Не претендую на исчерпывающий рассказ о том, как устроены дети и как надо с ними обращаться. Нет, разговор будет больше о взрослых, чем о детях, в жанре грустного обличения того, что мы из себя представляем и что мы думаем.
Потому что отношение к детям очень определяется культурой и эпохой. Кстати сказать, это тоже важно понимать, потому что еще триста-четыреста лет назад того детоцентризма и культа детства, которые характерны для XX-XXI века, не было и в помине.
К детям относились как к некоторым зачаточным, зародышевым существам, еще не полноценным. Это не значит, что тот взгляд был правильным – скорее даже нет, чем да. Но все-таки важно понимать, что отношение к детям, к проблемам, которые возникают в связи с этой жизнью, в человечестве меняются.
Не могу не обратить внимание, что одним из самых важных механизмов превращения обезьяны в человека – в то, из чего потом Бог будет делать человека, было удлинение детства, потому что у всех остальных наших ближайших генетических родственников детский период крайне короткий – год, два-три, только у орангутанов шесть.
И то, что с людьми происходит по-другому, у этого есть некие анатомические объяснения, но это оказалось очень важно, потому что длительное развитие мозга значительно увеличивает его возможности.
Детство – феномен для человека значимый, важный. И, кроме того, мы все в итоге очень в большой степени определяемся тем, как происходило наше собственное детство.
Теперь что мне кажется пунктом № 1, что дети являются нашими только отчасти. Вообще дети принадлежат Богу. И то право, так сказать, собственности, власти, которое, конечно, неотделимо от ответственности за детей – ясное дело, что родители, несущие за них ответственность, и власть тоже какую-то имеют, но она не абсолютная.
Это не нечто, относящееся к фундаментальным основам бытия. Слово Божие говорит: «Оставит человек отца и матерь свою и прилепится к жене своей».
Слово Божие – притом, что оно формируется в эпоху, когда культура подразумевает абсолютное подчинение детей власти родителей, вообще подобного рода темы не обсуждается, тем не менее, оно говорит о том, что люди некоторым самостоятельным образом существуют перед Богом.
Поэтому принципиально помнить о том, что дети, с которыми мы живем на данном этапе их жизни и своей жизни, они с нами только временно.
Взаимоотношения, которые взрослые со своими детьми строят, никуда не денутся, и мы все равно останемся детьми своих родителей и родителями своих детей, чтобы ни происходило, это очевидно и не о чем тут говорить. Но все-таки мы как бы соприкасаемся друг с другом по касательной, и потом наши пути идут все-таки по-разному.
Клановая структура, характерная для патриархального общества, едва ли все-таки относится к замыслу Божьему о человеке, когда есть там главарь клана и все остальные следующие поколения. Нет, совершенно не такая картина.
В этом, кстати, отличие детско-родительских взаимоотношений опять-таки от брака. Потому что брак, заключаясь, простирается в вечность вместе навсегда, а дети рождаются как единое целое со своими родителями, но «оставит человек отца и матерь свою».
Это, с одной стороны, довольно банальное утверждение, как вы понимаете, а с другой стороны, чрезвычайно существенное, потому что я вижу, как – и люди по отдельности и общество в целом, – с большой легкостью забывают об этом, полагая, что у нас есть какие-то права на этих детей.
Ну конечно, какие-то есть, и обязанности тоже есть, но их ни в коем случае нельзя абсолютизировать.
Ведь помимо всего прочего для того, чтобы дети вырастали здоровыми людьми, совершенно необходимо, чтобы они встречали со стороны взрослых, со стороны родителей, в первую очередь, доверие и уважение.
И если ты не помнишь, что этот человек принадлежит Богу, тебе очень трудно будет уважать его по-настоящему, встретиться с ним по-настоящему. Ты будешь воспринимать его как объект манипуляции, а не как человека.
Воспитание не в меньшей степени, чем образование – все-таки манипуляция и некоторое насилие, оправданное интересами своих детей, но оно должно быть ограничено.
Нельзя возводить это дело в абсолют. Дети сами по себе вполне своеобразные личности перед Богом.
И я бы сказал, что Он отличает их от нас. Может быть, это некорректно: Бог все-таки смотрит не сверху на нас, а скорее как-то изнутри, как Сам Христос говорит: Царство Бога внутри вас. Но все-таки когда Он на нас смотрит, Он отличает детей от родителей, это не одно и то же.
Не какой-то вырост, как если кто помнит школьный учебник для шестого класса (теперь это седьмой), где нарисована пресноводная гидра, у которой отпочковывается на боку что-то подобное маленькое.
Нет, это не что-то отпочковывающееся, что не понятно – то ли часть этой гидры, то ли уже нет. Это самостоятельное, своеобразное, ценное в глазах Бога существо, которое Он привел в этот мир.
На самом деле радость заключается в том, что мы можем поучаствовать в этой тайне, в этом чуде Божьего творения. Но оно Божие, оно не наше, и бережное отношение к детям диктуется в первую очередь именно тем, что в каждом из них реализуется Божий замысел.
В конце концов, все остальные аргументы, почему надо ценить детей, беречь детей, заботиться о детях – они все дальше сводятся к чисто биологическим, которые все-таки, мне кажется, недостаточны для человека, для homo sapiensа.
Понятно, почему шимпанзе ценит детенышей – хотя не так сильно, в случае чего их можно съесть и нарожать новых. Но мы же люди, поэтому – да, мы бережем детей, ценим их, радуемся им, они для нас важны.
Но не потому, что они обеспечат передачу наших генов следующему поколению, а потому что Бог их придумал, Бог сотворил, это же совершенно удивительно.
Тоже, чуть отвлекаясь в сторону: для современной культуры все-таки характерен на новом витке спирали возврат к чисто генетическим объяснениям, когда социум считает, что дети важны, и что общество имеет некоторые власть и права над ними именно потому, что это следующее поколение, которое должно обеспечить выживание человечества.
Это, как вы понимаете, камень в огород ювенальной юстиции. Мне не очень понятно, кто собственно такое любое государство, что оно считает, что у него есть в этой сфере какие-то права и власть.
Может быть да, может быть нет, но уж точно они не абсолют. Единственным, про Кого можно сказать, что Ему мы все принадлежим – это является Бог, и все остальные формы принадлежности либо вторичны по отношению к нашей принадлежности Богу, либо вообще ложны.
В этом смысле обратите внимание на то, что христиане любят говорить о себе, что мы рабы Божии. И я помню, как еще на излете советских времен советским людям, которых достала до последней крайности эта абсолютная власть государства во всех сферах жизни, это казалось возмутительным и обидным: да как это так, рабы Божии, какой ужас…
На самом деле идея христиан заключается в том, что согласно древней римской культуре чем выше хозяин, тем выше положение раба. И раб, и вольноотпущенник императора могут занимать положение министра и иметь социальный вес значительно больше каких-то там несчастных сенаторов.
Поэтому, когда кто-то приходит и говорит «я раб императора», все берут под козырек. А когда человек приходит: «я даже не императора вашего – я Бога Единого раб» – это значит отречение от всех остальных зависимостей, ну или по крайней мере, освобождение от них.
Одним словом, дети принадлежат Богу, и ответственность, которую мы за них несем, в десятую очередь ответственность перед генотипом, а в первую очередь ответственность перед Богом, которую Он дает нам на определенное время.
Это тоже, кстати, очень важно для современной культуры, мы переживаем некоторый этап, когда еще продлевается состояние детства и личностной незрелости, и очень часто инфантильность оказываются свойственна не детям, где это нормально и правильно, а в общем вполне великовозрастным балбесам.
Так вот мне кажется очень важным для людей, для взрослых, для родителей то, что можно назвать «перерезать пуповину».
Перерезать пуповину – строить новые другие взаимоотношения. Очень часто я вижу людей: «вот, мой ребёночек…, а я ему, а он мне в ответ такое…» – ну ты же его не отпускаешь 35 лет!
Друзья мои, они должны уйти в какую-то самостоятельную жизнь, может быть совсем рядом в очень дружеских, тесных, прекрасных и глубоких отношениях, но в отношениях. Вовремя начать вообще строить с детьми новые взрослые отношения – сущностно важная вещь, потому что это поздно делать в их пятнадцать лет.
Вероятно, это рано делать, когда им семь, но в целом, когда им десять-двенадцать, уже скорее всего, пора по-чуть-чуть, потому что обязательно придёт момент, когда ты уже перестанешь быть наседкой, которая над ними нависает, и либо ты останешься их другом навсегда, или нет. И никто за это, кроме тебя, не отвечает.
Мне кажется, это вот такой путь на свободу. Тоже потрясающее в этом смысле исторически потрясающие слова говорит Иоанн Креститель, когда его ученики начинают уходить один за другим от него к Иисусу.
Потому что вот много учеников в Вифаваре при Иоанне Крестителе; приходит Иисус, Иоанн его крестит, и сначала Андрей, потом Пётр, потом и Иоанн с Иаковом, потом Филипп, Нафанаил, один за другим и другие ученики.
Ему говорят: смотри, вот они! И Иоанн говорит потрясающие слова: «Ему должно расти, а мне умаляться». В наших отношениях к детям, мне кажется, нельзя забывать об этом аспекте: ему должно расти, вырасти в некоторую меру полного возраста Христова.
Еще один ключевой момент – это то, что дети другие. Они могут передавать следующему поколению ваш генотип, но они не будут клоном. Дети в принципе другие.
Как известно, на самой древней или почти самой древней шумерской расшифрованной клинописной табличке Аккады около пяти тысяч лет до Рождества Христова было написано: «не та пошла молодежь», и это не шутка, это правда, вот с каждым очередным поколением «не та пошла молодежь».
Только если ты наблюдаешь эту «не ту пошедшую молодежь», а несколько поколений длительное время, как я их наблюдаю уже тридцать с лишним лет, тогда ты понимаешь, что на самом деле есть основание для оптимизма.
То, что дети другие – это прекрасно. Обычно ведь принято рвать последние волосы в области лысины, что «ах, они там не такие, не продолжают…»
Но если ты посмотришь в зеркало – иногда, пожалуй, здраво будет подумать, что как хорошо, что они все-таки не такие, как мы.
Может быть, будут лучше, может быть, в чем-то чуть-чуть будут умнее, добрее, честнее. Так что нет, развитие – это ведь всегда признак обновления какого-то, пути вперед к Богу. Поэтому то, что дети другие – действительно, существенно, и одновременно антитеза сказанному такое же справедливое высказывание о том, что бессмысленно воспитывать детей, они все равно вырастут такими же как вы, чтобы вы ни делали.
Потому что дети никогда не воспроизводят то, что им взрослые говорят. Они всегда воспроизводят то, что они видят.
Воспитание происходит не при помощи слов, а при помощи поступков, и это тоже очень важно понимать. Особенно это касается воспитания в вере и всего связанного с этими отношениями перед Богом.
Потому что взрослые ужасно лживы, и я не возьмусь анализировать, когда это началось, и почему это так. Давно началось, но, к сожалению, это так. Во-первых, мы боимся быть честными со своими детьми, и всё время делаем вид, что мы само совершенство (что очередное вранье).
А во-вторых, мы пытаемся, как правило, от них скрыть, что мы не способны сами на то, к чему их призываем, на то, чему их пытаемся научить.
Ну, все равно как если бы, скажем, я не могу прыгнуть на 10 или на 15 метров в длину, хотя я могу прочитать книжки и точно выучить правила прыжков в длину, чтобы это получилось: как надо разбегаться, с какой ноги, куда там наступать.
В общем, теоретически рассказать, как это надо делать, я могу неплохо – я все-таки профессиональный преподаватель, но я не могу это сделать сам. И в каких-то самых глубинных вещах, касающихся самой глубинной жизни, самых серьезных вопросов, взрослые поколения за поколением поступают ровно также.
Мы точно знаем, что сами мы не можем выполнить эти заповеди, рассказываем о них детям, но при этом делаем вид, что с нами-то все хорошо.
Дети действительно существа в каком-то смысле более чистые, простые и прямодушные, чем взрослые, потому что раны и язвы, которые отягощают человеческую душу, у них все-таки присутствуют в гораздо меньшей степени.
Наверное, у них свои достаточные взаимоотношения с грехом, но пороков меньше, и они очень чувствуют это вранье.
Они очень чувствуют, и иногда, если ты скажешь: «Я знаю, что так правильно, хотя я сам этого и не могу, но я прошу у Бога помощи в том, чтобы суметь», будет гораздо эффективнее и честнее, и потому эффективнее, что честнее.
Я при этом вовсе не претендую на общность рецептов, как вы понимаете, потому что все счастливые семьи счастливы по-разному, что бы там кто ни выдумал. Эти два полюса, с одной стороны, они другие, а с другой стороны, они воспроизводят очень многое, почти все.
Феномен социальной наследственности, вообще говоря, сильно недооценён. И очень часто модели взаимоотношений дети выносят из своих воспоминаний, из того, что они видели – не из того, что они слышали.
И часто мы видим, как у каждого человека с предыдущим поколением отношения в конечном итоге оказываются ровно такими, какими у предыдущего поколения были взаимоотношения с предпредыдущим, и так оно тянется, пока кто-то не осознает происходящее и не положит этому конец.
Еще мне представляется важным, что снисходительное отношение к детям, свысока тоже характерно для взрослых. У нас же все, кому не лень, готовы собраться где-нибудь в Охотном ряду и рассказать, что детям нужно знать, что не нужно и как.
Ребята, а кто мы такие? Ну да, они слабы в чем-то, они многого не знают, у них еще не сформировались структуры мозга, поэтому им трудно думать.
И мы при этом готовы избавить их от любых задач, которые помогут и сформировать эти мозговые структуры, что, собственно говоря, есть основная задача образования: вовсе не передача информации, а загрузить ее столько, чтобы мозг научился работать.
Но важно, что развитие детей происходит из состояния более слабого, намного более беззащитного и по отношению к греху, и по отношению к взрослым. Но, несмотря на то, что дети многого не могут, они способны к самостоятельным отношениям с Богом.
И, наверное, эти отношения могут быть не совсем глубокими и полновесными, как у взрослых, но они есть, они всегда есть.
Более того, я убежден, что и у тех, кого сегодня называют особенными детьми, с особенностями развития или с особыми образовательными потребностями, у которых по каким-то причинам по-другому развивается мозг, личность, у них тоже есть отношения с Богом.
И я не знаю, какие они – проще, сложнее, глубже или, наоборот, поверхностнее, чем у остальных, но они есть, и они самоценны.
Это тоже про детей важно помнить и относиться с уважением.
Однажды я разговаривал с одним замечательным французским священником, отцом Даниелем-Анжо, как раз о воспитании детей, как надо, как не надо, и он тогда мне сказал замечательные слова, которые я запомнил на всю жизнь: «Дети имеют право на доброкачественную пищу». И я думаю, что это правда.
Поэтому когда мы пытаемся их воспитывать и учить, они имеют право на доброкачественную пищу, на то, чтобы мы своей жизнью демонстрировали, привносили в их жизнь нечто доброкачественное. Конечно, это очень важно.
Надо честно понимать, что глупый, злой, грубый ребенок – это продукт общества, в первую очередь, взаимоотношений с самыми близкими людьми.
Иногда бывает, что умные, тонкие, добрые дети формируются в совершенно неподходящей среде – бывает, но не надо думать, что это бывает часто.
Поэтому в очень большой степени то, что мы делаем с прицелом на воспитание детей, со сверхзадачей сделать их, вылепить из них образ «товарища Дзержинского», надо делать не с ними, а с собой.
И это главная проблема взрослых, и главное – проблема «религиозного воспитания», воспитания перед лицом Божиим, воспитания в вере: большую часть того, что нужно делать, надо сделать с собой. А ребенку просто не врать.
Другой разговор, что если мы честно скажем ребенку, что на самом деле Бог нам в общем даже и безразличен, и заповеди Его мы помним только до тех пор, пока они нам удобны для угнетения окружающих, или растравливания оскорбленных чувств – ну понятно, что это не будет осмысленным и позитивным примером, хотя это все равно будет лучше, чем вранье.
Поэтому все, что я дальше буду говорить о воспитании в вере, вот оно, мне кажется, в этом направлении. Как говорила когда-то одна подруга: «недоволен – пиши на себя жалобу».
Теперь собственно как из всего сказанного мною, мне кажется, вытекает, что главная задача того, кто хочет и пытается воспитать своего ребенка в вере, направить его к формированию своих – его, ребенка, личных отношений с Господом Иисусом.
Но ведь для этого надо иметь с Иисусом свои взаимоотношения. Надо. Не получится по-другому. В последней четверти века часто так бывало, и до сих пор бывает, когда, знаете, «ну, мы-то свое упустили, прожили, вот детей жалко, все лучшее детям…» – что, кстати, довольно глупый лозунг.
Поэтому люди думают, что, ну ладно, моя жизнь уже пропала, какая есть, ребеночка надо в воскресную школку, и там всячески его строить, – уже, в общем, второе поколение. И где-то после двенадцати, как вода из-под пресса, они куда-то просачиваются, и их нет.
И от этого, уже от второго поколения подряд в этой логике, в этой схеме остаются единицы, и то только потому, что у них прочный внутренний стержень и отличная сопротивляемость взрослым.
Но это генетически редкое качество, эта самая личностная сопротивляемость. Не получится. Ты не можешь. Ведь как заставить, научить, воспитать ребенка тому, что не является по-настоящему важным для тебя, и что не являются частью твоего собственного опыта? Это не значит, что нужно делать вид, что все хорошо. Но мы же все растём, когда ты получаешь паспорт в 14 лет, развитие не заканчивается.
Оно не заканчивается даже тогда, когда тебе дают пенсионное удостоверение, и это называется теперь в социологии «возраст дожития». Может быть, и дожития, но развитие личности не прекращается никогда.
Поэтому то, что я говорю, в воспитании вовсе не так печально. Но, конечно, мы на каком-то этапе пути – каждый из нас, и не так далеко от начала, как хотелось бы. Но не надо делать вид, что мы уже достигли вершины – это не будет правдой, это не будет честным.
Важно пытаться самим как-то устремляться к Богу, пытаться научиться строить серьезные отношения и не бояться при этом каких-то и поражений тоже. А победы все равно Богу принадлежат.
Я когда ехал сейчас сюда, думал о том, что на самом деле воспитание – процесс гораздо более интуитивный и гораздо менее технологичный, чем нам хотелось бы.
Потому что хотелось бы, чтобы были прописи, особенно вот этот учебник методики в пединституте (Боже, какой бред). Нет, так не бывает, это что-то, происходящее по-другому.
Все настоящее в жизни, все настоящие взаимоотношения, все настоящие события не технологичны.
Ты не можешь ухаживать за девушкой по правилам – она тебя моментально раскусит и больше не придет на свидание, даже если ты в учебнике вычитал, сколько должно быть роз какого цвета.
С детьми то же самое.
Ты можешь прочитать кучу литературы – тем более что люди же так чудесно на них зарабатывают, ее сочиняя, выучить Спока наизусть. Но нет, ничего не выйдет.
Это на самом деле тоже очень радостно, потому что пространство наших взаимоотношений с детьми в силу этого пространства жизни подлинной, в которой есть место горечи и поражениям, но есть место радости и победам – это же чудесно.
Еще один очень серьезный момент в том, что в силу некоторых исторических причин, о которых «несть глаголати подробно», мы все время заменяем воспитание в вере обучением религиозности, неким внешним проявлением.
И в этом нет смысла никакого абсолютно. Более того, в этом не только никакой пользы, но и много вреда, потому что человек, который знает, как надо скрыть правду от себя и окружающих, вырастает лицемером. Ну, что в этом хорошего?
Да, религиозность детям нужна гораздо меньше, чем взрослым. Мы, когда у нас есть действительно некоторый личностный стержень и взаимоотношения с Богом, можем пользоваться этими средствами каким-то разумным образом к пользе.
Для детей это гораздо опаснее, они все-таки гораздо слабее нас и поэтому больше склонны к ритуализованному поведению – как приматы, как шимпанзе. Вот, есть ритуал, ты его повторил – получил результат.
Так не бывает в жизни. Это магизм, который человечество десятилетиями в себе пытается преодолеть. Поэтому очень важно понимать, чему же мы пытаемся этих самых детей научить. Реально можно научить воспитать только тому, что самими нами осмысленно осознанно и важно для нас.
Тоже модельный пример для меня, очень характерный. Сплошь и рядом я вижу людей, которые приносят причащать своих младенцев. И я часто задаю им вопрос: «А почему вы думаете, что ему это нужно, если вам это не нужно?» Сами они не причащаются.
Или, если вы можете обойтись без этого, зачем тогда вы совершаете насилие над ребенком? Но люди же не думают, что даже младенец все запоминает, и потом десять лет помнит, что его обманывали, поэтому люди не думают о том, что это очень рискованное на самом деле мероприятие с чисто педагогической точки зрения.
Если это для меня важно, если это для меня действительно сущностно и имеет отношение к глубине жизни, даже если я многого не понимаю, с многим не справляюсь, тем не менее это будет важно для ребенка, особенно если я буду с ним говорить об этом, обсуждать.
Дело же не в том, что он может не понять всей глубины моих душевных переживаний – я вас умоляю, ну, какая там глубина!
Можно подумать, что мы от них далеко ушли. Нет, иногда они бывают гораздо глубже и сложнее, я бы сказал, чем мы, высушенные собственной биографией.
Повторяю, что, если это важно для взрослого, тогда так или иначе будет потом важно для ребенка, каким бы тернистым и извилистым ни был его путь. Каким бы своеобразным ни был этот путь, это все равно никуда не денется, потому что это будет свидетельство правды о жизни, а не свидетельство теории, не разговор о каких-то симуляторах. Симуляторы Царства Божьего не наследуют.
Вот в общих чертах, не вдаваясь в какие-то подробности, то, что мне кажется важным в наших отношениях. Господь говорит о Себе: «Я пастырь добрый». И мы по отношению друг другу, в том числе и к детям тоже до некоторой степени пастыри. Значит те, кто идут вперед, проверяют дорогу и ее прокладывают, а не те, кто гонит сзади кнутом.
Люди приходят к Богу, когда видят тех, кто им дорог, кому они дороги и кто при этом к Богу сам идет.
Ясно понимая, или нет – в моем поколении я знаю множество людей, да и в предыдущих тоже, старших поколениях, которые были сами по себе прекрасные, высоконравственные чудесные люди, но по обстоятельствам эпохи они ничего не могли толком знать о Боге, только что-то интуитивное.
И они воспроизводятся – эти чудесные их нравственные душевные качества воспроизводятся, притом, что совершенно они не имели возможность воспитывать своих детей в какой-то осознанной вере – и по обстоятельствам жизни, и по собственным данным, вот так. Потому что воспроизводится правда.
Когда и как начать рассказывать детям о Боге?
Два варианта. Первый: «что-то я давно этого спиногрыза не кормила, надо пойти, запихнуть в него котлету, не спрашивая, хочет или нет». Или: «пора есть, пойдем со мной, будем есть». Вот когда и как начинать: тогда, когда это для тебя важно.
Если тебе самому это неинтересно, а ты думаешь, что это как обучение езде на велосипеде будет полезным, в этом все-таки есть некоторая неправильность. А если всерьез, то всё очень зависит от ребенка.
Как правило, тогда, когда можно нормально с ними разговаривать. До того дети вообще в каком-то смысле участвуют во взаимоотношениях родителей с Богом, когда родители – мама или оба родителя молятся, младенец все равно каким-то образом в этом участвует. Но разговаривать и учить, наверное, надо, когда вообще возможно разговаривать.
И не забывайте, кстати, что здесь идут два параллельных процесса, которые тоже нельзя игнорировать. Это, с одной стороны, разговоры о вере и о Боге, а с другой стороны, вообще научение человеческой речи.
Современные родители так мало разговаривают с детьми, и как правило, о такой чепухе, никогда не говорят о вещах серьезных, что дети – вот уже которое поколение, вообще не владеют языком как средством общения.
Они текст не понимают – друзья, и вот это правда, понимаете, и даже любой школьный учебник, который четверть века назад был прост и понятен, сегодня никому не понятен, их пишут новые, еще более дурацкие, еще более примитивным языком.
Потому что ты не можешь начать с маленьким ребенком рассуждать о Боге, если ты вообще с ним не разговариваешь о серьезных вещах, о собственных переживаниях.
У детей нет слов, которыми они могли бы назвать, что они чувствуют. Они не соотносят слова «радость», «печаль», «грусть», «боль» – тем более что мы вообще пытаемся для детей сделать вид, что боли и печали не существует в природе, что вообще говоря, подлое вранье.
Дети не могут пользоваться языком, и конечно, тогда они и в 30 лет не смогут разговаривать ни с кем, в том числе с самим собой и с Самим Богом о вере и о Боге. Поэтому процесс речевого развития и знакомства друг с другом должен быть в каком-то смысле на шаг впереди разговора о вере – это важно в современной культуре.
Я не знаю, может быть, пятьсот лет назад как-то по-другому это было устроено, даже наверняка по-другому. Но мы-то сейчас живем, и вот сегодня это действительно очень серьезная вещь, когда можно разговаривать и настолько, насколько можно разговаривать.
Ведь и Господь в Своих взаимоотношениях с нами все время дает нам какие-то задачи чуть-чуть на вырост. Так, наверное, и с детьми тоже.
Что самое важное нужно рассказать детям о Боге и как это рассказывать?
А что самое важное в данный момент для родителей: необходимость поставить себе «галочку» в графе «религиозное воспитание», что вот мы это сделали в муках и корчах и кислыми от вранья, как-то со скошенными к носу от постоянного вранья глазами, но сделали?
Мне совершенно не интересна современная музыка – ну, я старомодный человек, что с меня взять. Я предпочитаю другую – неважно, какую, и я не могу увлечь никаких детей интересом к рок-музыке, у меня его нет. Ну, мне нравятся тексты Шевчука.
Поэтому точно так же и здесь: ты можешь, конечно, рассказывать какую-то теорию как положено, как правильно, по учебнику, детям о вере и о Боге, но если это для тебя неинтересно и неважно, и не лежит в центре, в пространстве твоей жизни, ребенок на третьей секунде почувствует, что ему врут, после чего уши закрываются и начинается ожидание, когда это уже прекратится.
Поэтому с себя начните: что для меня, когда я думаю о Боге или о жизни, важно, и может быть, непонятно. Никто не сказал, что я должен знать и понимать все, вовсе нет. Но если для меня это важно, я ищу ответы – вот как-то так, что самое важное.
Ну, с другой стороны, если формально, важно говорить о том, что Бог существует, и я отчасти Его знаю и что-то знаю о Нём, а твой путь к встрече с Ним достаточно своеобразный, и чем-то я тебе могу помочь, а чем-то и нет.
Как это рассказывать – честно. Надо рассказывать, мне кажется, все-таки самое главное – вообще, что Бог Тот, с Кем мы находимся в диалоге. И ты не можешь это рассказать, если не находишься в диалоге.
Какие детские Библии лучше читать с детьми и какие комментарии,
какую церковную литературу для детей?
Честно сказать, я не видел детских Библий, которые были бы лучше Библии, и которые в общем могли бы сильно полезны.
Гораздо лучше, на мой вкус, когда ты пересказываешь своими словами сам, и говоришь, и сам думаешь, что пропустить, что не пропустить, что важно, и говоришь о том, что ты понимаешь и что для тебя важно, а чего ты не понимаешь, и что там, может быть, сегодня ты как-то не в центре поля зрения видишь.
Свой пересказ. Гораздо лучше взять эту книгу, если ребенок маленький, и в двух словах попытаться ему объяснить, что ты там прочитал.
Кстати, со взрослыми то же самое. На счет церковной литературы. Ну, литература, как известно, делится на хорошую и плохую, а не на церковную и нецерковную, поэтому лучше воздержаться.
У нас есть подруга, замечательный детский психолог, как-то раз мы с ней обсуждали некоторые православные детские книжки, и она мне сказала: «Ну, ты же понимаешь, что это партийная литература». И для меня все встало на свои места.
Может быть, вы все и не проходили а высшем учебном заведении статью Владимира Ильича Ленина «Партийная организация и партийная литература», а я ее конспектировал. «Партийная литература» где-то сильно на периферии того пространства, где существует и живет Бог. Так что с большой осторожностью надо относиться к церковной литературе.
Можно рассказать о каком-то примере из истории, как бывало – ну да, конечно, но ты сам должен это выбрать. Не существует сборника, на который можно переложить ответственность.
Как учить детей молиться?
Пусть стоят рядом, когда молятся взрослые – если только они молятся, а не вычитывают книжку. Это тоже очень важно, и я уже сказал о способности детей тонко чувствовать фальшь.
И если мы, взрослые, вычитывая, превращаем молитвословие в пустословие, в общем, умеем заставить себя закрыть на это глаза и сделать вид, что все хорошо, и мало у кого из нас хватает душевной честности отложить эту книжку в сторону и сказать: кому я морочу голову?
Лучше, как выражается апостол Павел, – я лучше скажу в церкви пять слов на понятном языке, – это дети это чувствуют очень хорошо.
Пока они не могут выдернуть ладошку из вашей властной руки – они будут тут, потом убегут.
Поэтому как учить детей молиться: молиться самим вместе с ними, пусть рядом стоят и иногда просить их помолиться, иногда говорить: «я помолюсь о том, что важно для тебя», когда он приходит из детского сада: «я поссорился…»
Для этого надо учиться молиться самим, открывать для себя какие-то новые горизонты в молитвенной жизни, и может быть, ими делиться. Только единственное, что еще надо помнить: что у ребенка в возрасте около семи лет максимальная продолжительность концентрации внимания около пяти минут.
К десяти годам достигает минут 8, может быть, 10. В шестнадцать он уже способен сосредоточиться на 15 минут, и дальше это навсегда. Выше мы уже не поднимаемся, никто. Я вижу, как бывает, что дети все вычитывают, «отличники боевой и политической подготовки». Я не знаю, как это происходит.
Пять минут – все, дальше побежал поиграть еще пять минут. Невозможно сказать ребенку: «пойди помолись», когда ты сам в это время картошку на завтра чистишь. Гораздо лучше сказать: «Давай я сейчас дочищу, я пойду молиться, и ты можешь минут на пять ко мне присоединиться».
Здесь нет возможности ничего изображать из себя, мне кажется, это очень простая вещь.
Нужно ли детям-подросткам поститься, и как их этому учить?
Скорее нет, чем да. Более того, я подозреваю, что прежде чем взрослым начинать поститься, нужно хотя бы задать Богу вопрос, для чего я это делаю: научиться воздерживаться или управлять собой, или просто что-то посильное сделать для того, чтобы помочь Богу до меня достучаться?
Могут быть вовсе не обязательно такие функциональные вещи, как научение воздержанию.
Может быть, я просто делаю что-то, как иногда там мы читаем Богородичное правило, просто чтобы Ты ко мне прикоснулся в этот момент, если хочешь.
«Если хочешь, можешь меня очистить» – помните, как прокаженный говорит Иисусу.
Пост нередко для нас такая возможность так открыть себя Богу. Если ты можешь это ребенку объяснить, и он для себя хочет попробовать – ну, наверное, да, это имеет смысл. Хотя все-таки так разумно, не выключая взрослую голову.
Но все-таки для детей важно знать, что пост бывает, и взрослые иногда к этому средству прибегают, и некоторые даже регулярно и с трудом могут объяснить, почему читают это важным.
Хорошо, ты в какой-то момент своей жизни можешь попробовать. Но это не значит, что вот по уставу, с завтрашнего дня. Это как раз та сфера, где относительно безопасно учить детей свободе, учить детей принимать свои решения.
Потому что от того, примет он решение попоститься или не попоститься, особо страшного ничего не будет. Если вы увидели, что он перепостился, можно сказать, что знаешь, дорогой, съешь, пожалуйста бутерброд с колбасой, у тебя желудок болеть перестанет и сразу улучшится характер – особенно если это мальчик.
Это не какая-то там более опасная вещь. Поэтому мне кажется, это хорошее пространство именно для такого возрастания.
Как объяснить ребенку, что такое исповедь и причастие, и как готовить ребенка к первому причастию, к первой исповеди?
Во-первых, по-честному. Если ты не знаешь, как это объяснить, подумай. Если я не могу себе объяснить, что это, это моя вина, что я не дал себе труд ни подумать, ни помолиться, ни книжку прочитать – ну, значит надо это сделать.
Но, не пропустив через собственный опыт, через собственное сердце и собственный ум исповедь и причастие, ты не сможешь этому научить, вот и всё.
Во-вторых, наблюдаю сплошь и рядом, как люди какую только нелепицу не говорят детям: что конфетка сладенькая, что лекарство сейчас тебе дядя даст…. Друзья, вообще-то это богохульство, честно говоря – вот оскорбление чувств верующих, и почему-то с этим мы миримся.
Там простая логика: вот Иисус, для меня Он самый прекрасный в жизни, я стараюсь каждый день помнить о Нем и думать, и стараться жить так, как Он говорил. Вот Он сказал: возьмите этот хлеб – это Я; Он сказал – это Моё Тело и Кровь.
Я не понимаю, как это происходит, и я не понимаю, и никто не понимает, но Он так сказал и сказал: делайте, так благодарите Бога, и этот хлеб станет Мной, и Я даю вам Себя в пищу.
Ну, не бином Ньютона, друзья. Может быть, еще как-то можно эту логику упростить, но в целом она вот такая. Не надо про пресуществление детям рассказывать, и про то, что это «волшебное средство обожения…» – ты вообще сам понял, что сказал? – которым ты воспариши к седьмым…»
Прости Господи, ты сначала сам воспари, потом поймешь, надо это вообще рассказывать, или нет. Павел, восхищенный до третьих небес, предпочел умолчать – а он был одним из умнейших людей в истории человечества, напомню!
На самом деле это не такая архисложная задача – убедить детей, что ты должен это делать, хотя мне это неинтересно и не нужно, не сможешь никогда. И этот обман потом еще отольется тебе, вот так.
Я бы сказал, что очень важно причащать младенцев не чаще, чем причащаешься сам – не чаще, а точно реже. Если ты считаешь, что ребенок должен причащаться каждый месяц – ну, причащайся сам не реже чем раз в три недели, если раз в год – значит, два раза.
В каждом конкретном случае это может быть по-своему, но противоестественна ситуация, когда дети причащаются чаще родителей, и она не ведет к добру.
Теперь что касается исповеди: мы же никогда не говорим с детьми о том – да мы и с собой не говорим о том, что такое для меня исповедь. И если я могу сказать: «Ты знаешь, ты видишь, что я ведь на самом деле уже несдержанный и раздражительный.
И тем, кто живет рядом со мной, от этого трудно, вот как маме бывает трудно, что я иногда могу ни с того ни и всего рявкнуть. Но я не справляюсь с этим сам, мне трудно, и я прихожу к Богу, прошу прощения – сначала у мамы, потом у Бога и прошу помощи».
Что еще тут объяснять, опять что тут сложного – это возможность пойти к Богу, попросить прощения за то, что мне стыдно.
Я же не буду делать вид, что мне ни за что не стыдно. Я же честный человек перед Богом. Да, я знаю, что есть вещи которые мне в себе и в своей жизни не нравятся, я могу, в конце концов, так и сказать, если ребенок не поймет каких-то там взрослых проблем, каких-нибудь 18 +.
Но, тем не менее есть вещи, которые мне не нравится во мне и в моей жизни, с которыми мне трудно справиться, я очень нуждаюсь в помощи Бога в этом, а Он мне даёт, прощая. Вот зачем мне нужна исповедь.
И тебя Он выслушает точно так же, и твои проблемы, что, может быть, совсем другого масштаба, Ему тоже важны.
Вот и все, что надо про это сказать. Это пространство свободы, или, если хотите, уроков свободы, научение свободе.
Как часто водить ребенка на службы?
Как я уже сказал, не чаще, чем себя. Гораздо лучше будет сказать: «Знаешь, у меня есть вопрос, над которым я должен подумать, проблемы на работе, я не знаю, какое принять решение.
Я, пожалуй, вот схожу на всенощную, там в уголке в молчании перед Богом постою – больше-то все равно там нечего, текст слов непонятный, помолюсь, может быть, мне Господь подскажет, если захочет». Да, это имеет смысл.
Нет, приводить детей в наручниках на службу, а самим в это время ловить мысленно покемонов – это же не обязательно как неразумные делают, доставая телефон из кармана – он у тебя в голове, этот покемон сплошной, и ты не знаешь, куда себя деть, потому что должен следить.
Хорошо, если следить за ребенком, а то отпустить его, чтобы он бегал по потолку и подпевал хору. Не чаще, чем самому. Участие в богослужении – это бонус христианина.
Во сколько лет ребенка первый раз вести на исповедь
и как часто потом это делать?
В среднем, в общем, лет в десять, на самом деле. Иногда бывают дети, которые и в пять – один на тысячу, если мальчик – то на десять тысяч.
Девочки бывают в пять-семь, чуть лучше понимают вообще про жизнь, про серьезные вещи, но очень редко. Поэтому в целом, с учетом тоже замедления личностного развития современных детей, лет в десять.
Как быть во время церковного кризиса у подростка?
Во-первых, не надо их в него вгонять. Во-вторых, важна солидарность. Мы все – дети Божьи, и дороги Богу независимо ни от чего. Бог – это Отец, Который любит нас безусловно. И ты мне дорог не потому, что ты научился изображать внешнюю церковность.
Кризис у тебя – замечательно, но ты все равно мой родной человек. Вот это первое. А следующее, что, вообще говоря, это же прекрасно! Кризис – это прекрасно, это начало твоего собственного пути.
Да, тебе трудно с жизнью, с собой, с Богом. Ты столкнулся с тем, что из опыта всего остального человечества, включая папу с мамой, надо что-то акцептировать, принимать в свою жизнь.
Это трудно, и если я тебе могу чем-то помочь, я помогу, но вообще это чудесно, прекрасно. Ура, ты взрослеешь! Вот, собственно, и все.
Как не отпугнуть подростка от Церкви?
«Ходить бывает склизко по камешкам иным, итак, о том, что близко, мы лучше умолчим». Во-первых, надо тоже не переусердствовать в насилии и не врать. И не путать важное с второстепенным, божественную и человеческую сторону Церкви.
И еще очень важно: мы сами не даем себе труда осознать, в чем заключаются дары Божии. Мы поэтому, кстати, очень часто не в состоянии полноценно участвовать в таинстве благодарения, потому что не умеем понять: а где проявилось действие Бога в моей жизни, и за что Его я таким образом благодарю.
И поэтому у нас там общие теоретические какие-то вещи. Мы понимаем: за то, что привел нас от бытия в небытие…, – но ты сам не пережил эту радость пребывания в бытии, поэтому тебе очень трудно.
Получается, что богатства, которые Бог нам дает, весьма велики, мы их при этом не замечаем, и поэтому не умеем поделиться ими с детьми.
Зачем ты ходишь в Церковь? Если у тебя есть ответ на этот вопрос, ну, хотя бы какой-то: я хожу, потому что для меня это важная форма встречи, или я пережил когда-то несколько моментов в своей жизни прикосновения к тайне Бога, у каждого по-разному это бывает, –это одна ситуация.
А когда ты говоришь: «так надо», даже если эти слова «так надо» растянуты на такую толстенную книжку, это не ответ на вопрос. Тогда, конечно, ты отпугнёшь. Дело не в том, чем отпугнуть. Скорее в том, чем привлечь.
И привлечь можно только подлинным опытом отношений с Богом, которые год от года у тебя самого возрастают.
Что делать, если подросток не верит в Бога?
Укрепляться в своей вере, ну, и молиться, вообще этого никто не отменял. Какой образ Отца Небесного ты ему являешь: зануды, Который не хочет видеть его реальную жизнь, и Которому интересно, насколько он соответствует каким-то правилам, а не сам по себе.
Или ты являешь образ Отца Небесного, Который ему рад, и Которому интересно – вот в какого Бога ты хочешь, чтобы он верил, кто для тебя Отец Небесный?
Вот так. И насколько ты в состоянии это осмыслить. Может быть, надо сказать Богу, что я не в состоянии этого осмыслить, но вот «се аз, и дети, яже ми даде Бог», но вот дети, которых Ты мне дал, и мне надо им что-то говорить, помоги мне углубляться в Тебе, в знании Тебя, потому что бывают ведь взрослые, тоже которые не могут ничего объяснить.
Но интенсивность света в их жизни в глазах такова, что и не надо ничего объяснять, их дети будут сами все про Бога знать, потому что увидят в глазах Матери Его. Так тоже ведь бывает. Но нужен опыт взаимоотношений с Богом. Быть в Церкви – это некоторый бонус взрослой и самостоятельной личности. Вырастешь – придешь сам.
Соб. инф.
Видеоверсия: Интернет-канал «Школа социального волонтерства»
Комментировать