II разговор

(После предварительного очерка некоторых церковных поучений) о проведении в разные мирские или бытовые, житейские среды благодатных начал

Люблю я и пользуюсь всяким удобным случаем – бывать за богослужением, совершаемым досточтимым моим батюшкой о. Иоанном, и слушать живые, назидательные его поучения, которые он сказывает без тетрадок и вообще без искусственных приготовлений. Пришлось мне осенью 1862 г. быть в его приходской церкви в такой праздничный день, когда, по распоряжению начальства, о. Иоанн должен был читать в церкви, «после божественней службы», Высочайший Манифест о рекрутском наборе, который должен быть проведен в следующем году, спустя восемь лет после последнего набора. Досточтимый священник, сказав обычный по совершении литургии отпуст и держа в правой руке животворящий Христов Крест, (к Которому обыкновенно «прикладываются» прихожане после богослужения), сам прочитал весь, довольно пространный, Манифест.

Признаюсь, что при господствующем у нас, в действительной жизни и в образе мыслей большинства, разобщении между духовно-церковным и мирским, как-то странно для моих ушей звучали в храме Божием слова о составе рекрутского присутствия, о возрасте по годам и об измерении аршином роста рекрутов, о введении их в рекрутское присутствие не в обнаженном виде, как прежде, а в сорочке, – о «сложении со счетов» некоторых повинностей, и проч. и проч. Но о. Иоанн читал Царское слово обо всем этом с цветущим и даже словно торжествующим лицом, и видно было, что ему особенно по сердцу было чтение в церкви Божией Манифеста о рекрутстве. Я ожидал, что он поделится с прихожанами своей мыслью, одушевлявшей его тогда. Я не ошибся. Прочитав Манифест, о. Иоанн обратился к народу со своим пастырским словом.

Прежде нежели скажу о содержании этого слова, хотелось бы мне объяснить, как обыкновенно говорит о. Иоанн свое церковное слово. Я уже сказал, что он говорит без тетрадок и приготовлений. Не то значит это, что он говорит без предварительного размышления о предмете своего поучения: напротив, зрелая и отчетливая обдуманность выражается в его свободном слове, давая ему владеть и раскрывать свой, избранный для слова, предмет, с какой стороны только ему захочется или заблагорассудится. Он говорит, смотря прямо и проницательно в глаза своих слушателей, обращаясь то в одну, то в другую сторону; не ускользнет от него ни тусклый и тупой взгляд непонимания, ни рассеянность невнимания, ни озабоченность сторонними предметами. Заметив то или другое на которой-нибудь стороне своих слушателей, он сейчас, не сводя глаз с этих слушателей, употребит всевозможные объяснительные сравнения духовных истин и станет с живым разнообразием повторять сказанное, пока не овладеет вниманием слушателей и в их оживленных глазах не заметит, что они понимают его. В понимающих его старается он предупреждать всякую тень или сумрак недоумения о чем-либо, или неубежденности в глубине их души; в этом случае он спешит поставлять самого себя в состояние неведения или затруднения выразуметь то или другое, чтобы, став за одно или сообща со своими слушателями и взяв на себя тяготу их недоумений или умственной косности, тем удобнее поднять их ко свету разумения и убеждения в истине. Главная же духовная его особенность в деле проповеди та, что он, проповедуя, сколько своим слушателям внушает и часто напоминает внимать единственному Учителю сердец Самому Господу, столько и сам приметно, с благоговением предстоит духом своим Тому же единому Божественному Наставнику, Который Сам беседует благодатно с умами и сердцами поучаемых.

Таким-то именно образом о. Иоанн и начал говорить в церкви, по прочтении Манифеста о рекрутстве. Как теперь слышу первые его слова: «Вот, православные, не напрасно я говорю, что верующим в Господа Иисуса надо и простые, мирские дела делать не иначе, как служа или работая Самому Господу. Ведь рекрутчина – дело мирское, а вот она, по распоряжению православных наших властей, провозглашается в Божией церкви, где прославляются и провозглашаются дела собственно Божии. Видно, и рекрутский набор, и рекрутское присутствие принадлежат к делам и порядкам Божией державы, спасающей нас своей благодатью; поэтому только, прилично и уместно говорить о рекрутчине в Божием храме, находясь в котором на небеси стояти мним, по выражению церковной песни. И в самом деле...». Затем проповедник стал развивать такие мысли, что власть и держава или царство и слава существенно составляют принадлежность или вечную собственность Отца и Сына и Св. Духа (как слышим в особенно торжественных церковных возгласах); что, если мы, по своей греховности достойны грозного, даже карательного управления Божественного и уже никак не достойны такой благодати, которая входила бы со своей животворностью и в наши мирские дела, то Единосущный всю любовь Своего Отца со всей полнотой жизненных сил Св. Духа носящий и проявляющий в Себе, Сын Божий соделался ради нас, грешных. Сыном человеческим и в Своем человечестве умер всесвятый, как бы виновный за наши и всемирные вины, и вот чрез это простер и на нас грешных животворящую в силе Св. Духа любовь Своего Отца; что в особенности Он, ради всего человечества явясь среди богоправимого израильского гражданства обетованным Царем благодати и умерши крестной смертью, как нестерпимый уголовный преступник и притом из рабов, усвоил чрез это Своей благодати все тело гражданства от головы, какова верховная царская власть, до самых низких и последних членов, каковы караемые законом преступники; что только следует нам своей послушной и деятельной верой принимать и усвоять себе такую благодать... Идя далее, в своем слове о. Иоанн представлял своим слушателям, что если и гражданством православно верующих правит, в существе дела, держава Божией Благодати и если именно Господом православный наш Царь самодержавно царствует, то и все правительство Царя, все правительственные у нас присутствия, след. и рекрутское присутствие, служат Всевышней державе, проявляя владычество над всем нашего Господа и Его благодати; что, потому, и войско, в которое набираются рекруты, служит охраной, защитой и силой царства такого, которое и с самим его Царем и правительством незримо держит и правит Сам Господь Вседержитель и Спаситель наш: православные солдаты – это слуги не просто Царя земного, но и Царя царствующих. «Все это внушаем вам, православным, – продолжал православный священник, – не так, как бывало и еще продолжается у западных или римских христиан – у латин, изменивших православной вере: главный их архиерей, а за ним и все подчиненные ему пастыри, также напоминают царям и царствам о державе Божией, ими правящей, но, под предлогом этой державы Вышнего, усиливаются сами властвовать над Божиим достоянием – христианами. Мы же говорим вам о владычестве и над гражданством Самого нашего Господа – Главы для всего небесного и земного и умоляем вас, в наших мирских делах и порядках служить прямо Ему Самому, в служении Которому самые херувимы и серафимы полагают всю свою честь и славу; мы, служители церкви Божией, не вмешиваемся в ваши дела, а только служим тому, чтобы благодать властительства над вами Самого Господа Иисуса и в Нем Отца Его, Отца светов и щедрот и всякого утешения, светила вам во всем, значит и в рекрутчине, и руководила вас ко всему доброму». Наконец пастырь и начал убеждать сельское общество своего прихода, чтобы они, зная о Господней милости и благодати, заведывающей и правящей у предающихся Господу и мирскими делами, исполняли дело рекрутства честно и свято пред Самим Богом – Вседержителем и Спасителем нашим; убеждал родителей и всех близких к тем, кому выпадает доля рекрутская, чтобы они не роптали и не жаловались на избрание дорогого им человека в великую и славную службу не просто только Царю земному, но и Самому Царю Небесному, Которым Царь наш царствует; – убеждал и тех, кому выпадет жребий этой великой службы, или кто сам будет вызываться на нее, не бесчестить ее чем бы то ни было, а проходить службу царскую, как служение Самому Господу. В подтверждение этого, проповедник указывал на то, что Св. Апостол Павел тех, которые «верой побеждали царства, были крепки на войне, прогоняя полки чужих» ставит в один ряд с теми подвижниками, которые ради Бога скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (Евр. 11:33–38). Потом еще рассказывал пастырь, как именно препод. Сергий, когда у него просил благословения и молитв великий князь Димитрий Донской на битву с Мамаем, отрядил в великокняжеское войско двоих из своего духовного воинства – из монашествующей братии. «Что это значит? – говорил пастырь. – Не в мир ли возвращал великий подвижник тех, которые отреклись от мира? Этого не мог сделать Преподобный Отец наш. Что же он сделал? Видно, он смотрел и на земное православное и христолюбивое воинство, как на служащих тому же Господу, Которому служит и духовное иноческое воинство; и вот из этого последнего он посылает двоих братий в ряды воинские, как бы только из одного монастыря в другой. Видите, что и в воинской службе служа, в сущности дела, самому Господу, православный достигает живого и внутреннего сообщества с равноангельным чином, находящимся, при верности своему званию, в благодатном общении с самими Святыми Ангелами. Вот к какому достоинству и службе выбираются и пойдут рекруты, если сами не осрамят своего призвания, а напротив будут служить по православному. Займитесь же, православные, делом рекрутского набора, как делом Божиим!» Так окончил свое слово о. Иоанн; прихожане слушали его в глубокой тишине, со светящейся в их взорах какой-то умиленной радостью, помышляя, конечно, о том, что с такой благодатью призирает Господь и на их мирскую долю и дела. Я, разумеется, уже совсем иначе теперь смотрел на чтение Манифеста о рекрутчине в церкви Божией: для провозглашения Царского слова о рекрутском наборе, как о. Иоанн протолковал нам смысл последнего, приличнее места и найти нельзя кроме Божьего храма.

Пока о. Иоанн заканчивал свои дела в церкви, я прогуливался около двух прекрасных прудов, находящихся между лугом с одной стороны и селением с другой. Мне само собой припомнилось и другое поучение о. Иоанна, которое он сказал во время сбора подушных оброков в его приходе; мне тогда также случилось быть в его приходской церкви. На тех же коренных основаниях, которые раскрыты в выше очерченной мной проповеди о. Иоанна, он учил своих прихожан, чтобы они, внося свои оброки куда следует, мысль и чувство, эти глаза своего духа поднимали выше, именно к Тому Самому, от Кого поставлены все власти. Кем Цари царствуют и Кто, для доступности к нам плотяным и грешным людям во всем нашем человеческом к очищению всего от яда и скверны греха, будучи Богом – плоть бысть и стал совершенным человеком и все наши греховные вины вынес на Себе до непостижимого для нас состояния – оставления от Своего Отца, до смерти. «Так и при простой отдаче денежного оброка, – говорил о. Иоанн своим прихожанам, – будете служить и самым оброком выражать сыновнюю преданность и послушание Самому Отцу нашему Небесному, Сына Своего давшему нам, человекам, поставившему Его на земле и в самом гражданском быту, так что Сын Божий ради нас, именно в благодать к нашему гражданскому быту, и родился и умер под державой Кесаря. Чтобы нам лучше заметить, для усвоения себе, такую к нам благодать, Господь при самом рождении благоволил быть записанным в общенародную перепись, которая была тоже, что наша, так называемая, ревизия или ревизская перепись, по которой вы платите свой подушный оброк. Смотрите же, православные, так платите оброк, да Христа приобрящете (Флп. 3) и в этом деле, изъявляя чрез оброк свою сыновнюю подвластность Самому Отцу Небесному, Который, ради вочеловечения Своего Сына, проявляет благодать Своего Всевышнего Отечества во всех наших высших, или начальниках, начиная от Царя до наших родителей. Славно для нас и оброк платить, в лице православного Правительства Самому Всевышнему Царю и Господу нашему. Так будем снискивать и благословение на нашу земную жизнь, на земное наше отечество с нашим Царем, и вместе спасение и вечную нашу жизнь. Платить оброк – для всех одно и тоже, но есть бесконечная разница, если ты, платя оброк, не будешь в этом разниться, например, от татарина или другого неверного, тоже платящего оброк, или если ты, платя тот же оброк, будешь чрез это исполнять сыновнее дело пред Самим Отцом Небесным, по благодати Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки». Я тогда же записал это заключение проповеди, пришедшейся мне так по сердцу. Вспомнилась мне и еще, слышанная мной, проповедь моего досточтимейшего отца Иоанна. Он говорил эту проповедь именно в Фомино воскресенье – первое воскресенье после Святой недели, имея в виду, что в след затем у одних начнутся полевые работы, а другие из его прихожан пойдут снова на заработки по разным местам, откуда собрались домой «на Святую». Пастырь внушал тем и другим работать, на поле ли или за каким ремеслом, Самому Всеблагостному Всевышнему нашему Хозяину – Господу, Который всегда с нами. «Работаешь ли ты на поле?» – говорил о. Иоанн, «помни и почаще думай, что это раскинувшееся над нами небо, эта обрабатываемая тобой земля. все на ней растения и семена, все, что ты ни садишь или сеешь, этот свежий воздух, которым ты с утра до вечера дышишь под открытым небом, и ты сам со всеми и всем, кто и что у тебя есть, все составляет собственность и дело рук нашего Господа и Отца. Или работаешь ты в мастерской? Весь материал, над которым ты трудишься, твои руки, твои товарищи, твой хозяин – все это находится в верховном владении и заведывании Отца нашего Небесного. Свою собственность, Свои дары отечески Он поручил тебе в сыновнее распоряжение и употребление, разумеется (и это тебе не надо забывать ни на минуту) все по той благодати, что возлюбленный и единосущный Сын Его соделался Сыном человеческим и жил на земле, пользуясь и плодами земледелия, например – хлебом насущным, и изделиями ремесла, например – жилищем и одеждой». При этом о. Иоанн, с особенным утешением и радостью о Божией благодати к людям рабочим, обратил внимание своих слушателей на то, что Христос Господь, для жилища Своего в частной Своей жизни и для попечения особенно о Своем детстве, избрал дом и усердие человека рабочего – тектона или, по-русски, плотника Иосифа, который удостоился быть обручником Матери Божией. «Ведь это, – говорил радующийся о Боге своем священник, – это все, Его, – ведь это все благодать к нам Бога нашего! Это благодать особенно на тебе, человек рабочий, чтобы ты работал свою работу для Самого Господа, столько тебя возлюбившего, что он захотел и жить у человека рабочего, как у Своего названного отца; а частная Его жизнь, проводимая Им сначала у плотника Иосифа, а по его смерти у его детей, продолжалась до тридцати лет, тогда как всенародно совершал Он свое дело только три года с половиной. Не жалуйся же на низкость твоей рабочей доли, столько благословенной снисхождением к ней Господа. Да и Его Самого, Господа нашего, недаром называли самые, попросту сказать, земляки Его, – тоже тектоном или плотником, как сказует Евангелист Марк. Ведь дух и сила того, что совершил для нас Господь, простирается на всех людей, на все времена, и деется для самим Духом Святым. Плотничество – дело рабочее; если Господь хоть сколько-нибудь касался его, то это благодать для всякого рабочего дела. Только сам ты, православный, за своим трудом работай Господу и с Господом; помни Его, соделавшегося для тебя человеком, столько возлюбившим притом рабочую долю, и трудись по воле Его, как истинного твоего Хозяина. Тогда и дело твое, хоть бы самое чернорабочее, благопоспешится не только для здешней жизни, но принесет плод и для будущей вечной». Незабвенные для меня слова! Вспомнил я и еще поучение о. Иоанна, сказанное новобрачным после их венчания. Он наставлял их, чтобы они имели в живом внимании и виду своей веры благодатное отображение в их союзе – союза Божественной любви между Господом и Церковью, того союза, в котором Господь пожертвовал Собой для Церкви, и Церковь не ктому себе живет, но живет в ней Христос Господь; убеждал мужа – не опускать, из вида своей веры, отображения Христовой Церкви в своей жене, а последнюю – отображения Христова в своем муже. «Тогда и ваше хозяйство, – говорил добрый пастырь, – будет подобно зеркалу отображать то, что делается по домостроительству Христову в Церкви; только все, что ни делал бы ты, муж, для своей жены, делай для нее, как для живого образа Христовой Церкви, а ты, жена, все делай и устраивай для мужа как для живого образа Христова. Такой взаимный друг на друга взгляд веры и любви не труден, а напротив составляет для вас именно благое и легкое иго Христово. Когда Господь благословит вас детьми, помните и крепко держите в мысли, что, по благодати Христианства, ваши дети будут не просто только вашими, а и детьми Самого Отца Небесного, потому также всякое попечение о них, всякое дело для них исполняйте как не только для ваших детей, а как для детей Божиих, вам врученных на сохранение и возвращение в духе любви Отца Небесного».

Все это мне припомнилось, и я смотрел на расходящийся из церкви народ истинно как на нового благодатного Израиля, на народ Божий, живущий во всем под благоволением всеблагостного Отца Небесного, ради великой благодати Его Сына, соделавшегося Сыном человеческим для человеков. И светло было у меня на душе. Мне думалось: как бы скоро дух народный возбудился у нас к истинному просвещению и к самодеятельности во всем добром и полезном, если бы направление и дух о. Иоанна был общий ему с большинством пастырей, если бы церковные поучения говорились не по заготовленным на целый год темам, чем занимаются иные духовные журналы, а по живым и насущным потребностям самой жизни, главное – если бы в народе оживлять великую мысль о возглавлении всего земного, как и небесного, в Самом Христе и в почивающей в Нем любви Самого Отца Небесного, простирающейся на все человеческое к освящению и оживотворению всего Самим Св. Духом!..

Увидев и церковнослужителей, выходящих из церкви, я поспешил к о. Иоанну. В своих думах я не приметил, как он вышел из церкви; только пришедши в его дом, я нашел его здесь уже за чаем, разливаемым матушкой попадьей; у них сидел еще гость – купец ближайшего городка, приехавший сюда по своим делам. О. Иоанн и купец толковали что-то о торговле, как я заметил из речи о рублях и копейках, еще слышанной при моем входе в комнату. Общество, по внимательности к новому гостю, занялось на время выражением ему радушных приветов; тут же познакомили со мной почтенного купца. Поместясь на предложенном мне стуле и принимая чашку с чаем от хозяйки, я не вытерпел, чтобы не высказать несколько задушевных слов благодарности о. Иоанну за его проповедь, осветившую для меня самые простые вещи, как будто новым светом Божия слова. Зная, что батюшка не охотник до подобных речей, я оговорился, что благодарность моя относится, конечно, к единственному нашему Учителю, напоминания о Котором я так часто слышал от о. Иоанна.

– Вот это дело, – отозвался он сейчас же на последние мои слова. И мне самому, во время самой речи о том, как благодать в самых простых вещах близка к нам и отечески или матерински занимается нами, сама собой приходит благодарность нашему Благодетелю Господу.

Замечу здесь кстати, что, тогда как при речи о Господе у других людей, как-то невольно вытягиваются лица и принимают какое-то натянутое, искусственно важное выражение (как будто речь идет о чем-то пугающем, к чему мысль и не привычна и не расположена), – из уст о. Иоанна речь о Господе слышится как именно добрая и самая близкая к вам речь; лица слушателей светлеют сами собой.

–  Да, батюшка! – заговорил купец с легким вздохом, не теряя однако светлого выражения в лице. – Вот и рекрутство – дело Божие: пойдут рекрутики, словно в Божий монастырь, на службу Божию. А вот наше грешное – торговое дело: только и знаем, что аршин, да фунтовики, али там гири пудовые, а пуще всего рубли с копейками. Экая грешная наша доля!

– Полно гневить своего Отца Всеблагостного, – сказал о. Иоанн, – будто торговые люди у Него не дети, будто Сын Его только для других людей, а и не для них, стал Сыном человеческим. Подумайте-ка еще, что, когда возлюбленный Сын Отца Небесного стал и Сыном человеческим – Сыном собственно Матери-Девы, и это единственно для нас человеков или, так сказать в пользу нашу, то чрез это Он дал нам не только всеблагого, всещедрого Отца – в Самом Своем Небесном Отце, но и благую, сострадательную Мать – в Своей Пресвятой Матери. Видишь ли, – в Господе Иисусе открыты нам, человекам, для всякой нашей доли, значит и для доли торговой, открыты все щедроты, вся любовь всевышнего Отца к избавлению нашему от греха и гибели; да, кроме того, для наших немощей, для нашей ребяческой слабости, и глупости, есть материнская поддержка и заступление в Самой Пресвятой Богородице... Только бы мы не отвергали, а хоть по-детски присвояли себе эту великую благодать на все наши человеческие жребии и дела, для возвышения их от греховной бездны: Матерь Божия младенчествующий в нас дух Своего Сына сохранит и возрастит в меру полного возраста Христова. Это уж Ее материнское дело, исполненное Ей в отношении к лицу Самого Господа, но имеющее неоскудевающую силу и для Его сообщников – православных христиан. Ведь, все истинно доброе в нас – в солдате, в купце ли, в священнике ли, или ученом человеке – все это Христово, все это от благостного духа Сына Ее; Матерь уж наверное не откажется от Своего Сына и духа Его в нас. Не правда ли?

–  Что и говорить об этом, – отвечал купец. – У нас, грешных, только и надежда вся на Мать – Пресвятую Богородицу.

–  И это верная, необманчивая надежда, – продолжал о. Иоанн, – для тех, кто не отвергает, а старается усвоить себе и своей доле благодать Ее Сына, соделавшегося для нас человеком от Нее самой.

–  Как же я на свою купеческую долю буду присвоять благодать Господню? – спросил купец.

–  Как? Небольшая мудрость – протянуть руку, да принять дар, если он дается. Кому вы продаете свой товар? Ведь почти все православным? (Купец сделал подтвердительный знак головой). Но православные – сообщники Христовы от самого крещения, а во Христе они – дети всевышнего Его Отца; сообщные Господу – они по Нем и дети Пречистой Его Матери. Так ли? Да если кто и неправославный или неверный, например, еврей или татарин, идет в вашу лавку, – каждый из них все же есть человек, а Господь наш стал человеком для всякого человека, да именно взыскать грешных и погибающих приходил Он в мир и здесь за них принял крестную смерть. Потому и в отношении к неправославному или неверному человеку благодать Господня тайно внушает каждому из нас: не пренебреги, не отвергни его, – за него еще стоит Сам Господь собственным Своим лицем, как соделавшийся за всякого человеком. – Ну так, государь мой, покупаете ли вы товар для вашей лавки? Вам и надо уж всенепременно держать в уме и сердце, что это вы хотите служить в нуждах и требованиях Христовым соучастникам, детям Божиим, Материнским любимцам Пресвятой Богородицы, вообще таким, за которых пред небом и землей, пред Самим Отцем Своим заступается Сам Господь Своим человечеством, Своими крестными язвами. Вот, мол, на чью потребу я запасаю то или другое, что там приходится закупить для лавки: с такими мыслями и чувствами вы и будете закупать товар добрый, прочный, а Господь эту честность и усердие ваше ради Его сообщников и собратий примет уже Себе Самому, по собственному Его слову: «Что сделали единому из братий Моих меньших, Мне сделали (Мф. 25:40)». Так потом, когда будете и продавать, – лишь только кто вошел в вашу лавку – один или многие, помните и держите на уме, что, мол, это – все дети нашего Небесного Отца, что из-за них смотрит на меня и вменит Себе Самому безобидную продажу Сам Господь, ставший за нас Сыном человеческим, что Матерь Его порадуется, если вы не будете терять из виду, в ваших покупателях, дорогих для Нее любимцев и братий Сына Ее – нашего Спасителя. И будете, таким образом, и вы в вашей лавке и торговле совершать службу Божию в благословение на земле и в вечное спасение на небе.

Купец слушал с умилением; глаза матушки попадьи светились тихим огнем живого внимания к речам мужа. Я себя чувствовал как в церкви Божией, когда молитвенное благодатное наитие осенит душу. Священник продолжал:

–  Не то, чтобы я шел и против ваших законных барышей. Нет! Наш Всевышний Отец не обижает детей, работающих Ему: только прежде всего и за купеческим делом имейте в виду благодать Его, ищите прежде царствия Божия, и сия вся, что относится к движению и прибыткам капиталов, приложатся вам.

–  Нас, батюшка, шибко заела вот эта зараза – запрашивать в три дорога и более. – Оно, конечно, дело известное всем; почитай – никто, разве малые дети да уже слишком простоватый какой человек, уважит наши запросы; мы запросим втрое, а нам дают цену меньше, чем стоит покупка. Ну и пойдет у нас торг со спором, упреками, и в иной раз просто с бранью. Тут божишься, клянешься! Насилу дело сойдется на том, что вещь продашь только только что не за обидную для себя самого цену. Ну, а в иной раз, коли попадет покупатель совестливый или надоест ему кричать с торгашем, так и обидел этого человека: продашь за цену, которой вещь далеко не стоит. Вот грехи какие! Но вашему, батюшка, и на торгу Царство Небесное, а у нас настоящий Вавилон...

–  В том-то и дело, – говорит о. Иоанн, – выбирай любое: либо благодать Божию, эту силу истинно Небесного Царства, либо Вавилон, который неминуемо пропадет, сгорит (Откр. 18:8). Долго ли нам, православным, новому Божию Израилю, быть в плену Вавилонском? И мучимся мы, как какие колодники в нашем Вавилоне, из самой безрасчетной, можно сказать, глупости. Судите сами. Ведь таких торгашей, как вы сами их описали, всякий внутренно презирает, а иногда и клянут жестокими клятвами, когда откроют обман. Да и барыш, как сами тоже вы сказываете, или не превышает настоящей цены, только оскверняется грехом, или соединен с обидой для особенно совестливых и простодушных людей и потому тяжело ложится на совести. А потеря-то какая! Простой торгаш своей торговлей исправлял бы службу именно Божию, по потребам чад Божиих, меньших братий Христовых; из-за каждого человека покупателя он очами духа своего, именно мыслью и сердцем, смотрел бы к Самому Господу, Который за этого человека Сам соделался Сыном человеческим; Матерь Божия матерински охраняла бы, как свое любимое чадо, такого торговца среди всяческой суеты в торговом его деле. Да и Ангелам было бы радостно и дивно смотреть, как в простой купле и продаже пускал бы человек в оборот таланты Христовой благодати, спасительной для здешней и будущей жизни. И все это теряется или меняется на вавилонские беззаконные обманы, кличи и другие беспорядки. Экой расчет, а еще у людей расчетливых – у купцов!

–  Как однако завели бы Вы добрый Ваш порядок на место нашего? – спросил купец.

–  Это ваше дело, вам виднее это, – сказал священник. – Но если бы я был на вашем месте, я наперед продажи всякого товара расчел бы пред Самим Господом нашим, Который не только всегда с нами по вездеприсутствию Своего Божества, но и не вменяет в унижение для Себя входить в наши человеческие дела по благодати Своего вочеловечения (О, помните, ради Бога, что Господь не только есть истинный Бог наш, но и стал ради нас, людей, человеком – в этом и содержится благодать!), – так, пред Самим человеколюбивым нашим Господом я расчел бы за сколько именно безобидно, и для меня и для покупателей, можно мне продавать мой товар; назначил бы я таким образом законный, справедливый барыш для себя, как дар мне от Самого Господа за мои труды; а за тем и повел бы торговлю, назначая прямую цену без всяких лишних запросов. Знаю, что мне будет не редко предстоять, особенно на первых порах, искушение или соблазн взять лишнее, особенно с простых или совестливых людей: буду, с помощью Божиею, крепко стоять против соблазна. Знаю, что покупатели, по навыку, будут назначать мне совершенно несходные цены, будут торговаться со мной и, не видя сбавки цены, пойдут от меня прочь в другие лавки: Христос с ними, – я мысленно пожелаю им, Христовым сообщником, всякого желаемого ими блага от щедрот Отца Небесного, – ведь и другие торговцы тоже волей или неволей служа потребам Божиих людей. Бог даст, узнает же понемногу народ, что я его не хочу обманывать, что продаю безобидно и по правде. Ведь у нашего народа есть тонкое чутье на то, кто сходнее и прочнее продаст товар. Ни один честный торговец не пожалуется, чтобы его лавку обходили покупатели за его честность. Вот так-то бы я, по милости Божией, и завел бы у себя в торговле порядок служения Самому Господу, Самому Отцу Небесному, давшему всем нам Сына Своего. Дело-то, кажется, не слишком хитрое, да и не слишком тяжелое, не подвижническое?

–  Да и не без труда, – отозвался купец, вдумываясь в сказанное о. Иоанном.

–  Еще бы? – возразил последний. – Получили бы вы царство, да без всякого труда. Впрочем главная-то трудность, по правде сказать, состоит в недостатке нашей любви к Господу и к Его благодати: для любящих Его иго Его всегда благо и бремя Его всегда легко есть, по верному Его же слову (Мф. 11:30).

–  Вот наше женское дело, – вмешалась в разговор хозяйка, убирая со стола самовар с чайными чашками, – только и знаем долю Марфы: хлопотать и суетиться о всякой всячине домашней. Добрая часть Марии – слушать слово Господне – не всегда удобна и для жены священника. Что же сказать о других? Вот, например, Павел Николаевич (имя купца) и в лавке будет как на службе Божией. Ну, а супруга-то его, добрая Надежда Сергеевна, хлопочи себе дома в разных мелких суетах, как и я сегодня – не пришлось сходить и в церковь Божию из-за домашних хлопот, а, кажется, и рада бы, и так близко; а купчихе или другой женщине, конечно, еще суетливее, чем попадье.

Я догадался, что матушка уже умела держаться доброй части Марьиной, а говорила это главным образом из участья к своей сестре-женщине. О. Иоанн слушал ее слова с любовью и, как мне казалось, с благодарностью, что она в серьёзном разговоре его с купцем, напомнила им обоим чрезвычайно важный предмет – долю женскую. Я еще более навострил уши; мне хотелось, на этот раз, только слушать.

–  Bсе эти запросы о той или другой человеческой доле, о мужской или женской, – заговорил о. Иоанн, – меня, признаюсь вам, только вызывают к новой благодарности за неистощимую благодать Господню к нам грешным людям. Несть пол мужеский и женский, сказал Апостол, но всяческая и во всех Христос; и женщина, за одно и наравне с мужчиной, может и должна приобретать и усвоять себе Христову благодать, разуметь и принимать в сердце Христову истину. Права на приобретение Христа равны у женщины с мужчиной.

–  Однако ж, батюшка, – возразил купец, – женщина в Писании поставляется все же ниже мужчины; да и в Святой алтарь ей нет входа; да и отцы святые, поди-тко, как честят их сестру.

Жесткое выражение старого русского времени, в отношении к женщине, слышалось в словах купца. Что-то, думал я про себя, скажет на это батюшка отец Иоанн?

–  Да, есть в Св. Писании места, – стал говорить он, – могущие вести к мысли о возвышении мужчины пред женщиной, если даже остановиться нам и на одном новом завете. Так тот же Св. Ап. Павел, который сказал о таком же безразличии во Христе мужчины и женщины, как безразличны и равны между собой верующие во Христа Иудеи и Еллины, говорит, что «мужчина есть образ и слава Божия, а жена есть слава мужа. Ибо не муж от жены, а жена от мужа, и не муж создан для жены, а жена для мужа (1Кор. 11:7–9)»; что «учить жене не позволительно, ни властвовать над мужем: ибо прежде сотворен Адам, а потом Ева, и не Адам обольщен, но жена обольстившись произвела преступление (1Тим. 2:12–14)»; что в особенности, в супружеских отношениях, мужу, как главе жены и образу Христа, внушается любить жену, как свое тело, а жена, как образ Христовой Церкви и управляемое главой тело, поставляется в отношение к мужу не просто любви, но повиновения и страха (Еф. 5:22–33).

–  Как же Вы выдержите, батюшка, всю силу слов Апостола о равноправности во Христе мужчины и женщины и согласите с этими словами указанные Вами места у того же Апостол? – таким вопросом ввязался и я в общий разговор, желая услышать от о. Иоанна как можно более по вопросу о женщине.

Тут послышался из другой комнаты плач ребенка. Хозяйка должна была идти к своему ребенку, хотя с любовью к нему явно боролось в ней желание послушать любимых речей мужа. Заметив это, он успокоил ее, что после расскажет ей, что не успеет она выслушать.

–  Непременно так, – подтвердил и я, – потому что мы именно матушке обязаны этим важным вопросом о «женском деле».

– Мне бы тоже надо, – сказал купец, – идти по своему делу, но чтобы и мне было что сказать жене о женском деле, отложу пока свое дело.

– А разве не наше дело, – заметил священник, – узнавать истину Христову для себя и для жены? Но обратимся к предмету нашей речи. Чтобы нам понять Апостола, говорящего о безразличии во Христе мужчины и женщины, а в других местах возвышающего мужчину над женщиной, войдем в боговдохновенное его рассуждение о взаимных отношениях равных членов в Христовом теле Церкви. Ведь Апостол говорит о безразличии во Христе мужчины и женщины в том самом отношении и смысле, в каком говорит о безразличии во Христе вообще верующих: это безразличие таково, что все заодно сообщны Христу и все равно могут и должны более и более усвоять себе Христа и его Духа, но каждый – по своему. Прочитаем вот самые слова Апостола: все вы сыны Божии по вере во Христа Иисуса; все вы во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже иудея, ни язычника; нет раба ни свободного; нет мужчины и женщины: ибо все вы одно во Христе Иисусе (Гал. 3:26–28). Очевидно, эти слова сходны со следующими словами того же Апостола: «все мы одним Духом крестились в одно тело, Иудеи или язычники, рабы или свободные, и все напоены одним Духом (1Кор. 12:13)». Но не то это значит, – такое рассуждение внушает нам здесь Апостол, – чтобы все тело Церкви и составляло только один член; нет, не таково единство или безразличие во Христе верующих: «тело не из одного члена, но из многих (ст. 14)». Но и множественность членов тела, из которых каждый имеет свое устройство, назначение и дело, не дает поводов к возвышению одних над другими; «напротив того, говорит, Апостол, члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее, и которые нам кажутся менее благородными в теле, о них более прилагаем попечения; и неблагообразные у нас более покрываются украшениями... Бог уравновесил тело, менее совершенному дав более чести, чтобы не было разделения в теле (ст. 22–25)». Применим же теперь это общее Апостольское рассуждение к частному вопросу о мужчине и женщине. Мужчина и женщина равно сообщны Спасителю нашему Христу и равно могут и должны более и более усвоять себе Его, но тот и другая – по-своему. Это точно также, как, например, рука или нога, глаз или ухо, должны выдерживать – каждый член свое дело и назначение, или как, например, я и Вы (сказал о. Иоанн обращаясь к купцу) и Вы (обращаясь ко мне) должны каждый в своем деле и по-своему доказать верность Христу, да Христа приобрящем. От доброй воли самого мужчины и самой женщины зависит возвышаться или упадать, успевать или не успевать в этом приобретении себе Христа, также точно как тоже зависит от доброй воли каждого из вас. Только, повторяю, для этого самого приобретения Христа тот и другая должны выдерживать и исполнять свое дело и назначение по-своему, как особые члены. И если в этом отношении Писание так или иначе возвышает мужчину над женщиной, это уже не иначе, как в смысле того Апостольского рассуждения, что слабейшее в теле не менее нужно и что менее совершенному Бог дает не менее, а еще даже, в каком-либо отношении, более чести, разумея именно эту истинную честь усвоения себе Христа в свое спасение и общее благо.

–  Разъясните, батюшка, нам это пообстоятельнее, – просил я. – Сделайте такую божескую милость, особенно для меня, – вторил мне купец, – ведь, я человек ученый на медные только деньги.

Тут вошла хозяйка с ребенком на руках, который и протягивал к отцу свои ручонки; священник поцеловал и благословил свое дитя. Хозяйка пригласила общество в небольшую другую комнату, где предложена была из сельских свежих и простых запасов закуска с бутылкой домашней наливки. С легким удовлетворением аппетита наш разговор продолжался.

–  Мы только вот до чего договорились, – сказал о. Иоанн жене, – мужчине и женщине за едино дано усвоять себе Спасителя, в Котором все наше доброе и истинно дорогое и достолюбезное; существо дела у них общее, одно и тоже у обоих, но каждый из них должен делать это более или менее по-своему, как каждый член в теле имеет свое особое дело и назначение. Вот, например, я, как мужчина, притом священник, изъясняю моим дорогим гостям учение Слова Божия, чтобы мне приобрести себе единого учителя Христа и вместе послужить собратьям во разумении и усвоении Его истины. Но тебя, как женщину-мать, позвал к себе ребенок своим плачем; и ты, как женщина-христианка, бросилась к ребенку с мыслью и сердечным чувством, что и он, несмыслящий еще ничего, младенец, есть чадо Самого Отца Небесного, любезное Ему ради Его Сына, если не более, то и не менее нас; а по этому случаю, как жена-помощница священника, ты вспомнила или должна была вспомнить и других духовных младенцев, несмыслящих ничего почти в Христовой истине по невежеству, по непониманию, по неслышанию, и с материнским о собственном ребенке вздохом должна соединить вздох к Господу и об этих духовных младенцах. Скажите же, чем такая женщина ниже или менее, чем, мужчина, и притом священник, усвоит себе нашего Сладчайшего Спасителя? Не напомнить ли ему особенно той, обличающей самовозносливое иудейское почивание на законе Божием, истины, что и все-то мы – маленькие дети, за которыми материнская ухаживает Божия благодать? Или вот когда я служил ныне Божественную литургию, а жена моя, за невозможностью быть в храме Божием, занималась хозяйским домашним делом не с Марфиной суетливостью и молвой помыслов и сердечных движений, но с Марииным вниманием к выраженным и осуществленным во всем, за что ни бралась рука ее, мыслям и дарам Христа Бога Слова, без Которого ничтоже бысть, еже бысть, и еще, может быть, пред такой всещедрой любовью нашего Всевышнего Отца вспомнила и других, не бывших тоже в храме Божием, и не за себя только, а и за них заедино вздохнула пред Богом, когда задостойный звон возвестил о минуте преложения простого хлеба и вина в ходатайственную за весь мир жертву самого тела и крови Господа нашего. Боже наш, Боже наш! Может быть и я, недостойный служитель алтаря, был духом своим не только не ближе, а еще и дальше от благодати того, что совершалось при моем же служении... Так-то вот Бог уравновесил тело, менее совершенному (в одном отношении), дав более чести (в другом отношении).

О. Иоанн был глубоко тронут; у жены его, наклонившейся к ребенку с поцелуями, я приметил слезы, канувшие на улыбающегося малютку.

–  Что про вас и говорить, – сказал купец, – ваше святое дело. Вот, как нам с женой устроиться, по нашему купечеству-то?

–  Да так же, как и мне с попадьей, дай Господи, устроиться. Когда Вы будете в своей лавке служить Отцу Небесному по разным потребам Его детей, Ваша сожительница пусть занимается домашним хозяйством, не забывая о Всевышнем Хозяине – Господе нашем, Которого образом Вы служите для своей жены; и в своем хозяйстве она будет служить Самому Господу. Заботясь о детях – больших и малых, об их одежде, обуви, пище, наблюдая за их ученьем, не давая им зашаливаться, лаская или наказывая их, пусть помнит всегда, что они, еще в крещении сделавшись сообщниками Самого Христа Сына Божия, стали поэтому детьми Самого Отца Небесного; пусть и поручает их прямо Ему – всеблагому нашему Отцу, пусть отдает их своим сердцем материнскому попечению Матери Божией, говоря ей в сердечной мольбе: «Сама, Царица, Небесная, сохрани в этих птенцах залог жизни Сына Твоего». С прислугой, какую нанимаете для черных работ, пусть обращается она, содержа в своей мысли то, что прислуга, мол, не дальше, а пожалуй, еще ближе нас грешных к Господу, приходившему в наш мир не для того, чтобы Ему служили, а чтобы Он Сам послужил и положил душу Свою за грешных. Родных, знакомых пусть она принимает и угощает тоже, как родных не просто по плоти, а по одному общему нашему Небесному Отцу, как знаемых и любезных по Христу, общему нашему Спасителю и Господу; с таким же расположениями и мыслями пусть и сама пользуется гостеприимством других. Так-то в самых и простых и обыденных вещах не менее Вас и Ваша купчиха будет служить Самому нашему Создателю и Спасителю. Не говорю уж о том, что, когда случится подать милостыню или оказать помощь нуждающимся, – чем заняться удобнее жене Вашей, нежели Вам в лавке, – пусть помышляет она так: «Не я благодетельствую, а Господь удостоил меня той милости, что посетил меня и принял мой дар». Так и пойдет у вас обоих заедино служба Господу и в вашем купеческом быту, так же как и в другом самом священному быту.

Эти мысли о. Иоанн продолжал развивать и объяснять, приговаривая об обычных делах и отношениях житейских: «все будет у вас тоже, что и завсегда, да не то; не будет греховным или плотским, каково все без Христа, а будет духовным и осененным благодатью, каково все со Христом. И Ваша супруга послужит этому по-своему не менее, а в ином отношении и более, чем Вы сами, Павел Николаич!». Купец сказал наконец с благодарностью, что он понимает это и постарается передать своей Надежде Сергеевне.

– Благодарю и я Вас, батюшка, – со своей стороны, сказал при этом я. – Но позвольте мне признаться перед Вами прямо, что я удовлетворен Вашими речами только в половину. Вы объясняли, как и женщина, в своем женском жребии или «женском деле», как матушка выразилась, может и должна не менее, а в ином отношении еще и более мужчины, послужить том общему нашему делу да Христа приобрящем, как Вы выражаетесь словом Апостольским. Но надо же выяснить нам и то, в каком это смысле женщина так иногда умаляется в Писании пред мужчиной, что последний есть слава Самого Бога, а женщина только слава мужа; что мужу во всяком случае приписывается главенство над женой, а последней внушается в отношении к мужу только повиновение со страхом, что женщине у нас даже и доступа нет ко священному месту Божия храма. Пока этого не разъясните, все еще остается место таким мыслям, какие выражены в книжке о «Христианстве», о которой мы уже говорили как-то с Вами: я разумею те именно фальшивые мысли, не зародыши ли только лучшего, в отношении и к вопросу о женщине, содержатся в Христианстве, которое однако еще будто бы не освободилось вполне от односторонностей древнего мира, особенно восточного, столько унижавшего женщину. Простите, – прибавил я, – если я беседу нашу склоняю к делу мысли и учености; но ведь дело мысли неразрывно с делом жизни.

–  Ну и спасибо Вам от души, – сказал о. Иоанн с улыбкой, – что Вы не дозволяете нам остановиться на полудороге в разъяснении дела. Так-то, возлюбленный мой Павел Николаевич, продолжал священник, обращаясь к купцу, премудро устроено Спасителем, что в теле Его Церкви есть и такие члены, которых дело – ученость и мысль, а не одни священники, да купцы и другие простые прихожане. Вот мы с вами и рады были бы остановиться на том, что и женщине, умаляемой иногда в Писании пред мужчиной, не менее последнего дано усвоять себе Спасителя нашего; мы и забыли, что сами же, по поводу этого умаления женщины пред мужчиной, возносимся над ней и пренебрегаем ее. Да! Не разобравши этого дела вполне, а только в половину, мы ведь, и действительно, в самой жизни все-таки будем духовно пренебрегать женщиной: ты, мол, только слава мужа, а я образ и слава Самого Бога; я голова над тобой; тебе и в святый алтарь нет ходу... Вот ученый человек и напоминает нам это, чтобы мы не удовлетворялись разъяснением этого дела только в половину. Благодарим ученого человека за нужное содействие общему нашему делу!

–  Точно, – сказал и купец, – это что-то невразумительно, что жена слава мужу, а муж образ и слава Самого Бога. Коли за едино они у Господа, как же они так разнятся?

–  Что в женщине, при самом создании, – стал говорить о. Иоанн, – положено сиять славе образа и подобия Божия также, как и мужчине, это прямо высказано в Слове Божием. И сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его мужа и жену сотвори их (Быт. 1:27): очевидно, что мужу и жене одинако усвояется человечество, а с ним и бытие именно по образу Божию. Поэтому слова Павловы что муж образ и слава Божия, а жена слава мужа, не могут значить того, что женщина чужда славы образа Божия. Что же значат эти слова? Они обозначают собственно то, в какое отношение между собой поставлены мужеский и женский пол, или какое назначение и служение определено тому и другому полу в общем составе церковном. Сказать тоже самое, имея в виду единство и общность для мужчины и женщины дела – усвоения Христа, можно еще и так, показанными словами Апостол выражает, как именно по своему-то должен приобретать себе Господа мужчина и как женщина, и как они в этом деле должны относиться друг к другу. В усвоении себе Христа, в сообщении и сообразовании с Ним – Существенным Образом и сиянием Отца, мужчине принадлежит по преимуществу духовная самодеятельность, которую он в этом деле и должен выдерживать по отношению к женщине: он должен оказываться прямо, как образ и слава Божия сый. Женщине же в том же деле сообразования и общения с Господом или усвоения Его принадлежит по преимуществу сердечная восприимчивость, которая и должна составлять, по этому делу, отличие ее в отношении к самодеятельности мужчины: сияние образа Божия должно раскрываться в ней, как уже в славе мужа. Судя по такому Апостольскому воззрению на мужчину и женщину понятно, что, если мужчина, твердо выдерживающий свое самодеятельное достоинство образа и славы Божией или неуклонно взирающий и идущий к существенному образу и сиянию славы Божией – к Господу Иисусу, поведет за собой к тому же и восприимчивую женщину, поддержит немощную, вразумит увлеченную к суете, то и женщина, с живой и теплой восприимчивостью, взирая к Тому же сиянию славы Отца Небесного – Господу, и особенно, как слава мужа, не опуская из виду отражений Его в самодеятельности мужской, может чрез это поддерживать и укреплять в Господе достойного мужчину, поднимать к Нему падшего, возгревать отражения Его в мужчине недостойном. Видите ли – и мужчина, как образ и слава Божия, и женщина, как слава мужа – могут равно совершать прекрасные дела. Только бы, при всяком отношении и обращении к мужчине, женщина своей живой и восприимчивой душой имела в неотступном виду отображение в мужчине славы и величия Божия, или вообще образа Божия (пусть она и побуждается к этому тем представлением, что не муж из жены, а жена взята из мужа и сотворена для него), тогда она чрез свое влияние совершала бы дивные вещи столько же для возбуждения и возвышения мужчины, сколько и для развития собственного нравственного достоинства. Вот какой славой мужу назначено быть женщине в Христианстве!

–  Теперь ясно, – заметил я, – что мужчине чрез название его образом и славой Божиею, а жены славой мужа, не дается ни малейшего повода к пренебрежению женщины или к надменному возношению над ней. Но что скажете об Апостольском недозволении женщине не только властительства над мужем, а и учительства?

–  Да то же, – отвечал о. Иоанн, что только бы женщина понимала и признавала за мужчинами властительство и учительство не иначе, как истинно по-Христиански, именно так, чтобы, учась у церковного учителя, внимать собственно Самому Единому Нашему Учителю Христу, и, повинуясь власти, подчиняться духом тоже Самому Господу, Которому принадлежит всякая власть: тогда она сколько будет сохранять собственную нравственную независимость и достоинство, подчиняясь и следуя только Самому Господу, столько же, чрез это, будет возвышать к Нему же и поддерживать в Его благодати самое властительство и учительство мужчины. Этот прекрасный путь, согласный с женской восприимчивостью, и открывает Апостол для женщины, не давая места претензиям ее на властительство и учительство. И пусть утверждается женщина на этом пути, сдерживая противные этому порывы и притязания теми представлениями, что первенство по самому тварному бытию принадлежит не ей, а мужчине, что от нее, напротив, а не от мужчины, произошел в мире грех: эти представления служат, по мысли Апостола, не к унижению женщины, а к остережению от унижения, к удержанию ее в истинном достоинстве, сколько ей самой свойственном, столько благотворном и для мужчины. Кстати здесь сказать и о запрещении женщинам входа в алтарь. Алтарь – главное место важнейших Церковных священнодействий; из людей здесь место собственно для священнослужащих: по строгому церковному порядку (ибо наш Бог не есть Бог нестроения, а мира и порядка во всем), в алтарь не следовало бы входить, без крайней нужды, и вообще неосвященным для церковного служения лицам. Поэтому недоступность алтаря для женщины означает именно недоступность для женщины священнослужительских степеней, или охранение Святыни от оскорбления немощью непосвященных. Но скажете, что эта недоступность Церковного священнослужения для женщины, выражаемая недоступностью для нее алтаря, и есть прямо доказательство существенной низости женщины пред мужчиной? Нет: это только выражает несвойственность женщине всего заправляющего, требующего преимущественно твердой самостоятельности и самодеятельности, – чего у нее (говорим об общности пола женского, а не об исключениях) нет по самой природе.. Но тем не менее женщина может входить в силу священнослужения Церковного и усвоять себе дух благодати, действующей в священнослужащих, – может никак не менее этих последних, а, пожалуй, если станет ее веры и верности Господу, может и далеко упреждать их самих: высочайший пример этого представляет нам Матерь Божия, успевшая в несравненной степени упредить, в усвоении себе благодати служения Господу, и ветхозаветных и новозаветных служителей алтаря. Скажете опять, что это пример – беспримерный. Но тем не менее духу Матери Божией должны последовать души всех верующих, по Слову Божию: приведутся Царю девы в след Ее (Пс. 44:15) и еще : кто мати Моя, спросил Господь и, внушая всем соревновать духу Его единой Матери, Сам же на свой вопрос ответил: сии суть, слышащие Слово Божие (Мф. 12:46–49). И в самом деле, представьте себе женщину, которая, находясь при самом торжественном Богослужении, при виде диаконов смотрит душой к Господу, помогающему Своей благодатью чрез эти освященные свои сосуды и предстоящим и священнослужащим выдерживать живой благодатный чин служения, поклонение Отцу духом и истиной (Ин. 4:24); при виде священников взирает сердцем к Самому Небесному Иерею во век, Который, чрез эти свои орудия, Сам однако же Собой приводит верных к Своему Отцу и низводит им дары Его любви, изливающейся Духом Святым в сердце приемлющих, к их оживлению и просвещению; при виде Архиерея, возвышается духом к прошедшему небеса Божественному Архиерею со Своим восприятым и пострадавшим за нас человечеством, вынесшему на себе бремя всех наших грехов, недугов и всяких тяжелых нужд и бед, ходатайствующему пред Отцем Своим за все человеческое об очищении и спасении его от всякого зла и губительства, – и именно действующему и проявляющему такую благодать Свою в избранном сосуде Своего Архиерейства; при виде и слышании всего порядка священнодействия и молитвенного славословия в песнопениях и чтениях слышит дух служения всех Ангелов и Святых пред Господом Вседержителем и Агнцем, ощущает благодать поклонения Господу всего мира, всех колен небесных и земных и преисподних, исповедания от всякого языка (Флп. 2:10), хвалы от всякого дыхания (Пс. 150:6), от всякого создания, еже есть на небеси и на земли, и под землею и на мори, от всего (Откр. 5:13)... Такая женщина, сознательно ли или только, чрез бессознательную восприимчивость своего сердца ощущающая и усвояющая себе такую благодать священнослужения, – скажите – чем духовно ниже кого бы то ни было? Кто из священнослужащих мог бы возноситься над ней, не имеющей доступа к алтарю, когда сам поддерживается такой восприимчивостью к благодати верой?

Мы все слушали с глубоким вниманием; только ребенок на руках матери выводил себе своим младенческим голоском разные ноты, поглядывая на нас или тормоша ручонками свою мать, которая разным образом ласкала его. Но вот в физиономии купца выступают какие-то жесткие черты.

–  Все же, примерно, батюшка, – сказал он наконец, – муж – голова над женою. Жена да боится своего мужа, хоть будь она рассвятая?

Примерно было впрочем, что этот русский человек не просто только жалел расстаться со своим некоторым деспотизмом над женщиной, но вместе и беспокоился здравым смыслом, опасаясь бестолочи в том случае, если баба, мол, поднимет голову над мужем. Эта последняя мысль без слов выступала резко на нахмуренном лице.

–  Не беспокойтесь, Павел Николаевич, – говорил о. Иоанн, с улыбкой обращаясь к купцу. – Главенства Вашего над Надеждой Сергеевной я не потрясаю нисколько. Слово Божие непреложно: «жены своим мужьям повинуйтеся, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос Глава Церкви и вместе Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем» (Еф. 5:22–24). Но вместе с тем, и лучше бы еще прежде того, как станем настаивать на обязанности жен наших в отношении к нам, поставим тверже и яснее на вид собственные наши обязанности в отношении к женам. Вот что далее читаем в Слове Божием: «мужья любите жен своих, как Христос возлюбил Церковь и Самого Себя предал за нее... чтобы она была свята и непорочна. Так мужья должны любить своих жен, как свои тела... Никто никогда не имел ненависти к плоти своей, но питает и греет ее, как и Господь Церковь; потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его» (ст. 25–30). Господь так полюбил свою Церковь, состоящую из нас верующих, что снизошел до принятия нашего естества и в этом отношении до некоторого уровня с нами, еще ниже – до вменения со злодеями, позорно казнимыми; Он возвысил нас до открытия нам всей полноты Своего Божества, «чтобы нам исполняться всей полнотой Божиею» (Еф. 3, 19), и в этом отношении возвысил нас до некоторого уровня с Собой. Да! «Бог, будучи богат милостью, по великой Своей любви, какой нас возлюбил, и мертвых нас по преступлениям оживотворил со Христом и с Ним воскресил и посадил на небесах во Христе Иисусе (Еф. 2, 4–6). Ну, а что мы пред Господом? Ну, есть ли хоть какое сравнение пренебесной высоты нашего Господа над нами с вашей высотой над женой вашей – трепещущий за свое главенство Павел Николаевич?!

–  Что и говорить об этом, – сказал купец, – вспыхнув краской стыда. – Мы пред Господом, что червяки.

–  Меньше, нежели червяки, – продолжал священник. – «Весь мир пред Ним ничто, менее, нежели ничто», говорит вдохновенный Самим Богом Исаия. А вот мы соделались, по Его любви к нам, «членами тела Его от плоти Его и от костей Его», как говорит Апостол; мы сообщны Его жизни, тела, крови, а в будущем, и Его славы, так же как и Он сообщился всего нашего естества, нашей здешней жизни и даже смерти. Вот как Господь проявляет свое главенство над возлюбленной своей Церковью! Дух этой самой самоотверженной любви Христовой к Церкви и должен усвоять муж в отношении к своей жене: мужие, любите своя жены, якоже и Христос возлюби Церковь и Себе предаде за ню. Имей, глава жены, такое христоподражательное самопожертвование любви к ней, чтобы тебе, и в отношении к ее немощам (не говорю уже о ее достоинствах), ставить себя в уровень с ней, в соучастие немощей ее, как твоих собственных, а в отношении к собственному твоему достоинству (не касаюсь уже недостатков твоих) ставить ее в уровень с собой, в сообщение твоего достоинства. как ее собственного. Ведь именно так Христос и возлюбил Свою Церковь! Так ли мы, нося образ Христа, выдерживаем свое мужнино главенство над женами?! Дай Бог, нам мужьям усвоить себе Христа чрез верное сообразование с Ним в исполнении наших обязанностей в отношении к своим женам! Теперь выясним себе поточнее обязанности жены к своему мужу. Жена, как образ Христовой Церкви, должна сообщаться и сообразоваться духу того преданного повиновения Церкви Христу, по которому она (как выразился о себе один из наилучших ее членов), не ктому себе живет, но живет в ней Христос, так что она вся только верою живет в Сына Божия, возлюбившаго ее и предавшаго Себе за нее (Гал. 2:20). Потому и боязнь, которой жена да боится своего мужа, есть по Апостольской мысли не что иное, как свободный (а не рабский какой) страх самой любви женской, как бы ей не унизить и не оскорбить, данного ей в муже, благодатного отображения Самого великого нашего Господа, столько возлюбившего нас и близкого нам во всем Своей благодатью; эта боязнь есть сама любовь, благоговейно ощущающая в муже отсвет Христа и трепещущая за достоинство и чистоту этого высшего отсвета.

– Да ведь так-то бояться бабы не смыслят, – сказал купец и рукой махнул (при чем хозяйка дома только тихонько усмехнулась).

– А много ли мы смыслим любить-то жену так, как любит Господь Церковь? да и много ли, если по совести сказать, думаем-то мы о том, чтобы наша любовь к жене была сообразна с любовью Господа к Церкви? Да и есть ли у нас, мужей, хоть сколько-нибудь заботы об очищении и возвышении нашей любви к женам чрез благодатное настроение ее именно по духу Христовой любви к Церкви (о. Иоанн еще несколько раз повторил эту мысль в объяснительных для купца выражениях)? Мудрено ли, что благодать брака, не возбуждаемая живым вниманием веры нашей, пренебрегаемая до совершенной беспечности нашей выяснять ее и пользоваться ей, – мудрено ли, что она в нас как бы засыпает и остается закрытой для нас по многим отношениям! Вот мы уж до чего дошли: нам не без труда уже и рассуждать об этом предмете. Одни, вооружаясь без разума этим словом: жена да боится мужа, держать жен как крепостных каких; другие, чувствуя, что это не ладно, без разума же кричат против самого Апостольского внушения боязни жены к мужу, как против какой азиятчины, и хотели бы совсем освободить жену от мужнина главенства. Ну, имей муж и жена, имей в неопустительном виду отображение в своем супружеском союзе Божественного союза Христа с Церковью, – не опускай, жена, из своего виду живого Христова образа в своем муже, м муж – усматривай в жене образ Христова же благодатного тела – Церкви: тогда смыслили бы, умели бы не только жены бояться, как бы не обесчестить Христову, так сказать, икону – в лице своих мужей, но и мужья не затруднились бы, со своим главенством, по слову Ап. Петра, воздавать честь и немощнейшему сосуду женскому, «как сонаследницам животворной благодати» (1Петр. 3:7). Ведь только нехристи не боятся бесчестить Святые иконы.

Купец понурил голову, промолвив: «Потонули мы в грехах, да в глупости необразованной». Я видел, что этот русский человек затронут был за живое.

– Только бы мы сами не захотели топиться, – сказал священник, – понемножку еще можем добраться до берега. Продолжим речь об обязанности повиновения жены к мужу. «Жены, говорит Апостол, своим мужьям повинуйтеся как Господу». Смело можно сказать, что разве грубый до несмысленности человек вздумал бы, на основании этого Апостольского наставления, говорить свое жене в роде следующего: «Знаешь ли, кто я для тебя? Ты меня и мое желание, мою волю должна ставить для себя выше всего; сказано, вишь: жены повинуйтеся своим мужьям как Господу». Но если бы в домашнем быту и явился такой новый папа для жены своей, представляющей образ Церкви, то сам Апостол в другом месте объясняет, что это его выражение о повиновении или служении «как Господу», «как Христу», означает совсем не то, чтобы, страшным и вместе глупым в этом случае человекоугодничеством, служить собственно человеку как Богу, но то, чтобы, в своих отношениях службы или повиновения, смотреть духом к Самому Господу Богу и служить или повиноваться Ему Самому, Христу Богу нашему : «Рабы, говорит Апостол, будьте послушны господам своим... ка Христу», и за тем прибавляет: «не ... как человекоугодники, но как рабы именно Христовы, исполняя волю (прямо) Божию от души» (Еф. 6:5–6). Ясно здесь, что служение или послушание «как Христу» означает то, чтобы слуги в отношении к господам, были слугами собственно Христовыми, исполняющими в духе своем волю Самого Бога. Так же точно и повиновение жен мужьям как Господу означает именно то, чтобы жена, в своем отношении к мужу, возвышалась духом и сердцем, как следует пред иконой Господа, к Самому Господу, повинуясь именно Его благодати. Вот как надо нам настроить повиновение жен мужьям, и будет оно не рабством, а прекрасным и живым благодатным явлением.

–  О, батюшка, батюшка! – сказал купец, словно в безвыходном каком положении. – Да доберемся ли мы когда-нибудь до такой благодати?

–  Непременно, – сказал о. Иоанн, – если только мы выйдем из своего духовного усыпления, то жидовского, покоящегося самодовольно, и с осуждением других, на букве Божия закона, то языческого влающегося всяком ветром нехристианских воззрений. Неужели не выйдет из своего обморока, не оживится в нас наше Христианство (разумею не Христианство само в себе, всегда живое и животворное, но наше отношение в Христианству)?! И знаете ли что? По моему мнению, женщина-то, о которой мы столько говорили, и призвана послужить, во многом, оживлению в нас Христианства. Чтобы объяснить вам мою мысль, напомню вам древнее сказание об одном Преподобном Великом Отце. Входя в город, он молил внутренно Бога, чтобы Он ему послал нужное назидание в городе. И вот случилось, что встречается с ним женщина; дерзкий взгляд ее обнаружил вольное ее поведение. Она смотрела прямо в глаза Преподобного, который поэтому тоже прямо заметил ей, зачем она так бесстыдно смотрит на пустынника. Она отвечает, что ей – женщине и следует смотреть на мужчину, от которого она взята при сотворении, а ему следует смотреть в землю, от которой он взят. Святый Пустынник возблагодарил Бога за назидание, нечаянно ему посланное. Так-то и мне думается, не послужит ли и ныне женщина (если будет поддерживать ее в благодати чрез проводимое и в жизнь признание за женщиной общего и равного с нами права «сонаследницы благодати»), не послужит ли она выяснению, оживлению и развитию того направления для образа мыслей и жизни, для самой веры и благочестия, чтобы не забывать и не пренебрегать нам земли, из которой мы взяты при создании, чтобы, без гордой и мечтательной идеальности или духовного самовозношения, и земное оживлять и освящать сиянием славы Отчей, Христовой истиной и благодатью, так как сам, взятый из земли, человек оживлен дыханием Божиим и введен в живую сообразность и сообщность с Сыном Божиим, Единосущным Своему Отцу... Вот и Преподобный древний подвижник нашелся только благодарить Господа, когда женщина, казавшаяся ему бесстыдной, указала ему смотреть (конечно – не одними только чувственными очами) в землю, из которой он взят. Да! Начни, муж, купец ли ты или ученый, начни в своем семейственном быту и твердо (как следует мужу) держи тот добрый православный порядок, чтобы и смотреть на жену свою этими внешними глазами, или только мыслью и думой, не иначе, как на живой образ Христова благодатного тела – Святой Церкви. Сбился ли с этого Святого порядка и упал в грязь, поднимайся опять к благодати, чтобы разуметь и видеть в жене образ Христова тела – Церкви. Пожалуй, скажу еще более, чтобы проще и доступнее было для нас держаться этого порядка. Вот Вы, Павел Николаевич, имеете особенную веру и упование к Пресвятой Богородице. А знаете ли, родной мой, еще в ветхом завете и притом уже падшая и осужденная жена поставлена в благодатное значение образа Матери победоносного над змием семени – Христа Бога: «Семя жены, сказано было змию, обольстившему жену, которая одна и была тогда на лицо, – семя жены сотрет твою главу». Итак чтобы Вам удобнее было выдерживать воззрение на жену, как на образ Христова тела – Церкви, поднимайте очи Вашего ума и сердца к Самой Пресвятой Богородице, полной представительнице Святой Церкви (почему и в Писании образ Церкви соединяется во един с образом Матери нашего Господа, например в 44 псалме и в Откр. 12:1–5). Против всяких помыслов вооружитесь той молитвенной мыслью: «Есть, мол, Св. иконы Матери Божией не только благолепные и в золотых ризах, но и суздальского маранья, есть иконы совсем почти почернелые и повредившиеся от времени, от пыли, от небрежности нашей. Но Царица Небесная не отвергнет прибегающих к ней пред какой бы то ни было по виду ее иконой, которая ради Святейшего ее лика все-таки остается Святой. Так уж коли в Писании женщина, служащая образом матери нашей Св. Церкви, поставлена вместе в образ и Пресвятой Богородицы, благодатной по Христу Матери всех нас Его сообщников, представляющей для нас вживе и в совершенстве Святую Церковь: то что мне до того, почернела ли, в пыли ли, повредилась ли от чего эта живая икона Благодатной? Ведь я, пред этой иконой, смотрю духом к благодати Самой Заступницы грешных, Которую Сам Господь отобразил в этих нерукотворенных иконах – немощных женских сосудах. Выдерживай, муж, такой взгляд веры, хоть бы только на свою жену: верно слово – и это говорю вам с собственных опытов – жена поможет тебе, в твоих земных делах, быть сообразной и сообщной Самому Господу головой дома и всего хозяйства. Ведь, ей, по самой природе, принадлежит особенная сердечная восприимчивость, которая чутьем ощущает сущность дела, прежде всякого точного об этом понятия; а поэтому в порядке вещей, чтобы, пока в наше общее сознание еще не вошло направление проводить и во всех средах земного и мирского Христову истину и благодать, это направление ощутилось сначала живым чутьем восприимчивости женской⁹. Пока женщина пусть смягчает жесткую духовность одних и возвышает временную положительность других.

Я слушал эту живую домашнюю, так сказать, проповедь с разгоравшимся сердцем. Сладко мне было слушать это. Но, признаюсь, эта сладость отравлялась для меня, невольно овладевающей мной, мыслью: когда это у нас будет, когда в духе народном возбудятся и выяснятся такие живые и святые воззрения?! Духовная письменность, при всем умножении духовных журналов, доселе не успела поднять или поддержать подобные вопросы, с которых и надо бы именно начинать во всех заботах об улучшениях внешнего духовного быта, духовного образования и т.п. Ведь невелика находка, думал я, в чем-нибудь и возвысить вещественную сторону земного, не озаботясь наперед о выяснении и упрочении за этой стороной Христовой благодати, открытой всему человечеству и для всего человеческого к спасению его от скверны и лжи греха... Но этого у нас едва касаются, и то так слегка, в общих, большей частью, местах; а там какой-нибудь ратоборец направления, прямо противного раскрываемому о. Иоанном воззрению, с торжеством провозглашает, что чуть не весь мир от дворцов до хижин сочувствует его обскурантизму, издевающемуся над усилиями и опытами проводить Христову истину во все среды жизни, направить движения современности к свету и жизни Православия. Светская же письменность и журналистика, за немногими исключениями, и то большей частью не свободными от односторонностей, совсем почти закрывает глаза от наблюдения за столь существенной в нашем народном духе пружиной – православной религиозности. Сам о. Иоанн нередко с сердечной грустью, а иногда с негодованием, поставлял мне это на вид. Тяжелая дума зарождалась на душе: да полно уж, нам ли русским дано или назначено послужить Церкви и миру чрез такое раскрытие благодати Православия, чтобы им все было освещено? Способны ли мы к этому по нашему какому-то странному характеру, по этому нашему несчастному свойству – владеть сокровищем вселенским и первым же не хотеть знать и выяснять этого общечеловеческого его значения? Все эти мысли, накипевшие у меня, я и высказал о. Иоанну. Между тем как его малютка на руках матери уже спал давно; и мать, охраняя младенческий сон, бережно встала и пошла в другую комнату к колыбели.

–  Видите, как мать бережет покой и сон своего ребенка, – сказал о. Иоанн. – Мысль общественная. светская и духовная, дает приметить в себе много свежего, много задатков лучшего по всем частям знания и жизни; и если она не обнаруживает в себе той зрелости, чтобы выработать себе общее живое и именно православное воззрение и направление по светской и духовной части, надо поберечь нежный еще возраст благородной, благодатно-свободной мысли. Признаюсь вам, это впрочем вы и сами замечали во мне, что часто тяжело, до глубокого уныния тяжело и горько мне бывает от тугого возраста нашей общественной мысли. Но стараюсь успокаивать себя тем именно представлением, что если Православная Церковь есть истинная мать, то духу ее свойственно и матерински щадить, беречь и даже лелеять младенчество своих детей.

–  Да чем вы заверите, – возразил я, – что это младенчество не такое, в которое впадает иногда старик от дряхлости? Ведь мы прожили уж тысячу лет. Подобное нашему ребячество замечалось, например, в Божием народе во время земной жизни Христовой и Апостолов. Сам Спаситель уподоблял Своих современников маленьким своенравным ребятам, которым ничем не угодишь, ни удаляясь от веселого настроения, ни умеряя мрачной строгости; станет пред ними строго говорить не фанатик-ревнитель, а действительный строгий подвижник и великий постник Иоанн Креститель, скажут о нем, что в нем нет ничего человеческого, что это словно бес. который ни ест, ни пьет; предложит им Сам Спаситель радостную и человеколюбивую весть милости и благодати к грешным и погибающим, провозгласят Его ядцей и винопийцей, другом равных язычникам мытарей, сообщником беззаконников (Мф. 11:16–19). Мы очень похожи на этих современников Спасителя, впавших в ребячество от духовной дряхлости.

– Я различаю, – отвечал священник, – младенчество слабого нежного малолетства от ребячества дряхлости, судя по прямым признакам или жизненности, только малосознательной и неразвитой, или мертвящих начал. Вот, например несколько лет назад, около времени коронации Государя, кто-то издал картину, изображающую благосостояние России. На картине сверху изображены символические лица и предметы Святой Веры нашей, или Православия, а внизу представлены взятые из языческой мифологии символы же правосудия, просвещения народного, мореплавания и т.п. Помню, как у нас ревнители возопияли тогда всюду, где ни появлялась картина, против неприличия и даже соблазна – смешивать духовное с мирским, Православие с язычеством. Но они бедные не догадались, что ведь у нас, и действительно, усердие к Вере и благочестию витает, по господствующему направлению своему, в выси, недосягаемой мирскому и пренебрегающей земным – человеческим; а поэтому земной-то и мирской быт и идет – себе и развивается, в действительной-то жизни, по невозводимым ко Христу идеям, правилам и часто страстям своекорыстия, надмения, суетности и т.д., что все вернее и представить нельзя, как в мифах и образах язычества. Истинной-то, разумной, словом – живой ревности к Православию и общественному благу следовало бы приметить назидательную верность картины, следовало бы воскипеть горячим духом против односторонностей направления, как в самом благочестии многих, так и в земном наше быте, т.е. следовало бы духом веры направляться или с высоты-то заоблачной сходить в житейскую низменность подняться над духом язычества, обращаясь уже в благодатное поприще свободного служения Христу и в делах общественного суда и правды, и в просвещении народном, в движении народного богатства и производительности, во всех родах службы и проч. и проч. Но начатки этих жизненных мыслей или движений только и выразились тогда в том одном, что русская мысль и искусство нашлись же, хотя только инстинктивно или без всякого прямого намерения, – ощутить и воспроизвесть в картине действительное положение России, состоящее в этом злополучном раздвоении у нашего большинства, между мыслью и жизнью веры и мыслью и жизнью бытовыми, в самовозношении первых и унижении чуть не до язычества последних у многих, многих Русских. Вот это проявление жизненности, еще слабой до бессознательности, я и отношу к младенчеству нежного малолетства, а неразумие мертвящей ревности, при всей наружной ее благовидности, к ребячеству одряхления.

Купец с живым любопытством слушал и расспрашивал об этой картине, покачивая от удовольствия головой. О. Иоанн продолжал, при этом, толковать ему свою мысль, в приложении к простому купеческому быту, как и тут – вверху душеспасенье, Святые иконы с горящими лампадами, а внизу, – язычество со своим богом мамоны, богом своекорыстия и обманов. «Ну, вот если это самое изобразить на картине, – говорил о. Иоанн, – и Вы возревновали бы против того, как это попали на одну картину и Святые иконы и скверное божество мамоны, – это, мол, соблазн, нечестие и проч; хороша ли была бы эта Ваша ревность? Нет; она была бы не по разуму и мертвая фарисейская ревность. Разумная-то и живая ревность повела бы Вас к таким мыслям, что, мол, вот и на картине благодать не ладится с языческим мамоном; – дай-ко я, вместо мамона, и в низменности своего торгового дела буду служить Отцу Небесному, усматривая в моих покупателях именно Его детей, общников Сына Его Господа нашего Иисуса Христа, – дай-ко я буду чтить Св. иконы свечками и лампадами и житейском и домашнем быту – именно смотря на всякого человека, как на живой Божий образ или икону, и особливо на свою жену, как на образ Христова благодатного тела Церкви, как на живописанную Словом Божиим и в падшей женщине икону Заступницы грешных – Радости всего мира – Пресвятой Богородицы». Купец только весело кивал головой в знак живого внимания и согласия. Видно было, что объяснительное сравнение с картиной было особенно близко к его мысли и сердцу. Но когда о. Иоанн покончил с купцом, я опять взялся за свое.

–  Рассказ Ваш о картине, – говорил я священнику, – только подтверждает сказанное мной: нами одолевает не столько малолетство, сколько ребячество дряхлости. В художнике, писавшем картину, нельзя вовсе отрицать той возможности, что сознательно-то водила его кистью своекорыстная спекуляция, которая уж отнимает жизнь и у замеченного Вами в нем малого запасца жизненности.

–  Положим, что и так, – отвечал священник. – Но и в тех, которые нашли соблазн и нечестие в картине, так просто и хорошо дающей заметить, что разобщение духовного с мирским, или бытовым, – житейским в господствующем у нас образе мыслей и жизни, есть крайне неладное дело или состояние, – и в них нельзя же совершенно отрицать возможности лучшего в будущем. Ведь и эти ревнители могут же быть когда-нибудь наведены и на здравую ревность против самого разделения у нас между духовным и мирским или бытовым житейским, унижающего последнее до язычества и портящего первое фарисейским самовозношением над человеческим, – этим самовозношением за облака, противным и духу снисхождения Господня до вочеловечения и до жизни и смерти на земли ради именно грешных и погибающих, – противным и духу превознесения Господня на небеса хотя уже с обоженным, но нашим же человеческим естеством. Впрочем не скрываю от Вас того, что подобными возможностями лучшего, в будущем, я утешаю не только Вас, но и себя самого против невольного уныния от того, что есть в настоящем. Отрыгнут же когда-нибудь в нашей мысли и жизни те жизненные задатки, которые можно открывать в самых безыскусственных и даже грубых выражениях нашего народного духа. Вот, например, в изданном г. Афанасьевым собрании простонародных сказаний и поверий есть такие, детские конечно, сказания, в которых резко выражена народная мысль, что направление Святого служения Богу, самое приятное Богу и Церкви, есть именно живое соучастие в земных нуждах и затруднениях самого низменного житейского быта. Вспомните то, ребяческое конечно по образу представления, сказание, в котором решается или объясняется, почему Святителю Николаю празднуется два раза в каждый год, а преподобному Кассиану (память его 29 февраля) чрез три года один раз в году (именно в високосном): мужик, по простонародному сказанию, завязил тяжелый воз в грязи, и Преподобный Кассиан, боясь замарать райскую свою одежду, только пожалел бедняка, а Святитель Николай взялся помогать мужику – вытаскивать воз и лошадь из болотной грязи... Вот почему, по народному понятию, столько уважается в Церкви и славится у Бога Святитель Николай! Грубо, а выразительно высказывается здесь народная мысль о том, какое наилучшее направление в благочестии и святости. Даже, по моему мнению, и Преподобный Кассиан не унижается простонародным сказанием. В этом сказании слышится народное чутье, что, если мы, из самолюбивого опасения замараться в мирских дрязгах, упорствуем в безучастности к труждающимся и обремененным собратьсям в разных земных средах, – то Угодники Божии, одушевляясь, особенно в небесной своей жизни, духом Агнца Божия, вземлющего грехи мира, не только соучаствуют и помогают нуждам и бедам земного быта, как Святитель Николай, но на себя же самих пред Богом принимают вину и нашей жесткой безучастности к собратьям, как Преподобный Кассиан (по общенародному сказанию). Это духовное чутье народа особенно ясно видно в другом общенародном сказании, выражающем великую мысль о том, что ревность, нечеловеколюбиво вооружающаяся против земного и житейского, якобы недостойного духовной и благодатной высоты, падает этой своей жестокостью прямо на само духовное и Христово, как простирающееся своей очистительной животворностью на все человеческое. Вот это сказание: Св. Пророк Илия хочет наказать мужика (этого грязного погруженного в земной быт мирянина) посланием града на его поле, покрытое созревающим хлебом; но Святитель Николай, предупреждая об этом мужика, устрояет так, что последний перепродает свое поле священнику (служителю духа Благодати) – и град опустошает собственность уже не мужицкого, а духовного хозяйства; и это несколько раз повторялось. Народ наш любит и чтит память Пророка Илии не менее Святителя Николая; и потому нельзя сомневаться, что в приведенном сказании высказывается именно то народное чутье, что, коли люди нового завета останавливаются на ветхозаветной беспощадной ревности, то ветхозаветный Великий Ревнитель, вошедший в небесной своей жизни уже в дух Христовой ревности, на Себе выместившей зло мирское, сам на себя принимает и непременно вынесет пред Богом вину жестокой и неразумной ревности Христиан (даже еще Православных), которая поражает не зло мира, а человека, искупленного кровью Богочеловека, и опустошает или стесняет поле человеколюбивой благодати Христовой... Неужели же добрый брат мой, – сказал наконец священник мне с брызнувшими из его глаз слезами, – такие семена народной мысли и духа, всеянные еще в детстве народном, не разовьются когда-нибудь до цветов отчетливого знания во всех его отраслях и до плодов жизни во всех ее средах, когда за это стоит сама благодать Божия и ходатайствуют с Христовой любовью все Святые!

Вскоре мы расстались с досточтимым нашим о. Иоанном.