Мелочи приходской жизни
1. Свеча горящая
Утреня. Я выхожу на амвон для чтения воскресного Евангелия, кладу его на аналой. Пономарь Саша в стихаре, замешкавшись, как обычно, выносит из северных врат алтаря свечу. Я не оборачиваюсь, но слышу справа какой-то странный звук, потрескивание. Вдруг все стоящие передо мной в храме ахают и, кто изумленно, а кто испуганно, смотрят на солею. Я гляжу вправо. Саша степенно выступает из врат, держа свечу перед собой. При этом и сам чувствует — что-то не так. Приостанавливается, смотрит по сторонам. А голова у него горит. Буквально. Пышная копна густых волос занялась от выносной свечи и горит на макушке факелом, дымя и потрескивая. Однако благодаря мощной термоизоляции жара он явно не чувствует, но — треск… И еще запах жженных волос. Саша смотрит вверх, в конце концов что-то понимает, ставит свечу на пол, обеими руками хлопает себя по голове. Огонь мгновенно гаснет. По храму прокатывается вздох, улыбки. Свеча водружается перед аналоем. С амвона я вижу голову Саши немного сверху: шар волос срезан удивительно ровной горизонтальной плоскостью, и еще слегка курится дымок. Я начинаю чтение Евангелия.
2. Безумные тигры
В конце 90-х годов прошлого века появилась у нас традиция: во время ночных крестных ходов после завершения Рождественского богослужения запускать фейерверк. В том году Саша купил новые, еще не испытанные батареи китайских салютов под названием «Безумные тигры». На название я внимания не обратил, и, как оказалось, зря. Ночью Саша, по обычаю, расставил батареи по периметру церковной ограды и, когда народ под колокольный звон вышел с иконами, хоругвями, свечами и пр. на дорогу, подпалил шнуры. Уже через несколько секунд я понял, что произошла катастрофа. «Тигры» действительно оказались «безумными». Фейерверка как такового не получилось — ракеты в небе были почти не видны. Зато — слышны. Петарды сложными траекториями носились в поднебесье, издавая дикий вой и свист. Но что уж делать? Дотерпели, пока последний «тигр» не исполнил свою «безумную» миссию, и пошли дальше. Прихожане отнеслись с пониманием, а вот что подумали селяне?..
Потом я себя утешал тем, что наш ракетный залп, как церковный ЗУР (зенитные управляемые ракеты), разогнал и посбивал бесов-«стеллсов», которые, по некоторым предположениям, именно там, в атмосфере, более всего и роятся…
3. Кулаком дно бочки вышибая..
Престольный праздник — день святителя Николая — отмечали мы два раза в году: и летний, и зимний. На летний праздник богослужение было более многолюдное и торжественное. По его завершении в церковном дворе за все удлинявшимся с годами столом под вишнями трапезничали все прихожане. На зимний же к праздничному столу (в доме настоятеля) приглашались в основном именинники Николаи и гости.
Общие трапезы старались сделать поразнообразней и поэкзотичней — шашлыки, оригинальные соусы, горы мороженого. Обычно готовить приглашали профессионального повара — то корабельного кока, то шеф-повара ресторана. Особенно запомнился приготовленный как-то коком французский луковый суп — куриный бульон, лук, сливки и пр. по рецепту. Я сидел во главе трапезы, но поесть не получалось: к столу стояла очередь прихожан с блокнотами и ручками — все хотели записать рецепт и узнать тонкости приготовления этого кулинарного шедевра.
Самый же забавный случай произошел на «зимнего Николу» году где-то в 97-м. Поскольку 19 декабря приходится на период Рождественского поста, то и трапеза, естественно, должна быть постной. Что весьма ограничивает возможности угощения. В тот год я решил сделать пивной стол — множество разных видов морепродуктов: соленых и копченых — и пиво. Пиво я купил не бутылочное, а только появившееся тогда в продаже и потому экзотичное бочковое — в алюминиевых бочонках с приспособлением для розлива по бокалам. Инструкции, как вставить краник, не было. Я покрутил бочонок в руках, осмотрел с разных сторон и… сделал противоположное необходимому: перевернул бочонок вверх дном, под него подсунул краник и стал давить. Не идет. Тогда я крепко стукнул кулаком по днищу. И… выбил крышку, которая оказалась снизу. Пивная река бурно и пенисто понеслась по столу; гости вскочили, пытаясь спасти выходные костюмы.
Так что угощение оказалось еще гораздо более экзотичным, чем планировалось: рыба, плавающая в пиве.
Ну а пить пришлось все равно бутылочное. Гонцов посылали…
4. «Давид пред сенным ковчегом скакаше играя»
Некоторые церковные праздники имеют свои характерные особенности не только в богослужебном уставе, но и в оформлении храма, в традиционных убранствах и обрядах: разного цвета ризы и облачения, Богоявленская Иордань, яблоки Преображения, крашенки и куличи Пасхи. В нашем приходе мы всегда старались особо акцентировать внешние символы праздника. Более всего — на Пасху, Рождество и Троицу; тут у нас выработалась своя традиция «преизобилия». На Пасху посередине храма устанавливалось специально изготовленное изображение «Сошествия во ад», у подножия которого зеленела трава, а как-то даже бегали живые желтенькие цыплята (под сеткой). Рождественскую елку мы ставили, как правило, 4-5 января; заранее заказывали большое дерево, а чаще нам отдавали огромную сосну из зала Дворца культуры Морпорта после завершения там новогодних утренников. Сосна была метров пять в высоту и несколько метров в разлапистом обхвате. Всем семейством и всем приходом украшали целый день — игрушки, флажки, потоки «дождика». Электрические и бумажные гирлянды опутывали не только сосну, но и иконостас, натягивались через весь храм. Перед «елкой» ставился вертеп, тоже подсвеченный лампочками гирлянды. Сосновые ветки располагались также и по периметру храма, в алтаре, даже на престоле — вместо цветов. Верхушка «рождественской ели» доставала до потолка, сбоку от нее оставались неширокие проходы. Поскольку рождественскую всенощную и следующую за ней литургию мы служили ночью, то все это играющее огнями великолепие создавало ощущение сказки. Преизобилие украшения рождало преизобилие праздничной радости.
Такое же преизобилие сопровождало и праздник Пятидесятницы. Стены храма превращались в лес, зеленые ветви деревьев почти смыкались над головами молящихся. Пол был устлан ковром из трав: настолько густым, что в нем тонули ноги. Скошенные с травой полевые васильки наполняли церковь терпким луговым духом. Посреди храма и у икон — огромные букеты живых цветов. Люди на службу приходили тоже с букетами — церковь расцветала. Радость.
Это были незабываемые моменты жизни…
5. Крещения: свет и тени
Крещения бывают радостные, но бывают и тягостные. А случаются иногда и курьезы.
* * *
Привели крестить двух мальчишек, 12 и 10 лет от роду. Рассказываю им о Христе и о Церкви. Мамаша: Да вы можете много не рассказывать, они ведь уже крещеные.
— ???
— То нам перекрестить надо. А то крестные гадами оказались.
* * *
Задаю вопрос пришедшей креститься рано утром буднего дня незнакомой пожилой женщине: «Почему вы решили принять Святое Крещение? И почему так срочно?» — «Нога ночью сильно болела».
* * *
Крещу младенца. «Только вы его в воду не макайте, бабушка наша не разрешила».
* * *
Крещу взрослого человека в Черном море, на Кинбурнской косе. Пустынный берег, у среза воды стоят жена и дети. Я в облачении, крещаемый в плавках; оба — по грудь в морской воде. С неба льется сплошной поток воды дождевой — ливень. Шучу: «Двуводное крещение». Выходим на берег, надеваю крестик. В просвет между тучами пробивается луч солнца и, словно прожектором, освещает новопросвещенного. (Есть фотография!)
* * *
Приезжают ко мне домой с требованием немедленно окрестить взрослого мужчину. Я говорю о необходимости подготовки. «Невозможно!» Две женщины, не совсем трезвые, буквально врываются в комнату и ругаются последними словами: «Жестокий, бессердечный, злой поп; не уважает людей» и т.п. Пытаюсь выяснить причины столь горячей спешки. В конце концов удалось вытянуть: «Мы уже колбасу и водку купили. Водка может ждать, а колбаса нет…»
* * *
Гуляю по территории детского оздоровительного центра, безлюдной во время пересмены отдыхающих. У бассейна с золотыми рыбками сидит на корточках маленькая девочка, лет четырех-пяти, и пристально вглядывается в воду. Она слышит шаги, поднимает на меня глаза и тут же говорит: «Батюшка, а вот вы, когда меня крестили, крестик мне дали. Я его потеряла, а они мне никак новый не купят. Скажите им». Я с изумлением смотрю на нее… И только позже выясню, что это — Диана (Дионисия), которую я крестил в годовалом возрасте, и все эти годы она прожила с родителями в Минске. А вот теперь приехала в гости к дедушке…
* * *
Рассказывают: «Нам в соседнем селе сказали, что в Богдановке поп неграмотный, служб не знает. Ребенка он крестит больше часа, а наш — за десять минут».
* * *
Август 2000 года. Все лето — удушающая жара; как говорят в Украине, «спэка». Речная вода в Днепро-Бугском лимане, на берегу которого стоит наш Свято-Никольский храм, зацвела ряской и превратилась в грязную зелено-коричневую кашу.
С просьбой о крещении сыновей — мальчиков 12 и 14 лет обращается Константин К., доктор наук, декан кораблестроительного факультета института, который и я некогда оканчивал. В субботний день семья приезжает к нам в Церковь. После продолжительной беседы с мальчиками начинается чин оглашения. Доходим до Крещения и отправляемся на реку.
Иду по берегу лимана. Жарко, ни дуновения. «Зацветшая» зеленая вода слегка колышется, словно тяжело дышит. То там, то здесь виднеется мусор: пластиковые бутылки, арбузные корки… Как крестить в такой воде? Как в нее детей заводить? И что с моим облачением будет — ведь самому по грудь в воду заходить? Но нечего делать, крестить надо — не назад же идти… Будь что будет, Господь управит. Снимаю обувь, захожу в воду по щиколотку; в мути ряски дна не видно на глубине нескольких сантиметров.
Начинаю Крещение: «Благословенно Царство Отца, и Сына, и Святого Духа». Доходим до чина водосвятия: «Велий еси Господи, и чудна дела Твоя». Читаю молитвы водосвятия. Затем мельком смотрю вниз и вижу ступни своих ног, стоящие на чистом песке дна реки. Осматриваюсь вокруг. Вода впереди совершенно чистая, прозрачная. Вправо и влево, метрах в пяти по сторонам, проходят четкие полосы границ чистой и грязной воды. Слава Богу! Заходим с мальчиками на глубину, «макаю» их в освященную воду. Далее возвращаемся в церковь — завершать Крещение. Когда прошли метров сорок по пляжу, оборачиваюсь: по всей реке — зеленая поверхность воды, а там, где мы крестили, — темная полоса, ровная, словно линейка, перпендикулярно уходящая от берега к центру лимана, к фарватеру.
А первыми чистую воду увидели дети из нашего семейного детского дома, которые загорали на берегу. С криками: «Папа воду очистил!» они бросились купаться. Быстро сбежались и другие купальщики…
6. Ледяная купель
После заамвонной молитвы ночной службы Богоявления 19 января 2003 года крестным ходом идем «на воды». Прихожане заранее изготовили более сотни цветных бумажных фонариков — защита свечей от ветра. Свечи вставляются внутрь фонариков, и тихие огоньки освещают путь от церкви до Иордани. До реки идти совсем близко, не более сотни метров. Но от берега, по льду, еще метров сто — сто пятьдесят: у берега мелко, залив. Во льду вырезана крестообразная прорубь — Иордань; рядом, на листах жести, разведен огромный костер. Немногим мористее — канал (фарватер), по которому проходят в николаевский порт океанские корабли. Интересно, что могли подумать с борта — синичка море зажгла?
А лед еще тонок, река стала несколько дней назад. Пластина льда начинает слегка прогибаться под весом сотни людей (по льду до Иордани решились идти не все; бабульки большей частью ждут на берегу). Крест Иордани постепенно уходит вниз, подтапливается, вода под напором бьет вверх из проруби. Я завершаю освящение в Иордани и прохожу по периметру расположившегося кругом народа, кроплю, поливаю ковшиком. Круг постепенно, по мере растекания воды по льду, расширяется. Купаться полностью в проруби мало кто решается, но обливаются многие.
После завершения богослужения, отпуста, приходит черед бани на льду. Баню готовили заранее: вморозили в лунки четыре столба (нет, пять — один для двери); столбы обтянули многими слоями тепличной пленки. Изнутри стены завесили коврами; на полу — деревянный помост и войлочные покрытия. В одном углу — прорубь с лестницей. В другом — раскаленная до малиновости буржуйка, стопка чурбачков. Между прорубью и печкой — скамья, стол, на столе — соленые огурцы, черный хлеб, сало, бутылка со стопками. От горячего воздуха полиэтиленовые стены и крыша бани раздулись, как воздушный шар; в дверь валил пар. Удивительное ощущение жаркой чистоты. После проруби и жара «парилки» выходишь босиком на снег; под ногами тает лед, но в течение нескольких первых минут холода совершенно не чувствуешь. Образовалась очередь: мужская смена, женская, дети. Я окунался, помню, раз семь. На следующий день — продолжение «процесса»…
Несколько дней банька функционировала в три смены — очередь желающих не иссякала. А потом пошло тепло. И вот с тех пор река больше по-настоящему не становилась…
Глобальное потепление?
7. Сон в пасхальную ночь
Есть по местам странная традиция — во время пасхальной всенощной батюшкам на каждую песнь канона менять иерейское облачение: белое, красное, золотое, синее, зеленое и т.д. Со временем мне пояснили, что традиция эта появилась в результате «политкорректного» желания настоятелей не обидеть жертвователей, которые дарили ризы для храма. Таким образом, во время главного богослужении года проводилась демонстрация всех пожертвованных риз. Тогда я решил, что мне это ни к чему.
А вот в первую свою пасхальную службу, когда мне происхождение сей традиции еще не было известно, я совсем запарился. Служить Пасху на сельском приходе одному — ночью, без дьякона, с пономарями то сонными, то перевозбужденными — и так мучение. А тут в плотный порядок действий священника во время пения канона пасхальной утрени еще нужно вместить сложные процедуры переоблачения! В общем, я был всем этим так поглощен, что почти ничего не видел вокруг себя. И вот в памяти осталась картина, словно яркой вспышкой выхваченная из потока суеты. Поспешно обходя вокруг престола, я обо что-то спотыкаюсь. Нога. Останавливаюсь и оглядываюсь вокруг. Вдоль всей полукруглой стены алтаря, по периметру апсиды, спят дети (их всегда в храме было много, а мальчишки, конечно, хотели быть в алтаре). Под стенами рядком лежат пальто и куртки, а на них, уложившись аккуратной линией один за другим, посапывают мои младшие пономари. И так они мирно и спокойно спали, что мне моя суетливость опротивела, и последние ризы из немалого гардероба я так и не надел. Благодаря чему услышал хотя бы кое-что из службы.
Кстати, в ту же пасхальную ночь было еще одно забавное событие. Эта ночь стала первой Пасхой в нашем храме (я ведь ездил туда на богослужения и до рукоположения), когда местные алкоголики не портили праздничное настроение своими выкриками и шатанием. И вдруг на ту Пасху (1991 год) оказалось, что в храме присутствуют в основном верующие, а если и зрители, то вполне благообразно себя ведущие. Что за чудо?
Прояснилось утром. Дело в том, что с вечера прошел сильный ливень. А храм наш расположен на холме, и дороги, ведущие к нему, — глинистые. Так вот местные «празднователи», привычно приняв на грудь приличные дозы спиртного, до церкви просто не смогли дойти. В утреннем свете, сквозь легкий туман, тут и там на подъеме холма проступали поверженные фигуры; было похоже на фильм про штурм безымянной высоты. Картину дополняли кое-где бредущие среди тел родственники, отыскивающие своих. Но в отличие от павших героев наши граждане мирно спали. Разбуженные же родственниками, а то и проспавшиеся сами, они понуро разбредались по домам.
Христос Воскресе!
8. Дорога скорби
Теплый осенний день. В гостях у нас друзья — протодиакон о. Олег с матушкой Ириной. Блаженствуем, отдыхаем. Неожиданно приезжают гонцы из дальнего села: похороны. Село Дмитровка относится к приходу Очакова, но там батюшка в отъезде. Нужно ехать. Матушка Ирина вызвалась поехать с нами, помочь; мы рады — хор собирать уже некогда. Складываем инвентарь, едем.
Приехав, согласовываем планы. Нас спрашивают, пойдем ли мы на кладбище пешком, или подвезти машиной. Я, не зная села, интересуюсь — а далеко ли идти? «Близко, близко, вон туда», — и машут рукой вдоль улицы. То, что я начал обсуждать возможность пешего похода, очень воодушевило народ — все наперебой стали уговаривать пойти, проводить покойника — «Оркестра-то у нас нема!». Отказаться было уже невозможно. Ну что же, пойдем пешком. Близко ведь.
Пошли. Улицу прошли, другую, третью. Идем, поем «Трисвятое». Пока еще наслаждаемся чудесной погодой. Но вот село окончилось. Никакого кладбища до горизонта не видно. «Далеко еще?» — «Да нет, совсем близко!» Грунтовка по полю, балка, мехотряд с ржавыми остовами сельхозтехники, потом, неожиданно, — опять улица, дома. «Это что, другое село?» — «Почему другое, Дмитровка». — «А где кладбище?» — «Да близко совсем!» Идем, между прочим, уже часа полтора. Я в тяжелом облачении, кадилом размахиваю, поем — устали изрядно. Но в конце концов дошли, похоронили.
А потом я услышал за спиной разговор старушек: «Вот какой батюшка из Богдановки хороший, всю дорогу пешком прошел! А до него ни один священник никогда не соглашался».
Эх, знал бы я дмитровское «Близко!» — не создавал бы прецедента…
А вообще погребения бывают необычайно светлые, осеняющие миром. Это когда хоронят подлинно верующего человека и хоронят верующие. Так хоронили мы Марию в Малой Коренихе, Зиновию в Козырке; так хоронили и моего папу…
А бывают погребения страшные. Бывают просто тяжелые — когда смерть безвременна, когда близкие — неверующие, не чувствующие перехода. А страшные — это пьяные похороны. Один раз пришлось чуть ли не силой из гроба бутылку с водкой вытаскивать: обычай такой — «потребное» покойнику в гроб класть — клюку там, кепку, расческу и пр. Ну, кепки я не трогал, а с водкой боролся. И в тот раз заставил убрать, а как отвернулся — незаметно опять всунули (хористы потом сказали). Так и забили гроб. А потом, на поминках, сын усопшего перепил и умер от водки. Но его я уже не отпевал. Не знаю, ему бутылку в гроб положить хватило ли дури и дикости? Или все же что-то почувствовали?
Как-то на похоронах в Кирово нас просто забыли. Муж усопшей женщины был пьян до невменяемости еще до начала похорон. Близкие не слишком от него отстали. После погребения пришлось домой добираться автостопом. Кстати, на этом погребении случился примечательный разговор. Один из родственников усопшей, житель того же села, решил умилить меня своей религиозностью и принялся подробно рассказывать, как они на родине (Западная Украина) свято чтят христианские обычаи, ни одной службы не пропускают. «Вот все с женой собираемся к вам в церкву на службу, только никак времени не найдем». Я поинтересовался, давно ли они переехали жить в Кирово — сколько месяцев? Мужчина подумал и сообщил: «Шестнадцать рокiв будэ». Вот такое благочестие…
9. Рай земной
В начале 90-х годов пошло массовое поветрие все освящать. Офисы, аэродромы, склады, автомобили, бары, казармы, особняки и т.д. (Один знакомый мне иерей, служивший в соборной церкви, был послан настоятелем освящать ночной клуб. По завершении молебна батюшка сказал поучительное слово присутствующим. При этом он забрался на подиум и слово говорил, держась рукой за вертикальный шест, зачем-то торчащий посредине помоста.) Когда мне стало очевидным, что чаще всего за этими «заказами», кроме моды или суеверия, ничего не стоит, я посоветовался о том с о. Иоанном в Печорах. Батюшка сказал, что я спокойно могу уклоняться от таковых треб, если не чувствую в них подлинного христианского смысла (советовал освящать без различения индивидуальных обстоятельств только школы и больницы). Потому понятно, что, когда меня пригласили освятить Николаевский зоопарк, я отнесся к этому с сомнением. Но и все же — не отказал. Дело в том, что к зоопарку у меня особое отношение; с детства зоопарк был любимым местом моего времяпровождения. Как выяснилось позже, с нынешним директором Николаевского зоопарка Володей Топчим мы в далеком детстве (мне было 11 лет) чуть ли не одновременно были участниками кружка юннатов. Я ухаживал за козочками. Камерунскими. Маленькие такие, черненькие, шерстистые. Симпатичные. Помню их глупые добрые мордочки. Помню и другое — сколько радости доставляли минуты, когда разрешали поиграть со львятами. В общем, в зоопарке я не был чужим.
А нужно сказать, что Николаевский зоопарк имеет свою давнюю историю. Основанный в 1901 году николаевским градоначальником Леонтовичем как его домашний зоосад, он пережил революцию, Гражданскую и Отечественную войны, всякие разрухи и перестройки. К великому сожалению, историческое ядро зоопарка в семидесятые годы было уничтожено. Под предлогом расширения территории зоопарк был перемещен на новое место (чему совершенно не мешало бы сохранение и его исторической территории в центре города — но это место приглянулось для строительства нового здания облисполкома).
Историческая же территория зоопарка — дом Леонтовича и парковая зона при нем — была совершенно уникальна. На небольшой площади (сейчас это просто бетонная площадка перед обладминистрацией) вмещался целый мир. Вход в старый зоопарк был словно платяным шкафом на границе Нарнии — за ним открывалась другая вселенная, прекрасная и безграничная. Анфилады комнат в доме: со старинными аквариумами, тропическими птицами, террариумом и бассейном с огромным крокодилом, чучелами и заспиртованными в банках экспонатами. Во дворе — огромные деревья, петляющие дорожки, уютные скамейки, фонтаны, вольеры и клетки с птицами и животными. Львы, тигры, слоны, верблюды, медведи — кого там только не было! И более того — в этом миниатюрном мирке обитатели чувствовали себя очень комфортно: Николаевский зоопарк был местом, где животные хорошо размножались. Лучше, чем в других зоопарках страны. Почти все львы в зоопарках бывшего СССР родились в Николаеве. Белые медведи, часами шатавшиеся на узкой полоске бетона над небольшим бассейном, регулярно производили потомство; легендарная «киноактриса» Айка тоже родилась в Николаеве. И этот мир кто-то решился уничтожить!
Впрочем, нужно признать, что и новая территория зоопарка замечательна; Николаевский зоопарк заслуженно носит официальный титул «Лучшего зоопарка Украины». Около 20 гектаров прекрасно озелененной территории, просторные вольеры, лабиринты обиталищ животных, птичьи острова, котлованы для крупных хищников, бассейны для бегемотов, море цветов, тенистые уголки для отдыха. Конечно, это созидалось десятилетиями; да еще очень многое из запланированного до сих пор не реализовано — нужно соорудить, достроить, дооборудовать. Но и сейчас видно — самоотверженный (ибо на финансирование такой «бесполезной» и дорогостоящей структуры, как зоопарк, денег всегда недостает) труд его первых директоров: Андрея Тарасова, Леонида Цуканова и нынешнего, настоящего энтузиаста и патриота своего дела, Владимира Николаевича Топчего, — принес достойные плоды.
Так вот в середине 90-х пригласил меня Леонид Антонович Цуканов освятить зоопарк. И я, против своих принципов, согласился. Приехал с двумя хористами. Во дворе, напротив главного входа, поставили столик, начали служить водосвятный молебен, молебен с прошением о благословении Божием на доброе дело. По завершении, взяв нескольких помощников с ведрами воды, пошли по зоопарку. Я решил обойти территорию только по периметру, окропляя водой. Но не тут-то было: проходя мимо каждого вольера или клетки, мы были встречаемы работниками (более — работницами), которые просили освятить обиталище их питомцев персонально. Так что шел я сложными зигзагами, и чем дальше шел, тем более уставал, но тем более росла радость. Уже завершая обход, подошли к большой клетке с молодыми волками (кстати, все они — уроженцы Кинбурна). Встречавшая нас женщина побежала вперед, неся свое ведро воды поить зверей. Она открыла вольер, зашла туда, поставила ведро. Серые хищники (их было пять-шесть) бросились к ней, стали прыгать, становились на задние лапы, пытаясь лизнуть в лицо. Я замер — удивительное зрелище. О, это же образ земного рая! — звери и люди, хищники и их «естественные» жертвы мирно обитают рядом; лев лежит вблизи трепетной лани и волк играет в метре от козленка, полярный филин глядит на тропического попугая, а белый медведь рыком перекликается с ревущим в ответ бегемотом. Что с того, что вокруг сетки и ограды — это ведь все же образ; не сам рай, но его подобие в падшем мире. Но и как подобие — прекрасно и удивительно: Другой Мир. И капли святой воды, «благодать воз благодать»[5], оказались здесь уместны и необходимы.
На всю жизнь запомнил я радость этого освящения: хоть краешком глаза, «как бы сквозь тусклое стекло, гадательно»[6], заглянуть за райские врата. И сподобиться их освятить!
10. Синий туман похож на обман
Ехали мы как-то с супругой из города домой. Осень. Поздний вечер. Спустился густой туман, видимость близка к нулю, выруливаю только по средней разметке. Вдруг вижу: на обочине две тени, голосуют. Девушки опоздали на последний автобус. Посадили горемык в машину. Оказалось, им ехать порядком дальше, чем нам. Решили их подвезти — куда уж ночью в такую погоду шлепать? Едем. Со скоростью пешехода. Я подался вперед, напряженно вглядываюсь в молочное лобовое стекло. Доехали через полчаса. Пассажирки выходят, благодарят. Но когда они открыли двери, я увидел НЕЧТО СТРАННОЕ — ЗВЕЗДЫ! На улице — чистейшая ночная прозрачность, воздух звенит легким морозцем. А у меня в машине лобовое стекло ЗАПОТЕЛО ИЗНУТРИ! То-то девчушки всю дорогу так странно на меня поглядывали. Но промолчали…
11. Храни Веру православную!
Одно время, в начале 90-х, пришлось столкнуться с ощутимой нехваткой вина для должного, в соответствии с традицией, совершения Евхаристии. Продававшиеся под названием «Кагор» вина были совершенно невозможны, да и те доставать удавалось с трудом. А на территории моего прихода находились два крупных винзавода — «Радсад» и «Парутино» (Ольвия). На обоих предприятиях кагор изготавливали, но не бутилировали и свободно не продавали. Лицензии на изготовление своих марочных вин у них не было, а продавать кагор в качестве обычного ординарного вина смысла нет — уж слишком его производство хлопотно и дорого.
Настоящий кагор изготавливается из сортового винограда «Каберне», причем только в том случае, если виноград вызрел до высокого уровня сахаристости (что бывает раз в несколько лет) — в виноматериал кагора сахар и спирт не добавляют. И сладость, и крепость кагор должен набрать естественным путем в результате брожения. Собранный виноград, в гронках с веточками, поступает в давилку, но далее жмых не отделяют (как это делается при изготовлении обычного вина), а вместе с соком подают его в автоклавы. Автоклав герметично закрывают. Виноградная масса в нем прогревается до шестидесяти градусов, начинает перемешиваться (или вращением самого автоклава, или специальными лопатками) и в таком состоянии остается на месяцы. За это время происходит процесс, делающий НАСТОЯЩИЙ кагор уникальным вином, — множество полезных веществ и элементов переходит из шкурок (где они в основном и сконцентрированы) в сок. В том числе и природные красители — ведь в красном винограде «красен» не сок, который всегда прозрачен (только что с оттенками), а именно шкурка. В результате получается виноматериал густой, терпкий, насыщенный микроэлементами, витаминами, виноградным сахаром, натуральным винным спиртом. В своем настоящем виде такой напиток встречается очень редко, даже марочные крымские кагоры — его слабое подобие. Пожалуй, самый что ни на есть настоящий кагор мне пришлось попробовать только один раз — из очень старой, заплетенной паутиной, залитой воском бутыли: личные директорские запасы в спецхранилище ольвийских винных подвалов. Это было нечто совсем особенное: и на вкус, и на консистенцию, и даже на цвет — скорее коричневый, чем красный.
Немного кагора, пусть по несколько упрощенной технологии, но тем не менее настоящего, на наших винзаводах все же изготавливали; правда, больше для внутреннего пользования (благо, после советских времен сохранилось необходимое оборудование). Некоторое его количество, кажется, куда-то продавали для бутилирования. По заявлению, подписанному лично директором, можно было кагор купить и получить на заводе на розлив (директор винсовхоза Федор Иванов, Царство ему Небесное, был уроженец нашего села, крещен в нашем храме и в просьбах мне не отказывал). Несколько раз такие «заходы» я делал, приезжая с двумя-тремя пятидесятилитровыми бочонками (нужно понимать, что для винзавода и тонны — «небольшое количество»; вино там подается насосом по здоровенным шлангам). Кагором я запасался на месяцы, делился с братией, а что-то и продавал в городские церкви для «поддержания приходских штанов».
И вот как-то приезжаю я на своем «жигуленке» на винзавод, сзади прицеп с бочонками. Квитанция на получение выписана. Время еще дообеденное, однако винзавод — это мир особенный, употреблять понемногу начинают с утра — как же иначе? Посередине цеха стоит большое корыто: прямоугольный чан куба на два. С двух сторон в него опущены толстые гофрированные трубы, обе чавкают и подпрыгивают. По одной трубе в чан поступает вино, по другой — высасывается. Чан на три четверти заполнен густой ароматной жидкостью янтарного цвета, в нем играют блики солнца, возникают и исчезают «виновороты». Назначение этого чана трудно понять — разве что для того, чтобы все желающие могли почерпнуть им потребное в желаемых количествах? Что все и делают и мне предлагают; я пробую вино, наливаю себе в бидончик. Хорошее вино, вкусное. Дома пьем его, называя «корытянским».
Я предъявляю квитанцию; теперь нужно подключить шланг, подтянуть его к машине. Женщины, работницы завода, начинают искать единственного на предприятии мужчину-рабочего: «Федя! Фе-е-едя! Фе-е-е-едя-а-а!!!!» — довольно долго отдается эхом то в одном, то в другом конце гигантского цеха. Наконец появляется Федя; судя по его виду, «корытянское» он дегустировал с раннего утра. Я говорю ему: «Федя, дорогой, вот, нужно бочонки набрать». Федя застывает, таращится на меня в изумлении:
— А откуда вы, батюшка, знаете, как меня зовут?
Я улыбаюсь и, показывая на крест, говорю:
— Работа у меня такая, положено мне. По глазам все вижу.
Федя исполняется глубочайшим уважением, поглядывает на меня с опаской. Набрав вина и завернув пробки, я собираюсь уезжать, прощаюсь. Особенно торжественно раскланиваюсь с тружеником Федором: «Ну, Федя, до свидания. Смотри не теряйся надолго, дабы тебя не искали. Будь молодцом. — И опять, улыбнувшись: — Храни, Федя, веру православную». А вижу — наш Федя совсем в шоке, смотрит на меня со смесью восхищения и страха:
— Батюшка, а откуда вы знаете, что жену мою Верой зовут? А она-то действительно православная, в церкву ходит.
Смеюсь: «Федя, я же сказал, что мне по сану все знать положено. Так что делай то, что тебе поручено: храни Веру православную, смотри не обижай ее!»
— Да я не обижаю, батюшка, я ее слухаюсь …
И поехал, провожаемый восторженным взглядом и помаванием[7] рук в воздусе:
— Приезжайте еще, батюшка!
12. Факультет нужных вещей
На том же винзаводе был еще один забавный эпизод. Как-то подписывал я квитанцию у директора винзавода с замечательно подходящей к его должности фамилией Хмелевский. И захотелось Хмелевскому пообщаться с личностью, на то время еще воспринимаемой как экзотика, — священнослужителем. Начал меня Хмелевский расспрашивать о том, как я стал священником, какую семинарию окончил. А мне, честно говоря, уже надоело всем объяснять, что рукоположение жестко с образованием не связано, что есть разные пути и прецеденты. И что я-то как раз никакого специального духовного образования не имею. Однако просто взять, да и сказать такое — горько можно разочаровать человека; решит, что перед ним аферист.
Вот я и ляпнул, улыбаясь (думая, что шутка очевидна): «А я окончил богословский факультет Николаевского кораблестроительного института»; встал, попрощался и пошел.
И уже в дверях слышу, как Хмелевский говорит сам себе: «Надо же, молодцы какие, такой нужный факультет открыли, а я-то и не знал…»
Пришлось вернуться, извиниться и объясниться.
13. Здравствуйте, господин президент!
Начало 2000-х, какая-то очередная избирательная кампания. Президент Украины Кучма Леонид Данилович разъезжает по стране, проводя предвыборные встречи и мероприятия. В Николаеве Леонид Данилович планирует посетить Никморпорт, а затем встретиться с общественностью области в новом здании Дворца культуры процветающего сельхозпредприятия «Ольвия» (село Парутино). График поездок согласован и известен. Мне же в этот день нужно повидать начальника порта Хабарова; естественно, после завершения президентского визита. В сумке у меня лежит небольшая икона святителя Николая, написанная Яковом Булавицким, художником (он тогда работал над первым ярусом иконостаса нашей церкви).
Когда я приехал в порт, оказалось, что Кучма, отставая от графика, все еще там; заканчивался митинг. Я отошел в сторону и стал в дальней шеренге докеров. Через недолгое время мероприятие завершилось, и президент в сопровождении губернатора, начальника порта и еще нескольких лиц прошествовал к поджидавшему его автомобилю. Шли они по пустой открытой бетонной площадке, погрузочному району. Рабочие стояли в отдалении, не переступая некой невидимой черты. До начальственной группы было метров пятьдесят, если не более. Президент слушал какие-то объяснения Хабарова, крутил головой, посматривал по сторонам. Вдруг в нашем направлении он увидел нечто, его заинтересовавшее. Остановился, спросил о чем-то губернатора и Хабарова, выслушал ответ. И принялся махать рукой, подзывая. Я заинтересованно оглянулся — видимо, прибыл какой-то начальник. Все вокруг тоже осматриваются.
Когда я вновь глянул на Кучму, тот быстрым шагом двигался по направлению к нам; кортеж почему-то сильно поотстал и почти бежал позади компактной группой. Кучма приблизился к толпе вплотную, первые в ряду посторонились, и… он подошел ко мне, поздоровался. (Как потом оказалось, на вопрос «Что там за батюшка стоит среди рабочих», ему ответили — «Это настоятель нашей морской церкви».) Леонид Данилович завел довольно длинный беспредметный разговор, задавая в таком формате вполне бессмысленные вопросы — как преумножается религиозность народа, как проходят праздники и т.п. Я слушал и что-то нечленораздельное мямлил в ответ, маялся… В конце концов, несколько, видимо, ошалев от неожиданности ситуации, я прервал речь президента и сказал: «А, Леонид Данилович, здесь этот разговор все равно бесполезен, ведь в двух словах ничего существенного не скажешь. В общем, все у нас в порядке. Давайте-ка лучше я от имени жителей города святого Николая благословлю вас иконой нашего небесного покровителя», достал икону из старого полиэтиленового пакета и вручил ее президенту.
Кажется, мы оба остались общением довольны.
А с Хабаровым мне встретиться так и не удалось — он сразу куда-то уехал. Я отправился домой, но по дороге по какой-то надобности заглянул в епархию. Тут меня и выловил владыка. «Отец Михаил, поедешь со мной в Парутино на встречу с президентом — ты ведь настоятель ближайшего прихода. Еще благочинный поедет, о. Виктор». Что же, ехать — так ехать; про происшедшее в порту я умолчал.
В Парутино, на площади перед дворцом культуры, собралась огромная толпа: местные жители, приглашенные. Лето, солнцепек, жара. Отдельной группкой стоят представители Киевского патриархата[8]: архиепископ Владимир и два священника. Нас было четверо: владыка, я, наш благочинный и секретарь епископа. От «капешников» мы держимся в отдалении, словно друг друга не замечая.
Время идет, все сроки ожидаемого приезда давно прошли. Жарко. Выстроенный перед входом во Дворец почетный караул начинает «опадать» — один за другим несколько матросиков, устав от зноя и волнений, падают на асфальт, гремя автоматами. Их в темпе забирают «скорые помощи», ряды смыкаются. Наконец на площадь на бешеной скорости влетает легковушка, делает круг. Едут? Однако ничего не происходит, все опять замирает и тянется еще минут сорок. В конце концов показываются машины охраны и кортеж, останавливаются. Президент выбирается почему-то не из лимузина, но из небольшого автобуса, щурится, оглядывается вокруг. Я удивляюсь — как он умудрился так измять свой «прикид»? Серый костюм перекошен и весь в складках (это сейчас я уже знаю, что в том особый шик: если мнется, значит, чистая шерсть).
Взгляд президента останавливается на «людях в черном». Слышно, как он говорит сопровождающим: «Пойду сначала со святыми людьми поздороваюсь». И быстрой походкой направляется к нам. Мы, «эмпешники»[9], стоим первыми. Кучма подходит и тут замечает меня (хотя я и отодвинулся назад, но такую фигуру не спрячешь). На его лице недоумение, узнавание и широкая улыбка: «А, отец Михаил, здравствуйте, рад вас видеть!» Говорит и пожимает руку. А после уже здоровается с владыкой и остальными.
Мне члены «нашей делегации» ничего не сказали, но взгляды их были ох как красноречивы…
Кстати, «святых людей» в зал Дворца не пригласили — мы постояли, постояли на улице, да и уехали.
14. Цыганская свадьба и добрый пoпа
1.
Был в моей жизни такой не вполне ординарный случай.
Как-то в начале девяностых, в пору моей иерейской юности, летом, в Петров пост, приехали в церковь цыгане. Семейство, как обычно, цветастое, многочисленное, шумное. Но подчеркнуто вежливое, если не сказать — подобострастное. Уговаривают срочно повенчать их чадушек. Но пост есть пост, венчать не положено.
Однако гости были настойчивы, жалобны, многословны. Вырваться из хоровода ярких юбок физически было невозможно. Да и довод у них был убедительный: мальчик приезжает домой из армии. Какая-то очередная (а в то время — дело повсеместное) «горячая точка». Приезжает, точнее «проезжает» — проездом куда-то — буквально на несколько часов. И они должны пожениться с любимой. А мое сердце всегда было слабо на романтику…
Горячему семейству я предложил следующее: они приходят в церковь не в «свадебном порядке», но, так сказать, цивильно, и я служу молебен на умножение любви. И будем считать это залогом будущего христианского брака.
Ромалы поняли, что они меня переломили и что все остальное пойдет как по маслу. Они были в восторге, они соглашались на все условия, уверяли, что никакой свадьбы не планируется, обещали скромность и тишину, обещали при первой же возможности приехать для совершения законного христианского бракосочетания.
Настал оговоренный день. Клаксоны автомобилей, развевающиеся ленты, воздушные шары предварили прибытие участников «скромного моления». В церковь вошла, перед церковью столпилась, по двору разбрелась пестрая людская катавасия. Восточный базар — темпераментные жесты, незнакомая речь. Замечательно красивая молодая цыганка, тонкая и высокая, стоя у дверей разукрашенной «Волги», горячо и живописно что-то переживала — рвала в клочья цветную ленту и очень музыкально кричала (почему-то по-русски): «Рвать и метать! Рвать и метать!» Молодожены — очевидно, так! — невозможно юные и красивые восточные люди, в полном комплекте свадебных одежд — фата с флердоранжем и пр., застенчиво застыли посредине храма.
После многих минут глотания воздуха, нечленораздельных звуков, очевидно бессмысленных попыток что-то потребовать и выяснить я замолкаю. Понимаю, что побежден и выхода у меня нет…
Заикаясь, я служу молебен, стараясь со всей глубиной и искренностью молиться об этих неразумных людях, о милых и тихих влюбленных…
Еще раз безнадежно напоминаю о необходимости венчания в свое время. Отгоняю цыганчат от колоколов… Победно сигналя, кортеж убывает.
Никакого «повторного» бракосочетания, конечно, не состоялось (с моим участием, во всяком случае). И я до сих пор не знаю, была ли хоть доля правды в рассказанной мне душещипательной повести о «Ромео и Джульетте». Но я по этому поводу не переживаю — что было, то было. Как сказал мне однажды архим. Т.: «Ты скажи им, как должно, а как уж они поступят — их ответ пред Богом».
2.
История с цыганской свадьбой привела на память еще одну, колоритную в этнографическом смысле, историю.
Как-то после Пасхи к воротам нашего дома подошел ну совсем восточный человек в национальной одежде и стал звать хозяев. Его встретила матушка (она была во дворе), а я выглянул в окно.
Гость спросил с сильным акцентом: «Здесь живет добрый пoпа? Нам сказали, что он всем помогает. Мы к вам приехали, чтобы вы нам помогали».
Ага. Матушка сходила в дом и вынесла пакет с пасочками, крашенками и другими продуктами. (А нужно сказать, что в те времена мы сами зачастую жили впроголодь — слишком обильным приношением поделиться возможности не было.) Восточный человек (он тогда сказал, из какой республики Средней Азии они прибыли, но я запамятовал) внимательно изучил содержимое пакета, затем зачем-то поднял его вверх и стал крутить над головой. «Нэт, нам этого мало, — громко провозгласил он, — нас к вам 25 человек приехали!»
Немая сцена.
Мы добавили еще немного продуктов и немного денег и с трудом разъяснили гражданину, что принять у себя и обеспечить 25 человек мы не в силах. Больше я их не видел…
Но судьбой «гостей» интересовался — она какая-то странная. Их действительно было более двух десятков совершенно патриархально-среднеазиатского вида: мужчины в халатах, женщины в цветастых платьях и шароварах. Расположились они табором в рощице вблизи городской больницы, построили себе домики из картонных ящиков и полиэтиленовой пленки и там шумно и хлопотливо обитали (как-то я видел их табор из окна маршрутки). Мне рассказывали, что им неоднократно предлагали разные варианты расселения и размещения, но они упорно и немотивированно отказывались. Затем, к осени, они куда-то откочевали… Впоследствии нам пояснили, что это были «люли» — среднеазиатские цыгане, и что кочевой, таборный образ жизни для них естественен.
А словосочетание «добрый пoпа» так и осталось в нашей семье….
[7] Помавание (славянизм) — плавное движение.
[8] Киевский патриархат — непризнанная Православными Поместными Церквями организация, возглавляемая отлученным от Церкви М.А. Денисенко, называющего себя Патриархом Киевским и всея Руси-Украины. «Капешники» — шутливое название представителей этой церкви.
[9] «Эмпешники» — шутливое название представителей Украинской Православной Церкви (Московский Патриархат).
Комментировать