Медицинский факт
1. Зуб мудрости
Пошатнулся у меня как-то зуб мудрости. То ли протез его соседний сдвинул, то ли мудрость оказалась без глубоких корней. Но факт — не болит, да шатается.
Непривычно. Мудрый человек сообразил бы: непривычно — не значит плохо. Разобраться нужно. А глупый — тот сразу меры принимать бросается. В конкретном случае — наводить порядок в ротовой полости.
Мог бы при своей профессии и поумней быть. Опыт какой-то «человековедения» имею. Между прочим, и анекдот про принца с винтом в пупе с детства знаю. Поучительный такой анекдот. Может, его за давностью лет кто забыл — напомнююВ тридевятом и проч. царстве жил Иван-царевич. Всем хорош, только вместо пупка головка винта торчит. Именно винта — полукруглая, со шлицом. Ну, так и не мешает вроде, привык. А вот время жениться пришло — сомнительно стало: вдруг невеста вознегодует?
Так что надумал Ванюша от винта избавиться. Врачи и слесаря отнекиваются, друг на друга кивают. Все местные экстрасенсы руками разводят, пассы делают — безрезультатно. Винт на месте торчит. Тогда Иван путешествовать отправился. Были у него там и лес, и старуха в избе, и остров в Окияне, и дуб огромный, сундук под корнями, утка, яйцо… В общем, все, что положено, — было. Теперь, значит, яйцо в руках. И что характерно: в яйце, если тряхнуть, грюкает. А что там трясти? Бить нужно. Ну, лупанул принц яичко. Глядь — оттуда отвертка выпадает. Простенькая такая, без инкрустаций. Тут-то наконец царевич задумался. До-о-о-олго сидел над отверткой. А потом — БАХ! — и осенило: винт + отвертка = решение проблемы. Ну и крутанул, конечно. Вывинтил. Да-а-а-а-а… Вывинтить-то вывинтил, однако, эффект случился неожиданный — седалищное, так сказать, место — раз… и отвалилось.
Оказался-таки Иван-царевич Иваном-дураком. Что в начале сказки не было очевидно.
Мораль ясна: лишних приключений не ищи — лучше подумай сначала, каковы могут быть последствия.
Ну а теперь про зуб. Значит, отправился и я за поисками своей персональной «отвертки». Да еще при этом упростить решил: не к своим врачам пошел, а в поликлинику морпорта. Да, упростил…
Итак, захожу в кабинет стоматолога. Смотрю — у пыточного кресла мужик в белом халате, вида вполне устрашающего. Черная борода, глаза навыкате, под халатом бицепсы перекатываются. Напоминает антигероя детских фильмов советского периода: вылитый Бармалей, только почему-то в костюме Айболита. Ну, вижу, резать клиенту горло он вроде бы не торопится, наоборот даже, ласково так приговаривает: «Ах, батюшка, батюшка…» (Я уже упоминал, что партикулярную одежду давненько не ношу — комплекцией ее перерос.)
Ладно, сел, открыл рот. Бармалей сосисочным пальцем мне там что-то потолкал. «Ага, — говорит, — шатается». Так я знаю, что шатается. «Делать-то что будем?» — «А что делать? Удалим. Нечего шататься».
Тут я немного в шоке. Лечить вроде бы пришел, не рвать: зуб-то не болит вовсе. «А, болит — не болит! Кому он там нужен? Этот зуб все равно бесполезный. Мы (?) его за мебель считаем. Шкаф такой (и похохотал пиратски). Удалим — и лечить не нужно!»
Пока я над логикой такой размышлял — дохтур засунул мне в рот клещи и прочно вцепился в зуб. Бицепсами под халатом поиграл, свои парадные зубы ощерил и рванул. А дальше — как положено: тампон, сэстра, вату. Тампон. Тампон… Что-то не то. Тампон тампоном, а кровь изо рта так и хлещет (потом мне пояснили — это могло быть из-за высокого гипертонического давления). Смотрю, эскулап мой в недоумении. Но ничего, кроме тампонов, ваты, салфеток и простыни, придумать не может. Все в дело пошло. Челюсти у меня от этих тряпок уже как домкратом развело, а Бармалей еще требует: «Марлю, марлю!» Сестра из кладовки таскает.
Все. Законопатил. Я сижу, рот полон всяких вещей, и еще много всего наружу торчит. А доктор доволен. Пот вытирает, справился, значит: кровотечение остановлено. Пациент скорее всего жив.
Да. Как известно, все когда-нибудь заканчивается. Через некоторое время извлекли из меня ведро «матерьяла», закрыли рот, отдышался. Даже поблагодарил. Нашел в плевательнице окровавленный зуб, оттер, положил в карман и пошел чуть покачивающейся походкой…
И что вы думаете? На этом мои приключения закончились? Не спешите — они только начались!
Я-то в больницу не сам приехал — с женой и ребенком. Ребенку в гастроэнтерологическом кабинете нужно было желудок проверить. А энтеролога на работу недавно взяли. Молодого, Сережей зовут. Нет, не думайте, не практикант какой или недоучка. Толковый врач, энтузиаст своего дела. Ему новый импортный энтероскоп купили — для исследования внутреннего мира пациентов. Так он тем энтероскопом гордился очень и, соответственно, любил пользоваться.
Так вот. Пока меня в стоматологии тряпками фаршировали, в гастроэнтерологии ребенка обследовали и даже матушку изнутри осмотру подвергли — иначе Сережа из своего кабинета не выпускал. Ну, вопросы свои Алла решила, ребенка в коридор выставила, с Сережей про жизнь разговаривает.
А тут я неосторожно захожу. С зубом в кармане. Сережа сразу боевую стойку принял: мол, неосмотренным вы отсюда не выйдете! Это правило у них такое, значит.
В общем, сдался я быстро, возражал вяло — еще не вполне отошел от предыдущего потрясения. Тем паче что и матушка Сережу энергично поддержала. Довод привела убийственный: «Я же не боялась!» Что мне после такого заявления оставалось делать? Лег «…на кушеточку, на бочок, ровненько; не бойтесь, — рядом нежно ворковал инструкции Сережа, — платьице можете не снимать, туфельки только, пожалуйста».
Последней, уже безнадежной, попыткой отвертеться было заявление о только что удаленном зубе. Сережа, естественно, отмахнулся: «Ах, нам это совсем не помеха!»
Поехали. Загубник в зубы. Сережа прильнул к окуляру: «Пошла-пошла, родимая!»
Ладно, ничего, терпимо, в общем.
Однако… Боковым зрением вижу под левой щекой, где подложена салфетка, что-то лишнее. Скосил глаза — по салфетке расползается пятно крови. Недоумение прошло быстро — видимо, вводя зонд, Сережа задел злополучную десну, и возобновилось кровотечение. Причем в первоначальном объеме. Струйка крови изо рта быстро превратилась в хороший ручей, вся салфетка окрасилась красным.
А Сережа-то в окуляр смотрит неотрывно, исследует слизистую оболочку.
Честно скажу — именно за Сережу я и испугался (мне-то не больно, десна еще под анестезией): увидит кровь — что подумает? Как в воду глядел…
Я принялся мычать, хрюкать, хрипеть (лучше бы не делал этого!) — все, что возможно, с трубой в глотке. Предупредить хотел…
А добрый Сережа только плотнее к окуляру припадает, крутит там что-то, исследует, торопится страдательную процедуру поскорее закончить. «Сейчас, сейчас, миленький, минутку еще потерпите». Знаем мы эти минутки медицинские…
Так и медсестра тоже. Нет, чтобы больного за руку держать, утешать или бдеть хотя бы. Вышла с матушкой в соседнюю комнату, бумаги там какие-то заполняет. Хрюканье мое они слышали, но приняли за естественное проявление мужской слабости. И поэтому тактично не обратили внимания.
Ну и кульминация. Все и сразу. Сережа вытаскивает трубу. Женщины заходят. Я обливаюсь кровью. И вот вижу — плавно, словно в замедленной съемке: Сережа отрывается от своего калейдоскопа, смотрит на меня, затем матово бледнеет с мягким переходом в зелень. И однозначно собирается упасть на пол. Слава Богу, падение предотвратила медсестра. Матушка талантливо имитирует жену Лота.
А я шамкаю окровавленным ртом: «Жуб! Жуб! Жуб!»
«Жуб? Зуб? Что зуб? — шепчет Сережа, хлопая себя по карманам — то ли сигареты, то ли тампоны. И вдруг просветлел: — А, зуб! Зуб! Это вам зуб вырывали, да? Это из десны кровь пошла, а-а-а-а!»
Так и есть, решил он, бедняга, что нечто очень важное и кровоточивое проткнул своим аппаратом. А зашивать-то его не учили, только глядеть…
Ну, марлевые тампоны и у него нашлись. Законопатили мне рот во второй раз и отправили набираться здоровья. Так и шел я — с торчащим изо рта краем салфетки.
А народ думал — попы, они такие….
Эт точно. Попы — они такие. Вечно приключений ищут; ну ладно себе, а то больше кому-то достается…
Хранится у меня дома зуб — неестественно гладкий, ровный, мощный, без единого ущерба. Как муляж на стоматологической выставке.
Зуб мудрости.
А Сережа при встречах в коридорах больницы очень предупредительно здоровается.
2. Бутуз
Вот и сыновья в меня пошли (что не есть неожиданность).
Илюша сегодня рассказал мне, как на днях он со своей годовалой Машуткой ходил в поликлинику. Она вертелась на коленях, потом слезла и побежала в конец холла, к кадке с фикусом. Ну и что? Да ничего, для ребенка нормально. Она только по дороге соску выплюнула. А заботливый отец подобрал и, по привычке, сунул в рот — народный способ стерилизации.
Поняли, что дальше было?
Ага, именно так — он ее ТАМ (у себя во рту) ЗАБЫЛ!
Он у нас такой, все время о чем-то думает. При этом может категорически отключиться от любых внешних событий. Вот и на этот раз отключился. С соской во рту.
Ну и представьте себе. Илюша такой кругленький, гладенький — ну, чисто бутуз. Только килограммов под сто этак. И вот сидит такой бутуз в коридоре детской поликлиники и с отрешенным видом сосет соску. Минут пять-десять. И что характерно — никакого ДРУГОГО ребенка при нем, видимо, не присутствует.
А затем и Илюша что-то аномальное заметил — но только вокруг себя. Какое-то нервозное внимание со стороны окружающих. Он соску сосет и встревоженно по сторонам поглядывает: «Что это с народом? Не случилось ли чего?»
Так бы и дальше сосал, да случился в коридоре привычный ко всему врач, гаркнувший: «Маадой человек! Выньте соску изо рта!» Илюша, по своему обычаю, бурно вздрогнул.
Ну вот. В общем, это и все. Маше соску вернули.
3. Ангелы-хирурги
Начало девяностых годов. Приходят как-то на богослужение в наш храм женщина с девочкой. Подходят вместе к исповеди.
— Вы первый раз собираетесь исповедоваться?
— Да.
— Что вас привело сегодня в храм?
— Мы из соседнего села, Парутино. Зовут меня Надежда. Дочка вот, Наташа, учится в одиннадцатом классе. Несколько лет болеет лейкемией. Где только не лечились, и в столичных клиниках лежала, но ей все хуже. Отчаялись вылечиться медицинскими средствами, обратились к экстрасенсу. Женщина. Она нам гарантировала исцеление. Но сказала, что предварительно мы должны семь раз «поисповедоваться и запричаститься» в церкви, а потом она вызовет ангелов, те сделают Наташе операцию и вылечат. Вот мы и пришли…
Легко ли объяснить матери, почему я не хочу помочь «вылечить» ее смертельно больную дочь? Говорю о «сетях» колдунов, о смысле исцеления в Церкви. Не обещаю вылечить ребенка, но от имени Церкви говорю о даре вечной жизни при смиренном принятии Промысла Божьего и послушании Церкви. Уходят в сомнениях.
Через несколько дней приходят вновь. Расспрашивают, а почему же «целительница» их в Церковь послала, почему у нее полный дом икон; что именно нужно сделать, чтобы поступить, как Церковь учит? Рассказываю об Исповеди, Причастии, Соборовании; даю почитать несколько брошюр.
И вновь возвращаются через несколько дней. «Мы решили к колдунье не ходить, сделаем все, как учит Церковь, а там уж как Бог даст, так и будет…» Не правда ли, подвиг веры? Девочку исповедую, соборую; в течение нескольких дней она, по совету старца, к которому я обратился, три раза подряд причастилась Святых Христовых Таин.
Примерно через неделю приходит Надя (сама).
— Как дела у Наташи? В больнице были?
— Да быть-то были и анализы сделали, но где-то в лаборатории их перепутали, теперь надо повторно делать.
И еще через несколько дней:
— Батюшка, радость-то какая! Те, первые, анализы оказались правильные, только поверить в это не могли! Сделали повторные, никаких следов болезни нет. Слава Богу!
Прошло много лет. Наташа вполне здорова, окончила институт, живет и работает в Николаеве. Надя осталась жить в Парутино, сейчас она — постоянная прихожанка новооткрытой там церкви; в большие праздники и к нам с дочкой выбираются. Действительно, слава Богу!
4. Елей от преподобного
Ирина В. — ныне матушка, регент церковного хора. В семидесятые годы крестилась, пришла к вере. Имея светское музыкальное образование и благословение одного из николаевских священников, в 1984 году поехала поступать в регентский класс при Московской духовной семинарии и академии. Тоже своего рода чудом была принята, причем сразу на второй год обучения. Однако тут открылось, казалось бы, непреодолимое препятствие. В период между вступительными экзаменами и началом учебы развилось в острой форме давно тлевшее заболевание голосовых связок. Диагноз — фоноастения; врачи предупредили, что не только о пении не может быть и речи, но и говорить всю жизнь придется с трудом. Однако к началу занятий Ирина поехала в Лавру. По совету благочестивых людей она обратилась к монахам — хранителям мощей преподобного Сергия Радонежского. И Божиим промыслом они дали ей то, что обычно никому так просто не раздается, — елея от неугасимой лампады пред мощами преподобного. Елей этот она получила один раз, а пила его по глотку недели две. При этом как-то пела, благо, нагрузка для начинающих была невеликой… Затем с медицинской справкой-заключением из Николаева поехала в Москву, к врачу-фониатру. «Что за чушь у вас тут написана? Никакого заболевания у вас нет, связки вполне здоровы, езжайте, пойте себе». Ирина поехала в Лавру. Пела. И поет доныне…
5. Пономари и палки
В середине девяностых я страдал тяжелой формой радикулита: смещение позвоночных дисков (последствия юношеской удали), воспаление седалищного нерва. И вот — праздник Троицы. По церкви я с трудом передвигаюсь при помощи двух палок. А служить еще Троицкую вечерню с коленопреклоненными молитвами. Три раза нужно опуститься на колени в Царских вратах, лицом к народу, затем вставать и продолжать службу. Как я встану на колени, как поднимусь? Я подробно объясняю пономарям, как и куда меня «тянуть». Начинается служба. А известно, что на ней (в канун Духова дня) особо вспоминается сошествие Духа Святого на апостолов в виде «огненных языков» и каждый раз именно во время чтения коленопреклоненных молитв происходит особое снисхождение благодати Духа Святого на молящихся. В древности в Церкви этот чин, как и схождение Святого Духа на воды в великом водосвятии на праздник Крещения Господня, считался таинством по непреложности действия в нем благодати. И вот первая коленопреклоненная молитва. Я с трудом, оставив палки, опускаюсь на колени. Держусь за украшенный цветами низенький столик, на котором лежит Триодь, прочитываю первую молитву. Возглашаю: «Заступи, спаси, помилуй, возстави и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию». Пытаюсь подняться с колен, протягиваю руки к пономарям. Но кто знает, что такое наши церковные пономари, меня поймет… Сначала обо мне они позабыли, потом бестолково засуетились, потянули в разные стороны, чуть не повалили… Я сердито отмахнулся от них, встал, повернулся к престолу и продолжил службу. Только минут через пять посмотрел на провинившихся служек; стоят, мнутся растерянно, в руках мои палки крутят. И тут я сообразил, что спина совершенно не болит. Службу закончил без «подпорок», домой пошел сам; народ дивится. С тех пор я уже более не ползал с двумя клюками (дай, Бог, и далее), да и к одной прибегал уже крайне редко.
6. Есть Бог на свете!
Услышать об одном из самых удивительных доказательств существования Бога пришлось мне во время пребывания в больнице. Однако речь идет вовсе не о чудесном исцелении.
Но — по порядку. Года четыре назад случилось мне проходить лечение в проктологическом отделении городской больницы. Было подозрение на опасное для жизни заболевание, которое, слава Богу, не подтвердилось. Однако операцию пришлось делать.
Любая больница — средоточие боли и скорби. Но проктология и в общем окружении выделяется своей тягостностью. Вообще считается, что проктология и гнойная хирургия — самые тяжелые хирургические специализации. Как для врачей, так и для больных. И не случайно в нашей больнице проктология и гнойная хирургия находятся на одном этаже, числятся одним отделением и имеют одного человека заведующим — доктора Видяпина Валерия Александровича. Замечательный, нужно сказать, человек — прекрасный специалист, интересный собеседник.
Итак, поместили меня в двухместной палате проктологического отделения. Началась подготовка к операции. Флегматичные коренастые медсестры с замечательным бесстрастием производили «вводные» процедуры. Веселые поварихи раздавали оперированным в алюминиевые миски гороховую (!!!) кашу. Туалетные комнаты функционировали в качестве пыточных камер. По кабинетам и палатам то вскрикивали, то протяжно голосили больные. Видяпин проплывал сквозь вязкую среду боли и стыда как небожитель — средоточие надежды и спокойствия. Блестящий хирург, хороший администратор. Он делал все возможное для исцеления болящих, однако многое — прежде всего финансирование больницы — было вне его власти. Но он лечил, что же еще?
И вот операция назначена — на завтра. В палату заходит высокая, молодая, красивая женщина в идеально свежем врачебном облачении. Представляется: «Я врач-анестезиолог. Будем готовить вас к операции». Судя по всему, важнейшую роль анестезиолога она совмещала с обязанностями психотерапевта: утешить и ободрить. Ей это удавалось хорошо — пред лицом такой красавицы не лучиться оптимизмом было невозможно. Итак, к операции готовы.
День настал. В урочное время сестры заводят больного (то бишь меня) в предоперационный бокс, выдают соответствующее облачение. В странном виде некоторое время сижу на скамеечке. Вызывают. В просторном зале присутствуют Видяпин, красавица-анестезиолог, медсестры. Начинается процесс анестезирования. Но чувствую — в воздухе веет какой-то неуверенностью; как оказалось, доктора сомневались в возможности эффективно обезболить человека таких габаритов. Однако — что делать? — приступают. Я сажусь на низкий столик и максимально склоняю голову к коленям — спина колесом. А тут нужно пояснить некоторую анатомическую подробность: у меня позвоночник весьма углублен по отношению к плоскости спины — это наследственное. Так что мое «сворачивание колесом» не очень-то помогает. Красавица за моей спиной вздыхает, шепчется с медсестрой, ощупывает каньон позвоночника. В конце концов вводит иглу. Одна попытка, вторая. «Больно? Что чувствуете?» Еще одна попытка, игла идет как нужно. Анестезиологический раствор вводится в спинной мозг. Ноги начинают неметь. Я говорю об этом врачу.
Сзади облегченный вздох. «Слава Богу», и — приподнято: «Вот видите, ЕСТЬ БОГ НА СВЕТЕ!»
Вот так. Я умилился.
Между тем уложили меня на стол, и Валерий Александрович принялся за работу. Однако приключения с анестезией на том не закончились. Стандартная процедура с маской и усыпляющим газом не удалась — я только несколько взбодрился. Анестезиолог ввела мне в вену иглу и поставила капельницу с еще каким-то усыпляющим препаратом. Не действует. Через трубку капельницы шприцем вводят дополнительные дозы. Продолжают прижимать к лицу маску. Мне становится совсем весело, начинаю живо интересоваться всем происходящим вокруг. Обсуждаю с Видяпиным ход операции. Особенно интересно стало, когда на соседний стол уложили какую-то дамочку, и второй хирург принялся ее оперировать. А я — его «консультировать».
Но все когда-то заканчивается — окончилась и моя операция. Переложили меня на каталку и повезли в реанимацию — после операций на некоторое время туда всех доставляют.
Потом я уже узнал, что во время операции меня здорово накачали морфином. Так что и в реанимации я чувствовал себя как огурчик, уходить на покой не собирался, но, напротив, планировал вести активный образ жизни. Для начала я попросил медсестру принести мне из палаты толстенный том Библии и оба моих мобильника (с карточками на разных операторов). С кем-то бодро пообщался по телефону. Книгу раскрыть, правда, сил уже не хватило.
Спал ли я — не помню, следующие сутки прошли в каком-то эйфорическом полузабытьи. Морфин продолжали колоть (как и в последующие дни). Помню только, что я очень активно патронировал лежавших на соседних койках субтильных старушек — зычными криками требовал доставить им то воды, то суднo.
В конце концов пришло время транспортировать меня в палату постоянного пребывания. Опять подкатили каталку. Но я же — молодец! Как это меня сестры перетаскивать будут — я сам! Медперсонал опомниться не успел, как я вскочил с койки и направился к каталке. И тут же, потеряв сознание, рухнул на пол. Так что сестричкам пришлось тащить меня на каталку не с кровати, а с пола. Помог, однако…
Как бы там ни было, водрузили. Под голову положили Библию. А в обе руки дали по телефону. Когда подкатили к двери, то оказалось, что я со своими габаритами в одну открытую дверную створку не прохожу. Дабы не возиться с открыванием второй, попросили меня поднять руки вверх. Я поднял. Так и поехали — этаж, лифт, этаж, отделение, палата.
И еще нюанс. Во время операции используется некий антисептик (или антибиотик) ярко-красного, кровавого цвета. В результате чего и простыни, и сам я были обильно украшены «кровавыми» пятнами. В таком виде меня и транспортировали: каталка, на ней «окровавленный» человек, под головой — толстый том, хвост волос развевается сзади, борода торчит вверх. Вверх подняты также обе руки, и в каждой — по мобильному телефону.
Несмотря на специфическое состояние, даже я уловил шоковое состояние зрителей — немые сцены по мере продвижения кортежа.
В конце концов благополучно прибыли на место постоянного базирования. Далее лечение шло своим чередом. И несмотря на тяжесть и болезненность процедур, воспоминания у меня о том времени остались самые добрые.
Забавное дополнение: через пару лет я беседовал с замечательным человеком, директором «лучшего в Украине» (официальный титул!) Николаевского зоопарка, Володей Топчим. Как-то разговор зашел о проктологии. И тут Володя говорит: «А знаешь, батюшка, есть один врач-проктолог, который так любит свою работу, что заражает этим интересом окружающих. Я у него лечился и в результате даже просил разрешения присутствовать при операции, но… не успел, неожиданно быстро выписался».
А я в ответ: «Знаю! ВИ-ДЯ-ПИН!! (Кстати, Валерий Александрович шутит, что он сам — китайского происхождения и его фамилия в действительности звучит «Ви Дя Пин».) Представь себе — со мной точно такая же история вышла: я тоже у него лечился и тоже просил позволения присутствовать на операции, но, как и тебе, не удалось из-за быстрой выписки. Вот что значит друзья — родство душ!»
И мы расхохотались.
Ну а теперь я должен признаться, что из меня получился бы очень плохой больничный священник (впрочем, Господь мне этого не посылал). Я очень плохо умею утешать людей «просто так» — но именно это, а не душеспасительные разговоры о загробной жизни нужны страждущим. Мне всегда неловко за свое здравие рядом с ними, и все сказанное я ощущаю как бы бесплатным советом — не переживая страдание, как можно уговаривать страдальца нести его смиренно?
Конечно, это мой духовный недостаток — неспособность сопереживать болящему с должной глубиной, неспособность даровать ему необходимую любовь и утешение, неспособность молитвенно поддержать. Ну что уж есть, то есть. «Все ли апостолы? Все ли пророки? Все ли учители? Все ли совершают чудеса?..»
А говорю я об этом, дабы предварить историю о праздновании в проктологии Вербного воскресенья. К тому времени я окреп, даже выходил на улицу. И решил, как уж смогу, отслужить праздник у себя в палате. Общего богослужения я устраивать не решался — по приведенной выше причине. И еще потому что не люблю механически навязывать своей веры: «На молебен стройся!» — хотя никогда и не скрываю своих убеждений.
Вот и в этот день вышел я во двор, нарезал с кустов веточек молодой зелени, поднялся в палату, надел епитрахиль, взял требник (необходимое всегда со мной) и начал служить водосвятный молебен. Дверь в палату оставалась открытой. Через некоторое время я почувствовал за спиной движение, обернулся. Коридор возле палаты заполнен, десятки людей — чуть ли не все «ходячие», медперсонал. Радостные лица, улыбки. Я с необыкновенным воодушевлением продолжаю службу, освящаю воду, веточки. Выхожу в коридор, кроплю людей водой, раздаю веточки. Иду по палатам, кроплю лежачих, всем по зеленому росточку. Сколько радости, света, благодарности Богу!
Тогда я и понял, что моя скромная позиция «неврачебного» батюшки — просто немощь духовная и лень, с одной стороны, и обман лукавого — с другой.
Да, есть Бог на свете!
Так что в противовес легкомысленному афоризму Остапа Бендера («Медицинский факт: Бога нет») мы можем твердо сказать: «Бог есть — это медицинский факт».
7. Совершенство чистоты
Проктологическая история имела неожиданное продолжение. Перед отъездом на косу по настоянию супруги заехал в больницу провериться по причине некоторой болезненности в нижней части спины. Все тот же доктор Видяпин после сердечной встречи, осмотрев, бодро потребовал: «На операцию». Какой-то «эпителиальный канал», нагноение — отрезать и выбросить… Я попытался объяснить ситуацию — из-за детей нужно срочно уезжать. «Ладно, в перевязочную, там осмотрим». ТАМ, после крайне болезненной чистки, последовало промывание «канала». Спиртом.
— Медсестра: «Перекись водорода?»
— Доктор: «Спирт»
— Медсестра: «Перекись водорода???»
— Доктор: «Спирт!!!»
Доктор помнил, что в свое время похвалил меня за терпеливость к боли. Тогда он очень радовался, что есть на ком проверить свое изобретение — обработку раны спиртом. Очень характерно тогда говорил, с интонацией Белого Рыцаря из «Алисы»: «Это мое собственное изобретение!»
М-да. К спирту я отношусь хорошо. Но все же более привык его употреблять в другом направлении… Однако в таких заведениях возражения не принимаются.
Промывка была поболезненней чистки. Изгрыз себе ладонь. Но, как известно, все когда-нибудь заканчивается — хотя и банальная, но действительно утешительная мысль.
Аналогичные промывки продолжались и в последующие три дня. Помогает. Неизбежную большую операцию, надеюсь, удастся отложить до осени.
На второй день после промывки заехал за женой к стоматологу. Пока Алла (жена) была занята, попросил второго врача посмотреть мой зуб — побаливал.
— Ага, небольшой кариес, будем ставить пломбу.
Будем так будем. Что делать.
Сверлят. По буру бормашины подается струйка промывающей рабочее поле дистиллированной воды. В какой-то момент: «Женя! Вода закончилась! Долей канистрочку». Женя меняет; процесс продолжается.
При этом чувствую — полость рта сначала немеет, затем начинает все сильнее печь, гореть, словно обожженная. Думаю — может быть, это такой вид замораживания? Или средство против слюновыделения? Но вскоре жжение распространяется по всему рту, проникает в горло. Однако сказать что-либо невозможно — идет работа. В конце концов улучаю момент во время смены бура, пытаюсь объяснить проблему. Доктор вглядывается:
— Да, что-то странное. То-то я смотрю, пена изо рта пошла.
Некоторый миг напряженного молчания.
— Женя! Женя, ты из какой канистры наливал?
— Вон из той, белой
— А что на ней написано было?
— Ничего.
— Так что же это ты ее взял? В ней перекись водорода. А дистиллированная вода там!
Вот так. Добралась-таки до меня и перекись водорода. 30-процентная; слава Богу, ее разбавили, доливая в полупустой бачок бормашины. Зря я на спирт пенял…
Таким образом, за день прошел я полную санацию организма — снизу доверху. Хорошо, что хоть клизму йодом не поставили — а то бы так очистился, что прямо и в рай. Нехорошо, гордыня бы получилась.
А так ничего…
Скворцы и дети
Детей у нас много. Умножается наша семья интенсивно и разными путями. Но — по порядку.
Наш первый сынок, Саша, родился, когда мне возрасту было двадцать один год. Нормально родился, хороший ребенок. Вырос, сейчас уже взрослый, они с женой Ириной[26] одарили нас внуками — Мишаней и Златой. Илюша родился ровно через три года после Саши. Тоже женат, у них с Аленой дочка Машута (родилась в день Рождества Пресвятой Богородицы; наречена в память св. прп. мц. Марии Парижской). А Даша пришла с отставанием — только через шесть лет. Впрочем, Дашами должны были быть они все. Мы с Аллой так хотели девочку, что даже имен мальчишкам заранее не придумывали (аппараты УЗИ тогда еще в медицине широко не использовались). Будет Даша, и все. А рождался — бац! — мальчик. Срочно — имя. Ну, молодые родители — известные оригиналы, все хочется чего-нибудь наинеобычнейшего. Какие-то литературно-исторические реминисценции. Сначала первенец, бедняга, чуть Филиппом не стал (о Киркорове тогда, естественно, не думали, только его будущая супруга восходила на фанерном небосклоне). Моя тетушка, опытная школьная учительница, авторитетно сообщила: «В школе будут дразнить: Филипп — к ж…е прилип». Не понравилось. Со второго захода стал Станиславом. Так и записали. Крестили же (через шесть лет) Александром, что и было зафиксировано при получении паспорта. А Илюша в такой же запарке (опять только Дашу и ждали) чуть Вениамином не стал. Опять же друзья подсказали: «Станислав и Вениамин. Это что же, у вас Тазик с Веником будут?». Ладно, стал Илья Ильей.
А когда пришло время Даше на свет появляться, то нас предупредили заранее — девочку и не ждите. Врач-гинеколог, наблюдавшая Аллу, сказала: «Я знаю, что вы всегда дочку хотели, но вынуждена вас огорчить — у вас опять мальчик. Дело в том, что у младенцев мужского и женского пола характерно различное сердцебиение. У вашего ребенка сердцебиение определенно мужское». Ну что же, видимо, гены: у моих родителей было пятеро детей, и все — сыновья (я родился последним, и ко времени моего рождения четверо моих старших братьев умерли в возрасте от младенчества до трех лет — от врожденного порока сердца). Однако, даже не имея оснований сомневаться в «диагнозе», и на этот раз имени мальчику мы не придумывали. И вот — родилась Даша. С мужским сердцебиением. Что совершенно явно проявилось в ее характере — решительная, энергичная, начисто лишенная женских рефлексов осторожности и боязливости, кокетства и лукавства, да и домовитости. На нашем старобогдановском приходе она получила имя Банда — за то, что однажды после службы прихожане увидели маленькую девочку, задумчиво стоящую возле мотоцикла, ею перевернутого вверх колесами.
Кстати, появление Даши на свет далось нам непросто. Когда Алла была беременна, мальчики переболели краснухой. По общепризнанному медицинскому мнению, сие — контакт беременной с инфицированными краснухой — является однозначным показателем для совершения аборта. Более того — категорическим требованием «гинекологической дисциплины». Дело в том, что младенец в животе матери с очень высокой степенью вероятности инфицируется, из-за чего практически неизбежно происходят нарушения в его развитии; ребенок рождается неполноценным, с тяжелыми врожденными дефектами. Все близкие, родственники и врачи советовали, уговаривали и даже категорически настаивали на аборте. Слава Богу, Господь укрепил — таковую возможность мы даже не рассматривали. Вот и родилась наконец Даша. Повезло ей — тем, что родилась она уже в воцерковленной семье. Крестили мы ее дома, но должным образом — на восьмой день, полным погружением. И, начиная с первого же воскресенья после рождения и до семилетнего возраста, она причащалась неотступно каждое воскресенье и каждый праздник. Даже если у нас не получалось отстоять всю службу, то приносили ребенка в храм хотя бы на полчаса и причащали. Таким образом, ко времени своего семилетия Даша причащалась более чем кто-либо у нас в семье. После же семи лет — причащалась уже со всеми: как правило, два раза в месяц.
А Илюша малышом был совершенно феноменальным: пузатый, важный, степенный, внимательный. И, если это можно так назвать применительно к детскому возрасту, рассудительный. Сейчас, когда он вырос, некоторые свойства его детского характера исчезли, образовались другие, иногда положительные, иногда и не очень. Но с детства осталась способность наладить контакт с окружающими, доброта, отзывчивость.
Саша же с раннего детства был весьма строптив; прекрасно помню сцену: зима, улица, круглый от «толстой» шубы малыш и… возмущенные взгляды прохожих: «Что этот папаша над ребенком издевается?!» А «издевательством» был любой маршрут: утром шли в одну сторону, и Саша орал и рвался назад, вечером шли в обратном направлении, и Саша опять же орал и рвался назад. Когда же я, устав от борьбы, сажал его себе на плечи, то коронным номером Саши было вырвать руки из моих и, откинувшись назад, повиснуть вниз головой. Естественно, с криком. Мне приходилось как-то выворачиваться, чтобы его поймать и вернуть в положение «вверх головой»; это было очень непросто. Ну что же, Саша вырос, и самостоятельность, решительность его характера реализовались в организаторском даре руководителя — вот урок родителям, сетующим на «тяжелый характер» чада.
Слава Богу, мы с Аллой буквально с первых лет начали записывать забавные высказывания наших детей, эти записи сохранились, и теперь нам есть чем поделиться[27]:
Саша: «Лев Толстой — это зверь или человек?»
У папы болит зуб. Время ложиться спать. Саша: «Я с папой рядом не лягу. Он меня зубом заразит».
«С бабушкой я себя плохо веду, потому что думаю, что я маленький; а с мамой веду себя хорошо, потому что думаю, что я большой».
«Папа спит на толстой кровати, которая называется диван».
Ночью лает собака. «Мама, мне собачий звук спать мешает».
Саша рассуждает: «Мама родила меня, Илюшу и папу».
Саша: «Папа, ты ведь любишь книги, правда?» — «Да, очень» — «И я тоже очень люблю сладкое».
Илюша в зоопарке, глядя на слона: «Ого, какой огломный, плямо как слон!».
«Мам, я об котика поцалапался».
Пытается вспомнить загадку: «Летит груша, нельзя съесть».
Мама: «Илюша, пойди Саше помоги убирать». Илюша: «Он ведь и сам умеет».
«Мне в этой шубе толсто».
Даша: «Ага, так нечестно! У меня две руки заняты! Одной бегу, второй машу!»
«Летом я буду ходить в туалет на улице: и по-маленькому, и по-среднему, и по-большому».
«Двадцать два сорок два — это сколько будет времени? Конец одиннадцатого?»
Ира Даше: «Ты помогать не хочешь, вот у тебя палец и разболелся: это тебя Бог наказал». — «А вот и нет, если бы Бог наказал, то я бы порезалась!»
«У Сережи и у Саши растут усы и борода, значит, они будут священниками».
* * *
После рождения Даши в 1986 году в количественном увеличении нашей семьи опять наступил некоторый перерыв. А со временем произошло и качественное изменение в процессе. Новых детей Господь, снисходя, видимо, к физической слабости Аллы, посылал нам иным образом, чем традиционные роды. Не все эпизоды этой непростой жизненной ситуации пришло время оглашать, но о главных событиях и обретениях расскажу.
После переезда в Старую Богдановку и моего рукоположения буквально с первых же месяцев моего служения к нам на приход и в семью начали приходить люди. И зачастую оставались. Надолго, а то и навсегда. Об одной линии этой истории — о судьбе нескольких человек, потерявшихся в этой жизни и на какое-то время нашедших приют у нас, — рассказ отдельный[28]. Сейчас же — о детях.
Лена К-ва. Мать Лены, жительница Старой Богдановки, родив двоих детей, постепенно совсем спилась. Отец давно утонул на рыбалке. Старшая дочка Оксана до времени окончательного распада семьи успела подрасти и как-то определиться; младшая же оказалась совсем брошенной. В селе жили две ее бабушки, но одна сама была бездомной, а вторая, мамина мать, очень старой и немощной. Одно время Лена жила у нее, но в конце концов, по старости бабушки, и это стало невозможным. Родственников разной степени близости было немало, однако приютить ребенка оказалось некому. Впрочем, иногда Лену кто-то подкармливал, как-то ее одевали, где-то она ночевала; иногда со второй, бездомной, бабушкой девочка приходила в церковь — там мы и обратили на нее внимание, начали, по возможности, помогать. Со временем Лена все чаще появлялась у нас в доме, оставалась ночевать. И в какой-то момент осталась навсегда. К этому времени ей исполнилось 12 лет, но она выглядела не более чем лет на восемь. У нее были признаки рахита, почти не было коренных зубов, в школу она практически не ходила.
Со временем мы стали предпринимать попытки оформить на нее опекунство. Оказалось, что это крайне сложно. Дело в том, что ее мать жила с сожителем буквально в пятидесяти метрах он нас. Беспробудная пьянка и полное небрежение ребенком с точки зрения властей не являлись основанием для лишения ее материнских прав, без чего оформить опекунство было невозможно. Пару раз по нашему требованию приезжала компетентная комиссия, но мамаша встречала гостей объяснением: «Я ее не гнала, а хочет она у них жити, то че я ей кажу? Мабуть, они ее там чем-то подмазали, та шо, мне ее силой забирать?» Такие доводы комиссию убеждали, и даже беседы с Леной ничего не меняли: разрешения на опекунство нам не давали. Лена же жила у нас. Впрочем, через несколько лет проблема (вопрос был в получении ребенком статуса, гарантирующего ей право пребывания в нашей семье, да и некоторые льготы) разрешилась сама собой. Как-то мать Лены пришла к нам со странной просьбой — поменять ей наличные сто долларов на рубли. У нас таких денег не было. Но кто-то все же деньги таинственного происхождения ей поменял — и на следующее утро ее нашли, скончавшуюся от алкогольного отравления. А к тому времени наша семья официально уже числилась детским домом семейного типа, и Лена стала нашей законной воспитанницей. Здоровье ее нормализовалось, школу она, хотя и не блестяще, закончила, а затем, после двух лет учебы в профучилище, получила профессию швеи и закройщицы. Вот уже несколько лет Лена благополучно работает по своей специальности в частной николаевской швейной фирме.
* * *
А сейчас пришло время ответить на вопрос — каким же образом мы решились на воспитание сирот, на создание в нашей семье детского дома? Ответ очень прост — мы на то не решались. Это все произошло исподволь, естественным образом. Ничего самоизмышленного в том не было. И потому мы можем надеяться — произошло это не без промысла Божиего. Остановимся на сей важной теме более подробно. Каков наш опыт на этом пути?
Конечно, с одной стороны, взять на воспитание сироту — подлинно христианский подвиг и, мы верим, душеспасительный. С другой стороны, подвиг во Христе обязательно должен быть посильным, ибо подвиг не по разуму (так называемый «самодельный крест») приводит сначала к гордыне, а затем — к тяжелейшим падениям и отречениям.
Как найти правильное решение в подобных ситуациях? Естественно, это вопрос более чем сложный. По своей значимости принятие решения о призрении[29] сирот в своей семье сопоставимо с немногими основополагающими решениями в жизни человека, как то: брак, монашество, священство. Назад дороги нет, а если и есть — то дорога эта не что иное, как духовная, нравственная и житейская катастрофа. Единственный способ избежать этого — предпринять все возможное, дабы согласовать свои благие пожелания с волей Божией. Об этом — отдельный большой разговор вне формата данного издания, но ищущий — да обрящет. А пока несколько слов применительно к конкретной ситуации.
Что может помочь нам принять решение? Начнем с очевидного. Естественно, нужно быть очень осторожными семьям, не имеющим опыта воспитания детей; неблагополучны также в этом смысле и неполные семьи. Опасна ситуация и тогда, когда семья так или иначе потеряла ребенка и хочет (осознанно или нет) «новым» чадом восполнить потерю — но каждый ребенок неповторим, и постоянное сравнение (чаще всего не в пользу приемного ребенка) может привести к трагедии: разрушению любви и осмысленности отношений, к разрыву.
Далее. Должно внимательно следить за обстоятельствами жизни: в числе прочего благоприятным признаком являются случаи самостоятельного прихода сирот в семью, их обращение за помощью. В этом есть удостоверение Божиего промысла, а также освобождение приемных родителей от бремени выбора. Сама по себе необходимость выбора — ситуация тяжелейшая. Самовластный выбор ребенка из многих «кандидатов» — действие страшное и почти безнравственное. В нашем случае Господь устраивал так, что все пришедшие к нам дети приведены были Божиим промыслом и, слава Богу, мы ни разу не стояли перед необходимостью выбирать из нескольких детей кого-то одного (подробнее об этом — далее). При этом промысел Божий проявлялся в самой разнообразной форме: то — как бы случайной встречи, то — просьбы знакомых, то — рекомендации представителей органов опеки и др.
Но, с другой стороны, ни в коей мере не следует считать любую встречу с сиротой или просьбу о принятии в семью автоматически проявлением воли Божией. Важнейшим условием расширения семьи является ее готовность к этому, как практическая, так и душевная. Движущей силой должна быть христианская любовь, любовь-самопожертвование; не горячечный энтузиазм (в том числе и энтузиазм благочестия), не эмоции жалости, но осознанное и выстраданное желание послужить Господу и близким. Так что первичным должно быть состояние созревания соответствующего решения в семье и затем — молитвенное обращение ко Господу с просьбой явления Его благой воли: этот подвиг (как и любой о Господе) ни в коем случае не должен быть «самоизмышленным». И, конечно же, как и в любом деле о Господе, не следует ни в чем проявлять спешки. Господь умудрит.
* * *
Итак, детей нам посылал Господь — это очевидно. Следующими в нашу семью прибыли Федя, Игорь и Дима. Предыстория их появления такова.
Мое более чем десятилетнее настоятельство в сельском храме, расположенном в крайне малолюдном приходе (примерно четыреста жителей), дало весьма неутешительный опыт устроения на таком приходе воскресной школы. Имеется в виду воскресная школа, условно говоря, «классического типа». И думаю, этот опыт не случаен.
В середине девяностых годов при нашем приходе существовала многопрофильная воскресная школа. Было соответствующим образом оборудовано просторное помещение в пустующем сельском клубе. Кроме Закона Божиего, который, естественно, преподавал священник, регулярно проводились уроки изобразительного искусства, музыки; одно время даже и спортивные занятия. Не реже раза в месяц устраивались поездки детей в город: экскурсии в музеи, посещения городских церквей, театров и концертов, зоопарка и т.п. За усердие в учебе дети поощрялись, разыгрывались призы. Все мероприятия оплачивались из средств прихода. Зимой занятия проводились по субботам, иногда и по воскресеньям после богослужений; во время летних каникул — также и в будние дни. Как правило, дети участвовали в воскресных и праздничных богослужениях; мальчики пономарили, девочки пели в хоре. Посещаемость занятий — от 10 до 30 (летом за счет детей дачников) человек. Дети из церковных семей (в нашем случае это семья священника и одна семья воцерковленных прихожан) на занятия ходили с удовольствием и свои знания Священной Истории, безусловно, углубили — однако не ради этого создавалась школа. В семьях же нецерковных никто из детей так по-настоящему и не воцерковился. Таким образом, эффект — нулевой. Причем, нужно сказать, предсказуемый. В нецерковных семьях детей не только не поощряли к посещению занятий, но и всячески им противодействовали: «Чего тебе идти попу руку лизать? Вон дома сколько работы». А тут еще летом соблазны: река и роща, футбол и дискотека, телевизор, посиделки; зимой же, напротив, препятствия — грязь и холод, немалая нагрузка в школе. Свою негативную роль играли также насмешки хулиганистых сверстников. Заманить на занятия детей из нецерковных семей можно было только чрезвычайными мерами. С некоторого времени я как законоучитель стал ощущать себя персонажем прочитанного в детстве фантастического рассказа. Героиня рассказа, школьная учительница, попадает в предельно демократизированную компьютерную школу, в которой статус преподавателя и зарплата зависят от интереса учеников к занятиям. Мужчины-учителя рассказывали на уроках анекдоты, демонстрировали фокусы, женщины чуть ли не показывали стриптиз. На каждом занятии приходилось придумывать нечто новенькое, дабы привлечь внимание «учащихся». Мое положение было схожим. Обязать я никого ни к чему не мог. Педагогические сверхусилия принимались снисходительно; на занятия дети ходили или тогда, когда им нечего было делать, или — когда рассчитывали на получение награды. Впрочем, все хорошо знали, где родился Христос, кто такой святой Николай и как в церкви нужно ставить свечи. Пока не слишком наскучило, с прохладцей, исповедовались, причащались. Чуда не произошло. Почти никто из них не воцерковился.
Впоследствии эта проблема оказалась эффективно решена другим способом: созданием «литургической воскресной школы», организацией «детских литургий». Эффект этих служб был выше всякого ожидания. Не только никого не приходилось загонять или зазывать на богослужение — но более того, в случае, если по каким-то причинам в какую-либо субботу литургию не служили, дети настойчиво спрашивали: «Когда же наконец будет наша служба?» И пошли дети из села, в том числе и те, которые раньше никогда в церковь не заглядывали. И даже родители, что-то прослышав, стали приводить своих чад — и часто сами оставались на службах.
Но это произошло позже. Тогда же, в середине 90-х, я предложил другой возможный путь воцерковления детей: организовать при храме что-то вроде небольшого церковного детского дома и дать хотя бы нескольким детям-сиротам полноту заботы — телесной, душевной, духовной. Условия для этого были. В церковной ограде стоят два домика, один из них — двухкомнатный, с кухней, более-менее новой постройки. Мы рассудили, что в любом случае приходские доходы дадут возможность прокормить и одеть двоих-троих детей, а мы уж постараемся дать им необходимую душевную теплоту и заботу. Самым сложным, конечно, было найти подходящего для этого дела человека, имеющего как способности, так и возможности стать воспитателем. Ведь в наших условиях единственным вариантом было совместное проживание с детьми. Но, против ожиданий, подходящий человек вскоре нашелся, в чем мы и усмотрели промысел Божий. Это была некая Е-на, женщина лет сорока пяти, профессиональный педагог, мать уже выросших и самоопределившихся детей. Ее брак давно распался, никакими обязательствами связана она не была, да еще, по каким-то семейным обстоятельствам, ей было удобно переехать жить в сельскую местность. Она уже достаточно давно ездила из города в наш храм на богослужения. Так что, как тогда казалось, все сходилось. И я предложил ей заняться воспитанием детей, живя при нашем храме; естественно, с соответствующей оплатой труда. При этом предупредил о необходимости трезвого, осторожного и молитвенного подхода к принятию решения. Е-на, после некоторого размышления, согласилась. В домике мы сделали ремонт, закупили необходимый инвентарь; все было готово.
О нашем желании я сообщил в райгосадминистрацию, с руководителями которой у нас к тому времени установились вполне добрые и конструктивные отношения. Курирующая эти вопросы Наталья П. отнеслась к нашим планам с большим сочувствием. (Особо доверительные отношения с ней сложились у нас после того, как нам, с Божией помощью, удалось помочь Наташиной дочке Жанне освободиться от влияния секты сайентологов, плотно втянувших девочку в свою деятельность.) Мы решили, что детей будем оформлять под свою опеку, администрация же даст согласие на проживание их при церкви с воспитателем; прецедентов создания сугубо церковных детских домов тогда еще не было.
В скором времени Наташа связалась с нами и попросила о встрече. Она рассказала о мальчике, Федоре В., направленном на проживание в городской интернат из села нашего района. Судьбу Феди она знала и, как могла, помогала ему. Семья, в которой он родился, видимо, была неблагополучной. Мать воспитанием сына не занималась, а со временем вообще стала жить отдельно. Отец мальчика постоянно пребывал в каких-то разъездах; Федя же жил у бабушки и дедушки. Как-то отец появился и уехал вновь, увезя с собой ребенка. Неизвестно, что произошло потом, но Федю через некоторое время нашли брошенным на территории «сопредельного государства» — России — и «этапировали» на родину. Здесь мальчик еще несколько лет прожил с бабушкой и дедушкой, а когда те по старости уже не могли должным образом обеспечить содержание ребенка, был определен в интернат. В 1997 году Наташа попросила нас взять Федю к себе на воспитание. Мальчику тогда было 12 лет от роду.
И вот я поехал за Федей… Именно тогда мне впервые привелось побывать в Пятом интернате г. Николаева. Нужно сказать, что это заведение не произвело на меня удручающего впечатления: территория была ухожена, дети неплохо одеты, шел нормальный учебный процесс. Тем паче удивил меня директор интерната И.К., заявивший при первом же нашем разговоре: «Мы здесь детей калечим!»
— Как же так? — изумился я.
— В системе интерната мы не можем дать полноценного развития личности. Все делается по расписанию, по команде — строем на уроки, строем на обед, в определенные сроки меняется постель, выдаются новые ботинки и т.д.оссии, и этапировали на родину. ХЗдесь Федя еще несколько лет прожил с Ро
Дети не получают навыка ответственности, а значит — и не взрослеют полноценно. И мы выпускаем их такими за двери интерната в самом трудном возрасте. А после этого помочь уже не можем ничем: наши полномочия на том заканчиваются…
В результате этого разговора я сразу и навсегда проникся к И.К. глубоким уважением.
Впоследствии я узнал и о других, страшных, аспектах интернатовской жизни — например, о сексуальном беспределе (видимо, в таких условиях жизни с этим ничего поделать невозможно). Но уже и после первого разговора с директором я глубоко прочувствовал важность затеянной миссии.
Итак, документы оформлены. Я сижу в кабинете завуча. Кого-то послали за Федей. Минут через десять в кабинет заходит довольно высокий белокурый худощавый мальчик; хорошее лицо, но уж очень зажатый, насупленный. На вопросы отвечает односложно и неопределенно, отправляться жить в деревню, да еще при церкви, желания не проявляет. В конце концов Федя говорит, что согласен ехать, но при одном условии — если с ним возьмут и его одноклассника, лучшего друга — Игоря. А Игорь, как оказалось, все это время, волнуясь, стоял в коридоре — они с Федей заранее обсудили такой вариант. Игорь свое согласие высказал сразу, подкрепляя его широкой улыбкой. Ну что же, возражений нет. Конечно, и Игорь поедет.
Игорь М. оказался полной противоположностью Феди чуть ли не во всем: он отличался внешностью, темпераментом, характером. Игорь невысок, коренаст, темноволос. В отличие от сдержанного обстоятельного Федора характер Игоря оживленный и крайне легкомысленный. Игорь обладает явными музыкальными способностями, пытается писать стихи. Федя несколько замкнут и очень осторожен в отношениях с окружающими, Игорь же — рубаха-парень, присутствует везде шумно и зачастую навязчиво. Способности у обоих примерно равноценные; Феде труднее войти в тему, зато он глубоко в нее вникает и так или иначе успешно осваивает. Игорь многое схватывает на лету, но так же легко и бездумно теряет. На сегодняшний день итоги таковы: Федя в 2005 году с отличием окончил среднее учебное заведение (по судостроительной специальности), работает на производстве и продолжает учебу на заочном отделении технического вуза. Игоря же все мотает с работы на работу, с места на место, и можно только надеяться, что со временем он все-таки повзрослеет и обретет положительную стабильность в жизни. Слава Богу, штопора падения пока удается избежать, ну а там уж — как Бог даст.
Федя, после сдачи экзамена в школе: «Мне попался двадцать первый билет, а я, когда готовился, очень налегал на четвертый».
Учится на первом курсе техникума. Батюшка удивляется: «Как же ты там с математикой справляешься? Ты ведь в школе и арифметику толком не выучил». Федя (вполне серьезно): «Так это ведь не арифметика, это совсем другой предмет — высшая математика!».
В селе не было света, работал свой генератор. Федя: «Это какой свет: родной или приемный?»
Игорь, хочет сказать «окинуть взглядом». Говорит: «кругом кинуть глазом».
Не хочет признаваться, что разбил вазу: «Я отошел от стола, а нога моя там еще оставалась».
«Роман заканчивается непонятно: как новелла».
«Я купил цветок вроде гвоздики: длинный и покусанный».
«Я выловил момент…».
«Из Алеши вырастет настоящий мужлан» (имеется ввиду — настоящий мужчина)».
Итак, с условием «испытательного срока» мальчики перебрались жить в церковный домик («испытывать» должны были они нас — мы договорились, что, если им не понравится, они будут иметь возможность вернуться назад; впрочем, учитывая непривычную специфику и строгость жизни при церкви, это было серьезное испытание для всех). Какое-то время все шло по плану. Но через несколько месяцев (дети к тому времени уже сделали окончательный выбор — оставаться с нами) все рухнуло. Воспитательница нежданно для нас решила, что дальше жить с детьми она не сможет. Причина к тому была для меня неожиданной: вовсе не плохое поведение детей или тяготы работы с ними, нет, а, напротив, опасение привязаться к ним сердцем слишком близко и страх возможных последствий того. Я, как уже сказал, в свое время многократно предупреждал Е. о серьезности и ответственности предпринимаемого шага, советовал ей не спешить с решением — подумать, помолиться, все взвесить. Однако вот такого оборота не предусмотрел, хотя и следовало бы… Но что уж поделаешь, лукавый хитер и опытен. Искушение. Е-на уехала от нас, причем с некоторым неизбежным в этой ситуации расстройством отношений.
Можно представить себе нашу растерянность. Еще расширять нашу семью мы как-то не предполагали; на тот момент, кроме Лены К-ой, с нами постоянно жила еще одна девушка, Ю.П., оставшаяся без дома и без семьи. И наконец, стояла проблема жилья — всем разместиться в нашем доме казалось невозможным. Ведь жили мы в купленном в 1990 году малюсеньком сельском домике-мазанке 1905 года постройки (общей площадью 30 кв. м), без кухни, удобств и фактически без прихожей; причем уже тогда жили там всемером. Одно время Саше и Илюше вообще приходилось жить под стенами дома в палатке. Правда, еще в 1993 году мы продали нашу городскую квартиру и начали постепенно к старому домику пристраивать новый двухэтажный жилой «отсек»: сами изготавливали стеновые блоки из шлакобетона, сами же (с помощью прихожан) клали стены. Но к заселению эта часть дома еще готова не была. Однако и пути назад не существовало…
В первое время решением проблемы показалось предложение завхоза нашего храма заняться воспитанием мальчишек. После некоторого размышления мы с этим согласились. Завхоз с женой и маленькой дочкой переехали в церковный дом. Однако уже вскоре стало ясно, что и это — не то… Сначала к нам в дом перебрался Игорь. Мы интенсивно завершали отделочные работы в новом блоке и постепенно начали заселение. Через некоторое время с нами воссоединился и Федя. А еще через недолгое время Игорь вдруг огорошил нас сообщением, что у него в интернате остался родной (по матери) младший брат Дима (чего до того момента мы не знали). Естественно, я поехал за Димой. С Диминой стороны никаких возражений отправиться к нам не было — он и возрастом был помалее (девять лет), да и возможность жить с братом, конечно, его прельщала. Но уже тогда мы поняли, что в вопросе отношения детей к своим опекунам или приемным родителям все совсем не просто.
Одним из самых распространенных заблуждений является мнение, что дети-сироты тяжко страдают от своей сиротской, часто бродяжнической жизни. Исходя из этого предположения, взрослые ожидают определенного отношения воспитанников к своему новому положению, ожидают благодарности. Но даже не говоря о том, что таковое отношение чуждо христианскому духу, ясно: эти ожидания оправдаться не могут. Дети старше шести-восьми лет, как правило, осознают свое прошлое как некую вольницу, в которой хотя временами и было плохо (а ведь плохое быстро забывается!), но была свобода, были многочисленные приключения, «крутые» развлечения и своеобразные удовольствия. (Так, богатый опыт уличной жизни имел наш Игорь.) Воровство, попрошайничество, бродяжничество не воспринимаются ими в перспективе прошлого как нечто унизительное и неприятное. То же самое в несколько иной форме относится и к детям «интернатского» воспитания. Учитывая это, не следует рассчитывать на особое «рвение» детей в устроении новой жизни; ни в коем случае не стоит «из педагогических соображений» пугать их возможной отправкой обратно в интернат — можно нарваться на спокойное: «Ну и хорошо, там мне лучше». Более того, необходимо суметь завоевать доверие и в конечном итоге любовь детей, их согласие считать вас папой и мамой — это при том, что они нередко помнят своих родителей и память эта часто не имеет негативного содержания.
Нужно сказать, что в специфических условиях нашей семьи вопрос, как детям именовать своих родителей-воспитателей[30], был во многом упрощен тем, что священника и его жену традиционно в приходе именуют батюшкой и матушкой. Так сначала звали нас и наши новые дети — для них это было просто и естественно. «Батюшка-матушка» вроде бы тождественно «папа-мама», но в то же время и дистанцировано от их плотских родителей — которых они, конечно, хорошо помнили. И большой родительской наградой для нас стало то, что через несколько лет, по сути дела, став уже взрослыми (лет в 16-18), мальчики стали по своей инициативе звать нас папой и мамой. Далось это им сперва нелегко, понадобилось какое-то волевое усилие, но тем не менее они решительно и самостоятельно, без какого-либо подталкивания с нашей стороны, вошли в эту полноту семейных отношений. Однако это произошло со временем.
А пока, осенью 1997 года, наша семья пополнилась Димой Б. Из троих друзей-братцев Дима был, пожалуй, самым трудным. С раннего детства он находился в интернате, поступив туда с травмами в результате жестокого обращения в семье. Учился он плохо, характера был нервического, неуправляемого и непредсказуемого. Здоровье его было весьма неблагополучно; в частности, из-за черепно-мозговых травм зрение на одном глазу у него — 20%; на другом — 60%. С ним было нелегко. Были и эксцессы, из ряда вон выходящие, — так, где-то в начале 2000-х его за безобразное поведение выгнали из больницы, в которой он проходил медицинское обследование. После этого нам даже пришлось вести его к психиатру, который, слава Богу, нас успокоил и обнадежил. И не зря — за последующие годы Дима очень изменился; сегодня он, пожалуй, главный наш помощник в семье. Диму можно попросить о помощи в любом деле, и он постарается задание выполнить. Кроме того, у него открылись замечательные способности к технике — на уровне интуиции, одаренности. Как-то у Даши я увидел чей-то кассетный диктофон и поинтересовался — откуда?
— Это мне сокурсница дала, там электродвигатель сгорел, просила Диму починить.
— Да? И что?
— Он из старого разбитого магнитофона выпаял рабочий двигатель и вставил сюда. Все работает.
А еще Дима умудрился из выброшенных фрагментов старых разбитых компьютеров собрать рабочий аппарат, который не только включался, но и загружался, функционировал. Сейчас Дима учится в городском Высшем техническом училище на факультете электротехники.
Дима, с ленцой и бестолково моет посуду. Мама говорит: «Дима, думай, что ты делаешь; работать нужно разумно. А то действуешь по принципу: «что там думать, трясти нужно» (из анекдота про обезьяну и мичмана)». В этот момент Дима наполняет водой бутылку и трясет ее с целью ополоснуть. Мрачно отвечает: «А я и так трясу».
Илюша Диме: «Димочка, дорогой, пойди, пожалуйста, помоги убрать». Дима никак не реагирует. Илюша (грозно): «Дима, а ну немедленно иди убирать!» Дима: «Ну, так бы сразу и сказал…»
Диму просят посчитать, сколько человек в Церкви. Дима, который в качестве младшего брата находится под строгим присмотром старшего — Саши, сообщает: «Сто двадцать семь человек и Саша».
Дима: «Врач-стоматолог — это Дантес?»
* * *
Таким образом, к концу 90-х у нас в семье уже жили несколько воспитанников разного возраста, из них четверо, оформленных под опеку. И тогда наконец стало ясно, что это — не случайность. Что дети посланы нам промыслом Божиим. И что даже непростая ситуация с Е., взявшей на себя обязательства по воспитанию детей, а затем уехавшей, — тоже элемент этого Промысла. Ведь если бы не происшедшее, если бы мы не были поставлены в положение безальтернативного решения, то вряд ли решились бы на такой шаг. Так что низкий поклон Е. — ей самой пережить происшедшее было, конечно, нелегко, но именно благодаря ее «посредничеству» мы обрели новых детей.
В то время большую помощь нам, как материальную, так и организационную, оказывал областной детский фонд под руководством Маргариты Николаевны Бобковой. Ей же принадлежит и идея создания на базе нашей семьи второго в области детского дома семейного типа (ДДСТ).
Детские дома семейного типа — относительно новая форма воспитания детей-сирот, промежуточное звено между интернатом и усыновлением. Сложность этой структуры заключается в том, что в ней приходится соединять трудносовместимые вещи: семью со всем ее внутренним строем и самобытностью и государственное учреждение. С одной стороны, дети в такой семье находятся в том же положении, что и родные (я предпочитаю термин «своерожденные», ибо, по сути дела, родными являются все дети), живут рядом с родителями-воспитателями и являются органической частью семьи со всеми ее индивидуальными особенностям (зависящими от характера, круга интересов, социального происхождения, статуса родителей и пр). А с другой стороны — это структурное подразделение администрации со строго лимитированным функционированием, бюджетным финансированием и пр. Эта двойственность долго тормозила развитие системы ДДСТ, ибо никак не удавалось создать адекватную законодательную базу. Тендеры, инвентаризации, отчетности, проверки и т.п. дамокловым мечом висели над каждой такой семьей. Но наибольшим препятствием в организации ДДСТ была система их финансирования — из местного, районного бюджета. Понятно, что сия головная боль районному руководству была нужна менее всего (особенно в трудные годы перестройки), и потому о создании новых ДДСТ лучше было и не заикаться[31].
В Николаевской области к тому времени функционировал один, созданный в 1988 году как экспериментальный, ДДСТ семейства Рус. Несмотря на успешность их деятельности, развития на николаевщине эта система тогда не получила. И вот через десять лет был поставлен вопрос о создании еще одной аналогичной структуры. Впрочем, наш ДДСТ фактически уже существовал, для получения соответствующего статуса нужно было только в течение года взять на воспитание еще одного ребенка (по закону, в ДДСТ должно быть не менее пяти воспитанников). И, конечно, согласие властей.
Однако… Структурные и экономические проблемы казались довлеющими, и надежды на положительное решение не было[32]. Тем не менее, против всяких ожиданий, тогдашний глава районной администрации Николай Дмитриевич Карпенко к нашему с Бобковой предложению отнесся положительно, выслушал со вниманием и пообещал поддержать. Свое обещание Николай Дмитриевич выполнил в полной мере. В январе 1999 года на базе нашей семьи был официально зарегистрирован детский дом семейного типа. А весной того года к нам пришла и Марина.
Марину Т. нам опять же «сосватала» Наталья П. Девочка из нашего района, трех лет от роду, органами опеки была определена на государственное воспитание и отправлена в Очаковский детский дом. Отец Марины неизвестен, мать проживала в Николаеве и была наркоманкой «со стажем»[33]; квартира, где жил ребенок, по сути дела, являлась наркоманским притоном. Это неизбежно сказалось на развитии Мариши, и лишение материнских прав было совершенно закономерным.
Марину сама Наташа никогда не видела; через ее руки только прошли соответствующие документы. И Наташа решила, поскольку в нашу семью по статусу положено было принять еще одного воспитанника, направить Маришу к нам. Конечно, о том она с нами предварительно посоветовалась, и с нашей стороны никаких возражений не было. Наоборот, мы были очень рады, что перед нами не ставится задача «выбора» ребенка (слава Богу, и в будущем никогда этого не пришлось делать). Наталья оформила необходимые документы и передала их нам. За девочкой нужно было ехать в Очаков. Машина у нас в то время была не на ходу, и отвезти нас с Аллой мы попросили Светлану Ковалеву.
Светлана и Сергей Ковалевы — наши односельчане, прихожане и друзья — не раз выручали нас в трудную минуту. Они очень помогли нам с восстановлением и благоукрашением церкви, прихода. К ним я и решил обратиться в важном вопросе, касающемся нашей растущей семьи. Я понимал, что маленькие дети, которые придут к нам в семью, скорее всего будут некрещеные. И принял решение искать каждому ребенку такого крестного отца (крестной матерью всех становилась Алла), который в случае какой-либо необходимости мог бы существенно поддержать своего крестника — и в личностном смысле, и в житейском. Закономерно, что крестным Марины я заранее попросил быть Сергея Ковалева.
И вот приезжаем мы со Светланой в Очаков. Нас провожают в кабинет директора детского дома, мы показываем документы. В воздухе витает некоторое напряжение. Расспрашивают: «А почему вы именно Марину решили взять? А кто вам ее рекомендовал? А вы ее видели?» Я объясняю ситуацию. Наконец приводят ребенка. Вид у нее ужасающий — иначе не назовешь. Лысая, ноги раскорякой, глаза воспаленные от ячменей, во рту черные гнилые зубы. Держится волчонком, на все вопросы невразумительное мычание и плач. Честно признаюсь, мы были в ужасе. Но, слава Богу, Он определил все за нас — сами бы никогда не решились взять к себе такого ребенка. Но мы приехали с уже оформленными документами. Да и после того, когда ребенка спросили: «Хочешь ли, чтобы мы были твоими мамой и папой?» — невозможно было (даже несмотря на молчание в ответ) «переиграть» ситуацию. Так что из Очакова мы уехали с Маришей.
Шло время, недели, месяцы. Волосики у Мариши отросли, глазки подлечили и пр. Но нормальных отношений с ней наладить никак не удавалось. Уже позже нам рассказали воспитательницы из Очаковского детдома, что за все время работы тяжелее ребенка у них не было (!). И то же самое мы услышали от работников детской больницы, в которой Марина лежала перед определением ее в детдом. С тем же пришлось столкнуться и нам. В итоге появилась все растущая растерянность — было непонятно, что нам делать с этим маленьким человечком.
Марина отталкивалась от любого вида нормального общения. Она категорически отказывалась говорить: «Доброе утро», «Спасибо», «Пожалуйста» и т.п. На любой вопрос получить ответ «Да» было практически невозможно; на все — или «Нет», или плач. Оживлялась она, как правило, только если видела на столе бутылку и огурец; игры с куклами были однообразные: вазюкать одну по другой. Голос Мариши был какой-то недетский — низкий, с неприятными интонациями; только через некоторое время я понял, что она просто повторяет то, что слышала с детства: голоса пьяных и обкуренных барыг, звуки притона. Ведь она только такую жизнь и видела.
С первого же дня пребывания Марины в нашей семье Алла переселила Дарью в отдельную комнату и спала в обнимку с Маришей — и так более года. Но пока ничего видимо не менялось…
Через некоторое время моя растерянность стала переходить в уныние; никаких сдвигов в отношениях с Мариной не происходило, что делать дальше — было непонятно. И вот в один прекрасный — именно так! — день Мариша подошла ко мне (я стоял во дворе, под березой), взяла за палец и, доверчиво глядя снизу вверх, произнесла «новым» тоненьким детским голосом: «Доброе утро, спасибо, пожалуйста, приятного аппетита!»
С этого момента ребенка словно подменили. Она не только стала нормально, соответственно возрасту, говорить, общаться, вести себя, но и проявила удивительную способность к адаптации, вменяемость. Стоило ей буквально один раз на что-либо указать, как она это брала к сведению и осваивала. Жизнь вошла в нормальную колею.
Сегодня Марина уже большая девочка, девушка — 12 лет. Прекрасная помощница, трудолюбивая, спокойная, разумная, хорошо поет, чувствует музыку, пишет стихи. И замечательно, с большой любовью и терпением, способна заниматься малышами.
Марина случайно слышит разговор взрослых — «И все это из-за одной вредной бабы… Впрочем, так говорить нельзя». Марина: «Конечно, нельзя! Нужно говорить: вредной бабушки!»
Даша учит Маришу считать: «Сколько будет семь плюс два?» Марина: «А вот ты сначала скажи, сколько будет двадцать восемь плюс три?» Даша: «Тридцать один». Марина (изумленно): «О-го-го!»
Детям на обед положили по два кусочка мяса в тарелку. Марина: «По два ведь дают только на похороны!»
Марина: «Это грех благоухания!»
Марина на вопрос анкеты: «Твои любимые школьные предметы?» пишет: «Тетрадь и карандаш».
Марина Даше: «А та гусеница, которую ты мне вчера показывала, в действительности ядовитая…» — «Ну да, скажешь тоже…» — «Точно ядовитая. Я на нее села, и она меня так ущипнула, я аж подпрыгнула!» — «Чем же она это тебя ущипнула?» Марина: «Верхним телом!»
Марина: «Замороженное мясо теряет вкусовые качества вследствие прекращения в нем обмена веществ».
Ужин. Настя все подпрыгивает и нахально хихикает; Марина задумчива, физиономия красная. «Мариша, что у тебя с лицом?» — «А… Это Настя меня в песок уронила». Настя (все так же весело попрыгивая): «Мне очень нравится с Маришей толкаться!» (Учтем — Настя старше на 8 дней, ростом одинаковы, но в весовой категории Марина в два раз солидней). Марина: «Вот я вырасту(!) — тогда я тебе покажу толкаться!» На следующий день спрашиваю Маришу (с улыбкой): «Ну как, сегодня Настя тебя не роняла?» — «Уф, обошлось, слава Богу!».
Марина: «Я вчера на лошади каталась!» Я: «Ну и как, лошадь не прогнулась?» (а Мариша у нас девица крупная) — Мариша: «Не! Лошадь была в седле».
Обсуждается меню. Есть у нас семейное блюдо «скорого приготовления» (рецепт по названию): ХЛЕБОЯИЧКОСМЕТАНОТВОРОГ. Марина: «Так что, делаем этот… чмо…чмо…чмо…чмо… Тьфу, у меня это название по-русски произнести не получается!»
Марина (томно): «Я когда на улице белье полоскала, жука проглотила. И теперь так неудобно…»
Марина: «Я печенье языком откусила!»
* * *
В то время начали понемногу разрешаться наши жилищные проблемы. Дом, строительство которого начато было после продажи городской квартиры, был завершен; мы получили пять новых комнат, большую кухню, санузел, централизованное отопление. Но семья все росла — нас в одном доме жило уже одиннадцать человек. Друзья, семейство Барминых из Обнинска, пожертвовали три тысячи долларов на расширение жилплощади. Затем к этой сумме приплюсовались подаренные тещей две тысячи. В результате мы построили фундамент и стены нового трехкомнатного флигеля; на этом все остановилось. И здесь нам Бог послал встречу с прекрасными людьми из международной благотворительной организации «Hope & Home for children» («Надежда и жилье для детей»).
Началось все, как это нередко бывает, с цепочки незначительных, как бы случайных, событий. Под утро пасхальной ночи в конце 90-х, когда люди, освящавшие крашенки и куличи, давно разошлись, да и сам я уже собрался уходить, в храм, запыхавшись, торопливо зашли мужчина и женщина лет 30-35. Внешне очень милые, симпатичные. «Что же вы так поздно?» — «Проспали, батюшка, простите!» Но именно то, что они приехали так поздно — а звали их Паша и Наташа, — дало возможность побеседовать с ними неспешно. Я подробно рассказал им о празднике Пасхи, о службе, да и вообще кое-что о Церкви. Через некоторое время Паша и Наташа (они жили в одном из пригородов Николаева) приехали на воскресное богослужение, затем уже — на исповедь и причастие и так постепенно стали нашими постоянными прихожанами. И друзьями. Коими являются и доныне — хотя уже несколько лет живут и работают в России, на Крайнем Севере.
Так вот Наташа, несмотря на свою суровую мужскую профессию — горный инженер-маркшейдер, — очень милая и женственная, со способностью к созиданию красоты и уюта в быту. Естественно, у нее всегда было множество разных глянцевых женских журналов (которые я всегда считал совершенно бесполезной макулатурой). Вот как-то приезжает она к нам с журналом «Натали» и предлагает прочитать статью о детских домах семейного типа и о благотворительной организации, которая занимается помощью в деле создания таких домов. Статью я просмотрел и отнесся к ней более чем скептически: представление о том, какими непреодолимыми препятствиями обставлена возможность получения благотворительной помощи, я уже имел. Но все же позвонил по указанному телефону. И так мы обрели новых друзей.
Руководителями украинского отделения организации тогда были Богдан Рымаренко и Галина Посталюк. Богдан (постоянно проживающий в Андорре) был представителем фонда в странах СНГ, Галина — исполнительным директором украинского отделения. Дед Богдана, иерей Андриан Рымаренко, — личность замечательная, широко известная в церковных кругах, был тем священником, которого старец Нектарий Оптинский попросил совершить обряд погребения после своей смерти. Расскажем о нем подробнее.
Родился Андриан Рымаренко 28 марта 1893 года в г. Ромны Полтавской губернии в семье обедневшего промышленника. После реального училища он поступил в Петроградский политехнический институт, где учился с отличием. Будучи инженером, Андриан тем не менее всегда интересовался областью гуманитарной, увлекался творчеством Ф.М. Достоевского, встречался и беседовал с православными пастырями. Поиски истинного смысла жизни привели молодого человека в Оптину пустынь, где он обрел духовника и путеводителя своей жизни — старца иеромонаха Нектария.
В годы нараставших большевистских гонений на Церковь решиться стать священником мог не всякий — это был настоящий подвиг. Однако именно в это время, в 1921 году, Андриан Рымаренко принял священство. Не получив регистрации у властей как священник, он был вынужден служить тайно, нелегально жил у своих знакомых. В 1928 году в Оптиной пустыни он читал отходную по усопшему старцу Нектарию — в соответствии с предсмертной волей последнего. В 1930-м был арестован, освобожден после тяжелой болезни. В 1934 г. стал настоятелем Николаевской церкви на Аскольдовой могиле в Киеве. С 8 мая 1935 г. — настоятель Свято-Пантелеймоновской церкви на Куреневке. Однако вскоре снова перешел на нелегальное положение, служил тайно. Организовал в Киеве тайный домашний храм, постоянно подвергался угрозе ареста, скрывался в квартирах своих духовных чад. После того, как в сентябре 1941-го Киев был занят немецкими войсками, о. Андриан возобновил открытое служение, стал духовником возрождающегося Покровского женского монастыря, одновременно занимался помощью нуждающимся, создал дом для престарелых и увечных, больницу. Осенью 1943-го, перед входом в Киев советских войск, выехал на Запад. С 17 ноября того же года исполнял обязанности настоятеля кафедрального Воскресенского собора Берлина, с 8 марта 1944-го — полноправный настоятель этого собора. Был духовным пастырем для самых разных категорий верующих: для «старых эмигрантов», военнопленных, угнанных в Германию «восточных рабочих», бежавших от Красной армии противников большевизма и лиц, сотрудничавших с оккупационной администрацией; о. Андриан не прекращал богослужений во время бомбардировок Берлина союзной авиацией. В соборе была открыта приходская столовая, в которой кормили живших в Берлине русских людей, многие из которых потеряли все свое имущество и голодали. По воспоминаниям современников, собор превратился в круглосуточный пункт оказания помощи и участия.
В 1949 году батюшка вместе со своей церковной общиной переехал в США. Там он стал основателем знаменитого центра православной духовности в Америке — Ново-Дивеевского Успенского женского монастыря в Спринг-Вэлли (штат Нью-Йорк). Овдовев, отец Андриан принял монашество в феврале 1968 года с именем Андрей. С марта 1968-го он — епископ Роклендский, викарий Нью-Йоркской епархии. С 1973-го — архиепископ. Скончался о Боге владыка Андрей в 1978 году в основанной им Ново-Дивеевской обители.
Внук о. Андриана, Богдан Рымаренко, родился в Праге во время штурма города войсками Советской армии в 1945 году; незадолго до этого его отец погиб под бомбами в Берлине. Богдан вырос в Европе, женился, у него родилась дочка. Однако ребенок трагически погиб в младенчестве. Больше детей в семье Богдана быть не могло. И тогда всю свою дальнейшую жизнь он посвятил помощи детям-сиротам, стал сотрудником фонда «Hope & Home…». Естественно, что при его украинском происхождении ему поручили руководить проектами в Украине, Белоруссии, Молдове.
Галина Посталюк, удивительным образом сочетающая в себе женскую красоту, душевность, обаяние с исключительной способностью к практической деятельности и энергией, стала руководителем украинского проекта «Hope & Home…» с момента его реализации в Украине. Сегодня уже сотни детей знают ее как родного, заботливого и любящего их человека.
Нельзя не упомянуть создателя организации — сэра Марка Кука (виделся я с ним раза два-три). В свое время, будучи полковником британской армии, командующим английским контингентом миротворческих сил на Балканах, он стал свидетелем разрушения в результате боевых действий интерната для сирот. Скрывавшимся в подвале перепуганным малышам он лично пообещал восстановить их дом. Но сделать это было непросто. Марк демобилизовался и основал благотворительную организацию, целью которой стало оказание помощи детям-сиротам в обретении ими ДОМА. Благотворительная организация «Hope & Home for children» распространила свою деятельность на десятки стран со сложной социальной обстановкой; преимущественно на страны третьего мира и постсоветские республики. Главным направлением деятельности фонда в Украине стала помощь в организации детских домов семейного типа. На средства фонда приобреталось жилье, отсутствие которого — главная проблема при организации ДДСТ, а также оборудование и инвентарь. После чего ДДСТ уже официально регистрировался и входил в районную структуру системы народного образования (по новому законодательству — в систему Управлений по делам семьи и молодежи). Но и в дальнейшем организация «Hope & Home…» курирует созданные при ее участии семьи, оказывает помощь в социальной реабилитации детей, их лечении и образовании. В последние годы интенсивно развивается новое направление — работа с молодыми матерями по предотвращению случаев оставления ими детьми после рождения. В 2008 году фонд отмечает десятилетие своей официальной деятельности на территории Украины.
Нужно еще сказать о работниках Николаевского областного Управления службы по делам семьи и молодежи. Руководитель управления с многолетним стажем, Димитров Михаил Федорович[34], всегда оказывал нам (и другим приемным семьям) всяческую поддержку и содействие. В том числе и при установлении отношений с «Hope & Home for children» его рекомендации сыграли решающую роль. Михаил Федорович — человек «на своем месте». Организационный талант, неутомимость, ум, доброта и столь необходимые именно в этой должности общительность и веселость (Михаил Федорович — душа любой компании) сочетались в нем в гармоничное единство. Со временем Миша стал нашим кумом и близким другом семьи. Но не он один помогал нам — работники управления Виталий Бойко, Люда Чеканова всегда с готовностью откликались на любую просьбу о помощи.
К концу 1999 года знакомство с организацией «Hope & Home for children» реализовалось в практической помощи: нам выделили средства для решения жилищной проблемы. Фонд профинансировал достройку нашего флигеля и приобретение продававшегося соседнего дома. В результате мы получили благоустроенное жилье с достаточной для всей большой семьи площадью.
* * *
Через год после прибытия в нашу семью Марины, весной 2000 года, мы с Аллой стали задумываться о том, что Марише нужна была бы подружка ее возраста. Все дети у нас были гораздо старше, и ей не хватало общения со сверстниками. Решили взять в семью еще одну девочку. И тут мы встали перед катастрофической в нашем представлении задачей — каким-то образом выбирать для себя ребенка. Конечно, детей-сирот много, но как понять — кто твой? Приезжаешь в детский дом, и десятки малышей подбегают к тебе, просятся на руки, обнимают: «Папа, папа, ты за мной приехал?» И что же, брать первого встречного? Или того, кто громче кричит? Или того, чье личико приглянется? Или кого воспитатели порекомендуют?
Вот с таким неразрешенным недоумением мы и пришли к директору Очаковского детского дома. Рассказали, что хотели бы взять на воспитание еще одну девочку, возраста Марины, плюс-минус год, т.е. от четырех до шести лет. Детей такого возраста в детдоме оказалось человек пятнадцать, но… С удивлением мы узнаем, что, оказывается, далеко не все находящиеся в детском доме малыши являются сиротами в юридическом смысле слова и, соответственно, не все могут быть усыновлены (удочерены) или взяты под опеку. Таковыми являются те дети, у которых родители были так или иначе не лишены родительских прав (например, находящиеся в местах лишения свободы или в розыске и т.п.) или у кого имелись близкие родственники (бабушки-дедушки), оформившие опекунство на детей, но временно передавшие их на воспитание в детдом и пр. Так что вопрос оказался сложнее, чем мы предполагали.
Итак, директор занялась исследованием архивов, мы же пошли пообщаться с детьми младшей группы; играли, разговаривали с ними, присматривались. Были девчушки красивые, крепенькие, веселые, ясноглазые. Но о ком бы мы ни спрашивали — «передаче под опеку не подлежит». А в это время Даша (приехавшая с нами) обнаружила в углу маленькую девочку на редкость невзрачного вида, похожую на серую мышку: молчаливую, тихую, волосики редкие и тоненькие, личико бледное. Даша взяла девочку на руки и стала с ней о чем-то шептаться.
В это время нас пригласили к директору. К удивлению и великому нашему облегчению, выбор за нас вновь сделал Господь: для определения в наш ДДСТ подходил только один ребенок — Анастасия Е. (Впоследствии это «подходил» проявилось в стольких совпадениях, что невозможно не увидеть в том промысла Божиего. Настя родилась на восемь дней раньше Марины, обе блондинки, обе левши; одно время они были настолько похожи, что их принимали за близнецов.)
Мы опять пошли к детям. Настей оказалась девчушка, найденная в углу Дашей. Девочка вела себя очень тихо и, нужно сказать, никак не отреагировала на предложение жить у нас. Ну что же, мы поехали оформлять документы. Вернулись за Настей через неделю. Почему-то приняли нас весьма холодно, настороженно. Был тихий час, дети спали. Мы с директором зашли в спальню, разбудили Настю. Спросонья она начала тихо плакать. Хотя документы на передачу ребенка в наш ДДСТ были полностью оформлены, директор принялась расспрашивать плачущую девчушку, хочет ли она идти с этим дядей. Настя всхлипывала и ничего не отвечала. «Вот видите, она вас боится и идти с вами не хочет. Мы ребенка в таком состоянии отпустить не можем!» Я присел возле кроватки и заговорил с Настей: «А знаешь ли ты, что я тебе снюсь?» Настя широко открыла глаза и перестала всхлипывать. «А ты когда-нибудь во сне на машине каталась? Вот сейчас я возьму тебя на руки, и мы пойдем во сне на машине кататься». Настюша протянула ручки, обхватила меня за шею, и мы пошли. Директор, поджав губы, следовала сзади. Мы сели в «сонную» машину, я впереди справа с Настей на руках (за рулем был водитель).
— Тебе нравится сидеть в машине во сне?
Кивок головой.
— А сейчас тебе приснится, что мы едем, приготовься.
Настя приготовилась, и мы поехали. Вскоре девчушка, поглазев по сторонам, действительно заснула…
Настя родилась в одном из сел Николаевской области. С младенчества она проживала в семье дяди и тети (сестры матери). Через некоторое время дядю посадили в тюрьму «за кражу домашнего скота», тетушка куда-то исчезла (своего жилья у них не было). А затем… девочку нашли на городском рынке, грязную, в рваном платьице, с вшами. Как она туда попала — неизвестно.
Настя и Мариша составили замечательную пару, вдвоем они очень хорошо дополняют друг друга. Настя оказалась сильна в учебе, в случае необходимости она помогает Марише, и та за ней подтягивается. Настя очень талантлива в художественном плане. Веселость нрава не мешает ей быть ответственной, чувствовать себя старшей (на восемь дней старше Марины!); среди «младшей группы» она — лидер. Красивая, стройная девочка с большими серыми, то внимательными, то веселыми глазами. Крестный Насти — бывший начальник николаевского морского порта Хабаров В.О.[35]
Настя с Маришей прибегают к папе: «А мы паука крещеного видели! У него на спине крестик нарисован!»
Илья сдавал сессию в институте. Приезжает домой. Настя спрашивает: «Ты эдгамены сдал?» Илья: «Нет». — «А мы-то молились-молились с мамой. Так что же это, мы зря, что ли, молились?»
«А что это у вас картошка недочищенная лежит? — «А она зеленая…» — А чего же не выбросили?» — » А может быть она еще дозреет…»
Настя: «Неправильно детей называют почемучками. Это взрослые почемучки — Почему не сделала? Почему не выучила? Почему опоздала?…»
* * *
Прошло два года. Звонит мне как-то знакомая и говорит: ее мама, работающая в детской больнице, просила нам передать, что к ним поступила маленькая девочка, брошенная родителями. Собственно-то, не просто брошенная, а как-то особенно изуверски. Физиологическая мать ребенка (потом выяснилось — наркоманка) родила ее, видимо, дома; во всяком случае, рождение ребенка нигде не было зарегистрировано. В какой-то момент (ребенку было три года) мать оформила продажу квартиры, получила деньги и уехала навсегда. Оставив девочку — Валюшу — в запертой квартире. На третий день соседи, слыша жалобный писк и плач, вызвали милицию. Дверь взломали, девочку отправили в больницу.
К нам нередко обращались с такого рода просьбами — возьмите того или иного ребенка в свою семью. К сожалению, по понятным причинам[36], удовлетворить каждое пожелание мы не могли. Но случай с Валей нас как-то особо задел. Я поехал в больницу. Валюши там уже не было, ее отправили в городской приют[37]. Но и приют мне найти удалось далеко не сразу — они только что перебрались на новое место обитания (городские власти выделили здание не функционирующего детского садика). По новому адресу мы приехали уже вместе с Аллой и с нашей доброй знакомой Галиной Д. Познакомились с директором — Клюевой Светланой Николаевной. Светлана Николаевна встретила нас совсем по-другому, чем в Очакове, — с доброжелательным вниманием. Со временем мы познакомились с ней ближе, подружились и, шутя, стали называть ее нашей со-мамой, подарившей нам троих малышей. Светлана Николаевна — из тех людей, для которых доброта и любовь — не абстрактный принцип или эмоции, но руководство к действию. Она и прекрасный детский психолог, и талантливый организатор, но, главное, она — добрый человек, искренне любящий своих подопечных. Бесконечное количество сил она положила на то, чтобы создать в детском приюте домашнюю атмосферу любви и доверия. И это у нее, несмотря на непрестанную борьбу за существование и неизбежную «текучесть» контингента, с Божьей помощью получилось. Трудности не превратили приют в «перевалочный пункт»; это — ДОМ.
И вот Светлана Николаевна спрашивает нас с некоторым сомнением: «А вы уверены, что хотите взять к себе именно Валентину Щ.? Девочка непростая, вам будет нелегко». Но мы настояли на своем — именно потому, что в этом решении видели волю Божию. И, видимо, не ошиблись.
Нас познакомили с Валюшей. Девочка произвела впечатление (впоследствии сторицей подтвердившееся) очень живой, бойкой. Желание жить с нами она выказала моментально.
— Ну что же, будем оформлять документы. — Хлопоты Светлана Николаевна взяла на себя. — Хотите, я проведу вас по нашему новому зданию?
Конечно, мы согласились.
В приюте тихий час, дети спят. Светлана ведет нас по обшарпанным коридорам и вся светится радостью: после трущоб, в которых они ютились до того, это — дворец. Работы непочатый край, но — глаза боятся, а руки делают (сегодня благодаря усилиям Клюевой, помощи городских властей и спонсоров, приют, во всех смыслах, — образцовое заведение). Проходим мимо спален. У одной из дверей стоит мальчик, темноволосый, черноглазый, и задумчиво смотрит на нас, особенно пристально разглядывая меня (а я приехал, естественно, в иерейском облачении — в рясе, на груди большой «желтый» крест с распятием). Светлана Николаевна гладит мальчика по голове и говорит: «А это наш любимый Родя, Родион». Родя протягивает ко мне ручку и, указывая на распятие, говорит: «Я знаю. Это Бог. А я молюсь». Все застывают. «Ну что же, мальчик сказал пароль», — вздыхает наша спутница Галина. Несколько растерянные мы возвращаемся в кабинет директора. Просим оформлять документы на двоих детей.
Оформление документов заняло недели две. И так уж совпало, что в эти дни приехала к нам в гости Галя Посталюк (со спутником — известным фотографом-документалистом, постоянным сотрудником организации «Врачи без границ» Александром Гляделовым). В тот момент, когда мы сидели за обеденным столом, приехала Светлана Николаевна Клюева и привезла с собой Валюшу и Родю. Валюша подстрижена почти под ноль, растеряна, все ее тельце покрыто какими-то язвочками. Родя немного испуган, но держится молодцом. Галя плакала — впервые в ее присутствии дети обретали семью. Саша щелкал своей «Лейкой».
История Родиона Ч. удивительна и трагична. Его мать вскоре после родов уехала куда-то за границу на заработки — и не вернулась. Женщина, которой она поручила присматривать за младенцем, когда вышли все сроки, «делегировала» свои обязанности детдому «Солнышко» (в котором до двухлетнего возраста проживают детки, оставленные родителями в роддоме). Родю приняли, поместили с малышами-сверстниками. Что произошло далее — никто не понимает до сих пор. Но факт — в положенное время, по достижении двухлетнего возраста, ребенка почему-то в воспитательное учреждение Министерства образования не передали[38]. Родя остался в николаевском «Солнышке» и прожил там еще два года. Все время он находился в манежах с годовалыми младенцами; его ничему не учили, никто с ним не общался, не разговаривал. Когда Родиону шел четвертый год, его из ставшего тюрьмой «Солнышка» извлекли члены какой-то комиссии. Ребенка передали в городской приют для несовершеннолетних (к Клюевой). Первое время по прибытии в приют Родя вообще не разговаривал. Решили, что он немой. Но вскоре ребенок начал произносить отдельные слова, затем фразы. Оказалось, что он очень даже говорящий — просто никто его этому не учил. В приюте Роде создали «режим особого благоприятствования» — разрешили ходить везде, где он захочет, свободно со всеми общаться, невзирая на режим дня. И все увидели: Родя — мальчик удивительно добрый, ласковый. Вскоре один из работников приюта решил взять его к себе под опеку. Но пробыл там Родя недолго — стечение разного рода обстоятельств привело к тому, что ему пришлось вернуться в приют. (Кстати, именно в этой семье Родион с бабушкой ходил в церковь, узнал о Боге, о Христе, о распятии, научился молиться.) Но так уж попустил Господь, что трагическим поворотом обстоятельств Родя опять оказался без семьи. И тут произошла встреча с нами в коридоре приюта, и им был сказан «пароль»…
Сейчас Родя подрос. Его смуглость выдает в нем восточную кровь, что подтверждается и темпераментом: мальчик живой, любит подвижные игры. Но при этом — большой любитель чтения, книги «проглатывает» запоем. Ему свойственен интересный дар копииста — Родя может срисовать картинку, изображение с замечательной точностью и тщательностью. Задержка в развитии речи не сказалась ни на умственных способностях, ни на словарном запасе — разве что возможным последствием того является чрезвычайная торопливость в произношении слов.
Однажды Родион удивил всех. В какой-то момент, когда я служил молебен в присутствии одних «малых», нужно было прочитать по книге тропарь праздника на церковнославянском. Я спрашиваю старших девочек — Маришу и Настю, — кто прочитает; они мнутся — церковнославянский шрифт знают плохо. И вдруг Родя предлагает: «Можно, я?» Я, с удивлением: «Попробуй». Родя читает незнакомый текст бойко и совершенно правильно.
Я (с изумлением): «Как же ты научился читать на церковнославянском?»
Родя: «Да вот, когда ты служил, я стоял рядом и следил за текстом. Вот и выучил…»
Еще Роде свойственно чувство абстрактного и абсурдного, следствие чего — особое чувство юмора, обыгрывание абсурда жизни. Обратная сторона этого — способность не понять самой простой вещи, принимать решения не простые и очевидные, но сложные, путаные и из-за того часто неверные. Или же — «зависание».
Родион: «Мама, ты знаешь, тут индюки дрались. Один таскал другого за волосы, а тот его за щечку!»
Родион пяти лет и Валя трех лет, глядя, как исповедуются взрослые, решают также подойти к священнику. Батюшка спрашивает Валю: «Ну, как ты себя, Валюша, вела?» — «Ховошо». Родя, глядя на Валю с крайним возмущением: «Как это хорошо? Она меня стукнула, она на меня плюнула, она мне сказала, что я ей не жених, а она мне не невеста!»
Родя услышал, как на кухне скребется мышь: «Кто-то на кухне чешется!»
Женщина говорит Роде: «Ты смотри, хорошую жену себе выбирай, а то всю жизнь все самому придется делать». Родя: «А зачем мне выбирать? Мне папа выберет. Вон он, какую маму хорошую выбрал!»
«Я сначала вспотел, а потом засох».
Мама Роде: «Что ты целый час в туалете делал?» — «Я сначала хотел, а потом расхотел и ждал, когда снова захочу».
Валя с Родей играют в школу. Валя очень серьезным тоном спрашивает Родю: «Сколько будет минус-плюс?» Родя (отвечает очень быстро): «Два-два». Валя (сосредоточенно подумав): «Правильно!»
Родя: » У меня болит икра. В смысле — человеческая икра» (имеется в виду — икроножная мышца).
Читаю детям «…но бойтесь того, кто душу может ввергнуть в Геенну». Спрашиваю: «Дети, кто знает, что такое Геенна?»
Родя: «Это когда зубы чистить нужно…» (подразумевается — гигиена).
Мариша: «Это африканский зверь».
Младшая Валюша: «Это, кажется, что-то вроде ада…»
Валюша же и сегодня — самая младшая у нас в семье (не по времени поступления, а по возрасту); это не считая «племени младого» внуков и внучек. Но место в ареале жизни она занимает за троих — этакий эпицентр событий. Худенькая, глазастая, одновременно подвижная и медлительная в движениях и в мысли. То несется куда-то как ракета, то застывает с не донесенной до рта ложкой каши. То впадает в ступор, не способная запомнить расположение стрелок на будильнике, то вмиг запоминает английский текст. Мечтает командовать. Все время встревает во все разговоры и дела — ей нужно быть на виду, нужно, чтобы ее заметили, похвалили, приласкали. Хорошо рисует, любит читать. Вещи лежат грудой — она «выше» бытовых мелочей. Яркий характер. Артистка.
Валя, сердится на Родю: «Вот буду большая, ты будешь мне муж, а я буду тебе жена. Вот тогда ты меня должен будешь слушаться!» И через несколько мгновений добавляет: «Вот иди, принеси горшок»
Мама Вале: «Ты кашу доела?» — «Доела» — «Как, уже всю тарелку?» Валя (изумленно): «Я тарелку не ела, я только кашу ела!»
Валя уходит. Даша ей говорит: «Поцелуй меня на прощанье!» — «Я уже тебя целовала!» — «Ну, еще раз поцелуй» — «Вот вы, взрослые! Все целуй вас и целуй!»
Валя маме: «У меня голова болит». — «А где именно болит?» Валя (с изумлением и даже толикой возмущения): «Как где? Как где? Целая болит!»
Мама укладывает Валю спать и, показывая на картинку, говорит: «Смотри, какая красивая принцесса. Вот будешь себя хорошо вести, тоже будешь принцессой». Валя скептически хмыкает: «Хм, принцесса на клеенке и в пампевсе…»
Валя сообщает: «А вы знаете, что бабочка гусеницей притворяется?»
В доме пахнет сигаретами. Приходит Валя, втянула носом воздух и говорит: «Пахнет гостями».
Мама: «Дети плотно позавтракали, как взрослые мужчины». Валя: «Я не взрослая мужчина!»
Валя смотрит по телевизору, как мужчина целует женщине руку: «Ха, он ей лобзает лапу!»
«Валя, будешь есть облепиху?» — «Конечно, буду. Я люблю облепиху, потому что она кислая, и можно кривляться, когда ее ешь. Я люблю кривляться, а так не разрешают»
«Я от страха испугалась!»
«Я утром два раза зубы чистила: до завтрака и перед завтраком»
Мама (гуляя с детьми): «Смотрите, какой обрыв крутой». Валя (покатываясь со смеху): «Мама, ну что ты такое говоришь! Крутые только люди бывают!»
Мариша: «Вот когда я вырасту, то поеду в Иерусалим». Валя: «А зачем?» — «Там икона плачет настоящими слезами» — «Ну и что, у нас тоже такая есть. Только она поломалась…»
Даша кормит Валю с ложечки: «Съешь это за папу. А это за маму…». Набирает еще одну ложечку. Валя: «А это за кого?» — «Это съешь за меня». Валя (очень строгим голосом): «А ты крещеная?»
Валя на кухне что-то под нос себе бурчит вредным тоном. «Валя, что ты там бухтишь?» — «Это не я бухчу, а кастрюля на плите бухтит!»
Валя: «Сколько у нас разной рыбы — и кефаль, и бычки, и осетр…. Осетр… То есть не осетр, а килька!»
Шуточный вопрос: может ли в трехлитровой бутыли поместиться 5 литров молока? Ответ Вали: «Может! Нужно молоко мерить поллитровыми банками, и неправильно посчитать».
Валя принесла рисунок, на котором изображен забавный сказочный человечек. Голова — что-то вроде телепузика; одет ярко и красиво — костюмчик в разноцветную полоску, большие мягкие тапочки с помпонами. Валюша говорит: «Вот, хотела нарисовать чудовище, а получилось что-то пасхальное».
Приезжаем на пляж. Валя сидит на коленях у Марины. Выпрыгивает из машины и возмущенным тоном заявляет: «Я вся мокрая! Пока мы ехали, ты, Мариша, так вспотела ногами, что я вся обмочилась!»
Валя очень долго сидит над решением какой-то арифметической задачи. Мама: «Что там у тебя такое? Что-то не получается?» — «Да вот, никак не могу посчитать, сколько гектаров помещается в семнадцати центнерах пшеницы…»
Крестили Валю и Родиона вместе, в нашем храме. В центре поставили двухсотлитровую бочку, задрапировали ее и использовали в качестве купели. «Пусть он первый», — требовала Валя, тыкая пальцем в Родю. Оба, крепко обхватив ручонками шеи крестных, терпеливо вынесли водное «испытание».
Крестный Валюши — Димитров Миша, о котором мы уже рассказывали. Крестный Родиона — Михаил Анатольевич Р.
Наши с М.А. Р-м жизненные пути так или иначе пересекались давно — оба в свое время окончили Николаевский кораблестроительный институт, работали в судостроительной промышленности. Но ближе познакомились и сдружились всего несколько лет назад — где-то в начале 2000-х. Впервые разговорились во время мероприятия по открытию сезона в детском оздоровительном центре Никморпорта «Дельфин». Р-й — тогда, глава администрации городского района, я — настоятель церкви; обоим так или иначе приходится общаться с сотнями и тысячами людей, встречи для нас — не новинка. Но тот почти мимолетный разговор в «Дельфине» как-то зацепил, оставил ощущение неслучайности. Вскоре мы опять встретились на общественном мероприятии — праздновании 80-летия основания кораблестроительного факультета НКИ. На праздничной трапезе оказались соседями. Михаил Анатольевич расспрашивал о приходе, о детском доме. Затем в какой-то момент разговора предложил: «Дайте мне расчетный счет вашего прихода. Мы окажем вам помощь». Я даже рассмеялся: «Михаил Анатольевич, да ладно, мы так хорошо посидели, пообщались, и то — слава Богу. Не нужно брать на себя каких-то обязательств. Я очень ценю ваше желание помочь, но ведь практически это невозможно. Спасибо большое за предложение — «Господь и намерения целует», — но лучше забудем о нем, останемся просто друзьями». Предложение Р-го я воспринял как результат «застольного энтузиазма». Хорошее качество — когда у человека возникает спонтанное желание кому-либо помочь. Однако я прекрасно понимал, насколько в данном случае это сложно (и потому — маловероятно). Во-первых, я уже имел большой опыт обивания порогов в банках и других процветающих организациях и знал, какими муками достаются мизерные подачки. А тем паче получить помощь от бюджетной структуры, которая по самому своему положению сама всегда испытывает недостаток средств, — фантастика. Во-вторых, наш сельский приход никаким образом административно к городскому району отношения не имел, и это многократно усложняло даже гипотетическую возможность спонсорской помощи. Р-го, кажется, удивила моя веселая реакция, но он сказал: «А вы все-таки счет оставьте, хорошо?» Хорошо. Утром я позвонил ему в приемную и продиктовал секретарше номер банковского счета нашего прихода. На следующий день на счету лежала тысяча гривен. Сумма и на сегодняшний день, через семь лет, немалая. А тогда — очень внушительная. Но вопрос не в деньгах — в человеке, в его сердце и в его способности отвечать за себя и за окружающих.
Р-ий — еще одно вразумление для меня и посрамление схем. Госчиновник высоко ранга неизбежно, по общему убеждению, должен быть бюрократом и коррупционером, человеком, которому сама система не дает возможности жить честно, по совести. Но вот… Михаил Анатольевич — высококлассный профессионал, управленец, работник, без организующей и координирующей функции которого нередко рассыпается и «верное» дело. Скромность и порядочность, сдержанность и в то же время искренность, готовность прийти на помощь, самоотверженность в несении непомерных по нагрузке обязанностей — это Р-й. Только не нужно думать, что я представляю лакированный лубок: конечно, и у Р-го, как и любого другого, есть недостатки и слабости. Но нет в нем подлости, лживости и безответственности. Это — так. И это — очень, очень много. Впрочем, я не судия, я — друг. И потому все сказанное мной — правда!
Слава Богу, послал нам Господь кумовьев, достойных своих крестников.
* * *
Весной 2006 года Светлана Николаевна Клюева познакомила нас с нашим «младшеньким» — с Алешей. «Хороший мальчик, домашний. На него уже оформлены документы в интернат. Но там его «убьют»…» (Конечно, Светлана выразилась фигурально.) Алеша З. с младенчества воспитывался бабушкой (мать — алкоголичка; бабушка тоже попивала, но умеренно), ходил в первый класс школы, рос в более-менее нормальных условиях, адекватно развивался. Однако подошло время, когда бабушка по состоянию здоровья уже не могла осуществлять должный присмотр за ребенком. Алика отправили в приют. При первом же нашем знакомстве на вопрос Светланы Николаевны — хочет ли он, чтобы батюшка Михаил стал его папой, Алик очень бодро и энергично заявил: «Я хочу быть его сыном, и чтобы он был моим папой». Пятнадцать минут на сбор вещей, и вот мы уже вместе едем в Богдановку. По дороге заезжаем к моему доброму другу Игорю Копылову (директору ДОЦ «Дельфин»), нужно обсудить вопросы размещения в ДОЦе участников богословской конференции «Ельчаниновские чтения». Игорь Валентинович ждет нас на улице. Я выхожу из машины, здороваюсь. Алик стоит рядом и, протягивая Копылову руку, представляется: «Я их НОВЫЙ сын Алеша».
Алик крепенький, круглоголовый, очень подвижный мальчишка с быстрой реакцией, хохотун. Если отпустить «на волю» — начинает буянить, но при первом же замечании сразу берет себя в руки. (Впрочем, все зависит от того, кто это замечание делает: Алик — прирожденный психолог.) Вполне вменяем. Когда боится, что не сможет что-либо выучить и сделать, впадает в ступор, но если действует свободно — проявляет чудеса памяти (способен почти дословно пересказать текст сказки, например) и сообразительности. Вечно чумазый — из тех маленьких свинушек, которые равно и сердят, и веселят свой способностью измазаться.
Мы очень любим наших детей. Надеемся, они тоже любят и будут любить нас. Наследственность, по общему мнению, довлеющая, оказалась фактором сугубо вторичным (хотя, конечно, немаловажным). По нашему опыту, главными определяющими факторами в становлении личности ребенка оказались любовь, общение с близкими, ценности, которыми живет семья. А наследственность — она формирует способности, черты характера, темперамент и пр. Душа же растет из любви, а не из молекул ДНК. Но все — в промысле Божием. Обстоятельства нашего семейного умножения позволяют видеть в том волю Божию, и потому мы имеем дерзновение уповать на помощь Свыше. Верим, что, несмотря на неизбежные трудности, тяготы и испытания, Господь пронесет мимо наших детей чашу падения и духовного распада, чашу непосильных и трагических поворотов жизни. Как в свое время сказал нам батюшка Таврион: «Живите с Богом, и ничего страшного и непосильного с вами не произойдет. А в остальном: что-то похуже, что-то получше — по-разному бывает, но это и есть жизнь, это нормально…» Да, бывает очень трудно. Жизнь в такой семье — это невозможность принадлежать себе. Нагрузки, усталость, измотанность. Но и осмысленность, радость, развитие — а ведь это и есть счастье. И еще — надежда на милость Божию: Чистое и непорочное благочестие пред Богом и Отцем есть то, чтобы призирать сирот и вдов (Иак. 1:27). Разве не в этом конечный смысл? Ради этого стоит жить…
Кстати, к вопросу о промысле Божием.
Через несколько лет существования нашего детского дома семейного типа я в какой-то момент вспомнил — из детства…
Когда мне было лет 13 или 14, прочитал в журнале «Знание — сила» статью о получившей распространение в Англии новой форме воспитания детей-сирот — детских домах семейного типа. В этой статье довольно подробно говорилось о принципах построения таких семей, их структуре. Я помню рассказанную там историю о женщине, воспитывающей нескольких приемных мальчишек, о проблемах и радостях их семьи. И я помню, какое сильное впечатление все это на меня произвело. (При том, что журнал «Знание — сила» я читал много лет, но только эту статью да еще Раушенбаха — об иконописи — я запомнил на всю жизнь.) Почему? Ума не приложу, в те времена мне не приходилось пересекаться с проблематикой сиротства или общаться с воспитанниками детдомов; более того, все мои друзья были из благополучных, полных семей. «Что Троя вам, ахейские мужи?..» Не знаю… Но знаю — прочитав статью, я твердо решил: когда вырасту, у меня обязательно будет детский дом семейного типа (а в СССР таких структур тогда и не существовало). Я даже поделился этим своим решением с близким другом — Ирой К.
А потом об этом решении я напрочь забыл. И вспомнил уже через тридцать лет — будучи отцом большой семьи, главой ДДСТ.
Как плетутся нити судьбы в руках Господа… Текут потоки вод жизни, разделяются и вновь сливаются; то уходят под землю, то бьют родниками, пульсируют артерией или застывают зеркалом, смешиваются, возвращаются вспять, ускоряются, замирают и вновь текут в вечность…
* * *
Да, спросите: а при чем здесь скворцы? Да вроде бы и ни при чем. Разве что… Уж очень похожи друг на друга две стайки: внизу, под деревьями, — детей, вверху, на ветвях, — скворцов. Прыгают, шумят, ссорятся, играют, поют, балуются…
* * *
P.S. К сожалению, в формате настоящих записок нет никакой возможности должным образом рассказать о многих и многих добрых людях, которые так или иначе оказали нам помощь и поддержку в деле воспитания детей и в устроении нашей жизни. О некоторых я сказал хотя бы несколько слов, но большинства не смог даже упомянуть. Но и они — Галина Чмелева, Валентина Петрушкова, Юрий Козырь, Татьяна Данилова, Али Мохаммедхани, Наташа, Светлана и другие из районной службы по делам детей, Евгений Парамонов, Лена Хижняк, Ирина Ноздря, Владимир Олейник, Михаил Кондратьев, Анатолий Стадниченко и Анатолий Огер, Валерий Оскарович Хабаров, Виктор Рогоз, Александр Бабич, Александр Гаращенко, Леонид Байденко и вообще многие работники Никморпорта, Алексей Вадатурский, усопшие Владимир Холявко и Валерий Лобачев и многие, многие другие — в нашей памяти и в наших сердцах. Спасибо вам, друзья, за вашу любовь и терпение. Без вашей доброй и зачастую самоотверженной поддержки нам было бы много труднее жить. Да благословит, спасет и сохранит вас Господь!
Доктор Гена
Доктор Гена появился в нашем доме почти одновременно с появлением детей. Доктор Гена — педиатр. Причем педиатр эзотерический. Доктор Гена может прописать детям в качестве лекарства мороженое или жвачку, питье через соломинку или купание в реке, а может и что-то столь медико-экзотичное, о чем ни в аптеке не слышали, ни в поликлинике. Доктор Гена неважнецки слышит: прослушивание легких, бронхов — это не его; он «слушает» музыку медицинских сфер. Ему неинтересны простые рецепты, он приобретает (иногда — и читает) огромное количество литературы по специальности, следит за новейшими идеями и открытиями. Как-то, в давние времена, в конце 70-х, звонит нам из Ленинграда наша подруга Людмила и жалуется, что ее маленький сын лежит в глазной больнице со странным заболеванием, и врачи не могут поставить диагноз. Как раз в этот момент был у нас дома доктор Гена; он взял трубку, о чем-то кратко Людмилу расспросил и сказал: «Попроси врачей проверить на герпес» (болезнь тогда еще малоизвестная). Через несколько дней звонит Люда — диагноз подтвердился, ребенка лечат.
Педиатр Г-ко Геннадий Федорович — харизматический доктор.
При этом (а может быть, именно поэтому) начальство его не любит, да и он не любит начальство. Работ сменил множество и, по-моему, уже по N-му кругу обходит все районные детские поликлиники в качестве участкового врача.
На вид Гена — мужчина как бы и не внушительный, но к женщинам имеет свой тонкий подход: несколько браков тому подтверждение, но еще более то, что со всеми экс-женами он умудряется поддерживать вполне дружеские отношения. Невысокий рост, умные, улыбчивые глаза, небольшая лысина — не портящая образа, но придающая интеллектуальный флер. И удивительно: знаем мы его уже почти тридцать лет, сам я за это время успел превратиться в старого седого деда, а он, кажется, внешне совершенно не изменился.
К нам Гена приходил и по вызову, и не только. Иногда забегал просто попить чайку — по траектории движения между вызовами. Притчей во языцех стали его ответы на вопрос: «Сколько положить сахара?» — «Одну целую и четыре пятых чайных ложечки» или «Две и три восьмых» и т.п. — в зависимости от объема чашки и настроения.
Когда случалась лишняя минутка, доктор просил разрешения немного подремать на полу, на коврике. Учитывая, что наша комната (мы с двумя детьми жили тогда в однокомнатной квартире) была разделена книжными шкафами на три «зоны» — спальную, детскую и гостиную, лежащий на коврике Гена существенно затруднял передвижение. Так что иногда приходилось строго говорить: «Доктор, нельзя: нам тут ходить нужно». Он не обижался и вместо возлежания пил очередную чашку чая.
Отношения с финансами у него столь же экзотичные. Буквально на днях нам рассказали: пригласили Геннадия Федоровича посмотреть ребенка в селе, километров 30 от города. На вопрос родителей, сколько они должны за визит доктора, последовал ответ: «Четыре гривны семьдесят восемь копеек».
Гена — человек увлекающийся и, бывает, с избытком. Как-то достал он для Володи Дашевского (руководитель мастерской, в которой я тогда работал) пакетик с лекарством, в те времена наиэкзотичнейшим: мумие. (Это уже позже в журнале могла появиться карикатура: едет КАМАЗ с горой черной субстанции в кузове и с воткнутыми в нее вилами; шофер, здоровенный детина, спрашивает стоящую на обочине старушку: «Мамаша, мумие не нужно?») Средство дорогое, но Гене брать деньги неинтересно. И вот ему приходит в голову мысль заказать у нас массажный стол. На всякий будущий случай.
Стол сделали по его проекту: несущая конструкция — массивные дубовые балки. Габариты — по длине для акселератов, по ширине — для «неумеренно упитанных» (вроде меня) мужчин. Поверхность покрыта толстым слоем поролона с обивкой из качественной искусственной кожи зеленого цвета. Высокий стол, тяжеленный. Получилось сооружение необыкновенно величественное. При этом стол был транспортабелен — обладал хитрой разборной конструкцией. Много лет он пропутешествовал вместе с Геной из одного его пристанища в другое. И что интересно — как кажется, ни разу не был использован по назначению. На столе или спали, или ели. А чаще всего на нем лежали стопки книг. В том числе пособия по массажу.
Кроме книг и массажного стола, многолетним спутником перемещений Геннадия Федоровича был остов гигантского аквариума. Как и многие хорошие люди, он любил аквариумы. Гена их постоянно менял, но еще чаще менял рыбок. Точнее, рыбки менялись сами, по мере вымирания; как и жены, они не могли встроиться в его неупорядоченный образ жизни. Иногда вместо рыбок появлялись земноводные — тритоны, черепахи. Последние из обитателей его аквариума, которых помню я, — отвратительные красноглазые белые водяные лягушки. По-моему, они всех остальных обитателей сожрали. (А потом просочились в канализацию, выползли в тоннели метро, там адаптировались, расплодились, научились есть все: даже как-то у метропоезда отгрызли колеса; они-то и стали источником слухов-ужастиков про подземных метрочудовищ.)
Самым же любимым из аквариумов, который везде следовал за Геной, был аквариум без обитателей. И без стекол. Это был параллелепипед из ржавых металлических уголков — гипертрофированное школьное пособие по геометрии. Так же как и массажный стол, сей аквариум был заказан в обмен на какой-то эксклюзивный медицинский препарат. Изготавливали его на судостроительном заводе, параллельно с постройкой тяжелого ударного ракетного крейсера проекта 11-64 «Атлант». Для вывоза изделия задействовали мусоровоз, транспортировавший отходы производства на свалку. Аквариум закопали под груды мусора, потом откапывали: пришлось-таки повозиться. В конце концов конструкция попала к Гене. Однако стекла в него так никогда и не были вставлены. Аквариум стоял в коридоре общежития семейного типа рядом с дверью квартиры Геннадия Федоровича. Соседи конструкцию использовали как удобное место для хранения швабр и метелок. Хозяин аквариума не возражал.
В общежитии Геннадий Федорович оказался в результате расселения. До того он жил в небольшой квартире в «старом фонде» — доме дореволюционной постройки без удобств. Находится дом в самом центре города: стоимость жилья сейчас там астрономическая. Но Гена туда так и не вернулся — его «расселили» под предлогом капремонта здания. Ремонт длился годами, и Гена прижился во временно выданной комнатушке «расселенческого фонда». Крошечная комната, санузел, кухонька. Первое время (месяцы, если не годы) его мебель в основном состояла из двух столов: кухонного и массажного. В углу стояли пластины несобранных шкафов. А всю площадь пола занимали стопки книг, увязанные или же разваленные.
Как-то Геннадия Федоровича обворовали. Мне трудно представить, на что мог польститься злоумышленник; скорее всего он залез наугад в первую же попавшуюся квартиру на первом этаже, разбил окно балконной двери и зашел. Кажется, пропал чемодан с бельем. Во всяком случае, ущерб в виде разбитого окна был налицо, и Гена вызвал участкового. Участковый пришел, и оказался участковой — крупной женщиной среднего возраста. Женщина зашла в комнату, окинула взглядом царящий там творческий беспорядок и… заявила: «В таком бардаке все что угодно может произойти. Вы сначала уберите тут, а потом жалуйтесь!» Так и ушла, не приняв заявления. «Вот так она мне и сказала!» — с некоторой растерянностью повествовал мне об этом Гена.
Но уборки он так и не сделал. Поскольку сам ночевал дома не слишком часто — обычно приют находил у кого-либо из жен — бывших или настоящих. Как-то к одной из них, Ларисе, зашли и мы с Аллой. Лариса, замечательно красивая при столь же замечательной худобе женщина, приняла нас радушно. Что-то хлопотала на кухне, потом пили чай в комнате. Лариса представила нам своего крошечного пуделька. «Он у меня дрессированный, слушается команд неукоснительно. Вот я сейчас скажу ему «сидеть» — и будет сидеть часами, с места не сдвинется, — сказала Лариса, усадив малыша на табуретку. — Сидеть! Сидеть, я сказала!» И мы вышли в гостиную. Времени прошло немало, пили чай, разговаривали. Затем опять зашли на кухню. Пуделек все так же сидел на табуретке, только мелко дрожал. Я выказал свое восхищение и удивление — это надо же, так домашнюю игрушку выдрессировать! Лариса рассмеялась и призналась, что дрессировка здесь ни при чем: просто ее пудель боится высоты и не решается спрыгнуть с табуретки.
Вернулись в гостиную. Разговор продолжился о собаках. Гена, удобно расположившись в кресле, сообщил, что его знакомая купила породистого щенка. Жебра белохвост.
— Жебра…что?
— Жебра белохвост.
— А что это значит? Кого купили?
— Собаку. Жебра белохвост.
— Что ты имеешь в виду?
— А что вам непонятно? — Гена вышел из расслабленного состояния, подался вперед в кресле, с удивлением посматривает на нас: «Издеваются, что ли?»
Мы все втроем сидим напротив, в другом конце комнаты, изумленно переглядываемся. Слышали его слова все одинаково: «Жебра белохвост». «Ты что-то понимаешь? Что значит «жебра»? Порода такая? Лариса, ты что-то об этом слышала?»
Недоумение разрешилось далеко не сразу. Оказалось, фраза звучала так: «Знакомая купила породистого щенка. Уже обрубила хвост».
А выражение «жебра белохвост» осталось в нашей семье — как напоминание о возможности взаимного непонимания в самых простых вещах.
Попросил меня как-то Гена прийти к нему в «расселенческую» квартиру, разобраться с проводкой. Не было света. Я пришел, пощелкал выключателями. Все мертво. Только тускло мерцает аквариум с лягушками. В розетке напряжение есть. Разбираю все коробки, начиная от ввода, — системный подход инженера. Подозреваю, что где-то в стене обрыв нулевого провода — чтобы выявить это, придется отключать провода один за другим и запитывать их по очереди. Прозваниваю. Пробник показывает — все в порядке. В итоге добираюсь до концевых веток: коробки, выключатели, патроны. Везде напряжение есть, целы и фазовые, и нулевые провода. Застываю, сраженный страшным подозрением. Осматриваю вывернутую лампочку — сгорела. «Гена, а у тебя есть новые лампочки?» Находим одну. Вкручиваю. Горит. Другой патрон, третий. Свет везде сеть. Я в изнеможении сажусь на стопку книг — нужно собирать все скрутки, изолировать, закрывать коробки… Инженер…
И только по прошествии многих лет я узнаю, что Геннадий Федорович пишет стихи. Настоящие. Как-то, не так уж и давно, Гена заглянул к нам; разговорились о чем-то. Доктор берет обрывок бумаги и, стоя, бегло записывает несколько строк:
На паперти открытого листа
И ангелы,
И умершие люди,
И ямка на Голгофе (след Креста),
И огнь неопалимого куста —
На паперти открытого листа…
Вот такой у нас доктор — Гена….
Водка и Олимпус
Алла любит фотографировать. Вообще-то она — художник. Но вследствие безлимитного расширения нашей семьи места в жизни для тихого и обстоятельного живописного творчества, по сути дела, не остается. Разве что иногда акварель написать получается, да и то все урывками; для необходимой практики недостает времени. И тут выручает фотография — действо мгновенное, а ведь тоже творчество, тоже разновидность изобразительного искусства.
Как-то по случаю удалось нам приобрести пленочный «Олимпус» довольно хорошего полупрофессионального уровня — мощная оптика, опции и пр. Года два-три это казалось оптимальным решением проблемы, однако со временем стали видны новые подводные камни, а именно — расходы на печатание фотографий. Стоимость услуг фотоателье непрестанно росла; качественное же художественное выполнение заказов требовало времени и расходов сторицей. А сам принцип фотографии требовал большого количества образцов, из которых выбирался единственный тот. И в какой-то момент стало очевидным — мои возможности финансирования «проекта» серьезно отстают от потребностей.
Выход я увидел в приобретении цифрового фотоаппарата. Но на тот момент даже на самую простую двухмегапиксельную «мыльницу» средств не было. Что делать?
Ответ неожиданно подсказал телевизор. В то время проходила рекламная кампания водки «Мягков». Был объявлен фотоконкурс на тему «Теплая компания» (кажется, так). Первый приз победителю — цифровой фотоаппарат. А также, как обычно, разные майки, бейсболки и пр…
Против «теплой компании» я ничего не имел. И цифровой фотоаппарат нам был очень нужен. В результате — в первый и, наверное, последний раз в жизни — я решил поучаствовать в этаком шоу.
Подготовку мы провели серьезную. Я попросил двух друзей оказать помощь — присутствием и участием. Оба друга представляли собой достаточно колоритные типажи. Андрей — моряк, капитан торгового флота, высокий красивый мужчина с длинным «хвостом» темных волос за спиной. Женя — громадный здоровяк, мускулистый, бритый — классический образец «братка», если бы не удивительно добрый взгляд (в адресной книге моего мобильника он так и записан — «Женя добрый»).
Село наше, Старая Богдановка, как я уже писал, расположено в замечательно красивом месте — на излучине Днепро-Бугского лимана; перед нами — многокилометровая гладь разлива днепровских вод. Под отрогами высокого юго-западного берега, в границах села, ниже огромного гранитного поминального креста, находится причал для «речных трамвайчиков» — речпортовского транспорта, который в былые времена был основным средством сообщения с расположенным немного выше по лиману Николаевом. В годы перестройки рейсы катеров становились все более редкими — сначала вместо трех один в день, затем один-два в неделю — и в конце концов совсем прекратились. Причал стоял заброшенным, опустелым, будочка кассы развалилась, ограждение проржавело и окончательно развалилось. Разве что морские буксиры, бросив свои караваны барж вблизи фарватера, заворачивали «заправиться» знаменитым богдановским домашним вином. Да иногда подходили рыбаки на сейнерах или частные яхты.
Причал же был весьма живописен — печальные руины в художественном ракурсе почему-то всегда выглядят живописно. На самой оконечности причала мы и решили соорудить «композицию». Поставили небольшой ветхий садовый деревянный стол, на нем — бутылка «Мягков Премиум» 0,7 литра, граненые стаканы и соленые огурцы в миске. Я в самой что ни на есть парадной рясе сел во главу стола, справа — Андрей, слева — Женя. Алла со своим пленочным «Олимпусом» — перед нами. Тост первый. Все «помавают» над стаканами губами. Но для гарантии успеха дублей нужно сделать много. В итоге ушло две 36-кадровые пленки.
Фотографии напечатали, получились отменные. Отобрали лучшую. И отправили по указанному в условиях конкурса адресу.
И вот с этого начались наши мытарства.
Через месяц подошел оговоренный условиями конкурса срок подведения итогов. Я звоню по указному телефонному номеру (бесплатный звонок 8-500-NNN):
— Да, ваша фотография конкурс прошла, в числе еще трех тысяч призовых фотографий участвует во втором туре. Позвоните через три дня, вы узнаете, какое место заняла ваша работа.
Через три дня я звоню. Девушка радостно сообщает, что наша фотография заняла одно из первых мест в конкурсе, и мне положен приз — цифровой фотоаппарат «Олимпус». Выигрыш будет мне выслан по почте в течение двух недель. Ага.
Две недели я жду. Ровно на пятнадцатый день пытаюсь дозвониться по тому же телефону — «номэр нэ е дийсным». По второму бесплатному телефону акции — результат тот же.
Тогда я выискиваю на этикетке водочной бутылки контактный телефон фирмы, и после долгих выяснений — кто? куда? почему не звоню на телефон акции? — меня соединяют с какой-то девушкой, которая, как кажется, в курсе дела. Девушка извиняющимся голосом сообщает, что отсылку вовремя сделать не смогли из-за того, что в компьютере произошел сбой программы и потеряна база данных; необходимо время на ее восстановление. Просит перезвонить через две недели на ее мобильный телефон. Ага.
Однако через две недели я все же перезваниваю. Теперь уже и «девушкин номер» оказывается «нэ дийсным». Опять — ага.
По ходу событий становится вполне ясно, что организаторы акции (а может быть, и всех подобных? — не знаю) решили просто взять своих «клиентов» на измор. Но со мной эти штучки не проходят: во-первых, я и так упрямый, а во-вторых — не для себя ведь стараюсь, «но токмо волею пославшия мя жены». Дальнейшие переговоры с клерками в этой ситуации были, очевидно, бессмысленны, их задание — тянуть время и путать клиентов — «рогоносцев не пущать». Я решил попробовать пройтись «по начальству».
Благодаря помощи Андрея — лица заинтересованного — узнаю телефон приемной одесской дирекции завода фирмы «Мягков» (где и расположен завод). Звоню. Объясняюсь. На том конце провода явно некоторая паника. После долгих проволочек и объяснений мне дают телефон некоего менеджера, который ответственен за конкурс. Менеджера зовут Андрей. Он не сразу соображает, чего от него хотят. Просит перезвонить через пять минут — он переговорит с головным офисом. Ну, ничего, перезвоню, телефон у меня безлимитный.
Через пять минут Андрей уже все понимает, Андрей уже — сама любезность. Все так, все путем, но вот беда — в компьютере фирмы произошел сбой, потеряна база данных, и нужно две недели, чтобы ее восстановить, а после того выигрыш будет доставлен мне курьером. Ага. Компьютер у них хроник. Ничего, я не спешу.
Через две недели почему-то уже и телефон бодрого Андрея молчит. В ответ на многочисленные звонки в любое время суток — длинные гудки. Ничего, я ведь успел выяснить его фамилию и даже ее записал. Звоню в приемную. Там безмятежно сообщают — господина имярек можно найти по такому-то телефону. Я звоню.
— Андрей?
— Да.
— Я такой-то, беспокою вас по такому-то вопросу.
Уверенный голос менеджера почему-то мгновенно скатывается в панику:
— А? Что? Да, сейчас… Перезвоните, пожалуйста, через пять минут.
Ладно, мы привыкшие. Перезвоним.
Через пять минут Андрей сообщает мне, что теперь этими вопросами занимается другой менеджер — девушка Н. И дает ее номер телефона.
Ничего, безлимитный у нас. Перезвоним.
Девушка Н. оказалась в курсе событий, однако почему-то о сбое в памяти компьютера ничего не сказала. Сообщила только, что мой выигрыш в наличии и что в течение двух недель мне его доставят курьером.
— Спасибо, не стоит тратиться на курьера. Я сейчас приеду и сам его получу.
— Как? Куда?
— От Николаева до Одессы 125 километров. Не волнуйтесь, я буду у вас через два часа.
И тут наступила кульминация.
Девушка (кажется, у нее сдали нервы): «Почему Одесса? Не нужно в Одессу! Нужно в Киев! В наш головной столичный офис! Призы выдают там!»
Я: «Отлично! Замечательно! В эту минуту в Киев въезжает мой сын на машине; говорите адрес — и он получит приз».
Девушка: «Но без паспорта с данными участника приз получить невозможно!!!»
Я: «Прекрасно! У него как раз на руках мой паспорт!» (Уж не помню, почему так получилось, но факт — так и было.)
Девушка (измученно): «Перезвоните через пятнадцать минут…»
Ничего, безлимитный у нас. Перезвоним.
Через пятнадцать минут мне, явно преодолевая душевные муки, сообщают адрес, по которому можно получить фотоаппарат: улица 7-я такая-то, дом этакой, корпус сякой, этаж рассякой, офис неисчислимый.
Саша едет по этому адресу. Прорывается через заслон вахтеров и охранников. Попадает в скромную комнатушку. Там его уже ждут и… торжественно вручают первый приз конкурса — наидешевейшую пленочную «мыльницу». Точнее, пытаются вручить. Но не на того напали — Саша сам не чужд увлечения фотографией и цифровик от пленочной «мыльницы» отличает безошибочно.
Далее вновь следует цепочка звонков: Саша мне — я испуганной девушке — «Перезвоните, пожалуйста» — я в приемную одесского завода — «Перезвоните, пожалуйста» — я угрожаю звонками в самые наивысшие инстанции, вплоть до центральной бани — «Перезвоните, пожалуйста» — «Перезвоните, пожалуйста» — «Перезвоните, пожалуйста»… В конце концов страдающая барышня на телефоне сообщает: «Езжайте в центральный офис фирмы (на этот раз почему-то не в тмутаракани, а на Крещатике) и там получите ваш фотоаппарат».
И представьте себе — именно так и произошло. Саша приезжает по указанному адресу, заходит в шикарный офис, и там ему торжественно вручают… все такую же весьма примитивную «мыльницу» — но уже ЦИФРОВУЮ!
Победа!
Фотоаппарат, конечно, был весьма слабенький, но с неплохой оптикой, и стоявшие на тот момент задачи решать позволял: щелкать можно было сколько угодно, и появилась возможность учиться работать с цифровой фотографией. А через несколько лет — весной 2006 года — получили в подарок от московской мэрии цифровик с уже гораздо более мощными возможностями.
В том же году зимой, на день рождения Андрея-моряка, я подарил ему большую фотографию в рамке: трое друзей, сидящих в самом благодушном настроении за колченогим столиком на фоне разлива вод, плывущего кораблика и пикирующей чайки под жемчужной ребристостью облаков…
Как я разлюбил Папу Римского
субъективные впечатления
Война, немец догоняет поляка,
поднимает автомат.
Голос с неба:
— Не стреляй!
— Почему?
— Он будет Римским Папой!
— А мне то что?
— А ты будешь следующим.
Анекдот
* * *
Это, действительно, очень субъективные впечатления. Я сразу прошу читателя на это настроиться: перед Вами не путевые заметки, не географический очерк, не идейная концепция. Только личные впечатления. Я допускаю, что в описании фактов — как поездки, так и местных реалий — присутствуют ошибки и неточности. Ибо я пишу только о том, что увидел и запомнил, не перепроверяя фактов — мне важны сами впечатления. И именно по причине субъективности этих впечатлений — надеюсь, никто не сочтет их обидными для себя. Я ведь не настаиваю на их объективности и вполне признаю возможность ошибок с моей стороны. И я не собираюсь их кому-либо навязывать — соглашаться с моими наблюдениями и выводами или нет есть дело Вашей свободы, как и дело моей свободы — этих наблюдений и выводов придерживаться. И все же: если сказанное мною кому-то покажется обидным — заранее прошу прощения. Обидеть я не хотел никого.
1
При всей подвижности моего характера география мест, где я побывал, крайне скудна. Кроме России и Украины (а также Армении — свадебное путешествие), я выезжал только в Испанию, и то — на несколько дней. Да и из немалых территорий двух вышеупомянутых крупнейших государств СНГ я повидал мизерную часть. Если не считать редких поездок по сугубым делам (так добирался и до Колымы), жил подолгу только в Николаеве, в Киеве, на Кинбурнской косе, в Москве и в Санкт-Петербурге (тогда — Ленинграде). В ближайших Одессе, Херсоне, Кировограде, в Крыму бывал всего несколько раз, более — проездом. Кстати, даже и в Киев я стал приезжать надолго только в последние годы. Во Львове первый раз побывал совсем недавно. А в Испанию — впервые пересекая границу СНГ — я ездил летом 2006 года (именно об этом — сегодняшний рассказ).
То же и в отношении святынь. Проездом я бывал в разных местах — в Оптиной, в Курской Коренной, естественно, в Троице-Сергиевой и др. Но многие годы регулярно и надолго ездил я только в одну обитель — Псково-Печерский монастырь. А вот в Почаевской Лавре я до сих пор не был. И, признаюсь, не тянет. Так же как, кстати, и в Палестину. Господь везде и всегда один и тот же.
Думаю, что такая моя «неподвижность» связана не столько с темпераментом или с отсутствием возможностей, сколько со спецификой душевного устроения — мне всегда хватало главного, и я не чувствовал потребности в умножении внешних впечатлений. Так, духовности Печор, красоты Петербурга, деловитости Москвы, общительности Киева и полноты жизни в Николаеве и на Кинбурне мне всегда было достаточно. Все остальное воспринималось как «умножение сущностей сверх необходимого». Как суета житейская. И желания перемены мест у меня не возникало — хорошо там, куда привел нас Господь.
Однако, признаюсь, в отношении мифологизированного парадиза цивилизованных стран или туристических экзотик все же подспудно жила некая тревожащая мысль, опасение, сомнение. Сомнение в оправданности такого отношения — не есть ли оно следствие только моей «неразвитости»; своего рода самозащита ущербного сознания по принципу: «А я — вот такой простой парень!» Может быть, «Европа святых камней» мне вовсе не неинтересна, а — недоступна: не смог жизнь построить правильно. Ведь было время, когда уехать на ПМЖ в эту «святокаменную» Европу я мог бы очень просто, но — упустил шанс. Может, и весь мой патриотизм — не более чем провинциализм?
И вот совсем недавно мне довелось побывать в Испании. И проверить свои ощущения.
2
Поездку организовал киевский Православный Благотворительный Фонд имени св. Феодосия Печерского. Цель поездки — ежегодный валенсийский «Съезд семей». Традиционно каждое лето в Валенсии проводится это масштабное христианское межконфессиональное мероприятие. В программе — разнообразные и многочисленные выставки, концерты, встречи, конференции. В этом году планировалось участие Папы Бенедикта ХVI, служение мессы. Я был приглашен с семьей как руководитель православного детского дома. Со мной ехала супруга и трое младших детей: Аня, Маша, Рома. Недельная поездка была полностью оплачена организаторами: самолет, жилье, питание и пр. При всем моем скептицизме к подобного рода мероприятиям отказаться было невозможно.
Правда, существенной проблемой оказалось получить разрешение на выезд детей. Дело в том, что из системы ДДСТ (детский дом семейного типа) никто ни разу с детьми за границу не выезжал, и как сие оформить — неизвестно. Как ехать с родными, с усыновленными, с находящимися под опекой, даже с интернатовскими детьми — известно. А как с детьми из семейных детских домов — неизвестно. Не буду описывать все мытарства — длились они, казалось, бесконечно и ощущались беспросветно. Все хотели помочь, многие совершенно искренне — и никто не знал как. Титанические усилия предприняла милейшая Наталья Ш., президент Фонда, — она обошла и обзвонила все мыслимые инстанции, подключила госпогранслужбу, министерства, госадминистрацию. Николаевским чиновникам она пригрозила, что, если по их вине произойдет международный скандал — сорвется встреча украинских детей с Папой Римским! — страшных неприятностей им не избежать. И, против всяких ожиданий, буквально в последний момент разрешение было получено. А нужно сказать, что Испания принадлежит к числу немногих стран, для въезда на территорию которых детям необходимы не только визы и справки, но и специальные детские загранпаспорта. Буквально в последний день, в пожарном порядке, ОВИР оформил их нашим детям. Но так как редких синих бланков детских документов у них не было, то оформили паспорта взрослые, красные. Я тогда не обратил на это внимания, но впоследствии неоднократно довелось объясняться: что это за уникальные пассажиры — «краснокнижные» дети. В Борисполе пришлось объясняться с начальством, в результате чего на нас буквально (физически) махнули рукой и пропустили. Нечто подобное повторялось и в Испании, но там помогало… взаимное незнание языков: переговоры заходили в тупик, и на нас опять же махали руками.
Естественно, что незнание испанцами русского и украинского языков не было неожиданностью. А вот тотальное незнание английского меня изумило. Кое-как на английском можно было объясниться в аэропортах. Но уже в городе — никак. Впрочем, и в аэропорту далеко не всегда и не все проходило гладко. Тут мое школьное полузнание (на грани незнания) английского языка и то оказывалось для испанцев чрезмерным. Так, пограничник в Мадриде, глядя на нашу семью и рассматривая паспорта, спрашивает что-то невразумительное. После нескольких пассажей я понимаю, что он зачем-то интересуется составом нашей «экспедиции» (это — имея в руках пять паспортов с фотографиями и видя перед собой пятерых пассажиров). Я отвечаю: «Файв». В ответ — опять длинная фраза вопросительным тоном и пожатие плеч. Товарищ не понимает. «Файв, файв», — все равно не понимает. Я показываю растопыренную ладонь: «Файв!!!» «О, квинта, квинта!!!» — восторженно отвечает пограничник. Я вздыхаю: «Иес…», забираю паспорта и провожу свою семью.
Забавный случай был при посадке в самолет в Мадриде на обратном пути. У трапа стояла стюардесса, на этот раз оказавшаяся вполне англоязычной. А у меня возник вопрос — в билетах номера посадочных мест были почему-то зачеркнуты. Я и спрашиваю стюардессу, тыча пальцем в билет: «Уот из дзис?», надеясь, что она мне так же на пальцах что-то объяснит. Она же лучезарно улыбается и выдает мне длиннейшую фразу на английском, из которой я понял только то, что это — английский. Видя кислое выражение моего лица, она участливо спрашивает: «Ду ю спик инглиш?» — «Вэри бед, ай донт нау… Ду ю спик рашен?» Тут настал ее черед разводить руками. Но здесь уже я, отчаявшись что-либо понять (а за мной дети и длинная очередь), рефлекторно задаю вопрос на русском языке: «Тут на билетах зачеркнуты места. Значит ли это, что садиться нужно на свободное место? Тогда по какому принципу, в каком салоне? Или все же в соответствии с билетами? Или как?» Девушка явно ничего не поняла, но быстро сообразила, как от меня избавиться. «Йес, йес, йес!» — воскликнула она с еще более ослепительной улыбкой, и я со своим «Сенк ю» отправился в салон. Сели на первые попавшиеся места. Все о’кей.
А вот в самой Валенсии уже ни «плииз», ни «сенк ю» не проходили — только «оле», «грасиа» и т.п. Франко, хозяин квартиры, в которой жил я с Ромой, как-то показал мне висящий на стене портрет мужчины в траурной рамке. Жестами он сумел объяснить мне, что это его отец и что он уже скончался. По поповской глупости я попытался узнать имя усопшего — рефлекс поминания. На что последовало долгое объяснение того, что… этот гражданин — уже покойник. Донести сию мысль до меня Франко старался очень живописно: складыванием рук, закатыванием глаз, указанием перстом то на землю, то в небо. «Си?» — «Си, си, си», — я подтвердил, что все понял, и опять попросил назвать имя. «Ничего не понял», — решил Франко и вновь повторил всю пантомиму, уже несколько нервно. И так далее. В результате имя усопшего узнать мне так и не удалось, а мнение обо мне, и так явно невысокое, опустилось до крайне низкой отметки. Однако обо всем этом — в свое время. Пока же — начало путешествия.
3
Итак, мы вылетели из Борисполя. Нужно сказать, что первые впечатления были вполне радужные — мне очень понравилась номенклатура и цена товаров (особенно напитков) в аэропортовских «Дьюти фри».
Очень мне понравился наисовременнейший аэропорт Мадрида — конструктивистская утопия XX века. Аэропорт огромен — из одной его части в другую нужно добираться с помощью специальной подземки. Десятки терминалов. На нескольких уровнях многочисленные залы, где-то — совершенно пустые, где-то — переполненные, водопады эскалаторов, аквариумы прозрачных лифтов. Лабиринт, по которому пройти можно только в одну сторону. Мы несколько раз попадали в тупики, ловушки и с трудом добрались до места пересадки на самолет в Валенсию.
А на обратном пути здесь же мы ожидали пересадки на рейс в Украину несколько часов. За это время географию аэропорта я более-менее изучил и даже стал водить экскурсии для членов нашей группы: через подземку и лабиринты, конечно же, к «Дьюти фри». Прикидывал возможность зарабатывать гидом в нейтральной зоне — фильм «Терминал», а? Но времени не хватило…
Дети меня удивили и порадовали. Своей адаптивностью. Дикарями они никак не выглядели. Если в первом Боинге, в Борисполе, при взлете они явно волновались, судорожно сжимали подлокотники, возбужденно ерзали, ежеминутно выглядывали в окна, то уже во втором самолете, Мадрид — Валенсия, сразу же уютно устроились в креслах и мгновенно заснули. Бывалые путешественники!
В многомиллионной Валенсии аэропорт гораздо скромнее мадридского и, на мой взгляд, не торжественней Борисполя (хотя, конечно, крупнее). Выход из самолета и, затем, аэропорта прошел быстро и без инцидентов. Вообще меня удивило, что за все четыре перелета я видел всего лишь одну проверку багажа таможенниками — у какой-то вполне невзрачной девушки. И — минимальный пограничный контроль. Учитывая, что в салоне самолета свободно пользовались пронесенными туда без досмотра фотоаппаратами, видеокамерами, то, как мне кажется, пронести в самолет и оружие не представило бы никакой проблемы. Впрочем, конечно, я не специалист в этих вопросах.
В аэропорту Валенсии нас встретила женщина, украинка, по виду холерического темперамента и настроения, при небольшом автобусе, коим нас и доставили к месту размещения. Там уже ждали остальные члены делегации.
Вообще на «День семьи» в Валенсию из Украины приехали человек тридцать-сорок. В самолете летели человек пятнадцать. Остальные двое суток добирались автобусом, что было очень тяжело, учитывая безостановочную езду и низкий комфорт самого транспортного средства. Многие приехали еле живыми, с отекшими ногами и болью в спине. Однако — добрались.
Встретить нас и разместить должны были представители Католической Церкви. Впоследствии я узнал, что Фонд перевел около 15 тыс евро на указанный счет КЦ в Испании — на организацию нашего пребывания. Как потом оказалось, никаких «нумеров» и «комфортов» за эти деньги нам не полагалось — только выдали каждому по паломническому рюкзачку (приличного качества), набору рекламных брошюр на испанском, вееру и кепочке. Все бело-желтых цветов личного флага Папы Римского. А остальную заботу о нас переложили на местный «сельский» приход КЦ. Да, нас разместили не в самой Валенсии, а в пригородном «селе». Но село в Испании (во всяком случае, там, где жили мы) — вовсе не наша «деревня». В действительности это полноценный фрагмент города, выдвинутый за черту полиса. Двух-трехэтажные дома благородной архитектуры, фасадом выходящие непосредственно на тротуары, скверы, магазины, рейсы городских автобусов. Только протяженность поселка во всех направлениях — не более трех-четырех кварталов. А затем — сады и поля. Впрочем, до города, до метро, ехать совсем не долго.
Село, куда нас доставили из аэропорта, называлось Виналесса. Не скажу, чтобы нас уж очень ждали. Выгрузили в этакий ангар гаражного типа, встроенный, как это часто там встречается, прямо в жилой дом. Наше помещение оказалось своего рода штаб-квартирой местного отделения «Каритас» — католической благотворительной организации. Наличествовали стулья, столы, телевизор. И питьевая вода в достатке (что, как оказалось, в Испании вовсе не мелочь). Само помещение было в весьма запущенном состоянии, туалетная комната — что, по моему мнению, является критерием качества места — убога. Внутри нас ждал один человек. По имени Фрaнко. Конечно же, ни слова не знающий по-английски. У него был список членов нашей делегации. В котором он за весь подготовительный месяц так и не сумел разобраться. Последовало многочасовое сидение, ожидание принятия какого-нибудь решения. Постепенно прибывали испанские товарищи — женщины несли еду, после некоторого давления со стороны Наталии появился представитель украинской диаспоры в Валенсии, затем зашел и местный ксендз, маленький, кругленький, явно растерявшийся от нашествия «татар» на его скромный приход.
Началось расселение. Не буду описывать все подробности и мытарства. Все шло с большим трудом. И очень долго, много часов — до поздней ночи. Покормили специфической едой типа «чипсы + лапша с кетчупом». И отправили на ночевку. Пожалуй, лучше всех была размещена наша семья. Правда, несмотря на предварительную договоренность, раздельно: матушка с девочками в одном доме, мы с Ромой — в другом. Остальных же разместили кое-как — большинство спало на поролоновых подстилках в другом, непонятного назначения, ангаре. Только, кажется, еще одна семья, кроме нашей, была размещена с комфортом, в доме, в котором хозяева проявили к гостям искреннее радушие и внимание: даже катали их на принадлежащей семье старинной карете.
Итак, нас с детьми поселили в двух домах, но расположенных совсем близко один от другого. В семьях, которые находились в родственных отношениях друг с другом. Я с Ромой — у Франко, который нас встречал, женская часть — у его матери Кармен (Кармелиты). Нужно сказать, что пожилая Кармелита оказалась самым светлым явлением в наших отношениях с местными жителями. Матушка и сейчас с любовью вспоминает эту милую и добрую женщину. Она проявила искреннюю заботу о гостях, старалась в меру возможности с ними общаться (более жестами и рисованием картинок), всячески угощать и привечать. Иногда к ним заходила и Эльбира, дочь Кармен, тоже очень дружелюбная и доброжелательная молодая женщина.
Семья Франко отнеслась к нам по-иному. Нам с Ромой была выделена комната и показан санузел. За пределами этих помещений передвигаться не полагалось — даже выйти в традиционный внутренний садик — миниатюрный, тенистый и изящно украшенный — не предложили ни разу. Один раз пригласили на завтрак (как это было оговорено при размещении), но после угощения порошковым молоком и желатиновым повидлом более на такие мероприятия мы не ходили. Общение с нами ограничивалось фразами «Оле!», «Буэнос диас» и «Буэнос ночес». Как-то я попросил (через цепочку переводчиков: русско-английского и англо-испанского) разрешения остаться днем дома, так как очень плохо себя чувствовал — жару я переношу тяжело. Обещал из комнаты вообще не выходить, работать на своем ноутбуке и никого не беспокоить. Но получил категорический отказ с мотивировкой: если я у них дома помру, то у них будут проблемы. Помереть мне предлагалось на раскаленной улице.
Однако все эти неустроенности компенсировались тем, что в комнате, где меня разместили, оказался кондиционер. Как ни удивительно, но в субтропической Валенсии кондиционеры — большая редкость. Очень большая — судя и по фасадам зданий, и по тем помещениям, в которых мы бывали. Есть «кондишны» в метро, в крупных общественных центрах. И очень редко — в частных квартирах. Это, как мне объяснили, следствие дороговизны электроэнергии. Экономия. Такая же, как и экономия на автомобилях: дорогое топливо. «Автопарк» валенсийцев похож более на скопище не слишком новых «Таврий». Мой достаточно скромный для семейства джипов «Туссон» на общем фоне выглядел бы шикарным богатырем.
Образ жизни местного населения для нас во многом был не только непривычен, но и странен. Конечно, удивлять это могло только такого неискушенного путешественника, как я. Но факт — мне многое казалось не просто своеобразным, но и ненормальным, нарушающим естественную иерархичность житейских ценностей. Например, в том же вопросе с кондиционерами — не странно ли экономить на столь важном для самочувствия в жарком климате предмете, если при этом на декор тратятся очень большие деньги? А именно так было там, где мы, живя в семьях среднего достатка, могли это наблюдать. Еще обращала на себя внимание отличная от нашей схема построения блока жилых помещений. Коридора или прихожей в нашем понимании там нет вообще; переступая через порог входной двери, прямо с тротуара попадаешь в холл-зал-столовую, откуда уже можно пройти и в другие комнаты. Пол — красивая декоративная плитка, отделка помещения очень изящна, стильна, с множеством старинных, антикварных элементов: задвижки, ручки, канделябры, картины, вазы, статуэтки, фарфор. Старинная же или дорогая, изготовленная «под старину», мебель. При этом бросается в глаза полное отсутствие книг. Когда-то по радио «Свобода» мне приходилось слышать, что испанцы — самая «малочитающая» нация Европы и что даже имена Сервантеса и Лорки в Испании известны далеко не всем. В верности этого утверждения пришлось убедиться: в домах нет не только книг, но и книжных шкафов или полок — места для размещения книг. В комнатах также отсутствует удобное для чтения освещение — есть только потолочная люстра и никаких бра, торшеров. Да и вообще расположение электропроводки непривычное — так, в спальне, где мы с Ромой жили, выключатель потолочного света находился в коридоре.
Вода в системе водоснабжения настолько хлорирована, что после умывания руки еще долго пахнут хлоркой. Естественно, для питья, даже и после фильтрации, использовать ее невозможно. Питьевая вода продается в пластиковых бутылках и невероятно дорога: пол-литровая бутылка в ларьке — примерно евро. Цена воды близка к цене кока-колы, которую тут пьют все и все время. Запивая ею всевозможные гамбургеры и огромные хот-доги. Стоимость даже такой малосъедобной пищи, по нашим меркам, астрономическая, о цене же «нормальной» еды в кафе лучше и не думать. При этом именно фаст-фудовое питание, похоже, вытеснило всякое домашнее приготовление пищи. Дома еду вообще не готовят, для этого нет и необходимого оборудования: достаточно холодильника и микроволновки. Обычный завтрак — порошковое молоко и тост с джемом, обед — разогретые в микроволновке «пищевые пакеты» из ближайшей раздатки типа «Макдоналдса». Ужин — аналогично. Даже купить простые продукты очень сложно — удалось найти всего один продовольственный супермаркет, да и там продавцы не могли поверить в наше желание приобрести сразу целый килограмм колбасы, а еще и сыр, масло, хлеб (простого, без разнообразных включений, хлеба в продаже нет вообще). Таким же фаст-фудовым питанием несколько раз в помещении «Каритес» кормили нашу группу. А перед отъездом выставили счет в 200 евро. Причем в двух экземплярах, пытаясь получить оплату по обоим счетам.
Итак, кондиционер в моей комнате оказался большим везением. В остальном же организация приема нашей группы вызывает если не сожаление, то недоумение. Впрочем, не хотелось бы, чтобы это выглядело неблагодарностью по отношению к хозяевам; я прекрасно понимаю, что и таким приемом они никак нам не были обязаны — их ведь просто «подставили» те структуры, которые получили проплату за наше размещение. Так что занятые нами помещения, чистая постель, расход электроэнергии — все это, по сути дела, пожертвование жителей Виналессы. За что искреннее им спасибо.
4
О, зоркая печаль. Желтее и текучей
И без того тяжелый свет медов.
Куда ни взглянешь — глинистые кручи
Наклонных, раскаленных берегов.
Полуденной земли расплавленность уныла,
Все сонно, медленно, запыленно и бледно.
И солнце чадное вытягивает силы
И бьет по небу колотушкой медной.
Однако сказать «спасибо» организаторам, т.е. соответствующим структурам КЦ, я никак не могу. С утра второго дня нашего пребывания в Испании стало окончательно ясно, что мы здесь никому не нужны и для нас не предусмотрено не только проживания и питания, но и хоть какой-либо программы. Если не считать пригласительных билетов на папскую мессу. Никакого участия в конференциях, выставках, концертах. А ведь в составе нашей делегации были и дети из киевского детдома, приехавшие специально ради участия в выставке и концерте, с большими сложностями довезшие экспонаты и костюмы.
А еще оказалось, что и транспорта нам не положено. После опять же многочасового выяснения отношений мы отправились путешествовать «своим ходом» — на городском транспорте: автобусе, метро. Проводником к нам определили мальчишку-украинца, сына председателя украинского землячества Валенсии. Целью поездки был осмотр «Океанографики» — океанологического музея-аквариума. Вышли мы из метро в центре Валенсии и, следуя указаниям мальчика, по парковой зоне пешком отправились к «Океанографике».
Тут нужно пояснить следующее: когда-то прямо по центру Валенсии протекала довольно широкая река (соизмеримая с Невой или Москвой-рекой). Однако городские власти решили осушить русло, а реку направить в обход города. Осушенное же ложе реки — превратить в многокилометровую парковую зону. Ближе к окраинам русло еще выглядит марсианским пейзажем: поля растрескавшегося ила с гранитными набережными и мостами. А в центральной и приморской частях города парк уже обустроен.
Вот по такому парку — в уже окультуренной зоне — мы шли к «Океанографике». Сначала было интересно. Затем однообразие стало приедаться, а конца пути видно не было. Вся парковая зона представляет собой стандартно оформленную территорию с мелкими фонтанами, газонами, рощицами пальм и других декоративных растений. И это монотонно тянется по руслу бывшей реки на протяжении многих километров. Еще обратило на себя внимание обилие туалетных кабинок, выстроившихся длинными шеренгами по газонам и дорожкам; кабинки кое-где совершенно заслоняли перспективу парка, некоторые из них протекали неприятно пахнущими ручьями (как потом оказалось, кабинки установили в связи с предстоящим мероприятием). И было невероятно жарко. Это была даже не жара в нашем понимании, но — по меткому украинскому выражению — спэка: солнце «…бьет по небу колотушкой медной». Палящее солнце и влажная духота средиземноморского портового города составляли невозможную даже для нас, украинских южан, атмосферу. Конца же пути видно не было. Мальчик-гид на все вопросы повторял: «Дальше, дальше, уже совсем близко». Но сколько мы ни шли — это были уже не минуты, а часы, — цели достичь не могли. Детям становилось плохо. Меня же начала разбирать злость. В конце концов я решил плюнуть на приличия и стал раздеваться. В итоге остался только в джинсах (а это было, поверьте мне, зрелище внушительное!) и в таком виде шествовал далее, освежаясь время от времени в фонтанах. Впрочем, без большого удовольствия — уж слишком много в них плавало мусора.
Наконец мы решили выяснить положение дел у полицейских. Мимо проезжала черно-белая машина, в которой сидели две толстые тетки в форме. Наша Наталия с помощью мальчика-переводчика вступила с ними в переговоры. После шумных и маловразумительных препирательств нам была указана дорога — влево, ибо впереди высился комплекс зданий, которые парковая зона огибала с обеих сторон, раздваиваясь. Главной постройкой комплекса оказалось новое здание Дворца искусств, огромное, современной вычурной архитектуры: массивы фигурного бетона и стекла (что, по моему мнению, после театра в Сиднее выглядит глубоко вторичным). Итак, мы пошли вперед в указанном направлении, огибая дворец слева. Еще километра через полтора подошли к арке, над аркой перекинут широкий мост. На нем велись какие-то ремонтные работы. Возле закрытого подъема на мост стояли еще двое полицейских. На этот раз — высокие смуглые белозубые мачо. Расспрашиваем их о маршруте. И тут оказывается, что к «Океанографике» нужно было идти как раз по правой стороне парка. Или — перейти по мосту. Но мост закрыт, туда нельзя. И нам остается только возвращаться к месту предыдущих переговоров с полисменшами. Никакие уговоры и объяснения не помогают — красавцы идальго сияют улыбками и на все просьбы проводить нас через мост отвечают отказом. А положение у нас сложное — ситуация становилась для детей уже просто опасной. В частности, с нами была одна девочка из киевского детдома, которая перенесла две операции на сердце. Да и остальные стабильностью здоровья и выносливостью не отличались.
Тогда я решил идти — как «нормальные герои» — в обход. Обойдя с тыла строительные вагончики, подошел к боковой лестнице, выдернул из бетонного основания секцию металлического забора и поднялся на мост. Несколько сидевших наверху рабочих отнеслись к моему появлению совершенно флегматично. Нужно сказать, что наверху никаких особых разрушений и работ я не обнаружил. Что и соответствовало действительности: оказалось, что мост просто готовили к приезду Папы Римского; именно здесь он собирался служить торжественную мессу.
Я спустился вниз, показал моим спутникам дорогу. И опять пошел вперед. Однако наша команда скрытно провести маневр не сумела и в последний момент была перехвачена теми же полисменами. Горячая дискуссия повторилась. Сверху я наблюдал за ней и, видя, что мост, по сути дела, ничем не занят, закипал все больше. Даже вполне серьезно подумывал о том, не скинуть ли на головы этим мачос что-нибудь весомое. Полисмены, кстати, тоже время от времени снизу на меня поглядывали — а я возгласами подбадривал «наших», — но почему-то на мое пребывание у себя над головой они никак не реагировали.
В общем, переговоры опять закончились победой испанского духа. Понурые, измотанные жарой и долгим путем украинцы побрели в обратном направлении. Полисмены даже не удосужились провести их пару сотен метров и показать правильную дорогу. Я же посчитал ниже своего достоинства ретироваться и решил хотя бы самостоятельно, но проделать путь через мост. Что и исполнил, по дороге преодолев еще три линии ограды и вырвав еще три секции забора. В конце концов я оказался на другом «берегу реки», на тротуаре шумной городской магистрали позади здания Дворца искусств. Где-то слева, возможно, находилась «Океанографика». А справа, далеко — наша группа. Тут я понял, что мне нужно поспешить им навстречу, ибо никакой уверенности, что на этот раз они найдут правильную дорогу, не было. И я побежал. Направо. По улице. Голый (т.е. все же в джинсах). Добежав до парковой зоны, догнал там нашу группу — они действительно шли опять не в том направлении — и, тяжело пыхтя, но гордый, злой и довольный одновременно, повел их «единственно правильной дорогой».
А пока я бежал, случился забавный эпизод. Навстречу мне по шоссе ехал навороченный мотоцикл-байк, черный с серебром, с восседавшим на нем затянутым в черную кожу наездником. Прямо передо мной байк остановился, байкер сорвал шлем и оказался… стройной бабушкой лет за 60, которая, размахивая руками, что-то кричала и показывала международный жест восторга — поднятый большой палец над сжатым кулаком. Видимо, бабуля увидела во мне — дед в мокрых джинсах, с окладистой бородой и развевающимся сзади хвостом волос — собрата по своей хипповой юности. Мы с ней обменялись радостными жестами и — двинули дальше. Адресами обмениваться не стали.
Итак, в конце концов до «Океанографики» мы добрались. Но еще не скоро. От Дворца искусств пришлось пройти почти такой же путь, как и до него, — только теперь уже не по парку, а по загазованной транспортной магистрали. Но все когда-нибудь заканчивается…
«Океанографика» оказалась действительно хороша. Если только не учитывать затраченных на нее усилий. А если с учетом усилий — то я бы сто раз предпочел сходить в прекрасный зоопарк Николаева. Но… было как было.
Впрочем, в «Океанографике» сам я достопримечательности особенно не осматривал, по территории бродили Алла с детьми. Я же с книжкой устроился на скамейке в тени одного из зданий. Еще дома запасся на дорогу тремя покетбуками-детективами: Устинова, Корецкий, Бушков. Читал эту литературу я в соответствии с ее качеством — прочитанные страницы вырывал и бросал в ближайшую урну. Что вызывало изумленные взгляды «аборигенов» — читателя на улицах и скверах Валенсии вообще нечасто увидишь, а так расправляющегося с книгами — невозможное зрелище.
Что еще примечательно: впервые после прилета в Испанию именно в «Океанографике» я увидел по-настоящему красивую женщину. Нужно сказать, что, по контрасту с литературными представлениями о южных красавицах, действительность была катастрофически разочаровывающая. Типаж современной испанки оказался следующим: прямоугольное лицо, короткий нос, тяжелая челюсть. И массивная, раскормленная фигура. Тотальное фаст-фудовое питание трансформировало облик нации сеньорит и кабальеро в традиционный бюргерский типаж. Особенно это бросилось в глаза в аквапарке (поездка следующего дня) — много женщин явно излишне полных, да и среди мужского пола, особенно детей и подростков, немало таких, к которым подходит диккенсовское «жирный парень».
Но вернемся к красавицам в «Океанографике» — судя по всему, мама с дочкой-подростком. Невольно я засмотрелся на них, радуясь, как любому явлению красоты, да еще в такой «пустыне». Женщины прошли мимо меня, и в последний момент я услышал их разговор: «Смотри, Настюша, а вон и наш папа…»
Ну что же, это было приятно — я испытал чувство гордости «за наших».
А больше в тот день ничего примечательного не произошло. Разве что оказалось, что от «Океанографики» до метро можно прекрасно добраться и на автобусе — примерно десять остановок. Почему днем мы весь этот путь проделали пешком, я не понимаю до сих пор. Видимо, кто-то решил показать нам красoты города — «хотели как лучше…».
В ангаре «Каритас» нас ждал макаронный ужин и информация о том, что далее в питании следует рассчитывать на собственные силы. Удар этот опять же взяла на себя наша Наталия. В смысле — текущие расходы, включая пропитание, на тех членов группы, которые в дальнейшем решили держаться вместе. Как ни удивительно, таковых оказалось меньшинство. Одни имели достаточно своих средств, и у них была своя программа времяпровождения, у других в Валенсии нашлись родственники и знакомые, кто-то занялся какими-то не совсем понятными мне делами. Отделилась от нас и Алла, ей очень хотелось осмотреть достопримечательности Валенсии. А я основное время решил посвятить «выгуливанию» детей. Что вполне укладывалось в планы той части группы, которая осталась с Натальей. Таковых набралось человек двенадцать.
5
Не буду дальнейшие похождения описывать подробно. Все же пишу я не путевые, а скорее именно непутевые заметки. Так что вкратце: второй день мы посвятили пригородному аквапарку, третий — расположенному в горах городку аттракционов «Терра Митика», четвертый, по моему ходатайству, Средиземному морю. Второй и третий день перемещались на нанятом и оплаченном Наташей автобусе, питались опять же за ее счет — конечно же, лотковыми фаст-фудами, все остальное было совершенно недоступно по цене. Мероприятия Ватикана по общему согласию наша группа решила игнорировать — как, по сути дела, проигнорировали нас.
Но, конечно же, совершенно отстраниться от происходящего было невозможно. Весь город был завешан бело-желтыми знаменами Папы, на газонах высажены бело-желтые цветы. Из каждой витрины — от кулинарии до магазина колготок — смотрели на нас обличья Папы всех размеров: от папичучек до папищ — статуэтки, фотографии, открытки, книги, коврики и ковры, вышивки и пр. По городу слонялись толпы паломников всех национальностей и возрастов. Большинство были с такими же, как у нас, рюкзаками и в прочей бело-желтой униформе, многие — с флагами Папы и своих стран. Наиболее ретивые что-то распевали, выкрикивали, пританцовывали. Как я слышал, на папскую мессу собралось несколько миллионов человек. Мероприятие было серьезное.
Где-то, видимо, проходили обещанные симпозиумы, выставки, концерты, но нас это не коснулось. Привезенные детьми из Киева экспонаты — картины, рукоделие — хозяева предложили расставить в ангаре «Каритас», где нас принимали и несколько раз кормили. Даром, что, кроме нас, за все время там никто более не бывал. Однако энергичная Наталья все же добилась, чтобы киевских детей с их сопровождающими пригласили в какой-то выставочный зал, где они смогли не только в течение одного дня демонстрировать свои работы, но и показать хореографические номера. Слава Богу.
Ну а основные же события «Дня семьи» вращались вокруг приезда Папы Римского. Накануне приезда организовано было массовое ночное моление (молебен) на берегу Средиземного моря, на городском пляже. Были сооружены несколько помостов на многокилометровой полосе пляжа, и на них, после окончания самого молебна, выступали (как было объявлено) ведущие артисты Европы. Насколько мне известно, присутствовало несколько сотен тысяч человек. Мы же туда не ходили — я вообще не любитель подобных шоу, да и нашим детям в этой толпе делать явно было нечего.
А на следующий день — прибытие Папы. Откуда-то с окраин (видимо, из аэропорта) на притчевом папамобиле он проследовал в резиденцию в центре города. При этом в «лучших» традициях всех людей с абсолютной властью задержался на несколько часов. Толпы как восторженных паломников, так и местных жителей плотной стеной стояли по всему многокилометровому пути, готовые в нужную минуту запрыгать, завопить и начать дружно размахивать бело-желтыми флажочками. Что и было исполнено — после многочасового ожидания под невыносимо палящим солнцем.
Размещение участников торжественной мессы началось с вечера. Сама месса служилась на том самом мосту в районе Дворца искусств, который я накануне почтил своим присутствием и даже немного повредил. Большинство из миллионов зрителей (мне трудно сказать — участников богослужения, ибо я не понимаю возможность участия в литургии без какой-либо, пусть даже теоретической, возможности принять Святое Причастие) располагалось на территории той парковой зоны, по которой мы брели к «Океанографике». Каждые несколько сотен метров стояли огромные экраны, на которых транслировалась месса. Таким образом, участие паломников в Таинстве сводилось к предстоянию пред телевизионными экранами. Распределением паломников по территории занимались сотни, если не тысячи, полицейских. Тем, кто сподобился статуса участника торжества, были выданы пригласительные билеты с точным указанием сектора в парковой зоне, где им полагалось находиться. К слову, наши места были в числе привилегированных секторов — на расстоянии не слишком многих километров от эпицентра событий.
Из всей нашей группы пойти на само мероприятие рискнули немногие — только самые молодые и крепкие. Размещение началось, как я уже сказал, еще с вечера. И тут меня изумили местные жители: было впечатление, что все поголовно население Валенсии (во всяком случае, нашей Виналессы) где-то к полуночи собралось и на специально зафрахтованных автобусах отправилось в центр города. Виналесса буквально опустела. Уехали и наши «хозяева» (выставив нас на улицу).
Побывавшие на мессе наши ребята рассказывали о своих впечатлениях. Утром движение городского транспорта было остановлено, подходы к парковой зоне перекрыли сплошными рядами полиции, так что ни зайти, ни выйти было невозможно. Ночь еще кое-как перестояли. С утренней же жарой начались обмороки. Говорят, люди падали, как кегли, «Скорые помощи» тянулись нескончаемой чередой, увозя одних и сразу же возвращаясь за другими. Мессы, конечно, никто не слышал и не видел, но ощущения поимели неслабые.
Признаюсь, осадок от всего этого остался довольно смутный. Во-первых, я не могу понять и принять, когда религиозная жизнь превращается в откровеннейшее шоу. Месса, на которой в принципе невозможно причаститься, — профанация.
Во-вторых, раньше я не представлял, что традиционный цезарепапизм Ватикана может выглядеть столь отталкивающе. Процессия с папамобилем живо напомнила мне кадры из старого американского блокбастера — торжественный въезд царицы Клеопатры в Рим. Все это просто невозможно соотнести со Христом!
Наконец, меня изумило отношение к этому событию местных жителей и паломников, среди которых было множество молодежи. Откуда в просвещенной Европе такое преклонение пред откровеннейшим авторитаризмом, причем даже не средневекового толка, а восточно-деспотического? Неужели XX век — век тоталитарных катастроф — ничему не научил? Печально…
Мне кажется, что таковое социальное явление состоит из четырех составляющих — фольклорной религиозности, тяги к авторитету, мечте о чуде и… желания «потусоваться». И все бы ничего, если бы это не паразитировало на имени Сына Божия… А так — страшно. Ибо к христианству отношения имеет не более чем пышные шествия индусов со статуей Будды.
Мне как христианину было очень стыдно за Папу Римского и за Церковь-сестру; как ни самонадеянно и дико звучит такое заявление, но это так.
Впрочем, может быть, я тут чего-то очень важного не понял. И тогда у всех, кого этими словами задел, прошу — еще раз прошу — прощения.
Что же в итоге? Большой плюс! Увиденное мне лично принесло великую пользу. Дело в том, что в последние годы я как-то соблазнялся по поводу существующего в нашей Православной Церкви авторитаризма управления и, от противного, с симпатией смотрел на практическую деятельность католиков. Забывая о том, что здесь, у нас, я вижу миссионеров, задача которых — произвести на нас хорошее впечатление, а подлинная жизнь КЦ — там. И еще забывая о том, что, по мудрой народной поговорке, только «для глупца хорошо там, где его нет».
Благодаря поездке в Испанию все стало на свои места. Меня вновь вразумил Господь, что хорошо там, где ОН определил нам пребывать. Что рая земного физически нет нигде и что искать его должно только в своем сердце — «Царствие Божие внутри вас есть». И в сердце дарованных нам свыше ближних, любовь к которым и есть земной рай.
6
Но вернемся от Папы Римского к нам самим. Как я уже говорил, за эти три дня мы старанием Наташи побывали в аквапарке, в парке «Терра Митика» и на городском пляже. Я везде ездил с детьми и, пока они развлекались и набирались впечатлений, читал где-нибудь в тени очередной обрывок покетбука. Аквапарк был неплох и недорог. Дети получили море удовольствия. Правда, говорят, у нас в Крыму аквапарк гораздо больше по размеру и разнообразней. Может быть, и так, я там не бывал — для нас в испанский оказалось попасть проще. «Терра Митика» — парк аттракционов на американский манер — против всяких ожиданий, мне понравился. Гипсово-фанерные декорации секторов, имитирующие постройки и пейзажи разных исторических эпох средиземноморских народов — Древний Египет, Рим, средневековая Иберия, — вполне выполняли свою роль. Но главное, конечно, аттракционы. Не буду пытаться их перечислить — видимо, это традиционный современный набор, гвоздем которого являются разные виды американских горок и лодки в подземных водных лабиринтах. Во всяком случае, дети были действительно в восторге, и это — главное, ради чего существуют такие места.
А вот средиземноморский пляж произвел самое неприятное впечатление. Широченная полоса песка, людей не очень-то и много, но все какое-то… мертвое, что ли. По сравнению с нашим Кинбурном — именно мертвое. Мелкий, коричневый, цвета грязи песок с частыми вкраплениями окурков и крышечек от бутылок (более крупный мусор убирается), безжизненная вода — красивого бирюзового цвета, но абсолютно пустая, если не считать плывущих вдоль берега бутылок и кусков целлофана. Какие там рыбешки, рачки! — даже медузок и самой простой растительности нет. И слишком соленая вода — режет глаза, печет уголки губ. Вода очень теплая, но и это не в радость — не освежает, а просто в ней намокаешь. И затем мгновенно высыхаешь. После пары окунаний в эту субстанцию идти купаться более не хотелось.
Итак, подведем итоги. Что мне НЕ понравилось в Испании.
1) Мне не понравился климат, жары нам достаточно и нашей, украинской. С испанской жарой меня ни апельсиновые рощи, ни пальмы не примиряют — не для нас это. И, конечно же, меня удивило и очень не порадовало отсутствие кондиционеров в большинстве жилых домов. Не гуманно.
2) Мне не понравилось белозубо-безразличное отношение местных жителей к гостям. Восторженные улыбки без желания действительно помочь, отсутствие искренности и тепла. Но еще раз хочу подчеркнуть — это очень субъективные впечатления, основанные только на том, с чем встретился лично я. Но вот Алла увидела другое. Милейшая старушка Кармен и ее дочь, некоторые другие жители Виналессы и люди, с которыми Алла сталкивалась во время своих походов в Валенсию, были очень доброжелательны и заботливы. Может быть, именно они — живой пример уходящего в прошлое национального типажа, еще не испорченного индустрией туризма и американизацией жизни.
3) Мне не понравилась внешняя некрасивость абсолютного большинства испанок. Возможно, я тут слишком пристрастен, но еще раз заявляю — в своих оценках я не претендую на объективность.
4) Мне не понравилось незнание испанцами английского. В стране, которая живет в немалой степени за счет туризма, это выглядит некорректным по отношению к гостям.
5) Мне совершенно не понравилось Средиземное море — в варианте Валенсийского пляжа. Причем именно это оказалось очень утешительным — я тем паче оценил наш Кинбурнский рай и избавился от подспудного подозрения, что мое восхищение им не более чем следствие провинциальности — ничего другого просто не видел.
6) Естественно, на меня произвели самое неприятное впечатление цены (опять же по сравнению с нашими). По нашему общему наблюдению, уровень цен на товары в Испании примерно тождественен нашему — только у них евро там, где у нас — гривны.
7) Выше я уже подробно написал о том, как мне не понравились пища и питие в испанском варианте. При этом еще раз поясню, что я имею в виду только ту еду, которая была доступна нам по цене. Конечно, там есть и прекрасная национальная кухня, есть рестораны с вкусной и качественной пищей и т.п. Но все это — совершенно вне наших возможностей.
8) А еще мне не понравился мусор. Хотя в городе убирают регулярно и тщательно, но чистота — следствие постоянной уборки, а не аккуратности и чистоплотности жителей. В интервале между уборками на тротуарах, в скверах, во дворах довольно быстро накапливается мусор — бутылки, пакеты, бумага, так что живо вспоминаешь наши пейзажи. Конечно, тут уж нам хвастаться нечем — в Испании хотя бы убирают. Но в цивилизованной европейской стране хотелось бы видеть и более цивилизованное поведение жителей.
9) Ну и главное мое разочарование — Католическая Церковь. И лично — Папа Римский Бенедикт XVI. Сказанное вовсе не подразумевает, что все в эмпирической жизни Православия я считаю безукоризненным. Но увиденное мною в Валенсии ощущается просто как абсурд — как в отношении христианства, так и в отношении современного мира.
Итак, я подытожил отрицательные впечатления. А что же понравилось?
1) Конечно же, дороги. Кто из наших автомобилистов не мечтает о европейских дорогах?
2) Село Виналесса — очень милый мини-городок, подкупающий именно своей миниатюрностью и в то же время городской «обстоятельностью».
3) Понравилась «Терра Митика» — много радости детям.
4) Очень понравилось валенсийское метро. Легкие, комфортабельные вагоны со сквозным проходом, кондиционированием, одинаково быстро передвигающиеся как под землей, так и по поверхности, в качестве трамвая. Правда, за день до нашего приезда в валенсийском метро произошла крупная катастрофа; даже была версия теракта. Погибло много людей. Так что не все благополучно и в этом…
5) А более всего понравилась бабулька-байкерша. Круто!
Так что, счет 9:5 не в пользу поездки в Испанию? Нет, нет и нет! Я убежден, что поездка была прекрасная и удалась на 100 %. Цели поездки были достигнуты наилучшим образом.
Во-первых, я убедился, что мой патриотизм не есть просто провинциальность, что у нас действительно прекрасная, самая лучшая — для нас — страна, земля, люди; мы с друзьями уже со второго дня поездки считали дни и часы до возвращения на родину. Что европейские сны не более чем миф, которым не стоит соблазняться ни в коем случае. И что можно прекрасно прожить всю жизнь в своей стране, ничего при этом не теряя. Сказанное вовсе не означает, что путешествовать, по моему мнению, плохо; просто каждому — свое и в свое время.
Во-вторых, я замечательно «выгулял» детей: опыт жизни в мире, впечатления, информация и, конечно же, море радости — одно это оправдывает все усилия.
В-третьих, я также успешно «выгулял» жену. Она у меня художник, визуалист, ей важны внешние впечатления, а в условиях жизни нашей большой семьи таковые возможности очень ограничены. Алла счастливо, в полноте впечатлений, все четыре дня пробродила по историческому центру Валенсии, музеям, костелам. Ей Испания очень и очень понравилась и понравилось буквально все: люди, город, природа. Хорошо.
В результате — получилась замечательная поездка. Супруге Испания пришлась по душе, и потому она поездкой довольна. Дети — и говорить нечего. А мне Испания НЕ понравилась, и потому я поездкой тоже очень доволен: благодаря ей утвердился в своей позиции и в своих взглядах. Итог положительный — и спасибо за то Наташе Ш., все это организовавшей и самоотверженно вытянувшей.
И еще — что также считаю положительным — я избавился от ненужных иллюзий в отношении КЦ. Выдающаяся личность усопшего Папы Иоанна Павла II вызывала естественное уважение. Это придавало эмоционально-положительный оттенок отношению к самой структуре Ватикана. Что реальным положением дел никак не было оправдано. Спасибо «Дням семьи» в Валенсии — я увидел жизнь КЦ в «оригинальном исполнении», и все стало на свои места.
[26] Замечательна история их супружества. Будучи в 1999 году в Печорах Псковских, я, по договоренности с Сашей, попросил о. Иоанна Крестьянкина помолиться об устроении его семейной жизни, о Божием благословении встретить ему невесту. В тот же день Саша совершенно спонтанно пригласил пойти с ним в театр девушку, которая занималась с нашими младшими детьми музыкой (и давно, почти год, жила у нас). Через несколько дней Саша сделал ей предложение. Вскоре, в день 25-летия нашей с Аллой свадьбы, они поженились.
[27] "Детские афоризмы" помещены без указания возраста "автора" (записывали ведь спонтанно!) и вне хронологической последовательности, и потому после высказывания десятилетнего ребенка может следовать сказанное им же в четырехлетнем возрасте.
[28] "Драгун и Степаныч".
[29] Призирати (ц.-слав.) - оказать милость (присматривать, заботиться).
[30] Это касается детей старшего возраста; для малышей из приюта или интерната этот вопрос вообще не стоит: титулом "папа-мама" они с готовностью одаривают любого, проявившего к ним ласку.
[31] Слава Богу, сейчас эта проблема решена радикально (во всяком случае, на Украине; про ситуацию в России мне неизвестно). Постановлением Совмина с начала 2006 года создана совершенно новая структура ДДСТ, радикально меняющая их положение и, по сути дела, оптимально решающая почти все вопросы существования. В том числе денежные - как в отношении объемов, так и источников финансирования (из госбюджета).
[32] По закону, соответствующее решение должна была принять сессия районного совета - тем самым взяв на район ответственность за финансирование еще одного бюджетного учреждения.
[33] На сегодняшний день физиологическая мать Марины уже скончалась.
[34] С 2008 года - начальник Николаевского областного управления культуры облгосадминистрации.
[35] Об этом замечательном человеке отдельный рассказ: "Хабаров". Весной 2008 года Валерий Оскарович скоропостижно скончался.
[36] И не только в смысле жилищных условий. По нашему опыту, если приемных детей, малышей, больше человек шести-семи, то уже невозможно уделить каждому достаточное количество внимания, сил и ласки; тогда такая приемная семья постепенно превращается в мини-интернат. Так что совершенно закономерно законодательством ограничено количество воспитанников в ДДСТ - не более десяти человек.
[37] В приюте дети проходят реабилитацию с участием врачей и психологов, а затем их определяют на место постоянного пребывания в воспитательные учреждения для детей-сирот: детские дома, интернаты.
[38] Детские дома системы "Солнышко" находятся в ведении Минздрава.
Комментировать