Где я сейчас? На каком отрезке пути? Не знаю, скорее всего, недалеко ушла. Но одно сейчас я знаю твердо и непреклонно: я на правильном Пути. Я стараюсь идти по дороге, ведущей к Истинному Богу. Всё, сомнений больше нет. Есть вопросы, но я знаю, что Господь не оставит меня. Как не оставляет Он всех, «алчущих и жаждущих правды…» Не бывает одинаковых путей. Каждый человек уникален в своей Личности, он приобретает в своей жизни опыт, который никто и никогда не повторит, и который, скорее всего, никогда никого ничему не научит. Свои у каждого ошибки, свои выводы он из них делает. Свои у каждого победы, свои достижения. Зачем же тогда писать? Да еще по такому сугубо сокровенному вопросу, как приход к Вере, приход к Богу? А потому хочется поделиться этим сокровенным опытом, чтобы еще и еще раз показать, что человек не одинок в этом мире, что если душа стремится познать Истину, то Господь не оставит стараний незамеченными, что путь к Богу ‒ это не только мои поиски и усилия, это, прежде всего, движение самого Господа к человеку, а не наоборот. Господь взыскует нас, ищет спасения всему роду человеческому. Мне бы хотелось показать, что тот путь, который мне довелось пройти, никогда бы не привел меня к цели, если бы постоянно не ощущала я помощи и поддержки Божией.
А еще мне в последнее время кажется, что бабушка моя, Александра Федотовна, человек истинно верующий, молитвами своими осветила путь мой. Ибо самое ее заветное желание в жизни было ‒ это чтобы я крестилась и уверовала. Как она сокрушалась, что среди 18 ее внуков и внучек лишь я ‒ некрещенная. Никак ей не удавалось склонить меня принять это Святое Таинство. Еще бы! Я ‒ дочь кадрового военного, отличница-активистка, член районного пионерского штаба, комсорг класса, а потом и курса, да чтобы я пришла в церковь, где сплошной мрак и обрядоверие?! Ни за что! Православие ‒ это «бабкина вера», нам молодым да умным, нечего искать там. Правда меня всегда поражало, как моя бабушка, такая уже старенькая и слабая, что в Храм ее приходилось водить под ручку, а потом долго и скучно ждать окончания службы, выходила из Храма такая помолодевшая и легкая, с лучистыми глазами и радостной улыбкой. «И ты что же, три часа стояла там?! Ну какое издевательство над стариками, почему бы лавки не поставить, как у католиков! Какая тебе разница стоишь ты или сидишь!» «Что ты, милая, ‒ пугалась бабушка Саша, ‒ Да нешто я села бы перед Господом Богом? Да мне и не тяжко стоять совсем, меня Ангелы под руки держат». Я все равно сердилась и негодовала. И хотя бабушка редко приезжала к нам в Москву из своего Воронежа, но приехав, ни одного праздника не пропускала, а я вот так и не зашла ни разу даже за ограду. Зато я любила слушать, как она поет тонким красивым голосом разные песнопения и молитвы, а уж ее рассказы о старой деревенской жизни я даже записывала на магнитофон, до чего образно и красочно она их излагала: про сватовство свое, про жизнь с дедом, про рождение детей, про то, как поднимала их в одиночку в сложные послевоенные годы, про детские годы моих дядьёв и тетушек. И про Церковь тоже говорила. Она певчей была в девушках, а потом Храм закрыли и разгромили, но вот в деревеньке их, маленькой да не видной, никто за веру не притеснял. И вся жизнь их, даже в колхозе, строилась из череды церковных праздников, обычаев и примет. Все эти рассказы необыкновенно грели душу мою, я думала, что если бы я жила в деревне в те годы, то жизнь моя тоже была бы такой ясной и понятной, где всему объяснение ‒ это Божия Воля. И всему плохому преграда ‒ это Страх Божий. Но это тогда, а сейчас у нас другие времена, значит и вера должна быть другая.
Мое нежелание прийти в Церковь не означало вовсе, что мне абсолютно чужда была духовность. Напротив, я очень рано поняла и поверила, что человеческая жизнь не ограничивается только земным отрезком времени, что после смерти предстоит человеку преобразиться, чтобы продолжить свой путь, что есть высшее начало всего сущего на земле и что все подчиняется не просто слепым законам материи, а что есть Воля, влияющая на все, что в мире происходит. И начался долгий процесс богоискательства и богосочинительства. И чего я только не попробовала в своей жизни! И йогой занималась, и в буддизм ударялась, и «Розу мира» с Агни-йогой штудировала, и с евангелистами якшалась, и с мормонами дружила. Но вот что удивительно, все время чувствовала, что мне не хватает чего-то главного, что ни одна теория и образ жизни меня не привлекают. И я уходила в новые поиски. Какое счастье, понимаю я только сейчас, что ничто не увлекло меня настолько, чтобы я утвердилась и остановилась надолго на каком-либо исповедании. Кто-то незримый стоял за моей спиной и мягко и ласково уводил от очередного учения.
Были, были у меня и не столь безобидные увлечения, как просто чтение книг или разговоры на «духовные» темы. Я увлеклась гаданием и освоила все способы, какие могла узнать тогда. И с большой фантазией и «мастерством» предсказывала своим подружкам их будущее. Увлеклась также различными системами очистки и настройки организма, психологическими тренингами, медитацией, обливанием холодной водой и пр. Приближение к таким запретным вещам будоражило мои нервы, я чувствовала, что увлекаться столь откровенными мистическими практиками не стоит, что силы, стоящие за этим, не добрые. И в том, что меня не завлекло в эту черную пропасть, я вновь вижу милосердие Божие: случилась крупная человеческая ссора с людьми, привлекшими меня в этот кружок, и мне пришлось уйти. Как я расстраивалась тогда, но как рада теперь, что так произошло.
Нельзя сказать, что я уж совсем ничего не знала о Православии, нет, я прочитала какие-то книги с изложениями историй Ветхого и Нового Заветов, но только лишь затем, чтобы разбираться в символике и сюжетах картин и прочих произведений искусства. Но и к этому тоже был дан толчок. В ярославском музее древнерусского искусства нам попалась удивительная женщина-экскурсовод. Она с какой-то переносной лампой, и так и этак освещая иконы, говорила о Святых Ликах, изображенных на них, с такой любовью, с такой верой в их существование и помощь, что тронула меня чрезвычайно. Мне тогда лет пятнадцать было, и я вдруг подумала, что не может человек вот так любить то, чего нет. Значит есть? Но как можно убедиться в этом? Почему одним дано верить, а мне вот нет?
Время шло. Яркая, суматошная жизнь. Школа, институт, романтика походов и стройотрядов, работа в пионерских лагерях, поездки. Встречи, знакомства, романы. Я никогда не стремилась к плотской связи со своими поклонниками, но видимо мне не удалось бы ее избежать, если бы Господь не оберегал меня. Потому что я влюблялась горячо и «навечно», теряла голову и могла не оценить поступков своих, но вот молодые люди, которые встречались мне во всех моих приключениях, оказывались лучше, чем я. А может, бабушкина молитва незримо хранила меня. Я не могу вменить себе в заслугу ни непорочность добрачную мою, ни то, что я не сделала ни одного аборта. Ведь был же момент в моем супружестве, когда, родив одного, вдруг показалось, что уже и второй может быть зачат. Как я не хотела! Как раз перестройка началась, голодные 90 годы, муж без зарплаты, я с расстроенным здоровьем, малыш болеет, а тут ‒ второй! Уже и направление взяла. Но тут муж сказал, что ничего на свете нет дороже ребенка, как-нибудь вытянем. И я, поплакав, согласилась с ним. А потом и тревога оказалась ложной. Но чувство страха до сих пор меня мучает: а вдруг? Ведь Господь опять уберег, не я, я-то разве думала тогда?
С замужеством, с началом работы, мои духовные поиски поутихли. Казалось, что счастье и так сбудется на земле, чего его искать на небе? Брак у меня странный был, но это другая история. А вот детей, что так страстно хотели мы с супругом, долго не было. Три года мы безуспешно лечились, пытались и так, и этак, но ничего не получалось. И вот мне была назначена очень неприятная и болезненная операция, к которой надо готовиться. Поэтому у меня было несколько недель, в течение которых я боялась, нервничала, собиралась с духом и уговаривала себя, что надо, надо на это пойти, ибо врачи утверждали, что это чуть ли не последний наш шанс. И в период этого ожидания меня попросили вместо заболевшей учительницы съездить с ее классом на экскурсию в Троице-Сергиеву Лавру. Я когда-то в детстве была там, но ничего не помнила, а тут ‒ автобус, музей, фотографии на фоне… Красота! У вот мы зашли в Успенский собор. Кто-то слушает, кто-то по сторонам глазеет, а меня вдруг со страшной силой пронзил взгляд больших печальных глаз Пресвятой Богородицы, что смотрела на меня с Казанской иконы на левой стене Храма. Мне казалось, что я встретилась с этим взглядом сразу, как только вошла туда. Хотя эта большая мозаичная икона от входа и не видна совсем. Что со мной стало! Я, учительница, неверующая, некрещеная, молодая и «продвинутая» дамочка, вдруг устремилась к Иконе, ничего не видя и не слыша. Не помню, какими словами и что я говорила Пресвятой Богородице, а может и не говорила вовсе, а только смотрела и плакала. Плакала о своем бесплодии, жаловалась на операцию, просила совершить Чудо и обещала, что тогда я, тогда я… А что я могла сделать в ответ? Ничего. И понимая это, просила еще сильнее, потому что вдруг поверилось, что если что и способно мне помочь, так только милость Пресвятой Девы, которую она совершит просто так, ни за что, по Своей Любви и Милосердию. Какая-то старушка посоветовала мне поставить свечку, и я выбрала самую толстую из всех, а другая сказала, что к Преподобному Сергию надо идти, к Его мощам. И я послушно пошла, хотя что такое мощи и зачем надо прикладываться к ним, я понятия не имела. Но мне стало почему-то тогда так хорошо оттого, что люди вокруг такие добрые, и оттого, что Матерь Божия на меня, совсем незнакомую ей женщину, так ласково смотрела.
Сроки назначенной операции все близились, а мой организм вдруг дал сбой. С замиранием сердца я пошла к врачу, а она только недоуменно развела руками: никакой операции не надо, беременность наступила сама по себе, естественным путем. Самым естественным, какой только может быть ‒ по молитвам Пресвятой Богородицы и по ходатайству Преподобного Сергия Радонежского. Стоит ли говорить, что я, потрясенная и благодарная, через месяц после этого приняла Святое Крещение, уже уверенно нося в себе сына. А родив его, вот уже 17 лет приезжаем мы почти каждый год в Лавру за благословением Преподобного Сергия и Пресвятой Богородицы, к Казанской иконе Ее.
Рождение ребенка так захватило меня, столько радости и счастья принесло, что довольно быстро вытеснило из сердца чувство трепетного благоговения перед Чудом его зачатия. Конечно, я не забыла. Я даже гордилась этим: а как же, ребеночек-то вымоленный. А сама ни молиться не начала, ни в Церковь не пришла. Хотя я уже не относилась к Православию скептически: сын и муж крестились одновременно, повесила иконы в доме, даже захаживала в Храм за Святой водой и на Пасху куличи святить, заказала бесплатную Библию у протестантов и поставила ее на почетное место. Но это было так эпизодически и так неглубоко, что следа почти в душе не оставляло.
И вот мне стукнуло 30 лет. Еще тогда, в пору своих гадательных экспериментов, мне сказали, что в этот год моя «линия жизни» оборвется, но не навсегда. Три реанимации за год: острая дифтерия, инфаркт, заражение крови по случаю неудачной операции по удалению камня из почки, постоянная угроза эту почку потерять, нефростома, когда из спины торчит трубка и по ней в мешочек капает, капает… Когда постоянная температура -это 40 по цельсию, когда больно ужасно, и такое счастье, когда вдруг удается эту боль чем-то погасить. Когда не встаешь из-под капельниц. А ночью в твоей палате, хрипя, умирают соседки, с которыми ты еще только вечером старалась выполоскать из горла жесткие дифтерийные пленки, и вот тебе это удалось, а им нет, и они уходят, задыхаясь и содрагаясь в мучениях. В этот год я передумала и переосмыслила очень многое. Когда ты знаешь, что можешь уснуть и не проснуться, поэтому боишься спать, и сидишь, трясясь в ознобе, как-то ясно вдруг становится, что в этой жизни важно, а что нет. За что стоит сражаться, а что такая ерунда. В этот год я научилась такому терпению, какого я, такая гордая и независимая, в себе представить не могла, я научилась смирению, когда до тебя никому нет дела и надеяться можно только на милость, а не на долг окружающих тебя людей. Я научилась радоваться малому, да просто всему, что есть сейчас, потому что это малое не твое, ты ничем не владеешь в этом мире. Даже собственное тело не желает слушаться тебя и ведет себя по своим правилам. Ты никто, и непонятно, зачем так задаваться и чем гордиться, потому что вечером ты ложишься спать здоровой, любимой и счастливой, а утром Скорая увозит тебя, как кусок мяса, и уже ничего не зависит от твоих усилий. Амбиции, планы, задумки ‒ все такой мираж, ибо живешь ты только милостию Божией. Он что-то задумал о тебе, а ты, вместо того, чтобы разобраться, а зачем ты, в сущности родилась на этой земле, понять и воплотить Замысел Творца о себе, что-то исправить в душе своей, забываешься и тратишь, прожигаешь драгоценное время Жизни, тешишь страсти свои и не думаешь, что завтра, может быть, на Суд, а руки-то пусты и оправдаться нечем! Да, как мне не благодарить Бога за то, что я пережила. Этот опыт ‒ моя самая большая драгоценность. Ибо благодаря ему я стала независимой и отважной, ибо я ясно увидела, что потеряв все земное, мы не теряем ничего важного, и нам нечего рыдать и бояться, все, что по-настоящему важно, все внутри тебя. Но это тема о счастье, а не о пути, верно?
Но рано радоваться за меня, рано думать, что встав с больничной койки, я помчалась каяться и исправлять грехи свои. Нет, это не произошло так скоро. Я, воспользовавшись случаем таких глобальных внутренних перемен в своей жизни, решила круто поменять и все остальное. Я развелась с мужем, так нужно было. Я поменяла работу. Причем и от мужа, и с работы, я уходила в никуда. Не было у меня никаких вариантов, не было никаких сбережений, а просто было чувство, что так лучше. А раз так лучше и правильнее, то Господь не оставит меня. Причем в ту пору я уже начала разговаривать, начала молиться Богу, но это еще не было осознанно, все было зыбко и неуверенно. Я металась у порога Храма, не зная, как туда входят и что там делают, но чувствовала, что там, именно там и обитает настоящее счастье. И, заходя в Храм, казалась себе чужой, плакала. Я, стараясь что-то делать по благоустройству, помогая, принося вещи и пр., чувствовала, что что-то не то делаю, что все здесь родные этому месту, только я ‒ нет, что все ‒ за невидимой оградой, а я ‒ снаружи, а что же такое надо сделать, как проникнуть туда, я не знаю.
Чуть раньше, в один из перерывов моих многомесячных больниц, отпущенная домой оформлять инвалидность, я обратилась к целительнице. Мне грозила вторая нерабочая группа, вечная трубка в боку, поскольку почка отказывалась работать, постоянный прием гормонов, от которых я уже начала страшно толстеть, и прочие неприятные вещи. И тогда самое мое большое желание было ‒ вылечиться. Во что бы то не стало вылечиться и все! И сына с собой потащила. Целительница долго мучилась надо мной. Не могу, говорит, что-то мешает проникнуть внутрь тебя и выгнать болезнь. Наверное, тебя кто-то сильно «испортил». А я и сейчас недоумеваю, за что мне так помогал Ангел-Хранитель мой? Ведь я, предательница, к колдунье пошла. А он не отступил, на страже стоял и не пустил ее чары внутрь. А то что бы тогда было? Но вот на одном из сеансов, когда я, закрыв глаза, ждала исцеления, вдруг привиделось мне, что я внутри какого-то помещения, будто я ‒ это не совсем я, а как маленький комарик с фонариком на голове, летаю в темноте и только тоненьким лучиком освещаю стены. А на стенах тех лики какие-то нарисованы, не разобрать чьи. И вдруг мой фонарик высветил икону, а на иконе той ‒ Богородица, только без Младенца. А разве без Младенца бывает? Но нет, точно, Богородица. Голову склонила, руки скрестила на груди, на меня не смотрит, но чувствую, что грустно ей. Из-за меня печалится. И что мне туда надо, где икона такая есть. Потом узнала, что это икона Божией Матери Умиление, Преподобного Серафима Саровского Утешительница и Радость. И ушла я от целительницы. А тут как раз у врача моего новая идея по поводу меня родилась, он рискнул ‒ и все, снял нефростому. И почка заработала, и вдруг срочная вакансия на хорошей работе открылась, и меня на нее взяли. И вот я дома, при работе, с любимыми родителями и сыном, все хорошо. И ничего я не добивалась, просто Кто-то устроил все в моей жизни.
Как-то однажды рассказываю я сон свой коллегам, будто бы старичок мне снится и из какой-то ложки мне что-то предлагает, а я не понимаю, что надо ему. Вот тогда охранник Саша мне говорит, что мне Причаститься надо. Что такое? Как? Он настырный оказался, стал мне книжки носить разные, гуляем после работы, а он мне все рассказывает, втолковывает. А мне страшно, я ведь понимаю, что если начать делать все, что в этих книжках написано, то надо менять полностью образ жизни, отказываться от таких приятных мне привычек, которые почему-то называются грехами, каяться, поститься. Я пытаюсь компромисс искать, выбирать, что буду делать, а что нет. Виляю, лукавлю. А у Саши одна забота: найти Храм, где мне могут генеральную Исповедь устроить, шутка ли, за 32 года ни разу не каяться. Это сейчас просто найти такой Храм, а тогда сложно было: в этом не практикуют исповедь для одного, в том ‒ нет времени… И вот я зашла как-то вечером вещи отнести в тот Храм, что недалеко от моего дома, освященный в честь иконы Божией Матери «Скоропослушница». А там на лавочке священник сидит, подходи, говорит, яблочками угощу, сегодня освятили. Села, разговорились мы, и так он мне понравился, что я говорю: «Эх, батюшка, вот бы мне у вас исповедаться!». «Что ж, ‒ отвечает. ‒ Готовься». С тех пор я и хожу в наш Храм к этому священнику.
Как готовилась, да как прощения не было сил попросить у всех перед исповедью, да как два часа рассказывала всю жизнь свою, да как на следующий день с утра подошла вновь, потому, как ночью, в слезах, еще много чего вспомнила ‒ это рассказывать неинтересно. Такой опыт, опыт первой Исповеди, он у каждого есть. Самый дорогой опыт. Самое сладкое воспоминания, когда, впервые сознательно исповедавшись и причастившись, кажется, что летишь, что внутри тебя свет и ты сама ‒ свет! Когда такое счастье, что в самые тяжелые моменты жизни ты только воспоминанием об этом можешь вернуть себе равновесие и поддержать себя. Все знают. А кто не знает, тому и не расскажешь.
Только опять рано радоваться. Не знаю, что бы стало со мной, задержалась бы я в Храме, и наладилась бы моя церковная жизнь, если бы не очередная милость ко мне со стороны Господа. Заболел мой ребенок. Это началось в тот день, когда была моя генеральная исповедь. Сначала он сказал, что у него заболела шея, потому что он неудобно спал. И он стал крутить головой, как бы разминая ее. Потом ‒ стал забрасывать голову назад резкими дергающимися движениями, потом… Знаете, мне и сейчас очень страшно вспоминать, как он болел тогда. Для меня это был удар, шок, потому что я так радовалась за своего мальчика, гордилась его успехами, он был развитый, подвижный мальчишка, рассуждающий, юморной и шумный. Рано начавший читать, он легко и быстро всему учился, поступить в престижную английскую школу для него не составило никого труда, в моих сладких материнских мечтах он вырастал, стремительно делая успехи во всем, за что не брался, и мы не стеснялись строить далеко идущие планы. И труднее всего мне было смириться с тем, что все эту рухнуло, что ребенок мой ‒ фактически инвалид, что в школу он не пойдет, а ляжет в больницу, что со страшным диагнозом ‒ эпилептический синдром, он не сможет ни в институт поступить, ни на работу хорошую устроиться. В первую очередь мне было жалко себя, свои амбиции, а потом уж его. Он как раз почему-то совсем не огорчался, а даже радовался, что ни в сад, ни в школу ходить не надо, а можно сидеть дома, читать, конструировать и гулять, сколько вздумается. Началась беготня по врачам, анализы, исследования… У меня хватило ума догадаться, что эти два события: моя исповедь и его болезнь связаны теснейшим образом, поэтому, услышав о Реабилитационном Центре на Крутицком Подворье, мы обратились туда. «Вы знаете, ‒ сказал мне врач в этом центре. ‒ Когда человек приходит в Церковь, добровольно порвав со своим греховным прошлым и становясь на путь покаяния и исправления, то обязательно начинаются всяческие искушения. И объяснить их можно двояко: с одной стороны, бесы, разозлившись, что теряют свою жертву, наносят удары по человеку и его близким, а с другой стороны, эти испытания ‒ это проверка решимости идти по выбранному пути. И знайте, одной вам не справиться, только с Божьей помощью. А помощь самая действенная ‒ Святые Таинства. Вы должны причащаться как можно чаще, не реже двух раз в месяц, а ребенок ‒ каждую неделю. Поговорите со священником и начинайте трудиться». И мы пошли в Церковь.
А чего мне стоило преодолеть искушение вновь обратиться к целительнице! Все знакомые в один голос твердили, что это «порча», что целительница по «благословению» работает, что она от церкви лечит и пр. Я тогда еще мало понимала во всех этих нюансах и обмануть меня было легко, но почему-то твердо усвоила, что чародейство и колдовство не должно вновь войти в нашу жизнь. «Дура! ‒ орал на меня мой друг-врач, который успешно лечил иглотерапией, но в самых безнадежных случаях отправлял пациентов к знакомому колдуну. ‒ Ненормальная фанатичка, у тебя сын загибается, а ты…» А я вышла от него как-то вечером, а рядом Храм Иоанна-Крестителя. И у его стен, у закрытых уже на ночь дверей, проревела я, молясь о помощи и стойкости. Кстати, мой друг-врач тоже через некоторое время пришел в Православие, причем немалой причиной тому послужила страшная смерть его знакомого колдуна…
Вот с этого, собственно, и начался мой путь в Церкви, путь к Богу. О, это счастливое время неофитства, когда все дается легко, когда Божия милость значительно превосходит приложенные усилия! Весь образ жизни нашей семьи изменился коренным образом: мама моя пошла в Церковь тоже, отец стал много читать православной литературы, все разговоры были только на эту тему, старые увлечения, отнимающие свободное время, были забыты, круг знакомых изменился, но ничего это нас не огорчало, потому что то, что открывалось нам в Церкви, превосходило по своему значению и качеству все, чем мы жили до сих пор. И самое главное, укрепляясь в вере, мы легче стали реагировать на болезнь ребенка, а потом вдруг заметили, что приступы ослабли, тики исчезли, и на следующий год он смог вернуться в школу, а потом постепенно и диагноз сняли. За два с половиной года. Где бы, в какой яме была бы я, его мама, если бы не его болезнь? Вместо того, чтобы гнаться за всеми прелестями жизни, мне пришлось бросить все силы на его выздоровление. Это ли не милосердие Божие?
Ну, и напоследок, еще одна история. Как-то раз иду я на работу ясным осенним деньком, а у нас, как поднимешься на пригорок, видна колокольня Храма Девяти Кизических Мучеников. Баснословной красоты картина: восходит солнце, чистое, без краев голубое пространство, а от солнца, как лучи из одной точки, расходятся перистые облака. И на фоне этой красоты моя колокольня ‒ как золотая стрела, а небесная высь такая бесконечная, вечная, свежая! И вдруг, в такт моим шагам, в голове стали возникать строчки, и пока я шла до работы, всю дорогу я говорила, говорила, говорила, упоенно, много, легко! А как пришла, постаралась записать, что запомнила. И больше всех удивилась и поразилась тому, что получилось. В душе такой подъем был, что сочиниться могли только стихи. Вот они:
Колокольня антенной в небо,
Белый Храм на пригорок вышел,
Как мне жаль, что я там не был,
Я о том только в песне слышал.
Снился мне этот путь в небо,
Я взывал сквозь антенну к Богу,
Ах, как жаль мне, что я там не был,
Но я буду искать дорогу.
Этот путь мне один заказан,
И колотится сердце до боли,
Пусть я в Церковь приду не сразу,
Мне не надо иной доли.
Путь тяжелый ведет к Богу,
Святый Господи, прими душу,
Укажи мне, Господь, дорогу,
Верю я, я пойду, не струшу.
Колокольня антенной в небо,
Нелегка и узка дорога,
Нет, пока я еще там не был,
Но я буду искать понемногу.
Я приду в белый Храм все же,
В Храм тот, что на пригорок вышел,
Ждет мои покаяния Боже,
Я в душе Его голос слышу.
Он звучит во мне, голос сердца:
Торопись, не сверни с дороги,
Здесь для верных открыта дверца,
Так войди же, не стой у порога!
И пусть бесится черт рогатый,
Не боюсь я его гнева!
Путь мой скорбный, а не богатый,
К колокольне, антенной в небо.
Боже, Боже, ты ждешь, ты терпишь,
Ты страдаешь за нас, грешных,
Но приникну ‒ и ты утешишь,
Обращусь я ‒ и не отвергнешь.
Я ничтожен, я мал, я грешен,
Голос мой, что листвы шорох,
Но я Господом буду услышан,
Мне простится грехов моих ворох.
Мой Господь не отринет, я верю!
Верю разумом, сердцем, не слепо.
Я не буду для Бога потерь.
Колокольня антенной в небо…
Источник: сайт храма Казанской иконы Божией Матери с.Константиново, Рязанская Епархия
Комментировать