Религия Ирана или Зороастрова

Не все арийские племена так мрачно смотрели на жизнь, и так мало ценили человеческую личность, как индийцы, выработавшие браминское и буддийское воззрение. Религия западно-азиатских арийцев представляет собой попытку отрешиться от пантеистических начал и создать новое, более живое и жизненное, мировоззрение.

Западные арийцы или иранцы занимали горную возвышенность, замкнутую пограничными горами, которая простиралась от долины Инда на востоке до рек Евфрата и Тигра на западе, и от океана и Персидского залива на юге до Каспийского моря и степей Окса на севере. Восточные иранцы были известны древнему миру под именем бактриан, западные – мидян и персов. Те и другие, впоследствии, образовали одно громадное персидское государство, возвышавшееся над всеми азиатскими народами древнего мира, и своей культурой, и своим значением во всемирной истории⁶⁷⁴. Известны судьбы этого великого из государств древнего мира, которое сначала покорено было Александром македонским, затем перешло под владычество скифского народа парфян (Арсакиды), – восстановлено в своей самостоятельности при Сассанидах (226 г. по Р. Хр.), и окончательно разрушено мусульманами (634 г. по Р. Хр.).

Арийцы в Индии и арийцы в Иране, действительно, представляют два разнородные типа древней цивилизации, несмотря на единство происхождения и сродство первоначальных религиозных воззрений, которые у них были общи с индийцами, в их древнейшем, первоначальном отечестве. Жизнь арийских племен в гористой стране, с возбуждающим, а не изнеживающим, как в долинах Ганга, климатом, была более мужественной, крепкой и деятельной, чем жизнь их восточных единоплеменников. Как и эти последние, они признают бытие добрых и злых, враждебных человеку, духов и сил. Это древнее арийское верование, быть может, под влиянием тех же особенностей страны, развивается у них полнее и далее, – в целую дуалистическую систему господства в мире двух противоположных начал, – доброго и злого. Дуализм этот, вместе с временем, из стихийной, физической противоположности в явлениях природы, переходит в область явлений нравственных, и делается центром всего религиозного воззрения. Страна самых резких контрастов и самых бурных перемен в явлениях природы, какой была местность Ирана, – где на горах лежали снежные массы, где дули песчаные ураганы пустыни, а частые наводнения и землетрясения постоянно грозили истреблением и разрушением произведений человеческого труда, где, вместе с тем, светило яркое, южное солнце, оживляя плодородную почву и порождая роскошную растительность, – действительно, могла влиять на образование и развитие учения о двух противоположных и враждебных друг другу началах жизни. Контрасты природы здесь были еще поразительнее, чем в Индии. Но этот дуализм не исключал собою светлого взгляда на жизнь. Жизнь для иранца не была злом во всем своем целом, в самом существе своем, как для индийца. Зло жизни – только одна сторона её. Злое начало иранцы видели только в тех явлениях природы, которые вредили человеку. И, чем резче выступало начало зла, тем сильнее выдвигалась деятельность противоположной силы. Народы Ирана измыслили бога зла, но не затем, чтобы покориться ему; они твердо веровали в победу над ним доброго начала, и сами выступали на борьбу с ним. Они чувствовали в себе и присутствие сил для этой борьбы. У них мы не встречаем уже такого подавляющего человеческую личность учения о божестве, как о всепоглощающем начале жизни, какое со всей полнотой и очевидностью развито в браминстве и буддизме. Божество их не требует, как индийский Брам, полного уничтожения всего живого, для продолжения его собственной жизни. Они радуются жизни, а не презирают ее, как родственные им племена на востоке. И они, как эти последние, склонны к умозрению и созерцательности, – что, по-видимому, составляет принадлежность всех арийских племен, – и они не чужды общих всему древнему миру пантеистических воззрений; но у них все это не переходит в крайность; – у них нет той пустой мечтательности, какая поражает нас в индийце, обращающем все в один призрак и фантом. У них нет и такой развитой и сложной мифологии, как в Индии. Это был разумный, деятельный народ, любивший жизнь, не смотря на веру свою в бога зла, который вносит в нее разлад и нестроение. Персы, говорили древние, строят свои дома так, как будто намерены вечно жить, а живут так, как будто намерены завтра умереть. Кажется, мрачный дух зла посещал перса только в минуту разочарований, – жизнь его текла весело...

Восточно-азиатские арийцы доныне сохранились, а иранцев уже нет, или почти нет. Кто мог бы в нынешнем персе узнать древнего перса, последователя Зороастра? После мусульманского нашествия они, как иудеи после разрушения Иерусалима, рассеялись по всему миру, по крайней мере, по всему миру Азии, и, если существуют, то разрозненными, незначительными общинами⁶⁷⁵. Тягучее вещество, из которого сложен апатичный индиец, уцелело, говоря метафорически, а металл, из которого скован был иранец, – сокрушен, разбит сильным напором исторических движений. Правда, и у индийцев давно уже отлетела жизнь, – но они все еще хранят связь с преданиями своего прошлого; – персы или иранцы – ныне совершенно чужие на земле отцов.

Из всех древних восточных народов, за исключением евреев, персы были для нас самым известным народом, вследствие своих соприкосновений с историей греков и римлян. Ни с одним из народов Азии греко-римский мир не был так знаком, как с персами. Вследствие этого, ни об одной из восточных религий, от греков и римлян, не осталось нам таких, более или менее ясных сведений, как о религии иранцев, интересовавшей самих греков. Остались известия о том, что греческие мудрецы отправлялись не раз в Персию, чтобы на месте, и из самых источников, изучить религию магов. По крайней мере, так рассказывают о Пифагоре, Эмпедокле, Демокрите и Платоне. Весьма вероятно, что у греков были и еще более точные, письменные сведения о религии персов, но затеряны или остались до нас в отрывках и общих заметках позднейших греческих авторов, каковы: Плутарх, Диоген Лаэрций и другие. Во всяком случае, как ни ясны, сравнительно, сообщаемые греками известия о религии персов, они далеко не полны и, главное, заимствованы не из непосредственных источников.

Только во второй половине прошлого столетия Европа могла ознакомиться с первоисточником древне-персидской религии. Уже в начале этого столетия между учеными распространилось известие, что у персов, в Персии и в Индии, сохранился древнейший св. кодекс их религиозных верований. В 1723 г. один английский путешественник вывез в Европу этот загадочный манускрипт из Индии, но он оставался не прочитанным, по неизвестности языка, на котором был написан. В 1754 году молодой француз Анкетиль дю-Перрон, случайно увидев снимки с этого, хранившегося в Оксфорде, манускрипта, одушевился сильным желанием разгадать содержание этого иероглифа, не щадя для того никаких средств. Он отправился солдатом в Ост-Индию. В Сурате удалось ему познакомиться с одним жрецом парсов и приобрести его доверенность. Под руководством этого последнего, и на его глазах, он знакомился с языком и спешил сделать перевод древне-персидских свящ. книг, начатый им в 1759 году и оконченный в 1761 г. По возвращении в Европу, Анкетиль, убедившись, что переведенная им книга совершенно тождественна по содержанию с подобными же манускриптами, хранившимися в Оксфорде, приступил к изданию своего труда, который и явился в 1771 году под заглавием: «Zend-avesta, – ouvrage de Zoroastre, contenant les ideés theologiques, physiques et morales de ce legislateur». Вскоре после этого, труд его в конце века переведен был Клейкером (Kleuker) на немецкий язык.

Первоначально, однако же, ученые отнеслись скептически к этому изданию. Долго шли споры касательно подлинности этих древних св. книг персов. Высказывались даже мнения, что французский ученый впал в жалкое заблуждение, и что, под именем перевода Зороастрова учения, он издал в свет перевод каких-то сочинений, лишенных всякого здравого смысла. Но дальнейшие научные изыскания вполне оправдали то горячее усердие, с каким Анкетиль отнесся к своему делу. Ныне спор этот нужно считать поконченным. Неуместны ни малейшие сомнения в подлинности так называемой Зенд-авесты, в первый раз изданной Анкетилем. Открытие и истолкование клинических надписей на древне-персидских памятниках убедили, что сообщаемые Зенд-авестой сведения о религии персов совершенно тождественны с содержанием первых, точно так же, как еще прежде очевидно было согласие в содержании Зенд-авесты с известиями греческих и римских писателей о религии Зороастра. Тот же результат получен и в области сравнительной филологии. Дознано сродство древне-персидских диалектов, как между собой, так и всех их вместе, с санскритским языком. Язык открытых св. книг древне-персидской религии, – названный зендским, – родственен языку Вед, и составляет, по-видимому, более позднюю, сравнительно с санскритом, отрасль первоначального, древнейшего, общеарийского языка. В самом содержании этих св. книг древних персов находятся более или менее ясные указания на общность происхождения и первоначального быта иранцев с другими арийскими племенами. Словом, о подлинности этого древнейшего памятника религиозных верований востока ныне не может быть речи.

Но, восставая против подлинности изданного Анкетилем труда, ученые прежнего времени, как и сам переводчик и издатель, были убеждены в совершенной точности и верности перевода сочинений, изданных под именем Зенд-авесты. В новейшее время вполне убедились в подлинности переведенного памятника, но зато явилось сомнение в точности и верности самого перевода. Большее знакомство с санскритом и восточными языками доказало, что перевод, сделанный Анкетилем под диктовку жреца парсов, далеко не везде правилен, и местами не верно передает мысль подлинника. Труды Бюрнуфа и других лингвистов ныне значительно восполнили эти недостатки первоначального понимания текста св. книг древних персов. В последнее время появились новые, более точные и верные, переводы Зенд-авесты на западе, и – отчасти у нас в России⁶⁷⁶.

Так стали известными св. книги персов под именем Зенд-авесты или Авесты, – что значит слово жизни⁶⁷⁷. Состав Авесты слагается из следующих частей: I) Вендидад (Vendidad), в которой содержится по преимуществу очерк иранского вероучения. II) Ясна (Yaçna) – собрание богослужебных гимнов и молитв. III) Висперед (Vispered) – другое, меньшее собрание, молитв и богослужебных гимнов. Это – три главнейшие и самые авторитетные части Зенд-авесты, иногда соединяемые в одну книгу под общим названием «Yendidad Sades». Но ими не обнимается все, что известно ныне под именем Зенд-авесты. Есть еще, так называемая, малая Авеста «Khorda аvesta», содержащая в себе гимны, обращенные к отдельным богам и духам, и молитвы на частные случаи. К этой св. литературе принадлежат и сочинения, имеющие своей целью объяснить и истолковать содержание Зенд-авесты. Замечательнейшие между ними: Бундегеш (Bundegesh), «учение о начале и конце мира», – книга, написанная на новом языке (Huzvaresch), и содержащая в себе космогонию и вообще – подробное изложение догматических воззрений Зороастровой религии, и Минокгиред (Minokhired), «небесный разум», в которой изложена беседа иранского мудреца с небесной мудростью⁶⁷⁸.

Но кто же творец Авесты, и какому времени она принадлежит? По указаниям самой Авесты, равно как и по свидетельствам греческих историков и самих персов, она написана пророком, который называется Заратустра (по зендски), или Зердушта (по новоперсидски), а у греков Ζωρὁαστρίς – Зороастр⁶⁷⁹. Он признается религиозным законодателем Ирана, и религия персов, обыкновенно, называется его именем. Зенд-авеста, по-видимому, точно определяет и время жизни пророка, когда говорит, что он возвестил свой закон храброму царю Вистаспу (Vistaspas bellicosus)⁶⁸⁰, и затем указывает преемников его и проповедников его учения⁶⁸¹. На этом основании доныне относили время жизни Заратустры или Зороастра к 6-му веку до Р. Хр., видя в нем современника известного Дария, сына Гистаспа, а этого последнего отождествляя с Вистаспом Зенд-авесты. Подтверждение этого, по-видимому, находили и в свидетельствах древнего предания персов и всего востока. Но новейшие исследования, особенно клинических письмен, никак не позволяют видеть в Вистаспе Зенд-авесты Вистаспа, или (по позднейшему произношению) Гистаспа, отца Дария⁶⁸². А свидетельства древних, равно как и предания самих персов, очень неопределенны и сбивчивы⁶⁸³. Все заставляет отнести время явления Зороастра ко временам доисторическим. Вообще же это личность полумифическая. Сбивчивы и неопределенны и сказания о самой жизни и деятельности персидского пророка. Место рождения его полагают то в Мидии, то в Бактрии, то в Персии. Сказание о происхождении пророка из Бактрии есть, однако же, позднейшее, и всего менее отвечает указаниям самой Зенд-авесты и всей вообще богословской литературы персов⁶⁸⁴. Местом рождения и жилищем Пурушаспы (Pourushaçpa), его отца, Авеста указывает гору Збар или Цбар (Zbar)⁶⁸⁵ а другие сказания отечеством его признают город Рагга (Ragha)⁶⁸⁶. Род пророка сага изводит от древних царей⁶⁸⁷. И рождение и детство его обставлено легендарными сказаниями сверх-естественного характера⁶⁸⁸. На тридцатом году своей жизни, по сказаниям персов, Зороастр вместе со своей семьей, – он был женат и имел детей, – оставил свой отечественный город, и удалился на восток в Арию (Ariâna), гористую страну – к истокам Инда и Окса. Здесь провел он целых 10 лет в уединении, в пещере, занимаясь составлением своей Авесты. По воззрению персов, здесь же, во время этого уединения, он восходил к трону царя небес, чтобы получить от него откровенное слово. По прошествии этих 10 лет, Зороастр оставил свое уединение, направился в Бактру (Balkh), к царю Вистаспу (неизвестному для истории), чтобы открыто возвестить свой закон. Он изумил своим учением и царя, и всех, кто его слышал. Когда, однако же, спросили у него, в доказательство его небесного посланничества, знамений и чудес, он отвечал, как позднее Магомет, что само учение его есть чудо, при котором не нужны никакие другие чудеса, и что сам Бог сказал ему: «когда спросят чудес, покажи Авесту, и этого будет достаточно». Царь, однако же, не мог понимать высоты её содержания и не вдруг признал его пророком⁶⁸⁹. Сага прибавляет, что, для убеждения царя, Зороастр вынужден был совершить и несколько чудес. Он лил себе без вреда раскаленную медь на грудь, в несколько дней выращивал огромный кипарис, чудесно излечил от болезни любимого царского сына. После того, как его учение принято было Вистаспом, оно распространилось по всей Бактрии и соседним странам на запад и юг⁶⁹⁰. Но конец жизни пророка, по персидским сказаниям, был несчастлив. За 8 лет до его смерти, началась война между царем бактриан и туранскими народами, т. е. степными дикими племенами к северу от Бактрии, по ту сторону Окса и Аракса, которые Авеста считает порождением темных сил и поклонниками бога мрака⁶⁹¹. Некоторые сказания прибавляют к этому, что сам Зороастр погиб в этой войне. Умер Зороастр, по этим преданиям, на 77-м году жизни.

Из всех этих разнообразных сказаний о жизни пророка новейшая критика доныне могла сделать только тот, весьма замечательный в историческом отношении, вывод, что предание персов ищет отечества своего пророка не на востоке, а на западе. К этому сводится, действительно, большая часть легендарных сказаний. Учение Зороастра проповедуется и распространяется сначала на востоке Ирана – в Бактрии⁶⁹², родиной же и первоначальным местом пребывания пророка признается запад⁶⁹³.

Но, если личность пророка принадлежит доисторической эпохе и теряется во мраке отдаленной древности, то совсем нельзя того же сказать о самых св. книгах, которые носят его имя. Сама Авеста изводит себя всегда от Зороастра и выдает за слово, откровенное ему Богом. Но, когда личность пророка обращается в полумифическую, показание это не имеет никакого значения. Не найдено ни одного места новейшими исследователями, которое несомненно доказывало бы, что Авеста написана ранее эпохи ахаменидов, т. е. ранее времени, известного истории⁶⁹⁴. Несомненно, с другой стороны, что не все содержание её явилось в одно время, и не принадлежит одной эпохе, потому что язык Авесты не одинаков и указывает на различные диалекты⁶⁹⁵. Само предание персов ныне известному тексту Авесты вовсе не придает глубокой древности, наоборот, нынешнюю редакцию её приписывает, по-видимому, позднейшему времени⁶⁹⁶. Во время нашествия Александра македонского св. книги персов, говорит их предание, были сожжены, и религия унижена. По другому рассказу, Александр македонский приказал астрономические и медицинские книги перевести на греческий язык, а все другие сжечь. Если и признать маловероятным буквальный смысл этого предания, потому что оно противоречит политике Александра, который старался не оскорблять, а привлекать к себе покоренные народы, то необходимо, во всяком случае, заключить, что оно указывает на потерю, утрату св. книг, во времена господства греков, или, по меньшей мере, на забвение их. Во всяком случае, остается факт, свидетельствующий об изменении в составе св. книг. Известно, с другой стороны, что с воцарением Сассанидов и с восстановлением самостоятельной и национальной культуры персов, сделан был перевод св. книг на ново-персидский язык, так наз. Гуцвареш (Huzvaresch)⁶⁹⁷, так как древний текст, восстановленный по памяти, или уцелевший в отрывках, не был понятен народу⁶⁹⁸. На всех этих основаниям новейшая критика, не отрицая, что существенные элементы Авесты могут восходить к доисторической эпохе и принадлежать даже полумифической личности персидского пророка, окончательный состав ныне известных св. книг Зороастровой религии определяет временем падения персидского царства. Древнейшая по времени происхождения часть Авесты, судя по языку, это – Ясна (Yaçna) и, по преимуществу, – вторая часть её, не особенно важная по содержанию. Затем следует, по времени происхождения, Vendidad⁶⁹⁹. Книги же Бундегеш и Минокгиред, составляющие дополнение к Авесте, принадлежат уже позднейшей эпохе Сассанидов.

Таким образом, состав Авесты возводит нас от времен глубокой древности ко временам новейшим. Обстоятельство это для нас важно особенно в том отношении, что указывает на внутреннюю сторону религиозных воззрений Ирана, и на видоизменения этих воззрений под различными влияниями. Авеста, действительно, своим содержанием указывает на различные эпохи и формы в развитии религиозных воззрений Ирана, начиная с древнейших времен, и кончая временем упадка персидского царства. Мы можем, в общем, даже наметить эти фазисы.

Св. книги персов, в их ныне известном составе, носят на себе уцелевшие следы первоначального родства и даже единства в религиозном воззрении и быте иранцев с арийцами востока, точно так же, как и самый язык зендский или древне-персидский свидетельствует о своем родстве с санскритским. То и другое вместе служит, между прочим, как замечено уже, и доказательством самой подлинности так недавно открытой св. литературы Ирана. Мы встречаем здесь то же название для обозначения понятия о богах, что и в Ведах: Div, Dev – Див, как то же почти имя и для названия самого народа. В Зенд-авесте упоминается и целый ряд личностей с тем же именем, какое дается им в Ведах. Такова, между прочим, личность Йимы или Ймы (Yima), праотца зендских племен. Этот патриарх и родоначальник народа, распространитель человеческого рода, есть, очевидно, одна и та же личность с индийским Яма (Yama), первым смертным, а затем – богом смерти и ада. Время жизни этого Йимы (в позднейших эпических рассказах персов – Джем, Джемшид) изображается счастливой эпохой, когда земля не знала ни горя, ни болезней; но и в древних Ведах Яма, – царь мертвых, живет в светлых пространствах, где господствуют мир и радость⁷⁰⁰. Есть, наконец, указания на тождественные с древне-индийскими – обычаи и обряды. В той и другой религии употребляется в жертву сок растения, которое в Ведах называется Сома, а в Авесте Гома (Haoma). У последователей Зороастра, как и в Индии, одинаково, символом вступления в религиозное общество служит св. шнур или пояс.

Но все эти следы первоначального единства воззрений у западных арийцев Азии с восточными относятся к временам доисторическим. С тех пор произошло разделение между этими племенами, некогда жившими вместе, и Авеста представляет собой доказательство того, что это разделение, по крайней мере отчасти, исходило из религиозных побуждений и оснований, что взаимное отчуждение племен имело религиозные причины. В среде арийской общины, очевидно, почему-то произошла религиозная рознь прежде, чем явилась Зороастрова религия. Прежние представления о богах у западных арийцев получили иной, даже противоположный характер. Дэвы из богов светлых, добрых, превратились в духов злых, враждебных человеку, и наоборот, имя Агура (Ahura, Asur), у индийцев обозначавшее богов злых, враждебных человеку, стало в Авесте именем верховного Бога, источника жизни и знания – «Ahura mazda». Сам величественный Индра, высший бог Вед, под именем Андра, – стал богом преисподней⁷⁰¹. Такое видоизменение в значении одних и тех же понятий, несомненно, указывает на то, что иранцы отложились от своих прежних воззрений, признали их противными истине, и что самая перемена в значении одних и тех же, понятий и названий произошла потому же, почему в христианстве имя греческих демонов – духов светлых – обратилось в название духов злых, т. е. потому, что демоны – боги религии отвергнутой, ложной.

Когда именно произошла эта рознь, и что значит в вопросе о ней явление Зороастра, иначе, – он ли был проповедником учения, которое внесло разделение в общую религиозную жизнь арийских племен, со времени ли явления учения Авесты положено начало этому разладу, или оно последовало еще прежде, нужно ли смотреть на появление пророка, как на момент, отделяющий первоначальное единство в воззрении иранцев с восточными арийцами; – на это нельзя отвечать решительно. Доныне большей частью видели в Заратустре или Зороастре именно такого, или подобного, реформатора, который проповедовал более высокое учение о Боге, в противоположность политеизму Вед с их бесчисленными дивами⁷⁰². Но сама Авеста ничего не говорит о подобной реформаторской деятельности пророка, равно как и о прежнем религиозном законе, им отвергнутом, хотя и упоминает о врагах его учения. Она не знает никаких других, прежде бывших, пророков и законодателей религии, за исключением одного только вышеназванного праотца Йимы, который представляется родоначальником племени, и которому приписывается такая же близость отношений к божеству и постижение истины, как и Зороастру⁷⁰³. С другой стороны, этот Йима вовсе не выставляется предшественником Заратустры в деле распространения истинного учения, и позднейшие сказания признают только одного пророка, принесшего закон с неба⁷⁰⁴. Остается, таким образом, возможность различных предположений. Возможно, что одному лицу приписано воззрение, слагавшееся в народе постепенно, или выработанное целым рядом мыслителей⁷⁰⁵. Возможно, что полумифический Зороастр был первым человеком, у которого родилась мысль или чувство о ложности прежних религиозных верований и о заблуждении народа. Возможно, наконец, что реформа эта внесена отвне, или, что Зороастр стоял под влиянием посторонних воззрений, отвне полученных. Несомненно одно, что, если он существовал действительно, против чего нет нужды настаивать, – то вел борьбу с противниками проповедуемого им учения, которое принималось далеко не всеми, хотя имело от начала приверженцев и последователей.

В чем именно первоначально состояла открывшаяся разность в религиозном воззрении восточных и западных арийцев, в чем исход её, и каким процессом сложилось своеобразное воззрение иранцев, отторгнувшееся от древнего общеарийского воззрения, – на это также отвечать с определенностью очень трудно. Те из историков, которые признают Зороастра реформатором, изменившим прежнее воззрение иранцев, общее с воззрением Вед, предполагают⁷⁰⁶, что иранского пророка не удовлетворял прежний культ потому, что в нем одинаково почитались и благодетельные, и враждебные человеку силы, – он отверг это смешение в религии богов света и добра с богами тьмы и зла. В этом исход для разделения между индийским и иранским религиозным воззрением. Зороастр отверг культ богам с враждебными для человека свойствами. Вот почему часть прежних верований удержана, а другая отринута. Вместе с тем, как отвергались силы или боги с характером мрачным, враждебным, – образ божества, естественно, становился светлее; оно делалось ближе к человеку, и получало свойства более возвышенные. Божество в Зороастровой религии, поэтому, возвышается над натурализмом Вед, и все гении или духи имеют более живой облик сравнительно с богами Вед; Зороастр придал им характер, близкий к антропоморфизму. Но исключение из культа необходимости служения богам зла и враждебным силам, само по себе, еще не вело к изменению воззрений на свойства божества, и из такого исхода с трудом можно объяснить предполагаемую перемену в общем воззрении на божество. А главное – этой большей человекообразностью во взгляде на божество не обнимается разность в воззрении иранской религии, сравнительно с религией Вед, как увидим это из её изложения. Другие из историков реформу Зороастра поставляют в смешении древнего иранского воззрения с семитическими верованиями, предполагая при этом даже политические цели. Gobineau в своей Histoire des Perses⁷⁰⁷ думает, что эта реформа произведена в видах упрочения власти Дария, который, после того, как мидо-персы расширили свое владычество над семитами Азии, старался объединить подвластные ему страны единством религии. Но, не говоря уже о том, что реформа в воззрении иранцев, сравнительно с индийским, произошла ранее времен Дария, из семитических влияний не объяснимы характерные особенности иранской религии, проникнутой дуалистическим взглядом. Можно принять только ту общую мысль, что религия западных арийцев шла в своем развитии тем же процессом, как и индийская, т. е. процессом постепенного объединения частных и дробных понятий о богах; только здесь это объединение сначала привязано было к представлению о двух противоположных началах жизни в природе и выразилось в дуализме⁷⁰⁸.

Но, насколько неопределенно значение самого Зороастра в истории религиозного развития иранцев, настолько несомненно, что учение, которое носит его имя, не оставалось неизменным и неподвижным и после, и не было свободно от чуждых, посторонних влияний. Персия всегда была открыта для этих влияний, и по своему положению, и по своим живым политическим связям с народами востока и запада. Греческие историки к этому прибавляют, что персы отличались особенной склонностью к переимчивости у других народов; особенно нужно сказать это о связи с Ассирией и Вавилонией, и вообще о влиянии семитических народов на культуру Персии. Иранцы, принадлежа по своему происхождению и основному воззрению к арийцам, по образованию принадлежали более к семитам, – так связан был их гражданский быт с бытом семитических народов, им близких и входивших в состав их общего государства. Связь эта не могла не отзываться на самом религиозном воззрении и не одновременность появления частей Зенд-авесты свидетельствует об изменениях не в редакции только. Напор посторонних влияний бывал так силен, что угрожал иногда совершенным уничтожением религии Ирана. Предание самих персов заявляет об опасностях, каким подвергалось учение древнего пророка, приписывая ему самому пророчество о такой судьбе его закона. В Авесте, по словам этого предания, пророк предрек, что будет после с его законом. Появится между вами, говорил он, царь-тиран, трижды будет отвергнута истинная вера. Верующие будут через него введены в соблазн и сомнение в вере. Название царя «Ситамгар», т. е. тиран, – есть намек на Сикандра, – персидское имя Александра. Этот царь тиран, действительно, как мы говорили уже, явился в лице Александра, при нашествии которого, по тому же преданию, сожжены св. книги. Это значило, как мы также видели, что греческая культура и образование имели сильное влияние на персов, простиравшееся до забвения или до унижения их религии. Начавшееся затем господство парфян, народа скифского, но знакомого с тем же греческим образованием, если не подавляло национальную религию иранцев, то, с другой стороны, не могло и способствовать её процветанию и господству. Тяготение к греческому образованию продолжалось. Восстановлена национальная самостоятельность только с воцарением Сассанидов, которые заботились о возвышении веры и народности. Но, после совершившихся катастроф и сильных влияний на персидскую культуру со стороны народов востока и запада, после того, как персы восприняли в себя различные, чуждые им элементы, – и восстановленная при Сассанидах национальная религия не могла уже остаться совершенно неизменной и сохраниться в целости. На ней, по крайней мере на её литературе, лежали следы чуждых воззрений. Сделанный в это время перевод древнего св. текста Авесты на новый язык доказывает не то только, что древний язык св. книг стал уже непонятен народу, но и то, что прежние толкования на них казались неполными, неудовлетворительными⁷⁰⁹. К этому новому переводу Авесты примыкает новая богословская литература персов того времени, имеющая своей целью дополнить исчезнувшие или утраченные св. книги, а равно – представить новое и более полное изложение религиозных верований, завещанных древностью. Эти сочинения своим явлением также доказывают, что персы того времени уже не удовлетворялись прежними взглядами. Таково значение новейших по времени явления св. книг, подобных Бундегеш и Минокгиред, – из которых первая, как мы сказали уже, заключает в себе космогонию и эсхатологию персов, а вторая – беседы мудреца с небесным разумом. В присоединяемом к первой из них, т. е. к Бундегеш рассказе под названием: «ардай-вираф-Наме» о путешествии мудреца Вирафа в небо, новейшая критика с изумлением увидела не что иное, как персидский перевод известного в христианской апокрифической литературе сочинения A­ ναβατικὸν Ήσαίθ (Ascensio Јеsaiae). Вираф засыпает в присутствии 7-ми персидских мудрецов, с которыми он рассуждал о законе, душа его возносится на небо, и на 8-й день возвращается в тело, и он пробуждается. Затем начинается рассказ о виденном им в небесах, о рае и аде, духах и жилище божества. Почти все так же, как и в Ascensio Jesaiae, где пророк, водимый ангелом, видит постепенно семь небес, – только имена лиц в той и другой книге иные. Сродство обеих книг ныне никем не отрицается, но христианский апокриф критика признает явившимся ранее персидского сочинения⁷¹⁰. Вообще Персия, как в древнее, так и в новейшее время, не переставала быть пунктом, на котором сходились и встречались разнообразные воззрения востока и запада. Уже со второго века в Персию проникло христианство; с иудейством, которое знакомо было ей со времени вавилонского плена и ранее, она также до конца продолжала быть в соприкосновении. Здесь же, т. е. на востоке и, в частности, в Персии, искали себе убежища и свободы и христианские сектанты, гонимые из метрополий. Известно, что несториане находили покровительство у некоторых из Сассанидов, и имели в Персии свои школы до последних времен. Иудейская образованность также в это время сосредоточивалась в Персии и Вавилоне; талмуд заканчивался при Сассанидах. Словом, все три религии: христианство, иудейство и Зороастрова религия были в постоянном взаимном соприкосновении, что не могло, конечно, остаться без взаимных влияний. Прежнее тяготение к эллинизму также не исчезало. Греческая философия, особенно Платон и Аристотель и неоплатоники, были хорошо знакомы персам этого времени. На персидский язык был переведен Гомер; а после – Платон и Аристотель. Этого мало. Сверх влияний со стороны Сирии, Греции, иудейства и христианства, Персия не чужда была влияний и с востока – со стороны Индии. В это время буддизм, далеко распространившийся на востоке, высылал своих миссионеров и на запад. Есть следы даже литературных общений Индии с Ираном в эту эпоху. Все эти разнообразные воззрения, как бы твердо ни хранили иранцы свою древнюю веру, не могли не отзываться на их религиозных воззрениях. Известно, что в это время возникали в Персии различные секты⁷¹¹, которые своим явлением доказывали уже, что религиозные верования колебались и разнообразились. Здесь же явилась и христианская секта манихеев, представлявшая собой смесь христианства с парсизмом, даже с буддизмом. Мани или Манес, пребывающий в пещере и износящий откровение, – напоминает собой самого мифического Зороастра, получающего откровение с неба, после приготовлений к тому в уединении горной пещеры.

Так и под таким влиянием сложилось религиозное воззрение Ирана, заключенное ныне в св. книгах, известных под названием Авесты или Зенд-авесты. Эта внутренняя история верований, постепенно слагавшихся и, очевидно, принадлежащих не одному времени, должна быть постоянно в виду при решении вопроса о том, что собственно принадлежит древней религии Ирана.

Таким образом, Зороастрова религия есть религия арийского племени, но своеобразно сложившаяся, и притом отчасти под чуждыми влияниями других народов, особенно же народов семитических.

Начинаем самое изложение религии Ирана.

Религия Индии в древнейших св, книгах индийцев открывается натурализмом в учении о божестве. Религия Ирана, как мы знаем её в Авесте, уже более или менее отрешена от натуралистических понятий о божестве. Все религиозное воззрение Ирана проникнуто мыслью о противоположности между небом и землей, между миром видимым и невидимым. В Авесте постоянно противопоставляется этот земной, видимый, материальный мир иному, невидимому, нечувственному, которому принадлежат боги. Вселенная распадается на две части, духовную или невидимую, и материальную, или телесную. В брамиистве, которое сменило собой натурализм Вед, различие между чувственным и духовным понималось отвлеченно, под формой отрицания свойств реального, действительного бытия, и обращалось в пустое, абстрактное понятие. Воззрение Ирана, наоборот, представляется гораздо более живым и конкретным. Божество, дух, это – сила живая. Она всегда олицетворяется, и почти никогда не переходит в одно пустое понятие, которому чужды свойства действительного, реального бытия. Можно сказать более: олицетворение всего существующего – характерное свойство воззрений Авесты. Материя, земля, минералы – все живо и одушевлено. Это не значит, однако же, что иранское воззрение совершенно свободно от тех стремлений к пантеистическому единству, которое составляет выдающуюся сторону религии индийцев, и что до конца оно оставалось верным своему живому воззрению. Стремление к пантеистическому единству присуще и Зороастровой религии, но оно закрыто дуализмом, т. е. борьбой двух противоположных начал добра и зла. Борьба света с тьмою, из которой слагается процесс жизни во вселенной, составляя выдающуюся сторону религиозного учения, останавливала на себе все внимание. Но сама эта борьба имела и свое начало, и свой конец, по крайней мере должна была иметь, и иранское воззрение впоследствии стремится все известь из одного всеобщего начала, которое все заключает под собой. В истории религиозных воззрений Ирана, по-видимому, повторяются, хотя не с такой очевидностью, те же моменты, какие прошла религия в Индии. Как в браминстве, после периода Вед, является попытка к объединению религиозных представлений о богах в идее о единой душе мира, которая, вместе со временем, переходит в чисто абстрактное понятие, так и здесь, постепенно развивается стремление к более отвлеченному, и притом пантеистическому воззрению.

Самую выдающуюся сторону Зороастровой религии составляет, как сказали мы, – дуализм, т. е. борьба двух начал, света и тьмы, добра и зла. Под этой формой, по преимуществу, и известно учение Зенд-авесты. К этому сводятся, главным образом, и все сообщаемые греческими писателями сведения о религии персов, сохранившиеся до нас и служившие, до открытия Зенд-авесты, единственным источником нашего знакомства с религией иранского пророка. Борьба Ормузда с Ариманом, как называли греки этих богов света и тьмы, – вот существенное содержание религиозных верований персов, по этим известиям.

С таким дуалистическим характером, действительно, является религия Ирана; но, по-видимому, – не от начала. Дуализм этот развивался постепенно, и в своих резких формах открылся не вдруг. Новейшие критические исследования над текстом Авесты доказывают, по-видимому, что было время, когда бог добра Ормузд был единственным, всемогущим божеством мира⁷¹². В самом деле, в древнейших частях Авесты, какими по языку оказываются так называемые Гаты (Gatae) Ясны, нет следов того резкого дуализма, который позднее проникает собой учение Зороастровой религии, – различается добро от зла, но нет особого представителя бога зла, – нет и вечной борьбы между добром и злом⁷¹³.

Итак, по древнейшему воззрению Авесты, существует одно верховное божество мира Агурамазда – Ahura mazda, т. е. премудрый владыка⁷¹⁴, у греков Ώ ρομάσδης – Ормузд⁷¹⁵. Так, по крайней мере, описывается он в древнейших частях Авесты. Это – общий и единственный владыка мира, его творящая и промышляющая сила, верховный правитель «двух миров», т. е. небесного и земного. Вместе с ним призываются и небесные силы «excelsi» или «coelestes potestates»⁷¹⁶. Но эти coelestes potestates – его же создание, и стоят под его владычеством. Это – менее, чем dii minores в индийской религии. Собственно божество, единственный источник и жизни и мудрости, есть Агура-Мазда, высочайшая премудрость⁷¹⁷. Возвышенными чертами описывается в Гатах этот первый отец мудрости: «кто как не ты, Агура, спрашивает пророк⁷¹⁸, удерживаешь от падения (в пустое пространство) небесные силы – coelestia lumina, кто хранит воды и растения, кто дал ветрам и облакам силу и скорость движения, кто, как не ты, – виновник мысли, разума, скрытого во всем этом, во всех явлениях мира?⁷¹⁹ Скажи мне, кто этот великий художник, что дал нам свет и тьму, сон и бодрствование, дни и ночи, кто одарил нас, вместе с тем, и разумом для различения времени и постижения законов жизни? Кто вселил в нас мысль, кто вложил в нас любовь, и связал людей узами живой привязанности? Ты – единственный источник всякого блага»⁷²⁰. Вместе с этой проповедью о едином верховном существе, осуждаются и порицаются почитатели дэвов, как представители культа, враждебного религии Зороастра. От них – далек Агура-Мазда. Они не знают его силы, его присутствия в мире, они ложно думают о божестве. Он – друг, брат и отец только для тех, кто чтит его, как единого владыку мира⁷²¹.

Таким образом, по-видимому, в этой проповеди о едином Боге и заключалось, главным образом, откровение, данное Зороастру, – в этом и состояла его миссия. Древний культ дэвов, которые из богов светлых стали духами враждебными, представляется, по-видимому, политеизмом, против которого направлено учение иранского пророка, и об уничтожении которого он молит Агура-Мазду или Ормузда. «Ты знаешь, Господи, говорит он, какой радостью исполняется мое сердце, когда у людей, одаренных разумом, спадает слепота с их глаз. Сделай, чтобы эта радость моя была совершенной»⁷²². Он просит Ормузда, чтобы открытое им учение пребывало вечным на земле, и распространялось между теми, кто слышит его из уст его и его последователей⁷²³. Пророк надеется даже, что оно распространится не только между его народами, но и другими племенами, что даже народы туранские, которые преследуются теперь ненавистью и презрением, познают единого Бога, который оснует среди них свое обиталище, как среди своих избранных и возлюбленных чад⁷²⁴. Победа этой проповеди об истинном Боге и будет победой над темными силами зла – дэвами⁷²⁵.

В виду этого воззрения на божество в древних Гатах, прежде поставленный общий вопрос о значении реформы, произведенной в древнем религиозном воззрении иранцев учением Авесты, снова поднимается, усиливаясь в своем значении, и делаясь еще более трудным к решению. Откуда этот монотеизм, с его возвышенными взглядами, так чуждый Ведам, с которыми, по-видимому, исторически связано иранское религиозное воззрение?⁷²⁶ Сама Авеста представляет это, с одной стороны, откровением, с другой, – плодом мысли одного лица; – пророк представляется размышляющим о свойствах божества, на основании врожденного человеку чувства истины и добра. Он дает себе вопросы о том, что такое божество: «кто ты и откуда, чей ты»⁷²⁷, спрашивает он у Ормузда, и, путем размышлений о природе и человеке, приходит к заключению о бытии верховного разума. Он останавливается своим вниманием по преимуществу на том, что в природе видна мысль, разум, т. е. целесообразность, и отсюда заключает, что должен быть единый, разумный виновник этого разума – auctor bonae mentis. Но странно было-бы делать какие-либо решительные выводы к тому, что монотеизм древнейших частей Авесты есть плод гениальной мысли иранского мудреца. Авеста, как мы уже знаем, – источник, история которого слишком темна для того, чтобы можно было на его основании решать вопросы о реформе, произведенной её творцом, чтобы положительно отвечать и на то, действительно-ли культ дэвов, напоминающий Веды, пал вместе с тем и вследствие того, что явилась проповедь пророка о едином Боге, и сделать заключение к тому, что самое разделение между арийскими племенами есть результат явления этого нового высшего учения. Достоверно одно, что во времена явления этого учения пророка господствовал в стране и был всюду сильно распространен политеизм, и учение о едином Боге представляется, среди этого всеобщего политеизма, учением новым, неслыханным⁷²⁸. Оно усвояется с трудом, и сначала немногими. Вопрос о монотеизме Гат, по-видимому, остается открытым.

Впрочем, при всей возвышенности свойств, какими описывается Ормузд в Гатах, есть черты, чуждые истинному понятию о божестве. Правда, это вовсе не безличный Брама, это – не слепая судьба, не разум, живущий только в людях, Это, по-видимому, разум личный, возвышенный над миром. Но – не дух в строгом смысле слова. Не только во всей Ясне, но и в самых Гатах, Ормузд представляется грубо человекообразным. Он имеет своеобразное тело. В телесной форме изображается он и на памятниках времен Ахаменидов, и это не образ только и не символ, потому что сама Авеста называет его облеченным в прекрасное тело⁷²⁹. Ему приписывается также вместе с телом и душа, как особое начало⁷³⁰. У него есть дети, есть жены и дочери⁷³¹. Конечно, в этих последних, чувственных представлениях о детях и женах Ормузда можно видеть образное выражение идеи о его созданиях. Очень может быть, что эти образы – остаток прежних мифологических воззрений, изменивших свой смысл. Но то несомненно, что Зороастров Ормузд от начала, как и впоследствии, представлялся существом телесным, хотя и с особым, утонченным телом. Во всяком случае, монотеистическая идея Бога, какую мы встречаем в Авесте и даже – в её древнейших частях, недостаточно чиста от натуралистического воззрения, и не вполне отрешена от него.

Впоследствии, и притом очень скоро, она еще более затемнена, если не совсем потерялась и исчезла, – изменила свой характер. Авеста содержит во всех прочих частях своих, даже в самой Ясне, уже вполне развитый дуализм, с каким и знают древние писатели персидскую религию. Ормузд здесь уже не единственный владыка мира. Рядом с ним стоит столь же могучий, как и он, Агроман или Анроман (Agromanius или Anromainyus), У греков Αρειμάνιος, Ариман – бог тьмы и зла⁷³². Имя Агромана или Анромана упоминается уже в Ясне⁷³³. Представления о зле физическом и нравственном, о тьме в природе видимой и в человеке, олицетворены и сосредоточены в лице духа, который есть источник и творец зла и тьмы, подобно тому, как Ормузд есть источник добра и света. Он равен этому последнему в своем могуществе, и имеет свою отдельную, самостоятельную область жизни, над которой царит и владычествует. А небесные власти «coelestes potestates», – небесное воинство, – стало теперь носителями сил Ормузда, точно так же, как, наоборот, дэвы – порождением Анромана и служителями зла в его темной области.

В небесном, духовном мире, существуют, таким образом, две, одна от другой отдельные, области бытия, – царство света и добра и царство тьмы и зла. Владыка первого Ормузд, второго – Агроман или Ариман. Тот и другой имеют в своем подчинении созданных ими духов или гениев, добрых и злых. Духи добра, как и зла, многочисленны и неодинаковы по своим свойствам и достоинству; они разделяются на различные порядки и классы духовных существ, со своеобразными свойствами и своеобразной деятельностью. Короче, то и другое царство организовано, как своеобразное целое, – с особой задачей жизни и деятельности, и населено различными духами. Идея, заключенная в понятиях Ормузда и Аримана, таким образом, разлагается на множество частных, отдельных представлений. Классы и порядки этих духов выражают собой различные типы и формы того бытия, представителями и источниками которого служат Ормузд и Ариман. Типы эти, в свою очередь, идут от общих и более отвлеченных форм к конкретным и частнейшим.

К первому, совершеннейшему классу существ Ормузда принадлежат Амеша Спента (Amesha Çpenta) или, по новоперсидски, Амшаспанды, т. е. «бессмертные святые»⁷³⁴. Это самые близкие к Ормузду духи⁷³⁵, это – мудрые и благодетельные цари неба, как называет их Авеста, которые надзирают за жизнью земли и оживляют ее, подобно солнцу⁷³⁶. Это – духи самого высшего порядка, носители интеллектуальных и нравственных начал жизни, а в области материального мира – представители общих космических сил. Быть может, по этому самому, деятельность каждого из гениев этого класса описывается обще и неопределенно, и они не выступают с резко очерченными свойствами. Первый из них Vohu-mano, Вогу-мано, т. е. «добрый дух» – в физическом отношении представляется охранителем жизни всех живых существ, за исключением, впрочем, человека, который есть предмет непосредственной заботливости самого Ормузда, – в нравственном отношении он – источник мира и дружбы, любви между людьми, т. е. того общего и основного нравственного начала, которое одушевляет жизнь и отдельных лиц, и целых обществ. Плутарх называет этого первого из созданных Ормуздом гениев: « Θεός εύνοίας». Вогу-Мано описывается сидящим в небе, на золотом престоле, с которого встает, чтобы приветствовать являющиеся в небо души. Имя второго гения этого класса Аша-Вагиста (Asha Vahista), по новоперсидски Ардибигист (Ardibihist), значит «чистейший». В области материальной природы, это – гений, надзирающий за огнем, в нравственном отношении – источник чистоты в мысли и жизни и, вместе с тем, радости. У Плутарха он назван, поэтому, Θεός άλιθέιας⁷³⁷. Третий из Амеша-спента Кшатра-вайриа Khshatra-vairya, по новоперсидски Shehriver – «досточтимый царь»⁷³⁸ – бог металла в физической природе, а в сфере нравственной – бог благотворительности; у Плутарха Θεός εύνομίας. Четвертый из духов этого порядка – Спента Армаити или Сапандомад (Sapandomad), гений женского рода – прекрасная дочь Ормузда, сестра других Амеша – спента, значит «совершенная мудрость». Это – мать земли, которая носит нас на себе⁷³⁹, в нравственной области она – гений мудрости, Θεός σοφίας, по Плутарху, а впоследствии богиня красноречия и роскошной, утонченной жизни. Два последние Амеша-спента, стоящие обыкновенно вместе и рядом, это – Гаурватат и Амеретат (Hanrvatat-Ameretat) – «вездесущие, бессмертные духи» воды и растительности. Первого Плутарх называет богом богатства Θεός πλοὐτου, а второго – επί καλοίς ήδεών. Это, очевидно, гении чувственных удовольствий, – пищи и питья, почему и стоят всегда вместе⁷⁴⁰. Таковы упоминаемые в Авесте Амеша-спента или Амшаспанды. Их считают 6 или 7, смотря по тому, причисляется или нет к ним сам Ормузд, который, как замечено, поставляется иногда наряду с ними, как высший из духов этого порядка.

Гораздо конкретнее и определеннее выступает в Авесте другой класс гениев, следующих за Амеша-спента, под именем Яцатов (Yazata), а по новоперсидски Изедов (Jzeds), т. е. «достойных поклонения и жертвоприношений». Это – прототипы уже не столько нравственных, сколько физических сил и начал, и притом – олицетворяют собой более частные физические силы, или стихии природы. Они многочисленны⁷⁴¹, и разделяются на небесных и земных, т. е. на действующих в небе и действующих на земле⁷⁴². Плутарх считает их двадцать четыре, и мы находим почти столько же их в гениях, которые в календаре персов указываются, как покровители отдельных дней месяца. Мы укажем на главнейшие из них. Между Яцатами неба первое место принадлежит Яцату солнца, который и у иранцев, как у индийцев, олицетворялся под различными названиями, иногда, как мы уже знаем, тождественными у тех и других. Яцат солнца называется «высочайшим из высоких». Его обыкновенный эпитет Aurvat-açpa, «отправляющийся или едущий на быстрых конях». В гимне, посвященном солнцу, говорится, что свет, который оно распространяет, приятен всем другим яцатам, точно так же, как тьма приносит удовольствие дэвам. Ему приписывается, вместе со светоносною, и очищающая сила⁷⁴³. Непосредственно за солнцем следует луна – «Мао», которая призывается в молитвах Авесты под формами полной луны и новой лупы. Эпитет этого Яцата: «содержащий семя быка», т. е. оплодотворяющий. Луне приписывалось, как и в Индии, по преимуществу, оплодотворение растений. Из других явлений неба выдвигается и выступает, вслед за этими гениями, звезда, «тистриа» (Tistrya). Имя её, не разъясненное хорошо в своем значении, указывало, кажется, на Сириуса. Она описывается, как самая блестящая и величественная из звезд, владычествующая над другими звездами. Как Зороастр господствует над людьми, так Тистриа владычествует над звездами неба, – она так же прекрасно создана, как и сам Ормузд. Плутарх называет ее прямо Сириусом, замечая, что персы веруют в одну звезду, которая охраняет все другие звезды и наблюдает за ними. Изображается она, то с головой 15-ти летнего юноши, то в форме быка с золотыми рогами, или светлой лошади. Она побеждает тех дэвов, которые приносят засуху и неурожай. То же понятие небесного света или светила представляет собой Яцат с именем Митра, которое и у арийцев восточных указывало на солнечный свет; обычный предикат его – «имеющий тысячу глаз и тысячу ушей». Свойства его очень разнообразны. «Неустающий, вечно бодрствующий» Митра есть представитель света в физической природе. Но его действия простираются и на область нравственной жизни. Он – владыка и помощник людей, гений добра и благочестия и один из главнейших противников духов зла⁷⁴⁴. В сродстве с Митрой, стоят и гении Сраоша (Çraosha), что значит победоносный, возвышенный, и Рашну-разиста (Rashnu-razista). В наблюдении первого – время от полуночи до восхода солнца; в нравственном отношении, Сраоша или Серош так же, подобно Митре, – покровитель веры, учитель закона и помощник слабых и бедных. Рашну – также охранитель нравственности, вместе с Митрой⁷⁴⁵. К той же категории, по-видимому, принадлежит гений Веретрагна, Verethraghna, что значит «победитель», представляемый под образом птицы, ветра, вола, коня, верблюда, кабана, юноши, овна и человека; по преимуществу же, под образом первого символа, т. е. птицы. Как и Митра, он – враг людей нечистых и нечестивых. Впрочем, значение его не может быть уловлено и верно объяснено. Но, не отдельные только явления неба, или не силы только, действующие в небе, служат носителями духовных сил или гениев, но и небо вообще, как пространство, в котором действуют эти силы, или как отдельный от них и самостоятельно существующий предмет. Есть гений или Яцат неба вообще (açman); в некоторых местах Авесты он называется даже первым из сотворенных гениев. Этот гений окружает всю землю, его пространство – безгранично, и конца ему ниоткуда не видно. Он представляется одетым в световидное, усеянное звездами платье, по сторонам его стоят другие, частные гении неба. Пространство между небом и землей, воздушная среда также имеет своих Яцатов или гениев. Есть Яцат воздуха Раман – Raman. Это – «быстрейшее из быстрейших существ», и вместе – «сильнейшее из сильнейших». Он изображается с золотым оружием, на золотой колеснице и с золотым кольцом в руках⁷⁴⁶. Его призывали в помощь в битвах. От воздуха отличается и признается в виде отдельного гения еще Яцат ветра (Vata), с эпитетом: крепкий, сильный, благотворный⁷⁴⁷. Главнейшие и известнейшие из Яцатов в области земных явлений следующие: Яцат огня (Atars); это – сын Ормузда, это – по преимуществу Яцат, т. е. достойный поклонения, один из сильнейших врагов Аримана⁷⁴⁸. Рядом с ним стоит столько же важный Яцат воды (âро). Яцаты воды и огня, от Амеша-спента, покровителей огня и воды, отличаются тем, что последние заключают под собой более общее понятие воды и огня, как начал мировой жизни, – огня и воды небесных и земных вместе, первые – частнее огня и воды – видимых, земных⁷⁴⁹. Вместе с Яцатом воды Аро – упоминаются другие Яцаты, олицетворяющие собой то же понятие, но частнее – и прежде всего – Ardvi-cura-Anahita, «могущий и чистый». Это – гений женского рода, и представляет собой текущую от Ормузда плодотворную «силу воды», – первоисточник, из которого исходит – земная вода, обусловливающая собой явление животных и человека. Эта богиня изображается в золотом покрывале, с золотыми привесками в ушах, такой же повязкой на шее и диадемой на голове. Она ездит на колеснице, возимой четырьмя животными, которыми правит сама. Она призывается очень часто в молитвах самим Зороастром, даже самим Ормуздом; но слышит мольбы только достойных. Это – богиня плодородия и рождения⁷⁵⁰. Упоминается еще божество, связанное с понятием воды Apaum Napat, «волны воды», но смысл его трудно определить. Но и вся земля в целом, как отдельный от совершающихся на ней явлений предмет, подобно небу, имеет своего представителя, своего Яцата. Это Земиад (Zemyad), следующий непосредственно за Асман, т. е. небом. Есть и особая богиня – Яцат женского рода, – представительница земных благ и удовольствий – Ашис-вагуги (Ashis-Yagugi), Как и Анагита, она называется дочерью Ормузда и сестрой Амешаспентов, – прекрасной и лучеобразной. Это – богиня брака, брачной жизни, цивилизации, просвещения и всех благ земной жизни⁷⁵¹. Есть, наконец, дух, представитель земли и неба вместе, в их взаимодействии, или лучше, представитель жизненной силы во всей природе; еще вернее – представитель всей природы в её жизненных явлениях. Это Яцат под именем «вола первородного», bos primаeva, олицетворяющий собой «rerum naturam». Bos primaeva встречается уже в самых древнейших частях Авесты; там же упоминается душа и тело этого первобытного вода, как эссенция всего, что явилось после в органическом мире. Ормузд называется творцом «bovis primaevae», т. е. творцом всей природы⁷⁵².

Еще более конкретный, а вместе с тем и более определенный характер имеет третий класс духов или гениев, называемых по зендски фравашис (Fravashis), а по новоперсидски фервер (Ferver)⁷⁵³. Это, по-видимому, прототипы отдельных форм бытия, олицетворение частнейших, индивидуальных видов существования, тогда как Яцаты представители сил и стихий природы. Это то, что дает определенный вид отдельному существованию, невидимая сущность или субстанция индивидуального бытия. Их эпитеты: «чистые, святые, мощные защитники, полезные и необходимые для всех созданий». Все живое имеет своего фервера, не исключая самого Ормузда⁷⁵⁴. Существуют ферверы людей прежде живших, еще не родившихся и имеющих жить после⁷⁵⁵. Всякая отдельная форма бытия имеет своего фервера, и деятельность их одинаково обнимает собой и небо и землю. Они – помощники Ормузда, и при их посредстве он содержит небо. Без этого посредства не могли бы явиться в мир ни человек, ни животное⁷⁵⁶. Они же причиной того, что воды и растения, луна и звезды совершают свой, им указанный, путь. Но, по преимуществу, они назирают за рождением или явлением новых существ в мир. Они, как после увидим, сохраняют и семя пророка Зороастра до будущего воскресения. Вообще, это – духи защитники и охранители отдельных лиц и отдельных тварей. Они же защитники и отдельных человеческих общин и учреждений, – боги кланов, т. е. родов или общин иранских⁷⁵⁷, пособники в некоторых особенных обстоятельствах, болезнях, бедах, разрушительных явлениях природы. Итак, это – гении покровители отдельных, частных форм жизни.

В позднейшей литературе эти воители за продолжение жизни представляются, как звезды на поверхности неба, поставленные на страже, – затем, чтобы с высот своих назирать за действиями Аримана, и понятие о них, по-видимому, слилось с представлением о звездах и их влиянии на судьбы человека. Весьма вероятно, что это совершилось под влиянием халдейских и вавилонских воззрений⁷⁵⁸. В Бундегеш и Минокгиред, действительно, звезды представляются носителями жизни и подателями добра и зла, и называются небесным воинством. С высот неба они сходят на землю в продолжении 10-ти ночей и, разделяясь по кланам, «облекаются в плоть и одежду»⁷⁵⁹.

Понятие о ферверах или фравашис, по-видимому, произошло из культа умерших. Необъясненное филологически слово «фравашис» служит одинаково, как для обозначения гения, так и для обозначения понятия о человеческой душе, как части божественного существа, и есть олицетворение жизненной силы, или души. Вот почему в молитвах призываются ферверы умерших прежде людей, и особенно фервер пророка Зороастра. Даже собственная душа молящегося также призывается им в молитве⁷⁶⁰.

Понятно, что ферверов бесчисленное множество, потому что они – представители и охранители всех живых существ и даже всех других отдельных форм бытия. Это – весь универс, в своих бесчисленных явлениях, олицетворенный под образом гениев или духов. Вообще, по воззрению Авесты, мир – полон духов Ормузда. Все в человеке и человеческой жизни, как и в природе, имеет своего фервера или своего Яцата. Так, есть особый гений и закона, открытого Зороастром, Мантра-спента (Mamtra-çpenta) – дух св. писания; есть гении человеческих радостей и скорбей; есть бог или гений жертвы Гаома, носящий одно имя с ней; есть гении и многих частнейших явлений природы, гении отдельных рек и местностей.

Но и царство Агромайна (Agromainyus – Anrоmanius) или Аримана, – этого «убивающего духа», организовано так же, как и царство Ормузда. Под властью этого духа, «полного смерти»⁷⁶¹ состоит целое полчище злых духов, многочисленное «воинство», борющееся с духами Ормузда⁷⁶². В этом злобном, всеразрушающем воинстве есть свои чины, свои классы и порядки духов. Зенд-авеста не указывает на них, и не описывает их с такой определенностью, как порядки духов Ормузда, но общая мысль о бытии разнородных духов в царстве Аримана – совершенно ясна. Воинство Аримана состоит из дэвов, Друков или Другов и Пайриков, как бы в соответствие с Амшаспандами, Яцатами и ферверами. Дэвы (Daeva) – понятие, выродившееся из прежнего, противоположного ему, представления о гениях добрых. Дэвы, по-видимому, могущественнейшие из злых духов, и сам Ариман, как глава всех злых демонов, принадлежит к их сонму, как Ормузд к Амшаспандам. Они разделены, как и яцаты, на небесных и земных⁷⁶³. Известны и отдельные имена дэвов с особым, свойственным им образом действий, направленных против деятельности духов добрых. Это дэвы противники Амшаспандов: Ако-мано (Ako-mano) – противник Вогу-мано, Андра (Andra) – противник Аша-вагиста, Наоггаити (Naoghaithi) – противник Спента-армаити, Тауру (Tauru) и Зайрика (Zairica) – противники Амеретат и Гаурватат. Из других дэвов чаще упоминаются и более известны дэв «Эсмо» или Асмо (Aeshmô). Он стоит рядом с самим Ариманом, и есть враг яцатов Митры и Сраоша. Это – жестокий воитель зла, изображаемые, обыкновенно, с мечом, позднее – враг души⁷⁶⁴. Столько же могуч и враждебен царству Ормузда «демон смерти и разрушитель тел», Асто-видготус – Açto-vidhotus⁷⁶⁵. Он примыкает по своей деятельности прямо к Эсмо. К нему, в свою очередь, по деятельности принадлежат демоны сна (Büsbyançta), своими длинными руками выдавливающие глаза⁷⁶⁶ и Апаоша (Apaosha), иссушающий землю. От самих дэвов отличаются также особые духи – их порождение, каковы: гений зимы, демон пожелания, демон зависти. За дэвами следуют злые духи низшего порядка, и прежде всего Друки (Druias, Drukg, Druga). Почти все они – божества женского рода, с некоторыми только исключениями. Известнейшие из них Яги (Yahi), Насус (Naçus) и Агга-доитра (Agha doitra). Первый есть демон чародейства и разврата; второй – демон трупных нечистот, который тотчас по смерти поселяется в теле, а последний – демон «нечистого глаза». К Друкам же причисляются и олицетворения некоторых страстей и болезней; – есть Друки горячки, презорства, высокомерия, зависти. Пайрики (Pairika), последний класс злых духов, также женские гении, большей частью представляемые под образом красивых женщин, соблазняющих людей. Между ними особенно известен Duzhyâjrya – «худой год», олицетворение неурожая и враг гения Тистриа. Сюда же можно отнести колдунов Yatus, хотя они занимают средину между духами и людьми, и принимают на себя вид различных животных, чтобы вредить людям. Нет сомнения, что деятельность всех злых духов прямо направлена против деятельности противоположных им духов Ормузда, как направлена деятельность некоторых дэвов прямо против Амшаспандов. Предполагается строгий параллелизм в устройстве того и другого царства. Все положительные свойства духов Ормузда находят свое отрицание в духах Аримана.

Мир небес, таким образом, разделен на две противоположные области, и состоит из множества духов, принадлежащих тому и другому царству. Местом обитания Ормузда, с его духами, служит высшее небо Гара-немана (Gara-nemâna), позднее Городман (Gorodman). Жилище злых духов – ад (Duzhaka), тьма, до такой степени густая, что ее «можно осязать рукой»⁷⁶⁷. Отсюда исходят порождения Аримана, направляясь на свою деятельность с высокой горы Арезура⁷⁶⁸.

Все духи, созданные Ормуздом и Ариманом, как и сами вожди их, – не бестелесны, и имеют, более или менее, тонкую или, более или менее, отрешенную от вещественности, оболочку. Они представляются человекообразными, и существуют, по-видимому, самостоятельно и лично. Но самостоятельность и отдельность их существования – далеко не полная, хотя и заметнее, чем в богах Вед, всегда слитых с явлениями природы. Они – не отдельны, по своей природе, от своих творцов. Ормузд изводит духов добра из собственного света, из собственного существа; Ариман точно так же творит дэвов из своего мрака. Вот почему первый часто и сам смешивается с духами добрыми. Он и Амшаспанд, и яцат, и имеет своего фервера; Ариман, поэтому же, называется Дэвом Дэвов⁷⁶⁹. Бесчисленное множество духов добра – это различные преломления лучей того света, центром и средоточием которого служит Ормузд. Множество злых духов, это – разнообразное порождение той тьмы, того мрака, источником и вместилищем которого служит Ариман. Строго не отделены, по своему существу, духи Ормузда и Аримана и от видимой природы. Они часто сливаются в представлении с явлениями физического мира. Таковы яцаты огня, воды. Еще непосредственнее связаны с явлениями и предметами природы ферверы, которые суть не что иное, как душа или жизненная сила живого существа, – то же, что гений (а genendo) греков и римлян, т. е. субстанция существ, рождающаяся вместе с ними. Отдельное существование их есть только отвлеченное представление о том физическом явлении, или о той силе природы, которая олицетворяется в образе духа или гения. Разделение духов на небесных и земных и указывает на то, что одни из духов служат олицетворениями более отвлеченных, невидимых начал жизни, другие представляют собой самое чувственное явление, и поэтому имеют более осязательную и видимую форму⁷⁷⁰. Самые классы и порядки духов того и другого царства служат выражением идеи о том, что отражения света и тьмы, исходящие из Ормузда и Аримана, постепенно переходят из более утонченных и отвлеченных форм бытия в более частные и конкретные виды существования, и напоминают индийские понятия об истечении из божества сначала идеальных форм жизни, постепенно осложняющихся и овеществляющихся. В самом деле, амшаспанды, по своим свойствам, – гораздо отвлеченнее, чем яцаты, а ферверы уже слиты с понятием о частнейших, индивидуальных формах жизни. С другой стороны, чем выше дух, тем он менее телесен⁷⁷¹, или тем тоньше его вещественная форма. Таким образом, царство Ормузда и его духов олицетворяет собой положительную сторону бытия и жизни, в её разнообразных силах, царство Аримана – отрицательную сторону, с её разнообразными формами. А сами Ормузд и Ариман – источники жизни в той и другой стороне её.

Таковы два начала жизни, к которым все сводится в иранском религиозном воззрении.

Между той и другой областью жизни, между тем и другим царством духов существует средостение – и пространственное, и нравственное. Есть пустота, отделяющая Ормузда и Аримана. Но еще более отделены они между собой своими нравственными свойствами, и не могут существовать совместно. И Ормузд и Ариман создали себе бесчисленное множество духов для взаимной, неустанной борьбы. Это – два противоположных лагеря, это – воинство, постоянно враждующее под предводительством двух враждебных друг другу вождей. От века ведут вражду два равные в силе борца, не уступая один другому, и борьба эта есть борьба за самое существование.

Сама Авеста говорит об этой борьбе, как уже существующей, не объясняя ни начала, ни условий этой борьбы. Позднейшая литература, в дополнение к этому, сообщает и понятие о начальном исходе вражды между Ормуздом и Ариманом; равно как и о некоторых условиях этой борьбы. Ормузд и Ариман, и по позднейшему воззрению, равносильны и могучи, но Ормузд, как дух добра и знания, имеет некоторое нравственное преимущество. Он знает все прежде, он имеет предвидение; Ариман, как дух тьмы, знает все, но не иначе, как судя по факту, уже совершившемуся. Поэтому Ормузд от начала знал и о существовании Аримана, и о его всеуничтожающих стремлениях. Ариман узнал о бытии Ормузда не скоро, спустя три тысячи лет⁷⁷². Небо, таким образом, сначала не знало вражды, и не было ничем возмущаемо. Но Ариман вышел из своей тьмы, и увидел свет. Этого было довольно, чтобы он тотчас же замыслил уничтожить нестерпимый для друков свет. Он удаляется в глубину мрака, и творит себе дэвов. Ормузд также, еще прежде, создал своих духов, пользуясь невозмутимым состоянием неба. Не он, однако же, начал борьбу, он не хотел вступать в нее; убеждал Аримана не открывать вражды, но убеждение было тщетно. Последний отвечал, что он не может терпеть созданий Ормузда. Он заключил, однако же, по предложению Ормузда, договор с ним не начинать решительной борьбы в продолжение девяти тысяч лет⁷⁷³. Итак, от века и до конца времен, жили и будут жить два борца жизни, два враждебные одно другому начала⁷⁷⁴.

Но дуализм в Зороастровой религии не безусловный. Как от начала было время, когда не открывалась еще борьба между Ормуздом и Ариманом, так будет время, когда эта вражда совершенно прекратится, и Ормузд победит Аримана. Мысль о том, что начало добра и света должно возобладать над царством тьмы, проникающая собой все учение Зенд-авесты, особенно развита, как после узнаем, в позднейшей эсхатологической литературе персов. Таким образом, подле Ормузда, подле царства света, явился Ариман, вождь духов тьмы, но – только затем, чтобы впоследствии исчезнуть.

Впрочем персидский дуализм не есть безусловный, не потому только, что он признает в будущем победу Ормузда над Ариманом. Этим представлением не ограничилось воззрение иранцев. Оно стремилось объединить начала мировой жизни – не только в конце, но и в их начальном возникновении. Дальнейшим процессом развития мысли требовалось, чтобы два противоположные начала, одинаково сильные, имели для себя одну общую основу бытия, без которой не понятно их совместное существование. Этому отвечает в Зороастровой религии высшее понятие о Заруана акарана, т. е. «бесконечном пространстве и бесконечном времени», из которого родились, и которым созданы сами Ормузд и Ариман, – понятие отвлеченное, подобно индийскому понятию о Браме. В этом Заруана-акарана иранский дуализм также исчезал, как политеизм Вед в браминском учении о Перво-браме. Есть перворождающее существо, из которого произошли оба равные боги: и Ормузд и Ариман. С таким же понятием о «перво-божестве» известна нам Зороастрова религия и у греческих писателей.

Новейшая критика, в самое последнее время, в лице некоторых авторитетных представителей своих, находит, что понятие о Заруана или Зрвана-акарана (Zrvana akarana) не существенно принадлежит к воззрению Зороастровой религии, составляет элемент, привзошедший в нее из других религий, и притом – совершенно лишний и ненужный. Шпигель, вместе с некоторыми другими филологами⁷⁷⁵, полагает, что оно – позднейшего происхождения, и притом не иранского, а семитического, и что, наконец, оно привносит разлад в Зороастрово учение, misston, лишает его цельности. По его мнению, оно всего более отвечает вавилонскому божеству, известному под именем Bel, Belitan – Ваал, которое в образе старца представлялось роком, господствующим над вселенной, и привзошло в Зороастрову религию из халдейско-вавилонской религии. Он находит даже, что имя Zerovanes встречается в отрывочных остатках вавилонской мифологии⁷⁷⁶. В самых же древних частях Зенд-авесты имя Заруана-акарана встречается очень редко, а между греческими писателями – только у позднейших. На этих основаниях, равно как и на том, что культ Заруана-акарана не был развит, Шпигель считает это божество чуждым иранскому воззрению, малоизвестным, и составлявшим предмет поклонения только одной из сект, известных под названием Зерванитов⁷⁷⁷. Но уже в древних частях Авесты, даже в Ясне, Ормузд представляется не единственным самобытным существом. Вместе с ним упоминается и «несозданный свет»⁷⁷⁸. Этот «самосущий и безначальный»⁷⁷⁹ свет различается от света или светил, созданных для видимого мира⁷⁸⁰, – свет невидимых, небесных сфер – от света видимого. Такой несозданный свет есть, очевидно, среда, в которой живет Ормузд, или которая окружает его, но среда, не им созданная, а существующая вместе с ним и обусловливающая его бытие⁷⁸¹. Но безначален и самобытен не свет только, а и вообще твердь неба (Tbwâsha), т. е. безначальное и безграничное пространство высшего, невидимого неба, противополагаемого видимому, зведному (собственно по словозначению – «твердь, небо над головой»). В Вендидад называется также самобытным и бесконечное время, как, так же, не созданная сила. Здесь уже полное представление о Заруана-акарана. Вполне понятно, что несозданная среда, в которой живет Ормузд, впоследствии обратилась в среду, в пространство, из которого он возник и стала перво-божеством. Позднейшая литература, вместе с понятием о Заруана-акарана, сохранила и следы такого первоначального воззрения на отношения богов Ормузда и Аримана к этой бесконечной и несозданной среде их жизни. Ормузд живет в вечном свете, Ариман во тьме, которая есть так же тьма безначальная⁷⁸². Таким образом, из представления о пространственной среде, которая вмещает в себе жизнь богов света и тьмы, в иранском религиозном воззрении выработалось понятие о верховном божестве, от которого зависят оба бога, и которое содержит в себе представление бесконечного времени и бесконечного пространства, хотя раскрытие этого понятия и могло совершиться под влияниями посторонними. Заруана-акарана относится, таким образом, к понятию об Ормузде и Аримане, как бог скрытый, непроявляющийся – к богам открытым, живым и действующим, – как понятие отвлеченное к его конкретным обнаружениям.

Развитие такого высшего понятия требовалось логически, и вовсе не составляло дисгармонии в общем воззрении Зороастровой религии. Дуализм скорее вызывал, чем уничтожал, вопрос об ином, высшем существе, которому подчинены и Ормузд, и Ариман. Оба они – равно могучи. Один не подчинен другому, – как низший высшему; – единства, целостности в представлении нет. Вопрос об этом единстве уничтожался бы, если бы Ормузд был единственным источником жизни, как в положительной, так и в отрицательной стороне её. Но в том и состояло характерное отличие персидского дуалистического воззрения, что оно разделяло непроходимой средой эти две противоположные стороны жизни. Ормузд – источник только светлых, благодетельных явлений природы; мрак, тьма существует отдельно и самостоятельно. Скоро, однако же, начало колебаться это воззрение. Открытие самой борьбы между тем и другим богом есть уже их, своего рода, слияние; среда, пустое пространство, отделявшее их, начало наполняться их деятельностью, стало смешением света с тьмой; противоположности начали сходиться. С другой стороны, очень рано высказывается стремление – неясное, смутное, – быть может, остаток понятий об Ормузде, как едином верховном божестве, – возвысить Ормузда над Ариманом. Оба они – равно могучи; но первый знает все наперед, последний – после; оба они́ – равно могучи, но физически; нравственно – Ормузд выше. Правда на его стороне. Он должен, наконец победить Аримана. Из этого последнего представления следовало-бы, что или Ормузд есть единственный верховный правитель мира, а Ариман – его же создание, или, что оба они созданы иным божеством, которое вмещает в себе, вместе со светлым элементом добра, и его тень – зло, хотя первый из элементов в нем есть господствующий. Иранский дуализм разрешился, в этом последнем смысле, – в понятие о Заруана-акарана, безграничном времени, из которого равно произошли и Ормузд и Ариман.

Понятие это, не только по содержанию, но и по форме своей, вполне отвечает религиозному воззрению Ирана и тем образам, к каким привязаны были от начала религиозные представления иранцев. Свет и тьма, – вот исход их религиозного воззрения. Вот два деятеля жизни, равно могучие. Откуда они? Вопрос – неизбежный, потому что они не происходят один от другого. Откуда же? Конечно, из того, что существует, или что может существовать прежде их, или вне их. Что же существует прежде их и независимо от них? Очевидно, то, в чем они сами, т. е. среда, пространство, в котором они живут и действуют. Пространство, действительно, есть нечто независимое от них и существующее прежде всего. Можно уничтожить в представлении и свет и тьму, и все, что существует; но пространство, в котором совершаются мировые явления, останется. Когда мы отрешимся в мысли от жизненного процесса, от всех явлений, совершающихся во вселенной, у нас образуется представление о какой-то пустой, бессодержательной среде, которая вмещала в себе мировую жизнь. Все пропадает, – одна она еще не исчезает, и по уничтожении всех явлений жизни во вселенной. Это пустое пространство есть, вместе с тем, нечто неизменное, недвижимое и беспредельное. У него – ни конца, ни начала. Следовательно, оно есть вместе и бесконечное время, потому что нет в нем прерывающихся, преходящих явлений. Итак, вселенная, взятая отрешенно от жизненного процесса, представляется беспредельностью в пространстве и во времени. Вот Заруана-акарана персов... Вот почему это перво-божество называется одинаково и беспредельным пространством, и безграничным временем. Оно есть та, ничем не наполненная пространственная пустота, какая остается в понятии, по уничтожении всех явлений и форм жизни во вселенной. Ясно, что несозданный свет, окружающий Ормузда, и не сотворенная твердь, которые призываются вместе с Ормуздом в гимнах Авесты, заключают в себе то самое понятие о Заруана-акарана, какое определеннее выработалось позднее, и представляют собой начальные и частные моменты в развитии этой идеи о перво-божестве персов.

У греческих историков мы встречаем; – в известиях о Зороастровой религии, – вполне раскрытым именно такое понятие о Заруана-акарана, как о высшем, верховном божестве персов. Уже Аристотель, в одном месте своей «метафизики», рассуждая об отношении нравственно-доброго к физической основе мира, упоминает об учении магов, которое признает бытие «первобога», из которого все исходит, а ученик его Евдемос, как сообщает об этом Дамасций, – в своей книге об учении магов замечает, что маги признают первым, верховным божеством частью пространство, частью время, т. е. понятие о бесконечном пространстве и бесконечном времени, или иначе – о беспредельности в пространстве и времени⁷⁸³. У позднейших писателей греческих находится и само имя Заруана-акарана, как название верховного божества персов⁷⁸⁴.

Таким образом явилось иное, высшее божество – в понятии о всеобнимающем, беспредельном пространстве и времени, которое объединяло в себе, как в первоисточнике, и бога добра, и бога зла. Заруана-акарана есть то, из чего – все, и в чем совмещаются все противоположности. Бесконечное время, как после объясняли сами персы, «не имеет возраста, не знает смерти, в нем нет ни жажды, ни голода, никаких противоположностей, никто не может властвовать над ним, ничто не может отнять у него силу»⁷⁸⁵. Это – бесстрастное, отвлеченное божество, безразличное в своих свойствах, стоит в совершенной аналогии с индийским Брам. Оно живет в недосягаемой высоте, и скрыто от жизни мира. Оно делается явным и открытым только через свои порождения, т. е. Ормузда и Аримана. Оно само чуждо всякого жизненного процесса, всяких проявлений бытия, но есть верховное начало и источник всякой жизни, и неразумной, и разумной, «первоблаго, высший разум», как называли его греческие философы⁷⁸⁶, и существует идеально, мысленно, потому что постигается только мыслью, а не внешним чувством. Само не проявляясь в мире и не имея никаких свойств, как и индийский Брам, оно стоит над миром, как сила, его содержащая, и от него зависит мир. Оно есть тот рок, та судьба, над которой никто не властен и которой никто не знает.

Так и называют греческие писатели высшее божество персов. Это – ἀρχηγὸς πἀντων καί τύχη. «Маги», говорил позднее Дион Хризостом, «высшего бога признают совершеннейшим и первым возничим,управляющим колесницей мировой жизни. Солнце сравнительно с ним еще юно и видимо (телесно), также и луна и звезды. К тому же, светила движут и управляют отдельными частями мира. Есть сила, движущая всеми ими, невидимая, о которой масса не знает и величия которой не понимает».⁷⁸⁷

Вместе с развитием такого понятия о верховном божестве, Ормузд и Ариман должны были стать в подчиненное отношение к нему, как к своему первоисточнику, и как к силе, высшей их. Так ото и было, хотя значение этого высшего движителя мировой жизни и не выступало с полной определенностью и хотя отвлеченное божество, особенно для массы народа, оставалось мало доступным и заслонялось представлением о прежних живых богах света и тьмы. Заруана-акарана, по воззрению позднейшей литературы, не только творит или изводит из себя Ормузда и Аримана, но и есть сила, от которой зависит их деятельность. Ормузд творит мир небесных духов при ликовании и благословениях Заруана-акарана. Самый договор Ормузда с Ариманом заключается с ведома и, как бы, при посредстве бесконечного времени⁷⁸⁸. В самой борьбе Ормузда с Ариманом, Заруана-акарана, по-видимому, не принимает участия; она только зритель её, или третейский судья – не более, но сочувствие её на стороне Ормузда, потому что эта сторона – правая. Правда, обыденный, народный взгляд персов мало знал об этом верховном боге. Ормузд и его духи, и после, представлялись действующими совершенно независимо. Но взгляд этот далеко не выражал собой того воззрения на божество, какое выработано было позднейшей теософией персов. Иначе смотрели на верховное начало жизни образованные классы, и секта зорванитов была, по всей вероятности, выражением этого последнего взгляда⁷⁸⁹. Беспредельное в пространстве и времени, по воззрению позднейшей теософии персов, есть отец Ормузда и Аримана; эти последние – только его порождения. Возникновение их из Заруана-акарана представляется, как проявление её внутреннего существа; самый исход их на деятельность предопределен и есть необходимое требование жизни этого беспредельного. Вот как выражается это в одном из позднейших религиозных мифов, олицетворяющих отвлеченное божество персов. Акарана т. е. «вечный», в продолжение тысячи лет, приносил жертвы и молился, чтобы получить сына. По прошествии этого времени, он впал в сомнение. Вследствие этого, у него родились два сына: один – плод его молитвы, другой – плод его сомнения. Он решил дать господство тому, кто первый явится на свет. Ариман прогрыз утробу и первый предстал пред Заруана-акарана. Он показался очень мрачным и «вечный» хотел возвратить его внутрь себя. Но Ариман напомнил обещание, и «Вечный» дал ему господство на 9-ть тысяч лет⁷⁹⁰. Мысль мифа совершенно ясна. Свет и тьма явились из общей сущности мира – один, как положение, – другая, как отрицание – и явились необходимо. Ормузд и Ариман – добро и зло одинаково возникают из недр вечности и составляют, таким образом, необходимую принадлежность жизни Вечного; тот и другой – одна из сторон его жизни. Сам Вечный, хотя против своего намерения, соглашается на бытие мрачного духа. Говоря иначе: все развивается из первоначального безразличия путем противоположностей, – мысль, которую встречаем мы и в древнем пантеизме, и в новейших пантеистических философемах.

Таким образом, воззрение Зороастровой религии на божество, развиваясь постепенно из первоначальных представлений о свете и тьме, как двух постоянных деятелях жизни во вселенной, и переходя в дуализм – и физический, и нравственный, олицетворяемый Ормуздом и Ариманом с их духами, разрешилось, наконец, в пантеистическое представление о едином, всеобщем, безразличном начале жизни. С точки зрения этого высшего понятия о божестве, учение Зороастровой религии представляется в следующей системе, полной единства и законченности. Есть единое, нераздельное, все в себе содержащее существо и первоисточник всякой жизни. Имя ему – «беспредельное время и беспредельное пространство». Оно извело из себя свет и тьму, или богов света и тьмы, добра и зла. Из этих основных, но противоположных сил и их взаимной борьбы, возникли и все другие боги или гении. Царство Ормузда есть разделившийся Ормузд, а духи Аримана – разделившийся Ариман. А высший смысл этой доктрины – пантеистический. Начало и основа жизни – безразличие, бытие без имени, всеобъемлющее, но неопределившееся. Из этого безразличия исходят два начала жизни, которыми обусловливается действительная жизнь и реальное бытие. Оба эти начала одинаково необходимы, и без зла не было бы и добра⁷⁹¹. Как скоро явилось положение, необходимо является и его тень – отрицание, Жизнь вселенной и есть не что иное, как соединение этих противоположностей, смешение добра со злом, разума с неразумностью, жизни со смертью.

Диссонанс в этом воззрении на божество составляет только учение Гат – о боге добра Ормузде, как единственном, верховном творце и правителе мира....

Но – это мир только неба и богов. Кроме него существует, и притом параллельно ему, мир земли, мир видимый... Что такое он и как возник?

Мир видимый, земной, является после невидимого, который есть его первообраз. Такова мысль, развиваемая всей персидской литературой. Его явление, как и явление духов неба, приписывается могуществу божества, и иранское воззрение не знает тех космогонических мифов, проникнутых пантеистическим взглядом, которых так много в браминстве. История творения земного мира в Авесте описывается гораздо полнее и яснее, чем история творения мира духов, о которой говорится обще и неопределенно, а в позднейшей богословской литературе персов она получила очень сложный, но совершенно фабулёзный, сказочный характер.

Авеста едва ли не единственный памятник религиозной языческой литературы, где встречаемся мы с идеей происхождения мира, весьма близкой к библейской. Таковы, по крайней мере, древнейшие части её – Гаты. Божество творит вселенную своей силой, своим могуществом. Вместо мифологических рассказов о порождении вселенной из божества, мы находим здесь иную, совершенно своеобразную картину, полную поэзии, но чуждую пантеистической мысли, в которой изображается отношение божества к созданному им миру. Божество, существовавшее от века, присутствует на празднестве рождения вселенной. Пророк видит Ормузда, – praesentem in nataliciis mundi⁷⁹², – т. e. как бы восседающим на пиршестве по случаю рождения вселенной, которая возникла по его верховной воле. Образ, указывающий – как на отношение вечного к явлению временного бытия, так и на сам акт творчества. Мысль пророка переносится во времени первого возникновения вселенной, когда изведший ее из небытия – Ормузд озабочен её рождением и празднует её появление⁷⁹³. Сам акт творения совершается божественной мудростью, божественным всесильным словом – «Honover». Мир возникает, по словам пророка, sanctissimo ore Dei⁷⁹⁴, т. e. из уст Бога, – его велением. Он создан божественной мудростью⁷⁹⁵. «Я изрек то слово, говорит Ормузд, через которое создана вселенная. Доныне продолжают уста мои произносить это мощное слово». Твоя мудрость, говорит к нему пророк, создала этот мир⁷⁹⁶. Это слово и мудрость иногда отделяются от божества, как те свойства, которые проявились в создании вселенной, возникшей его могуществом и отразившей на себе его божественную, «благую мысль» (bonam mentem). Они олицетворяются, как олицетворяется все в живом изображении, – на более⁷⁹⁷. Божество представляется, таким образом, творящим мир света словом и мудростью, т. е. своим повелением, в силу которого возникает вселенная, отображающая на себе божественную мысль.

В позднейшей литературе персов олицетворение божественной мудрости получило иной смысл. Она является с именем «небесного разума»; как отдельное от верховного божества существо, которое и есть собственно творец мира, зиждительная сила вселенной, становится понятием, напоминающим представление Платоновой философии о λόγος. Книга Минокгиред (Minokhired), принадлежащая, как мы знаем, одной эпохе с Бундегеш, представляет понятие о небесной мудрости, подобное тому, какое находим у Филона и у гностиков. Олицетворение мудрости здесь уже не форма только для выражения отвлеченной идеи, а стоит в связи с особым благоговейным отношением автора к лицу мудрости. Мудрость, по его воззрению, есть высочайшее из благ, которым может насыщаться человеческий дух. Она существует прежде века и ею создаются века. С этим-то «небесным разумом» беседует автор названной книги и сообщает ответы его на вопросы о происхождении мира, о нравственности и добродетели.

Таково понятие о творении в древнейших частях Авесты. Премудрый и всемогущий творец мира есть единственно Ормузд, который изводит его из небытия своим словом и мудростью. С развитием дуализма, творцом вселенной, наряду с Ормуздом, является и Ариман. Тот и другой дух одинаково – творцы мира⁷⁹⁸. Оба они создают вселенную, внося в нее каждый – свой, ему свойственный, элемент. Еще позднее – творческая деятельность их ставится в зависимость от Заруана-акарана. Ормузд творит видимый мир из своего блеска или света, по благословению «бесконечного времени», при посредстве своих амшаспандов, точно так же, как и мир духов он сотворил, по соизволению беспредельного времени. В позднейшей литературе, вместе с этим, мы находим и более подробную мифологическую историю творения мира и участия в ней обоих богов.

Она ставится в связь с историей взаимных отношений между Ормуздом и Ариманом и есть продукт их личных целей и взаимной деятельности. Мир небесный создан Ормуздом еще до времени заключения договора между ним и Ариманом, точно также, как и мир дэвов сотворен Ариманом прежде явления видимого мира. Спокойное время, наставшее вместе с заключением договора, Ормузд захотел употребить на создание видимого мира. Это было, с его стороны, как бы новое приготовление к борьбе с Ариманом; мир земной, чувственный был как бы больверком, заложенным в том пустом пространстве, какое отделяло его от Аримана. Он нудился, таким образом, к созданию вселенной целями своей борьбы с духом злобы, видел в ней средство для этой борьбы, подобно тому, как находил его и в своих небесных созданиях. Сначала он создает небо, потом воду, землю, и затем, на ней – дерева, животных и человека. Совершается это не вдруг, а постепенно, – в продолжение шести периодов, обнимающих собой пространство времени в 365 дней, т. е. в продолжение года. Год, таким образом, в своем течении служит периодом и первоначального возникновения видимого мира⁷⁹⁹.

Указываем кратко и самые моменты творения мира, как они передаются в позднейших мифологических рассказах, в основе которых, впрочем, лежат понятия, встречающиеся и в самой Авесте. Сначала созданы были Ормуздом небо и земля, т. е. общее содержание видимого мира, или общая материя мира. Вслед за этим Ормузд удалился в свое высшее небо, скрылся из пространства, в котором заложены были основы видимой вселенной. Ариман, вышедший из своей тьмы и неожиданно увидевший созданное Ормуздом вещество вселенной, возмутился, и, говоря словами Плутарха, разбил скорлупу мирового яйца⁸⁰⁰, т. е. рассеял внешнее облачное пространство неба и земли, или, как говорит Бундегеш, пробежал небо и, явившись в образе змея, спустился на землю с целью разрушить и уничтожить создание Ормузда. Так – от первого момента возникновения вселенной, началась в ней борьба двух начал – добра и зла, и продолжается с этих пор через всю историю мироздания, которое отображает на себе двойственный характер деятельности этих богов. Замыслы Аримана, хотевшего разом уничтожить создание Ормузда, не удаются. Ормузд свою мудрость и деятельность тотчас же направляет против разрушительных стремлений Аримана. Открывается первая битва за право существования нашего мира, описываемая в Бундегеш яркими чертами. Она сопровождается явлением комет⁸⁰¹, посредством которых Ариман хотел сокрушить небо, и потопа, которым Ормузд и его духи хотели прогнать с земли духов Аримана. Битва кончилась победой бога света, впрочем не полной: Ариман обессилен, но окончательно не изгнан из мира. Напротив, часть мира отдана им в управление дэвам, точно так же, как другая – большая – Ормуздом отдана под защиту его яцатов. Вот почему в ней перемешано добро со злом и между тем и другим идет всегдашняя борьба. Часть самого планетного мира осталась в обладании дэвов⁸⁰², а на земле, вместе со светом, явилась и тьма, ночь, стужа и зимний холод, разрушающие ветры и «нечистый» огонь, «губящий жаром», – словом, все известные физические силы разрушительного характера. Но, не смотря на то, что вселенная, в основных своих силах и элементах, была, таким образом, повреждена Ариманом и «сделалась нечистой», – Ормузд продолжал свою творческую деятельность, согласно со своим планом и намерениями. Чтобы укрепить свою силу в мире, он, прежде всего, облек в материальное тело своих чистых духов и послал их на землю. Первым из явившихся, таким образом, живых созданий Ормузда на земле был первобытный вол, прототип всех земных существ⁸⁰³, из которого имели, впоследствии, явиться все животные и вся органическная жизнь. Этот вол – не мифическое только существо, но – яцам, дух неба и предмет поклонения. «Хвала волу, чистому, совершеннейшему зародышу всего доброго», говорит Зороастр в Авесте⁸⁰⁴. С явлением первобытного вола началось творение земных существ. Ариман, чтобы в самом зародыше убить земную жизнь, сделал нападение на вола, и дух смерти Astoniad заколол его. Но в тот момент, как из левой стороны павшего вола вышла его душа, чтоб оставить тело, из правой явился первочеловек – Кайморт, или вернее – Гайо-маратан (Gayo-maratan), – другой первотип живых существ на земле⁸⁰⁵. Из этих двух основных или первообразных форм и возникли затем все роды живых существ на земле. Душа вола «сетуя и скорбя, вознеслась на небо», но семя его взято ей и отдано на сохранение гению луны – Анагите⁸⁰⁶. Из сохраненного на луне семени первовола и из его трупа тотчас же возникло царство растений⁸⁰⁷. Из первочеловека – Кайморта – имели возникнуть люди в их нынешней форме. Но и этот прототип, как и вол, не избег нападений со стороны Аримана и дэвов. Он прожил недолго (30 лет, по Бундегеш) и умер, убитый дэвами. По-видимому, вместе с его смертью, снова прекратилась жизнь живых существ. Но и умирающий Кайморт оставляет на земле свое семя. Из этого-то семени выросла та первая чета, от которой произошел нынешний человеческий род; имя ей: «Мешиа и Мешиана (Meshia, meshiana)⁸⁰⁸. Так возник человеческий род⁸⁰⁹. Вместе с тем из сохраняемого на луне семени вола возникло и царство животных всякого рода. Так населилась земля созданиями Ормузда, вопреки намерениям Аримана. Но, если этому последнему не удалось воспрепятствовать явлению живых существ на земле, то, в отмщение за это, он успел внести и в круг живых существ земных свой нечистоту, как внес ее прежде в область материи и сил природы. На ряду с живыми созданиями Ормузда явились и противоположные им создания Аримана, которыми ограничивается и нарушается мир и довольство в жизни существ, созданных Ормуздом и принужденных, вследствие этого, «терпеть страдание». Как при первом акте творения самого материала видимого мира: земли и неба, – той среды, которая предназначалась для обитания земных существ, вмешательством Аримана введены враждебные жизни элементы, губительно влияющие на землю: – кометы, ветры, нечистый огонь; так и при втором акте создания самых живых существ, участием и враждебной деятельностью духа зла, введены существа нечистые, враждебные другим живым тварям. Царство растительности, созданное Ормуздом, получило вредные и ядовитые растения, по влиянию Аримана; царство животных точно так же имеет свирепых и кровожадных зверей, которые суть порождения этого «духа смерти».

Смысл этой мифологической истории творения тот же, что и в истории создания небесного мира, явившегося прежде, т. е., что действительное бытие представляет собой смесь света и тьмы, добра и зла, положения и отрицания. И на земле, как на небе, также две области жизни и два разряда живых существ, добрых и злых, принадлежащих царству Ормузда и царству Аримана⁸¹⁰. Самое явление живых существ на земле представляется результатом воплощения уже прежде созданных существ небесного, невидимого мира и есть как бы дальнейшее овеществление этих духовных форм бытия. В этом отношении воззрение Зороастровой религии снова напоминает собой идеально-пантеистическое воззрение индийцев. Жизнь постепенно как бы осложняется, через овеществление идеального мира небес. Земной, видимый мир есть как-бы отображение своего невидимого первообраза и в более видимых и осязательных формах представляет то, что уже существовало в иных, высших сферах жизни, что жило уже в идее, в отвлеченном типе. Между тем и другим миром – полный параллелизм. Нет ничего на земле, что не имело бы своего представителя в небе, что не было бы продуктом деятельности сил неба. Правда, этот небесный мир есть также мир живых существ, как и мир земной, и не есть одна только идеализация этого последнего как в Индии. Но эта живость представления, свойственная иранскому воззрению, только прикрывает пантеистическую мысль, лежащую в его основе. Мир земной во всяком случае, есть только видимая сторона другого, невидимого мира. Сущность того и другого одна и та же.

Человек есть также порождение великих сил, – воплощение невидимых духов. Позднейший мифологический рассказ изводит его из общей первичной формы вола. Но и он отличает его происхождение, отделяя его в истории творения от других животных. Человек возникает из семени вола, но его одушевляет гений, посланный с неба, – фервер. Вновь рождающиеся люди происходят подобным же образом, как и Кайморт. В минуту рождения, с неба нисходит на землю фервер и соединяется с телом рождающегося. Таким образом, и по воззрению Зороастровой религии, как по индийскому учению, существо человека состоит из нескольких частей: из тела, особой силы, оживляющей тело, и души. Жизненная сила непосредственно связана с материальным началом, а душа обнимает собой силы сознания, ума, совести, и есть воплощение небесного начала⁸¹¹.

В древних частях Авесты достоинство человека описывается высокими чертами. Человек есть предмет особенного попечения божества, среди всех других тварей земных. Он есть носитель того разума, той вечной правды, что от века сияет в самом Ормузде; в нем та сила, что постигает мысль божественную, скрытую в мире, и божественную, благость, явленную в мироздании. Он может быть причастником божественного разума и божественной святости⁸¹². Но особенно выдающуюся черту Зороастрова учения о человеке и о его достоинстве составляет учение о бессмертии, которое встречаем мы уже в древних частях Авесты – Гатах, и которое проходит чрез всю позднейшую литературу и своеобразно раскрывается в ней. Ормузд, по воззрению Зороастра, одарил человека двумя благами: счастьем на земле и бессмертием в будущей жизни⁸¹³. Это последнее на земле есть достояние только человека и его особый дар – donum а sanctitate revelatum, т. е. бессмертие есть тайна, открытая Богом относительно смертных⁸¹⁴. Впоследствии, эта общая мысль о бессмертии поставлена в связь с учением о происхождении и составе человека. Человеческий дух, как дух, нисшедший с неба и существующий независимо от тела, живет и по разрушении его и исчезновении жизненной силы. После смерти тела он восходит на гору Альбарда, от которой к жилищу Ормузда и месту блаженства ведет мост Цинват или Синват (Cinvat)⁸¹⁵, страшный для нечестивых и безопасный для праведных. Только те проходят через него, кто верно служил Ормузду; нечестивый, наоборот, низвергается в бездну ада. Добрые проходят чрез этот мост, устроенный Ормуздом, в сопровождении охраняющих их яцатов. Частнейшие описания состояния душ по смерти к этому прибавляют, что души, в продолжении трех ночей по смерти, находятся вблизи тела, затем удаляются от него. Их добрые дела следуют за ними в виде прекрасной женщины, которая направляется в рай, где встречают ее яцаты и сам Ормузд и где она забывает все ужасы смерти. С нечестивыми иначе. Их встречает, по смерти, злая, ненавистная женщина⁸¹⁶, которую с ругательствами отводят в ад злые дэвы⁸¹⁷.

Так устроен мир и таково назначение человека. Ариман не успел в своих планах. Мир и человек созданы, хотя злой дух и внес в него свой вредный элемент. Но за то последний и не остановился на этом в своих враждебных стремлениях. Как при самом сотворении мира и человека, он вредил своей деятельностью, так и по создании, в истории человека, с самых первых дней существования его, он не переставал и не перестает влиять на него враждебным образом. Первые люди – Мешиа и Мешиана, как создание Ормузда, должны были тяготеть к нему своей мыслью и чувством. Ариман постарался отвратить их от него; они пали, потеряв благоговение к Ормузду. Такова мысль Зороастровой религии о первобытном состоянии человека, но развивалась она не одновременно.

В древнейших частях Авесты мы находим только общее понятие о том, что в человеке живет зло, что он уклонился от своего пути⁸¹⁸ и от божественной премудрости, что источник этого – злой дух⁸¹⁹, что он влияет на него посредством искушений, и нечестивые люди его порождение⁸²⁰, что они – жилище злого духа, его тела⁸²¹, что в человеке борьба двух начал – доброго и злого, и его внутреннее состояние представляется как бы во владычестве двух противоположных сил⁸²².

Позднейшая литература представляет уже рассказ о падении, напоминающий библейское сказание о грехопадении. Бундегеш говорит, что Ариман послал к Мешиа и Мешиана своего дэва, чтобы соблазнить человека. В начале, говорится здесь, Мешиа и Мешиана признавали, что Ормузд есть творец мира. Но Ариман через своего дэва научил их говорить: «Ариман – наш творец», и, таким образом, отвратил сердца их от Ормузда. К этому, не совсем последовательно, прибавляется: Ариман дал им плоды, вкусив от которых, они потеряли то блаженное состояние, в каком находились⁸²³. Таким образом, продолжает рассказ о падении, Мешиа и Мешиана, через веру в эту ложь, т. е. что Ариман – творец мира, сделались грешниками, достойными наказания, и души их до конца времени обречены на жизнь в аду (Duzakh)⁸²⁴. Самый быт их изменился, вследствие отпадения от Ормузда, на более грубый. В начале первые люди жили мирно, безболезненно и не знали страстей, – в пищу употребляли только плоды, пили только воду; после люди стали есть молоко, мясо⁸²⁵.

Итак внесено зло и в жизнь человека, и вместе с умножением людей должна была открыться еще большая борьба темных сил со светлыми. История человека, таким образом, представляет собой, как и история творения мира, то же зрелище взаимной вражды между началами добра и зла. Ариман старается, отклонять людей от служения добру: Ормузд, со своей стороны, посылает пророков и носителей своего откровения для отвращения людей от зла. В таких колебаниях между добром и злом и шла человеческая история. Её периоды или эпохи представляют собой фазисы той же борьбы между Ормуздом и Ариманом.

Когда, среди распространившегося от Мешиа и Мешиана поколения, умножились почитатели дэвов, явился Йима или Има (Yima), могучий представитель благочестия в древнейшие времена – он же и цивилизатор древних иранцев. Личность его, упоминаемая в древних частях Авесты, имеет мифический характер⁸²⁶. Время правления его народом было самое счастливое и блаженное. Изобилие всех благ земных отличало тогдашний быт. Люди не знали ни бед, ни болезней, ни самой смерти⁸²⁷. Тысячу лет продолжалась эта блаженная жизнь при Йиме. Как носитель и представитель силы света и жизни, – Йима, вместе с распространением и утверждением веры в Ормузда, является и распространителем, множителем, и человеческого населения, и всех других тварей, и устроителем страны. По мере того, как ослаблялась власть Аримана – этого «убийцы всякой жизни», возрастало и умножение тварей и всех земных благ. Молитва Йимы, обращенная к небу⁸²⁸, изводит во множестве живые существа, которые переполняют собой землю; всякого рода животные, как и «чистые огни», распространяются повсюду. Земля наполнилась чистыми созданиями до того, что уже не доставало места для обитания. Но он снова обращается с молитвой к небу, рассекает землю золотым мечом, (прокалывает ее иглой и умоляет, чтобы она расступилась, призывая Спента Арманти, т. е. одного из амшаспандов. Обошел, после этого, Йима землю и увидел, что она на треть больше, чем прежде; когда он обошел в другой раз, то увидел, что она – на две трети больше, в третий раз – на три трети; несколько раз делает он это, умножая землю и живые существа, сначала по прошествии 300 лет, затем 600 и, наконец, 900 лет. Но что последовало за окончанием этих блаженных времен, относительно этого расходятся сказания. По Вендидад, вслед за тем, по-видимому, снова началось оскудение благочестия, под влиянием Аримана. Ормузд, вследствие этого, объявляет, что имеет последовать погибель телесного, т. е. материального мира; настанет губительная зима, во множестве появится снег и затем воды от растаявшего снега. Умрет скот и все, что живет даже на высоких горах, – воды всюду устремятся и погубят все живущее. Поэтому Ормузд повелевает Йиме устроить сад (окоп, ограду – vara, claustrum, kreis), длиной в стадию, и снести туда семена скотов, животных, людей и «огней блистающих», т. е. ввести туда лучших людей и животных, способных к распространению рода, а равно и растения. В нем должны были быть устроены жилища с дверями и окнами⁸²⁹. 40 лет в этом саду люди жили блаженно и безболезненно. Предание об этом саде сохранилось и повторялось до последнего времени⁸³⁰. По одним из позднейших сказаний, Йима не умер и продолжает жить в своем саду со своими верными⁸³¹. По другим, в последнее время своей жизни, Йима сделался горд, предался пороку, и слава отлетела от него в образе птицы⁸³². Остается одно, что он был распространителем и цивилизатором страны.

От времен Йимы – жизнь человека шла в той же борьбе добра со злом. Когда мера нечестия возросла, явился новый пророк и носитель откровения, – это Зороастр, преемник Йимы. По прошествии 6-ти тысяч лет⁸³³, Ормузд посылает Зороастра с откровением, в котором изложена воля Ормузда не только о том, что должны делать люди, но и уяснено их прошедшее и будущее. Явление этого откровения от начала было в планах божества. Ариман ничего так не устрашился при творении мира Ормуздом, как явления того фервера, который имел произвести из себя пророка Зороастра. Этот злой, говорит сам Ормузд об Аримане, хотел и надеялся побороть меня, но он тогда еще не видел святого Зороастра. Когда же увидел его этот дэв дэвов, то смутился и потрясен был всем своим существом⁸³⁴. Он послать друка умертвить святого Зороастра, но тщетно: злой дух оказался бессильным, – дэв исчез, по молитве пророка. После этого, Ариман употребляет хитрость, – он льстиво просит пророка не убивать его созданий; но и это не помогло. Зороастр объявляет, что вся жизнь его будет посвящена уничтожению и истреблению созданий Аримана и что в руках его данное ему для того Ормуздом оружие. Оружие это – откровенное слово закона и те средства, которые предписаны этим законом для очищения человека и освобождения его от влияния злых духов⁸³⁵. Пророк представляется, таким образом, воплощением силы, направленной против Аримана.

Но и эта победа над Ариманом не была полной; смешение добра со злом в этом мире продолжается. Но должно быть окончательное поражение темных сил, – оно отлагается, согласно заключенному условию, до срока, который имеет кончиться чрез 9-ть тысяч лет. Явление Зороастра было по истечении только 6-ти тысяч. Остается еще период в 3 тысячи лет. В конце его последует окончательная, решительная победа добра над злом.

Учение об этих последних временах, во многих отношениях, составляет выдающуюся сторону Зороастровой религии, сравнительно с другими языческими религиями. Но излагается оно по преимуществу в позднейшей литературе персов. В самой Авесте раскрывается лишь общая мысль о победе добра над злом, и находятся только некоторые немногие черты, вошедшие в сказания позднейшего времени. Концу мира и победе добра над злом, по этим позднейшим верованиям, должно предшествовать явление нового, последнего пророка, а затем воскресение мертвых и обновление вселенной – апокатастасис. Последний пророк родится из семени Зороастра, которое хранится 99 999 ферверами⁸³⁶. Семя это будет брошено в воду Kançaoya купаясь в которой, дева зачнет и родит этого пророка. Имя ему – Сосиош или Саошианс (Çaochуanç)⁸³⁷. Оно встречается, впрочем, и в Авесте. «От Кайморта до Сосиоша» – обычный термин для обозначения времени мировой истории в её настоящем виде.

Этот потомок и порождение Зороастра есть проявление или воплощение всего того нравственного могущества, какое может вместить в себе человек; он как бы повторение того первоначального типа, какой представляет собой Кайморт, – это две крайние точки в развитии человечества. Что заложено и дано было в лице Кайморта, как зародыша и первотипа, то осуществится, в конце времен, не смотря на влияние Аримана и злых сил, в лице Сосиоша. Зороастр стоит как бы в средине между тем и другим. Одна и та же сила, проявившаяся в начале в Кайморте, развивается в Йиме и Зороастре и заканчивает, завершает это развитие в лице Сосиоша, к которому привязана идея об окончательной победе над Ариманом.

Перед наступлением последней, решительной битвы между Ормуздом и Ариманом и явлением последнего пророка, т. е. Сосиоша, – или, что тоже, в последние времена мира, силы добра и зла будут проявляться в особенно напряженной деятельности. Араман пошлет беды и горе на землю, откроются жестокие войны, кровь будет литься рекой. Хищные животные будут опустошать жилища людей; от множества крови роса, падающая с неба, примет красный цвет. Смертоносные язвы и болезни обнаружат все свое могущество. Все, что производит земля, будет смешано с нечистотою. Вместе с тем умножится беззаконие и нечестие. Когда мера зла достигнет таких пределов, Ормузд пошлет потомков Зороастра – пророков: Ошедар-Бами (Oshedar-bami) и Ошедар-Маг (Oshedar-mah), которые знамениями и чудесами будут призывать народ к покаянию и обращению на путь истины и возвестят близость конца мира. Они остановят ход солнца, в доказательство своего божественного посланничества. По окончания проповеди и.господства этих новых пророков⁸³⁸, снова начнутся беды. Настанет жестокая зима, которая будет продолжаться три года. Погибнут все живые существа. Тогда отворятся двери замка или сада Йимы и обитатели его населят мир. Нечестие, однако же, еще и в последний раз проявит свою силу и только малая часть избранных останется на земле. Явится последний из пророков и потомков или сыновей Зороастра – победитель дэвов – Сосиош. Время его явления будет последним временем настоящей жизни. Быт людей в эти последние дни господства Сосиоша и веры на земле будет напоминать первобытное состояние. Люди, как и в начале, будут есть мало и притом только плоды, пока, наконец, не одухотворятся и не будут есть небесную пищу, т. е. ничего не есть⁸³⁹. Вместе с тем Ариман и его духи будут повержены и лишатся своей власти на земле и во всем мире. По одухотворении людей и победе над духом смерти, последует обновление или воскресение тел. Для полноты победы над Ариманом, источником смерти, иранское воззрение требует, таким образом, уничтожения и смерти тела. С другой стороны, это стоит в связи с его общим взглядом на одушевленные существа, по которому все, не исключая и самого Ормузда, имеет телесную форму. Жизни, вне или без тела, оно не допускает⁸⁴⁰.

Это замечательное учение о воскресении, в позднейшей литературе персов, излагается со всей очевидностью и подробностью. Бундегеш рассуждает даже о возможности этого воскресения. Зороастр спрашивает Ормузда: каким образом воскреснет, вновь явится тело, которое унесено и сокрушено ветрами, поглощено водой, растерзано зверями? Ормузд отвечает: «если моей силой небо держится без видимых опор и сияет, земля стоит без поддержки и несет на себе телесный мир, солнце и звезды с другими светящимися телами не уклоняются от своего пути, если созданное мной растение, умирая, вновь возникает и возрастает, если я деревам дал жилы и в утробу матери вложил дитя, которое получает от неё кровь, глаза, уста и другие члены и делается живым, если воде дал ноги и она течет, если облакам указал брать в себя и возвращать земную воду, если моей силой воздух движется и ветер без рук делает нападения и похищения: – то неужели трудно мне восстановить умершее тело, прежде мной созданное? Всего этого вовсе не было, и я создал: почему же не могу восстановить то, что уже существовало»? Бундегеш, затем, объясняет от лица самого Ормузда, что из земли вырастут кости, из воды – кровь, из деревьев – волосы, а из огня явится жизненная сила. Самое воскресение тел совершится в том порядке, в каком по времени являлись люди на земле. Сначала воскреснет тело Кайморта, затем Мешиа и Мешиана и последующих поколений. Это восстановление тел продолжится 57 лет⁸⁴¹.

В собственной Авесте, или в древних частях её, нет этого учения о воскресении тел, по крайней мере, в ясном и определенном виде. Современные филологи (Бюрнуф, Шпигель) пришли к заключению, что это учение не было известно до времени явления позднейшей литературы, после завоевания персов Александром великим⁸⁴². Только в одном из так называемых яштов, где описывается явление Сосиоша – последнего пророка, – и блаженное состояние людей последнего времени, не знающих ни смерти, ни болезней, – встречаются выражения, по-видимому, указывающие на воскресение тел⁸⁴³. В эпоху Александра македонского, по-видимому, также уже существовало у персов учение о воскресении. Диоген Лаэрций говорит, что, по учению магов, умершие оживут, и заимствует это из книги Теопомпа об истории Филиппа македонского⁸⁴⁴.

Воскресшие, таким образом, тела, по учению Бундегеш, соединятся вновь с ферверами, которые связаны были с их душами и телами при жизни, и будут совместно наслаждаться блаженством будущей жизни. Воскресшие, прибавляет Бундегеш, узнают друг друга, как знали при жизни, отцы своих детей, друзья своих близких. Образование нового тела произойдет «так же, как и при рождении», т. е. оно будет состоять из той же материи. Но, прежде, чем воскресшие примут участие в блаженстве, они должны очиститься от всякой Аримановой нечистоты; «в мой небесный мир, говорит Ормузд,"не может войти ничто нечистое».

С этой целью Сосиош произведет суд всем вместе собранным людям я разделит их на две половины – чистых и нечистых, добрых и злых. Каждый откроется в своих мыслях и чувствах⁸⁴⁵. Чистые будут оплакивать грешников, а эти последние самих себя. Друзья от друзей, брат от брата и сестра от сестры будут отлучены. «Зачем, – пока я жил еще на земле и был твоим другом, ты не учил меня добру?» – скажет отверженный своему праведному другу⁸⁴⁶.

По окончании суда, комета спадет с неба и «растерзает землю, как волк овцу», огонь растопит горы, и металлы потекут из них, как реки. Все люди должны будут пройти через эту горящую лавой реку, чтобы очиститься. Чистые безопасно пройдут через нее, испытывая такое же ощущение, «как от прикосновения руки к теплому (парному) молоку». Нечестивые, напротив, будут терпеть жесточайшие мучения, – впрочем, только в продолжении трех дней и трех ночей. Вместе с ними и сам Ариман, и его девы будут мучиться в той же огненной реке, и горящий металл должен очистить самый ад⁸⁴⁷. По прошествии этого срока, все будет светло и чисто. Поверхность земли выровняется и образует собой прекрасную равнину, потому что все горы будут предварительно растоплены огнем. Обновленная земля будет совершенно свободна от всего нечистого и вредного.

Новые тела людей так же будут светлы и подобны эфиру; они не будут нуждаться в пище и не будут давать от себя тени, по словам Плутарха⁸⁴⁸, и останутся бессмертны. Бессмертие это они получат вследствие употребления живой воды⁸⁴⁹. Сосиош, говорит Бундегеш, даст пить от сока из древа жизни, и все будут неизменны, пока продолжатся века. Различие полов и возрастов, по-видимому, останется, впрочем, только на время – на 40 лет⁸⁵⁰. Тела не будут нуждаться и в одежде. Жизнь в обителях неба будет блаженной, счастливой. Все объединятся в своих мыслях и действиях и совокупно будут возносить хвалы Ормузду и его амшаспандам. Сам Ариман, при этом, будет предстоять престолу Ормузда в качестве священника – жреца, а ему будет помогать Серош – дух покровитель, который заступит место Ормувда на земле⁸⁵¹.

Но это блаженное состояние людей в общении с Ормуздом, по-видимому, представляется не бесконечным; оно образует собой только последний период мировой жизни. В этот последний, так же, как и предыдущий, трехтысячный период все будет неизменно. Ормузд ничего не создаст вновь и люди не будут размножаться. Что же затем, и что значит это временное блаженное состояние мира? Что его ожидает в конце концов и к чему он готовится?

На это не отвечают, или почти не отвечают, ни сама Авеста, ни оставшиеся до нас сказания позднейшей литературы персов. А, между тем, подобное эсхатологическое представление представляется не законченным, тем более, что Ормузд и Ариман, по позднейшему воззрению, существуют не самостоятельно и над ними есть высшая сила, в лице Заруана или Зрвана-акарана. Эта последняя является в этих рассказах о конце мира, по-видимому, совершенно безучастным, бездеятельным существом. О ней нет слова.

Но этот пробел могут дополнить для нас известия греческих писателей. Плутарх, описав, согласно с Бундегеш, кончину мира и блаженное состояние людей, прибавляет: «что же касается до бога, который все это предустановил, т. е. до верховной судьбы, Заруана-акарана, то и он потом празднует свой покой, как и люди, хотя этот покой и для него, как для людей, ограничен, не продолжителен⁸⁵². Итак, судьба, по окончании этих периодов мировой жизни, протекших в борьбе добра со злом и победе над последним, празднует, наконец, свой покой, т. е. кончает управление миром. Колесница мира, правимая ею, исчезает, впрочем только на время, и притом на малое время, по объяснению другого греческого писателя – Теопомпа, на две тысячи лет, – что для бесконечного времени, действительно, очень ничтожно. Снова, таким образом, должен явиться из Заруана-акарана новый мир, которого жизнь пойдет, как и жизнь этого мира, имеющего закончить свое течение. Мы встречаемся, таким образом, и здесь с представлениями, подобными индийскому, – о дне и ночи, или сне Брамы, и о множестве миров. Пока Заруана-акарана бодрствует, жизнь мира продолжает свое течение, но она засыпает на время, и мир исчезает, Скрытый в дуализме – пантеизм выступает здесь со всей очевидностью, и Зороастрова религия получает в нем свое окончательное завершение. Все вышло из единого и безразличного, чтобы разделиться на противоположности, а это, затем, чтобы снова обратиться в то же единство и безразличие, чтобы исчезнуть и уничтожиться в безграничном времени, которое постоянно, периодически изводит из себя миры, как и индийский Брама, но только затем, чтобы снова поглотить их в себя. Круговое движение – бесцельное, непонятное, без конца....

Нет основания считать это воззрение измышленным греческими писателями, тем более, что мы имеем под руками, главным образом, только литургическую литературу персов. Не удивительно, что в ней мы не встречаем такого учения, потому что оно не было в интересе религиозно-практических требований и предписаний. Весьма вероятно, что в теории это было именно так. Впрочем, есть некоторые указания на это и в самой Авесте и принадлежащей к ней литературе. При описании кончины мира, говорится,что, в заключение всего, Ормузд и Ариман – оба принесут жертву «вечному», и тогда конец вещей ⁸⁵³ .

Таковы верования персидской религии в её полном раскрытии. Она проповедовала чистое, по её понятиям, учение, направленное против господства злого начала, требовала борьбы с ним и служения иному богу – добра и света, обещая соединение с ним и блаженство в его небесном жилище, – вместе со светлыми духами.

Культ её и служил выражением этих верований, предлагая средства к соединению с Ормуздом и вступлению в его светлое царство. Он весь проникнут мыслью о том, что последователь Зороастра есть враг дэвов (vidaevo), а его закон, заключающий в себе чистое учение, – оружие против врагов света и добра, как говорил об этом и сам Зороастр, в беседе с представителем тьмы и зла – Ариманом.

Молитва, как внешнее выражение этого верования, и состояла, главным образом, в прославлении Ормузда и его небесных духов, в исповедании его могущества, его славы и в прошении о заступлении от враждебных сил Аримана. Большая часть содержания Авесты состоит из хвалебных песней Ормузду и его духам и призываний их на помощь. Такова Ясна, Вендидад, Висперед и так называемые Яшты (yasht), т. е. особые, хвалебные гимны в честь отдельных духов. Целые отделы Вендидад посвящены исчислению и прославлению духов различных классов.

Чтение тех частей Аресты, которые содержат в себе призывание Ормузда, его амшаспандов, яцатов, ферверов и составляло одну из главнейших частей богослужения. Читались отделы из Ясны, Висперед и Вендидад попеременно⁸⁵⁴. Кроме этих призываний божества, заключенных в Авесте, известны были три отдельные молитвы, имевшие особенно важное значение и произносимые среди самых хвалебных гимнов, читаемых из Авесты. Эти последние одинаково употреблялись и при частном, и при общественном богослужении. Они произносились и повторялись многократно⁸⁵⁵.

Священные действия и богослужебные церемонии служили также отчасти выражением исповедания или признания могущества Ормузда, отчасти служения и покорности ему, или предлагали средства к очищению.

Одна из самых священных и вместе древнейших церемоний, или обрядов состояла в охранении священного огня. В Иране, на горах и в домах постоянно горел неугасимый огонь. Это было, можно сказать, символом всего религиозного воззрении последователей Зороастра, как чтителей бога света и жизни. Сам Ормузд живет во свете и есть «огонь всепроникающий». Небесные власти (coelestes potestates) также огонь и свет. Это было, с другой стороны, символом всей деятельности и самого перса, который обязан был вести борьбу с силой мрака. Наконец, это было жертвой со стороны человека в отношении в божеству. Ормузду постоянно приносится неугасающая жертва, ему приятная, как выражение в природе и на земле светоносной стихии отображающей его силу⁸⁵⁶. Были особые представители огня в небе Ормузда, яцаты огня; но здесь огонь служил символом самого Ормузда и всего его светлого царства, с его животворной деятельностью.

Собственно жертвами служили: «Гома или Гаома» питье из сока растения, называвшагося этим именем, и приношения из хлебов небольшой величины и круглой формы – (draona, darans, daran). Вместе с последними, полагалась и часть мяса. Сок из Гома, очевидно, имел такое же значение, как и у арийцев восточных, и есть древнейшее из жертвенных приношений. Самое слово, как мы знаем уже, почти тождественно с индийским Сома; был здесь и особый гений этого жертвенного питья, как был он и у индийцев⁸⁵⁷. Все это – хлебы, мясо и питье из Гомы, при прочтении молитв и гимнов, приносилось вместе, как жертва Богу и выражение благодарности за дары жизни. Жертв кровавых, животных в собственном смысле слова, не могло быть. Чистые животные не могли быть приносимы в жертву, как создания Ормузда, жизнь которых должна быть охраняема, а жертва из животных нечистых, созданий Аримана, не могла быть приятна Ормузду. Персы, по-видимому, хотели избежать этих коллизий, принося в жертву вместе с Гома только часть мяса. Они отделяли на жертву только голову, язык или глаз животного, предполагая, что приношение частей тела не значит уничтожения жизненной силы животного, и не в них живет она.

Самое богослужение состояло из молитв и жертвоприношений, при постоянном горении огня на жертвеннике. Каждое приношение предварялось призыванием духов на жертву и прославлением Ормузда и его светлого царства, а по окончании молитв и соответственных гимнов или призываний, жертвенные хлебы и мясо съедались, а сок Гома выпивался. Молитвы и гимны (из Авесты) не только читались, но и пелись. Употреблялась также при богослужении музыка. Есть указание на несколько музыкальных инструментов, составлявших богослужебную принадлежность⁸⁵⁸.

Вместе с молитвой и жертвенными приношениями, одну из необходимых и важных частей культа составляли религиозные церемонии очищения или омовения, которые были таинственными средствами к соединению с Ормуздом и его чистыми духами. Поклонник бога света должен быть чист и физически, и нравственно. В случаях нечистоты, он должен был очиститься, сбросить с себя все, что напоминает об Аримане. Нечистый, сверх того, сквернил других, сквернил самую землю и все, что есть чистого в природе.

Средствами очищения были: вода, земля и, как и в Индии, urina коровы или вола. Самые церемонии очищения разделялись на большие и малые. Малые состояли в омовении рук и ног, сопровождавшемся чтением молитв. При больших очищениях, все тело омывалось сначала первым из очистительных средств, затем вытиралось землей, и наконец снова омывалось водою. Важнейшим из таких обрядов очищения был так называемый Барашном (Barashnom), продолжавшийся 9 ночей⁸⁵⁹. Для этой продолжительной церемонии очищения устраивалось особое место, углубленное в земле и разделявшееся на несколько отделов, служивших степенями постепенного очищения. Последовательно проходя через эти отделы очищения, в продолжение 9 ночей, очищаемый, при чтении молитв и гимнов, многократно омывался по всему телу то той, то другой очистительной жидкостью, то всеми вместе⁸⁶⁰.

Религиозные обряды, состоявшие из жертвоприношений и очищений, обнимали собой и все важнейшие моменты жизни последователя Зороастра. Некоторые из них очень древни и общи у иранцев с другими арийцами, другие, более сложные, развились впоследствии. При рождении младенца Авеста предписывала простое омовение⁸⁶¹, – естественное, физическое требование. Позднее, присоединены к этому более сложные операции очищения⁸⁶². Он омывался несколько раз (4) очистительными средствами, а в уста вливалась часть сока Гомы. Через 3 года по рождении, отцом приносилась жертва за рожденное дитя, чрез 5 лет оно делалось ответственным за свои поступки, а на 15 году жизни человек становился уже членом религиозной общины. Около этого времени молодой перс опоясывался поясом (kosti)⁸⁶³, который имел и здесь то же значение союза с божеством, как и в Индии, и мог сниматься только ночью. Ко времени этой церемонии перс должен был научиться читать св. книги, а при совершении её подвергнуться, в продолжение нескольких дней, обрядам очищения. Не прошедший через эти обряды считался непринадлежащим к царству Ормузда, наравне с неверующими. Религия освящала собой и вступление в брак, хотя церемонии брачного обряда, по-видимому, довольно новы, и в самой Авесте не упоминаются. Самое замечательное явление относительно брака Зороастрова религия представляет в том обстоятельстве, что брак с родственниками, и притом близкими, не только не воспрещался, но и вменялся в заслугу. Это объясняется, конечно, фамильной гордостью и желанием сохранить чистую кровь. Заключался брак довольно рано (срок большей частью определялся 15 годами). При обручении брачущиеся соединяли руки, перед самым браком совершались омовения, а в день брака жених приходил в дом невесты, откуда, по прочтении молитв, уводил ее к себе. Религиозные обряды сопровождали и конец жизни. При последних минутах читались известные, на то положенные, молитвы. Но всего характеристичнее были церемонии, следовавшие за смертью, и самое погребение трупа. Вслед за тем, как умирал человек, по верованию персов, трупом овладевал Друкк-Насус, дух смерти. Прогнать его можно было только взглядом собаки, которая, с этой целью, и приводилась к трупу. Затем труп полагался, – до времени погребения, – на особое место, чтобы нечистотой его не осквернить чистых созданий. Смерть была созданием не Ормузда, а Аримана, и все мертвое есть осквернение, нечистота. Два человека, одетые в старые платья, обернутыми в сукно руками, переносили тело с его смертного ложа⁸⁶⁴. Они приносили, затем, железный сарг (гроб) к трупу, который оставался закрытым, и с пением гимнов отправлялись с ним к месту могилы (Dakhma). Самая могила (Dakhma – по словопроизводству «темный») устроялась совершенно особенным образом. Для неё избиралось возвышенное место, удаленное от воды и дерев, труп полагался так, чтоб не коснулся других тел. Место предварительно освящалось приношением жертвы (Daran) яцатам. Принесенный труп, совершенно обнаженный, клали так, чтобы лицо не было обращено к восходу солнца, которое служило символом Ормузда. В могиле устроилось, сверх того, отверстие, чтобы труп мог служить пищей собакам и птицам небесным. А чтобы, при этом, части терзаемого тела не могли попасть на дерево, или в воду, он прикреплялся к своему месту за волосы, или за ноги⁸⁶⁵. После похорон, родственники умершего, следовавшие за трупом в некотором отдаления (на пространстве 90 тагов), читали молитвы. Только тогда, когда бренные остатки были съедены животными, или уже обратились в прах, можно было выровнять могилу. До этого времени, она считалась местом сборища дэвов. Это уравнение могилы, как, места смерти и нечистоты, называлось уничтожением смерти, и считалось одним из самых благочестивых дел. Кто в дакмах уравняет места настолько, сколько займет его собственное тело, сказано в Вендидад, тот искупает все грехи, какие он совершил мыслью, словом и делом, и о нем не будут скорбеть небесные силы при входе его в небесное жилище. Тот, чье тело ранее других было съедено птицами и собаками, считался счастливым и блаженным. Это не был, впрочем, род погребения повсеместный; трупы и сжигали, и погребали в земле, как это видно из строгого запрещения подобных действий в самой Авесте. Но попечение об умерших не ограничивалось только погребением их тела. Еще более замечательно попечение о душе. Сверх прочтения молитв и хвалебных песней в честь духов, при погребении, раздавалась милостыня. Так как душа, по верованию персов, в продолжении 3-х дней по выходе из тела, находилась еще в этом мире, – или в том доме, где был труп, или в дакме; то все это время читались молитвы о душе, о том, чтобы Ариман и его дэвы не увлекли ее в ад. Молитва соединялась с приношением жертвы из хлебов (Draona). Один из этих жертвенных хлебов видом своим походил на солнце, другой – на луну. Хлебы приносились в жертву духам, которые сопровождают душу при переходе её через страшный мост (Синват), и ферверам, которые являются заступниками душ перед Ормуздом⁸⁶⁶. Каждый месяц, в день смерти, по умершему читалась Ясна, и снова приносилась жертва. По истечении года, – та же церемония, сверх того, в продолжении всего года, – чтение Ясны по умершему, перед принятием пищи.

Были и особые праздники, или особо посвященные религиозному культу дни, сверх обыденных, всегдашних религиозных требований. Каждый месяц имел несколько праздничных дней⁸⁶⁷. Каждый день месяца, тождественный по названию с самим месяцем, считался священным и праздничным. В месяце Митре – день Митры, в месяце Фарводин – день Фарводин. Это было, таким образом, нечто вроде еврейских суббот. В эти дни читались особые молитвы огню, и совершалось поклонение ему. Были, сверх того, другие большие праздники. Первый между ними – праздник нового года, древнейший из праздников в Иране; он продолжался 6 дней. Последний из торжественных дней этого празднества – самый важный, так как в этот именно день, по верованию персов, Ормузд сотворил самые совершенные создания; в этот же день и царь Вистасп принял закон Зороастра; в этот день имеет быть и воскресение мертвых⁸⁶⁸. Второй по степени важности праздник Митры, продолжавшийся также 6 дней и посвященный прославлению этого яцата, великого по своей деятельности, как увидим ниже. Было, сверх того, шесть праздников, под названием Гаганзарас (Gahansaras), посвященных воспоминанию о творении мира и продолжавшихся по 5 дней. Последние 10 дней года, как и первые шесть, также были праздничными. Они посвящались воспоминанию об умерших, которые, по верованию персов, в это время приходили из рая на землю, и посещали жилища своих родных. Последние же пять дней этого праздника – частнее – посвящены были ферверам закона, т. е. душам знаменитых благочестием людей, которые старались о распространении и чистоте Зороастрова учения. Даже души осужденных, по мнению персов, могли в это время посещать дома земных обитателей, сродных с ними по образу жизни. Дома, во время этого празднества, украшались и очищались. Приносилась, сверх того, жертва Драона. К этим же празднествам принадлежит и, собственно так называемый, праздник умерших душ (Fravardian – Fravardagan), посвященный исключительно воспоминанию об умерших. Приносились плоды, цветы, молоко, вино и мясо или рис⁸⁶⁹. Он сопровождался пиршествами. Неисполнение этого осуждалось, как неблагодарность в отношении к предкам. Впрочем, большая часть этих праздников – позднего происхождения. Авеста их не знает.

Но и вся жизнь иранца подчинена была требованиям религиозных обрядов и церемоний. При пробуждении от сна, во время отправления в путь или на занятия, а равно и перед употреблением пищи, читались известные, определенные молитвы, имевшие особое значение и состоявшие в прославлении Ормузда. Вечером перс должен был припомнить все свои дела и принести покаяние. Ночью рекомендовалось бодрствовать и вставать на молитву, потому что ночь – создание Аримана, с которым нужно вести борьбу. Самая одежда для последователя Зороастра была предписана законом, и служила символом, знакомь принадлежности его к обществу поклонников бога света. Ее составляли Садер (Sader) – нижняя короткая одежда из льна или пеньки; сверху её на груди прикреплялся особый карман, – необходимая принадлежность в одежде исповедников Зороастровой веры; пояс (kosti) – второй символ принадлежности к обществу верующих и союза с Ормуздом, и наконец – самая выдающаяся особенность в одежде перса – Пеном (Penom), – четвероугольный неширокий кусок материи, прикрепляемый к устам, во время молитвы. Пеном знает уже Страбон⁸⁷⁰. Он употреблялся затем, чтобы дыханием не осквернить св. огня, – этого очевидного представителя света и божественной чистоты.

Для совершения такого сложного культа, равно как и для наставления в законе, издавна было особое общество или класс жрецов, которые, по выражению самого закона, должны были «показывать путь к небу и отвращать от путей, ведущих в ад»⁸⁷¹. Занятие их было наследственно. Они составляли, по-видимому, особый род или поколение и, судя по известиям древних, принадлежали к племени мидян. Сначала они были малочисленны, а потом возрасли во множестве, удерживая за своим родом звание священников⁸⁷². По всей вероятности, жрецы, – по крайней мере в западном Иране, – были, действительно, индийского происхождения. Обычное имя их у греческих писателей «маг, маги» – Авесте не известно. Название, усвояемое ей священникам, – Атарва (Atharva), от atare огонь, и указывает на их служение в религии света и огня. Оно и удержалось на востоке Ирана. Значит-ли это, что там и здесь было различное жречество, – решить трудно. Весьма возможно, что имя маг значило не должность только, но и род, что на востоке называли их по их служению, а на западе Ирана по происхождению. Маг было название жреческого сословия, а атарва – имя должности. Нет ничего удивительного, с другой стороны, что отдельный род, принадлежащий, впрочем, к одному и тому же племени, как левиты у евреев, взял на себя исключительно служение религии. Сам глава и вождь магов или священников Зороастр, по преданию, пришел из Мидии⁸⁷³. Само собой понятно, что, вместе с осложнением форм гражданской жизни, жрецы или маги заняли особое, им принадлежащее место, и стояли высоко по своему общественному положению. Они разделялись на степени или ранги, и по своему значению, и по роду своей деятельности. Уже рано упоминается имя Zarathustro – tema, который был, по-видимому, первосвященником страны. Позднее, главные жрецы носили имя Maubad или Destur, что значит «вождь магов». Низшие священники назывались «Herbeds».

Главнейшим занятием магов, как и браминов в Индии, было изучение св. писания и религиозных обрядов, хотя в Иране им давалось право заниматься и земледелием, и торговлей. Вместе с разделением на ранги, они разделялись, как видно из их названий, и по роду своих служебных обязанностей. Были маги, занимавшиеся исключительно принесением жертв, и притом еще частнее – жертвы «Гома»; были маги, специально занятые поддержанием священного огня, приготовлением вещества для жертвенного употребления, церемониями очищений и покаяния⁸⁷⁴.

Таким образом, при посредстве этих представителей религии, совершались все религиозные церемонии и обряды. Они во время общественного богослужения читали и пели гимны Авесты, и делали даже наставления народу⁸⁷⁵. Они приносили жертвы и совершали очищения. Только одно малое омовение могло совершаться без жреца. Они являлись в дома при рождении, браке и смерти, для прочтения молитв и совершения других обрядов. Они же постоянно поддерживали огонь на особо устроенных жертвенниках; Между прочим, они никогда не скидывали Пеном со своих уст, как представители служения огню и свету. От них, по преимуществу, требовалось и знание закона, и исполнение – строгое и точное – всех религиозных предписаний, касающихся жизни.

Но, не смотря на бытие жрецов, особо устроенных храмов в Иране долго не было. По свидетельству Геродота, персы их не имели. Ни охранение священного огня, – главнейшее из религиозных отправлений или обрядов, – ни принесение жертв долго не вызывало потребности в особых зданиях, посвященных божеству. Огонь горел на жертвенниках, которые устроились на возвышенных местах; здесь же приносилась и жертва Гома. Уже впоследствии явились так называемые храмы огня и в числе их знаменитый Azar-gashaçp, расположенный недалеко от Балка (Бактры)⁸⁷⁶. Храмы эти были четырехугольные здания, почти не отличавшиеся от других домов. Внутри было несколько отделений для различных видов богослужения, т. е. молитв и жертв, стоял особый жертвенник для огня с сосудом, в котором постоянно горел огонь. Кроме священников никто не мог входить в это святилище огня. День и ночь горел здесь огонь, и 5 раз в день, с молитвами и гимнами, в него бросались новые материалы, вместе с благовониями. С «Пеном» на лице и мешком в руках, всегда стоял жрец около этого св. сосуда с огнем. Другие отделения храма предназначались для чтения Авесты, т. е. её гимнов, и для принесения жертв, а равно и для других принадлежностей при совершении жертв⁸⁷⁷.

Но религиозные обряды и богослужение составляли только часть служения Ормузду. Оно должно было проникать собой и всю жизнь и деятельность перса. Молитва и жертвы – только средства к той же цели, т. е. чтобы получить силы для деятельности, сообразной с требованиями Ормузда, и к борьбе с началом зла. Человек создан затем, чтобы, во имя бога добра и света, вести борьбу, и борьбу неустанную, с царством тьмы и зла. С воодушевлением говорил об этом иранский пророк. Призыв к этой борьбе с царством мрака и нечистоты – его главная тема. Борьба с силами Аримана – основа проповедуемой им нравственности. Победа над властью тьмы – высшее благо, какое обещает его закон. Когда совершится эта победа, уничтожится всякий грех и беззаконие, исчезнет самый ад. Жизнь последователя Зороастра, таким образом, должна была представлять собой отображение царства света и чистоты, и отрицание и уничтожение всего нечистого и вредного, порождаемого Ариманом, и в самом человеке, и в окружающем его мире.

Первая и главнейшая нравственная обязанность, это – удаление нечистоты в человеке, и – прежде всего, нечистоты физической. Закон Зороастра в этом отношении представляет ряд бесчисленных предписаний касательно чистоты, доходящих до скрупулёзности и простирающихся на самые ничтожные предметы и явления. Мы встречаем здесь предписания не только о средствах к устранению нечистоты в теле, в известных особых физиологических или болезненных состояниях, но и целый ряд правил касательно нечистоты дома и даже сосудов для пищи. Все это облечено в религиозный закон⁸⁷⁸. Перед принятием пищи перс должен был омыться. В пищу можно было употреблять только чистые создания Ормузда, за исключением св. животных, какова собака. Пеном должен покрывать рот во время употребления пищи, как и во время молитвы⁸⁷⁹; не позволялось во время стола говорить. Пить можно было не иначе, как держа сосуд над устами на известном расстоянии⁸⁸⁰. Все нечистое должно быть удалено, а в особых случаях явления нечистоты, особенно же смерти, трупа, как мы отчасти уже видели это из обрядов погребения, – принимались особые меры. Огонь, священный символ чистоты, выносился из дома, в самом доме от трупа удалялось все чистое, как и сами родственники умершего могли приближаться к нему только на известном расстоянии⁸⁸¹. Сверх того, целый год нельзя было ничего строить на том месте, где найден был труп человека или собаки. Труп всякого животного также вызывал особые меры к его удалению⁸⁸². Уже древние знали эту мелочность персов и удивлялись ей, Геродот с изумлением рассказывает, что персы не льют воды в реку, чтобы не осквернить ее нечистотой, ничего не моют в ней, не умывают над нею рук и не делают ничего подобного⁸⁸³. Огонь – символ чистоты – и в домах, как на алтарях, считался священным, и осквернить его нечистым прикосновением, даже дыханием, признавалось величайшим грехом. В случаях особой физической нечистоты в доме, требовались обряды очищения, при посредстве жреца.

Закон не ограничивался, однако же, чистотой физической, хотя и не раскрывал требований внутренней чистоты в душе, с такой полнотой с какой излагал требования физической чистоты. Чистота в сердце и действии – вот основная добродетель и исход всех нравственных действий. «Чистый в мысли, в слове и действиях, – я молю тебя, Ормузд, насади чистоту в мое сердце, дай мне постоянство в добре, чтобы я достигнул святости и сделался причастником твоих благословений и милостей», говорил сам пророк к Ормузду⁸⁸⁴. Это – основа добродетели. Противоположный ей основный порок, – порождение Аримана, – нравственная нечистота, проявляющаяся в неискренности, лжи и неблагожелательстве, потому что Ариман есть воплощение неправды, лжи, и сила, все-уничтожающая, враждебная жизни, дух обмана и обольщений. Неправда, ложь, таким образом, – главнейший из пороков в царстве Ирана. Последователи Зороастра, кажется, действительно, глубоко усвоили и вполне осуществляли в своей жизни это требование своего пророка. Все известия древнего мира единогласно свидетельствуют, что благопристойность в речах, любовь к правде, справедливость – были отличительной, выдающейся чертой их поведения. «Что не позволено персам делать, писал Геродот⁸⁸⁵ «о том запрещено им и говорить. А чего всего более стыдятся они, и что всего более у них в презрении, то это – ложь. Все другого рода преступления, главным образом, потому страшны, что преступник вынужден бывает говорить ложь». Ложь, действительно, чаще всего порицается в самом законе и в самых резких чертах. Тяжко согрешает тот, кто дает слово затем, чтобы его не исполнить, кто подает руку другому, без искренности в сердце, и с целью обмануть. Ему угрожается долгими муками в аду. Кто скрывает и не возвращает скрытого, тот похититель и обманщик. При самом воспитании детей, персы, по известиям древних писателей, ни о чем столько не заботились, как о том, чтобы вселить в детях любовь к правде и искренности⁸⁸⁶. Эта добродетель, по преимуществу, уподобляла человека Ормузду, которого тело есть свет, а душа – истина, точно так же, как наоборот, – порок лжи всего более приближал человека к Ариману, который живет во тьме и есть ложь⁸⁸⁷.

Но стремление к чистоте нравственной у иранцев не соединялось с требованием особых подвигов и воздержания, как это было у индийцев, и не переходило в то, что называется аскетизмом. Перс не знал ни постов и лишений, ни, тем более, самоистязаний, в противоположность окружающим его соседним народам. Все это не согласно было и с его общим религиозным воззрением. Он был и по душе, и по телу, создание Ормузда; все его силы и стремления требовали развития и расширения в своих обнаружениях. Он находил в себе зло, но полагал его одинаково и в чувственной, телесной природе, и в душе. В первой – это была видимая нечистота, а в душе – неискренность, недоброжелательство и ложь. Уничтожение того и другого, по его воззрению, не требовало никаких особых внешних подвигов. Вообще – он не имел представлений о борьбе чувственности с духовными стремлениями. Чувственные наслаждения, когда они естественны, считались законными. Благо жизни состоит в материальном довольстве и земном счастье!⁸⁸⁸.

Но, Ариман не есть только ложь, а и сила, враждебная жизни, уничтожающая, смертоносная; Ормузд – носитель света, наоборот, – творец жизни, сила всеоживляющая. Поэтому, поклонник Ормузда должен быть врагом всех вредных созданий Аримана и другом всех творений Ормузда. Он должен заботиться об увеличении царства Ормузда в мире и об уменьшении созданий Аримана в природе, с целью ослабления его силы и господства. Для этого, между прочим, дан и самый закон. В этом и должна состоять та война, та борьба, какую должен вести последователь Зороастра с духами тьмы и зла. «Зороастр! Ты должен через возвещение моего закона возвратить мне прежнее светоносное состояние мира. Иди и скажи стране арийской (Ариана): таково повеление Ормузда – ты, Ариана, должна возвратить себе прежний блеск, ты должна уничтожить все нечистые существа и всякое поклонение дэвам»⁸⁸⁹. Итак в борьбе Ормузда с Ариманом должен был принять участие и человек и помогать истреблению созданий духа злобы. Персы, действительно, считали своей обязанностью уничтожать вредных, животных и ставили это в заслугу. Хищные звери – вредные животные, как и тьма, создание Аримана. Им смерть! Наоборот, перс – обязан умножать и заботиться о всех созданиях Ормузда и к чистым животным относиться с полным сочувствием. Все домашние животные, преимущественно же вол, корова, конь, петух, собака и вообще все в природе, что способствует культуре земли и пользам общественной жизни, должно быть предметом особого внимания и заботливости⁸⁹⁰. Самая земля должна быть возделана наилучшим образом и земледелие – религиозная обязанность. Вообще же, развитие жизни в природе есть одна из нравственных обязанностей. Идеал нравственности и благочестия – древний Йима, как уже сказано, представляется распространителем земли и её созданий. Жрецы постоянно ходили вооруженные посохом, для поражения нечистых и вредных животных. За преступление иногда полагалось, в наказание, убить известное количество вредных животных.

Сообразно с таким взглядом на чистоту и нравственные требования, величайшими преступлениями, которые наказывались смертью, были: убийство – «чистого мужа», т. е. человека, исповедника Зороастровой религии, прекращение или потушение огня и осквернение огня или воды трупными остатками или другими нечистотами, неестественные плотские пороки⁸⁹¹, прелюбодейство, разбой и самоубийство. Другого рода грехи преследовались штрафами, или простым покаянием перед жрецами. Позднее, средством к отпущению грехов служило чтение Авесты, так как слово Ормузда в самых священных книгах признавалось оружием, сокрушающим дэвов.

Таким образом нравственность Зороастровой религии вся привязана к идее чистоты и деятельности для умножения земных благ и чистых земных созданий. Чистота эта понимается более внешним образом, – и состоит всего более в чистоте физической. Нравственная чистота обнимается исключительно понятием искренности, правды и благожелательства в отношении к людям. Более глубоких понятий о внутренней правде и чистоте, равно как и о грехе, перс не имел. Его нравственность имела значение больше для внешней, общественной, гражданской жизни; это – нравственность, необходимая для цивилизации народа и для деятельности на пользу культуры земли. В этом, по преимуществу, и состояло все служение Ормузду, а отпадение от него – в недостатке деятельности в области природы, в неправде и обмане. Религия Зороастра была по преимуществу религией деятельности: леность, беспечность, есть тяжкий грех – порождение врага жизни – Аримана, который «исполнен смерти»⁸⁹². Но, это – деятельность естественного человека, для которого хорошо все то, что полезно для внешней жизни, что служит к приобретению земного блага. Далее этого перс не шел. Несмотря на веру в бытие двух начал добра и зла, которая составляла основную мысль его религии, он не возвысился до истинного понятия о внутренней, нравственной борьбе, живущей внутри человека, в его душе. Борьбу этих начал добра и зла он понимал поверхностно и внешним образом. Персы высоко ценили все чувственные наслаждения жизни и, по сознанию древних, весело вели жизнь. Этим они даже выдавались среди других народов... Таков культ Зороастровой религии и её нравственные требования.

В связи с этим общим религиозно-нравственным воззрением, и частнее, в связи с идеей о победе добра над злом и о примирении обоих враждующих начал, стоял совершенно особый культ яцата Митры, развившийся в сложные и таинственные церемонии и требовавший особых нравственных подвигов. Культ этот, перешедший с востока на запад и известный грекам и римлянам, был очень распространен в первые века христианства и в высшей степени замечателен по своим обрядам, напоминавшим христианские таинства.

Это загадочное, таинственное божество со своеобразным, замечательным культом, всегда было предметом особенного внимания историков и мифологов, видевших в нем, говоря словами Крейцера, «одну из самых возвышенных и чистейших идей, какие только представляют нам верования древности»⁸⁹³. Культ Митры обращал на себя особенное внимание и древних классических писателей, равно как и христианских церковных учителей. Но значение этого божества в общей системе Зороастровой религии доныне не уяснено. Причина в том, что культ Митры, перешедший с востока на запад, принял здесь разнообразные формы и отчасти изменил свое первоначальное значение, какое имел он у самих персов. Греко-римские писатели сообщают о нем сведения, сообразно с теми понятиями, какие имел о Митре запад. Уже, поэтому, сообщаемые ими сведения не точны и не одинаковы.

На известных доныне памятниках, изображающих Митру, он представляется в виде человека с львиной головой и крыльями, сидящего на облаках, возвышающихся над горой, из-за которой светит солнце. Вблизи его вол и фигура человека. Этот последний наносит рану волу, и кровь его льется с неба на землю. Иногда на этих изображениях являются два юноши по сторонам Митры, – один с зажженным, другой с потухшим факелом, – по-видимому, символы востока и запада, – а иногда еще собака и скорпион, или венчанный змей, служивший у древних символом вечности. Необходимая, всегдашняя принадлежность изображений Митры – это вол, которому наносят рану. Известна была и легендарная история этого божества, по которой он родился на планетах, в гроте, – месте пустом и темном, от девы, имя которой – Мир (Mihr), – любовь, жар. На небесном глобусе персов иногда представляется и эта история рождения Митры, причем маги являются приносящими Митре дары, обыкновенно приносимые солнцу, т. е. золото и благовония. Впрочем, были изображения Митры и в виде женщины, или вернее – он изображался и в виде мужчины, и в виде женщины.

Относительно значения этого божества свидетельства древних также не ясны. Достовернейший из свидетелей – Плутарх сообщает, что у персов Митра есть бог посредник ( μεσίτης) между Ормуздом и Ариманом. Изложив понятие об Ормузде и Аримане, он прибавляет, что между тем и другим, т. е. богом света и богом тьмы, стоит Митра. Поэтому, персы называют его посредником ( μεσίτην ὀνομάζουσιν). Он научил первому, т. е. Ормузду, приносить моления и благодарственные жертвы, а от последнего отвращаться⁸⁹⁴. Геродот и другие греческие писатели думали видеть в Митре Афродиту⁸⁹⁵. Что значит жертва вола на изображениях Митры, также не определено. В одном согласны известия древних, что идея и культ этого божества связаны были с представлениями о будущей жизни, о победе над злом и блаженстве в небесах.

С культом Митры на западе связаны были совершавшиеся в честь его мистерии, сходные с мистериями греческого Диониса. Они и служили символическим выражением идеи об избавлении от зла и бед жизни. В мистерии посвящались немногие избранные и предварительно проходили путь очищения, или испытания. Посвящаемый купался в воде; ему давались, затем, в знак принадлежности к мистериям, эмблемы солнца и звезд. От адептов мистерий Митры требовались, и особенного рода подвиги, несвойственные, по-видимому, воззрениям Зенд-Авесты. Митриаки, или участники таинственного культа Митры, постились, часто совершали омовения, принимали даже огненное очищение, проходя через огонь, бичевали себя, зимой и в стужу ходили без одежды, жили большей частью уединенно и сходились только для совершения своих таинственных обрядов. Обряды эти состояли, главным образом, в жертвоприношении вола, причем братья митриаки должны были, во имя своего братства, брать по куску жертвенного мяса и съедать его на месте принесения жертвы. Ели также, вместе с тем, хлебы, и пили, при прочтении молитв и гимнов в честь Митры, сладкое питье из воды и меда, или вина, – символ предвкушаемого ими блаженства в будущей жизни. Их нравственный быт вообще носил характер жизни созерцательной. Известны и различные степени нравственного совершенства, которые проходили митриаки. Сообразно с этим, они носили символические названия, указывавшие на разные степени их нравственного совершенства, и назывались именами воинов, т. е. выступающих на борьбу с злым началом, – львов и гиен, т. е. уже начавших эту борьбу с коварным и сильным духом злобы, – воронов, жаждущих крови, т. е. предчувствующих смерть алого начала, золотых или железных, т. е. лиц, закаленных в борьбе с злой силой и носящих в себе несокрушимую надежду на победу над злом, наконец, именем отцов, т. е. названием самого «победоносного Митры», которое, по преимуществу, усвоялось этому богу в мистериях⁸⁹⁶.

Таинственный культ Митры своими церемониями не мог, как уже сказали мы, не обращать на себя внимания и христианских учителей церкви, видевших его на западе. О них упоминает св. Иустин мученик⁸⁹⁷, а Тертуллиан так поражен был мистериями Митры, что видел в них даже козни врага человеческого рода, с целью, подобиями христианства в язычестве, отвратить от веры во Христа. Он находил в обрядах митриаков сходство с христианскими таинствами – крещения и причащения⁸⁹⁸. Взгляд поверхностный, которому, к сожалению, доныне следует большинство католических писателей, стараясь в язычестве отыскивать, часто искусственно и насильственно, сходство с христианскими идеями и обрядами, – с целью вывода, что христианская истина всегда предчувствовалась, как истина всеобщая и необходимая. Христианство не нуждается в подобной фальшивой защите, тем более, что и самое сходство это, большей частью, мнимое, внешнее, как и в данном случае, т. е. в вопросе о Митре и его мистериях⁸⁹⁹. Божество – Митра стоит в ряду других божеств языческого мира совершенно одинаково, не выдаваясь между ними и не теряя своего обычного, натуралистического характера.

Древние, не смотря на разнообразие взглядов касательно значения и свойств Митры, видели в нем большей частью бога солнца. «Deus sol invictus», – таков эпитет, усвоявшийся ему на западе, который в лице Митры, действительно, покланялся солнцу. Самый культ Митры, в тех формах, с какими известен он был на западе, по-видимому, указывал на то же, равно как и история бога, рождающегося на планетах, в гроте, и самые эмблемы солнца, раздававшиеся митриакам. На этих основаниях и мифологи, большей частью и до последнего времени, в этом смысле объясняли атрибуты Митры на его изображениях, и видели в нем символическое представление астрономического понятия о годовом движении солнца и производимом им влиянии на жизнь земли. Солнечный год разделяется на две равные половины, – от равноденствия до равноденствия. Во время весеннего равноденствия, солнце вступает в знак вола, и кровь этого вола, т. е. плодотворная сила природы, льется на землю; вместе с осенним равноденствием, оно вступает в знак Скорпиона. Теперь пропадает производящая сила земли. Вот – почему на изображениях Митры иногда является скорпион, грызущий тело вола. Понятны из этого и другие атрибуты известных изображений Митры. Два юноши с зажженным и потухшим факелами – это олицетворение весны и осени, зеленеющее дерево, обвитое скорпионом – тот же символ, собака – символ жара на планете Сириус. Но физические понятия о влиянии солнца на землю соединены были с соответственными им нравственными представлениями. Победа солнечного света над мраком напоминала победу добра над злом, а оживление природы весной, после зимы и осени, – служило символом бессмертия души после смерти тела. Посредник между светом и тьмой – солнце, обтекающее небесное пространство и прогоняющее мрак, стало посредником между началами добра и зла⁹⁰⁰. Весьма вероятно, что на западе культ Митры имел именно такое астрономическое значение, и что, позднее, под именем Митры, обожалось солнце, но такое понятие о Митре не вполне отвечает воззрениям самой Зенд-Авесты. С идеей Митры в Персии соединялось совершенно своеобразное представление, находившееся в непосредственной связи с представлением об Ормузде и Аримане. Для Митры, как бога солнца, каким описывают его греческие историки, в системе Зороастровой религии не было места...

Мы знаем уже, что Митра, по Зенд-Авесте, есть один из яцатов, служивших олицетворением физического света, и потому называется тысячеглазым и блестящим. Таков он во всех призываниях духов. Подробнее изображаются свойства его в исключительно ему посвященном хвалебном гимне (яште), где он описывается, как «величайший из яцатов».

Свойства Митры двоякого характера – и физического, и нравственного. В первом смысле, он – светоносная и животворная сила природы. Он прогоняет мрак, и есть непобедимый и несокрушимый враг тьмы, которая страшится его; как светозарная сила, он все проникает собой, всему дает жизнь. Но всего более описываются в Авесте нравственные свойства Митры. Его тысяча глаз и ушей – символ его всеведения и правосудия. Это – носитель истины и правды, это – «неусыпный, всегда бодрствующий свидетель наших слов и дел». Он есть как бы олицетворение самого закона веры и благочестия, и его охранитель и защитник⁹⁰¹. Он есть, вместе с тем, покровитель и защитник всех угнетенных и обиженных; это – ангел, посылаемый на помощь в бедах и нуждах, и сила, распространяющая под солнцем мир и довольство. Хвалебный гимн рисует его в воинских доспехах, с золотой каской на голове и серебряной кирасой на груди, – видимые знаки его невидимой борьбы с злом жизни и с дэвами, нарушающими покой человека. Это – сила, примиряющая человека с жизнью, прибежище в бедах и скорбях жизни⁹⁰². Но помощь и посредство этого утешителя людей простирается и за пределы настоящей жизни, – оно продолжается и в другом мире. Митра – податель блаженства в будущей жизни, в его небесных обителях человек находит свой полный мир и покой⁹⁰³. Вот почему он – величайший и мудрейший из яцатов, и вообще духов⁹⁰⁴. Всеми этими свойствами Митра возвышается над другими духами и приближается к самому Ормузду; он существо вышеестественное, почти равное самому богу добра и света, и есть его представитель. Но, тем не менее, он – тварь. «Когда я сотворил Митру, говорит Ормузд, я сотворил его для того, чтобы обожали его, как меня самого»⁹⁰⁵. Итак, по изображению Зенд-Авесты, это – высший из духов, и есть первое порождение Ормузда, первое его отображение, высшее олицетворение творческой силы самого Ормузда, и, как этот последний, вмещает в себе животворную силу и физического, и нравственного мира. Он, действительно, посредник между Ормуздом и человеком, как и всем миром, он есть посредник и между Ормуздом и Ариманом, потому что он – носитель силы для победы над царством тьмы.

Но не к представлению о солнце привязаны были все эти понятия о Митре. Он – не солнце, как не само солнце – Митра и в гимнах Вед, хотя он – свет, или светоносная сила. Солнце отличается от него, как особый гений⁹⁰⁶; он отличается и от звезд, которые не могут сравниться с его блеском. Живет он в своем особом, созданном Ормуздом, обиталище, на вершине священной горы (Hara), возвышенной, блестящей. С её высот он назирает весь мир. Жилище это ему уготовано всеми небесными силами, и в числе их, и самим солнцем⁹⁰⁷. Там нет ни ночи, ни мрака, ни ветра бурного и тихого, ни паров, ни пространства, в котором рождаются дэвы».

Что же такое митра? На этот вопрос, частнее и определеннее отвечает нам Авеста и позднейшая литература персов указанием на то, что между Ормуздом, живущим в свете, и Ариманом, который окружен мраком, есть средостение, пустое пространство – vai, воздух, атмосфера. В эту среду, отделяющую Ормузда и Аримана, в это пустое пространство, тот и другой изводят из себя свои создания. Первый светоч от света Ормузда, явившийся в пустом, ненаполненном пространстве, где нет ни ветра, ни мрака, и есть Митра⁹⁰⁸. Итак, это первое порождение света, первоначальная его форма, прототип мировой жизни, пущенный в пустую среду, первое проявление божественной силы, имевшее образовать из себя все прочее. Таким образом Митра олицетворяет собой первый светоч жизни, имевший вступить в борьбу с мраком, который после вошел в ту же среду, и, в конце времен, победит эту темную силу. Как первый, луч от света Ормузда, как начальное и ближайшее к Ормузду порождение его, он посредствует между миром и творцом мира, объединяет в себе бога и мир, равно близок к тому и другому, примиряет в себе бога с миром. Вот почему он – тварь, но равен в славе Ормузду. Как первый представитель животворной силы Ормузда в мире, он есть и первый враг Аримана и могущественнейший носитель той силы, которая имеет одолеть врага жизни в конце времен. Он первый источник того света жизни, который из среды, где смешан свет с тьмою, т. е. из среды мира имеет вытеснить мрак и всюду разлить свет. После этого становится понятным и значение Митры в общей системе Зороастровой религии. Ормузд есть свет несозданный. Ариман – мрак также несозданный (оба они, впрочем, по дальнейшему воззрению, произошли из несозданного времени). Митра – первое олицетворение созданного, сотворенного света, первое проявление светоча жизни, изшедшего от Ормузда. В нем, можно сказать, заключена вся вселенная⁹⁰⁹. Нет сомнения, что на изображениях Митры убиваемый вол есть тот – первобытный вол, яцат, от которого произошли все роды органической жизни на земле, а убийца его – Ариман. Животные – скорпион и змей – представители той же враждебной силы Аримана, собака, наоборот, – представитель царства Ормузда. Она служит символом возобновления жизни, несмотря на раны, наносимые волу, и его смерть⁹¹⁰.

Самый культ Митры, как он известен нам из Авесты, служит выражением понятия о нем, как о силе, посредствующей между светом и мраком, жизнью и смертью, как о гении, источнике жизни и всех благ её, как о силе, связующей небо с землей. Молитвы приносились Митре от зари до полудня – средины дня; дни месяца, в которые ему праздновали, занимали также срединные числа: 15 и 16. Ему посвящались новорожденные и возрастные, вступавшие в союз с Ормуздом. Самые праздники в честь его были особенно пышны, торжественны и сопровождались особенным весельем. По древним сказаниям, в праздник Митры сам царь должен был всенародно совершать танец и начать всеобщее веселье, в воспоминание о славных делах Митры.

Не известно, – были ли здесь и мистерии, с которыми соединялось почитание Митры на западе. По всей вероятности, особые таинственные мистерии и аскетическая нравственность, несогласная с духом Зороастровой религии, привзошли в культ Митры после и не на месте его первоначального явления. Культ его, вне Ирана смешавшийся с другими культами, получил особый мистический характер. Вероятно, впрочем, что начало мистическому культу Митры положено было самими магами, быть может, как предполагают некоторые⁹¹¹, отдельной сектой магов. Секта эта могла иметь свои особые религиозные воззрения, выработанные под влиянием халдейских верований и представлявшие смесь персидских преданий с религиозными воззрениями семитов. Итак, из представления Зороастровой религии о средоточном божестве – Митра, который объединяет в себе Ормузда с миром и самим Ариманом, вследствие посторонних влияний, развился на западе культ Митры, с своеобразными представлениями о нем, как боге солнца. Митра стал не сотворенный гений, как в самой Авесте, а бог, родившийся в пещере неба, которая значила первобытный зародыш мира, – хаос⁹¹². Животные, имевшие свое особенное значение в персидском культе, сделались символами иных, – астрономических понятий, и к известным у самих персов образам, в каких представлялся Митра, присоединены новые.

В этом последнем, новом виде, культ Митры был далеко распространен по миру, в эпоху явления и по явлении христианства. С востока и из Вавилонии вместе с победами, одержанными победителями мира, – римлянами, он перешел в столицу древнего мира и далее на запад. В первый век нашей эры, он распространен был во всех провинциях малой Азии. С энтузиазмом восприняты были здесь эти таинственные мистерии Митры, возбуждающие чувство и воображение надеждами на блаженство в будущем. Нет сомнения, что в греко-римском мире они еще более осложнились и видоизменились. Из Рима они распространялись повсюду, куда проникало влияние римлян. Их знали в Армении и Каппадокии, а на западе Европы они простирались до Германии и держались очень долго, – до IV века нашей эры⁹¹³.

Религиозная мысль, проникающая систему Зороастровой религии, отражалась и на социальном, общественном быте последователей Зороастра. Это был отважный и живой народ, убежденный, что он призван для постоянной борьбы с темными силами. Этой подвижностью объясняются, – и его войны вовне, и его неустойчивость, и частые перемены во внутреннем быте. Это был, вместе с тем, и один из просвещеннейших народов древнего мира. В сохранившихся отрывках Авесты, принадлежащей различным временам и периодам иранской образованности, содержатся только намеки на социальное положение иранцев, и позволительно предполагать, что другие, потерянные части её, содержали в себе и более полные уставы касательно гражданского и общественного быта. Сохранившиеся в Авесте законы и правила, к тому же, принадлежат еще древним временам и более соответствуют простым формам жизни востока (Бактрии), нежели сложным условиям быта западных иранцев. Тем не менее, и на основании св. книг персов, можно судить о сравнительно широких началах быта иранцев. Утрачены, по преданию персов, при нашествии Александра македонского, и научные книги персов. Но на основании тех же преданий, можно заключать, что наука у персов имела, сообразно с их религиозным воззрением, направленным на истребление в природе враждебных созданий Аримана, характер, по преимуществу, реальный. В Авесте придается, действительно, особенное значение медицине. Врачи, которых призвание состояло в сохранении и сбережении жизни, являются слугами Ормузда и врагами Аримана, который производит болезнь и смерть⁹¹⁴. Искусство это было развито здесь более, чем в Индии, и доведено до возможного в то время совершенства. О других науках мало известно. Впрочем можно предполагать о значительном развитии поэзии у иранцев. Мы имеем персидский эпос, явившийся уже около 1000 лет по Р. Хр. Поэт Абдул-Касим Мансур, по прозванию Фирдуси (райский), собрал, под именем Шах-намэ (книга царей), иранские эпические сказания о героях и царях древности, отличающиеся изяществом и красотой рассказа. Из сравнения этой Шах-наме с Зенд-Авестой, видно, что эпические сказания, сохранявшиеся среди народа, в своих основных чертах, так же древни, как и религиозное учение Авесты, и относятся по времени к периоду, опередившему основание мидийского и персидского государств.

Социальный быт иранцев отличался мягкостью своих форм. Семейная жизнь, согласно с общим взглядом на необходимость распространения царства Ормузда, высоко ценилась. Вступление в брак считалось обязанностью, а безбрачие обрекалось на муки ада. Супружеские союзы заключались только между правоверными. Мужчина, смешивающийся с нечестивыми, через это уничтожает третью часть облачения земли, т. е. третью часть земной растительности. Такие достойны смерти, говорил закон. Главе семейства давались те же права, что и в Индии, и все члены семьи должны быть подчинены ему, но в Авесте мы не встречаем уже никаких укоризн женщине. Многоженство дозволялось, как и у восточных арийцев, но не было распространено. Развод был легок, впрочем обусловлен случаями неверности, преступлений и нечистоты. Защита жизни и личной безопасности, поддержание и облагорожение домашнего быта стоит на первом плане в законодательстве Ирана. Воровство и обман, как уже сказано, самые презренные пороки. Щедрость и благотворительность – выдающиеся черты древних персов. Правда, мы не находим в Авесте высокого учения о братстве людей и народов; наоборот, и в ней, как и в самой жизни персов, проходит разделение между поклонниками Ормузда и дэвов; к последним требуется вражда. Но в своем собственном царстве, которое было представителем света и правды, перс ненавидел всякого рода стеснение личной свободы, личных прав. В Шахнаме Фирдуси все правители – деспоты являются происходящими из стран туранских, где владычествует Ариман; все они – порождение темной силы; все, что гнетет человека, – от Аримана. В этом отношении, в высшей степени замечательно сказание Шахнаме о деспоте Согаке. В древности, еще во времена Йимы, из пустыни (царства Аримана) является князь Согак, обуреваемый страстями. Злой дух заключает с ним союз, обещая за это поднять голову его выше солнца. Согак, при помощи дэвов, убивает отца своего, и овладевает престолом. Теперь злой демон превращается в красивого юношу, делается поваром царя, и питает его кровью льва. Наконец просит милости поцеловать царя в плечо. Тот исполняет просьбу, и, на месте поцелуя, вдруг вырастают два черных змея. Тщетно смущенный Согак приказывает вырезать их с корнем; как ветки дерева, они вырастают снова. Тогда тот же злой дух является в образе врача, и советует, для утоления их, кормить их человеческим мозгом. Тысячу лет царствовал этот тиран, ежедневно требуя, на съедение змеям, двух человек, пока Феридун, другой светлый герой, не поразил его палицей с бычьей головой, и не приковал его к горной скале, в глубокой пещере. Тиран – в виде человека, на плечах которого два змея, сосущие человеческий мозг Может ли быть образ, более яркий для выражения мысли о губительном влиянии тиранства?

Ныне, как замечено в самом начале, уже нет или почти нет, этих живых, деятельных последователей пророка Зороастра. В самом деле, поклонники огня и света ныне не входят уже и в статистику. По известиям путешественников, число гебров или гвебров, как называют их в мусульманской Персии, два века тому назад простиралось до 400 000 душ. Число персов в западной Индии считается ныне до 100 000, или в соединении с 5-ю тысячами в Кирмане – до 105 000. Таким образом, в общей таблице исповедников религии на всей земле они могут составить только 0,01%. Но, ничтожные по численности, исповедники религии древнего пророка, отовсюду теснимые, упорно охраняют предание и веру отцов. Гвебры продолжают читать молитвы на зендском языке, хотя его не понимает народ. Самые жрецы утратили всякое образование, и служат скорее представителями суеверия и невежества. Обряды – особенно обряды очищений, которых требует и Авеста, доведены теперь до всей возможной мелочности и даже дикости. Замечательно, впрочем, что в нынешних теоретических или догматических верованиях персов почти исчез дуализм, который так выдается в Авесте. В их катихизисе признается один бог Ормузд, бестелесный, безвидный и беспространственный, содержится и вера в бессмертие. Но нынешние персы отрицают всякую веру в спасителей и посредников между богом и человеком. Спаситель один – Ормузд, средство к спасению – добрые дела. Итак это уже не та вера, которая заключена в Ясне, Вендидад и Висперед. Авеста стала уже мертвой буквой. По всей вероятности, на эти новые верования влияло и христианство, а отчасти – и магометанство, с которыми борются персы. Христианский монотеизм и магометанский, на превосходство которого им указывали, был, по всей вероятности, причиной такого забвения о других божествах и об Аримане, как боге. Впрочем, и это, незначительное по количеству, общество персов, доживает свои последние дни. В среде его уже образовалась партия, которая требует ослабления сложных и непривлекательных церемоний религии, с уничтожением которых – конец и её обособленности⁹¹⁵.

Таково положение поклонников религии, которая некогда так интересовала древний образованный мир, и которая доныне обращает на себя внимание историков, особенно видимой близостью к христианским воззрениям.

Эта сторона в учении Авесты, т. е. видимая близость к библейским воззрениям, была, действительно, и доныне остается поводом к различным рационалистическим воззрениям на библейское учение и его происхождение. Это одна из тех религий древнего мира, которую по преимуществу сопоставляют с библейским учением. В браминстве и буддизме сближается с христианством, более всего, нравственное учение. В Зороастровой религии – догматическое, т. е. учение о Боге, мире ангельском и особенно эсхатология, или учение о последних судьбах мира.

Зороастр и его Авеста представляются обыкновенно источником библейских воззрений. Иранцы и их закон, по мнению рационалистической критики, влияли на евреев, как в начале и в древнейшую эпоху своей истории, так и в позднейший период. Авраам, таково мнение некоторых историков и филологов⁹¹⁶, был современник Зороастра, и последний родился в той земле Харран, откуда выселился Авраам. Было между тем и другим взаимное общение в религиозных понятиях. Из этой Харран и сам Зароастр пошел на восток в Балк или Бактру, ко двору Вистаспа. Таким образом исходный пункт еврейского народа отождествляется с местом исхода и явления иранского пророка. Но этим не ограничилось влияние Зороастровой религии на евреев. В период вавилонского плена, когда между евреями явился пророк Даниил, снова евреи стали под влияние идей Зороастра, взяли новые стихии в содержание своего религиозного учения. Таковы общие взгляды на отношение между той и другой религиями⁹¹⁷.

В учении о боге и творении или отношении Бога к миру, как мы видели, древнейшие Гаты Авесты, действительно, по-видимому, отличаются от общих всему язычеству воззрений. Ормузд является в них единственным творцом видимого мира, единственным источником разума и добродетели; подле него нет равного ему божества. Самый мир творит он своим могучим словом; вселенная не истекает из него, не вырождается медленным процессом, как в индийских космогонических сагах⁹¹⁸. Но, как мы уже видели из самого изложения Зороастровой религии, монотеизм Гат – не чист и не свободен от примеси натуралистических воззрений. Ормузд – не бестелесен, и имеет своего рода утонченное тело. Точно также идея творения, возвещенная иранским пророком, очень скоро смешивается в самой Авесте с натуралистическими и пантеистическими воззрениями. Не только в позднейшей литературе, но и в самой Авесте, мы уже встречаемся с учением, что мир духов творит Ормузд из собственного существа, а мир земной творится при помощи амшаспандов и других духов, которые служат прототипами земных существ. Скоро так же, рядом с Ормуздом, становится другой, по-видимому, равный ему бог; наконец, и этот дуализм объединяется в пантеистической Заруана-акарана, из которой вырождаются сами Ормузд и Ариман, и притом – затем, чтобы исчезнуть вместе со всем созданным ими миром. Древнее учение Гат не гармонирует с общими воззрениями Зороастровой религии.

Итак Зороастров монотеизм – и неустойчив, и нечист. Он сам возбуждает вопрос о своем происхождении. При таком значении монотеистических верований и судьбе их в Иране, – можно ли признавать их источником библейского монотеизма? В вопросе о происхождении одного воззрения от другого весьма важен вопрос о том, какое из взаимно сходных учений было яснее, определеннее, тверже и глубже воспринято. Можно ли, после этого, считать библейский монотеизм и библейскую идею творения заимствованными из Зороастра, в системе которого это воззрение является лишь на время, чтобы потом затеряться в дуализме и совсем исчезнуть в пантеизме? Библейский монотеизм есть единственное чистое учение в древнем мире, до конца удержавшееся в еврейском народе. Почему оно исчезло и не удержалось у иранцев, от которых взято, почему, с другой стороны, это заимствование так привилось к религии евреев? Что можно ответить на это?

Или исторические данные несомненно удостоверяют в этом? Но какая положительная история возможна в вопросе о сообщении Авраама с Зороастром, когда сам Зороастр является перед историей больше догматическим понятием, чем историческим лицом? Отожествление земли Харран, в которой жил Авраам⁹¹⁹, с Арианой, о которой говорит Авеста, также произвольно, по сознанию самих филологов⁹²⁰. Предположение это произвольно тем более, что и сама эта Ариана Vaeja, о которой упоминается в Авесте, есть темное географическое понятие, обратившееся, в позднейших преданиях персов, в чисто мифическую страну. Наконец, в древнейших библейских книгах, по крайней мере в книге Бытия, не найдено ни одного слова с ясным иноземным корнем, что необходимо было бы предположить при заимствованиях библейских понятий из иранской религии⁹²¹.

Скорее всего, поэтому, возможно было бы обратное предположение о заимствовании монотеистического воззрения Гат из одного источника с библейскими воззрениями; скорее всего, можно было бы думать, что сам Зороастр, если он действительно существовал и был современник Авраама, и если Харран и Ариана одно и то же, заимствовал свои верования от Авраама, или от родов, в которых, как в семействе Авраама, хранилось чистое учение о Боге⁹²². Не в этом ли постороннем влиянии источник и того нового реформаторского учения, открытого Зороастром в арийском мире, которому так чуждо было единобожие, скоро снова затерянное и неусвоенное?⁹²³ Откуда, в самом деле, этот диссонанс в Авесте, где причина его? Или это – плод одной гениальной мысли иранского пророка? Конечно, и это возможно, как и говорили мы. Но, только возможно. Других подобных Зороастров история религии в древнее время, почему то, не представляет. Правда, предположение о заимствовании учения Зороастра о Боге от евреев исторически также представляется произвольным⁹²⁴. Но столько же, если не более, произвольно, и противоположное заключение о заимствовании библейских понятий у Зороастра.

Еще более настаивают на заимствовании из Зороастровой религии библейского учения о духах, особенно же о классах и порядках духов⁹²⁵. Но зато, с еще большим правом можно отрицать тождественность Зороастрова воззрения на духов с библейским. Идея личности проникает все библейское воззрение на Бога и мир, от начала до конца, и составляет характеристическую, неотъемлемую, выдающуюся стихию в библейском воззрении. Авеста, наоборот, как мы знаем уже, – не свободна от общего всему язычеству недостатка ясного учения о Боге, как личности. Но особенно заметно это в Зороастровой демонологии. Библейские духи и ангелы – существа личные, отдельные и от Бога, и от мира. В Авесте духи – ни то, ни другое. Духи Ормузда произошли из его света, духи Аримана – из его тьмы; следовательно, по природе, они – тождественны с Богом, который создал их. С другой стороны, они сливаются, смешиваются и с самим миром. Фервер есть олицетворение души живых существ; Яцаты – сил и явлений видимой природы. Правда, они существуют и самостоятельно; но – только в форме прототипа. Весь земной мир, как мы видели уже, представляется только осуществлением или овеществлением этих невидимых, идеальных типов жизни. Самый дуализм Зороастровой религии, в основе которого лежит тоже безличное, пантеистическое начало и который – чужд библейскому воззрению, придает духам свойства, каких не имели и не могли иметь духи, по библейскому учению. В Авесте они – представители двух начал жизни – одинаково могучих, равных. Ариман – царь тьмы, – владыка целой половицы мира. Он вмещает в себе злое начало во всей его целости, он есть как бы ’ Αντιθεòς – Contradeus. Библейский сатана, хотя и «князь» мира, безусловно не обладает ни одним атомом в мире, он – существо также ограниченное, как и все другие существа. Он останется навсегда злым, как и его духи, но все они, как и их вождь, только развившиеся в злом направлении личности, некогда бывшие добрыми. Зороастров Ариман – чистое отрицание добра, тип космической силы, враждебной религии и началу добра. Библейский сатана, – как живая личность, никак не может быть назван вместилищем, средоточием зла, в смысле отвлеченного типа⁹²⁶.

Впрочем, развивая мысль о заимствованиях библейского учения о духах, останавливаются, обыкновенно, на том, что библейское учение о духах постепенно осложнялось и принимало характер близкий к иранскому воззрению, что во-первых, по времени явления, библейских книгах его почти вовсе нет, а со времени вавилонского плена постоянно упоминаются ангелы, и притом ангелы-хранители или защитники народов, городов, как иранские ферверы; являются, вместе с тем, различные чины духов, их классы и порядки. Но с идеей о духах добрых и злых мы встречаемся уже на первых страницах книги Бытия; в истории падения является древний змий, который человекоубийца бе искони. За тем, через все Моисеевы книги следуют богоявления и явления ангелов. То правда, что упоминание о различных чинах ангелов, как и об ангелах – покровителях городов, хранителях людей, мы находим в позднейших по времени явления библейских книгах⁹²⁷; но видеть в этом доказательство иноземных, языческих – и именно персидских – воззрений еще нет оснований, как нет нужды сближать это библейское учение с китайским, наприм., учением о духах, покровителях городов. Духи – защитники – самое обычное представление, свойственное даже шаманству; характеристичного тут еще ничего нет. Не нужно забывать, с другой стороны, что учение об ангелах и мире духовном, как и всякое другое библейское учение, развивалось в самой Библии не вдруг, а постепенно. Полное раскрытие учения о мире ангельском шло в связи с раскрытием учения об ином, высшем, несотворенном «Ангеле Завета», т. е. в связи с мессианской идеей. Деятельность небесных сил, служителей дела спасения, уяснялась для падшего человека вместе с тем, как полнее и полнее раскрывалась для него идея искупления и Искупителя. Мир ангельский, как мир звездный, открылся человеку вместе с наступлением нравственной ночи падения, непосредственно по отпадении его от Божества, и затем жизнь этого духовного мира постепенно раскрывалась, мир небес становился светлее и ближе к человеку, по мере того, как приближалось утро явления великого Ангела Завета, который соединил собой землю с небом⁹²⁸.

Филология также почти не находит в библейских книгах следов заимствования персидских понятий об ангелах. Только в имени злого духа, упоминаемого в книге Товита, указывают, по-видимому, совершенно тождественное имя с персидским Aesmo-dev, или Escham-dev; – дух страсти, враг душ, Асмодей⁹²⁹. Но книга эта, явившаяся после времен Ездры, не внесена в канон, и без сомнения – не случайно. Если бы даже мы признали понятие об этом Асмодее действительно, а не случайно тождественным с Зороастровым Aesma-dev, неприкосновенность чисто библейских понятий об ангелах осталась-бы неизменною. Неканонические и апокрифические книги нельзя приравнивать к каноническим. На евреев мог влиять и действительно влиял парсизм, как и вообще язычество в позднейшие эпохи его истории. Но это влияние отразилось не на библейской литературе. Мы знаем, что со времени плена, иудейство, действительно, начало усвоять себе языческие воззрения, но знаем и результаты этого влияния языческого мира. Плодом этого был новый источник еврейского вероучения: Талмуд и Каббала, элементы которых даны были задолго до явления христианства. В том и другом источнике иудейского вероучения мы встречаемся уже с понятиями об ангелах, чуждыми библейскому воззрению, т. е. чисто натуралистическими. Здесь они, действительно, как и в Авесте, – олицетворение сил и стихий мира, и творятся из огня и света. По воззрению Каббалы, – из отвлеченного и бескачественного божества En soph исходят или выливаются, в убывающем порядке, – Сефироты (числом 10-ть), представители идеальных начал мира, под именами мудрости, благости, пространства и других свойств нравственных и физических, как амшаспанды в Зороастровой религии. За ними следуют подчиненные им ангелы, разделяющиеся, по числу главных Сефиротов, на 10-ть чинов, – представители различных пространственных сфер в природе, управляющие движением земли и планет, – ангелы огня, воды, рек, источников, как яцаты в Авесте. Демоны также разделены на 10-ть классов, из которых каждый представляет известную ступень мрака и зла. Пневматология Талмуда еще дальше отступает от библейского воззрения. Ангелы, как и сам Шехина, заменивший Иегову, телесны и чувственны, и слиты с силами природы. Это позднейшее учение евреев о духах, действительно, было заимствовано из Зороастровой религии. Талмуд прямо говорит, что имена ангелов заимствованы раввинами у персов⁹³⁰.

История творения земного мира также сближается с историей творения мира в Библии, хотя на том только основании, что здесь 6 дней творения, а в Авесте 6 периодов. В описании рая ищут также изображений библейского рая, хотя нет оснований персидскую Гаокерену, – белую гаому, как и индийскую сому, отождествлять с древом жизни, как это делается при сопоставлении Зороастровой религии с библейским учением о первобытном состоянии человека. Рассказ о падении, действительно, сходен с библейским. Но его мы встречаем только в Бундегеш, т. е. в позднейшей литературе персов. Сам рассказ излагается не одинаково, и сказание, тождественное с библейским, передается в форме прибавления к прежде сказанному, прибавления, по-видимому, совершенно излишнего. Самая идея падения, если взять ее в связи с общим, целостным воззрением Авесты, имеет совершенно другой смысл, далекий от библейского. В этом последнем, и здесь, как и везде, все основано на идее личности. Человек испытывается в добродетели, укрепляет свои силы, но падает под искушением. Там нет ничего подобного. Дэв вселяет в человека зло. В самом дэве это зло – потребность его природы. Злое начало есть необходимое явление; верховное божество Заруана-Акарана необходимо изводит из себя две формы бытия; та и другая, с той же необходимостью, проникают все другие частнейшие формы мировой жизни. Словом, зло – злое начало, грех; хотя и не непреодолимы, по воззрению Авесты, но составляют необходимую принадлежность бытия. Свобода нравственная в Авесте еще не приобрела полных прав. Человек может и должен бороться со злом, и имеет победить его; но не явиться оно не могло. Пантеизм, как мы замечали, только прикрыт дуализмом.

Но особенно выдается своим поразительным сходством с христианским учением учение о последних судьбах мира. Здесь – и воскресение тел, и признаки кончины мира, и последние пророки, и обновление земли и неба, и всеобщий суд. Но все это в чертах и образах, которые напоминают не столько действительное учение Евангелия, сколько апокрифические христианские или сектантские сказания. Форма – груба, сказочна. Такова огненная река, обращающаяся в теплое молоко для ощущения праведников; таков мост, с которого падают грешники, напоминающий нам подобное же сказание в Магометовом коране. Уже это указывает на то, что эти сказания – не первообраз, а скорее – обезображение, искажение других, заимствованных воззрений⁹³¹. Действительно, ни об одном из пунктов вероучения Зороастровой религии нельзя сказать с такой уверенностью, что оно заимствовано, и притом в позднюю эпоху, как об эсхатологии персов. «Нигде не видно с такой ясностью влияния на парсизм других религий, и притом влияния разнообразного, как в этом учении о последних судьбах мира»⁹³². На нем отразилось соприкосновение верований из различных религий. Самая идея воскресения, хотя она может быть связана с общим воззрением Авесты, есть уже, как мы видели, явление позднейшее, по крайней мере с очевидностью она высказана только в позднейшей литературе персов. Что же касается до других эсхатологических сказаний, то в них превзошли в позднейшую литературу персов элементы и из христианства, и из иудейства, и даже буддизма, не говоря о греческом влиянии. Известная уже нам книга Ардай Вираф – Намэ, представляющая собой персидский перевод христианского апокрифа «Ascensio Iesaiae», есть очевидное доказательство христианских влияний на персидскую литературу⁹³³. В этом «Ascensio Iesaiae», Исаия, среди рассуждений своих с народом, возвышается душой на небо, а по возвращении, рассказывает царю свое видение в небесах. Ангел, который водил его, принадлежит ко второму небу. На первом небе – тверди – он видит Самуила, и сражение, как на земле. Ангел объясняет, что так было от начала, и продолжится до пришествия того, кого ты увидишь. Далее, он ведет его через 5 первых небес, из которых одно краше другого. В 6-м он видит ангелов, равных по славе, и все они поют песнь св. Троице. На 7-м он видит, наконец, Христа и Св. Духа, а в книге истории, ему данной, читает о чудесном рождении и чудесах Спасителя. Подобным же образом и заснувший Вираф, водимый яцатом Серошем, проходит чрез 7 небес, где видит ад и рай с жилищем Ормузда – Gorodman⁹³⁴. Но это не единственное доказательство посторонних влияний на персидское эсхатологическое учение. Иудейская эсхатология также влияла на нее. Иудейская книга Abqat-Rocel, рассуждающая о последних временах перед явлением Мессии, говорит о болезнях и зное, предшествующих этим временам, о том, что Бог пошлет кровавую росу на землю, нечестивые будут пить ее и умирать, добрым она не будет вредить, солнце померкнет, христиане возобладают над миром. Явится Армилл – Armillus, противник истинного Мессии, произойдет брань между ним и Неемией Бен-Шозиелем, который будет убит, но душа которого будет взята на небо. Наконец явится Мессия Бен-Давид с последними пророками и поразит Армилла⁹³⁵. Даже индийское влияние можно находить в эсхатологической литературе персов. Шпигель видит сходство в рассказе о явлении пророков в последние дни с буддийскими рассказами о явлении Будды Майтрея⁹³⁶. Но особенно ясно это в изображении быта человеческого в последние времена. Люди утончаются, одухотворяются, перестают принимать обычную пищу, как в буддийских сказаниях о начале и конце миров⁹³⁷.

Короче, все сказанное в начале о влиянии на Персию различных инородных религиозных верований, частнее и по преимуществу, приложимо к персидскому учению о последних судьбах мира. Но к этому нужно присоединить, что разнородные стихии религиозных верований, вследствие их взаимного влияния и обобщения, до такой степени смешаны, что и выделить элементы их очень трудно. В самом деле, как мы знаем уже, греческая философия здесь мешалась с восточными воззрениями, здесь известен был и неоплатонизм, который и сам обязан своим явлением подобному же смешению восточной теософии с воззрениями запада⁹³⁸. В этом смешении восточных и греческих воззрений – начало и гностических сект. Сюда стремились и выселялись из метрополий гонимые христианские секты. Особенно прочно, как известно, укрепилось здесь несторианство. Евреи здесь брали стихии для своего Талмуда. Христиане, живущие здесь, находили, что Зороастр пророчествовал о Христе. А манихейство, отсюда вышедшее, было не столько христианской сектой, сколько попыткой создать новую религию из смеси парсизма, христианства и иудейства. Эта же почва, или близкая к ней, дала после ислам, который представляет собой смесь язычества с христианством и иудейством. Определить точнее это смешение религиозных элементов – задача дальнейшего изучения древней литературы.

Самое понятие о посреднике и примирителе в Зароастровой религии, выродившее из себя особый культ и распространившееся вне Персии на западе (что служит также доказательством взаимного общения религий), несомненно выше, чем подобные типы в браминстве и буддизме, как и самое учение о Боге, здесь более живо и жизненно, чем в Индии; но также не свободно от пантеистического взгляда. Правда, это – не Будда, несуществующий и обращающий все в ничтожество, – не Кришна, проповедующий убийство личной жизни и обещающий в этом блаженство; это – не тип отвлеченного, мертвящего созерцания, а живой носитель силы добра. Но он – тварь и обще-космическая сила, выродившаяся из Ормузда. Он – олицетворение того светоча жизни, который вылился из божества и разлит по миру. Это – сам мир, в отдельности от Ормузда. Точно так же и Сосиош, последний из пророков, есть воплощение, – частнее, – той силы света, которая заключена в человеке. Кайморт, как и Адам Кадмон каббалистов⁹³⁹, – первотип силы, живущей в человеке: Сосиош – её завершение или выполнение, Митра – олицетворение идеи о мире добра в его целости, совокупности; Сосиош – в человеке, в частности. Оттого победа добра над злом дает жизнь только на время. Пантеистическое божество поглотит, наконец, все в себя. Блаженство – только временное. Личность поднялась над стихийным миром; но не победила его окончательно. Религия Ирана – выше браминства и буддизма, но идея личного бытия и в ней колеблется, и не осознана вполне.

В Китае нет и сознания о нравственном зле или о необходимости избавления от него; в Индии есть это сознание, или вернее, ощущение зла; но избавление от зла полагается только в уничтожении, в смерти личного бытия; в Иране развивается надежда на победу зла над добром, но победа, за которой следует тоже уничтожение. Светоч разумно-духовной жизни является; но – на время, скоро исчезает….

17-го сентября. 1872 г.