IV. Любовь Божественная спасающая или воссоздающая человечество

Основания примышления Божия о мире, в особенности любовь Божия к существам живым и свободно-разумным. Бог – не виновник зла. Зло по своему существу и последствиям ограничивает проявления любви Божественной в мире. Бог воспользовался им, как средством для сильнейшего проявления своей благости и любви. Отношение любви Божией к злым духам – отрицательное. Отношение любви Божией к людям-грешникам, возможность спасения которых заключается, кроме них самих, только в любви Божией, но не в других свойствах Божиих. Величие спасающей любви Божией, проявляемое в отношении ее к правде божией, в препятствиях для ее дела, в побуждении к нему, в правах и средствах для него. Спасающая любовь Бога Отца. Любовь Сына Божия, проявившаяся в Его воплощении и жизнь как самоотверженная жертва, как послушание Богу, как источник благодеяний для людей. Особенное значение в деле спасения людей смерти И. Христа. Смерти И. Христа была послушанием Богу Отцу, жертвой, благом для людей. В крестной смерти и в плодах ее обнаружилась любовь Сына Божия и Бога Отца друг к другу и к людям.

Я Бог, а не человек: подвиглось во Мне сердце Мое; воскипела жалость. Не дам действовать ярости гнева Моего. (Ос. 11:8. 9).

Любовь Божия, сотворивши мир, не оставила его без своего попечения и после сотворения. Любовь Божия по сотворении мира становится любовью промышляющей о мире. Промышление о мире есть в своем роде продолжающееся творение, и потому в промысле, как и в творении, главная действующая сила есть любовь. Промышление о мире отличается от творения его только тем, что при творении получило бытие и жизнь то, что прежде не существовало, а промышление относится к существующим уже бытию и жизни, поддерживает их и предохраняет от уничтожения, усовершает их и направляет к определенным им при творении целям. Опровергая деистов, отрицающих промысл на том основании, что мир, как хорошо устроенная машина, не нуждается в Божественном промысле, защитники промысла обыкновенно указывают на присутствие в мире существ свободно-разумных, которые могут злоупотреблять и, по свидетельству опыта, действительно злоупотребляют своей свободой и расстраивают механизм мировой жизни; так что становится необходимым вмешательство Божества в жизнь мира для исправления расстройства, необходим промысл Божий о мире. Но нам кажется, что промысл Божий о мире существовал бы и в том случае, если бы не было злоупотребления свободой со стороны разумных существ, если бы не явились зло и расстройство в мире. Скажем более: промысл Божий о мире был бы необходим для мира и существовал бы даже и в том случае, если бы в мире совсем не было разумно-свободных существ и если бы в нем все происходило с неуклонною правильностию, в силу необходимых и неизменных законов природы. Такое предположение мы основываем на здравом понятии о Боге, о мире и об их взаимном отношении. Бог, как существо беспредельное, хотя и не объемлется миром, однако проникает его Своей силой и не может в нем не присутствовать; иначе Он не был бы беспредельным и вездесущим. Кроме того, Бог присутствует в мире и воздействует на него Своей силой и властию как его Творец; Он распоряжается в нем, как хозяин в своем собственном доме. С другой стороны и мир не мог бы просуществовать и секунду, если бы лишился присутствия Божия, если бы Бог отнял от него Свою вседействующую силу. Все Им стоит (Колос. 1:17). Мы Им живем и движемся, и существуем (Деян. 17:28). Мир потому и настолько существует, насколько он находится в зависимости от Бога, в постоянном отношении к Нему. Один Бог есть истинное, самосущее, абсолютное бытие и поэтому Он есть источник бытия для твари; – и не так, чтобы мир, раз получивши бытие от Бога, мог затем существовать сам по себе, без Бога: нет! Бог для него есть постоянный источник бытия. Могут спросить: для чего же существуют законы и силы природы? Разве они не могут поддерживать мировой механизм без содействия Бога? Отвечаем: законы природы суть только способы или пути, по которым направляются и действуют силы природы; – это нормы или регуляторы для сочетания и взаимодействия сил, для возникновения, существования и исчезновения явлений. Таким образом законы природы потеряли бы всякое значение и стали бы пустым звуком, если бы управляемые ими силы прекратили свое существование. A силы природы разве самосущи? разве они сами по себе произошли? и поэтому разве они могут продолжать свое существование и действовать без поддержки и содействия создавшей их единой самосущей Силы? Каждая вещь поддерживается в своем бытии чем-нибудь другим, другое – третьим и т. д. Восходя таким путем от явления к явлению, от силы к силе, мы должны наконец допустить бытие последней или, лучше сказать, первой силы, которая ничем другим не поддерживается, но, поддерживая сама себя. держит и все прочее. Таким образом идея промысла тесно связана с идеей творения мира Богом из ничего; так что кто, подобно деистам, допускает последнюю идею и отрицает первую, тот поступает непоследовательно. И так, даже и механическое миросозерцание не может не допустить необходимости промысла Божия для поддержания бытия мира.

Но мир не есть только машина. В нем есть живые существа, он исполнен жизни. Жизнь тварей по происхождению не самобытна: она создана живым Богом, a пo существу она ограниченна, не совершенна. Завися от Бога по происхождению, она зависит от Heгo, как источника жизни, и по своему существованию. Все они (животные) от Тебя ожидают, чтобы Ты дал им пищу их в свое время. Даешь uм, принимают; отверзаешь руку Твою, насыщаются благом. Сокроешь лице Твое, мятутся; отнимет дух их, умирают, и в персть свою возвращаются. Пошлешь дух Твой, созидаются, и Ты обновляешь лице земли (Пс. 103:27–30). Бог дает пищу всякой плоти; ибо вовек милость Его (Пс. 135:25).

Но и помимо зависимости тварной жизни от жизни Божественной, есть еще и другое основание, почему Бог промышляет о живых тварях. Всем живым существам свойственно влеченье к другим живым существам: сродное влечется к сродному. Тем сильнее должно быть в них влечение к первоисточнику всякой жизни, – к Богу. Даже очень многие животные имеют привязанность к человеку, который на земле есть лучший и высший представитель Божественной силы и жизни. Как же сильно должно быть влеченье не к тени Творца (к человеку), a к Самому Творцу, – влечение не бессловесного животного, a разумного человека? Потому что чем выше и развитее жизнь известного существа и чем выше лице, составляющее предмет его любви, тем шире, разнообразнее и напряженнее проявляется в нем указанное свойство жизни. Действительно, религии всех народов показывают, с какой, иногда бессознательной, почти инстинктивной, и в то же время непреодолимой, силой человек влечется к Богу. И так, если живые существа влекутся инстинктивно к своему Творцу, то неужели Он – любвеобильный может оставить их без Своего попечения и даже без внимания? Если и низшие твари, в которых жизнь едва мерцает, имеют влечение к себе подобным, если и они проявляют инстинктивно и несовершенно то, что называется великим словом «любовь»: то неужели Первоисточник, Солнце, Податель жизни, неужели Жизнь совершеннейшая, навсегда удалится от созданных Им живых существ и ничем не отзовется на бесчисленные гласы их любви к Нему? Как высочайшая жизнь, Бог не может не любить мира⁷⁰, исполненного жизни. Он печется и о малой птичке, и о полевом цветке. Посмотрите на полевые лилии, как они растут? говорил Спаситель. Не трудятся, ни прядут. Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них (Мф. 6, 28. 29). Нужды нет, что цветок утром расцветает, a вечером увядает; довольно того, что он цветет и живет сегодня, чтобы Отец жизни украсил его. Так дороги Ему даже мимолетные, по-видимому, ничтожные проявления жизни! Так печется Он о жизни бессознательной, инстинктивной, чувственной! Во сколько же раз должна быть драгоценнее и любезнее Ему жизнь высшая, жизнь свободно-разумная, жизнь, не гибнущая в один день, но имеющая продолжаться вечно, жизнь, служащая отображением Его Божественной жизни и сродная с нею, жизнь, наилучшим образом выражающая Его творческую благость и вообще все Его совершенства, – жизнь ангелов и человека? Отец ваш небесный, говорил Спаситель собравшимся людям, питает птиц. Вы не гораздо ли лучше их? Если траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает; кольми паче вас, маловеры? (Мф. 6:26,30). Немыслимо, невозможно, чтобы в Первоисточнике и Творце жизни не было любви к существам, которые по свойствам и совершенствам жизни богоподобны. Они любят жизнь свою, а следовательно, любят и Первоисточник её, стремятся к Нему, в возможном приближении к Нему и в союзе с Ним ищут найти возвышение своей жизни, достигнуть желанного счастия. Неужели же Он, Сам вложивши в них влечение к Себе, пребудет для них недостижим, не ответит на их любовь взаимным сочувствием, разрушит и превратит в мечту их лучшие желания, их благороднейшие стремления? Неужели Он обманет их в их надеждах? Неужели Он не допустит до союза с Собой в святой любви, их возвышающего и облаженствующего? Неужели не Он их, а они Его превзойдут в любвеобильности? Дерзнем ли приписать Ему неверность и непоследовательность Самому Себе, бессердечность и жестокость? Нет! Он подобен тому отцу в евангельской притче, который и блудного своего сына, идущего к нему с повинной головой, заметил еще издали; и этот сын, бросивший отца, расточивший его дары, позоривший отца своим дурным поведением, теперь, в раскаянии, мил стал отцу, по выражению Евангелиста, и отец сам бежит к нему на встречу, падает ему на шею, целует его (Лук. 15, 29). Таким образом Бог Сам желает быть в союзе святой любви с разумными существами, которые ищут этого союза и способны к нему; Он Сам любит их более, нежели сколько они могут любить Его. Любовь к живым, разумным существам и желание быть с ними в нравственном общении составляют потребность Его природы, которая есть жизнь и любовь по преимуществу.

Вообще, живые и разумные существа имеют потребность быть во взаимном духовном общении между собою. Бог есть существо живое, совершенный разум, совершенная личность; в мире есть также живые существа, свободно-разумные личности, созданные Богом по образу Его. Поэтому, по самой природе живых существ, между Богом и созданными Им разумными тварями должно существовать нравственное общение, как между отцом и детьми. Отеческая любвеобильность Бога простирается не только на праведников, но и на грешников. Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми; и посылает дождь На праведных и неправедных (Мф. 5:45). Даже язычникам, которые не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили (Рим. 1:21), Он не переставал свидетельствовать о Себе благодеяниями, подавая с неба дожди и времена плодоносные и исполняя пищею и веселием сердца их (Деян. 14:17). В этой любви Бога к живым, свободно-разумным существам заключается одно из оснований, именно нравственное основание, промышление Божие о мире. Любя эти существа, пребывая с ними в нравственном общении, Бог тем самым предохраняет их от зла, сохраняет их жизнь, возвышает и совершенствует ее, а в этом и состоит промысл Божий. Но так как эти существа составляют часть в целом строе мира, притом часть главную и лучшую, то, промышляя о них, Бог не может не промышлять и обо всем мире, с которым они неразрывно связаны. Таким образом если бы мир сам по себе и не нуждался для продолжения своего бытия в промышлении Божием, все-таки Бог не мог бы быть совершенно безучастен к миру, все-таки существовало бы духовное общение между Богом и разумными тварями, a потому существовало бы и промышление Божие о мире.

Но если Бог по Своей благости и создал мир прекрасным, и поддерживает своею промышляющею деятельностью прекрасное устройство мира: то как же согласить с этим показание опыта? Зло разлилось по всему миру. По словам Апостола, мир вес во зле лежит (1Иоан. 5:19). Стихии природы неумолимо истребляют и людей, и животных; одни животные без жалости поедают других; люди погибают от бесчисленных болезней, от голода, от наводнений и землетрясений и, кроме того, жестоко истребляют друг друга; раздоры, разврат, обиды и всякого рода нечестие владычествуют в них и между ними. «Славу ли Божию поведают нам разрушительные действия природы, страдание тварей, болезни, скорби, беззаконие человека, страшное владычество смерти? По намерению Творца на земле постоянно должно возноситься хвалебное славословие Ему, песнь радования и блаженства; a с нашей земли постоянно несется к Нему болезненный вопль плача и рыданий»⁷¹?

Откуда же зло в мире? Издавна люди задавали себе этот вопрос и отвечали на него различным образом. Нам нет нужды приводить и подробно разбирать эти решения⁷². Мы коснемся их настолько, чтобы показать, что происхождение и присутствие зла в мире ни мало не подрывают веры в любвеобильность Бога, проявленную в творении мира и проявляемую в промышлении о нем.

Очень многие мыслители, занимавшиеся вопросом о происхождении зла, заслуживают похвалу за то, что они признают богохульной мысль, будто Бог есть виновник зла в мире. И в самом деле, все люди согласно признают Бога существом совершеннейшим, святейшим, праведным, благим, премудрым и всемогущим, a с таким понятием о Боге не мирится представление о Боге, как первовиновнике зла в мире. Будучи существом благим и любвеобильным, создавши мир по побуждению любви к нему, Бог все сотворил прекрасным и добрым. И увидел Бог все, что Он создал, и вот хорошо весьма (Быт. 1:31), говорит Бытописатель. И так в первозданном мире не было зла и беспорядка. Но создавши мир из любви к нему, Бог никогда не переставал источать на него свою любовь. Бог не человек, чтобы Ему лгать, и не сын человеческий, чтобы ему изменяться (Числ. 23:19). Бог и после сотворения мира промышляет о нем, заботится с такою же всеобъемлющею любовью, с какою Он сотворил его. Действительно, хотя в мире много зла и нестроения, но в то же время он в целом и частях представляет столько красоты, совершенств, гармонии и целесообразности, что Творца и Промыслителя его нельзя вместе признавать и первопричиной зла. Если бы Бог, с одной стороны, вносил в мир добро, красоту, гармонию, a с другой, производил бы в нем зло и расстройство, то не разрушал ли бы Он собственного Своего дела? Подобное нельзя помыслить не только о Боге, но и о всяком разумном существе.

Вообще, признать Бога прямой причиной зла в мире – это также нелепо и безумно, как и отрицать бытие Бога. Василий Великий говорит: «безумен тот, кто говорит: несть Бог. Но близок к нему и ни мало не уступает ему в бессмыслии и тот, кто говорит, что Бог – виновник зла. Оба равным образом отрицают Бога благого, один – говоря, что Бога нет, a другой – утверждая, что Он не благ. A поэтому в том и другом случае отрицается Бог»⁷³. Вот почему некоторые философы (Платон и другие) допускали кроме Бога другое несозданное начало бытие, напр., материю, и это начало считали первопричиной зла. Такой же дуализм (двойственность основных начал бытия) был в религии Зороастра, у гностиков и манихеев. Дуализм совершенно и решительно устраняет мысль о виновности Бога в происхождении зла и без труда объясняет это происхождение; но за то он не удовлетворяет нашего разума, требующего единого начала в бытии и познании, и кроме того допущение двух самобытных начал не согласно с истинным понятием об абсолютности и неограниченности Божества. Поэтому мыслители придумали другие решения вопроса о происхождении зла. Однако в этих решениях Бог признается если не прямой, то по крайней мере косвенной причиной зла. Философы старались представить зло или необходимым и неизбежным, или разумным и, так сказать, менее дурным, нежели как о нем думают, чтобы чрез это оправдать или извинить участие Бога в происхождении зла; отвергнуть же это участие решительно – они не находили возможным. Лейбниц, напр., отождествил зло с несовершенством, свойственным миру, как тварному, и поэтому признал его неизбежность и допустил происхождение его от Бога, хотя этого и не желал. Стоики признавали зло необходимым для добра, как противоположность последнего; по их мнению, если бы не было зла, то нельзя бы было различать добро, и оно бы не существовало. Гегель полагал, что зло необходимо, как переходная ступень в развитии, как один из моментов его, и что оно разумно потому, что существует; так как, по его мнению, все существующее разумно. Другие пантеисты и добро, и зло считали проявлением Божества, но при этом они не допускали различия между ними по существу.

Все эти попытки загладить пропасть между добром и злом неудачны. Для здравого смысла всегда будет ясно, что зло и добро – взаимно-исключающие себя противоположности, что зло не разумно и не необходимо для добра. Но эти попытки указывают на тайное стремление разума объяснить происхождение зла так, чтобы высочайшая благость Творца осталась неприкосновенной и незапятнанной. Только, к сожалению, средства для этой цели избираются не те, какие следует. В особенности нужно упрекнуть за это Юлия Мюллера, по мнению которого Бог и поставил человека под власть зла для того, чтобы было на ком проявлять Свою благость; как будто благость Божия только и может проявляться под видом снисхождения к грешникам и сострадательного милосердия к страждущим.

Но и признавая зло во всей его страшной силе и в его совершенной противоположности добру, можно в то же время не возлагать вины в его происхождении на Бога. Мы постараемся выяснить истинное отношение всеблагого Бога к возникновению зла в мире.

Как благой и святой, Бог абсолютно не хочет зла, отвращается от него и не сотворил его. Если же оно все-таки явилось в мире, то, значит, оно произведено тварями. Но в таком случае возникает вопрос: каким образом тварь, подчиненная Творцу, могла поступить вопреки Его желанию? И если она действительно так поступила, то не виновен ли Бог в том, что не отнял у неё возможности делать зло? He виновен ли Он косвенно в происхождении зла, сделанного тварью, Им созданною? – Ответим на эти вопросы, как сможем.

Зло, не будучи созданным Богом, никогда и не могло бы явиться в мире, если бы каждое существо сотворено было так или поставлено в такие условие, что ему было бы абсолютно невозможно сделать зло. Эта невозможность делать зло свойственна тем существам, которые не могут сознавать различие между добром и злом, или тем, которые не имеют свободы делать то или иное, которые во всех своих движениях и действиях водятся законами необходимости. Таковы, напр., животные, которые хотя и имеют свободу, но не имеют разума и потому не могут иметь понятия о добре и зле. Но невозможность делать зло не свойственна тем существам, которые одарены разумом и поэтому имеют идею добра и могут отличать от добра зло, которые имеют свободу, – не животную, низшую и несовершенную свободу зверей или птиц, но свободу духовную, высшую, разумную, – которые могут по собственному выбору делать то или иное, доброе или злое. Таковые общества действительно созданы Богом в лице чистых духов или ангелов и людей.

Бог, сотворивши разумно-свободные существа, тем самым дал им возможность, или по крайней мере не отнял у них возможности, сделать зло. He виновник ли Он поэтому зла, хотя и косвенным образом? Нет, Он не причина зла, даже и в малой мере, и проявление Его любви чрез создание разумно-свободных существ не умалилось, а напротив, она раскрылась во всей широте. Каким образом? Возможность явления зла в мире могла быть предотвращена только чрез несоздание разумно-свободных существ. Таково свойство тварной свободы, что в ней неизбежно заключается и возможность делать зло. Только в одном Боге, как существе абсолютном, свобода тождественна с необходимостью, есть свобода совершенная. В Боге свобода, как и прочие свойства Его, не подлежит ни развитию, ни переменам, всегда тождественна сама с собой, потому что всегда совершенна и всегда употребление её согласно с нормой, то есть, с Божественной природой. Но тварные существа не могут быть абсолютно-совершенными, а потому и свобода их ограниченна. Для ограниченной, сотворенной свободы возможна и естественна изменяемость на лучшее, постепенное возрастание и укрепление в добре. В том и заключается жизнь разумно-свободных существ, чтобы они стремились к совершенству, чтобы они развивали в себе зародыши богоподобных свойств, в том их и блаженство, и цель их бытия и жизни, чтобы они чрез усовершенствование и богоуподобление приближались к Богу. Но совершенство созданной свободы заключает в себе возможность уклонения от добра и заражение злом. Чтобы самое укрепление свободной воли в добре было совершенно свободно и непринужденно, в ней должна быть первоначально возможность зла. Иначе шествие её по пути добра было бы необходимым, а не свободным, и она перестала бы быть свободной Свобода, созданная совершенно окрепшею и окончательно утвержденною в добре, была бы чистой необходимостью. Добро не могло бы быть не совершаемо, а потому не составляло бы заслуги и потеряло бы цену. «Почему, спрашивает Василий Великий, в самом устройстве не дано нам безгрешности, так что нельзя было бы согрешить, хотя бы и хотели? Потому же, почему и ты не тогда признаешь служителей исправными, когда держишь их связанными, но когда видишь, что добровольно выполняют пред тобою свои обязанности. Поэтому и Богу угодно не вынужденное, но совершаемое добровольно. Добродетель же происходит от произволения, а не от необходимости. Поэтому, кто порицает Творца, что не устроил нас безгрешными, тот не иное что делает, как предпочитает природе разумной неразумную, – природе, одаренной произволением и самодеятельностью, неподвижную и не имеющую никаких стремлений»⁷⁴. Творец создал свободу ангелов и людей чистой, невинной и безгрешной, и имеющей влечение к добру; но, не разрушая самой свободы, не мог исторгнуть из неё возможность зла. A разрушить свободу значило не создать разумно-свободные существа. Но могла ли допустить это благость и любовь Божия? Движимый беспредельною любовью, Бог желал, чтобы существовали не одни только бессознательные носители Божественных совершенств, но чтобы существовали сознательные и разумные участники в Его жизни и блаженстве. Он желал видеть в твари не рабское только и беccознательное служение Себе по необходимости но разумное и свободное служение по любви. Любвеобильный, Он хочет сколько возможно приблизить к себе тварь; творит существа, способные к такому высокому союзу; создавая их по Своему образу, дает им возможность уподобляться Ему и пребывать с Ним в блаженном и святом общении любви. В образе Божием заключается и высочайшая любовь Божия к созданным по нему, и высочайшее величие и блаженство самих созданных. Существенные черты образа Божия суть разум и свобода; они суть высшие проявления тварной жизни. Поэтому, если бы Бог не сотворил разумно-свободных существ, то творческая любовь Его проявилась бы не во всей силе, и мир не был бы прекраснейшим. Благость побуждала Бога сотворить наилучшее; а наилучшее в мире есть духовная жизнь, высшие проявление которой суть разум и свобода. Эта жизнь есть нечто богоподобное, нечто божественное в мире. Неужели кто осмелится обвинять Бога в недостатке любви и благости за то, что Он создал существа с такою жизнью? He возблагоговеет ли, напротив, пред неизмеримостию любви Божией, проявленной в том, что Бог отблесками Своих совершенств награждает Своих тварей и делает их причастниками вечной блаженной жизни? Бог знал, что многие из созданных Им разумно-свободных существ не воспользуются дарованными Им благами, злоупотребят свободой, будут грешить, страдать и погибнут; но неужели справедливо было ради добровольно погибающих не творить тех, которые разумно воспользуются благами жизни и будут вечно блаженствовать? Неужели бытие добра, жизни и счастье нужно было принесть в жертву тому, чтобы не явилось зло? He значит ли это – добро побеждать злом. И так, по требованию Своей любви к миру Бог должен был сотворить разумно-свободные существа, следовательно, по вышесказанному, не мог устранить возможность зла. «Человек так был создан, говорит Августин, что возможность греха была в нем необходима, а самый грех – только возможен. Грех виновен, возможность греха естественна». И так, Бог, допустивший эту возможность, не виновен в происхождении греха.

Но если уже нельзя было предотвратить возможность зла в мире, то, по крайней мере, Бог все устроил так, чтобы эта несчастная возможность не перешла в действительность. Он вложил в ангелов и в человека положительную наклонность к добру, любовь к нему и понимание его красоты. Он одарил их разумом светлым и чистым, силами духа свежими, бодрыми и крепкими. Кроме того, Он содействовал им в усовершенствовании и укреплении их нравственной свободы Своею благодатью, Своим присутствием и промышлением о них. Даже и человеку, облеченному вещественным телом, Он являлся яве; не говорим уже об ангелах. Далее, созданные по образу Божию, ангелы и человек имели естественное и непреодолимое влечение к своему Первообразу и к нравственному теснейшему единению с Ним. Божественная красота, Божественные совершенства должны были устремлять их взоры, привлекать их сердце к Богу. Куда должны были они тяготеть, как не к Источнику добра, истины, красоты, блаженства, как не к Существу совершеннейшему? Как творец, давший им жизнь и бытие, как попечительный промыслитель о них и благодетель их, Бог, естественно, внушал им чувства благодарности к Нему, признательности и привязанности; как могущественный и властительный, Он покорял их сердца Своим Божественным величием; как всеблагий и любвеобильный, Он приковывал их к Себе Своею любовью к ним. Созерцание Бога, как совершеннейшего, как творца и благодетеля, составляло внутреннюю потребность первозданных ангелов и невинного человека и в то же время было средством к их усовершенствованию. Даже и в настоящем, греховном человеке созерцание красоты и истины, проявленных в величайших произведениях человеческого художества, или размышление о высоких подвигах добродетели и святости возвышает душу, возбуждает любовь к добру и отвращение от зла; даже и при испорченности человеческого существа, и при скудных средствах земного искусства, и при немощности человеческой природы, не могущей долго присутствовать в идеальном мире, все-таки происходит улучшение и в намерениях, и в чувствах, и в мыслях человека, когда он хотя частью своего существа, хотя на один миг созерцает тень Божественного. Во сколько же раз сильнее должно было действовать на первозданных духов и человека созерцание ими Бога, – созерцание не мимолетное, а постоянное, – созерцание существ бодрых и неутомимых, – созерцание, предмет которого составляют не бледные земные отблески небесной красоты и величие, а Сам Первоисточник их? По истине действие на них этого созерцания было безмерное. Созерцание Бога, способствуя их совершенствованию, в то же время было для них источником величайшего блаженства; потому что для благого существа нет ничего сладостнее, как созерцать благо и в особенности благо высочайшее. Оно доставляет им блаженство и потому, что удовлетворяет внутреннюю их потребность любить Бога, и потому, что улучшает их самих. Таким образом оно заключает в себе и блаженство покоя, так как при этом получают удовлетворение глубочайшие и внутренние стремление существа, и в то же время оно есть блаженство жизни и деятельности, так как приносит с собой усовершенствование. Оно есть и блаженство любви к другому, и притом Совершеннейшему, так как влечет их к Нему; и в то же время оно есть блаженство самочувства, так как сопровождается не подавлением личности, не слиянием её с Богом, а возвышением её и развитием. Вот почему Церковь твердо верит, что ангелы, выдержавши раз испытание, уже не могут грешить, хотя природа их сама по себе не исключает для них возможности падения, как и показал пример сатаны и его приверженцев. Вот почему в древней Церкви существовало убеждение, что ангелы пали вскоре после сотворения их, может быть на первых же шагах своей жизни, когда они еще мало вкушали блаженства жизни в союзе с Богом. Действительно, возможность зла в ангелах и человеке грозила опасностью быть осуществленной только в начале: по мере постепенного развития их и укрепления в добром направлении, она не возрастала бы, a все более и более ослабевала бы, и наконец сделалась бы столь далекой от осуществления, что уже никогда не могла бы перейти в действительность. Так это и было с теми ангелами, которые не пали вместе с денницей. Таким же образом и в человеке возможность зла перешла бы в невозможность грешить, если бы он не осуществил этой возможности на первых же порах. Если возможность зла, осуществляясь и постоянно усиливаясь, перешла в человеке в необходимость: то еще легче могло произойти то же самое с возможностью добра, которое сроднее с его природой, нежели зло. Добро, сделавшись необходимым для него чрез постоянное упражнение в нем, исключало бы возможность зла. – Кроме того, возможность зла в первозданных ангелах и человеке – это не одно и то же, что скрытая необходимость, то есть, такая возможность, которая при благоприятных условиях непременно осуществляется. Возможность зла, как заключенная в свободе, могла не перейти в действительность, как бы ни были благоприятны условия для её осуществления. Даже и падший, немощный и наклонный ко греху человек иногда усилием своей свободной воли удерживает себя от греха, хотя уже готов был совершить его и хотя все благоприятствовало ему совершить его. И действительно, без численные сонмы ангелов настолько окрепли в добре, что для них уже давно миновала опасность согрешить, и возможность грешить перешла у них в невозможность грешить. Если же некоторые духи и человек согрешили, то это их вина: они могли не грешить, если бы захотели. Для невинного человека делать добро и по природе его, и по сообщенным ему благодатным средствам, и вообще во всех отношениях было столь естественно и необходимо, a совершить зло столь противоестественно, что Юлий Мюллер⁷⁵ называет грех Адамов чудом, неисследимой тайной тьмы. Но если можно сказать это о грехе наших прародителей, которые увлечены были ко злу обольстителем, заразились грехом от существовавшего уже зла; то еще непостижимее происхождение первого греха в мире, – падение денницы и других духов. Каким образом они поддались греховному влечению, не смотря на все условия, благоприятствовавшие им остаться и пребыть добрыми, это совершенно не понятно: грех есть дело неразумного произвола, и потому происхождение его нельзя объяснить разумно и логически. Впрочем это до нас и не касается; мы имели цель доказать, что Бог не повинен в происхождении зла, и что здравый взгляд на возможность происхождения зла и на неизбежность допущения этой возможности, также на природу разумно-свободных существ и условие их жизни, не только не подрывает нашей веры в благость Божию, но и выставляет это свойство Божие в новом и ярком свете, как увидим это далее. И так, Творец все сделал, чтобы неизбежная возможность зла так и осталась возможностью.

Но хотя Бог и не виновен в происхождении зла в мире, однако зло по своей сущности и результатам все-таки наносит ущерб действием и проявлению благости Божией в мире. Существа, согрешившие чрез грех, уклонились от своего назначения, поставили себя в невозможность выполнить цель своей жизни и бытия, определенную им благостию Божией при сотворении их, внесли в мир расстройство, зло, страдание. Таким образом намерение любви Божией облаженствовать разумных тварей и довести их до цели их бытия оказалось неисполнимым, по крайней мере отчасти. – Кроме того, так как употребление разумными тварями своей свободы во зло заключает в себе противление воле Божией, оскорбление святого образа Божия, отчуждение и удаление от Бога; то свойственная Богу любовь к тварям должна была по отношению к падшим преложиться на гнев. Закон нравственный требует наказание нарушителей его, то есть, делающих зло, – требует проявление относительно их Божественного правосудия. Но гнев, правосудие, наказание виновных – все эти действия большею частью не согласны с любовью. Наконец, грех внес разделение, несогласие между самими согрешившими существами и отдаление, отчуждение их от Бога. Любовь проявляется в общении, в согласии, в мире, в стремлении к соединению, – все эти плоды любви грехом были уничтожены, или ослаблены. Таким образом неистощимая сама в себе, любовь Божия, с явлением в мире зла, по-видимому, должна была уменьшиться в своем проявлении в мире.

Ho у Бога не останется бессильным никакое слово (Лук. 1:37). Бог не желал зла и не имел намерение делать его средством для достижения добра. Но когда зло уже явилось в мире вопреки Его воле, Бог по своей любви, с одной стороны, ограничивает силу и распространение зла, а с другой, самым злом пользуется как средством для достижения добра. В том и в другом случае зло служит поводом для всеблагого Бога к проявлению Его любви к миру. Любовь Божия не оставила мира своей вседействующей силой и после того, как многие разумные существа сделались предметом гнева и правосудия Божие. С явлением греха любовь Божия не только не ограничилась и не ослабела в своем действовании в мире, но даже проявилась с необычайной силой. В частности, любовь Божия проявилась уже и в том, что предметом её попечений и благодеяний сделались грешники и враги Божии. С новой силой она обнаруживается в её отношениях к правде Божией. Величие её видно и в преодолении препятствий для спасения людей или в трудности дела спасения их, и в побуждениях к этому делу, и в цели её деятельности, и в избранном для достижения цели средстве. – Все это мы раскроем в указанном здесь порядке.

Прежде всего, любовь Божия благодетельствует врагам своим. Вы слышали, что сказано, говорил Иисус Христос: люби ближнего твоего, и ненавидь врага твоего (Лев. 19:17, 18), a Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас (Мф. 5:43, 44). Почему же люди должны поступать таким образом? Чтобы это требование не показалось кому-либо странным, или неестественным, или неисполнимым, Спаситель далее указывает на основание для этого требования Да будете сынами Отца вашего небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми, и посылает дожди на праведных и неправедных. Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? He то же ли делают и мытари?... И так будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный (Мф. 5:45, 46, 48). Таким образом неестественное, по-видимому, требование любить своих врагов основывается на том, что так поступает Бог. Любовь ко врагам – это высшая степень любви. Это любовь столь высокая и совершенная, что имеющие ее уподобляются Богу. Но враги и по отношению к Богу, и по отношению к людям могли явиться только с явлением зла; врагами могут быть только грешники. Следовательно явление зла в мире послужило поводом к обнаружению любви Божией во всем её необъятном величии. Великое, достойное Божественной любви, дело – создать прекрасный мир, одарить живые существа всеми благами жизни, сделать их способными к вечному блаженному союзу с Богом. Но еще большая нужна любовь, чтобы врага своего не погубить, а напротив, возыметь о нем попечение, облагодетельствовать его. Воссоздать мир, – для этого потребовалась большая сила любви, нежели создать его с самого начала. Непокорных сделать послушными, злых – добрыми, грешных – святыми, врагов – друзьями, – вот в чем проявляется величие любви Божественной, воссозидающей мир. Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками (Рим. 5:8). В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас, и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши (1Иоан. 4:10).

Спрашивается только, возможно ли Богу иметь любовь к существам злым? Согласно ли с Его природой благодетельствовать грешникам? Возможно ли Ему любовью искоренить в них зло, воссоздать их природу? Для разрешения этих вопросов следует составить себе понятие о природе падших существ и об их отношении к Богу и затем раскрыть отношение любви Божией к прочим свойствам Божиим, особенно к правде Божией.

Любовь Божия сама в себе, как безпредельная и совершенная, простирает свои действия на всех. Бог, по любви Своей и благости, желает всех наделить благами – и праведных и грешных. Как при создании разумных тварей Бог желал всем им сообщить блаженную вечную жизнь, так того же желает Он и всегда, несмотря на то что некоторые из них сами отвергли дары любви Божией. Так, любовь Божия сама в себе беспредельна. Но действие её по отношению к согрешившим существам ограничиваются самими этими существами, именно, ограничиваются их произволом. Мы выше показали, что Бог не мог, не разрушая свободы разумных существ, предотвратить возможность зла. Точно также, не уничтожая свободы согрешивших духов и человека, Он не может избавить их от греха и облагодетельствовать их против их воли. По любви к ним Он желает спасения и употребляет надлежащие для этого меры; но это желание и эти мероприятия не могут быть исполнены, если сами согрешившие не захотят воспользоваться ими.

Но есть ли в действительности столь злые существа, которые бы не желали воспользоваться дарами любви Божественной и даже положительно отвергали бы их? Да, есть: это злые духи и некоторые из людей. Что касается до злых духов, то они не только не желают принять благодеяния Божии, не только решительно восстают и враждуют против святого и благого Бога, не только не желают освободиться от зла и сделаться добрыми, но и не могут пожелать этого. Действительно ли злые духи не могут и пожелать добра и не способны к исправлению? Можем предполагать это с большою вероятностью. Мы нигде не встречаем ни положительного указания, ни даже намека на факт обращения хотя бы одного демона. С другой стороны, известно, что во время земной жизни Спасителя бесчисленное множество их пребывало во зле и закоренелой вражде против Бога и царства добра. Кроме того, Св. Писание прямо свидетельствует, что диаволу и ангелам его уготован огонь вечный (Мф. 25:41), что они блюдутся в вечных узах для наказания в день последнего суда (Иуд. 6; 2Петр. 2:4), что диавол, вверженный в огненное озеро, будет мучиться там во веки веков (Откр. 20:10). Нигде не говорится и о возможности спастись хотя бы одному злому духу. Напротив, в Церкви распространено мнение,⁷⁶ что демоны неисправимы и что, укоренившись и ожесточившись во зле, они навсегда останутся злыми. Может быть, в начале они еще имели возможность пожелать принять благодеяния Божии и исправиться; но чем далее они пребывали во зле, тем более оно укоренялось в них, тем упорнее становилась их вражда против Бога и добра, так что яд греха проник все их существо. Подобно тому, как ангелы чрез постоянное упражнение в добре сделались неудобопреклонны ко злу и уже не могут грешить: так и демоны чрез долгое пребывание и упорство во зле и чрез ожесточенную борьбу против добра утратили возможность сделаться добрыми. Теперь, так сказать, все существо их есть зло. В них нет и не может быть сознания их греховности, потому что зло сделалось для них тем, что они должны делать; a вместе с тем y них утратилось сознание о добре, как о норме и долге, как о чем-то хорошем и желательном. He может быть в них и любви к Богу, a следовательно и религии, потому что не может иметь влечения к Богу тот, в ком нет ничего доброго, ничего богоподобного. A в диаволе горделивое самообожание достигло такой степени и силы, что в нем не осталось ничего Божественного. Бог его – это его я, – я самолюбивое, гордое, ожесточившееся во зле. Поэтому он не только не желает обратиться к истинному Богу или подчиняться Ему, но в ожесточении он злобствует и враждует против Heгo, отвергает и даже презирает всякий дар, какой бы могла предложить ему Божественная милость. Ненасытимая любовь к себе и ко всему злому, непомерная ненависть к Богу и ко всему истинному и доброму и ожесточенная борьба против них – вот что составляет характер диавола. Диавол – это воплощенное зло. Все это высказано в следующем кратком изречении И. Христа о диаволе: нет в нем истины. Когда он говорит ложь, говорят свое; ибо он лжец и отец лжи (Ин. 8:44). И. Христос не сказал: в диаволе есть ложь, или слова его – ложь, а самого его назвал лжецом. Это значит, что самое существо его, природа его есть ложь, отрицание истины и добра. Говоря ложь, он говорит свое, т. е. говорит то, что ему свойственно по самой природе, что составляет сущность его природы и что он не от другого кого-либо заимствовал или заимствует, но сам имеет в себе, как первовиновнике лжи; так что и другие-то существа становятся лживыми чрез воспринятие лжи от него. Равным образом и употребляемые в Св. Писании наименования демонов духами злобы, духами злыми не столько означают их отличие от добрых духов, сколько указывают на то, что все существо их проникнуто злом.

Как же относится любовь Божественная к злым духам? В виду той глубины зла, в которую низвергли сами себя злые духи, при отсутствии в них какого бы то ни было добра и при совершенной невозможности вернуться им на путь добра, напрасно было бы предлагать им дары любви Божественной: помраченное злом и ложью, сознание диавола не может понять их значения и оценить; увлекаемый гордостью, самообожанием и ненавистью к Богу, он может только посмеиваться над ними, презирать их; воля его настолько свыклась со злом, и сердце его настолько полюбило его и настолько прониклось им, что пожелать добра сделалось для него невозможным, так что благо и добро могут только раздражать его злобу и поджигать на борьбу против них.

Правда, как Свое творение, Бог желает спасти и диавола. Бог любит в диаволе не то существо, каким он стал, а каким был создан, – любит идею доброго духа. Но так как от этой идеи в диаволе ничего не осталось, так как добрая природа превратилась в нем в злую, то Бог не может уже любить его. Бог не может любить чистое зло, каким стала природа диавола; Он может только его ненавидеть, наказывать и погублять; диавол стал предметом только одной наказующей правды Божией, но не милующей любви. Любовь Бога к диаволу остается только в возможности, как к творению Божию. Но так как диавол никогда не сделается добрым, то эта возможность так и останется навсегда возможностью; и так как Бог наперед знает это, то Он и не употребляет никаких средств для обращения диавола с пути зла.

Но согласно ли наше мнение с понятием о беспредельности любви Божественной? В самом деле, Бог создал разумные твари для блаженства их, а между тем демоны навсегда должны остаться злыми и подлежать погибели и вечным мучениям, значит творящая любовь Божия по отношению к ним не достигла своей цели. Притом, говорят, возможно ли, чтобы благость Божия допустила созданные ею существа вечно мучиться? Против обоих этих замечаний скажем, что Бог сотворивши свободные существа, самой свободой их ограничил свои цели. Творя свободные существа, Бог тем самым блаженство их поставил в зависимость не только от Своего желания, но и от их воли, Бог, по благости Своей, все сделал, чтобы они могли достигнуть блаженства и вообще цели их бытия; но действительно достигать этой цели Он предоставил их свободной воле. Сотворивши свободные существа, Бог может ли влечь их к блаженству насильно, против их воли? Это значило бы нарушать их свободу, то есть, уничтожать в них тот высокий дар, который сообщен им благостью Божией при творений их; значило бы отказаться от первоначального плана, по которому они созданы. Это было бы, далее, нарушением правды Божией, которая может давать блаженство только в награду за заслуги и добро. Наконец, грешники, насильно влекомые к блаженству, все равно не могли бы пользоваться им: блаженство каждого существа заключается в нем самом, в его сердце; оно вырастает из его сердца и не может быть дано отвне, если нет для него почвы в сердце, а эту почву может приготовить только само существо. – Таким образом нарекание на благость Божию за то, что многие созданные ею существа погибают во зле и должны вечно мучиться, сводится к вопросу о том, зачем Бог одарил эти существа свободой. Но выше было показано, что хотя вместе с тварной свободой дана была возможность зла, и хотя Бог знал, что некоторые существа осуществят эту возможность и за нераскаянность во зле будут мучиться; однако Бог создал свободные существа именно по требованию благости и любви. Если бы не были созданы свободные существа, то вообще не могли бы явиться высшие формы жизни, а между тем любовь Божественная требовала создать именно наилучшее. Притом, без высших форм жизни теряло бы смысл бытие низших, и мир не мог бы быть создан. Было бы не согласно с благостью Божиею из-за злых не создать добрых, ради предотвращения бытия мучимых и погибающих не создать вечно живущих и вечно блаженствующих. Неразумно не создать вовсе мира по той причине, что часть его погибнет. Воспользуемся прекрасным примером из книги отечественного богослова. «Представьте, что какой- либо отец имеет десять сыновей. Девять из них умны, благочестивы, совершенно счастливы, служат честию своего отца и украшением своего общества. Но один из десяти человек потерянный, неисправимый, впал в пороки и преступления и навсегда изгнан из общества. He смотря на гибель этого несчастного, можно ли не назвать отца девяти умных и благочестивых сынов счастливым отцом? Конечно, горько отцу потерять одного сына; но неестественно думать, чтобы отец, радуясь счастью и совершенствам девяти сынов и скорбя об одном, стал жалеть, что он родил их всех на свет, и если бы заранее знал судьбу сынов своих, из-за одного отказался бы и от рождение девяти»⁷⁷. И так, бытие существ, которые останутся вечно злыми и вечно будут мучиться, не представляет достаточного основания к нареканиям на благость Божию.

Поэтому мы не назовем зрелым взгляда, будто благость Божия не может допустить вечных мучений и что признавать их – значит отрицать любвеобильность Бога. Очевидно, этот взгляд допускает, что любовь Божия действует и по отношению к злым духам, и что они рано или поздно должны будут обратиться к Богу. Такое воззрение на любовь Божию вызывается опасением, как бы не унизить любви Божией тем, что мучение грешников будут вечны, и стремлением возвеличить ее более, чем сколько должно. Оно подобно тому наивному взгляду на всемогущество Божие, по которому Бог все может делать безусловно; между тем как Бог может делать только то, что хочет, a хочет Он только того, что не противно требованиям Его природы. Как Бог не перестал быть всемогущим чрез то, что Он не все может делать, напр., не может делать зла: так он не перестает быть всеблагим и любящим, хотя не любит тех злых, которые не желают сделаться достойными Его любви, и подвергает их мучениям. Любовь Божия безусловна только в Самом Боге, a в проявлениях своих в мире она ограничивается: Бог Сам ограничивает ее здесь. Само собой, напр., понятно, что Бог менее достойных и любит менее, чем более достойных. Следует ли отсюда, чтобы Его благость и любовь перестали быть безпредельными и совершенными? Напротив, любовь Божия перестала бы быть святой, и величие её было бы нарушено, если бы она простиралась и на то, что не достойно её. – Кстати заметим, что защитники оспариваемого нами мнения впадают еще в другую ошибку: они полагают, что Христос умер не только за человечество, но и за диавола⁷⁸. Нет ни одного положительного доказательства в пользу этого предположения, но против него говорит многое. Бог принял человеческое естество; это уже показывает, что Он имел целью чрез воплощение и смерть спасти только человечество. «Как человек, говорит Ансельм, мог примириться только чрез Богочеловека, Который мог умереть и праведностью Которого в человеке воссоздаётся то, что он потерял чрез грех: так и отчужденные ангелы могут быть спасены только чрез Богоангела, Который бы мог умереть и Который бы Своею правдою воздал Богу то, что похищено грехами других ангелов»⁷⁹. Можно подумать, на основании этих слов, что Ансельм не отрицал вообще возможности спасения Богом демонов каким-нибудь актом, подобным воплощению Сына Божия, а только не допускал, чтобы искупительные заслуги Иисуса Христа простирались и на демонов; но на самом деле смысл фразы не таков. Ансельм хотел сказать, что если бы диавол и мог спастись, то для этого Бог должен был бы принять естество ангельское, подобно тому, как для спасения людей потребовалось воспринятие естества человеческого. Но что Ансельм не допускал того, чтобы диавол мог быть спасен, это показывает самое оглавление 22-й главы, из которой мы привели фразу; она озаглавливается так: quod impossible sit diabolum reconciliari⁸⁰. Кроме того, он говорит: «не то говорю, будто цена смерти Спасителя не превозмогает своим величием всех грехов людей и ангелов, но то, что неизвращенный разум не допускает восстания погибших ангелов»⁸¹. Но для нас особенно важно то, что все действие Спасителя по отношению к бесноватым и бесам не обнаруживают в Нем ни малейшего намерения обратить последних к Себе, или научить их добру, или оказать им благодеяние, как все это Он делал относительно людей Напротив, из евангельской истории очень ясно видно, что Спаситель смотрел на диавола, как на Своего врага и противника совершенному Им делу спасения людей, – врага, которого Спаситель этим самым делом не спас, а поразил. Он Сам пред страданиями Своими сказал: ныне князь мира сего изгнан будет вон (Ин. 12:13); князь мира сего осужден (Ин. 16:1). А возлюбленный ученик И. Христа свидетельствует, что для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола (Иоан 3:8). – Таким образом мы имеем достаточные основания держаться того убеждения, что любовь Божия не деятельна по отношению к диаволу, что это не умаляет её величия и всеобъемлемости и что поэтому нет никакой необходимости доказывать, с натяжками и вопреки правде, будто любовь Божия простирается и на демонов и всех их некогда обратит к Богу.

Обращаемся к другому классу падших существ, – к людям. Люди пали не так глубоко, как диавол; поэтому и промышляющая любовь Божия в отношении к ним проявляется иначе, нежели в отношении к диаволу. Прежде всего, диавол пал сам по себе, без обольщения отвне; поэтому он не заслуживает ни малейшего снисхождения. Ангелы его не произошли один от другого, как происходят люди»; поэтому порча одного из них не могла перейти к другим путем происхождения одного от другого, но каждый из них согрешил самолично и самопроизвольно. Иным образом произошел грех в людях. Прародители пали по обольщению от диавола, обманувшего их коварною ложью, клеветой на Бога и льстивым обещанием. Потомки их грешат частью оттого, что родятся с наклонностью ко греху, воспринимая заразу греха от родителей, частою потому, что живут среди других грешных людей и увлекаются всеобщим потоком зла, в котором, по словам Иоанна Богослова, весь мир лежит (1Ин. 5:19).

Мы не хотим сказать, чтобы прародители и потомки их совершали грехи против своей воли, но мы утверждаем, что они грешат частью по доброй воле, частью по необходимости Производителем греха в прародителях, кроме их свободной воли, явился диавол, – этот первовиновник всякого зла в мире, а в потомках их грех совершается участием их свободной воли, прирожденной их греховности, обольщений со стороны диавола и всего окружающего их мира. Так как первородный грех существует в потомках Адама против их воли и так как он служит источником вообще всех их грехов, – так что человек вполне освободиться от них не может, хотя бы и желал этого всеми силами души, – то все вообще грехи человека только отчасти добровольны. Они добровольны, потому что он сам желает и сам делает их; но они и не произвольны в той мере, в какой они имеют для себя готовую почву и источник в прирожденной греховности человека. Желание добра ест во мне, говорит апостол Павел, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Добра, которого хочу, не делаю, а зло, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я то делаю, но живущий во мне грех (Рим. 7:18–20). Вот почему грех людям вменяется только отчасти. Очевидно, что за грех первородный люди не могут быть ответственны в той мере, как за грехи личные. Грехи людей вменяются им не с такою беспощадною строгостью и наказываются не так жестоко, как грех демонов. Грех человека заслуживает наказание, но заслуживает и смягчение наказания; человек не только грешен, но и несчастен чрез грех. Приведем сравнение. Со справедливым негодованием мы требуем казни того злодея, который совершил преступление с полным сознанием его тяжести, намеренно и обдуманно, добровольно и без всякого внушения, прельщения или подстрекательства со стороны других; ни одно обстоятельство не извиняет и не умаляет тяжести его злодеяние, ничто не возбуждает нашего сострадания к нему, и мы, во исполнение закона правды, требуем только его казни: подобным образом согрешил диавол. Но далеко не с такою строгостью относимся мы к человеку, который хотя совершил столь же тяжкое преступление, но который был вовлечен в это преступление коварством и обольщением со стороны других, или же был вынужден совершить его давлением тяжелых обстоятельств жизни, или дурно сложившимся строем целой жизни, или врожденною наклонностью к этому роду преступлений и проч. Мы по справедливости называем такого человека столько же преступником, сколько несчастливцем; мы негодуем на него за преступление, но и сожалеем о нем, как о жертве; он возбуждает наше сострадание тем, что он несчастен; он заслуживает снисхождение и смягчение наказания тем, что он менее преступен и виновен, нежели первый злодей, и способнее его к раскаянию. A сострадание – это только известная форма проявления любви. Такого преступника мы наказываем и гневаемся на него; но вместе с тем мы его милуем и любим. На этого преступника похожи наши прародители и все потомки их. Бог гневается на них за грех и наказывает, но также и милует их за несчастную судьбу, которой они подверглись и которую терпят. Грех в человечестве, будучи для него несчастьем, служит поводом к проявлению любви Божией, милующей людей, – открывает деятельность одного из видов этой любви – именно милосердие. Где есть несчастные, мучимые и погибающие, там являются и сострадающие, и спасающие. Кроме того, грех человека, делая этого последнего виновным относительно, a не безусловно, послужил поводом к снисхождению к людям со стороны Бога. Таким образом зло и вражда, по сущности своей разрушающие любовь, как свою противоположность, по своим последствиям послужили поводом к проявлению любви.

В связи с указанным есть и другое отличие греха человеческого от греха диавола, а отсюда и иное отношение любви Божественной к человечеству, нежели к диаволу. Для сатаны зло сделалось стихией, из которой он и не желает выйти и в которой, по его убеждению, он только и может действовать и жить. Делать зло для него составляет наслаждение, потребность всего его существа, которое настолько прониклось злом, что в нем не осталось ни одной крупицы добра, ни даже возможности пожелать добра и зародить его. Но не до такой степени заражен злом человек. Оттого ли, что в человеке зло явилось и теперь является и развивается только частью изнутри его существа, из его сердца и воли, а частью привилось и теперь продолжает приражаться от диавола, – или это произошло от других причин; но только зло не в такой степени заразило человеческую природу, чтобы в ней не осталось ничего доброго, ни самой возможности добра. В человеке осталась и возможность для зарождения добра и для искоренения зла, остались крупицы и положительного добра.

Прежде всего, в человеке всегда есть сознание о том, что грех есть явление ненормальное, что его не должно делать, что он достоин наказания; человек сознает, или по крайней мере бессознательно чувствует горечь и гнусность греха и мучительность своего состояния. Отсюда возникает в нем желание и стремление освободиться от греха и чем-нибудь загладить свою виновность. В зачаточном виде это желание может состоять в том, что человек не противится предлагаемым от Бога, врачующим грех, средствам, не презирает их, как бы сделал это диавол, но принимает их охотно. В таком случае ему не достает только силы для деятельного усвоения их себе. Такой человек похож на больного, который говорит врачу: я желаю вылечиться, принимает вливаемое ему в рот лекарство, но не может исполнить предписаний врача, требующих от него самодеятельности и усилий. Такая слабосильная охота освободиться от греха во всяком случае выше безразличного отношения к добру и злу и, при благоприятных обстоятельствах, переходит в положительное и деятельное стремление к добру, сопровождаемое усилиями сделать добро и искоренить в себе зло. При пассивной охоте воспринимать помощь было только одно предпочтение добра пред злом, а при деятельном стремлении к добру являются усилие сделать добро и исцелиться от зла. Сознание своей греховности и желание исправиться, постепенно развиваясь, делаются настолько живыми и сильными, что человек исповедует свои грехи пред своею совестью, пред людьми и пред Богом, дает обещание себе и другим исправиться и начинает по возможности исполнять его. – Но наблюдение над другими людьми и еще более собственный опыт скоро научают его, что его силы слишком слабы, а владычество зла и давление неблагоприятных обстоятельств слишком могущественны, чтобы одними собственными усилиями можно было побороть зло и осуществить в желаемой мере добро. Как скоро зародилось такое сознание своей немощности, так уже нет места гордости и самолюбивой надменности этим адским грехам, составляющим главное и непреодолимое препятствие для исправления. Вместе с этим возникает потребность принять помощь от людей и особенно от всесильного Бога, – потребность просить, вымаливать эту помощь, – потребность умилостивить, как и чем возможно, Бога, примириться и сблизиться с Ним, в надежде получить от Него просимое. Сознание своих грехов и исповедание их, желание и усилие освободиться от них, обещание не делать их впредь, сознание своей немощности для совершения этого – все эти свойства истинного покаяния порождают в человеке потребность быть в религиозном общении с Богом, просить и ждать от Heгo помощи, одним словом, приводят человека к Богу, как к всесильному целителю зла и неисчерпаемому первоисточнику добра и блага. – Эти свойства истинного покаяния, обнаруживая положительное отвращение от зла и решительную наклонность к добру, в развитом виде почти не возможны без содействия Божия; но в зародыше они бывают и в естественном человеке. В самом деле, в язычниках есть, хотя и бледные и слабые, черты истинного покаяния: язычники сознают, что добро лучше зла, что добро должно делать, а зло нет; они сознают неправильность или справедливость своих действий Дело закона у них написано в сердцах: о чем свидетельствует совесть их, и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую (Рим. 2:15). У них есть сознание своей виновности. Они знают праведный суд Божий, что делающие такие (злые) дела достойны смерти (Рим. 1:32). Понимание различия между добром и злом и раскаяние во грехе, будучи формальной стороной добра, составляя более преддверие к положительному добру, нежели самое добро, предполагает однако присутствие в человеке этого последнего. Предпочтение добра пред злом показывает, что в естественном человеке осталось чутье или инстинкт добра, как чего-то прекрасного, законного и обязательного, – осталось чувство истины. Руководимый этим чутьем, он составлял нравственные правила и считал исполнение их обязательным для себя. Пусть голос этого инстинкта, голос совести был едва слышен и невнятен, пусть требования его не всегда были удобовразумительны, a отсюда и правила нравственности были спутанны, противоречивы, подчас нелепы и даже безнравственны, все-таки в человеке осталось неискоренимое начало добра, способность к добру, семя добра, из которого, при добром желании и усилиях со стороны самого человека, при воспитательно-нравственном влиянии со стороны других людей и при содействии Божием, могло вырасти целое дерево добра. Отчасти в связи с зачатками покаяния, со способностью к добру и крупицами положительного нравственного добра, отчасти независимо от них, в естественном человеке существует религиозное чувство. Он имеет понятие о высочайшем Существе, как своем Первовиновнике, Промыслителе и Судие. Сознавая свою греховность и поэтому виновность пред Ним, он старается умилостивить Его жертвами, молитвами или иным способом. Сознавая Его истинность, всемогущество и нравственное величие, человек желает быть с Ним в общении и пользоваться Его помощью и благодеяниями. Пусть в естественном человеке религиозное чувство часто проявлялось столь же ненормально, как и чувство нравственное; пусть в языческих религиях много баснословия и нелепостей, как много лжи и безнравственности в их правилах нравственных: все-таки наряду с дурным в них есть и хорошее, а главное то, что ядро их или начало, искажаемое в проявлениях, оставалось и остается неизменной и неистребимой истиной в своей сущности. – И так в естественном человеке есть сознание своей греховности, желание и усилие избавиться от греха со всеми его последствиями, – одним словом, есть способность к покаянию. В связи с сознанием греховности и виновности пред Богом, в человеке есть чувство добра и истины и сознание, что они суть нечто желательное и обязательное для него. В нем есть также религиозное чувство, проявляющееся в понятии о высочайшем Существе, в сознании зависимости от Него, в страхе или благоговении пред Ним, в чувстве любви к Нему и благодарности, в стремлении приблизиться к Нему.

Какое же значение имеют описанные добрые стороны в грешном человеке для воздействия на него любви Божественной? Какое определяется этими остатками добра отношение её к грешнику?

Свойство любви – благодетельствовать всем. Но она может благодетельствовать только тем, которые не отвергают её помощи, а напротив, охотно принимают ее и даже молят о ней. Самое главное, первое и необходимое условие для того, чтобы любовь Божия могла проявляться в людях – это зарождение в человеке потребности в её помощи, желание этой помощи. Эта потребность и это желание составляют основные черты покаяния. Вот почему Иоанн Креститель, приготовляя людей к принятию Посланника и Благовестителя любви, то есть, Христа, ничего не требовал, как только покаяния. А выше было показано, что естественный человек имеет способность воспринимать помощь от Бога и даже сам просит ее у Бога. И так он способен к тому, чтобы в нем действовала любовь Божия. Остатки добра в человеке составляют основание, на котором любовь Божия может воздвигнуть здание восстановление человека; они суть семена или ростки, которые при воздействии её теплоты разовьются и сделаются древом жизни. Но как не возможно воздвигнуть здание, не смотря на все искусство зодчего, если нет для него прочного основания: так и наоборот, твердо основанное и заложенное здание может остаться недоконченным и потому без полезным без искусного и внимательного архитектора; и как неосемененная почва не дает произрастений, хотя бы дожди увлажали ее и солнце разогревало ее: так, наоборот, хотя бы и брошены были семена, в земле сухой, или холодной они погибнут и не принесут плода. Эти сравнения можно приложить к области духовной жизни. Диавол не может принести добрых плодов, хотя бы простирались на него согревающие и осиевающие лучи любви Божественной, в виде благодеяний или помощи, потому что в существе его не осталось зародышей или семян добра. В человеке они остались и есть; но они так и останутся в зародыше, не принесут зрелого плода и не спасут человека, если их не возрастит и не усовершит любовь Божественная. И так, что же? Неужели любовь Божия оставит начатки добра в человеке без своего оплодотворяющего и возвращающего их влияния? Неужели согласно с благостию Божиею, если они, лишенные её благотворного воздействия на них, так и останутся начатками, если они заглохнут, не принесут плода? Неужели любвеобильный Бог может отказать человеку в помощи, когда человек не только желает спастись, но и предпринимает, и начинает не без успеха дело своего воссоздания? Неужели Бог не окажет ему этой помощи, зная, что только при ней он спасется, а без неё его желания не достигнут цели, его добрые предприятие не увенчаются успехом, и сам он погибнет? Может ли любовь Божия человека, желающего спастись и употребляющего достойные любви усилия к своему спасению, не спасти, а оставить на верную погибель? Свойственно ли ей благородные и, к сожалению, бесплодные усилия оставить без своего содействия? Это было бы не согласно даже и с правдой Божией. Нет, Иегова удержится от поражение, жалея, ибо правдив (Ис. 30:18). Нет, любовь Божественная не допустит, чтобы крупицы добра в людях остались без развития, плода и награды; чтобы желающие спастись погибли; чтобы стремящиеся к Богу были отторгнуты диаволом; чтобы добро в мире было подавлено и вытеснено. Нет, Господь грядущего к Нему не изженет вон, найдет средство разрушить царство зла, так что князь мира сего изгнан будет вон (Ин. 12, 31), и восстановит царство добра, так что оно, будучи сначала малым, как горчичное зерно, постепенно разрастется на всю землю (Мк. 4:30 и 32). Это возрастание добра чрез борьбу со злом при помощи Божией и победа добра над злом послужат к обнаружению любви Божией во всем её величии и славе.

Но и помимо тех великих результатов, которые вытекают из содействия любви Божией добрым начинанием человека, Бог любит добро ради самого добра. Всякое вообще доброе дело привлекает к человеку любовь Божию. По учению И. Христа, кто напоит учеников Его чашей воды во имя Его, не потеряет своей награды (Мк. 9:41). Корнилию сотнику ангел сказал: молитвы твои и милостыни твои пришли на память пред Богом (Деян. 10:4). Ему же апостол Петр сказал, что Бог не лицеприятен, но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему (Деян. 10:34, 35). Бог так любвеобилен, что идет на встречу с Своею помощью не только к ищущему Его, как отец, по сказанию евангельской притчи, побежал на встречу к своему распутному сыну; но пробуждает разнообразными способами потребность общения с Ним даже в тех, которые по собственному почину не идут к Нему, хотя и могут откликнуться на Его призвание и пожелают принять Его. Се, стою у двери, и стучу. Если кто услышит голос Мой, и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною (Апок. 3:20). Проявление добра в грешнике для Бога приятнее даже, нежели добродетели праведника; потому что праведник опасен и менее нуждается в содействии ему любви Божией, а грешника еще нужно спасти. Можно ли не радоваться добрым его начинаниям и можно ли не помочь ему возрастить их? Отец в евангельской притче сказал своему старшему сыну, который оскорбился невниманием отца к себе и его привязанностью к распутному младшему сыну: Сын мой ты всегда со мною, и все мое твое. A о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся (Лук. 15:31, 32). Произнеся эту притчу, Спаситель добавил. на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии (Лук. 15:7).

И так, значение остатков добра в падшем человеке для его спасения и условливаемое ими отношение к нему любви Божией кратко можно выразить следующим образом: остатки добра в человеке, составляя основание для развития его в добре и воссоздания, делают возможным содействие ему любви Божией и даже привлекают ее к нему и побуждают ее спасти его

Впрочем, остатки добра в человеке именно только привлекают к нему любовь Божию и устраняют препятствие для её деятельности. Но сами по себе они не составляют какой-нибудь особенной заслуги со стороны человека, – такой заслуги, которая представляла бы достаточное основание для великой жертвы, принесенной любовью Божией для спасения людей. Они не имеют такого значения, которое, позволим себе выразиться, обязывало бы Бога принести эту жертву. Человек не только должен иметь крупицы добра, но и совершенная невинность есть его долг, а не заслуга пред Богом. Человек и при остатках добра все-таки заслуживает наказание за грех и вечной смерти по требованию правды Божией. И так все добро в естественном человеке, как бы велико оно ни было, не обязывало Бога спасти человека именно в награду за это добро. Вот почему в Священном Писании спасение людей Богом прямо называется благодатью, даром Божиим, милостью. Бог, богатый милостию, no своей великой любви, которою возлюбил нас, и нас, мертвых no преступлениям, оживотворил со Христом...., дабы явить в грядущих веках преизобильное богатство благодати Своей в благости к нам во Христе Иисусе. Ибо благодатию вы спасены чрез веру, и сие не от вас, Божий дар не от дел, чтобы никто не хвалился (Еф. 2:4–9). Достаточное основание для спасения человека представляет только благость Божия, безпредельная любовь Его. Основание для спасения людей тоже, что и для творения мира, то есть, благоволение Бога Отца. Вот первое и самое основное значение слова благодать. Дары этой благодати людьми не заслужены⁸². Поэтому мы опять можем повторить, что грехопадение человека послужило поводом к большему и славнейшему проявлению любви Божией, a остатки добра в нем сделали возможным это проявление.

Так как все люди имеют начатки добра и во всех них есть способность к исцелению от греха, то любовь Божие, содействующая, благодетельствующая и спасающая, простирается на всех людей. Однако не все люди относятся к ней так, как описано выше. Все люди могут спастись, все имеют к тому способность и задатки, но не все желают этого. Поэтому все люди могут быть разделены на две части: 1) могущих и желающих спастись и для спасения принять Божественную помощь, 2) могущих спастись и пользоваться содействием Божиим, но не желающих этого. И те и другие призываются ко спасению и потому в Евангелии называются званными, но избранными, то есть, принимающими спасительную помощь и действительно спасающимися, становятся только первые. Званных много, или лучше сказать, все люди суть званные, а избранных мало (Мф. 20:16; 22:14). Всем предлагаются блага любви Божественной, содействующие ко спасению, но не все желают ими воспользоваться. Царь, по сказанию евангельской притчи, noслал рабов своих, звать званных на брачный пир, и не хотели прийти. Опять послал других рабов сказав: скажите званным: вот, я приготовил обед мой, тельцы мои и что откормлено заколото, и все готово; приходите на брачный пир. Но они, пренебрегши то, пошли, кто на поле свое, а кто на торговлю свою. Прочие же, схватив рабов его, оскорбили и убили их (Мф 22:3–6) Царь приказал истребить убийц (ст. 7). Царь так сильно желал угостить званных, столь был к ним внимателен и доброжелателен, что, невзирая на пренебрежительный их отказ, зовет их во второй раз. Нo чем более росла попечительная любовь к ним царя, тем более усиливалась их непокорность, презрение к зову, упорство, даже злоба. По первому зову они просто только не пошли. На второй зов, самое содержание которого показывает всю силу любви царя к приглашаемым и всю силу желания его иметь их своими гостями, одни из них отвечали презрением, и предпочли пиршественному царскому веселью свои занятия; a другие даже совершили кровавое преступление и нанесли страшное оскорбление звавшему их царю, убивши его посланников. Так, нежелание воспользоваться дарами Божественной благости, возрастая, доходит до ожесточения и вражды. Любовь Бога к людям сильна: она благодетельствует им и зовет их к своим благам раз, и два, и более; но чем нежнее она становится, тем более упорствует человек, не желающий принять её благодеяния.

Впрочем, тщетность усилий любви Божией спасти эту часть рода человеческого нисколько не должна умалять в наших глазах величие и всеобъемлемости любви Божией. Что любовь Божия не достигает цели по отношению к погибающим людям, это зависит не от малодеятельности её и вообще не от неё, а от произвола человека, который волен выбирать огонь, или воду, жизнь, или смерть. Действительно, одни из людей выбиpaют жизнь, другие – смерть. Бог с своей стороны все делает, чтобы и последние шли к жизни, а не к смерти. Но если они не слушают зова, не внемлют указаниям, пренебрегают благами, смеются над угрозами, не преклоняются пред наказаниями; то уже не остается возможности спасти их. Свободного нельзя спасти без его соизволения. Стеснить, подавить или отнять у него свободу и спасти насильно? Но это, как было нами сказано, невозможно. Отнять у человека свободу, это значит лишить его высшего дара, а любви свойственно не отнимать благ, а сообщать их. Правда, умные и добрые родители часто стесняют свободу своих детей именно из любви к ним и не позволяют им делать то, что для них вредно, хотя оно и кажется им приятным и желательным. Но ведь родители стесняют свободу своих детей потому, что дети не понимают различия между добром и злом, между пользой и вредом; и все стеснение детской свободы, если только желают достигнуть чрез него хороших результатов, в сущности должно быть временным запретом, пока дети не поймут вред желаемого и добровольно не откажутся от него, для достижения чего должны быть приняты меры. Когда же дети будут в состоянии понять дело и когда со стороны родителей будет все испробовано для отклонение их от зла и вреда, а они все-таки будут упорствовать; то в таком случае благоразумные родители перестанут прекословить детям, потому что дальнейшее запрещение будет только раздражать дурное желание детей, разовьет в них нерасположение и ненависть к родителям и доведет их до неисправимого упорства. Тогда родителям останется только одно средство обратить детей на путь истины: предоставивши их самим себе, с ласкою упрашивать их, с любовью умолять их не делать зла. – Но так именно и поступает Бог по отношению к заблуждающимся и упорствующим во зле. Он на время ограничивает злую деятельность свободы человека то болезнями, то нуждой, то несчастиями, то подчинением воле другого человека, более энергичного и нравственного и проч. Он раскрывал и не перестает раскрывать людям, что добро и что зло. Бог, многократно и многообразно говоривший издревле отцам в пророках, в последние дни сии говорил нам в Сыне (Евр. 1:1,2) По всей земле прошел голос благовествующий мир, благовествующих благое, и до пределов вселенной слова их (Ис. 18:5; 52:7. Ср. Римл. 10 гл.). Но Бог не только учил неведущих, но призывал и упорствующих. Целый день, говорит Он чрез пророка Исаию, Я простирал руки Мои к народу непослушному и упорному (65, 2. Сн. Римл. 10:21). Но беда в том, что не все послушались благовествования. Господи! кто поверил слышанному от нас? говорит тот же пророк (Исаия 53:1 Ср. Римл. 10:16). Что Бог упорных грешников, до конца жизни их, различными способами зовет и умоляет обратиться к Нему, в этом-то особенно и разительно и проявляется вся необъятная сила и нежность любви Божией. Любить людей хотя и грешных, но желающих избавиться от греха, делающих посильное добро, не противящихся Богу, а даже по своему любящих Его – это еще естественно Но чудесна и непостижима любовь к закоренелому грешнику, к упорному врагу и оскорбителю, – любовь не мимолетная, а постоянная, потому что сказано, что целый день, то есть, во всю его жизнь, Бог простирает к нему с любовью руки. Непостижима эта нежная забота спасти тех, неизбежность гибели которых уже наперед известна Богу! Эта любовь не земная, а небесная, это любовь Божественная. На земле разве только мать бывает на минуту объята этою священною любовью, когда она бросается спасать свое дитя, хотя уже почти уверена в его погибели. Мы, впрочем, не хотим сказать этим, что такая любовь Бога к грешникам не естественна. Напротив, описанное отношение Бога к упорным грешникам именно и обнаруживает глубочайшую сущность любви. Даже человеческая, ограниченная, любовь имеет то отличительное свойство, что она, встречая препятствие для своего осуществления и развития, стремится преодолеть их во что бы то ни стало, при чем сила и напряженность её достигают иногда до высшей степени. Но если таково свойство ограниченной любви человека, то еще в более высокой степени принадлежит оно Богу. Его любовь, будучи сама в себе всегда равновеликой и безграничной, в силу этого стремится расшириться в своих проявлениях более и более и разрушить все встречающиеся препятствия и преграды. И так, хотя любовь Божия встречает в людях препятствия для её деятельности, но эти препятствия не ограничивают силы её проявлений, а даже служат поводом к расширению их. Люди погибающие ограничивают только результаты, достижение которых составляет цель деятельности любви Божией; а самую деятельность её они не только не могут ограничить или ослабить, но даже подают повод к сильнейшему её проявлению. Так Бог любвеобилен и поэтому милостив к грешникам и желает их спасти.

Но как возможно это сделать? Мы не говорим уже о том, что Бог, не смотря на Свою любвеобильность и на Свое желание, чтобы все спаслись, не может спасти ни злых духов, в которых не осталось ничего доброго, не осталось даже и потребности добра, ни тех людей – грешников, которые сами не желают спастись и которые, пренебрегая Божественною помощью, навсегда останутся нераскаянными и потому неизбежно должны погибнуть. Но естественно возникнуть сомнению и в том, каким образом Бог может спасти даже и таких грешников, которые сами желают и употребляют усилия спастись, которые имеют в себе зародыши добра, которые не только не отвергают помощи Божией, но и просят ее у Бога, которые не только преступны, но и жалки и несчастны? Как Бог может спасти их, когда они все-таки суть грешники, враги Божии и заслуживают наказания? Ведь преступника, как бы он ни умолял о пощаде, как бы он ни был несчастен, законы человеческие наказывают, хотя бы судья и чувствовал к нему сострадание и по своему человеколюбию желал ему блага и помилования. Подобным образом и Бог хотя по Своей благости и любвеобильности желает спасти грешников и употребляет все средства, чтобы спасти их; но может ли Он исполнить это желание, когда правда требует, чтобы грешник был наказан? Как может спасти грешника и ввести в общение с Собой Тот, Который свят и праведен, Который отвращается от греха и неправды, Который, как истинный Законодатель и Судия, должен наказать грешника, а не помиловать его? Таким образом сам собой возникает вопрос об отношении любви Божией, которая стремится воссоздать и спасти грешника, в правде Божией, которая требует его наказать. Кроме различия греховности падших, кроме возможности и невозможности спастись им, кроме различие в способности и наклонности их воспринять спасительные средства и спастись, о чем уже сказано, – способ, направление, характер и пределы деятельности любви Божией касательно падших определяются еще правдою Божией. Отношение милующей и спасающей любви Божией к наказывающей правде Божией – это один из возвышенных предметов в богословии и один из труднейших вопросов для исследования и решения⁸³.

Приступая к рассмотрению его, мы сначала раскроем отношение правды Божией к человеку–грешнику, равно как и отношение её к некоторым свойствам Божиим, а потом уже – её отношение к любви Божественной, спасающей грешный род человеческий

До грехопадения первые люди были в общении с Богом, были предметом Его попечительной любви о них, были созданы добрыми и предназначены были к постоянному усовершенствованию в добре, к блаженству и вечной жизни в союзе с Богом. Но все это было уничтожено грехом. Грех, как противление воле Божией, как оскорбление святейшего Бога, как противоположность добра, отлучил человека от Бога: какое может быть общение между светом и тьмой? От разлуки с Богом сами собой вытекали все страшные последствия для человека: вместо здоровья – болезни, вместо радостей и блаженства – мучения, вместо жизни – смерть; потому что и нормальная жизнь, и блаженство, и бессмертие для человека возможны только в союзе с Богом, источником всех этих благ. Человек чрез самолюбие и грех удалился от Бога; тогда и Бог удалился от человека, или лучше сказать, Бог стал проявлять относительно человека–грешника вместо любви гнев и наказывающую правду. Грех, как ослушание воли Божией, как оскорбление святости Божией, как неблагодарность со стороны человека к Богу, заслуживал гнева и наказания Божия. Отсюда проклятие человека и из-за него – всей окружающей его природы. Удаление человека от Бога, начатое самим человеком и затем, в силу греха, сделавшееся необходимым. Потом проклятие человека Богом, как проявление наказывающей грешника правды Божией, – вот источник всех мучений человека и его погибели. A первопричина этого грех. – Но и помимо разлуки с Богом и проклятия Божия, грех сам по себе влечет все страшные свои последствия. Как явление ненормальное, он сопровождается расстройством и в теле, и в душе. Это всякому известно по опыту. От излишеств и вообще неправильной жизни в теле являются болезни, расслабление и дряхлость, оканчивающиеся смертью, часто преждевременною, всегда неизбежною. В душе грех производит раздвоение, борьбу между стремлениями добрыми и злыми, напрасные усилия последовать добрым внушениям, упреки совести за сделанное зло, доходящие иногда до невыносимой нравственной пытки. He меньшее мучение доставляет сознание своей виновности пред Богом, сопровождаемое неискоренимым страхом и ожиданием суда, от которого никогда и нигде не укроешься Произведенная грехом слабость человека, утрата им царственной власти над природой, заключающейся (власти) в образе Божием, а также проклятие природы Богом, сделали эту последнюю орудием страданий для человека. Но что всего страшнее – мучения человека должны продолжаться вечно. Человек создан для бессмертия; люди должны существовать вечно. Пока они существуют, живет в них грех, и пока живет грех, они должны за него мучиться. Мучение суть естественные последствия греха и потому они могут быть устранены только с удалением причины их. Если грех останется в человеке навсегда, то и мучения человека продолжатся на веки. – И так, страдание грешников, будучи проявлением правды, гнева и суда Божия над человеком, составляют в то же время естественное последствие самого греха Требование правды и проявление суда согласуются здесь (как и везде) с самым порядком вещей. Да и может ли быть иначе? He безрассудная жестокость, не беспощадная мстительность или злоба управляют наказывающей грешника рукой. Умирающие без раскаяния и без намерения исправиться пусть не обольщают себя надеждой на милость Божию: Милость не может быть оказана недостойным её; Бог не может сообщить блаженство тем, y которых сама грешная природа их производит мучение. Пусть не говорят, что Бог по благости не допустит грешников мучиться вечно. Библейское учение о вечности адских мук не должно ослаблять веры в любвеобильность Бога и в благое Его промышление о всех людях. Освободиться от мучений может только тот, кто исцелится от греха. Это – требование и правды Божией, и естественного порядка вещей.

Но каким образом человек может освободиться от греха?

Возникает естественное предположение, не может ли человек освободиться от греха и спастись сам по себе. В нем остались зародыши добра; – не может ли он развить их до такой степени, чтобы зло в нем было совершенно подавлено добром? Если бы человек избавился от греховности и загладил свою вину пред Богом, в таком случае требование правды были бы удовлетворены и между правдой и любовью само собой установилось бы соглашение: правда не требовала бы уже наказания человека, и он законно становился бы предметом любви Божией. Но возможно ли это? Всеобщий опыт убеждает нас, что нет ни одного человека безгрешного. Даже христиане, то есть, люди, снабженные всеми благодатными средствами от Бога, не могут не грешить. Если говорим, что не имеем греха, решает евангелист Иоанн, обманываем самих себя, и истины нет в нас (1Ин 1:8). Другой Апостол говорит: желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Добра, которого хочу, не делаю, а зло, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я то делаю, но живущий во мне грех... По внутреннему человеку нахожу удовольствие в Законе Божием: но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих (Рим. 7:18–23). Разительнее этого нельзя представить совершенное бессилие человека освободиться от греха, который проник во все члены, то есть, во все существо человека, живет в нем, и не только не подчиняется воле человека, который бы желал его изгнать из себя, но даже насильно заставляет ее рабствовать себе; так что Апостол, сознавая бессилие самому освободиться от греха, с тоской восклицает: бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти? (Рим. 7:24). – Еще менее возможности освободиться от греха человеку естественному, лишенному Божественной помощи, находящемуся под проклятием Божиим, живущему в удалении от Бога. В самом деле, как может человек сделаться святым, находясь в удалении и даже во вражде с единственным Источником и совершеннейшим Образцом святости? Каким образом сам человек, будучи грешником, может освободиться из-под влияния злых духов, если он и в невинном состоянии не устоял против обольщения князя их? Как он может в разлуке с Богом освободиться от мучений и получить счастье, когда единственный источник истинного счастья есть Бог? Это так очевидно, что не нужны и доказательства. И так, чтобы иметь возможность избавиться от греха, для этого нужно сначала примириться с Богом. Но как может примириться с Богом тот, кто нанес и постоянно наносит Ему оскорбления нарушением Его нравственного закона, непослушанием Его воле, неблагодарностию к Нему, как своему творцу и первовиновнику своей жизни со всеми её благами? Очевидно, человек должен, во первых, перестать грешить, во вторых, воздать Богу за оскорбления, смягчить чем-нибудь Его гнев, удовлетворить Его правду, чем-нибудь умилостивить Его. Но сам человек не может выполнить ни того, ни другого требования. Первого – потому, что он не может не грешить, не примирившись предварительно с Богом и не вступивши с Ним в нравственное общение, а примириться с Богом он не может до тех пор, пока не перестанет грешить. Очевидно, он находится как бы в заколдованном кругу, из которого он не может выйти, хотя бы он вечно ходил в нем и вечно искал выхода. Второго требования человек не может выполнить потому, что сколько бы он ни делал добра, все это будет только исполнение долга, а не возмездие за нанесённое Богу грехом оскорбление, не заглаждение вины. Да и исполнение-то должного естественный человек не может довести до совершенства; потому что, по вышесказанному, человек не может не грешить, а всякий грех есть нарушение долга и вместе оскорбление для Бога, которое не чем загладить. Если же нет умилостивления Бога со стороны человека, то невозможно и примирение с Богом; а если нет примирения, то не достижимы ни безгрешность, ни святость, ни блаженная жизнь, – не отстранимы мучение и смерть, невозможно спасение. – Если в таком безысходном положении грешник находится в настоящей жизни, то нет никакого основания предполагать, чтобы положение его изменилось к лучшему в загробной жизни. И там то же, и даже большее, и окончательное, удаление от Бога, совершенная неспособность и невозможность освободиться от греха.

Некоторые ученики И. Христа, узнавши, как трудно спастись богатому, с изумлением спросили: так кто же может спастись? и от Своего Божественного учителя услыхали в ответ: человекам это невозможно, Богу же все возможно (Мф. 19:25, 26). И так, только один Бог мог спасти человека.

Является вопрос, каким образом Бог мог сделать это, когда Он, в силу Своего правосудия, должен гневаться на Человека и наказывать его, a не миловать или спасать?

Естественным, по-видимому, ответом на этот вопрос может быть тог, что Бог, как всемогущий, мог спасти человека одним творческим словом Своим: для Бога нет ничего невозможного. Но в таком ответе скрывается незрелое представление о всемогуществе Божием. Бог, действительно, может все, но только то все, что согласно с внутренними требованиями Его бытия и жизни; a что противоречит им, того делать Он не может, напр., Он не может делать зла. Бог не мог спасти грешника одним всемогущим словом Своим, потому что неразумно и несправедливо спасти нарушителей правды, не принесших удовлетворение. После грехопадения человека всемогущество Божие сделалось орудием наказывающего человека правосудия Божия и само по себе не могло быть силой, спасающей его.

Точно также и в других свойствах Божиих мы не найдем достаточного основания для того, чтобы Бог спас человека-грешника.

В самом деле, святость ли Божия могла спасти грешника? Но она побуждала Бога отвращаться от грешников, гнушаться ими; она отлучала их от лица Божия? Какое общене праведности с беззаконием? Что общего у света со тьмою? (2Кор. 6:14).

He могла ли спасти грешников премудрость Божия? Но она отмеривала меру гнева Божия на грешников, определяла им степень и свойство наказания соответственно их грехам. Как и всемогущество, премудрость Божия стала орудием правосудия Божия.

He могло ли явиться спасающей грешника силой Божественное вездеприсутствие? Бог везде, следовательно и в сердце грешников, и во всем существе их; – не может ли Он Своим присутствием очистить их от греховной заразы? Действительно, праведник, ощущая в себе и около себя присутствие Бога, испытывает счастье и просвещается. Но не то бывает с грешником. Присутствие Божие внушает грешнику только страх и ужас, доставляет ему вместо врачевства и успокоения беспокойство и новые мучения. Грешник ощущает повсюдное присутствие невидимого Божества, но Божество кажется ему (да и действительно бывает таковым по отношению к нему) существом грозным, – не спасающим, а погубляющим. Грешник не может укрыться от гневного лица Божия ни в глубине своего сердца, которое терзается укорами совести, этого гласа Божия в человеке, – ни во внешнем мире, где ополчаются против него силы природы, вооружаются видимые и невидимые, но всегда неумолимые и непредотвратимые, влияние стихий, ожидают вражда людей и всякие нестроения. Повсюду грешник находит грозящее ему лице Божие и воздвигаемую на него руку Божию.

Но в таком случае, может быть, всеведение Божие в недоведомых нам областях бытия возможного могло изыскать какое-нибудь средство для спасения человека? Но в мире действительности, в мире разумно-нравственных существ всевидящее око Божие почти повсюду замечало зло, тайное и явное. Не могут быть утаены от Него ни малейший проступок, ни самое сокровенное дурное желание или грешная мысль. Преисподняя и пагуба открыты пред Господом, тем более сердца сынов человеческих (Притч. 15:11). Что же отсюда? Всецелое и совершенное знание Богом всей массы зла в роде человеческом и каждого греха в частности только воспламеняло, так сказать, гнев Божий. – Одним словом, все свойства Божии по отношению к грешникам являются только орудиями правды и гнева Божия, – орудиями не спасение их, а погибели.

Не могла ли спасти человека сама правда Божия? Ведь наказание иногда исправляет грешника. В настоящей жизни бедствия и страдания иногда понуждают человека исправиться. Тех же, которые не обратились к Богу в здешней жизни, может быть, исправят жестокие мучения ада. Некоторые, действительно, так и предполагают, что все мучимые в аде, один по одному, обратятся к Богу. Защитники этого мнения думают этим избавить благость Божию от нареканий за то, что грешники будут подвергнуты вечным мучениям. В нашу задачу не входит подробный разбор этого мнения, известного под именем учения об апокатастасисе или всеобщем восстановлении твари. Но заметим, во-первых, что для примирения с Богом, без чего невозможно достигнуть вечной блаженной жизни, не достаточно только обратиться к Богу, а нужно еще умилостивить Бога за прежние грехи. Во-вторых, не утверждаем положительно, но считаем весьма вероятным, что едва ли одними мучениями можно исправить всякого грешника и едва ли этот способ привлечения грешников к Богу, можно признать наилучшим и самым целесообразным. Мы не имеем положительного опыта или доказательства, что всякий грешник может быть обращен от зла одними наказаниями; но мы имеем весьма веские соображения в пользу того, что закоренелых грешников не исправляют никакие наказания. Правда, в настоящей жизни наказания исправляют многих; но теперь действует не одна наказывающая правда Божия, а и прощающая, милующая и благодетельствующая любовь, потому что род человеческий с самого грехопадения прародителей принят был под охрану спасительной любви Божией ради заслуг Искупителя. В настоящей жизни Бог наказывает и милует, отнимает и награждает. Гнев Божий не обрушивается на грешников всею тяжестью, не до конца их поражает и губит, но смягчается действием любви. Вообще в настоящей жизни суд и милость, гнев и любовь Божии по отношению к грешникам действуют вместе, взаимно уравновешиваясь. По словам пророка, Иегова действует милостью, правосудно и верно (Иерем. 9, 23). Поэтому каждый частный факт обращения грешника к Богу можно рассматривать, как результат воздействия на него не одной наказывающей правды, но вместе и спасающей любви. И в самом деле, когда человек еще не вполне отравился грехом и в нем остались крупицы добра и истины, тогда легче всего может исправить его не одна наказывающая правда, но правда, соединенная с действием любви предостерегающей, помогающей и милующей. Да и по законам самой правды такого человека должно не наказывать только, но и миловать, и награждать, насколько он заслужил этого своими добродетелями. Деятельность любви Божией здесь и целесообразна, и вместе законна. Законность и целесообразность действий любви, основание и цель их здесь согласуются. Что касается до грешников закоренелых, то в них наказания и мучения иногда порождают только большее ожесточение и упорство во зле. Наказание усиливает в них раздражение и озлобление. Это свойство гордой самостности – не подчиняться наказывающему, чего бы это ни стоило, как бы ни было это мучительно, бесцельно, безумно Самообольщение до такой степени помрачает их сознание, что они не в силах понять, что только в покорности их спасение и что упорством они навлекут на себя только большие мучения и призовут погибель себе. Наказание и тяжесть мучений могут отвратить грешника от зла разве только в начале, когда зло еще не укоренилось и не вошло в привычку; в противном же случае они большею частью ожесточают грешника. Жизненный опыт научает нас, что для обращения человека от зла применение одной, суровой по самому существу своему, правды не всегда достигает цели, а в иных случаях даже ожесточает наказуемого. Это и естественно: главная цель действий правды – наказывать зло и восстановлять нарушенные права справедливости, а исправление наказываемого составляет только второстепенную, побочную цель этих действий. Главная цель непременно, вполне и всегда достигается чрез наказание, а второстепенная не всегда и не в полной мере. – В-третьих, наконец, доказывающая правда Божия уже потому не может обратить грешника к Богу, что высшее и самое сообразное с сущностью греха наказание состоит в удалении грешника от Бога. Бог есть высочайшее добро по самому существу Своему и потому не может быть в общении с тем, что Ему противоположно, то есть, с грешниками. Но в удалении от Бога грешник лишается средства обратиться к добру: он не видит и не ощущает образца добра, а следовательно, не имеет и примера для подражания; не получает он и Божественной помощи и потому остается бессильным в делании добра. Правда, и в нравственном удалении от Бога грешник ощущает Его присутствие; но для него Бог является существом гневным, наказывающим и мучащим, внушающим печаль, ужас и отчаяние, или же вызывающим озлобление, богопротивление и богохульство. Мститель, каратель, судия, хотя бы и праведный, не может привлечь к себе и внушать к себе любовь; а любовь, особенно святая любовь к Богу, есть корень и сущность добра.

И так, одна наказывающая правда Божия не может спасти человека, но соединяемая с любовью она иногда может содействовать обращению грешника к Богу. Незаметно мы приходим к предположению, что сила, врачующая грешников и избавляющая их от погибели, есть любовь Божественная. Мы нашли, что свойства Божественные сделались орудием наказывающей грешников правды и потому ни одно из них не может быть орудием спасения грешников Путем отрицательным мы приходим к предположению, что спасти людей могла только любовь Божия. Попытаемся дальнейшими рассуждениями это предположение сделать твердым и несомненным положением.

Прежде всего, самое дело, сущность спасения людей показывает, что оно могло быть совершено именно любовью Божией. В самом деле, избавление людей грешников от греха со всеми последствиями его или спасение их могло быть произведено единственно чрез воссоздание их, то есть, чрез такое преобразование их, чтобы они могли достигнуть целей своего бытия, определенных им при творении. Спасение людей или, что то же, воссоздание их есть своего рода творение; спасение людей – это новое творение их. И действительно, спасение людей, совершенное Иисусом Христом, в Священном Писании называется возрождением, воссозданием или новым творением. Апостол Павел во втором послании к Коринфянам, сказавши, что любовь Христова объемлет нас, и что Христос за всех умер, в заключение говорит: Кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое (2Кор. 5:17) Бог, богатый милостью, говорит тот же Апостол в другом послании, по Своей великой любви, которою возлюбил нас, и нас, мертвых по преступлениям, оживотворил со Христом (Ефес. 2:4, 5). Иисус Христос упразднил вражду плотью Своею, а закон заповедей учением, дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека (Ефес. 2:15). Апостол Петр говорит: Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, по великой Своей милости, возродивший нас воскресением Иисуса Христа из мертвых к упованию живому..., силою Божиею чрез веру соблюдаемых ко спасению (1Петр. 1:3, 5). Не говоря о том, что в этих изречениях воссоздание или возрождение человека прямо приписывается милости и любви Божией, мы к этому убеждению приходим еще и иным путем. На основании того, что спасение людей достигается чрез воссоздание их, мы имеем право предполагать, что при воссоздании или при спасении человека действует та же сила, что и при создании его. Но при творении человека, как и всего мира, главным деятелем была любовь Божия, следовательно она же действует и при воссоздании человека.

Если мы рассмотрим дело спасения людей в общих чертах, то мы найдем новые доказательства того, что главный деятель в этом деле есть любовь Божия. Действие Божии при воссоздании твари должны составить противоположность тому, что произошло при падении твари. Раскроем это общее положение. Люди извратили свою природу чрез грех, а противоположность греха есть добро, центр и фокус которого составляет любовь. Естественно полагать, что извращение, произведенное грехом, должно быть и может быть уничтожено противоположностию греха, то есть, любовью. Затем, грех людей, в сущности, есть непослушание воле Божией, а непослушание Богу есть результат отсутствия в людях любви к Богу. Поэтому искоренение греха в людях могло произойти чрез замену непослушания Богу послушанием Ему, чрез замену недостатка любви преизбытком её. Этот преизбыток любви и должен был излиться от Бога, потому что сами люди не имели любви, а именно и нуждались в ней, как во врачующем бальзаме. Далее, грех состоит не в пассивном только непослушании воле Божией, – таков он бывает разве только в своем зародыше, – но и в положительном противлении ей; разумно-свободное существо грехом не отрицает только волю Божию и Самого Бога, но и поставляет на место их свою волю, самого себя, свое я; центром всех его желаний, мыслей и расположений становится собственное я; место святой любви к Богу заступает преступное самолюбие. Какая же иная сила могла искоренить это преступное самолюбие и разогреть душу святой любовью к Богу, как не сама Божественная любовь? Еще, как скоро человек центром всех своих мыслей, желаний и действий поставил свое я, а не Бога, то этим самым он удалился от Бога, а чрез то потерял средство делать добро, утратил способность сделаться святым и счастливым. Чтобы воссоздать его и спасти, нужно соединить его с Богом. Но какой союз возможен без соглашения? Какое соглашение возможно без любви? Могут быть различные союзы, но нет выше и святее союза любви. Так как Бог есть существо высочайшее, то и союз Его с людьми не может не быть союзом высочайшим и святейшим, а таков и есть союз любви. И так как, далее, сам грешный человек не имел уже любви к Богу, а только нуждался в ней, то и здесь начало нравственного общения между Богом и людьми, начало союза любви должно было исходить от Бога, от любви Его. Кроме этого, зло не есть только удаление от добра или забвение его, подобно тому, как и самолюбие есть не просто отсутствие любви к Богу и забвение Бога; но, в силу своей противоположности добру, зло сопровождается положительною ненавистью к добру, оно возжигает вражду против Бога и вызывает поддавшегося ему человека на борьбу против царства добра и особенно против владыки этого царства и источника всякого добра – Бога. Какое же средство для угашения в человеке ненависти к добру, для утешения его вражды против добра? Это средство – борьба против зла. Какого рода борьба? Так как здесь главным борцом за добро является Бог, то способ борьбы должен быть наилучший, то есть, такой, которым бы вполне и всего легче достигалась цель борьбы. Но самая возвышенная и желанная цель в борьбе против врага состоит не в том, чтобы уничтожить его, a чтобы привлечь его на свою сторону, из врага сделать другом; это самая высокая победа и наилучший успех в борьбе. Но привлечь к себе врага нельзя одной силой: сила подчиняет себе, покоряет, но не привлекает; сила возбуждает уважение и страх, но не любовь; она поставляет одно лице в зависимость от другого, но не в сердечный союз с ним. Только любовь привлекает, примиряет, соединяет души, и уничтожает всякую вражду, несогласие, разделение. Между тем как могущество и во враге вселяет к себе уважение, почтение и трепет, любовь внушает любовь же. Сила отнимает y вражды и ненависти средства для борьбы, притупляет жало их, но не уничтожает их окончательно; подавляемые силой, они теряют возможность обнаруживаться и действовать, но сами по себе они продолжают существовать и следовательно побеждаются только отчасти, только внешним образом. Одна любовь может уничтожить ненависть вполне, искоренить ее совершенно и на место её вселить в сердце любовь. Любовь и вырывает зло с корнем, и насаждает добро. Вот почему в борьбе против царства зла главным деятелем является любовь Божественная.

Будучи силой, искореняющей зло нравственное или грех, любовь Божественная потребовалась и для устранения последствий греха – зол физических. – Самое страшное и неотвратимое последствие греха есть смерть. Смерть есть лишение жизни; поэтому избавить от неё можно только дарованием жизни. Но мы видели, что жизнь есть создание любви Божественной. Поэтому и воссоздать людей к жизни, и уничтожить владычество над ними смерти могла только любовь. Подтверждение этого мы находим в Священном Писании. По свидетельству Апостола любви, не любящий брата пребывает в смерти (1Иоан. 3:14). Но кто не любит брата, тот не любит и Бога, по учению того же Апостола (4, 20). Следовательно, не любящий Бога пребывает в смерти. Чтобы освободить его от смерти и дать ему жизнь, очевидно, нужно возродить в не любящем любовь к Богу и любовь к ближним. Но какая иная сила могла возбудить и возродить в нем эту любовь, как не любовь Божия? Увещание Апостола: будем любить Бога, разве имело бы такую силу, какую оно имеет теперь, если бы он вслед затем не мог сказать: потому что Он (Бог)прежде возлюбил нас (4, 19)? Действительно, по словам того же возлюбленного Ученика Господа, любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога (1Ин. 4:7). A всякий, рождённый от Бога, не делает греха; потому что семя Его пребывает в нем; и он не может грешить; потому что рожден от Бога (3:9). И так, иметь любовь это то же, что быть свободным от греха; и как оброк греха есть смерть, так, напротив, плод безгрешности или, что тоже, любви есть жизнь, бессмертие. Безгрешность, любовь в человеке, приносящая ему бессмертие и жизнь – все это от Бога, от любви Божией. Любовь Божия уничтожает грех и смерть и есть источник бессмертия жизни.

Другое следствие греха составляют разнообразные страдания – внутренние и внешние. Внутренние мучения состоят в душевном беспокойстве, в душевной пустоте и неудовлетворенности, а также в терзаниях совести. Человек предназначен к познанию Бога, к блаженному общению с Ним и к вечной жизни с Ним и в Нем. Но, сделавши самого себя и видимую природу центром всех своих желаний, человек уже не может удовлетворить глубоко заложенных в нем стремлений к небесной жизни. Одна часть его существа влечет его к небу, другая к земле. Отсюда – раздвоенность и мучительная борьба. Повсюду, и в себе самом, и в окружающей обстановке ищет он счастье. Иногда, по видимому, находит его, наслаждается; но скоро или оно улетает от него, или он сам разочаровывается в нем. Только любовь к Существу высочайшему, в Котором заключена беспредельная полнота истины, добра, красоты, блаженства и всех совершенств, может наполнить все существо человека, удовлетворить его благороднейшие стремления, доставить ему истинную жизнь и блаженство, – доставить счастье не призрачное и мимолетное, но истинное и вечное. Но так как сам человек не может освободиться от грешного самолюбия и воспламенить в себе святую любовь к Богу, то Богу нужно было, так сказать, Самому пойти к нему и проявлением Своей любви к нему обратить его и привязать к Себе. Любовь Божия к человеку не могла не возродить в человеке любви к Богу. Опыт обыденной жизни убеждает нас, что ничто так не привлекает к нам сердца других людей, как собственная наша любовь к ним. И едва ли когда привязанность к нам других людей может быть столь прочной и любовь их столь сильной, как в том случае, когда мы первые обнаруживаем к ним нашу любовь, и когда она притом не ниже их достоинства. Так и Бог любовью к людям воспламеняет тлеющую в них искру любви к Себе. He люди начинают любить Его, но Он первый возлюбил тех, которые отвратились от Heгo. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас (1Ин. 4:10). Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками (Рим. 5:8). – Кроме внутренних страданий есть страдания внешние, происходящие от других людей и от внешней природы. Страдания, причиняемые нам другими людьми, в конце концов выходят из самолюбия. Где каждый человек высшим началом своей деятельности поставляет самолюбие, где каждый считает себя центром чуть не целого мира и на прочих смотрит, как на средства для достижения своих личных целей, там не может быть истинного согласия между людьми, там каждый борется против всех, и все против каждого. Каждый, стремясь доставить счастье только себе, не задумывается созидать его на несчастии других. И как поступает один, так поступают и все. Отсюда каждый, нанося несчастье другим, сам в свою очередь становится целью для их нападений на него и поэтому сам подвергается несчастиям. Такой порядок или, лучше, беспорядок вещей приводит к тому, что эгоистическое желание каждого создать только свое личное счастье оказывается неудобоисполнимым именно потому, что нет заботы о счастии других. Кто копает яму для другого, тот сам первый попадает в нее. Для прекращения таких несчастных отношений между людьми нужно такое существо, которое бы всех объединяло около себя; нужна одна цель, в достижении которой соединялись бы интересы и желания по возможности всех. Это всеобъединяющее существо есть Бог; эта всеобъединяющая цель есть жизнь в Боге и для Бога. Бог становится целью стремлений людей как Существо совершенное; а объединяющим их центром Он становится как любовь. Личное счастье человека не может быть достигнуто без совместного и единодушного действования с другими, оно немыслимо без общего согласия и мира, при распрях и вражде, одним словом, оно не возможно без взаимной между людьми любви В самом деле, какая сила смягчает гнев, примиряет враждующих, прощает виновных, устрояет мир и общение, влечет одно сердце к другому и соединяет их? He любовь ли? Эта всеобщая взаимная любовь источником своим имеет любовь людей к Богу, a эта любовь в свою очередь основывается на любви Бога к людям. И так, любовь Божественная, поселяя взаимную любовь между людьми, умаляет их несчастия и умножает их радости. – Что касается до несчастий, которые человек испытывает от самого порядка вещей в окружающей его природе, то неразрозненное, согласное действование людей, совместная борьба их против враждебной природы значительно уменьшает эти несчастия; а привлечение чрез такое согласное действование любви и помощи Божией почти совсем уничтожает горечь их.

И так, в заключение можем сказать, что грех и по существу своему, и по своим последствиям лучшее противоядие себе имеет в любви Божественной. Любовь Божественная могла и должна была избавить людей от грехов и от причиненных грехом зол, воссоздать их, примирить и соединить с Богом, дать им вечную блаженную жизнь, одним словом – спасти их.

Но теперь и возникает вопрос, могла ли и как могла любовь Божия сделать это, когда правда требует не помилования и спасения, а наказания грешников?

Мы увидим, что спасительными действиями любви требования правды Божией не были нарушены и что только одна любовь не только могла спасти людей, но при этом не нарушить и справедливости, а напротив во всей полноте совершить требуемое ею. Между тем как прочие свойства Божии в своем обнаружении по отношению к грешникам становятся орудиями наказывающей правды, одна любовь Божия не может сделаться таким орудием. Любовь не воспламеняет, а угашает гнев Божий на грешников; она по существу своему есть сила спасающая, наделяющая благами, а не отнимающая их; она именно могла и должна была избавить людей от грехов и спасти их от погибели Но при этом любовь не стала в противоречие с требованиями правды, не смотря на внутреннее различие от неё. Любовь Божия, как обнаружение Существа святейшего, сама должна быть святой. Сама по себе святая, она должна быть святой и для того, чтобы могла спасти людей. От святости любви Божией и зависит то, что любовь не отрицает требований правды, а утверждает их. Любовь Божия стремится привести людей в общение с Ботом и вместе с тем сделать их участниками в том блаженстве, которым Сам Бог пользуется в безграничной мере. Но блаженство Бога условливается Его абсолютным совершенством, а совершенство Его стоит в связи с тем, что Он есть существо нравственное. Он только потому есть Бот, то есть, высочайшее благо, что Он в то же время есть добро. Поэтому если тварь желает в общении с Ботом быть участницей Его блаженства, то это возможно лишь в том случае, если Бот и Сам проявляет Свою святость по отношению к твари, и от твари требует святости. Если бы Бот, по любви и милости к людям, принял в общение с Собой трешников, не сделавши их праведными; то чрез это Он не доставил бы им блаженства, потому что они были бы не способны к нему. В таком случае Его милующая любовь утратила бы свое основное свойство, состоящее в сообщении благ другим существам, то есть, перестала бы быть любовью. Любовь и святость, поэтому, суть взаимно дополняющие себя стороны в Божественном существе: любовь Божия может и должна быть только святой. В свойстве любви Божией быть непременно святой и заключается основание для её соглашения с правдой Божией. Судящая правда не то же, что любовь, а скорее её противоположность, по крайней мере в своем проявлении: любовь стремится привести людей в общение с Богом, а правда разрывает это общение и предает трешника на мучение и смерть. Но если мы припомним, что это отделение человека от Бота есть неизбежное следствие Его святости, которая не может допускать общения с нечистым, а предание на мучение и смерть есть осуществление идеи нравственности, идеи правды и возмездие; то требование правды в сущности не заключают в себе противоречия с требованиями любви, которая должна быть, и не может не быть, святой. Если бы Бог пожелал произвольно устранить связь между грехом и наказанием, существующую и в нравственном порядке мира, и в Его собственных нравственных требованиях, если бы Он освободил виновного от заслуженного суда, принявши его в жизненное общение с Собой и давши ему блага небесной жизни; то вместе с нравственною идеею мздовоздаяния Он отринул бы этим и свою нравственную сущность и перестал бы быть для нас высочайшим Благом и источником действительного блаженства. И так как Божественная любовь стремится облаженствовать творение чрез сообщение себя, то в самом существе её заключается требование, чтобы Бог всегда был святостью и добром и следовательно, по отношению к злым, всегда оставался святым мздовоздаятелем. Таким образом любовь и сама по себе, и ради собственных целей переходит в свою противоположность, то есть, в судящую правду; она не отрицает правосудие и не борется против него, но требования правды становятся как бы её собственными требованиями. В суде над виновным человечеством правда и любовь действуют в полном согласии. – И так что же? И любовь Божия наказывает грешников? И она требует заслуженной ими смерти и погибели? Нет, хотя и по существу своему, и по своему согласию с требованиями правды любовь Божия не отрицает того, что грешники должны нести наказание, но, допуская это, она в то же время имеет целью спасти их. Кого любит Господь, того наказывает (Притч. 3:12). Апостол Павел по поводу этих слов говорит: если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами как с сынами. Ибо есть ли какой сын, которого бы не наказывал отец ?... Притом, те (плотские родители) наказывали нас no своему произволу для немногих дней: а Сей для пользы, чтобы нам иметь участие в святости Его. Всякое наказание в настоящее время кажется не радостью, а печалью; но после наученным чрез него доставляет мирный плод праведности (Евр. 12:7, 10, 11). Правда при наказании имеет в виду только возмездие за нарушение нравственного закона: любовь допускает и даже требует этого возмездия, но в то же время в конце концов она желает блага наказываемым, и часто доставляет им благо именно чрез наказание. Это её свойство, и этим её деятельность отличается от деятельности правды, что, однако, не препятствует ей согласоваться с этой последней. В самом существе любви заключается то, что она желает не смерти грешника, но его обращения, его освобождения от силы зла, его воссоединения с Богом; это конечная цель её деятельности, имеющая основание в самой природе её. Но она достигает этой цели не так, чтобы она при этом отвергла мздовоздаяние за грех: невозможность этого указана нами выше. Нельзя также думать, чтобы любовь могла простить или облагодатствовать грешника, пока он остается грешником, и пока виновность его не заглажена: как любовь святая, она может спасти грешника лишь при том условии, когда грех его наказан и требования правды исполнены. Далее, не сама любовь наказывает, потому что ей свойственно не наказывать, а сообщать блага; но, как святая, она может совершить дело спасения лишь тогда, когда оно заключает в себе наказание и заглаждение греха. Таким образом спасающая любовь пользуется наказывающей правдой, как своим орудием, или как средством, или как одним из средств для достижения конечной цели своей – спасения людей. Что грешник должен быть спасен – единственное основание этого заключается в безграничной любви Божией или в благоволении Божием, в благости Божией; а что при этом должно последовать наказание за грех, это прямое требование правды. Но так как наказание за грех есть условие, без которого не может быть совершено самое спасение, то, косвенным образом, наказание греха есть требование и любви. Таким-то образом в спасении людей любовь и правда проявились не как взаимно-исключающие себя или противодействующие одна другой силы, но как содействующие друг другу для достижения одной великой цели. Это предсказал в древности Псалмопевец, сказавши: милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются (Пс. 84:11). Дело спасения людей величественно и чудесно особенно тем, что любовь и правда Божии проявились при этом во всей необъятной полноте своей, проявились так, что, с одной стороны, правда, требующая наказания человека, смерти и вечной погибели его, а с другой, любовь, желающая спасти его, соединить с Богом, дать вечную блаженную жизнь, – не столкнулись в своих противоположных требованиях; что каждая из них не разрушила плодов деятельности другой силы, но обе они, отличаясь одна от другой и по существу, и по цели деятельности, составляют дивную гармонию в конечном результате своей деятельности, согласуются в достижении одной конечной цели, которую поставила себе любовь Божия, спасающая грешный род человеческий. Спасение людей Богом есть чудо из чудес! «Приближьтесь и рассмотрите грозное лице правосудия Божия и вы точно узнаете в нем кроткий взор любви Божией. Человек своим грехом заградил от себя приснотекущий источник любви Божией; и эта любовь вооружается правдой и судом, – для чего? – дабы разрушить этот оплот разделения»⁸⁴.

Но не чрез согласие только с правдой любовь Божия проявилась в спасении людей во всем величии и силе: сила её и беспредельность обнаруживаются и со многих других сторон. Прежде всего, любовь Божия стремится спасти человека, не смотря на все препятствия и трудности. Любовь, спасающая мир, есть та же, которая и сотворила его; но при спасении человека она проявилась еще с большей энергией и полнотой, нежели при сотворении его. Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного (Ин. 3:16). Творящая любовь имела целью довести человека до положенного ему назначения, когда в самой природе его заключались все условия и средства для достижения этого назначения: а любовь спасающая стремится восстановить союз человека с Богом, когда этот союз самовольно порван самим человеком; она желает довести человека до его назначения, когда он сам уклонился от него; она дает ему вечную жизнь, когда он подчинился владычеству смерти. По-человечески рассуждая, труднее исправлять испорченное, нежели создавать новое. Если бы человек не отпал от Бога, то шествие его к конечной цели его бытия совершалось бы скоро, по прямому пути. Оно состояло бы в самоусовершенствовании человека, для чего препятствий не было, а средства все были на лицо; потому что и силы его были не испорчены, и намерения чисты, и взгляд на свое назначение ясен, и любовь к Богу чиста и сильна, и внешняя природа прекрасна и ему подвластна, и действие пособляющей и просвещающей его благодати Божией ничем не ослаблялось, ничем не ограничивалось и не отвращалось. Но когда человек уклонился с прямого пути, тогда даже и чрезвычайное содействие любви Божией не могло уже вести его к цели его бытия так легко и скоро, как прежде. Теперь, при всей энергии любви спасающей, все-таки спасаемые идут в жизнь вечную не гладким и прохладным путем, но узким и тернистым; и идут этим путем не все люди, а только малая часть. Но любовь Божия стремится спасти человека не смотря на препятствия, поставляемые ей теми, которых она желает спасти, несмотря на их слабость и немощность, на их греховность и нераскаянность во грехах, на их отчуждение и враждебность Богу, – несмотря на противодействие со стороны сильного царства злых духов, враждующих против Бога, властвующих над сердцами грешников и постоянно употребляющих все возможные козни, чтобы отнять у грешников все средства к спасению, отторгнуть их от Бога и окончательно увлечь в свое темное царство.

Далее, любовь Божественная стремится преодолеть эти препятствия и спасти человека во что бы то ни стало единственно по своему благоволению к нему, из желания ему блага и счастья. Таким образом величие любви Божией проявилось и в самом побуждении к спасению грешного рода человеческого. В основании деятельности и творящей любви лежало чистое и бескорыстное побуждение – дать блага бытия и жизни тому, что не существовало, но что Бог мог создать. Но еще чище и возвышеннее стремление воссоздать существо испорченное и грешное, возлюбить своего врага, стараться всеми силами опять доставить ему те преимущества и блага, которые он сам отверг и отвергает, привлечь и привязать к себе непослушного, преступного, отвратившегося от Бога. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас (1Ин. 4:10). Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками (Рим. 5:8). Любовь спасающая есть по истине любовь благодатная, незаслуженная человеком, из полноты и глубины своего существа изводящая и щедро раздающая блага. В самом существе любви Божественной, в её полноте и безграничности, и только в этом одном, заключается побуждение и основание для спасения людей.

Но она величественна и безгранична не только в побуждении к спасающей деятельности, но и в целях этой деятельности. Где побуждение, основание или первую причину деятельности составляет благость, там и конечная цель или конечная причина деятельности также состоит в достижении блага или в доставлении его другим. Характер первой или основной причины деятельности и конечной причины или конечной цели её взаимно обусловливаются. Какая же конечная цель деятельности любви спасающей? Кратко можно выразить ее так: воссоздать человека, то есть, привести его в такое состояние, чтобы он мог опять достигать своего назначения, помочь ему в этом и действительно довести его до цели его бытия. К этой общей цели ведут и в ней заключаются частные цели – отрицательные и положительные. Отрицательные цели состоят в том, чтобы освободить человека от греха и от следствий его, то есть, от вечных мучений, от смерти, от гнева и проклятия Божия, загладить грехи человека или освободить его от виновности пред Богом, а у диавола, который и в начале поселил грех в невинном человеке и после продолжает беспрестанно сеять зло, отнять средства для распространения греха, – одним словом, разрушить власть царства зла. Положительные цели состоят в том, чтобы на место царства зла и страданий воздвигнуть и распространить царство добра и счастье, то есть, воссоздать человека для новой святой жизни, восстановить мир между людьми чрез учреждение святого общества или Церкви, в этом обществе любви возрастить добро, примирить человека и привести его в нравственное общение с Богом, и чрез этот святой союз любви открыть ему возможность и способность к безграничному усовершенствованию, богоуподоблению и чрез то к участию в вечной жизни и вечном блаженстве. Таким образом цель деятельности любви Божественной – ограничить зло, ослабить страдание, уничтожить смерть и воссоздать царство добра, счастья и жизни. Достигаемая деятельностью любви цель по своему величию равняется разве только с побуждением, из которого исходит эта деятельность.

Каким же образом любовь Божия достигла этой великой цели? Как она для спасения людей преодолела все препятствия и трудности? Какое средство употребила она, чтобы и людей спасти и требование правды исполнить? И в избрании любовью Божиею способа спасения людей она явилась столь же славной, могущественной и необъятной, как и в побуждении к делу спасения, как и в цели этого дела. Это и естественно: способ, или средство, или то, что называют орудной причиной (insrtumentalis causa), есть посредствующее звено между первой и конечной причиной, между побуждением к действию или основанием его и конечною его целью. Орудная причина есть то, что «конец с началом сопрягает», как выразился поэт. Она составляет тот процесс, посредством которого план или мысль о каком-нибудь деле приводится в исполнение и этим достигается конечная цель дела. И так, естественно предполагать, что в избранном любовью Божиею способе спасения людей необъятное величие её проявилось не менее, нежели в побуждении к её деятельности и в цели её. Действительно, и в выборе средства для спасения людей, и в соответствии его с целью, и в самом характере его, и в самом совершении дела спасения, даже до мельчайших частностей, проявилось, проявляется и до скончания мира будет проявляться величие любви Божией.

Какое же это средство? Чтобы воссоздать человека, возвратить его к жизни, примирить с Богом и ввести в союз с Ним, для этого следовало сложить с него весь грех или, правильнее, виновность за него на кого-нибудь другого и наказать этого последнего. Но на кого же другого, кроме Самого Бога? Желающий снять с кого-нибудь бремя по любви к нему не может и не должен возлагать это бремя на постороннего; потому что это было бы не согласно с требованиями той же самой любви, да притом нарушало бы и правду Божию. Кроме того, тяжесть грехов всего человеческого рода и ответственность за них столь велики, что никакое тварное существо не могло вынести достаточного и полного за них наказания. Поэтому неизбежно, чтобы всю тяжесть грехов человеческого рода и всю ответственность за них Бог принял на Себя, чрез это примирил и соединил человека с Собой и даровал ему вечную блаженную жизнь. Это есть требование безграничной любви Божией, если она должна согласоваться с правдой, а иначе и быть не может. Взявши на Себя грехи человечества, Бог должен был загладить их или искупить какой-нибудь жертвой, выстрадать их, понести за них наказание, требуемое правдой. И вот, второе Лицо Св. Троицы, Сын Божий, по воде Отца, принимает на Себя грехи человечества и наказание за них и выполняет требование правды принесением жертвы. По словам апостола Павла, И. Христос, входя в мир, говорит: жертвы и приношения Ты не восхотел, нo тело уготовал Мне. Всесожжение и жертвы за грех не угодны Тебе. Тогда Я сказал: Се, иду, как в начале книги написано о Мне, исполнит волю Твою, Боже (Евр. 10:5–7; ср. Пс. 39:7 и след.). Жертва состояла в воплощении Сына Божия со всеми его последствиями. Именно, Сын Божий соединил с Собою в одном лице ограниченное человеческое естество и сделался Богочеловеком; будучи Сам по Себе безгрешен, Он был вменен с беззаконными, потому что взял на Себя грехи человечества; Всеблаженный добровольно подверг Себя всем лишениям земной бедной жизни: унизился до вида раба, терпел со стороны людей ненависть, вражду, клеветы, гонение, принял от них кровавые мучения и позорную смерть на кресте. Принесши жертву Богу и примиривши людей с Богом, Он, при участии Святого Духа, совершил и продолжает совершать дело спасения людей. Жертва Сына Божия со всеми её последствиями, составляя удовлетворение правде Божией, в то же время представляет высочайшее проявление любви Божией. В самом деле, и человек, этот образ Божий, ничем не может так сильно выразить свою любовь к другим, как пожертвованием ради них своей жизни, самого себя. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15:13).

Дело или, как принято выражаться, домостроительство (οἰκονομία) спасения людей, добровольно принятое на Себя Сыном Божиим по воле Бога Отца и совершенное и совершаемое Им при участии Святого Духа, так велико и необъятно, что изложить его со всей полнотой в одной книге нет ни малейшей возможности. Это великое дело обнимает и проникает собою всю историю человечества, от начала до конца. Даже более: начало его сокрывается в недоведомой безначальности⁸⁵; конец его теряется и ускользает от взора в глубине грядущих веков (1Кор. 15:22–28); внутренняя сущность его, как дела безграничной любви Божией, превосходит человеческое разумение (Еф. 3:19). Так что и труды целой жизни в исследовании этого дела то же значат, что капля в море. Наша задача – рассмотреть дело спасения людей с той стороны, в которой оно является делом любви Божией. Но исследование и этой одной стороны представляет такое широкое поле, что мы вынуждены рассмотреть ее только в существенных чертах и оставить без внимания второстепенное.

Дело спасения людей есть дело любви Божией с начала до конца. «Войди, говорит наш знаменитый богослов-проповедник, во внутреннее святилище страданий Иисусовых. Что там? Ничего, кроме святой и блаженной любви Отца, в Сына, и Святого Духа к грешному и окаянному роду человеческому. Любовь Отца – распинающая. Любовь Сына – распинаемая. Любовь Духа – торжествующая силою крестною»⁸⁶. Об этой любви триединого Бога, проявившейся в спасении людей, мы говорили кратко и мимоходом в третьем отделе книги; теперь раскроем этот предмет обстоятельнее.

Прежде всего скажем о любви Бога Отца. Может показаться, что в предании Богом Отцом Сына на страдание и смерть обнаружилась только наказывающая правда Отца, строгое Его правосудие. В самом деле, Сын Божий до кровавого пота молился Отцу, чтобы мимо Heгo прошла чаша страданий и смерти, и Сам не уклонился от этой горькой чаши только потому, что и после троекратного моления Его воля Отца, чтобы он выпил эту чашу, осталась непреклонной. Также раздирающий душу вопль Иисуса Христа на кресте: Боже Мой, Боже Мой для чего Ты Меня оставил? (Мф. 27:46), чем вызван, как не страшным, хотя и правосудным гневом Бога Отца на страждущего Иисуса, как взявшего на Себя грехи человечества? Бог Отец в гневе покидает возлюбленного Сына Своего, покидает в ту минуту, когда почти все люди оставили Его и восстали на Heгo, когда жесточайшие мучение Его достигли высшей степени. Какая нестерпимая сила гнева! Но внимательный взгляд заметит, что этот безмерный гнев есть облачение беспредельной любви Божией, которая избрала его своим орудием, оделась им как одеждой, чтобы после раскрыться тем с большим блеском и силой. Сын Божий всегда был предметом любви Отца (Ин. 17:24); но в силу крестных страданий и смерти Он сделался предметом этой любви не только по Божеству, но и по человечеству. Он Сам говорит о Себе: потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее (Ин. 10:17). Что это значит? Почему добровольная смерть Богочеловека имеет своим следствием любовь к Нему Отца? Потому, что она обнаруживает во всей силе любовь Сына к Отцу: Я люблю Отца, говорит Он, и как заповедал Мне Отец, так и творю (Ин. 14:31). Отец пожелал, чтобы Он принял человеческое естество, пострадал и умер, и Он исполнил эту волю Отца из послушания Ему, из любви к Нему. Я соблюл заповеди Отца Моего, говорит Он, и пребываю в Его любви (Ин. 15:10). Хотя Он и Сын, говорит апостол Павел, однако страданиями навык послушанию (Евр. 5:8). И за то, что Он смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной, Бог превознес Его... (Филип. 2:9). За это Он любит Сына и все дал в руку Его (Ин. 3:35). Так, в крестной жертве Богочеловека из страшной бездны гнева Божия воссияла с новой силой любовь Отца к Сыну и Сына к Отцу.

Но для чего тяжкая заповедь и гнев со стороны Отца? Для чего страдание и жертва со стороны Сына? Для того, чтобы Сын, совершившись, сделался для всех послушных Ему (Отцу) виновником спасения вечного (Евр. 5:9). Итак Бог Отец желал жертвой Сына Своего спасти мир. Действительно, по словам Евангелиста, Бог так возлюбил мир, что отдал Сына Своею единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную (Ин. 3:16. Ср. 1Ин. 4:10). Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего? (Рим. 8:32) спрашивает апостол Павел. И что этот за мир, к которому Бог питает такую любовь, ради которого приносит Он столь великую жертву? Это враги Божии, люди-грешники, за которых умер Христос (Рим. 5:6 – 10). По уверению того же Апостола, сила этой любви Божией до того необъятна, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 8, 37, 39). Кратко скажем: Бог Отец, посылая в мир Сына Своего на страдание, в сущности, Сам приносит жертву по любви к миру, потому что предает Сына возлюбленного. Далее, Он приносит эту жертву любви ради мира, который этой любви не заслужил. Наконец, жертва приносится для спасения и счастья этого грешного мира. Смотрите, какую любовь дал нам Отец (1Ин. 3:1)!

Но что побуждало Бога Отца к принесению этой жертвы? Как праведный, Он должен был наказать грешников; но в силу любви самое наказание сделалось выражением благоволения Бога Отца. В первой главе послания к Ефесенам раскрывается мысль, что Бог Отец верующих избрал в Иисусе Христе прежде создания мира и предопределил их усыновить Себе чрез Иисуса Христа. Таким образом мысль или предопределение о спасении людей приписывается Богу Отцу. По какому побуждению предопределил? По благоволению воли (ст. 5), говорит Апостол. И так Бог Отец принес Сына Своего в жертву для спасения людей единственно по Своей благости, по Своей любви. Благоволение (εύδοχία) или благожелание воли – это то же, что обнаружение благого существа Божия, излияние Его благости и любви; и притом выражение и излияние совершенно добровольное, то есть, производимое не внешним принуждением и вообще имеющее основание для себя не во вне, a в самом существе Бога, которое есть любовь, благость. По благоволению воли – значит по любви, по доброте, задаром, то же, что по благодати. Это видно и из слов второй главы того же послания, что Бог Отец оживотворил и воскресил людей со Христом по Своей великой любви (ст. 4–6). Также в послании к Колосянам говорится, что благоугодно было Отцу посредством Сына примирить с Собою все, умиротворив чрез Него кровью креста Его и земное, и небесное (1:19, 20); что Он призвал людей к участию в наследии Святых, избавил их от власти тьмы и ввел в царство Своего возлюбленного Сына, искупив их кровью (ст. 12–14). Тот же Апостол в послании к Титу говорит: когда явилась благодать и человеколюбие Спасителя нашего Бога, Он спас нас не no делам праведности, которые бы мы сотворили, a no Своей милости, банею возрождения и обновления Святым Духом, Которого излил на нас обильно чрез Иисуса Христа, Спасителя нашего, чтобы оправдавшись Его благодатью, мы no упованию соделались наследниками вечной жизни (3:4–7).

Так послание Богом Отцом Сына на страдание и смерть в мир есть дело Его любви и в плодах или целях этого дела, и во внутреннейшем существе его, и в глубочайших побуждениях к нему. «Приближьтесь и рассмотрите грозное лице правосудия Божия и вы точно узнаете в нем кроткий взор любви Божией». Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь чрез Него (1Ин. 4:10). He говорится, чтобы в этом посланничестве явилась правда Божия, или всемогущество, или премудрость, но любовь. Это не значит, что при этом действовала одна только любовь: несомненно, в этом деле открылись и правда, и прочие свойства Божии; но о них умалчивается, а говорится только о явлении любви потому, что любовь открылась преимущественно, что прочие свойства были введены в действие ею, что они были орудиями её, a не действовали самостоятельно, что любви Божией принадлежал и почин дела, и способ совершения его, и самое совершение, и наконец завершение, – она была душой дела. Дайте прочитать Новый Завет человеку, который никогда ничего не слыхал о христианстве и Христе, и спросите его, какое свойство преимущественно раскрыто в этой книге, какая сила действует в жизни и слове Спасителя, в деятельности и учении Его последователей, и вы услышите слово «любовь». He отдельные только изречения этой книги о любви, как они ни многочисленны, а все содержание её, общий дух её неизбежно приведут читателя к такому суждению о книге.

Еще очевиднее проявилась в деле спасения людей любовь Сына Божия в воплощении, жизни на земле, страданиях и смерти Его, со всеми их последствиями. Любовь Сына Божия явилась как жертва и как самоотвержение, из послушания Богу Отцу, ради спасения людей. В этом общем положении заключаются три момента, которые мы теперь и раскроем: а) любовь Сына Божия, как жертва или самоотвержение; b) любовь к Богу Отцу, как послушание Ему; с) любовь к людям, как сообщение им благ.

а) Жертва не всегда бывает плодом истинной любви; иногда мы жертвуем чем-нибудь из своекорыстия. Даже величайшая из жертв – самоотвержение, отдача своей жизни – не всегда бывает выражением истинной любви; но бывает иногда плодом или заблуждающегося разума, или фанатически настроенного сердца, или горделивого самообольщения, – совершается иногда из побуждений своекорыстных, из целей недобрых. Таким образом жертва и самоотвержение могут быть без истинной святой любви. – С другой стороны, истинная и высочайшая любовь может существовать и проявляться без жертвы; это тогда, когда жертва не требуется. Напр., и до грехопадения первых людей любовь Божия к ним проявлялась во всей силе; однако проявлялась без жертвы, потому что жертва была не нужна. Любовь выражается в сообщении благ другому существу, но это сообщение не всегда сопровождается лишением этих благ для сообщающего: иногда мы сообщаем блага другим, сами не переставая пользоваться ими во всей полноте; мы призываем других к участию в наших благах, но чрез это не утрачиваем их. Здесь нет жертвы, a тем более нет самопожертвования, но любовь есть. Только тогда любовь сопровождается жертвой или самопожертвованием, когда сообщение ею благ другим составляет лишение для сообщающего и иногда стоит ему самой жизни. И так жертва может быть без любви, и любовь без жертвы. – Но нет ни того, ни другого в деле, совершенном Иисусом Христом. Любовь Божия не могла сообщить свои блага людям, не могла спасти их, пока не были выстраданы все их грехи, пока не была понесена вся тяжесть наказание за эти грехи; и так как сами люди не могли выстрадать своих грехов, то тяжесть греха и тяжесть наказания за него принял на Себя Сын Божий. Это со стороны Его жертва, самоотвержение. Эту жертву Он и принес, добровольно ограничивши на время Свою небесную славу и пользование благами Божественной жизни, сделавшись человеком, претерпевши лишения и страдания земной жизни и принявши крестную смерть. Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, принт образ раба, сделавшись подобным человекам, и no виду стал как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной (Филипп. 2:6 – 8). И так Сын Божий принес жертву. – Но была ли эта великая жертва выражением любви Его? Даже и непочитатели Христа и враги христианства не дерзают оспаривать того, что вся жизнь и деятельность Христа была проникнута безграничною любовью к людям. Мы же, давая утвердительный ответ на этот вопрос со всей силой убеждения, затрудняемся его доказывать, – затрудняемся не по недостатку доказательств, a пo чрезвычайному их изобилию. Какую бы сторону жизни и деятельности Иисуса Христа мы ни взяли, в каждой из них любовь Его и к Богу Отцу, и к людям светит таким ярким, по истине небесным светом, проявляется с такой неимоверной силой, с такой всеобъемлющей полнотой, с такой святой и чистой пламенностью, что и без разъяснений она очевидна, даже и для темного по уму читателя Нового Завета, ощутима и для не мягкого сердца. Любовь до того проникает всю жизнь Иисуса Христа, что, раскрывши с полнотой одну сторону этой жизни, нельзя не повторяться при рассмотрении других сторон.

Прежде всего самое принятие на Себя Сыном Божиим дела спасения людей и Его воплощения и земная жизнь с Его стороны есть жертва, выражающая Его послушание и любовь к Богу, совершенная по побуждению любви к людям и имевшая целью доставить им блага и счастье. Каким образом воплощение Сына Божия было для Него жертвой? Соединение Божеского естества с естеством человеческим, бесконечного и несозданного с тварным и конечным, было уничижением для Сына Божия; чрез это соединение Он добровольно ограничил на время проявления и жизнь Своей Божеской природы. Сын Божий, воспринявши естество человеческое для соединения его с Своим Божеским естеством в одном лице, подверг Себя всем условиям тварного ограниченного бытия. Как Богочеловек, Он зачинается в утробе Пресвятой Девы, рождается от неё, является на свет обыкновенным человеком – младенцем; возрастает и развивается почти так же, как и все люди; до времени не проявляет свойств Своего Божеского естества. Хотя Божеское величие, всемогущество и премудрость проявляются в Его властительных и сладкоглаголивых речах, в Его святой, чистой от всякого греха, жизни, в Его необыкновенных чудесах, в Его неограниченной власти и над бесами, и над морскими волнами, и над всеми силами природы; однако Он не свободен и от немощей, неразлучных с человеческой природой: Он алчет и жаждет; Он не имеет места, куда приклонить голову. Окружающие Его люди или не понимают Его и не верят Ему, или насмехаются над Ним, ненавидят Его, преследуют Его клеветой, яростной злобой, коварствуют и ухищряются против Него, решаются Его убить. И так относились к Нему Его соотечественники, которых Он любил, учил, которым щедро благодетельствовал. Даже из самых близких Ему людей, из учеников Его, один Его продал врагам на смерть за серебро, другой отрекся от Него в самые тяжкие минуты Его жизни, a прочие мало понимали Его, и во время несчастьея оставили Его одного, в страхе разбежавшись. Одним словом, и воплощение, и вся земная жизнь Богочеловека составляют великую жертву самоотвержения, самоуничижения, лишений и страданий. Так как, притом, она была жертвой добровольной и совершенно бескорыстной, то она есть дело Его безграничной любви.

Люди безбожные и неверующие, глумясь над воплощением Бога, говорят, что если бы Он воплотился в каком-нибудь животном, то Его самоуничижение и жертва были бы еще более и достойнее похвалы, нежели теперь. Но позволять себе подобную нелепую насмешку могут только те, которые считают человека животным, по существу не отличным от прочих животных, которые не допускают в человеке богоподобие. Но разве имеет смысл подобное осмеяние человеческой личности и человеческого достоинства, если мы, по требованию здравого смысла, не будем приравнивать человека к животным? Бог мог для блага людей воплотиться в человеке, мог принести ради них жертву; потому что они могут понимать значение этой жертвы и благодарить жертвователя, могут пользоваться плодами её для временной и вечной жизни, могут её силой совершенствоваться и облагороживаться, как это и произошло чрез распространение между людьми христианства. Но животные разве могут понимать значение какой бы то ни было жертвы и разве могут пользоваться духовными благами?

b) Воплощение Сына Божия и страдальческая жизнь Его на земле в соединении с человеческой природой, будучи жертвой по самому существу своему, составляют жертву еще и в том отношении, что в них выразилось совершенное послушание Сына Отцу. Иисус Христос, входя в мир, говорит Отцу Своему: Ты... тело уготовал Мне... Ce, иду... исполнить волю Твою, Боже (Евр. 10:5, 7 из Пс. 39). Еще от вечности определено было Богом, чтобы Сын Божий воплотился, и от вечности же было изъявлено Сыном совершенное послушание этой воле. Его послушание Богу было жертвой за непослушание людей Богу. Правда, воля Сына Божия всегда и во всем согласовалась с волей Отца и никогда не может ей противодействовать. По единству существа, чего желает одно Лице в Боге, того же делает и другое, и третье, и притом каждое из них желает чего-нибудь не разновременно от другого и не из подражания другому, но в каждом одно и то же желание бывает самобытно и одновременно. Но мы говорим не о согласии или тождестве воли трех Лиц Божества во внутренней Его жизни, а о послушании Сына воле Отца в факте воплощения. Здесь не согласие воли с волею Отца по единству их существа, а униженное послушание, страдальческое выполнение строгих отеческих требований. Здесь Отец требовал, и Сын в точности исполнял требования Отца, и это исполнение было для Него наказанием. Здесь, как и во всем прочем, было согласие Сына с Отцом и не могло его не быть; но согласие имело вид послушания, подчинения и потому было жертвой. Между тем как во внутренней жизни троичного Божества нет ни требований и повелений, ни зависимости и подчинения, но каждое Лице самостоятельно желает того, чего желает и другое, и таким образом само собой является согласие и даже тождество воли, – в факте воплощения и в земной жизни воплотившегося Сына Божия согласие Сына с волею Отца есть следствие Его совершенной покорности Отцу. Отец, чтобы исполнить правду, требует от Сына жертвы, – это Его воля. Сын соглашается с этой волей, покорствует ей и чрез воплощение исполняет ее. Он был послушен даже до крестной смерти (Филипп. 2, 8). Кому был послушен? Конечно, не мучителям своим, от которых мот скрыться, для истребления которых мог послать легионы ангелов и проч., но воле Отца; оттого и перенес все безропотно. Воплотившись, Он, как истинный, по всему подобный нам, человек, имеет свою человеческую, отличную от Божией, волю. Но человеческая Его воля никогда не действует вопреки воле Божией. Хотя для неё по временам и тяжко было послушание требованиям воли Божией, осуждавшим Богочеловека на жертву, хотя чувство самосохранения было в Нем не менее сильно, нежели у прочих людей, и побуждало Его с воплем взывать: Отче! о если бы Ты благоволил пронесть чашу сию мимо Меня! (Лук. 22:42) однако Он слушался Своей воли только в той мере, в какой она не противилась воле Божией. Он прямо говорил: Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, нo волю пославшего Меня Отца (Иоан 6:38) И Он действительно выполнял волю Отца во всю жизнь, выполнил ее во всей точности и с полною покорностию. Вся Его жизнь была непрерывным рядом проявлений послушания Его Отцу, и душевное борение Его в Гефсимании, разрешившееся полным и самоотверженным преданием Себя в руки Божии, было только одним из последних и наиболее болезненных уколов от того тернового венца послушания, который Он носил во всю свою жизнь. В самом деле, еще двенадцати лет от роду Он на жалобу Матери, что она и Иосиф искали Его с скорбью, сказал: зачем вам было искать Меня? Или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему? (Лук. 2:49) и этим показал, что для Него исполнение обязанностей по отношению к Богу должно быть выше самых священных земных привязанностей и обязанностей, хотя и не исключает этих последних (ниже Евангелист повествует, что Иисус Христос был в повиновении y своих родителей) (2, 50) В пустыне диавол все три рода искушения направил к тому, чтобы естественное влечение человеческой природы Спасителя, утоление голода, употребить как средство для подавления в Нем послушания Богу, для самовластного возвышения Его воли и желаний свыше меры. Все три искушения были рассчитаны на потворство самолюбию и самоволию, – то в виде удовлетворения чувственного пожелание (голода), то в виде тщеславия и честолюбия, то в виде безграничного властолюбия и господства. Как же Спаситель преодолел все эти искушения? Совершенным послушанием воле Божией. Хотя против каждого искушения Спаситель высказал различные по содержанию ответы, соответственно различию самых искушений; но во всех Своих ответах Он решающий приговор придает Слову Божию, решающее значение – воле Божией, выразившейся в этом Слове. Спаситель не отвергает того, что и чувственное, естественное влечение природы должно быть удовлетворяемо; но, по Его словам, выше и лучше хлеба Слово Божие, и поэтому подчинение Слову Божию предпочтительнее пред подчинением своим желаниям, хотя бы они были вполне естественны. На место поклонения диаволу и в лице его чувству собственного властолюбия и гордости Спаситель указал и поставил поклонение и служение Богу, потому что этого требует Слово Божие, то есть, опять та же воля Божия. Вообще, Спаситель многократно, постоянно говорил, что Он пришел творить не Свою волю, но волю Отца Своего, и Он находился в постоянном послушании этой воле. Из послушания воле Отца Он исполняет закон, говоря Иоанну Крестителю, запрещавшему Ему креститься от него: оставь теперь; ибо так надлежит нам исполнить всякую правду (Mф. 3, 15); – исполняет закон только нравственный, что можно признать естественным влечением Его чистой, безгрешной природы, но и обрядовый, который со смертию Спасителя должен был потерять свое значение и сделаться ненужным. В этом всецелом и совершенном послушании Спасителя воле Божией выразилась Его любовь к Богу. Из любви к Богу он поставлял Его волю выше Своей, говоря: Отец Мой больше Меня (Ин. 14:28), и сообразно с этим жил и действовал.

с) Воплощение и жизнь во плоти Сына Божия мотивом Своим имели любовь Сына Божия к людям, а целью – благо людей. Уже то одно, что Бог Отец потребовал от Своего Сына возлюбленного тяжелой жертвы единственно по любви к людям, показывает, что и Сын принял на Себя эту жертву также из любви к людям. Кого любит Отец, того любит и Сын, по единству Их существа (Иоан 14:21). Этому не противоречит то, что Сын Божий, как мы сказали, принес жертву из послушания, из любви к Отцу; потому что любовь в Сыне к Богу Отцу и любовь Его к людям не исключают одна другую, а напротив, друг друга предполагают. Любящий Бога любит и человека; а кто не любит людей, тот и Бога не любит (1Иоан. 4:20, 21). Затем, в самой жертве, принесённой Сыном Божиим, обнаружилась Его величайшая любовь к людям. Каким образом? Если бы жертва была принесена только за людей, то в этом еще не было бы прямого и неопровержимого доказательства, что она принесена по любви к ним и ради их блага, потому что она могла быть принесена единственно из послушание Отцу. Но любовь Сына к людям проявилась со всею очевидною наглядностию в том, что Он принес жертву именно ради людей, для их блага. Желать кому-нибудь блага, содействовать ему в приобретении его, – и то уже есть действие любви. Но действительно доставить кому-нибудь благо и сделать это бескорыстно, самоотверженно, отдать ради блага других свою жизнь, претерпевши для той же цели всевозможные унижения и страдания, – это не только дело любви, но любви высочайшей, чистейшей. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15:13). И Иисус Христос явил делом, что возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их (Ин. 13:1). Его жертва была средством; благо людей было целью, к которой вело это средство; всеобъемлющая любовь Божия к людям, – любовь Отца и Сына, – была основанием и для употребления этого средства, и для предположения и достижения этой цели. Мимоходом заметим, что неверующие не могут понять, как Бог мог сойти на землю и жить на ней, когда она не только пред Ним, но и пред видимым миром то же, что капля пред морем; не могут они понять, как Существо беспредельное и всесовершенное могло сделаться человеком, могло вселиться в это малое, несовершенное, почти ничтожное творение, соединиться с ним неразрывным союзом, вести страдальческую жизнь, быть осужденным на смертную казнь⁸⁷. Распятый Христос для иудеев – соблазн, a для еллинов – безумие (1 Kop. 1:23). Да и не для одних древних мудрых греков, но и для мудрецов всех времен и всех народов воплощение и земная жизнь Иисуса Христа не покажется ли невообразимым, непостижимым безумием, – не покажется ли фактом непонятным, невероятным, невозможным, если только эти мудрецы, как и прочие люди, не заметят здесь проявления высочайшей любви Божией. Беличайшее самоуничижение Божества в воплощении можно понять и оценить только в том случае, если будем рассматривать его как дело любви Сына Божия; тогда оно покажется не безумием, а премудростию Божией. Чтобы иметь такой взгляд на воплощение, для этого прежде всего в себе самом нужно иметь любовь; чтобы понимать дела любви Божественной, нужно знать о них не по слуху от других и не рассудочным только образом, а чуять её таинственный голос в глубине своего сердца, а для этого иметь ее в себе и испытывать ее своим внутренним чувством. Только укорененные и утвержденные в любви, по словам апостола Павла, могут уразуметь превосходящую разумение любовь Христову (Ефес. 3:18, 19). Они могут понять значение самоуничижения Сына Божия в воплощении и преклониться в благоговении пред величием этого дела именно потому, что оно совершено из любви к людям, для дарования им благ.

Какие же блага сообщены людям Богом чрез воплощение Сына Божия и чрез Его земную жизнь?

Воплощение Сына Божия послужило основанием, на котором могло быть построено здание спасения людей со всеми его благами. Первое и главное условие спасения людей есть примирение их с Богом. Как могло совершиться примирение? Сами люди не могли без постороннего посредства примириться с Богом, потому что не могли очиститься от грехов. Точно так же и Бог не мог прямо и непосредственно примириться с ними, потому что Он, как святый, отвращается от греха и не может быть в союзе с делателями его. И так для примирения Бога с человеком должен был явиться посредник, – и притом такой, который бы принадлежал той и другой стороне. Чтобы примирение имело цену в глазах Божиих, примиритель должен исходить от Бога; чтобы оно имело значение для человечества, примиритель должен быть участником человеческой природы. Только под условием соединения Божеского естества с человеческим Бог мог сообщить воспринятой Им человеческой природе силы Божественной жизни, а чрез нее обновить и освятить природу всего человечества. Только как человек Он мог совершить примирение; только как Бог Он мог сделать это примирение достаточным и удовлетворительным; только как Богочеловек Он мог истинно и действительно восстановить союз человека с Богом навсегда. И так посредником должен быть Богочеловек, в котором Божество соединилось бы с человечеством. Если бы примирителем явился Бог без соединения с человеческим естеством, то на самом деле Он был бы не примирителем, а мстителем неправд и беззаконий человеческих, – принес бы людям не жизнь, a смерть, не спасение и блага, a погибель и мучение. He даром в Ветхом Завете Он назывался огнем поядающим (Втор. 4:24); не напрасно ветхозаветные верующие, когда являлся им Иегова, опасались умереть от приближения к Нему – Святому и Великому. He забудем притом, что и в ветхом завете гнев Божий все-таки не проявлялся во всей силе, так как человечество тотчас по грехопадении было принято под покровительство и защиту имевшего некогда прийти Примирителя. Повторяем, примирителем мог быть только Богочеловек, Бог воплотившийся.

Учение об основании и плодах воплощения хорошо раскрыто во второй главе Послания к Евреям. Ход мыслей во второй половине этой главы следующий: Так как Сын Божий, освящающий, и люди, Им освящаемые, все от Единого (ст. 11), то Он не стыдится называть их братьями, говоря: Ce, Я и дети, которых дал Мне Бог (Исаия 8:18). Поскольку же дети, продолжает Апостол, причастны плоти и крови, то и Он также воспринял оные (ст. 14). И так основание воплощения Сына Божия заключается в том, что люди суть сыны Божии. Но люди порвали свою сыновнюю связь с Богом, а чрез то потеряли и все права, преимущества и вообще блага сыновнего состояния. Нужно было опять восстановить разрушенный союз между Богом и людьми, освободить их от всех бедствий, связанных с прекращением этого союза и доставить все блага чрез восстановление его. Кто же мог это сделать? Только тот, кто никогда не нарушал сыновних обязанностей в отношении к Богу. A всегда оставался верен своим сыновним отношениям к Отцу один Сын, Сын Отца по преимуществу, Сын Его собственный и единородный. Он, не смотря на все свои преимущества пред прочими, несобственными сынами Божиими, сынами по благодати, не стыдится называть их братьями; Он есть их старший брат. Если же так, то Он и должен был сделаться вождем их спасения (ст. 10). Как первородный из детей Божиих, как старший из братьев, Он, в силу естественной братской любви к ним, должен был восстановить с ними братский союз, который они своевольно порвали, должен был опять сделать их истинными сынами Божиими, должен был сделаться руководителем, учителем, помощником, спасителем своей младшей, заблудшей и погибающей братии. Для достижения же этой цели Он должен был во всем уподобиться Своим братьям (ст. 17), кроме того, что сделало их из сынов врагами Божиими, то есть, кроме греха. A уподобиться людям Он мог только чрез воплощение. – Затем апостол Павел, в частности, изъясняет цели Боговоплощения. Для чего Сын Божий должен был воплотиться? Для того, прежде всего и главнее всего, чтобы можно было умереть, так как только тело умирает. Для чего умереть? Чтобы смертию избавить людей от смерти и освободить их от рабства виновнику и владыке смерти, то есть, диаволу (ст. 14, 15). Для чего он уподобился во всем Своим братиям – людям? Для того, отвечает Апостол, чтобы быт милостивым и верным первосвященником пред Богом, для умилостивления за грехи народа (ст. 17). Чрез воплощение Он и Бога умилостивляет за грехи людей, и Сам становится к ним милостив. По словам Апостола, Он первосвященник верный (ст. 17). По отношению к воплощению Сын Божий есть первосвященник верный в том смысле, что, соединивши с Собой естество человеческое, Он уже никогда не оставляет его, и оно вечно и непрестанно напоминает Ему о Его меньших братиях и побуждает Его вечно быть милостивым к ним и вечно ходатайствовать за них пред Богом: Он есть священник вечный (Евр. 5:6). Далее, Он есть первосвященник милостивый (Евр. 2:17), потому что во всем подобен людям, – подобен в том, что сделался истинным человеком. Воплощение навсегда сблизило человека с Богом и Бога с человеком; оно уничтожило между ними вражду. Чрез теснейшее, ипостасное соединение во Христе Божеской природы с человеческой люди получили возможность примириться с Богом, вступить в нравственное общение и единение с Ним. В воплощении Божество Само снизошло к людям, приблизилось к ним так, как только возможно, и этим открыло доступ их к Нему. Божество, снисшедши до человечества в воплощении, возвысило Его до себя, так сказать обожествило; так что человечество, получивши благодатное усыновление, приобрело возможность получить и все права усыновления, пользоваться всеми благами, всеми благословениями, всею благодатью в многоразличных её видах, всеми силами, блаженством и жизнью, которые как бы ореолом окружают Божество и изобильно, без числа и меры, изливаются на всех к Нему приближающихся. Воплощение по существу своему есть основание усыновления людей Богу и их примирения с Ним.

Воплощение приблизило Бога к человеку и сделало Бога доступным человеку само по себе; но кроме того оно произвело это сближение своими последствиями. Под этими последствиями мы прежде всего разумеем жизнь и деятельность Иисуса Христа, a затем Его учение. Мы рассмотрим главнейшие проявления этой жизни, чтобы показать, что она есть благо для людей. – Причину, почему земная жизнь Иисуса Христа приносит благодеяние людям, апостол Павел в Послании к Евреям указывает именно в том, что Иисус Христос был во всем подобен людям, что Он был истинный человек. Он должен был, говорит Апостол, во всем уподобиться братьям, чтобы быть милостивым и верным первосвященником.... Ибо как Сам Он претерпел, быв искушен; то может и искушаемым помочь (2:17, 18). Мы имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших, но который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха. Посему да приступаем с дерзновением к престолу благодати, чтобы получить милость и обрести благодать для благовременной помощи (4:15, 16). В самом деле, людей искушает диавол: и Иисус Христос троекратно был искушаем им в пустыне. Людей искушают влечения их собственной немощной природы: и Иисус Христос был искушаем мучениями голода в пустыне, жаждою на кресте, и Его душа возмутилась, когда приближался час крестных страданий Его (Ин. 12:27), – скорбела смертельно (Мф. 26:38) при одном представлении об ожидающих Его муках и смерти; и Он умолял Отца с воплем крепким и со слезами (Евр. 5:7) и, в борении с Самим Собой, до пота кровавого (Лук. 22:44) молился, чтобы Отец благоволил пронесть мимо Него чашу страданий и смерти (Лук. 22:44), хотя Он Сам ясно сознавал, что Он пришел на землю именно для страданий и смерти (Ин. 12:27). Людей искушают другие люди: но был ли кто другой, кого бы люди искушали более, нежели Иисуса Христа? Его искушали невежественный народ, злобствующие на Него законники, гордые и суеверные фарисеи, Его собственный ученик-предатель и прочие ученики, которые сами не знали, чего просили и желали (Марк. 10:38), которые не знали, какого они духа, (Лук. 9:55) и один из которых, отрекшийся от Него в тягостную минуту, получил от Него однажды название сатаны-соблазнителя (Марк. 8:33). – Испытавши Сам всевозможные искушения и страдания, как может Он не быть милостивым и снисходительным к немощам своих братьев, как может не сострадать страждущим? Как не поможет Он им – Своим братьям и по естеству, и по немощам естества?

Страдальческая жизнь Богочеловека, сделавши Его милостивым к людям и сострадательным к их слабостям и бедам, в то же время полезна для людей, как высочайший образ для подражания. И прежде всего, Он представляет людям образец для подражания в Своем послушании Богу. По словам апостола Павла, Он страданиями навык послушанию и усовершился (Евр. 5:8, 9) Сын Божий не имел нужды подчиняться воле Божией, как раб, а только должен был согласоваться с нею, как Сын и Господь; но, невиновный, Он подчинялся Богу, как виновный раб, потому что вменил Себе непослушание и вину людей пред Богом. Таким послушанием Он загладил непослушание людей Богу, т. е. искоренил то, что составляет первооснову греха. Первый человек согрешил, не послушавшись заповеди Божией не вкушать плодов; не послушался он потому, что по внушению диавола, польстившего его самолюбию, ему приятнее показалось исполнить свою волю, нежели волю Божию. Подобным образом грешат и все люди, поступая по своей воле и вопреки закону Божию, который представляется им выражением воли чужой, неприятной их сердцу и противной их влечениям. Вот это-то самостное направление воли человека, противное воле Божией, И. Христос загладил Своим совершенным послушанием воле Божией. Kaк непослушанием одного человека соделались многие грешными: так и послушанием одного соделаются праведными многие (Рим. 5:19). Утоливши Своим послушанием гнев Божий на людей за их непослушание, И. Христос дал людям и образец послушания Бога, и благодатные силы, чтобы подражать этому образцу. Послушный Богу до самоотвержения, И. Христос в Своей жизни был образцом мужественного перенесения несчастий и лишений и непоколебимого терпения. Он личным примером освятил и доказал ту горькую, Им же проповеданную, истину, что в царство небесное нужно войти узким путем и многими скорбями. Он прямо возвестил Своим последователям, что за исповедание Его имени их ждут в этом мире гонение и невзгоды и что если гнали Его, то будут гнать и их. Его жизнь оправдывала эти слова (Ин. 15:20,21). Но христианину не достаточно только знать, что его ожидают несчастья в жизни и что они составляют условие его усовершенствования; но, главное, он должен благодушно и мужественно переносить их, не падать под их бременем физически и нравственно, а напротив, укрепляться в борьбе с несчастьями, в борьбе со злом внутренним и внешним, чтобы наконец победить зло добром, вражду – любовью, несчастье и страдание – внутренним миром и мужественным спокойствием, так чтобы и зло, и гонение, и вражда, и так называемые удары судьбы, – все обратилось для него во благо и при конце подвига доставило победный неувядаемый венец славы и блаженства. Для всех таких борцов жизнь Иисуса Христа не есть ли высочайший образец, в котором они могут находить и руководство, и утешение, и ободрение? Кто подвергался более настойчивым, более несправедливым, более жестоким преследованиям от врагов, клеветников и грешников? Кто испытал более лишений, бедности и страданий при всей возможности быть богатым, владычествующим и славным? Кто при всем этом обнаружил большее, по истине царственное, спокойствие? Кто среди скудости и опасностей менее заботился о себе, как бы забывая себя, a ежеминутно был занят мыслию и желанием благодетельствовать людям, научить их, исправить, улучшить? Кто, кроме Вождя нашего спасения? Так, жизнь Спасителя научает нас страдать с пользой для себя, научает побеждать зло и страдание, а до победы надеяться и мужествовать. A как важно сознавать истинную цену страданий и гонений, как необходимо привыкнуть к мысли об их неизбежности, как полезно научиться обращать их во благо себе мужественным перенесением их, для этого доказательства не требуются. Но если кому взгляд на страдальческую жизнь Спасителя не доставит мужества при перенесении страданий и в борьбе со злом, то по крайней мере эта жизнь способна одушевить надеждой на счастливый исход страданий, или в этой, или в той жизни. Если страдание и гонение для иного человека не будут иметь значения горнила, очищающего и просветляющего его внутренний мир, то по крайней мере он, представляя себе прославление Господа, последовавшее в награду за Его страдание, не утратит надежды на достижение блаженной жизни.

Будучи образцом, утешением и надеждой для людей в качестве страдальца, Иисус Христос имеет еще большее значение в деле усовершенствования людей, как человек непорочный, безгрешный Много значат для исправления людей, для их правильного развития и для нравственного их усовершенствования хорошие правила, разумные законы; но неизмеримо большее в этом отношении влияние оказывает живой пример, деятельность лица, которое бы в себе самом олицетворило и осуществило нравственный закон. Закон писанный, или устно передаваемый, как бы он ни был хорош и совершенен сам по себе, не перестает быть сухой и мертвой буквой, для одних малопонятной, для других малоубедительной. Только жизнь, согласная с законом, делает его действенным, наглядным, осязательным и для всех доступным, делает несомненными и его исполнимость, и его пригодность, и его общеполезность. Этим, между прочим, объясняется, почему живой пример производит на нас неотразимо-сильное влияние. Между тем как требование, проходя чрез уста человека, который сам его не исполняет, теряет свою силу и редко кем исполняется, то же самое требование или правило с необычайной силой действует на людей и побуждает их исполнять его (хотя бы это было и не легко), если только оно изрекается человеком, который сам его исполняет и который с энергией, с силой убеждения и с ревностью научает тому же других. Иисус Христос, как человек безгрешный, осуществил в Своей жизни весь нравственный закон. Его жизнь есть образец самой возвышенной и чистой нравственности. Никто из людей ни после Христа, ни, тем более, до Него не исполнил нравственного закона во всей полноте, да никто и не мог исполнить по врожденной греховности, по немощности своей природы; поэтому во всем человечестве не было ни одного живого образца чистой и идеально-возвышенной нравственности, которому бы люди могли подражать. Иисус Христос, будучи не простым человеком, но Богочеловеком, был первым и вместе последним, то есть, единственным образцом чистейшей и возвышеннейшей нравственности, осуществившим ее во время земной жизни во всей полноте и совершенстве. Таков и должен быть у нас Первосвященник: святый, непричастный злу, непорочный, отделенный от грешников и превознесенный выше небес (Евр 7:26). Он Сын на веки совершенный (ст. 28). Таким образом чрез воплощение Сына Божия на земле явился безгрешный человек. Святая, безгрешная жизнь Его на земле служит живым примером, наглядным образцом, возвышеннейшим идеалом и могущественным возбудителем для подражания Ему всех людей. С этой стороны жизнь Богочеловека есть одно из величайших благ для человечества. В самом деле, с явлением в мире Христа Спасителя стало возможным прекратить напрасные и бесплодные поиски идеалов нравственности, потому что есть один идеал, возвышеннее, чище и человечнее которого не может быть, – это Иисус Христос в Своей земной жизни. С явлением этого истинного и величественного Идеала, как всеосвещающего солнца, обнаружились все слабые стороны, все недостатки прочих человеческих идеалов. Стало возможным отрешиться от старых идеалов в сознании их недостаточности и не слишком увлекаться новыми, открывая в них чрез сравнение с единым истинным Идеалом пробелы и недостатки. Каждый из этих идеалов может иметь своеобразные достоинства и быть в известной мере истинным, но все они бледнеют и меркнут, как звезды пред восходящим солнцем, пред идеалом нравственности, осуществленным в земной жизни Спасителя; они заимствуют из этого идеала все то, что есть в них истинного, прочного и возвышенного, подобно тому, как луна заимствует свой свет от солнца. A этот идеал, неисчерпаемый по своей глубине и необъятности, недостижимый вполне по своей возвышенности, в то же время всем доступен по своей общечеловечности и необычайной простоте. Из этого неистощимого источника всякий может черпать столько, сколько может и сколько желает, и всякий будет ощущать большее или меньшее утоление и упокоение самых возвышенных потребностей духа. Вместе с тем, желая почерпать из этого источника более и более, чаще и чаще, никто, однако, не может исчерпать его до дна. Понять жизнь Иисуса Христа и подражать ей может всякий, даже самый неразвитый и малоспособный человек, и притом при всякой обстановке и во всяком состоянии; но сделаться равным Ему по жизни, этого никто не достигнет.

Спаситель не только осуществил в жизни Своей весь нравственный закон, но Он изложил и преподал людям правила этого закона, дал им самый закон. И так как Его закон есть единственно истинный, полный, совершенный во всех отношениях, то Спаситель, принесши его на землю и научивши ему людей, доставил этим величайшее благо людям. И до Христа, и после Него были законодатели, но их кодексы нравственности всегда страдали крайностями, – были то слишком строги, ригористичны и потому отталкивали от себя людей сердечных и чувствительных, то допускали излишнюю нравственную свободу и распущенность и потому не удовлетворяли людей строго-нравственных. Вообще, проповедуемая в них нравственность не всегда была чиста и возвышенна. Частные нравственные правила некоторых мудрецов были прекрасны, но никто из них не мог найти одного истинного и всеобъемлющего принципа нравственности и развить его в безупречно-истинную систему. Их нравственные системы имели недостатки и в принципе, и в частностях. Это и понятно: творцы их, не смотря на свою гениальность, все-таки были люди, которые не всегда и не во всем могли отрешиться от духа времени, от предрассудков своего народа, от своих собственных грехов и слабостей, были не свободны от заблуждений, не имели всеобъемлющего знания. Эти и многие другие недостатки не могли не отпечатлеться на их системах. Мудрецы и испорченную-то человеческую природу, которая дана нам в опыте, не могли изучить во всей глубине и во всей широте её многоразличных проявлений у разных людей, у разных народов, и в различные времена, a об идеальном состоянии её они могли строить только неясные догадки, спутанные теории, делать шаткие предположения. A между тем это состояние нужно знать со всею ясностью и даже самому пережить его, чтобы создать нравственный закон чистый, полный и для всех людей обязательный и доступный; потому что цель нравственного закона в том и состоит, чтобы чрез исполнение его отрешиться от ненормального и испорченного состояния и достигнуть идеала бытия и жизни. Но если бы какой философ или моралист и создал совершенный во всех отношениях кодекс нравственности (хотя это на самом деле невозможно), то он, как простой смертный, едва ли бы мог придать своему творению такой авторитет, чтобы все люди приняли его, как единственно-совершенную и достаточную для всех систему нравственности. Как на земле не мог родиться безгрешный человек, но Бог должен был сойти с неба на землю, чтобы родить здесь человека безгрешного: так и совершенный нравственный закон не мог быть на земле произведением туземным, но должен был быть принесен па землю с неба. Он должен быть законом чистым, святым, совершенным и авторитетным, как Само Божество, – он должен быть законом Божественным. Он назначен для людей; но чтобы он действительно соответствовал своему назначению, чтобы он мог вести людей к богоуподоблению и совершенству, к соединению с Богом и к вечной блаженной жизни, он должен быть возвещен Богом. Его и возвестил нам Бог вочеловечившийся, Господь Иисус Христос. Как Бог, Он дал людям закон святой, возвышенный, совершенный; как человек, понимающий человеческие нужды и сочувствующий человеческим страданиям, Он не потребовал невозможного, неисполнимого, – не желал, чтобы люди падали под тяжестью строгого закона: заповеди Его не тяжки (1Иоан. 5:3); иго Его благо, и бремя Его легко (Мф. 11:30). Как сердцеведец, Он знал, что человек может сделать и что он должен исполнить, чтобы быть добродетельным и счастливым. Давши нравственные правила, Он и научил собственным примером, как исполнять их. Он не только научил, как нужно жить, но и сказал и собственною жизнью показал, как можно утешать и ободрять себя при тягостях, неразлучных с праведною жизнью. Он не потребовал, напр., чтобы люди делали добро ради добра, a мысль о награде за него оставили, как своекорыстную и преступную; потому что Он знал, что миллионы людей не поймут этого ригористического правила, a которые поймут, те могут быть подавлены его суровостью, изнемогут под его тяжестью. Он знал, кроме того, что это правило при всей возвышенной идеальности и чистоте, может сделаться опасным для нравственности, располагая к гордости. Напротив, Он за каждую добродетель обещал награду, но обещанные Им награды соответствуют и подвигам, которые ими увенчиваются, и естественным стремлением человеческой природы, которые ими удовлетворяются. Это награды не чувственные, а чисто-духовные. Человек желает их не из своекорыстия и эгоизма, потому что своекорыстный человек не может даже понять их: так они возвышенны. Неужели, напр., желание видеть Бога есть желание своекорыстное? Если да, то в таком случае в человеке нет ничего несвоекорыстного, и делание добра ради добра есть пустая фраза. Награды, обещанные Спасителем за добродетели, столь высоко-нравственны, столь чисто-духовны, желание получить их столь естественно человеку, столь согласно с лучшими и благороднейшими стремлениями и свойствами его природы, что это желание отнюдь не может унижать нравственности человека. Эти награды не суть награды внешние, это не подарки; но они так неразрывно связаны с самыми добродетелями, что нельзя разделять их. Они вытекают из добродетелей, как необходимый результат последних. Грешный человек не может ни понять их значение, ни желать их; он не верит в них и даже насмехается над верою в них. Напротив, добродетельный не может не желать их всеми силами души своей: он старается все преодолеть, чтобы получить их. Таким образом стремление к добродетели и обладание ею сопровождаются желанием небесных наград за нее. И наоборот, надежда получить небесные награды удерживает человека во время земной жизни на тернистом и тяжком пути добродетели, облегчает его страдания за правду, ободряет и укрепляет его ослабевающие по временам силы. В будущей же жизни добродетели и награды за них совсем не могут быть отделены друг от друга. Так, напр., чистый сердцем не может находиться в разлуке с Богом, не может не наслаждаться Его лицезрением; с другой стороны, лицезрение Бога будет для него побуждением к большему и большему усовершенствованию в добре. Таким образом лицезрение Бога есть не только следствие чистоты сердца и награда за нее, но и условие её; потому что разве возможно быть недобродетельным при созерцании Богa? To же можно сказать и о прочих добродетелях и наградах за них. Эта тесная органическая связь между теми и другими предначинательно существует и в здешней жизни, но окончательно и вполне обнаружится в жизни небесной. Таким образом об истинном последователе Иисуса Христа нельзя сказать ни того, что он делает добро ради добра, а наградами пренебрегает, ни того, что он исполняет закон ради одних наград, а не из любви и уважения к самому закону; но любовь к добродетели, соединяясь в нем с любовью к наградам за нее, взаимно себя условливают, поддерживают и питают. Это так и должно быть. Как добродетель не отделима от наград и награды от добродетели, так и усовершенствование в добродетели неотлучно от желания и надежды получить награду за труд, а это желание и эта надежда в свою очередь связаны с нравственным усовершенствованием. И так обещание Спасителем наград за добродетели есть восполнение самого учения о добродетели; оно, не препятствуя быть Его учению о нравственности совершенно чистым и возвышенным, делает его для всех удобоприемлемым. Обещая за добродетель награды духовные, Спаситель уклонился от двух крайностей: Он не обещал наград чувственных, как Магомет, и потому Его нравственные требования строги, чисты, возвышенны; a с другой стороны, обещая награды духовные, Он облегчил для человека свершение нравственных подвигов и борьбу за добро против соблазнов зла. Любвеобильный, Он желал облегчить для человека тяжесть нравственного закона и действительно сделал его игом благим и бременем легким. И не смотря на это или, лучше, согласно с этим, в Его Божественном учении изображены такие высокие, такие чистые идеалы нравственной жизни, что хотя каждый человек может стремиться к ним и осуществлять их по мере своих сил и что хотя посильное достижение их каждого человека делает истинным человеком, – тем, чем он должен быть; но, с другой стороны, их возвышенность и чистота, так сказать, выходят за пределы настоящей жизни человека, стоят выше его сил, стремлений и средств. Вот почему стремление к этим идеалам, делая человека счастливым и истинным, не дает ему остановиться и уснуть в бездействии, но влечет его далее и далее на пути к большему и большему совершенству. Нравственное учение Иисуса Христа. привлекательное для всех людей по своей общечеловечности и божественной красоте, доступное всем людям по своей необычайной простоте и общепонятности, в то же время возвышенно и недосягаемо по святости и чистоте, неизмеримо и неисчерпаемо по глубине содержания. Учение Христа Спасителя, при истинности, возвышенности, глубине и широте содержания, запечатлено божественным спокойствием в тоне, одушевлено могущественной силой убеждения, исполнено божеской властительности и излилось в величаво-простой и божественно-прекрасной форме. Тысячи слушателей увлекались красотой и сладостью речи Спасителя и покорялись её властительной силе, забывая голод и жажду, покидая свои занятия. Миллионы людей и доселе утоляют свою духовную жажду животворной водой этого Божественного источника... Мы изобразили только тень тех благ, которые люди могут почерпать, почерпали и будут почерпать из источника безгрешной жизни Спасителя и Божественного Его учения. Кратко эти блага выражены в слове апостола Павла: Kaк преступлением одного всем человекам осуждение, так правдою одного всем человекам оправдание к жизни (Рим. 5:18).

Подавая Своею жизнью пример для всех людей и преподавши истинное учение о нравственности, Богочеловек с особенной силой выразил в Своем учении и доказал Своею жизнью, что сущность всякой добродетели состоит в любви к Богу и к людям, – любви чистой, безграничной, совершенной. – Конечно и до Христа люди знали, что любовь есть добродетель; но язычники не придавали ей особенного значения; и даже такие великие моралисты, каковы Сократ и Платон, не причисляли ее к главным и основным добродетелям. Богооткровенный ветхозаветный закон в этом отношении далеко возвышается над языческим нравоучением. Но хотя он многократно и настойчиво заповедует любить Бога всеми силами души, мысли и сердца (Втор. 6:5; 10:12; 11:1, 13, 22; 19:9; 30:6, 16. И. Нав. 22:5; 23:11), а также любить ближнего, как самого себя (Лев. 19:18); однако он не указывает на любовь, как на основное начало всего нравственного закона и всякой добродетели. Кроме того, он ограничивает любовь, говоря: око за око и зуб за зуб (Исх. 21:24). Далее, закон под ближними разумел только единоплеменников и единоверцев. Иудеям вменялось даже в обязанность истреблять соседние иноверные племена и не вступать с ними ни в какие дружественные отношения. Это заповедано было с целью оградить чистоту истинной религии, поклонниками которой были израильтяне. Наконец, хотя ветхозаветный закон и не заповедывал ненавидеть личных врагов, однако и не заповедал любить их и не наказывал ненависти к врагам. He сдерживаемые в этом отношении законом, иудеи, понятное дело, отдавались естественному влечению, т.е. враждовали на врагов. Из слов И. Христа: вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего (Мф. 5:43), каковых слов в писанном Моисеевом законе нет, можно заключать, что неписанным преданием, или самой практикой ненависть к врагам y иудеев не только извинялась, но даже считалась обязательной. – Только Иисус Христос объявил, что нет иной большей заповеди, чем заповедь о любви к Богу и о любви к ближним (Марк. 12:29 – 31). Он первый возвестил, что на этих двух заповедях утверждается весь закон и пророки (Мф. 22:40). Он первый снял все ограничения, которые имели эти заповеди в Ветхом Завете, сказавши: кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую (Мф. 5:39), и еще: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас (Мф. 5:44). Любовь, узаконенную ветхозаветною заповедью: люби ближнего твоего, и ненавидь врага твоего, он прямо объявляет недостаточной, говоря: если вы будете любить любящего вас, какая вам награда? He то же ли делают и мытари (Мф. 5:46)? Далее, под ближними y языческих народов и даже y евреев разумелись единоплеменники. Иисус Христос притчею о Самарянине (Лук. 10:29–37), облагодетельствовавшем ограбленного и израненного разбойниками еврея, первый из людей объявил и научил, что наши ближние суть все люди, не исключая и тех, которые принадлежат к враждебным нам народам. Затем, Иисус Христос заповедал до семи раз в день прощать обиду брату, который кается в ней (Лук. 17:4); a в другой раз апостолу Петру сказал, что обиду нужно прощать не до семи, но до седмижды семидесяти раз (Мф. 18:22), иначе говоря, прощать без конца. До И. Христа о такой безмерной, всеобъемлющей любви и об обязанности иметь ее никто и не догадывался. Вот почему Свою заповедь о любви друг к другу Он назвал заповедью новою (Ин. 13:34). – Эта заповедь, будучи новой по необъятности узаконяемой ею любви, нова и по возвышенности указываемого для этой любви мотива или основания. Почему мы должны любить и врагов? Почему мы обязаны исполнять эту, по-видимому, неестественную заповедь? Потому что, по учению Спасителя, мы должны быть сынами Отца небесного; должны подражать Ему, как дети; должны быть совершенными, как совершен Отец наш небесный. A Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми, и посылает дождь на праведных и неправедных (Мф. 5:45, 48). В Ветхом Завете побуждением к тому, чтобы израильтяне любили и почитали Бога, любили ближних и вообще вели добродетельную жизнь, служили обещания, что за это Бог наградит их земными благами, а за неисполнение закона Бог угрожал лишить израильтян земных благ и причинить им различные бедствия. Таким образом там одним из важнейших побуждений к исполнению заповеди любви к Богу и ближним служила надежда получить земные блага и желание избежать бедствий, – побуждение хотя и естественное и соответственное степени духовного развития израильтян, но во всяком случае не возвышенное, которым заповедь о любви оземленялась и чрез которое любовь, эта духовнейшая добродетель, теряла значительную долю силы, святости и идеальности. Правда, кроме этого, чувственного мотива к исполнению заповедей указывался и другой – высокий и духовный, именно, что они суть заповеди Божии. В книге Левит множество раз, почти после каждой частной заповеди, повторяется: Я Господь, или: ибо свят Я Господь (напр. Лев. 21:8). Точно так же и вообще о всех заповедях говорится: соблюдайте заповеди мои и исполняйте их (22:31). Будьте святы, потому что свят Я, Господь Бог ваш (19:2; 11:44, 45; 20:7; 21:8). Таким образом мотив для исполнения заповедей в Ветхом Завете указывается, по-видимому, такой же, как в Новом Завете, то есть, подражание Богу, святому и совершенному. Но существенное различие в том, что во времена ветхого завета, до пришествия на землю Христа Спасителя, Бог не мог явиться столь милосердым, благим и любвеобильным, каким Он явился с воплощением Сына Божия. В Ветхом Завете хотя и сказано было: Господь, Бог твой, есть Бог благий и милосердый (Втор. 4:31); но там же сказано: Господь, Бог твой, ест огнь поядающий, Бог ревнитель (ст. 24). Бог там Сам о Себе говорит: Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, за вину отцев наказывающий детей до третьего и четвертого рода ненавидящих Меня; и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои (5:9, 10) Таким образом хотя и тогда Его милость была сильнее и действовала продолжительнее, нежели гнев (Ср. Исаии 54:7, 8; 60:10), однако она простиралась только на любящих Его и не открывалась Его врагам. Отсюда понятно, почему Бог и людям дал заповедь любить только ближнего, а врага позволялось ненавидеть. Тогда заповедь о любви к врагам не имела бы для себя достаточного основания, была бы не уместна, казалась бы противоестественной и неисполнимой: действие Самого Бога в отношении к Его врагам делали ненависть людей к их врагам дозволительной, почти обязательной. He то стало с воплощением Сына Божия. Апостол, который y Него научился любви, решительно за свидетельствовал: Бог есть любовь (1Ин. 4:16). До этой великой истины люди не могли додуматься сами. He часто ли они видели, что не только злых, но и добродетельных поражают удары судьбы? Где же любовь и благость Божия? подумает каждый человек-нехристианин. Для ветхозаветного человека праведный страждущий Иов был загадкой. Но если бы люди и дошли до истины, что Бог есть любовь, они не могли бы сделать из неё полного приложения к своей жизни. Они не могли бы знать, что и человек должен осуществлять в своей жизни любовь и только любовь; едва ли бы они согласились с мыслью, что и человеческая любовь должна быть отражением любви Божественной, что и она должна быть беспредельной, подобно этой последней. Любовь ко врагам едва ли могла показаться естественной и позволительной, а о возвышенности её и обязательности для всех не могло быть и речи. – Только с явлением на земле Богочеловека до очевидности обнаружилось, что Бог есть любовь и что человек должен и может подражать Ему, что он должен и может проникнуться любовью в жизни и деятельности и во всем существе своем. В лице Богочеловека и во всей Его жизни проявилась беспредельная сила любви Божией и любви человеческой. Мы не будем распространяться о том, что самый факт воплощения Сына Божия есть доказательство безмерной любви к людям Бога Отца, пославшего в мир на страдание возлюбленного Сына Своего ради спасения людей. Приведем только следующие слова Апостола любви: Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь чрез Него. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши. Если так возлюбил нас Бог, то и мы должны любить друг друга (1Иоан. 4:9–11). Ясно, что любовь Божия, то есть, самая сущность любви (в тот любовь), открылась со всей силой только в посланничестве Сына Божия в мир и что только с этого времени люди получили возможность и обязанность осуществлять в своей жизни эту святую любовь. He будем повторять и того, что в добровольном и покорном принятии этого посланничества Сыном выразилась беспредельная любовь Сына к Отцу, Которого Он послушался. Довольно привести Его собственные слова об этом: Я люблю Отца, и, как заповедал Мне Отец, так и творю (Ин. 14:31). Скажем только, что Бог Отец послал Сына Своего в мир и Сын принес Себя в жертву ради блага не друзей Своих, а врагов, людей-грешников. Он прямо объявил, что Он пришел взыскать и спасти погибшее (Мф. 18:11) что Он пришел призвать к покаянию не праведников, а грешников (Мф. 9:13; Марк. 2:17; Лук. 5:32). Грешники – это враги Его, их-то Он пришел спасти. Во всю жизнь Свою Он осуществлял эту цель самыми разнообразными способами. Трудно исчислить все Его благодеяния людям. Он врачевал болезни телесные, исцеляя и от духовных недугов. Слепые прозирали, прокаженные очищались, бесноватые освобождались от бесов, мертвые воскресали и проч. Он сочувствовал страждущим, облегчал участь несчастных, обличал нечестивых для их же блага, a всех вообще учил и наставлял. Он желал всех облагодетельствовать, лишь бы только люди были способны принять от Него благодеяния. Мало этого: Он и неверующих, неспособных и недостойных быть облагодетельствованными, желал привлечь к Себе и спасти словом кротости. Он любил и врагов Своих, желал им блага и употреблял все усилия, чтобы доставить им благо. Трудно найти человека, которого бы так сильно и столь многие осуждали, ненавидели и гнали, как Иисуса Христа. Может быть, провидение Божие не без цели поставило Его в среду таких людей, которая, по-видимому, скорее могла вселить в Нем отвращение и вражду к людям, a не воспитать жалость и любовь к ним. Провидение Божие устроило так, что именно в этой-то неблагоприятной для развития любви среде, в этой-то непроглядной тьме злобы, коварства, ненависти и вражды и воссиял светозарным блеском светоч любви Божественной. Вражда и злоба не могли ожесточить Богочеловека, не могли ни на минуту ослабить Его пламенной любви к людям. Тьма не объяла Его (Ин. 1. 5). Он скорбел об ожесточении сердец иудеев. При торжественном входе в Иерусалим, представляя Себе будущую ужасную участь этого города, Он заплакал о нем (Лук. 19, 41) и сказал: Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! (Мф. 23:37). Он умолял Отца, чтобы простил Его распинателей (Лук. 23:34). Вообще из чтения Евангелий выносишь убеждение, что любовь Иисуса Христа к людям возрастала по мере того, как усиливалась их злоба против Него. Человеческая злоба как будто бы для того и проявилась во всей наготе, со всей ужасающей силой, адской хитростью и кровожадностью, чтобы тем ярче засияла, тем сильнее проявилась, тем несокрушимее оказалась любовь. Да, кротость, сострадательность, милосердность Спасителя, теплоту Его безграничной любви не в силах была погасить никакая демонская злоба. От сопоставления с этой чудовищной злобой и в борьбе с ней любовь Спасителя нашего приобрела только более силы, явилась в победном величии, отпечатлелась в истории человечества неизгладимыми огненными чертами.

Это для нашего наставление. Иисус Христос есть не только первый, но и величайший учитель и вместе образец любви святой, идеальной и возвышенной по чистоте, беспредельной и необъятной по силе, – любви по истине Божественной. С пришествием на землю Иисуса Христа эта Божественная любовь не только явно для всех открылась, но и получила доступ в сердца людей; люди получили возможность иметь ее в себе, подражать любви Спасителя своего, согласно Его заповеди: как Я возлюбил вас, так и вы да любит друг друга (Ин. 13:34). Иисус Христос любовь Божественную водворил в сердце человека, и любовь человека к Богу стала отображением любви Бога к человеку. Вот когда получила полную силу и применение заповедь: будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный (Мф. 5:48). Иисус Христос есть Бог, – поэтому Его проникнутая любовью земная жизнь убеждает нас, что Бог есть любовь. Иисус Христос есть человек, – отсюда мы убеждаемся, что и всякий человек должен и может иметь любовь к Богу и ближним. Из слова и жизни Иисуса Христа научаемся, какова должна быть наша любовь, в чем должна она состоять и какое она имеет значение для наших добродетелей, для нашего счастья, для нашей жизни. Сколько благоденствия, счастья и добра доставила человечеству та доля любви, которую оно почерпнуло из жизни и учения Христа Спасителя! Сколько миллионов людей будут почерпать эти блага из этого вечно-живого и живоносного источника в грядущие века! Какие великие награды ожидают на небе тех, которые не скупо утоляют духовную жажду свою и других людей животворной водой Божественной любви! Любящим Бога все содействует ко благу (Рим. 8:28). He видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1Кор. 2:9. Ср. Ис. 64:4).

Как следствие любви Иисуса Христа к людям является взаимная любовь между людьми. Религия христианская есть религия любви и, как такая, есть религия истинная, совершенная. Христианство сделало людей человечными. Человечность, бесспорно, есть величайшее благо для всего человеческого общества и для каждого члена его. Другие блага более или менее исключительны и узки, так что то, что составляет благо для одного человека, бывает иногда несчастьем для других; но человечность есть благо всеобщее. Великая по своей универсальности, она велика и по своей возвышенности: она есть цвет человеческой добродетели, она есть высшее проявление того, что в человеке есть благородного, прекрасного. Она обнимает собою прочие добродетели, порождает их и возвышает их цену, так сказать, венчает их. Человечность, со всеми благами и счастьем, которое она доставляет людям, есть дар и плод христианского просвещения, христианства. Христианство смело поставило началом взаимных отношений людей человечность и любовь на место владычествовавших повсюду деспотизма, варварства, силы. Животная борьба всех против каждого и каждого против всех замещена в этой религии всеобщею взаимопомощью, – на место силы поставлена любовь. Смело провозгласивши этот неслыханный дотоле закон человеческой жизни, христианство на первых же порах осуществило этот закон с таким неимоверным успехом и с такой быстротой, что в несколько столетий окончательно подчинило себе Римское Государство, которое прежде не было побеждаемо никакой другой силой, которое, напротив, само всех и все подавляло. Стремилось оно подавить и христианство огнем, мечем, ссылкой, красноречием; напрягало все свои страшные силы, чтобы победить христианство. Напрасные усилия! Христианская любовь победила. Сколько счастья принесла человечеству замена грубого или утонченного насилия, как принципа жизни, христианской любовью! Сколько и еще веков человечество будет черпать счастье из христианства, как из неиссякаемого источника человечности и любви! По своим началам христианская религия ведет народы к взаимному миру, к внутреннему процветанию, – материальному и духовному. Опыт девятнадцати веков показал, что эта религия внесла много благоденствия, счастья, добра, нравственного и умственного совершенства в страны, про- светившиеся её учением и оживотворившиеся её духом.

С истинной, святой любовью, знать и иметь которую научил нас Иисус Христос, неразрывно связано истинное богопознание, истинная религия, истинная и правая вера в Бога; святая любовь, принесённая на землю Сыном Божиим, есть условие истинного богопознания. Кто не любит, mom не познал Бога; потому что Бог есть любовь (1Ин. 4:8). Напротив, всякий любящий рожден от Бога и знает Бога (4, 7); знает Его и не может не знать, ибо Сын может ли не знать Отца? Если Бог есть любовь, то иметь о Нем истинное и совершенное знание может только тот, кто сам любит, кто испытал и испытывает, что такое любовь. – Далее, религия, истинная вера в Бога состоит не в одном только богопознании, но и в живом общении человека с Богом; – не в теоретическом только знании умом истин о Боге, но в сердечном к Нему отношении, даже в этом более, нежели в том; потому что жизненное общение между двумя существами не может не сопровождаться истинным пониманием каждым из них природы другого, тогда как знание, приобретаемое без такого общения, иными способами, не всегда может быть истинным и всегда будет поверхностным и неглубоким. Но жизненное или сердечное отношение – это и есть отношение любви. Религия состоит в том, чтобы знать Бога и любить Его, и второе важнее первого. И не потому только важнее, что любовь к Богу заключает в себе и знание Бога, но еще в другом отношении: религия есть теснейший союз между Богом и человеком, внутреннейшее между ними общение, а такой союз и такое общение не возможны без любви, потому что в ней-то они и заключаются. Знание подготовляет, дополняет и уясняет для человеческого сознания этот союз но оно не составляет его сущности; только любящий Бога находится в теснейшем с Ним общении. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает (1Ин.4:12). Пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем (4, 16). Любовь Бога к человеку и святая любовь человека к Богу составляют сущность религии, и без этой взаимной любви между Богом и человеком религия не существует

Отсюда понятно, что истинная и совершенная религия не могла явиться на земле без одновременного проявления любви Божией во всей силе. Замечателен факт, что по мере того, как люди изгоняли любовь из своего сердца, упадала и искажалась и их религия. Так в раю до грехопадения Адама и Евы существовала истинная религия⁸⁸: прародители наши имели истинные познания о Боге и находились с Ним в столь близких отношениях, что видели или по крайней мере ощущали Его присутствие в раю. Это было так потому, что они имели к Богу детски-чистую, сыновнюю любовь; точно так же и Его отеческая любовь к ним ничем не преграждалась. Грех хотя и не уничтожил окончательно любви человека к Богу (если бы это случилось, то навсегда порвалась бы всякая нравственная связь между Богом и человеком, и религия сделалась бы невозможной; таково состояние диавола, в котором злоба совершенно искоренила любовь и окончательно и безвозвратно отторгла его от Бога), но ослабил ее, ограничил, извратил. С другой стороны и Бог хотя не лишил человека Своей помощи, хотя человек не переставал быть предметом Eгo любви, но, в силу гнева Его на грех человека, проявление Его любви к человеку было ограничено; святой правдой, наказывающей грех, любовь Божия была сокрыта от людей, подобно тому, как животворное действие согревающих и освещающих лучей солнца ослабляется малопроницаемым облаком.

Одновременно с охлаждением взаимной любви между Богом и человеком и в зависимости от этого охлаждения первобытная истинная религия упадала более и более. Во время самого процесса грехопадения доверчивая сыновняя любовь прародителей к Богу ослаблена была недоверием и зародившимся эгоизмом. Что же произошло отсюда? Уже в первые минуты после грехопадения y прародителей затмилось сознание о вездеприсутствии Божием, так как они старались скрыться от Бога в древесной чаще, – затмилось истинное познание о Боге. Затем, чем глубже грех проникал в существо человека и чем шире поток его разливался в человечестве, чем более от этого ослабевала в людях любовь к Богу и ближним: тем запутаннее и темнее становились их понятие о Боге, тем противоестественнее и чудовищнее становились их религиозные обряды, тем искаженнее и фальшивее делались их религии; так что люди вместо Бога стали покланяться земным предметам, – не только величественным и прекрасным, но и мелким, и отвратительным. С другой стороны, и любовь Божия, по мере развращения людей, могла обнаруживаться и действовать слабее и слабее. Всех заключил Бог в непослушание (Рим. 11:32). Таким образом угасание любви в людях и необнаружение её со стороны Бога отдалили людей от Бога; истинный и тесный союз между ними порвался; совершенной религии не существовало. – Что касается до иудейской религии, то она, как Богооткровенная, была истинна. Существование этой религии обусловливалось близким и тесным отношением, в каком находился Бог к еврейскому народу; а это отношение в свою очередь определялось тем, что из этого народа имел произойти Спаситель мира. Но так как до пришествия на землю Спасителя любовь Божия даже и по отношению к избранному народу не могла проявиться во всей силе, и благодетельное её воздействие на него беспрестанно прерывалось проявлениями гнева Божия за грехи этого народа; так как, с другой стороны, и сам народ не имел умягченного любовью сердца, а был народом жестокосердым: то и религия его, по необходимости, была несовершенной, чувственно-обрядной и малодуховной. Она была тенью другой, совершенной религии, принесенной Христом, и подготовляла людей к этой последней.

Только с пришествием на землю Сына Божия могла явиться на земле религия не только истинная, но и совершенная во всем. Сын Божий пришел, и дал нам свет и разум, да познаем Бога истинного, и да будем в истинном Сыне Его Иисусе Христе (1Ин. 5:20). Здесь указаны два существенные признака истинной и совершенной религии: познание Бога и пребывание в Нем или теснейшее общение с Ним в союзе любви. И до Христа, как известно, люди имели познание о Боге, но не такое, как с пришествием Его; и до Христа люди стремились к Богу и имели к Нему любовь, но не такую, как после Христа. Еще устами древнего пророка Иегова говорил: вот наступают дни, когда Я заключу с домом Израилевым и с домом Иудиным новый завет... Тогда все они будут знать Меня, от малого до великого, потому что Я прощу вину их, и греха их уже не буду помнить (Иерем. 31:31, 34. Срав. Евр. 8:10–12). Это прощение вины последовало в силу заслуг воплотившегося Сына Божия. Тогда же люди получили и истинное, совершенное познание о Боге. На просьбу апостола Филиппа: Господи. покажи нам Отца (Ин. 14:8), Иисус Христос отвечал: столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня видел Отца (ст. 9). Нужно знать Сына Божия, явившегося во плоти, чтобы знать Отца Его (ст. 7). Почему так? Потому что вочеловечившийся Сын есть путь, и истина, и жизнь (ст. 6); потому что Он в Отце я Отец в Нем (ст. 10); потому что и слова и дела Его суть не Его только, но и Отца Его (ст. 10). Как Сам Он есть Бог, принявший человечество, так и вся Богочеловеческая жизнь Его есть откровение воли и вообще жизни Божественной. Прежде Бог открывался людям только в слове, передаваемом чрез обыкновенных, хотя и святых, людей; а теперь Он Сам Своим существом явился на земле, явил людям Свою святую Божественную жизнь, Свою Божественную творческую деятельность, Свое Божественное истинное слово. Правда, Он явил Божественное Существо с Его жизнью и деятельностью не во всей полноте, а в умаленном виде, и притом под покровом человеческого естества. Но это было необходимо; потому что если бы Божество явилось на земле неприкровенно, в полном величии и славе, то грешные люди не могли бы вынести Его присутствия. Но если уже не возможно было Богу явиться людям во всей славе, то Он в Богочеловеческом лице Иисуса Христа, в Его жизни, учении и деятельности открыл Себя людям по крайней мере в такой степени, как никогда прежде, – в такой мере, которой вполне обнять не может ни один человек, ни даже все человечество, и которая достаточна для спасения каждого человека и всего человечества. Поэтому Иисус Христос и сказал Своим ученикам на вечери: Никто не приходит к Отцу, как только чрез Меня. Если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца Моего. И отныне знаете Его, и видели Его (Ин. 14:6, 7). Открытое Иисусом Христом знание о Боге есть первое по своей полноте, истинности и совершенству. Но оно же есть и последнее, потому что дальнейшее развитие богопознания должно выходить из него, как из основания. Я открыл им Имя Твое, говорил Иисус Христос в молитве Отцу, и открою (Ин. 17:26). Имя тоже, что существо, по библейскому словоупотреблению. Он открыл существо Божие в Своем существе, в Своей жизни и в Своем слове. Это откровение продолжает и распространяет в Церкви посланный Иисусом Христом Дух Святый. – Кроме богопознания чрез жизнь Иисуса Христа осуществлена и другая сторона религии – общение Бога с человеком и человека с Богом в союзе любви, – осуществлена во всей широте и полноте.

В лице Иисуса Христа Божеское и человеческое естество соединились так тесно, как только возможно, потому что Божеская и человеческая природа составили в Нем одно лице. Чрез такое соединение Божество стало милостиво к людям и доступно им, а люди на столько освятились и приблизились к Богу, что между Богом и людьми стала возможна такая же тесная связь любви, какая была между Богом Отцом и Иисусом Христом. В этом убеждают нас ясные слова Самого Иисуса Христа. Да будут все едино, молил Он Отца; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Ин. 17:21). Основание такого единения людей между собою и с Богом заключается именно в Богочеловеке, как посреднике между Богом и человеком. Верующие так же тесно соединены с Иисусом Христом, как ветвь с лозой: они пребывают и живут только в Нем и с Ним (Ин. 15:1 – 7). В свою очередь и Он пребывает в Них (Ин. 17:23), и так как Отец пребывает в Нем (ст. 23), то чрез Него и люди пребывают в Боге. Верующие, исполняющие заповеди Иисуса Христа, пребывают в любви Его, а Он, исполняя заповеди Отца, пребывает в Его любви; Его возлюбил Отец, а Он возлюбил верующих. Любовь Отца к Сыну будет пребывать и в верующих. Таким образом с явлением Сына Божия на земле во плоти открылась для мира и в мире любовь к Нему Бога Отца и Его любовь к Богу Отцу; далее, любовь Его к людям и любовь людей к Нему; отсюда, наконец, любовь Бога к людям и любовь людей к Богу.

Мы показали, что воплощение Сына Божия, Богочеловеческая жизнь Его на земле и все действия Его, из которых нами рассмотрены только главнейшие, со стороны Его составляют жертву, выражают Его послушание Отцу и любовь к Нему, обнаруживают в Нем любовь к людям. Будучи всем этим, они в то же время целью своею имели принесение счастья и спасения людям и действительно доставляют его желающим. Как послушание и жертва, они умилостивляют Бога за грехи людей и примиряют Бога с людьми и чрез это они уже составляют для людей величайшее благо. В связи с этим умилостивительным значением воплощения и жизни Богочеловека жизнь и деятельность Богочеловека есть величайшее благо для людей и в том отношении, что они представляют величайший и прекраснейший образец для подражания. Иисус Христос есть благодетель человечества, как провозвестник и образец чистой нравственности и святой любви и как основатель истинной религии.

Что Иисус Христос принес жертву и принес ее из послушание и из любви к Богу Отцу, из любви к людям и ради их блага, это обнаружилось не только в воплощении и страдальческой жизни Его, но и в смерти, и даже в смерти с особенной силой. Смерть Его есть не только жертва, но жертва величайшая; она же составляет венец Его послушания Богу; она представляет цвет Его любви к Богу и к людям; она же есть величайшее благо для людей, потому что чрез нее преимущественно совершено спасение людей. Между тем как y обыкновенных людей смерть есть прекращение деятельности, смерть Иисуса Христа составляет сущность, основание и вместе завершение предпринятого Ими дела спасения людей⁸⁹. – Так как смерть Его составляет продолжение и завершение Его земной жизни и деятельности и по значению своему для спасения людей отличается только высшею степенью в сравнении с жизнью, то можно бы смерть Его рассматривать вместе с жизнью; но мы хотим ее рассмотреть особо для раздельности. Притом, для специального рассмотрения смерти Христа Спасителя мы находим основание в том, что хотя она заключает в себе те же моменты, как и жизнь Его, то есть, она составляет жертву, выражает послушание и любовь и совершается ради снесения людей; но во всем этом она заключает, в себе много особенного и преимущественного. Прежде всего коснемся этого особенного значения смерти Иисуса Христа в сравнении с его жизнью.

В деле, спасения людей мы придаем смерти Христа Спасителя только преимущественное значение пред Его жизнью, но не исключительное. Но нашему мнению, при оценке дела спасения людей нельзя отделять Спасителя от смерти Его (мы особо рассматриваем то и другое ради раздельности, а не потому, чтобы мы не придавали значение жизни Спасителя, а все приписывали одной смерти Его); они имеют между собою тесную связь, и та и другая необходимы для совершение дела спасения людей Без общественной деятельности, предшествовавшей смерти Богочеловека, самая смерть Его не была бы спасительна; с другой стороны, и жизнь Его без смерти оставила бы дело спасения не законченным. Между тем были и теперь есть богословы, которые в деле спасения людей придают смерти Иисуса Христа исключительное значение. Так как дело спасения людей всего чаще называлось и теперь называется искуплением, то сущность этого дела стали видеть в отплате Божию правосудию за грех, которое требовало отмщение человеку за грех. Это наказание и месть и понес за людей Иисус Христос. Так как, далее, смерть Его составляла венец Его страданий и, следовательно, всего более удовлетворила правде Божией, то ей и стали придавать исключительное значение в деле спасения людей. Этот формально-юридический, чисто внешний взгляд на дело спасения людей установился особенно в католической церкви, со времени Анзельма, а зародыши его мы находим еще у Святого Льва, папы Римского. Нам думается, что он возник и удерживается до сих пор именно потому, что при суждении о деле спасения придавали слишком мало значения любви Божией. Где любовь, там не может быть юридически формальных счетов и возмездий. В сущности этот взгляд нельзя назвать положительно ложным. Действительно, Иисус Христос Своею смертию, как и вообще страданиями Своей земной жизни, принес жертву, требуемую правосудием Божиим за грехи людей; но дело спасения людей состояло не в этом только одном. Вот почему этот взгляд, при своей формальности, отличается узкостью и неполнотой. Дело спасения людей нужно понимать гораздо шире, нежели как понимал его Анзельм и его последователи «Искупление не следует отделять от понятия о всыновлении⁹⁰, говорит один из глубокомысленнейших наших богословов Усыновление Богу, даруемое нам чрез Иисуса Христа, есть действительное восстановление духовной жизни человека, воссоздание её, а не есть только одно внешнее удовлетворение гнева Божия за грех человека, хотя, конечно, заключает в себе это последнее; потому что всякий рожденный от Бога не делает греха (1Иоан. 3:9), следовательно свободен и от проклятия Божия, и от кары за грех. Усыновление же людей Богу или возрождение их совершено и совершается не чрез одну только смерть Иисуса Христа, но вместе с тем и чрез учение Его, которое составляет дух и жизнь для верующих, и чрез всю жизнь Его Оно совершается силою любви Божией, а любовь Божия проявилась и в воплощении Сына Божия, и в жизнедеятельности Его на земле, а не в одной Его смерти. Кроме того, без воплощения и жизни не могло бы быть и смерти. Одним словом, в деле спасения людей смерть Иисуса Христа имеет особенное и преимущественное, но не исключительное значение.

Сказавши об особенном значении смерти Христа Спасителя в сравнении с жизнью Его, мы теперь рассмотрим смерть Его с тех же сторон, с каких мы рассматривали Его жизнь.

Прежде всего, в смерти Иисуса Христа проявилось совершенное послушание Его Богу Отцу. Иисус Христос, сказавши, что Сам Он отдает жизнь Свою, чтобы опять ее принять, и что Он имеет на это власть, добавляет: сию заповедь получил Я от Отца Моего (Ин. 10:17,18). Таким образом Иисус Христос имел силу, власть, возможность не умирать; но Он умирает добровольно, из послушания заповеди Отца. Что Иисус Христос принял смерть из послушание Богу Отцу, это особенно сильно и поразительно обнаружилось в Гефсимании во время моления Иисуса Христа о чаше Еще несколько ранее Он говорил: душа Моя теперь возмутилась; и что Мне сказать? Отче, избавь Меня от часа сего! Но на сей час Я и пришел (Ин. 12:27). Привязанность к жизни есть глубочайшая и неистребимая потребность человеческого существа; ожидание смерти тягостно, мучительно. Оттого душа Иисуса Христа, как человека, возмутилась при мысли о приближавшейся мучительной смерти. Но так как Он и пришел с целью принять смерть, так как это есть Его собственная воля и воля Его Отца, то Он силой сознания и воли и послушанием Отцу побеждает возмутившееся в Себе чувство. Чувство самосохранения, естественная любовь к жизни, ужас пред близкой смертью, на мгновение так сказать, овладели Его сердцем, взволновали Его душу. Но сознание долга по отношению к Отцу и твердая решимость исполнить Его и Свою волю в ту же минуту успокаивают Его взволнованное сердце. Только что мятущееся сердце подсказало ему: Отче, избавь Меня от часа сего! как ясное сознание Своей обязанности по отношению к Отцу и к Себе Самому вооружает Его волю твердою решимостью, и Он говорит: на сей час Я и пришел. Зачем же, как бы говорил Он, молить Бога, чтобы Он избавил от этого страшного часа смерти? – Приведенные слова выражали только начало той страшной внутренней борьбы в душе Христа Спасителя, которая, подобно грозе, разразилась в молении о чаше в Гефсимании Здесь Он начал скорбеть, ужасаться и тосковать смертельно (Мф. 26:37, 38. Ср. Марк. 14:33). Всесильный, Он, однако, просит учеников побыть с Ним и бодрствовать; хочет их присутствием поддержать в Себе мужество, утешить Свою тоску. Это опять заговорили, и притом с страшной силой, чувство самосохранения и любовь к жизни, опять страх в виду близкой смерти наполнил Его душу, пронзил Его сердце невыразимой тоской. И вот под гнетом этой сердечной муки Он падает лицем на землю и взывает: Отче Мой если возможно, да минует Меня чаша сия (Мф. 26:39). Уже слова: если возможно, показывают, что хотя человеческая воля Иисуса Христа, под тяжестью сердечной тоски, и желала избавиться от страдальческой смерти; но желала этого не безусловно, а под условием возможности Он желал осуществления этой возможности, желал по крайней мере в эти тягостные для Него минуты жизни; но исполнение или неисполнение этого желания Он предоставлял воле Бога Отца. Отче! взывал Он, о если бы Ты благоволил пронесть чашу сию мимо Меня (Лук. 22:42) все возможно Тебе (Марк. 14:36): это – желание Его сердца. Но побуждаемый послушанием Отцу, Он тотчас же добавлял: впрочем не как Я хочу, но как Ты (Мф. 26:39). Впрочем не Моя воля, но Твоя да будет (Лук. 22:42). Таким образом даже и тогда, когда Спаситель изнемогал под тяжестью душевных страданий, когда пот падал с Него подобно кровавым каплям, Он ни на мгновение не вышел из послушания Отцу Своему; напротив, Свое внутреннейшее и сильнейшее желание подчинил, без малейшего колебания, воле Отца. Человеческая воля Иисуса Христа, как самостоятельная и отличная от воли Божественной, хотя и заявляла свои требования и желания; но, как ни естественны, как ни сильны, как ни глубоки и неотразимы были эти требования, она тотчас же подчиняла их воле Божией. И чем далее шла внутренняя борьба в душе Спасителя, тем непоколебимее становилась Его решимость подчиниться воле Божией и умереть, тем более возрастало Его послушание Богу. В первой молитве Иисус Христос прямо указывает на то, что для Бога все возможно, и затем – предположительно, что, может быть, возможно Богу и Его избавить от смерти; притом это предположение о том, что Бог может и соблаговолит освободить Его от смерти, соединялось с сильнейшим желанием освободиться от смерти и сопровождалось крепкой мольбой к Богу, чтобы Он исполни это желание, если возможно. Но когда воля Отца осталась непреклонной, когда вместо ожидаемого отеческого ответа на мольбу явился ангел для укрепления Его в дальнейшей борьбе и подвиге (Лук. 22:43); тогда Богочеловек убеждается, что Отец не может и не благоволит избавить Его от смерти, что Он не изменяет Своей воли относительно Его смерти. И это горькое и тяжкое убеждение не разрушает и даже не ослабляет Его преданности воле Божией, а напротив, утверждает ее; так что как бы все существо Его проникается послушанием Богу, и Он всего Себя предал на волю Божию. Молясь Отцу во второй раз, Он говорил: Отче Мой, если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне ne пить её; да будет воля Твоя (Мф. 26:42). Те же слова Он повторил и при третьей молитве. Здесь уже нет предположения о возможности избавиться от смерти; хотя оно как бы и сквозит в тоне этих слов, но прямо оно не высказывается. Собственная воля и желание Иисуса Христа отодвинулись здесь на дальний план, они скрываются и как бы исчезают во всецелом подчинении их воле Божественной. В этом подчинении человеческой воли Иисуса Христа воле Божией, в этом совершенном послушании, в этой безропотной покорности Богу, что иное выражается, как не самоотвержение, доходящее до добровольного пожертвования Своею жизнью Богу Отцу. Пред страданиями Иисус Христос говорил ученикам Своим: уже не много Мне говорить с вами; ибо идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего (то есть, он не найдет в Иисусе никакого греха, за который бы Он должен был умереть). Но чтобы мир знал, что я люблю Отца, и, как заповедал Мне Отец, так и творю: встаньте, пойдем отсюда (Ин. 14:30, 31). И так любовь к Отцу побуждала Сына исполнить волю Его, она дала Ему решимость сказать: встаньте, пойдем отсюда, то есть, пойдем в Гефсиманию, где, Он знал это, схватят Его воины, чтобы отвести на суд и затем на Голгофу для пропятия. И в Гефсимании эта беспредельная любовь Сына к Отцу застявляла Его без колебания сказать Отцу: не Моя воля, но Твоя да будет (Лук. 12:42). Для Иисуса Христа крестная смерть была тяжка, мучительна; но любовь Его к Отцу столь безгранична, что она как бы властвует над Его личной волей, как бы уничтожает в Нем чувство самосохранения, дает Ему силу принесть самую тяжкую жертву, лишь бы исполнить желание любимого Отца. Такая самоотверженная любовь к Богу проявлялась в Иисусе Христе и прежде. Так, когда Иисус Христос с опасностью для Себя изгнал из храма торгующих, то ученики Его вспомнили при этом слова псалма: ревность no доме Твоем снедает Меня (Пс. 68:10; ср. Иоан. 2:17). С другой стороны, взаимная любовь Отца к Сыну дает Сыну крепкую уверенность, что воля Отца есть воля благая, что требуемая Им жертва, как бы ни была она тягостна, есть жертва необходимая и спасительная, что этою жертвою приобретается любовь Отца. Потому любит Меня Отец, говорил Иисус Христос, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее (Ин. 10:17). Вообще принесение Иисусом Христом крестной жертвы из послушания Богу не означает того, чтобы жертва была принесена по принуждению. Где действует взаимная любовь требующего жертвы и приносящего жертву, там нет места принуждению. Действительно, апостол Павел говорит об Иисусе Христе, что Он предал Себя за нас в приношение и жертву Богу (Ефес. 5:2). Сам Иисус Христос пред смертью сказал: Я отдаю жизнь Мою; никто не отнимает её у Меня; но Я Сам отдаю ее (Ин. 10:17, 18). Вот пример того, как взаимная любовь совершает величайшие подвиги. – Но в крестной жертве Иисуса Христа обнаружилась не только любовь Сына к Отцу и Отца к Сыну, а также любовь Бога Отца к людям и любовь Сына Божия к людям. Любовь Бога Отца к людям побуждала Его найти средство для их спасения. Это средство, и притом единственное, заключалось в крестной жертве Богочеловека. Бог Отец потребовал от Сына принесения этой жертвы из побуждения любви к людям. Он Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас (Рим. 8:32). Бог Свою любовь к мам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками (5, 8). И не только доказывает, но и проявляет Свою любовь в высочайшей степени: так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного (Ин. 3:16). Слово так указывает на особенную силу и напряженность любви Божией, проявленной в предании Сына Божия на смерть Отцом. Хотя Бог Отец, побуждаемый правдою, наказывает грехи рода человеческого смертью Богочеловека; но, в сущности, наказывающая правда становится орудием любви Божией к миру, в сущности, не гнев Божий за грехи людей, а любовь Божия к людям повлекла Сына Божия на крест.

Если мы теперь рассмотрим смерть Иисуса Христа самое в себе, то мы откроем в ней ясные признаки жертвы, и жертвы величайшей. Хотя крестная жертва определена любовью Бога Отца и принесена любовью Сына Божия, но этим разве только немного облегчена была её тяжесть для Совершившего ее. Смерть Иисуса Христа хотя есть дело свободной любви, но чрез это она не перестает быть жертвой, жертвой тяжкой, страшной. У людей смерть есть проявление греха, неизбежное его следствие, есть как бы самый грех, продолжающийся в своих следствиях. Будучи внутренним проявлением греха, смерть в то же время есть наказание Божие за грех, следовательно есть нечто приражающееся отвне. Принявши это во внимание, мы сейчас заметим, в чем состоит отличие смерти Иисуса Христа от смерти обыкновенной. Так как Он был безгрешен, то смерть Его не была следствием или внутренним проявлением греха, но была наказанием Божиим за грехи всего человеческого рода, которые Он взял на Себя и за которые Он должен был принять кару. Вот почему смерть Его не имела свойств смерти, как результата греха; напр., она не могла быть естественной, но могла произойти только насильственно, от действия внешней силы; она не сопровождалась тлением и проч. Но она имела свойства смерти, как наказания Божия⁹¹. Сюда относятся прежде всего физические страдания. Правда, они бывают иногда непосредственным следствием греха, когда грех порождает и развивает их в теле. Но в Богочеловеке они являлись не изнутри Его существа, а были наносимы совне вражеской рукой, сделавшейся орудием наказывающей правды Божией. Сюда же относятся душевные страдания, предшествующие смерти и предвещающие ее. Это – страх при мысли о смерти; возгорающееся при этом с неимоверной силой и доходящее до боли желание жить. Тоскливое, мучительное ожидание минуты смерти; сознание неизбежности её; внутреннее беспокойство, смущение и сердечная тоска; нарушение равновесия между духовными силами. Как и у обыкновенных людей-грешников, смерть Иисуса Христа проявилась в троякой форме: в форме смерти телесной, духовной и вечной. Но только во всех этих трех формах она проявилась у Него иначе, нежели у прочих людей, – потому иначе, что она была наказанием Божиим, а не внутренним последствием греха, что, впрочем, не уменьшало её мучительности. Телесная смерть Богочеловека была и могла быть только смертью насильственной и потому была мучительной; и из разных видов насильственной смерти крестная смерть есть смерть наиболее мучительная. Точно также и духовная смерть Иисуса Христа отличалась от подобной же смерти прочих людей. Как безгрешный, Он не испытал тех ужасных последствий для жизни души, которые грех влечет за собою. Он не испытал того, что можно назвать нравственным упадком духа: ни помрачения сознания о Боге, о Себе, о мире, ни упадка высших стремлений духа и возобладания над ними низших, ни умаления любви, ни забвения своего долга, ни отупения чувства, ни ожесточения сердца, ни отчаяния; – в душе Иисуса Христа не было ни одного из этих состояний смерти духовной. Напротив, в Его страждущем сердце имели место совершенно противоположные состояния. Напр., чем более злоба человеческая уязвляла Его острыми стрелами, тем сильнее бил из этих ран ключ неистощимой любви Его к людям. Страдания, которые Оп переносил не за Себя, а за других, только возвышали Его духовные силы, только явственнее обнаруживали величие Его духа. Но хотя дух Иисуса Христа и на кресте жил столь же чистою и даже более напряженною и высокою жизнью, чем всегда, – так что Он смерти духовной, как результата греха, и не испытал, – однако Он потерпел всю тяжесть страдании, связанных с духовною смертью, как наказанием Божиим (в этом смысле, пo нашему мнению, Он был причастен смерти духовной). Поясним это примером. Мы страдаем, видя, как близкий нам человек впадает в тяжкое преступление, умирает духовно. Иногда отец о своем преступном сыне говорит: лучше бы мне видеть его в могиле. Такие страдания при виде преступной жизни другого человека бывают тем сильнее и невыносимее, чем более страдающий любит этого человека и чем он сам чище и святее: чем больше он любит, тем больнее для него нравственная нечистота любимого им человека; чем он святее, тем он способнее чувствовать, сознавать и обнимать тяжесть преступлений другого и тяжесть его несчастья. Но каковы же были мучения Человека, который с необычайною ясностью представлял и сознавал в уме, с невыразимою чуткостью чувствовал и переживал в сердце необъятную тяжесть грехов, – грехов не одного человека и не нескольких людей, но всех людей, какие жили, живут и будут жить! Сознание своей виновности пред Богом и пред людьми даже за одно какое-нибудь преступление бывает иногда столь мучительно, наполняет душу таким беспокойством, смущением и страхом, одавливает сердце такой безысходной тоской, что тяжкий преступник-убийца напр., не может показаться на глаза людям, не может ничего делать, к удовольствиям чувствует омерзение, лишается сна и пищи, и в отчаянии или налагает на себя руки, или добровольно отдается в руки правосудия. Столько мучительно сознание даже одного преступления! Как же мучительно должно было быть состояние того Человека, в сознании которого отобразилась и сердце которого сдавила тяжесть вины всего человеческого рода! Этот человек был страждущий Иисус. Притом, обыкновенный человек даже и своей вины и греховности не может сознавать с такой мучительной силой и ясностью, с какою Иисус Христос сознавал вину пред Богом всех тьмочисленных людей. Обыкновенный человек по самой греховности и ограниченности не может чувствовать и сознавать всей тяжести своей вины пред Богом и пред людьми, а потому и страдание за грех испытывает только отчасти (мы говорим о здешней жизни), a совершенно погрязшие в грехах вовсе не чувствуют страданий за них. Но как мучительно было сознание виновности всего человеческого рода для Того, Который был чист и безгрешен! Как глубоко и мучительно должен был Он чувствовать всю необъятную тяжесть грехов всего человеческого рода и всю силу гнева Божия, воспламеняемого грехами людей! Все, что есть мучительного в духовной смерти всех людей, все это Он испытал, пережил и выстрадал Своим сердцем. Страдание всех бесчисленных людей совместились в Нем и отобразились в Его светлейшем сознании, в Его любящем и всепрощающем сердце, в Его святейшей душе, с такой непомерной силой, с которой не могут сравняться страдания всех людей в совокупности. – Наконец, Иисус Христос испытал и то состояние, которое для нераскаянных грешников делается состоянием вечной смерти, – разумеем удаление от Бога или оставление мучимого Богом. Адские мучения грешников главным образом состоят в удалении от них Бога. Как источник жизни, блаженства, любви и мира, Бог не присутствует в аде; Он присутствует там только как каратель. Отсюда страшные мучения грешников в аде, которые должны продолжаться вечно. Это и есть вечная или вторая смерть. Иисус Христос взял на Себя грехи всего человечества; а потому должен был понести за эти грехи наказание от Бога во всей силе, должен был выстрадать грехи человеческого рода и тем загладить их, должен был испытать состояние смерти (смерть есть наказание за грехи) не только телесной и духовной, но и вечной. Только в таком случае наказание Божие за грехи человеческого рода могло исполниться в совершенной мере. Действительно, из уст Самого Страдальца мы слышим, что Он испытал мучительное состояние вечной смерти, что Он, безгрешный и святой, оставлен был Богом. Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? (Мф. 27:46) воззвал Он к Отцу на кресте пред смертью. Правда, Бог Отец оставил Иисуса Христа не на веки, как оставляет Он нераскаянных грешников, a может быть, только на несколько мгновений. Да и в эти мгновения ипостасное отношение между Отцом и Сыном не было расторгнуто; Бог Отец только сокрыл от Богочеловека Свою любовь к Нему, перестал быть для Него источником блаженства, жизни и славы; любящий Отец стал гневающимся и карающим Его судией; любимый Сын как бы перестал быть сыном, сделался как бы преступником и врагом Божиим, оказался под клятвой Божией ради принятых Им на Себя грехов человеческого рода. Но хотя Иисус Христос был оставлен Богом не на веки, a на самое короткое время; однако мучительность этого состояния безмерно превосходила те адские муки, которые грешники должны будут терпеть вечно. Чем выше человек, тем сильнее его чувствительность, тем напряженнее бывают чувства, к которым он способен. Иисус Христос был высочайшим из людей; поэтому чувствительность Его к страданиям была неизмеримо сильнее, чем y прочих людей. Чем сильнее мы кого-либо любим и чем более он нас любит, тем больнее для нас его негодование на нас, или отвращение от нас, или прекращение союза любви с нами, хотя бы и временное. Но кто же из людей может иметь даже малую долю той беспредельной любви, которою Иисус Христос пламенел к Отцу Своему? Поэтому как глубоко и мучительно было уязвлено Его любящее сердце, когда Его оставили не только облагодетельствованные Им люди, но и Отец Его, любимый Им и любящий Его! Как мучительно страдало непорочное сердце Того, Кто, Сам будучи чистым и святым, покинут был Всесвятейшим! Да, страдание Существа высочайшего, чистого, любящего, и в то же время всеми покинутого, почти всеми мучимого и презираемого, наконец, оставленного и наказываемого Богом, – эти страдания необъятны, хотя и продолжались минуты. Когда страдальцы не находят никакой радости на земле, то они всегда могут найти утешение в Боге; но для Иисуса Христа на некоторое время закрыт был и этот высочайший источник радости. Любвеобильный и ни в чем неповинный, Он видел пред Собой и внутри Себя не радостный лик любви Божией, а грозное лице гнева и наказание Божие. Он пo истине был смиренным, безгласным агнцем, закалаемым.

Необъятность крестной жертвы увеличивается чрез то, что эта жертва принесена за грешников и врагов Божиих. Анетол Павел, сказавши, что Христос умер за нечестивых, добавил: едва ли кто умрет за праведника; разве за благодетеля, может быть кто и решится умереть. Но Бог Свою любовь к пат доказывает тем, что Иисус Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками (Рим. 5:7, 8).

Что смерть Иисуса Христа есть жертва и принесена именно в значении жертвы, подтверждение этого мы находим в Св. Писании. Так, в послании к Евреям Иисус Христос называется первосвященником, Который Сам Себя принес в жертву за грехи мира. При этом под жертвой разумеется Его безгрешная, святая и вместе страдальческая жизнь (4, 15; 5, 7–9), но главным образом Его кровавая смерть. Напр., говорится, что Иисус Христос, не имея нужды приносить жертвы ежедневно, как делали это ветхозаветные первосвященники, однажды принес в жертву Себя Самого (7, 27); что Он однажды вошел в святилище с Своею кровью и приобрёл вечное искупление (9, 12); что кровь Христа, который принес Себя непорочного Богу, очистит совесть нашу (9, 14); что Он однажды явился для уничтожения греха жертвою Своею (9, 26), и что эта жертва есть смерть Его (9, 27. 28); что мы освящены единократным прнесением тела Иисуса Христа (10, 10), и что Он принес одну жертву за грехи (10, 12). Он предал Себя за нас в приношение и жертву Богу (Еф. 5:2).

Величественная сама по себе и как принесенная за грешников, жертва Иисуса Христа величественна и по цели, ради которой была принесена, и по плодам, которые ею достигнуты Оп пришел, чтобы отдать душу Свою для искупления многих (Mиo 26, 28), для искупления всех (1Тим. 2:6). Он дал Себя; за нас, чтобы избавить нас от всякого беззакония (Тит. 2:14). Смерть Его была для искупления от преступлений. Он явился для уничтожения греха Своего жертвою. Он принес Себя в жертву, чтобы подъять грехи многих. Кровь Его очищает совесть нашу от мертвых дел (Евр. 9 и 10 гл.). Во второй раз Он явится не для очищения греха, как в первый, а ожидающих Его во спасение. И действительно, кровь Его за многих изливается во оставление грехов (Мф. 26:28). Кровь Иисуса Христа очищает нас от всякого греха (1Иоан. 1:7). Почему так и каким образом? Ведь и после смерти Иисуса Христа люди грешат, как и прежде? Это правда, но хотя люди и грешат, однако, Иисус Христос прощает им грехи и очищает их от всякой неправды, если они исповедуют их (1Иоан. 1:9). Каким же образом праведный и святой Богочеловек не наказывает за грехи, а прощает их? Это стало возможно потому, что Бог не вменяет людям их преступления. Почему не вменяет? Потому что не знавшего греха (то есть, Иисуса Христа) Он сделал для пас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведными пред Богом (2Кор. 5:91) Смерть есть возмездие за грех. Иисус Христос, не имевший нужды умирать за себя, как безгрешный, добровольно взял на Себя грехи человеческого рода и пoнес должное за грехи наказание, то есть, смерть во всех её видах. Итак, в крестной смерти Иисуса Христа грехи всего человечества наказаны, Бог умилоcтивлен. Поэтому хотя люди грешат, но грехи им не вменяются; они выстраданы Иисусом Христом, заглаждены Им. Еще чрез древнего пророка Иегова говорил, что в Новом Завете Он будет милостив к неправдам людей, и грехов их и беззаконий их не вспомянет более (Иерем. 31:31, 34). А этот Новый Завет учрежден Богом чрез Иисуса Христа, в особенности чрез Его крестную жертву, в силу которой Иисус Христос сделался Ходатаем этого Завета, Первосвященником, умилостивляющим Бога за грехи людей принесенною Им жертвою. Все это подробно раскрывает апостол Павел в послании к Евреям. В Священном Писании это заглаждение грехов человечества жертвою Иисуса Христа обыкновенно называется умилостивлением. Если бы кто согрешил, говорит евангелист Иоанн, то мы имеем ходатая пред Отцом, Иисуса Христа, праведника. Он есть умилостивление за грехи наши, и не только за наши, но и за грехи всего мира (1Иоан. 2:1, 2.; Ср. 4:10; Евр 2:17).

Является вопрос, каким образом смерть одного человека умилостивляет Бога за грехи всех людей? Обыкновенно на это отвечают, что хотя за всех умер один человек, но Он был не обыкновенный человек, а Богочеловек; что Иисус Христос по Божеству есть существо бесконечное, и что поэтому жертва Его имеет безграничное значение, а потому она и достаточна для заглаждения грехов всего человечества. Это справедливо, но только при этом нужно избегать формально-юридического взгляда на значение жертвы Иисуса Христа, усвоенного католиками и выродившегося у них в учение о сверхдолжных заслугах Христа и даже святых. Дело в том, что значение всякой вообще жертвы не может быть измеряемо количественно, но оно определяется силой любви и самоотвержения. Чем сильнее и самоотверженнее любовь, тем ценнее и выше приносимая ею жертва; без любви же и самоотвержения жертва перестает быть жертвой, как бы она ни была велика сама по себе. Но любовь и самоотвержение разве можно измерять количественно? Особенно это должно сказать о святейшей и чистейшей любви Иисуса Христа, проявленной в Его крестной смерти. Апостол Павел говорит: любовь Христова объемлет нас, рассуждающих так: если один умер за всех, то все умерли ( 2 Коринф. 5,14). Странна и непостижима, по-видимому, мысль, что если умер один за всех, то, следовательно, чрез это умерли все, то есть, все потерпели наказание за свои грехи в смерти одного. Но эта великая истина понятна для тех, кого объемлет любовь Христова, кто смотрит на искупительную жертву Иисуса Христа, как на жертву Его безграничной любви, кто благоговеет пред этою чистою, самоотверженною любовью и имеет хотя малейшую долю её в своем сердце. Как бы то ни было, но жертвою Иисуса Христа Бог умилостивлен за грехи людей, грехи их прощены, не вменяются им под условием веры их в искупительные заслуги Иисуса Христа.

Освободивши людей от рабства греху, то есть, от подчинения ему как непреодолимой силе, Иисус Христос тем самым освободил их и от владычества над ними диавола. И теперь люди подвергаются нападениям и обольщениям этого врага, и теперь иные погибают от него; но они могут силою креста, как знамения распятого на нем Иисуса, сделать безвредными для себя все погибельные замыслы диавола. Одним словом, как грех, так и диавол теперь не владычествуют над человеком, как неотразимая сила. Иисус Христос смертью Своею лишил силы имеющего державу смерти, то есть, диавола (Евр. 2:14)

Мы сказали, что ради искупительной жертвы Иисуса Христа Бог прощает людям грехи их; но это только отрицательная сторона крестных заслуг Иисуса Христа. Своею крестною жертвою Иисус Христос не только умилостивил Бога за грехи людей, не только освободил их от проклятия, гнева Божия и кары за грех; но и дал возможность и средства действительно очищаться от грехов, освятил людей. Умилостивление Бога за грехи людей и очищение их от грехов или освящение их тесно между собою связаны: люди не могли бы быть святыми, если бы за грехи не была принесена умилостивительная жертва, потому что только чрез эту жертву люди получили доступ к Богу и к подаваемым Им освящающим их благодатным средствам. С другой стороны, умилостивительная жертва была бы принесена напрасно, никому бы не принесла пользы и не достигла бы своей цели, если бы люди на самом деле не очищались от грехов, не освящались. He входя в данном случае в рассмотрение того, какими средствами люди очищаются от грехов и освящаются, мы только приведем изречение Священного Писания о том, что Иисус Христос освящает людей Своею крестною жертвою, что основание освящения людей заключается в Его заслугах. Апостол Павел говорит, что Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее, чтобы освятить ее...., чтобы представить ее Себе славною Церковью, не имеющею пятна, или порока, или чего-либо подобного, но дабы она была свята и непорочна (Еф. 5:25 – 27). Он, вкусивши смерть за грех и будучи за это увенчан славою и честью, сделался вождем спасения их и освящает их, как Своих братьев (Евр. 2:9–11). Он пострадал, дабы освятить людей кровью Своею (13, 12). Мы освящены единократным принесением тела Иисуса Христа (10, 10) Он одним приношением навсегда сделал совершенными освящаемых (10, 14).

Иисус Христос, умилостививши Бога за грехи людей и освятивши их, тем самым примирил их с Богом; потому что смертью Его сила греха уничтожена, грех наказан, правда Божия удовлетворена. A грех именно и был той силой, которая отлучала людей от Бога, которая Бога, как святого, делала недоступным для человека, как грешного, которая вооружила человека против Бога; так что Бог становился карателем грешников, a грешники становились врагами Божиими. Апостол Павел говорит, что Иисус Христос есть мир наш, что Он соединил в одно израильтян и язычников, то есть, всех людей, дотоле разделенных, что Он примирил тех и других с Богом посредством креста, убив вражду на нем, что Он пришел благовествовать мир дальним и близким, что и язычники, бывшие некогда далеко от Бога,

бывшие безбожниками в мире, стали близки к Богу кровью Иисуса Христа; потому что чрез Него и иудеи, и язычники имеют доступ к Отцу, в одном Духе (Еф. 2:12–18). По словам того же Апостола Бог во Христе примирил с Собою мир, не вменяя людям преступлений их; ибо Его, не знавшего греха, Он сделал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведными пред Богом (2Кор. 5:19, 21). И Сам Иисус Христос пред страданиями сказал Своим ученикам: мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не так, как мир дает, Я даю вам (Ин. 14:27). Самая усиленность выражений показывает, что даваемый Иисусом Христом мир есть нечто особенное, что только Он один и может дать этот мир. Сопоставление этого места с упомянутыми апостольскими изречениями заставляет нас под миром разуметь здесь примирение людей с Богом и между собой, дарованное им чрез смерть Иисуса Христа. Поэтому-то Иисус Христос вслед за приведенными словами сказал ученикам: да не смущается сердце ваше, и да не устрашается. – Как примиритель, и при том как примиритель единственный, Иисус Христос называется единым посредником между Богом и человеком, предавшим Себя для искупления всех (1Тим. 2,5.6). Водворение мира на земле на столько признается исключительным делом Иисуса Христа, что подражающие Ему в этом деле люди получат одинаковое с Ним имя. Блаженны миротворцы; ибо они будут наречены сынами Божиими (Мф. 5:9). В послании к Евреям Иисус Христос изображается и многократно называется первосвященником, то есть, посредником между Богом и людьми, умилостивляющим Бога за грехи людей Своею крестною жертвою и силою этой жертвы примиряющим их с Богом.

Но этого мало, что Иисус Христос примирил людей с Богом: Он, кроме того, соединяет людей с Богом и Бога с людьми теснейшим союзом святой любви. Как в Нем Самом Божество и человечество соединились столь тесно и неразрывно, что составили одно лице Богочеловека: так, пo образу и в силу этого союза, и прочие люди, как имеющие одинаковую с человеческим естеством Иисуса Христа природу, получили возможность быть в тесном нравственном общении с Богом, быть в неразрывном святом союзе любви с Ним. Да будут все едино, молился Иисус Христос Богу Отцу пред Своими страданиями; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино. Я в них, и Ты во Мне: да будут совершены во едино, и да познает мир, что Ты послал Меня, и возлюбил их, как возлюбил Меня. Хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною (Иoaн. 17:21, 23, 24. Ср. 14:2, 3). О святом союзе людей между собою и с Богом говорится здесь как о чем-то еще не существующем, имеющем быть; но это потому, что этот союз мог начаться только после смерти Иисуса Христа и в силу смерти Его. Но самая сила, властность выражений: да будет, хочу, показывает, что этот союз непременно должен был осуществиться. История христианской Церкви показала осуществление этих слов. Оправдались и другие слова Спасителя: пребудьте во Мне, и Я в вас. Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей (Ин. 15, 4 9). Апостол Павел на вопрос: кто отлучит нас от любви Божией во Христе Иисусе, с уверенностью отвечает, что ни на земле, ни на небе нет такой силы, которая бы могла это сделать (Рим. 8:35–39).

Следствие союза людей с Богом есть то, что они в Боге и с Богом становятся участниками вечной жизни и вечного блаженства. Свобода от рабства греху и диаволу дает бессмертие; по бессмертие не то же, что вечная блаженная жизнь. Эта последняя приобретается чрез святость и союз любви с Богом. Бог есть существо святое, вечно-живое и блаженное, и Он есть единственный источник святости, жизни, блаженства. Поэтому достигнуть святости, вечной жизни и вечного блаженства человек может только чрез общение с Богом. Об этой святости, дающей жизнь, апостол Павел говорит: кровь Христа, Который Духом Святым принес Себя непорочного Богу, очистит совесть нашу от мертвых дел, для служения Богу живому и истинному. Он есть ходатай Нового Завета, дабы вследствие смерти Его призванные. к вечному наследию получили обетованное (Евр. 9:14, 15). Это служение живому и истинному Богу, между прочим, состоит в познании Бога и посланного Им Иисуса Христа, a это познание доставляет жизнь вечную; и эта вечная жизнь дастся властью Иисуса Христа (Иoaн. 17:2, 3). О свойстве и плодах этого служения Богу апостол Павел говорит: когда вы освободились от греха и стали рабами Богу, плод ваш есть святость, а конец жизнь вечная. Ибо возмездие за грех смерть, а дар Божий жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 6:22, 23). Далее, это обетованное вечное наследие, даваемое людям Иисусом Христом в силу Его смерти, есть не просто жизнь, но жизнь в славе, то есть, жизнь блаженная. Апостол Павел называет Иисуса Христа, вкусившего смерть за всех, вождем спасения людей, приводящим многих сынов в славу (Евр. 2:9, 10). Действительно, по словам Иисуса Христа, праведники воссияют, как солнце, в царстве Отца их (Мф. 13:43), a пo учению апостола Павла, будет Бог все во всем (1 Корнф. 15:28). '

В связи с учением о вечной жизни и вечном блаженстве, которых могут достигнуть люди в силу искупительной жертвы Иисуса Христа, находится учение о плодах жертвы Христа по отношению к Нему Самому или о Его прославленном состоянии. Рассмотрение этого состояния даст нам повод вкратце повторить о плодах жертвы Христовой для людей. В самом деле, что получил Христос по человеческому Своему естеству в награду за Свою жертву, то же могут получить и Его последователи. Это истина несомненная. По учению апостола Павла (Галат. 4 гл.), до пришествия на землю Сына Божия люди по отношению к Богу были то же, что рабы по отношению к господину; будучи порабощены вещественным началам мира и не знавши Бога, они служили богам, которые в существе не боги. Но с воплощением Сына Божия, в силу принесенной Им жертвы, люди познали Бога, перестали быть рабами, а сделались детьми Божиими, получили усыновление Богу (Галат. 4 гл. и Римл. 8). A если дети, говорит Апостол, то и наследники, наследники Божии, сонаследники же Христу (Рим. 8:17). Как наследники Божии и как дети Божии, мы можем участвовать во всем, что принадлежит Богу: участвовать в святости, в бессмертии и вечной жизни, в славе и блаженстве. Тот, Koторый Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Huм нe дарует нам и всего? (Рим. 8, 32) В самом деле, сделавшись сынами Божиими чрез Иисуса Христа, люди получили возможность быть с Богом в таком же близком общении и пользоваться такою же любовью со стороны Бога, как это бывает в отношениях родителей к детям; а при близком общении Бога с людьми людям стали доступны все небесные Божественные блага. Как сонаследники Христу, люди приобрели возможность достигнуть всего того, что дано Христу в награду за Его заслуги.

Что же дано Христу? Уже самые страдание и смерть были для Него прославлением (Ин. 13:31; 17:1, 5). Точно так же и для Его последователей телесная смерть перестала быть тем страшилищем, каким она была до Христа; потому что она ведет теперь не к погибели и вечной смерти, как было прежде, а служит переходом к лучшей и вечной жизни. – Далее, Иисус Христос по смерти нисходил во ад, но ад не мог пленить Его души, а напротив, увидевши во Христе непобедимого своего разрушителя, принужден был освободить из своих уз веровавших во Христа пленников своих. Точно также и люди, умирающие с верою в Искупителя, свободны от власти диавола и не подвергнутся адским мукам. – Затем, прославленное состояние Иисуса Христа проявилось в воскресении Его тела из мертвых; этим положено начало победы над смертью. Христос, воскресши из мертвых, уже не умирает; смерть уже не имеет над Ним власти (Рим. 6:9). Точно также и крестившиеся в смерть Его ходят в обновленной жизни (ст. 3, 4), и умершие со Христом будут жить с Ним (ст. 8). Как Христос умер однажды для греха, а живет для Бога, так и крестившиеся мертвы для греха, живы для Бога во Христе Иисусе (ст. 10, 11). Это сказано о воскресении духа или о свободе от смерти духовной, которая имеет место в настоящей жизни. Но столь же решительно и ясно апостол Павел говорит и о будущем воскресении тел наших силою воскресшего Христа. Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших. Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут (1Кор. 15:20–22). Тогда истребится последний враг – смерть (ст. 26) и сбудется пророческое слово: поглощена смерть победой (Исаии 25:8). Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа? (Осии 13:14) И эта победа дарована нам Богом чрез Иисуса Христа (1Кор. 15:57). – Наконец, и жизнь воскресших со Христом и во Христе будет подобна жизни Христа, начавшейся для Него после Его воскресения. Как мы носили образ перстного (Адама), будем носить и образ небесного (Иисуса Христа) (1Кор. 15:49). Какой же этот небесный образ? Он начертан в Св. Писании в следующем виде. По воскресении И. Христос вознесся на небо, всегда жив (Евр. 7:25); увенчан славою и честью (2, 9); превознесен выше небес (7, 26); пребывает одесную Бога Отца (Рим. 8:34; Евр. 1:3; 8:1,10, 12), то есть, в теснейшем общении с Ним. Подобным образом истинно верующие и праведные люди по смерти относятся ангелами на лоно Авраамово (Лук. 16:22); будут жить в обителях Бога Отца (Ин. 14:2, 3); восстанут в славе и силе (1Кор. 15:43); будут с Иисусом Христом и увидят славу Его (Ин. 17:24); воссияют, как солнце, в царстве Отца их (Мф. 13:43); пойдут в жизнь вечную (Мф. 25:46). – Вот, с одной стороны, плоды жертвы И. Христа по отношению к Нему Самому, вот слава и честь, которыми, по словам апостола Павла, Он увенчан за претерпение смерти (Евр. 2:9); а с другой стороны, вот награды тем людям, которые, по вере в искупительные заслуги И. Христа и чрез участие в них, в силу ходатайства И. Христа пред Богом и ниспосылаемой Им благодати, становятся участниками этих плодов (Римл 8:34 и проч.; Евр 9, 1, 15 и друг.), всыновляются Богу чрез Иисуса Христа.

Какая же сила действовала главным образом в принесении Иисусом Христом Его жертвы и какая сила обнаруживается со времени совершения этой жертвы в плодах её? Какая сила в Иисусе Христе преодолела Его сердечную тоску, успокоила Его мятущуюся душу, подчинила Его собственную волю воле Божией, победила в Нем страх смертный и воодушевила Его таким мужеством, что Он беспрекословно и с полною преданностью воле Божией пошел на мучительную смерть? Какая сила побуждала Его принесть в жертву собственную жизнь? Что доставило Ему мощное, по истине дарственное спокойствие на кресте в минуты тягчайших страданий? Какая сила дала Ему такую твердость духа, возвела Его на такую высокую степень великодушия и милосердия, что Он посреди жесточайших мучений на кресте – физических и нравственных – молил Отца, чтобы Он простил Его жестокосердых мучителей? – Эта вседействующая сила была любовь. Она побуждала Его принесть жертву, как бы ни была она тяжела, и она же вливала в Его сердце мужество для спокойного перенесения тяжести этой жертвы.

Какая любовь? к кому любовь? – Прежде всего, любовь к Богу Отцу. Об этом свидетельствует Сам И. Христос, пред страданиями Своими сказавши учeникaм: чтобы мир знал, что Я люблю Отца и, как заповедал Мне Отец, так и творю: встаньте, пойдем отсюда (Иоан.14:31), т. е. пойдем в Гефсиманию, где, Он знал это, схватят Его воины, чтобы отвести на суд и потом на Голгофу для пропятия на кресте. Для Иисуса крестная смерть была тяжка и мучительна; но пламенная любовь Его к Отцу властвует над Его личной волей и дает Ему силу принесть самую страшную жертву. Такая самоотверженная любовь к Богу Отцу проявлялась в Иисусе Христе и прежде; напр., когда Он изгнал из храма торгующих, то ученики Его вспомнили при этом слова псалма: ревность no доме Твоем сне дает Meня (Псал. 68:10; ср. Иоан. 2:17)⁹². С другой стороны, обратная любовь Отца к Сыну дает последнему крепкую уверенность, что воля Отца есть воля благая, что требуемая Им жертва необходима и спасительна и что этою жертвою приобретается любовь Отца. Потому любит Меня Отец, говорил Иисус Христос, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее (Ин. 10:17).

Но в крестной жертве Иисуса Христа обнаружилась не одна только любовь Сына Божия к Богу Отцу и Отца к Сыну, а также любовь к людям как Бога Отца, так и Сына Божия. Любовь Бога Отца к людям побуждала Его найти средство для их опасения. Это средство, и притом единственное, заключалось в воплощении и крестной жертве Сына Божия. Бог Отец потребовал от Сына принесения этой жертвы из побуждения любви к людям. Он Сына Своего нe пощадил, no предал Его за всех нас (Рим. 8:32); Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками (5, 8). И не только Он доказывает Свою любовь к людям, но и проявляет ее в высочайшей степени; потому что, по свидетельству евангелиста Иоанна, так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного (Ин. 3:16). Слово так указывает на особенную силу и напряженность любви Божией, проявленной в предании Сына Божия на смерть Отцом. Хотя Бог Отец положил наказать грехи рода человеческого страданиями и смертью Богочеловека во исполнение требований правосудия, но в сущности наказывающая правда становится орудием любви Божией к миру, в сущности не гнев Божий за грехи людей, a любовь Божия к людям повлекла Богочеловека на крест. И так из любви к людям Бог Отец потребовал от Сына кровавой жертвы, крестной смерти. – В свою очередь и Сын Божий хотя исполнил, как мы показали, эту волю Отца Своего по любви к Нему; но, кроме этого, принесть эту тяжкую жертву побуждала Сына Его собственная любовь к людям. Будучи благ и любвеобилен в такой же безпредельной степени, как и Бог Отец, Богочеловек умер не ради Себя: Он претерпел позорную и насильственную смерть на кресте из любви к грешному роду человеческому и ради его спасения. Смерть Его есть жертва самоотверженная: иною жертва и не может быть в том случае, когда она приносится святою любовью. По словам евангелиста Иоанна, Иисус Христос в смерти Своей явил делом, что, возлюбив своих сущих в мире, до конца возлюбил их (Ин. 13:1). – И так, в крестной жертве Богочеловека проявилась любовь Бога Отца к Сыну и к людям и любовь Сына к Отцу и к людям, – проявилась вседействующая любовь Божественная. Вот почему с полным правом апостол Иоанн мог сказать: любовь познали мы в том, что Он (Сын Божий) положил за нас душу Свою (1Ин. 3:16).

Как без любви Божией не была бы принесена крестная жертва, так и приобретенные этой жертвой блага или плоды жертвы делаются достоянием людей по действию и силе той же любви. Без любви невозможно было бы усыновление людей Богу, потому что самое понятие усыновления показывает любовь Бога к усыновляемым Ему людям. Поэтому Иисус Христос сказал Своим ученикам: не говорю вам, что Я буду просить Отца о вас: ибо Сам Отец любит вас (Ин. 16:26, 27). Равным образом апостол Павел, сказавши, что Бог, предавший Сына Своего за нас, с Ним и по ходатайству Его все дарует нам, прибавил: кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? Все сие преодолеваем силою возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь, не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 8:32–39). – В самом деле, взгляд на жизнь и смерть Искупителя, вера в Его воскресение и прославленное состояние могут исполнить человека такой радостной надеждой, давать ему такую нравственную силу и мужество в перенесении страданий и такую твердую уверенность в счастливый исход их, каких не может дать никакое человеческое учение. По учению Апостола (1Кор. 15 гл.), если Христос не воскрес, то и мертвые не воскресают, и в таком случае станем есть и пить, ибо завтра умрем; в таком случае подвергающие себя бедствиям, борющиеся за добро и истину суть самые несчастные люди. Напротив, убеждение, что Христос воскрес, дает веру, что и мы воскреснем, что телесною смертью не окончится наше бытие; дает надежду в том, что как Христос за страдальческую Свою жизнь на земле получил прославленную жизнь по смерти, так и мы по смерти своей получим такую же жизнь, если будем жить на земле и страдать подобно Ему. В жизни Богочеловека, страдавшего, умершего и воскресшего для вечной блаженной и прославленной жизни, предуказан путь для всех людей. И для всех людей должна предлежать земная жизнь с страданиями и борьбой, заканчивающаяся смертью телесной, продолжающаяся в жизни одного духа без тела, a потом, по воскресении, вместе с телом, – жизнь вечная и прославленная. Если кто действительно подражает Христу, то y него, как y Апостола, является мысль, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас (Рим. 8:18); рождается желание разрешиться и быть со Христом (Филипп. 1:23); как для Апостола, для него жизнь есть Христос, и смерть приобретение (ст. 21). Ho если такие люди даже смерть, – страшную для людей и всего живущего смерть, – почитают приобретением, то что их может устрашить, какие страдания и бедствия могут их отторгнуть от жизни во Христе? При убеждении, что земная, временная жизнь есть переход и приготовление к славной вечной жизни и что эта жизнь будет действительно дана подражателям Христа, – при таком убеждении что могут значить невзгоды настоящей жизни? Они кратковременны, мимолетны, совершенно ничтожны в сравнении с теми нескончаемыми радостями в загробной жизни, которые человек получит в награду за мужественное перенесение их. Что значат труды и заботы? Они тягостны, но они сделают человека способным к наслаждению вечным покоем и миром. Убеждение, что Христос воскрес и прославлен за Свою страдальческую самоотверженную жизнь, и что и мы можем достигнуть того же, не должно ли разгонять тьму сомнений в ученом, облегчать тягости трудовой и бедной жизни простолюдина, утешать несчастных, ободрять изнемогающих под ударами рока, успокаивать и умиротворять волнующихся в житейских беспорядках, воодушевлять мужеством и воздвигать на борьбу против зла, разгонять страх пред неизвестным будущим, как бы оно ни казалось мрачным и грозным, успокаивать, ободрять и даже радовать пред лицем самой смерти? He это ли убеждение способно удержать человека от отчаяния и от гибели, когда сердце его раздирают людская клевета, вражда и злоба, когда тело удручают болезни, а душу волнуют и попаляют страсти, когда мечты и желания сердца, планы целой жизни, плоды многолетних трудов и лишений, приобретенное благосостояние, честное имя, счастье – все мгновенно разлетается, как прах, от налетевшей житейской бури? Нет силы ни на земле, ни на небе, которая бы людей с таким убеждением, с такой верой, отлучила от любви Божией во Христе Иисусе. По словам апостола Павла, за Бога умерщвляют их каждый день, считают за овец, обреченных на заклание; но они все преодолевают силой Возлюбившего их (Рим. 8:36, 37).