Пылинки дальних стран...
Кажется, совсем недавно все это было...
Моя Греция: Метеоры
Все то время, что отцы наши, отец Константин Пархоменко и отец диакон Сергий Шалберов, и иже с ними путешествовали по Греции, я мысленно была с ними, вернее даже, не столько с ними, сколько в тех местах, где пролегал их маршрут и где посчастливилось побывать и мне. И, наверное, самое яркое воспоминание оставили по себе Метеоры... О них хочу рассказать.
Я понимаю, что на фоне рассказов (и особенно фотографий) отца Константина, которые воспоследуют за его возвращением из путешествия, мой рассказ о Метеорах съежится, как шагреневая кожа
. Но... это моя Греция, мои Метеоры.
Самолет приземлился в Афинах в 00 часов 00 минут. На дворе стоял май 2004 года, и в первый (и, если только не случится еще какое-нибудь чудо, последний) раз я ступила на землю Эллады...
Пока мы доехали до отеля, пока я устроилась, пока улеглась сумятица дорожных впечатлений, пора уже было и вставать. В 7 утра — завтрак, в 8 взяли курс на север. Греция — совсем не такая маленькая страна, как кажется при взгляде на карту: от Афин до Касторьи, крайней северной точки нашего маршрута, — семь часов пути.
Был понедельник, по забитому транспортом шоссе продвигались мы еле-еле. Меня разморило после перелета и почти бессонной ночи, и я то и дело проваливалась в дремоту и продолжала это занятие еще долго после того, как мы вырвались, наконец, из пробок и дорога пошла через приятно зеленую равнину, обрамленную мягких очертаний холмами. Было очень обидно спать, когда за окном машины проносилась неведомая Греция...
Пока сквозь сон я не услышала: «Фермопильское ущелье». Эти слова, знакомые с пятого класса, прозвучали, как звук боевой трубы, и сон как рукой сняло. Однако ущелье осталось где-то в стороне, и мы продолжили свой путь по Фессалийской равнине. Со слов нашей сопровождающей, Деспины, названа она так отцом Александра Македонского Филиппом, в честь одной из своих дочерей — Фессалии; ей же, вместе с другой его дочерью, Никой, названной в честь победы при Фермопилах, обязан своим именем город Фессалоники, древняя Солунь. Оба варианта названия этого города хорошо знакомы нам по Посланиям Апостола Павла — к Фессалоникийцам, или к Солунянам. Кстати, утвердившегося у нас названия «Салоники» я не встречала в Греции ни на одном дорожном указателе, только Фессалоники.
И вдруг среди этой безмятежной равнины невесть откуда выросли гигантские каменные пальцы, какое-то столпотворение неприступных, с гладкими отвесными стенами скал, на вершинах которых, как это ни удивительно, то тут, то там краснели черепичные крыши. Это были знаменитые Метеоры, «Небесные монастыри». Официальное их название — Agios Meteora, Святая Метеора, но у нас утвердился своего рода собирательный вариант — Метеоры.
Так что же это такое — Метеоры? В физико-географическом смысле, сообщает нам Теохарис М. Проватакис, автор проспекта «Метеоры», из которого я почерпнула приводимые ниже сведения, — это, по одной из версий, продукт грандиозного выброса скальных пород, произошедшего в третичный период, около 60 миллионов лет назад.
С духовной же точки зрения — это приют аскетов и молитвенников, подвизавшихся здесь с XI века. Метеоры с их величественным ландшафтом с ходом веков превратились в некий духовный оазис, мощный магнит для тысяч аскетов, в условиях ничем ненарушимой тишины и зримой близости к небу спасавшихся здесь через практику умной, созерцательной молитвы. Для того-то и избрали первые насельники эти отвесные скалы, чтобы быть недосягаемыми — как для вандалов, так и для докучливых посетителей. Продовольствие, строительные материалы, материалы для занятия ремеслами, фресковой росписью, иконописью — все это поднимали наверх с помощью плетенных из крепкой грубой веревки сеток. В них же поднимали и людей. (Кстати, провизию поднимают в таких сетках и по сию пору.)
Переснятая мною старинная гравюра из проспекта Т. Проватакиса. Справа как раз изображено, как осуществлялся такой подъем.
Когда-то на скалах Метеор насчитывался 21 монастырь, сегодня же еще действуют всего шесть: во имя Преображения Господня (самый большой), Святого Варлаама, Святой Троицы, Святого Первомученика Стефана, Русану и Святого Николая Anapafsas. Теперь где-то наведены мостики, прорублены проходы, где-то — ступеньки, и монастыри стали более доступны для паломников. Однако, хотя они открыты для посещений практически каждый день, монахи продолжают свой иноческий подвиг.
Все, что он видит вокруг, пишет Проватакис, вдохновляет монаха. Тихие песнопения, сопровождающие все дела братии. Позолоченные царские врата в храмах, негасимые лампады, прекрасные иконы и фигуры святых на фресках, вспыхивающие сотнями цветовых оттенков в отраженном свете мерцающих огоньков свечей… Так, находясь в постоянном безмолвном диалоге с глубинами своей души, через постоянные аскетические духовные упражнения монахи в конце концов приходят к мистическому общению с Богом.
Их день поделен на три восьмичасовые части: одна — отдана молитве, вторая — работе и третья — изучению духовной литературы и краткому отдыху. Молитвы совершаются в основном ночью, в храме. По окончании молитвенного правила кто-то из монахов занимается приемом паломников, кто-то — пишет иконы или вырезает по дереву, другие же изучают святоотеческие тексты или византийские духовные песнопения либо выполняют те или иные дневные послушания. И, чем бы монахи ни занимались, они не оставляют безмолвной молитвы. Ora et labor (молитва и труд) — два кита, на которых стоит бытие монаха.
Но перейду от вдохновенного рассказа Т. Проватакиса к своим кратким заметкам и фотографиям.
Я тогда первый раз в жизни взяла в руки фотоаппарат. Это был еще пленочный аппарат, неплохой, правда, но, конечно, не идущий ни в какое сравнение с современной фототехникой, даже в таких не слишком умелых руках, как мои. Однако несколько тогдашних моих фотографий (переснятых мною сейчас с отпечатков) я все же рискую здесь поместить.
Монастырь Святого Варлаама (названный по имени основавшего его в 1350 году монаха). Этот снимок взят мной из Интернета, но без него не понять, на какой высоте нахожусь я на следующем снимке, уже моем.
Стою на смотровой площадке монастыря, на высоте 600 метров над уровнем моря и 400 метров над ложем текущей внизу реки Пиньос. Теплый ветерок теребит два флага — государственный греческий (слева) и флаг Элладской Православной Церкви.
На этом моем снимке, при всем его несовершенстве, хорошо ощущается, на каком уровне находится монастырь...
...Покупаем экскурсионные билеты за 2 евро (плата эта идет на поддержание монастырей); нам выдают длинные передники с завязками сзади, чтобы прикрыть наши дорожные брюки. На головах у нас платочки: в приходских храмах женщины головы не покрывают, в монастырях же правила такие же строгие, как и у нас. И идем в древнюю базилику Трех Святителей...
С замиранием сердца входила я в монастырский храм, первый для меня православный греческий храм. Я так волновалась, что практически ничего о нем не запомнила: все конкретные детали вытеснило мощное ощущение древности и намоленности, охватившее не только душу, но и все тело, «от главы до ногу»…
Уже дома, изучая внимательно, без спешки проспект о Метеорах, я увидела в разделе, посвященном монастырю Варлаама, репродукции двух удивительных фресок. Рассматривая одну из них, «Успение св. Ефрема Сирина», я вспомнила о двухтомнике св. Ефрема, который мне незадолго перед тем подарили. И в обстоятельном предисловии наткнулась на завещание святого, где он со свойственными ему глубоким смирением и сокрушением сердечным просит, чтобы не погребали его с пышностью, не прославляли его при погребении, не сопровождали его гроб торжественно, но вместо всяких украшений и ублажений старались облегчить его дальнейшую судьбу своими молитвами.
«Кто со мною во гроб, — завещает св. Ефрем, — положит шелковую одежду, тот да будет ввержен во тьму кромешную; кто со мною во гроб положит багряницу, тот да будет низринут в геенну огненную. В моей ризе и в куколе предайте меня земле; потому что убранство неприлично непотребному».
И вот мы видим на фреске св. Ефрема, как и положено по установленному для монахов чину, крестообразно обвитым своей мантией, в куколе и с иконой Спасителя, возложенной на руки. Возлежит же он на простом каменном (он запретил делать ковчег из мрамора) ковчеге, покрытом даже не бархатом, а тканью грубого плетения, типа циновки.
«Кто понесет предо мною, — говорится далее, — восковую свечу, того да пожнет огнь из внутренности его. … Лучше пролейте, братия, слезы свои о мне и всех подобных мне». И мы видим, как стоят возле усопшего в скорбном безмолвии иноки, схимники, клирики...
«Не полагайте со мною в гроб ароматов, потому что честь сия для меня бесполезна; не полагайте благовоний, потому что они не избавят меня от суда. Ароматы воскурите во святилище, а меня предайте земле с псалмопениями». И мы видим на фреске, как священник в белой фелони, скромном сером подряснике и такой знакомой желтой епитрахили скорбно помавает кадилом возле изголовья святого Ефрема…
На этом же развороте проспекта помещена репродукция другой фрески, под названием «Сисой Благословенный (в нашей традиции — Сисой Великий) пред гробницей Александра Великого». Святой старец стоит перед останками знаменитого полководца, печально склонив голову. И во взгляде его, и в жесте рук, одновременно и отторгающем в благоговейном ужасе лежащий перед ним скелет, и благословляющем его, читается и глубокое сочувствие к этому великому язычнику, и сокрушение о тщете славы мирской…
Богородица Скорбящая...
Окрестные вершины уже окутывала голубая светящаяся вечерняя дымка... Вбирая в себя открывавшуюся отсюда панораму, я воспринимала ее как единственную реальность, и совершенно невозможно было представить, что еще вчера в это самое время я томилась в аэропорту Шереметьево-2 в ожидании пересадки на самолет «Москва–Афины»…
Я надеялась еще побывать в монастыре Agios Protomartira Stephanos (Святого Первомученика Стефана), с тем чтобы поклониться находящимся там чудотворным мощам священномученика Харалампия (я рассказывала о нем в записи Без языка...). Но в тот день обитель, увы, была закрыта для посещений, и мы успели посетить еще только один монастырь — Русану (основан в 1380 году). Этот монастырь — женский. Нас встречают тихие, приветливые монахини. Здешний храм я помню уже лучше: первый шок прошел. И фрески, и иконы здесь — тоже критской школы, лики — с резкими, почти грубыми чертами, непривычно экспрессивные, хватающие за душу…
А снаружи — везде, на каждом повороте, на каждой ступеньке лестниц, на балюстрадах, перилах — цветы, цветы, цветы в красивых керамических вазонах. И напротив входа в храм — совсем небольшой, обрамленный белым камнем газон, в центре которого — непередаваемой красоты цветочная клумба в виде равноконечного греческого креста. Яркие пятна цветов на голом камне смотрятся необычайно трогательно, особенно если вспомнить, что земля для всех этих вазонов и газонов натаскана снизу, из долины. Все те же ora et labor, молитва и труд.
Уже закончив эту запись, я снова вошла в Интернет, чтобы уточнить одну вещь, — и наткнулась на этот вот снимок, с подписью под ним: «Варлаам заснеженный»... И представила себе, после всех моих идиллических воспоминаний, как живут здесь зимой, и трудятся, и молятся в этом белом безмолвии насельники и насельницы Небесных монастырей... Молятся обо всем мире — и о нас с вами. Помолимся и мы о них. Бог им в помощь!
Кажется, совсем недавно все это было...
Моя Греция: Метеоры
Все то время, что отцы наши, отец Константин Пархоменко и отец диакон Сергий Шалберов, и иже с ними путешествовали по Греции, я мысленно была с ними, вернее даже, не столько с ними, сколько в тех местах, где пролегал их маршрут и где посчастливилось побывать и мне. И, наверное, самое яркое воспоминание оставили по себе Метеоры... О них хочу рассказать.
Я понимаю, что на фоне рассказов (и особенно фотографий) отца Константина, которые воспоследуют за его возвращением из путешествия, мой рассказ о Метеорах съежится, как шагреневая кожа
. Но... это моя Греция, мои Метеоры.Самолет приземлился в Афинах в 00 часов 00 минут. На дворе стоял май 2004 года, и в первый (и, если только не случится еще какое-нибудь чудо, последний) раз я ступила на землю Эллады...
Пока мы доехали до отеля, пока я устроилась, пока улеглась сумятица дорожных впечатлений, пора уже было и вставать. В 7 утра — завтрак, в 8 взяли курс на север. Греция — совсем не такая маленькая страна, как кажется при взгляде на карту: от Афин до Касторьи, крайней северной точки нашего маршрута, — семь часов пути.
Был понедельник, по забитому транспортом шоссе продвигались мы еле-еле. Меня разморило после перелета и почти бессонной ночи, и я то и дело проваливалась в дремоту и продолжала это занятие еще долго после того, как мы вырвались, наконец, из пробок и дорога пошла через приятно зеленую равнину, обрамленную мягких очертаний холмами. Было очень обидно спать, когда за окном машины проносилась неведомая Греция...
Пока сквозь сон я не услышала: «Фермопильское ущелье». Эти слова, знакомые с пятого класса, прозвучали, как звук боевой трубы, и сон как рукой сняло. Однако ущелье осталось где-то в стороне, и мы продолжили свой путь по Фессалийской равнине. Со слов нашей сопровождающей, Деспины, названа она так отцом Александра Македонского Филиппом, в честь одной из своих дочерей — Фессалии; ей же, вместе с другой его дочерью, Никой, названной в честь победы при Фермопилах, обязан своим именем город Фессалоники, древняя Солунь. Оба варианта названия этого города хорошо знакомы нам по Посланиям Апостола Павла — к Фессалоникийцам, или к Солунянам. Кстати, утвердившегося у нас названия «Салоники» я не встречала в Греции ни на одном дорожном указателе, только Фессалоники.
И вдруг среди этой безмятежной равнины невесть откуда выросли гигантские каменные пальцы, какое-то столпотворение неприступных, с гладкими отвесными стенами скал, на вершинах которых, как это ни удивительно, то тут, то там краснели черепичные крыши. Это были знаменитые Метеоры, «Небесные монастыри». Официальное их название — Agios Meteora, Святая Метеора, но у нас утвердился своего рода собирательный вариант — Метеоры.
Так что же это такое — Метеоры? В физико-географическом смысле, сообщает нам Теохарис М. Проватакис, автор проспекта «Метеоры», из которого я почерпнула приводимые ниже сведения, — это, по одной из версий, продукт грандиозного выброса скальных пород, произошедшего в третичный период, около 60 миллионов лет назад.
С духовной же точки зрения — это приют аскетов и молитвенников, подвизавшихся здесь с XI века. Метеоры с их величественным ландшафтом с ходом веков превратились в некий духовный оазис, мощный магнит для тысяч аскетов, в условиях ничем ненарушимой тишины и зримой близости к небу спасавшихся здесь через практику умной, созерцательной молитвы. Для того-то и избрали первые насельники эти отвесные скалы, чтобы быть недосягаемыми — как для вандалов, так и для докучливых посетителей. Продовольствие, строительные материалы, материалы для занятия ремеслами, фресковой росписью, иконописью — все это поднимали наверх с помощью плетенных из крепкой грубой веревки сеток. В них же поднимали и людей. (Кстати, провизию поднимают в таких сетках и по сию пору.)
Переснятая мною старинная гравюра из проспекта Т. Проватакиса. Справа как раз изображено, как осуществлялся такой подъем.
Когда-то на скалах Метеор насчитывался 21 монастырь, сегодня же еще действуют всего шесть: во имя Преображения Господня (самый большой), Святого Варлаама, Святой Троицы, Святого Первомученика Стефана, Русану и Святого Николая Anapafsas. Теперь где-то наведены мостики, прорублены проходы, где-то — ступеньки, и монастыри стали более доступны для паломников. Однако, хотя они открыты для посещений практически каждый день, монахи продолжают свой иноческий подвиг.
Все, что он видит вокруг, пишет Проватакис, вдохновляет монаха. Тихие песнопения, сопровождающие все дела братии. Позолоченные царские врата в храмах, негасимые лампады, прекрасные иконы и фигуры святых на фресках, вспыхивающие сотнями цветовых оттенков в отраженном свете мерцающих огоньков свечей… Так, находясь в постоянном безмолвном диалоге с глубинами своей души, через постоянные аскетические духовные упражнения монахи в конце концов приходят к мистическому общению с Богом.
Их день поделен на три восьмичасовые части: одна — отдана молитве, вторая — работе и третья — изучению духовной литературы и краткому отдыху. Молитвы совершаются в основном ночью, в храме. По окончании молитвенного правила кто-то из монахов занимается приемом паломников, кто-то — пишет иконы или вырезает по дереву, другие же изучают святоотеческие тексты или византийские духовные песнопения либо выполняют те или иные дневные послушания. И, чем бы монахи ни занимались, они не оставляют безмолвной молитвы. Ora et labor (молитва и труд) — два кита, на которых стоит бытие монаха.
Но перейду от вдохновенного рассказа Т. Проватакиса к своим кратким заметкам и фотографиям.
Я тогда первый раз в жизни взяла в руки фотоаппарат. Это был еще пленочный аппарат, неплохой, правда, но, конечно, не идущий ни в какое сравнение с современной фототехникой, даже в таких не слишком умелых руках, как мои. Однако несколько тогдашних моих фотографий (переснятых мною сейчас с отпечатков) я все же рискую здесь поместить.
Монастырь Святого Варлаама (названный по имени основавшего его в 1350 году монаха). Этот снимок взят мной из Интернета, но без него не понять, на какой высоте нахожусь я на следующем снимке, уже моем.
Стою на смотровой площадке монастыря, на высоте 600 метров над уровнем моря и 400 метров над ложем текущей внизу реки Пиньос. Теплый ветерок теребит два флага — государственный греческий (слева) и флаг Элладской Православной Церкви.
На этом моем снимке, при всем его несовершенстве, хорошо ощущается, на каком уровне находится монастырь...
...Покупаем экскурсионные билеты за 2 евро (плата эта идет на поддержание монастырей); нам выдают длинные передники с завязками сзади, чтобы прикрыть наши дорожные брюки. На головах у нас платочки: в приходских храмах женщины головы не покрывают, в монастырях же правила такие же строгие, как и у нас. И идем в древнюю базилику Трех Святителей...
С замиранием сердца входила я в монастырский храм, первый для меня православный греческий храм. Я так волновалась, что практически ничего о нем не запомнила: все конкретные детали вытеснило мощное ощущение древности и намоленности, охватившее не только душу, но и все тело, «от главы до ногу»…
Уже дома, изучая внимательно, без спешки проспект о Метеорах, я увидела в разделе, посвященном монастырю Варлаама, репродукции двух удивительных фресок. Рассматривая одну из них, «Успение св. Ефрема Сирина», я вспомнила о двухтомнике св. Ефрема, который мне незадолго перед тем подарили. И в обстоятельном предисловии наткнулась на завещание святого, где он со свойственными ему глубоким смирением и сокрушением сердечным просит, чтобы не погребали его с пышностью, не прославляли его при погребении, не сопровождали его гроб торжественно, но вместо всяких украшений и ублажений старались облегчить его дальнейшую судьбу своими молитвами.
«Кто со мною во гроб, — завещает св. Ефрем, — положит шелковую одежду, тот да будет ввержен во тьму кромешную; кто со мною во гроб положит багряницу, тот да будет низринут в геенну огненную. В моей ризе и в куколе предайте меня земле; потому что убранство неприлично непотребному».
И вот мы видим на фреске св. Ефрема, как и положено по установленному для монахов чину, крестообразно обвитым своей мантией, в куколе и с иконой Спасителя, возложенной на руки. Возлежит же он на простом каменном (он запретил делать ковчег из мрамора) ковчеге, покрытом даже не бархатом, а тканью грубого плетения, типа циновки.
«Кто понесет предо мною, — говорится далее, — восковую свечу, того да пожнет огнь из внутренности его. … Лучше пролейте, братия, слезы свои о мне и всех подобных мне». И мы видим, как стоят возле усопшего в скорбном безмолвии иноки, схимники, клирики...
«Не полагайте со мною в гроб ароматов, потому что честь сия для меня бесполезна; не полагайте благовоний, потому что они не избавят меня от суда. Ароматы воскурите во святилище, а меня предайте земле с псалмопениями». И мы видим на фреске, как священник в белой фелони, скромном сером подряснике и такой знакомой желтой епитрахили скорбно помавает кадилом возле изголовья святого Ефрема…
На этом же развороте проспекта помещена репродукция другой фрески, под названием «Сисой Благословенный (в нашей традиции — Сисой Великий) пред гробницей Александра Великого». Святой старец стоит перед останками знаменитого полководца, печально склонив голову. И во взгляде его, и в жесте рук, одновременно и отторгающем в благоговейном ужасе лежащий перед ним скелет, и благословляющем его, читается и глубокое сочувствие к этому великому язычнику, и сокрушение о тщете славы мирской…
Богородица Скорбящая...
Окрестные вершины уже окутывала голубая светящаяся вечерняя дымка... Вбирая в себя открывавшуюся отсюда панораму, я воспринимала ее как единственную реальность, и совершенно невозможно было представить, что еще вчера в это самое время я томилась в аэропорту Шереметьево-2 в ожидании пересадки на самолет «Москва–Афины»…
Я надеялась еще побывать в монастыре Agios Protomartira Stephanos (Святого Первомученика Стефана), с тем чтобы поклониться находящимся там чудотворным мощам священномученика Харалампия (я рассказывала о нем в записи Без языка...). Но в тот день обитель, увы, была закрыта для посещений, и мы успели посетить еще только один монастырь — Русану (основан в 1380 году). Этот монастырь — женский. Нас встречают тихие, приветливые монахини. Здешний храм я помню уже лучше: первый шок прошел. И фрески, и иконы здесь — тоже критской школы, лики — с резкими, почти грубыми чертами, непривычно экспрессивные, хватающие за душу…
А снаружи — везде, на каждом повороте, на каждой ступеньке лестниц, на балюстрадах, перилах — цветы, цветы, цветы в красивых керамических вазонах. И напротив входа в храм — совсем небольшой, обрамленный белым камнем газон, в центре которого — непередаваемой красоты цветочная клумба в виде равноконечного греческого креста. Яркие пятна цветов на голом камне смотрятся необычайно трогательно, особенно если вспомнить, что земля для всех этих вазонов и газонов натаскана снизу, из долины. Все те же ora et labor, молитва и труд.
Уже закончив эту запись, я снова вошла в Интернет, чтобы уточнить одну вещь, — и наткнулась на этот вот снимок, с подписью под ним: «Варлаам заснеженный»... И представила себе, после всех моих идиллических воспоминаний, как живут здесь зимой, и трудятся, и молятся в этом белом безмолвии насельники и насельницы Небесных монастырей... Молятся обо всем мире — и о нас с вами. Помолимся и мы о них. Бог им в помощь!
- Перейти к следующей записи Пятнадцать стадий
- Перейти к предыдущей записи Утро в монастыре
