– Здравствуйте, в эфире передача «Мой путь к Богу» о тех людях, для которых их путь в Церковь был непростым, которым много на этом пути пришлось переосмыслить, от чего-то отказаться. Что движет этими людьми, что даёт им силы на этом пути, мы беседуем с нашими гостями. Сегодня у нас в студии отец Михаил Рогозин. Отец Михаил, как и многие из нас, кто родился в СССР, я знаю, что вы выросли в семье нерелигиозной, даже можно прямо сказать, неверующей. Как именно, когда случились Ваши духовные поиски, что привело Вас в то время, еще в советское время (время, когда, в общем-то, считалось быть неверующим вполне нормально) к тому, чтобы начать искать чего-то большего, чего-то высшего?
– Духовные искания у меня начались еще в подростковом возрасте и были связаны с размышлениями о смысле жизни, о жизни и смерти. Конечно, искать ответы на эти вопросы было трудно в те времена, потому что круг собеседников и круг литературы был ограничен в нецерковной среде. Тогда была популярна научная фантастика, которая несла некоторые философские идеи, религиозные были доступны меньше. Но, в общем, была возможность почитать Евангелие. Помню, что у бабушки в десятом классе попросил Евангелие, пытался читать. Интересовался восточной культурой, но эти духовные искания ни к чему не привели. Второй этап уже был, когда я был студентом Механического института в тогдашнем Ленинграде, изучая марксистско-ленинскую философию, – хоть эта философия и была материалистическая, но все равно она оперировала категориями мировоззренческими. И был очень интересный у нас преподаватель философии – доцент Чулков, как помню, который не ограничивался только марксистско-ленинской философией, но и высказывал какие-то свои идеи на эту тему. И, в общем, как-то я был вовлечен в такой философский поиск, философское осмысление. Какое-то время я посвятил чтению западных философов, но изучение философии не дало ответов, понятных для меня и необходимых на вот эти жизненно важные вопросы смысла жизни, жизни и смерти. Дальше я увлекся восточной философией, стал знакомиться с идеями восточных религий. И уже спустя какое-то время меня посетила такая мысль: то есть я пытаюсь найти ответы на жизненно важные вопросы, пользуясь текстами других цивилизаций, других стран и совершенно не знаю своей духовной традиции. И вот эта идея как раз меня сподвигла на то, чтобы познакомиться с православием. И так, как возможности для чтения общения были даже в Ленинграде в то время ограничены, то по совету одного моего знакомого верующего я приехал в Псково-Печерский монастырь, где с 1979 по 1980 год жил в качестве трудника, и была возможность общения и с монахами, и чтение в монастырской библиотеке необходимой литературы.
– Вы туда приехали еще, скажем так, неверующим человеком?
– Нет, я в Бога-то уже в то время верил, но осмысление этой веры еще не было, вера была довольно абстрактной, скорее умственной, чем сердечной. И кроме того, довольно интересная была история, как я туда попал. Это была вторая половина 1979 года. Гавриил (Стеблюченко) тогда был наместником монастыря. И там один инок, который со мной поговорил и понял, что если меня не научить, как правильно обратиться к начальству, то, конечно, меня не возьмут. Он меня строго проинструктировал: «Ты должен подойти к эконому или к наместнику и сказать, что приехал потрудиться и помолиться, только не перепутай местами эти слова». Ничего не зная, ничего не понимая, я и обратился с этими важными словами к эконому монастыря, там тогда был иеромонах Варнава. И, как ни странно, меня разместили в комнате для трудников. Под домом наместника были такие две большие кельи, где жили трудники, послушники, даже некоторые монахи – такие общие большие кельи. Там как раз я и поселился, и около года ходил на монастырские службы, на послушание, была возможность пользоваться монастырской библиотекой, общаться с монахами. Самое ценное общение, конечно, было с архимандритом Иоанном Крестьянкиным. И другие там были, конечно, такие подвижники, общение с которыми было очень важно и очень полезно для меня.
– А как произошел тот момент, когда Вы уже твердо осознали, что да, вот это моё, я теперь православный?
– В монастыре тогда проживал игумен Адриан, который занимался отчитками бесноватых в Никольском надвратном храме, в определенные дни перед литургией ранней совершались эти отчитки. И один из трудников мне посоветовал, поняв, насколько у меня мешанина в голове, чтобы я узнал об опасности нехристианской жизни – вот так сходить на эти отчитки, посмотреть, что там происходит, то есть узнать о темной стороне духовной жизни. Я последовал его совету. Конечно, эти отчитки произвели на меня очень сильное впечатление. Я никогда не видел бесноватых людей, и они для меня стали таким предостережением, то есть если не найти правильный путь в духовной жизни, то какие могут быть печальные перспективы. Действительно, когда люди, одержимые нечистыми духами, вели себя очень иногда агрессивно: кто-то хрюкал, кто-то лаял, кто-то при окроплении святой водой игуменом бросался на игумена с попыткой его ударить или схватить – то есть это было такое сильное впечатление. И это меня сподвигнуло к тому, чтобы ещё внимательней, еще серьезнее отнестись к знакомству с православной верой, с церковной жизнью. Я стал как-то уже более сознательно посещать богослужения, стараться трудиться во время послушаний, задавал вопросы. Был там тогда еще иеромонах Анастасий, келарь, он такой был мой земляк – он из Карелии, я из Ленинградской области, в общем, что-то близкое. И он так внимательно относился к моим духовным исканиям, отвечал мне на вопросы, давал какие-то свои книжечки. Была у меня возможность и монастырской библиотекой пользоваться. И это в конечном итоге привело к тому, что я пришел на свою первую исповедь. В дальнейшем я старался уже как-то участвовать и в молитве в церкви, и получал наставления по поводу личной молитвы, Иисусовой молитвы, и регулярно старался участвовать в таинствах, исповедоваться, причащаться. И вот таким образом началось мое духовное становление уже как христианина.
– Отец Михаил, в то время и по телевидению, и в газетах, и в школе, и в институте и, даже зачастую, в семье господствовал такой взгляд на жизнь, что Бога (не только Бога, вообще каких-то вот таких сверхъестественных, сил сверхъестественной жизни) нет; что нужно обращать внимание и концентрироваться на материальной жизни. И мы знаем, что многие люди из Вашего поколения всю жизнь прожили, и до сих пор живут с таким взглядом, и им кажется этого достаточно. Почему Вам этого не казалось достаточно, почему те вопросы, которые перед Вами начали вставать, не находили ответы в том материалистическом представлении, которое в то время было господствующим?
– Я думаю, что это было связано с тем, что все-таки в самом раннем детстве духовная связь с Богом и с церковью у меня была. Потому что где-то в годовалом возрасте две мои бабушки – одна была церковная женщина, другая была малоцерковным человеком, но тоже хотела, чтобы внука покрестили, – в общем, меня покрестили в Гатчине, в Павловском соборе. Пока я далеким от церкви родителям не рассказал о том, что бабушка меня иногда водит церковь (она, по всей видимости, меня причащала в детстве, водила на праздники). Я помню даже, что вот на пасхальной службе один раз я был, уже примерно в пятилетнем возрасте. И, видимо, воспоминания благодатного состояния детской души, которые я испытал в детстве, наверное, все-таки остались какие-то в глубинах сознания, в глубинах памяти, души. И все, что я получал от книг, от каких-то мировоззренческих уроков в школе – все это меня не удовлетворяло. То есть я не мог это принять, не мог с этим согласится. Сама идея смертности человека и смысла жизни в моем сознании были несоединимы. Потому что если жизнь конечна, и за гробом ничего нет, то трудно особенно найти смысл своего существования, тем более существования, которое наполнено материальными категориями, материальными целями. Вот это неприятие, я думаю, было связано с духовным воспоминаниями детства.
– А вот когда Вы упомянули, что знакомились с восточными учениями – мы знаем, что и в советское время интеллигенция была, которое увлекалась, и, скажем так, увлекалась весьма сильно, те же последователи Рерихов, например. Что Вас не привлекло, не заставило углубиться в эти учения? Было ли что-то такое в них самих – не только в вашей предыстории, а в них самих, что не легло на душу?
– В Ленинграде в семидесятые годы была выставка картин Рериха. Это было такое, очень серьезное культурное событие. Многие стояли в очереди на эту выставку – действительно, популярность восточных идей была велика среди интеллигенции советской, достаточно велика и среди студентов. Это не было, конечно, массовое увлечение, но таких людей, интересующихся, можно было встретить нередко. И я заинтересовался восточной философией, я как-то искал смысл жизни через чтение этой литературы. Даже какие-то были у меня пробы заниматься хатха-йогой, знакомился с дзен-буддизмом. Но полной уверенности, что я нашел то, что мне нужно, не было. Увлеченность была, но такого сознания, что это именно то, что я искал, не возникало. Но когда я оказался в Псково-Печерском монастыре, и когда начал участвовать в таинствах, в молитвах, и как-то уже вошел в такой уклад монашеской жизни, хотя, конечно, там я даже не был послушником, просто был трудником – как-то я почувствовал, что вот это мне очень близко. И в какой-то момент наступило осознание того, что все, что я искал, я уже нашел, и больше мне сказать ничего не нужно. Вот такая ясность ума и сердца именно возникла через опытную христианскую жизнь в Псково-Печерском монастыре.
– Насколько можно догадаться, вернулись оттуда Вы уже твердо верующим христианином – человеком, который вполне ясно себя в этой жизни обозначает, и, наверное, Вы это не скрывали от ваших близких и друзей старых. Как они отнеслись к такому повороту вашего мировоззрения?
– По разному. Многие были удивлены, тем более что я сын учительницы, и когда в школе, где я учился, где работала моя мама, узнали, что сын находится в монастыре, там было сделано все возможное, чтобы меня оттуда каким-то образом вытянуть. В конечном итоге (это уже отдельная история) меня вытянули через повестку в военкомат. Конечно, среди знакомых семьи было полное недоумение, такая враждебность, считали некоторые, что кто-то меня сбил с истинного пути, какие-то вражеские силы, враждебные идеологически, как-то меня вовлекли в какую-то опасную такую жизнь. Но некоторые люди, которые интересовались восточной философией или занимались какими-то восточными практиками, отнеслись крайне негативно. В общем-то, никаких аргументов сказано не было против моего направления, выбранного в жизни, но вот какая-то такая враждебность и такой вот холод преисподней, так сказать, сквозил от одного такого адепта восточных практик, когда я с ним встретился уже после монастыря. Поэтому на уровне слов тут можно мало что вспомнить, но на уровне сердечного ощущения было такое неприятие и отторжение.
– Наверное, в то время человеку вашего возраста не так легко было найти единомышленников и на приходах, и в городе в целом.
– Да, в Гатчине (это мой родной город) я единомышленников тогда не нашел. А вот в Ленинграде все-таки молодежи в церкви было больше, и там я нашел прихожан примерно моего возраста, может быть, кого-то постарше. Для меня очень важным другом и таким помощником в духовной жизни был один искусствовед из Русского музея, который в дальнейшем стал священником. Это покойный протоиерей Георгий Мицов – недавно скончался, став священником уже много лет назад в Псковской епархии. Вспоминаются еще несколько молодых людей, которые были прихожанами Князь Владимирского собора в Ленинграде того времени. И такой священник, сейчас не знаю, насколько его помнят, – отец Александр, протоиерей Александр Козлов. Он, несмотря на запреты советской власти, все-таки довольно активно занимался просветительской деятельностью среди молодежи в тех рамках, в каких это было возможно. То есть это могла быть беседа после службы такая личная, или беседа на исповеди. То есть возможность как-то поддержать друг друга, возможность обменяться литературой – тогда в основном самиздатовской или дореволюционной, появилась.
– А не тяжело было само ощущение в то время, что скажем так, ну, не то что изгоя, но человека, который идет в другом направлении, чем движется все общество?
– Дело в том, что я по характеру человек достаточно упрямый. И когда я еще с подросткового возраста осознал, что ответы на мировоззренческие вопросы о смысле жизни для меня очень важны, то, конечно, были какие-то и жизненные увлечения, и не могу сказать, что вся моя вот такая жизнь в молодости была абсолютно целеустремленной, но все-таки общее такое направление внутреннее как-то у меня сформировалось, и духовные искания я считал самым главным в жизни. То есть интерес к карьере, интерес к материальным ценностям для меня не был актуален. Во-первых, я воспитывался в довольно обеспеченной семье, и родители дали мне возможность поучиться тогда. Я не нуждался в заработке, но в то же время у меня не было какого-то большого интереса к таким вот вещам: к моде, к электронной музыке, к карьере. То есть все-таки доминировали стремления именно такого мировоззренческого характера
–Найти истину.
– Найти истину, да.
– И собственно, уже после того, как Вы после монастыря попали в армию…
– Нет, в армию не попал. Там такая была загадочная история. Как мне рассказали, нашлись люди, узнавшие что я в Псково-Печерском монастыре. Это случайно приехала экскурсия из моей школы, где работала моя мама, в Псково-Печерский монастырь. Я уже тогда исполнял послушание привратника при доме наместника. Вдруг они видят своего ученика в фуфайке, с метлой (так что надо было еще и убирать территорию). И, конечно, они сообщили родителям – я уж не знаю подробности, как это было, но каким-то образом был найден выход на военкомат. Меня вызвали в военкомат. А в военкомате начальник одного из отделов при призыве, который вызвал меня якобы на военные сборы, меня спросил: «Ты верующий?» Я говорю: «Да». «Значит, ты сумасшедший, тебя нельзя отправлять на военные сборы, мы тебя отправим на обследование!» И таким образом я оказался на обследовании от военкомата в буйном отделении сумасшедшего дома. Хотя, конечно, никаких оснований для того, чтобы проводить такое обследование, кроме того, что я открыто сказал, что я христианин, не было. И такая вот необычная история: три месяца пытались меня как-то запугивать, пытались обследовать, какие-то проводились консилиумы, где меня выставляли на сцену, задавали мне вопросы, там по тридцать-сорок врачей присутствовало. Но я как-то старался с юмором отвечать на эти вопросы. Спрашивали всякие глупости, пытаясь вывести меня на какие-то такие откровения, которые можно было бы уже зафиксировать как отклонение от нормального состояния психики. Но Господь милостив. Там не испорченные еще две выпускницы Ленинградского университета были, двое психологов (сейчас уже за давностью лет раскрыть эти обстоятельства), которые как-то сочувствовали мне, вызывали в начале меня на психологические тесты, когда поняли, что меня держат просто как человека, который исповедует христианскую веру, они стали меня поить чаем, задавали мне всевозможные вопросы и философского характера, и религиозного характера. И в то же время консультировали меня, что замышляют психиатры, и как мне нужно правильно себя вести, чтобы у них ничего не получилось. И удивительное дело: редко выписывали после обследования с диагнозом «здоров» в те времена из психбольницы, но вот после трех месяцев обследования и шантажа – сами понимаете, оказаться в буйном отделении сумасшедшего дома – это на любителя, экзотические такие впечатления. Меня выписали, слава Богу, с диагнозом «здоров», что дало мне возможность беспрепятственно потом в дальнейшем, уже в 25 лет поступить в Ленинградскую Духовную семинарию.
– Наверное, у зрителей возникнут (по крайней мере, у некоторых) вопросы, что у Вас началось Ваше воцерковление с монастыря, – думали ли Вы о монашестве или сразу как-то поняли, что у Вас семейный путь?
– Да, я думал о монашестве, мне в монастыре понравилось все, кроме одного. То есть весь уклад жизни, общая молитва, участие в таинствах, чтение, труд – все мне понравилось, кроме одного. Я не мог принять мысль, что у меня никогда не будет семьи – вот эта мысль для меня была неприемлема. И поэтому, когда вот таким насильственным путем меня из монастыря вызвали повесткой в военкомат, в дальнейшем, уже когда я определялся как жить дальше, я все-таки понял, что я не готов отказаться от семейной жизни и сделал все-таки выбор в пользу семинарии, а не в пользу монастыря.
– Я знаю, что в то время многие так реагировали, да и сейчас такое бывает, когда неверующие родственники или знакомые у своих верующих знакомых или родственников, которые поступают в семинарию – у них такая реакция: ну ладно, стал ты верующим, это твое дело, но в попы-то зачем идти, уж зачем в крайности бросаться? Не было такой реакции, и главное – вот само желание принять священство из чего выросло у Вас?
– Дело в том, что я не сразу после монастыря поступил в семинарию. Из монастыря я вернулся домой в 1980 году, а в семинарию поступил в 1984 году. Была мысль поступить в семинарию, но так как все-таки мое воцерковление еще находилось на такой начальной стадии, то я понимал, что еще к этому не готов. Поэтому я устроился на работу в Росреставрацию, три года махал топором – эта работа была интересна, и на свежем воздухе. Мы реставрировали памятники деревянного древнерусского зодчества. Эта тема была мне интересна, я увлекался древнерусским зодчеством. И три года я совмещал работу, хождение в церковь и чтение книг. И когда я уже понял, что я хочу все-таки стать священником, я хочу служить Церкви и служить именно в священном сане, я уволился с работы и поступил на работу в поселке Сиверское (это недалеко от Гатчины, Ленинградская область) в церковь в качестве алтарника, чтеца, сторожа, дворника – в общем, на сельском приходе помощник священника, который должен делать все, что необходимо. И где-то приблизительно полгода до поступления в семинарию я старался как-то изучать уже осмысленно, с учетом необходимой подготовки к собеседованию в Ленинградскую семинарию, изучать как-то и богослужебный строй, учиться читать, пытался учиться петь – правда это было мало успешно. Таким образом я готовился к поступлению в семинарию, и уже в 1984 году – тогда в одном из храмов города Гатчины был приходским священником архимандрит Кирилл (Начис). Вот по рекомендации архимандрита Кирилла (Начиса) я поступил в Ленинградскую Духовную семинарию. Меня приняли во второй класс, и учась во втором классе, я параллельно раздавал экстерном экзамены, зачеты за первый класс.
– И уже сан священный Вы когда приняли?
– В 1985 году я стал диаконом – это на третьем курсе семинарии, а уже перед четвертым курсом, в 1986 году, я стал священником и был командирован на время учёбы в Новгородскую епархию по воскресным и праздничным дням служить на одном из отдаленных сельских приходов.
– Отец Михаил, еще хотелось бы такой вопрос задать. Понятно, в чем разница во внешней стороне между жизнью Церкви уже после 1990-го года и до этого времени. Понятно, что открылось много церквей, и стало больше верующих, стало больше возможностей для того, чтобы изучать Священное Писание, слово Божие и святых отцов. Но вот что касается какой-то приходской жизни, что касается настроя верующих людей, которые приходят в церковь – можете ли Вы какие-то указать отличия между тем, что было в 80-е годы, и тем, что уже есть сейчас? Может быть, есть какие-то и плюсы и минусы по сравнению с тем, что было?
– Действительно, церквей было мало. Скажем, в Гатчине (это город, который сейчас приблизительно на 100 тысяч населения, тогда было поменьше) было только два храма: это вот центральный собор Петра и Павла и храм Покрова Божией Матери. И в то же время духовенство было более сплоченным. Все друг друга знали, ездили в гости на престольные праздники, на дни именин. Как-то сказать, что сейчас что-то изменилось в худшую сторону, нельзя. Но вот такая близость церковного мира, духовенства, мирян – и миряне тоже из разных приходов зачастую на праздники ездили в соседние приходы, как-то друг друга знали, общались. Конечно, в те времена были тоже проблемы. То есть такой вот полноценной общины на приходах, наверное, все-таки не было. Вся политика советского государства препятствовала созданию и поддержанию таких общин. Но все равно небольшие общины, все-таки определенный круг близких прихожан был, существовал, он существует и сейчас. Но при открытии, конечно, новых храмов это удалось на приходах, насколько вот так память мне подсказывает, сделать не сразу. И, конечно, сельские приходы были в очень тяжелом состоянии. Они и сейчас в нелегком состоянии, но тогда священник даже те скромные средства, которые поступали на приход – и то не мог он ими распорядиться. Староста решал, когда проводить ремонт, когда и что покупать. И необходимо было иметь и терпение, и какие-то дипломатические способности, чтобы сохранять мир на приходе и избегать конфликтов. Далеко не всегда это было возможно. Сейчас в этом отношении, конечно, проблем нет, потому что настоятель решает не только богослужебные вопросы, но и все-таки административно-хозяйственные дела. Это тоже не всегда безоблачно бывает, и тоже свои какие-то трудности и соблазны. Но, в целом, конечно, вот напряжение, которое царило тогда, потому что действительно и священнослужители, и прихожане все-таки были людьми второго сорта для власти, – конечно, вот этого напряжения уже нет. Сейчас пришли какие-то другие соблазны, но в те времена были и утешения, в том числе и вот такие братские отношения и между духовенством, и такие добрые отношения среди прихожан.
– Наверно, для Вас каким-то таким особым утешением была и связь с Печерским монастырем, который, наверное, Вы продолжали посещать.
– Да, связь с Псково-Печерским монастырям у меня сохранялась. Когда я был семинаристом, я ездил в Псково-Печерский монастырь, и уже став священником, тоже периодически посещал Псково-Печерский монастырь, по возможность старался тоже и побеседовать с покойным отцом Иоанном Крестьянкиным, потом (там неподалеку был остров Залит в Псковской области) с Николаем Гурьяновым.
– Может, напомните какой-нибудь яркий пример из общения или со старцем Иоанном, или со старцем Николаем?
– С архимандритом Иоанном мне очень запомнились его слова, которые он говорил, когда поучал о правильном устроении семейной жизни. К нему пришли посетители, и я стал невольным свидетелем его разговора. Это, я думаю, будет полезно и нам, потому что вот такое отношение друг к другу у супругов, конечно, встречается далеко не всегда. Он сказал о том, что супругам нужно к себе относиться строго, а к другому супругу относиться снисходительно. И, конечно, он сам являл пример такого терпения, любви, милосердия, которые без слов давали такой духовный заряд человеку после общения с отцом Иоанном Крестьянкиным, который уже был таким духовным камертоном в жизни. Это касается, конечно, и отца Николая Гурьянова с острова Залит, потому что после беседы с ним, после его какого-то благословения, обратный путь происходил как на крыльях. Душа воспаряла, чувствовалась радость, умиротворение, и вот этот опытный пример христианской жизни для меня в этих отцах был важнее многих-многих книг, потому что они действительно являли образ Христа не только на словах, но и всей своей жизнью и всем своим внутренним устроением.
– Отец Михаил, заключительный вопрос: как удалось Вам в те времена, еще во времена советские, и детям своим начать прививать истинно православную веры, и в 90-е годы, когда, может быть, в каких-то отношениях жизнь стала еще сложнее – если коротко, как получилось?
– Я думаю, что родители, конечно, должны учить своих детей основам христианской веры. Конечно, если есть хорошая воскресная школа, и воскресная школа может быть в этом помощницей. Но на мой взгляд, самое главное в воспитании детей – это личный пример. Если родители действительно строят свою жизнь в мире и любви, если родители стараются жить не по принципам и понятиям современного такого, можно сказать, языческого или постмодернистского мира, стараются все-таки преодолевать множество соблазнов; какие были соблазны в 90-годы: и соблазн стяжательства, и соблазн карьеры, власти любой ценой, – если дети видят, что родители руководствуются евангельскими заповедями и стараются быть мирными, любящими и терпеливыми, то доверительные отношения у родителей и детей сохраняются, даже если дети заблудились или увлеклись чем-то противным и вредным для себя, то доверительные отношения позволяют все-таки в какой-то момент остановиться и обратиться за помощью. И родителям в таких ситуациях, конечно, бывает легче. Не бывает безоблачного детства, не бывает идеального воспитания. Но тут мне почему-то вспомнился девиз сестры Николая Второго, великой княгини Ольги Александровны – для женщины у нее был необычный девиз, сейчас я его назову: «быть, а не казаться». Вот если родители выбирают такое направление жизни «быть, а не казаться» в отношении христианской жизни, то, я думаю, что это максимум, что они могут сделать в воспитании для своих детей.
– Спасибо большое, отец Михаил. Напоминаю о том, что наши телезрители могут писать на email передачи вопросы, замечания, комментарии, всегда будем рады. Храни вас Господь, и пусть каждый найдет свой путь к Богу.
Ведущий – священник Георгий Максимов
Гость – священник Михаил Рогозин
Источник: Телеканал СПАС
Комментировать