Часть третья

В тесном смысле слова под целомудрием разумеется половая стыдливость и чистота. Но в Писании под целомудрием разумеется не одна половая чистота, но всякое воздержание, трезвость, умеренность, скромность и благоразумие. Например, ап. Павел говорил Фесту: «я не безумствую, но истины и целомудрия глаголы вещаю» (Деян.26:25). Здесь под целомудрием разумеется здравомысленное учение. Слова того же апостола: аще ли целомудрствуем, вам (2Кор.5:13) на русском языке означают: если мы скромны, то для вас. Словом, быть целомудренным значит мудро охранять свою душевную целость, непорочность. Целомудрие есть выражение разумно-свободной любви человека к себе самому. Любовь человека естественная выражается в телесном самосохранении, а разумно свободная – в целомудрии, которое можно назвать духовным самосохранением. И та, и другая любовь имеет в основе своей высокое чувство стыда, присущее только человеку. Животные не имеют и зачатков стыда. Стыдливостью охраняются все нравственные обязанности человека к самому себе.

Целомудрие стоит в близком соотношении к благоговению и правде, так что в иных случаях охранение своей душевной целости неотделимо от любви к Богу и людям. Так, например, борьба с грехом имеет своим источником и целомудрие и благоговение. Смирение мы отнесли к проявлениям правды, но оно с неменьшей основательностью могло быть отнесено и к целомудрию. Да и вообще обязанности наши к близким представляют собою как бы продолжение и завершение наших обязанностей к себе.

Грубо ошибаются те, которые видят непримиримое противодействие между обязанностями к себе и обязанностями к ближним и называют стремление человека к счастью эгоизмом. Стремление к счастью вложено в нас Богом. Оно естественно; и когда счастье понимается правильно и пути к нему избираются должные, оно становится нравственным. Счастье – призвание человека. Кто родился, родился для счастья. Оно есть наследие разумных существ, и, может быть, цель мироздания. Кто называет стремление к счастью эгоизмом, тот считает счастье и нечестие тождественными. Но разве эгоизм и нечестие дают людям счастье? Разве гордость, скупость, зависть и своекорыстие делают людей счастливыми?

Глубокий знаток души человеческой бл. Августин рассказывает, что один шутник обещал в ближайший базар узнать желание каждого из посетителей. Толпа с нетерпением ожидала отгадчика. Явившись, он сказал: «вы все желаете дешево купить и дорого продать». Другой остряк в подобном случае сказал: «вы желаете похвалы». Но св.отец уверяет, что обе остроты неудачны, так как добрые не желают ни первого, ни второго. Первое претит чувству справедливости, второе – сознанию недостоинства. По мнению бл.отца, отгадчику следовало бы сказать: «вы все желаете себе счастья».

Похоть есть извращенное стремление к счастью. Искать себе счастья, любить себя не значит непременно исполнять свои похоти, предаваться радостям нечистым, обманчивым и переходящим. Любить себя значит искать счастья истинного, прочного, исполнять волю Божию относительно себя, уготовлять себя к Царству Божию, так как полное счастье недостижимо в условиях земного существования. И если мы в сей только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков (1Кор.15:19).

Стремление к истинному счастью не только не разрушает любви к ближнему, но прямо содействует ей ³⁶⁵. «Любовь к людям основывается на любви к Богу. Если мы любим Бога, то должны любить также и то, что любит Он, Его образ на земле, любить Который весьма выразительно повелевает сам Бог. Но дабы любовь к ближнему, имеющая свое основание в любви к Богу, была живою и деятельною, для этого она должна, прежде всего, пройти через посредство истинной любви к самому себе, почему и сказано в божественной заповеди: возлюби ближнего твоего, как сам себя (именно в Боге). Ежедневный опыт учит, что, смотря по тому, как мы любим самих себя, мы любим и нашего ближнего. В ком нет уважения к себе, тот не имеет уважения и к другим. Кто живет лишь для самого себя, тот и на других будет смотреть как на эгоистов. Но кто почитает в самом себе образ Божий, тот будет ценить его и в других» ³⁶⁶.

Любовь к себе по духу Евангелия заключается в правильном отношении к своей телесной жизни, в охранении души от греха, честнее в охранении своего языка от лжи и празднословия, в разумном отношении к бедствиям и утешениям жизни, в разумном пользовании природой для своих целей и в полезном употреблении досуга.

К рассмотрению этих видов душевного самосохранения мы и приступим.

Половое целомудрие нарушается не только действием, но и одним воззрением или даже пожеланием. Господь учил: «сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф.5:27,28). Разъяснение Спасителя не только не делает заповеди о плотском целомудрии более трудною, но напротив облегчает исполнение этой заповеди. Чтобы закон был более лёгким, «Он говорит: убегай взгляда на жену, отложи невоздержание; а чтобы он был трудным, для этого надлежало бы сказать наоборот: ближе знакомься с женщинами, засматривайся на чужую красоту, и затем побеждай похоть. Вот это было бы трудно. А что Он говорит: беги от печи, удались от огня, не приближайся к пламени, чтобы быть тебе невредимым, – это весьма легко, потому что такая заповедь сообразна с природою»³⁶⁷.

И язычники понимали, что нарушение целомудрия начинается с воззрения и пожеланий. «Александр (Македонский), взяв в плен дочерей Дария, о которых засвидетельствовано, что красота их была удивительна, не удостоил и видеть их, считая постыдным – победителю мужей уступать над собой победу женщинам. Это указывает на одно с заповедью, что воззревши на женщину для услаждения за то, что допустил в душу желание, не освобождается от вины»³⁶⁸.

«Двойствен человек – плотский и духовный, двойственна и чистота его пред Богом, телесная и духовная. Напрасно гордится человек телесной чистотой, если не хранить тщательно чистоты духа. Напрасно иной вожделения плотские в себе обуздывает воздержанием, если умом своим мечтает греховные сквернодеяния. Тело чисто, а от сердца исходят помышления злая, прелюбодеяния, любодеяния, сквернящие человека»³⁶⁹. «Да будет же девственною и мысль: да не кружится, да не блуждает, да не носит в себе образов того, что лукаво: такой образ есть уже часть любодейства; да не созидает в душе ненавистных кумиров»³⁷⁰.

Верх целомудрия – покоящаяся, не смущаемая ни страстью, ни пожеланием, ни помыслом чистота. Но целомудренным должно почитать не того только, кто достиг этого верха, но и того, кто идет к нему, стремится, борется. В таком воинствующем положении находились даже многие святые. Бл.Иероним, желая освободиться от чувственности, оставил свое богатство и удовольствия столичной жизни, удалился в пустыню, жил в суровом воздержании, но и тогда ему представлялись нечистые образы страстной жизни, нарушавшие чистоту ума и мир совести. Он писал: «сколько раз с тех пор, как я живу в пустыне, мне воображалось, будто я нахожусь еще среди увеселений Рима! Мое тело было уже мертво, а мои страсти все еще шипели. Не зная, где найти помощь, я повергался к стопам Христа, омывал их слезами и старался извести сию мятежную плоть, оставаясь по целым неделям без пищи»³⁷¹.

К сохранению целомудрия существует два пути: обеты девства и супружеский союз. Церковь одобряет оба эти пути, отдавая, однако заметное предпочтение первому. Он прямее ведёт к цели. Но зато он труднее. Обеты девства – это путь избранных натур. Для избрания этого пути со стороны человека нужна не только добрая воля, но и способность, предрасположения. Не все вмещают словесе сего, но им же дано есть (Мф.19:11). Не все – художники, певцы или поэты, но только способные к тому. И ни одного человека нельзя укорять, что он ни художник, ни певец и ни поэт. Так и вступившему в брак нет бесчестия от того, что он не сравнялся с девственниками. Лично для него этот путь, может быть, даже наилучший, так как принудительное безбрачие с его постоянною опасностью и борьбой может нравственно искалечить человека. Безбрачие – ангельское состояние, потому оно и предназначено для натур ангелоподобных, в которых любовь к Богу так сильна, что перед нею бледнеет плотское похотение.

Да, девствующим, будь то мужчина или женщина, предстоит тяжкая война, требующая сильного характера и твёрдых религиозных убеждений. На этой войне «нет отдыха, потому что воюет дьявол, который не знает определённого времени к нападению, не ожидает условного знака к сражению, но всегда стоит и старается найти деву (или девственника) безоружною, чтобы нанести ей смертельную рану; и дева никогда не может отдохнуть от этой брани, но всегда носит в себе самой тревогу и воителя. И осужденные не так бедствуют, хотя и видят начальника только по временам, а дева (или девственник), куда ни пойдёт, везде имеет при себе судью и носит с собою врага. Этот враг не дает ей покоя ни вечером, ни утром, ни в полдень, но воюет непрестанно, представляя ей наслаждение, указывая на брак, чтобы исторгнуть из неё добродетель и породить в ней порок, чтобы изгнать из неё целомудрие и всеять в неё блуд: каждый час разгорается, приятно поджигаемая, печь сладострастия»³⁷²·

Поэтому решающимся на безбрачие нужно «иметь адамантовый ум, великое терпение, крепкие стены с ограждениями и запорами, а прежде всего этого помощь свыше. Здесь надобно идти по раскалённым углям, и не обжечься (Притч.6:28), выступать против меча, и не быть раненым, ибо сила похоти так велика, как сила огня и железа. Не дьявол только, но и сила естественного вожделения беспокоит не вступающих в брак»³⁷³. «Нет подвига более целомудрия и девства. Ведущему безбрачную жизнь удивляются самые ангелы, и он не менее подвижников увенчивается, потому что, сколько трудов и усилий потребно, чтоб состоя из плоти и крови, стремиться всегда непорочностью подражать невещественности бесплотных!» ³⁷⁴.

Высоко ценя идеал целомудрия, и понимая трудность безбрачия, святые подвижники и девственники никогда не порицали брака к общению ложа не относились с такими укорительными словами, с какими говорят об этом предмете нынешние удалившиеся от Христовой кротости учители воздержания. Вот как благодушно высказывается по поводу брака и безбрачия для девы вселенский учитель Церкви: «если жизнь твоя совершенно свободна от уз, живи для одного Христа, отказавшись от всего, будь светлою, мудрою, рассудительной девой. А если овладела тобою любовь к тому ребру, от которого ты отделена, то и заботься об этом одном милом ребре, питая к нему добрую, благородную, а не порочную любовь»³⁷⁵.

Для девства нужно укреплять свою душу не с одной только стороны полового воздержания, но и со всех. Жизнь девственника и дев должна быть строго нравственна во всех отношениях. Апостол «Павел, давая определение девства, назвал девою не ту, которая не знает брака, но ту, которая печется о Господних» ³⁷⁶.

«Те девы, у коих угасли светильники, были девы телом, но не чисты сердцем; и хотя муж не растлил их, но растлила их любовь к деньгам. Тело у них было чисто, а душа была преисполнена блуда, потому что ими овладели злые помыслы, – сребролюбие, и жестокосердие, и гнев, и зависть, и леность, и забывчивость, и гордость, и все это погубило достоинство их девства. Как тело растлевается блудом, так и душа оскверняется сатанинскими помыслами, превратными правилами, нечистыми мыслями. Кто говорит: я девственник по телу, а в душе завидует брату, тот не девственник; его девство растлила любовь к злословию: вошла в него эта страсть и нарушила его девство. А кто ненавидит своего брата, тот более человекоубийца, чем девственник; и вообще, какою кто одержим бывает страстью, ею и растлевает свое девство»³⁷⁷. Плодами девства должны быть нестяжательность, смелость перед начальствующими, бесстрашие перед лицом смерти, свобода от житейской многопопечительности. «Если же этого нет, то какая польза в чистоте телесной?» ³⁷⁸.

Кроме того высота девства зависит от свободного самоопределения к нему. Апостол говорит в своем увещании к девству: говорю это для вашей же пользы, не с тем, чтобы наложить на вас петлю (1Кор.7:35). «Не девство он называет петлею, но принятие этого блага с насилием и принуждением. Все, что принимает кто-либо по принуждению и против воли, бывает несноснее всего и давит нашу душу мучительнее петли» ³⁷⁹.

В случае самоопределения к девству из житейских и материальных расчётов, напр., ради независимости, обеспеченности, спокойствия, нежелания иметь заботу о детях, – это девство теряет всю нравственную цену. Высоко только безбрачие ради Христа.

Добрачное девство одинаково обязательно и для мужчины и для женщины. Но у нас и в высших слоях общества, и среди простолюдинов крепко установилось касательно этого положения превратное мнение. «То, что так строго, хотя и справедливо, судится в женщине, что считается для неё потерею чести, унижает ее до последней степени и навсегда лишает ее доброго имени в обществе, то считается у нас почему-то маловажным для мужчины, не кладет на него ровно никакого пятна, и много-много называется грешками молодости, шалостью или извинительным увлечением. Но на каком же это основании? Разве заповедь Господня: не прелюбы сотвори – изречена только для женского пола? Разве когда Писание внушает нам, что тела наши суть храмы Божии и затем предостерегает, что кто Божий храм растлит, растлит сего Бог, – разве эти внушения и предостережения направлены против женщин? Нет, совершенно нет! О Христе Иисусе, в благодатном царстве Его, нет ни мужского пола, ни женского, то есть, нет никакого различия между тем и другим полом по отношению к нравственным обязанностям. Эти поблажки и нелепые извинения изобрели и выдумали для себя развращенные люди... Надеясь найти семейное счастье и ища его в браке, мужчины требуют совершенной добродетели и всецелой непорочности души и тела от своих избранниц, как совершенно естественной и обыкновенной вещи; себя же не считают обязанными сберегать то же самое для брачного алтаря. Такой самолюбивый со стороны мужчины и оскорбительный для женщины взгляд на взаимные их права и отношения, кроме противоречия Христову учению и неверности евангельским началам, заключает в себе значительную долю невежества и варварства, оставшегося от времен древних, когда женщина считалась лишь предметом, назначенным для удовольствия сильнейшего пола»³⁸⁰

Блудодеяние – слишком тяжелый грех, чтобы быть для кого-нибудь извинительным. «Под внешней и плотской стороной грехов сладострастия зреет некоторым образом тайна внутреннего беззакония и нечистоты душевной. С растлением тела растлевается и грязнится самая душа сластолюбца, появляется в ней некоторая распущенность, беспечность и наклонность к животному и материальному взгляду на вещи и к такому же образу жизни во всех прочих отношениях»³⁸¹.

Порок блудодеяния очень напоминает те приёмы, с какими совершается воровство. Оба эти порока любят тайность, сопровождаются хитростями и представляют собою посягательство на чужое. В числе хитростей, содействующих блудодеянию, видное место занимает щегольство, старание всеми мерами прикрасить свою наружность. Поэтому-то щегольство и порицалось св. отцами и соборами³⁸².

Но будучи сходен с воровством, порок нецеломудрия тяжелее воровства. Не спускают вору, если он крадет, чтобы насытить душу свою, когда он голоден. Кто же прелюбодействует с женщиною, у того нет ума; тот губит душу свою, кто делает это (Притч.6:30,32). «Вор в защиту свою может привести хоть и неосновательную причину – нужду от бедности, а этот (блудник), навлекаемый никакою нуждою, от одного безумия впадает в бездну греха»³⁸³.

Если мы прислушаемся к уму своему, то прежде всего, заметим в нём перебегание от одной мысли к другой. И это – во всякое время, во всяком месте: дома, в храме, за работой, чтением и разговором. «Обычно называют это думанием; в существе же дела это есть расхищение ума, или рассеянность и отсутствие внимания сосредоточенного. Противоположное тому состояние у святых есть внимание ума, по коему ничто самовольно не входит в голову и не выходит из неё, а все подчинено свободе и сознанию. Присмотритесь еще внимательнее, и вы различите в себе постоянную заботу об устроении своего быта, которая непрестанно точит душу, как червь, гонит человека труженика от одного дела к другому, устремляя его все вперед и вперед, по недовольству ничем обладаемым. С первого пробуждения нашего от сна, осаживает душу забота и не дает нам ни посидеть на месте, ни поговорить с кем-либо как должно, ни даже поесть спокойно, пока не свалит нас утомленных глубокая ночь на отдых, возмущаемый заботливыми сновидениями. Эта болезнь именуется многозаботливостью, которая снедает душу, словно ржа железо. Противоположное сему свойство святых есть беспечалие, которое впрочем, не есть беззаботность, а смиренный труд, правильный, состоящий в предоставлении себя и своей участи промышлению Божию. Смотрите еще глубже, и вы увидите пленника, связанного по рукам и по ногам, против воли влекомого туда и сюда, однако ж, мечтающего о себе, что он наслаждается полною свободою. Узы этого пленника составляют пристрастия к разным лицам и вещам, окружающим его. Противоположное ему свойство святых – отрешенность от всего, свобода сердца. – Случалось ли вам когда наблюдать за движениями сердца? Попробуйте это сделать, хотя бы в продолжение небольшого времени, и смотрите, что там делается. Получили неприятность, – рассердились; встретили неудачу, опечалились; враг попался, загорелись ненавистью; увидали равного себе, который занял высшее место, – начинаете завидовать; подумали о своих совершенствах, заболели гордостью и презорством. А тут человекоугодие, тщеславие, похоть, сластолюбие, леность, ненависть – одно за другим поражают сердце, – и это только в продолжение нескольких минут. Справедливо один из подвижников, внимательных к себе, созерцал сердце человеческое полным змей ядовитых, т. е. страстей. В противоположность этому сердце святых свободно от страстей»³⁸⁴.

Но такая свобода достигалась долгим и трудным самоиспытанием. Подвижники останавливали грех в самом исходе его и учили: «согрешивши, не тело вини, а мысль. Ибо ежели б не предшествовал ум, то бы и тело не последовало»³⁸⁵. За помыслом, который на языке аскетов называется прилогом, может последовать внимание, то есть, удерживание помысла, не старание вытеснить этот помысл другими мыслями, игра с ним. За вниманием следует услаждение помыслом, а далее является желание, склонение воли на зло. Тут уже до дела недалеко. Желание ослабляет мыслительную деятельность человека и как бы охмеляет его. Легче всего остановить грех после прилога, бесстрастного представления о грехе. Когда начинается внимание, тогда на сторону греха переходит сердце. Но борьба с помыслом возможна и тогда, когда он перешел в желание.

Самое появление помыслов в сознании и сердце не должно приводить христианина в уныние. Многие угодники Божии все свое подвижничество полагали в очищении ума, сердца и воли от помыслов. Св. Мария Египетская в продолжение 17 лет покаяния своего трудилась над уничтожением в своей душе помыслов и воспоминаний о прежней нечистой жизни. Опытом замечено, что помыслы усиливаются во время молитвы и совершения добрых дел; напротив, враг редко нападает на того, кто ему во всем уступает.

Многие в помыслах предаются невольной хуле на Господа, Богоматерь, угодников Божиих, в храме на святые иконы и таинства. Человек гонит эти мысли, а они с настойчивостью роятся в его голове.

Такие помыслы – явное дело дьявола. «Как морские разбойники, встретив корабли, нагруженные песком, пропускают их, а если увидят корабли с драгоценным грузом и богатыми товарами, то нападают на них, повреждая снизу, осаждая сверху и употребляя против них все средства, так точно и дьявол имеет обыкновение особенно нападать на тех, которые приобрели много добродетелей, завидовать им и строить козни».³⁸⁶

В отношении к этим помыслам должно избегать как излишней беспечности, так и чрезмерного уныния. «Опасно почивать на той уверенности, что я не делаю худых дел. Да, обстоятельства так сложились, что тебе лучше не делать худого, а в сердце оно живет. Не хвались исправностью внешнего поведения, а вникни в то, куда сердце лежит» ³⁸⁷.

Но, с другой стороны, не следует предаваться и унынию, по случаю частого и сильного нападения помыслов. К авве Пимену один брат пришел с горькой жалобой на бессилие свое в борьбе с помыслами и просил совета, как избавиться от них. Авва вывел брата на вольный воздух и сказал: «раскрой пазуху и не впускай ветра». Тот ответил, что не может этого сделать. «Если не можешь сего сделать, заметил авва, то и помыслам приходить воспрепятствовать не можешь. Твое дело противостоять им». Другому брату по такому же вопросу авва Пимен сказал: «ужели похвалится секира без секущего ею? (Ис.10:15). Не давай помыслам руки, и ничего не сделают»³⁸⁸.

Грех заключается не в самом появлении помысла или искушения и даже не в совершении его, но во влечении к злу, в акте воли. Взвешены все сдерживающие мотивы и признаны ничтожными. И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что приятно для глаз и вожделенно (Быт.3:6) Грех смакуется прежде его совершения. А совершение часто не доставляет никакого удовольствия: вкусил, выпил, присвоил, отомстил, а ожидаемого очарования не получил. Сладость греха была в представлении о нём, в вожделении.

Так как помыслы родятся в человеке не без содействия лукавого, то к борьбе с помыслами применимо наставление Господа Иисуса: сей же род изгоняется только молитвою и постом (Мф.17:21). При помощи этих средств один подвижник четырнадцать лет боролся с блудными представлениями и ни разу не допустил, чтобы эти представления перешли в вожделения и похоть. Внимание его было всегда на страже, чтобы не допустить помысла в область сердца³⁸⁹·

Пост, как средство для борьбы с помыслами, нужно понимать в широком смысле слова. Помыслы нередко имеют источником наше собственное невоздержание, или нашу праздность, или гордость. Иногда «корень помыслов – суть явные пороки, а мы их и руками, и ногами, и устами защищаем всегда и везде» ³⁹⁰.

Желающий ослабить силу помыслов должен стараться, чтобы его душа не оставалась незанятою каким-либо упражнением: «начало всякого зла рассеянность» ³⁹¹. «Доколе горшок стоит на огне, дотоле муха или другое какое животное не может коснуться его, а садятся на него, когда он холоден. Так и с христианином: пока он живёт в духовных упражнениях, враг не может приблизиться к нему» ³⁹².

К ослаблению силы помыслов немало может служить то убеждение, что помыслы не суть кровная наша собственность, но навеваются и навязываются нам извне. «Все греховное есть пришлое к нам; поэтому его должно всегда отделять от себя, иначе мы будем иметь изменника в себе самих. Кто хочет вести брань с собою, тот должен разделить себя на себя и на врага, кроющегося в нем. Спеши восставить в душе убеждения противоположные тем, на которых держатся смущающие помыслы».³⁹³

Когда отделишь от себя чуждые тебе помыслы, то тебе легче будет открыть их другому. А это весьма полезно для побеждения худых помыслов. «Если смущают тебя злые помыслы, не скрывай их, но тотчас выскажи и обличи. Ибо чем долее человек скрывает помыслы свои, тем более они размножаются и крепнут»³⁹⁴. «Знай, что если кто, будучи борим и удручаем страстным помыслом, не открывает его, то тот сам укрепляет его против себя, т. е. подаёт ему силу воздвигнуть на него еще большую брань, и нанести большее поражение»³⁹⁵.

Но недолжно размышлять и подробно «рассказывать о помыслах блуда и злоречия. Если кто хочет рассмотреть их в сердце своём, не получит пользы, но, ожесточившись против них, возымеет спокойствие³⁹⁶.

Всякое свободное действие, мысль и чувство в нравственном отношении небезразличны, но или добры, или худы. Свобода христианина проявляется в согласовании его действий с требованиями веры. Все же, что не по вере, грех. Едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте во славу Божию (Рим.14:23; 1Кор.10:31). «Непозволительно тебе жить безразлично; назначь себе закон со всею точностью, потому что жизнь есть подвиг и борьба, а подвизаяйся от всех воздержится (1Кор.9:25). Сказать ли тебе один лучший и безопасный образ действий? Извергнем из души то, что кажется безразличным, но рождает грехи; из действий одни суть грехи, а другие не грехи, но бывают причиною грехов; например, смех по природе не есть грех, но он бывает грехом, если простирается чрез меру, потому что от смеха происходит насмешливость, от насмешливости срамословие, от срамословия постыдные дела. Если мы будем остерегаться безразличного, то никогда не впадём в запрещенное. Так для многих кажется безразличным смотреть на женщин: но из этого рождается бесстыдное вожделение, из вожделения – блуд. Так и роскошь, по-видимому, не представляет ничего страшного, но отсюда пьянство и бесчисленное множество дел, сопряжённых с пьянством».

«Христианину должно всемерно заботиться о том, чтобы все у него обращалось в средство к целям нравственным, даже положение стана, движение рук, глаз и пр. Ибо он себя предал в жертву Богу всецелую, дал обет работать Ему все дни жизни. То время, которое отдано безразличному действию, есть время потерянное, потому что оно должно быть восполнено покаянием. Сверх того, есть ли предметы безразличные для сердца? Кажется, нет. Но движения сердца в нравственной жизни небезразличны. Следовательно, и действия, кажущиеся безразличными, оставляя хороший или худой след на душе, по тому самому хороши или худы. Опять, если есть возможность безразличное действие сделать качественным, то почему не обратить его в свою пользу? В христианине уже потому безразличные дела не безразличны, что они попускаются в его жизнь по нерадению, суть плод нравственно худого состояния ³⁹⁷.

На обыденном языке поступки, лежащие в области так называемого нравственного безразличия, называются малыми грехами. Но и это определение нельзя принять без оговорки. Само слово «малый» в приложении к греху служит выражением потворства и неуместной снисходительности. Кроме того здесь делается неправильная оценка нравственного состояния человека по внешним последствиям поступка. Но гнев, хотя бы не вырвавшийся наружу, вожделение, скрытое в сердце, зависть, осуждение, хотя бы только мысленное, легкомысленное слово – малое это или великое? За все это положен строгий суд³⁹⁸.

В названии тех или других грехов малыми видится неправильное понятие о праведности, как бы выражающейся в героических поступках, подобных поступку Курция, бросившегося в бездну, или В. Телля, вонзившего себе в грудь штыки. Праведность не есть героизм, с которым под влиянием минуты жертвуют своею жизнью и совершают подвиги необычайной храбрости. Праведность ежедневно проявляется в малом, хотя иногда доходит до степени героизма. Но герой может быть и нехорошей жизни человек, а праведник – всегда хорош. Не солгать, не осудить, пожалеть, простить, воздержаться, смириться – вот те малые дела, в которых ученик Христов должен быть верен. Такова воля Божия. Нарушение этой воли, хотя бы частичное, может ли быть называемо малым грехом? Фальшивомонетчик виновен и тогда, когда подделывает мелкую монету. Поэт Шиллер не без преувеличения заметил, что «дерзко украсть миллион, но безмерно дерзче украсть гинею; грех, кажется, уменьшается с увеличением размеров преступления». В этом замечании справедливо только то, что грех нельзя измерять внешними последствиями его. В малом грехе иногда сказывается более преступная воля, чем в большом.

Внешние последствия малых грехов по большей части незначительны, но влияние их на душу согрешающего весьма пагубно. Уничижаяй малая по мале упадет (Сир.19:1), т. е., ни во что ставящий малое мало-помалу придет в упадок. «Не возражай, как может пасть духовный? Когда он примет в себя что-нибудь малое из области греха и не извергнет этого малого из себя покаянием, то оно, укоснев в нем и развившись уже не терпит пребывать в одиночестве, но влечет и к иному, сродному себе, насильно как бы цепью. Если духовный вступит в борьбу с явившимся злом и отразит его молитвою, то останется в своей мере преуспеяния, утратив, однако, отчасти бесстрастие в такой степени, в какой попущено было пристрастие к вкравшемуся злу»³⁹⁹.

Так пагубны малые грехи даже для людей, утвердившихся в христианской жизни! «Хотя бы кто имел десять добрых дел, а к одному злому делу навык, то это одно злое дело, обратившееся в навык, одна эта страсть превозмогает десять добрых дел. Ибо орел, хотя бы весь исторгся из сетей, а запутался в оных одними когтями, через эту малую часть теряет всю свою силу» ⁴⁰⁰. Увяз ноготок, всей птичке пропасть, говорит приметливый русский народ. Неверный в малом оказывается почти всегда неверен и во многом (Лк.16:10).

Малые грехи представляют собою как бы мост к порочному состоянию; никто не начинает прямо с грубых преступлений; тля греховная заражает душу постепенно. Пролезь маленький вор, отпер дверь большому. И болезнь и пожар нужно уничтожать в начале. «Приучайся побеждать малое, если хочешь победить великое», учил Иоанн Лествичник.

Пылинка, попавшая на глазное яблоко, раздражает его. Так чувствительна бывает и совесть до допущения в нее малых грехов. Но при повторении их совесть сделается подобна желудку страуса, который переносит и железо. Совесть можно еще сравнить с озером, которое летом не держало на своей поверхности и мелкого камушка, а, замерзши, выдерживает обозы.

Совесть – сторож души, вначале бдительный, чуткий. Но малые грехи залепят этому сторожу и глаза и уши. Вот пример потери чувствительности сердца от единичного допущения греха. Алипий, друг Августина, ненавидел кровавое зрелище борьбы гладиаторов. Но раз, по настоянию друга, пошёл в амфитеатр. Сначала он не открывал глаз от ужаса и отвращения. Когда зрители захлопали от восторга, он робко проглянул. С этих пор он стал любителем кровавых зрелищ.

С малого начинается большое. От маленькой свечки сгорела Москва. Малый червь губит дуб, от малой щели тонет корабль. От глотка водки, выпитого с отвращением, переходят к пьянству. Редко кто начинает с грубых грехов, потому что против таких грехов возмущается совесть, но она охотно допускает малые. Но в этих «малых» кроется смерть души, подобно тому, как смерть тела кроется в малой капле яда, в дуновении ветра, в незаметной глазу бацилле⁴⁰¹.

Когда христианин пред совершением греха успокаивает себя, что это грех – малый, то он усиливает тяжесть греха через это лукавое успокаивание. Малые грехи... но они нас обступают ежечасно, день ото дня, год от году. Имя им легион. Какая же радость погибнуть не от одного Голиафа, а от множества филистимлян? Не велика и не сильна саранча, но она множеством своим приносит бедствие целой стране.

Способны ли мы правильно судить о тяжести греха? По нашему мнению, и грех Евы, вкусившей запрещенного плода, невелик, и грех Моисея, усомнившегося в возможности извлечь воду из скалы, не важен, и грех Надава и Авиуда, употребивших не священный огонь для богослужения, легковесен, и грех жены Лота, обернувшейся взглянуть на родное пепелище, простителен. Но не таков был суд Божий над этими проступками. Да и мы с своим малым рассудком, повнимательнее обсудив каждый из этих «малых» проступков, найдем, что они не так маловажны, как кажутся. Напр., проступок жены Лотовой заключал в себе: неповиновение ясному повелению Господа, упрямство, недоверие к угрозам Божиим, неблагодарность к Богу, заботившемуся о семье Лота, неследование примеру мужа, предосудительную скупость и привязанность к развратным жителям осуждённого на гибель города.

Отнесшись с равным вниманием к своим «малым» грехам, мы увидим, что они заключают в себе довольно сложные преслушания воли Божией.

Потворство малым грехам ведет к образованию греховных привычек, которые имеют великую силу над человеком, порабощают его волю. Пророк Иеремия спрашивает своих соотечественников: Может ли Эфиоплянин переменить кожу свою и барс – пятна свои? Так и вы можете ли делать доброе, привыкши делать злое? (Иер.13:23).

«Привычка – дело важное; трудно отстать от неё и уберечься; она часто сбивает нас против нашей воли и нашего сознания. Привычка, по истине, великое дело: она имеет силу природы» ⁴⁰².

Это и печально и вместе утешительно: такую силу имеют не одни дурные привычки, но и добрые. Человек может приложить силу воли, чтобы образовать добрую привычку, противоположную худой, и худую через то устранить. Только не нужно медлить и малодушествовать в этой борьбе. «Не будем откладывать до завтра, потому что не знаем, что родит находяй день (Притч.27:1), не будем говорить: одолеем эту привычку понемногу, потому что этому «понемногу» никогда не будет конца»⁴⁰³. Если образовалась щель в корабле, нужно ее заткнуть и заделать зараз, а не понемногу...

Поэтому нужно быть бдительным к своему душевному состоянию и предупреждать зло вначале. Упустишь огонь, – не потушишь. Как существуют привычки к отдельным грехам, так точно можно привыкнуть к греху и душевной беспечности вообще. И Каин, и Иуда не вдруг сделались сынами беззакония. Начиналось с малого. «Всякий не вдруг впадает в нечестие... напротив, душа нисходит до крайней степени погибели неприметно, мало-помалу, когда вознерадит»⁴⁰⁴. Подвижники потому и достигали высоких степеней совершенства, что преграждали себе путь к греху в начале. Вот примеры такой похвальной бдительности. Шел однажды авва Агафон со своими учениками. Один из них, нашедши на дороге зеленый стручок, говорит старцу: «отче, велишь ли мне взять его?» Старец посмотрел на ученика с удивлением и спросил: «разве ты положил его тут?» Брат отвечал: «нет». Старец сказал: «как же ты хочешь взять то, чего не клал?»⁴⁰⁵. Авва Исаак говорил: «я знаю брата, который жал в поле, и, захотев съесть пшеничный колос, спросил хозяина поля: позволишь ли мне съесть пшеничный колос!». ⁴⁰⁶

Познавай, яко посреди сетей минуешь (Сир.9:18). «Сеть прикрыта. Опасность не является открыто и гибель не явна, но сокрыта со всех сторон. Нужна тебе великая осмотрительность, потому что как дети прикрывают сеть землею, так и дьявол – грехи житейскими удовольствиями. Но познавай, тщательно, исследуя, и, если представится прибыль, не смотри только на прибыль, но исследуй тщательно, не скрывается ли грех и смерть в этой прибыли, и если увидишь это, беги прочь. Опять, когда представится наслаждение и удовольствие, не смотри только на удовольствие, но тщательно разведай, не скрылось ли в глубине удовольствия какое беззаконие и, если найдешь, удались. Советует ли кто, льстит ли, услуживает ли, обещает ли почести или что-нибудь другое, все будем исследовать тщательно и осматривать со всех сторон, нет ли нам какого вреда, нет ли какой опасности от совета, почести, или услуги. Если бы была только одна или две сети, легко было бы остеречься; но послушай, как говорит Соломон, чтобы показать их множественность: познавай, яко посреди сетей минуешь. Не сказал: «подле сетей ходишь, но – посреди сетей». С обеих сторон у нас пропасти, с обеих сторон козни. Пришел иной на площадь, увидел врага – и воспламенился от одного этого взгляда, увидел друга, пользующегося хорошим мнением – и поревновал; увидел бедного – и презрел, возгнушался; увидел богатого – и позавидовал; увидел красивую женщину – и пленился. Видишь, возлюбленный, сколько сетей; поэтому и сказал премудрый: познавай, яко посреди сетей минуеши. И дома – сети, и за столом – сети, и в собраниях – сети»⁴⁰⁷.

Какой бы ни был грех, действие его одинаково со всеми другими грехами: разобщение с Богом правды. Поэтому ап. Иаков и говорит: «Кто согрешит в одном чем-либо, тот становится виновным во всём» (Иак.2:10). Но апостол не хочет этим сказать, что все грехи равнозначащие. Он сам указывает на грехи вопиющие, каково – удержание платы наемника (Иак.5:4). Спаситель в словах к Пилату: «больше греха на том, кто предал Меня тебе» (Ин.19:11) ясно различал грехи по их значению. Бывают грехи от малодушия (отречение Петра апостола), бывают от злобы (предательство Иуды), бывают грехи к смерти (1Ин.5:16) и хула на Духа Святого, бывают грехи сознательные (1Тим.4:2) и грехи неведения (1Тим.1:13). Нравственное различие между этими грехами очевидно из одного перечня.

Но это различие в степени преступности грехов не колеблет того положения, что согрешающий в одном, виновен во всём. «Нарушив один из Божиих законов, вы нарушаете принцип повиновения, на котором они основаны. Если я поставлю своего сына посреди загороженного места, имеющего десять выходов, и скажу ему: «твоя жизнь, твое счастье зависят от твоего непрерывного пребывания в нём; вне этой ограды, во всех местах грех ползает, как змея, и таится, как тигр в засаде. Поэтому, заклиная тебя своею властью над тобою, своей любовью и твоей любовью ко мне, запрещаю тебе выходить отсюда». Уменьшится ли вина сына, если нарушив мое повеление, он скажет мне: «я вышел только из одной двери, а не из всех остальных девяти?» Так-то и мы хотим поступать. И человек гордится тем, что не украдет, не нарушит закона целомудрия. К чему это послужит, если он обыкновенно злословит брата или судит брата своего (Иак.4:11)? Сатана – как рыболов – ловец людей. Ему все равно, что посадить на крючок, чтобы поймать их: красную мушку убийства, черную мушку неправедности, многоцветную мушку обмана. Усиленная стража не должна стоять с той стороны крепости, где нас не осаждают, но в слабом месте, где нападение самое сильное. Если мы нарушим один закон, то нам грозит не только опасность нарушить и остальные, но даже еще более ужасный результат – быть обессиленным и порабощённым греху» ⁴⁰⁸.

Порочное состояние выражается, между прочим, в так называемых грехах неведения.

Не следует думать, что эти грехи занимают незначительное место в жизни христианина и неопасны для спасения души. В таком случае неведение пути Евангельского имело бы силу равную добродетели и было бы завидным уделом. И знающие требования Божественной правды старались бы не углубляться в них, а забывать.

Как нельзя отговариваться неведением законов государственных, так нельзя оправдываться неведением законов Божественных, будь то законы природы или законы поведения. Ты по неведению выпил яд вместо воды, – ужели яд через то потеряет свою силу? И немилосердные в приточном изображении последнего суда отговаривались неведением, когда говорили Судии: Господи, когда мы видели Тебя алчущим и проч. (Мф.25:31–46), но это оправдание не избавило их от осуждения.

Незнание законов Божественной правды само по себе есть нерадение и грех гораздо больший, чем незнание законов природы и законов государственных. Еще через Моисея Господь говорил своему народу: «да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоём и в душе твоей. И внушай их детям твоим, и говори о них, сидя в доме твоём, и идя дорогою, и ложась и вставая. И навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкой над глазами твоими, и напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих» (Втор.6:6–9).

Само неведение есть грех, преступление воли Божией, – как же этот грех может служить к оправданию в других грехах? Ты говоришь, что не знал, но почему не знал? почему не озаботился приобрести знание того, что наиболее нужно человеку? Грехи неведения – это по большей части грехи нерадения, невнимания, поспешности и беззаботности. Тысячи грехов имеют такое происхождение.

Прежде, чем совершить проступок, ты спрашивал своей совести, но твоя совесть, полуслепая, извращенная, нечувствительная от множества грехов, одобрила беззаконное дело. Но знай, что воля Божия выше твоей совести. Не укоряет тебя твоя совесть, – это грех неведения, – но самое дело вопиет против тебя.

Ты взвешивал поступок своим умом и одобрил его. Но зачем ты не взвесил его на весах Слова Божия, которые чутки и не погрешительны, тогда как человеческое мнение непостоянно, изменчиво, подкупно, зависимо от духа времени, от личного вкуса?

Ты сделал проступок по неведению, потому что справлялся не с Словом Божиим, но с человеческими обычаями и приличиями. Ты говоришь в свое оправдание: «я не знал, что это худо. Так делают все. Таково требование приличия». Так оправдывают люди ложь, лицемерие, роскошь, распущенность, игры, невоздержание... Но что говорит Господь? Доколе, не прейдёт небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдёт из закона (Мф.5:18). Кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царствие Небесном (Мф.5:19). Из оправдания приличиями, общественным мнением, обычаем, видно, что люди не знают воли Божией потому что не хотят ее знать, не ищут ведения.

Но возможны случаи действительного неведения. Что о таких говорит Писание? В книге Левит за грехи неведения предписывалось приносить жертву повинности овна без порока и признавалось, что грехам неведения могут подпасть не одни простецы, но князь и священник (Лев.4:2–4,22–24). Пророк Давид молился: «Кто усмотрит погрешности свои? От тайных моих очисти меня» (Пс.18:13).

В Новом Завете совершен был величайший грех неведения – распятие Господа Иисуса (Деян.3:17; 1Кор.2:8; 1Тим.1:13). Сравнительно с грехом упорного противления Духу истины, грехом непростительным ни в сем веке, ни в будущем, грехи неведения менее тяжки и заслуживают помилования. На это указывает и молитва Господня с креста: «Отче, прости им; ибо не знают, что делают» (Лк.23:34). Но потому и молился Спаситель за грешащих по неведению, что их грех вменяем, наказуем. Иначе зачем же просьба о прощении?

К тому же заключению приводят и слова Господа о рабе, не знавшем и сделавшем достойное наказания, что он бит будет мало (Лк.12:48). Мало сравнительно с тем, который знал волю господина и не оправдал доверия, но немало само по себе, если под этим мало, разумеется вечное наказание, вечное удаление от лица Божия.

Но насколько христианин может быть признан незнающим воли Господа своего? Не разумеются ли под людьми, не ведавшими Господней воли, язычники и дикари?

Человек – существо двойственное, духовно-телесное. Отсюда и грех человека имеет характер двойственный: человек грешит из души в тело, из тела в душу. Св. Димитрий Ростовский в статье о втором пришествии Господа Иисуса Христа представляет тело и душу взаимно укоряющими друг друга. Например, душа говорит «к телу своему: проклято ты, окаянное тело, яко объедением и пьянством на всяк день отягощалось еси, и мене в бездну адскую погрузило еси. А тело отвечает: проклята и ты, душе моя окаянная! ибо с единого и того же блюда со мною яла еси, с единой и той же чаши со мною пивала еси; мене же и себе воздержанию не поучила еси» и т. д. ⁴⁰⁹.

Все разнообразные проявления греха сводятся к двум главным родам греха: гордости и чувственности, сообразно двум сторонам человеческого духовно-телесного существа. Человек или превозносится выше положенного, или падает нижеуказанного ему предела. Или в душе мечтает быть самозаконным, как Бог (будете яко бози) или порабощает эту самую душу плоти, телесной стороне своего существа. Оба эти рода греха при всей своей противоположности уживаются в каждом человеке. Грех приближает человека то к миру животному, то к миру демоническому. Между обоими родами греха есть некоторого рода сродство и взаимодействие: привыкши считать ничтожным порок чувственности, человек впадает в заблуждение самоправедности и самозаконности. В алчности или скупости оба рода греха соединяются. Алчность может соединяться с крайней степенью телесного воздержания, но все же это есть страсть к знакам, носителям чувственных наслаждений.

Грех наших прародителей носил двойственный характер и заключался в чувственном воззрении (и увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз) и горделивом самоутверждении: дерево было вожделенно, потому что даёт знание, через которое прародители хотели уподобиться Богу (Быт.3:5,6). И вот этот грех повторяет каждый человек в своей жизни: ищет богоподобия не в единении с Богом, а в отчуждении от Него, в похищении славы Божией и нарушении Его воли. Предающиеся беззаконию всегда утешают себя независимостью от Бога. Они говорят или думают: Что Вседержитель, чтобы нам служить Ему? и что пользы прибегать к Нему? (Иов.21:15). «Не увидит Господь, не узнает Бог Иаковлев» (Пс.93:7). «Вокруг меня тьма, и стены закрывают меня, и никто не видит меня: чего мне бояться? Всевышний не воспомянет грехов моих» (Сир.23:25).

Что грешник имеет неодолимую потребность успокаивать себя безнаказанностью греха и упорно отвращаться от света, это свидетельствует о противоестественности греха. Надо душу успокаивать, опьянять, чтобы душа не возмущалась грехом. Надо к греху идти быстро, чтобы не было возможности одуматься и возвратиться назад. Некоторые преступления преступники предпочитают совершать в состоянии опьянения. Как в борьбе со зверем человек добивает его, коль скоро замечает в нем признаки жизни, так и в борьбе с голосом совести человек добивает ее крайностью греха. Отсюда объясняются чудовищные пороки: пьянство, объедение, различные виды противоестественного разврата, убийства сродников, убийства для зрелищ, людоедство, человеческие жертвы, самоубийство, вытравление плода и другие проступки, совершая которые, возвышенная природа человека ставит себя ниже скотского состояния.

Ошибочно видеть главную причину нравственного зла в чувственности и в темпераменте человека, которым воля наша уступает будто бы по слабости. Нет, человек не только подчиняется злу, как насилию, но желает его. Воля человека не только слаба, но и нечиста. Природные расположения (темпераменты) также не насилуют воли, но только слегка подталкивают ее. Сангвиник хочет быть непостоянным, меланхолик настраивает себя на уныние, флегматик удерживает себя в покое.

Всякий грех лукав: он стремится умалить значение воли и потом подчинить ее. Или, вернее сказать, лукавство принадлежит воле: пока она сильна, она подпускает к себе грех, заигрывает с ним, а потом делается пленницей.

Опытные в наблюдении за своею душою подвижники вели непрестанную войну с грехом. Но в этой войне они полагались не столько на свои силы, сколько на то, чтобы избегнуть случаев ко греху. Ведь, и Ева оттого пала, что сначала смотрела на дерево, приближалась к нему, а потом не удержалась от беседы с мудрейшим из зверей.

«Воля человека так удобопреклонна ко греху, что она находит случай к греху не только в обстоятельствах жизни согрешающего, но и в грехе ближнего. Грех действует, как зараза. Это «есть некоторого рода яд и от одного члена распространяется по всему остальному телу (Церкви)»⁴¹⁰. Всякое дурное слово, нами произнесенное, всякое дурное дело, нами сделанное, есть как бы семя негодной травы, посеваемое в сердце ближнего: оно в нём всходит, вырастает и приносит негодные плоды. Например, я произнес нечистое слово, его подхватил неопытный или неосторожный юноша; у него пробудилась похоть, возникли злые мысли и желания, – и он теперь предается беспутству, как безумный. Я сделал дурной поступок в присутствии моих слуг. Этот поступок, как негодное семя, брошенное на сердце, тотчас взошло и приносит негодные плоды: мои слуги делают дела, подобные моим, без всякого страха и опасения. Вредны не только дурные слова и дела, но и опущения, неисполнения наших обязанностей. Например, мы молчим, когда нам должно говорить и защищать дело истины, невинности, особливо веры. Другие видят наше молчание и, принимая его за одобрение, впадают в заблуждение сами и распространяют свое заблуждение на других»⁴¹¹. «Никогда и ничто: ни пример, ни слова не проходят бесследно. Мы не можем совершить никакого дурного поступка без того, чтобы вслед за ним не принять того наказания, которое оно неизбежно влечёт за собою. Когда мы преступаем закон вечной правды, последствия такого нарушения отражаются всюду. Сами по себе слова и поступки могут считаться в сущности ничтожными; а между тем по своему влиянию они не временные, а вечные. Праздное или дурное слово, равно как и хорошее, никогда не умирает. Оно может послужить уликою против того, кто его произнес, если не в настоящем, то в будущем, – через 20, через 100 лет, когда его уже давно не будет в живых. Дурные поступки и дурные примеры обладают живучестью не меньшею, чем слово. Они никогда не умирают, а сохраняют свое влияние в продолжение многих веков. Подобно наследству они переходят от одного к другому. Память о чьей-либо жизни и влияние этой жизни в мире не погибают вместе с самой жизнью. То, что раз совершено, остается и не может превратиться опять в несовершенное. Томас Малмсбери говорит: «в жизни человека нет того поступка, который бы не был началом столь длинной цепи последствий, что никакой человеческий ум не в состоянии, измерив ее длину, указать нам на ее конец». Самый воздух представляет как бы одну бесконечно обширную библиотеку, на страницах которой навеки запечатлено все, что когда-либо было сделано, сказано или даже шёпотом проговорено человеком»⁴¹².

«Грех неразлучен и с высшими нравственными проявлениями человека. Зло возмущает и самые чистые и святые минуты жизни. За милосердием, напр., самым искренним и бескорыстным следуют тихие движения духовного тщеславия, ревность против пороков незаметно переходит в жестокость или горделивое самоуслаждение собственною праведностью. В сорадовании счастью друга невольно ощущаются судороги зависти, почему гораздо легче сострадать страждущим, чем сорадоваться радующимся, но и в самом сострадании есть какая-то сладость, очень подозрительная»... («Письма о конечных причинах». Прибавления к Твор. свв.отцев 1851г. стр.738).

Отсюда видно, что грех плодовит и многочаден не только вне человека, совершающего его, но и внутри его. Эту чрезвычайную плодовитость греха оплакивает ап. Павел: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Рим.7:19,20).⁴¹³ «Но егда человек приходит в глубину зол, – нерадит» (Притч.18:3). Он уже начинает стыдиться не греха, но добра в своей природе. Бл. Августин в своей буйной молодости чувствовал крайний стыд, что он отстал в пороках от своих товарищей, и из-за желания приобрести позорную славу готов был на всякую гнусность.

Несмотря на эту власть тьмы, грех не изглаживает в человеке все черты богоподобия. Не следует высокомерно проходить мимо грешника. Возможность исправления всегда есть в нём. Никто не может знать, что есть в человеке и что в нем осталось неповреждённого, кроме Духа Святого.

В предыдущей главе мы видели и силу греха, и в то же время предусмотрели возможность борьбы с ним. Борьба с грехом – явление не только возможное, но и должное, для самого грешника желательное. Человек чувствует над собой некоторое насилие греха, возмущается этой властью, скорбит о содеянном, помышляет об избежание греха в будущем. Это – начало борьбы с грехом и называется раскаянием. Кто хорошо знаком с этим чувством, тот легко верит библейскому учению, что наша греховность есть в значительной части последствие греха прародителей, продолжение этого греха.

Правда, Христос принял на Себя наказание за грех человечества; грех прародительский крещённым во имя Господа не вменяется. Но наследственность прародительского греха через это не прекратилась. Утраченные первыми людьми преимущества невинности не возвращены христианину. Ему только дарована благодать и сила противиться греху.

Но быть под благодатью – не значить быть праведным. Это значит, при живой вере побуждать себя к новому послушанию, каждодневно обновлять свой союз со Христом. В крещении мы отреклись от царства тьмы, от дьявола и служения ему, но не с тем, чтобы тотчас унаследовать свет и мир, но чтобы это отречение из троекратного превратить в постоянное. Крещением сила греха сломана, началась новая жизнь. Но грех из центра душевной жизни отступил к ее окраинам. Потеряв господственное положение в сердце христианина, грех занял в душевной жизни положение воинственное, наступательное, обратился в искушение. Привычки, воспоминания, знакомства, чувство немощи душевной и слабость телесная – вот почва, на которой действует искушение. «Прежние грехи подробным воспоминанием о них вредят твердо надеющемуся. Ибо, если они приносят с собою печаль, то удаляют от надежды, а, представившись без печали, предлагают прежнюю нечистоту»⁴¹⁴. Образы прежних грехов преследовали Марию Египетскую до конца жизни.

Переход от зла к добру не может быть безболезненным. Этот переход есть действительное умирание ветхого и мука рождения нового. И сильнее этих мук нет в мире. Борьбу эту душевную, чем скорее кончить, тем лучше. Грех молчит, пока его не трогают. Но лишь его захотят выбросить, он «тысячеглавый» – по выражению пр. Иоанна Лествичника, – испускает вопли и нападает на человека со всею силою и со всех сторон.

У человека, возненавидевшего грех, уступки, падения в непрестанной борьбе с грехом сопровождаются скорбным сожалением, досадою на свое бессилие, желанием укрепиться; словом, раскаянием.

Болезненное это чувство – раскаяние, но оно – естественно. Оно признак здоровья души, не поддающейся действию греха. «Как естественно нам есть, пить, говорить, слышать, так естественно и каяться»⁴¹⁵. В древней церкви почитали достойным извержения того пресвитера, который отвергает кающегося: «опечаливает бо Христа, рекшего: радость бывает на небеси о едином грешнице кающемся» ⁴¹⁶.

Раскаяние есть скорбь человека о своей греховности без попытки скрыть или умалить ее. Раскаяние не должно смешивать с унынием по случаю неблагоразумного действия и с опасением за последствия наших действий. Христианин часто испытывает раскаяние не по случаю какого-либо греха, но вообще при сознании своей греховности, бессилия к добру.

Раскаяние не всегда является следствием понижения душевной деятельности человека. Напротив, им обыкновенно сопровождается совершенствование христианина. Он восходит как бы на гору, но скорбит, что еще действует на него закон греха, как закон тяжести на восходящего на гору физическую.

Но хотя бы человеку пришлось пасть с достигнутой уже высоты, – унывать не следует. Разорившийся человек не перестал быть человеком, и будущность – пред ним... Так и верующий, потерявший по небрежению свои духовные богатства, еще не отвержен Богом и может, при помощи благодати, восстановить свое духовное имущество. Как разорившийся купец начинает зарабатывать более низким способом, так и павший христианин должен утвердиться на низшей ступени и вновь начать восхождение. Заблудих, яко овча погибшее: взыщи раба Твоего, яко заповедей Твоих не забых (Пс.118:176).

«Ты грешник? Не отчаивайся, но приди, принеси покаяние. Ты согрешил? Скажи Богу: я согрешил. Какой тут труд? Какое обременение? Какая скорбь? Какая тягость – сказать слово: я согрешил. Если сам не назовешь себя грешником, то разве не будешь обвинен дьяволом? Предупреди же и лиши его этой чести; а его честь состоит в том, чтобы обвинять. Скажи грех, чтобы разрешить грех. Для этого не нужны ни труд, ни многословие, ни денежные издержки, ни что другое подобное»⁴¹⁷.

«Но есть и другой путь покаяния. Какой же это? оплакивание греха. Ты согрешил? плач и изгладишь грех. Какой это труд? Ничего больше не требую от тебя, кроме плача о грехе» ⁴¹⁸.

Противоположное раскаянию состояние есть самооправдание, самоправедность, нечувствительность ко греху. Нередко сравнивают грех с болезнью; но к этому сравнению нужно добавить, что грех – болезнь, притупляющая самочувствие, возбуждающая самодовольство. Самооправдание сопровождает почти каждый человеческий грех. Грех – спор с Богом, а спорящий старается убедить и себя и других в своей правоте. «Чем нерадивее жительство человека, тем сильнее в нем самомнение, и признает он себя в сердце своём другом Божиим. Когда же он вступит в подвиг и освободится от страсти, тогда не дерзает возвести очей на небо»⁴¹⁹·

Чтобы не заснула в человеке совесть, нужно ему возбуждать в себе чувство раскаяния. «Никто да не дерзнет сказать: я не согрешил. Кто говорит это, тот слеп, смежил очи, сам себя обманывает, и не знает, как обкрадывает его сатана и в словах, и в делах; то через слух, то через глаза, то через осязание, то через помыслы. Ибо кто похвалится, что у него невинно сердце и все чувства чисты? Никто не безгрешен, никто не чист от скверны, никто из человеков не свободен совершенно от вины, кроме того единого, Кто нас ради обнищал, богат сый» ⁴²⁰.

«Всего более надобно опасаться уклонения в праведность. Как только начнете уклоняться в нее, знайте, что криво шагать начали. Берите тогда себя за ноги и тащите немилосердно опять в грешность. Господь того только принимает, кто приходит к Нему в чувстве грешности. От того же, кто приходит к Нему в чувстве праведности, Он отвращается. Сердце сокрушённого и смиренного Бог не уничижит. Самая злая вещь есть сытость» ⁴²¹.

Памятование о своих грехах есть такое благо, что ап. Павел часто выставлял на вид свои вины, допущенные им до крещения и крещением омытые. Так как по крещении он жил чисто и не совершал грехов, о которых надлежало бы воздыхать, то он скорбел, яко по премногу гоних церковь Божию и разрушах ю, и говорил о себе: несмь достоин нарещися апостол (Гал.1:13; 1Кор.15:9).

Пр. Макарий Великий говорил: в малолетстве вместе «с другими детьми пас я коров. Сверстники мои пошли воровать смоквы и, когда бежали назад, уронили одну. Я поднял ее и съел. Ныне, когда вспомню об этом, сажусь и плачу»⁴²².

Истинное раскаяние, как бы оно ни было сильно, не есть уныние или отчаяние; оно всегда соединено с надеждой на Христа, который поручился за нас под условием покаяния. Не надеяться на прощение, значит не верить словам и делу Спасителя, и не постигать любви божественной. Бог «никогда не отвергает искреннего раскаяния, но хотя бы кто дошёл до самой крайней порочности, а потом решился бы возвратиться опять оттуда на путь добродетели, и такого он принимает и приближает к себе. И еще более человеколюбия вот в чем: если кто окажет неполное раскаяние, то и краткого и малого Он не отвергает; даже и за него назначает великую награду. И Иуду лукавый отклонил (от покаяния), чтобы он, сделав надлежащее начало, не возвратился через покаяние туда, откуда ниспал. И его грех не выше помощи, получаемой нами от покаяния. Отчаяние гибельно не только потому, что затворяет нам врата града (небесного) и приводит нас к великой беспечности и небрежению, но и потому, что ввергает в сатанинское безумие; ибо и дьявол сделался таким не от чего-либо другого, как от того, что сперва отчаялся, а потом с отчаянием впал в безумие. Что же служит корнем и матерью отчаяния? Беспечность. Она рождает отчаяние и сама обратно питается отчаянием» ⁴²³.

Присутствие раскаяния в душе грешника есть уже начаток прощения и спасения. «Укорение себя есть часть спасения»⁴²⁴· Поэтому, «если каждый день согрешаешь, каждый день кайся. Подобно тому, как в обветшавших домах мы удаляем сгнившие части и заменяем новыми и никогда не покидаем подобных забот, так точно и ты: обветшал сегодня от греха? Обнови себя покаянием. Можно ли, скажешь, спастись покаявшемуся? Вполне возможно. Хотя бы и всю жизнь провёл в грехах, но, если покаюсь, спасусь? Конечно. Чем это может быть доказано? Милосердием твоего Владыки»⁴²⁵.

Об одном человеке писали, что он, будучи выброшен в воду держался за лодку правой рукой; когда ему отрубили правую руку, он ухватился левой; когда ему отрубили и эту руку, он ухватился за край лодки зубами. Когда мы лишаемся одной надежды за другой, отчаиваемся в делах и в вере своей, то еще теснее должны прилепляться к Богу и хвататься за милосердие Распятого.

«Случается, что сатана ведет разговор с тобою в сердце. «Смотри, говорит, сколько ты худого поделал; ты так обременен грехами, что тебе нельзя уже спастись». Это он делает для того, чтобы ввергнуть тебя в отчаяние, потому что покаяние твое для него самая неприятная вещь. А ты отвечай ему: «я имею в Писании Господнем свидетельство, что не смерти, а покаяния Он хочет от грешника, чтобы он обратился и жив был»⁴²⁶.

Раскаяние не только привлекает к согрешившему милосердие Божие, но и предохраняет от повторения греха. «Кто впадет в согрешение, и не будет печалиться соразмерно согрешению, тот удобно падет снова в ту же сеть»⁴²⁷. Важный момент в раскаянии, – узнав причину греха, решиться избегать ее. Епископ Феофан пишет: «был, например, в таком-то доме и вот в какой грех впал: не буду больше ходить туда. Сдружился с такими-то людьми, и они вот чему меня научили: разорву теперь всякую с ними связь. Пустился на такую-то забаву, и вот что случилось, теперь ни за что уже себе не дозволю: Хоть умереть, а уже никак не пойду теми путями, которые завели меня в столь пагубное состояние».

Силен Бог восставить грешника (Рим.14:4). Чем чаще мы будем очищать душу покаянием, тем она будет светлее и недоступнее тьме греховной. Грех же нераскаянный затемняет душу. «Когда язва еще нова и горяча, тогда удобно исцеляется; но застарелые, оставленные в небрежении и запущенные раны неудобно исцеляются, ибо врачеванию своему требуют уже многого труда, резания и прижигания. Все же у Бога вся возможна суть ибо нет ничего равного милости Божией. Посему отчаивающийся сам себя губит»⁴²⁸.

К отчаянию приводит нераскаянный, неоплаканный грех. Чем дальше идет человек по пути греха, тем более закрадывается тайное отчаяние. Сила добра не потеряла своей власти над ним, держит его в узах страха и он нередко делает горделивую попытку сбросить с себя этот гнет, совершенно предаться власти тьмы.

В такое-то состояние может прийти человек, откладывающий со дня на день исправление! И как неразумно, как дерзко такое откладывание! «Кто нам поручится, что мы достигнем глубокой старости, и что, достигши ее, сохраним желание исправиться? Мы не властны в пределах жизни, чему учит и Павел, когда говорит: день Господень, яко же тать в нощи тако приидет (1Фес.5:2). И наши мысли не остаются всегда в одинаковом настроении. Посему и Премудрый дает такое увещание: не медли обратитися ко Господу и не отлагай день от дне, дабы тебе не быть сокрушенным, когда медлишь, и во время мести погибнешь (Сир.5:8,9). Блажен, иже возьмёт ярем от юности своея, сядет на едине и умолкнет (Плч.3:27,28) ⁴²⁹.

Ненадежно раскаяние на смертном одре. Одно духовное лицо пишет: «мы присутствовали при смерти многих людей и видели, как умирали пьяницы, бесчестные, светские. Но еще ни разу не видели, чтобы раскаивались на смертном одре. Тут люди бывают слишком слабы и не могут возбудить в себе того страшного усилия, которое необходимо для искреннего раскаяния. Их мысли смутны, понятия слабы, тело расшатано болезнью; их сердца полны нерешительности и мирских забот; до самого конца они сохраняют тайную надежду на выздоровление»⁴³⁰.

Раскаяние можно сравнить с починкой порвавшейся одежды или с ремонтом дома. Чем дольше отсрочивать починку и ремонт, тем ненадёжнее становится исправление, так как починка держится на остове крепких частей. Восстание душевное также основывается на останках добра. Но время, проведенное без покаяния, и каждое новое падение истощает это добро ⁴³¹.

Покой нераскаянных неугоден Господу и Он говорит: «великим негодованием негодую на народы, живущие в покое» (Зах.1:15).

Из такого пагубного состояния Господь выводит отдельных людей и целые народы наказаниями. «За грехи посылаются печали, за грехи – беспокойства, за грехи – войны, за грехи – болезни и все тяжкие страдания. Бог то самое, что дал в наказание, обратил в средство ко спасению. Грех породил печаль, печаль истребила грех. Как червь, рождаясь из дерева, губит самое дерево, так и печаль, рожденная грехом, истребляет грех, когда сопровождается покаянием»⁴³².

«Если верно установить весы и взвесить все, что в жизни приятного и что прискорбного, то одна чаша, до верха нагруженная злом, пойдет к земле, а другая с благами жизни побежит вверх» ⁴³³.

Тем не менее, зло не имеет собственного какого-либо бытия; оно «не существует, как какое-либо животное, и бытия его нельзя представлять себе чем-то самостоятельным. Зло есть отсутствие добра. Создан глаз, слепота же появляется от потери глаз, так что если бы глаз по природе своей не подлежал повреждению, то не имела бы места и слепота. Подобным образом и нравственное зло не имеет собственного существования, но, оказывается, от растления души. Почитай о мироздании и найдешь там вся добра и добра зело, (Быт.1:31). Итак, зло не сотворено вместе с добром. Откуда же, скажут, оно имеет бытие свое, если оно и не безначальное, и не сотворено? У тех, которые предлагают сей вопрос, спросим и мы: откуда болезни, откуда повреждения в теле? Животным при сотворении дан состав приличный их природе, и они произведены в жизнь со здравыми членами, но делаются больны, когда отступают от природы. Теряют здоровье или от худой пищи, или от другой какой причины... Итак, Бог создал тело, а не болезнь; душу сотворил Бог, а не грех; но душа сделалась злою, когда отступила от своей природы»⁴³⁴.

Между разновидностями зла и бедствий здесь указано два рода зол: зло физическое и зло нравственное. Князем физических бедствий можно назвать смерть тела, а главою зол нравственных – вечную гибель души, созданной для блаженства. Как смотреть на оба рода бедствий? Так, как научил Христос, когда сказал: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне» (Мф.10:28). «Не считай болезнь тяжестью; тяжёл один грех. Быть больным дело общее и для добрых, и для худых, а грешить свойственно только худым. Кто – в болезни, болезнь его умрёт вместе со смертью; а кто грешит, того грех найдет и там, за гробом» ⁴³⁵.

Зачем предаваться неумеренной скорби при встрече с бедою? Ведь ты еще не забыт Богом. Бог часто действует через противоположное. Когда Иосиф сделался узником, кто считал это путем к величию? Когда ко гробу Иисуса привален был камень, кто ожидал Его освобождения? Так и в нашей жизни болезнь часто содействует здравию, несчастье – благополучию, уничижение возвышает нас и на худшие дни мы впоследствии смотрим, как на лучшие. На крыльях бури к нам приходит тихое благословение, а в тишине таится смертоносная зараза для души. Господь все направляет к доброму концу. Осуждать Его действия безумно и неблагодарно. Велик ли наш опыт? Что мы можем знать об Его целях, пока дело не кончено, итог не подведён?

«Временные блага суть дары Божии и одновременно заключают в себе важные задачи для отдельного человека. Временные несчастья означают задачу, скрывающую в себе Божеские дары и благословения, которые человеку предстоит из них развить и вынести на свет посредством работы свободной воли. Как дары, так и уроки свои Провидение раздает не слепо, хотя лежащая в основе этого мудрость и находится вне нашего кругозора»⁴³⁶.

Простирающий свое любопытство свыше должного пусть вразумится словами Господа: «Мои мысли – не ваши мысли, ни ваши пути – пути Мои, но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших» (Ис.55:8,9).

Некогда авва Антоний Великий, погрузив мысль свою в глубины судеб Божиих, вопрошал Господа «для чего иные умирают в малолетстве, другие достигают до глубокой старости? Для чего одни беднеют, другие богаты? Для чего нечестивые богаты, праведники бедны?» И услышал глас: «в себя вникай, Антоний, ибо тο суды Божии и тебе нет пользы знать их». Вседержитель! мы не постигаем Его. Он велик силою, судом и полнотною правосудия. Он никого не угнетает. (Иов.37:23). Праведен еси, Господи, и правы суды Твои (Пс.118:137), хотя никакого разума не станет на испытание судов Божиих.

В бедствиях человечества есть, однако сторона, открытая человеческому разумению. «То, что мы называем злом, это вызов, обращенный к нам, требование, предъявленное к нашей деятельной любви. И тот человек, который будет отвечать на эти требования любовной деятельностью, увидит ровно столько зла, сколько ему нужно, чтобы вызвать его к деятельности... Как только видишь зло, хоть самое маленькое, попытайся исправить, уменьшить его, тогда никогда не увидишь много зла сразу и не придешь в отчаяние»⁴³⁷.

Иногда зло видят там, где его нет в действительности. Так, весьма часто люди, даже умные и добрые, возмущаются благоденствием нечестивых. Почему беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки? Дети их с ними перед лицом их, и внуки их перед глазами их. Домы их безопасны от страха, и нет жезла Божия на них. Восклицают под голос тимпана и цитры и веселятся при звуках свирели; проводят дни свои в счастье и мгновенно нисходят в преисподнюю. А между тем они говорят Богу: отойди от нас, не хотим мы знать путей твоих! (Иов.21:7–9,12–14). Едва не пошатнулись ноги мои, едва не поскользнулись стопы мои, – я позавидовал безумным, видя благоденствие нечестивых, ибо им нет страданий до смерти их; на работе человеческой нет их, и с прочими людьми не подвергаются ударам. Оттого гордость, как ожерелья, обложила их, и дерзость, как наряд, одевает их; выкатились от жира глаза их, бродят помыслы в сердце; над всем издеваются, злобно разглашают клевету, говорят свысока; подымают к небесам уста свои, и язык их расхаживает по земле. И говорят, «как узнает Бог? и есть ли ведение у Вышнего?» И вот, эти нечестивые благоденствуют в веке сем, умножают богатство (Пс.72:2–9,11,12). Почему путь нечестивых благоуспешен и все вероломные благоденствуют? (Иер.12:1).

Если боговдохновенные патриархи и пророки находили умиротворяющее душу разрешение тайны зла, то отрешившиеся от Библии поэты никак не могли справиться с этой задачей и колебались между ропотом и отчаянием. «Брось свои иносказанья, вопиет Гейне, и гипотезы пустые! на проклятые вопросы дай ответы нам прямые: отчего под ношей крестной весь в крови влачится правый? отчего везде бесчестный встречен почестью и славой? Кто виной? Иль силе правды на земле не все доступно? Иль она играет нами? – Это подло и преступно». А Гете уж не спрашивает, он утвердился в безотрадном мировоззрении: «Кто не ждал со слезами хлеба, кто слез в ночи не проливал, стеня на одре не упадал, тот вас не знает, силы Неба! Вы с жизнью дали искушенье: бедняк живёт, бедняк грешит, судьба его не пощадит, и жизнь ему – одно мученье!»

Не менее безотрадно смотрели на жизнь человечества многие из влиятельнейших философов, и такое мировоззрение до сего дня имеет много приверженцев.

Но в евангелии есть «прямой» и убедительный ответ на вопрос о зле. Дан он самим Господом неоднократно. Сущность ответа заключается в том, что причина несоответствия между пороками и наказанием, между добродетелью и наградой – в благости, в любви Божественной.

В силу этой любви Бог щадит виновных: солнце свое сияет на злых и благих, дождит на праведных и неправедных.

«Когда Бог долготерпит грешникам, то имеет двоякую спасительную цель: с одной стороны, Он ищет через покаяние спасения им самим, а с другой предуготовляет благодеяние для их потомков, которые будут преуспевать в добродетели. Римские законы предписывают беременную женщину, если она совершит преступление, влекущее смертную казнь, предавать смерти не прежде, как она родит носимое во чреве. И такой закон весьма справедлив. Составители законов не сочли справедливым избить зараз с преступною матерью неповинного младенца. Если же людские законы щадят ни в чем неповинных, то не гораздо ли больше сохранит корень Бог, предуготовляя плодам его благодеяние покаяния».

«У людей, чтобы построить, требуется много времени, а чтобы разрушить – немного. А у Бога наоборот. Когда Он устрояет, то строит скоро, а когда разрушает, то разрушает медленно; по преизбытку могущества Он скор, по великой благости медлен. В шесть дней сотворил Он небо и землю, все разнообразие и весь видимый нами распорядок Он созидает в шесть дней»⁴³⁸. Но на разрушение одного города Иерихона употребляет семь дней, Ниневии даёт сорокадневную отсрочку, о потопе возвещает несколько десятилетий.

Но не нарушается ли правда через такое долготерпение? Говорить о нарушении правды прежде общего суда неразумно. Сейчас Промыслитель не столько судит мир, сколько исправляет и воспитывает человечество и бедствиями, и дарами. «Из людей одни наказываются только здесь, а другие здесь не терпят никакого бедствия, но все наказание получают там; иные же наказываются здесь, и там. Кто здесь понес наказание, тот легчайшей подвергнется казни там; а кто должен там понести все наказание, тот подвергнется непременному осуждению; но из грешников, которые не терпят здесь никакого бедствия, более несчастны те, которые, кроме того, что не наказываются здесь, наслаждаются еще веселием и счастьем. Как то, что грешники не несут наказания за грехи здесь, приготовляет им тягчайшее наказание там; так то, что они еще наслаждаются благополучием, веселием и богатством, бывает для них поводом и причиною большого наказания и мучения там. Как, видя кого-нибудь одержимым водяною болезнью, или расстройством печени, и притом предающимся пьянству и веселью и таким образом, усиливающим свою болезнь, ты не только не удивляешься ему и не считаешь его счастливым от веселья, но поэтому самому особенно и называешь его несчастным; так рассуждай и о душе».

«И как из двух грешников, из которых один здесь наказан, а другой не наказан, наказанный блаженнее ненаказанного, так и из двух праведников, из которых один здесь потерпит большие, а другой меньшие скорби, блаженнее претерпевший большие, потому что Господь каждому воздаст по делам его».⁴³⁹ «Когда ты увидишь порочного благоденствующим, плачь, потому что здесь два несчастья: и болезнь, и неисцельность. Когда же увидишь порочного в несчастии, утешайся, не потому только, что он становится лучшим, но и потому, что заглаждаются здесь многие из грехов его»⁴⁴⁰. «Если кто, явно согрешая и не прибегая к покаянию, не подвергся никакой скорби до самого исхода из этой жизни, то понимай из этого, что его постигнет суд без милости»⁴⁴¹.

«Что же? Неужели, скажут, нет ни одного такого, который бы и здесь, и там наслаждался спокойствием? Трудно это, человек, и даже невозможно. Невозможно по истине, невозможно тому, кто живёт здесь в нерадении и беспечности, постоянно наслаждаться всем и, проводив жизнь тщетно и напрасно, удостоиться чести там. Если его не мучит бедность, то мучит похоть, и он предается ей, а в этом – немалый труд; если не беспокоит болезнь, то разжигает гнев, а победа над гневом сопряжена с немалым огорчением. Нелегко обуздать порочную похоть, укротить тщеславие, смирить гордость, отстать от веселья, вести строгую жизнь; а кто этого и тому подобного не делает, тому невозможно спастись. А что живущие в веселье не спасутся, послушай, что говорит Павел о вдовице: питающаяся же пространно, жива умерла (1Тим.5:6). Если это сказано о жене, то тем более о муже»⁴⁴².

Но обыкновенно «порочные и живущие во грехах, еще прежде тамошнего наказания, уже и здесь наказываются. Не говори мне только о том, что этот человек наслаждается роскошным столом, одевается в шёлковые одежды, окружён толпами слуг и гордо выступает на площади, но открой передо мною совесть его, и увидишь внутри великий мятеж грехов, постоянный страх, бурю, смущение; увидишь, что ум, как бы на судилище, вошедши на царский престол совести и восседая подобно судии, истязает душу и терзает ее за грехи и громко взывает, тогда, как никто не знает об этом, кроме одного всевидящего Бога. Так прелюбодей, хотя бы был безмерно богат и не имел ни одного обвинителя, сам непрестанно обвиняет себя внутренне; удовольствие у него кратковременно, а скорбь постоянна; отовсюду страх и трепет, подозрение и беспокойство; он боится переулков, страшится самых теней, собственных рабов, как тех, которые знают, так и тех, которые не знают, той самой, которую он обесчестил, и оскорблённого мужа ее; где ни ходит, везде носит с собой жестокого обвинителя – совесть, сам осуждает себя и не может нимало успокоиться. Ибо и на ложе, и за столом, и на площади, и дома, и днём, и ночью и в самых сновидениях он часто видит образы своего греха, проводит жизнь Каина, стеня и трясыйся будеши на земли (Быт.4:12) и, – чего никто не знает, внутри себя имеет огонь, всегда пламенеющий. То же испытывают и хищники, и корыстолюбцы, то же и пьяницы и вообще каждый из живущих во грехах; потому что невозможно извратить это судилище. Хотя бы мы и не совершали добродетели, однако скорбим, что не следуем ей; и хотя бы делали зло, однако, при поминовении греховного удовольствия, чувствуем скорбь. Порочные и корыстолюбивые и здесь, и там наказываются. Они и здесь наказываются ожиданием тамошнего мучения, худым всеобщим о них мнением, и тем самым, что грешат и растлевают свою душу, и по от шествии отсюда терпят невыносимые мучения»⁴⁴³. Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним (Притч.28:1). Малое у праведника – лучше богатства многих нечестивых (Пс.36:16).

Итак, нечестивые не безнаказанные и здесь. Но думать, что между мерою греховности и мерою временных страданий находится точное соответствие – значит повторять ошибку друзей Иова. Грех не столь легкая вещь, чтобы мог быть заглажен временным неблагополучием грешника. Притом, это неблагополучие часто не только не исправляет наказуемого, а ожесточает его.

Насколько более соответствия наблюдается между нравственным состоянием целых народов и их благополучием⁴⁴⁴. Праведность возвышает народ, а беззаконие – бесчестие народов (Притч.14:34).

Но и в жизни народов, в жизни всего человечества не следует по нашей земной мерке искать точного соответствия между страданиями и грехом. Нужно только сказать, что страдания всего человечества или менее греха или равны ему, но никак не могут быть более греха, хотя бы мы приняли во внимание страдания праведников и младенцев. И праведные не без греха. Не безответственные они и за грехи своих ближних. Если они и не сгущают атмосферу греха, то повинны в том, что не очищают ее.

«Если бы Бог здесь всех злых наказывал и всех добрых награждал, то излишен был бы день суда. Опять, когда бы ни одного злого не наказывал и никого из добрых не награждал, тогда порочные сделались бы еще развратнее и хуже, так как они гораздо более честных людей склонны к беспечности. Наказывает некоторых, чтобы беспечных сделать более рачительными, возбуждая в них страх наказанием других. Опять некоторых из добрых награждает, чтобы этими наградами побудить других к ревности о добродетели».

«Если бы Бог всех подвергал наказаниям тотчас после преступлений, то род наш давно бы уже истребился, и не мог бы поддерживаться. Аще беззакония назриши, Господи, кто постоит? (Пс.129:3). Посему, когда увидишь, что иной грабит, неправедно обогащается, и за это не наказывается, – раскрой и ты свою совесть, рассмотри свою жизнь, исследуй свои грехи, и узнаешь хорошо, что тебе первому невыгодно быть наказываемым за каждый грех» ⁴⁴⁵.

Связь между грехом и наказанием иногда очевидна, когда например, леность наказывается бедностью, пьянство и распутство – различными болезнями. Но в большинстве случаев «средства наказания не имеют неуклонного сходства с винами. Как воины, уличенные в проступках, подвергаются побоям, но не тому самому злу, которое сделали, так и все мы наказуемся постигающими нас скорбями и благовременно, и правильно к покаянию, но не тождественно, то есть, не в то самое время, когда согрешаем, и не тем злом, в котором виновны. Это-то и приводит некоторых к неверию правды Божией, то есть, отсрочка наказания и несходство наказаний с винами»⁴⁴⁶. «Когда мы грешим, Бог не тотчас карает за преступления, но отлагает наказание, давая нам время для покаяния, чтобы мы исправились и переменились. Но если из того, что мы не наказаны, заключим, что грех уже изглажен, и предадимся беспечности, то после этого нас непременно постигнет наказание там, где мы не ожидаем. И потому, если ты согрешишь и не будешь наказан, не надмевайся этим, но тем более страшись... Бог не наказал тебя для того, чтобы дать тебе время для покаяния»⁴⁴⁷. Бывают даже наказания, посылаемые Богом для предупреждения готовящегося греха.

Вообще в здешних, земных страданиях выражается не столько правосудие божественное, сколько любовь. Потворство греху, наоборот, было бы выражением жестокости к грешнику. Кто не способен наказывать тот не умеет и любить. Страшно подумать, что было бы с людьми, если бы Бог их не наказывал! Они дошли бы до такой степени нечестия, при которой взаимная жизнь людей сделалась бы для них мучением.

Страдания – дети греха, но они убийственные для своего отца. Страдающий плотию перестаёт грешить (1Пет.4:1). Внешний человек при страданиях тлеет, а внутренний обновляется. Грех теряет свою привлекательность и страдающий с отвращением припоминает то, что недавно так сильно влекло его. Он живо чувствует суетность земного и подымает взор к небу. Страдание облагораживает даже свидетелей его. Рождается сострадание, единение, любовь. «Мы, люди, – братья, и чувство братства нам дало страданье и в братском чувстве всех со всеми стали бесчисленные муки бытия нам выносимые»⁴⁴⁸. Последствия греха становятся орудиями против того же греха. Силы души получают другое направление. Бедствиями также восстановляется целость душевная, как восковая переломленная свеча держанием над огнем. Как многие, испытавши бедствие, вскоре говорят: Благо мне, что я пострадал, дабы научиться уставам Твоим (Пс.118:17). Всякое наказание в настоящее время кажется не радостью, а печалью; но после наученным через него доставляет мирный плод праведности (Евр.12:11).

Это одинаково приложимо и к заслуженным и к так называемым незаслуженным страданиям. Отец Небесный всякую ветвь, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода (Ин.15:2). Милостивый к грешникам, Господь нередко является строгим к праведникам. Грешников, как убогих, он милует, а с праведников, как богатых, он взыскивает за малейшее уклонение с пути правды. Если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами, как с сынами. Ибо есть ли какой сын, которого бы не наказывал отец? Если же остаётесь без наказания, которое всем обще, то вы незаконные дети, а не сыны (Евр.12:7,8).

Из этого не следует, конечно, что мы имеем нужду молить о ниспослании нам несчастий, как благотворных для нашей нравственности. Лучше предоставить это Богу. Правда, один святой, проведя год без несчастий, восклицал: «Господи, позабыл Ты меня и не посетил в этом году!» Эта молитва обличает в молящемся мужественную душу, но не может быть принята, как общее правило. Испытания мы должны нести, а за их отсутствие благодарить. Во времена мученичества за веру был случай, что христианин, самонадеянно стремившийся к мученичеству, отрекся от веры в решительную минуту, а его товарищ, боявшийся мучений, выдержал их до конца.

Но то несомненно, что постоянное благополучие опасно для христианина. Оно изнеживает человека, расслабляет его характер, а иногда приводит к самодовольству, к ложной жизни, что благополучие дано в награду за добродетель и прекрасные качества души.

Расслабляющее действие благополучия замечено не только на отдельных лицах, но и на целых христианских общинах: постоянно плававшие под ясным небом неспособны выдержать бурю...

Вопрос сатаны: разве даром богобоязнен Иов? (Иов.1:9) не лишен доли справедливости вообще, хотя Иов и доказал бескорыстие своего богопочитания. Но Иов – лицо исключительной крепости духа. Вообще же добродетель человека при легкости исполнения долга сомнительна. Человек, находящий наслаждение в правилах справедливости, умеренности, постоянства и верности, когда это ему дается легко, без жертв и борьбы, такой человек не может быть назван с достоверностью добродетельным. Пусть он будет поставлен в такие условия, при которых исполнение правил покупалось бы ценою борьбы с чувственными склонностями, пусть он обманется в друзьях, лишится доброго имени, богатства, здоровья, – если и тогда он будет следовать путям Христовым, то его нравственность вне сомнения. Но как многие добродетельны лишь до чёрного дня! Как мы привыкли оправдывать непохвальные поступки бедностью или многосемейностью!

По посуде постукивают, чтобы испытать ее прочность. С такими постукиваниями по отношению к человеку можно сравнить несчастья, хотя весьма часто и счастье, успех, благополучие обнаруживают недоброкачественность человека. Иной, например, при похвале обнаруживает трещину тщеславия, в другом богатство развивает скупость, в третьем ученость рождает неверие. Грех сластолюбия, таившийся в душе царя Давида, мало был заметен во время бегства по скалам, но он обнаружился во всей силе на балконе роскошного дворца.

«Не подумай, что можно стяжать добродетель без скорби: жительствующий в отраде пребывает чуждым духовной опытности. Добродетели рождаются обыкновенно от страданий и бесчестия; напротив, пороки – от наслаждения и тщеславия. Если бы Павел не ослеп чувственно, то не прозрел бы умом. Если бы Стефан не был оклеветан, как хулитель Бога, то не отверзлись бы для него небеса и он не увидел бы Бога. Бог искушал Авраама не для того, чтобы узнать, каков Авраам (Быт.22:1), потому что ведал его Ведущий всякого человека. Искушал Авраама Бог, то есть, посылал ему скорби для пользы его, чтобы доставить ему возможность усовершенствоваться в вере»⁴⁴⁹.

Испытания и трудности вызывают наружу заключающееся в человеке добро. Как некоторые растения, по сравнению Бакона, должны быть раздавлены, чтобы испускать благоухание, так и люди должны быть подвергнуты скорби, чтобы обнаружить свои внутренние качества. И при таком испытании люди, считавшиеся ничтожными, обнаруживали нередко благородство души, а превознесенные – ничтожество. Этих последних можно сравнить с позолоченной глиняной посудой: она блестит не хуже золота, но при первом ударе разбивается и теряет всякую стоимость. «Случаи не делают человека слабым, но показывают, каков он есть» ⁴⁵⁰.

«Итак, в страданиях можно усматривать не одну цель, а несколько: они очищают от грехов совершённых уже, предохраняют от предстоящих искушений и вообще воспитывают человека. Страдания научают нас самопознанию, потому что только в страдании мы замечаем в самих себе многое такое, что в другом случае мы никогда не заметили бы и не испытали бы, знакомимся с миром в его непостоянстве и его ненадежности, познаем Господа Бога, как единого пребывающего и надёжного, воспитываем себя для искреннего общения с Богом. Они учат нас благодарить Бога за все, за что мы иначе вовсе не благодарили бы Его, или, по крайней мере, делали бы это не от всего сердца. Они настраивают нас относиться сочувственнее к несчастиям людей, мягче, снисходительнее к их слабостям».⁴⁵¹

Если страдает праведник, то и это не лишено поучительности для знающих праведника: люди научаются не приписывать праведникам более должного и не воздавать им той славы, которая принадлежит Богу, действующему в немощи человеческой. Видя страдающего праведника, люди начинают понимать, что и он подобострастен (Иак.5:17) им, одной с ними породы, одной немощи и что возможно для всех подражание праведникам ⁴⁵².

И для праведников, и для обыкновенных людей весьма важно воспитать в себе дух терпения, которое приобретается на пути борьбы и лишений. Когда Господь отнимает у нас одну опору за другой, одно утешение за другим, то ясно, что Он указывает нам бренность земного и хочет прилепить нас к вечному, к Себе, освободив от ложной зависимости от мира.

Эта зависимость проявляется в недостатке терпения и бесстрашия перед наличными и возможными обстоятельствами жизни. Страшливый и нетерпеливый человек – как город без стены (Притч.25:29). Страх прекращения этой жизни положительно порабощает человека, лишает его нравственной свободы (Евр.2:15). Наоборот, люди не страшливые и терпеливые хвалятся скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, умение жить во Христе, от опытности надежда, а надежда не посрамляет (Рим.5:3–5).

Терпение – один из столбов праведности. Без терпения не стоит и любовь. «Любовь, говорит св. Киприан, есть союз братства, основание мира, крепкое утверждение единства. Но отними у неё терпение, и она, потеряв силу, перестанет существовать; отними силу терпения, и в ней ни корней, ни соков не останется. Сам апостол, говоря о любви, присоединил к ней терпение и великодушие. Любы, говорит он, долготерпит, милосердствует, любы не завидует, не превозносится, не раздражается, не мыслит зла, вся любит, всему верит, вся уповает, терпит (1Кор.13:4,5,7). И в другом месте говорит: терпящие друг друга любовью, ищущие блюсти единение духа в союзе мира (Еф.4:2,3). Сим он показывает, что не могут сохраниться между братьями единство и мир, если они не имеют взаимной снисходительности, и согласия своего не укрепляют терпением».

«Терпение не ограничивается только тем, что доставляет нам блага; оно избавляет нас и от зол. Прелюбодеяние, коварство, лукавство суть смертные преступления. Пусть в сердце будет мужественное терпение; и – тело, сей храм, посвященный Богу, не растлится прелюбодеянием; невинность, посвященная правде, не заразится болезнью коварства; рука, принявшая хлеб Евхаристии, не осквернится, мечем и кровью. Что сказать о гневе, раздоре, вражде, которых не должно быть между христианами? Пусть будет в сердце терпение, и они там места иметь не будут»⁴⁵³.

Нравственная обязательность терпения вытекает из того, что Господь не посылает страданий непосильных. Как умный хозяин кладет на вьючного животного поклажу в меру его сил, как горшечник не оставит изделий своих необожжёнными, но и не подвергнет их действию огня сверх должного, так и Бог знает меру сил детей своих⁴⁵⁴.

Да и наказуемые не совершенно оставлены помощью Божией. На что сильнейшее наказание – бесноватость? Но история с Гадаринскими бесноватыми уверяет нас, «что демоны и с бесноватыми сделали бы то же самое, что и со свиньями, если бы бесноватые и во время беснования не были хранимы промыслом Божиим»⁴⁵⁵.

Страдания имеют еще то значение, что научают нас ценить блага жизни и с благодарностью пользоваться ими. «Мы не прежде чувствуем удовольствие и радость, как испытав на самом деле печаль; ибо тот не с приятностью пьёт, кто не чувствует жажды; тот не со вкусом ест, кто не был голоден; не сладко спит, кто не боролся с дремотою; и не находит вкуса в радости, кто не испытал прежде печали»⁴⁵⁶.

К этому присоединяется нередко испытываемое учениками Христа обратное отношение между внешним и внутренним состоянием человека. Ибо по мере, как умножаются в нас страдания Христовы, умножается Христом и утешение наше (2Кор.1:5). Я благодушествую, говорит ап. Павел, в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа (2Кор.12:10), преизобилую радостью, при всей скорби нашей (2Кор.7:4). Не одни апостолы, но и все друзья Христовы испытали правду апостольских слов: Мы радуемся, когда мы немощны (2Кор.13:9) злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим (1Кор.4:12,13). «Как живущий в грехе и прежде геенны наказывается угрызениями совести; так богатеющий добрыми делами и прежде царствия наслаждается величайшею радостью, питаясь благими надеждами. Поэтому Христос говорит: «паки же узрю вы, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто же возьмёт от вас» (Ин.16:22)»⁴⁵⁷. «Радующийся о Господе ни в каком случае не может быть лишён этой радости. Такой человек не перестает радоваться и тогда, когда есть причина для печали. Представим же человека, который не знает за собою никакой вины, но имеет добрую совесть, стремится к будущему и пребывает в благих надеждах: что может повергнуть его в печаль? Не всего ли невыносимее представляется смерть? Но ожидание ее не только не печалит, а еще весьма радует его. А безвременная кончина детей? Но и это переносит он мужественно и говорит словами Иова: Господь даде, Господь отъят: яко Господеви изволися, тако бысть: буди имя Господне благословенно во веки (Иов.1:21). Если же смерть и потеря детей не могут печалить, – тем более ущерб в имуществе, поношения, обвинения, клеветы и болезни телесные никогда не могут поразить столь великой и доблестной души. Что же, скажешь, разве святые не скорбели? Не слышишь ли, что говорит Павел: скорбь ми есть велия и непрестающая болезнь сердцу моему (Рим.9:2)? Вот это самое и удивительно, что скорбь приносила пользу и радость от самого плача. Печаль по Боге лучше и полезнее радости мирской. Многие (скорбящие о мирском) винят себя и говорят сами себе: что пользы, что я скорблю? и денег не возвратил, и себя расстроил. Но если ты печалишься о грехе, то и его загладишь и получишь величайшую радость. Если попечалишься о падших братьях, то и себя вразумишь и утешишь и их восстановишь»⁴⁵⁸.

Страдающие праведники утешаются еще уверенностью, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас (Рим.8:18).

К этому должно присоединить и то, что праведники очень невысоко думают о своей праведности, ибо кто похвалится чисто иметь сердце; или кто дерзнёт рещи чиста себе быти от грехов (Притч.20:9)? Как в благоденствии грешников, так и в страдании праведных усматривается правда Божия. «Хотя некоторые и нечестивы и дошли до крайности во зле, но иногда и они делали, хотя одно, или два, или три добрых дела. Бывает, что иной невоздержен, но иногда милостив; или бесчеловечен, но целомудрен. То же, наоборот, надо думать и о людях добрых. Как самые нечестивые иногда делают что-нибудь доброе, так и честные и добродетельные нередко в чем-нибудь погрешают. И богач (притчи Господней), хотя дошёл до крайнего нечестия, делал что-нибудь доброе, и Лазарь, хотя достиг верха добродетели, погрешал в чем-нибудь неважном: на то и другое указал патриарх словами: восприял еси благая твоя, и Лазарь такожде злая. Смысл слов такой: если ты сделал что-нибудь доброе и тебе за это следовала награда, то ты все уже восприял в том мире, живя в веселии и в богатстве, наслаждаясь великим благоденствием и благополучием; и Лазарь, если сделал что-либо худое, то восприял все, пострадав от бедности, голода и крайних бедствий; и каждый из вас пришел сюда обнажённым – он от грехов, а ты от дел правды»⁴⁵⁹.

Сделать невозможными страдания праведников при условиях настоящей жизни значило бы лишить человека свободы, насильно сделать человечество святым⁴⁶⁰. Но это, конечно, невозможно, так как и святость, подобно греху, не может быть без свободной воли разумных существ. А где грех жив еще, там страдания праведных естественны и неизбежны. «Подвергаться преследованию – неотъемлемая принадлежность истины» ⁴⁶¹. «Во всякое время хотящие жить благочестно гонимы бывают» (2Тим.3:12). Иначе сему быть нельзя. Мир, во зле лежащий, не терпит обличителей, Сатана не терпит противников. А христианин есть ратник Божий против князя тьмы, почему и составляет цель для стрел злости мира с князем его. С самого начала встречает он подозрения, уколы в лицемерии и ханжестве; далее одно за другим последуют личные оскорбления, лишения преимуществ, видимое преследование, озлобление отовсюду, которому никто решительно не может дать отчета из тех, кои производят его» ⁴⁶².

И божеские наказания, направленные против беззаконников, не минуют невинных. «За немногих приходит бедствия на целый народ, и за злодеяние одного вкушают плоды его многие. Ахан учинил святотатство, и побит был весь полк (Нав.7:20–26). Иамврий блудодействовал с Мадианитянкою, а Израиль понес наказание» ⁴⁶³. Давид учинил грех (перепись народа) и за этот грех ангел Божий погубил семьдесят тысяч человек. Сам согрешивший вопиял: вот, я согрешил, я пастырь поступил беззаконно; а эти овцы, что сделали они? (2Цар.24:17). При явлении Господа Моисей слышал голос: «Господь, Господь, Бог человеколюбивый и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый и истинный, сохраняющий милость в тысячи родов, прощающий вину и преступление, и грех, но не оставляющий без наказания, наказывающий вину отцов в детях и в детях детей до третьего и четвёртого рода» (Исх.34:6,7).

Вот этою вменяемостью детям преступлений родителей и объясняются отчасти страдания детей, младенцев. Но только отчасти. Против объяснения всякого страдания детей греховностью родителей говорят слова Господа о причине состояния слепорождённого: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нём явились дела Божии (Ин.9:3). Вообще смысл детских страданий мало открыт нам. Из очевидного зла может проистекать невидимое благо. Может быть, страдания детей, потрясая души окружающих, облагораживают их. Может быть, эти страдания спасают души самих младенцев. О многих из младенцев «Бог знает, что они были бы порочными, и потому наперед связывает их наказаниями, как бы какими путами»⁴⁶⁴.

Меньше трудностей для объяснения представляет смерть младенцев. Смерть не составляет для них бедствия, «когда еще не сознают своего несчастья и не умеют ни печалиться, ни радоваться. Подобными несчастьями вразумляются родители и братья, и родственники; и немалое бывает приобретение, если из того, от чего один не терпит никакого вреда, другой получает великую пользу. Впрочем, на это, может быть, есть другая какая-нибудь причина, известная одному только нашему Создателю» ⁴⁶⁵.

К младенцам, быть может, приложимы те слова Соломона, которые он изрёк вообще о преждевременно умирающих: восхищен, чтобы злоба не изменила разума его, или коварство не прельстило души его. Душа его была угодна Господу, потому и ускорил он из среды нечестия. А люди видели это и не поняли, даже и не подумали о том (Прем.4:11,14).

Хотя пытливость человеческая встречает неодолимые трудности в вопросе о распределении счастья и страданий, но верующий в этом распределении усматривает черты правды и любви Божией, деяние Разума, обращающего зло во благо. Он, верующий, не будет взвешивать счастье и горе на весах своего рассудка. Такое взвешивание неприменимо к вопросу о зле, ибо часто те, которые не подвергаются серьёзным несчастиям, мучаются мелкими невзгодами жизни или собственными капризами. Кто слишком предается радости, тот живее чувствует и печаль. Нередко и в самой радости слышится грустная нотка неудовлетворенности. Наоборот, неизбалованные радостью менее поддаются печали и в малом находят себе утешение. Многие, прошедшие школу нужды, могут применить к себе слова ап. Павла: я научился быть довольным тем, что имею. Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии; научился всему и во всем: быть в сытости и терпеть голод (Флп.4:11,12). Нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем (2Кор.6:10).

Так неустойчива мера радостей и печалей! Что одного приводит в восторг или отчаяние, к тому другой равнодушен. Часто люди завидуют такому состоянию ближнего, которое сам он считает источником несчастья.

Одно в этом несомненно: пути Господа – правда и любовь. «Пред нами, подобно волнам, несутся – печали, радости, мужество, страх, богатство, бедность, слава, бесславие, почести. Пусть свирепствуют, как хотят! К человеку добродетельному ничто преходящее не прикасается»⁴⁶⁶.

Как страдания представляют собой внешние условия, при которых развивается в ту или другую сторону свобода человека, так точно богатство и бедность являются как бы пробным камнем для ума и сердца человека.

По учению Писания, обладание и богатство являются или благом, или злом, смотря по тому, как человек пользуется ими. Право собственности Писанием установлено твердо, хотя безусловный собственник – только Бог. Условная собственность дана еще в раю: усвоены мужу жена, жене муж, по силе любовного труда друг для друга. Но определённая собственность стала по изгнании из рая: землю, потом политую, терпеливым трудом усмиренный, вскормленный и оберегаемый скот, жилище, одежду, – все это потрудившийся назвал: «мое», потому что его волей, умом и трудом это устроено. Даже рабовладельчество имело своим основанием опасный труд покорения. Но еще в законе Моисеевом все виды собственности подвергнуты значительным ограничениям: назначены были юбилейные годы, в которые сокращались права человека на землю, на данное другому в долг; закон взял под свою защиту и рабов, обязывал господ при известных условиях отпускать их на волю.

В Евангелии выдвинут на вид условный переходящий характер собственности. Зазнавшемуся собственнику Господь говорит: «безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил»? (Лк.12:20).

Обладание собственностью Господь в притче о неправедном управителе приравнял управлению чужим имуществом и в сравнении с истинным душевным богатством земное обладание Господь назвал мамоною неправды, богатством неправедным. Только для того и полезно это неистинное богатство, чтобы через раздаяние его приобрести себе небесных друзей (Лк.16:1–12).

Тщетная надежда – угодить Богу при преданности сердца земному богатству. Не можете служить Богу и маммоне (Лк.16:13). В виду такого губительного характера богатств, удаляющих нас от вечного счастья, освобождение от богатства путем милосердия является делом разумной предусмотрительности, выгодного обмана: Продавайте имения ваши и давайте милостыню. Приготовляйте себе влагалища не ветшающие, сокровище неоскудеваемое на небесах, куда вор не приближается и где моль не съедает. Где сокровище ваше, там и сердце ваше будет (Лк.12:33,34). Горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете (Лк.6:24,25).

Не в том худо, что человек управляет богатством, но в том, что богатство управляет человеком, овладевает его умом и сердцем. Не будучи злом само в себе, богатство есть трудное, опасное и ответственное состояние. «Кто занят богатством, есть раб не только богатства, но и славы и почести настоящей жизни, и всего вообще житейского. Поэтому Павел и назвал сребролюбие корнем всех зол» ⁴⁶⁷.

Бедность не поставлена в число обязанностей христианских, но стремление к ней свойственно душе каждого живого христианина. Один подвижник отдал последнюю свою одежду бедняку и, когда его спросили о причине его наготы, он, указывая на висевшее на груди Евангелие, сказал: «эта книга раздела меня». Как добровольное девство выше брака, хотя оба имеют одну цель – целомудрие, так и добровольная бедность выше богатства, хотя и богатство, и бедность представляют служебные условия для спасения души. Церковь не вооружает богатых и бедных друг против друга, но жалеет и тех и других. Устанавливая правильные отношения между богатыми и бедными, Церковь имеет целью не мечтательное уравнение имуществ, но духовное благо своих детей.

«Ни золото, ни имущество не вредны сами по себе, – вредно злоупотребление ими, вредно употребление их по пристрастию. Некоторые, бывши богатыми без страсти к богатству, благоугодили Богу. Напротив того, некоторые и без имения вскормили в себе страсть любостяжания при посредстве ничтожных мелочей. Не копим золота, а собираем маловажные вещи» ⁴⁶⁸.

Пристрастие к земным вещам происходит от забвения той истины, что жизнь человека не зависит от избытка имения его (Лк.12:15). «Если веришь, что Бог о тебе промышляет, то для чего печешься и заботишься о временных и плотских твоих потребностях? Возложи на Господа печаль твою и Той тя препитает».

«Ни одна вещь, которую мы имеем здесь, не принадлежит нам, и мы в настоящую жизнь эту введены не как полномочные владетели в собственный дом свой, но как странники, пришельцы и изгнанники. Нас берут из жизни сей туда, куда мы не хотим идти, и при том в такое время, когда мы не ожидаем того. Когда бывает угодно Господу, у нас отнимается все наше имение. Кто сегодня знаменит и славен, тот на другой день делается достойным сожаления. Кто теперь изобилует множеством богатства, тот вскоре лишается всего, и не имеет даже хлеба для пропитания себя. Кто бы ты ни был, знай, что тебе вверено только управление чужим имением, и потому искорени из сердца своего гордую мысль о себе, как о господине, и о власти своей, старайся иметь смирение и осторожность, приличную управителю, от которого потребуют отчета. Тебе только на короткое время дано пользоваться имением».

«Если ты имеешь богатое поместье, полученное тобою по наследству или благоприобретённое, то вспомни и пересчитай, сколько людей владело до тебя оным; потом обрати внимание на будущее и подумай, сколь многим владетелям оно будет принадлежать и после тебя. После сего скажи мне, чье оно и кому собственно и особенно принадлежит оно, тем ли людям, которые владели им некогда, или тем, которые владеют им ныне, или, наконец, тем, которые будут владеть им некогда? Если бы кто-нибудь мог собрать вместе всех владетелей его, то оказалось бы их более, нежели, сколько в поместье участков земли. Не случалось ли тебе путешествовать в летнее время и видеть высоко зеленеющее дерево, которое вокруг себя далеко пускало ветви свои и тем самым производило тень на большом пространстве, так что под ветвями его можно было укрываться от солнечного жара, как в доме. Может быть, ты видел красоту места вокруг сего дерева, сел под тень его и оставался там, сколько тебе хотелось. Но поскольку нужно было тебе идти в назначенное место, ты должен был оставить дерево. Может быть, при тебе пришел к дереву другой путешественник, ты взял свою дорожную суму, а он положил свою под дерево, занял твое место, воспользовался твоею настилкой, твоим огнем, тенью ветвей и протекающею близ дерева водою. Он начал отдыхать, а ты – продолжать путь свой. Отдохнул и сей путешественник и оставил свое место. Таким образом, под сим деревом, может быть, садились на короткое время десять путешественников, но дерево принадлежало одному истинному Господину его. Точно также имение и богатство жизни сей многим доставляет удовольствие и многих питает, но принадлежит одному Богу, который один имеет бессмертную и неизменяемую жизнь»⁴⁶⁹.

При таком непостоянстве обладания понятным становится глубокий совет псалмиста: богатство аще течет, не прилагайте сердца (Пс.61:11). Как на выдающийся образец равнодушия к богатству и роскоши, можно указать на католического святого Бернарда. Когда он приехал в один монастырь, имея под собою богато украшенное седло, монахи удивились и осудили такую немонашескую роскошь. Но еще более они удивились, когда Бернард сказал, что он и не заметил, на чем сидит. Седлом снабдил его дядя.

Умелое пользование богатством встречается в людях гораздо реже, чем обладание огромными средствами.

Не потеряло и для нашего времени своего значения изречение Сократа, «который об одном богатом человеке сказал, что не прежде станет удивляться ему, как изведав, умеет ли он пользоваться богатствами»⁴⁷⁰. А тот богатый еще не начинал пользоваться богатством, который на опыте не узнал силу слов Иисусовых: блаженнее давать, нежели принимать (Деян.20:35).

Богатство «и вредит человеку, и пользует, смотря по тому, каков человек. Так вино для разумного – лекарство, для безумного – яд; меч доброму защита, злому – пагуба, ему и другим; огонь и пользует, и вредит. Самый разум и пользует, и вредит, – пользует тому, кто употребляет его на пользу себе и ближним; вредит, когда он служит орудием зла. Так и богатство имеет двоякое значение: каково сердце человека, таково и оно» ⁴⁷¹.

Но жаждать, домогаться богатства предосудительно даже и для добрых целей. «Не желай иметь богатства для раздаяния оного нищим. Ибо и это есть коварство лукавого, посредством которого он возбуждает тщеславие и развлекает ум попечением о многом. Хотя бы ты имел хлеб один или воду, можешь и через это исполнить долг страннолюбия; даже хотя бы и сего не имел, но если только с добрым расположением примешь странного и предложишь ему слово утешения, то также возможешь получить мзду страннолюбия» ⁴⁷².

Сердце человека не должно и не может быть раздваиваемо. Человек должен иметь только такие привязанности, которые не отлучают его от Бога. А привязанность к богатству не такова: она ненасытима: Кто любит серебро, тот не насытится серебром (Еккл.5:9). Любостяжание – идолослужение (Кол.3:5). Посмотрите на этого евангельского землевладельца, которому Бог послал обильный урожай: он все забыл, – забыл Подателя благ, забыл предел и цель жизни, забыл нищету своих ближних. Так опьяняет богатство, лишает человека здравомыслия. Поэтому, богатому войти в царство Божие трудно, хотя возможно, так как невозможное у человеков возможно у Бога.

Порицая любостяжание, Писание мирится с существованием богатства и не считает бедность безусловным благом. Если бы бедность была благословением, то зачем сокращать ее делами милосердия? Если богатство – безусловное зло, то какой смысл имела бы заповедь о раздаянии его? Нужно бы уничтожать его, бежать от него, а не раздавать.

Богатство – зло условное, потому что Бог и мамона – два господина «весьма различные и различное повелевающие. Бог повелевает: просящему у тебя дай; мамона: что имеет, – возьми. Бог повелевает: алчущего напитай; мамона: оставь его. Бог глаголет: нагого одень; мамона вопреки: и последнее совлеки. Бог глаголет: продай имение и дай милостыню; мамона говорит: собирай и бери ради себя. Бог глаголет не укради; мамона говорит: доставай, как можешь. Бог глаголет: помилуй бедного; мамона: что до него нужды»⁴⁷³.

Даже и во время богослужения сердце сребролюбца «то к сундукам то к лавкам, то к прочим местам, где товары ходят, обращается; днем о том печется, ночью печется, да и во сне печется. Мучительная забота! Какому тут быть о душе попечению, когда мамона сердцем овладела»? ⁴⁷⁴.

Невзирая на это, «многие из пристрастившихся к роскоши и пресыщению имеют обычай говорить: мы имеем много благ. Не называй, человек, только эти вещи благом, рассуждая так, что они даны от Владыки на то, чтобы мы, пользуясь ими с умеренностью, поддерживали жизнь и подкрепляли немощь тела, но – есть другие истинные блага. Ничто из здешнего не есть благо – ни веселье, ни богатство, ни драгоценная одежда, но все это имеет только название блага. Что я говорю: имеет только название блага? Часто эти предметы бывают еще причиной нашей погибели, когда мы будем пользоваться ими не надлежащим образом. Так богатство тогда было бы благом для обладателя, когда бы он тратил его не на веселье только, не на пьянство и вредные удовольствия, но умеренно пользуясь весельем, остальное раздавал бы бедным на пропитание; тогда богатство – благо!»⁴⁷⁵.

«Всмотрись, человек, в природу богатства. Что тебя удивляет так в золоте? Золото – камень, серебро – камень, жемчуг – камень. Скажи: какая тебе польза вертеть руку, блещущую камнями? Не стыдно ли тебе, подобно женщинам во время беременности, прихотливо желать камней? Какой любитель нарядов мог прибавить хоть один день своей жизни? Щадила ли кого смерть ради богатства? Миновала ли кого болезнь ради денег? Долго ли золоту быть силками для душ, удою смерти, приманкой греха? Долго ли богатству служить предлогом к войнам, ковать оружия, изощрять мечи? Ради его родные не знают естественных уз, братья смотрят друг на друга убийством. Ради богатства пустыни питают в себе убийц, море разбойников, города – ябедников. Кто отец лжи? Кто виновник ложных подписей? Кто породил клятвопреступление? Не богатство ли? Не страдание ли о богатстве?»⁴⁷⁶.

«Всего страшится богатый: дневного света, как времени судопроизводства, вечерних часов, как приближающих опасность от разбойников; ночи поселяют в него ужас, как время тягостнейших беспокойств; утро причиняет свои неудовольствия, ибо тут обыкновенно стекаются к нему ласкатели. Не только время, но и место причиняет ему мучение. Находясь в уединении своего дома, ужасается нападений разбойников, пронырства хищников, порицаний утеснённых, обид от сильных, измены рабов, оклеветаний лжесвидетелей, неверности поверенных по делам, худых отзывов соседей, обветшалости дома, разрушения стен, нашествия неприятелей, обмана ближних, приговора судей и, наконец, внутреннего голоса совести, что некогда должно будет ему лишиться всего, что ни имеет»⁴⁷⁷.

И язычники понимали, что богатство не есть истинное благо, но скорее порабощение и путь к злу. Сократ говорил: «богатство споспешествует более пороку, нежели благонравию, усиливает склонность к лености и юношей манит к неге. У язычников был такой обычай. После стола собеседники брали лиры и пели: «о, погибнуть бы тебе, богатство! о, когда бы тебя не было ни на земле, ни на море!» Высоко ценили язычники презрителей богатства Аристида и Эпаминонда. Когда Аристид умер, то Афиняне вынуждены были на общественный счет похоронить его и устроить его дочерей. А Эпаминонд, знаменитый полководец, однажды отказался прийти в собрание, чтобы не замочить единственной своей одежды. Кратес Фивский, пожертвовав все свое имущество Сенату, сказал: «Кратес дарит Кратесу Фивскому свободу»⁴⁷⁸.

Кратес в своем изречении отметил одно из худших зол богатства: богатство лишает человека нравственной свободы. Эта не свободность богатых людей имеет различные проявления: в одних богатство вызывает неразборчивость в средствах приобретения и умножения богатства, в других – скупость, в третьих роскошь, расточительность и так далее.

Чтобы собрать богатство и не утратить его, нужно замкнуться в себе, запереть не сундук только, но и сердце свое от сочувствия к людям и ключ отбросить. Прекратится рост богатства, начнется убыль его: двойная скорбь для собирателя, – он скорбит о том, что при возрастании, богатство теперь достигло бы до такой-то цифры; еще более скорбит он о том, что стало меньше, чем было, и холодеет от страха при мысли о дальнейшем убывании сокровищ, с которыми сроднилось его сердце. Мысль о возможности прекращения прибыли и появления убыли богатства не оставляет богатого и тогда, когда дела его идут благополучно. Мучительный призрак обеднения стоит за спиною богатого и толкает его на дела неправды.

Одно из таких дел – отдача денег в рост. У ростовщика «медь и золото и все не рождающее рождает вопреки природе».⁴⁷⁹ Ростовщичество – это отнятие под видом даяния, «Скажи мне, обращается св. Василий Великий к ростовщику, денег ли и прибыли ищешь ты у бедного? Если бы он мог обогатить тебя, то чего бы стал просить у дверей твоих? Он пришел за помощью, а нашел врага; он искал лекарства, а в руки дан ему яд. Надлежало облегчить убожество человека, а ты увеличиваешь нужду, стараясь отнять и последнее у неимущего. Ты несчастия бедных обращаешь в случай к своему обогащению. Ты желаешь людям скудости и убожества, чтобы деньги твои могли приносить тебе прибыль»⁴⁸⁰· «Никто, кажется, так не вредит обществу, как лихоимцы и корыстолюбцы; от них общество стонет, воздыхает и изнемогает более, нежели от иноплеменных врагов» ⁴⁸¹.

Злоупотребление богатством так сродно самому богатству, что не лишен справедливости совет одного языческого царя: «никогда не нюхайте денег, потому что они дурно пахнут».

Восставая против различных злоупотреблений богатством, Златоуст говорит: «не перестану я повторять: я порицаю не богача, а грабителя. Иное дело – богатство, иное дело алчность. Различайте же то, чего не должно смешивать. Ты богат? я не препятствую тебе. Ты грабитель? Я обличаю тебя в преступлении. Если ты враг бедного, я обвиняю тебя. Но пойми: жестокость богача гибельнее для него самого, чем для бедного. Я не против богатых, знайте это; напротив, я за богатых. Я не нападаю на них, а хочу исцелить их недуг» ⁴⁸².

Корыстолюбие – или госпожа, как в случае скупости, или служанка, приготовляющая отравленную пищу, – в случае расточительности. В первом случае средство к жизни (деньги, имущество) становится целью жизни. Внутренне сознавая ненормальность служения средствам, скупой прячет от людей свое богатство, стыдится своего собирания. Расточительный – наоборот: он на золото покупает грехи и считает себя, поэтому благородным, умным, добрым. Иногда и скупость и периодическая расточительность соединяются в одном лице; такое соединение объясняется тем, что источник скупости и расточительности один – самоугождение. Но пример расточительности вреднее, потому что расточительность обыкновенно выдает себя и принимается людьми за доблесть.

Язычники украшали гирляндами цветов шею и голову ведомого на заклание животного. Подобны этим животным и те, которые стараются купить на свои богатства роскошную обстановку и эгоистические наслаждения. Будто что остается от этого удобства и наслаждений! «Из останавливающихся в гостиницах некоторые получают постели, а другие просто на полу ложатся, а засыпают также крепко, как и те, кои спят на постелях. Переночевав, утром те и другие оставляют свои ночлеги и выходят из гостиницы, забирая с собою только свою собственность. Так и все, шествующие путем жизни сей: и те, кои жили в умеренном состоянии, и те, кои пожили во славе и богатстве, выходят из этой жизни, как из гостиницы, унося с собою только свои собственные дела добрые или худые»⁴⁸³.

Хорошо обличает безумие роскоши и расточительности ветхозаветный пророк из пастухов Фекойских: Горе беспечным на Сионе, именитым первенствующего народа! Вы, которые день бедствия считаете далеким и приближаете торжество насилия, – вы, которые лежите на ложах из слоновой кости и нежитесь на постелях ваших, едите лучших овнов из стада и тельцов с тучного пастбища, поете под звуки гуслей, думая, что владеете музыкальным орудием как Давид, пьете из чаш вино, мажетесь наилучшими мастями, и не болезнуете о бедствии Иосифа! За то ныне пойдут они в плен во главе пленных, и кончится ликование изнеженных (Ам.6:1,3–7).

Еще в ветхозаветное время роскошь обличалась, как зло общественное; – такова она и есть. Но христианские нравоучители обращают, сверх того, наше внимание на то, что роскошь не соответствует нравам христианина. «Если вы отвергаете лень и волну, если гнушаетесь тем, что благой Бог вам подал; если для удовлетворения прихотей пышности вы изыскиваете одежды, похожие тонкостью на сети паутинные; – не обличает ли это ваших женских нравов?»⁴⁸⁴ Никто же, воин бывая, обязуется куплями житейскими (2Тим.2:4). «Ты воин духовный, а такой воин спит не на ложе из слоновой кости, но на земле, и не намащается мастями; потому что такая забота свойственна людям сладострастным и испорченным, живущим на сцене и в беспечности; а тебе должно благоухать не мастями, а добродетелью»⁴⁸⁵. «Некоторые не считают за грех одеваться в одежды тонкие и драгоценные. Но если бы это не было грехом, то слово Божие отнюдь не стало бы с такою тщательностью выражать, что мучимый в аду богач одевался виссоном и пурпуром» ⁴⁸⁶. Покажи мне, какая может быть польза от жемчужин или, лучше, какого не может быть от них вреда? Чтобы тебе носить одно такое зерно, тысячи бедных томятся голодом. Какое же ты найдешь оправдание, какое прощение?» ⁴⁸⁷.

Не менее предосудительна роскошь в домах. «Будем украшать не дома, но, прежде домов, души свои. Да и как не стыдно украшать мрамором стены без нужды и пользы и допускать, чтобы Христос ходил среди нас без одежды? Что тебе, человек, в доме? Умирая, разве ты возьмешь его с собою? Мы строим дома, чтобы в них жить, а не тщеславиться ими. Все, что сверх нужды, излишне и бесполезно. Надень обувь, которая больше ноги и она обеспокоит тебя, потому что будет препятствовать тебе идти: так и дом, более обширный, чем нужно, препятствует идти к небу»⁴⁸⁸.

Избегая роскоши, как зла, «не должно отвергать всякое благолепие; есть род и степень благолепия и даже великолепия в одеянии, который назначает не пристрастие, но благоприличие, не суетность, но состояние, не тщеславие, но долг и обязанность. Но попечение без конца, но пышность без меры, расточение без цели, ежедневные перемены уборов потому только, что есть люди, которые имеют низость заниматься изобретениями сего рода, и что слишком много таких, которые имеют рабскую низость подражать сим рабским изобретениям, – невероятная бессердечность!» (Филарет, м. Московский).

Насколько предосудительна скупость, настолько же не похвальна и небережливость по отношению к вещам. «В отношении к вещам хранит свою совесть тот, кто не злоупотребляет никакою вещью; кто не допускает, чтобы какая-нибудь вещь испортилась или была брошена; но если видит что брошенным, не пренебрегает сим, сколь бы то маловажно ни было, а исправляет и кладет на свое место; кто не злоупотребляет своею одеждою. Ибо случается, что иной, мог бы проносить какую-нибудь одежду еще одну или две недели, прежде времени снимает ее, моет и истирает ее, а таким образом вместо того, чтобы употреблять ее еще пять или более месяцев, он через частое мытье приводит ее в ветхость и делает негодною к употреблению. Это против совести»⁴⁸⁹·

«У высших сословий обыкновенно встречается потребление без наслаждения – вследствие бесцельности, почти всегда связывающейся с излишком. Кто портит чистый лист бумаги, не пользуясь им, или без пользы жжет свечу, тот поступает безнравственно, хотя бы стоимость потребляемых предметов и была самая ничтожная. Что труд одного человека сделал на пользу другого, того никто не смеет разрушать из каприза или из высокомерия; считать такое поведение даже выражением особого образа жизни – это признак величайшего развращения нравов. А как часто виновны мы в такой бессмысленной расточительности! Всем нам спасительно глубже принимать к сердцу слова Евангелия о чуде насыщения: «соберите оставшиеся куски, чтобы ничто не пропало»⁴⁹⁰. Небережливость часто встречается у бедных людей. Идет женщина, и не оберегает подол своего единственного платья, а имеющая их десять ходит с оглядкой. Девушка, не имеющая крепкой обуви и рубашки, покупает веер, перчатки, брошку и часы, на починку которых вновь требуются деньги. Русским людям особенно свойственно мотовство из ложного стыда. Немецкие и французские зажиточные барыни сами готовят кушанье и убирают комнаты, богатый американец чистит себе сапоги. А русская гимназистка, дочь бедных и простых родителей, считает постыдным исполнять необходимые домашние работы, убирать постель, подметать комнату и т. п.

С точки зрения учения о нравственности не следует делить людей на богатых и бедных, но на преданных и непреданных корыстолюбию. «Не только тот корыстолюбец, который на самом деле всяким образом богатство собирает и хранит у себя, не уделяя требующим, но и тот, кто хотя не собирает и не имеет, но ненасытно желает его. Нищий хотя бы ничего у себя не имел, но имея к богатству любовь, истинный сребролюбец. И не всякий богатый есть сребролюбец, но кто любит серебро, кто сердцем к серебру приложился, кто к богатству прилагает сердце, по выражению псалмопевца. Многие были, как и ныне имеются, богатые и славные, но Богу угодили и потому сребролюбцы не были»⁴⁹¹.

Вообще, бедность не может рассматриваться, как состояние, исключительно благоприятное для нравственного совершенствования. Если опасно для многих богатство, то не свободна от опасностей и чрезмерная невольная бедность. Еще ветхозаветный мудрец молился: «Двух вещей я прошу у Тебя, не откажи мне, прежде нежели я умру: суету и ложь удали от меня, нищеты и богатства не давай мне, питай меня насущным хлебом, дабы, пресытившись, я не отрёкся от Тебя и не сказал: «Кто Господь?» и чтобы, обеднев, не стал красть и употреблять имя Бога моего всуе» (Притч.30:8,9)⁴⁹². ’

Из жизни и слов Иисуса Христа видно, что Он не отвергал богатства, как такового. Если же Он богатому и знатному юноше посоветовал продать имение и раздать нищим, то это был только совет и указание пути совершеннейшего человека, желавшему совместить привязанность к богатству со служением Богу. Этот совет не был и не мог быть общехристианскою заповедью, как и апостольский совет девства. Могущий вместить эти советы, сделать их заповедью лично для себя, пусть вмещает!

Христианская Церковь относится к богатым и бедным вполне беспристрастно. Она предлагает одну и ту же трапезу «и для богатого, и для бедного. Для самого царя, носящего диадему, облечённого в багряницу, которому вручена власть над землею, для этого царя и для бедняка, просящего милостыню, предлагается одна и та же трапеза. Часто (бывало в древней церкви): богатый и бедный стоят в церкви; наступает час принятия божественных тайн; богатый удаляется, как непосвященный, а бедный вступает в небесную обитель. Часто бедный имеет перед богатым первенство в благочестии, когда они стоят в церкви»⁴⁹³.

Это значит, не то, что бедный выше богатого перед лицом церкви, но что они здесь равноправны. Кроме того существуют и положительные, хотя не безусловные, преимущества бедности перед богатством. «Люди, ничего не имеющие, преимущественно перед всеми могут говорить свободно. Сколько богатых было во время Ирода, сколько сильных. Но кто выступил на средину, кто обличил тирана? Кто защищал оскорбляемые законы Божии? Из богатых никто, а бедный и нищий, не имевший ни постели, ни стола, ни крова, житель пустыни Иоанн, – этот один и первый со всею смелостью обличал тирана. Также прежде него великий Илия, не имевший ничего, кроме милоти, один с великим мужеством обличил нечестивого и беззаконного Ахава.

«Ничто не даёт такой смелости в речах, не располагает быть отважным во всех бедствиях, не делает столько непобедимым и сильным, как то, чтобы не иметь ничего и не быть связанным ничем»⁴⁹⁴.

«Бедность – великая наставница людей: она побуждает и принуждает их к работе, занятию ремеслами. Если бы мы все были богачами, мы все заснули бы в лености; домостроительство мира поколебалось бы и общество не могло бы существовать», говорит св. И.Златоуст. Этот учитель неоднократно выставляет на вид, что богатые без бедных не могут существовать, а бедные могут и без богатых. Даже и по отношению к земному счастью бедность не всегда позади богатства. У бедного меньше забот, он меньше опасается за превратность счастья, спит более приятно. Состояние бедности облагорожено примерами величайших мужей: Илия, Елисей, Предтеча, Христос сам и Его апостолы волею предпочли бедность богатству ⁴⁹⁵.

«Для благочестия бедность нам пригоднее богатства и деятельность праздности, а невнимательным богатство служит даже препятствием. Когда нужно укротить гнев, погасить зависть, обуздать ярость, совершить молитву, оказать скромность и кротость, благорасположение и любовь, тогда бедность может ли быть препятствием? Чтобы достигнуть этого, нужно не серебро расточать, но проявлять добрую волю. Не будем считать богатства чем-либо великим и не станем думать, будто золото лучше грязи; достоинство вещества зависит не от естественных свойств его, но от нашего мнения о нем. Кто тщательно будет исследовать, тот найдет, что железо гораздо необходимее золота, так как последнее не имеет никакого приложения к жизни, а первое доставляет нам много пользы, помогая в бесчисленных ремеслах. Но для чего я делаю сравнение между железом и золотом? Даже простые камни нужнее драгоценных, так как из последних не может быть ничего полезного, а из первых сделаны и дома, и стены, и города»⁴⁹⁶.

Как в распределении счастья и несчастья, так и в распределении имуществ, на первый взгляд несправедливом, верующий легко усматривает следы Божественного Промысла.

В сравнении с телесными дарами: красотой, силой, здоровьем, и духовными: рассудительностью, красноречием и пр.,– богатство – дар ничтожный; мудрено ли, что оно дается людям, далеко не лучшим? ⁴⁹⁷. Лучше бедняк здоровый и крепкий силами, нежели богач с измождённым телом. Здоровье и благосостояние тела дороже всякого золота и крепкое тело лучше несметного богатства (Сир.30:14,15).

Обыкновенно «бедный гораздо крепче силами, нежели достаточный. И Бог, уравнивая дары свои, бедным дал крепость сил, а богатым – лекарства. Трудится ли, проливает ли пот бедный, – этим он истощает в себе излишние вещества. Он терпит голод и стужу, в полдень опаляется солнцем, утомляется ходьбой, обременяется ношами, мокнет на дожде, временем принимает простую, а не многосложную пищу, даже и не знает тех обольстительных снедей, какие повара и служители роскоши добывают из земли и моря. Опухоли, простуды, боль в ногах и суставах, отяжеление, бледность, расслабление, – вот достояние богатых, вот плоды пресыщения»! восклицает св. Григорий Богослов.

«Бог в изобилии нам подает все, что гораздо нужнее денег, как-то: воздух, воду, огонь, солнце и все подобное. Нельзя сказать, чтобы богатый наслаждался лучами солнца более, а бедный менее; нельзя сказать, что богатый вдыхает более воздуха, чем бедный: но все это дано в равной мере всем. Для чего же Бог сделал общим то, что важнее и необходимее, отчего зависит наша жизнь; а то, что маловажнее и ничтожнее, не составляет общей собственности? – разумею деньги? Для чего? Чтобы жизнь наша была обеспечена, и мы имели поприще для добродетели. В самом деле, если бы необходимое не было общим, быть может, богатые по обычному любостяжанию подавили бы бедных. Опять если бы и деньги были общими и всем равно принадлежали, не было бы случая к милостыне и плода от благотворительности»⁴⁹⁸.

Трудно представить жизнь людей, одинаково обеспеченных. Кто согласится служить, имея такое же во всём обилие? «Кто захочет стоять при очаге и готовить кушанье, если не принуждает его скудость? Кто будет печь хлебы, или молоть жерновом пшеницу, решетом отделять отруби, месить тесто, сажать в печь, терпеть пылающий огонь? Кто рабочих волов поведет под ярмо, станет обрабатывать землю? Если бы все приобрели равные состояния, это не позволило бы служить друг другу, но необходимо было бы одно из двух: или каждому человеку со тщанием заниматься по нужде всяким искусством, или всем вместе гибнуть от недостатка вещей необходимых. А что одному человеку заниматься всеми искусствами невозможно, свидетельствует о сем опыт. Почему оставалось бы всем потерпеть конечную гибель, по причине равно изобильного у всех достояния»⁴⁹⁹.

И на этом объяснении ум человеческий не успокаивается. Он спрашивает: если и богатство, и бедность нужны для мировой гармонии, то почему же один пользуется плодами этой гармонии, а другой для неё же терпит горькие лишения? «Никто не умудрился объяснить этого до осязательной очевидности в частностях. Но общий закон промышления Божия в этом отношении ясно открыт в слове Божием, и притом самый утешительный. Богатство и бедность, слава и безвестность, преобладающее господство и смиренное послушание, и все прочее, чем испещрён быт человеческий на земле, есть в руках Божиих нравообразовательные средства. Что кому лучше идёт в этом отношении, то ему и подается. Лучше светлый быт, – подается светлый; лучше низкий, – подается низкий; лучше средний, и средний дается. И никак нельзя вступить в спор вот, дескать, тому, как хорошо, а он между тем вовсе не так-то исправен. А почему ты знаешь, – может быть, если умалить его благосостояние, он станет еще хуже. Равно нельзя говорить: вот если бы тому-то посчастливилось, сколько бы было от него добра! А как ты знаешь, что если улучшится его состояние, он сам станет лучше? Всякому дана такая участь, чтобы в ней он делал добра лишь столько, сколько может. При другой участи он не может столько делать; а изменить ее на худшее или лучшее, значит ввергнуть его во зло существенное. Цель бытия нашего на земле – нравственное совершенство для должного приготовления себя к вечности. Все сюда и направлено Господом. Полная разгадка наших участей будет там. Есть сказание, как один жил трудами

рук своих и все, что вырабатывал, раздавал бедным, удерживая на свою долю лишь столько, сколько нужно на пропитание. Кто-то из богобоязненных людей, видя, как он благотворит, подумал: что если бы ему достаток, сколько бы наделал он добра! И стал молиться, чтобы Бог послал ему довольство. Послал Бог; но тот, сделавшись богатым, не только не стал помогать бедным, но и гнал их от себя с ожесточением» ⁵⁰⁰.

Как относительно духовных даров, так и относительно материальных справедливо Евангельское изречение, что кому много дано, много и спросится от него; а кому дано меньше, меньше спросится.

Русская пословица говорит: «не так живи, как хочется, а как Бог велит». Исследуя состояния страданий и бедности, мы видели, что эти состояния сильно ограничивают свободу самоопределения человека, заставляют его жить не так, «как хочется». Но христианин, заботящийся о своём духовном возрастании, чувствует, что потребности тела и духа в нем самом не всегда находятся в согласии, и решительно становятся на сторону духа, ограничивая свои чувственные пожелания. «И пища, и питие, и одежда, и все прочее, что служит на потребу к поддержанию сил телесных, всё тягостно пламенеющему духу» ⁵⁰¹. «Бедная плоть – ленивый прах, коим подавляется дух деятельный, друг вероломный, враг льстивый. Она стонет, когда человек изнуряет ее; а когда поблажает, своевольствует. Острые терны прободают ее, благовонные розы погружают в негу и расслабление»⁵⁰². Отсюда понятны становятся такие советы: «не утучняй тела, не старайся о толстоте плоти: «ибо плоть похотствует на дух, а дух на плоть, и сии друг другу противятся»(Гал.5:17). «Смотри, чтоб, утучняя плоть, не дать больше сил худшему. Как в весах, если на одну чашу положить больше тяжести, то противоположную сделаешь легче: так в теле и душе приращение в одном по необходимости делает ущерб другой. Когда изменено и отягчено тучностью тело, тогда ум по необходимости бывает слаб и невнимателен к своим делам. Когда же душа здрава и помышление о благе возвышено к свойственному ей величию, тогда по необходимости последует истощение в теле»⁵⁰³.

«Саможаление враг самый льстивый, самый опасный. «Послабь, говорит, немножко, ты утомился!» Видите, какой добрый! А послушай его, – послабление одно поведёт к другому, другое к третьему, потом и все расслабнет, все строгости отойдут, все порядки жизни благочестивой забудутся. Вот и опять падение, опять омрачение ума, опять томление совести! Как после молнии темнота ночная становится еще темнее, так и после восстания от греха новые повторительные падения приводят душу все в большее и большее расстройство»⁵⁰⁴.

Плотоугождение имеет сильное влияние на душу: оно делает человека наглым⁵⁰⁵ и освобождает его от страха Божия. «Спросил настоятель киновии у аввы Пимена: как приобрести мне страх Божий? Авва Пимен сказал ему: как можно нам приобрести страх Божий, когда чрево наше, как сырная лавка, и как бочка с мясом или рыбою?» ⁵⁰⁶.

Подвижничество – плод зрелого познания неудовлетворительности и суетности земных благ. Обманчивость земных наслаждений особенно ясно представляется при виде трупа близкого нам человека. «Какова наша жизнь? Поистине она подобна цветку, или дыму, или росе утренней. Придите, на мертвеце увидим ясно: где красота тела, где юность, где очи и вид лица? Все увяло, как трава, все уничтожено»⁵⁰⁷. «Какая житейская сладость бывает, непричастна печали? Какая слава стоит на земле непоколебимо! Воистину все суета, жизнь – тень и сон! Понапрасну волнуется человек» ⁵⁰⁸.

Эта оценка всего земного и житейского с точки зрения вечности никак не должна приводить нас к одностороннему пессимизму или мизантропии, или равнодушию ко всему житейскому. Правда, неустанные хлопоты тем опасны, что подавляют религиозные чувства. «Но это – не от природы житейских дел, а от нашей оплошности, по которой попускаем себе погрязнуть и мыслями, и чувствами, и желаниями, и заботами в одно житейское. А ведь, этого может и не быть. Начинайте все с молитвой, продолжайте с упованием, кончайте благодарением. Всякое дело и будет окутано божеским одеянием и не выбьет Бога из души. Даже вступающие в монастырь не оставляют желудка за оградой монастыря, а берут с собой. А где желудок, там и забота о пище, где кожа, там требуется прикрытие ее одеждой и хата для жилья. Где трудом добывают потребное, там надо работать, продавать и покупать»⁵⁰⁹.

Забота христианина должна быть направлена на то, чтобы поставлять тело в свой чин; иначе оно из служанки обратится в госпожу. Установление правильных отношений к чувственным потребностям не есть что-либо второстепенное и добавочное для христианина, но важный вопрос жизни. Этими отношениями определяется степень духовного роста христианина и свидетельствуется его настроение. «Не занимающийся постоянно рассматриванием своей совести не возложит на себя и телесных подвигов для стяжания благочестия»⁵¹⁰. «Преступник, выслушавший приговор и идущий на казнь, не беседует о народных празднествах: так и плачущий (кающийся) истинно не будет угождать чреву» ⁵¹¹.

Неосновательно возражение, что борьба с чувственностью неважное дело, так как в Евангелии наибольшее значение придается духовным добродетелям: любви, смирению, молитве. Это так, духовные добродетели стоят на вершине стремлений христианина, но чтобы достигнуть этой вершины, нужно победить в себе чувственное тяготение к земле. Легко по ланд карте, при помощи фантазии, посетить все государства и столицы земли, но не так легко это сделать на деле. Такая же разница существует между книжным христианством и опытным. О высших добродетелях христианства, не нуждающихся будто бы в посредстве борьбы и воздержания, говорят обыкновенно те христиане, которые не сделали и шага в опытном христианстве. Без подвижничества не может быть истинной молитвы. «Всякий перевес плоти над духом, всякое ниспадение духа в область естественной жизни, всякая подчиненность господству материи препятствует молитве, которая основывается именно на том, что дух освобождается от гнета и рабства материи. Если только мы примем это во внимание, то поймём также и связь, которая издревле усматривалась между молитвой и постом. Между способностью молиться и способностью господствовать над своими чувственными влечениями находится тесная связь»⁵¹².

«Плотоугодникам и чревоугодникам не прилично исследовать вещи духовные так, как и блуднице говорить о целомудрии. Огонь не горит в сырых дровах, так и жар божественный не пылает в сердце, любящем удовольствия. Как тот, кто не видал своими глазами солнца, не может, по одному слуху, ни другому рассказать о свете его, ни сам почувствовать оного: так и тот, чья душа не вкусила сладости духовных вещей» ⁵¹³.

«Если бы мы находились вне тела, то необходимо было бы стремиться к совершеннейшему одной душой. Но поскольку человек двояк, то и упражнение должно быть двоякое, состоящее и в телесных трудах и в душевных подвигах» ⁵¹⁴.

Разумное предпочтение духовных потребностей телесным свидетельствует о нравственности христианина, о власти духа над телом. Данная человеку в раю заповедь (Быт.2:17) имела целью воспитание этой власти в человеке над приманками плоти: плоды запрещённого дерева были приятны для глаз и вожделенны (Быт.3:6).

Будучи препятствием к образованию духовных добродетелей, чувственные удовольствия содействуют развитию духовных страстей. «Гнев происходит особенно от сластолюбия. О сем упоминает Евагрий, приводя слова некоего святого, который говорил: «я для того и отвергаю удовольствия, чтобы удалить причины гнева».⁵¹⁵

Связь между добродетелью и воздержанием понимали и древние язычники. Глубокий смысл имеет то обстоятельство, что понятие добродетели у греков и римлян отождествлялось с понятием мужества. Действительно надобно быть мужественным, чтобы быть добродетельным. «Одержать победу над собой – это первая и величайшая из всех побед», говорил языческий философ ⁵¹⁶.

И борьба здесь нужна неослабная. Мы должны приучать себя по примеру Иова, который говорил: Завет положил я с глазами моими (Иов.31:1), т. е. не позволял глазам моим смотреть на то, что для глаз приятно, но могло вести ко греху. «Чрезвычайно много таких положений, в которых у нас может быть повод упражняться в преодолении всего, что нарушает внутренний мир, всякого прилива несправедливости или неудовольствия или оскорблённого тщеславия: всегда у нас есть повод заключить в своей груди наше огорчение, наши заботы и возложить их на Бога, чтобы через то не стать в тягость людям» ⁵¹⁷.

«Подвиг воздержания касается не одного удовольствия от яств сладких, но простирается на всякое устранение препятствующего. Поэтому в точности воздержанный как будет над чревом одерживать победу, так не уступит оной над собой и в славе человеческой; как над гнусными пожеланиями восторжествует, так не откажется восторжествовать над богатством или другим каким неблагородным расположением, например: гневом, печалью и всем тем, чему обыкновенно порабощаются души невежественные. Строгий закон воздержания назначает меру языку, пределы – очам, непытливое слушание – ушам»⁵¹⁸.

Принижающее достоинство человека действие чувственных наслаждений хорошо выразил наш поэт A. С. Пушкин в обращении к юноше:

«О милый сын! храни, храни святую чистоту Невинности и гордую стыдливость:

Кто чувствами в порочных наслажденьях В младые дни привыкнув утопать,

Тот, возмужав, – угрюм и кровожаден И ум его безвременно тупеет».

Однако цель подвижничества – не убивание и сокращение телесной жизни, а преображение ее. Подвижник стремится из тела сделать не врага, а верного друга и сотрудника. Прославляйте Бога, научает апостол, в телах ваших и в душах ваших (1Кор.6:20). Тела – храм живущего в людях Духа святого (1Кор.6:19). Разграничение материи и духа до степени полной противоположности и противоборства есть учение не православно-христианское, но сектантское и азойских дуалистических религий. И дух, и материя созданы единым Богом и представляют собою добро, красоту, которые искажены грехом. Ученик Христов призван не сокращать проявления материальной жизни, а исправлять до тех пор, пока, по воле Божией, явятся новое небо, новая земля, а у людей будет, вместо тела душевного, тело духовное. Все изменимся, и таинственное, неразгаданное начало «материя» во вселенной и в человеке не прекратится, а преобразуется. В полном согласии с этим концом мира и истории стоит подвижничество.

«Вся творения Божии добры и чисты; ибо ничего неполезного или нечистого не сотворило Божие Слово. Христово бо благоухание есмы в спасаемых. Если род Божий есмы (Деян.17:28), то не имеем в себе ничего нечистого. Ибо тогда только мы оскверняемся, когда грех, всякого смрада худший, соделываем»⁵¹⁹.

Где воцарился этот грех, там непрочны и материальные блага. Где преобладает чувственность с ее спутниками невежеством, леностью, сластолюбием, распутством, слабодушием и самоунижением, там пропадает здоровье, сокращается жизнь, утрачивается способность наслаждаться благами бытия ⁵²⁰. Библия земные радости ставит в зависимость от добродетели, а телесные страдания – от порока. Христос на уменьшение житейских страданий указывал как на признак приближения лета Господня, Сам по отзыву врагов, был ядца и пийца, благословлял земные радости и делал их символом Царства Небесного, изгонял бесов, исцелял болезни и дал на то власть апостолам, умножал пищу для насыщения путников.

И в то же время он проповедовал подвиг, отречение, крест для снискания Царства Небесного.

«Кто предпочитает земное духовному, тот лишится и того и другого; а кто стремится к небесному, тот непременно получит и земное. Это не мои слова, но самого Господа, имеющего подать эти блага: Ищитe, говорит Он, Царства Божия и правды Его и сея вся приложатся вам (Мф.6:33). Что может сравниться с этою честью? Заботься, говорит Он, о духовном, а все твое предоставь Мне»⁵²¹.

Отвергать силу чувственной природы, значит впадать в духовную гордость; неумеренно подчиняться чувственной природе – значит впадать в духовное рабство. Потребности духовной и материальной природы строго неразделимы у нас – одухотворенных животных и духов воплощенных.

Несправедливо возлагать на тело всю тяжесть греха. «Господь нигде не осуждает плоть, но везде обвиняет развращенную волю» ⁵²². Тело можно сравнить с конем, а душу с наездником. У плохого наездника езда небезопасна. Также и от нерадения души тело предается пороку. Виновата душа, ослабившая власть свою над телом⁵²³. Тело не грешит само по себе, но душа грешит посредством тела. Тело есть орудие и как бы одежда и покров души⁵²⁴.

Не противно вере любить то, в чем тело находит свое удовольствие. Но преступно любить творения до забвения Творца. «Твари прекрасны для твоих глаз, но сколь прекраснее Тот, который их сотворил? Бойся, чтобы сатана не обольстил тебя своими коварными словами: «наслаждайтесь творением Божиим; ибо для чего иначе сотворил Он все сие, как не для вашего наслаждения». Всякое неумеренное употребление в свою пользу тварей есть унижение Творца. Бог не запрещает тебе любить эти вещи, но запрещает искать в них своего блаженства. Если бы жених сделал кольцо для своей невесты и подарил его ей, и если бы невеста полученное кольцо возлюбила более, нежели жениха, не учинила ли бы тогда невеста через свою привязанность к подарку жениха некоторого рода презрения к жениху? Если бы она сказала: довольно для меня сего кольца, я не могу смотреть на жениха, – что бы из сего было? Кто не возымел бы отвращения к такому безумию и не сказал бы ей: ты любишь золото вместо человека, кольцо вместо жениха. Кольцо для тебя не залог соединения, но разделения»⁵²⁵.

Подвижничество есть требование, вытекающее как из любви к себе, так из любви к Богу и людям. Одно уже сознание, что не все люди, а только менышая часть их могут свободно предаваться различного рода наслаждениям, будит совесть людей достаточных и способных к наслаждениям. Роскошествовать без стыда, когда близкие нам и соотечественники – в скорби и тесноте, говорить: «после нас хоть потоп»,– могут только люди, забывшие, что Судья пред дверьми стоит. С другой стороны, если бы воздержание сделалось законом мира, «ничто не препятствовало бы тогда быть глубокому миру в целой вселенной: народы не восставали бы друг на друга; воинства не вступали бы между собою в сражения; когда владычествовал бы пост, тогда не ковали бы оружия, не собирали бы судилищ, не содержались бы иные в узах; одним словом: в пустынях не было бы грабителей, в городах клеветников, на море разбойников. Если бы все были учениками поста, то, по слову Иова, вовсе не было бы слышно гласа собирающего дань (Иов.3:18). Жизнь наша не была бы так многоплачевна и исполнена уныния, если бы пост был главным правителем нашей жизни. Ибо он научал бы всех не только воздержанию от яств, но и совершенному удалению и отчуждению от сребролюбия и любостяжательности»⁵²⁶.

«Кто, скажи мне, расстраивает настоящее положение дел, те ли, которые живут воздержно и скромно, или те, которые выдумывают новые и беззаконные способы наслаждения? Те ли, которые стараются захватить себе все чужое, или те, которые довольствуются своим? Те ли, которые имеют толпы слуг и окружают себя роями льстецов, или те, которые считают для себя достаточным только одного слугу (предполагаю, еще не высокое любомудрие, но доступное многим), человеколюбивые ли, и кроткие, и не ищущие похвалы от народа, или те, которые требуют ее от единоплеменников более всего должного, и делают тысячу неприятностей тому, кто не встанет пред ними, не скажет первый приветствия, не поклонится, не выкажет раболепства? Те ли, которые стараются повиноваться, или те, которые стремятся к власти или начальству и для этого готовы сделать и перенести все? Те ли, которые считают себя лучше всех, и поэтому думают, что им можно говорить и делать все, или те, которые ставят себя в числе последних и этим укрощают безумное своеволие страстей? Те ли, которые строят великолепные дома и предлагают роскошные трапезы, или те, которые не ищут ничего, кроме необходимого пропитания и жилища? Те ли, которые прирезывают себе тысячи десятин земли, или те, которые не считают для себя нужным приобретение и одного холма? Те ли, которые прилагают проценты к процентам и гоняются путем неправды за всяким прибытком, или те, которые раздирают неправедные записи и из своей собственности помогают нуждающимся? Те ли, которые признают немощь человеческой природы, или те, которые не хотят, и знать этого, но от чрезмерной гордости даже перестали считать себя людьми? Те ли, которые питают блудниц и оскверняют чужие браки, или те, которые воздерживаются и от своей жены? Первые, не то же ли в общественной жизни, что опухоли на теле и бурные ветры на море, своею невоздержанностью потопляя и тех, которые сами по себе могли бы спастись? А последние, как яркие светила среди глубокого мрака, не призывают ли бедствующих среди моря к своей безопасности и не руководят ли желающих в спокойную пристань? Не от первых ли возмущения и войны, и ссоры, и разрушения городов, и угнетения, и порабощения, и пленения, и убийства, и бесчисленные бедствия в жизни, не только наносимые людям от людей, но и все, посылаемые с неба как то: засухи и наводнения, и землетрясения, и разрушения, и потопления городов, и голод, и язвы, и все прочее, что свыше насылается на нас? ⁵²⁷.

Насколько разнообразна жизнь человеческая, настолько же разнообразны и виды подвижничества. Самый общедоступный и распространенный вид подвижничества – это пощение, состоит ли оно в перемене животной пищи на растительную, или в более умеренном принятии пищи в особо назначенные дни.

0 происхождении поста и его согласованности с Евангелием здесь нет надобности говорить. Пост – несомненно спасителен, когда не забываются его цели и связь телесного пощения с духовным. «Истинный пост есть воздержание от грехов. Разрешай всякий союз неправды, прости ближнему обиду, прости ближнему долги. Не в судах и сварах поститесь; мяса ты не ешь, но снедаешь брата, вина не пьешь, но от наглостей, обманов и злых приобретений себя не удерживаешь, – это ли пост?»⁵²⁸ «Постящиеся, братья, телесно, постимся и духовно: всякое писание неправедное раздерём; дадим алчущим хлеб и нищие бескровные введем в дома» ⁵²⁹. «Прежде всего, воздерживайся от всякого дурного слова и злой похоти и очисти сердце твое от всех сует века сего. Если соблюдешь это, пост будет у тебя праведный. В тот день, в который постишься, ничего не вкушай, кроме хлеба и воды; и, исчисливши издержки, которые ты сделал в этот день на пищу, остающиеся от этого дня отложи и отдай вдове, сироте или бедному»⁵³⁰.

«Обманывается тот, кто думает, что сущность поста состоит в уменьшении телесной пищи. Изнурение тела бесполезно для тех, которые в сердце питают ненависть и в груди своей носят закоренелую злобу и мстительность. Бог не войдет в такое отвратительное жилище. Не лишнее ли дело мучить тело голодом и жаждою, когда душа измучена и гибнет от пороков?» ⁵³¹.

Как вообще воздержание, так в особенности пост содействует подъему духовных сил человека и укрепляет его волю. «Ревнители благочестия и прославившиеся духовными дарованиями без воздержания никогда не творили ничего чудесного и сверхъестественного. Постясь, Елисей оживил мертвеца; постясь, Моисей видел Бога; постясь, Даниил одержал верх над волшебством и обманом ассириян; постясь, и Господь выдержал искушения дьявола; постясь, и апостолы совершали моления о важных делах; постом Ниневитяне отвратили угрозу смерти»⁵³².

«И Моисей, и Илия, столпы ветхозаветных пророков, хотя знамениты и велики были по другим добродетелям и имели великое дерзновение, однако же, когда хотели приступить к Богу и беседовать с Ним, – сколько это возможно человеку, – прибегали к посту и на его руках возносились к Богу. Поэтому и Бог, лишь только создал человека, тотчас отдал его на руки посту, ему поручил спасение его, как нежной матери и наилучшему наставнику. Если же пост необходим в раю, то гораздо более вне рая; если лекарство полезно прежде раны, то гораздо более после раны» ⁵³³.

Конечно, пост, чтобы иметь силу приближать к Богу, должен быть соединяем с другими добродетелями. Для убеждения в этом преп. Пимен сохранил следующую притчу одного простолюдина, слышанную им от некоего великого подвижника. «Один человек пожелал видеть царя и просил одного из друзей проводить его к царю. Друг согласился, но сказал, что он может проводить его только до половины пути. Тогда человек обратился к другому другу, который согласился довести его до царского дворца. Чтобы исполнить свое желание видеть самого царя, человек обратился к третьему другу. Этот согласился ввести к самому царю. Первый друг есть пост, который доводит нас до половины спасительного пути; второй – целомудрие или чистота души, доводящая до небес, третий друг – послушание, которое вводит нас к самому Богу»⁵³⁴.

Укрепляя душу, пост не вредит и телесному здоровью, – даже более: «пост есть мать и здоровья телесного. И если не веришь моим словам, спроси об этом у врачей, и они ясно покажут это. Воздержание они называют матерью здоровья, а о болезнях в ногах, и о болезнях головных, об апоплексии, и о рвоте, и о водяной болезни, и о воспалениях, и об опухолях, и о бесчисленном множестве других болезней говорят, что они происходят от лакомства и пресыщения, как от самого нечистого источника нечистые ручьи». Пост «утончает дебелость материи, слагает часть бремени с тела. Воздержание даёт свободу желудку, который избавляется тогда от принудительного рабства и от кипения подобно котлу, усиленно работающему при варении в нём пищи. Глаза смотрят ясно и неомрачённо, деятельность ног устойчивая и рук – крепкая; дыхание правильное и равномерное. Речь постящегося ясна и раздельная, ум чист. Сон спокоен и свободен от всех видений. Примите пост, бедные: он разделит с вами и обитель и трапезу. Примите его, богатые: он уврачует вас от вреда, причиняемого пресыщением, и через перемену сделает более приятным пренебрегаемое по привычке. Примите его, больные: это мать здоровья. Примите его, здоровые: это охранитель вашей телесной крепости. Польза поста открыта всякому роду жизни, всякому состоянию тела; пост везде одинаково приличен»⁵³⁵.

Правда, возможен пост чрезмерный, изнуряющий тело и вредный для здоровья. Но такой пост не полезен и для души, а потому и соборы, и отдельные учители Церкви предостерегают христиан от чрезмерного пощения. «Воздержание для каждого должно быть определяемо по его телесной силе, чтобы, чрезмерностью воздержания ослабив телесную силу, не сделать тела ленивым и недеятельным в важнейших занятиях. Ибо Богу, сотворившему человека, угодно было, чтобы он не оставался праздным и неподвижным, а напротив того, выказывал деятельность, в чем должно»⁵³⁶. Кроме того тело, «будучи ослаблено великим воздержанием, делает созерцающую способность души скучною и неразговорчивою. Принятие пищи должно сообразовать с состоянием тела, чтобы оно, когда здорово, надлежащим образом истомлялось, а когда слабо, умеренно утучнялось. Подвижник не должен быть слаб телом, но силен, сколько нужно для подвига»⁵³⁷. «Внимай себе, увещевает преп. Варсонофий: демоны хотят прельстить тебя к тому, что мало полезно, как-то: спать сидя или без изголовья, – что есть тоже, что мятва и кимин, и копр,– и внушают оставить вящшая закона (Мф.23:23), т. е. чтобы угасить гнев, иссушить раздражительность и стяжать послушание во всём»⁵³⁸.

Церковь требует, чтобы члены ее, за исключением больных, младенцев и беременных женщин, обязательно постились в установленные церковным обычаем дни. Согласно ли такое требование с учением о свободе христианина?

Действительно, уставный пост представляет собою ограничение свободы христианина: он стесняет как наклонных к плотоугодию, так и наклонных к неумеренному воздержанию.

Но это ограничение носит не догматический характер, а характер обычая, и, по своему происхождению, должно быть названо самоограничением. Пост по продолжительности и степеням воздержания не одинаков был в православной Церкви в разные времена, не одинаков он и ныне в разных церквах православного Востока. Что же касается степени пощения, то всегда и везде отдельным христианам есть возможность усиливать пост и ослаблять его. Между православными мирянами и ныне одни налагают на себя пост по понедельникам, другие на года или на всю жизнь отрекаются от мясной пищи. Не так давно отдельные приходы в православной Руси налагали на себя посты по случаю общественных бедствий. Церковь учредила уставной пост, церковь не в смысле церковного начальства, но в смысле церковного народа, следовательно, уставной пост является последствием христианской свободы церковных обществ.

Это и неизбежно было в силу церковного единства христиан, которые желают вместе радоваться, вместе молиться и вместе поститься. Чем теснее общение христианское, тем больнее чувствуется всякая рознь даже в обрядах и обычаях. Какие споры происходили, например, в древней Церкви из-за неодновременного празднования Пасхи!

Жаловаться на нарушение свободы христианина через уставное пощение может только тот, кто понимает эту свободу, как произвол или следование натуральному влечению. Но не так учил о свободе ап. Павел, писавший новообращённым: «будем искать того, что служит к миру и ко взаимному назиданию. Хорошо не есть мяса, не пить вина и не делать ничего такого, от чего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает» (Рим.14:19,21). «Усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим самому не остаться недостойным. Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но не все назидает. Никто не ищи своего, но каждый пользы другого». (1Кор.9:27,10:23,24).

Здесь апостол ясно указывает на необходимость самоограничения в пище ради пользы другого. Если бы уставный пост был не общецерковный, а поместный, то и тогда полезно было бы строго придерживаться поста. Назидательный в этом отношении пример дает нам св. Амвросий Медиоланский, сказавший бл. Августину: «когда я здесь (в Милане), я не пощусь в субботу, когда же я в Риме, я пощусь. Уважайте каждую церковь, сохраняйте ее обычай, если не хотите произвести соблазна».

Вводя пост в норму, Церковь тем самым не допускает развиться показному, лицедейскому пощению. Постясь, христианин делает то же, что в это время делают тьмы его собратий по вере: он раб неключимый. Постится, но не ставит этого себе в заслугу. Для него пост «не неизбежное наказание, а добровольное воздержание, не рабская необходимость, а свободное любомудрие»⁵³⁹. Он понимает, что цель поста не достигается еще воздержанием в определённые дни и что, «если после поста не будет сохранено умеренности в употреблении пищи, то соблюдение правил о посте не доведёт до чистоты» ⁵⁴⁰.

Самая периодичность поста и перемена пищи, ослабление его в праздники и ради гостеприимства и усиление в дни скорбных воспоминаний не лишены нравственного значения. Эта периодичность не дозволяет христианину скатиться по наклонной плоскости аскетизма. Устав о постах яснее всяких слов говорит, что все – добро, христианин всем может обладать, но не должен чем-либо быть обладаем. «Воздержание в снедях должны так сохранять, чтобы кто не стал впоследствии гнушаться какою-нибудь из них. Ибо это дело проклятое и совершенно демонское. Мы воздерживаемся от оных не потому, чтобы почитали их нечистыми, но чтоб, лишая себя многих снедей, истомлять, сколько нужно пылающие члены плоти, и сверх того, чтоб излишнее для нас было достаточным запасом для нищих» ⁵⁴¹·

Никакой пищи Спаситель и апостолы не объявляли нечистою или непозволительною. Если же ап. Павел и высказывал, что хорошо не есть мяса и не пить вина (Рим.14:21), то контекст этого изречения показывает, что апостол имел ввиду могущий произойти от ядения мяса и употребления вина соблазн для слабых. Все чисто, но худо человеку, который ест на соблазн (Рим.14:20). Сам Господь употреблял мясо рыбы, а виноградное вино сделал составною частью евхаристической жертвы. Конечно, христианину можно отказаться от употребления мяса и вина, и это даже может быть одобрено, если здесь не примешивается иудейская точка зрения на роды пищи, ибо некоторые воздерживаются от мяса и вина, «но в ложном разуме, не убегая вредных для душеспасения излишеств, но как бы гнушаясь добрых созданий Божиих и думая последовать словам Писания: не коснись, ниже вкуси, ниже осяжи (Кол.2:21)»⁵⁴².

«Кто ограничивает пост одним воздержанием от пищи, тот весьма бесчестит его. Не одни уста должны поститься, – нет, пусть постятся и око, и слух, и руки, и ноги, и все члены нашего тела... Пусть и глаз имеет свои пределы и правила, чтобы не увлекаться тотчас всем представляющимся ему; и язык пусть имеет преграду, чтобы не предупреждать мысли. Для того и губы, и зубы созданы к охранению языка, чтобы язык никогда не устремлялся неудержимо, растворив эти двери, но наперед устраивал хорошо все, что относится к нему, и потом выступал со всею благопристойностью и произносил такие слова, которые доставляли бы приятность слушающим, и говорил то, что служит к назиданию слушателей. Должно всячески воздерживаться и от непристойного смеха, и походку иметь тихую и спокойную и одежду скромную, и вообще во всем нужно благоустроить себя вступившему на поприще добродетели, потому что благопристойность внешних членов есть некоторое выражение внутреннего состояния души»⁵⁴³.

«Нам ежедневно представляется возможность упражнять энергию воли, осиливать нашу рассеянность и изощрять нашу внимательность. Живя вместе с другими, мы постоянно имеем случай упражняться в той обдуманности, какая вытекает из увещания апостола: всякий человек должен быть скор на слышание, медлен на слова (Иак.1:9). Этим увещанием, очевидно, предполагается, что большею частью люди слишком склонны к употреблению своего языка, но мало пользуются своими умами»⁵⁴⁴. Воздержание языка не проходит бесследно для образования характера христианина: «молчание и безмолвие противодействуют тщеславию»⁵⁴⁵. Достоинство молчания ценил и языческий философ Пифагор, изрекший: «молчи, или говори то, что лучше молчания».

Особый весьма сложный вид подвижничества представляет собою различные проявления юродства, например, притворная глупость в делах житейских, искание унижений и оскорблений, ношение дурной одежды или хождение вовсе без одежды, молчальничество и тому подобные проявления христианского смирения. В оправдание подвига юродства не без оснований приводятся следующие речения ап. Павла: Бог избрал безумное мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее. Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего безумие пред Богом: Господь знает умствования мудрецов, что они суетны. Мы сделались позорищем для мира, для ангелов и для человеков. Мы безумны Христа ради... мы немощны, мы в бесчестии. Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу, и побои, и скитаемся. Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне (1Кор.1:27,28,3:18,19,4:9–13).

Многие из юродствовавших Христа ради могли бы с незначительными изменениями применить эти слова к себе самим.

Конечно, отдельные подвиги юродства имеют значение не сами по себе, а по той цели, с которой они совершаются. Например, неряшливое одеяние не всегда свидетельствует о смирении, но иногда и о тщеславии лица, нежелающего подобиться по одеянию другим⁵⁴⁶. Поэтому отцы Гангрского собора подвергали епитимье тех аскетов, которые употребляли суровую одежду, как одежду праведности, и осуждали носящих нарядные или обычные ткани. Отцы этого собора высказались и вообще против того аскетизма, который проистекает из гордости и новаторства, оговариваясь, что они не отвергают девства, со смирением соединённого, одобряют смиренное отшельничество от мирских дел и простоту одежд похваляют⁵⁴⁷.

Как ни велико значение подвижничества аскетического, не должно, однако считать это подвижничество выше евангельского служения братьям по вере, выше подвигов любви. Даже юродивые заботились о том, чтобы их подвиги юродства были полезны не им только, но и ближним.

Бывали примеры, что Промысл Божий отклонял от подвижничества и отшельнической жизни людей, способных при мирской жизни принести пользу людям. Так, когда св. Николай, впоследствии епископ Мирликийский, думал уединиться в тихой обители, то во время ночной молитвы услышал голос: «Николай! если хочешь получить от меня венец, прими на себя подвиг служить обществу». Пока угодник размышлял о значении этих слов, услышал снова голос: «это (уединение в монастыре) не та нива, на которой ты должен принести Мне плод; а ступай к людям, да прославится через тебя Мое имя». Подобным образом и св. Ефрем Сирин думал убежать от людей, но ангел спросил его: «Ефрем, куда бежишь ты?» – «Хочу жить в безмолвии и бегу от молвы и обольщений света» отвечал святой. Ангел сказал: «Убойся, чтоб не исполнилось на тебе слово Писания: Ефрем подобен молодой корове, которая хочет освободить шею от ярма»⁵⁴⁸.

Даже и в добродетели нужно проявлять рассудительность (2Пет.1:5). «Бегай всегда чрезмерностей в добродетелях, а ищи средины, чтобы творить все в свое время и в должной мере. Чрезмерности суть: продолжительный пост и бдение, нагота, вериги и прочее, налагаемое на себя сверх сил, а средина – повседневно принимать пищу, только не досыта, соразмерно спать и трудиться. Ибо некто из отцов сказал: крайности от демонов. Пусть некоторые из подвижников по крепкому упованию на Бога и любви к Нему возмогли благодатью Его подъять крайне великие подвиги, но редко случающееся не признается святыми отцами заповедью и законом»⁵⁴⁹.

Бывают состояния, в которых подвижничество не только не похваляется, но считается предосудительным. Таково, например, состояние телесной болезни, во время которой пост должен быть ослаблен. Св. Тимофей Александрийский на вопрос о пощении родивших дает такой, признанный за канонический, ответ: «пост установлен для усмирения нашего тела. И так, когда тело находится в смирении и в немощи, то должна родившая принимать пищу и питие, как хочет и понести может». Св. Василий Великий в беседе о посте говорит: «занимающимся делами воинскими надобно насыщать свое тело досыта, дабы они могли с большею твёрдостью переносить труды. Преподобный Пахомий, чтобы убедить болящего брата принимать мясо, сам ел перед ним козленка. Многие постники ради гостеприимства имели обыкновение ослаблять свой пост⁵⁵⁰. Св. Тихон Задонский, нечаянно застав монаха, предлагавшего гостю рыбное постом, не только не обличил нарушителей устава, но и сам разделил с ними неуставную трапезу.

Когда авва Исаак, видя преп. Пимена умывающего свои ноги, сказал: «как же некоторые не щадят тела?» – Учитель подвижников отвечал: «мы не учились убивать тело, но страсти».

Это изречение раскрывает нам самую суть христианского подвижничества.

Дар слова более всего отличает человека от животных. Элементы слова: звуки гортанные, губные, носовые, тонкие, густые, высокие и низкие могут произносить и животные, но ни одно животное не создало ни единого слова. В языке, несомненно, лежит переход от телесного к духовному. Сырой материал языка принадлежит природе, поэтому и птицы могут произносить человеческие слова, но форма языка, что собственно и делает его языком, принадлежит духу. Если языкознание что-либо доказало, то, именно невозможность производить наши слова от подражательных и восклицательных звуков голоса. Все наши слова происходят от корней и каждый из этих корней есть выражение какого-либо общего понятия. Без корней нет языка, без понятий нет корней, – таковы основные истины языкознания. Но, с другой стороны, многие великие ученые⁵⁵¹ высказали убеждение, что существование понятия немыслимо без помощи слова. Сложившаяся мысль хранится только в звуковой форме. Без слов можно видеть, ощущать предметы, грезить о них, припоминать бывшие ощущения, но накоплять опыт, объединять и обобщать воспринятое можно только при помощи языка.

Слово поставило человека на лестнице творений выше всего земного, соединило людей в общества, создало города и царства; в слове не умирает знание, мудрость, закон, словом распространяется добродетель, в слове – возможность молитвы, слово человеческое производит чудеса⁵⁵².

Слово у каждого человека свое: оно есть выражение существа души. Поэтому Спаситель вопрошал фарисеев: как вы можете говорить доброе, будучи злы? (Мф.12:34).

Обычно говорят: «лицо – зеркало души». Но справедливее слово назвать отображением души. Обновляется душа, облагораживается и слово. Падает нравственно человек, пошлеет и беседа его. Если в кармане у человека более червонцев, чем копеек, то чаще будут выниматься червонцы, и наоборот: если больше копеек, то чаще будут выниматься копейки. Так и слово наше – рука, достающая содержимое со дна души. С крана капает та именно жидкость, которою наполнен сосуд. Язык наш – кран и невольно, необходимо выскажет то, чем полна душа.

Словом Господним небеса утвердишася (Пс.32:6). «Скажешь, что это не такое слово, как у тебя и у меня. Так, Слово Божие бесконечно выше слова человеческого. Но поскольку ты сотворен по образу Божию, то и в слове твоём должен быть некий образ слова Божия и силы Его, если ты не затмеваешь его злоупотреблением слова, не обугливаешь его невниманием и легкомыслием»⁵⁵³.

Словом держится благополучие семейное, общественное и государственное. В благословении правых возвысится град; усты же нечестивых раскопается. (Притч.11:11). «Вот необыкновенный род строительного искусства, который, вероятно, не всем известен, а иным покажется вовсе несбыточным. Город созидается; чем думаете? богатством? художеством? властью? многолюдством? По мнению Соломона, не тем, а добрыми словами добрых людей: в благословении правых. И напротив, город разрушается: чем? оружием врагов? огнем? водою? землетрясением? Опять не тем, а злым словом злых людей: усты нечестивых раскопается. Как могущественно и благотворно, по мнению Соломона, благословение! И как разрушительны слова злобные!»⁵⁵⁴.

«Мы должны, – говорит Франклин, – отдавать себе отчёт не только в каждом неразумном слове нашем, но и в нашем молчании, когда люди ожидают от нас слово утешения и ободрения».

Не только злоба имеет разрушительную силу, но и ее союзница ложь.

Ложь многовидна и привязчива. Никто от нее вполне не застрахован. Аз рех, – с тоской восклицает Давид, аз же рех во исступлении моем: всяк человек ложь (Пс.115:2). Ложь – пожизненный враг человека. Она стережет свою добычу. Пользуется необдуманностью, испугом, привязанностями, враждой и даже благородными увлечениями человека, чтобы уловить его в свои сети. И если он не приложит сил и внимания к борьбе с этим врагом, то сделается несчастной жертвой того порока, от которого получил свое наименование дьявол, отец лжи⁵⁵⁵. Ложь никогда не приходит одна: она влечет за собою целую цепь обманов, уверток, клеветы. Сейчас только ты солгал, и ты уже сплетаешь в уме своем новую ложь, чтобы избежать обличения. Воистину, злой порок в человеке ложь. Лучше вор, нежели постоянно говорящий ложь; но оба они наследуют погибель. Поведение лживого человека бесчестно, и позор его всегда с ним (Сир.20:24–26).

Изолгавшийся подобен человеку, заблудившемуся в дремучем лесу: с каждой попыткой найти выход из лесу, он все более уклоняеся от должного направления. Он чувствует, что ему «не верят; хотя бы он говорил и правду, никто не может поверить ему, потому что и самая правда его оказывается обоюдною»⁵⁵⁶.

Источником лжи обыкновенно бывают сластолюбие, сребролюбие и тщеславие, но ложь не только не дает удовольствий плотских, богатства и почета, но даже весьма часто приводит лгущего в бедственное состояние.

Примеров этому много и в обыденной жизни и в Библии. Авраам и Исаак чуть не лишились жен своих за то, что называли их сестрами. Иаков, обманувший слепого отца своего, жестоко обманут был дядей Лаваном. Плохо кончил красивый Авессалом, начавший козни против отца лживым уверением, что в царстве нет правосудия. Слуга пророческий Гиезий, обманом получивший с Неемана подарки, заразился проказою. Еще ужаснее участи Анания и Сапфиры, дерзнувших утаить от апостолов часть вырученной от продажи имения суммы.

А вот пример наказанной лжи из жития святоотеческого. Св. Епифаний Кипрский был обманут двумя лжецами, из которых один притворился мёртвым, а другой – плачущим о внезапной смерти бедного друга и просил подаяния на похороны. Святитель дал денег на похороны. «Вставай, сказал обманщик своему другу, повеселимся ныне». Но его несчастный друг был уже мертв.

Окончательная всех лжецов участь в озере, горящем огнём и серою (Откр.21:8).

Как ложь может быть грубая и тонкая, состоящая в едва заметном преувеличении, в предумышленной изворотливости речи, в порицании, прикрывающем похвалу, и в похвале, направленной к унижению хвалимого; так точно и правдивость должна выражаться не в одном удалении от лжи и обмана, но в согласовании своих действий с убеждениями, в отсутствии показности, в охотном сообщении другим полезного для них⁵⁵⁷, в точном исполнении всякого рода обещаний, условий и договоров. Речь правдивого человека должна быть убеждённая, чуждая резких выражений, гнилых (Еф.4:29) и праздных слов (Мф.12:36), а главное, мирная не по форме только, а и по духу. Без любви и правда может принести вред. «Если встретится нужда обличить брата, и в это время усмотришь, что ты сам волнуешься гневом и находишься в расстройстве, то никак не говори чего-либо брату, чтобы не возмутиться еще более. Когда же ты и брат придете в благое и кроткое устроение, тогда скажи, не обличая и укоряя, но объясняя дело с великим смиренномудрием»⁵⁵⁸.

Но миролюбие правдивого никогда не должно переходить в угодливость, лесть. «Господь часто скрывает от наших очей и те добродетели, которые мы приобрели, а человек, хвалящий нас, или, лучше сказать, льстец, похвалою отверзает нам очи, а коль скоро они отверзлись, то и богатство добродетели исчезло. Льстец – губитель добродетелей»⁵⁵⁹.

Льстецы издавна окружали богатых, сильных, знатных и престолы царей, но ныне нередко бывает и то, что старшие льстят младшим, начальствующие подчиненным ради популярности, как это делал еще Авессалом, льстивший ищущим правосудия. Но всегда и везде лесть вредна. Если она и близка к правде, то и тогда она указанием на добрую сторону заставляет хвалимого забывать о своих несовершенствах. Если лесть очень сдержана, то, попав в «укромный уголок» души хвалимого: она расширится и расцветёт. Но правдивой и сдержанной лесть бывает редко. Вред лести перед высшими хорошо изобразил наш поэт в оде «Друзьям».

Льстец лукав:

Он горе на царя накличет,

Он из его державных прав

Одну лишь милость ограничит.

Он скажет: презирай народ,

Гнети природы голос нежный!

Он скажет: просвещенья плод –

Разврат и некий дух мятежный!

Беда стране, где раб и льстец

Одни приближены к престолу!..

Лесть может состоять не из одних похвал, но и из согласия, из поддакивания тому, что не должно быть одобряемо. Например, господа жалуются на прислугу, а гость соглашается с ними, хотя знает, что и отношения господ этих к прислуге далеко не безукоризненны. Дело иногда доходит до измены вере: смеются в обществе или в печати над святыней, над обрядами, порицают семейное или государственное начало, а льстивый верующий или молчит, или соглашается, или опровергает, но так робко, неуверенно, что только портит дело. И тот – соучастник лести, кто не остановит лести, к нему самому обращенной⁵⁶⁰.

Любовь к лести, охотное слушание ее есть начало того самообмана, в котором живут слабые духом. Лесть порождает желание показать людям то, что в нас есть доброго, или то, что мы считаем добрым. Так робкий юноша желает показать себя ловким и уверенным, желает во всем походить на большого, девица стремится с выгодной стороны показать свою красоту, скупой – скрыть свою скупость, благотворитель – сделать общеизвестною свою щедрость, набожный охотно показывает свои благочестивые упражнения.

От такой показности – менее шага к лицемерию. Лицемерие начинается там, где видом добра пользуются для достижения своекорыстных целей. Когда порочный или слабый поймет, что добро есть сила, он вместо того, чтобы сделаться служителем добра, надевает на себя личину доброго человека, принимает образ благочестия. И вот «многие в этом мире, как на сцене, разыгрывают жизнь свою, иное нося в сердце, а иное, выставляя напоказ людям». Но если ты чтитель добра, то «не помрачай лица. Не притворяйся сетующим, уловляя себе наружную славу, что ты воздержен. Каков ты сам в себе, таким и кажись. Нет пользы от благотворительности, о которой трубят трубою; нет выгоды и от поста, о котором всем разглашают» ⁵⁶¹. Лицемерие бывает не только в жизни и в религии, но и в искусстве, и в науке. Лицемерие – притворная радость при встрече гостей и притворная дружба; лицемерие – тирания под видом заботы о народном благе; где люди, равнодушные к добру и истине, говорят о своих убеждениях, где произносятся непродуманные, заимствованные фразы, где человек боится высказаться наперекор общему мнению – там лицемерие. Грешат против правдивости также и те, которые стараются дать ложное представление о своей наружности – румянятся, пудрятся, красят волосы, стягиваются...

Ложь есть грех разом и против целомудрия и против правды. «Лживый человек – не простой, но двойственный, ибо иной он внутри и иной снаружи, и жизнь его двойственна и лукава»⁵⁶². «Младенец лжи не знает, не знает оной и душа незлобивая»⁵⁶³. Чтобы научиться лжи, надобно произвести над собой духовное самоубийство: притупить совесть – этот орган Духа Истины. Человек, не произведший в своей душе этого притупления, произнеся ложь, краснеет, смущается. С привычкой ко лжи он теряет уважение к собственному нравственному достоинству. Но кто себя не уважает, тот и с другими обращается не по требованиям правды: в людях лжец видит только средство для достижения эгоистических, иногда весьма мелких, целей. Св. ап.Павел сильнейшее побуждение к правдивости указывает в том, что христиане – члены друг другу (Еф.4:25).

Итак, ложь в большинстве случаев вредна не только для лгущего, но и для ближних. Но не позволительно ли лгать для пользы ближних?

Св. Иоанн Златоуст отвечает на этот вопрос утвердительно. Он восхищается ложью Раавы, благодаря которой она спасла еврейских соглядатаев. «Когда посланные царем сыскать соглядатаев говорят ей: «не вошли ли к тебе мужи?» она отвечает им: «да, вошли». Сначала она утверждает истину, чтобы присоединить затем ложь, потому что сама по себе одна ложь не заслужит доверия, если не оградить себя наперед истиной. Если бы она сначала сказала, нет, то подала бы посланным повод к розыску. Но она говорит: вошли и вышли таким-то путем. Пожените и постигнете их (Нав.2:5). 0, прекрасная ложь! О прекрасный обман, не предающий на поругание божественного, но сохраняющий благочестие!»⁵⁶⁴.

«Бывает необходимый случай, что если кто не скроет малого, приходит в большее беспокойство и огорчение. Позволительно употреблять хитрость в слове, если встретится кому великая нужда: но и тогда он не должен быть беспечен; но должен каяться и плакать пред Богом и почитать сие временем искушения. Да если сие и позволительно, то не часто, но однажды из многих случаев, и притом во время со страхом и трепетом, свидетельствуя пред Богом и произволение свое и нужду, – и тогда грех его покроется»⁵⁶⁵.

Итак, ложь допустима и может даже быть одобряема, когда представляет собою выбор меньшего из двух зол, как это было в деле Раавы; но чистым добром ложь никогда не может быть. Всякая вынужденная обстоятельствами ложь есть грех, требующий слез и покаяния.

Но и помимо исключительных обстоятельств, вынуждающих обыкновенного человека лгать, «говорить и действовать правдиво почти так же трудно и, пожалуй, так же доблестно, как и действовать, не страшась угроз и кар; и странно, что на громадное количество людей, отстаивающих правду ценою своего благосостояния, ценою своей жизни, приходится так мало отстаивающих ее ценою незначительного ежедневного беспокойства»⁵⁶⁶.

«Говорить правду – то же, что красиво писать, и является только благодаря практике; это не столько дело воли, сколько привычки; и не нужно пропускать ни одного случая, помогающего проявлению или образованию этой привычки»⁵⁶⁷.

Истинный христианин воспитывает в себе память смерти и потому хорошо знает цену земному и житейскому.

Но помнить о смерти – это не значит иметь рабский страх перед смертью, тот страх, через который люди на всю жизнь подвержены рабству (Евр.2:15). Между памятью смерти и страхом смерти различие доходит почти до противоположности. Кто помнит смерть, тот готовится к ней и на жизнь смотрит, как на одну из станций длинного пути. Он подобен человеку, стоящему в готовности на вокзале в ожидании поезда, который умчит его в неведомую страну.

Кто страшится смерти, тот старается не думать о ней, отвращает очи от нее, старается так устроиться на земле, как будто бы земное существование не имеет конца. Он заботится, собирает, ссорится, обманывает, ищет наслаждений, опьяняется. Для чего? Для того, чтобы заглушить в себе страх смерти, сильнее чувствовать свое бытие.

На поверку выходит, что кто более ценит временную жизнь, тот более злоупотребляет ею; кто же не заблуждается на счет истинного значения временной жизни, тот ведет ее правильно. Кто хочет спасти жизнь, губит ее; а кто не жалеет ее ради Христа и Евангелия, приобретает ее.

Христианин может желать смерти, как желал ее и ап. Павел, писавший: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше (Флп.1:23). Но это желание не переходит в хотение смерти, так как христианин сознает себя обязанным довести до законченности земное поприще и ради себя, и ради ближних. И вот тот же апостол продолжает: а оставаться (мне) во плоти нужнее для вас. И я верно знаю, что останусь и пребуду со всеми вами для вашего успеха и радости в вере (Флп.1:24,25).

К какому же разряду причислить самоубийц, – к разряду помнящих о смерти, или к разряду страшащихся ее?

Вопреки видимости должно сказать, что самоубийство чаще всего выражает страх перед умиранием и неразумную любовь к временной, плотской жизни. Героизм самоубийцы только кажущийся: он отрекается от жизни только потому, что расчёты его на личное счастье оказались ошибочными. Он выбирает смерть не потому, чтобы смерть представлялась ему положительным благом, как ап. Павлу, но потому, что смерть для него менышее из двух бедствий. Он принимает смерть как больной, принимающий отвратительное лекарство или соглашающийся на мучительную операцию. Несколько лет назад восхвалялся, как герой, медик – профессор, лишивший себя жизни вследствие неудавшейся операции. Но это не героизм, а страх перед общественным мнением и нежелание подвигами деятельной любви загладить нечаянную вину. Не герои и те преступники, которые при виде неизбежного позора и наказания, идут навстречу смерти. Даже некоторые язычники высказывали правильное суждение о самоубийстве. Так Аристотель сказал: «умереть для избегания нищеты или по причине (не нашедшей взаимности) любви, или скуки, свойственно не мужественному, но низкому и малодушному человеку». Подобное говорит и Марциал: «легко пренебречь жизнью в бедственном положении. Но мужество проявляется в умении переносить несчастья».⁵⁶⁸

Не героизм, но непонимание цели жизни выражается в самоубийствах. Ищущие смертью затушить в себе временную тоску узко понимают смысл своей жизни. Возьмем пример несчастливой любви. Для того ли дана нам жизнь, чтобы мы всю ее наполнили радостями половой любви? Нет, самая эта любовь представляет собой низший, наиболее эгоистический вид любви и при нормальном ходе должна переродиться в высшую любовь семейную, родственную и общественную. Половая любовь в состоянии наибольшего напряжения сама по себе является чем-то нежелательным, невысоким, страстью, страданием, а иногда выражается в форме безумия. Сроки этой любви невелики: много, если она наполнит десятую часть полной человеческой жизни. Ясно, что не в этой любви смысл человеческой жизни, взятой отдельно. Сама эта любовь служит средством к другим целям, а не целью человеческой жизни.

У каждого человека есть один и тот же смысл жизни, неуничтожаемый и смертью. А любовь, равно как богатство, почёт, здоровье, покойная жизнь, не может быть общим благом; здесь сталкиваются интересы многих людей: обладание одною красивою женщиною желательным может быть для нескольких мужчин; искание богатства сопровождается конкуренцией; здоровье, почет и покой одного лица требуют для своего утверждения труда, лишений и беспокойства других. И все эти мнимые блага перед смертным часом обращаются в ноль. У всех человеков, у всех народов был, есть и будет один смысл жизни, неуничтожаемый смертью, искание Царства Божия и правды Его, богообщения. Это путь человечества со времён Адама и Евы: человек ищет утраченное, хотя не всегда идет прямой дорогой и часто забывает о своей задаче. Но если бы все сознали этот путь, все устремились по нему с желанием, то Царство Божие пришло бы в силе и славе своей, осуществилось бы. В виду такого смысла жизни, самоубийцу можно сравнить с человеком, который из далекой земли шел на родину, прошел уже треть или половину пути, но оцарапал ногу и прекратил путешествие⁵⁶⁹.

То, что у нас могут отнять обстоятельства, или люди, или сама смерть, это не заключает в себе смысла жизни. Мы сами только можем отречься от смысла жизни, ради своеволия, слепой страсти и житейской трусости. Самоубийство представляет собой акт отречения от жизненной цели. Это истинная смерть души, удаление от источника жизни – Бога, это – верх всех бедствий. Тот, кто шел и не дошел, не лишится награды, найдет покой и радость. Но кто отказался идти, попрал величайший дар Божий – жизнь, самовольно разбил дивный сосуд жизни, того будет вечно мучить позднее раскаяние.

Наша жизнь не только наша, но и Христова; тела наши – жилище Духа святого. (Рим.14:7,8). Не сами, не своею волею мы призваны к бытию, и прекращать это бытие мы вправе только для спасения ближних. Такая жертва стоит в полном соответствии с исканием и утверждением Царства Божия. Но эта смерть ни в каком смысле не может быть приравнена к самоубийству: это – мученичество. Древним христианам язычники предлагали только притвориться приносящими фимиам кумирам, и христиане предпочитали смерть этой, по-видимому, маленькой лжи. Это смерть – ради Христа, ради Царства Божия. Она доставляла венцы небесные умирающим и благотворно влияла на остающихся в живых.

Есть близкий к мученичеству вид самоубийства, это – самоубийство ради сохранения целомудрия. Если оценивать поступок по его мотивам, то самоубийство, в виду неотразимой опасности для целомудрия, является делом не только извинительным, но прямо похвальным. Доктринеры могут возражать, что чистота душевная не пятнается насилием, но это сомнительное утешение для тех, которые блюдут себя непорочными для Христа. Насилие нарушит навсегда гармонию их душевной жизни и подвергшиеся ему могут впасть в уныние и отчаяние⁵⁷⁰. Поэтому истинные христиане не жалели жизни, когда этою ценою можно было охранить целость души. Какие муки вынес ради целомудрия Моисей Угрин от ослеплённой страстью польки! А в древние времена жены и девы бросались с кровли и тонули в воде, чтобы не позволить осквернить тела свои. Св. Иоанн Златоуст восхваляет этих мучениц⁵⁷¹. И праведно! Девственность заключается не в одном душенастроении, но и в теле. Можно сострадать потерпевшим насилие, но нельзя не преклоняться перед избежавшими его. Чистым, по учению Откровения Иоаннова, во-первых принадлежит Царство Божие.

Близок к мученичеству вид самоубийства от человеческой жестокости. Когда в гонении Диоклетиана подвергали христиан изысканным пыткам, напр., секли до обнажения костей, жарили на медленном огне, поливали раны смесью уксуса и соли, подвергали истязаниям не только мучительным, но омерзительным и оскорбительным, то это вызвало массовые самоубийства христиан, особенно христианок. В наше время люди стали менее жестоки, но все же еще очень жестоки, чтобы не быть самоубийствам от жестоких нравов. Вот, напр., в г. Рыльске бросилась в колодезь 14-летняя девочка. Она прицепилась к задку саней одной важной барыни. За такой маловажный проступок ее бессердечно наказали и кучер, и полиция, и хозяин, которому она служила (Русская Земля 1907 г., № 291).

При нападении экспроприаторов на семейство Келеповских одна из сестер Келеповских, желая избегнуть истязаний, выстрелила себе в висок (там же, № 494).

На деле о покушении одной крестьянки на самоубийство, преосв. Гурий Самарский написал, что крестьянка, повинная пред Богом и церковью в покушении на самоубийство из-за жестокого обращения с нею мужа, «заслуживает не наказания, а искреннего сожаления. Наказывать нужно мужей варваров, которые бьют и терзают своих жен часто ни за что, ни про что».

В «Истории детской души» (повесть Карели) читаем о мальчике, который повесился, потому что у него неверующий отец отнял и Бога и маму.

Колодезь, выстрел, петля... Грешны, грешны руки самоубийц, но не грешнее ли души тех бессердечных людей, которые вносят в общежитие и в семьи жестокость, ложь, хитрость, борьбу, недружелюбие, насмешки? Не печальны ли условия жизни, подготовляющие самоубийство через одиночество людей? Не относятся ли к многим почтенным и приличным людям слова, сказанные Христом Пилату: «более греха на том, кто предал Меня тебе?» (Ин.19:11).

Вина самоубийц облегчается тем, что «состояние духа, в котором приходят к самоубийству, потерянное и потрясенное: нет истины в оценке событий, нет проницательности относительно ближайшего будущего, нет всестороннего знакомства с обстоятельствами; одно только роковое сосредоточение душевных сил на одной печальной точке» (Гете).

Иные виды самоубийства не могут быть оправдываемы с христианской точки зрения. Но ни язычники, ни последователи независимой морали не могут дать надлежащей оценки самоубийству. Если смысл жизни, хотя бы в общем благе, но раскрывается здесь, в условиях теперешнего существования, то прав Марк Аврелий, советовавший самоубийство при невозможности удержаться на нравственной высоте, и похвально самоубийство Катона, не хотевшего пережить республики. В таком то языческом мраке бродят и ныне утратившие отеческую веру русские люди.

Печальный признак времени, что от самоубийства ежегодно погибает в Европе 50.000 человек и это число все возрастает. Увеличение числа самоубийств служит показателем усиливающегося церковного и семейного разобщения людей. И статистика уверяет нас, что где слабее церковность и где многочисленнее разводы, там больше самоубийств⁵⁷².

Предосудительно не только одним актом прекращать свою жизнь, но и сокращать ее невоздержанием и другими пороками.

Время – не наше. Мы можем располагать им, но благо нам, если мы распоряжаемся им, сообразуясь с волей Хозяина вселенной, который дал нам и время, и жизнь, и свет. Поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы (Еф.5:15,16).

Труд – призвание человека, нравственная его обязанность со времен Адама и Евы, а еще более со времен Спасителя, который едва имел время для отдыха и в объяснение своей деятельности ссылался на вечную деятельность Отца.

Труд, поддерживая телесную крепость, приучая к движению, к переменам температуры, к незатейливой пище, делает тело человека покорным орудием духа при благоприятных и неблагоприятных условиях жизни. А это – важная нравственная задача.

Конечно, не всякий труд имеет равное нравственное достоинство. «Не говори мне, что ты занимаешься делами; покажи мне, что – ты занимаешься чем-либо полезным. Заботиться о своём благополучии, умножать свои деньги, вести свои дела, это не то, чего требует от тебя Бог. Он хочет милостыни, молитвы, защиты угнетенных, много такого, в забвении чего мы проводим всю свою жизнь»⁵⁷³.

Не равен труд по своим побуждениям и целям. Но даже и своекорыстный труд – лишь бы не вредный для ближнего – выше праздности. Всякой бо злобе научила праздность (Сир.33:28). Некто сказал: «Трудящийся искушается одним бесом, а праздный – тысячей».

В праздности зарождаются худые помыслы. От праздности произошёл роковой грех Евы и пр. Давида. В то время, как подданные этого царя подвергали жизнь свою опасности на войне, он покоился на балконе своего дворца.

Ап. Павел писал к Солунянам: слышим бо некие бесчинно ходящие у нас, ничтоже делающие, но лукаво обходящие (2Фес.3:11). Апостол «бесчинными называет тех, которые не работают, и сим одним словом показывает великую их порочность: ибо ленивый и неблагочестив и дерзок в словах и готов к злоречию, а посему неспособен к безмолвию, раб беспечности. Посему апостол повелевает отлучатися от таковых (2Фес.3:6), то есть удаляться, как от заразы. Далее говорит: ниже туне хлеб ядохом у кого, но в труде и подвиге, день и нощь делающие (2Фес.3:8). Учитель языков, проповедник Евангелия восхищенный до третьего неба, говорящий, что Господь велел проповедникам Евангелия жить от Евангелия, занимается работою и трудом день и ночь, чтобы не обременить кого. Что же будем делать мы, к трудам чувствующие леность, гоняющиеся за телесным спокойствием, мы, коим не поручена ни проповедь Евангелия, ни попечение о церквах, но только забота о собственной душе? – Далее, яснее показывая происходящий от праздности вред, прибавляет: ничтоже делающие, но лукаво обходящие. Ибо от праздности происходит лукавое любопытство, от сего беспорядок, от беспорядка всякое зло»⁵⁷⁴.

Даже по сумме наслаждений, доставляемых человеку, труд преимуществует перед праздностью. «Дело человеколюбия Божия, что удовольствия покупаются не золотом и серебром, а трудом, работою, нуждою и всяким любомудрием. Поэтому и вначале Бог наложил на человека труд не в наказание и мучение, но для вразумления и научения его. Адам, когда жил без трудов, ниспал из рая; но апостол, когда проводил жизнь труженическую и тяжкую, в труде и подвиге нощь и день делающе (2Фес.3:8), взошёл в рай и восхищён на третье небо. Не будем охуждать труд, не будем пренебрегать работой, потому что от них мы получаем, еще прежде Царства Небесного, величайшую награду – сопровождающее их удовольствие, и не только – удовольствие. Но – что еще важнее удовольствия – самое цветущее здоровье» ⁵⁷⁵.

Для получения от труда удовольствия и здоровья нужно, чтобы труд был, сколько-нибудь разнообразен. «Разнообразие труда, говорит Фихте старший, освобождает от отдыха в виде наслаждений». Напротив, труд однообразный, механический утомляет и душу, и тело. В этом отношении труду земледельческому нужно дать предпочтение перед фабричным и городским.

Тем не менее, ошибочно некоторые писатели провозглашают земледельческий труд единственно законною формою труда, а прочие формы труда считают бесполезными или прямо вредными. Если бы все предались земледельческому труду, то человечество остановилось бы на очень низкой ступени материального и духовного преуспеяния. Несправедливо и то положение, что все формы труда неземледельческого ничего не дают простолюдинам, а только закрепляют недолжный строй общественной жизни, при котором – те одни (крестьяне) трудятся, а другие (люди среднего и высшего класса) тунеядствуют⁵⁷⁶.

Говорят: канцелярский, городской и фабричный труд бесполезны для крестьянина и существуют только для обеспеченных людей. Если бы это было справедливо, то и тогда формы городского труда не излишни, так как они нужны для обеспеченных людей. Нельзя считать полезным только то, что необходимо для крестьянина. Экономическое, физическое и духовное преуспеяние всех не крестьян ужели не стоит труда? Человечество представляет собою не уединённые группы существ, но одно целое, в котором верх влияет на низ и низ на верх, и действительное благо одного не проходит бесследно для другого. При внимательном наблюдении можно уследить, что те роды деятельности, которые не относятся к земледелию, небесполезные и для земледельцев. Крестьянин уже почувствовал желание умственной пищи, которой не добудешь сохой и бороной. Между университетами, академиями и низшей крестьянской школой есть несомненная связь. Небесполезные для простолюдинов: суд немздоимный, медицина, научно-популярные книги, рациональное хозяйство, улучшение орудий производства, чугуны, пилы, косы, плуги, молотилки, самовары, пожарные машины, железные дороги, телеграфы, пароходы, зажигательные спички, керосин, часы, лампы, швейные машины, улучшенные семена, лесонасаждение и многое другое, над чем потрудились и трудятся люди науки и городского труда. И искусства, хотя медленно, несут свою дань простолюдину в виде олеографии, улучшенного церковного пения, удобных и изящных храмов и т. п. Все это выработано не простолюдинами, не сохою, а наукой и людьми городского труда.

Жаль, что в наших общеобразовательных школах нисколько дети не приучаются к труду. Каждому молодому человеку полезно бы усвоить хоть одно ремесло.

Выше мы сказали, что разнообразие труда полезно для трудящегося. Но для совершенства произведений труда, наоборот, нужна специализация труда. Это заметил еще премудрый Сирах, писавший: Мудрость книжная приобретается в благоприятное время досуга, и кто мало имеет своих занятий, может приобрести мудрость. Как может сделаться мудрым тот, кто правит плугом и хвалится бичом, гоняет волов и занят работами их, и которого разговор только о молодых волах? Сердце его занято тем, чтобы проводить борозды, и забота его о корме для телиц. Так и всякий плотник и зодчий, который проводит ночь, как день; кто занимается резьбой, того прилежание в том, чтобы оразнообразить форму; сердце свое он устремляет на то, чтобы изображение было похоже, и забота его – о том, чтоб окончить дело в совершенстве. Так и ковач, который сидит у наковальни и думает об изделии из железа: дым от огня изнуряет его тело, и с жаром от печи борется он; звук молота оглушает его, и глаза его устремлены на модель сосуда; сердце его устремлено на окончание дела, и попечение его – о том, чтобы отделать его в совершенстве. Так и горшечник, который сидит над своим делом и ногами своими вертит колесо, который постоянно в заботе о деле своем и у которого исчислена вся работа его: рукою своею он дает форму глине, а ногами умягчает ее жесткость; он устремляет сердце к тому, чтобы хорошо окончить сосуд, и забота его – о том, чтобы очистить печь. Все они надеются на свои руки, и каждый умудряется в своем деле. Без них ни город не построится, ни жители не населятся и не будут жить в нем. И однако ж они в собрание не приглашаются, на судейском седалище не сидят и не рассуждают о судебных постановлениях, не произносят оправдания и осуждения и не занимаются притчами, но поддерживают быт житейский, и молитва их – об успехе художества их. (Сир.38:24–39)

Этот закон разделения труда умственного и физического, наблюдаемый и ныне, не столь непреложен, чтобы нельзя было делать отступлений для пользы представителей труда умственного и физического. В интересах человечества такие отступления делать необходимо. Как умственный труд без физического убийствен для тела, так и физический без умственного убийствен для души. Начальник нашей веры Иисус Христос знаком был с трудом плотника; Его апостолы даже во время напряженной проповеднической деятельности не гнушались приобретать хлеб физическим трудом. Такое соединение духовного делания с телесным было одним из правил подвижников Церкви. Когда пр. Антоний Великий унывал, ему явился Ангел и примером наставил его, что нужно чередовать работу с молитвой.

В молитве Господней мы научены просить, чтобы воля Господня осуществлялась как на небеси, так и на земли. Эти слова говорят о подчинении всяческих наших трудов Богу, – будь то труды для мирского благополучия, или для спасения души. Мы должны прославлять Бога в душах и телесах наших, весь живот наш предавать Ему.

Поэтому и физический труд богоугоден и не только не препятствует спасению души, но благоустрояет ее, когда трудящийся не забывает единого на потребу и посвящает свой труд Христу. Без Него мы не можем сделать ничего истинно полезного для себя и для ближних. Как дерево на каменистой почве не может быть плодоносным, так и наша деятельность не будет благотворною без благодатной помощи Христа. Трата требует подновления, даяние – принятия. Поучителен в этом отношении пример Вифанской Марфы. Она забыла, что то, что может ей дать Христос, неизмеримо важнее и нужнее ее услуг Христу. И вот ее торопливый труд, вместо радости, приносит ей самой раздражение против сестры и Гостя. Господи!, восклицает Марфа, или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? (Лк.10:40).

Так всякая деятельность без питания себя молитвой и размышлением, без самообразования и самоусовершения начинается у нас похвальбой, а кончается жалобами на трудность дела, его малоплодность, на людскую неблагодарность, на свое одиночество и на сотрудников. В прежнее время называли такое состояние разочарованием.

Даже строго научная деятельность без посвящения ее Христу, без памятования о едином на потребу обращается к мелочам и делается малоплодною.

Св. подвижники видели в телесных трудах хорошее врачевство от греха и греховных помыслов. Пр. Антоний писал: «телесные труды суть оборонительное оружие добродетели. Они спасительны для души»⁵⁷⁷. Преп. Макарий, искушаемый горделивым помыслом идти в Рим для облагодетельствования страждущих, насыпал мешок песком, возложил его себе на плечи и стал ходить по пустыне. Ему встретился один из знавших его мирян и сказал: «дай, я тебе помогу нести». Преподобный отвечал ему: «я томлю меня томящего; ибо, когда пребываю в праздности, помысл зовет меня странствовать».

«Бездействие и праздность гибельны для души и могут вредить более, нежели демоны. Если крепкое тело оставить в бездействии и праздности, то от сего родятся все пороки в душе. И как бы сильно кто не любил добро, но недеятельность вскоре истребит в нём даже мысль о добре, какую он имел»⁵⁷⁸. «Люби труды. Они с постом, молитвой и бдением предохранят тебя от всех грехов, потому что телесные труды споспешествуют чистоте сердца» ⁵⁷⁹.

Зараженный праздностью «начинает обыкновенно тем, что находит сладким прекращение некоторых дел христианских; а оканчивает тем, что все эти дела становятся для него несносными. Размышление удерживает в надлежащих пределах его воображение: оно утомительно. Чтение благочестивых книг наводит на него скуку. Молитва требует сосредоточения мыслей: оно ему не нравится. Должности государственные требуют прилежания: они для него тяжелы. Посещение больных внушает ему отвращение. Чем более он предается своей лености, тем более она приобретает власть над ним. Он как бы погряз в некоторую тину» ⁵⁸⁰.

Человек безукоризненной жизни, но ленивый не должен думать, что он находится в состоянии благодати, хотя бы и другие так о нем думали. Он подобен тому упоминаемому в Апокалипсисе епископу, который между людьми имел имя, будто жив, а пред очами Божиими был мертв (Откр.3:1).

С леностью не совместима любовь, важнейший признак христианина. Любовь и леность не долгое время могут существовать в одном человеке. «Или любовь,

пробудившись, прогонит леность, или леность, усилившись, потешит и истребит любовь. Безрассудно думать, что можно иметь любовь, не производя ни одного ее действия; что можно иметь любовь, не чувствуя ее пламени; что можно иметь любовь, исполняя небрежно обязанности, возлагаемые религией и обществом; что можно иметь любовь, не совершая спасительных дел, которые ее питают, поддерживают, воспламеняют и усиливают. Любовь по самому существу есть добродетель деятельная. Она сообщает нашей душе движение, теплоту и жизнь»⁵⁸¹.

Составляя врачевство против греха, труд наш в то же время есть плата нашего долга государству и обществу. Предшествовавшие поколения трудились над тем строем жизни, в котором мы пользуемся многими удобствами. Над воспитанием каждого из нас прилагали свое старание родители, родные, учителя и иногда слуги. Если мы в данный момент имеем, как собственность, землю, скот, одежду или что другое, то эта собственность представляет собою переданные нам по наследству или еще каким способом продукты и экономию чужого труда. Стыдно и грешно пользоваться продуктами чужого труда, не участвуя в человеческом труде, не возвращая людям того, что мы от них приняли и принимаем каждую минуту. Хлеб, который мы едим, дом, в котором мы живем, одежда, которая защищает нас от холода, мебель, которою мы пользуемся, книга, которую читаем – все это труд многих лиц. И в то время, когда мы предаемся неге и лености, десятки и сотни рабочих рук трудятся для нашего благополучия. Правду сказал один китайский император: «если какой-нибудь мужчина не работает или женщина ленится, кто-нибудь в империи должен страдать от холода и голода».

Преимущество положения, важность сана, богатство не только не могут быть оправданием лености, но еще обязывают к усиленному труду. Кому много дано, от того общество и государство вправе ожидать больших услуг. «От монарха, обременённого тяжестью общественных забот, до последнего из его подданных все лица всех званий трудятся для сохранения государства и для его славы. Каждый, достигая блага частного, содействует благу общему. Из стечения их усилий, разделённых, но направленных к одной и той же цели, образуется общественный порядок. Из произведений их трудов, распределённых по различным классам, составляется общественное благосостояние. Каждый что-нибудь приносит к общему благу, и сам от него получает. Ленивый причиняет явную несправедливость своим братьям. Он собирает дань с трудов другого, а сам не хочет приносить дань со своих трудов. Для чего же и живет человек в этом мире, если не делает в нем ровно ничего? В гражданском обществе он – то же, что на деревьях некоторые ветви, не только бесплодные, но и растущие к вреду других; не принося плодов, они всасывают в себя соки, которые могли бы производить плоды. Такие ветви садовник обрезает с постоянной заботой. Так и праздный человек без всякой пользы для общества, даже к вреду его, занимает место, которое мог бы занять гражданин полезный»⁵⁸².

Естественно, поэтому, что праздность лиц высшего сословия и обеспеченных раздражает рабочие классы, а трудолюбие тех же лиц примиряет низшие классы с привилегированностью положения высших и богатых.

Иногда говорят, что божественный Учитель, научавший беззаботности и бескорыстию, не мог быть сторонником производительного труда. Но труд и корысть – не одно и то же. Труд может быть и часто бывает вполне бескорыстный, даже благотворительный. С другой стороны, и леность нисколько не свидетельствует о бескорыстии. Для приобретения земных богатств часто достаточно ожесточить сердце свое и закрыть руку от нужды и нищеты; сказать своей душе, как тот богач, у которого угобзися нива: душе, имаши много блага, лежаща на лета многа: почивай, яждь, пий, веселися (Лк.12:19). Видите, как корыстолюбие легко сочетается с леностью!

Труд и забота часто идут рука об руку. Тем не менее, забота рождается не от труда, а от неумеренной любви к миру и ненадеяния на Бога. И ленивые могут быть заботливы, могут охать и вздыхать о будущем. Времени для этого у них даже больше, чем у трудящихся. Когда Господь сказал: не заботьтесь о завтрашнем дне, Он вовсе не запретил труда для будущего, но только заботу о будущем. Трудись, сей, но не вздыхай и не унывай при своем делании, даже и тогда не заботься, когда неблагоприятные обстоятельства будут угрожать успеху твоего труда. Трудись, но не заботься! Труд производителен, полезен для души и тела. Забота не помогает твоему благосостоянию, она сушит тело, печалит душу!

Проклявши бесплодную смоковницу только за то, что на ней не было плода, Спаситель тем самым утвердил достоинство плодотворного труда⁵⁸³.

Отдавая должное почтение труду, не следует позабывать, что попечение об угождении Богу и спасении души есть настоящее дело, а все земные дела только поделие, занятия второстепенные, подчинённые главному делу. «Все, что бывает по заповеди Божией, есть дело души, а что работает по собственному рассуждению, это должны мы почитать прибавлением к делу. Вот, например, ты слышишь, что я болен, и ты должен посетить меня; если ты не оставишь своего рукоделия и не пойдешь, то оставляешь заповедь Божию, то есть, дело души, и делаешь поделие, то есть, рукоделие свое» ⁵⁸⁴.

Радость и веселье сердца составляют один из отличительных признаков христианина. Спаситель, запрещая заботу и печаль, что иное внушал, как не мир и веселье? Он умножил вино на деревенской свадьбе и через то умножил довольство гостей и хозяев. В притче о блудном сыне Он упоминает о пении и ликовании по поводу возвращения блудного, как о непредосудительных выражениях человеческой радости. И ныне в общественной молитве часто слышится призыв к веселию: радуйтесь, люди, веселитесь, придите, руками восплещем и пр. И монашеский аскетизм не совершенно отвергает мирские удовольствия. Известно, что ответил глава монахов, преп. Антоний, зверолову, удивлявшемуся, что пр. Антоний с братией предается играм. Он приказал зверолову натягивать лук еще и еще. Когда зверолов заметил, что тетива может лопнуть, тогда преподобный объяснил ему, что и человеческая натура не выдержит постоянного напряжения, что послабления в виде удовольствий необходимы.

Радость – бескорыстна, естественна, благородна и прекрасна. Это – просто расширение жизни. Наслаждаться так же хорошо, как мыслить. Но когда мысль становится целью жизни, то это – уродливо. Так точно и наслаждение не должно быть целью жизни, иначе оно не расширит жизнь, а сузит ее, утомит душу и расслабит телесные силы.

Радость сближает людей, она сродни любви. Прекрасно изображено это Шиллером в его гимне «К радости».

Все, что разрозненно света дыханием,

Вяжешь ты братства узлом;

Люди там братья, где ты над созиданьем

Легким повеешь крылом.

Радость! ты путь указуешь искателю

К благу, к венцу бытия;

В огненном зеркале правды пытателю

Светит улыбка твоя.

Смертному веешь ты солнечным знаменем

Веры с крутой высоты;

В щели гробниц проникающим пламенем

Блещешь меж ангелов ты.

Будем богам подражать! На творенье

Милость их сходит равно.

Скорбный и бедный, приди наслажденье

С нами вкусить за одно!

Злоба, останься на веки забытою!

Враг наш да будет прощен!

Пусть оботрет он слезу ядовитую!

Пусть не терзается он!

Кроме этого удовольствиями достигается «необходимое отдохновение от трудов. Не только тело человека имеет нужду в отдохновении и обновлении сил, а и душа его, утомляемая суетою дел своих, также нуждается в отдохновении, освежении и обновлении. Тело укрепляется пищей и сном, а душа ищет забвения своих печалей, освежения и ободрения сил своих в других, более свойственных ей, наслаждениях. Все это естественно, даже необходимо, а потому не может быть осуждаемо. Вся ми лишь суть. Но необходимо, прежде испытать себя, точно ли тело и душа твои утомлены, хотя изнурительными, но полезными и важными трудами, и заслуживают того, чтобы дозволить им то или другое удовольствие? Не есть ли скука и тягость душевная плод бездействия, а не трудов, – праздность, а не излишек занятий?»⁵⁸⁵.

Дозволительны удовольствия, но не все безразлично. Нужно обращать внимание на характер удовольствий. Душа человека подобна чувствительной пластинке, отпечатлевающей на себе образы мира. Как же нужно заботиться, чтобы на этой пластинке отпечатлевалось только чистое, правдивое и святое!

Но еще «прежде вопроса – грешно или нет наслаждаться тем или другим, надобно спросить самого себя: так ли я чист и непорочен душою и сердцем, что всякое наслаждение может возбуждать во мне чувство благодарения Господу и расширять мое сердце любовью к ближнему? Так ли я тверд на камне заповедей Христовых, так ли ограждена душа моя страхом Божиим, чтобы ничто не могло возбудить в уме моем нечистых и грубых помышлений, возжечь в сердце моем нечистых пожеланий и похотей».

«Надобно рассуждать и о том, послужит ли предполагаемое увеселение и удовольствие к укреплению, а не к большему истощению сил телесных; возвысит ли упадший дух твой или напротив еще более ослабит его, оживит ли сердце твое тою чистою, глубокою и животворною радостью, которая наполняет, умиротворяет, возвышает и ободряет душу; или, напротив, еще более взволнует сердце твое и возмутит душу твою? В последнем случае, очевидно, лучше отказаться от увеселения, бежать от удовольствий, которые сопровождаются очевидным вредом. Надобно, наконец, рассуждать и о том, не отвлечёт ли предположенное удовольствие от каких-либо важнейших занятий? В таком случае самое невинное удовольствие делается не только вредным, а и преступным. Если, например, мать любит предаваться удовольствиям и забавам, когда малые дети ее в руках наёмничьих подвергаются опасности пострадать телесно или нравственно, то можно ли назвать такое удовольствие невинным? Если тот, кому вверено какое-либо служение обществу, требующее постоянного внимания, всегдашней готовности исполнять требования нуждающихся, – и ныне, и завтра, оставляя все, идёт развлекаться забавами, то будет ли это провождение времени безвредное? Если отец семейства, вместо тихих, согревающих душу семейных радостей, каждый почти день ищет развлечений вне своего дома, оставляя домашних своих, как чуждых ему, то не будут ли удовольствия его достойны осуждения? Если православный христианин проводит в увеселениях то время, когда церковь призывает его на славословие Божие, то не будут ли забавы его посмеянием над своею верою, явным презрением к уставам своей церкви? И невинное само по себе может сделаться преступным и безвредное – вредным. Вся ми суть, но не вся на пользу»⁵⁸⁶

Во имя ложно понимаемой христианской свободы еще при Тертуллиане, в третьем веке по P. X., говорили: «религия в совести и сердце. Она ничего не потерпит, если глаз и ухо дозволяют себе некоторое развлечение». Но многие развлечения, происходя из языческого образа мыслей и жизни, по духу и внешнему виду стоят в связи с язычеством. Тертуллиан называет участие в них идолослужением. Последствием таких развлечений является ослабление христианского благочиния. «Если всякая нечистота должна быть для нас мерзостью, – зачем же мы будем слушать тο, о чем мы не должны говорить, зная, что за каждое праздное слово должны дать ответ Богу?»⁵⁸⁷.

Древний писатель разумел преимущественно театральные зрелища. Но нам говорят, что ныне эти зрелища сделались назидательными. Так ли? «Страстная музыка не утишает, а возбуждает и волнует страсти; зрелища, под видом научения, потворствуют человеческим слабостям и страстям, тешат самолюбие наше, дают пищу нашей склонности к осуждению и осмеянию ближних; многие увеселения наполняют воображение приятными для чувственности, но небезвредными для духа образами, волнуют сердце и разжигают в нём плотские похоти» ⁵⁸⁸.

«Мы будем совершенно безопасны, если станем избегать не только грехов, но и того, что хоть и кажется безразличным, однако бывает для нас преткновением ко греху, так, например, смех и шуточные слова не кажутся явным грехом, а ведут к явному греху: часто от смеха рождаются скверные слова, от скверных слов еще более скверные дела. Поэтому Павел говорит: сквернословие и суесловие да не исходит из уст ваших (Еф.5:4,4:29), потому что, хоть само по себе и кажется незначительным, но бывает для нас причиною великих зол. Ходить на зрелища и смотреть на конские ристалища, и играть в кости – для многих не кажется преступлением, но все это вводит в жизнь тысячу зол. Пребывание на зрелищах порождает прелюбодеяние, невоздержанность и всякое бесстыдство; от смотрения на конские ристалища заводятся ссоры, брани, удары, обиды, вражды постоянные, а любовь к игре часто бывает причиной злословия, убытка, гнева, брани и тысячи других еще более тяжких зол»⁵⁸⁹.

«Что касается общественных увеселений и наслаждений искусством, то большинство людей увлекается в них впечатлениями, безвредными лишь для окрепшей нравственности и для того, кто живет в какой-нибудь духовной твердыне, как бы находясь на вершине свободы, и кто может быть спокоен, что его чувственность, его фантазия совершенно неприступны для искушения»⁵⁹⁰.

Какая резкая противоположность существует между настроением христианина и душевным состоянием человека, предающегося предосудительным удовольствиям, это хорошо изображает св. И. Златоуст в своем суждении о конских ристалищах: «Как, скажи мне, могут участвовавшие в том сатанинском зрелище прийти сюда (в храм) с дерзновением, когда их совесть восстаёт против и вопиет громко? Или не слышат они, что говорит бл. Павел: кое общение свету к тьме или кая часть верному с неверным? Какого не заслуживает осуждения то, что верный, участвовавший в совершаемых здесь молитвах и страшных таинствах и духовном учении после здешнего священнодействия уходит и садится на сатанинском зрелище вместе с неверным, – с блуждающим во мраке нечестия озаренный светом Солнца правды? Те, кои спешат идти на конские ристалища и на другие сатанинские зрелища, небрегут о целомудрии, нисколько не пекутся о добродетели, хотят распутствовать, предаются веселью и пресыщению, каждодневно истощаются безумною и неистовою страстью к деньгам»⁵⁹¹.

Здесь становится ясною связь склонности к предосудительным наслаждениям с порочностью сердца человека: порождаемые беспорядочными склонностями удовольствия усиливают эту беспорядочность.

Во времена Златоуста от мужчин в стремлении к греховным удовольствиям не отставали и женщины. Они посещали синагоги, где они «увлекаются к преступному нечестию и предаются невоздержанности. Ибо туда обыкновенно собираются и любодейцы, и изнеженные мужчины, и целая толпа плясунов. Ужели ты не боишься, спрашивает св. учитель мужа, что жена твоя возвратится оттуда с дьяволом в душе? Как же ты осмеливаешься, скажи мне, после пляски с демонами снова идти в апостольское собрание?»⁵⁹².

Вредным следует признать всякое удовольствие, разрушающее мирно-благочестивое настроение и вытесняющее из ума память о Боге. «О Боге же нужно вспоминать чаще, нежели дышать»⁵⁹³.

Но нелегкая задача распределить все удовольствия на вредные и безвредные. Здесь нельзя ограничиться одними формальными определениями различных классов удовольствий, но нужно рассматривать удовольствия по отношению к каждому данному лицу. Что для одного безвредно, то для другого может быть пагубно. Для чистого – все чисто.

Но так как людей с твердыми убеждениями и выдержанным характером – меньшинство, то, с христианской точки зрения, могут быть высказаны и некоторые общие суждения об удовольствиях.

В деле умственного и нравственного воспитания человечества особенные надежды возлагаются иногда на театр. Но и такой поклонник театра, как поэт Шиллер, вынужден признать бессилие эстетики в деле воспитания воли. «Арпагон Мольера, вероятно, еще не исправил ни одного ростовщика; самоубийца Беверлей еще не многих из своих собратьев избавил от отвратительной страсти к азартной игре; несчастная разбойническая история Карла Мора, быть может, не сделает больших дорог более безопасными... Хотя бы мы даже столь ограничивали великое(?) значение сцены, мы не можем быть настолько несправедливы, чтобы отменить ее совсем, то есть, отрицать, сколь много добра исходит от ее влияния! Если она не уменьшает суммы пороков, то разве она не знакомит нас с ними?» Именно так! Сцена знакомит с пороками общества, как зеркало знакомит с неправильными чертами лица. Есть, конечно, люди, которым это знакомство полезно, но не больше ли таких, которым оно вредно? Душа человека наклонна к подражанию. Поэтому ей вредно видение дурного даже с обличительною целью. Она способна радоваться о неправде, сочувствовать греху, смяться над злом в сатире и комедии не горьким смехом еврейского пророка, но тем безразличным смехом, при звуках которого невольно припоминается восклицание: «чему смеётесь? над собой смеётесь!»

Не ложь ли и лицедейство составляет основу сценических представлений?⁵⁹⁴. И при подражательности человека эта ложь переносится в обыденную жизнь. Эту показанность, сценичность не одобрил Сам божественный Учитель, когда запрещал напоказ молиться, поститься и творить дела милосердия.

Платон в своем идеальном государстве не дает места ни комедии, ни трагедии, так как они представлялись ему опасными, как для актеров, так и для зрителей. Он боялся, чтобы представление на сцене страстей человеческих не породило желания развивать в душе изображаемое на сцене.

Если бы театральное искусство стремилось удовлетворять только чувству эстетическому, то и тогда в театре было бы много опасного для нравственности, так как эстетическое чувство требует только, чтобы форма хорошо отображала содержание, но не заботится о том, нравственно ли содержание. Но еще большая беда происходит от того, что эстетиков, ценителей формы везде мало, а театр, как учреждение коммерческое, заботится не о том, чтобы воспитать и облагородить вкусы зрителей, но чтобы подделаться под грубые вкусы большинства. Так было встарь, так идёт дело и теперь в конце ХІХ-го века. Как низок нравственный уровень актерствующей братии! Какие же они воспитатели!⁵⁹⁵.

«Женщина, пришедшая на зрелище, может быть, целомудренною, выходит из него бесстыдною. Сколько соблазнов в комедиантских телодвижениях! Сколько примеров бесстыдства!»⁵⁹⁶. Но зрелища оказывают развращающее действие не только на юношей и дев, но даже на отживших стариков, которым нужно бы готовиться к смерти⁵⁹⁷. «Не погрешит тот, кто сцену, эту вавилонскую печь, назовет и седалищем пагубы и школою распутства и училищем невоздержания. Эта печь хуже вавилонской, потому что и огонь здесь пагубнее; он не тела сжигает, но разрушает благосостояние души; а еще хуже то, что горящие в этом огне даже и не чувствуют, потому что если бы чувствовали, то не производили бы громкого смеха при виде того, что происходит. А это и хуже всего, когда больной не знает даже и того, что он болен. Какая польза в посте, когда тело ты лишаешь дозволенной законом пищи, а душе даешь пищу противозаконную, когда целые дни просиживаешь в театре, смотря на посрамление и унижение человеческой природы, на жен – блудниц, на лицедеев, которые, собирая все, что есть худого в каждом доме, представляют зрелища любодеяния? Да, там можно видеть и блудодеяния, и прелюбодеяния, можно слышать и богохульные речи, так что болезнь проникает в душу и через глаза, и через слух»⁵⁹⁸.

По мнению Руссо, театр приводит в движение человеческие страсти, не утишая их, возбуждает в сердце народа, особенно молодежи⁵⁹⁹, побуждения и пожелания, несовместимые с нравственностью, содействует изнеженности, поощряет погоню за наслаждениями и дает повод людям смешивать мимолётные ощущения, возбуждаемые театром, с нравственными началами и действиями. Прибавим к мнению Руссо, что люди малообразованные идут в театр со странным предубеждением в пользу театра, как будто там они могут найти тот истинный умственный свет, которого им не достает, как будто театр научит их разумной жизни и до некоторой степени уравняет с людьми просвещёнными.

Что же находят? Один юноша рассказывал пишущему, что для него мир сладострастия открылся в какой-то пьесе, в которой молодая племянница соблазняет с искусною постепенностью своего воздержанного дядюшку. Улыбки, слова, образы, виденные в пьесе, преследовали юношу и во сне, и на яву, и на уроках, и на прогулке. А в театре этот юноша стремился, как в высшую школу добра и правды. «Не смотря на поразительный рост театров и сильно развитую потребность в зрелищах, еще не существует тех незыблемых аргументов, на основании которых можно было бы убедить противников театра, что распространением сценических представлений не создается школа для разврата, преступлений, порочных наклонностей и человеконенавистных поступков»⁶⁰⁰.

Не прав ли поэтому недавно почивший затворник епископ в своем приговоре театру: «во время мира всячески надо бегать всего, что ведет к богозабвению. Не такого ли свойства театры? Припомните, что бывает с душою в театре и что после? У турок нет театра, его заменяют они опиумом. Опиум и театр – одно и то же. Театр есть вещь вовсе не христианская»⁶⁰¹.

«В театре представляется обыденная, суетная, исполненная страстей, надежд, очарований и разочарований жизнь человеческая: и вот человек, как в зеркале, любуется в театре, забавляется собою и часто своими собственными пороками, рукоплещет им, одобряет их и щедро награждает мастерское изображение их» ⁶⁰².

«Те, кто ежедневно посещают театры для убивания времени, не принимают во внимание, что в действительности вместе с временем они убивают и самих себя, свою собственную умственную жизнь, убивают этими вечно изменчивыми зрелищами, которые будучи лишь несовершенно воспринимаемы, не производят впечатления не дают надлежащего питания. Чем более душа наполняется этими пустыми зрелищами, тем она и сама становится более пустою и ленивою, более теряет в себе жизненности, умственных сил и плодотворных зародышей, которые гибнут от столь опустошительного потопа»⁶⁰³. Не оправдывается ли в пристрастии к театрам пророческое слово Апостола: будет время, когда... от истины отвратят слух и обратятся к басням? (2Тим.4:3,4).

Правда, в старинное время делались попытки басенную форму театра приурочить к религиозной истине. И в России иногда при театральной обстановке изображались библейские события. Даже св. Димитрий Ростовский слагал пьесы для представления в лицах. Но это было заимствование с католического запада, скорее вредное, чем полезное для веры. Мистерии эти были вредны, потому что «драматическая обработка священной истории не может обойтись без прикрас и прибавлений. А эта история как основа нашей веры, должна быть принимаема, как она есть, и на прикрасы и прибавления в этой области нужно смотреть, как на профанацию»⁶⁰⁴. Изображение богослужения, молитвы, таинства (напр. исповеди) в сценической обстановке есть отвратительная подделка под благочестие, оскорбление религии.

В действительности театр вреден, но в идее он, по мнению Гоголя, – не безделица и не пустая вещь. В нем может поместиться толпа в пять, шесть тысяч человек и эта разнородная толпа может вдруг потрястись одним чувством, зарыдать одними слезами, засмеяться одним смехом. Театр такая кафедра, с которой много можно бы сказать миру добра. Но это добро будет сказано, когда не будет кафешантанов, балетных скаканий, водевилей, мелодрам, мишурных зрелищ, угождающих разврату вкуса и разврату сердца.

Пока общий вывод относительно сценических развлечений тот, что они не могут быть признаны безвредными для нравственности людей. Не напрасно в древней церкви «позорищные и глумящиеся на зрелищах», то есть, актеры и посетители театров призывались к покаянию наравне с отступниками от веры ⁶⁰⁵.

Дух лжи, несвойственный истинному христианину, проникает и другую общественную забаву – маскарад. Эта забава осуждена еще в Ветхом завете: на женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мерзок пред Господом Богом своим всяк делающий сие (Втор.22:5). И в Новом Завете св. отцы 6-го вселенского собора повелели «мужу не одеваться в женскую одежду, ни жене в одежду, мужу свойственную; не носить личин комических, или сатирических, или трагических» (Прав. 62-е).

Что касается танцев, то они сами по себе, как выражение радости в движениях, не предосудительны. У евреев и у многих других народов религиозный восторг выражался в пляске. Царь Давид плясал перед ковчегом. Христиане в Абиссинии и доселе не оставили религиозных плясок. Круговое хождение под аккомпанемент пения в таинствах брака и миропомазания, без сомнения, родственно с религиозными танцами.

Но и мирской радости нельзя отказать в праве выражаться в тактических телодвижениях. Прыжками и беганием выражают свое восхищение и дети, не слыхавшие о танцах. Пророк Иеремия говорит от имени Бога о времени возвращения евреев из Вавилонского плена: Тогда девица будет веселиться в хороводе, и юноши и старцы вместе; и изменю печаль их на радость и утешу их, и обрадую их после скорби (Иер.31:13).

Как же произошло то, что Церковь, в лице своих учителей и целых соборов пастырей, отнеслась к танцам, как к забаве греховной и несвойственной христианину? Это объясняется тем обстоятельством, что в общественной жизни народов значение танцев не ограничилось мимическим выражением радостных чувств, но они (танцы) скоро сделались символикой половых отношений и к ним примешалась похоть очей и похоть плоти. Они сделались «подводным камнем невинности и могилой для нравственности», «праздником дьяволу» Св. Иоанн Златоуст, объясняя слова Евангелия: пляса дщи Иродиадина, замечает: «забава достойная такого пиршества! Ибо где нега и роскошь, где пьянство и всякие забавы, там нет ничего твёрдого, но все шатко и непостоянно. Слушайте это вы, которые любите смотреть на пляшущих и тем растлеваете свои сердца, слушайте, какой плод принесло искусное плясание».

Отцы собора Лаодикийского учили: «не подобает христианам, на браки ходящим, скакати и плясати, но скромно вечеряти и обедати» (Пр. 53). Шестой вселенский собор запретил «всенародные женские плясания» (по-нашему, балет), великий вред и пагубу наносите могущие, и повелевает допускающих плясания клириков «извергать из священного чина», а мирян «отлучать от церковного общения» ⁶⁰⁶.

Если сравнить танцы тех давно прошедших времён, когда составлялись каноны и когда жили именитые учители Церкви, с современными танцами, то сравнение окажется далеко не в пользу нашего времени. Поэтому и нынешние танцы нашли правдивого судью в мудром Московском святителе Филарете, который в произнесенном на день святителя Алексия (в 1855 г.) слове дал следующую церковную оценку забав вообще: «Трудно было бы кончить, если бы решиться исчислять, как много набожного, доброго, невинного, скромного из преданий и обычаев, отеческих пренебрежено и утрачено, и как много многие приняли чуждых очевидно неполезных и неприметно клонящихся к вреду новостей. Указать ли на раболепство чуждому непостоянству и нескромности в одежде? Указать ли на страсть к искусству Иродиады, сделавшуюся для многих почти законом? Указать ли на неизвестное природе лакомство прахом и дымом худородного зелья? Может быть, меня обвинят, что обращаю внимание на мелочи? Обвиняйте, если угодно... Кажущееся маловажным имеет иногда немаловажное значение. Если бы вы услышали обличение: вознесшаяся дщери Сиони, и ходиша выею высокою, и помизанием очес и ступанием ног, купно ризы влекущая и ногами купно играющая; не показалось ли бы вам, что взыскательно преследуется маловажное? Но пророк сквозь сии легкие черты суеты, конечно, усматривает глубокое повреждение нравов.

Не только духовные витии, строгие к себе и к людям, но даже многие светские писатели считают танцы предосудительным развлечением или прямее, раздражением чувственности и замаскированным развратом. Прочтите в любой повести описание танцев, и вы убедитесь, что здесь описывается грех против седьмой заповеди, начало падения. В одном рассказе г. Баранцевича («Танцы» в Русск. Вед. 1891 г.) живыми чертами описывается развращение малолеток под влиянием устраяемых для них танцевальных вечеров, развитие в них страсти к нарядам, привычки ко лжи и лицемерию, подражание старшим во всем дурном, сцены ревности и падение, ужасное падение двенадцатилетней девочки.

Все это только в больших размерах происходит и со взрослыми. Танцы нисколько не увеличивают сумму человеческого счастья, – они развращают молодежь и расстраивают семейное счастье. Один писатель справедливо замечает: «неприличным и оскорбительным для целомудрия было бы признано то, когда бы вне танцев девица одну руку свою прямо отдала постороннему мужчине, а другую положила на плечо ему». В танцах нужно видеть одну из причин той затаенной ревности, которая отравляет большую половину наших светских супружеств.

Недовольство жизнью, семейный разлад, нечистота мыслей и чувств, жизнь не по средствам, долги, дурное воспитание детей – вот плоды увлечения Иродиадиным искусством.

Пение – удовольствие, заслуживающее особого поощрения, удовольствие естественное и общечеловеческое. Но чтобы сделать это удовольствие христианским, нужно обратить внимание на содержание песен. «Постыдное слово, вошедшее через слух, возмущает нашу мысль; а часто и песнь, искусно пропетая, нарушает доброе настроение души»⁶⁰⁷. Нельзя не пожалеть, что большинство находящихся в обращении песен – эротического и пошлого содержания.

Подобно пению, и музыка при некоторых условиях может иметь полезное воспитывающее значение. Даже младенцы любят музыку. Мрачная душа Саула светлела при звуках арфы Давида. Печаль и тоска расплываются в мелодии, и мы переносимся как бы в мир высшей духовной радости. Но это бывает только на почве нравственной жизни, где музыка зовёт к высшему и лучшему. «Музыка – небесный дар, говорит Лютер: человек без помощи Божией никогда бы не изобрёл ее. Нет лучшего средства удалять дурные мысли, поползновения к гневу, честолюбивые помыслы, дурные желания. Это самый верный голос, которым человек может передать Богу свои страдания, скорби, любовь свою и благодарность».

Но если в жизни человека нет нравственного идеала, то и музыка уплотняется и, удовлетворяя нашим невысоким требованиям, не возвышает нас. «От такого рода музыки обыкновенно возникают страсти – порождения рабства и низости. А нам должно учиться иной музыке, которая лучше и ведет к лучшему, которою пользовался Давид, творец священных песнопений и избавлял царя от неистовства. Сказывают же, что Пифагор, встретив упившихся на пиру, велел свирельщику, переменив напев, заиграть на дорический лад и пирующие так образумлены были этою игрою, что, сбросив с себя венки, разошлись со стыдом. Сколько разности – наполнить ли слух сладкопением здравым или негодным».⁶⁰⁸

Совершенно предосудительный характер носят азартные игры вообще и карточные в особенности. Церковь всегда относилась к таковым играм с решительным осуждением. В древнее время, правда, карточной игры не существовало, но все же азартные игры нашего времени представляют копию с языческих игр. Язычники играли монетами, как и в наше время простой народ и дети играют в орлянку; играли шашками, как и у нас играют в шахматы, домино; игральные кости шестигранные и четырёхгранные с обозначением на них номеров представляют прототип наших игорных карт.

В немногих только нравообличительных христианских сочинениях древнего времени встречаются упоминания о распространенной среди язычников игре в кости. Причина этого, вероятно та, что страсть к игре была мало свойственна древним христианам и что плачевные последствия азартных игр встречались между христианами не часто. Но все же встречались игроки между древними христианами. Отменно ученый человек Синезий Птолемаидский (5-й в.) в своем письме к Евоптию между причинами, препятствовавшими ему принять епископский сан, указывает и на свою страсть к игре. От св. Григория Турского узнаем, что аббатиса монастыря св. Редегунды в Пуатье была обвиняема сестрами в страсти к игре. Обвиняемая не запиралась, но заявила, что она привыкла играть еще при жизни св. Редегунды и что ни Писание, ни каноны не запретили игру. Впрочем, аббатиса выразила готовность бросить игру.

Ссылка аббатисы на каноны не вполне верна. В так называемых «Правилах апостольских» читаем: «епископ, или пресвитер, или диакон, игре или пьянству преданный, или да престанет, или да будет извержен. Иподиакон или чтец, или певец, подобное творящий, или да престанет, или да будет отлучен; также и миряне». Прав. 42–43). В числе пороков игра поставляется писателями III века Аполлонием, Климентом Александрийским и Тертуллианом. Тогда как Апост. правила приравнивают игру к пьянству, Тертуллиан приравнивает ее к увлечению позорными, по христианским понятиям, театральными зрелищами и конскими ристалищами.

Самое полное известие об азартных играх находим в сочинении «об игроках» (de aleatoribus), приписываемом папе Виктору (189–199 по P. X.). По мнению автора этого сочинения, «азартные игры вредят не только самим игрокам, но и других вводят в соблазн. Игра в кости – один из способов, коими дьявол уловляет христианина в свои сети, губит его душу и возбуждает в ней страсти. Игра разрушает и материальное благосостояние христианина. Даже участие в жертве Господней бесполезно для христианина, увлекающегося игрою. Его душа полна всеми страстями, свойственными язычнику»⁶⁰⁹.

Первое соборное постановление против игры в кости встречаем в 79 правиле соб. Эльвирского (около 300 г. по P. X.). «Если христианин шашками играет ради денег, такой да будет отлучен; а через год может быть допущен к причащению, если исправится»⁶¹⁰. Гораздо строже относится к игрокам св. Амвросий Медиоланский (IX в.). Он называет кражей прибыток приобретённый игрой, поставляет его на одну степень с прибытком лихоимца и говорит, что предающийся играм ведет как бы зверскую, чуждую христианской любви, жизнь.

Не нужно думать, что соборные и святоотеческие прещения относятся только к древним формам азартных игр. Христианское обличение преследует не форму, а сущность. И современные нам игры питают корыстолюбие, доставляют неправедный прибыток, подобно лихве и краже, питают вражду между людьми и доводят многих до нищеты. Наши преферансы, стукалки, винты не лучше, а, пожалуй, хуже игры в кости. Наш тотализатор, без сомнения, отвратительнее осуждаемых св. И. Златоустом конских ристалищ: здесь и бессмысленная трата времени, и жестокость к бессловесным, и пустое чванство, и жадность, и зависть.

Тотализатор не имеет еще обличителя в числе угодников Божиих недавнего времени, но карточные игры обличены Св. Тихоном Задонским, отнесшим эти игры к «лестному хищению», в котором хищники присваивают себе чужое обманом: «Спроси всякого картежника: ради чего он начинает играть? Не для того ли, чтобы чужим добром покорыстоваться, чтобы ближнего добро себе присвоить. А когда так, то и занято сердце его страстью хищения, и он хотя и не выиграет, однако грешит против десятой заповеди Божией, которая ничего не велит ближнего своего желать: не пожелай. А когда выиграет, то и самою вещию похищает. Итак, выиграет ли картёжник, или проиграет, все грешит. Ежели выиграет, похищает чужое добро; ежели проиграет, грешит желанием чужого добра. К тому же, сколько проигравшиеся картежники делают другим обиды, исчислить почти не можно; они никому несносны и никакого добра, кроме зла, обществу сделать не могут. Картёжник проигравшийся делает обиду, во-первых, домашним своим, жене, детям, отнимая от них надлежащее удовольствие и им наследие должное. Ежели будет судья и приказный, устремляется на мздоимство, преступает присягу, делается изменником Богу и Монарху своему; а от того возносятся плачевные вопли к Судящему праведно; от того последуют всякие нестроения в обществе. Насильствующие торжествуют, насилуемые унывают и плачут; а ежели будет купец, на обманы и неправды стремится».

«Но не будем смотреть на крайности, не будем вспоминать о тех ужасающих явлениях картежной игры, когда гибнут и честь, и совесть игроков, когда нажитое десятками лет теряется в одну минуту, когда безумная страсть поселяет отчаяние в семействах, доводит до самоубийства: говорят, это исключения, а потому оставим их в стороне. Возьмём игру на самой первой ее степени, которая, по мнению света, считается невинным препровождением времени. Самый ревностный поборник такого времяпрепровождения должен сознаться, что в нём нет ничего достойного разумного существа. В оправдание его обыкновенно говорят: надобно же как-нибудь убить время! Но это странное выражение и составляет самое горькое осуждение игры в карты. Как! Ты хочешь убить время, которое Бог дал тебе для пользы твоей и в котором Он потребует у тебя отчета? Безумный! Разве ты не понимаешь, что время – сокровище, время средство к жизни, сама жизнь твоя, а потому, убивая время, ты убиваешь часть своего бытия, совершаешь почти самоубийство. Пусть это выражение не покажется никому преувеличением. Оно бывает буквально справедливо во многих случаях. Припомните только, как многие, препровождая половину своей жизни за игрою в карты, дыша дымом вместо воздуха, и предаваясь неестественному волнению, явно расстраивают свое здоровье и тем добровольно сокращают свою жизнь. Но пусть бы это занятие, кроме убийства времени, не заключало в себе ничего дурного! Но нет. Оно рождает много других пороков. Сколько страстей проявляются и разжигаются в самой хладнокровной игре, сколько досады, ссор, желчи, жадности во все продолжение игры! Многие все силы тела и всю энергию души утрачивают за игрою, а службе посвящают незначительный остаток своих способностей. Как часто человек, бросающий сотни рублей на карты, с досадой отказывает в одном рубле нищему и жалеет пожертвовать что-либо на богоугодное дело»⁶¹¹.

Изобретательность человеческая и любовь к праздности отнесла к числу развлечений и такое естественное дело, как принятие пищи. Гостеприимство – дело весьма хорошее; еще Апостолы увещевали любить братство и не забывать общения; но христианин всегда должен быть верен своему званию и христианское гостеприимство не должно принимать характера буйных гульбищ. Отцы Лаодикийского собора запрещали не только духовным лицам, но и мирянам делать пиры в складчину, «зрити позорищные представления на браках и пиршествах» и повелевали «прежде вхождения позорищных лиц вставать и уходить. (Прав. 53 – 55). Седьмой вселенский собор запрещает «ясти с какими-либо позорищными вымыслами или с сатанинскими песнями и с певницами и с блудническими голосованиями, на кои падает пророческое укорение: горе с гуслями и певницами вино пиющим (Ис.5:11,12)». Наш обычай провозглашения тостов, выпивать за благополучие лица или успех дела не может быть согласован с христианским настроением⁶¹². В подобных случаях уместна молитва, хотя бы столь краткая, как молитва Неемии, успевшего вздохнуть ко Господу между вопросом и ответом (Неем.2:4).

Вообще в допущении веселья и роскоши христианин должен себе поставить меру, предел. «Послушай Соломона, который жил во всякой роскоши и наслаждался великим спокойствием. Что же говорит он? Благо ходите в дом плача, нежели ходите в дом пира (Еккл.7:2). Что говоришь ты, премудрый, объясни мне? Лучше идти туда, где плач и слезы, и стенания, и скорбь, и уныние, нежели туда, где пляски и кимвал, и смех, и веселье, и пресыщение, и пьянство? Да, говорит. Почему, скажи мне, и для чего? Потому что там зарождается наглость, а здесь скромность. Кто побывает на пире у человека, который богаче его, тот уже не с прежним удовольствием будет смотреть на свой дом, но со скукой возвратится к жене, со скукой сядет за свой стол, и в тягость будет и слугам, и детям, и всем домашним от того, что из-за чужого богатства яснее увидит свою бедность. И худо не это только, но и то, что он часто завидует пригласившему его на пир; и вообще возвращается домой, не получив ничего доброго»⁶¹³.

В удовольствиях люди нередко ищут забвения, боясь остаться наедине с собою, не умея и не желая обдумывать свою жизнь. Предложите человеку даром те деньги, которые он надеется выиграть в карты, или того зайца, которого он надеется убить на охоте с условием не играть в карты и не охотиться и ваше предложение будет отвергнуто. Подаренный заяц не отвлечет его от мысли о самом себе, о смерти и несчастьях, а охота, игра, пьянство именно и делают это. Играющие «по маленькой» стараются обмануть себя, будто им нужен выигрыш, – им нужно самозабвение. Обилие развлечений – великое несчастье, потому что оно мешает людям думать о смысле жизни и этим неприметно губит их.

Сильно заблуждаются те, которые в наслаждениях видят одну из существенных задач жизни, а не кратковременный отдых. Они, эти искатели наслаждений, подобны детям, ловящим красивую бабочку: поймана, крылья ее линяют на пальцах, и остается противный червь. Таков конец земных сладостей: наслаждение получено, но радость далека от нас по-прежнему, и сердце вновь болит от неудовлетворённых желаний, от невознаградимых ошибок.

Наряды, удовольствия – нередко только веселая маска, прикрывающая искаженное скорбью лицо; это – только попытка заглушить тоску души по Боге хмелем ли, служением ли красоте, смехом, рукоплесканиями, почестями или собиранием богатств. Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять (Ин.4:13). О смехе сказал я: «глупость!», а о веселье: «что оно делает?» (Еккл.2:2).

Что не насыщает души, то легче всего может обратиться в страсть. И вот между светскими людьми мы видим множество любителей спорта, меломанов, театроманов, картёжников и других искателей наслаждений, тратящих свой ум, чувства и телесные силы на то, что недостойно звания человеческого. Это – рабы удовольствий. Но «христианин более всего должен дорожить тою свободою, ею же свободе нас Христос, тою независимостью от всего земного, которая не прельщается ничем и не страшится ничего, тем самообладанием, которое делает его господином своих желаний и чувствований, истинным царем своего внутреннего мира. Но кому ныне показалось приятным быть на зрелище, тому еще сильнее захочется быть там и завтра. Кто приятно развлекся игрою ныне, тому трудно отказаться испытать то же удовольствие в другой раз. Так начинается обыкновенно жизнь рассеянная, праздная, бесплодная; так заглушаются мало-помалу голос совести и требования долга, является незаметно и отвращение ко всякому труду. Склонность к наслаждению становится, наконец, страстью, овладевает душою, покоряет разум и волю»⁶¹⁴.

«Не запрещено вкушать тихие удовольствия общественной жизни, но запрещено страстно любить их. Они – не цель жизни, они только успокоение, но не занятие постоянное. Чтобы как можно менее получить вреда от удовольствий, не простирай их далее известных пределов. Употребляй на удовольствия не дни и ночи, а только несколько часов и даже минут: время дорого. Удовольствия, как успокоение, никак не должны утруждать и заботить тебя, или расстраивать твое здоровье; из-за них ты не должен расточать имение свое, удаляться от должности, от семейства, а паче всего от Бога»⁶¹⁵·

Те, которые обязанности свои исполняют механично, а усердие и думы отдают с утра до вечера забавам, тупят серп не жатвой, а точением, отдых превращают в труд, тратят силы там, где должно быть восстановление их.

Чтобы исполнить свой долг, мы должны нравственно располагать временем, иметь план жизни, при котором не оставалось бы незаполненных моментов, и не убивать времени. При несоблюдении этого может быть, да и почти непременно будет недостаток времени для исполнения обязанностей, не раз произойдет столкновение обязанностей. Не распределяющий времени человек скоро почувствует недовольство настоящим и будет жить прошлым и будущим, что можно назвать ненравственным мечтанием. От пренебрежения настоящим нравственный долг человека будет расти, и расти, а возможность выйти из прогрессивной задолженности будет постепенно уменьшаться.

Преданность удовольствиям производит в душе человека важные изменения: он теряет знакомство со своим собственным душевным состоянием и через то лишается возможности улучшить, так сказать, ремонтировать душу; он слишком снисходительным становится к себе и перестаёт оценивать вещи с нравственной точки зрения. Такое состояние поэт изобразил в стихе: «к добру и злу постыдно равнодушны». Кроме того преданный удовольствиям теряет расположение к религиозным упражнениям и совершает их без участия сердца. И в возмездие за эти потери любитель удовольствий получает не радость, а недовольство своим положением, оправдывая тем афоризм Гёте: «ты не получишь наслаждения, пока оно не истечёт из недр твоих».

Между трудом и развлечением стоит чтение. Иногда это – труд, иногда – отдых и развлечение, а иногда и то, и другое вместе.

Чтение, как нравственное деяние, имеет отношение и к благоговению, и к правде, и к целомудрию. – Благоговение к Богу, стремление ведать пути Его промысла служит побуждением к истовому чтению священного Писания, и в свою очередь благоговение воспитывается и укрепляется таким чтением.

Объединяя с братьями по вере и общежитию, чтение удобно может воспитывать в нас чувство правды.

Но не о хлебе едином жив человек. Служа делу духовного самовоспитания, чтение (конечно, не всякое) развивает в человеке целомудрие, в широком смысле этого слова. Мудрость сходящая свыше, во-первых, чиста, потом мирна, скромна, послушлива, полна милосердия и добрых плодов, беспристрастна и нелицемерна (Иак.3:17).

Драгоценнейшая и полезнейшая из всех книг есть Библия. «Незнание ее есть страшная стремнина и глубокая бездна. Оно-то породило ереси, ввело в обычай распутную жизнь, оно все превратило. Напротив, невозможно, совершенно невозможно, чтобы тот, кто постоянно и внимательно упражняется в чтении Писания, остался без плода»⁶¹⁶.

«Одно воззрение на Библию само по себе удерживает нас от греха! Если мы и осмелимся сделать что-либо запрещенное и оскверним самих себя, то, когда возвратимся домой и увидим Библию, совесть сильнее будет осуждать нас. Когда же к сему присоединяется тщательное чтение, в то время душа, как бы обращаясь в святых местах, очищается и становится лучше, поскольку через Писания беседует с нею сам Бог»⁶¹⁷.

«Не перестану, говорит вдохновенный учитель, внушать, чтобы вы не только в храме внимали тому, что говорится, но и дома постоянно занимались чтением Божественных Писаний. Никто пусть не говорит мне этих холодных и достойных всякого осуждения слов: я привязан к судилищу, занимаюсь делами общественными, упражняюсь в ремесле, имею жену, воспитываю детей, управляю домом, я человек мирской; не мое дело читать Писания, но тех, которые, отказались от мира. Что говоришь ты, человек, будто не твое дело заниматься Писанием, вследствие того, что ты развлекаешься бесчисленными заботами? Нет, это – твое дело большее, нежели их, потому что они не столько имеют нужды в помощи божественных Писаний, сколько обращающиеся среди множества дел»⁶¹⁸. Чтением Писания мы «устрояем нашу душу, исправляем расстроившуюся, обновляем обветшавшую»⁶¹⁹.

И от такого-то спасительного дела мы решаемся отговариваться недосугом! Мы не одобрили бы человека, который побросал бы излишки пищи вместо того, чтобы дать их нуждающимся. Но таковы мы по отношению к Богу, когда, имея в дню два или три часа свободного времени, не употребляем его на чтение и молитву! Что говорить о часах? мы Творцу времени отказываем даже в нескольких ненужных нам минутах.

Отличие Библии от произведений человеческих заключается в том, что она может быть читаема непрестанно в течение целой человеческой жизни. Как благовонные ароматы, – чем более трутся пальцами, тем более издают благовония, таково же действие и Писания: «чем более стараешься входить в него, тем более находишь в нём сокровищ»⁶²⁰. С одним Евангелием или Новым Заветом можно целый век прожить и все читать, и до конца не дочитаешь. «Сто раз прочитай, а там все больше остается недочитанного»⁶²¹.

Те, которые не находят времени читать и перечитывать Писание дома, в удобном положении, пусть приведут себе на память пример евнуха царицы эфиопской, который читал книгу пророка Исаии, когда ехал в коляске и встретился с апостолом. «Ведь не совсем удобно, напротив, даже очень трудно, совершая, таким образом, путешествие, заниматься чтением; и, однако же, доброе расположение и великое усердие победили все эти препятствия»⁶²².

Пример евнуха устраняет еще другое возражение против чтения Писания. А именно, – евнух «не говорил того, что ныне многие говорят: я не понимаю того, что там содержится, не могу постигнуть глубины того, что написано, зачем же мне попусту и понапрасну предпринимать труд, читать? Ничего такого не подумал этот невежда языком, но любомудрый умом, – нет, помыслив, что он не будет презрен Богом, но скоро получит помощь свыше, если только сделает, что он может сделать, он усердно занимался чтением. Поэтому и человеколюбивый Владыка, видя доброе его расположение, не презрел его, не оставил без внимания, но немедленно послал ему наставника. Обрати же внимание и на премудрость Божию, как Бог попустил сначала ему сделать все, что от него зависело, а потом уже явил ему и Свою помощь»⁶²³.

Положение евнуха было беспомощнее до явления апостола, чем наше, потому что он не ведал того Лица, в котором исполнились пророчества Ветхого Завета. Но для нас покров с Ветхого Завета снят; мы знаем, что он был подобием, тенью Нового. «Но если бы ты и не понимал того, что содержится в Писании, все же от самого чтения получишь освящение. Впрочем, и быть не может, чтоб ты равно всего не понимал. Апостолы и пророки изложили ясным и понятным образом, дабы для всех понятно было читаемое, дабы и ремесленник, и слуга, и вдова, и самый малосмысленный человек приобретали какую-нибудь пользу от слушания. Кто слышит: блаженны кроткие, блаженны милостивые, блаженны чистые сердцем и другое, сему подобное, будет ли иметь нужду в учителе, дабы уразуметь это? А знамения, чудеса, повествования, не каждому ли ясны и понятны? Это только предлог, отговорки, покров для лености. Можешь ли ты когда-нибудь понять, когда ты вовсе не заглядываешь в Библию? Возьми в руки Библию, прочитай всю историю и, содержа в памяти понятное, чаще пересматривай непонятное и неясное. Если же и при постоянном чтении не можешь уразуметь того, что читаешь, поди, к тому, кто мудрее, сходи к учителю»⁶²⁴.

Темнота Писания должна усиливать наше к нему внимание и поэтому она «есть дело особенной премудрости. Ибо если бы все было ясно, как приобретали бы мы умудрение? Исследований не было бы. А если бы все было темно, то также не имели бы умудрения, так как нечего было бы находить. А теперь из того, что ясно, до некоторой степени понимаем и неясное; если же и это не помогает нам, смиряется надмение»⁶²⁵.

Смысл чтения Библия заключается не в том только, чтобы уразуметь читаемое, но в том, чтобы доводить читаемое до сердца, прочувствовать его. «Что не дошло до сердца, на том остановись, пока дойдёт; читать должно весьма медленно. Чтению предел тот, чтобы дойти до предмета, который оковал внимание и остановил на себе одном»⁶²⁶.

Но при этом не надобно подражать сектантам и «схватывать слова св. Писания и вырывать их из связи и сродства содержания; не надобно брать голые слова, лишая их помощи со стороны предыдущего и последующего»⁶²⁷.

Польза от внимательного чтения Библии – несомненная и многообразная.

Чтение помогает молитве. «Душа от чтения получает свет, чтобы молиться всегда неленостно и без рассеяния. Когда встанешь на молитву, вместо помышления о том, что видел и слышал в мире, придет на мысль тебе то, что читал в божественном Писании, и таким образом ум достигнет чистоты» ⁶²⁸.

И это понятно: читая ежедневно Библию, человек входит в круг ее идей, сродняется с ними, делает их точкой опоры для суждений обо всем, и, в конце концов, в нем является настроение, соответствующее библейскому духу. «Кто помнит слово Божие и не исправляется? – разве человек неискусный и жалкий. Смотри, не попусти птицам небесным слетаться и поедать семя слова Божия»⁶²⁹.

Как писанное есть отражение, духовный образ писавшего, так чтение есть создание себе среды. С преподобным преподобен будешь, с нечестивым развратишься. Кто прикасается к смоле, тот очернится, и кто входит в общение с гордым, сделается подобным ему. (Сир.13:1). Известная пословица: «скажи мне, с кем знаком, и я скажу тебе, каков ты» с большею справедливостью применима к чтению: по тому, что человек читал и читает, можно до некоторой степени определить качества его души.

Чтение Писания весьма содействует тому, чтобы христианин проходил свои «должности терпеливо, благочестиво и в любви Христовой»⁶³⁰.

Чтение Писания служит одним из лучших средств против тоски и уныния. Мельничные жернова трут сами себя, когда им нечего молоть. То же делается и с душой, не наполняемой пшеницей слова Божия: она расходует свои силы на самотерзание.

Спуржон свидетельствует, что во всех ему известных случаях началом обращения неверов ко Христу было не его, Спуржона, красноречие, но тот или другой текст Писания. О такой силе речений Писания свидетельствуют и жития многих святых, которых вывело на путь Христов услышанное или прочитанное изречение Писания. В этой присущей Слову Божию возбудительной силе нуждаемся мы не в критические только минуты жизни, но повседневно. И такою силой обладает не одно Писание, но духовная письменность вообще. «Часто один текст взгревает дух не на один день; есть жития, о коих одно воспоминание восставляет жар ревности; есть места у святых отцов возбудительные. Посему есть доброе правило: выписывать такие места и хранить на случай нужды для возбуждения духа»⁶³¹.

Как против слушания Слова Божия, так и против чтения и встарь, и ныне выдвигается то возражение, что слушающие и читающие не исполняют Слова Божия, не исправляются и тем навлекают на себя большее осуждение: раб, знавший волю господина и не исполнивший ее, бит будет много. Против такого недоумения еще древний учитель выражал: «если и не соблюдаем, то не можем не укорять себя, что, слушая, не повинуемся. Укорение себя есть часть спасения»⁶³². Сомневающиеся в пользе духовного чтения упускают из виду, что слово редко действует заметно, с соблюдением, но почти всегда мало-помалу, постепенно, неприметно, как пища и воздух оздоравливают больного. Даниил пророк в стране мрака языческого любил открывать окно в сторону Иерусалима. Так и мы, имея душу, порабощаемую суетой, должны направлять око туда, где сияет свет Божества, и приклонять ухо к глаголам Божиим⁶³³.

Душа наша подобна зеркалу: к чему обращена, то и отражает. Обращена к небу, отразит небо с его великолепием, обращена к земле, отразит земное, вещественное. Чем чаще обращать зеркало души к небу, тем более мысль и чувство сроднятся с небесным. Наоборот, если отдадим наше время пересудам, чтению газетной изгари, романам, – не мудрено, что и душа наша поработится суете.

Вопрос об отношении христианина к мирской письменности и наукам ставился и решался весьма давно, еще во времена борьбы язычества с христианством. В основу этого отношения можно поставить апостольский совет: Все испытывая, хорошего держитесь (1Фес.5:21). Можно читать светских и языческих писателей, но «не должно, предав им кормило корабля, следовать за ними, куда ни поведут; но заимствуя у них все, что есть полезного, надобно уметь иное и отбросить. Со всяким охранением надобно оберегать душу, чтобы, находя удовольствие в словах, незаметно не принять чего-нибудь худого. Поэтому вы должны изучать сии сочинения, во всем уподобляясь пчелам. Стыдно, в пище отвергая вредное, а в науках, которые питают нашу душу, не делать никакого разбора, но, подобно весеннему ручью, увлекая за собою все встречающееся, нагружать тем душу»⁶³⁴.

«Всякий, имеющий ум, признает первым для нас благом ученость и не только сию благороднейшую (церковно-православную) ученость, которая, презирая все украшения и плодовитость речи, емлется за единое спасение и за красоту умосозерцаемую, но и ученость внешнюю, которою многие из христиан, по худому разумению, гнушаются, как злохудожною, опасною и удаляющею от Бога»⁶³⁵. И эта внешняя ученость годна «для ограждения от лжи и для охранения от суетности. Например, сила диалектики есть стена для догматов и не дозволяет расхищать и брать их в плен всякому, кто хочет»⁶³⁶. Преподобный Нил Синайский (IV–V в.) из сочинений язычника Эпиктета составил сборник нравоучительных наставлений⁶³⁷.

И мирское чтение, и учение по целям может совпадать с духовным. Например, Евангелие ты читаешь для того, чтобы сила Божественного «Промысла, действующего во всяком роде, руководствовала тебя, и чтобы ум твой углублялся в чудеса Божии»⁶³⁸. Но не одно Евангелие повествует о промысле и чудесах Божиих: это же составляет предмет естествоведения, философии, истории и даже математики. Всюду главный деятель Бог.

Вдумчивым, внимательным чтением с записыванием особо важных мыслей и сведений читающий полезен будет не только себе, но и знакомым своим, удовлетворяя их любознательности и доставляя возможность вести разумную беседу в духе истины, на которую ныне так сильны нападки.

Непременно следует «обращать внимание на количество чтения и не воспринимать в один раз слишком много, желая усвоить больше, чем, сколько в состоянии переработать. Легко читать очень много, но от этого не только страдает умственное пищеварение, но расслабляется также и производительная сила ума» ⁶³⁹.

Последнее замечание о количестве чтения в особенности приложимо к так называемому легкому чтению. «Легкое чтение – то же, что прогулка или игра; серьезное – труд. Хорошо ли проводить большую часть времени в игре или прогулках? Это тоже своего рода праздность и неизбежно должна сопровождаться всеми худыми последствиями праздности. Чтение может быть не только игрою для воображения, но и заразою для сердца. Самым лучшим образом воспитанные юноши или девицы, если начитаются сочинения вольнодумца или бесстыдного описателя страстей человеческих, могут вдруг потерять все наилучшие правила воспитания своего и лучшие свойства невинности сердца. Это сладкая отрава, которая тем более возбуждает, чем более ее употребляют. Способен ли тот человек к чему-либо важному и серьезному, который пристрастился к мелочному и легкомысленному? Напитавшись в юности пустым чтением, человек и до старости остается несмысленным дитятей»⁶⁴⁰.

«Справедливо, конечно, восхваляются огромные богатства нашего времени в знаниях всякого рода; но нельзя в то же время не ужасаться при виде того, как неразумно и некритически большинство людей, не делая никакого различия между чистой и нечистой пищей, поглощают всевозможнейшие вещества, подчиняют свою душу всевозможнейшим впечатлениям; как с невероятным легкомыслием многие поступают при выборе книг для своего чтения, дают всем и каждому свободный доступ в святилище своего внутреннего бытия, без всякой осторожности раскрывают свою душу, так что в ней могут, так сказать, класть свои яйца всевозможные птицы под небом»⁶⁴¹.

Между тем наше-то время особенно нуждается в строгом выборе лёгкого чтения. «Современная художественная литература с ужасающей страстностью погружается в бездну пороков и житейских страданий, собирает в одно целое рассеянные в действительной жизни нравственные язвы и житейские бедствия. Роман нашего времени самый излюбленный материал приобретает себе из области анатомии, из тайных мест заключения и пыток и всего более – из мрачных и грязных убежищ нищеты и порока. Современные поэты романисты любят докапываться до самых омерзительных осадков на дне души и выносить их на свет, освещать перед читателем скрытые движения сердца или осуждённых на смерть, или близких к самоубийству, или находящихся на пути в сумасшедший дом»⁶⁴².

«В поэзии нашего времени всеми веками и народами, признанные добродетели изображаются пороками, а пороки являются по существу добродетелями. В общем, современная литература полна отчаяния и скорби, всевозможных сенсаций и аффектов. Жестоко обманется тот, кто будет искать теперь, в литературе, мира и отдыха для души»⁶⁴³.

В заключение отдела о чтении приведем превосходные правила христиански мудрого и любвеобильного архипастыря Тихона Задонского, одинаково применимые как к духовному, так и мирскому чтению: «Нет никакой пользы читать и не делать того, чему книга учит. Поэтому читающему книгу должно исполнять следующее: 1) должен читать немного листов и страниц, ибо много перечитавшему не может все вразумить и в памяти содержать; 2) мало прочитывать и много рассуждать, что читается, ибо так лучше читаемое понимается и в памяти углубляется, и наш ум просвещается; 3) смотреть, что из читаемого в книге понятно или непонятно. Когда понимаешь, что читаешь, хорошо; а когда не понимаешь, оставь и далее читай. Непонятное или от следующего чтения изъяснится, или повторенным другим чтением, с помощью Божиею, прояснится; 4) чего учит книга уклоняться, чего учит искать и делать, о том старайся, чтобы самим делом исполнять. От зла уклоняйся и твори доброе; 5) когда ум от книги будет только острить, а волю не будешь исправлять, то от чтения книги злейший будешь, нежели был. Понеже злейшие бывают ученые и разумные дураки, нежели простые невежи; 6) помни, что лучше любить по-христиански, нежели разуметь высоко; лучше красно жить, нежели красно говорить. Разум кичит, а любовь созидает; 7) чему сам с помощью Божьею научишься, тому и иных при случае любовно учи, дабы семя посеянное росло и плод творило».

Несомненно, и весьма велико превосходство человека над остальными тварями (Мф.16:26; Лк.12:7,24). Но это превосходство человека не только не освобождает нас от обязанности относиться к животным с милосердием, с желанием, но даже обязывает нас к такому отношению. Немилосердие к животным умаляет наше превосходство над ними и препятствует нам иметь те же чувствования, то же настроение, что и во Христе (Флп.2:5).

Справедливо, что природа и животные служат для человека не целью, а средством. Но добрый человек и к орудиям своей деятельности и к средствам своей жизни относится бережно, любовно. При отсутствии таких отношений сердце человека может испортиться, огрубеть. Один русский князь, в детстве для забавы мучивший собак и кошек, в зрелом возрасте стал играть жизнью людей. Св. Василий Великий, изъясняя Моисеевы заповеди о милосердии к животным, говорит: «я, сколько понимаю сие, скажу, что здесь закон имеет целью от милосердия к тварям малозначащим возвести нас к милосердию совершеннейшему и важнейшему. В самом деле, если мы обязаны и к бессловесным быть милостивы, то сколь же велика, должна быть любовь наша к тем, кои одного с нами рода и достоинства?» (Слово о любви к бедным).

Итак, жаление животных и оберегание природы служат средством для душевного совершенствования человека. Но чувство любви, составляющее основу нравственных отношений человека к тварям разумным и неразумным, побуждает человека относиться к последним не как к средствам, а как к целям. Св. отец Исаак Сирианин на вопрос: что такое сердце милующее? – отвечает: «возгорание сердца у человека обо всём творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них очи у человека источают слезы. От великой и сильной жалости, объемлющей сердце, и от великого страдания сжимается сердце его и не может оно вынести, или слышать или видеть какого-либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварью. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились они и были помилованы, а также и о естестве пресмыкающихся молится с великою жалостью, какая без меры возбуждается в сердце его до уподобления в сем Богу»⁶⁴⁴. В житиях пустынников и аскетов мы найдем немало примеров такого милующего отношения не только к прирученным животным, но и к диким зверям, которых укрощали своей добротой эти земные ангелы и небесные человеки.

Такое чувство любви к твари имеет несомненную связь с любовью к Богу, как истинному Хозяину живых тварей. Жизнь есть таинственное дело Божие, дыхание Его могущества. «Земная жизнь представляет одну органически полную и целостную систему. В этой системе есть и самые низшие формы жизни, которые едва заметны для исследователей, есть и самые высшие. Длинный промежуток между теми и другими наполнен бесконечно разнообразными формами бытия и жизни, поднимающимися и возвышающимися со ступени на ступень, не отрывочно и одиноко стоящими, но тесно связанными одна с другой и с целым родом существ, – наполнен так, что нигде нет скачка или пустоты... Исполненный любви, Бог желал, чтобы Его совершенства, составляющие предмет Его любви, оставили свои следы во внебожественном бытии, то есть, в мире, чтобы они, хотя отчасти, хотя в малой мере сделались уделом живых существ, насколько это совместимо с их тварной природой. Слава Божия есть всевозможное проявление божественных совершенств в существах конечных, она неразрывно соединена с блаженством тварей. Слава Божия в природе есть ее красота и благосостояние. Неразумная тварь в своих красотах и совершенствах носит на себе отражение совершенств Божиих, хотя и бессознательно»⁶⁴⁵.

Не одни поэты, но и боговдохновенные писатели Библии любили природу, одушевляли ее и обращались к ней с такими словами: хвалите Господа с небес... Хвалите Его, солнце и луна, хвалите Его, все звезды света. Хвалите Господа от земли, великие рыбы и все бездны, огонь и град, снег и туман, бурный ветер, исполняющий слово Его, горы и все холмы, дерева плодоносные и все кедры, звери и всякий скот, пресмыкающиеся и птицы крылатые, цари земные и все судьи земные, юноши и девицы, старцы и отроки – да хвалите имя Господне. Все дышащие да хвалите Господа! Аллилуйя. (Пс.148:1,3;7–13;150:6). Как вожделенны все дела Его! Все они живут и пребывают вовек для всяких потребностей, и все повинуются Ему. Ничего не сотворил Он несовершенным: одно поддерживает благо другого, – и кто насытится зрением славы Его? (Сир.42:23–26). Вселенная и все твари не суть дело Божие, оставленное забытое своим Творцом, не суть только воспоминание о Нём, но теперь и всегда невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы (Рим.1:20). В православных молитвах нет места фигуральным оборотам речи, но и там раскрывается, что Господа воспевают «солнце, славит луна», Ему «присутствуют звёзды», Его «слушает свет и трепещут бездны», что и водное естество ведает своего Творца, знает своего Владыку и, видя Его гневающимся на людей, служит орудием наказания, а, видя Его смиловавшимся, уготовляет милости людям⁶⁴⁶.

Любовное отношение человека к природе не должно ограничиваться одною бесполезною чувствительностью, но должно отражаться в деятельности. По сотворении первых людей, Бог сказал им: «наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над зверями, и над птицами небесными, и над всяким скотом, и над всею землею, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт.1:28). Природа живёт и развивается, поэтому человек, господин земли, обязан содействовать полному развитию ее сил, оберегать землю от опустошения, насаждать лучшими растениями, осушать болота, противодействовать движениям песка; все эти действия не только полезны для человека, но и нравственны, так как представляют собой исполнение заповеди, данной Богом еще в раю (Быт.2:15). Господственное положение человека на земле не только обязанность, но и действительность. «Человек, облеченный столь малым и немощным телом, владычествует над природой и держит в своей власти животных, несравненно сильнейших»⁶⁴⁷. «Человеческого взора даже и при настоящем греховном состоянии трепещут огромные животные»⁶⁴⁸. «В глазах каждой твари есть какое-то смутное отражение человечества, искра какого-то непонятного света, в котором сказывается их (тварей) внутренняя жизнь, полная желания постичь великую тайну нашего господства и превосходства над ними» ⁶⁴⁹.

Из того труда, который человек употребляет для приобретения пищи скоту, для защиты его от перемен погоды, от хищных зверей, – вытекает право собственности человека над скотом, право на труд скота, на получение от него продуктов, на пользование им в качестве жертвенного животного и, наконец, наиболее ответственное право – употреблять мясо животных в пищу. В этом последнем праве нельзя не усматривать некоторого частичного противоречия задаче человека оживлять и обогащать природу. Убивая животных для пищи, человек обращает живое в мертвое и при том там, где жизнь достигает наибольшей силы – у теплокровных животных. Корень этого противоречия лежит в греховности человека, бремя которой, как увидим, несет вся тварь, но право остается правом. Сам Бог облек первых людей в одежды кожаные... Не видно, употреблял ли Спаситель в пищу мясо теплокровных животных, но мясо рыб, несомненно, употреблял (Лк.24:43). Противоречие человека своей задаче быть охранителем жизни на земле православная Церковь ослабляет тем, что назначает для дней поста пищу растительную.

Охранительный характер господства человека над природой и бессловесными ясно сознавался еще в Ветхом Завете: Если долгое время будишь держать в осаде город, чтобы завоевать и взять его, то не порти деревьев его, от которых можно питаться, и не опустошай окрестностей, ибо дерево на поле – не человек, чтобы могло уйти от тебя в укрепление (Втор.20:19). Итак, самая беззащитность растений обязывает человека бережно относиться к ним даже в ужасное время войны. Есть в Моисеевом законе правила, охраняющие беспомощных животных. Сказано там: Если найдешь вола врага твоего, или осла его заблудившегося, приведи его к нему; если увидишь осла врага твоего упавшим под ношею своею, то не оставляй его: развьючь вместе с ним (Исх.23:4,5). Скота твоего не своди с иною породою, поля твоего не засевай двумя родами семян (Лев.19:19). Если попадется тебе на дороге птичье гнездо на каком-либо дереве или на земле, с птенцами или яйцами, и мать сидит на птенцах или на яйцах, то не бери матери вместе с детьми: мать пусти, а детей возьми себе, чтобы тебе было хорошо, и чтобы продлились дни твои. Не паши на воле и осле вместе (Втор.22:6,7,10). Не вари козленка в молоке матери его (Исх.23:19). Целесообразность этих правил для охранения жизни на земле очевидна: ни скот, ни полезные растения не должны подвергаться уничтожению от вражды между людьми, не должно ослаблять животных и растений через скрещивание различных пород, не должно убивать птиц в период деторождения, не должно работать на паре животных различной силы. Эта ветхозаветная точка зрения не устарела и теперь, и ее не худо применить к вопросам об охоте и об убийстве животных для научных целей, т. е. о вивисекциях.

Охота допустима только для уничтожения вредных животных или для удовлетворения человеческих потребностей. Но убивать птиц и животных для препровождения времени или ради потехи – двойной грех: праздность и жестокость. Люди, не совсем загрубелые, способны чувствовать мучения совести при виде последних судорог убитых ими тварей. Один английский писатель признавался на закате своих дней: «хотя я прежде был хорошим стрелком, но в некотором отношении я чувствовал себя при этом удовольствии не совсем хорошо. У меня было всегда неприятно на душе, когда я убивал какую-нибудь бедную птицу, которая, когда я подымал ее, устремляла на меня свой умирающий глаз, как-будто желая упрекнуть меня в убийстве ее»⁶⁵⁰. Св. Иоанн Златоустый неодобрительно относился к псовой охоте и говорил: «кто держит собак для того, чтобы ловить зверей, тот сам впадает в зверство»⁶⁵¹. Это же замечание вполне приложимо к травле петухов, боям быков, скачкам лошадей и другим жестоким удовольствиям. В житиях святых есть примеры Божеского наказания даже за менее жестокое обращение со скотом. Например, св. Ефрем был наказан за то, что выгнал из загона непраздную корову.

Что же касается вивисекций⁶⁵², то они допустимы только тогда, когда от них ожидается весьма вероятная польза для науки.

На разумном лежат и положительные обязанности по отношению к неразумным. Человек должен заботиться о чистоте, об удобстве помещения животных, об их здоровье, лечить их болезни, уменьшать их страдания при перевозке, при убивании, при работе, кормить их досыта, заботиться об удобстве сбруи и ковки, о сохранении птичьих гнёзд. Эти обязанности настолько важны, что несоблюдение их служит признаком нравственной распущенности, нечестия. Премудрый сказал: «Праведный печется о жизни скота своего, сердце же нечестивых жестоко» (Притч.12:10).

Существуют два мира: действительный и ожидаемый. Если и настоящий не вполне познан нами, то будущий совершенно скрыт от нас и только при помощи Слова Божия мы можем рассматривать черты будущего, как бы сквозь тусклое стекло (1Кор.13:12). Знаем только, что и небо, и земля обновятся, настанет Царство правды (2Пет.3:13). Еще не открылось, что будет тогда с нами (1Ин.3:2). Ап. Павел, вознесенный до третьего неба, слышал там неизреченные слова, но на плотяном языке человеческом он не мог поведать слышанного и виденного им в раю (2Кор.12:2–4). Мало постигая будущую судьбу человечества, мы еще менее знаем о судьбе неразумных. И ничего мы не могли бы сказать о чаянии твари, если бы не открыл нам часть таинственной завесы тот же боговдохновенный естествовед мира грядущего ап. Павел. Он оставил нам следующее значительное известие: думаю, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас. Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего (Рим.8:18–23).

В этих словах, глубокое значение которых мы не беремся исчерпать, указана связь твари с человеком в прошедшем, настоящем и будущем. В прошедшем тварь потерпела изменение своей участи вследствие грехопадения господина своего, которому она теперь покоряется недобровольно, но по воле Творца. В первобытном мире и для твари жизнь была иная, жизнь мира, а не суеты, не вражды, не борьбы за существование. Твари не истребляли друг друга, но всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся по земле дал Господь зелень травную в пищу (Быт.1:30). По весьма правдоподобному мнению прот. Ф. А. Голубинского, пр. Исаия при изображении обновлённого мира, в котором волк будет жить вместе с ягнёнком, и барс будет лежать вместе с козлёнком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе... И корова будет пастись с медведицей, и детёныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому (Ис.11:6,7), – при изображении этого будущего пр. Исаия брал черты первобытного состояния⁶⁵³. Как изменились отношения тварей между собой под влиянием проклятия, навлечённого на землю грехом человека!

В продолжение остального периода времени и в настоящее время человек только увеличивал и увеличивает свой долг твари. Сам грешный, – он мучает и себя, и ближних, тиранствует над бессловесной тварью, безжалостно истребляет полезных животных, прихотливо и нерасчётливо опустошает землю, истощая ее силу и уменьшая на ней растительность. Даже дети заражаются этим духом хищничества, разоряя гнезда, мучая насекомых и домашний скот. Иногда человек прямо делает подневольный скот участником своего греха, как это бывает при войнах, при разбое, при охоте, при скотоложстве. Если скот не понимает раздельно и ясно человеческого беззакония, то все же он стенает и мучится от смутного чувства господства бесправия и насилия. Справедливо животные называются бессловесными. Но был один исключительный случай, когда Господь отверз уста ослице. Что же поведала эта тварь своему господину? Она, как бы от лица всех беззаконномучимых тварей, так укорила человека: «что я тебе сделала, что ты бьешь меня вот уже третий раз? Не я ли твоя ослица, на которой ты ездил сначала до сего дня?» (Чис.22:28,30).

В будущем тварь с надеждой ожидает освобождения от рабства тлению и суете. Это – весьма важная истина. Она означает, что наш Искупитель искупил вместе с человеком всю тварь поднебесную (Кол.1:23), что наше Евангелие есть Евангелие всей твари (Мк.16:15), наше чаяние избавления от суеты есть чаяние всей вселенной. Вся тварь воспевает явление Господа⁶⁵⁴!

Могут возразить, что ожидание откровения сынов Божиих в твари есть только темное бессознательное чувство. Это справедливо, но это не умаляет значения ожидания. Психология и самонаблюдение свидетельствуют, что и в человеке важнейшие душевные процессы совершаются бессознательно. Кроме того ожидание Царства правды и в человеческом сознании не всегда имеет форму правильного понятия, согласного с указаниями слова Божия.

Одни, стеная и мучаясь от рабства тлению, ожидают освобождения от внешних политических и социально-экономических перемен общежития, т. е. повторяют роковую ошибку Израиля перед пришествием Мессии. Другие ищут свободы в изменении личных, тоже внешних, условий существования своего, и таким образом, вместо свободы, еще более порабощают себя суете и ненужной борьбе. Третьи совершенно отчаялись за себя и за человечество в возможности обновления и предаются пессимизму, проповедуют тщету бытия (toedium vitae). И только меньшинство людей с большей или меньшей силой желания, глубиной чувства и ясностью понимания желают, предчувствуют и познают приближение Царства Христова, водворения правды Его и всеобщего обновления.

Относиться к миру внешнему по вере, сообразно чаянию будущей славы, жалеть и щадить невольных соучастников нашего рабства тлению и значит проповедать Евангелие бессловесной твари.

Господи, воскликнем вместе с пророком Давидом, на небеси милость твоя и истина твоя до облака! Правда Твоя, яко горы Божии, судьбы Твоя – бездна многа! Человеков и скотов хранишь Ты, Господи! (Пс.35:6,7).