²²⁶⁸ и болгарских археологов, несколько поработать для болгарской археологии средневекового периода. Затем меня пригласили в Прагу, также на два года, для чтения курса истории средневекового искусства и культуры Восточной Европы.²²⁶⁹

Одно время я располагал ехать в Париж для чтения при Сорбонне того же курса, но, ввиду стесненных материальных условий, должен был от того отказаться.

Имел за это время несколько предложений по изданию Русской иконы, но в таких условиях (на русском издательства «Слово» в Берлине) или с такими ограничениями в иллюстрации (парижские издатели), что переговоры не привели пока ни к чему определенному. Ныне имею предложение издать на английском языке, но еще не знаю, чем определятся переговоры.

Крайне стеснен в своих занятиях добыванием книг и пособий, тогда как ранее пользовался своею библиотекою.

Тяжела дороговизна жизни в Праге, тяжел и ее крайне сырой климат, но вознаграждается это научным общением.

Очень прошу Вас передать моим товарищам по Отделению и членам Академии мои низкие поклоны.

С искренним уважением и преданностью

Н. Кондаков

ПФА РАН. Ф. 332. Оп. 2. Д. 78. Л. 1–2 об. Автограф. Л. 3 – конверт с адресом: Russie. Petrograd. Петроград. Университетская набережная 5, кв. 28. Академия наук. Академику Василию Михайловичу Истрину. Судя по почтовым штемпелям, получено в Москве 2 декабря, в Петрограде 4 и 6 декабря 1922 г.

[не позднее 22 ноября 1922 г.]²²⁷⁰

Paris VI

3, rue Bonaparte

Hôtel de Londres

Дорогой и глубокоуважаемый Никодим Павлович,

Я вот уже второй раз пользуюсь редким для нашей братии, оставшейся в России, случаем, можно сказать привилегиею, научной командировкой к баскам.²²⁷¹ Я бы не хотел в этот раз также остаться без обмена с Вами письмами.

В Петрограде и в Академии наук, и в Академии истории материальной культуры²²⁷² (вместо прежней Археологической комиссии) большая тоска по Вас. Ряды все редеют, одни уезжают навсегда под тем или другим предлогом, другие умерли или находятся на грани, каждый из нас на очереди, но, при всей в последнее время особенно меня угнетавшей общей апатии, одного не могу не констатировать, это не убыли, а роста глубокого уважения к Вам и страстного желания видеть Вас в своей научной среде. Когда иного средства не оказалось хотя бы духовно связать Вас с собой, с своим учреждением, в Академии истории материальной культуры Вы были избраны единогласно почетным членом,²²⁷³ притом и по времени первым почетным членом, так как раньше этот институт был вообще упразднен.

Из лиц, которых судьба Вас может интересовать, притом оставшихся в живых, могу назвать С. А. Жебелева и Айналова. Последний самые тяжкие «моменты» петроградского нашего сидения провел на юге, в более «благоприятных» условиях физической жизни, а уже год с лишним он в Петрограде, работает и «процветает» по-петроградски: служит и в Эрмитаже, и в Академии истории материальной культуры, и в других местах. В Эрмитаже теперь во главе С. Н. Тройницкий,²²⁷⁴ и в нем собралась удивительно дружно работающая группа молодых и пожилых специалистов, страшно преданных Эрмитажу и его сокровищам, буквально не щадящих себя, лишь бы их отстоять и сохранить (в этом отношении, не исключаю, и положительно образцами собачьей верности представляю и младших служащих, бывших сторожей). Эрмитаж растет, только что (т. е. накануне моего выезда 21 октября из Петрограда) расширился в сторону Зимнего дворца («Дворца искусства»), где он два обширных отделения (в сторону площади) занял художественными произведениями французскими, французами XVII и XVIII, оказавшимися у нас в большей полноте и лучшем подборе, чем на их родине. Вообще сокровищ художественных в Эрмитаже накопилось за это время такое количество, что, как директор меня уверял, к весне Эрмитаж своими экспонатами поглотит весь Зимний дворец, все его залы будут заняты памятниками искусства, там в этом направлении шла непрерывная работа; вывезенные за военное время в Москву коллекции возвращены благополучно.²²⁷⁵ Очень опасно было зимой: опасались неполучения средств на покрытие крыши Эрмитажа, протекало, директор в дождь между картинами ходил уже под зонтом, а картины прорастали на обратной стороне грибами, но на конференции музейных деятелей²²⁷⁶ удалось заполучить нужную сумму.

С. А. Жебелев провел все тяжести сидения, одно время был даже ректором,²²⁷⁷ безвыездно в Петрограде. У него бывали различные настроения, несколько месяцев перед моим выездом я боялся за его вообще физическое состояние, да и вообще душевное состояние, но потом он справился, и оставил его в прекрасном здравии.

Η. П. Сычев,²²⁷⁸ вероятно, о себе давал Вам знать; он – директор Русского музея, оказался весьма искусным, как мне одни говорили, администратором, несомненно средства достает для своего учреждения, много работает, и, судя по беседам с ним, он много интересного открыл, по связям художественного творчества в России, в частности у поморцев, и на Западе, во всяком случае их сродству.

Соболевский был здрав, но он в Москве, там физически всегда, и при новом режиме, жилось легче. В Петрограде, впрочем, по части еды с «нэп’"ом²²⁷⁹ все стало доступно... для располагающих деньгами. Ввиду пайка ученые от голода уже не мрем.

У меня в частности, займу Вас и своей особой, страшный голод по слушателям и последователям. Яфетическое языкознание вскрыло совершенно новое (для меня) представление о составе этническом не одного Средиземноморья и не одних мертвых загадочных этрусков и живых басков, но и, казалось бы, совершенно ясных греков с римлянами и романских народов, речь их всех гибридная, яфетическо-индоевропейская, с речью и все доисторические переживания. Все ясно для немногих адептов со мной, как божий день, но здесь мыслят как в XVIII веке, хуже, с большой самоуверенностью и цинизмом блаженных, владеющих креслами. Очень тяжко, а в Петрограде мы отрезаны от мира, что нельзя безнаказанно и ученому претерпевать ad infinitum.²²⁸⁰

Я с женой²²⁸¹ (она со мной и кланяется) потеряли младшего сына, 20 лет (умер без нас за наше отсутствие в Крыму²²⁸²), страшное пережили и переживаем. Старший молодой ориенталист,²²⁸³ по персидскому (языкознанию. –И. Т.), предцинга.

С глубо(ким уважением)

Н. Марр

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Praha. III. Mala Strana. Palac Schönborn

25 декабря 1922 г.

Дорогой Сергей Александрович,

Уже более трех лет, как я не переписывался с Вами или с кем-либо в России. Получив недавно от Русского отделения Академии наук приглашение прислать отчет о научной деятельности и от А. И. Соболевского из Москвы открытку, я окрылился надеждою получить от Вас весточку. Мне очень хотелось бы вступить по-старому в сношение с Вами, тем более, что мне ведь и времени немного осталось. Мне недавно стукнуло 78 лет, а в такие годы надолго не расчитываешь.

Вы уже, вероятно, знаете, что я за последнее время читал лекции в Софии. И, должно сказать, что, несмотря на отсутствие книг и пособий, читал со рвением. Так и здесь, и будь в Праге получше климат, я был бы всем удовлетворен. Но ее сырость такова, что мне опять хочется возвратиться на юг.

И это тем более, что мечта моя найти здесь издателя моих рукописей: «Русская икона» в 2 томах, с необходимым числом 350 рисунков, «Иконография Богоматери», т. III (Мадонна Италии) тоже с 400 рисунками, – эта мечта не осуществилась пока. К тому же я начал писать еще и о «зверином стиле» в средневековом искусстве – сочинение, меня теперь наиболее занимающее.

По русской иконе я написал краткое изложение (большого сочинения), которое переводит Миннс²²⁸⁴ на английский язык для Оксфордской типографии.

Занимает меня теперь и курс истории Восточной Европы по искусству и культуре в средние века.²²⁸⁵ Три месяца читал я о скифских древностях, оснащая археологию, чем мог, и пытаясь объяснить как-нибудь малопонятную восточную основу. Получалось прямо вступление к древностям славянским и византийским. Что из этого выйдет, сам не вижу, но если бы это падало на подготовленную аудиторию, можно было бы продолжать. За эти годы я столько нашел материала по варваризации Византии, как не находил и за все прежнее время. Правда, чем более я стареюсь, тем более растет у меня желание пополнить свои пробелы.

Но будет о том. Живу я удовлетворительно с тех пор, как американцы Крэн²²⁸⁶ и его сын²²⁸⁷ пригласили нас троих поместиться у них на пустой квартире их в их же доме, в 2-х комнатах на неопределенное время. До того я лазил по лестницам в 80 ступеней, раза по два-три в день, да еще в Клементинуме,²²⁸⁸ в Университете, тоже по Парнасам.

Чем я душевно болею, что не успел вывезти из своей библиотеки хотя бы коллекцию фотографий, мне ежедневно нужных, – а их здесь нет! Увы, увы! Что бы я дал, если бы я мог на два, три дня приехать в Санкт-Петербург и поискать нужный материал в ящиках, сложенных Сережею в здании Новой библиотеки Академии наук!²²⁸⁹ Правда, это трудно и, может быть, не ко времени.

Но довольно о своих делах. Если Вы получите это письмо, то напишите мне по-прежнему о себе, об университете и о знакомых людях нашего круга. При случае поклонитесь от меня разным лицам: Б. В. Фармаковскому, Г. И. Котову,²²⁹⁰ Сычеву, Околовичу,²²⁹¹ Майкову,²²⁹² Лихачеву,²²⁹³ Ольденбургу, Бенешевичу,²²⁹⁴ Покрышкину,²²⁹⁵ А. А. Васильеву.²²⁹⁶

От Марра я получил письмо из Парижа.²²⁹⁷ С Ростовцевыми изредка переписываюсь.²²⁹⁸ Видел здесь раза два Вернадского.²²⁹⁹ Его сын историк²³⁰⁰ слушает курс средневекового искусства и хочет заняться археологиею. Ученица Фармаковского Андреева²³⁰¹ также здесь и намерена заняться византийской археологиею.

Кланейтесь сестре. Напишите мне о музеях и изданиях.

Ваш преданный Н. Кондаков

P. S. Письмо беспорядочное – извините, но я сегодня писал слишком много.

Мне приходится снимать фотографии сибирских древностей из «Русских древностей»²³⁰² – ибо этих книг у меня самого нет.

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 139–140 об. Автограф.

Praha. III. Mala Strana. Palac Schönborn 26 декабря 1922 r.

Дорогой Николай Яковлевич,

С большим удовольствием получил я Ваше письмо вчера, очень благодарю Вас за добрую память и надеюсь, что наша начатая корреспонденция не кончится первым обменом. Спасибо за все сведения и за Ваше расположение.

Скажу Вам, что и я очень желал бы видеть Вас и говорить с Вами. Не заедете ли в Прагу на обратном пути? Желаю и лично повидать Вас и в то же время поговорить о науке и о Востоке, особенно об Иране, Армении и Кавказе.

На время я покончил с иконописью: у меня готовы уже в рукописях два тома «Русской иконы» и полтора тома «Иконографии Богоматери». Все это лежит, за невозможностью найти издателя, который теперь решился бы затратить суммы на их издание с сотнями рисунков.

Мне предложили пока только написать для Оксфордской типографии кратко о Русской иконе. Написал, и книга переводится проф. Миннсом.

Но я теперь читаю курс истории средних веков в Восточной Европе, и из него один эпизод «О зверином стиле» пишу. Это курс совершенно новый, и он построен главным образом на истории переноса варварами, т. е. кочевниками тюркскими и иранскими, славянами и частью германцами того наследия азиатских культур: Китая, Средней Азии, Персии и Армении, которое они приняли или получили. Вы понимаете лучше меня, что я домогаюсь впервые поставить историю культурных основ Европы (и Восточной, и Западной) на истинно научную – историческую почву. Так как я этой задачи сам письменно исполнить не могу, особенно при современных условиях, то я решился прочесть этот курс, в надежде, что найдется кто-либо из слушателей, который пойдет далее.

Но увы! Я читаю здесь аудитории, хотя очень внимательной и большой, но в большинстве неподготовленной. И вот почему хочу хотя один эпизод выделить и написать, с тем, чтобы он был издан на русском, в России как II том «Русских кладов», или в Болгарии.

Вот почему я очень хотел бы Вас видеть и говорить. Мне бы также нужны были выпуски, какие вышли, Вашего «Христианского Востока» и др. Здесь ничего этого нет.

Роль Армении очень крупная, и если я не могу соглашаться вполне с книгами Стриговского,²³⁰³ все же считаю его издания полезными, как своего рода вызов, бросаемый западной науке в том, что она желает забыть и, действительно, забыла. Однако книга «Altai, Iran und Volkersvanderung» Стриговского не занимаются ни Алтаем, ни Ираном, ни переселением, а вздорною сложною за «усиками», «разводя» их без порядка и толку. «Архитектура Армении» когда-нибудь будет написана, но ученым архитектором, а наш брат археолог не может все понять в архитектуре.

Живу я пока здесь в хороших условиях: предложили мне у себя в квартире две комнаты Крэны, отец и сын, и я пользуюсь всеми удобствами крова. Но климат Праги, невероятно сырой, мне пагубен, и вряд ли я проживу долго или останусь здесь. Меня, кстати, усиленно зовут в Болгарию, где остались даже ученики.

Много бы можно было поговорить, похоже чем и попросить: не можете ли Вы мне когда-нибудь прислать фотографии звериных фигур Анийской церкви? Очень бы одолжили. Нет ли также фотографии с «каменных рыб»²³⁰⁴?

Ваш Н. Кондаков

Вашей жене мой привет.

ПФА РАН. Ф. 800. Оп. 3. Д. В-493. Л. 4–5 об. Автограф.

Paris VI

3, rue Bonaparte

Hôtel de Londres

31 декабря 1922 г.

С новым годом, дорогой Никодим Павлович. Очень рад, что живете в работе. Про анийские материалы и сам Ани²³⁰⁵ ничего, к сожалению, хорошего сообщить не могу. Ани – развалины средних веков – в ХХ-м веке снова разрушены, получили coup de grâce²³⁰⁶ даже в научно-исследовательских своих частях, дом с оборудованными мастерскими, фотографическим отделением для работников и музей специальный эпиграфический и архитектурный (орнаментальные подробности, в числе их и масса звериного стиля мотивы) разнесены по кусочкам, камня на камне не оставили. Кое-что из вещей и пр. другого музея перед наступлением турок работники Кавказского историко-археологического института (в Тифлисе)²³⁰⁷ эвакуировали, часть отобранного бросив под обстрелом приблизившихся уже турок, ...городища.²³⁰⁸ Позор учинителям межнациональной резни на Востоке! Не повезло и анийским материалам в Петрограде: ученики мои настояли передать их в Кавказский историко-археологический институт, все снимки, все кальки, все рисунки, все дневники мои (конечно снимки и негативы) были нагружены в вагоны, которые должен был сопровождать мой ученик, уехавший, однако, отдельно; случилось это в сентябре 1918 г., и с наступившими октябрьскими днями они все погибли, розыски довели нас до того результата, что, как утверждают, вагоны погибли где-то между Тихорецкой и Баку.²³⁰⁹ Конечно, кое-что у меня осталось, есть и резьба интересующей Вас церкви на диапозитивах. Иосиф Абгарович Орбели,²³¹⁰ который располагает, кстати, и своими, и откомандировывавшегося Академиею наук Тер-Аветисяна²³¹¹ снимками богатых рельефов Ахтамара,²³¹² обещал до моего возвращения приготовить к выпуску труд мой «Ани и раскопки на городище» (с 150 рисунками),²³¹³ правда для меня архиустаревший, но на Западе ведь абсолютно ничего не знают про анийские работы даже в том устаревшем виде. Meiller,²³¹⁴ издатель «Revue des etudes arméniennes», впервые узнал из моей набросанной для них заметки об Ани и в этой серии напечатанной,²³¹⁵ о новом послераскопочном Ани, но заметка та без единого рисунка и очень случайна и сжата, как можете удостовериться. И. А. Орбели вот сколько лет готовит издание анийских надписей.²³¹⁶ Что у нас издано в сериях Ани²³¹⁷ или «Христианского Востока»,²³¹⁸ конечно можете получить, я уже написал, может быть, до моего возвращения получите. Разве у Вас в руках не было описания дворцовой церкви в Ани с ее планами и деталями?!

Жена благодарит за привет; Вам, может быть, неизвестно, что у нас громадное горе, погиб наш младший сын Володя, неразлучный наш спутник, росший в анийских кампаниях, разделявший с нами все радости и печали анийские, погиб 20 лет, 10 января в 1921 г., когда мы были в командировке у басков, месяцы проболев тифом в госпитале в Крыму: узнали лишь по возвращении в день приезда в Петроград. Старший сын работает по персидской литературе в Петрограде, немало и он претерпел лишь вначале, именно в феврале 1922 года он смог вырваться с Кавказа и вернуться в условия петроградской работы (хоть библиотеки есть!).

Все, что Вы пишете про свои работы, крайне интересно, а для меня особенно суждения о зверином стиле. Ваша мысль о выделении этого, как Вы скромно называете, «эпизода» и создание из него тома в серии русских кладов на русском языке, думаю, всеми будет приветствоваться, и надо труд готовить Вам, и подготовлять сочувствующим условия для напечатания. Об этой технической стороне еще потом. Но меня интересует по существу тема и Ваша трактовка. Не скрою, меня несколько волнует постановка Вами вопроса на почве изысканий по исторической культуре, очевидно, культурно-историческими перспективами и приемами. Нисколько не сомневаясь в правильности Ваших посылок и выводов, а опасаюсь, что и в данном вопросе анализ явления как порождения внешнего привноса с Востока может занести и без того мало учитываемый творческий в каждом районе свой источник, этнографически прослеживаемый и этнографически утверждаемый в истинном родстве друг с другом, одного источника с другим, во всей Европе и Малой Азии с Кавказом и вплоть до глубин Азии и непрерывной связи с этнической основой европейского человечества, первоначальным населением Средиземноморья. Звериный стиль –это тотемное порождение племен первоначального яфетического населения всего Средиземноморья в полном его объеме (если Иран, то это Иран доарийский). Это теперь помимо археологии, а лучше сказать, в связи с начатыми у нас изысканиями археологическими по зверинцу выявляются палеонтологиею яфетического языкознания. Повторяю, я нисколько не спорю с привносом или историческим выяснением фактов определенной эпохи в различии звериного стиля, но этнографический источник должен быть учтен и местный.

Не знаю, следили ли Вы за притязаниями яфетидологии по последним моим работам, кажущимся незнакомым с материалами лишь фантазиею; я иду теперь дальше в утверждениях своих, чем что напечатано в брошюре «Яфетический Кавказ и 3-й этнический элемент в созидании Средиземноморской культуры».²³¹⁹ Скифы это были яфетиды, допустим, впоследствии иранизированные (?!): сам скиф, «сколот» разъяснился, «славянин» термин оказался видоизменением «скифа» и *skulab’a; Киев=Куяба оказался [конечно, не позднейший исторический Киев] постройкой скифов; легенда о Кые, Щеке и Хориве оказалась скифским преданием, параллель, родную ее разновидность, нашел я у армян (через отложившихся в них скифов²³²⁰) в истории построения древнейшего культового города. Боюсь, перешел границы письма, прерываю, но хотелось бы поговорить с тем, кто, думаю, имеет основание не смущаться такими антинаучными утверждениями. Не скоро придет это в университеты.

Н. Марр

P. S. Встречу с Вами очень хотелось бы устроить; мне передали, что для Вас здесь созидают какой-то курс для чтения (слух до меня дошел через Жирмунского,²³²¹ с ним, по его словам, говорил S. Reinach²³²²).

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Васильевский остров, 4 линия 7, кв. 13 – просто С. А. Жебелеву

Петроград, 11 января 1923 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович!

Какую радость Вы мне доставили, прислав весть о себе! И как бы мне хотелось отблагодарить Вас за эту радость, хотя бы тем, что написать Вам длинное-предлинное письмо, письмо обстоятельное! Я был бы готов писать его хоть несколько дней, если бы имел уверенность, что письмо дойдет до Вас. Многого пришлось лишиться за это время, но, поверьте, самое ощутительное для меня было – отсутствие общения с Вами, к которому я так привык и в котором так нуждался. Но не могу писать ни длинно, ни обстоятельно. Требуется речь устная, а не письменная. Тогда, и только тогда, все бы прояснилось и объяснилось. Поэтому буду сух и фактичен, поскольку последнее доступно. Придерживаться буду содержания Вашего письма.

То, что Вы сообщаете о Ваших работах, меня и восхищает, и даже умиляет. А Вашей фразы: «Чем более я стареюсь, тем более растет у меня желание пополнить свои пробелы» я никогда не забуду, и всем, и молодым и старым, в особенности первым, всегда буду ее упоминать. В этой одной фразе – сказано все!

Теперь о наших делах и людях. Об университете, как таковом, писать нечего. Подобно Вам, и я читал и читаю лекции, правильнее веду занятия с небольшою, но знающею и толковою группою студентов и студенток, с рвением. За все эти годы я читал не без перерыва, и летом, и на праздниках. Прочитали мы древних греков изрядное число. Многие настолько преуспели, что я привлек их к переводу нетрудных вещей Платона,²³²³ благо нашлось издательство, которое хочет, под моей редакцией, издать перевод всего²³²⁴ Платона. На днях выходит первый том, где будут мои переводы «Пира» и «Федра». Я перевел сверх того из больших диалогов «Федона» и, пока, половину «Государства». Не надеюсь, чтобы удалось довести это предприятие до конца, но, пока что, очень им увлечен и стал сам ценить Платона очень высоко, после того, как всецело окунулся в него.

До того, как засел за Платона, напечатал свои введения в историю Греции и Рима (4 книжки),²³²⁵ научно-популярные книжки об евангелиях канонических и апокрифических,²³²⁶ об апостоле Павле и его посланиях.²³²⁷ Сдал в печать первую часть «Введения в археологию» (историческую) и хочу обработать вторую часть.²³²⁸ Эти книжки, когда они выйдут, я непременно постараюсь переслать Вам, из них Вы увидите, что нового появилось у нас за эти годы в области археологии. Правда, этого нового очень немного, а важного и ничего нет. Занятия свои пришлось направить в указанном виде потому, что собственно исследовательскою работою заниматься не было возможности. С 1914 г. не знаю почти совершенно ни новых источников, ни новой литературы. Библиотека моя не прибавилась, а убавилась, так как часть книг – в том числе все коллекции журналов – пришлось продать.²³²⁹ В казенных библиотеках только за последнее время стало кое-что появляться, но и то случайного характера. Все же занятия спасали меня. Я устраивался так, что все время, остававшееся свободным от лекций и домашних работ и забот (а их немало – обходились и обходимся и без прислуги, и без дворника), я писал и писал, писал потому, что читать не мог систематически. И из области научной литературы ничего читать не могу, равно как и в театрах, и в концертах, и в гостях, и на заседаниях всякого рода – нигде не бывал и не бываю. Живу в полном смысле слова анахоретом, и на Невском-то иной раз по два, по три месяца не бывал.

Самое тяжелое было хоронить близких людей. А таковых я потерял немало: Смирнов, Тураев,²³³⁰ Никитский,²³³¹ Мальмберг.²³³² Строго говоря, теперь у меня в Петербурге и Москве никого близкого не осталось. Сначала я и заниматься совсем не мог, но потом взял себя в руки и тогда почувствовал некоторое облегчение, потому что думать совсем не оставалось времени.

Вот кое-что о себе. Теперь о знакомых, которых Вы упоминаете. Один из них, Покрышкин, давно уже уехавший из Петербурга, принявший где-то в провинции сан священника, умер. Остальные здравствуют. Одни благоденствуют вполне (Фармаковский, А. А. Васильев, Сычев – директор Русского музея!), о других не знаю, что сказать, так как определить их положение не могу (Котов, Лихачев, Майков), о третьих (Ольденбург) ничего и говорить не хочу. Неважно, по-видимому, Бенешевичу, но зато и беседовать с ним можно еще. Околовича не вижу. Тимофеич²³³³ процветает в Москве. Вообще теперь трудно и говорить, и судить о людях. События все же яснее. Для меня за эти годы многое прояснилось и в древней истории, и в нашей, так что, пожалуй, я научился за последние годы начиная с 1914 г. больше, чем за всю жизнь, хотя книг читал за это время едва меньше, чем раньше: ушла жизнь и, откровенно говоря, заставила относиться к ней с полным равнодушием. Это я считаю большим плюсом для себя, и вот тут я, действительно, могу оказаться тою скалой, как Вы меня называли. Теперь скала если и [поплывет], то только по одному направлению.

Вы просите написать о музеях – не могу, так как в них не бываю.

Сестра моя Вам шлет свой искренний привет. Она у меня на положении домашней хозяйки, но дает также и уроки.

Искренне Вас уважающий и преданный

С. Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Praha. III. Mala Strana. Palac Schönborn

3 февраля 1923 г.

Дорогой Сергей Александрович,

Мне было в высшей степени приятно получить Ваше письмо от 11 января, узнать, что Вы живы и здоровы и даже так усердно работаете. Мой здешний коллега, проф. классической археологии Vysoky,²³³⁴ знающий всех петербургских столпов классической филологии: Наука,²³³⁵ Стефани,²³³⁶ Никитина,²³³⁷ Помяловского,²³³⁸ знает и Вас в их числе. Правда, этот профессор из немногих в Праге: большинство чуждается России и мало чем интересуется и по науке, и по славянству и т. д. Помимо Нидерле,²³³⁹ с которым я также вожу по временам компанию, все прочие, кроме молодых, уже кончили свои научные работы. Правда, что здесь жизнь чрезвычайно дорога, и профессорам жить тяжело. Большинство или сдает у себя комнаты, или их не топит, занимается только в библиотеке, где нестерпимая жара, и т. д.

Конечно, здесь есть библиотеки, и после Софии, где их не было, можно заниматься. Однако по Востоку и восточной археологии почти ничего нет, а я теперь занимаюсь археологией буддийской, китайской и среднеазиатской. Очень жаль, что мой курс, в котором я решился изложить все, что обдумывал последние тридцать лет, я не могу читать у себя, в России. Я нашел так много текстов и памятников, которые объясняют скифские и древнейшие славянские древности, что вот уже почти год как читаю только об этом. Неужели все это пропадет? Аудитория у меня, правда, все растет, с 30 человек увеличивается до 50 и больше, но толку от этого мало. Все студенты не подготовлены. Даже одна курсистка Андреева, бывшая в семинарии у Б. В. Фармаковского, может заниматься иконографиею, но и только.

Изложить все то, что читаю, письменно не могу: для этого надо иметь при себе библиотеку. К тому же, хотя я начал писать «О зверином стиле», но и то бросил. Напечатать немыслимо, а вид моих рукописей, составляющих 5 томов in 4о,²³⁴⁰ по 300 листов в каждом, угнетает!

Надеюсь быть на месяц летом в Италии для закупки фотографий. Увы, все это есть у меня дома, т. е. в Петрограде, а здесь нигде не имеется.

Звали меня на конгресс историков в Брюссель в апреле, но он приходится на учебное время в апреле, и хотя Ростовцев тоже меня туда звал, я не поеду.²³⁴¹

Очень хотел бы побеседовать с Вами и вообще по истории, особенно ранней средневековой и, в частности, по русской. Вы из тех немногих, которые не поддаются н(овомодн)ым течениям и тенденциям. Мое научное положение таково: кочевые народы принесли в Европу шаблоны древнеазиатских культур и сообщили их славянам и ближайшим германским народам. Эта восточная половина Европы варваризировала, в свою очередь, Византию и способствовала образованию характерной восточной, полуварварской культуры, которая лишь внешне влияла на западную романо-германскую. Иго Ренессанса начинает спадать, и большой вопрос, чего следует ожидать от Европы в будущем, и от ее восточной половины в частности.

Передайте мою глубокую благодарность Академии материальной культуры и Б. В. Фармаковскому за дорогое для меня внимание.²³⁴²

Равно благодарю Марию Александровну²³⁴³ за внимание. Прошу передать прилагаемое письмо Б. В. Фармаковскому, которого адреса не знаю.

Наши Вам низко кланяются.

Ваш Н. Кондаков

P. S. Знаете ли? Я был здесь 1 месяц деканом! Спасал студентов от утеснения со стороны Ястребова²³⁴⁴ и Лаппо²³⁴⁵! Теперь деканом стал москвич А. А. Кизеветтер.²³⁴⁶

P. S. Если увидете кого-либо из нашего Отделения Академии наук, попросите сообщить мне, получен ли мой отчет о занятиях, посланный В. М. Петрину.

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 141–142 об. Автограф.

Praha. III. Mala Strana. Palac Schönborn

3 февраля 1923 г.

Дорогой Николай Яковлевич,

Письмо Ваше я получил и очень благодарю. Хотел было отвечать также длинным сообщением своего сожаления, что не нахожусь в Санкт-Петербурге и не читаю курса в русском университете по скифским древностям. Я теперь целиком занят Востоком, даже Китаем, и Восточной Европою и также Армениею, пытаясь построить новый курс истории средневековой культуры: кочевники, иранцы, земледельцы и кочевники, приход в Европу, варваризация Византии, восточная культура и славянство, готы и т. д. Написал два о том письма Жебелеву и Фармаковскому, и Вам, если позволите, в другой раз.

Книга М. И. Ростовцева «Iranians and Greeks in South Russia» вышла в Oxford, at the Clarendon Press, 1922. Цены не знаю, ибо получил от автора даровой экземпляр. Сам Михаил Иванович, раньше писавший мне, теперь вот уже 2 месяца не пишет – вероятно, выехал из Америки в Европу. Будет на конгрессе историческом в Брюсселе 8–17 апреля, куда звал и меня. Не могу туда ехать – это учебное время у нас, а пословица: «нанялся – продался»!

Очень бы желал повидаться. Никакого курса мне не предлагали, но ранее выбрали меня профессором в Section Russe Hist.-Phil., обещали сначала 20 тыс. франков в год, под конец предложили 10, и я поехать не мог.

Ваш преданный Н. Кондаков.

ПФА РАН. Ф. 800. Оп. 3. Д. В-494. Л. 6–6 об. Автограф на почтовой карточке с адресом: France, Paris VI, 3, Rue Bonaparte, Hôtel de Londres, Mr le Professor N. Marr.

Петроград, В. О., 4 линия 7, кв. 13

4 марта 1923 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович,

Получил Ваше письмо от 3 февраля с неделю тому назад и не отвечал до сих пор, потому что всю неделю возился спешно с корректурами перевода Платона. Теперь у нас книгу печатают так: наберут сразу листов 10 и пришлют ворох корректур; читаешь-читаешь их до одури. Вышедший том печатали в «Академической» типографии; выходящий теперь печатается в «Военной». И нужно отдать справедливость: «Военная» работает куда лучше и скорее, чем «Академическая». Sic transit...!²³⁴⁷ Какая невыразимая досада, что Ваши труды не напечатаны еще. Как было бы и важно и интересно следить за тем, как Вы развиваете Ваше основное положение о характере средневековой культуры. Меня лично Ваше положение не только привлекло, но и увлекло. Я убежден, что оно правильно. Правильно оно, по-моему, потому, что естественно. Но как важно знать, как Вы ведете Ваше рассуждение! Так давно мне не приходилось читать серьезные большие русские ученые работы, и так я по ним взалкал, что и сказать не умею. Не знаю, что будет из теперешних молодого и перевалившего за молодость ученого поколения. Что-то не верится, что придут заместители Якова Ивановича,²³⁴⁸ Мальмберга, Тураева, Никитского. Кстати: дочь Якова Ивановича, Аня, моя крестница, теперь учится у нас в университете. Чудесная девица! Умная, в отца. Специализируется по романской филологии. Из айналовской «школы» сомневаюсь, чтобы вышло что-нибудь путное: Сычеву, например, надо еще много учиться, а он уже прославился. Сам Айналов сильно постарел; нигде почти не видим. Говорить с ним стало не о чем. Вообще для меня по части компании совсем плохо, разве что А. А. Васильев, но и он больше тяготеет к музыке, чем к науке. Он сочинил превосходную вещь на тургеневское «Довольно».²³⁴⁹ Когда мы с ним видимся, а это бывает раза 4 в год, я всегда прошу ее играть. Вообще к музыке я очень взалкал, но ни в оперу, ни в концерты не хожу: для меня теперь строгий пост. И я понял теперь, что такое пост и как можно и должно поститься. Идея поста стала для меня ясна только за последние годы – ранее я отвергал самую идею поста, а теперь знаю, как эта идея должна подбадривать и увлекать. И еще за последние годы я страстно полюбил Платона. Если бы Вы знали, какой это был не только мыслитель, но и художник слова! Аристотель в своем мировоззрении всецело стоит на плечах Платона, он – великий ученый, но он засушил Платона своим ученым стилем. И мне теперь понятно, почему схоластика.

Думал я, думал, как бы напечатать Ваши труды здесь. Пока сомнительно, чтобы возможно было. Частных издательств много, но дальше книги в 10 листов, с очень ограниченным числом рисунков, они не идут, да и не могут идти, ибо книга в 10 печатных листов продается за один золотой рубль, т. е. за 235 000 руб. по текущему курсу. Академия наук и бывшая Археологическая комиссия печатают все крайне медленно. Записки Археологического общества не выходят. Я стряс прах от ног своих в отношении общества, ибо председатель его теперешний С. Ф. Платонов.²³⁵⁰ Этим сказано все!

Наш старый знакомый Ф. И. Успенский проявляет «кипучую деятельность», но я согласен вполне с тою характеристикою, какую Вы ему в свое время давали. Теперь он хлопочет о поездке в Константинополь.²³⁵¹ Хорошо, однако, то, что чванство с Успенского сошло и он стал более все же походить на человека. Марр, при всех его высоких и великих качествах, человек слишком увлекающийся, а потому и бессознательно заблуждающийся в основном. К тому же он бредит своими яфетидами, и чтобы его теорию понять и одобрить, надо всецело ей отдаться. Ясно одно: преемника достойного он себе не оставит и, я боюсь, его теория умрет вместе с ним.

Часто переписываюсь я с Бузескулом,²³⁵² с которым только этим летом познакомился. Милейший человек и умный! Он в последнем письме просил Вам кланяться. Жаль, что он не живет здесь, – с ним можно было бы водить хорошую компанию. А как вспомнишь прежние Ваши субботы и воскресенья, так и покажется, будто все это было на какой-то иной планете.

Я недавно прочел два тома переписки Александры Федоровны с Николаем II.²³⁵³ Читали ли Вы? Более кошмарной книги я в жизни своей не читал. Одна фраза мне особенно понравилась: «Как скучно, что у тебя много дела». Это много-то дела во время войны, и у кого? Ужас, что такое!

Интересно, что Вы спасали студентов от «угнетения» Ястребова. Вот человек, оставшийся верным самому себе: когда он был здесь, он был нашим главным угнетателем студентов, и они его поголовно все проклинали. А я после того, как расстался с Вами, был не только деканом, но даже, правда, всего три месяца, ректором. Это было, впрочем, еще в 1919 г. Теперь за отсутствием председателя в бывшей Археологической комиссии исполняю его обязанности, но скоро постараюсь от этого избавиться – не по времени, не ко времени.

Кланяйтесь Вашим и напишите, кто с Вами из «Ваших». Сестра моя шлет Вам свой привет.

Искренне Вас уважающий и преданный

С. Жебелев

Еще много-много листков мог бы написать Вам и если не пишу, то потому, что очень о многом надо было бы написать, и все же это не заменило бы тех бесед, которые столько мы вели с Вами за такое долгое количество лет.

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Praha. III. Mala Strana. Palac Schönborn 24 марта 1923 г.

Дорогой Сергей Александрович,

Очень благодарю Вас за письмо, по обыкновению Вашему, столь обстоятельное, от 4 марта. Вы только не упомянули мне ничего о Фармаковском: передали Вы ему письмо мое или еще не видали его? Надеюсь, что он тоже ответит мне.

По письму Вашему, Платонов теперь председательствует в Русском археологическом обществе. Как помирить это с тем, что я получил от Фармаковского извещение, что я был выбран председателем общества? Будьте любезны – откровенно написать о том, что тут произошло.²³⁵⁴

Поклонитесь от меня А. А. Васильеву – у меня занимается его ученица М. Андреева, учившаяся и в Германии. Что он о ней скажет?

Слушателей у меня слишком много, есть и профессора Ю. В. Вернадский (по всеобщей истории), Флоровский²³⁵⁵ (по русской истории), и любители: С. Маковский,²³⁵⁶ и т. д., всего бывает до 40, но толку от этого пока не вижу. Занимается усердно Н. Беляев²³⁵⁷ – племянник бывшего военного министра, очень трудолюбивый юноша, корниловский офицер; семинария у меня, при 12 участниках, работает усердно, но, по своей неподготовленности, только по иконографии.

Таким образом, чтения мои пройдут совершенно бесследно, о чем я и писал Н. Я. Марру.²³⁵⁸ Он написал Ольденбургу,²³⁵⁹ тот доложил Академии, и она предлагает мне «безотлагательно» напечатать в академической типографии этот курс истории средневекового искусства и культуры.²³⁶⁰ Однако у меня написана только небольшая часть курса: «О зверином стиле» и «О древнейших тканях, находимых в России».²³⁶¹ И вот я решился написать частями, как придется, чтобы сохранить хотя основное. У меня набралось более 50 пакетов с заметками, текстами и вообще материалами. Основная тема моя та, что, кроме христианского искусства, данного греко-римским миром, средневековое имело еще почти тысячелетнюю историю искусства и культуры варваров. А тогдашние варвары были или современные народы Европы, или исчезнувшие кочевники. Все эти варвары или принесли с собою, или восприняли заимствованную кочевниками древнеазиатскую культуру, чему свидетельством служат памятники их искусства. Весь художественный материал сохранился или в древностях Восточной Европы, или же в этнографическом ее материале. Ясно, какое значение получают славянские племена в смысле пассивного хранения исторического прошлого. И, конечно, если бы мы могли заняться этими материалами, мы могли бы понять лучше историю культуры и оценить значение науки средневековья. Но об этом чем больше говорить, тем тяжелее думать, что эта задача отдаленного будущего. Именно по тому самому, что вы пишите, – что нельзя ни в чем положиться на грядущее поколение ученых. Все поколение будет состоять из ёрников разных видов. Прежде они приходились на общеудовлетворительный контингент русской молодежи только единицами, теперь это сплошная толпа. Между нами говоря, в Софии я отказался участвовать во всех русских учреждениях; здесь разрешил и уже каюсь, что состою в Учебной коллегии,²³⁶² в факультете и т. д.

Так, например, новые мои ученики, как Грабар Андрей, попавший лектором русского языка в Страсбург по моей рекомендации, написав две статьи, весьма поверхностные, уже едет на исторический конгресс в Брюссель. Из прежних учеников Окунев при большевиках в Одессе выскочил в ординарные профессора, не написав ничего, был потом низведен факультетом, когда большевики ушли, в доценты, бросил всякие занятия и университет и ушел товарищем министра к Деникину. Он же составил Общество истории искусства прямо из demi-monde’a²³⁶³ – я раз был и был смущен таким «ученым обществом».²³⁶⁴ Он уже появился здесь, и рать ёрников здесь все растет и на прежних с боем идет.

Я, конечно, понял, почему Ольденбург предлагает мне напечатать только сочинение по средневековому искусству – «Русская икона» и «Иконография Богоматери» III том, как церковные темы, не могут быть печатаемы.

Кстати, нельзя ли из Санкт-Петербурга получить на время для пользования II том «Иконографии Богоматери»²³⁶⁵ – здесь его нет, и мне нечего показать. Из Германии тоже теперь ничего получить нельзя иначе, как за большие деньги. Просто зло берет, какое грабительство происходит во всей заграничной торговле. Не мудрено, что бесится 3/4 народу повсюду, всем тяжело жить.

Вы спрашиваете, как мы живем: получаю я в месяц 3000 крон, и, казалось бы, этого достаточно, особенно теперь при даровой квартире. Но здесь жизнь дороже, чем в Париже, и всякая картошка оценивается на крону. Поэтому гнусная пара стоит 800, а порядочная пара платья ценится уже тысячами. И вот Вы видите, все чехи – как поляки – одеты в новенькое, хоть и дрянное. Откуда деньги? От взяток всякого рода и торговли всем, что представится. Профессора всюду служат, всем занимаются, кроме лекций. Праздников больше, чем в России. Я читаю общий курс, ничего не пропускаю, и вот на 3-м семестре я еще читаю о V веке. Что же я успею прочитать за 2 года?²³⁶⁶ В виде курсов читаются, например, о «восточном вопросе» и тому подобные.

Из профессоров вожу знакомство с Нидерле – подлинный ученый, и его «Старожитности»²³⁶⁷ по количеству материала напоминают Шафарика.²³⁶⁸ Затем проф. Vysoky по классической археологии, восхищается Науком, Стефани, Никитиным, Помяловским, Жебелевым, равно старыми германскими классиками. У него и у Цибульки²³⁶⁹ (на богословском факультете) чудные археологические библиотеки при кабинетах.

Сам я по вечерам никуда не выхожу, но ко мне ходят многие: Струве,²³⁷⁰ Лосский,²³⁷¹ Андрусов,²³⁷² Францев, Вернадский, Флоровские,²³⁷³ разные любители иконописи и старины и пр. Факультета настоящего нет пока, так как нет ни классиков, ни славистов. Но теперь мы засадили студентов за латынь – многие совсем ее не знают.

Будьте любезны – подействуйте на Б. В. Фармаковского – он прислал Нидерле издания Академии материальной культуры. Нельзя ли мне его фолиант по архаике²³⁷⁴ скифской? Очень нуждаюсь в русских изданиях. Особенно тоскую по своим фотографиям в альбомах.

Поздравляю Вас и Ваших с великим праздником.

Ваш Н. Кондаков

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 143–145 об. Автограф.

Петроград, В. О., 4 линия, 7, кв. 13

6 апреля 1923 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович,

Хотя мы с Вами и отделены далеким расстоянием, но, судя по Вашему последнему письму, мысли у нас одни и те же. И если бы мы были вместе, мы не разошлись бы во взглядах, как это теперь у нас сплошь и рядом бывает с людьми, давно знакомыми и, казалось, близкими друг другу по духу. Ваше единомыслие со мною – большая для меня утеха и поддержка. Предоставленный самому себе, мало в ком находя отклик, подчас начинаешь сомневаться в правильности своих взглядов, Вы же меня и насчет «ёрничества», обуявшего всех и вся, и насчет будущих «ученых» перспектив очень подбодрили.

Теперь о некоторых пунктах письма Вашего. Фармаковскому я Ваше письмо, конечно, передам немедленно. Почему он Вам не отвечает, не понимаю – вероятно, мешают лекции, кои он читает всюду, где возможно, и даже там, где их читать не годится серьезному человеку, например в «Институте истории искусств»,²³⁷⁵ похожем на то общество, которое, как Вы пишете, основал Окунев, а может быть, и похуже.

Относительно Археологического общества дело обстояло так: в начале еще 1919 г. Вы были избраны председателем, я товарищем председателя. Когда прошло три года, то истекшим летом не нашли ничего лучшего, как избрать председателем Платонова, после чего я не только снял свою кандидатуру на звание товарища, но и перестал совершенно бывать в обществе, конечно, к удовольствию многих и к сожалению немногих. Насчет «безотлагательности» печатанья, провозглашаемой Ольденбургом, не очень-то верьте. Впрочем, возможно, Вы с Ольденбургом (недавно женился!²³⁷⁶ sic!) увидитесь; он собирается ехать за границу – с какими глазами, не постигаю. Кто из двоих «Сергеев Федоровичей»²³⁷⁷ лучше, не знаю. Как бы то ни было, бывшие заклятые недруги – теперь приятели. И это знаменательно. Но у нас с людьми теперь бывают такие неожиданности в смысле метаморфоз, что я последним давно уже перестал удивляться. Собственно говоря, и люди-то, в подавляющем большинстве, показали себя в таком свете, что не только удивляться их поступкам, но и считаться-то с ними, т. е. с людьми, не стоит. Не подумайте, что я стал мизантропом; нет, просто прояснилось как-то в голове. В этом отношении прожитые годы, когда не приходилось, как прежде, вести более или менее рассеянного образа жизни, а нужно было быть всегда сосредоточенным, научили большему, чем научила вся прежняя жизнь, чем учили всякие книги.

Я стараюсь работать без передышки. Боюсь ее. Первая часть моего «Введения в археологию» вышла и уже почти разошлась. Думаю, чрез месяц выйдет вторая, и тогда я непременно пошлю Вам сразу обе части. Теперь с пересылкою книг за границу довольно хлопотно. Хотелось бы мне послать Вам и свои переводы Платона. Выпущенные 2000 экземпляров «Пира» и «Федра» разошлись без остатка в течение месяца. Теперь начинаю печатать тот том, где будет «Федон». Пришлось сильно «окунуться» в Платона. Не раскаиваюсь. Если удастся выпустить перевод всего Платона (разумеется, не один я перевожу, переводят и мои ученики, а я редактирую), буду считать свое поприще завершенным.

Получил недавно от Ф. И. Успенского приглашение пожаловать в заседание по обсуждению вопроса о переиздании словаря Дюканжа,²³⁷⁸ которое предпринимается, кажется, в виде международного предприятия. Пойду в заседание и посмотрю, что наши замышляют.

В Академии материальной культуры, которой я временно, за отсутствием председателя, управляю, можно было бы наладить работу как следует, если бы в ней не околачивалось много праздного, излишнего и, отчасти, вредного народа и если бы всеми не обуяла какая-то классическая лень. Из одной крайности махнули в другую: в Археологической комиссии было людей слишком мало, в Академии штат чуть ли не сотня человек. И все эти сто считают себя «учеными». Какая-то гекатокомба²³⁷⁹ учености и ученых. И так везде и всюду. Вы хорошо написали «не мудрено, что 3/4 народу бесится повсюду», только не потому, что «всем тяжело жить», а также и потому, что многие обезумели не умом, а душами, или, вернее сказать, душонками.

Академия материальной культуры непременно постарается Вам послать ее издания. Только теперь и простого дела нельзя сделать сразу и просто, везде нужен подход. Теперь и «ученые» наши все говорят о каком-то «подходе», все «подходят», и никак подойти не могут.

Знаете ли Вы, что из бывшей Академии художеств за это время умерли Беклемишев,²³⁸⁰ Залеман,²³⁸¹ Померанцев,²³⁸² Чистяков²³⁸³ и многие другие? Видаюсь с А. Н. Бенуа²³⁸⁴ – он остался прежним. А Котова Вы бы не узнали.

Напишите, кто живет с Вами? Сережа? Петя? Мари? ²³⁸⁵– Поздравляю Вас с Светлым праздником. Сестра поздравляет и кланяется. Если бы Вы знали, как мы часто вспоминаем Вас и как именно Вас нам не хватает.

Искренне Вас уважающий и преданный

С. Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Петроград,

23 апреля 1923 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович!

Ваше письмо доставило мне большую радость. Я очень сочувствую Вам и понимаю, что работать за границей Вам очень трудно, но я восхищаюсь Вашей силой духа и неутомимостью в научных изысканиях. Эти качества Вы в полной мере сохраняете, как это ясно видно из Вашего письма, а это доставляет всем нам истинную радость. То, что Вы пишете о заграничных специалистах и их узости, мне хорошо знакомо по Риму и Афинам, где мне пришлось много вращаться среди немцев и других. У нас, конечно, другой склад, и нас общество не наших ученых не удовлетворит.

Здесь у нас вся жизнь налаживается. Мы не только не голодаем, живем хорошо. Общенье с заграницей, получение литературы началось снова, и главнейшие новые издания из разных стран до нас доходят. Конечно, все еще многого не хватает, но мы надеемся, что разные трудности мы преодолеем. То, что Вы пишете о Ваших трудах по средним векам, нас волнует величайшим образом. Я уверен, что мы в конце концов могли бы раздобыть средства напечатать Ваш труд.

Посылаю Вам первую партию наших изданий. Жду Ваших замечаний насчет «Архаического периода». Древности Майкопа я видел впервые с Вами в Археологической комиссии в 1897 г., и с тех пор они не давали мне покоя. Думаю, что я датировал их еще слишком поздним временем. Теперь я убежден, что эти вещи – конца III тысячелетия до Р. Хр.²³⁸⁶ (так думают теперь о Майкопе Ebert²³⁸⁷ и М. И. Ростовцев в «Iranians and Greeks» 1922).

Русское археологическое общество живет, но не по-прежнему. Есть надежда, что, выжив наиболее трудное время, оно снова оживится. Еду скоро в Константинополь.²³⁸⁸

Искренне Вам преданный

Б.Фармаковский

Дворцовая наб., 6, кв. 4.

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Praha. III. Mala Strana. Palac Schönborn

21 мая 1923 г.

Дорогой Сергей Александрович,

Спасибо за Ваше письмо от 6 апреля, на которое отвечаю только теперь, так как был очень занят все это время и к тому же не вполне спокоен духом и потому пережидал с ответом. С другой стороны, чтобы сохранить душевное спокойствие, ныне требуется удаляться от людей, сколько возможно, и от русских в частности. Здесь большое скопление русских, и всякое их собрание, заседание похоже на митинги, длится три, четыре часа подряд, прерывается перекорами, ссорами, схватками партий. Партии формируются по интересам: юристы, техники, медики главенствуют по своей многочисленности, забрасывают черняками филологов и т. д. Правда, во главе стоит умный человек – Ломшаков,²³⁸⁹ но его именем действуют его помощники, особенно Новгородцев,²³⁹⁰ Юревич,²³⁹¹ разные инженеры. У юристов силу имеет Струве, но опять от его имени действуют другие юристы, часто проходимцы. Сам Струве очень умен, но истощается в общих местах и диалектике.

У нас историко-филологический факультет еще совсем не сформирован, нет филологов и нет классиков, кроме Шебора,²³⁹² а славистом является Вергун.²³⁹³ Ястребов, после годовой болезни, третьего дня умер.²³⁹⁴ Много у нас русских историков: Лаппо, Кизеветтер, молодой Вернадский (сын академика), много философов: Лапшин,²³⁹⁵ Лосский, Флоровский (из Одессы). Знаете ли Вы кого-нибудь из них поближе?

Сам я знаюсь только с Францевым, Лосским, редко видаю Струве. Вернадский ходит на лекции, выражает желание заняться Византиею. Из учеников намечается пока только один – Беляев, сын военного, племянник бывшего военного министра, молодой корниловец, проделавший известный поход, контужен, офицер. Из чехов я знаю только Нидерле, арабиста Мусила,²³⁹⁶ слависта Поливку,²³⁹⁷ классика Высокого, а других только шапочно.

Живем мы здесь в квартире американца мистера Крэна, которому принадлежит дворец б[аронов] Шёнборнов, ныне занятый американскою легациею. В доме у Крэна есть квартира, и одна половина, 2 комнаты, предоставлены нам, безвозмездно, на неопределенный срок. Сын Крэна состоит при президенте²³⁹⁸ и слушает у меня по четвергам на французском языке лекции по скифским древностям, по Востоку и Византии. Слушают тогда же княгиня Яшвиль,²³⁹⁹ вдова сына Родзянки,²⁴⁰⁰ ее дочь²⁴⁰¹ и чехи, двое, трое. Лекции я читаю по-русски, записались 77 студентов и студенток, но слушают обычно 40, не более. Аудитория очень внимательная, но бесплодная. Студенты явно или усталые офицеры-добровольцы, или деморализованы беженством и содержанием.

Мы лично ужились и живем пока безбедно, так как я получаю в месяц 3000 крон, и их вполне хватает на питание. Однако дороговизна такова, что обедать в ресторанах не можем, стоил бы обед и ужин не менее 70 крон в день на троих. Все же купил я за год лишь 3 книги и 100 фотографий у Алинари²⁴⁰² выписал. Купить себе что из платья или обуви нельзя, все стоит сотни. При мне живет Сергей и известная Вам Екатерина Николаевна Яценко, взявшаяся меня сопровождать в апреле 1917 г. в Одессу и с тех пор оставшаяся у меня жить. Благодаря ей, мы были все эти шесть лет сыты и под кровом, и если терпели иногда от нужды, то это было уже неизбежное. И теперь Екатерина Николаевна готовит обед, я же усовершенствовался в приготовлении чаю, кофе, какао.

Я могу заниматься у себя теперь, хотя, конечно, тоскую по своей библиотеке. Передайте низкий поклон Вашей сестрице.

Ваш преданный Н. Кондаков

P. S. Петя,²⁴⁰³ видимо, погиб в Архангельске. Жена его с двумя детьми живет в ялтинском доме.

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 146–147 об. Автограф.

Петроград, В. О., 4 линия 7, кв. 13

13 июня 1923 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович,

Очень рад был получить Ваше письмо от 21 мая. Странное дело: Вы пишете, что у вас «чтобы сохранить душевное спокойствие, ныне требуется удалиться от людей, сколько возможно»; то же самое ощущаю я и у нас, и не ныне только, и вообще последние годы. У вас, по Вашим словам, «перекоры, ссоры, схватки партий». У нас никаких партий нет – явно по крайней мере; поэтому нет и «ссор и схваток партий», но зато вообще ничего нет, так какая-то tabula rasa,²⁴⁰⁴ а еще правильнее – болото, с широким применением пословицы о болоте и чертях²⁴⁰⁵ вообще.

Из поименованных Вами лиц я более или менее близко знаю моих бывших коллег по факультету – Лосского и Лапшина. Из них первому (прошу ему передать мой поклон) отдаю решительное предпочтение пред вторым: оба они знают много, но у Лосского ум, по-моему, истинно философский, глубокий и достаточно разносторонний, что у философов встречается не так уже часто.

Послал я Вам через Академию истории материальной культуры те из своих писаний за последние годы, какие у меня нашлись. Дошло ли все это до Вас? Вторая часть «Археологии», вероятно, скоро начнет печататься; I том Платона, где будет, между прочим, «Федон», печатается. Теперь, с наступлением лета, я занялся подготовкой «Государства» Платона. Страдаю очень от почти полного отсутствия новой литературы, в особенности журналов с новыми материалами – в виде надписей и памятников; никакой исследовательской работы, при таких условиях, предпринять невозможно, и то, что было давно намечено и подготовлено, лежит без движения. Но еще в гораздо большей степени страдаю от отсутствия научного общения. Смешно сказать, самое тесное общение приходится вести с таким покойником, как Платон. Был здесь недели три В. П. Бузескул (он – академик); с ним можно было много и о многом побеседовать. Из близких людей моего возраста – Айналов ничего не говорит, Васильев с охотою говорит о музыке, Фармаковский стал совершенно бесцветен. Не говоря о мертвых, очень чувствуется отсутствие Ваше и Михаила Ивановича.²⁴⁰⁶ Скоро приедет Марр, но он помешан на своих яфетидах, и ни о чем другом с ним говорить не придется. А зато какое количество лиц, с которыми просто не хочется не то что говорить, но и встречаться! И. И. Толстой²⁴⁰⁷ – pater familias²⁴⁰⁸ (у него дочь полутора лет²⁴⁰⁹ и недавно родился сын²⁴¹⁰), весь ушедший в пеленки, что не очень-то близко моему сердцу. Итак, ученого общения нет.

В университете у меня прекрасная группа, человек в 10 слушателей (старые, из них многие окончили курс). Они настолько понаторели в греческом языке, что мы с ними читаем теперь Эпикура, а одна из слушательниц давно уже и с большим успехом занимается над апокрифом «Acta Pavli et Theclae».

В Академии материальной культуры ко мне перешло все наследство Латышева по изданию южнорусских надписей,²⁴¹¹ но печатание стоит так дорого, что ни к чему приступить невозможно. Вообще более или менее систематически можно вести работу исключительно индивидуально – кабинетную, что я и делал последние годы. И устал я порядком, а отдыхать и некогда и, в конце концов, не стоит: хочется поскорее доделать начатое и успокоиться с мыслью: все в прошлом.

Я очень рад, что Вы наконец обстоятельно написали о том, как устроились в домашнем быту. И мы жили пока безбедно, хоть и очень скромно, в особенности по части обслуживания самих себя; короче говоря, делали и делаем все сами, начиная от носки дров, стирки и пр. Чтобы показать Вам состояние цен, скажу, что сегодня 1 фунт черного хлеба стоит 2 руб., и вчера я купил на улице «La vie errante»²⁴¹² Мопассана, в шагреневом переплете, за 5 руб. Но это цены старых книг, продаваемых privatim.²⁴¹³ Вновь же выходящие книги, по цене, нам недоступны; впрочем, и тут особенно прельщаться нечем.

Читали ли Вы нашумевшего Шпенглера?²⁴¹⁴ Недавно прочел и нашел, что это какая-то галиматья самовлюбленного тупого немца. Может быть, там очень много «от философии», но греческой истории Шпенглер не только не знает, но и не понимает. Увлечение подобного рода книгами – знамение времени.

Завтра будут праздновать 50-летие ученой деятельности Кареева.²⁴¹⁵ На чествование я, конечно, не пойду, а ограничусь письмом. Умер Анучин.²⁴¹⁶ Не очень радостные вещи рассказывали недавно о Цветаевском музее,²⁴¹⁷ откуда хотят изгнать слепки. Теперь почти всюду делами заправляют «их верные люди», молодые, которым и книги в руки. А мы, старики, рады бываем и тогда, когда нас не трогают. Эрмитаж и Русский музей очень обогатились. Недавно в последнем открылось Этнографическое отделение.²⁴¹⁸ Директор Эрмитажа Тройницкий, Русского музея – Сычев. В составе хранителей в том и в другом много новых, Вам совершенно неизвестных лиц. Впрочем, в Картинной галерее Эрмитажа знакомый Вам Александр Бенуа. Об Академии наук, вероятно, узнаете от Ольденбурга, который едет за границу и будет, как он говорит, и в Праге.²⁴¹⁹ Успенский затевает что-то вроде переиздания греческого словаря Дюканжа. Конечно, из этой затеи ничего выйти не может: нет ни сил, ни средств. Зато «шумим, братец, шумим». Вот сколько я Вам написал и дельного и недельного. Желаю Вам всего доброго и прошу поклониться Сереже и Екатерине Николаевне. Жалко Петю, если справедливы Ваши предчувствия. Сестра моя Вам и Сереже низко кланяется. ²⁴²⁰

Искренне Вас уважающий и преданный

С. Жебелев

У нас очень холодная и дождливая, вообще скверная весна.

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Praha. III. Palac Schönborn

5 июля 1923 г.

Дорогой Сергей Александрович,

Простите, что так долго не уведомлял Вас о получении Вашего подарка в виде шести книжек. Заканчивался семестр, и я имел много всяких хлопот с экзаменами, семинариею, забором и сдачею книг, всякого рода лекциями французскими и русскими и пр. Увы, для моего возраста Прага слишком шумна, а люди теперь стали еще болтливее и вздорнее. Завели так называемые «пропаганды» и «культуры»: французскую, итальянскую, даже американскую, наезжают, что-то читают, зазывают на лекции отовсюду. От чешских jednot²⁴²¹ я получил шесть запросов, не прочту ли лекцию или доклад осенью в разных местах. Затем идут разные праздники и «славности», т. е. юбилеи, и поминки без конца, и вновь болтовня. Русские одурели до полного безумия. Академическая группа раскололась на 2 враждебные группы: одна стоит за образование Народного университета²⁴²² и вошла в связь с Земгором,²⁴²³ эс-эрами и большевиками, другая держится уже существующих факультетов.

Таким образом мне, чтобы заниматься, надо идти против течения, не ходить ни в Учебную коллегию, ни в факультет, ни в заседания групп и, стало быть, жить в разладе со всеми. Правда и то, что настоящего единения и здесь нет, есть кабацкое, т. е. в разных клубах, беседах и попросту кофейнях и винных лавках.

Действуют здесь особенно: Петр Струве, Новгородцев, Кизеветтер, Лосский и Лапшин, затем ряд инженеров: Ломшаков и Кривошеин²⁴²⁴ и т. д.

Ваши книги прекрасны, я прочел «Введение в археологию», читаю «Рим», а Платона только начал, но его выпросил у меня философ Флоровский, прочел и отдал Струве, и когда я получу книгу, не знаю.

Прочел я большие тома Фармаковского²⁴²⁵ и прошу Вас передать ему мою искренюю благодарность и выражение удовольствия. Ведь я теперь погружен в искусство скифов, средневековых варваров и в историю звериного стиля и орнамента вообще. Материал собран громадный, но писать можно только по частям ввиду отсутствия под руками библиотеки. На мой современный взгляд, история средневекового искусства и культуры может перестроить совершенно историю Восточной Европы: варвары принесли с собою такую восточную закваску от Персии, Тибета и Средней Азии, что она переработала Византию целиком. Теперь я разбираю громадные материалы этнографические и уже могу вводить их в историю.

В то же время живется беспокойно, опять надо думать, где буду читать с весны, здесь или в Болгарии. Историк румынский Иорга²⁴²⁶ зовет на время меня в Румынию, где тоже заинтересовались своими старинными церквами. Переписываюсь почти со всеми европейскими центрами, а удовольствия от этого не вижу.

Погода у нас убийственная. Мы не видали солнца весь май и июнь. Сегодня первый солнечный день. Прага самый сырой город в Европе.

Ваш Н. Кондаков

Еще раз большое спасибо. Поклон Вашим.

P. S. Просмотрел половину книги Шпенглера в русском переводе – сплошная галиматья, пошлая, притязательная, дурацкая. Здесь тоже есть евразийцы,²⁴²⁷ также пищущие о погибели Европы.

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 148–149 об. Автограф.

Praha И, Trojanova, 16

31 июля 1923 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Дмитрий Власьевич,

Узнав от Андрея Николаевича,²⁴²⁸ что он получил от Вас весточку, решаюсь сам написать Вам. За последние три года я делал несколько попыток завязать письменные сношенья с петербургскими знакомыми и друзьями, но как-то все дело не налаживалось. Между прочим, писал два раза Николаю Петровичу,²⁴²⁹ но ничего в ответ не получил. Сведений же о вас всех имею довольно много, хотя и неполных и отрывочных, главным образом из газет и от приезжих. Очень бы хотелось лично от Вас получить известье, узнать, как живете и что делаете. За то время, в теченье которого мы с Вами не виделись и не сообщались, очень многое произошло – и радостного, и печального, но в личной жизни, вероятно, мало что изменилось.

Почти три года я был оторван от научной деятельности обстоятельствами, но последние годы постепенно опять в нее втягиваюсь и теперь работаю довольно много. Два с половиной года я провел в Македонии – в Скопле, где был профессором университета. Было очень трудно и материально, и морально, особенно в последнем смысле, настолько были некультурны, грубы и так лишены были всякой душевной тонкости и красоты наши гостеприимные хозяева. Но все же за это время, с большим трудом и преодолевая иногда совершенно фантастические препятствия, которые ставились опять-таки теми же гостеприимный хозяевами, мне удалось собрать очень большой материал, особенно в области сербской церковной живописи XIII–XV вв. Интересного, нового и значительного в этой области так много, что приходится многие старые, уже, казалось бы, решенные вопросы перерешать и ставить бесчисленное количество новых. В настоящее время печатается (на русском языке) моя статья на эту тему в чешском журнале «Slavia».²⁴³⁰ Она представляет собою предварительную публикацию некоторых новинок и программу большой работы, которая еще делается. К сожалению, здесь очень худо по части библиотек. В Сербии совсем не было книг, и там никакая обработка этого материала не была бы возможна. Поэтому-то, главным образом, я и перебрался полгода тому назад сюда, но и здесь не многим лучше. Почти нет совсем русской и французской литературы – Ваших книг нет совсем, а мне они очень нужны, особенно «Византийская живопись XIV в.».²⁴³¹ Если Вам не было бы трудно, я бы очень просил Вас прислать мне ее и, если возможно, в двух экземплярах, чтобы один из них остался здесь в университетской библиотеке. В последнем случае можно послать на адрес этой библиотеки (Praha I, Clementinum, Knihovna Karlove University).

Кроме сербского материала со мною здесь и весь материал по христианской и мусульманской архитектуре, привезенный из поездки в Армению в 1917 году.²⁴³² Но с обработкой его дело обстоит еще хуже. Востоком здесь никто никогда не занимался, а потому по Востоку нет здесь никакой литературы. Придется ему еще полежать, а очень жалко – очень уж хорошие все вещи. К тому же, ввиду отсутствия интереса к Востоку, и напечатать здесь что-либо по этому вопросу очень трудно. Вообще печатанье здесь, как и всюду, очень затруднено, особенно неохотно идут на иллюстрации, а без них часто работа теряет смысл.

В связи с читаемым мною здесь курсом по истории русского искусства намечается у меня работа и в этой области, главным образом касательно древнего периода, XII–XIV вв. И так как один из вопросов, которые меня более других занимают, относится к владимирским рельефам, которые я сравниваю с армянскими и некоторыми сербскими, мне бы очень хотелось также иметь статью о них Леонида Антоновича.²⁴³³ Я бы мог воспользоваться экземпляром, который он прислал Никодиму Павловичу,²⁴³⁴ но я последнее время избегаю иметь дело с этим господином – и мне пришлось убедиться, насколько это человек умный, но в то же время и дурной. Ко всем своим известным качествам он еще очень постарел и совершенно подпал под влияние своей секретарши²⁴³⁵ – злобной, развратной и едва ли не преступной женщины. Когда я был ему нужен в Одессе, он мне пел дифирамбы, а здесь почему-то ему было неугодно, чтобы я попал в Прагу, и чтобы помешать этому, он не остановился даже перед клеветою на мой счет.

Над чем Вы теперь работаете и как Вам теперь живется? Как поживает Надежда Ростиславовна?²⁴³⁶ Как живут и что делают Петрович²⁴³⁷ и Антоныч?²⁴³⁸ Очень бы хотелось и от них иметь весточку. Очень часто всех петербургских друзей вспоминаю и так хотел бы всех повидать.

Уже более четырех лет, как я в разлуке со своими – они продолжают жить в Сумах, где пришлось им очень много вытерпеть и лишений, и болезней, и моральных тягот. Но, слава Богу, все живы. Теперь я хлопочу о том, чтобы раздобыть их сюда и опять объединиться всем вместе. Надеюсь к осени это устроить.

Буду очень рад получить от Вас хоть несколько строк, а покуда желаю Вам всего наилучшего. Искренний привет Надежде Ростиславовне. Передайте, пожалуйста, также самый дружеский привет Антонычу, Петровичу, Сергей Александровичу²⁴³⁹ и всем, кто меня знает и помнит.

Преданный Вам Николай Львович

P. S. Если бы удалось как-нибудь устроить полученье книг от Вас из Питера! Мне очень нужны, кроме Вашей книги, еще следующие: Покрышкина, «Православная сербская архитектура»;²⁴⁴⁰ «Памятники древнерусского искусства», издание Академии художеств, тот выпуск, где статья Антоныча о Болотове;²⁴⁴¹ Бобринского «Резной камень»;²⁴⁴² Кондакова «Иконография Богоматери», т. 2;²⁴⁴³ наш сборник в Вашу честь²⁴⁴⁴ и т. д., и т. д.

ПФА РАН. Ф. 737. Оп. 2. Д. 52. Л. 1–2 об. Автограф.

Петроград, В. О., 4 линия 7, кв. 13²⁴⁴⁵

12 августа 1923 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович,

Невеселые вещи сообщили Вы мне в последнем письме о том, что в Вашей университетской среде делается. Раздорами и несогласьями мы всегда страдали, а теперь почва для них так благоприятна, как никогда. Вся беда, по-моему, в том, что у нас очень мало лиц, кто по-настоящему любит науку и желает служить ей. Наука у нас всегда была каким-то привеском к «культуре», и этим привеском пользовался каждый на свой лад. Не имела наука самодовлеющего значения, а значит, жаль было самодовлеющих ученых. Ведя теперь жизнь строго анахоретическую и имея дело только с книгами, а по преимуществу с Платоном, я вижу, что наука, действительно, требует значительного отречения от мира, точнее сказать, неприятия его – тогда еще можно кое-как существовать, иначе же остается одно в нашем положении – постараться совершенно изъять себя из мира.

Читали ли Вы труд Эд. Мейера о христианстве?²⁴⁴⁶ Если читали, то интересно, что скажете. Я пришел в восхищение от книги, какого давно не испытывал. Мы теперь, т. е. библиотека наша, стали кое-что получать, но исключительно немецкое; а мне бы до зарезу нужно было новое издание Платона французов Круазе.²⁴⁴⁷ Впрочем, приходится по книжной части пользоваться, что судьба пошлет, или, правильнее, что пожелают прислать.

Видали ли Вы непременного секретаря,²⁴⁴⁸ который, по слухам, был в Праге? Интересно, что он Вам напевал. Я бы теперь ни единому слову его не поверил, и если бы он со мною раззнакомился, был бы очень рад. Вот уж, подлинно можно сказать, человек «эволюционировал» немало.

Надеюсь, что чрез месяц удастся послать Вам вторую часть «Введения в археологию» и 1 том «Платона», где будет, между прочим, «Федон». Печатают теперь у нас и медленно, и небрежно, а издатели все кулаки, думающие о барышах. Да и сотрудники, особенно у молодых, больше насчет гонорара, а не сути дела. Жаль, что не могу Вам послать журнал «Анналы»,²⁴⁴⁹ где я напечатал свои студенческие воспоминания и статейку «Чем дорога нам Греция?».²⁴⁵⁰

Приехал в Петербург из Астрахани Дмитриевский.²⁴⁵¹ Он много претерпел, да и теперь ему несладко. Георгиевский, оказывается, хранитель Третьяковской галереи. Это тоже гусь лапчатый. Из нашей компании Васильева давно не видел: он отдыхал в санатории. Часто вижу Фармаковского, но особого удовольствия от этого не испытываю. Марр носится со своими яфетидами. Федор Успенский проектирует переиздание Дюканжа (!) – старческое слабоумие. Айналов уехал к себе на хутор. Молодежь, вроде Сычева, Романова²⁴⁵² и подобных, процветает и преуспевает на жизненном пути, но не на научном. Спицын²⁴⁵³ остался, как и был прежде, т. е. подчас невозможен. Вообще же душу отвести не с кем. Да и то сказать, все, кто был близок, кто далеко, совсем почти на другом свете. Получилось в полном смысле слова «блестящая изоляция» – без людей, без газет, без ученых обществ, без библиотек, кроме своей собственной.

Лето у нас стоит совершенно дрянное – холодное и дождливое. А на юге, говорят, жара неимоверная. В Ольвии раскопки так и не возобновляются. Теперь всеми раскопочными делами ведает... Городцов²⁴⁵⁴ в Москве, а Академия материальной культуры пишет протесты, на которые, однако, не обращается никакого внимания. Да и вообще у нас, кажется, осталось только прилежание и успехи, и совершенно испарилось внимание. Желаю Вам всего доброго. Поклон Сергею Никодимовичу и Шебору. Сестра Вам кланяется.

Искренне Вас уважающий и преданный

С. Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Ковно

24 ноября [1923 г.]²⁴⁵⁵

Дорогой Никодим Павлович!

Именно «дорогой», ибо Вы действительно таковы для России.

Только что узнал от Нидерле, что Вы в Праге, и не медля берусь за перо, чтобы послать Вам искренний привет и добрые пожелания поскорее вернуться домой, – но ведь все скоро делается только в сказке. Придется еще подождать. Развязка будет еще не скоро, а будет. Помните ли Вы одну свою фразу, которая случайно соскользнула с Вашего пера, и она так по мне ударила, что из всего Вашего наследия ее более всего помню: «Русское равнодушие [к потерям]». Ведь это глубочайшая психология, но правы ли Вы? Вот теперь и увидим, что это такое – [полная] апатия или сдержанность? Не есть ли это удивительная гибкость русской души, которую Вы хорошо знаете и о которой это же, кажется, говорите. Как ни тяжко у нас дома, но мы все же живы – и работаем, кто погибче.

Может быть, могли бы и похвастать. Где тени, там ведь и свет.

Конечно, я мог бы много рассказать Вам интересного, но ведь не напишешь и малой доли. От прежней Археологической комиссии остались Фармаковский, Чистяков²⁴⁵⁶ да я. Новая Академия истории материальной культуры – прекрасная и сильная мысль Марра, но мы сейчас уже не растем, а сокращаемся. Академию наук не трогают, и она стойко держится в своей позиции. О разрушении культурных учреждений в России Вы, я думаю, более знаете, чем мы на месте. Мы собственно ничего не знаем ни о России, ни о загранице и живем слухами...

Если бы Вас что-либо специально интересовало из того, что мне известно, я был бы рад дать Вам сведения. Я вызван в Ковну как специалист по литовским древностям и пробуду здесь до отпуска, до 17 декабря, а может быть, придется и продлить срок пребывания (Kaunas, Hotel Metropol № 30, Lietuva – Litwa).

Было бы приятно получить от Вас письмецо уже просто как знак того, что Вы живы и существуете.

Но есть и остается тема для этого моего письма и для Вашего ответа. Знаем, что Вы приготовили работу о зверином орнаменте, что это – II-й том «Русских кладов», как Вы мне когда-то говорили? Если это так, то ее нельзя издать за границей, так как таблицы в Петербурге. Мы там одно время соблазнялись издать их в виде альбома, но воздержались, опасаясь Вас обидеть. Какие Ваши планы? Если это не «Клады», то нельзя ли в самом деле издать альбом с небольшим текстом? Лично я разбираюсь в этих таблицах и не знаю только происхождения 2–3 серебряных вещей, да еще большинства тканей. Что бы Вы мне сказали, для доклада Академии?

В Академии я заведую разрядом русской старины (археология у Миллера²⁴⁵⁷).

Работаю я с большим интересом и мечтаю составить какое-нибудь руководство. Собираем материал для «Словаря русской старины»,²⁴⁵⁸ да и вообще дело не стоит, а двигается.

Очень раскрутился Археологический институт,²⁴⁵⁹ но положение его не из прочных. Московский закрыт,²⁴⁶⁰ как Московское археологическое общество²⁴⁶¹ и Московское общество истории и древностей.²⁴⁶² Судьба Русского археологического общества²⁴⁶³ еще не ясна.

Где гр. Уварова²⁴⁶⁴? Если в Праге, то скажите ей при свидании, что я шлю ей сыновний и братский поцелуй. Я очень часто ее вспоминаю и думаю о ней; что все наши потери пред ее утратами? Дай Бог ей здравствовать и увидеть счастливые дни.

Позвольте и Вас крепко поцеловать. Напишите. Всякими письмами меня порадуете.

Я был бы готов написать и всякому русскому, кому мог бы быть полезным.

Ваш А. Спицын

Сообщите свой адрес.

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Praha. III. Mala Strana. Palac Schönborn

[не позднее середины декабря 1923 г.]²⁴⁶⁵

Дорогой Сергей Александрович,

На Ваше последнее письмо от 12 августа вот только когда отвечаю – в первый день начавшихся здесь университетских вакаций. Но поверьте: ежедневно видел Ваше письмо и не имел духа писать. И не писал никому этою осенью, ниже Миннсу, который все еще переводит краткую книгу о «Русской иконе». Главная причина того в том, что я все это время, помимо всяких лекций, писал то сочинение о роли варваров-кочевников, готов, славян в преобразовании греко-римского мира в новый «называемый европейский». Написал большой трактат о византийском дворе и варваризации его одежд и переносе бывших варварских одежд в Западную Европу. О том же и о Русской иконе читал публичные лекции и еще буду читать в январе. Читал privatissime²⁴⁶⁶ по средневековой культуре и по чешскому народному орнаменту дочери президента Масарика,²⁴⁶⁷ заводящей кустарные мастерские. Как видите, дела было много.

Вы, конечно, понимаете, что публично читал я поневоле: здесь факультет чешского университета определил продолжить мои курсы еще на год и пожелал послушать часть их в публичных чтениях. Я рад остаться здесь, несмотря на ужасный по сырости климат для меня, легочного больного. Но здесь есть библиотеки, есть кому сообщить новости по своей части, а в Болгарии, куда предстояло ехать, ничего этого нет. Вы же сами понимаете, что для нас с Вами это бедствие еще горше.

Перейду к другому. Ваши книги ходят здесь по рукам и находят большое одобрение у моих учеников. Один из них, Толль,²⁴⁶⁸ усердно читает «Введение», другие разобрали исторические трактаты. Выпуска «Платона» я сам доселе не читал – взял его у меня евразиец Г. Флоровский, попович и философ, для статьи в будущем номере «Русской мысли», и передал ее редактору Струве, а тот удерживал доныне.

Я бы мог послать Вам издание Круазе, но меня известили, что «книги не проходят». И правда, мои брошюры о «Суме с земною тягою» не дошли по назначению.

Непременный секретарь Академии наук, известив меня, через Вернадского, что посетит Прагу и меня, сюда не заезжал и проехал через Берлин. Между тем я его хотел спросить о моих книгах, – где они и что с ними. Академик Вернадский того же пошиба. Его сын, целый год ходивший на мои лекции и объявивший, что будет заниматься Византиею, теперь уже не ходит, когда я именно читаю по Константину (Багрянородному. – И. Τ.) о дворе, одеждах и т. д.²⁴⁶⁹ Я Вам писал, что Академия наук предложила мне печатать у нее мою новую книгу о средневековой культуре. Теперь получил такое же предложение от болгар, и даже с платою по 600 левов за лист. Но эти левы 1/4 кроны чешской, а она 1/2 франка французского и т. д.

Я едва успел заглянуть в II выпуск «Аннал», как их кто-то подхватил и держит.

За это время я получил письма от Георгиевского, он служит в Оружейной палате. Далее от Анисимова, тот в разных местах и занимается реставрациею.²⁴⁷⁰

Нельзя ли устроить присылку сюда, в Университет, Библиотеку или куда угодно, экземпляра «Восточного серебра» Я. И. Смирнова. Уж как мне нужно – и сказать не могу, а просить купить теперь не решаюсь.

Имеется ли у Вас издание греческого «Древнего лексикографика», которого вышел уже шестой том в 1923 г. в Афинах? Я пользовался в нем статьею Фурини о скарамангиях: работа большая и трудная, а никакого толку. Что за судьба?

Но здесь русские все читают публично, по 2–3 раза в неделю, во всех городах Чехии, Словакии, Моравии, Подкарпатской Руси, в Берлине и т. д.

Новая мода: Лядский²⁴⁷¹ разбирает в течение семестра «Преступление и наказание», затем ему читает о том же Лапшин, после него студенты, кто хочет, и т. д. При этом Лядский начинает семестр в конце ноября, кончает теперь же, и чехи терпят, даже сделали его – как зятя Пыпина²⁴⁷² – ординарным штатным профессором. Впрочем, то же делают и другие, – ради дешевизны – живут в Берлине и там же держат семьи.

Преданный Вам Н. Кондаков

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 150–151 об. Автограф.

Петроград, В. О., 4 линия 7, кв. 13

23 декабря 1923 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович,

Чрезвычайно рад был получить Ваше письмо. Продолжительное молчание Ваше готов был объяснить или тем, что Вас нет в Праге, или что Вам на меня что-нибудь насплетничали – мы ведь живем в царстве сплетни, и о нас досужие люди могут сочинять что угодно. Примеров этому немало. Восхищаюсь и преклоняюсь перед Вашей, очевидно, не знающей устали деятельностью. Очень скорблю о том, что Ваши научные разыскания остаются для меня за семью печатями и пока дразнят мое любопытство. Сдается мне, что Вы, в конце концов, уже перевернули или перевернете все сложившиеся у нас представления о средневековом и Востоке, и Западе. И все это проходит мимо нас. Ужасно!

На печатание Вашего трактата здесь, у нас, особых радужных надежд не возлагаю. Печатание таких рассуждений, как Ваше, и вообще не по времени и, в частности, не к месту именно в Академии наук, курс которой принял совершенно определенное направление и вряд ли в пользу разрабатываемых Вами и нами дисциплин. Академией руководят и верховодят, в сущности, трое лиц: известный «фольклорист» Ольденбург, математик Стеклов²⁴⁷³ и минералог (специалист по драгоценным камням) Ферсман.²⁴⁷⁴ За «фольклористом» идет и ему вторит компания восточников. История, филология, искусство... пустая мечта. Большим влиянием пользуется Марр. Но он, в сущности, готов поддерживать только свою яфетидологию, и на ней многие играют не без успеха, а некоторые даже с большим успехом. Быть яфетидологом или хотя бы сочувствующим ей теперь много значит. Вообще, если бы воскрес В. Р. Розен,²⁴⁷⁵ создавший нашу восточную науку, он, вероятно, подивился бы прыти тех своих учеников, которым он много протежировал в свое время. Впрочем, кто знает, где бы оказался он сам: время показало, что «крайности сходятся» – истина во многих случаях. Полагаю, что если бы с Ольденбургом Вы и увиделись, о Ваших книгах Вы вряд ли узнали бы что-либо определенное. Я убежден, впрочем, в их целости и сохранности, и если бы мог быть Вам в книжном вопросе чем-нибудь полезным, с удовольствием сделал бы все, что мог.

Постараюсь устроить посылку в библиотеку «Восточного серебра» Я. И. Смирнова и думаю, что добьюсь благоприятных результатов, хотя бы пришлось посылать издания частями – всего его целиком никакая бандероль не выдержит, а посылок не принимают. Оставшимся после Смирнова текстом завладел один из «новых», Орбели, и все его, текст, якобы разбирает. Но, конечно, если бы даже и разбирал, ничего путного из этого не вышло бы – тексты к «Серебру», как они задуманы были Я. И., мы, очевидно, иметь никогда не будем.

В ожидании отправки «Серебра» послал Вам вчера, через Академию материальной культуры, пять своих книжек: 1) II часть «Введения в археологию» (пассаж об Эрмитаже готов был вызвать инцидент, теперь улаженный), 2) I том перевода Платона, 3) перевод главы из книги Эд. Мейера,²⁴⁷⁶ 4) Евангелия канонические и апокрифические, 5) Апостол Павел и его послания. Последние две книжки прошу не судить строго: они написаны исключительно для широкой публики, которая, как я убеждался в течение всей жизни, не имеет о тех памятниках, которые постоянно читает или слушает в чтении, или превратные, или несуразные понятия. Книжки имели успех, разошлись, но о переиздании их теперь и думать нечего. С посылкою этих пяти книжек у Вас будет все, что мною было сочинено за время Вашего отсутствия, исключая всякие журнальные статьи, оттисков которых теперь не дают. За одну из них, в III книге «Анналов», московская знаменитость Илья Бороздин²⁴⁷⁷ сравнил меня с гимназистом VIII класса.²⁴⁷⁸ Вообще могу похвастать: ругают меня очень многие и стараются пакостить, кто чем может; в числе их даже мои, казалось бы, закадычные приятели. Но я не унываю и продолжаю делать свое дело, т. е. редактировать чужие переводы Платона, сам переводить его «Государство» и подготовлять второе издание книжек по древней истории. Общаюсь больше с книгами, меньше с людьми, отчего и слыву человеком «неуживчивым», «резким». Но я всю жизнь чувствовал отвращение к акробатам всякого рода, а тем более к акробатам науки. Помните «лжелибералов»? А сколько теперь «лжеэрудитов»!

Кое-что из новой литературы, почти исключительно немецкой, к нам теперь приходит. Греческого словаря – афинского – нет ничего. А тут Успенский мечтает о переиздании словаря (греческого) Дюканжа! Кстати: он, Успенский, был болен (непорядки в пузыре), но теперь поправляется: организм Успенского всех лечивших его в клинике удивил своим здоровым состоянием для его лет. Все же хотя он, Успенский, и (...), но – ученый по теперешним временам настоящий. А уж если чем обидела природа, винить его за это не приходится. Во всяком случае, хорошо уже то, что от прежнего чванства не осталось и следа – словно его удалили путем операции. Вообще же людей у нас нет, конечно, таких, каких мне надо. Но это тоже своего рода чванство, за которое и приходится так или иначе расплачиваться.

В университете (чуть было из него не вылетел²⁴⁷⁹) я, главным образом, произвожу экзамены и буквально «наслаждаюсь» изумительными ответами, которые подчас способны не столько рассердить, сколько развеселить. В Академии материальной культуры состою товарищем председателя, заведую [канцелярией], воюю с разного рода пролазничествами, особенно по финансовой части, что опять-таки вызывает со стороны многих протесты. Все же моею pièce de résitance²⁴⁸⁰ остается Платон. Если бы Вы знали, каким он для меня явился за это время спасителем. Боюсь только, что издание не удастся довести до конца – очень уж дорого обходится печатание (авторский гонорар всего 10 руб. с листа), книга стоит дорого, покупать ее не на что, да и некому.

Послезавтра у Вас Рождество – поздравляю Вас с праздником и наступающим новым годом. У нас одни церкви празднуют его по новому стилю, другие – по старому, то же и публика. Я ввиду этой «дихотомии» не буду праздновать ни по тому, ни по другому. Буду теперь сочинять доклад по поводу столетия годовщины рождения В. В. Стасова.²⁴⁸¹ По просьбе какого-то «комитета» сочинил свои воспоминания о том, как мы издавали со Стасовым Ваши «Эмали».²⁴⁸² Любил я этого старика, несмотря на все его чудачества и несуразности. Он, считавший себя чистейшим реалистом, был, в сущности, неисправимый идеалист. За это его, я думаю, так и травили.

Не завидую Вашим профессорам, которым приходится читать столько лекций. У нас была эта полоса, но прошла. По-моему, занятие в значительной степени бесплодное и тяжкое. Я предпочел бы, пожалуй, какую-либо посильную физическую работу (быть, хотя бы, приказчиком).

Вот сколько я Вам написал всяких благоглупостей. Добавляю еще – это уже не к их числу относится – у нас только вчера стала Нева и зима; все была сырая грязная осень, с инфлюэнцей,²⁴⁸³ которою многие переболели, в том числе и я, и сестра.

Сестра Вам шлет свой искренний привет, также Сергею Никодимовичу, которому и я кланяюсь. Будьте здоровы и благополучны.

Искренне Вас уважающий и преданный

С. Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

В. О., 4 линия 7, кв. 13

13 августа 1924 г.

Дорогой Сергей Никодимович,

Лишь вчера Иван Иванович «удосужился» сообщить мне Ваше письмо к нему.²⁴⁸⁴ Вчера же и отчасти сегодня я написал прилагаемую при сем «импровизацию», не выйдя за пределы, указанные Вами. Если «импровизация» не подходит для сборника, будьте добры прочитать ее Никодиму Павловичу в день юбилея.²⁴⁸⁵ Написать «ученой» статьи, за краткостью срока, я не успел бы, да и не хотел бы, зная, что юбиляр ученых сборников прежде недолюбливал. Кому сообщить? Айналов в Киеве, Васильев в Париже, Фармаковский в Ольвии – вот и все, кто остался из нашего кружка. Разумеется, мне бы хотелось к юбилею Η. П. дать что-нибудь более существенное, чем импровизацию. Я уже давно решил про себя посвятить Η. П. мой перевод «Государства» Платона – это будет два тома. Вчера я беседовал с издателем, и он мне клятвенно обещал (но, конечно, надует), что первый из томов выпустит к ноябрю – декабрю. На Вас же возлагается миссия: спросите у Η. П., не имеет ли он что-либо против моего посвящения «Государства» ему, и сообщите мне. Посвящение хотя бы перевода Платона – вещь деликатная и требует согласия того, кому книга посвящается, особенно по нынешним временам. Сам Η. П. давным-давно мне не пишет, а я не рискую писать, не зная, хочет ли он получить мое письмо. Зимою послал я ему ряд своих произведений. Дошли ли они до него? Ничего не знаю.

Если «импровизация» будет печататься, понаблюдайте за корректурою, особенно немногочисленных греческих слов; если они представляют затруднение техническое, выкиньте. В тексте везде они переведены. А заглавие тогда дайте «острый в делах», а вместо греческого эпиграфа напишите: «Премудрости не превозмогает злоба». И, наконец, ответьте мне хотя открыткой о получении «импровизации» и ее судьбе.

Поклон Η. П.

Преданный Вам С. Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

27 августа 1924 г.

Дорогой Сергей Никодимович,

Радуюсь одобрению Вашему «импровизации». Я писал ее по старой орфографии, но, вероятно, сбивался на новую, что неудивительно, т. к. все приходится писать по новой. Пожалуйста, печатайте по старой. Книга Niederle в Вашем изложении мне очень понравилась;²⁴⁸⁶ теперь ее взял читать Ф. И. Успенский. Niederle – величина; жаль, что я не знаком с ним. Мою «археологию» нужно было бы переиздать, расширив и исправив кое-что, – она вся разошлась, а спрос на нее постоянный. Но 1) я очень занят Платоном, 2) «Наука и школа» прогорела,²⁴⁸⁷ 3) Кроленко («Academia»²⁴⁸⁸) хотел бы ее переиздать, да тоже испытывает материальные затруднения. В иные места здесь конечно не обращусь. Для Вашей «затеи» делайте с ней, что хотите.²⁴⁸⁹ Скажите, в чем могло бы выразиться мое участие? Иван Иванович²⁴⁹⁰ со всеми чадами и пр. уехал в Нитисари. Спасибо Вам за теплый отзыв об «Археологии». Здесь она вызвала хвалебные отзывы одних, площадную ругань других, безразличное отношение третьих. Эрмитажные немцы перестали со мною кланяться: попал не в бровь, а в глаз.²⁴⁹¹ Кланяется сестра, а от нас обоих привет Η. П. Телесно уставший, духом обнищавший, от мира ушедший

Ваш С. Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф на почтовой карточке.

Praha. Mala Strana. Palac Schönborn

12 сентября 1924 г.

Дорогой Сергей Александрович,

Простите великодушно мое долгое молчание, хотя оно отчасти извиняется моим отчаянным писанием за это время, которое, прямо говоря, отнимало у меня охоту к письмам, о чем скажу ниже. От А. А. Васильева, живущего в Париже, Rue de Beaune, 19, я недавно получил 2-е письмо, из которого узнал, что Вы живы и здоровы и находитесь в Петербурге и к Вам можно писать. Занят же я был: 1) переработкою своего двухтомного сочинения «Русская икона», которое запродал для издания здешнему Министерству иностранных дел; 2) переработкою своего III тома «Иконографии Богоматери», который вырос в 2 тома (450 моих теперешних листов in 4°) печатных с 330 иллюстрациями, которое надеюсь продать в Италии или где придется; 3) пишу, как Вы знаете, очерки «Истории Восточной Европы», из них описание кладов: Петроссы,²⁴⁹² Перещепинского²⁴⁹³ и Миклоша и болгарских древностей. Независимо от того, написал наскоро статьи: о византийских восточно-варварских одеждах и в частности о скарамангии для Byzantion²⁴⁹⁴ издающегося в Брюсселе, затем о воркадиях=челках конских по Константину Порфирородному и разным древностям до китайских включительно.

Все это я делал на вакации с июня по сие время, потому что, в противность прежним планам, в Италию не поехал и просидел сиднем, никуда не выходя, кроме получасовой прогулки. Кстати, у меня отказывается служить правая нога, пораженная еще в 1897 г. моровым ударом, прошедшим легко, но так отозвавшимся, и мучит отчаянный ишиес.²⁴⁹⁵ Плохое дело жить при 80 годах и спешно писать сочинения. Мой дорогой ученик Николай Петрович Толль с июня уехал в Париж для работы по египетским тканям и доселе усердно снимает в музеях и читает литературу, здесь отсутствующую. Без него я [как] без рук, не могу лазить по здешним библиотекам, с их лестницами. И все же должен работать, хотя с трудом. Еще труднее мне читать, – грудь у меня часто болит, и голоса не хватает читать 3/4 часа.

Собравши 15 000 франков, я захотел было купить себе домишку в Южной Франции, и Толль мне искал около Тулона. Увы, все есть, но на 30 000 и выше. Буду искать в Италии, хотя там домишки все сырые.

Таковы все мои новости. Не пишу о том, что за лето перечитал я часть изданий по Востоку питерских и хотел было просить в Академии наук прислать мне что-нибудь, но раздумал. Хотел тоже и в Академии материальной культуры просить об ее «Известиях» и тоже раздумал. Хотел просить в Русском музее прислать нужные для издания фотографии его икон и новгородских и тоже отдумал. Так дороги ныне пересылки, что прямо подумаешь и руки опускаются.

Здесь в конце сентября будет съезд академических групп, и меня просили прочесть доклад в Общем собрании, но я отказался – мне трудно читать в общей зале Народного музея.²⁴⁹⁶ В то же время чешское правительство, истощенное расходами на тысячи русских студентов и сотни профессоров, приступило к сокращению бюджета по всем министерствам.

Климат здесь не лучше петербургского, но живется порядочно. Мы имеем свой стол, правда, одно блюдо, но дополняем сыром, вареньями всяких фруктов, частыми приемами кофе и, конечно, чаю по-прежнему. Развлечений не имеем, разве в месяц раз в кино, но и то это здесь больше в подвальных залах.

Не лучше, однако, живется в Италии. Пансион неприхотливый 40 франков в сутки, получше 50, и так, по-видимому, везде в больших городах. Прага наша теперь считается самым дорогим городом, и действительно комната не дешевле 30 крон, обед не ниже 15 и т. д., одежда и обувь также, от 700 и выше дрянная пара, около 150 крон сапоги.

Вот М. И. Ростовцев написал из С. Жуана близ Канна, что едет уже на пароходе в Америку, выехал оттуда, получив особо на дорогу, и отыскал себе с будущего года кафедру в Yale, где дают больше. Из прежних писем было видно, как тяжело живется и там.

Как у вас идут дела, и занятия, и жизнь? Кого видаете и как поживают наши прежние собеседники? Очень интересно послушать и об ученых заседаниях. Когда юбилей Академии наук? Что делают Η. П. Лихачев, Н. Я. Марр, Б. В. Фармаковский? Поклонитесь им от меня. Очень сетую в разлуке со своею библиотекою, которая была собрана именно ради исполнения «Очерков», и вот из нее я ничего не имею.

Ваш всегда преданный

Н. Кондаков

P. S. Получил я от Чубиновишвили²⁴⁹⁷ биографию Я. И. Смирнова, ее перевели на русский язык, можно было бы напечатать в России (здесь не для кого).²⁴⁹⁸ Как Вы сами ее нашли и знаете ли? Если я напишу, скажут, что «хвалю своего ученика», как уже говорили мне, когда я представлял Якова Ивановича в Академию.

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 152–153 об. Автограф.

В. О., 4 линия 7, кв. 13

21 сентября 1924 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович,

Чрезвычайно был рад получить Ваше письмо, которое так долго ждал. Преклоняюсь пред Вашею энергией, не знающею предела и не смущающеюся ничем. Таких людей, как Вы, в нашем ученом мире теперь почти не осталось – разве М. И. Ростовцев, но ему далеко еще до 80 лет, и он поставлен, конечно, в гораздо более благоприятные условия, чем Вы. Энергичен у нас и Н. Я. Марр, но его энергия sui generis²⁴⁹⁹ и, я бы сказал, несколько эгоистична, так как направлена почти исключительно на яфетидологию, ради которой Н. Я. Марр готов закрывать глаза на многое, иногда очень существенное. Все же он – тот кит, ради которого гуманитарные науки терпимы хотя бы отчасти. Правда, яфетидология Н. Я. Марра все расширяется и расширяется, как истинный кит, готовый поглотить все, ибо она вбирает в себя наряду с греками, этрусками и т. д. – вплоть до чувашей (sic!). Не всем такая китовая психология по нутру. Боюсь, как и писал я, что вся эта яфетидология, начавшаяся с Н. Я. Марра, с ним и кончится. Наряду с нею, такие науки, как древность классическая, византийская, чем мы были в свое время так сильны, совершенно глохнет. Поощряется востоковедение в широком смысле, и на этом положении востоковедения многие делают себе карьеру, если не ученую, то житейскую. Философия и история почти отсутствуют. Вот что можно сказать вообще о положении гуманитарного знания. Многое в нем, несомненно, обречено в будущем на исчезновение за отсутствием надлежащих работников, число которых естественным путем будет сокращаться, появления же новых ждать неоткуда. У меня, правда, занимались и занимаются до десятка молодых людей и, отчасти, девиц, которых я мог выучить хорошо греческому и латинскому языкам, но которым не мог дать надлежащего филологического образования, за отсутствием многих нужных пособий. Правда, мы получаем теперь отчасти новую ученую литературу, книжную и журнальную, но все это спорадически и несистематически. Печально то, что нет ученого журнала для самостоятельных работ и для критики. Печатается, правда, немало книг, но не по нашей части. Мои, например, книжки по истории и археологии давно разошлись. Нужно было бы пускать вторые, дополненные и исправленные издания, но издателя на них уже не найти – и печатание слишком дорого, и спрос будет небольшой.

Перевод Платона, которому я, за невозможностью заниматься чем-либо другим, отдавал и отдаю все свои силы, может появляться очень медленно, и на то, что я увижу завершение всего этого дела, у меня надежды очень мало. Из той порции, что я взял на себя, я почти все уже сделал – осталось перевести письма. И мои сотрудники сделали достаточно, причем редактирование чужих переводов куда хуже, чем переводить самому: приходится бороться с переводческим самолюбием и, как любили Вы говорить когда-то, заниматься стиркою чужого белья. Все же я надеюсь в этом [июне] появится перевод «Государства». Мне бы очень хотелось поскорее дождаться этого: 1) потому что появление «Государства» я нахожу очень своевременным, 2) потому что, если Вы разрешите, посвящу свою работу Вам; в «Государстве» идет речь обо всем, или, во всяком случае, о многом из того, о чем мы с Вами беседовали за все время нашего общения.

Археологией приходится заниматься мало. Южнорусские вещи, сибирские, кавказские, русские клады в Эрмитаже для всеобщего обозрения не выставлены, отношения же с лицами, хранящими их у себя в кабинетах, у меня натянутые, вплоть до того, что некоторые из эрмитажных немцев перестали со мною кланяться. В Эрмитаже кроме картин выставлена античная скульптура, серебро и средневековое прикладное искусство (майолика, стекло и пр.) – все в большом обилии и очень хорошо, благодаря стараниям действительно понимающего толк в этих вещах – Кубе. ²⁵⁰⁰

Вы задаете вопрос об ученых заседаниях. Где они? Археологического общества нет, Палестинского²⁵⁰¹ тоже; Общество письменности²⁵⁰² осталось, но без публикаций. В Академии материальной культуры в зимний сезон устраиваются по средам заседания, но без достаточного разбора в смысле выбора материала; к тому же заседания эти публичные. На них нередко душит нас Η. П. Лихачев (избран во II Отделение Академии наук, на место Якова Ивановича или Ваше – не знаю), удушающий нас сфрагистикою и вообще умеющий устраивать дела. Фармаковский столько набрал себе лекций (а теперь еще, сверх того, хранитель Эрмитажа), что заниматься наукой ему некогда. К тому же он интересуется теперь социологией искусства, марксизмом в искусстве, одним словом, пошел далеко. Анналов и невидим, и несообщителен, и требует себе особого поклонения. Сычев – директор Русского музея и тоже в том же направлении работает. Помните Ваше любимое словечко «ёрник»? Теперь уже можно говорить и об «ёрничестве» вообще как о типичном явлении. Из остальных собеседников, снятых на группе, поднесенной Вам,²⁵⁰³ Церетели²⁵⁰⁴ профессор в Тифлисе, о Васильеве имеете сведения от него, Н. А. Смирнов²⁵⁰⁵ невидим; по слухам, передаваемым мне его племянницею, дочка Якова Ивановича, моя крестница, усиленно читает газету. Положение А. А. Дмитриевского очень тягостное. Бенешевич служит библиотекарем в Академии материальной культуры и мечтает стать академиком в Академии наук. Г. И. Котов действует по каким-то ремонтам. Ф. И. Покровского²⁵⁰⁶ часто встречаю на Дворцовом мосту.

Материальные условия существования различные, смотря по лицам: есть, кто до 400 руб. в месяц имеет, есть, кто сидит, как я, на 75 руб. – сообразно с этим каждый и проживает. Я веду жизнь более чем уединенную, и то, что Вы называете компанией, у меня нет, если не считать Платона (конечно, не Платонова). Дорогу в театры и концерты забыл. Разучился есть мясо и рыбу, т. е. стал пифагорейцем. Вина не вкушал и не вкушаю. Ко всем этим мнимым лишениям отношусь равнодушно. Но скорблю, что библиотека моя за 10 лет пополнилась лишь случайными, и то большей частью даровыми приобретениями, что даже последних выпусков Daremberg-Saglio²⁵⁰⁷ докупить не в состоянии. Зато полон воспоминаний и ими питаюсь и поддерживаюсь. III том Известий (Академии истории. – И. Т.) материальной культуры будет направлен на днях. Получили ли Вы I и II тома? Они были Вам посланы²⁵⁰⁸ своевременно – это я точно знаю. Фармаковский копает 10 дней в Ольвии (еще не приехал). Что-то ста(...) от раскопанной Ольвии почти ничего не осталось. Неважно и в Херсонесе.

Биографии Якова Ивановича²⁵⁰⁹ я не получил, а хотел бы. Здесь ее тоже печатать не станут: теперь лозунг de mortuis (а отчасти и de vivis) nihil.²⁵¹⁰

Кланяюсь Сергею Никодимовичу. Вам обоим шлет свой искренний привет сестра.

Искренне Вас уважающий и преданный

С.      Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Praha. III. Mala Strana. Palac Schönborn

9 октября 1924 r.

Дорогой Сергей Александрович,

Получил Ваше письмо от 21 сентября и почти в то же время получил отпечатанную брошюру о самом себе с Вашим столь милым и дружеским воспоминанием.²⁵¹¹ Признаюсь Вам искренно и откровенно, что оно, так же как и другие воспоминания обо мне, меня столько же глубоко тронуло, сколько и удивило. Искренно скажу, что я не мог ожидать и не ожидал ни появления такой книжечки, ни таких оценок. Приписываю все это тому, что лично я искренно привязываюсь к хорошим людям, несмотря на свою шершавую резкость. Как верно подметил Сенека в известных Вам письмах к Луцилию, люди связываются духовною взаимною пользою взаимного общения. Так было в нашем кружке. Этою пользою я обязан Вам больше даже, чем Якову Ивановичу.²⁵¹² Глубоко Вас благодарю.

Спасибо заранее и за посвящение следующего выпуска Платона – этим Вы меня, классического «невъгласа», приобщите к благороднейшему общению с высшею философиею. Жалею, что не могу поговорить с Вами о древней философии, в которой я позволяю себе видеть ту чистоту свежего, хрустального источника и горного ручья, которая поит и нового человека, в противуположение мутным прудам нового философизма. Ведь недаром покойный Памфил Данилович Юркевич²⁵¹³ хотел меня оставить при университете по философии, но я от этого отказался, из-за истории искусства.

Прилагаю Вам свой последний портрет²⁵¹⁴ и вместе другой с письмом благодарственным И. И. Толстому, прося передать ему. Посылать к нему по адресу в Финляндию²⁵¹⁵ не решаюсь: возможно, что уже уехал оттуда. Очень прошу, если имеете, прислать свою карточку фотографическую. Мне так хочется перед смертью быть окруженным лицами близких мне людей, что я решаюсь обратиться к Вам, а если Вам будет нельзя, то кому Вы передадите, с просьбою восстановить для меня это «окружение», добыв мне или экземпляр прежней фотографии с группы, или пересняв с нее уменьшенную копию, хотя бы 18x24. Натурально я доплачу за эту операцию, переслав в письме.

Очень благодарю Вас за обещанную посылку «Известий Академии материальной культуры». Высланных (по Вашему письму) I и II томов «Известий» я не получал и даже не видал. Видел академического «Востока»²⁵¹⁶ два выпуска и даже просил Карского заявить в Академию наук, что мне бы очень хотелось иметь хотя мелкие издания, но мне ничего не присылают.

Сижу я теперь за пересмотром греко-римских материалов, преимущественно рельефов (по изданию С. Рейнака), с целью приблизиться хотя бы к некоторому пониманию рельефов золотой чаши Петросского клада. Дело необычайной тонкости и сложности – эта чаша. Случалось ли Вам ее смотреть? Я гляжу на нее вот уже полгода пристально и остаюсь при том же, с чего начал. Одобеско пересадил в нее скандинавскую Эдду и учинил непоправимую ошибку: все бросили вещь! А мне теперь и читать и писать (?) о ней нужно.

Низкий поклон Вашей сестре и прошу Вас также поклониться тем, кто помнит меня из нашего кружка. Глубоковский²⁵¹⁷ в Софии, живется ему тяжело, жена совсем заболела. Васильев прислал 2 письма, но поехал из Парижа на Берлин, не на Прагу.

Преданный Вам Н. Кондаков

Очень беспокоились о Вас во время наводнения.²⁵¹⁸ Как прошло оно для Вас?

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 154–155 об. Автограф.

В. О., 4 линия 7, кв. 13

25 октября 1924 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович,

Письмо Ваше и портрет (также для И. И. Толстого, которому передал уже) [получил] и сердечно Вас благодарю. Мне очень было приятно посмотреть на Вас, как Вы теперь, после семилетней нашей разлуки, выглядите. Не скажу, чтобы Вы сильно постарели или изменились, нет, но все же на лице Вашем отразились минувшие годы, и какая-то новая, незнакомая мне раньше черта залегла на нем. Как бы то ни было, для Ваших 80 лет Вы выглядите таким молодцом, каким выглядел, в свое время, В. В. Стасов. Теперь, благодаря присланному портрету, я знаю, как Вы выглядите, и уже одно это меня радует. Надеюсь в недалеком будущем послать Вам и свою физиономию, для чего специально снимусь. Та фотография, где выполнялась группа, не существует. Я снес свой экземпляр знакомому Вам Чистякову, который переснимет группу, и тогда я Вам доставлю отпечаток.²⁵¹⁹

Если Вам мои «воспоминания» пришлись по душе, то и это меня радует. Я написал свою «импровизацию» буквально в один присест, так как спешил ее отправить, чтобы поспеть к сроку, а времени до этого срока оставалось всего неделя с небольшим, да и размеры заметки мне были указаны определенные. Разумеется, если бы и времени, и места было у меня больше, я бы и написал больше, и, все равно, всего не сказал бы: так много захотелось бы сказать. Но своих чувств, своей признательности за все то, чем я Вам обязан, все равно я не высказал бы, ибо на словах их не выскажешь. Слишком большое значение имело в моей жизни общение с Вами и для души, и для головы моей, и теперешняя разлука с Вами из всех испытываемых мною лишений является наитягтяйшей. [Верьте], что это не слова. Хотелось мне послать Вам ко дню Вашего 80-летия хотя бы первую половину «Государства». Но при теперешней медлительности печатания это не удастся, и хорошо будет, если Вы получите книгу в начале нового года. Не моя в том вина – у меня весь перевод и со введениями и с примечаниями был готов еще летом.

Три тома «Известий Академии материальной культуры» Вам посланы заказной бандеролью 20 октября с. г. Раньше вышла путаница. Наш экспедитор, зная, что надо послать в Прагу, послал все проф. Нидерле. Но на сей раз я сам взялся за дело и, надеюсь, книги Вы уже получили или скоро получите. Они, во всяком случае, отправлены.

Наводнение у нас было жестокое.²⁵²⁰ Я отчасти соприкоснулся с ним. Домой ночевать не мог уже попасть. Зато могу сказать, что наш Пушкин, писавший «Медного всадника» не как очевидец, а по запискам других лиц, описал наводнение 1824 г. так точно, как, пожалуй, и очевидец не описал бы. Вот на этом примере Пушкина я и уразумел, так сказать, воочию, что значит художественное творчество, доподлинное, а не кажущееся.²⁵²¹

Жизнь моя течет по-прежнему внешне, но внутренне все тяжелее и тяжелее. И ранее я мало с кем общался, а теперь и еще сократился. Видел вернувшегося из-за границы А. А. Васильева. Поездкою он остался доволен, но сообщил о ней мало: он хоть и не ёрник, но дипломат, и лишнего не скажет. Хорошо уже то, что не считает Европу «прогнившей», что теперь в моде. Видели ли Вы книгу Стриговского «Krisis der Geisteswissenschaften»?²⁵²² Я прочесть ее до конца не мог – так стало противно. Судя по некоторым его признаниям, он со всеми перессорился. И не мудрено: требует себе проскинесы. Впрочем, теперь почти все ее требуют или на нее претендуют, и чем меньше у кого заслуг, тем претензий больше. Вы как-то мне писали, что 3/4 земного шара сошло с ума. По-видимому, Вы очень и очень правы. Но каково положение 1/4, не спятившей?!

Был я на ученической выставке в Академии художеств. Картины такие, что жутко становится. Вот все хотели реформировать Академию. А она взяла, да и реформировалась сама до неузнаваемости. Другая Академия, наук, порядочно пострадала от наводнения. То же и университет. Зато город быстро справился с последствиями наводнения. А в первые два дня барка стояла почти вплотную с фасадом Мраморного дворца;²⁵²³ она приплыла к нему вместе с поднявшейся водой, уплыть же обратно в Неву ей уже не удалось.

И. И. Толстой в бытность свою в Финляндии навещал Репина²⁵²⁴ в Куоккале и нашел его в довольно бодром состоянии.²⁵²⁵

Помните, как все, и я в том числе, восхваляли раскопки немцев в Олимпии. Что же оказывается? Они совершенно не докопались до глубоких слоев!, а попадавшиеся при раскопках микенские черепки признавали за византийские. Теперь немцев изобличает Дерпфельд,²⁵²⁶ который тоже принадлежит к 3/4, ибо верит в реальное существование Агамемнона, Приама и пр. Чего доброго, и сама археология сойдет с ума! У нас теперь стали появляться иностранные издания – все-таки не так чувствуешь себя оторванным, но все-таки правильных занятий по своей части мне уже не наладить, да и не для кого, исключая самого себя. Поклон Сергею Никодимовичу.

Искренне Вас уважающий и преданный

С.      Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

В. О., 4 линия 7, кв. 13

3 ноября 1924 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович,

Кажется, Чистяков не осрамился и хорошо переснял группу.²⁵²⁷ Посылаю Вам два ее отпечатка. Представьте себе, что все, оставшиеся в живых, изображенные на группе лица, прибыли к Вам, к дню Вашего рождения. Это – все, что, по сложившимся обстоятельствам, в настоящее время можно сделать – жить представлениями, а не реальной действительностью. Снимал Чистяков и меня с сестрою, но придется пересниматься: дни у нас стоят темные, и даже искусство Чистякова не в состоянии побороть мрак. Но мы переснимемся, и тогда наши теперешние физиономии будут у Вас. Надеюсь, группа и изображенные на ней лица возбудят у Вас немало воспоминаний, как они будят их у меня! Tempi passati!²⁵²⁸

Нового у нас почти ничего нет. Каждый якобы занимается своим делом. В сущности, осуществляется, казалось бы, совет Сократа: τὰ ἑαυτοῦ πράττειν.²⁵²⁹ Но у Сократа каждый «занимающийся своим делом» входил в состав общего, и таким образом из «своих дел» получалось, в конце концов, общее дело, и должно было получиться общее хорошее дело. Мы же просто, каждый, занимаемся своим делом, иногда и мелочным, как в последнее время я, занимавшийся чтением и восстановлением новых, одной ольвийской и одной херсонесской, надписей, без надежды где-либо свою работу напечатать. Где теперь журнал, который стал бы печатать новые надписи? Можно, конечно, было бы это сдать в академические «Известия», но там, видимо, пролежит года, да и иметь дело с непременным секретарем мне не улыбается. А за «Известия (Академии истории. – И. Т.) материальной культуры» мы должны такую сумму денег типографии, что, когда удастся организовать новый том, сказать трудно: старые печатали не по средствам, ибо редактор томов был, печатая их, на [пике], за что, впрочем, попал в члены-корреспонденты Академии наук.²⁵³⁰

Говорят, по новому академическому уставу Второе отделение сливается с Третьим; члены Академии будут утверждаться, а Президиум назначаться.²⁵³¹ Юбилей²⁵³² все собираются праздновать, но все откладывают, деньги же на празднование все продолжают отпускаться. Правда, дорого стоит ликвидация последствий наводнения.

А. А. Васильев так-таки нам и не рассказал ничего толкового о заграничных своих впечатлениях, ни же о встрече своей с Михаилом Ивановичем.²⁵³³ Узнали только, что он почти не изменился, но Софья Михайловна очень изменилась, т. е. постарела. Брат Михаила Ивановича, Дмитрий Иванович,²⁵³⁴ живет на Кавказе, занимается сельским хозяйством. Изредка я переписываюсь с Дмитрием Ивановичем.

Очень, по-видимому, тяжело живет у нас А. А. Дмитриевский. Я даже не представляю себе, на что он живет. Но настроение его, по-прежнему, боевое. Георгиевскому, вероятно, лучше, с «Типиконами» же Дмитриевского теперь далеко не уедешь. Не знаю, писал ли я о смерти Анастасии Михайловны Капустиной²⁵³⁵ (уже с год тому назад). Николая Александровича Смирнова недавно видел; он, по-прежнему, очень парадоксален, но его главный нерв теперь его дети (дочери лет 16, сыну лет 12), ради которых, как он мне заявил, он желает прожить возможно дольше.

Желаю Вам здоровья и крепости сил. Поклон Сергею Никодимовичу. Сестра Вам и ему кланяется.

Искренне Вас уважающий и преданный

С.      Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Ленинград

6 ноября 1924 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович,

Десять лет тому назад судьба дала мне возможность лично, у Вас на вечере, приветствовать Вас с 70-летием, а теперь я могу лишь душевно поздравить Вас с 80-летней годовщиной посредством письма; да, кроме того, почтить Вашу деятельность небольшой статьей, посланной Милле²⁵³⁶ в "Byzantion».²⁵³⁷ Поддерживает меня в этом один Л. А. Мацулевич, подписывающий это письмо и также пославший статью в «Byzantion».²⁵³⁸

На меня, кроме того, как на единственного Вашего ученика, оставшегося в живых, возложена честь сказать речь о Вашей деятельности в Академии истории материальной культуры на тему: «Академик Η. П. Кондаков, как историк искусства».²⁵³⁹

Я очень жалею, что не могу почтить Вашей деятельности большой статьей о миниатюрах русской рукописи Георгия Амартола XIII века, так как не могу никак совладать с изготовлением рисунков (их 127). На выходной миниатюре изображен Тверской князь Михаил, а мать его Оксинья в деисусе по сторонам Христа на троне. Эта великолепная миниатюра, а затем и все остальные в тексте крайне занятны и важны. По-видимому, наша рукопись (№ 100 Московской Духовной академии) единственный известный иллюстрированный экземпляр в мире. Текст этой рукописи хорошо известен, но миниатюры никого не интересовали. Эту статью во всяком случае я постараюсь напечатать и посвящу ее также Вам.²⁵⁴⁰

О Ваших научных предприятиях мы иногда здесь слышим и удивляемся Вашей предприимчивости и бодрости. Нам становится легче, когда мы вспоминаем, что там, на Западе, Вы держите высоко знамя русской науки и будете еще долго светить нам в нашей научной деятельности. Душевно поздравляем Вас и желаем здоровья, сил, крепости, чтобы мы могли еще долго смотреть на Вас и учиться у Вас, как жить и как работать.

Ваш преданный и любящий ученик (62 лет)

Д. Айналов

Присоединяю мое скромное поздравление и глубокий сердечный привет. Сознание, что Вы являетесь родоначальником нашего знания, что каждый наш шаг в науке восходит к Вам, никогда не покидает нас. И чувство глубокой признательности всегда смешивается с горечью, что мы не можем общаться с Вами и лишены Вашего совета и руководства.

Преданный Вам Л. Мацулевич

P. S. Душевный привет Сергею Никодимовичу. Д. А.

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автографы. Впервые опубликовано: Кызласова И. Л. Восьмидесятилетний юбилей Η. П. Кондакова и день его памяти на родине. Речь Η. П. Сычева 1924 г. // Кызласова И. Л. Очерки истории изучения византийского и древнерусского искусства (по материалам архивов). М., 1999. С. 136–137.

Харьков, Сорокинский пер., 6

27 октября/9 ноября 1924 г.

Глубокочтимый Никодим Павлович!

Еще с молодых лет привык я чтить Вас, как ученого, которым по праву может гордиться русская наука; привык высоко ценить Ваши труды, которым так много обязана история русского и византийского искусства, и наступающий день Вашего 80-летия – 1 ноября старого стиля – дает мне желанный повод выразить Вам чувство глубочайшего уважения, послать Вам сердечное поздравление, душевный привет, самые добрые пожелания – здоровья, бодрости, продолжения Вашей славной ученой деятельности на «многие лета»!

На старости лет стал я, по обязанностям академика, нередко ездить в Петроград; там я вижусь с дорогим Сергеем Александровичем, и мы с ним часто вспоминаем Вас. Часто вспоминаем и с женой былые годы, наши летние пребывания в Ялте, встречи и беседы с Вами, Ваше гостеприимство. Многое с тех пор пришлось пережить мне. Теперь, текущею осенью, я прекратил свою преподавательскую деятельность в ИНО (=Институте народного образования), который является преемником покойного университета. Пора: «всякому овощу свое время»...

Примите привет, поздравления и пожелания всего доброго и от жены.

Глубоко уважающий Вас и преданный

Ваш почитатель

В. Бузескул

P. S. Мое письмо если и дойдет до Вас, то опоздает к 1-му ноября ст. ст.: я только теперь узнал о дне Вашего 80-летия.

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

В. О., 4 линия 7, кв. 13

12 ноября 1924 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович,

Как видите, обещание свое сдержал, и, по прилагаемому произведению фотографа Чистякова, Вы можете теперь ознакомиться с тем, как выглядят моя и сестрина физиономии в настоящее время.²⁵⁴¹ В пояснение к своей должен сказать, что я не облысел совершенно, но, при новом порядке вещей, стригусь шесть раз в год машинкою ова нуль,²⁵⁴² отчасти для удобства, отчасти «символически». Когда снимался, то только что остригся, а потому и получился такой «красавец». Если бы не Ваше желание иметь мой портрет, поверьте, ни за что сниматься не стал бы. Не только сниматься, но пропадает охота даже заниматься, ибо не видишь совершенно, для кого и для чего стоит это делать. Заниматься же только для себя – эгоизм.

Все же Платона понемногу двигаю и собираюсь теперь переводить приписываемые ему письма. Было сначала предположено, что мы с Радловым²⁵⁴³ напишем и книгу о Платоне, но это предположение, если бы и осуществилось, едва ли бы вышло из портфелей авторов в свет, или же книгу пришлось бы снабдить таким предисловием, от которого Платон пришел бы в ужас и не дал бы нам спать. Так что лучше уже не тревожить тень почтенного мужа, ни в чем к тому же не виноватого.

Начинаются холода, а в связи с ними и ухудшение внешней квартирной обстановки, т. е. сосредоточение вместо 4-х в 2-х комнатах. Это происходит теперь регулярно каждый зимний сезон, почему и наступления тепла ждешь с вожделением (привыкнув писать по новой орфографии, не уверен, правильно ли поставил «окаянное» ять в слове «вожделение»; а раньше гордился тем, что писал грамотно).

Мне говорил А. А. Васильев, что Диль выпустил 2-е издание своего «Manuel» в двух томах.²⁵⁴⁴ Этого нового издания у нас нет, зато видел «Studi bizantini», изданные итальянцами. По-моему, жидковато. У нас в Академии материальной культуры собираются чествовать Ваше 80-летие.²⁵⁴⁵ Сначала предполагали выпустить чуть ли не 5 докладчиков, в том числе и меня. Но теперь, кажется, хотят ограничиться одним Д. В. Айналовым.²⁵⁴⁶ Искали, с какого портрета сделать диапозитив. Я сказал, что у меня есть новейшая фотография Ваша, но что я не дам показывать на экране. Почему? – спросил меня Фармаковский. Потому что, отвечал я, ваша публика этого не стоит. Обиделись. А я считался при этом с Вашим мировоззрением. Если бы Вы знали, как некоторые лица меня теперь ненавидят за то, что я говорю, что думаю.

Новостей, о которых стоило бы писать, никаких нет. Авось ко следующему письму наберутся.

Сестра Вам кланяется. Она же и я кланяемся Сергею Никодимовичу. Всего доброго!

Искренне Вас уважающий и преданный

С. Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Praha. Mala Strana. Palac Schönborn

25 ноября 1924 г.

Дорогой Сергей Александрович,

Простите, что только теперь отвечаю на Ваши два письма от 7 и 12 ноября. Совсем затерялся в суете всякого рода: приемах, визитах и прямо устал от официальной переписки. Вы знаете, конечно, как я всегда опасался юбилеев, как старательно уклонялся от них дома. На чужбине «Скачи, враже, як пан каже». Пришлось выдержать полтора часа стойки на кафедре в большой аудитории. Но надо правду сказать, что благодаря таким хорошим людям, как Нидерле, юбилей прошел прямо душевно. Меня освободили от слушания длинного чтения «о моих трудах», и я таки выстоял.²⁵⁴⁷

Но затем, когда мне пришлось отвечать письмами на телеграммы, письма и бумаги, я очень пожалел, что не уехал на время, как хотел. И теперь еще не кончил свои ответы. Правда, из России была только телеграмма от Тройницкого, письмо от Айналова, и это все. Французы и бельгийцы поздравили меня еще лично на конгрессе в Букаресте.²⁵⁴⁸ Но, помимо того, я получил приветствия от Тикканена,²⁵⁴⁹ от Репина из Куоккалы, затем из Италии от папы Пия XI,²⁵⁵⁰ Муньоса,²⁵⁵¹ из Испании (о чудеса!), Англии, но особенно много бумаг из Болгарии. Царь Борис²⁵⁵² прислал орден «за гражданские заслуги», а муниципалитет Софии пообещал найти улицу, чтобы назвать моим именем. Македонские общества, ассоциации и эмиграция наименовали меня «защитником угнетенных национальностей». Ясно, что мне в Болгарию надо будет ехать через Румынию, а Сербия мне не дает визы.

Придется ли мне, однако, туда ехать – большой вопрос. Срок мой в Карловом университете кончается в феврале. Но здесь купили у меня большое сочинение о «Русской иконе» для издания, и если будут издавать, я понадоблюсь. Далее я читаю лекции, на этот раз у себя, дочери президента Масарика по тканям и вышивкам и еще по древнему быту²⁵⁵³ и, пожалуй, меня поддержит начальство, – кто знает?

С другой стороны, папа заявил мне о желании купить у меня III том «Иконографии Богоматери», что трактует об Итальянской Мадонне, и издание будет делаться в Италии. Поэтому я уже мечтаю поселиться в Италии, поюжнее, где не надо топить печей. Одного не соображу – как там найти угол, чтобы просуществовать последние дни!

Надо Вам сказать, что я теперь болею разом и грудью, и сердцем, и правою ногою. Последнее идет от удара, бывшего еще в 1896 г. Хожу мало, на лестницы влезаю с трудом.

Но довольно о себе, расписал все. Очень благодарю Вас за Ваши портреты. Теперь я желаю еще иметь какой-либо портрет И. И. Толстого²⁵⁵⁴ и второго И. И. Толстого. Нельзя ли подействовать Вам и в этом направлении? Мне хочется собрать в портретах свой бывший кружок и быть окруженным в последние дни близкими людьми.

Будьте любезны и поблагодарите Чистякова за удивительный снимок и в то же время узнайте от него, сколько мне следует ему перевести (или послать, но как?) за его два снимка и негатив.

Затем я получил три тома «Известий Академии материальной культуры» и очень Вас благодарю. Чудные статьи Бартольда²⁵⁵⁵ и Алексеева²⁵⁵⁶ о китайской археологии! Первый том мало удачен, но два другие превосходны, конечно, в иных статьях. Должен сказать много комплиментов, ибо после болтовни французов и умствования немцев русские книги словно чистая вода после скисшего лимонада.

Получил одновременно от М. И. Ростовцева его книгу «Очерки истории древнего мира»²⁵⁵⁷ – американские лекции. Что прочел, то, признаюсь, не понравилось, как мало нравится «Iranians and Greeks».²⁵⁵⁸ А Вам?

Низкий поклон Вашим и членам «нашей» Академии,²⁵⁵⁹ кто меня помнит.

Ваш преданный Н. Кондаков

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 156–157 об. Автограф.

Praha. Mala Strana. Palac Schönborn

10 декабря 1924 г.

Дорогой Дмитрий Власьевич,

Только освободившись от лекций и правки копий со своих сочинений, могу ответить на Ваше любезное поздравление с моим 80-летием. Это истинная правда, что я работаю как вол, по 12 часов в сутки, но увы! как это тяжело в 80 лет!

Правда, что меня поощряют и этим меня подгоняют. Оксфорд, кажется, начинает печатать мою краткую «Русскую икону» – том в 200 страниц. Чешское правительство купило у меня полное сочинение о Русской иконе и намерено издать на русском – 2 тома с 400 рисунками. Римский папа Пий XI приобретает у меня двухтомное сочинение об Итальянской Мадонне. Наконец, вчера я получил от итальянского посла извещение, что король Италии мне пожаловал орден Grand Officier de la Couronne Italienne, a Муньос пишет мне, что «la plus grande distinctive qui existe en Italie».²⁵⁶⁰

Явно, я должен продолжать, и вот уже два года, как я пишу, и пишу то, о чем думал 50 лет и не решался писать. Это будут очерки истории культуры и искусства средневековой Восточной Европы, числом 8. 4 написаны – составился том, почти каждый – книжка и нуждается в сотне и больше рисунков. Американцы обещают издать.

Но здоровье плошает, кашляю, болит ото всего грудь. Собираюсь выехать в Италию, но когда будет можно.

Поблагодарите от меня Л. А. Мацулевича за его приписку и добрую память и скажите ему, что очень одобряю его этюд о суздальских «прилепах»,²⁵⁶¹ но что очень желал бы получить от него хотя какие-нибудь его снимки – за фотографии мог бы взяться тот же Чистяков, и я его бы труды оплатил. Эти рельефы должны составлять часть одного из «очерков», но ни издания Бобринского,²⁵⁶² ни фотографий у меня нет! И достать негде.

Далее и Вас попрошу прислать мне экземпляр сочинения нашего Е. К. Редина о «Козьме Индикоплове»²⁵⁶³ – я не получил экземпляра, а таковой мне очень нужен.

Поклон Вашей жене и просьба общая о доброй памяти

от Вашего преданного

Н. Кондакова

P. S. Пришлите свой адрес и адрес Мацулевича.

ПФА РАН. Ф. 737. Оп. 2. Д. 42. Л. 13–14. Автограф. Л. 15 конверт с адресом: «Russie. Leningrad. Ленинград. Академия истории материальной культуры. Профессору Д. В. Айналову. Professor D. Ainalov». Почтовые штемпели: Прага, 11 декабря 1924 г., Москва, 16 декабря 1924 г., Ленинград, 19 декабря 1924 г.

В. О., 4 линия 7, кв. 13

17 декабря 1924 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович,

Не сразу, вопреки обыкновению, ответил на Ваше последнее письмо: хотелось написать Вам после того, как соберется заседание в Академии материальной культуры, посвященное Вашему юбилею. Заседание состоялось сегодня и продолжалось 7.5 до 10 час. Читали доклады:²⁵⁶⁴ 1) Айналов о Ваших ученых заслугах вообще,²⁵⁶⁵ 2) Мацулевич о Ваших работах в области византийского искусства, 3) Сычев – о Ваших работах в области русского искусства,²⁵⁶⁶ 4) Малицкий²⁵⁶⁷ – о Ваших археологических экспедициях, 5) я – о Ваших теперешних работах и, кратко, о житье-бытье, по Вашим ко мне письмам. Народу было человек до 300. Из знакомых Вам лиц: Марр, Васильев, Фармаковский, Лихачев, Котов; был также президент Академии наук Карпинский,²⁵⁶⁸ который после заседания благодарил меня за доклад и выразил удивление, как это Академия наук не приветствовала Вас. Я на это мог также выразить только свое удивление. Айналов читал хорошо, в общем. Остальные докладчики мне понравились менее. Забыл упомянуть: была еще Н. Э. Успенская,²⁵⁶⁹ которая тоже благодарила меня за доклад мой и сказала мне, что она очень Вас любит. После докладов я сказал Айналову, что хорошо бы нам за Ваше здоровье выпить вина; но оказалось, что и он его перестал пить, как перестал и я. Но ради Вас мы бы разрешили, если бы было подходящее место и подходящая компания, а главное, если бы Вы сами были с нами.

Чистякову Вашу благодарность я передал. Денег ему никаких пересылать не надо: снимки стоили гроши.

Получили ли Вы письмо от Бузескула²⁵⁷⁰ к Вашему юбилею? Я точно знаю, что он его послал, и оно должно было прийти к сроку. Неужели оно не дошло? Это опечалит Бузескула.

«Очерков» Ростовцева, к величайшему сожалению, не видел – до нас они не дойдут. Его «Iranians and Greeks» читал и не особенно доволен остался. Я не поклонник таких самоуверенных книг, а Михаил Иванович становится самоуверенным в своих писаниях все более и более. Это, конечно, между нами. Все же это удивительный талант и неиссякаемая сила. С ним можно не соглашаться, но с ним нельзя не считаться. Теперь я допечатываю его большое сочинение об источниках для изучения Скифии и Боспорского царства, где отведено очень много места археологическим памятникам.²⁵⁷¹ Когда книга будет напечатана, я пошлю ее Вам. К сожалению, книга будет без рисунков. И без них нужных тысячу рублей на печатание мы достали еле-еле.

Вообще с издательством ученых работ дело schwach.²⁵⁷² И «Государство» Платона медленно печатается. Византийский временник не издается совсем, что приводит в отчаяние Ф. И. Успенского.²⁵⁷³ Изда[ние] «Анналы» рассчитаны на широкую публику, и туда с учеными статьями лучше не совать носа. Из заграничной литературы кое-что приходит, но далеко не все, что было бы нужно и без чего я, например, не могу переиздать давно разошедшихся своих «Введений» в историю и в археологию. Впрочем, пожалуй, на такие книги теперь уже и не было бы спросу: так мы шагнули вперед.

Недавно от одного приезжавшего из Москвы архитектора слышал о В. Васнецове²⁵⁷⁴ и Нестерове;²⁵⁷⁵ живется им плохо, в особенности последнему. Вообще надо сказать, что если и ученые старые разбрелись, то куда-то пропали и старые художники. Здесь, кроме Котова и Преображенского,²⁵⁷⁶ встречаю только Л. Бенуа.²⁵⁷⁷

Музей Академии художеств в иностранной своей части (Кушелевка²⁵⁷⁸) попал в Эрмитаж, а русский – в Русский музей. Выставить все, конечно, невозможно. В Эрмитаже Кубе сделал интересную выставку изделий из слоновой кости и собирается издавать каталог этих изделий. Южнорусские вещи, сибирские, сасанидские еще не выставлены. Фармаковский – он теперь хранитель Эрмитажа – давно устраивает выставку вещей из Ольвии, Херсонеса и Керчи, но пока и ее нет, так что неэрмитажному человеку заниматься южнорусскою классическою археологиею нечего и думать, да и византийскою тоже и кладами – ничего не выставлено. Можно изучать картины, галереи серебра, фарфора, кости, западное средневековье. В Русском музее почти все выставлено, вплоть до самых последних течений в живописи – horribile visu!²⁵⁷⁹ Этнографическое отделение пострадало от бывшего осенью наводнения. Теперь у нас усиленно изучают искусство с точки зрения социологии, и в числе таких социологов искусства оказался даже Фармаковский. Вот, кажется, и все наши новости. Зимы мы пока еще не имеем. Мы лично живем по-прежнему и в прежних настроениях.

Поздравляю Вас и Сергея Никодимовича с праздниками и наступающим Новым годом. Сестрица моя Вам обоим кланяется. Ваш поклон членам «нашей» Академии я передал громогласно в сегодняшнем заседании. Искренне Вас уважающий и преданный

С. Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Praha. III. Mala Strana. Palac Schönborn

25 декабря 1924 г.

Дорогой и уважаемый коллега,

Простите, что я так долго не отвечал на Ваше милое и дружеское письмо по случаю моего 80-летия. Извинением мне может служить моя глубокая старость: ipse Lenectus mortus est.²⁵⁸⁰ A затем чрезмерная усталость, овладевшая мною как раз в то время, когда надо было отвечать на полученные по этому поводу письма. Я и до сих пор еще этой задачи не кончил и, вероятно, не кончу, как следует.

Живу я пока благополучно в смысле обеспеченности крова и пищи. Все прочее достается туго и плохо. За книгами надо лазить по средневековым лестницам в 80 ступеней или заниматься в так нажаренных комнатах, что дурно делается. Ежедневно и с истинным сокрушением поминал я свою библиотеку, которой лишился в 1917 г. Читать лекции мне не тяжело по существу, но грудь моя при этом от одной лекции болеет.

Правда, что грудь болеет уже и от письменной работы, а пишу я теперь большую, пятидесятилистную работу по средневековой Восточной Европе на археологической основе. Должно быть 10 очерков – написано только четыре.

Большие работы мои по Русской Иконе и Итальянской Мадонне пристроены: первая куплена чешским правительством, вторая папою. Когда будут изданы обе, трудно угадать.

Угнетает меня здешний климат – он хуже петербургского. Как Вы знаете, я легочный больной, а Прага наиболее опасное место для легочных, и почти треть студентов здесь болеют легкими. Крайняя степень сырости, резкие ветры и густой дымный чад от множества фабрик внутри города и ко всему этому средневековый город.

Надеюсь весною выехать на один, два месяца в Италию.

Низкий поклон Вашим. Напишите, как Вам живется. Не знаете ли харьковского химика профессора Красуского.²⁵⁸¹ Если да, передайте ему мой поклон и его жене – она моя крестница. Я очень желал бы получить от них весточку, но не решаюсь сам написать им, не зная, как им живется.

Всякие пожелания здоровья и всех благ на Новый год и привет знакомым по факультету.

Ваш Н. Кондаков

ПФА РАН. Ф. 825. Оп. 2. Д.104. Л. 4–5 об. Автограф.

Praha. III. Mala Strana. Palac Schönborn

28 декабря 1924 г.

Дорогой Сергей Александрович,

Поздравляю Вас заранее с праздником и Новым годом и желаю Вам и всем Вашим всего лучшего. Затем письмо Ваше от 17 декабря я получил и очень благодарю Вас за разные сообщения и за перечень чтений по случаю моего 80-летия. Будьте добры при случае передайте мою искреннюю благодарность Академии материальной культуры за устройство и чтецам за их труд.

Вы хорошо знаете, что я лично юбилеев не любил всегда, ибо неприятно было думать, что из-за тебя отбывают повинность. На этот раз, ввиду отношения ко мне Академии наук, это выступление Академии истории материальной культуры было, явно, прямое и благожелательное.

Затем должен все же похвалиться, что если в России на меня, по-прежнему, смотрят с пренебрежением, то здесь и вообще в Европе ко мне относятся иначе, и я это почти отовсюду слышу. Мои книги, как, например, «Русские древности», продаются по 5000 франков за экземпляр, в том же роде «Иконография Богоматери» и др. по сотне франков за том. Но их и нет!

Миннс ищет для себя «Иконографию Богоматери» II том, и я решаюсь даже просить Вас, нельзя ли купить этот том у Вас для меня. Миннс так много для меня трудится, что я желал бы подарить ему. Конечно, можно было бы достать из моей библиотеки, но как достать из нее, не придумаю. Уже давно скорблю, что со мной нет Константина (Багрянородного. – И. T.) «De ceremoniis», Коди(к)а, издания Racinet и пр. и пр.

Затем из итальянского посольства я получил бумагу с извещением, что итальянский король пожаловал мне орден «Grand officier Итальянской короны», и Муньос пишет, что это «la plus haute distinction qui existe en Italie».²⁵⁸²

Имея в виду вскоре получить деньги за проданный мною трактат об Итальянской Мадонне Ватикану, я уже мечтаю поехать в Италию и купить себе домик с садом в благодатном климате. Я уже поручал своему ученику Η. П. Толлю поискать мне в Южной Франции ферму или сад, но ничего дешевле 35 000 франков уже теперь нет.

Чувствую себя теперь до крайности усталым, и явно, если не передохну, могу получить отпуск вчистую.

Дела у меня между тем все прибавляется. Из Будапешта меня просят хранители музея приехать и помочь разобраться в коллекциях древностей кочевников. Мне и самому бы надо было давно поехать в Италию, но у меня ноги, особенно правая, отказались служить, и я пока отдыхаю, по холоду не выхожу и по библиотечным лестницам не лазаю. Очевидно, и в Италию ехать и не ходить по Ватикану не мыслимо.

Далее я пишу теперь о древностях алан,* аваров, болгар, и вот, например, мне нужно бы иметь 2 маленьких фотографии из издания Перещепинского клада, таб. V, рис. 7в и 7г, ибо даже и рассмотреть рисунок на «чаше для фруктов» нельзя. Будьте добры – скажите о том в Академии материальной культуры или просто милому Чистякову. Очень благодарю его за снимки, но все же желал бы отблагодарить, а чем – не придумаю.

Еще – не знаете ли, были с 1914 г. какие-либо раскопки в скифских курганах в России и сделаны ли находки или что подобное? Меня о том спрашивают.

В. П. Бузескулу я ответил только недавно – ведь я до сих пор еще не кончил ответы по 80-летию! Из одной Болгарии я получил более 30 и все длинные депеши. Король прислал мне оттуда орден и т. д.

Бываете ли в Русском музее в Иконном отделе? Как там стоит? Поклонитесь от меня Околовичу. Нужд у меня по иконам не оберешься!

Ваш преданный Н. Кондаков

* P. S. В числе источников для изучения Скифии важны сочинения М. de Groot,²⁵⁸³ Hunnen. Chines. Urkunden. 1921. Есть это в списке М. И. Ростовцева?

P. S. От М. И. Ростовцева получил карточку поздравительную из клуба в Мадисоне, с припискою от Джона Крэна, моего приватного слушателя и моего хозяина дома.

P. S. Перечитываю Вашу книжку об Апостоле Павле.²⁵⁸⁴ Чудная, превосходная книга! И надо бы перевести и издать на французском языке.

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 158–159 об. Автограф

Харьков, Сорокинский пер., 6

26 декабря 1924 г./8 января 1925 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович!

Горячо благодарен Вам за Ваше – такое доброе – письмо и за уведомление о получении моего приветствия по поводу Вашего 80-летия. Я высоко чту Вас, храню самые лучшие воспоминания о встречах и беседах с Вами, о Вашем радушии, и мне было бы весьма неприятно, если бы мое приветствие до Вас не дошло.

От души порадовался я, узнав, как Вы продолжаете работать, обогащать нашу науку все новыми капитальными трудами, несмотря на неблагоприятные условия, а также тому, что Ваши труды по русской иконописи и об Итальянской Мадонне так хорошо, так лестно для русской науки пристроены. Надо надеяться, что они вскоре выйдут в свет. Но на каком языке?

Что касается меня, то, как я уже упоминал в предыдущем письме, пришлось пережить мне много тяжкого. В течение трех лет мы с женою жили то в какой-то клоаке, то в конурах, с обваливающимся потолком, с цветью, которою покрывались даже переплеты тех немногих книг, какие я мог иметь у себя под рукой. Моя библиотека, без которой мне трудно было работать, нашла себе приют в бывшем Университете; но пользоваться ею было трудно, ибо она была в беспорядке и в холодном помещении. В течение полугода я не имел даже своего письменного стола. Жена болела, сестры ее, жившие с нами, умирали одна за другой. Я ходил на базар (хорошо еще, что он был близко), колол дрова, носил воду, выносил помои и проч., читал до 20 лекций в неделю в разных концах города. Я был близок к отчаянию... Спасла меня работа: я увлекся темой об открытиях в области истории древнего мира, совершенных в XIX и в начале XX в., и я писал, писал без надежды, что моя работа увидит свет.²⁵⁸⁵ Академия наук избрала меня в свои действительные члены. Мне возвратили квартиру в прежнем доме нашем (дом, однако, теперь не наш). В сентябре 1923 г. мы вернулись в него; но занимаем только 3 комнаты. Свою библиотеку я тоже перевез, и мои друзья теперь со мною. Я стал ездить в Петроград, в Академию, раза по два в год. Благодаря содействию дорогого Сергея Александровича, нашелся издатель и для моих книг. Очень хотелось бы выслать экземпляр их Вам; но не знаю, удастся ли: теперь это очень сложно и затруднительно.

Этою осенью я прекратил преподавание в Институте народного образования (университета в Харькове нет: вместо него Институт народного образования). Из прежних членов нашего факультета почти никого не осталось. Из «старых профессоров» только двое: Д. И. Багалей²⁵⁸⁶ и я. Что касается химика Красуского, то таковых здесь два: один Иван Адамович²⁵⁸⁷ в Технологическом институте, другой Константин Адамович – в ИНО (т. е. в названном Институте народного образования). Вы, вероятно, имеете в виду второго, Константина Адамовича, с которым я впервые встретился и познакомился в Ялте, на набережной, при встрече с Вами: он находился в Вашем обществе. Он и теперь вспоминает о Вас. К сожалению, у нас нет ни общих заседаний, ни научных общих собраний, но если встречусь с К. А. Красуским, то передам ему Ваше желание. В Институте народного образования он занимает одну из химических кафедр и, кроме того, преподает и в других учебных заведениях.

Наступил уже Новый год по новому стилю, сегодня второй день Рождества по старому (у нас в отношении к праздникам держатся старого стиля). Позвольте же мне и жене послать Вам с своей стороны искренний привет, поздравление и душевное пожелание всего благого!

Глубоко уважающий Вас и преданный

Ваш почитатель

В. Бузескул

Мой адрес: Сорокинский пер., 6, а не Сорокинская ул.; в Харькове, в другом районе, есть Сирохинская ул., и если писать Сорокинская ул., то на почте легко могут смешать.

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

В. О., 4 линия 7, кв. 13

13 января 1925 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович,

Получив Ваше письмо от 28 декабря, я постарался прежде всего раздобыть нужные Вам фотографии с Перещепинского клада. Устроить это не было никакого труда, так как негативы были в Академии материальной культуры. Чистяков отпечатал, и две фотографии Вам прилагаются при этом письме. Пожалуйста, и впредь, если что понадобится по фотографической части, без промедления сообщайте: что возможно, устрою. Нетрудно было и дать сведения о раскопках скифских курганов после 1914 г. Для этого я эксцерпировал отчет Археологической комиссии за 1913–1915 гг. – последний, какой имеется.²⁵⁸⁸ После 1915 г. вряд ли что-либо серьезное было предпринимаемо в области раскопок. Во всяком случае, сведений о них к нам не поступало. «Иконографию Богоматери» я иногда видел в окнах книжных магазинов. Но я попробую добыть экземпляр из склада Академии наук, что теперь можно сделать только с разрешения непременного секретаря.²⁵⁸⁹ Изловить его мне пока не удалось, так как он в Москве, где проводит новый академический устав. На всякий случай, когда будете писать мне, сообщите адрес Миннза.²⁵⁹⁰ Если же раздобуду II том, то и пошлю его, через Академию материальной культуры, прямо в Кембридж; это будет проще, чем послать Вам в Прагу, а Вам из Праги в Кембридж. Наконец, Вашу благодарность Академии материальной культуры я передал вчера в заседании Правления.

У нас перемен каких-либо нет. Очень стеснены с печатанием. Средств отпускают мало, печатание же дорого. Без ученого журнала просто беда. Зная, что нельзя напечатать, как-то и работа тормозится. Под впечатлением одной статьи, напечатанной в Берлине моим учеником Бикерманом²⁵⁹¹ и присланной им мне, я увлечен анализом евангельских рассказов о воскресении и прихожу к любопытным результатам, изложить которые здесь не могу и не буду иметь возможности. Скажу одно: везде говорится ἠγέρθη, а не ἀνέστη, т. е. пробудился, проснулся, а не восстал, а это в связи с другими евангельскими показаниями открывает некоторые перспективы. Жаль, что Узенер²⁵⁹² умер, не успев написать больше по христианской части, чем он написал. Его преемники куда слабее его, а главное, как филологи, плоше его. Ударились в так называемый фольклор и теперь путаются, вместо того, чтобы правильно и точно интерпретировать, что стоит в греческом тексте.

Книги Groot’a,²⁵⁹³ насколько мог проследить, М. И. Ростовцев не упоминает. Не удосужился справиться, есть ли она у нас. Сомнительно, ибо новая литература к нам поступает очень нерегулярно.

Завтра собираюсь слушать доклад Айналова. Летом он нашел в Троицко-Сергиевой лавре славянскую рукопись Георгия Амартола с любопытными изображениями: например, портрет князя (кажется, Михаила Тверского) и даже извержение Везувия. Рукопись XIII в. Говорят, в Киевской Софии архитектор Моргилевский²⁵⁹⁴ сделал какое-то важное открытие по части архитектуры. Он читает доклад сегодня, но пойти не могу, так как сестра должна уйти из дому, а оставить квартиру на ключе рискованно. Вообще, по-моему, столько можно еще изучать старое и давно, казалось бы, известное, что на много поколений хватит материалу. А у нас все стремятся к новому, сногсшибательному, так, например, теперь возятся с трипольской культурою,²⁵⁹⁵ о которой ничего определенного сказать нельзя, так как точек опоры нет. Если правда то, что в хеттских письменах открыли и Агамемнона, и прочую мифическую старину, то ведь в каком идиотском положении окажется наука XIX в. и как восторжествует Фукидид и вообще древние, которые во все это верили. Но для меня важно, правильно ли разбирают хеттские письмена, случай с открытием всего Тита Ливия показывает, как мы должны быть осторожны. Век великой культуры, должно быть, должен всегда совпадать с веком великого «ёрничества».

В Русском музее я был не так давно и видел иконный отдел; он, по-моему, вырос. Был я в музее на открытии небольшой, но интересной выставки рисунков, офортов и литографий Репина. Вообще Русский музей куда живее Эрмитажа, и этим, конечно, он во многом обязан Нерадовскому²⁵⁹⁶ и пр., но вряд ли Сычеву, ёрнику большой руки (кстати, с Айналовым они почти не разговаривают; кто прав, кто виноват, не знаю).

Желаю Вам здоровья и бодрости. Кланяйтесь Сергею Никодимовичу. Ему и Вам шлет свой привет сестра.

Искренне Вас уважающий и преданный

С. Жебелев

У нас зимы еще не было – все время оттепель, а потому и в квартире тепло.

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Praha. III. Mala Strana. Palac Schönborn

1 февраля 1925 г.

Дорогой Сергей Александрович,

Я долго не отвечал Вам, потому что не мог писать много, а кратко Вам не привык. Со мною произошло то, что надо было ожидать, от крайнего переутомления за нынешний год. Лекции, сочинения, пересмотр двух работ: «Русской иконы» (полной) и «Итальянской Мадонны», переборка и перемена иллюстраций, вставки, чтения на дому по истории древнего быта и пр. и пр., наконец, работа по большой статье для Byzantion’a, для сборника Шлюмбергера.²⁵⁹⁷ 30 декабря у меня сделался утром, при вставании, обморок со рвотою, лежал полдня, затем болела голова долго. Доктора посоветовали прекратить лекции и занятия, но я не мог, понятно, сидеть без чтения. Но пришлось оставить письменную работу и писать по делам только открытки.

Между тем дела мои за границею пошли, как нарочно, ходчее, и мне надо переписываться одновременно с Миннсом, Муньосом, Милье, Софиею, Брюсселем и т. д. В то же время легочный процесс у меня возобновился, и я заявил необходимость уехать на отдых, 2–3 месяца в Италию. Не знаю, чем это, однако, кончится. В Италии дороговизна такова, что в плохом пансионе Рима берут за день 50 лир. Моя мечта купить себе ферму в Италии не осуществима, а жить здесь в сырости тоже не могу.

Между тем хочется написать в очерках историю культуры Восточной Европы. 4 очерка написаны, остаются еще 6–7, до татарского нашествия. Материалы у меня собирались более 40 лет. Успею ли? Хочу поселиться в тиши где-либо.

Но будущее после будет. По делам прежде всего адрес Миннса: England, Cambridge, 2 Wordsworth Grove, Dr. Ellis H. Minns.

Затем вопрос: получили ли Вы от И. И. Толстого сборник юбилейный с моим именем? Сергей послал 2 экземпляра – Вам и Толстому и ему же письма и не получил ответа.

Очень благодарю Вас за выписку из Известий Археологической Комиссии – меня спрашивали из Будапешта. Видели ли Вы находки в Ольвии из гробниц, о чем пишут в немецких газетах. Есть что-нибудь новое в них?

Плохое время во всей Европе: «Русская икона» моя вот уже 3 года как приготовляется к печатанию, и когда это кончится, не знаю. Гонорар мне выдали. Это краткое сочинение на 250 стр. А большое сочинение о Русской иконе, купленное Чехиею (деньги я получил за него), лежит у меня, и даже пальцем не двинуто. Статья для Byzantion уже 5 месяцев, как в редакции и не вышла, и оттисков не дают, а для сборника Шлюмбергера год назад сдана.

Замолкли и тут Академии. Одна компания Стриговского лихорадочно работает.

Ваш преданный Н. Кондаков

P. S. Кстати: получили Вы мою «Мифическую суму с землею»?²⁵⁹⁸ И позвольте спросить Вас по поводу цитаты у Thilo, Cod. apocr., N.T., 1832, р. 887, nota: «fabula de Behemoth et Leviathan, quae IV. Esdr. VI, 47–52».

Есть ли апокрифическая книга Ездры четвертая, с главы 6?

Мне, к несчастию, нельзя выйти в библиотеку, и я сижу перед этою цитатою. Вы так знаете весь библиотечный арсенал, что я дивлюсь, читая Ваши книги по Новому Завету. У меня же, кроме кембриджского издания Swete, ничего нет для справок. А мифическая фабула важная.

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 168. Л. 160–161 об. Автограф.

В. О. 4 линия 7, кв. 13

10 февраля 1925 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович,

Очень пожалел Вас по поводу приключившегося с Вами недомогания, которое, надеюсь, прошло. Все же постарайтесь устроить себе отдых и вообще поберегите себя, хотя бы ради остающихся составить очерков по истории восточноевропейской культуры. Как бы я хотел ознакомиться с этими очерками! Все это время я сидел над разбором рассказов о воскресении и, мне кажется, нашел много любопытного. Между прочим, думается мне, могу предложить подтверждение Вашему толкованию сцен воскресения на рельефах Сабины²⁵⁹⁹ и особенно на мюнхенской таблетке,²⁶⁰⁰ которое Вы высказали почти 50 лет тому назад. Когда я допишу работу, я Вам сообщу, хотя бы кратко, свои результаты. Напечатать свою работу и негде, и несвоевременно, и неуместно, и у нас, в конце концов, не для кого.²⁶⁰¹ А с Вами по поводу ее у меня нашлось бы много разговоров.

Мне кажется, что за последнее время все книгами увлекались и увлеклись погоней за новым материалом, а потому, за неимением времени, забросили старое, давно известное; мы, классики, при обилии нового материала, всех надписей и папирусов, чуть что не перестали заниматься старьем. В этом отношении война, остановившая поток нового материала, сыграла благодетельную роль и дала возможность, так сказать, очухаться. Впрочем, и теперь издается много, в сущности, никому не нужных книг. В Германии да, кажется, и во Франции и в Англии много ударились в писание так называемых научно-популярных книг, где пережевывается на всякие лады одно и то же. Несомненно, вся Европа переживает какой-то кризис. Во что он выльется?

У нас появилось новое светило – Ф. И. Шмит,²⁶⁰² тот, кто писал о Кахриэ-Джами.²⁶⁰³ Быструк невероятный и, должно быть, бросил совсем заниматься наукою. Все изыскивает новые методы, или, как у нас теперь говорят, «подходы». Недавно читал доклад о греческом искусстве, к которому, как он выразился, нужно придумать какую-нибудь этикетку. Таковою оказалось «движение», а у всего последующего искусства, оказывается, такою этикеткою служит «пространство».²⁶⁰⁴ Тут не без Стриговского, который, стремясь прославиться, всеми и всем недоволен.

Фармаковский копал в Ольвии всего 10 дней и ничего нового не нашел; да и из старого очень мало. Он тоже «модерничает»; привлекает самоновейшее искусство, всякие экспрессионизмы и т. п. А ольвийский материал лежит без движения; чуть ли не более года устраивает в Эрмитаже ольвийскую выставку. Интересные результаты экспедиции Козлова²⁶⁰⁵ в Монголии,²⁶⁰⁶ где, между прочим, найдена любопытная ткань, на которой есть что-то и греческое, и китайское, и еще что-то такое неуловимое пока. Говорят, теперь все сибирские древности получили свое объяснение. Все хотят чем-нибудь поразить, прославиться. Книгу М. И. Ростовцева я заканчиваю²⁶⁰⁷ и непременно пришлю ее Вам: там дана хорошая сводка материала, но объяснения большей частью общего характера, без детального анализа. Вообще по классическим древностям южной России и Кавказа работы предстоит много, а они все еще не выставлены в Эрмитаже. ...безобразно.

Книги о Вас И. И. Толстой получил,²⁶⁰⁸ но мне пока моего экземпляра не дал; обещал как-нибудь принести. Живет он очень далеко, а я по вечерам выхожу только по крайней надобности. К великому сожалению, не получил и Вашей «сумы с землею». Должно быть, пропала, а то кто-нибудь присвоил: теперь и это бывает. Об Ездре пишу на отдельном листке. Поклон Сергею Никодимовичу. Сестра вам обоим кланяется. Будьте здоровы и, ради Бога, берегите себя.

Искренне Вас уважающий и преданный

С. Жебелев

P. S. Зимы у нас не было и нет; все время оттепель.

С Миннзом пока ничего не устроится. Нужно обращаться к Ольденбургу. А он в Москве. Сделаю, что смогу.

IV книга Ездры=Апокалипсису Ездры. Время составления относится к эпохе после разрушения Иерусалима Титом. От греческого текста сохранился отрывок на папирусе. Полностью существует в латинском переводе VI глава, несомненно, имеется, так как ссылается на XVI главу. Я хотел добыть для Вас выписку из VI, 47–52, но нужных книг в университете не оказалось. Книги же эти следующие: 1) издания: The fourth Book of Ezra, the Latin Version edited by R. Bensly = Texts and Studies ed. by J. A. Robinson. III². Cambrige, 1895; 2) перевод H.Gunkel у Е. Kautzsch. Apokryphen and Pseudepigraphen, II т., p. 331–401; 3) есть еще, должно быть, издание: Bruno Violet. Die Ezra – Apokalypse (IV Ezra), берлинское издание отцов церкви, Leipzig, 1910.

Если у Вас ничего этого не найдется, напишите открытку. Я предприму поиски в Публичной и Академической библиотеках.

Меня лично новозаветные апокрифы очень интересуют, но ими у нас никто никогда не занимался, а потому и книг не собирали.

В имеющемся у меня Apocalypses apocryphae Тишендорфа есть и апокалипсис Ездры (по-гречески, по парижской рукописи, но это что-то более позднее и отличное от IV книги Ездры). Во всяком случае, о Бегемофе и Левиафане там ничего нет.

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

11 февраля 1925 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Никодим Павлович,

Вдогонку за только что отправленным письмом посылаю Вам выписку из книги Bruno Violet, Die Ezra Apokalypse, Leipzig, 1911. I. Die Ueberlieferung, стр. 118 сл. (=IV Ezra VI, 47–52). (...)²⁶⁰⁹

Наряду с латинской версией в той же книге в немецком переводе даны версии сирийская, эфиопская, арабская (две), армянская. Каких-либо важных отклонений от латинского текста нет.

Искренне Вас уважающий и преданный

С. Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

Ленинград, Фонтанка 34, кв. 21

15 февраля 1925 г.

Дорогой и глубокоуважаемый Никодим Павлович,

Я послал Вам более недели тому назад Козьму Индикоплова Е. К. Редина.²⁶¹⁰ Вы получите экземпляр Я. И. Смирнова, оказавшийся в Музее. Я заменил его тем, который нашелся у меня, а Вам послал принадлежавший Якову Ивановичу, чтобы Вы получили экземпляр от всех нас.

Мы здесь теперь часто слышим о Ваших успехах и работах и питаем надежду, что все, что Вы напечатаете, будет и у нас. Так как теперь мы получили некоторую надежду на более сносную жизнь и на возобновление научной жизни, то Ваши книги оживят наши заседания и практические работы. Особенно мы все интересуемся Вашими работами об иконописи, зверином орнаменте и о других предметах.

Так как теперь музеи наши пополнились огромным количеством нового материала, то Вам здесь было бы большое поле деятельности. Провинциальные музеи также обогатились, иногда первоклассными и неизвестными ранее предметами из серебра и золота, рукописями, материями, картинами и т. д.; так что если бы была возможность, то теперь следовало бы устроить экспедицию для приведения в известность всего нового, что явилось. Но, к сожалению, невозможно добыть денег, и я уже третье лето езжу понемногу по разным городам на свои малые деньги и смотрю новые собрания и музеи.

В Академии материальной культуры теперь понемногу оживает прежняя научная жизнь, но все же мало делается такого, о чем стоило бы писать.

В университете я стараюсь поддержать интерес к нашим занятиям, а теперь, т. е. в этом году, перешел на специальную подготовку слушателей по разным областям художественной музейной индустрии на своих семинариях. Это теперь необходимо потому, что музеи нуждаются в таких работниках, и потому я их заставляю изучать фарфор, стекло, слоновую кость, мозаику, деревянную резьбу в связи с деревянной архитектурой, резной камень и проч., давая им в то же время возможность не упускать из вида общей истории искусства и особенно истории русского искусства и Возрождения.

На печатание работ, написанных за период безвременья, ассигновано полмиллиона, и это нас подняло немного.

Все время мы бываем больны, то я, то жена. Жена особенно меня тревожит, так как у нее был эндокардит,²⁶¹¹ и последствия его не исчезают. Борюсь с этим как могу, но так как прислуги мы не держим, то приходится все делать самим, и я пишу дрожащим почерком потому, что колю дрова и делаю многое другое по хозяйству.

Жена просит передать Вам свой привет и пожелание здоровья, я тоже желаю Вам бодрости и здоровья. Просим передать наш общий привет Сергею Никодимовичу и всем Вашим.

Искренно преданный и уважающий

Д. Айналов

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

26 февраля 1925 г.

[Прага]

Дорогой и глубокоуважаемый Дмитрий Власьевич,

Я думаю, что Вы уже знаете тяжелую, трудно переносимую новость – кончину Никодима Павловича. Это случилось так внезапно, неожиданно, что трудно привыкнуть к мысли, что его уже нет. Вот и теперь я сижу за его письменным столом, и мне все кажется, что откроется дверь и он, вернувшись с прогулки, скажет – ну, пойдем пить чай.

Сердечный недуг подкрался к нему внезапно. В конце декабря, утром, с ним случился первый сердечный припадок, причем врачи запретили ему читать лекции и вообще советовали уехать в тепло на юг отдохнуть. Этот припадок сильно изменил его; он стал жаловаться на усталость, тяжесть в голове; ему стало труднее читать и писать, и он все мечтал, что уедет на весну в Италию. Однако, несмотря на недомогание, он по-прежнему продолжал работать и в роковой вечер 16 февраля сидел за письменным столом до 10 часов вечера, затем напился чаю и, по обыкновению, в 11 часов был уже в постели, но тут ему стало плохо и, несмотря на все принятые меры, было видно, как он начал угасать, а когда я пришел с доктором около 1 часа, все было кончено – вместо Никодима Павловича лежал холодный труп.

Конечно, такая неожиданная кончина невыносимо тяжела для близких, – без всякой подготовки, – но именно об ней он говорил, как о блаженном переходе без мучений и страданий, и Господь послал ему ее. Временно он лежит в могиле, но к лету, когда будет готова русская часовня, где в крипте устроены loculi,²⁶¹² он будет перенесен туда.

После него остался ряд заметок и несколько неоконченных трудов, как свидетели его неустанной деятельности. Опоздал Козьма Индикоплов, не застал Η. П., а как он мечтал его иметь. Еще так недавно газеты были полны описанием его юбилея, а вот теперь – некролог. Последний орден, который ему пожаловали румыны, пришел уже после кончины и торжественно был возложен в церкви на гроб при отпевании.²⁶¹³ Только теперь, когда его не стало, можно осознать во всей полноте, какой это был выдающийся ум и ученый. Я получаю из разных стран сочувствия и выражения скорби об утрате. Уходят последние могикане один за другим, и сиротеет Россия. Не знаю, как дальше сложится моя жизнь, а тут нелегко найти какое-либо занятие.

До свидания. Крепко жму руку и прошу передать привет Надежде Ростиславовне.

Преданный Вам

С. К.

ПФА РАН. Ф. 737. Оп. 2. Д. 123. Л. 1–2 об. Автограф. Л. 3: конверт с адресом: «Профессору Дмитрию Власьевичу Айналову. Ленинград. Фонтанка 34 кв. 26. СССР. Leningrad. SSSR». Почтовые штемпели: Прага 29 февраля 1925 г.; Ленинград 7 марта 1925 г.

Ленинград

27 марта 1925 г.

Фонтанка 34, кв. 21

Дорогой Сергей Никодимович,

Ваше письмо, брошюру Никодима Павловича и добавленные к ней рисунки я получил и сердечно благодарю за память. Не мог отвечать немедленно по той причине, что был перегружен работами и заботами.

Недавно я говорил о трудах Никодима Павловича в Обществе любителей древней письменности и привел из Вашего письма место о внезапной смерти Никодима Павловича, а также его знаменитые слова из вступления в его статье. Личные воспоминания читал Ф. Г. Беренштам.²⁶¹⁴

Для московского музейного съезда я назначил сообщение «Чтение академика Н. П. Кондакова о художественной индустрии», чтобы протереть глаза нашим деятелям насчет того, что у нас есть свой, современный руководитель музейного изучения художественного материала. Съезд состоится в апреле (кажется) или в сентябре.²⁶¹⁵

У нас потеря Никодима Павловича чувствуется очень остро. Его смерть как бы надломила общее состояние некоторого равновесия, и теперь все мы сироты.

Я не знаю, как Вы живете теперь там, далеко от нас, но если бы Вы захотели иметь здесь место, то, мне кажется, в первую голову следует писать Н. Я. Марру, С. Ф. Ольденбургу, С. А. Жебелеву, а обо мне говорить нечего, так как я всегда готов походатайствовать, как позволят мои силы и умение. Память о Никодиме Павловиче у нас много значит.

Жизнь теперь здесь стала много лучше и легче, причем службы налаживаются все выше и жалованье все понемногу увеличивается.

Мы все интересуемся судьбой печатаемых и приготовленных к печати трудов Никодима Павловича. Напишите, как обстоит теперь это дело.

Сегодня я видел пришедший к нам первый номер журнала «Byzantion»²⁶¹⁶ с портретом Никодима Павловича. Изнуренное и доброе лицо его меня больно укололо в сердце.

Пишите, если что надо. Жена благодарит за память и шлет свой искренний привет.

Остаюсь всегда преданный

Д. Айналов

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

8 апреля 1925 г.

Дорогой Сергей Никодимович,

Я получил своевременно и «Мифическую суму», и оттиск из Byzantion, и таблицы к статье. За все это я очень и очень Вас благодарю. Но обещанного письма «дополнительно» все еще не получил. Если оно пропало, страшно негодую. Если Вы его еще не написали, напишите, пожалуйста, как я просил, пообстоятельнее. Так мне хочется – и не из любопытства, а из глубокой любви к покойному Никодиму Павловичу – знать о последних неделях его жизни. Мне никогда не примириться с мыслью, что нет Якова Ивановича,²⁶¹⁷ Мальмберга. Вообще кругом так пусто и неуютно, что и сказать не умею.

Предприняли ли Вы какие-либо шаги насчет библиотеки Никодима Павловича?²⁶¹⁸ Академия наук совместно с Академией материальной культуры предполагает устроить «поминальное заседание».²⁶¹⁹ Меня, конечно, читать не пустят, ибо я на дурном счету у непременного секретаря. Но я об этом не горюю, ибо всего, что хотелось бы сказать, по обстоятельствам места и времени все равно сказать нельзя было бы. А читать банальщину о Никодиме Павловиче я не могу и не хочу.

Напишите о себе: как устраивается Ваша жизнь? Ничего не знаешь о людях, с которыми прожил чуть ли не весь век.

Письма Вашего я ждал, жду и буду ждать с нетерпением и волнением.

Будьте здоровы. Сестра Вам кланяется. Живем мы, приблизительно, по-старому.

Ваш преданный

С. Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

3 июля 1925 г.

Дорогой Сергей Никодимович,

Очень благодарю Вас за оттиск из «Slavia».²⁶²⁰ Если есть оттиск из сборника в честь Schlumberger,²⁶²¹ пожалуйста, пришлите. Самой книги у нас, конечно, нет. Я получил от Вернадского приглашение участвовать в сборнике в память Никодима Павловича и ответил, по указанному адресу, согласием. Теперь работаю над статьей для этого сборника.²⁶²² У нас все по-старому – скучно и безполезно. Напишите хоть два слова о себе. Всего хорошего!

Ваш С. Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

2 августа 1925 г.

Дорогой Сергей Никодимович,

Большое Вам спасибо, что Вы мне написали. И мне все еще трудно примириться с мыслью о смерти Никодима Павловича. Очевидно, однако, что за то, что он был такой хороший человек, судьба послала ему такую хорошую смерть. Это, в сущности, единственное утешение, которым можно утешать себя. А еще утешением нашим могло бы быть то, что имя Никодима Павловича бессмертно и что, следовательно, он умер только для нас, его лично знавших и горячо любивших, но он, конечно, живет и будет жить в сознании культурного человечества, если последнему суждено остаться таковым.

Вернадского²⁶²³ я знал и знаю мало. Если предполагаемый им сборник осуществится, я буду рад по двум причинам: 1) будет сборник в память Никодима Павловича; 2) мне удастся напечатать свою статью, которую иначе я не знал бы, где и как напечатать. Статья же получается любопытная, и мне очень жаль, что Никодим Павлович ее не прочтет – она, кажется мне, в его духе.

wnu-·

Теперь о II томе «Кладов». Таблицы имеются в сохранности, (...)тать экземпляров на 600. Достать деньги на печатание Марр мне обещал, и я от него не отстану. Как же теперь быть с черновым текстом? В каком он состоянии? Отдельные ли это заметки или нечто более или менее связное? Сплошной ли текст или с лакунами? Если бы мне удалось получить его в руки, я бы определил это по сопоставлению с таблицами. Вообще же я забросил бы все свои дела, лишь бы текст сделать удобопечатаемым. Сноровка к изданию всякого рода посмертных трудов у меня есть – сколько я их издавал. Я Вас очень прошу написать мне обо всем этом, но незамедлительно, ибо пока время благоприятное, а что дальше будет, неизвестно.²⁶²⁴ Можно было бы устроить и так: Вы сделали бы всю работу, какую в силах сделать, я бы доделал ее, поскольку тоже в силах. Привлекать большое количество лиц к осуществлению всего предприятия, по-моему, нецелесообразно: дело затормозится и из него ничего не выйдет.

Теперь о библиотеке. Я знал и знаю, что она пока в сохранности.²⁶²⁵ Когда скончался Никодим Павлович, я, опасаяcь за ее судьбу, сразу же написал от имени Академии истории материальной культуры бумагу Академии наук, прося сообщить, что последняя думает с библиотекою делать. На днях мы получили за подписью непременного секретаря бумагу, где [сказано], что Академия выясняет вопрос на предмет наследования библиотеки Вами.²⁶²⁶ С тех пор я ничего больше не знаю. Говорить с непременным секретарем бесполезно, ибо его отношение ко мне, да и мое к нему, дальше «корректных» не идут. Но, может быть, было бы не худо Вам вступить с ним по поводу библиотеки в сношения. Теперь, правда, «юбилей»,²⁶²⁷ но с октября, вероятно, Ольденбург мог бы Вам и ответить. И на сей предмет, т. е. о тех шагах, какие Вы предпримете, держите меня [в курсе], потому что с некоторыми господами надо держать ухо остро.

Я сидел и сижу все время в городе и, по мере сил и возможностей, занимаюсь, избегаю ненужных встреч с людьми. Чувствую, что устал даже телом – о духе уже не говорю, – но тем не менее что-либо предпринять и некуда, и не на что.

А. А. Васильев опять уехал в Париж, Фармаковский поедет недели на три в Ольвию. Вчера Академия наук обогатилась новым академиком, Η. П. Лихачевым, приобщившимся к ученому званию с хорошим приданым: он отдал Академии свой музей и стал теперь не его обладателем, а директором.²⁶²⁸

Сестра моя Вам кланяется. Желаем Вам всего хорошего. Не ленитесь писать мне.

Ваш С. А. Жебелев

Толстой с чадами и домочадцами давно уже в Ниитисаари.

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

В. О., 4 линия 7, кв. 13

7 мая 1926 г.

Дорогой Сергей Никодимович,

Поздравляю Вас с прошедшими праздниками. Нехорошо, что у Вас всякого рода недуги – рано им еще быть, и, я полагаю, если взяться за них как следует, то их можно и должно выгнать, что Вам и надлежит сделать, хотя бы уже ради того, что нам с Вами нужно многое что сделать для увековечения памяти Никодима Павловича.

Вы пишете мне, что Глубоковский чувствует себя превосходно. Мне он недавно прислал открытку, где 1) жалуется на то, что ему живется плохо (он, впрочем, всегда жалуется) и 2) ругает меня ругательно за мою статью, которая Вам так нравится. Ругательство это мало меня трогает, так как причина-то мне известна: как смог я посягнуть на авторитет Св. Писания. В глазах такого синодала, каков Глубоковский, человек он, впрочем, ученый, но по синодальному это – преступление. Он так и пишет: оправдания Вам, т. е. мне, нет. Но все это пустяки. Вот когда появится моя статья во II томе «Byzantion»,²⁶²⁹ которая должна была появиться раньше статьи в Recueil, если бы редактор не уехал в Каир, то Никанорыч, вероятно, предаст меня анафеме.

Справляли мой юбилей – 35-летие. Я от него уклонялся до неприличия, но пришлось дать себя на растерзание. Впрочем, все было хорошо и пристойно: и заседание с приветствиями в Академии материальной культуры, и вечером чаепитие в Музее древностей – без вина. Но самое отрадное это сочиненный в честь меня сборник, отстуканный, правда, лишь на пишущей машинке всего навсего в 4-х экземплярах. В сборнике статьи 55 авторов на самые разнообразные темы. Весь этот юбилей устроил мне И. И. Толстой, который организовал и сборник, и понес на нем много трудов, так что вогнал меня в большой стыд и смущение.²⁶³⁰ Теперь мы собираемся тесной компанией поставить памятник на могиле Ивана Ивановича старшего;²⁶³¹ 20 мая старого стиля 10-летие со дня его смерти. Памятник поставить в силах только очень скромный – рублей за 150 maximum. Толстые сняли дачу около Сиверской – в Ниитисаари им ехать не по карману. Мы, конечно, никуда не собираемся, хотя я очень нуждаюсь в отдыхе, ибо чувствую, что слабеют силы. Но буду рад, когда начнется тепло; до сих пор мерзли и мерзнем.

Миннз писал мне, что очень тянется дело с корректурами иконы. Зато слышал, что III том Мадонны близок к тому, чтобы увидеть свет.²⁶³² Миннз ведь вообще капун, хотя и славный парень. Он мне и в письмах часто пишет, написав три страницы: нужно кончать, что-то устал сегодня, а Вы знаете – как широко он пишет.

А. А. Васильев уезжает 16 июня в Париж. Туда же направляются и супруги Ростовцевы, с которыми я хотел бы очень повидаться. Ведь и он дал хорошую статью в сборник²⁶³³ и этим, конечно, очень порадовал меня, и растрогал своим вступлением, так что, когда я его читал, у меня сперло в горле. Ведь сколько лет мы с ним шли по одной линии, хотя подчас и ругались из-за его кадетства, погубившего нас в первую голову. Впрочем, нечего пенять на рожу, коли она крива.

Мой председатель, т. е. Марр, постоянно ездит в Москву, и мне приходится исправлять его обязанности, что ужасно противно, а подчас и хлопотно.

Желаю Вам здоровья и всего хорошего. Сестра моя Вам кланяется. Не забывайте меня!

Ваш С. Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

В. О., 4 линия 7, кв. 13

14 августа 1927 г.

Дорогой Сергей Никодимович,

Благодарю Вас за письмо и за карточку И. А. Шебора.²⁶³⁴ Последнего, как я писал Вам, не видел 30 лет. Посмотрев на карточку, нашел, что конечно И. А. постарел, но все же не настолько, насколько должен выглядеть стариком 80-летний муж. Теперь буду ждать картинки с видом места вечного упокоения Никодима Павловича; непременно пришлите. Для «Кладов» сделаю все, что смогу сделать, возьму все, что окажется мало-мальски возможным взять из оставшихся бумаг. Статью о Я. И. Смирнове²⁶³⁵ уже и переписал. Буду ждать указания, когда надо ее прислать.

С Фармаковским все еще очень плохо. Лежит в Харькове, в больнице, и трогать пока нельзя для перевозки к нам. Боюсь, что с Фармаковским песенка спета, и это очень рано, ибо ему 57 лет. У меня просто голова идет кругом от постоянной переписки с его женою, которая хотя и хорошенькая, но глупенькая, и делает глупости даже теперь. Украинцы, конечно, воспользовались случаем и захватили раскопки в Ольвии – напортят так, что и поправить не удастся, перепутают все слои Фармаковского. В Ольвии теперь главный воротила Макаренко²⁶³⁶ – можете представить, что получится. Вообще все нелепо выходит и, в конце концов, придется зарыться за свои книги и все остальное послать к черту. Когда Никодим Павлович был жив, помните, он все прохаживался насчет ёрников. Господи, что он сказал бы теперь?!

Приближается зимний сезон, и я вступаю в него совершенно усталым, а дела предстоит много, хотя бы по Академии материальной культуры, так как Марр 20-го уезжает на полгода за границу, Фармаковского, конечно, за дела усадить будет нельзя, да и выживет ли он еще? И теперь к 10 часам вечера так устаешь, что ничего в книге не понимаешь. И если бы не было у меня свободного утра, часов до 12, совсем бы погиб для своей работы. А в течение 4–3 часов много не наделаешь! Правда, иной раз думаешь, к чему все это, кому и чему все это нужно? Из бывших наших общих знакомых, кажется, никого не осталось, с кем бы стоило видеться и говорить. Иной раз отводишь душу за беседою с... Ф. И. Успенским. Вот до чего дошло! Правда, он стал неузнаваем: тих, скромен без всякого чванства, вообще почтенный старик. И у него беда: начинается катаракт. А. А. Васильев, по всем данным, получит продолжение командировки, хотя и не без препон. Он, кажется, совсем обамериканился. Вернадскому, знаю по примеру Васильева, будет нелегко, особенно первый год, и если он, как писал мне, приглашен только на год, то вопрос, стоило ли ехать.²⁶³⁷ А вот Д. Гримм²⁶³⁸ хорошо устроился, надо полагать. Что же будут делать наши злосчастные философы? Глубоковский писал мне, что на август – сентябрь он уезжает в Швейцарию и Францию. Читали ли Вы описание его юбилея в Софии? Его бывшие коллеги по Академии говорили мне, что все это он сочинил сам, кроме, конечно, полученных приветствий. Должно быть, Глубоковскому стало жить хорошо, так как он в письмах перестал вечно жаловаться.

Об «Иконе»²⁶³⁹ мало пока слышно разговоров: или еще не успели ознакомиться, или молчат от зависти (например, Николай Лихачев). Лишь Малицкий мне говорил, как приятно было читать «Икону» после всей этой «алпатовщины»²⁶⁴⁰ (из ёрников ёрник).

У нас стояли 6 недель настоящего лета. Надо идти на прощальный, пред отъездом Марра, чай в Академии материальной культуры. А он собирается ехать не более, не менее, как к готтентотам. Sic!

Всего хорошего! Сестра Вам кланяется. Шебор тоже по старой памяти попал уже в «окружение».

Ваш С. Жебелев

ЛАПНП. Фонд Η. П. Кондакова. Автограф.

[Прага]

[не ранее 14 августа 1927 г.]

Дорогому Сергею Александровичу на память о Никодиме Павловиче. Praha 1926 г. С. Кондаков.

Вот и все, что осталось от некогда столь славной фирмы!

ПФА РАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 63. Л. 1–1 об. Фотооткрытка с видом временной могилы Η. П. Кондакова на Ольшанском кладбище, у которой стоит С. Н. Кондаков.