О происхождении человека

Вопрос о происхождении человека принадлежит к числу весьма сложных и трудных вопросов. Его нельзя решить сразу, одним взмахом пера, одним напряжением воли и ума, нет. Он требует большой затраты времени, сил и труда. Это ведь не один вопрос, а соединение, смещение нескольких вопросов. В нём одинаково заинтересованы и богословие, и психология, и естественные науки. Посему, для более или менее удовлетворительного решения затронутого нами вопроса необходимо обозреть и критически оценить весь тот обширный и разносторонний материал, какой добыт вековыми усилиями учёных крезов, и какой находится в обращении на современном научном рынке.

Но в тесных рамках журнальной статьи совершенно немыслимо осуществить данную задачу. И потому, взятую нами тему мы сузим до крайних пределов. Мы ограничимся только тем, что подведём итог научным изысканиям в интересующей нас области и посмотрим, противоречат ли они библейским данным или же нет, колеблют ли откровенное учение о происхождении человека или же оказываются совершенно бессильными пред разумом божественной истины.

Начнём с Библии.

В книге Бытие о сотворении человека повествуется следующим образом: „и созда Бог человека, персть (взем) от земли, и вдуну в лице его дыхание жизни: и бысть человек в душу живу” (Быт. 2:7).

Другими словами, человек имеет самостоятельное происхождение, а вовсе не является, как это утверждают весьма многие естествоиспытатели, высшим типом развившегося млекопитающего животного.

Но вот вопрос: неужели означенное библейское повествование до́лжно понимать в буквальном смысле?

Да, только с маленькой оговоркой. Именно: под прахом или перстью нельзя разуметь земли в том её виде, в каком представляется она нашему взору. Правда, словом „прах” (по-еврейски „афар”) в обыденном языке обозначался измельчённый состав земли, пыль, грязь. Но нам думается, что в данном случае предпочтительно понимать его в том смысле, какой он имеет в речи Премудрости: „Я родилась, – говорит Премудрость, – когда ещё Он не сотворил ни земли, ни полей, ни начальных пылинок (афрот) вселенной” (Притч. 8:26). Под начальными пылинками разумеется здесь не то, что было на поверхности земной коры, а все элементы, из которых составилась земля.

Таким образом, словом „прах” Бытописатель хотел показать, что человеческое тело сотворено Богом из тех самых элементов, из которых создана и земля. Так что, если в Библии говорится, что Господь взял в руки прах земной и из него сотворил человека, то это надлежит понимать не так, будто Творец образовал человеческое тело из взятого Им в руку комка земли, а так, что Господь создал человека из тех элементов, из которых составил и Землю.

Такова ортодоксальная точка зрения по данному вопросу.

Совсем иначе рассуждают о происхождении человека так называемые натуралисты. Они утверждают, что человек и по своей природе и по своему происхождению принадлежит к животному миру и есть высший тип развившегося животного. Проще говоря: они стоят за то, что человек произошёл от обезьяны.

Посмотрим, насколько основательна и убедительна аргументация, приводимая представителями естественных наук в пользу животного происхождения человека, и можно ли на основании её усомниться в истинности и достоверности библейского повествования.

Нужно различать две главные группы доказательств в защиту разбираемого нами положения, во-первых, зоологическая, во-вторых, палеонтологическая. Постараемся быть по возможности кратким и точным в этой необъятной области фактов.

Подвергнем критической оценке сперва зоологические доказательства животного происхождения человека.

В этой области доказательств главное и преимущественное внимание учёных и натуралистов последнего времени обращается на опыты с кровью животных, на те опыты, которые произведены были Фриденталлем, Нутталем, Уленгутом, Вассерманом, Шютце и др. и которые весьма многих лиц окончательно убедили в том, что человек не только происходит от обезьяны, но и сам есть настоящая обезьяна. Опыты эти заключаются в следующем. Берут, например, кровь млекопитающего животного и вспрыскивают её млекопитающему животному другого вида. Затем из крови последнего приготовляется серум (сукровица), который обладает свойством растворять кровяные шарики только тех животных, кровь которых была впрыснута, и давать осадок в смеси с кровяной сывороткой тех же самых животных. Поясним это примером. Какому-нибудь животному (кролику, собаке, овце, лошади) несколько раз прививают человеческую кровь. Спустя некоторое время, у этого животного берут кровь и приготовляют из неё светлый и прозрачный серум (сукровицу), хорошо освобождённый от кровяных шариков. Если к полученной кровяной сыворотке прибавить несколько капель человеческой сыворотки, то тотчас образуется осадок, падающий на дно сосуда. И ещё, если к той же полученной сыворотке мы прибавим не цельную человеческую кровь (ведь кровь человека состоит из красных и белых шариков), а только её кровяную сыворотку, то эта последняя растворится в приготовленном серуме.

Серум животных, подготовленных предварительными вспрыскиваниями крови других животных видов, часто бывает специфичным. В таком случае серум даёт осадок только с сывороткой того вида, кровь которого была вспрыснута, и растворяет кровяные шарики только того же вида. Но существуют примеры, когда сыворотка подготовленного животного растворяет не только красные шарики того вида, кровь которого служила для вспрыскивания, но также кровяные шарики соседних видов. Так, кровяная сыворотка кролика, которому несколько раз вспрыснули курную кровь, делается способной растворять не только кровяные шарики курицы, но и голубя, хотя в меньшей степени.

Такого рода опыты важны для нас в том отношении, что они дают нам возможность выяснить родственную связь между животными видами. Так, серум животного, подготовленного кровью курицы, даёт осадок не только с куриным серумом, но и с голубиным. Это доказывает то, что между курицей и голубем существует довольно близкое родство. Напротив, если в указанный нами серум ввести серум млекопитающих, то ничего не получится, ни осадка, ни растворения кровяных шариков млекопитающих в приготовленном серуме, что свидетельствует о том, что между курицей, голубем и млекопитающими, нет никакого кровного родства. Другой пример: серум животного, приготовленный с бычачьей кровью, даёт обильный осадок, если к нему прибавить немного бычачьей же кровяной сыворотки, но не даёт этой реакции с кровяными сыворотками целого ряда других млекопитающих, даже с серумом овцы, оленя и лани. Следовательно, родство между бычачьей породой и другими животными не настолько велико, как родство между курицей и голубем.

Что же мы видим относительно серума животных, привитых человеческой кровью? То, что серум, дающей осадок с человеческой кровяной сывороткой, обнаруживает подобную же реакцию исключительно с серумом обезьян!

Грюнбауму в Ливерпуле удалось достать значительное количество крови трёх больших человекообразных обезьян: гориллы, шимпанзе и орангутанга. Во-первых, он убедился в том, что серум животных, привитых человеческой кровью, даёт осадок не только с последней, но и с кровью вышеупомянутых обезьян. Оказалось невозможным „отличить этот осадок, как качественно, так и количественно, от того, который получается с человеческой кровью”.

Для контроля этого результата Грюнбаум брал серум животных, привитых кровью гориллы, шимпанзе и орангутанга. Все три вида серумов давали осадки с кровью этих трёх обезьян и, в такой же степени, с кровью человека. Очевидно, следовательно, что между родом человеческим и человекообразными обезьянами существует не только внешняя аналогия тела и главных органов, но ещё и внутреннее, действительно кровное родство.

Кратко всё сказанное можно выразить ещё в такой более популярной форме. Если вспрыснуть кровь от одного вида позвоночных, особенно млекопитающих, в жилы другого вида, то наступят болезненные явления, вследствие разложения красных кровяных шариков одного вида в сукровице или серуме другого вида. Но этих болезненных явлений не бывает, если оба вида очень близки между собою в зоологической системе. И так как кровь человека, вспрыснутая обезьянам, не вызывает у них никаких болезненных явлений, то, значит, кровяные шарики человека не растворяются в сукровице обезьян. А это в свою очередь свидетельствует о том, что между людьми и обезьянами – кровное родство.

Вот как формулируется самое главное доказательство животного происхождения человека.

Посмотрим, насколько оно убедительно и основательно.

Известный учёный Брумп, весьма осторожными опытами установил, что если кровь находящегося в летаргии человека вспрыснуть другим млекопитающим, то наступает заболевание, но только не у обезьян и не у свиней. Если бы человек и обезьяна состояли между собою в кровном родстве, то нездоровая кровь человека, вспрыснутая обезьяне, должна была бы, по настоящему, вызвать болезнь и у обезьян ²⁵⁴, однако ничего подобного не видим. Ясно, что кровного родства между человеком и обезьяной не существует.

Другой учёный, Раельман, путём своих ультрамикроскопических исследований доказал, что в крови человека обнаруживаются весьма ясно и точно такие особенности, которые совсем не встречаются ни в крови обезьян, ни в крови других позвоночных животных. Факт сам по себе довольно замечательный. Ведь если бы в жилах человека и обезьяны текла одна и та же кровь, то об особенностях крови не могло быть и речи. Но раз обнаружены особенности, то о тожестве крови человека и обезьяны не приходится говорить.

Кроме того, теорию кровного родства между человеком и обезьяной колеблют последние опыты, сделанные в этом направлении творцами нами разбираемого положения, т. е. Фриденталем и Улленгутом. Опытов было произведено ими пока немного, и они давали неодинаковые результаты. Так, кровяная сыворотка павианов в некоторых случаях растворяла красные шарики человеческой крови, в некоторых – нет. Следовательно, учение о кровном родстве человека и обезьяны не всегда подтверждается. А разве на шатких, ещё не вполне установленных данных возможно построять столь серьёзные выводы? – Конечно нельзя. Это, по крайней мере, преждевременно.

Интересную работу по разбираемому нами вопросу недавно издал Рёссле. Он доказывает, что реакция крови уполномочивает только на тот вывод, что одно животное родственнее другому, чем третье, но отсюда ещё не следует, как близки первые два вида животных между собою. Поэтому, реакция крови человека и высших обезьян совсем ещё не уполномочивает на вывод: человек и обезьяна родственны непосредственно или что человек сам принадлежит к высшим обезьянам. Во-вторых, говорит Рёссле, во многих случаях сходство совершенно не совпадает с морфологическим сходством (морфология – наука о форме организмов или отдельных их частей, органов). Часто реакция крови говорит о близости таких животных, которые далеко отстоят друг от друга в морфологической системе. Поэтому, никаких выводов о родстве по крови делать нельзя, так как сравнительная морфология даёт противоположные показания. Наконец, нужно иметь в виду, пишет Рёссле, что химический состав соков тела, например крови, вовсе не есть постоянная величина, так же, как строение скелета, и поэтому доказательства, заимствованные от сходства крови с историко-родовой точки зрения не имеют большой доказательной силы.

Подводя итог всем этим критическим данным и соображениям, мы можем с полною достоверностью сказать, что мысль о кровном родстве человека с обезьяной несостоятельна и не может говорить в пользу животного происхождения человека.

Перейдём теперь к критической оценке следующего довода учёных натуралистов.

В доказательство животного происхождения человека весьма часто ссылаются ещё на так называемый биогенетический закон, открытый Фрицем Мюллером и развитый впоследствии пресловутым Э. Геккелем. Сущность этого закона в основных чертах может быть выражена следующим образом: человеческий зародыш в своём развитии проходит все те ступени, которые прошло животное царство в многовековом периоде своего развития и усовершенствования. Так, в самом начале человеческий зародыш похож будто бы на монеру ²⁵⁵, затем – на зинамёбиев ²⁵⁶, дальше – на гастрею ²⁵⁷, на различные виды червей, на бесчерепных и, наконец, на млекопитающих, т. е. промаммалиев ²⁵⁸, на сумчатых, на полуобезьян, на хвостатых обезьян, на человекообразных, на обезьяноподобных людей. И будто бы только по прошествии всех этих ступеней появляется homo sapiens. Короче говоря, онтогенез, т. е. развитие индивидуума, представляет собою укороченное повторение филогенеза, т. е. развитие рода или племени. Вот в кратких словах суть биогенетического закона.

Посмотрим, какова ценность этого закона.

Правда, тридцать лет тому назад многие дарвинисты признавали этот закон, но многие другие, в том числе и известный учёный Бэр, прямо опровергали его. Опровергали его и такие крупные естествоведы, как: Иеринг, Гис, Гетте, Земпер и др. Как же относятся учёные к этому вопросу в настоящее время?

Вот некоторые из многих голосов авторитетных исследователей.

Проф. Кейбель в Фрейбурге приходит к такому выводу: „о существовании основного биогенетического закона для млекопитающих животных не может быть и речи”. Проф. Оппель в годичном докладе об успехах анатомии и физиологии резко высказывается против основного биогенетического закона, на почве которого он стоял в начале своих изысканий по вопросу о различной степени развития органов названных животных в различные эпохи развития. Против этого мнимого основного закона высказались также: Бирд, Гензен, Эмери, Флейшман, Дриш, Штейман, Васманн, Гегенбаур, О. Гертвиг и мн. др.

Почему же большинство крупных и авторитетных учёных настоящего времени так низко ставят биогенетический закон?

Оскар Гертвиг в своей „общей биологии” и затем в последней главе своего „руководства сравнительной и экспериментальной истории развития млекопитающих” так отвечает на поставленный нами вопрос:

„На самом деле, – пишет О. Гертвиг, – индивидуальное развитие есть не повторение родового развития, а продолжение родового развития. Если родовое развитие продолжается, то каждое последующее поколение должно идти несколько далее, чем предыдущее: простого повторения прежнего родового развития, поэтому не бывает. И кажущиеся повторения многих родовых статей объясняются тем, что развитие по своей природе идёт от более простых к более сложным формам. Чем выше по своей организации животная форма, тем более она должна пройти ступеней развития, пока не достигнет сложной конечной стадии, и потому естественно, что предварительные переходные стадии, так как они более просты, похожи на конечные стадии других животных, которые останавливаются на более низких ступенях развития. Здесь вовсе не заключается доказательство того, что человек сам в истории своего рода прошёл все эти стадии, а есть только доказательство того, что индивидуальное развитие, начиная от первого клеточного деления оплодотворённого яйца, идёт далее через различные стадии, пока не достигнет определённой формы законченного организма”.

Так О. Гертвиг, ученик и друг Э. Геккеля, смотрит на биогенетический закон. И так смотрят все те, имена которых мы перечислили выше. Конечно, при таком взгляде на указанный закон, равняющийся полному его отрицанию, нечего ссылаться на него, как на весьма веское доказательство животного происхождения человека.

„Из индивидуального развития человека, – пишет Эрих Васманн, – нельзя создать ни одного убедительного доказательства в пользу животного происхождения человека”.

Но допустим на время, что биогенетический закон истинен, что индивидуальное развитие есть совершенно точное повторение родового развития. То и в таком случае нельзя будет доказать происхождение человека от обезьяны. Напротив, вместо желательного и ожидаемого вывода, будет получаться явная бессмыслица. Так, по общему признанию, у молодых обезьян замечается гораздо более сходства в строении черепа и лица с человеком, чем у старых обезьян, у которых резче выступают признаки питекоидов. По смыслу основного биогенетического закона, получается такое явление: высшие обезьяны в юности проходят человекообразную стадию. Следуя способу заключения Геккеля, отсюда до́лжно сделать тот вывод, что не человек происходит от обезьяны, а обезьяна от человека. Но бессмысленность подобного вывода очевидна.

Перейдём теперь к критическому разбору менее важных и существенных аргументов в пользу противоположного христианскому взгляду положения.

В доказательство животного происхождения человека весьма часто ссылаются на так называемые рудиментарные органы, т. е. такие органы, которые когда-то выполняли определённые функции, но потом выродились, как бесполезные и остались в уменьшенном и изменённом виде, например: щитовидная железа, мозговая железа, сердечная железа, червовидный отросток слепой кишки и т. д.

По поводу рудиментарных органов до́лжно заметить следующее. Очень и очень часто органы, назначение которых не могли объяснить, ошибочно выдавались за рудиментарные.

Вересаев, например, в своих „Записках врача” приводит такой случай.

Среди жителей многих гористых местностей распространена своеобразная болезнь, – зоб, заключающаяся в опухании лежащей над нижней частью горла щитовидной железы. В числе различных способов лечения зоба было, между прочим, предложено полное удаление всей щитовидной железы, как рудиментарного органа, не имеющего никакого значения. И что ж? Результаты этой операции оказались очень хорошими; больные выписывались здоровыми, лишение щитовидной железы (назначение которой совершенно неизвестно), по-видимому, не вызывало никаких вредных последствий. Но вот, в 1883 году бернский профессор Кохер опубликовал статью, где сообщил следующее. Он произвёл 34 полных иссечения зоба и был очень доволен результатами; но однажды один его знакомый врач рассказал ему, что он пользует девушку, которой 9 лет тому назад Кохер вырезал зоб; врач этот рекомендовал Кохеру посмотреть больную теперь. И вот, что увидел Кохер. У больной была младшая сестра: девять лет назад, обе они так были похожи друг на друга, что их часто принимали одну за другую. „За эти 9 лет, – рассказывает Кохер, – младшая сестра превратилась в цветущую, хорошенькую девушку, оперированная же осталась маленькою и являет отвратительный вид полуидиотки”. Тогда Кохер решил навести справки о судьбе всех оперированных им зобатых. Все 27 человек, у которых было сделано лишь частичное вырезывание щитовидной железы, были найдены совершенно здоровыми; из восемнадцати же человек, у которых была вырезана вся железа, здоровыми оказалось только двое; остальные представляли своеобразный комплекс симптомов, который Кохер характеризует следующим образом: задержание роста, большая голова, шишковатый нос, толстые губы, неуклюжее тело, неповоротливость мысли и языка при сильной мускулатуре, – всё это с несомненностью указывает на близкое родство описываемого состояния с идиотизмом”... В настоящее время ни один хирург уже не решится произвести полного вылущения щитовидной железы, если её заболевание непосредственно не грозит больному неминуемою смертью.

Итак, прежде смотрели на щитовидную железу, как на рудиментарный орган, теперь же оказывается, что это не только не бесполезный орган, но весьма важный в общем ходе человеческого развития.

Или возьмём ещё так называемую мозговую железу. На неё тоже смотрели раньше, как на бесполезный, рудиментарный орган, теперь же Суоп доказал, что она является важным органом равновесия.

И т. д.

Словом, в отношении к человеку не раз выдавали за рудиментарные органы такие органы, которые, как оказалось впоследствии, выполняли самые важные биологические функции.

Но существуют известные органы, которых нельзя так объяснить. Сюда принадлежит, например, червовидный отросток слепой кишки. Говорят, что предки человека имели более длинную кишку, остатком которой и является червовидный отросток. Известный русский учёный И. И. Мечников в своих „этюдах о природе человека” так говорит по данному вопросу:

„У человека слепая кишка снабжена тем замечательным и странным червеобразным отростком, о котором часто идёт речь по поводу опасной и очень распространённой болезни – аппендицита. И вот этот-то орган вполне сходен с червеобразным отростком человекообразных обезьян. Неудивительно, что в виду этого наука сочла себя вправе провозгласить, около 40 лет тому назад, что между человеком и человекообразными обезьянами существует несомненное родство”.

В ответ на подобного рода рассуждения до́лжно сказать следующее.

„Исследования по вопросу о значении червеобразного отростка ещё не закончены. А если так, то ещё нельзя отсюда черпать „положительных” доказательств в пользу животного происхождения человека”. Так говорит известный учёный Эрих Васман, и нельзя с ним не согласиться. Но и до окончательного решения означенного вопроса всё-таки можно сказать несколько слов в его пояснение. Именно:

Своеобразный патологический характер этого червеобразного отростка есть следствие, по-видимому, чрезмерной культуры, слишком утончённого питания нашего времени. Что это так, в этом можно убедиться хотя бы из того, что у диких народов, у которых грубая пища, – болезненные явления в червеобразном отростке крайне редки. Правильность этой догадки доказывают и недавно вышедшие по этому вопросу работы Элленбергера. А если так, если аппендицит вызывается утончённым питанием, то мы вправе сказать, что сокращение кишки у человека могло быть вызвано переходом от одного рода пищи к другому. Посему, нечего говорить с том, что червеобразный отросток есть рудиментарный орган, унаследованный человеком якобы от животных и свидетельствующий, вследствие этого, о животном происхождении человека.

Следующий зоологический источник доказательства, которым обыкновенно подтверждается животное происхождение человека – это плацента (детское место), орган для питания и дыхания зародыша на счёт соков материнского организма. Денгхер и Зеленка установили, что детское место человекообразных обезьян такого же типа, как и у человека. Между тем, у низших млекопитающих его совсем нет, а если в виде исключения и встречается, например у сумчатых, то в несовершенном виде. Таким образом, заключают естествоведы, обезьяна и человек находятся между собою в родстве.

Но, с другой стороны, плацента существует у некоторых акул, и даже у членистоногих, именно у американского peripatus и у индийского скорпиона, что утверждает Полянский. Так что, если по плаценте судить о родстве, то плацентарные млекопитающие, во главе которых стоит человек, должны своим предком иметь индийского скорпиона. Но нелепость этого вывода очевидна сама собою.

Весьма часто, в доказательство животного происхождения человека, ссылаются на его сходство в анатомическом отношении с обезьянами. Говорят, если сличить человека с обезьяной, то мы увидим удивительное сходство скелетов, сходство образования отдельных органов и нервной системы. Посему, никто не может отрицать, что благодаря всему этому, получается довольно значительная общая вероятность животного происхождения человека.

Да, сходство есть, но нельзя же ведь закрывать глаза и на те разности, которые обнаруживает сравнительное учение о формах между человеком и животным и, в особенности, между человеком и высшими человекообразными обезьянами.

Например, разности между скелетом обезьяны и человека таковы: гораздо более длинные конечности обезьян; задняя нога обезьян есть схватывающая рука, а не нога, подобная ноге человека. Затем, в черепе человека замечается перевес черепной области, т. е. у человека череп, вмещающий мозг, гораздо более по объёму всех других частей головы. Между тем, у обезьян зрительная область достигла громадного развития, тогда как мозговая, сравнительно с ней, мала. Сильная челюсть с громадными зубами как нельзя лучше выражает сущность животного.

Все эти разности и многие другие спокойно и объективно описывает такой крупный и авторитетный учёный, как Ранке, в своём двухтомном произведении: „Человек”.

Выпишем из этого капитального труда ещё более поразительные разности между анатомией человека и обезьяны. Так, по словам Ранке, Калькгофф, в своих исследованиях о верхней бедренной кости человека и обезьяны, говорит, что при снятии фотографии лучами Рентгена с продольного разреза кости, или даже целой кости, можно тотчас видеть, кому принадлежит данная кость, человеку или обезьяне. Например, прямая походка стоит в связи со строением черепа. Заднее головное отверстие у человека занимает несколько другое положение, чем у остальных млекопитающих, так как череп человека более развит.

Все эти разности произошли потому, что человек нуждается в более полном развитии мозга, как косвенного орудия духовной жизни. Вследствие возвышенного его духовного положения, фантазия и способность представления, непосредственно зависящая от мозга, должны быть у него более совершенны, чем у животных, так как они должны совершать подготовительную работу для собственно духовной деятельности.

Мы можем сказать, заключает Эрих Васман, что „все телесные различия между человеком и животным в последней инстанции есть следствие, функция духовного различия”.

Итак, между скелетами обезьяны и человека существует важное различие, различие настолько большое, что его нельзя ни игнорировать, ни скрывать. Нельзя перебросить мост над пропастью между черепным строением человека и обезьяны. Посредствующего звена здесь до сих пор не найдено. Посему, в доказательство животного происхождения человека, и на этот аргумент ссылаться нельзя.

Укажем ещё на одно доказательство, приводимое в пользу происхождения человека от обезьяны.

Геккель в своих пресловутых „мировых загадках” говорит, что весьма сильным аргументом в пользу натуралистического учения о природе человека служит поразительное сходство человеческого зародыша с зародышами различных животных. Для иллюстрации своего положения Геккель в другом своём произведении „естественная история творения” помещает рисунки зародышевых яиц человека, обезьяны и собаки (242 стр.), а на стр. 248 рисунки зародышей собаки, курицы и черепахи. И под этими иллюстрациями мы читаем такие строки: „Ни один человек не в состоянии отличить человеческое зародышевое яйцо от яйца близко-сродных млекопитающих животных, даже с помощью наилучшего микроскопа”.

Посмотрим, насколько это достоверно.

Проф. Либеркюн, читая летом 1881 г. в Марбурге лекции об „истории развития”, сказал по настоящему вопросу следующее: „Профессор Геккель в Йене утверждает в своих популярных сочинениях, что нельзя отличить эмбрионы (зародыши) человека и животных на ранних стадиях. Мм. Гг! я отнюдь не сомневаюсь, что проф. Геккель не в состоянии различать эти эмбрионы. Но отсюда, однако, не следует, что и другие люди не могут этого сделать. Перемешайте в горшке разные эмбрионы, и я укажу вам род их всех”.

Известный К. Фогт пишет: ни один эмбрион определённого класса позвоночных животных не похож на эмбрион другого класса в какое-либо время своего существования”.

Знаменитый анатом фон-Бишоф, в заседании физико-математического отделения Королевско-Баварской Академии наук, сказал: „я представил тщательные и точные рисунки увеличенных в 400 раз зародышевых яиц человека, коровы, собаки, свиньи, кролика, кошки, мыши и крота, и рисунки эти позволяют заметить значительные различия как в величине яйца, толщине оболочки желтка, так особенно в составе яичного желтка”.

Против Геккеля говорят ещё в области данного вопроса Ранке, фон-Баер, Деннерт, Васманн, Флейшман и мн. др.

Как же это случилось, что Геккель, такой крупный биолог, и вдруг допустил такую крупную ошибку?

Дело в том, что тут не ошибка, а обман.

Вскоре по выходе книги Геккеля в свет, Рютимейер, профессор зоологии и сравнительной анатомии в Базеле, доказал в „Архиве антропологии” (т. 8, 1868 г., стр. 300), что Геккель одни рисунки выдумал, для других „произвольно видоизменил или обобщил существовавшие модели”. Точные исследования показали, что рисунки каждый раз сделаны были по одним и тем же клише или, по крайней мере, три клише каждый раз были сделаны по одной и той же деревянной болванке. Словом, Геккель один и тот же рисунок назвал зародышевым яйцом человека, другой раз – яйцом обезьяны, третий – яйцом собаки; то же самое было проделано и с тремя эмбрионами.

Спустя некоторое время, В. Гис, профессор анатомии в Лейпциге, опять поднял это дело и доказал Геккелю дальнейшие его подлоги. Это он сделал в сочинении: „Форма нашего тела и физиологическая проблема её происхождения”. Лейпциг, 1875 г. В этом сочинении, после изложения вышеприведённого дела, мы читаем следующее: „Насколько дело касается оригиналов Геккеля, я ничуть не сомневаюсь, и прямо утверждаю, что рисунки отчасти в высшей степени не верны, отчасти прямо выдуманы. Выдумана, например, фигура 42, затем выдуманы две фигуры человеческих эмбрионов на 217 стр. „Ест. Ист. творения”, выдумана также бо́льшая часть фигур эмбрионов на табл. IV и V”.

Интересующиеся подробностями закулисного творчества Геккеля могут обратиться к книге д-ра Деннерта: „Геккель и его «мировые загадки» по суждениям специалистов”, в которой найдут богатый и разносторонней материал по данному вопросу.

Итак, наиболее крупные и авторитетные натуралисты в доказательство своих убеждений ссылаются даже на несуществующие или искажённые данные, т. е., выражаясь мягко, прибегают к обману.

Затем, если бы по примеру дарвинистов мы стали о близости родства живых форм судить по сходству их яиц и зародышей, то пришли бы к выводам прямо-таки нелепым.

Так, сравнивая яйцо человека с яйцом низшей рыбы, ланцетника, и яйцом морской водоросли, мы должны бы сказать, что эти три живых существа очень близки между собою, потому что их яйца чрезвычайно сходны. А с другой стороны, вспоминая форму какой-нибудь из обычных наших рыб – налима, например, должны были бы утверждать, что рыба эта, судя по форме её яйца, ближе к ели (так в PDF) и человеку, чем к стерляди, яйцо которой, заметим, и по форме, и по характеру дробления, очень напоминает собою и яйцо близкой к ней рыбы – амии, и яйцо головоногого слизняка-кальмара.

Другой пример. Находя большое сходство в дроблении яйца (что и составляет первый шаг развития зародыша – распадение яйца путём деления на отдельные клетки, из которых произойдут потом клеточные ткани тела зародыша) низшей рыбы, ланцетника, и овцы, и в то же время – значительное различие в дроблении яйца того же ланцетника и ганоидной рыбы, амии. Мы могли бы сказать, что две названные рыбы гораздо дальше друг от друга, чем одна из них, низшая – ланцетник, от овцы. А между тем это абсурд, нелепость.

Таким образом, дарвинисты закрывают глаза на такое сходство и различие, которое идёт вразрез с их учением, и жадно хватаются за всякое сходство, даже самое мелочное, если сходство это, как им кажется, может быть истолковано в пользу проповедуемого учения.

Подводя итог всему вышесказанному, мы должны сказать, что из зоологических доказательств животного происхождения человека нет ни одного такого, которое отличалось бы бесспорностью, точностью и убедительностью. Все они более или менее сомнительны, не установившиеся. А на таких доказательствах нельзя основывать решение столь серьёзных и важных вопросов, как вопрос о происхождении человека.

Перейдём теперь к другому типу доказательств.

Теория естественного подбора говорит о крайней постепенности в переходе одной формы в другую, опыт же указывает на бездну между человеком и совершеннейшим приматом. Очевидно, здесь смерть дарвинизма. Где те формы, где тот целый мир, который отделяет человека от обезьяны? В ответ на это дарвинизм отделывается только обрывками из этого мира, да и то мнимыми, когда время от времени выдаёт за искомую промежуточную форму между обезьяной и человеком кусочки скелетов людей и ныне существующих видов обезьян. Неудачи в поисках за промежуточной формой понятны: нельзя найти того, чего нет.

Но всё-таки рассмотрим палеонтологические доказательства в пользу животного происхождения человека и критически оценим их.

В 1893 году, один военный голландский доктор Евгений Дюбуа нашёл на острове Ява, в старом русле реки, черепной покров, верхнюю черепную кость и две челюсти, лежавшие на расстоянии нескольких метров друг от друга. Казалось, что все эти кости принадлежат одному и тому же индивидууму. Геккель тотчас же признал в нём „недостающей член” между человеком и обезьяною и окрестил его громким именем: Pithecantropus erectus, т. е. прямо ходящая обезьяна-человек. Сам виновник открытия этих костей тоже так думал о своей находке. Так, в 1895 году, на третьем зоологическом конгрессе в Лейдене, он в двухчасовой речи пытался доказать, что этот питекантроп и есть до сих пор напрасно разыскиваемое missing ling (недостающее звено) между человеком и обезьяной.

Но мир беспристрастных учёных натуралистов не согласился с мнением Э. Дюбуа и Геккеля. Например, Вирхов на лейденском конгрессе 1895 г., где он был почётным президентом, выяснил, что нельзя с уверенностью утверждать, будто найденные кости принадлежат одному индивидууму, и что ещё менее можно решить – был ли этот индивидуум человеком или обезьяною: бедренная кость говорит как будто за человека, черепная покрышка – за обезьяну. Только в случае, если бы был найден полный скелет Pithecantropus, можно было бы произвести решительное суждение о его положении в зоологической систематике. Это рассуждение Вирхова сохраняет свою силу и поныне.

На поиски такого скелета была снаряжена г-жею Зеленка, в память своего мужа, известного зоолога, целая экспедиция на о. Яву, но и она не нашла никаких остатков питекантропа. Однако, в тех же слоях земли, в которых Дюбуа удалось открыть кости питекантропа, экспедиции удалось найти несомненно человеческий зуб. Эта находка одна уже опровергает мнение Дюбуа, так как человек и обезьяно-человек не могли существовать одновременно, и обезьяно-человеку, по теории Дарвина, нужно было ещё много веков, чтобы превратиться в человека. Кроме того, оказалось, что геологический возраст слоёв, в которых нашёл кости Дюбуа, трудно определить и, быть может, они вовсе не относятся к тому периоду, к которому относят их дарвинисты.

Возможность всякого отождествления находки Дюбуа с промежуточною формою, по мнению проф. Рейнке, совершенно устранена тщательными геолого-палеонтологическими расследованиями проф. Фольца на месте самой находки в 1904–1906 г.: им неопровержимо установлено, что pithecantropus принадлежал к средине делювиальной ²⁵⁹ эпохи и жил вместе с людьми в той местности, где был найден. Между тем, по данной теории человек и обезьяна должны были разойтись раньше.

Затем, питекантроп по некоторым своим свойствам действительно представляет как бы промежуточное звено между человеком и обезьяной, но по другим свойствам он является как бы промежуточным звеном между высшими и низшими обезьянами настоящего времени. На это обратил внимание профессор Швальбе, сам заинтересованный в отыскивании доказательств животного происхождения человека. Теперь больше склоняются к тому, чтобы видеть в питекантропе боковую ветвь рода обезьян. Его нужно помещать не в ряду предков человека, а в ряду предков современных обезьян. Рихард Гертвиг склоняется к выводу, что, скорее всего, останки яванского скелета принадлежат вымершей гиббоно-образной обезьяне, отличавшейся от современных необыкновенной величиной и громадной ёмкостью черепа, заставляющей предполагать относительно большой мозг. Точно также Макнамара пришёл к заключению, что питекантроп есть чистая обезьяна большой величины. Он, при помощи методов измерения Швальбе, произвёл сравнение яванского черепа с черепом шимпанзе. Оказалось, что они различаются между собою почти лишь величиною, но не формою.

Такое же разнообразие мнения существует и относительно неандертальского человека. Череп его был найден в пятидесятых годах пред одной пещерой в Дюссельской долине, на Рейне. Он был неоднократно исследуем целым рядом антропологов и истолковываем ими всевозможным образом. Так, неандертальца считали то идиотом, то монгольским казаком, то древним германцем, древним голландцем, древним фризом, кузеном австрийского негра, примитивным перво-человеком, примитивным обезьяно-человеком. Эта научная судьба остатков неандертальского скелета показывает, что он принадлежит к числу тех многозначащих находок, из которых каждый исследователь извлекает то, что ему нравится. Было бы совсем преступно на основании подобных, в высшей степени сомнительных находок заявлять, что найдено связующее звено между обезьяной и человеком.

Ценность неандертальской находки теряется ещё вследствие того, что совершенно невозможно определить её геологический возраст. Один из современных английских учёных (W. L. В. Duckworth... „Prehistoricman”. 1912 г.) прямо говорит, что геологические и археологические условия находки этого черепа „плачевно недостаточные. Рафф подчеркнул, что никакой компетентный исследователь не видел неандертальского скелета в его первоначальном положении. Когда Фюльрат, открывший его, пришёл на место находки, рабочие уже вынули глину с костями и поместили у подножия скалы. Вирхов тоже отметил, что никто не видел – помещались ли кости в делювиальной глине. А вся слава найденного черепа обусловливалась тем, что о нём сначала утвердилось мнение, будто он лежал в делювиальной глине, которая образовалась ко времени древних млекопитающих. Знаменитый неандерталец мог быть гораздо новейшего происхождения, чем делювиальная глина пещеры, в которой лежал: он мог быть погребён в ней позднее. С этим падают все утверждения относительно значения черепа для теории развития.

Затем, обращали серьёзное внимание на признаки, якобы приближавшие этот череп к черепу обезьяны, как-то: на сильно выступающие надглазные бугры, на низкий лоб, на значительное сужение черепа в лобной его части, на большую ширину затылочной части и сравнительно малую ёмкость.

Но все эти признаки вовсе не имеют того значения, какое придают им увлекающиеся дарвинисты.

Что касается надглазных бугров, то их значительное развитие почти в той же степени свойственно и черепу современных австралийцев, на котором мы видим очень резко выступающие надглазные бугры и очень явственно срезанный лоб. Принимая во внимание то значительное разнообразие формы черепа, которое представляют современные человеческие расы, мы можем пройти молчанием остальные будто бы обезьяньи признаки первого ископаемого черепа неандертальского типа. Скажем только несколько слов о ёмкости. Сначала все были поражены малой ёмкостью того черепа, о котором идёт речь. Ёмкость была определена приблизительно в 1230–1240 куб. см., однако же, теперь стало известно, что среди ныне живущих людей в отдельных случаях попадаются черепа ещё меньшей ёмкости. С другой стороны, уже теперь найдены человеческие черепа несомненно делювиального периода, по своим анатомическим признакам того же неандертальского типа, ёмкость которых не только превосходит среднюю ёмкость черепа современного европейца, но ещё к тому же, если принять во внимание рост всего человека, представляется прямо поразительной.

Всё это говорит о том, что неандертальская находка нисколько не подтверждает теории дарвинистов.

Отметим теперь наиболее характерные данные XX века, касающиеся останков человека неандертальского типа.

В самые последние годы были произведены в Южной Франции, в долине р. Везеры, притоке Дордони, раскопки. Здесь, близь Ле Мустье, в департаменте Дордони, и близь Ла Шапель, в департаменте Коррезы, были, между прочим, найдены погребёнными в пещере приблизительно 16-летний подросток и приблизительно 80-летний старик. Оба они по ряду признаков (у подростка только не успели ещё развиться надглазные бугры) представляют собою, по своему черепу, неандертальцев. При этом весьма любопытно отметить, что черепа этих неандертальцев оказались не только не малоёмкими, но, наоборот, очень ёмкими. Череп старика, сохранившийся вполне (за исключением пробоины с левой стороны) даёт, по разным измерением, 1600–1800 куб. см. ёмкости, т. е. по своей ёмкости, во всяком случае, превосходит средний череп современного европейца. Неудивительно, что даже защитникам животного происхождения человека приходится теперь признать, по примеру Декуорса, что и делювиальные люди неандертальского типа были „богато снабжены мозговым материалом для всех обычных потребностей, применительно к современной мерке, или, что в данном отношении „нельзя указать никакой черты низшей эволюционной ступени” (Duckworth, стр. 37, 45).

Всё это убеждает нас в том, что мы не имеем никакого основания говорить о какой-то низшей, чуть не полу-животной неандертальской расе.

Одним словом, есть ли посредствующее звено между человеком и обезьяной?

Крупный учёный Вирхов так отвечает на этот вопрос: „я право не знаю, что сказать о предположении, будто человек ведёт своё происхождение от обезьяны. Фактически таких переходов от человека к обезьяне не существует; а, между тем, в настоящее время должны были бы существовать представители подобных форм, если только они имели место в развитии человека”.

Вот более позднее признание.

Профессор Бранко, директор геолого-палеонтологического института берлинского университета, держал на V международном зоологическом конгрессе в Берлине 16 августа 1901 г. заключительную речь „Ископаемый человек”. Главное положение речи Бранко формулировалось так: „человек является пред нами в земной истории поистине как homo novus, а не как потомок раннейших родов. Между тем как бо́льшая часть млекопитающих настоящего времени, оказывается, имеет длинные ряды предков в третичное время, человек является прямо и внезапно в делювиальную эпоху так, что мы ничего не знаем о его третичных предшественниках. Третичного человека нет, а следы его деятельности в третичное время имеют сомнительную природу. Напротив, останков делювиального человека много, но делювиальный человек выступает, как совершенный homo sapiens”.

Отсюда, на вопрос: кто был предком человека, Бранко даёт следующий чисто научный ответ: „палеонтология ничего не знает об этом, она не знает предков человека”.

То же самое пишет и наш русский профессор Д. Третьяков.

„Подводя итог всему, что нам известно в настоящее время о древнейших доисторических людях, – говорит он, – мы должны признать, что с самого начала своего появления на земле человек отмечен особою печатью, и все попытки найти промежуточное звено между человеком и животным миром не нашли себе ясного и бесспорного доказательства”.

Если так, то, значит, все доказательства, которые думали извлечь из яванской находки и неандертальского черепа в пользу животного происхождения человека, просто отпадают сами собой.

Первое место в ряду неопровержимых доказательств самостоятельного происхождения человека, бесспорно, занимает язык, способность человека путём слов выражать свои мысли, чувства и желания.

В виду огромной важности этого аргумента, противники христианского взгляда на происхождение человека всячески стараются ослабить и обесценить его, лишь бы выйти победителями в вековой борьбе против божественных прав человека.

Особенно много потрудились в этом направлении Чарльз Дарвин и пресловутый Эрнест Геккель со своею многочисленною ратью учеников.

„Способность произносить членораздельные звуки, – говорит Дарвин, – не служит нашим отличительным признаком: этой способностью обладают также попугаи и др. птицы... Не только человеку свойственна способность связывать определённые звуки с определёнными понятиями, и некоторые попугаи, научившись говорить, безошибочно сочетают известные слова с вещами и известных лиц с событиями”...

В „Мировых Загадках” Геккеля мы читаем:

„Особенно интересно то, что при физиологическом сравнении, звуковой язык обезьян оказывается переходной ступенью к членораздельной речи человека. Среди теперь ещё живущих человекообразных обезьян есть одна индийская порода, отличающаяся музыкальностью: ламанг (Hylobates syndactilus), живущий на Суматре. Он поёт в совершенно чистых и звучных полутонах целую октаву. Для непредубеждённого филолога ныне не может уже подлежать никакому сомнению, что наша высокоразвитая отвлечённая речь развилась медленно и постепенно из несовершенного звукового языка наших плиоценовых предков – обезьян”.

Конечно, раз учат о происхождении человека от обезьяны, то надо ведь говорить, что язык обезьян был первой ступенью человеческой речи. Иначе получится довольно существенное противоречие, которого ни смягчить, ни уничтожить ни в коем случае нельзя.

Но правда ли, будто „непредубеждённые” филологи нисколько не сомневаются в том, что человеческая речь развилась из несовершенного языка наших мнимых предков – обезьян?

Нет, не правда! Прежде всего, ни один человек не знает этих плиоценовых предков – обезьян, никаких остатков от них не находили, и ещё меньше слышал кто-нибудь их язык. И, несмотря на это, Геккель осмеливается утверждать, что современные беспристрастные исследователи производят нашу речь из предположительного языка предположительных обезьян.

Имён он не называет: „непредубеждённый профан” верит ему и не догадывается, что такого „непредубеждённого” исследователя в геккелевском вкусе вообще не существует.

Мы приведём здесь свидетельства крупных, европейски известных лингвистов о происхождении человеческого языка, отчасти для того, чтобы видеть, как глубоко ошибается, вернее: как нагло обманывает своих читателей Геккель; а отчасти для того, чтобы показать, что язык человека является самым красноречивым доказательством невозможности происхождения человека от обезьяны.

„Великая грань между животным и человеком, – говорит Макс Мюллер, – состоит в языке... Язык – наш Рубикон, и ни один зверь не посмеет переступить его... Каждое слово имеет свою историю, и начало этой истории, которое открывает нам этимология, выводит нас далеко за пределы его первого появления в истории”.

Правда, и он недолго устоял на самостоятельной почве: ознакомившись поближе с эволюционной теорией через труды Нуаре, и он примкнул к общему хору. Однако неустанная пытливость его ума опять вывела его из тины эволюционизма, и в более поздних трудах он опять восклицает: „Без разума нет языка, и без языка нет разума”.

В. Гумбольдт, труды которого сделали эпоху в изучении философии языка, говорит:

„Язык есть одновременно необходимое завершение мышления и естественное развитие заложенных способностей, характерных для человека, как такового... Язык может принадлежать только существу, наделённому сознанием, и возникает у него из неведомой ему самому глубины его индивидуальности и из деятельности лежащих в нём сил”.

Близок к Гумбольдту в основных воззрениях и Гейзе, который в своей „Системе языкознания” пишет:

„Человек отличается от животного своим разумным умом. Тот факт, что у животного отсутствует этот последний, доказывается вполне определённо неспособностью животного к совершенствованию. Птицы строят свои гнезда, а пчёлы свои соты и теперь так же, как они это делали тысячелетия тому назад. Их поведение определено природой, а не самоопределением, отсюда вытекает отсутствие прогрессирующего саморазвития, отсутствие истории”...

Гейзе был чужд эволюционной точки и не допускал даже мысли о связи первоначального человеческого языка с животными криками.

„С первого же момента своего бытия, – говорит Гейзе, – человек является, согласно своей сущности, самостоятельным разумным существом и должен, как таковое, выражаться. Поэтому, и происхождение языка должно прямо совпадать с происхождением человеческого рода, а этот последний нельзя мыслить, как пребывающий долгое время в звероподобном естественном состоянии, из которого он только медленно и с трудом пробуждается для сознательной жизни”.

У проф. Погодина, в его книге: „Язык как творчество (психологические и социальные основы творчества речи). Происхождение языка”, – том 4 „Вопросов теории и психологии творчества” мы находим такие строки:

„Как бы мы ни толковали пути, по которому шло развитие „антропитека” по направлению к человеку, всё-таки историю человеческой культуры нам приходится начинать с предположения того существа, которое стоит уже неизмеримо выше обезьяны. Без языка невозможно ни логическое мышление, ни образование понятий (т. е. именно то, откуда начинается человек и где кончается животное), – но чрезвычайная сила и яркость образов, развитая эмоциональная сторона духовной жизни, способность к ассоциациям образов, превосходящая всё то, что мы знаем по этой части у животных: всё это следует предположить уже у первобытного человека...

Таким образом, вырытая ещё Декартом пропасть между животной и человеческой психикой, ещё яснее определилась в трудах Гердера, Гумбольдта, Гейзе, Потебни, М. Мюллера и многих других.

Как же после таких авторитетных свидетельств крупных лингвистов Геккель осмеливается утверждать, что человеческая речь развилась из несовершенного звукового языка наших предков – обезьян? И что порукой сему „непредубеждённые филологи”?

Большинство крупных натуралистов последнего времени заявляют, что „первобытного человека мы должны представлять себе существом, ушедшим довольно далеко в своём умственном развитии от современных нам высших животных”.

Но какими же „ногами” он „уходил” от животных, не владея речью – разумом – этим единственным, более совершенным, не имеющимся у животных орудием быстроты умственного хода?

Единственно правильным и возможным может быть таков ответ на предложенный вопрос:

„Происхождение языка должно прямо совпадать с происхождением человеческого рода”.

Т. е. то, что говорят лингвисты и о чём давным-давно поведала миру божественная книга – Библия.

Ну, хорошо. На время допустим, что дарвинизм истинен, что ему удалось доказать совершеннейшее тождество человека и животного в телесном отношении. То и в таком случае он ничего не выигрывает. Ведь тождество это не отрицается и догматом творения, допускающим лишь различие в степени совершенства. Прекрасно рассуждает по данному вопросу профессор богословия в Новороссийском Университете, прот. А. М. Клитин. В первом томе „Истории религии” (Одесса 1910 г.) он пишет:

„В Библии не даётся никаких данных к тому, чтобы утверждать, что человек появился сразу, в готовой форме своей природы... Персть земная, или прах, очевидно должна была развиваться, или пройти известные степени или виды жизни, пока сделалась достойной или способной вместить в себя „дыхание жизни”, или стать во всей целостности человеческой природы (Арх. Чернигов. Филарет Догмат. Богословие, ч. 1. изд. 3. СПб. 1882 г. стр. 195), образом и подобием Божиим. В этом и состояло создание из праха земного. Но в чём именно состояло это развитие или прохождение чрез формы жизни, чрез какие именно формы жизни совершилось это прохождение и как долго оно продолжалось – об этом никаких свидетельств в Библии нет (см. „Понятие о творении” – „Христианская жизнь”. 1906 г. № 17). Если и признать, что человек проходил „во время развития своего праха” все стадии животного развития, то только до тех пор, пока тело его не стало сообразно „образу Божию” и не приняло в себя, в ноздри свои, дыхания Божия. Как только человек стал человеком, всё животное окончилось. Началась жизнь человеческая, разумная, свободная, словесная. Человек стал говорить. Это естественный, логичный, несомненный ход жизни”.

Посему, если признать такого рода рассуждение, для принятия которого нет никаких препятствий со стороны Библии, то все аргументы в пользу животного происхождения человека, основанные на сходстве одной только телесной организации, должны быть признаны не попадающими в цель. Никакими аргументами этого рода не затрагивается существенное различие между человеком и животным, лежащее в иной психической области.

„Вопрос об отношении человека к обезьяне, – говорит Рейнке, – нельзя решить, если мы будем иметь в виду одни лишь их телесные свойства; также тщательно до́лжно сравнить их психическая свойства, и здесь мы наталкиваемся на непроходимую бездну. В чём она? В человеке есть нечто, что возвышает его над животным. Это – его личность. Это свойство связано, прежде всего, с его духом, а потом уже зависит и от тела; но к животным понятие личности не приложимо. Животное может иметь индивидуальность, но не личность, которая есть всегда нечто духовное. От человека к животному – величайший скачок, какой только знает органическое царство... Откуда явился человек на нашей планете, „облёкся в плоть”, – об этом естествознание не учит; мы ничего об этом не знали бы даже и в том случае, если бы было доказано, что тело человека образовалось из обезьяны.

Поэтому, учением об эволюции или о животном происхождении человека не наносилось бы никакого ущерба достоинству человека и царственному положению его в природе, о котором учит христианство, даже если бы эволюционизм был прав.

Тот же Рейнке пишет: „значение человека, его личности, его души не затрагивается нашими представлениями о способе происхождения его тела, будем ли мы представлять тело первого предка людей вышедшим непосредственно из минерального царства, из земли (согласно с Библией), или же будем думать, что оно произошло путём превращения какого-нибудь животного вида”.

Даже сами эволюционисты, некоторые из них, как Уоллес, друг Дарвина, говорят, что человек не мог явиться естественною силою только законов эволюции, без вмешательства сверхъестественного или нового Божественного творческого акта, насколько дело идёт о душе человека.

Итак, своими аргументами в пользу животного происхождения человека, основанными на телесных сходствах человека и обезьяны, дарвинисты, в сущности, как видим, ничего не достигают.

Но должны ли православных христиан смущать все эти рационалистические и натуралистические теории, гипотезы и думы?

Совсем нет.

Прекрасно рассуждает по данному вопросу Эрих Васманн, словами которого мы и закончим свой очерк.

„В 1859 году настал час, когда могучий вал, подобно урагану, понёсся со стороны Англии. Вал увеличивался, становился выше и шире, так как пенистый гребень его достигал зубцов скалы. Конечно, вал этот не носит имя Дарвина и дарвинизма в узком смысле слова, это – теория развития, борющаяся с теорией постоянства, и до сих пор борющаяся победоносно и, очевидно, имеющая победить её до конца. Но должны ли мы трепетать за твёрдость скалы? Нет, не должны. Несмотря на это, не смотря на водоворот у своей подошвы, скала христианского миросозерцания устоит. И, быть может, пройдёт ещё несколько десятков лет, и эта новая волна будет мирно покоиться у подошвы скалы. И потом, когда через несколько веков опять придёт другая, более сильная волна, чтобы вытеснить свою предшественницу, скала христианского мировоззрения и тогда будет так же твёрдо стоять, как и до сих пор.

Я лично твёрдо убеждён в непоколебимости скалы христианского миросозерцания. А почему? Потому, что скала и волны по природе своей не враги, а друзья. Почему же – человеческое знание и христианское вероучение не враждебны друг другу? Оба они суть только два потока из одного источника, из одной и той же бесконечной, вечной премудрости Божией. Эта премудрость не может противоречить себе самой, хотя бы она говорила нам на том или ином языке. Поэтому я твёрдо убеждён, что между христианской верой и наукой не может быть действительного противоречия”.