Археологический институт им. Η. П. Кондакова (Seminarium Kondakovianum)

По материалам архивов Праги²⁶⁴¹*

Семинарий (с 1931 г. Археологический институт) им. Η. П. Кондакова – одно из наиболее значительных русских научных учреждений за границей – возник благодаря помощи Чехословацкой республики. В 1920-е гг. Прага стала третьим по значению, после Парижа и Берлина, центром русской эмиграции. В начале 1921 г. Чехословацкая республика в лице ее президента Т. Г. Масарика,²⁶⁴² министра иностранных дел Э. Бенеша²⁶⁴³ и его ближайшего помощника, В. Гирсы,²⁶⁴⁴ разработала государственный план помощи России, известный в истории как Русская вспомогательная акция. «Русская акция», осуществлявшаяся в широких масштабах до 1926 г., материально поддерживала русских эмигрантов, научные, учебные и культурные учреждения и печатные органы.²⁶⁴⁵

Благосклонное отношение чехословацкого правительства к русским эмигрантам долгое время питали как восходящая к началу века сильная русофильская традиция, так и надежда на то, что советская власть в России долго не продержится и в скором времени будет заменена демократической системой. В 1927 г., когда исчезли надежды на скорое возвращение России к демократической системе и вследствие начавшегося в стране экономического спада, кредиты на «русскую акцию» стали сокращаться. В скромных размерах ее финансирование продолжалось до середины 30-х гт.

В начале 20-х гг. около тысячи студентов получили возможность закончить свое образование в Чехословацкой республике. Для их обучения в 1921–1922 гг. в Чехословакию были приглашены не меньше 500 профессоров и преподавателей, в том числе около 70 человек приехали из других центров эмиграции; профессорами Карлова университета были избраны В. А. Францев, Е. А. Ляцкий, А. А. Кизеветтер, Н. Л. Окунев, А. М. Новиков.²⁶⁴⁶

В конце 1922 г. по приглашению Карлова университета в Прагу из Софии приехал выдающийся византинист и историк искусства академик Никодим Павлович Кондаков (1844–1925).²⁶⁴⁷ Инициаторами его переезда в Прагу были профессор Карлова университета Л. Нидерле и президент ЧСР Т. Масарик, который был знаком с Кондаковым с 1890-х гг. За два с небольшим года своего преподавания в Карловом университете, в течение которых Кондаков читал курс истории средневекового искусства Восточной Европы и вел спецкурс по истории народного орнамента на материалах вышивки, он успел привить своим слушателям любовь и вкус к византийским штудиям и собрать вокруг себя небольшой научный кружок, состоявший из студентов, молодых ученых и почитателей его таланта. Члены приватного семинара раз в неделю собирались у Кондакова дома и обсуждали с ним свои работы. Кроме начинающих ученых влияние Кондакова испытали на себе такие маститые историки, как Г. В. Вернадский и А. П. Калитинский. «Η. П. Кондаков, глубокий ученый, оказавший своими работами длительное влияние на развитие археологической науки не только русской, но и всемирной, был вместе с тем незаменимым учителем для более узкого круга учеников и последователей, которых он захватывал и воодушевлял своим научным энтузиазмом. За всю свою долголетнюю деятельность Η. П. Кондакова и в Одессе, и в Петрограде вокруг него постоянно сосредоточивались люди, привлеченные им к научному деланию.

Многих из них уже нет в живых, другие продолжают работать во славу русской науки... Никодим Павлович всегда охотно раскрывал сокровищницу своего ума, таланта и знания, увлекаясь сам работами и планами работ своих учеников. Для этого ближайшего тесного кружка Никодим Павлович был средоточием духовной жизни, учителем, с которым можно было говорить обо всем, не боясь своего незнания, живою совестью, перед лицом которого нельзя было кривить душою», – писали они о своем учителе.²⁶⁴⁸

После смерти Кондакова, последовавшей 17 февраля 1925 г., «участники всего кружка, – вспоминали Г. В. Вернадский и А. П. Калитинский, – поняли, что они не смогут так сразу разойтись и расстаться друг с другом в дальнейшей научной работе, ибо такой разброд означал бы измену памяти Η. П. Кондакова, который объединил их в творческой работе. Участники кружка почувствовали свою нравственную обязанность перед памятью Η. П. Кондакова – не прекращать своего научного общения, а наоборот – усилить свои труды и обострить свои искания».²⁶⁴⁹ Так в апреле в 1925 г. возник дружеско-научный Семинарий им. Η. П. Кондакова (Seminarium Kondakovianum), преобразованный в 1931 г. в Археологический институт им. Η. П. Кондакова.²⁶⁵⁰

В создании Семинария участвовали 11 человек, которые избрали своими руководителями профессоров Александра Петровича Калитинского и Георгия Владимировича Вернадского. Калитинский,²⁶⁵¹ в доме которого проходило первое заседание Семинария, приехал в Прагу в 1922 г. и преподавал в Карловом университете.

Эрудированный и остроумный собеседник, блестящий лектор, истинный джентльмен– таким запомнился Капитанский своим друзьям и коллегам.²⁶⁵²

Г. В. Вернадский,²⁶⁵³ потомственный ученый, внук известного профессора политической экономии и сын знаменитого академика В. И. Вернадского, сам был блестящим ученым, в Праге под влиянием Π. Н. Савицкого увлекся идеями евразийства и вскоре стал его признанным руководителем. Вернадский был профессором Русского юридического факультета и близко сошелся с Кондаковым, который пробудил в нем интерес к изучению древнейшего периода русской истории и дославянского населения русской равнины. Одновременно Вернадский под руководством Кондакова усиленно занимался изучением источников и литературы по византийской истории, и вместе они переводили трактат Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора».

В группу основателей Семинария входила также младшая сестра Г. В. Вернадского Нина Владимировна,²⁶⁵⁴ которая завершала в это время в Карловом университете свое медицинское образование. Хотя по роду своих научных занятий она была далека от проблем византийского искусства, она с юношеских лет увлекалась рисованием и историей искусства; с Семинарием у нее были тесные родственные связи: кроме брата к числу его основоположников принадлежал ее муж, молодой, подающий большие надежды ученый, Николай Петрович Толль.²⁶⁵⁵ Активный участник Белого движения, в Праге Толль нашел долгожданный покой и пристанище для научных занятий. Серьезный и одаренный ученый, он писал докторскую работу по археологии, занимался у Кондакова византийской историей и впоследствии пользовался в своей области солидной репутацией.

На учредительном собрании присутствовали и совсем молодые ученики и слушатели Кондакова, среди них Николай Михайлович Беляев,²⁶⁵⁶ который юношей прошел все бури гражданской войны и испытал невзгоды эмигрантской жизни, а весной 1922 г. переехал в Прагу, где получил от чехословацкого правительства студенческую стипендию и поступил на философский факультет Карлова университета. В университете он избрал предметом своих занятий историю византийского искусства, слушал лекции Л. Нидерле по русской и славянской археологии и Η. П. Кондакова по истории византийского искусства. Научные интересы Беляева сложились под влиянием Кондакова, память которого он благоговейно чтил, и А. П. Капитанского, направившего внимание молодого ученого к изучению византийских фибул.

У истоков Семинария стояли также интересующаяся вопросами византийского церемониала Мария Александровна Андреева,²⁶⁵⁷ студент Дмитрий Александрович Расовский,²⁶⁵⁸ специализирующийся на истории Древней Руси и кочевников, а также не оставившие заметного следа в дальнейшей истории Семинария богослов В. Н. Лосский (1909–1958) и Л. П. Кондрацкая, слушательница Кондакова и будущая жена H. М. Беляева.

Особое место среди основателей Семинария принадлежало 65-летней княгине Наталье Григорьевне Яшвиль.²⁶⁵⁹ Сами кондаковцы подчеркивали ее исключительную роль в создании Семинария. Вспоминая его первое собрание, Капитанский писал княгине много лет спустя: «Ни наука сама по себе, хотя бы даже кондаковского размаха, ни личные симпатии наши друг к другу и покойному Η. П. не могли бы создать того чуда, каким явилось в свое время появление Семинария и его дальнейший расцвет. Все те конкретные побуждения и мотивы, которые руководили каждым из нас в тот момент, были лишь внешним и маленьким выражением той большой идеи, осуществление которой было насущным делом в то время и которую Вы только одна уловили тогда, ясно выразили и тем наложили на всю дальнейшую работу нашу определенный отпечаток».²⁶⁶⁰

Претерпев за годы революции и гражданской войны не одну личную трагедию, княгиня со своей дочерью T. Н. Родзянко, по приглашению чехословацкого правительства, переехала в Прагу, где она познакомилась с Кондаковым и под его влиянием увлеклась иконописью. Княгиня любила вспоминать, с какой строгостью Кондаков отнесся к ее первым иконописным опытам. Когда она принесла ему показать, по ее мнению, законченную икону, Кондаков ободрил ее словами: «Сударыня, теперь Вы можете приступить к написанию этой иконы: фон приготовлен». Это было, рассказывала княгиня, для нее настоящим ударом и одновременно откровением. С этого времени княгиня тесно связала свою работу с изучением русского прошлого в кружке учеников Кондакова. Кондаков очень уважал княгиню, ценил ее тонкий художественный вкус и проницательный ум, и у них установились тесные дружеские отношения. Дочь Яшвиль T. Н. Родзянко (1892–1933) также посещала семинар Η. П. Кондакова и интересовалась древнерусским искусством, занималась вышивкой по шелку иконных изображений.

Княгиня Яшвиль являлась почетным председателем Семинария и исполняла обязанности казначея, вела его обширную иностранную переписку. Княгиня прикипела душой к Семинарию и глубоко входила во все его интересы и нужды. Семинарий не мог бы, вероятно, превратиться в крупное научное учреждение, если бы не ее исключительная энергия, вера в успех дела, а также умение находить и привлекать нужных людей. Благодаря ее связям чуть ли не со всем миром, значительно расширился круг друзей Семинария и было положено начало его издательской деятельности. Обладая инициативой, предприимчивостью, большим здравым смыслом, деликатностью и подкупающей всех простотой обращения, княгиня оказывала заметное влияние на направления деятельности Семинария. Кондаковцы называли ее своей совестью, особо ее чтили и всегда с ней очень считались, хотя она ничуть не претендовала на какую-либо особую роль в Семинарии. Первые собрания Семинария проходили на квартире Яшвиль и Родзянко, находившейся в подвальчике на Слунной ул., д. 1. Это и был первый адрес Семинария.²⁶⁶¹

С первых лет работы Семинария с ним были тесно связаны русские профессора американских университетов М. И. Ростовцев и А. А. Васильев, ленинградец С. А. Жебелев, жестоко пострадавший в 1929 г. за свое сотрудничество с Семинарием, приват-доцент университета в Бреславле Г. А. Острогорский²⁶⁶² и многие русские ученые, жившие в Праге, среди них патриарх русского славяноведения академик, председатель Русского института в Праге и Русской академической группы В. А. Францев, ученик Кондакова профессор Карлова университета Н. Л. Окунев,²⁶⁶³ профессор Русского юридического факультета А. В. Флоровский,²⁶⁶⁴ глава евразийской школы экономист и историк Π. Н. Савицкий,²⁶⁶⁵ H. Т. Беляев.²⁶⁶⁶ С Семинарием сотрудничали также иностранные ученые: профессор Карлова университета Л. Нидерле, немало содействовавший переходу Кондакова из Софийского университета в Пражский и изданию его работ в ЧСР, ученик Кондакова и переводчик его труда «Русская икона» на английский язык Э. Миннз, старинный друг Кондакова Г. Милле, венгерский археолог, хранитель отдела эпохи переселения народов Национального музея в Будапеште Н. Феттих, финский археолог А. Талльгрен.

29 октября 1928 г. президент Чехословацкой республики учредил при Семинарии стипендии для русских студентов Карлова университета, которые избрали своей специальностью русскую археологию. На эти стипендии были приняты H. Е. Андреев²⁶⁶⁷ и Е. И. Мельников.²⁶⁶⁸

* * *

Семинарий им. Η. П. Кондакова был создан по типу университетского учебно-научного кружка и объединил для совместной работы ближайших учеников Кондакова и его почитателей, увлеченных лучшими традициями русской археологической науки. Главными целями сообщества были издание оставшихся после смерти Η. П. Кондакова научных трудов и продолжение и дальнейшее развитие научных исследований в области археологии и византиноведения.

Состояние пражской части научного наследия Кондакова охарактеризовано в письме Вернадского Ф. И. Успенскому: «Что касется рукописей, оставшихся после Η. П. Кондакова, то из них рукопись III тома «Иконографии Богоматери» была куплена папским престолом и теперь будет издаваться на французском языке под редакцией Жерфаниона (я получил недавно от Жерфаниона письмо об этом). Краткий очерк истории русской иконы будет издан по-английски Clarendon Press – перевод и редакция Миннса (он надеется скоро закончить). По-русски история иконы должна быть издана в Праге, рукопись куплена здешним Министерством иностранных дел, но оно связано с издательством «Пламя», и выходят всякие задержки и осложнения – мы принимаем меры, чтобы ускорить это издание. Надеюсь сообщить Вам более определенные сведения через месяц. Затем все прочие оставшиеся после Η. П. Кондакова бумаги (в том числе, по-видимому, несколько почти законченных или даже вполне законченных очерков по истории орнамента, истории костюма и пр.) находятся у его сына, С. Н. Кондакова, причем, согласно воле Кондакова, доходы с издания этих бумаг должны быть разделены между С. Н. Кондаковым и Е. Н. Яценко. Профессор Нидерле вел переговоры с С. Н. Кондаковым о приобретении некоторых очерков Чешской Академией наук для издания, но, по-видимому, из этих переговоров ничего не вышло. Были предположения о покупке части бумаг Кондакова и другими лицами, но пока они также не осуществились, и не знаю, осуществятся ли».²⁶⁶⁹ К сожалению, не все оставшиеся после смерти Η. П. Кондакова работы были опубликованы: III том «Иконографии Богоматери» так и не увидел свет, и судьба этого труда неизвестна; трудно судить о том, какая часть из попавших в распоряжение С. Н. Кондакова материалов была им предоставлена для издания.

Издание научного наследия Кондакова было начато благодаря поддержке Министерства иностранных дел ЧСР, которое еще в 1924 г. приняло решение приобрести права на издание последнего капитального труда Кондакова «Русская икона», являвшегося итогом его многолетних занятий историей иконописи.²⁶⁷⁰ К 80-летнему юбилею ученого министерство предоставило средства, которые дали возможность Семинарию осуществить посмертное издание этой работы.²⁶⁷¹ Издание было задумано в виде двух томов текста и двух альбомов таблиц, причем иллюстративный материал был дополнен членами Семинария новыми репродукциями. Первый том этого труда, представлявший собой альбом 65 русских икон в красках, вышел в 1928 г. и был посвящен чешскому народу ко дню десятилетия его освобождения. В 1929 г. был издан второй альбом, воспроизводивший основной иллюстративный материал Η. П. Кондакова. Оба альбома вышли с кратким описанием икон, составленным H. М. Беляевым. В 1931 г. была опубликована первая часть текста, в 1933 г. – вторая. В 1927 г. увидели свет «Воспоминания и думы» Кондакова. Оставшиеся после смерти Кондакова отдельные заметки и материалы по истории богумильства были опубликованы в виде статьи в первом сборнике «Seminarium Kondakovianum».

Последние годы жизни Кондаков много внимания уделял также изучению звериного стиля в искусстве и придавал большое значение кочевнической традиции в формировании византийского придворного церемониала и в истории одежды византийского двора. Накануне смерти Кондаков готовил к изданию материалы своих лекций, прочитанных им в 1922/23 учебном году в Карловом университете. Кондаков собирался положить их в основу большого труда «Очерки и заметки по истории средневекового искусства и культуры», но не успел завершить начатой работы. Наблюдение за изданием «Очерков» было поручено H. М. Беляеву, который слушал этот курс. Беляев взял на себя проверку рукописи и корректуру книги, которую Кондаков разделил на 6 глав: древности восточных кочевников в Южной России; искусство средневековых варваров в Европе; древности Болгарии; о зверином стиле в средневековом искусстве; византийские одежды; византийские и средневековые ткани. Кондаков не успел написать главу «О зверином стиле в искусстве», в рукописи остались только предварительные черновые заметки.

Во время работы над «Очерками», занимаясь бытовыми реалиями византийской эпохи, Кондаков постоянно обращался к сочинению Константина Порфирородного «De Cerimoniis» – «О церемониях византийского двора» и взялся за его перевод. В фонде Η. П. Кондакова в Литературном архиве Музея чешской письменности в Праге хранятся три тетради с фрагментами перевода «De Cerimoniis» (гл. 91–97 первой книги, гл. 1–10 второй книги) и многочисленные выписки и заметки, сделанные рукой С. Н. Кондакова и Е. Н. Яценко. Начиная с января 1923 г. дневники Η. П. Кондакова сохранили записи о том, что каждую среду он вместе с Г. В. Вернадским в течение трех вечерних часов занимался комментированным чтением «De Cerimoniis». После смерти Кондакова Вернадский продолжил работу над переводом трактата Константина Порфирородного и заинтересовал ею Беляева и Толля. Кондаковцы предполагали снабдить перевод детальным комментарием и фототипическим изданием рукописи, а сам перевод разбить на семь выпусков²⁶⁷² и сопроводить каждый выпуск вводной статьей и индексом. Кроме того, Вернадский считал полезным дать немецкий перевод произведения, который мог бы выполнить Острогорский. По словам С. А. Жебелева, «это было бы такое научное предприятие, равного которому по значению я не сумею и назвать».²⁶⁷³ Общее руководство в подготовке издания поручалось Вернадскому, проверка текста по рукописи – Острогорскому.²⁶⁷⁴ Редактировать перевод решили сообща, а окончательной правкой должен был заниматься Вернадский. Составление индекса поручили Беляеву, вводные статьи распределили среди участников перевода.²⁶⁷⁵ К концу 1928 г. перевод вчерне был закончен, и Беляев поставил вопрос о его издании, правда, без немецкого перевода. Предложение Беляева было принято на заседании редакционной комиссии. Вернадский торопился с подготовкой первого выпуска, желая приурочить его выход к пятилетнему юбилею Семинария.²⁶⁷⁶ Для этого выпуска он перевел приложение «Известие о царских походах» и написал к нему вступительную статью. Все подготовленные им материалы Вернадский прислал в Семинарий весной 1929 г.,²⁶⁷⁷ но их издание задерживалось из-за отсутствия средств.

В начале 1926 г. до Праги дошли сведения о том, что в Петербурге академическая комиссия «Константин Багрянородный», которая к тому времени была преобразована в Русско-Византийскую комиссию, также готовила к изданию перевод «De Cerimoniis». Вернадский обратился к председателю комиссии Ф. И. Успенскому с предложением о сотрудничестве: «Пользуюсь случаем, чтобы просить Вашего совета и содействия по поводу перевода De Cerimoniis Константина Порфирородного... Занятия я эти начал еще под руководством Η. П. Кондакова. К ним я привлек также учеников Η. П. Кондакова H. М. Беляева и Η. П. Толля. Изучение текста привело нас к необходимости перевода полностью текста De Cerimoniis. Перевод этот нами вчерне в большей части исполнен. Теперь мы предполагаем подготовить этот перевод к изданию. Нам хотелось бы не разойтись здесь с работой Византийской комиссии при Академии наук и согласовать нашу работу с теми материалами, которые собрала Византийская комиссия. (Прошлым летом А. А. Васильев говорил мне, что и им подготовлена часть перевода De Cerimoniis, но подробнее со мною об этом говорить он, видимо, не хотел.) Хотелось бы, чтобы это столь нужное для византиноведения дело было сделано как можно лучше и обстоятельнее. Тут нужно, конечно, соединение усилий, а не разъединение. Очень прошу Вас откровенно написать свое мнение по поводу этого дела, а также сообщить, как нам можно его повести в более тесном общении с Византийской комиссией».²⁶⁷⁸ Вернадский получил от Успенского следующие разъяснения: перевод действительно был поручен А. А. Васильеву, который до своего отъезда за границу в 1925 г. его комиссии не представил, хотя и оставил его в Петербурге. По словам Успенского, с переводом «произошло нечто неладное, и Русско-Византийская комиссия не считает его своим делом».²⁶⁷⁹

В 1929 г., когда встал вопрос об издании перевода, Вернадский вновь забеспокоился и вернулся к этому вопросу в письме своему коллеге Беляеву: «Вот еще какой деликатный вопрос мною упущен в моем предыдущем письме насчет Константина – об А. А. Васильеве. Ведь, помните, он мне когда-то в Париже (кажется, в 1925 г.) говорил, что у него почти весь перевод Константина якобы готов, и именно он, Васильев, рекомендовал обратиться в Русско-Византийскую комиссию при АН (что мы и сделали). Теперь, раз наше сотрудничество с комиссией отпало, не нужно ли мне вновь обратиться к А. А. Васильеву – на этот раз, может быть, прямо с предложением войти в нашу редакционную по Константину комиссию? (но конечно, с риском, что он откажется и даже обидится при этом). Но без этого он еще хуже обидится. Мне кажется, это во всех отношениях было бы желательно сделать».²⁶⁸⁰ Васильев вскоре сам дал исчерпывающие объяснения Вернадскому: «С переводом De Cerimoniis дело обстоит так: я стал переводить Церемонии для себя еще до образования Византийской комиссии. Когда Комиссия образовалась, я продолжал свой перевод и начал составлять для Комиссии индекс к Церемониям. Перевел я половину книги, а индекс, кажется, сделал страниц на 200 боннского издания. Перевод я считал своим достоянием, и рукопись его хранится не в Комиссии, а у меня на частной квартире в Петербурге. Я, может быть, выпишу ее оттуда сюда в Мадисон. Я думаю, что при сложившихся обстоятельствах Семинариум Кондаковианум совершенно правильно и целесообразно поступит, если начнет печатать свой перевод самостоятельно. С моим переводом, я думаю, Вам считаться нечего: я его делал для себя и комментарий в черновом виде также собирал и приготовлял для себя. Все, что сделано мною, находится в состоянии, далеком от печатания. Поэтому я полагаю, что вы втроем, Вы, H. М. Беляев и Г. А. Острогорский, успешно доведете это трудное дело до благополучного конца, и я от души желаю Вам всяческого успеха. Если я смогу быть Вам чем-либо полезным в Вашей работе, буду очень рад».²⁶⁸¹

В 1930 г. планы Семинария относительно перевода «De Cerimoniis» коренным образом изменились, после того как Острогорский на съезде в Афинах познакомился с г. Грегуаром, который в это время готовил переиздание сочинений византийских историков, в том числе и Константина Порфирородного, с переводами и комментариями. Острогорский отзывался о Грегуаре как о «человеке надежном, толковом, феномене трудоспособности» и сразу предложил Грегуару включить в план его издания работу Семинария по Константину. Острогорский считал само собой разумеющимся, что в редактировании текста Константина, который выйдет в Корпусе

Грегуара, примут участие и Беляев, и Вернадский, и он сам. В пользу того, чтобы «влить Константина в общую работу», Острогорский приводил в письме Вернадскому следующие соображения: «1) у них есть деньги, и им не придется дробить на мелкие выпуски; 2) перевод будет немецкий или французский, а Ваш послужит ему ценным подспорьем; 3) от привлечения к сотрудничеству еще нескольких специалистов работа может существенно выиграть, – и это, пожалуй, главное соображение: конечно же есть масса людей-филологов, которые могут несравненно лучше меня сверить и издать текст (я этого хорошо сделать просто не в состоянии по недостатку филологических и палеографических знаний); привлечение к интерпретации чинов такого человека, как Stein, также было бы крайне желательно (a Stein чрезвычайно положительно относится к этому предприятию и будет в нем сотрудничать); 4) наконец, по-видимому, ни у кого из нас трех, в сущности, нет достаточно времени, чтобы поднять втроем эту работу».²⁶⁸² В целесообразности своего проекта он убедил Беляева. Вернадский же отрицательно отнесся к идее передачи материалов по Константину Грегуару, полагая, что таким образом разрушается одна из основных задач Семинария. Сожалея о том, что в 1929 г. не приступили к изданию первого выпуска, он настаивал на том, что Семинарий не может отказаться от этой работы.²⁶⁸³ После колебаний Вернадский все же согласился передать свои материалы по переводу, в том числе вступительную статью к «Известиям о царских походах».²⁶⁸⁴ В июле 1932 г. перевод и все материалы, относящиеся к нему, были посланы Грегуару.

К сожалению, это издание не состоялось, а с появлением французского перевода «De Cerimoniis», выполненного Фохтом, надобность в русском переводе отпала. В 1937 г. Вернадский, обдумывая возможность издать сборник своих работ, захотел включить в него и свой неизданный перевод аппендикса к «De Cerimoniis» «Известие о царских походах» вместе со вступительной статьей.²⁶⁸⁵ Перевод вместе со статьей были затребованы у Грегуара²⁶⁸⁶ и, по-видимому, посланы Вернадскому в США.

* * *

Помимо издания научного наследия Кондакова Семинарий, а впоследствии и Институт, поставил перед собой задачу сохранения и дальнейшего развития той традиции в изучении культурного прошлого России, основателем которой был Кондаков. Предметом занятий членов Семинария были главным образом византиноведение, иконоведение и кочевниковедение.

По словам Калитинского, «изучение иконы как памятника истории искусства и религиозно-бытового явления в задуманном нами плане касается вопросов о приносимых византийских оригиналах и о степени достоверности сообщений древних сказаний и легенд».²⁶⁸⁷ В 1928 г. было положено начало серии «Зографика», посвященной памятникам иконописи. Главной задачей предпринятой серии являлось предоставление возможности изучать материал, касающийся иконописи; основное внимание уделялось воспроизведению памятников, а сопутствующий репродукциям текст имел фактологический характер. Редактирование этой серии было поручено H. М. Беляеву; ее первый выпуск был посвящен древнейшему памятнику иконописи в России – Владимирской иконе Божьей Матери. Текст был написан московским профессором А. И. Анисимовым, а цветная репродукция, исполненная в Праге, впервые воспроизводила лики знаменитой иконы в натуральную величину.²⁶⁸⁸ После Владимирской иконы Божьей Матери были опубликованы исследования А. Н. Грабара «Нерукотворный образ Ланского Спаса» (Прага, 1930) и H. М. Беляева «Икона Божией Матери Умиления из собрания Солдатенковых» (Прага, 1932). Книги в серии «Зографика» сразу становились достоянием широких научных кругов на Западе благодаря тому, что они выходили одновременно на двух языках, русском и английском (их переводом на английский обычно занимались Н. Г. Яшвиль и T. Н. Родзянко).²⁶⁸⁹

Семинарий, а позже Институт, стал центром изучения русской иконы не только благодаря серии своих изданий; важную роль в этом сыграла деятельность Яшвиль и Родзянко, которые интересовались практическим изучением и популяризацией иконописи.²⁶⁹⁰ По инициативе Яшвиль в Институте трижды устраивались курсы иконописи под руководством иконописца из посада Черного в Эстонии Π. М. Софронова. В 1932 г. княгиня помогла Институту устроить выставку древних русских икон и вместе со своей дочерью и Η. П. Толлем проделала огромную работу по сбору и подготовке экспонатов. На выставке были представлены 82 иконы XIV–XIX вв. и коллекция предметов культа. Княгиня мечтала издать популярное руководство по иконописи, и по ее почину сотрудники Института собирали и систематизировали материалы на эту тему.²⁶⁹¹ В 1934 г. Институт принес в дар изготовленные в его стенах репродукции древних русских икон новым церквам, построенным в Чили и Словакии.²⁶⁹² В 1935 г. были организованы выставки репродукций русских икон в Эстонии и Польше.²⁶⁹³

Вторая научная задача, поставленная Семинарием, – изучение древностей кочевников. Во главе этого направления стоял Η. П. Толль, куратор археологической серии «Скифика», которая появилась в 1929 г. и была посвящена истории искусства кочевников.²⁶⁹⁴ Член Семинария Д. А. Расовский занимался выяснением роли половцев и других кочевников в истории Руси XII–XIII вв.

Члены Семинария занимались и частными вопросами археологии: А. П. Калитинский разрабатывал вопросы истории торевтики и исследовал историю фибулы в Византии и в России. Η. П. Толль сосредоточился на изучении средневековых тканей, в 1928 г. вышла в свет его монография, посвященная описанию коллекции коптских тканей в Пражском Художественно-промышленном музее. Г. А. Острогорский занимался эпохой иконоборчества, H. Т. Беляев разрабатывал вопросы метрологии и древней русской истории. Семинарий (Институт) выпустил и ряд отдельных изданий: в 1930 г. вышли книга М. К. Тенишевой «Эмаль и инкрустация» и ее работа о византийских эмалях в Чехословакии.²⁶⁹⁵ В 1934 г. Институт, по предложению Йельского университета, принял на себя ответственность за издание отчетов о раскопках в Дура-Европос, так как печатание в Праге было значительно дешевле, чем в США.²⁶⁹⁶ Подготовительную работу провел Толль, участвовавший с 1933 г. в раскопках под руководством М. И. Ростовцева, а после отъезда Толля в США в 1939 г. издание отчетов взял на себя Андреев.

* * *

Обсуждение работ членов Семинария проходило на общих собраниях. Создатели Семинария предполагали, что совместное обсуждение работ друг друга в какой-то мере могло заменить руководство покойного ученого и давало возможность его ученикам H. М. Беляеву и Η. П. Толлю, бывших в момент смерти Кондакова еще студентами университета, закончить свою научную подготовку. Заседания были по большей части закрытые, обычно они проходили раз в неделю и прерывались на летний период. Предметом обсуждения были доклады, как научные, так и библиографические, перечень которых помещался в отчеты о работе Семинария, а позже Института. Иногда с докладами выступали и иностранные ученые: Н. Феттих (1925 г.), Й. Мысливец (1933 г.), Г. Грегуар (1934 г.). Один, а позже и два раза в год проходили торжественные открытые заседания с приглашением чешских и иностранных гостей.²⁶⁹⁷

Когда Беляев и Толль стали уже вполне сформировавшимися учеными, в 1929 г. в Семинарий были приняты для завершения своего образования в области археологии и византиноведения президентские стипендиаты H. Е. Андреев и Е. И. Мельников. Совмещая свои занятия в Карловом университете, они прослушали ряд курсов у Капитанского, Толля, Беляева и Острогорского, последний специально приезжал из Бреславля в Прагу для чтения лекций молодым кондаковцам. Андреев по окончании учебы специализировался на русской истории и подготовил несколько добротных статей, которые появились на страницах «Анналов» Института и порадовали его учителей. Филологу Мельникову в меньшей степени привился вкус к историческим штудиям, но его тонкое знание чешского языка также было очень полезно для Семинария. К 1931 г. все молодые участники Семинария завершили свое образования, и эта часть его задач была выполнена. Большим подспорьем в занятиях участников Семинария была библиотека, которая первоначально насчитывала только 450 книг, но благодаря пожертвованиям быстро увеличилась. В 1929 г. княгиня Е. К. Святополк-Четвертинская подарила Семинарию около 1000 книг.

Участники Семинария считали своим долгом сохранять память о своем учителе выпуском сборников трудов в его честь. В первый год своего существования Семинарий обратился к ученым Европы и Америки с просьбой принять участие в сборнике, посвященном памяти Кондакова. Это предложение встретило всеобщее сочувствие, и в выпущенном ко дню годовщины смерти ученого «Recuel d’études, dédiées à la mémoire de N. P. Kondakov» участвовали представители 12 государств, в том числе В. А. Францев, Л. Нидерле, С. А. Жебелев, В. Н. Златарский, Н. Феттих, А. П. Калитинский, Η. П. Толль, Г. В. Вернадский, Г. А. Острогорский, М. И. Ростовцев, Г. Милле.²⁶⁹⁸ Сборник был посвящен двум отделам науки: археологии и византиноведению, изобиловал интересными работами и встретил у специалистов Западной Европы и России самый доброжелательный прием.²⁶⁹⁹

Возможность начать издательскую деятельность появилась у Семинария благодаря вниманию к его работе со стороны представителей чешского правительства и частных благотворителей. Личный друг Η. П. Кондакова и княгини Яшвиль, родственник Т. Масарика, видный американский общественный деятель и меценат Ч. Крэн²⁷⁰⁰ взял на себя расходы по изданию сборника памяти Η. П. Кондакова. Для жизнеспособности Семинария было важно то обстоятельство, что все деньги, вырученные за продажу этого сборника в размере 80 тысяч крон, Ч. Крэн предоставил в распоряжение Семинария, создав таким образом материальную основу для дальнейшего развития его научной и издательской деятельности.

В 1920-е гг. в научном мире остро ощущалась потребность в постоянном периодическом органе, посвященном изучению истоков русской культуры, древностей Востока и Византии. Вследствие особых условий, в которых приходилось жить русской науке, когда в России ученая жизнь почти заглохла, русские ученые были насильно разъединены и разбросаны по миру, возникла проблема восстановления единства русской науки. Выполнение этой задачи принял на себя Семинарий им. Η. П. Кондакова и в 1927 г. начал выпуск своих периодических сборников статей «Seminarium Kondakovianum»,²⁷⁰¹ предназначенных для обмена мнений в области изучения византийской истории, литературы, искусства и археологии. Весной 1927 г. вышел в свет первый том сборника; второй том имел специальное назначение: он был посвящен памяти Я. И. Смирнова по случаю десятилетия со времени его кончины. Оба тома (в первом томе приняли участие 22 русских ученых, из них половина из России, во втором томе, вышедшем в 1928 г., было 10 авторов из России) помимо специальных статей содержали обстоятельную хронику научной жизни в России: в первом сборнике были помещены статьи, посвященные юбилеям академика Ф. И. Успенского, С. А. Жебелева, В. Н. Бенешевича, некролог графини П. С. Уваровой.

Появление первых двух томов сборника свидетельствовало о том, что византиноведение все еще сохраняло за собой то значение, которое оно имело в русской науке, и что русским ученым по-прежнему принадлежало в этой области одно из видных мест. Однако ощущение единства русской науки было призрачно и продолжалось недолго. Второй том открывался некрологом Я. И. Смирнова, скончавшегося в Петербурге в 1918 г. Автор некролога С. А. Жебелев позволил себе назвать события 1918 г. в России лихолетьем, а находившегося в эмиграции М. И. Ростовцева своим другом и соратником и навлек этим на себя гнев советских властей. «Дело» Жебелева²⁷⁰² и последовавшие за ним гонения ученых, которые поддерживали связи с эмигрантами, сделали невозможным участие в сборниках Семинария ученых из России, да и сами сборники с тех пор стали поступать в Россию спорадически и были почти недоступны читателям.

В связи с появлением первого тома сборника «Seminarium Kondakovianum» на Международном конгрессе византинистов в Белграде в 1927 г. славянские ученые выразили желание сотрудничать с Семинарием. Вернадский тотчас сообщил об этом Успенскому, не участвовавшему в работе конгресса: «Сейчас же хочу, не откладывая, сообщить Вам о мысли, появившейся у многих славянских ученых и, по-видимому, имеющей шансы осуществиться, – именно, о желательности некоторого объединения текущей научно-издательской работы славянских ученых в области византиноведения. Разумеется, при этих разговорах всегда и всеми высказывалась мысль о том, что при других условиях естественным центром работы славянских ученых по византиноведению был бы «Византийский временник», но в настоящее время слишком затруднены почтовые и личные сношения, почему временно роль такого русско-славянского центра мог бы играть «Seminarium Kondakovianum», конечно – под Вашим покровительством и, т(ак) ск(азать), с Вашего благословения. У нас есть уже принципиальное согласие и сотрудничества некоторых ученых, и отпуска необходимых средств со стороны надлежащих учреждений для нашего Сборника на 1928 г. Надеюсь, что к концу месяца все примет более конкретные очертания, но уже и сейчас, конечно, есть достаточные основания просить Вас к осени прислать статью для Сборника 1928 г. и вообще благословить все это начинание».²⁷⁰³

Вследствие финансовых осложнений Семинарий отложил издание славянского сборника, а в 1928 г. Славянский институт (Устав) в Праге начал издавать специальный византиноведческий журнал «Byzantinoslavica», объединивший вокруг себя славянских ученых. Сборнику «Seminarium Kondakovianum» суждено было превратиться в международный византиноведческий журнал. Начиная с третьего выпуска, в сборнике принимали участие русские историки-эмигранты, славянские ученые и ученые Западной Европы. Часть помещавшихся в нем работ относилась к истории искусства и археологии, часть была посвящена внешней и внутренней истории Византии. В 1933 г. была образована группа под руководством В. А. Францева по изучению «Слова о полку Игореве», главное внимание которой было направлено на реальный комментарий этого произведения, объяснение темных мест историческими и археологическими аналогиями.²⁷⁰⁴

Члены Семинария участвовали в международных конгрессах и конференциях, много путешествовали. В 1927 г. Калитинский, Вернадский, Андреева, Острогорский, Беляев и Толль приняли участие во II Международном Византийском конгрессе в Белграде, и проф. Калитинский был избран в члены Международного президиума конгресса от русских ученых; в 1931 г. члены Семинария участвовали в III Византийском конгрессе в Афинах, в 1934 г. Толль и Расовский – в IV Византийском конгрессе в Софии. В 1926 г. Вернадский ездил в Грецию и осмотрел византийские памятники юго-восточного Пелопоннеса, в 1927 г. Калитинский занимался в музеях Парижа, в 1927 и 1928 гг. Беляев ездил в Югославию для осмотра сербских церквей, посетил Салоники и Софию; Толль в те же годы изучал коптские и средневековые ткани в музеях Германии, Парижа и Брюсселя.

Научная работа Семинария им. Η. П. Кондакова к концу пятого года его существования достигла такого размаха, что фактически он уже превратился в настоящий русский археологический институт за границей. Подводя итог деятельности Семинария, его руководитель Калитинский писал: «В настоящем году исполнилось пять лет со дня основания в Праге научного объединения, работающего под названием Семинария им. Η. П. Кондакова, продолжающего традиции Η. П. Кондакова, объединяющего целый ряд русских ученых археологов и историков искусства, занимающихся вопросами происхождения русской культуры на основах изучения ее восточных и византийских истоков. В то же время в сферу своих научных интересов «Семинарий» увлек и западный ученый мир, и в настоящее время многие блестящие и авторитетные его представители принимают участие в работе «Семинария». Таким образом, ходом событий «Семинарий им. Кондакова» фактически превратился в международное ученое учреждение и выполняет функции, которые в нормальное время должен был бы взять на себя специальный археологический институт, посвященный изучению указанных мною основных вопросов русской культуры. Однако деятельность «Семинария» в этом направлении встречает серьезные затруднения ввиду отсутствия у «Семинария» средств, которые дали бы ему возможность и оплачивать труд его сотрудников, и поддерживать на достигнутой уже высоте его издательскую деятельность».²⁷⁰⁵

Семинарий существовал за счет материальной поддержки своих друзей и пользовался особым покровительством президента Чехословацкой республики Т. Г. Масарика. Ежегодно Канцелярия президента передавала Семинарию субсидии на поддержку издательской деятельности и на персональную помощь сотрудникам. Существенной помощью служила до 1936 г. включительно субсидия в 10 тысяч крон из Канцелярии президента, которая целиком шла на оплату помещения. Годовой бюджет Семинария равнялся в среднем 300 тысяч крон в год, сюда не входило содержание тех шести его членов, которые получали жалованье от чешского Министерства иностранных дел в виде индивидуальных субсидий, размер которых год от года уменьшался, пока не сократился в конце 20-х гг. ниже прожиточного минимума, а молодые члены Семинария и вовсе перестали получать какое бы то ни было пособие. Некоторые члены правления получали небольшую субсидию от частных лиц, но целиком полагаться на эту помощь тоже было нельзя.

Важным источником дохода являлась выручка от продажи изданий Семинария. Большая часть вырученных средств шла на поддержку и дальнейшее развитие его издательской деятельности. Однако часть этих денег шла на оплату командировок членов Семинария, участие в научных съездах, расходы на библиотеку также покрывались из этих средств. Возникающий дефицит бюджета устранялся благодаря частным пожертвованиям, а также пособиям от Министерства народного просвещения. Материальная помощь со стороны министерства не была простой благотворительностью, Семинарий получал ее в обмен на свои издания, которые оно закупало для библиотек и музеев. Количество закупаемых изданий не было постоянным: в первые годы Семинарий продавал около 50 экземпляров каждого издания, вследствие же проводимой чешским правительством политики сокращения финансирования эти закупки прекратились, покупка сократилась до нескольких экземпляров, и то не всех изданий.

Происходившее в конце 20-х гг. у всех на глазах резкое сокращение поддержки русских эмигрантов в Чехословакии оставляло мало надежды на то, что Семинарий в таких условиях уцелеет. В чешских ученых кругах в трудную минуту своей жизни Семинарий не нашел поддержки, напротив, встретил холодность и недоброжелательство, вызванные опасениями, что он может составить конкуренцию чешским гуманитарным учреждениям.

Мысль преобразовать Семинарий в Институт нашла поддержку в Министерстве иностранных дел, и члены Семинария имели основания рассчитывать на успех легализации этого решения. Согласно чешским законам, легализация Института им. Η. П. Кондакова могла произойти или в виде регистрации в форме самостоятельного научного общества, или путем преобразования Семинария в пражское отделение какого-нибудь иностранного института или общества; не исключалось и вступление Института под протекторат иностранного научного учреждения или лица. Легализация давала возможность получать субсидии от чехословацкого правительства, так как по новым законам частные учреждения лишались субсидий. Изменение финансовой политики были связано с тем, что «русская акция» не вписывалась в рамки государственного бюджета, и Министерство иностранных дел соглашалось финансировать только те русские культурные учреждения, которые могли сделать Прагу центром славистических исследований в Европе. В министерстве кондаковцам ясно дали понять, что они могут рассчитывать на материальную поддержку со стороны правительства только в случае перехода Семинария на положение международного учреждения, дополнительно финансируемого каким-нибудь иностранным учреждением.

* * *

Летом 1930 г. наметилась возможность воспользоваться покровительством Н. К. Рериха, самобытного художника и настоящего административного гения.²⁷⁰⁶ Благодаря своим талантам Рерих сумел найти путь к кошелькам самых богатых спонсоров и организовал на их средства в Нью-Йорке свой музей. Европа дивилась размаху рериховского предприятия: так высоко вознесся специально выстроенный для него в 1929 г. 24-этажный небоскреб. Кроме музея Рериха в этом здании размещался Институт объединенных искусств, Международный центр искусств и другие культурные организации, созданные американскими сотрудниками Рериха. Музей Рериха объединил почитателей таланта художника в Ассоциацию друзей Музея Рериха, сотрудником его европейского центра в Париже была жена А. П. Калитинского артистка М. Германова. Рерих задумал создать целую сеть научных учреждений в Европе, Азии и Америке. Во время Центральноазиатской экспедиции (1926–1928 гг.) у него созрело решение открыть в Индии в долине Кулу Институт Гималайских исследований «Урусвати». Институт был организован в 1928 г. под руководством его сына, известного востоковеда Ю. Н. Рериха, как исследовательский центр нового типа, деятельность которого основывалась на синтезе западной и восточной науки. Рериховские организации были одними из самых богатых культурных учреждений в мире. Всеми делами и финансами Музея Н. Рериха ведал совет директоров во главе с Луи Хошем, на суд которого Рерихи выносили свои мысли и предложения.

Калитинский, старинный приятель Рериха, надеялся на то, что преуспевающий художник не откажет в скромной помощи Семинарию им. Кондакова. Н. Рерих с большим почтением относился к памяти великого русского ученого, который представил Рериха в Академии художеств при его избрании академиком. Рерих оказывал поддержку Семинарию, закупая его издания для распространения их в Америке. Члены Семинария соглашались с Калитинским в том, что высокое международное положение Н. Рериха и его заслуги перед русской культурой позволяют соединить его имя с именем Кондакова.

Мысль обратиться к Рериху с просьбой о покровительстве зародилась в 1929 г., и толчком к ней послужила просьба секретаря Ассоциации друзей Музея Рериха Г. Г. Шклявера издать в серии «Скифика» книгу Ю. Н. Рериха «Звериный стиль у кочевников северного Тибета». Семинарий охотно согласился на сотрудничество с Рерихами, книга была издана в 1930 г., а летом того же года Калитинский начал вести с Н. К. Рерихом переговоры об оказании помощи Семинарию и предложил ему стать попечителем (протектором) Семинария. Звание протектора обязывало Рериха заботиться об улучшении материального положения Семинария и вместе с тем позволяло ему влиять на характер его работы. Рерих согласился принять это высокое звание и условился с Калитинским о том, что начиная с 1931 г. из средств своего Музея он будет предоставлять Семинарию ежегодную субсидию в размере 2000 долларов для увеличения содержания членам правления. Непременным условием этой помощи Рерих выставил аффилиацию Семинария с Институтом «Урусвати». В июле 1930 г. Институт Гималайских исследований при Музее Н. Рериха в Нью-Йорке²⁷⁰⁷ в знак уважения к Семинарию избрал Калитинского своим членом- корреспондентом.²⁷⁰⁸

Калитинский заручился согласием членов Семинария принять помощь от Н. К. Рериха и превратить Семинарий в отделение Института «Урусвати». Подобное преобразование требовало изменить статус Семинария и преобразовать его в Институт.²⁷⁰⁹ В августе Н. Рерих обратился в Совет директоров Музея Рериха с просьбой предоставить Семинарию им. Кондакова субсидию на 1931 г. в размере 2000 долларов, а в сентябре того же 1930 г. Семинарий получил официальное согласие Н. К. Рериха занять пост протектора Института им. Кондакова. Попечительский совет Музея через Ю. Н. Рериха потребовал от Калитинского полного отчета о правовом статусе Семинария, плане его научных работ и о его материальном положении. Калитинский в своем ответе подробно не затрагивал вопроса о преобразовании Семинария в Институт, а акцентировал внимание на различии методов работы Семинария им. Кондакова и Института «Урусвати», которое, по его мнению, предполагало полную научную независимость Семинария в случае его аффилиации с Институтом «Урусвати». В письме содержались открытые притязания Семинария занять в системе рериховских организаций особое положение, которые насторожили Совет директоров Музея Рериха, и он не дал Семинарию обещанную ему Н. К. Рерихом субсидию на 1931 г.

Отношения Семинария им. Кондакова с Музеем Рериха явно не складывались. Калитинский находился в недоумении, написал доверительное письмо Ю. Н. Рериху с детальным изложением положения дел в Институте,²⁷¹⁰ которое, впрочем, никак не повлияло на решение Совета.

Непредвиденное событие нарушило все планы Семинария и прервало завязавшуюся переписку с Рерихами: в конце сентября 1930 г. с Калитинским на улице случился припадок эпилепсии, сопровождавшийся нарушением общественных норм поведения, за что Калитинский был арестован. Происшествие попало в газеты, разразился громкий скандал, в результате которого Калитинский был вынужден навсегда покинуть Прагу и перебрался в Париж для необходимого ему длительного лечения. Хотя его отъезд был оформлен как заграничный отпуск, фактически же Семинарий остался без своего главы.²⁷¹¹ Члены Семинария сообщили Н. К. Рериху о постигшем Калитинского несчастье.

Н. Рерих странным образом отреагировал на болезнь своего друга и назначение руководителем Вернадского и едва ли с приличной поспешностью отказался от своего высокого назначения, которым еще совсем недавно так гордился, и запретил всякое упоминание о нем в изданиях Музея. Все же «компрометирующие» Рериха сведения проникли в печать и появились на страницах «Ежегодника» Музея Н. Рериха в Нью-Йорке за 1930 г., и среди колоссального титула Рериха, едва ли уступавшего императорскому, значилось: «Protector, Seminarium Kondakovianum, Prague». Кондаковцы были очень раздосадованы возникшим недоразумением, которое издатели объясняли тем, что «Ежегодник» уже находился в типографии в тот момент, когда пришла экстренная телеграмма от Рериха.

В Семинарии тем временем наступил организационный кризис. На время отсутствия Калитинского члены правления предложили Вернадскому, сложившему с себя полномочия директора в 1927 г. в связи с его переездом в США, хотя бы на время вернуться к исполнению своих обязанностей. Вернадский условно согласился на тот случай, «если никак иначе управление делами Семинария наладить не представится возможным».²⁷¹² Поездка Вернадского в Прагу летом 1931 г. не состоялась, и снова со всей остротой встал вопрос о замещении Калитинского. Фактически всеми делами ведала Яшвиль, и именно ее Вернадский предлагал выбрать председателем Семинария, тем более что княжеский титул Натальи Григорьевны для Америки значил так много, что ее подпись как президента общества под призывами о помощи и предложениями почетного членства могла склонить добропорядочных американцев к серьезным денежным пожертвованиям даже в условиях все усиливающегося экономического кризиса. Уговоры княгини Яшвиль занять этот пост ни к чему не привели, и Калитинский, несмотря на болезнь, продолжал считаться председателем Семинария. Стоял еще вопрос о выборах исполнительного директора, на плечи которого в создавшейся ситуации ложилась вся ответственность за работу Семинария. На это место претендовали два молодых члена Семинария, Толль и Беляев. Выбор пал на Толля. Беляев, по натуре нервный и неуравновешенный человек, отказался подчиняться Толлю. Этот личный конфликт разрешился самым трагическим образом: 23 декабря 1930 г. Николай Беляев на тридцать втором году жизни погиб под колесами грузовика. Эта смерть поразила всех как гром среди ясного неба.

В середине 1931 г., когда состояние здоровья Калитинского улучшилось, реанимировались и его отношения с Рерихами. Калитинский возобновил переписку с Ю. Н. Рерихом о возможности аффилиации Семинария им. Кондакова, к тому времени уже преобразованного в Институт, с учреждениями Музея Рериха. Ю. Рерих стал настойчиво предлагать услуги Н. К. Рериха и представителей Музея Рериха в Европе для оказания давления на правительственные круги Праги, для того чтобы попытаться остановить ход ликвидации «русской акции» в отношении Института, и добивался от Калитинского сведений о том, с каким именно отделом правительственного аппарата Институт был связан. Калитинский решительно отказался от такого рода помощи, которая поставила бы членов Института в особое привилегированное положение по сравнению с остальными русскими эмигрантами, проживающими в Праге. Калитинский объяснял Ю. Рериху, что личное содержание членов Института выдавалось не из кассы Института, а являлось беженской субсидией, как и у всех русских эмигрантов. После того как парламент Чехословакии принял определенные постановления, касающиеся русских эмигрантов, увеличение субсидии для членов Института выделило бы их в элитарную группу. Никто из членов Института не согласился бы получать деньги неправедным путем.²⁷¹³ Ю. Рерих не мог понять, что нежелание членов Института выделиться в особую привилегированную группу объясняется исключительно этическими соображениями, и настойчиво обещал поддержку в правительственных кругах. Калитинский и Ю. Рерих явно не понимали друг друга. Калитинский писал княгине Яшвиль из Парижа: «Тянется мысль моя и сердце к Вам в Прагу, к кондаковскому делу, и беспокоят меня до тоски рериховские переговоры. Вот получил я новое письмо от Юрия Николаевича... Первое впечатление от письма Ю. Н. было таково, что хотелось ответить кратко и резко и сразу прекратить всякие переговоры. ...Кажется мне теперь более правильным не терять хладнокровия и, поставив точки над і, дать событиям завершиться самим».²⁷¹⁴

Развязка не заставила себя долго ждать. Отказ Калитинского от помощи Рерихов в Нью-Йорке показался странным и подозрительным, и решено было дополнительно выяснить, каково финансирование Института и из каких источников оно поступает. Это деликатное дело было поручено генеральному секретарю Ассоциации друзей Музея Рериха в Париже Г. Г. Шкляверу, который стал допытываться у Толля, получена ли субсидия от чехословацкого правительства и поступают ли какие-либо взносы со стороны.²⁷¹⁵ Шклявер получил от Толля исчерпывающий ответ: финансовое положение Института остается крайне тяжелым, вместо необходимых Институту на 1932 г. 100 000 чешских крон удалось получить только помощь от президента в размере 20 000 чешских крон. Взносы же от членов Института очень малы ввиду тяжелого экономического положения Европы и Америки.²⁷¹⁶ Полученные от Толля сведения не удовлетворили Совет директоров Музея Рериха, который принял решение порвать отношения с Институтом им. Η. П. Кондакова. О своем окончательном решении Совет уведомил Институт официальным письмом 28 марта 1932 г. В своем ответе Институт им. Кондакова выразил искреннее сожаление по поводу того, что вследствие ряда недоразумений обсуждение вопроса о финансовой помощи кондаковскому Институту со стороны Музея Рериха не привело к положительным результатам.²⁷¹⁷

Спустя полтора месяца Острогорский сообщил в Прагу сенсационную новость, вычитанную им в газете: «В Нью-Йорке объявлена судебная опека над известным «Музеем Рериха». Опекуном назначен Филипп Керри. В своем прошении представители комитета держателей облигаций, выпущенных для обеспечения уплаты по закладным, отмечают, что Музей Рериха прекратил уплату по закладным, которые достигают 2 075 000 долларов. « «Вот уж можно сказать, – добавляет Острогорский, – что Бог нас уберег».²⁷¹⁸

* * *

Пока велись бесплодные переговоры с Рерихами, кондаковцы форсировали проведение легализации Института, так как в связи с тяжелой болезнью Калитинского возникли опасения за дальнейшее существование Семинария. Важным следствием преобразования Семинария в Институт была также возможность приобрести стабильный источник финансирования в виде членских взносов, так как только легальное общество имело право набирать членов и, следовательно, взимать с них взносы.

Устав Института был подготовлен по общепринятой форме уставов научноисследовательских учреждений и подан в Земское Управление, где он и был утвержден 1 июля 1931 г. Этот день стал днем рождения общества, именуемого отныне «Археологический институт имени Η. П. Кондакова (Kondakov Institute) в Праге».²⁷¹⁹ Приведем текст устава:

§ 1. Название и местопребывание. Общество носит название: «Археологический Институт им. Η. П. Кондакова», и местопребыванием его является г. Прага.

§ 2. Цель. Целью своей общество ставит издание оставшихся после смерти Η. П. Кондакова научных трудов, продолжение и дальнейшее развитие научных исследований в направлениях, указанных Η. П. Кондаковым, в области археологии и византиноведения.

Достижение вышеуказанной цели осуществляется:

а)      систематическим собиранием всего оставшегося неизданным научного наследства Η. П. Кондакова, включая его корреспонденцию и другие материалы;

б)      изданием его трудов и опубликованием указанных оставшихся материалов или же содействием изданию их;

в)      поддержкой и содействием ученым, работающим в области научных интересов Η. П. Кондакова, изданием его трудов и дальнейшим развитием утвержденной Η. П. Кондаковым научной традиции;

г)      лекциями, стипендиями, изданием и финансированием научных трудов;

д)      основанием и содержанием специальной библиотеки и собиранием археологического материала.

§ 3. Официальный язык. Официальными языками являются: русский и чешский.

§ 4. Административный год. Административный год совпадает с годом календарным.

§ 5. Средства. Материальные средства приобретаются посредством:

а)      членских взносов,

б)      доходов с предприятий и издательской деятельности общества,

в)      добровольных пожертвований.

§ 6. Члены. Общество составляют:

а)      почетные члены-благотворители,

б)      почетные члены,

в)      члены-основатели,

г)      действительные члены,

д)      ученые члены,

е)      члены-корреспонденты.

Почетными членами-благотворителями могут быть физические и юридические лица, которые внесли единовременно 10 000 чешских крон или же вносят ежегодно 1000 чешских крон, при условии, что правление их взнос принимает.

Почетные члены избираются общим собранием за свои ученые заслуги или же за свои исключительные заслуги в отношении общества.

Членами-основателями являются прежде всего лица, подавшие в соответствующее учреждение, именно в Zemsky urad в Праге, прошение об утверждении настоящего устава, и становятся ими с момента утверждения устава. Кроме того, членами-основателями могут быть ученики Η. П. Кондакова и его последователи в научной работе. Члены-основатели избираются правлением.

Действительными членами и учеными членами могут быть лица, работающие в области научных интересов Η. П. Кондакова; принимаются правлением, и его решения не могут быть обжалованы.

Членами-корреспондентами могут быть лица, избранные правлением за свои научные труды или же за свои заслуги в отношении общества.

§ 7. Права членов. Члены-основатели и действительные члены имеют право участвовать в общих собраниях общества, право избирать и быть избранными, право вносить предложения и голосовать.

Остальные члены пользуются правом участия на общем собрании с голосом совещательным и могут вносить предложения, которые считаются целесообразными.

Все члены пользуются выгодами, устанавливаемыми правлением при посещении лекций, устраиваемых обществом, и при получении изданий Института.

§ 8. Обязанности членов. Все члены обязаны старательно поддерживать деятельность общества, руководствоваться уставом и подчиняться постановлениям органов правления общества, принятым согласно с уставом.

Члены обязаны исправно за год вперед вносить членские взносы в размере, установленном общим собранием.

§ 9. Потеря членского звания. Членское звание утрачивается вследствие:

а)      смерти,

б)      добровольного ухода,

в)      потери личного или гражданского права,

г)      исключения.

Правление общества имеет право исключить каждого члена в случае совершения им проступка, существенно нарушающего внутренний распорядок общества, или же в случае признания его неспособным для дальнейшего сотрудничества.

Исключенный имеет право обжаловать постановление правления перед общим собранием, годичным или экстренным. Окончательное решение общего собрания может быть в этом случае принято только большинством трех четвертей голосов.

§ 10. Органы управления общества. Органами правления в обществе являются правление и общее собрание.

§ 11. Правление. Правление состоит из:

а)      председателя,

б)      его заместителя,

в)       казначея,

г)       секретаря.

Два последние члена правления могут иметь своих заместителей, которые избираются точно так же, как и действительные члены правления. Заместители пользуются правом участия на всех заседаниях правления, но голосуют лишь в случае действительного исполнения ими обязанностей по замещению. В случае выхода какого-либо члена правления из общества, или отказа его от занимаемой должности, или же устранения его постановлением правления от занимаемой должности, вступает на его место его заместитель, если таковой есть налицо. В противном случае происходят выборы нового члена правления на экстренном общем собрании, которое для этой цели должно быть созвано в возможно более краткий срок. В этом случае экстренное общее собрание созывает председатель. В случае его отсутствия общее собрание созывает правление или же кто-нибудь из оставшихся членов правления. В случае отсутствия всех членов правления право созыва экстренного общего собрания для выборов правления принадлежит каждому члену общества.

Обязанности члена правления или заместителя может исполнять только член-основатель или действительный член. Правление избирается на три года. Дополнительные выборы происходят лишь на остающийся промежуток времени.

Ревизионная комиссия избирается, как и члены правления, на общем собрании на тот же период времени из числа членов общества.

§ 12. Деятельность правления. Председатель является представителем общества во внешних сношениях, т. е. в сношениях с учреждениями и частными лицами. Правление ведет все дела общества. В его ведении находятся все дела, кроме дел особо указанных, решение которых принадлежит общему собранию. Все деловые бумаги правомочно подписывает председатель или же его заместитель и один из членов правления. Документы денежного характера подписывает также и казначей.

Правление обязано давать отчет о своей деятельности общему собранию один раз в год.

На обязанности ревизионной комиссии лежит проверка счетов и состояния имущества и доклад об этом общему собранию. Правление обязано передать ей все оправдательные документы.

§ 13. Заседания правления. Заседания правления созывает председатель по мере надобности, однако не реже двух раз в год. При согласии всех членов правления заседания могут происходить также и вне мест пребывания общества. В повестках должны быть указаны все важнейшие дела, подлежащие рассмотрению.

Заседаниями правления руководит председатель или же его заместитель. Если член правления по каким-либо причинам не может лично явиться на заседание, то он обязан назначить своего заместителя, из числа членов правления, которому и передает свой голос.

Правление решает дела простым большинством голосов. При равном количестве поданных голосов принятым считается то предложение, за которое высказался председатель. Решения правления могут иметь силу лишь при наличии на заседании по крайней мере 3 членов.

О заседаниях правления должен вестись протокол.

§ 14. Общее собрание. Общее собрание бывает годичное и экстренное.

Годичное общее собрание созывается ежегодно. Чрезвычайное общее собрание может быть созвано правлением в любое время. Правление обязано созвать чрезвычайное общее собрание тотчас же, как только этого пожелает кто-нибудь из почетных членов, или по крайней мере три основателя, или действительных, или же половина остальных членов, и укажут вопрос, который должен обсуждаться.

Чрезвычайное общее собрание правомочно решать лишь вопросы, поставленные на повестке. Правление обязано указать в повестке к общему собранию как время и место, так и вопросы, подлежащие обсуждению. Повестки рассылаются членам заказной почтой по их последнему адресу не позже, чем за две недели до дня годичного собрания, и не позже, как за 8 дней до дня экстренного собрания.

Отдельные предположения членов, которые должны быть представлены общему собранию, должны быть сообщены в письменной форме правлению не позже, чем за 8 дней до дня общего собрания, а правление обязано сообщить их действительным членам заказной почтой не позже, чем за 3 дня до общего собрания.

§ 15. Дела, подлежащие ведению общего собрания. Решению исключительно общего собрания подлежит:

а)      определение делового порядка и соответствующих норм для правления,

б)      вопрос об изменении устава,

в)      вопрос о роспуске общества,

г)      избрание правления, заместителей и ревизионной комиссии,

д)      избрание почетных членов,

е)      определение размера членских взносов,

ж) утверждение денежной и хозяйственной деятельности правления,

з)      решение по обжалованию, представленному исключенными членами.

§ 16. Участие в общем собрании. Члены-основатели и действительные члены могут быть заменены на общем собрании другими членами-основателями и действительными членами. В этом случае полномочие должно быть дано в письменной форме и может быть передано на известное время. Подобное полномочие теряет силу со дня получения правлением письменного уведомления об этом.

Общее собрание считается действительным при наличии не менее двух членов-основателей или действительных членов и при участии по крайней мере двух третей членов-основателей и действительных членов.

При отсутствии указанного кворума в назначенное время общее собрание происходит через час при любом количестве собравшихся.

§ 17. Третейский суд. Споры, возникшие между членами и касающиеся внутреннего распорядка общества, разрешает окончательно правление. Все остальные споры разрешает ближайшее общее собрание.

§ 18. Объявления общества. Объявления и извещения председателя и правления, в случае отсутствия в отношении их какого-либо другого особого установления, вывешиваются на доске общества, место для которой выбирается правлением.

§ 19. Закрытие общества. В случае добровольного закрытия общества вопрос о его имуществе решает последнее общее собрание.

Если же общество закрывается каким-нибудь иным образом, то имущество его передается новому обществу, возникшему на тех же основаниях, что и данное, или же поступает на поддержку науки русского византиноведения и археологии.

* * *

2 октября 1931 г. в помещении дворца А. Шварценберга состоялось первое общее собрание Института, на котором присутствовали члены-основатели и действительные члены Института: Яшвиль, Родзянко, Толль, Острогорский и Расовский.

На собрании обсуждали характер Устава Института, который всем понравился, так как он давал возможность спокойно жить без ломки существующего порядка. До преобразования Семинария в Институт его высшим органом управления было собрание шести его главных учредителей: Яшвиль, Вернадский, Капитанский, Толль, H. М. Беляев и Родзянко. В самом начале работу Семинария возглавляли Вернадский и Капитанский. После отъезда Вернадского в Америку в 1927 г. возникла должность директора Семинария в лице Капитанского. Княгиня Яшвиль являлась почетным председателем Семинария и исполняла обязанности казначея, секретарем был Беляев, всеми хозяйственными делами ведал Толль.

Новый Устав в некоторых пунктах был демократичнее старых порядков. Главным образом это относилось к разделу о членах Института, в котором говорилось, что общество составляют почетные члены-благотворители, почетные члены, члены-основатели, действительные члены и члены-корреспонденты. Устав не ограничивал число действительных членов, и в этом заключалось его главное отличие от старого уклада жизни, когда кондаковцы старались жить в тесном кругу основателей Семинария и сознательно не пускали большого количества новых людей в дела управления, чтобы, по словам Толля, «не потерять руль и не сделать Семинарий игрушкой и орудием мелкой личной борьбы и демократического безволия».²⁷²⁰ Чтобы парализовать вредное влияние чрезмерно демократического Устава, было решено ограничить число действительных членов с решающим голосом двенадцатью, включая учредителей. Членами-основателями и действительными членами были H. Т. Беляев, Г. А. Вернадский, А. П. Капитанский, В. Н. Лосский, Г. А. Острогорский, Д. А. Расовский, T. Н. Родзянко, Η. П. Толль, В. А. Францев, Н. Г. Яшвиль.²⁷²¹ После 1933 г. действительными членами были избраны H. Е. Андреев (1933 г.), Е. И. Мельников (1935 г.), В. А. Мошин (1935 г.).²⁷²² К участию в работе Института (с правом совещательного голоса) приглашались все желающие, и на собрании было решено внести в Устав дополнительную категорию «ученых членов» и «членов-корреспондентов», число которых никак не ограничивалось.²⁷²³

Собрание постановило просить княгиню Е. К. Святополк-Четвертинскую и Чарльза Крэна принять на себя звание почетных членов-благотворителей;²⁷²⁴ звание почетных членов – г-жу К. Гоцци, г-жу С. П. Либих, г-жу Коловрат, кн. А. Шварценберга, канцлера П. Шамала, К. Белаша, Ч. Конника, Дж. Крэна, А. Масарик, Μ. Н. Германову, А. К. Разумовского; звание почетных ученых членов – Д. Анастасиевича, С. Кросса, В. А. Францева, А. Н. Грабара, Е. Г. Миннза, А. М. Талльгрена, Л. Нидерле, Н. Л. Окунева, М. Вейнгарта, Ш. Диля, Г. Милле, М. И. Ростовцева, А. А. Васильева, О. Вульфа, Г. Грегуара, Г. де Жерфаниона, Ф. Ф. Зелинского, В. Н. Златарского.²⁷²⁵ На собрании был определен размер взносов почетных членов, членов-основателей и действительных членов. Почетным членам назначили ежегодный членский взнос в размере 500 чешских крон (15 долларов). Почетные члены, выбранные за свои научные заслуги, определяли размер членского взноса по своему усмотрению. Размер взноса членов-основателей и действительных членов составлял ежегодно 100 чешских крон (около 3 долларов). Эта категория членов также бесплатно получала все издания Института. Ученые члены и члены-корреспонденты размер членских взносов определяли сами. Почетные члены и члены-основатели бесплатно получали все издания Института. Собрание выбрало правление Института: председателем правления был избран Калитинский, заместителем председателя – Толль, казначеем – Яшвиль, секретарем – Расовский, членами ревизионной комиссии – Родзянко и Острогорский.²⁷²⁶

Согласно уставу, общие собрания проводились один раз в три года, на которых происходило обновление правления Института. По прошествии первых трех лет остро встал вопрос о выборах нового председателя правления института в связи с тем, что Калитинский находился в Париже и по состоянию своего здоровья не принимал участия в делах Института. Все старейшие и заслуженные члены Института обосновались в это время за рубежом, в Праге остались только молодые ученые члены, не пользующиеся еще достаточным авторитетом в международных научных кругах. Приходилось мириться с тем, что будущий председатель Института будет жить за пределами Праги и лишь время от времени наведываться в Институт. Три возможных претендента на эту должность находились в одинаково невыгодном для Института географическом положении: Вернадский и Ростовцев работали в Йельском университете, а Васильев в Висконсинском университете в Мадисоне. Члены Института остановили свой выбор на Вернадском, который ближе двух других входил в интересы Института и благодаря Толлю, с которым он состоял в родственной переписке, был в курсе всех дел. На общем собрании членов Института 18 февраля 1935 г. его выбрали председателем правления. Вицепрезидентом остался Толль, казначеем стала княгиня Яшвиль, секретарем – Расовский. В ревизионную комиссию вошли Острогорский и Андреев.²⁷²⁷

Вскоре Вернадский от председательства отказался, мотивировав свой отказ тем, что «руководить работой Института из-за океана немыслимо»,²⁷²⁸ что, впрочем, не помешало ему предложить эту должность своему коллеге по Йельскому университету Ростовцеву: «Ему было бы это подручнее, чем мне, – объяснял Вернадский Толлю, – так как он каждый год ездит в Европу и, кроме того, конечно, по его положению и связям как в Европе, так и вообще в международном ученом мире он действительно мог бы защитить Институт от кого угодно. Мое же положение здесь, можно сказать, нищенское по американским условиям, в Европу ездить не могу, приглашение мое в Yale возобновлено только на 3 года (и без увеличения содержания). Все это, конечно, те, кому надо, могут отлично узнать (или знают уже), и потому я никому, кто бы Институту угрожал, импонировать не могу».²⁷²⁹ Как ни убеждал Вернадский Ростовцева принять на себя руководство Институтом, тот наотрез отказался.²⁷³⁰ Вернадского просили не слагать с себя председательства до ближайшего экстренного общего собрания.

Другим кандидатом был Васильев, он и спас положение, согласившись после колебаний стать председателем Института. Сначала он предложил Ростовцева, не зная еще о его отказе, потому что тот, по его словам, «более блестящ и более энергичен».²⁷³¹ Вскоре Васильев узнал из письма Толля, что члены Института единогласно высказали желание почтить его почетным званием председателя Института. Васильев наконец сдался: «По прочтении Вашего письма и обдумав положение, я как-то устыдился своего отказа... Теперь, раз члены Института, как Вы пишете, единогласно пришли к такому заключению, я принципиально согласен быть председателем Института им. Кондакова. Меня смущает лишь одно, что я могу быть лишь как бы номинальным председателем».²⁷³² Последнее обстоятельство не смущало членов Института, и они были готовы к тому, чтобы прибегать к помощи Васильева только в экстренных случаях, когда потребуется «козырнуть» его авторитетным именем.²⁷³³ Васильев оставался председателем правления с 21 февраля 1936 г. до закрытия Института в 1951 г.²⁷³⁴

Администрация Института и после его легализации с помощью своих членов, работавших в США, продолжала искать возможности устроить его судьбу в Америке. В 1931 г. образовался американский совет кондаковцев «для укрепления связей с Америкой и для большего морального авторитета Института», в который вошли М. И. Ростовцев, Г. В. Вернадский и Дж. Крэн. Охвативший к тому времени Америку экономический кризис не давал надеяться на успешный исход дела. Ростовцев откровенно писал об этом Толлю: «Думаю, что и Попечительный совет в Америке идея хорошая. Но сейчас денег достать нигде нельзя. Все разорены и о каких-либо новых ассигнованиях никто не думает. Председатель нашего университета говорил мне на днях, что наш университет – богатейший в Америке – не платит по счетам. Это, конечно, не банкротство, но явление очень характерное. Но я думаю, что вновь настанут дни «процветания». Тогда, конечно, можно будет искать денег для учреждений не американских в Америке. Был ли у Вас в этом году Whittemore? Он очень заинтересован институтом и мог бы быть полезен. Но, конечно, очень доверяться ему нельзя».²⁷³⁵ Вернадский еще в начале 1931 г. обсуждал будущее Семинария с Дж. Крэном и по его совету вступил в переговоры с организуемым в тот момент Американским Византийским институтом о возможности считать кондаковский Семинарий «контрагентом» института в Европе.²⁷³⁶ Однако переговоры с будущим директором института Т. Уиттемором, другом Η. П. Кондакова, и меценатом Дж. Брауном, субсидирующим работу Уиттемора, ни к чему не привели.

В 1935–1936 гг. Институт оживил поиски иностранных учреждений, которые могли бы присоединить к себе Институт им. Кондакова: возникла угроза для самого существования Института им. Кондакова, основанного русскими учеными-эмигрантами, ввиду происходившего в то время сближения Чехословакии с Советской Россией.²⁷³⁷ В 1935 г. Вернадский обратился в Средневековую Академию с просьбой поддержать кондаковский Институт. Положительного отклика его просьба не нашла, так как Средневековая Академия сама еле-еле сводила концы с концами. Ростовцев предложил вновь искать поддержки у Уиттемора в Византийском институте.²⁷³⁸ Уиттемор, который в это время активно рекламировал свой институт и собирал на него деньги, сам написал Вернадскому письмо с просьбой прислать чек.²⁷³⁹ Другой выход из создавшейся ситуации Ростовцев видел в том, чтобы образованный в 1931 г. в составе Американского совета ученых обществ Комитет по византийским исследованиям взял Институт под свое покровительство. Институт не нашел в Совете ни моральной, ни материальной поддержки. Васильеву также ничего не удалось сделать в этом направлении. О безуспешности всех своих попыток он сообщил в конце 1936 г. в Институт: «На переезд и устройство Института в Америке пока нет надежды; я делал соответствующие шаги, писал, но отовсюду получал печальные вести о невозможности выполнения такого плана. Все стараются найти какого-нибудь американца со средствами, который бы помог издательству Института, но тоже пока безуспешно. Уж очень теперь неблагоприятный момент, особенно в связи с переездом в Америку многих немецких евреев, выселившихся из гитлеровской Германии».²⁷⁴⁰

Тем временем финансовое положение Института еще больше пошатнулось: в 1937 г. было получено уведомление о том, что в будущем он уже не может рассчитывать на денежную поддержку со стороны президента. Для финансового положения Института имело значение то обстоятельство, что начиная с 1930 г. Министерство народного просвещения приобретало, правда, со значительной скидкой, издания Института (первое время на сумму 10 000 крон, а в 1934 и 1935 гг. – 5000 крон). Министерство рассматривало эту покупку как субсидию и обставляло ее дополнительными условиями, главным из которых было требование изменить устав Института в пунктах, касающихся прекращения его деятельности. Согласно § 19 действовавшего Устава, в случае закрытия Института все его имущество «передается новому обществу, возникшему на тех же основаниях, что и данное, или же поступает на поддержку науки русского византиноведения и археологии».²⁷⁴¹ Министерство же настаивало на том, чтобы Институт в случае своей ликвидации завещал свое научное имущество, прежде всего библиотеку, Славянскому институту (Уставу) в Праге.

Настойчивые разговоры о последствиях закрытия Института породили у членов Института им. Кондакова подозрение, что его хотят инкорпорировать в Славянский институт вместе с библиотекой и коллекциями. Одним из главных проводников этой идеи был Н. Л. Окунев, являвшийся одновременно почетным членом Института им. Кондакова и сотрудником Славянского института. Желанием Окунева объединить два института в один, разумеется, под его руководством, во многом объясняются непрерывные нападки Славянского института на Институт им. Кондакова. Нехитрый расчет противников Института им. Кондакова строился на том, что людям, не знающим подробностей, могло показаться немного странным сосуществование в Праге двух таких близких по интересам учреждений, как кондаковский и Славянский институты.

Члены Института им. Кондакова не могли согласиться с такой постановкой вопроса и примириться с перспективой лишения Института всякой самостоятельности. Общее собрание просило Славянский институт не настаивать на перемене Устава в смысле закрепления имущества и фондов Института за Славянским институтом.²⁷⁴² Смягчить накалившиеся страсти взялся председатель Института им. Кондакова Васильев. «Мне сообщили, – писал Васильев директору Славянского института Μ. М. Мурко, – что Славянский институт, который Вы возглавляете, хочет присоединить Кондаковский Институт, т. е. влить его в Славянский институт. Я задумался над этим. Мне кажется неясным, почему такие два почтенных и полезных учреждения не могут продолжать работать самостоятельно. Оба учреждения своими изданиями завоевали себе заслуженную репутацию как в Европе, так и в Америке. С другой стороны, Прага сделалась таким важным культурным и научным центром в Европе, что, по моему мнению, может позволить себе существование и работу двух самостоятельных Институтов. Ведь внезапное исчезновение Кондаковского Института может вызвать нежелательные толки и произвести неблагоприятное впечатление как в Европе, так и в Америке. Говорю я вполне убежденно и доброжелательно, что два Института могут и даже должны существовать самостоятельно и вести свою работу. На пользу и плодотворность этой работы указывают солидные и важные в научном отношении тома Byzantino-Slavica и Seminarium Kondakovianum. Я был бы бесконечно счастлив, если бы Вы, дорогой Матвей Мартинович, сочли возможным разделить мою точку зрения».²⁷⁴³

Мурко пытался убедить Васильева, что вышло недоразумение, что никому и в голову не приходило хлопотать о присоединении кондаковского Института к Славянскому. «Мы очень рады, – пишет Мурко, – что он существует и хорошо действует в пользу науки и в честь русской и чехословацкой науки. Я не могу себе и представить, как могло возникнуть означенное подозрение. Славянский институт желает только, чтобы имущество Кондаковского института, главным образом его библиотека, остались в Праге и чтобы в этом смысле был переменен статут Вашего Института. Только с этим условием мог бы Славянский институт давать свое подспорье, тем более что деятельность и имущество Института им. Кондакова были возможны только благодаря подспорьям президента республики, МИД и Министерства народного просвещения. Эта наша точка зрения была между тем совсем одобрена и канцелярией президента республики».²⁷⁴⁴ Васильев сообщил Толлю о результатах своих переговоров с руководством Славянского Устава: «Если нет каких-либо новых осложнений, то судьба Института в смысле самостоятельности существования пока обеспечена».²⁷⁴⁵ Тем не менее попытки вмешательства министерства и Славянского института в дела кондаковского Института участились и явно клонились к установлению контроля над его деятельностью. Активность Славянского института подогревалась доходившими до него слухами о переезде кондаковского Института в Югославию.

* * *

Отсутствие прочной материальной базы и посягательства на независимость Института со стороны Славянского института вызывали чувство неуверенности и тревоги за его будущее у членов Института. Во второй половине 1937 г. как будто бы появилась возможность упрочить положение Института. Жившие в Белграде действительные члены Института Г. А. Острогорский и В. А. Мошин, пользуясь своими связями в югославянских научных кругах, привлекли внимание регента Югославии, принца Павла, к делам Института. Очень большую роль при этом сыграли директор Музея им. принца Павла, историк искусства Кашанин, подробно информировавший регента о положении Института, а также проф. А. Белич, президент югославянской Академии наук. Принц Павел, который и раньше интересовался делами Института, в трудный для него момент протянул ему руку помощи.

В январе 1938 г. глава югославянского государства принял Институт им. Η. П. Кондакова под свое покровительство. В феврале 1938 г. в Праге состоялся обычный ежегодный съезд Института, на котором пражские члены Института узнали о протекторате принца Павла. На съезде обсуждался вопрос, ограничиться достигнутым или воспользоваться этим покровительством для расширения сферы деятельности Института и попытаться создать в Белграде свою базу. Не без колебаний было решено открыть в Белграде отделение Института на тот случай, если его существование в Праге будет невозможно. Никакого документального следа по этому вопросу ни в протоколах, ни в делах Института нет, и мы должны целиком довериться рассказу H. Е. Андреева об этом собрании.²⁷⁴⁶

Князь Павел ожидал полного перевода Института в Белград. Свое желание видеть всех кондаковцев в Белграде он высказал Острогорскому и Мошину во время аудиенции, которую Острогорский описал в письме к Толлю: «Вчера мы были приняты. Он несомненно чрезвычайно расположен к Институту, очень ценит его издания и имеет твердое желание помочь. Вообще у нас обоих (с Мошиным. – Е. Б.) впечатление, что ему хотелось бы видеть... всех в целом... Итак, все идет хорошо. Я даже размахнулся на параллель с бывшим Константинопольским Институтом, т. е. создание постоянного русского Института, который бы продолжал тут существовать и после освобождения России, от чего он прямо просиял».²⁷⁴⁷ Князь Павел выделил Институту на 1938 г. значительную субсидию в 80 000 динаров. Начались хлопоты о внесении в бюджет следующего года ассигнования на весь Институт, окончившиеся успехом: Министерство народного просвещения выделило Институту с 1 апреля 1939 г. по 31 марта 1940 г. 99 000 динаров. Успешное начало дела окрылило белградских членов Института, и они даже начали мечтать о постройке собственного дома для помещения Института.

Институт им. Η. П. Кондакова наконец обрел долгожданное просвещенное покровительство и получил необходимые для его нормальной деятельности денежные средства. Однако пражские члены Института довольно холодно отнеслись к идее перенесения всей деятельности Института в Белград, которое повлекло бы за собой ликвидацию Института в Праге, где находилось значительное число всех его членов, которые поддерживали его существование своими взносами, причем главным мотивом этой поддержки было именно то, что Институт находился в Чехословакии.

Пока велись переговоры о реорганизации Института, его судьба в Праге оказалась под угрозой вследствие тяжелого государственного кризиса, охватившего Чехословакию. После включения в марте 1938 г. Австрии в состав Германской империи обострились отношения между чехами и судетскими немцами, заявившими требования на выход из состава республики и присоединение к Германии, и была объявлена мобилизация. Хотя спустя некоторое время политическое напряжение как будто ослабело, было ясно, что Чехословакии в ближайшем будущем грозит катастрофа. В конце сентября 1938 г. произошло новое обострение взаимоотношений между Чехословакией и Германией, снова была объявлена мобилизация чехословацкой армии, которая на этот раз коснулась и Института: был призван Толль, имевший чехословацкое гражданство.

В сложившейся обстановке речь могла идти уже о спасении Института, и во второй половине 1938 г. Институт приступил к организации своего отделения в Белграде. Два члена Института Расовский и его жена И. Н. Окунева перебрались в Белград, вице-директор Института Толль, вернувшись из армии, большую часть времени проводил в Белграде, а в Праге бывал лишь наездами, да и то для того, чтобы готовиться к предстоящему переезду в США. С февраля 1939 г. до начала марта 1941 г. в Белграде проходили заседания отделения под председательством Острогорского, и был подготовлен XI том сборника трудов Института.

Ведение всех дел в Праге с осени 1938 г. фактически, а с 1 января 1939 г. юридически перешло к Андрееву. Из членов правления в Праге оставались только Яшвиль и член ревизионноый комиссии Чернавин. Белградская группа предлагала установить общую «генеральную линию» поведения, которую Острогорский изложил в письме Андрееву: «Вам у себя на месте может быть целесообразно выставлять положение двух равноправных отделений. Но для себя самих очевидно же линия и у нас и у Вас должна быть совсем иная: упор должен быть направлен на развитие дела здесь и, следовательно, на ликвидацию его у Вас. Ваша задача, сложная и ответственная, заключается, по нашему общему усмотрению, в том, чтобы сохранить и спасти библиотеку, а спасти ее, по нашему, опять-таки общему убеждению, значит: перевести сюда... Мы исходим не из каких-либо иных соображений, а исключительно из пессимистической оценки положения Института на старом месте».²⁷⁴⁸

Белградцы постоянно торопили пражское правление с отправкой книг, но вывоз из Чехословакии имущества Института встретил серьезные затруднения со стороны соответствующих правительственных инстанций. В конце 1938 г. было издано специальное распоряжение, согласно которому ликвидация и вывоз имущества учреждений, имеющих научно-общественное значение, мог быть произведен лишь с согласия Министерства народного просвещения. Не было никаких сомнений в том, что Институту им. Кондакова получить такое согласие будет очень нелегко.

Пражская группа принципиально не возражала против перевода Института в Белград, учитывая сложную и неблагоприятную обстановку в Праге, но настаивала на юридически легальных формах этой ликвидации. Осуществление этого плана было связано со значительными формальными затруднениями. По Уставу Института его местонахождением была Прага, и вопрос о ликвидации Института в Праге могло решить только общее собрание членов Института. Даже открытие отделения Института вне Чехословакии требовало специального юридического оформления на общем собрании членов Института. Положение Института в правовом отношении было не оформлено, и весна 1939 г. была для Института им. Η. П. Кондакова в Праге временем большой тревоги и полной неуверенности в своем будущем.

* * *

15 марта 1939 г. Чехия была оккупирована немецкими войсками. Создание Протектората Чехии и Моравии с новым правопорядком изменило жизнь страны. Совершенно неизвестно было, как отнесется к Институту новая власть. Никаких поводов для оптимизма не было: в Праге оставался только один член правления – Яшвиль, Андреев же, фактически возглавлявший Институт в Праге в это время, санкций общего собрания на это не имел.²⁷⁴⁹ 12 июня 1939 г. умерла княгиня Яшвиль, последний член правления пражского Института. С ее смертью Институт лишился, казалось, своей последней опоры в Праге, и личный состав отделения свелся к одному человеку – Андрееву.

В середине февраля 1940 г. проводилась регистрация русских учреждений, которая грозила Институту большими осложнениями. В это тревожное для отделения время на самостоятельность Института стал посягать глава одного из эмигрантских учреждений, ректор Свободного университета проф. В. С. Ильин, который неоднократно настойчиво предлагал Андрееву присоединить Институт в Праге, с сохранением его внутренней автономии, к Свободному университету. Проф. Ильин был назначен властями главой секции культурных эмигрантских организаций и имел связи в административных и университетских кругах, и с ним нельзя было не считаться. Все же, даже несмотря на риск попасть в немилость властей и оказаться в изолированном положении, Институт отказался расстаться со своей самостоятельностью. Принципиальная неконформистская позиция Института спасла его от ликвидации. Реорганизация русских эмигрантских обществ его не коснулась, и это прямо указывало на то, что власти не только считались с его авторитетом как научного учреждения, но и признали его статус международного, а не эмигрантского учреждения.

В создавшейся сложной обстановке единоличная ответственность Андреева за судьбу Института становилась невозможной. После предварительных переговоров с Белградом на частном совещании действительных членов Института в Праге, состоявшемся 16 марта 1940 г., было выбрано «временное правление», названное Временным советом по управлению делами Института им. Η. П. Кондакова в Праге. В новое правление вошли кроме Андреева Е. И. Мельников,²⁷⁵⁰ К. К. Шварценберг, и проф. Π. Н. Савицкий.²⁷⁵¹ С согласия белградских членов в действительные члены были избраны Π. Н. Савицкий, Е. Ф. Максимович и В. В. Чернавин,²⁷⁵² последние двое были избраны членами ревизионной комиссии.

В середине октября 1940 г. наконец определилось юридическое положение Института. Он был включен в число учреждений, подведомственных ректору Карлова университета. Это решение выводило Институт из состояния юридической неопределенности, в котором он находился начиная со второй половины 1938 г. Выяснилось, что он поступает в ведение академических властей в лице проректора немецкого Карлова университета, проф. Гамперля, которому было поручено наблюдение над русскими культурно-научными учреждениями в Протекторате. Проф. Гамперль был человеком с широким кругозором, знал Россию, так как когда-то жил в ней, и владел русским языком. Не будучи историком или археологом (по специальности он был медиком и возглавлял Патологический институт при Карловом университете), он, как оказалось, был хорошо информирован о кондаковском Институте и понимал его значение как научного учреждения, заслуги которого были признаны в международных кругах.

Во время бесед с Андреевым проф. Гамперль сформулировал свою точку зрения на сосуществование двух центров, пражского и белградского, следующим образом: окончательная реконструкция Института, в связи с наличием двух центров, может быть произведена только после окончания войны; Институт в Праге не может быть ликвидирован, и не может быть и речи о его зависимости от иностранного центра. Последнее обстоятельство определяло правовые взаимоотношения между пражской и белградской частями Института – их юридическую обособленность, что не исключало, однако, возможности тесной внутренней связи обоих центров и их согласованной работы в научной области. Проф. Гамперль поручил Андрееву договориться с белградцами о спорных вопросах. Приведем часть этой переписки, разъясняющую суть расхождений двух отделений Института, которая сохранилась в «Записке о взаимоотношениях Пражского и Белградского отделений Института имени Η. П. Кондакова». Письмо Г. А. Острогорского проф. Гамперлю от 11.12.1940: «Глубокоуважаемый г-н проректор! За последнее время я получил от молодого сочлена нашего Института, д-ра Андреева, ряд писем, в которых он неоднократно ссылается на Вас или утверждает, что пишет по Вашему поручению. При этом д-р Андреев сообщает о Вашем очень благосклонном отношении к Институту и об особом интересе Вашем к той его части, которая оставалась в Праге. Так как, однако, некоторые утверждения д-ра Андреева и предложения его мне и моим сотоварищам, членам правления Института, не вполне понятны и так как прямые обращения нашего секретаря к д-ру Андрееву не повели к уяснению вопроса, то я позволяю себе, принося Вам благодарность за Ваш благожелательный интерес к Институту, обратиться непосредственно к Вам с просьбой не отказать нам в разъяснении о положении оставшейся в Праге части Института, так как я, являясь в настоящее время руководителем Кондаковского Института, чувствую себя ответственным за Институт в целом.

Со своей стороны, пользуясь этим и учитывая Вашу благожелательность, я хотел бы позволить себе осведомить Вас об обстоятельствах, которые повели к перенесению Кондаковского Института в Белград, так как те проекты, с которыми д-р Андреев за последнее время обращается якобы по Вашему поручению в Правление Института, дают основание предполагать, что обстоятельства эти Вам неизвестны.

Кондаковскому Институту в Праге пришлось в течение ряда лет отстаивать свою самостоятельность против захватных попыток определенных чешских учреждений, посягательства которых обращены были, главным образом, на институтскую библиотеку. Спасение Институту (другого выражения не нахожу), положение которого становилось все тяжелее и невыносимее, пришло в виде великодушного решения Его Королевского Высочества, принца-регента Югославии Павла, который, удовлетворяя обращенную к нему в 1937 г. просьбу, оказал Институту большую честь, выразив готовность принять под свое высокое покровительство, и тем самым дал возможность Институту осуществить свою цель – переезд в Белград; об этом Институт был поставлен в известность в январе 1938 г. Такое решение вопроса, являвшееся предметом заветных желаний Института, было горячо приветствуемо всеми теми, рассеянными по всему миру, его членами, которых заботила участь Института, в частности, почетным председателем Института, старейшим русским византинистом, профессором Александром Васильевым (Сев.-Амер. Соед. Штаты, Мадисон). Уже летом 1938 г. начата была перевозка в Белград институтской библиотеки; этим же летом, после того, как Королевское Югославянское правительство отпустило необходимые средства и включило ассигновки в государственный бюджет, обеспечив Институту возможность дальнейшей работы, переехали в Белград и оба ученых члена Института, ведшие в нем в течение многих лет главную работу, – тогдашний руководитель Института, д-р Н. Толль и секретарь Института, д-р Д. Расовский. В минувшем году д-р Толль принял предложенное ему место в Йэльском университете, и руководство Институтом перешло ко мне, как долголетнему сотруднику Института и профессору византологии Белградского университета.

Формальную ликвидацию Института в Праге, для которой был необходим созыв общего собрания находящихся в Праге членов (в том числе также и чехов), тогдашнее правление Института предполагало провести по завершении перевозки библиотеки в Белград, дабы избежать опасности вмешательства чешских властей. Между тем осенью 1938 г. последовало запрещение чешского правительства вывоза библиотек из пределов Чехословакии, вследствие чего Институт должен был прервать начатую пересылку книг своей библиотеки в Белград, в надежде возобновить ее по установлению нормальных условий. Ввиду этого д-р Андреев, переселение которого в Белград также первоначально намечалось, был оставлен в Праге, в качестве библиотекаря, для охранения оставшейся там значительной части институтской библиотеки и для отправки ее в Белград, когда наступит соответствующий момент. Конечно, в настоящий момент обстоятельства не позволяют ближе подойти к осуществлению этой задачи, но, разумеется, Институт не может не настаивать на сохранении за собой своих прав. Я не знаю, является ли возможным, несмотря на факт перемещения Института в Белград и на серьезные соображения морального характера, которые видны из сказанного выше, лишь на основании отсутствия официальной ликвидации Института в Праге, объясняемого приведенными выше причинами, сделать заключение, что Кондаковский Институт, как и раньше, находится в Праге и что оставшаяся в Праге лишь в силу внешних затруднений по перевозке часть институтской библиотеки является собственностью вызванного таким образом в жизнь второго Кондаковского Института. Я был бы Вам благодарен за сообщение, действительно ли существует представление подобного характера, как это приходится заключить из сообщений г-на Андреева.

Во всяком случае, на это мы не могли бы дать своего согласия, и так как не только нашим правом, но и нашей безусловной обязанностью является охрана интересов и научной репутации Кондаковского Института, то мы должны были бы со всей определенностью отмежеваться, как в отношении себя лично, так и за наш Институт; в этом, как мы уверены, мы может рассчитывать на моральную поддержку всех видных членов Кондаковского Института, а помимо их, и других ученых представителей нашей специальности, у которых возникновение второго Кондаковского Института вызвало бы, несомненно, чувство большого недоумения. Все представители византологии и христианской археологиии в целом свете знают, что руководящие основные силы Кондаковского Института или находятся в настоящее время в Белграде, или тяготеют к Белграду, что вследствие этого Институт здесь снова мог бы начать выпуск своих изданий (причем состав его редакционной коллегии в основном тот же, что был и в Праге) и ведет вполне успешно, уже в продолжение двух с половиной лет, свою научную работу при сотрудничестве ряда югославянских византинистов и археологов, а также заграничных членов Института и других специалистов из разных стран (также, конечно, и из Германии: мне достаточно будет назвать только главу византинистов Германии, Франца Дёльгера из Мюнхена). С другой стороны, совершенно не видно, кто из оставшихся в Праге членов Института был бы в состоянии восстановить Кондаковский Институт и достойно, в соответствии с заслуженной научной репутацией, руководить им далее. Г-н Андреев еще новичок в области научной работы, в то время как его коллеги, о сотрудничестве которых он говорит в своих письмах, вообще не имеют никакого отношения к византологии и христианской археологии. При таких условиях мы, мои сотоварищи по правлению Института и редакционной комиссии, и я с большой тревогой и сомнением относимся к сообщению г-на Андреева о предполагаемых им в 1941 г. изданиях; мы опасаемся, учитывая те научные силы, которые предпринимают это дело, что намечаемые издания уронят в глазах византологов и археологов мира высокую научную репутацию Кондаковского Института; на это, конечно, мы не сможем молча смотреть.

Все эти трудности были бы избегнуты, если бы дело шло не о восстановлении в Праге Кондаковского Института, но о создании нового, который бы принял какое угодно, но другое наименование; это имело бы, между прочим, и то несомненное преимущество, что такой Институт, не связанный с именем Η. П. Кондакова, не должен был бы, несмотря на полное отсутствие в нем необходимых научных сил, выдвигать на первый план в своей научной работе византологию и христианскую археологию. Мы бы готовы были поддерживать делом и советом такой Институт и могли бы ему предоставить для пользования и сохранения оставшуюся в Праге часть нашей институтской библиотеки.

Это несколько длинное письмо я пишу Вам с согласия всех членов правления нашего Института, у которых, так же как и у меня, после прочтения последних писем г-на Андреева возникло сомнение, достаточно ли известны Вам обстоятельства, описанные выше; мы полагаем, что Вам не покажется излишним получить осведомление из компетентного источника по всем этим вопросам, а также быть своевременно предупрежденным о тех многочисленных, излишних и нежелательных осложнениях, к которым повело бы возникновение в Праге нового Кондаковского Института».²⁷⁵³

Письмо H. Е. Андреева Г. Гамперлю от 9.01.1941: «Глубокоуважаемый господин проректор, благодарю Вас за ознакомление меня, как ведущего дела Института Кондакова в Праге, с письмом г-на проф. д-ра г. Острогорского из Белграда от 11.12.1940. Согласно Вашему желанию, выраженному в письме от 6.01.1941, которое я получил вчера, позволяю себе сообщать Вам следующее:

Профессор Острогорский в своем письме случайно или намеренно стилизует события и – что самое главное – смешивает два различных вопроса: 1) вопрос формально-юридический о существовании Института имени Η. П. Кондакова в Праге и Белграде и 2) вопрос о координации, духе и качестве научной деятельности обоих Институтов. Согласно изложению проф. Острогорского, получается впечатление, что я – «молодой сочлен», «новичок в области научной работы», «только библиотекарь» и мои коллеги «вообще не имеют никакого отношения к византологии и христианской археологии», стремимся «узурпировать» имя Кондакова (так буквально выражается в письме от 20.12.1940 из Белграда секретарь белградского Института д-р Расовский) и что благодаря мне и моим «коллегам» возникли затруднения, угрожающие научной работе и научной репутации Института Кондакова. При этом г-н Острогорский, спасая честь Института имени Η. П. Кондакова в целом, предлагает уничтожить Институт в Праге и на его развалинах создать новый Институт, который проф. Острогорский и его коллеги в Белграде готовы «поддерживать советом и делом» и предоставить ему для сохранения и пользования оставшуюся в Праге часть институтской библиотеки.

Оставляю в стороне вопрос о стремлении квалифицировать меня лично: я работаю в Институте с 1928 года, сначала как студент и технический сотрудник, потом как научный сотрудник и с 1933 года как действительный член Института и член ревизионной комиссии, а с января 1939 года как ведущий все административные, финансовые, технические и научные дела Института в Праге, о чем соответствующую бумагу в 1939 году прислал мне также сам Острогорский.

Как Вам, господин проректор, уже известно из моих докладов Вам и из переданных Вам материалов, претензии Белграда юридически не имеют под собой почвы, а потому я, как ответственное перед законами лицо, не могу их удовлетворить. Позволяю себе рассказать Вам историю взаимоотношений с Белградом в главных чертах.

На последнем общем собрании в Праге, 26 февраля 1938 года, было заслушано сообщение о принятии Е. К. В. принцем-регентом Югославии Павлом протектората над Институтом. Это было сделано в целях укрепления моральной базы Института, материальная же сторона была в тот момент не ясна. В заседании правления 21 февраля было «признано желательным перенести печатание ежегодников в Белград, для чего постановлено просить проф. Острогорского выяснить на месте реальные возможности». В течение весны и лета 1938 г. выяснилось, что принц-регент желает, чтобы было открыто отделение Института в Белграде, которое будет финансироваться принцем-регентом. Заведующий Институтом д-р Толль и секретарь д-р Расовский поехали в Белград для организации отделения. Д-р Толль вернулся в Прагу в начале сентября и отослал часть книг проф. Острогорскому и проф. Мошину для их научных занятий. Правление подтвердило эту отсылку книг в заседании своем 19 октября 1938 г. Никаких постановлений о ликвидации Института в Праге или перенесении его деятельности в Белград сделано не было и юридически Институт оставался и остается в Праге. В этом смысле делались заявления членами правления Института чешским властям (имеется копия официального письма княгини Яшвиль от 28 января 1939 года в Министерство народного просвещения). В этом же смысле должен был действовать, в качестве заведующего делами Института в Праге, также я, на ответственности которого оказался не «склад», как кажется теперь белградцам, но научное учреждение с делопроизводством, архивом, библиотекой, музейными вещами, с печатавшейся в типографии книгой (Excavation at Dura-Europos, 7–8, вышедшей в печати 1 августа 1939 года) и рядом членов, перед которыми я чувствовал себя морально ответственным. Тем не менее в течение всего 1939 года белградцы требовали от меня пересылки библиотечных книг, институтских изданий и музейных вещей в Белград. В многочисленных моих письмах в 1939 году я неоднократно сообщал белградцам, что ввиду отсутствия финансовых и научных перспектив (в то время) я и многие из наших сочленов в Праге не возражаем против перевода Института в Белград, но с одним условием, что ликвидация Института будет производиться законно, и отказался способствовать в какой-либо форме нелегальному вывозу имущества. Белградцы попытались вывезти институтское имущество путем дипломатического вмешательства, но результата никакого не последовало.

Начало войны и стабилизация жизни в Протекторате изменили точку зрения мою и других пражских членов на будущее Института. Во-первых, стало ясно, что до окончания войны вопрос об Институте в целом разрешен быть не может. Во-вторых, нашлись средства для продолжения научной деятельности в Праге. В-третьих, из бесед с различными представителями германских властей и ученых кругов выяснилось их благожелательное отношение к Институту и появились перспективы развития научной деятельности в Праге. Члены Института в Америке, в лице д-ра Толля, в ряде писем морально нас поддерживали и советовали не обращать внимания на некорректные требования Белграда. Летом 1940 года появилась возможность составить план издательской деятельности. Д-р Толль согласился войти в редакционную коллегию и советовал подготовить к печати одну из очередных монографий. Однако Белград резко запротестовал против наших предположений и неожиданно предложил нам вообще переименоваться, отказавшись в пользу Белграда от названия «Институт имени Кондакова». Между тем Институт в Праге произвел реорганизацию помещения и находящихся в его распоряжении коллекций древностей; работа была закончена к Рождеству 1940 года.

Без нашего ведома Белград известил научные журналы о новом адресе Института Кондакова в Белграде и тем дал повод считать, что Институт в Праге ликвидирован. При издании 11-го, очередного, тома ежегодника Института весной 1940 года мы несколько раз просили поместить на обложке в указании места издания также «Прага».

Белградские деятели отказом не ответили, но просьбы не исполнили, чем усилили впечатление, что в Праге все ликвидировано. В напечатанном в том же томе некрологе княгини Яшвиль была переделана одна из фраз так, что получалось впечатление, что я констатирую факт перевода Института в Белград. На мой двукратный протест не было дано никакого ответа.

Вместе с тем Белград сообщил «новый адрес Института» ряду фирм в Германии, вследствие чего они начали обращаться с заказами в Белград и даже, как фирма Харрасовиц в Лейпциге, переводить причитающиеся Праге деньги в Белград. На заявленный немедленно нами официальный протест последовал ряд резких личных нападок на пражан, а затем проф. Острогорский вообще перестал отвечать на мои письма, сообщив через д-ра Расовского о прекращении отношений со мной ввиду моего официального тона. Мои попытки разъяснить необходимость в данном случае официальных писем и недопустимость подобных действий ни к чему не привели. Белградцы продолжают свою политику «экономической блокады»: в декабре 1940 года выяснилось, что одному из должников Института в Берлине «категорически» предложили не платить денег в Прагу, а гасить долг в Белград. На все наши предложения разделить рынки, чтобы этим обеспечить жизненные интересы Института в Праге, белградцы отвечали отказом, или вовсе не отвечали, или предлагали нереальные вещи. В конце 1940 года д-р Расовский сообщил нам от имени своего собственного и своих белградских коллег, что Институт там, где находятся они, а в Праге – «фикция» и «склад», который белградцы стремятся «разгрузить». В последнем письме от 20 декабря 1940 г. д-р Расовский называет меня «узурпатором имени Кондакова» и угрожает «большим научным скандалом» в случае нашей издательской деятельности. Такова история наших взаимоотношений с Белградом, которую можно подтвердить рядом документов.

Как видно из вышеизложенного, юридическая сторона дела совершенно ясно определяет наши взаимоотношения: оба Института являются формально независимыми учреждениями и по юридическим основаниям ни один из Институтов не может претендовать на господство над другим и должен определить, по соглашению с другим, районы хозяйственных интересов, т. е. книжные рынки. К сожалению, белградцы не хотят понять этой элементарной вещи: их действия полны правонарушений в отношении Института в Праге (часть этих правонарушений была опротестована ревизионной комиссией еще в 1939 г., часть, как упоминается выше, мною и временным советом Института).

Однако проф. Острогорский считает, по-видимому, юридическую сторону пустой формальностью и центр тяжести своего письма переносит в научную область. Но и в этой части письма изложение проф. Острогорского не вполне точно и, как мне кажется, основано даже на недоразумении. Как видно уже из вышеизложенного, Институт в Праге очень осторожно подходит к вопросу своего будущего издания и прежде всего снесся с д-ром Толлем, фактическим редактором большинства изданий Института. Задуманное нами издание, проект которого есть, г-н проректор, среди переданных Вам в свое время материалов, – «Сборник Ростовцева» предполагалось издать под редакцией ряда авторитетов, как проф. Васильев, Дельгер, Раденвальд, Толль и другие. Так как этот сборник стоил бы очень дорого, то, вероятно, придется отложить проект до окончания войны. Очень вероятно, что в Праге выйдет какое-нибудь другое издание, – проф. Савицкий и я разрабатываем сейчас проект его, о котором собирались известить и Белград. К этому изданию я подхожу столь же осторожно, как и к «Сборнику Ростовцева», так как прекрасно понимаю, что работаю в Институте Кондакова. Очень печально, что проф. Острогорский даже не поинтересовался планом издания, а вместо этого начал «спасать» честь учреждения. Принципиальная его позиция, по-видимому, так враждебна Институту в Праге, что проф. Острогорский готов скорее нас закрыть, чем согласовать работу. Между тем мы – пражане многократно предлагали координацию научной работы в Праге и Белграде. Предлагаем и сейчас.

Область научных интересов Института Кондакова не ограничивается одним византиноведением. Поэтому я и другие члены Института полагали своей обязанностью продолжать научную работу в тех областях, где специализировались. Институт не является собственностью отдельных лиц, поэтому отъезд того или другого лица из Праги не может решить судьбу учреждения. Институт Кондакова на месте всегда располагал ограниченными научными силами. Работа велась путем координации специалистов из разных стран. Эта возможность всецело сохраняется у Праги, как и у Белграда. Как Вам, господин проректор, известно, мы стремимся привлечь к работе и новые силы (в лице, например, д-р Редлиха, специализирующегося по христианской археологии, и других, с которыми ведутся переговоры).

Предложение проф. Острогорского ликвидировать Институт в Праге не является вопросом компетенции ни проф. Острогорского, ни моей. Я полагаю своим долгом посильно продолжать в Праге работу Института, который не был основан ни проф. Острогорским, ни мною. Я должен был продолжать в силу сложившихся условий работу, оставшуюся после д-ра Толля, я эту работу и продолжаю, не преследуя никаких личных целей. Мне кажется нелепым решать судьбу Института во время войны, а тем более создавать какие-то новые учреждения, как это предлагает проф. Острогорский.

Если Вас, господин проректор, интересует наше мнение, то мы думаем, что было бы: 1) желательно до конца войны не предрешать судьбы Института в целом, 2) необходимо урегулировать вопрос о рынках и материальные взаимоотношения с Белградом, чтобы Институт в Праге мог продолжать нормальное существование, 3) нужно, в интересах дела, согласовать научную работу нашу и Белграда, на что мы охотно готовы идти; в белградцах надо вызвать дух сотрудничества, а не дух принципиальной враждебности и принципиального превосходства...».²⁷⁵⁴

Письмо Г. Гамперля Г. А. Острогорскому от 24.01.1941 в русском переводе: «Многоуважаемый коллега, очень благодарен Вам за Ваше обстоятельное письмо от 11.12.40, на которое вследствие Рождественских праздников я могу ответить лишь сегодня. В своем письме я выражаю, конечно, лишь свое личное мнение, основанное на известных мне обстоятельствах дела. Как я заключил из Вашего же письма, хотя в свое время великодушное предложение Е. К. В. принца-регента Павла о протекторате над Кондаковским Институтом и было с благодарностью принято правлением Института (заседание от 26.02.38), но никогда не было вынесено постановления о ликвидации Пражского Кондаковского Института или, хотя бы, о переселении его в Белград, что, как Вы сами справедливо замечаете, едва ли могло быть осуществлено ввиду законных к тому препятствий. Единственно лишь известное количество книг из библиотеки пражского Института было, с согласия правления (протокол от 19.10.38), послано Вам и проф. Мошину в Белград. Юридически и формально, таким образом, Кондаковский Институт продолжает существовать в Праге далее. Само собой разумеется, что ликвидация русских культурных учреждений, находящихся в Протекторате Богемии и Моравии, противоречила бы смыслу создания этого Протектората. Ответственные инстанции, наоборот, чувствуют себя обязанными охранять и открыть в новых государственных условиях возможность дальнейшего существования созданным с такими жертвами и существующим уже долгие годы учреждениям. Создание должности Особоуполномоченного для заведования всеми такими учреждениями, в лице ректора Немецкого Карлова университета, профессора Зауре, свидетельствует, по моему мнению, об этом самым наглядным образом. В области его ведения находится также и Кондаковский Институт в Праге. Я был бы очень огорчен и нашел бы это совершенно непонятным, если бы в этом отношении возникли затруднения с этой стороны.

Все ответственные инстанции, точно так же, как и сам д-р Андреев, ясно понимают, что возложение на него обязанности вести дела Института Кондакова в Праге представляет собой меру временного характера, так как г-н Андреев, поскольку вопрос идет о его специальной подготовке и опыте, конечно, не может быть сравниваем с такими признанными учеными, как профессор Кондаков. По окончании войны и этот вопрос получит окончательное разрешение. Кроме того, надо учесть, что правильное направление деятельности Института такого рода требует сотрудничества целого ряда опытных специалистов. И если византология особенно хорошо представлена в Белградском Институте, то то же самое можно сказать о Пражском Институте, поскольку дело касается русской истории, русского и византийского искусства и кочевниковедения. Таким образом оба Института в известной мере дополняют друг друга, почему я горячо приветствовал бы Ваше стремление тесно сотрудничать с Пражским Кондаковским Институтом. При этом Вы в достаточной степени получили бы возможность содействовать тому, чтобы имя Кондакова не потерпело ущерба. Насколько желательным считаю я сотрудничество обоих Институтов, Вы можете заключить из того, что я вполне готов рекомендовать д-ру Андрееву предоставить Вам во временное пользование книги Пражского Института, находящиеся теперь в Белграде. Само собой разумеется, что сделать это я могу лишь при условии, что с Вашей стороны не будет отказа в высылке в Прагу отдельных книг, которые нужны будут Пражскому Институту для научной работы. Насколько я знаю, Пражский Институт готов со своей стороны сделать то же... ».²⁷⁵⁵

* * *

Стороны договорились о личной встрече представителей отделений для выяснения вопроса дальнейших взаимоотношений. Встреча, однако, не могла состояться из-за развития политических отношений на Балканах. 6 апреля 1941 г. Германия напала на Югославию, и во время первого налета германской авиации на Белград помещение Института было разрушено и убиты два сотрудника Института, Расовский и Окунева-Расовская. Острогорский предпринял энергичные меры для сохранения разгромленной библиотеки. Собрав группу помощников из русских, он в течение многих дней, с утра и до ночи, в пределах полицейского часа, доставал из-под развалин разрушенного дома книги. Затем была проделана очень большая работа по предварительной очистке книг. Когда все было приведено в относительный порядок, оказалось, что книг уцелело много больше, чем можно было ожидать, принимая во внимание характер и размеры постигшей белградский Институт катастрофы. Точный размер понесенного ущерба можно было определить только в отношении книг, отправленных в свое время из Праги в Белград: из 1600 книг, относящихся в основном к византиноведческому отделу библиотеки, было утрачено около 500. Для других частей белградской библиотеки – библиотеки гр. А. А. Бобринского и тех книг, которые были приобретены уже после переезда в Белград, а также находившихся там изданий Института, даже самый приблизительный учет погибших книг был невозможен из-за отсутствия описей белградской библиотеки.

Пражское отделение предприняло шаги к охране уцелевшего в Белграде имущества и организовало его отправку в Прагу. Первый транспорт книг был отправлен в конце августа. Было послано 22 ящика, но 3 ящика были потеряны в дороге при перегрузке и, несмотря на многократные запросы Института, так и не были найдены. В пропавших трех ящиках, как можно было установить по присланным спискам, находилось около 300 книг, некоторые очень большой ценности. Вторая половина книг, также 22 ящика, благополучно прибыла в Прагу в начале декабря. В присланных книжных материалах было много совершенно разбитых книг и даже отдельных листов; все это было рассортировано и некоторую часть удалось реставрировать. По-видимому, в Белграде погибло более тысячи книг, многие комплекты периодических изданий вернулись разрозненными, в частности «Византийский временник».

После ликвидации белградского центра Пражское отделение возбудило вопрос об устройстве части его личного состава, Острогорского и Соловьева. Мысль о приглашении Острогорского в Прагу была не нова и возникла еще до белградских событий.²⁷⁵⁶ В 1941 г. инициатива пригласить Острогорского на вакантную в то время кафедру византологии в Карловом университете исходила от проф. Гамперля, который хотел создать в Праге византологический центр, воспользовавшись для этого нахождением здесь кондаковского Института. Предполагалось, что Острогорский сможет совмещать работу в университете и в Институте. Вопрос о приглашении Острогорского был принципиально решен в положительном смысле, но неожиданно обнаружились затруднения. Карлов университет послал запрос в Бреславль о причинах его ухода оттуда, и был получен ответ, из которого явствовало, что этот уход был обусловлен теми постановлениями, которые были введены в Германии в связи с национал-социалистическим режимом. Проф. Гамперль полагал, что возникшие препятствия могут быть устранены, но он не встретил поддержки со стороны ректора Карлова университета проф. Зауре. Вопрос о приглашении Острогорского в Карлов университет таким образом отпал, но, по мнению проф. Гамперля, это не препятствовало его переезду в Прагу и работе в кондаковском Институте. Правда, он оговаривал, что по той же самой причине Острогорский не мог возглавить Институт. При таких обстоятельствах Острогорский отказался от плана переезда в Прагу, тем более что в Белграде установились более или менее нормальные условия жизни. Последним вопросом, связанным с ликвидацией белградского центра, был вопрос об устройстве Соловьева в Праге в Карловом университете, однако дело затянулось, а затем, в связи с сокращением деятельности университета по обстоятельствам военного времени, и вовсе заглохло.

В октябре 1941 г. совершенно неожиданно для наблюдения за работой Института был назначен специальный представитель ректора Карлова университета, известный византинист проф. Ф. Вейганд. В первом же официальном разговоре с Андреевым проф. Вейганд просил не обременять его текущими делами Института и в дальнейшем фактически в них не вмешивался. Раз в год Институт представлял в немецкий ректорат краткий отчет о своей деятельности. Чрезвычайно редкие посещения проф. Вейгандом Института вызывались исключительно желанием получить ту или иную книгу из библиотеки Института для работы.

* * *

Научная деятельность Института в условиях военного времени заметно сократилась. В 1939–1941 гг. еще читались доклады, в основном на русском языке, а в 1943–1945 гг. чтение докладов было умышленно сокращено, чтобы не привлекать внимания административных органов к Институту. Замерла и издательская деятельность: из книг фактически было завершено лишь издание «Отчета о раскопках в Дура-Европосе», т. 7–8.

В 1940 г. вышел том 11 «Сборника» Института, подготовка которого вызвала неприятные трения между Пражским и Белградским отделениями. Еще с весны 1939 г., когда только заговорили о намечающемся новом издании, Андреев поднял вопрос о том, что на обложке «Сборника» местом деятельности Института должны быть указаны оба города – Белград – Прага, а не только Белград. Несмотря на все его просьбы, упоминание Праги в 11-м томе так и не появилось. Редакция объясняла умолчание о Праге опасениями, связанными с войной. Скорее всего, выпуск «Сборника» был использован ею для того, чтобы утвердить в ученых кругах представление о том, что в Праге Институт ликвидирован и перенесен в Белград. Намечавшийся же выпуск следующих томов «Анналов» и «Зографики» был намеренно отсрочен до окончания войны, хотя для этого имелись все условия.

В конце июня 1940 г. Институт посетил мюнхенский археолог И. Морпер с официальным поручением канцелярии протектора ознакомиться с работой Института; в самых лестных выражениях он отзывался об изданиях Института и о работе его членов, выражал уверенность, что работа Института будет успешной и впредь. Д-р Морпер настойчиво советовал Андрееву продолжить издательскую деятельность и указал на очень подходящий предлог для очередного издания – предстоящее 70-летие М. И. Ростовцева. Среди членов Института эта мысль нашла отклик, за издание высказывались К. Шварценберг и И. Мысливец. В конце августа 1940 г. Шварценберг внес в качестве пожизненного взноса в Институт 65 тысяч крон, поставив при этом условие, что 30 тысяч предназначаются на «Сборник».²⁷⁵⁷

При возникновении проекта «Сборника» в честь Ростовцева не было учтено одно важное обстоятельство, которое выяснилось во время переписки Андреева с Толлем. Толль, близко знакомый с Ростовцевым, в своих письмах туманно намекал на «недовольство» проф. Ростовцева таким «Сборником». Недовольство Ростовцева, о чем открыто писать было нельзя, определялось антигерманскими настроениями в США, которые делали неприемлемым для русского ученого, жившего и работавшего в этой стране, чествование его путем юбилейного издания, выпущенного в пределах Германской империи. Намечающийся в Праге план издательской деятельности был встречен в Белграде в штыки, оттуда пришло письмо от Расовского со странным предложением переименовать пражскую часть Института, например, в «Историко-археологический институт имени К. Шварценберга» и совершенно самостоятельно печатать свои издания. Хотя благодаря щедрому пожертвованию князя Шварценберга Институт располагал для издания сборников достаточными средствами, его русские члены считали нежелательным появление новых изданий Института в Праге в пределах Германской империи.

Сокращение научной работы Института в Праге компенсировалось усилением работы по созданию его научных фондов. Расширился состав его библиотеки, за военные годы, с 1 января 1939 г. по 1 мая 1945 г., она увеличилась на 3500 единиц и составила 10 029 томов благодаря тому, что Институт унаследовал библиотеки кн. А. А. Бобринского и принял книги проф. М. В. Шахматова; почти заново было создано нумизматическое собрание, а также увеличена коллекция древних металлических крестов. При покупке памятников для своего музея Институт в первую очередь заботился о том, чтобы спасти их из рук случайных владельцев.

Особую заботу возбуждала коллекция ценнейших старых русских икон начиная с XVI в., в том числе Христос Рублева. Эти иконы ранее принадлежали известному московскому меценату Солдатенкову, мужу старшей сестры княгини Яшвиль. После революции их с большим трудом вывезли из Москвы, и они попали в Прагу, где и были приняты на хранение Институтом. Яшвиль несколько раз предлагала их владельцу, своему племяннику, наследнику Солдатенкова, проживающему в Англии, получить их, но он отклонял эти предложения, так как у него, повидимому, были проблемы с их хранением. В 1938 г., в связи с осложнившимся международным положением и угрозой войны, Солдатенков, опасаясь за свое имущество, наконец попросил прислать ему иконы. Иконы были упакованы и, при содействии И. И. Гирсы, подготовлены к отправке, но вывоз их, как художественно ценных предметов, не был разрешен властями. Гирса должен был забрать иконы из торговой конторы, куда они были сданы, и они временно хранились у него в подвале в условиях, не гарантировавших иконы от порчи. Кроме того, после начала войны возникли затруднения юридического характера по хранению икон в частных руках. Имущество же, принадлежащее лицу, проживающему во враждебной стране, вообще могло быть конфисковано. Институт взял иконы на свое попечение и устроил выставку, имевшую огромный успех. В 1944 г. Институт провел большую работу по расчистке и консервации икон. Реставрация икон была проведена квалифицированным специалистом, художником-реставратором Е. Е. Климовым. Большинство расчищенных икон было зафиксировано в цветных клише. Изготовление цветных клише икон в военные годы было широко поставлено в Институте, к этому побуждало как стремление зафиксировать как можно больше памятников русского искусства, так и желание укрепить финансовую базу Института. Во время войны обострился общественный интерес к русской старине, и цветные репродукции русских икон расходились удивительно хорошо. Продажа репродукций, выполненных с цветных клише, составляла значительную статью дохода Института в это время.

Материальное положение Института в течение войны радикально изменилось. Критическим моментом в его финансовой жизни были весна и начало лета 1939 г., когда касса Института была почти пуста и приток средств почти прекратился. В этот особо трудный момент на помощь Институту пришел князь К. К. Шварценберг, закупив на 20 000 крон изданий Института. Сделано это было чисто формально, но значительно облегчило положение. 1940 год был еще более труден в финансовом отношении, так как резко сократилась продажа изданий из-за переключения фирм на Белградское отделение и истощения в Праге запаса цветных репродукций, большая часть которых в 1938 г. была отправлена в Белград. Финансовый кризис в очередной раз был преодолен благодаря помощи верного друга Института Шварценберга, который внес упомянутый выше пожизненный членский взнос в размере 65 000 крон. Институт окончил год без дефицита и получил возможность расширить свое помещение: в июле 1940 г. была нанята освободившаяся соседняя с Институтом квартира. В новом помещении удобно разместилась библиотека, и особая комната была отведена для икон. Однако в апреле 1942 г. Институт неожиданно и спешно, в течение трех дней, должен был поменять помещение вследствие того, что дом, в котором находился Институт, был отдан гестапо. Взамен Институту было отведено помещение на Гальштатской улице, д. 6.

В 1941 г. значительно повысились приходные статьи по продаже изданий, которые позволили оплатить доставку библиотеки из Белграда в Прагу. 1942 и 1943 годы характеризовались ростом доходов от продажи изданий и цветных репродукций, а в 1944 г. эта продажа достигла своего пика – 650 000 крон. Институт наконец достиг самоокупаемости. Институт увеличил ассигнования на приобретение книг и коллекции крестов и монет. В общей сложности расходы на библиотеку и музей составили больше миллиона крон. Институт мог бы затратить больше денег на библиотеку, если бы это позволяло состояние книжного рынка: в условиях военного времени многие заказы не выполнялись. Материальное положение Института во время войны стабилизировалось и даже укрепилось.

По окончании войны деятельность Института фактически прекратилась.²⁷⁵⁸ В 1945 г. был арестован Андреев. На чрезвычайном общем собрании 20 января 1946 г. было объявлено о прекращении деятельности временного совета Института и проведены выборы нового правления. Собрание избрало почетный президиум Института: А. А. Васильева и Η. П. Толля, и правление: председатель К. К. Шварценберг, заместитель председателя П. А. Остроухов, казначей Е. Ф. Максимович, секретарь П. А. Хмыров.²⁷⁵⁹ На этом же заседании Шварценберг предложил обратиться от имени общего собрания к президенту АН СССР «с просьбой о научной поддержке и выразить готовность Института принять на себя выполнение поручений АН СССР в сфере научной деятельности Института».²⁷⁶⁰

В феврале 1947 г. П. А. Остроухов известил общее собрание о сложении с себя полномочий заместителя председателя правления Института, и на эту должность был избран А. В. Флоровский.²⁷⁶¹ В середине 1947 г. общее собрание поддержало предложение Флоровского о возобновлении научно-издательской деятельности Института.²⁷⁶² Началось формирование 12-го тома «Анналов», который должен был носить название «Кочевники, Византия и славяне». Статьи для сборника обещали дать В. А. Мошин, Я. А. Бромберг, А. В. Соловьев, А. Н. Грабар, Г. В. Вернадский. Г. А. Острогорский отнесся к идее возобновления «Анналов» без сочувствия, а намерение восстановить деятельность Института считал наивным: «Спрашивается, что же остается от Института в прежнем его смысле? Ничего, кроме когда-то славных традиций и имени... Людей, которые могли бы вести это учреждение, сохраняя его научный уровень и особую физиономию, не стало... И надо, мне кажется, признать этот печальный, но неоспоримый до очевидности факт, – признать и сделать из него соответствующие выводы, разумно распорядившись библиотекой Института, которая является единственным, что от него в действительности осталось, и которая собиралась – так это всегда нами считалось – в конечном счете для России».²⁷⁶³

В марте 1948 г. К. К. Шварценберг сложил с себя полномочия председателя правления, и эти обязанности были возложены на А. В. Флоровского.²⁷⁶⁴ Флоровский не внял советам Острогорского и продолжал безуспешную борьбу за реанимацию Института, вступив в переговоры с АН СССР. Участь Института была окончательно решена в августе 1951 г., после посещения Института и беседы с Флоровским представителя АН СССР И. И. Удальцова. Институт им. Η. П. Кондакова был передан Академии наук Чехословакии. Архив и библиотека достались Институту теории и истории искусств, основная коллекция икон была также передана Чехословакии и лишь частично отправлена в Третьяковскую галерею.²⁷⁶⁵ 2 января 1953 г. Институт был закрыт, и все ключи от него сданы.