3. Богословские соображения Лабоша о первочеловечестве

Хотя Васманн принял тезис, что наука не знает ничего о происхождении человека и хотя нельзя сомневаться в его искренности, однако несомненно он имеет побуждения признавать животное происхождение человеческого тела. Дело в том, что Васманн – сторонник теории эволюционного происхождения видов и сам некоторыми своими работами стремился содействовать обоснованию этой теории. Но эволюционное происхождение человеческого тела тогда подсказывается, как логический вывод из общей теории развития. Если Васманн и не настаивает на таком происхождении решительно, он откровенно допускает его возможность. Возникает вопрос: как при таком допущении нужно представлять историю первочеловечества? Васманн отвечает слишком обще. В выработавшуюся эволюционным путем высшую органическую форму Бог вложил предназначенную к вечному существованию разумную и нравственно свободную душу. Этот короткий ответ вызывает много недоумений. Как на некоторую попытку разсеять их, можно смотреть на статью Le Dogme des dons préternaturels¹1, принадлежащую Л. Лабошу, профессору Догматики в парижской высшей школе католического богословия.

Бог, говорит Лабош, по учению отцов тридентского собора, поставил первого человека в состояние святости и правды, одним словом, в благодатное состояние. В то же время и потому, что человек был поднят до порядка сверхъестественного, Богу было угодно совершенствовать его природу, воздействуя на него не только обыкновенным образом, как на все сотворенное, но еще и способом необыкновенным. Мы не знаем, каков этот способ, но утверждаем, что он существовал.

1) Бог сохранял человека в этой земной жизни неопределенно долгое время, т. е. Он сообщил человеку сверхприродный дар безсмертия или изъятия из смерти.

2) Вследствие особого божественного воздействия происходило также, что человек, сохраняя способность грешит, был сильно укреплен в своей нравственной воле. Поэтому он мог исполнять свой долг с величайшей легкостью. Идея зла, если она и предносилась его духу, не возбуждала страстей его сердца или, по крайней мере, если и происходило легкое возбуждение, нравственная воля препятствовала тому, чтобы оно получило развитие. Так ни воображение, ни чувственные впечатления не возбуждали безмерно чувственных желаний или, по крайней мере, если какое-нибудь эксцессивное движение проявлялось, нравственная воля непосредственно подавляла его своей могучей силой.

Страсть сердца, когда она особенно сильна и постоянно, как привычка, остается в одном и том же состоянии, вследствие чего она становится силой, способной более или менее легко получить согласие нравственной воли, такая страсть называется похотью. Различают похоть почести или гордость и похоть благ этого мира или любовь к богатствам. Влечения чувств, когда они становятся особенно сильны и постоянно стремятся увлечь за собой волю, называются похотью плоти или чувственностью.

Первый человек всесилием его нравственной воли был изъят от похоти, хотя в нем сохранилась способность грешить и оставалась практическая возможность похоти. Это изъятие было вторым сверхприродным даром.

3) Как вследствие особого божественного воздействия первый человек не испытывал никакого труда в деле управления своими страстями, так он не встречал никаких затруднений при совершении своих внешних дел. Так к изъятию от нравственной скорби, вызываемой грехом, присоединялось в нем изъятие от страдания, вызываемого тяжким усилием. Это – третий сверхприродный дар.

4) К этим трем дарам Творец присоединил еще изъятие от неведения через сообщение Адаму высшего знания о вещах божественных, о мире и человечестве, основателем которого и предстателем пред Богом он был. Размеры этого знания Перрон определяет так: Адам знал все то, что ему было необходимо знать в его положении. Существование такого знания предполагается теми обязанностями, которые Адам должен был выполнять, и обусловливается другими, полученными им, дарами. Гораздо менее ее можно основывать на тех или других текстах (Быт.2:19–20; Прем. Сир.17:5). Вопрос об этом даре ни explicite, ни implicite не содержится ни в каком соборном определении.

Как высказывалась церковь об этих дарах?

Дар изъятия от смерти, сообщенный первому человеку, есть истина веры, определенная на пленарном карфагенском соборе 418 г., акты которого были одобрены папой Зосимой. Эта доктрина была принята тридентским собором под формой, заимствованной у ап. Павла, что смерть поражает всех людей в наказание за грех, в котором они рождаются, как происходящие от грешного Адама.

Дар изъятия от похоти также есть истина веры, определенная пленарным карфагенским собором, объявившим согласно ап. Павлу, что грех, т. е. похоть, рассматриваемая, как причина греха Адама и грехов всех его потомков, вошла в мир по вине первого человека.

Изъятие от страдания не определяется explicite. Оно должно быть рассматриваемо как истина веры, потому что оно определяется implicite по намерению соборных отцов во втором декрете V сессии тридентского собора.

Эти сверхприродные дары должно рассматривать, как блага порядка естественного, данные человеку условно, сообразно с его поднятием к строю сверхприродному. Благодатная жизнь есть как бы заключительный камень божественного дела, реализованного в Адаме. Но если человек разрушил сверхъестественный строй вследствие своей тяжкой вины, то по божественному плану прекратился особенный способ воздействия на человека.

Священное Писание и патристика ясно раскрывают это учение.

Повествование третьей главы книги Бытия не оставляет сомнения, что изъятие от смерти было обезпечено первому человеку. Смерть является здесь наказанием за нарушение положительной заповеди, и текст выясняет, что человек не умер бы, если бы не согрешил. Однако изъятие от смерти не было естественным даром для человека. Напротив, представленный своим собственным силам, человек должен бы был умереть, потому что он только прах и потому что для такого существа естественно обратиться в прах. Безсмертие представляется здесь, как сверхприродный дар, который, если бы человек остался верным, Бог продолжал бы подавать человеку через непрестанное сообщение ему некой чудесной жизни, что символизировалось древом жизни.

В последующих священных книгах это учение получает капитальную важность. С особенной силой оно развивается в послании к Римлянам, где говорится, что „одним человеком грех вошел в мир и грехом смерть; так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили» (5:12). Из совокупности таких текстов вытекает, что первый человек получил дар изъятия от смерти.

Точно также он получил дар изъятия от похоти. По ап. Павлу, на самом деле, мы все умираем, потому что мы все грешники. Грех, о котором здесь идет речь, не представляет допускаемых нами личных преступлений, но это есть сила греха, т. е. похоти, которую мы все получаем при рождении вследствие того, что мы все согрешили в Адаме. Итак, ап. Павел учит, что преступлением первого человека похоть и грех сразу вошли в мир. Изъятие от смерти представлено на первом плане, изъятие от похоти – на втором.

Должно отметить, что это учение примыкает к находящемуся в Екклезиасте (7,:30) и премудрости сына Сирахова (17:1–10), где говорится, что Бог дал первому человеку совершенную праведность нравственной воли, т. е. по контексту силу господства над всеми своими страстями.

Основание этого учения должно искать в книге Бытия, где говорится, что первый человек прежде его падения находился в состоянии, которое он не сохранил после греха: нарушение заповеди возбудило в нем похоть плоти (2:25; 3:7–10).

Бытие (3:17–20) учит еще, что после преступления Адам и Ева были осуждены на физические бедствия, обусловленные тяжким пожизненным трудом. Нужно ли заключать отсюда, спрашивает Лагранж, что прежде греха они не трудились? Нет, потому что труд свойственен человеку. Но прежде падения вследствие божественной благости, которой они пользовались, им все удавалось, все было легко, между тем как после падения, особая Божественная помощь была у них отнята, все стало для них сомнительным и трудным.

Отсутствие физического страдания было лишь одним из элементов их благополучия. Когда они жили в неведении греха, в близости с Богом, они находились в состоянии такого блаженства, которое невозможно представить.

Учение Писания было принято и развито Августином и всеми отцами, которые следовали за ним. Существовало ли это учение в века, предшествовавшие эпохе славного учителя латинской церкви? Этот вопрос позволительно поставить.

В конце II века на западе св. Ириней утверждает в выражениях очень ясных, что первый человек вследствие своего падения потерял дар изъятия от смерти или безсмертие; он прибавляет, что это преимущество могло быть возстановлено лишь через воплощение Сына Божия. Принимая человечество и делая его своим, Сын Божий, как антидот, сообщил ему жизнь (Haer. Lib. III, XIX, 1). Здесь на первом плане идет речь о жизни благодатной, и на втором – о жизни естественной.

Ученик св. Иустина, Тациан, писавший почти в то же время, как и Ириней, учит в своей речи против греков, что человек, созданный безсмертным, вследствие своего греха потерял то преимущество, которое ему дал Бог (Оr. adv. Grаес. 11; М. Р. G. VI, 829).

В III-м веке Тертуллиан поддерживает то же учение в своем сочинении против Маркиона, но особенно он занимается вопросом о происхождении похоти. В трактате De Anima он говорит, что похоть вошла в мир только вследствие нарушения закона, произведенного первым человеком. Раньше Адам имел плоть чистую (De Anima, 44–41: М. Р. L. II, 719). Учение Тертуллиана было принято его учеником Киприаном: оно послужило основанием учения Августина.

В восточной церкви учение отцов, очень бедное по вопросу о благодатном состоянии первого человека, напротив очень богато по вопросу о сверхприродных дарах. В произведениях писателей III века – особенно у Оригена (in Rom. Lib. V, 1. М. Р. G. XIV, 1011), в писаниях отцов IV в. – особенно у каппадокийцев: Василия, Григория Назианзина, Григория Нисского – смерть, похоть и страдание, овладевшие Адамом, представляются как следствие греха. Прежде преступления Адам по Божественной особенной благости был изъят от всех этих бедствий.

Так по Лабошу, св. Писание и Отцы учат о существовании сверхприродных даров у первого человека. Как согласить это учение с современными антропологическими воззрениями на первочеловечество? Разсуждению об этом Лабош посвящает последнюю часть своей статьи. Как и Васманн, он утверждает необоснованность десцендентных теорий. Он принимает, что человечество представляет собой один род, но и один род может происходить или от многих родоначальников, или от одной пары. Взгляды эти значительно различаются между собой. Если принять допускаемую Васманном возможность эволюционного происхождения человеческого тела, то тогда естественнее всего представить, что сразу явился целый человеческий род. Как разобраться в этом? У Лабоша мы не находим ответа на естественно возникающие вопросы. С церковной точки зрения гипотезу Васманна он считает допустимой, но рекомендует сохранять по отношению к ней благоразумное сомнение (un doute prudent).