Период V. Синодальный

После кончины патриарха Адриана управление Русской церковью, как и прежде во времена междупатриаршеств, поручено было местоблюстителю патриаршего престола с собором находившихся в Москве архиереев. Пользуясь отсутствием патриарха, молодой царь Петр прежде всего поспешил осуществить еще раньше предпринятые им меры к ограничению судебного ведомства церкви через отделение от него упомянутых гражданских дел по брачным рядным и сговорным записям и по духовным завещаниям. Кроме того, в 1701 г. он распорядился снова восстановить монастырский приказ с предоставлением ему, кроме прежних судебных полномочий над церковными людьми, еще новых, более важных полномочий относительно церковных имений. На эти имения у Петра очень рано выработался крайне утилитарный государственный взгляд. Еще в 1690-х годах он называл их «тунегиблемыми» для государства, служащими для поддержания одной только роскоши духовных властей, и собирался извлечь из них как можно больше государственной и общественной пользы. Распоряжения его по этой части начались с усиления над церковно-вотчинною экономией прежнего государственного контроля через приказ большого дворца и с запрещения духовным властям всяких дорогих построек, заведения дорогих облачений и других расходов на излишнюю роскошь; потом по смерти патриарха он порешил отнять у духовенства самое управление церковными вотчинами и передать это управление в руки государства через монастырский приказ. Последний должен был управлять церковными вотчинами и всеми с них сборами и нарядами чрез своих собственных светских управителей. На содержание духовных властей и церковных учреждений из сумм, поступавших в приказ, назначено выдавать только определенные штатные оклады, затем все остальные суммы должны были расходоваться приказом на удовлетворение разных общественных и государственных нужд, на военные надобности, на жалование разным чинам, на госпитали, богадельни, школы и прочее. Таким образом, церковное ведомство было урезано и по судебным своим полномочиям, и по своему хозяйственному управлению. Чтобы дать время окрепнуть таким важным переменам, торопиться назначением нового патриарха было незачем, и время междупатриаршества продолжилось целые 20 лет, а между тем в голове царя успела за это время созреть новая мысль о коренном преобразовании всего строя высшего церковного управления на соборных началах, без патриаршества.

В местоблюстители патриаршего престола был избран царем рязанский митрополит Стефан Яворский, первый великорусский архиерей при Петре из малороссийских ученых, которых царь с этого времени начал одного за другим возвышать на высшие иерархические посты. Он происходил из православного шляхетского семейства в Галиции, родился в 1658 г., учился в Киевской академии и в заграничных иезуитских школах во Львове и Познани, по возвращении из-за границы в Киев постригся в монашество и поступил на службу в родную академию. В 1700 г. киевский митрополит Варлаам Ясинский отправил его в Москву для посвящения себе в викарии, но царь, заметив проповеднический талант Стефана, пожелал иметь его епископом ближе к Москве и указал поставить его прямо митрополитом в Рязань. Пришельца встретили в Москве весьма неприязненно, обзывали поляком, обливанцем, латынником, но Петр, сильно нуждавшийся в образованных людях среди духовенства, поддержал его и вскоре назначил даже местоблюстителем. Таким быстрым возвышением Стефана встревожились не только в Москве, но и на востоке. Думая, что царь через местоблюстительство готовит его в патриархи, известный ревнитель православия патриарх иерусалимский Досифей в 1702 г. прислал Петру послание с настойчивым увещанием не ставить на высшие иерархические посты ни греков, ни черкас (малороссов), как людей подозрительных по чистоте веры, а ставить одних только православных москвитян, «аще и не мудрии суть». В 1703 г. он прислал послание и к самому Стефану, в котором сурово укорял его за латинское направление и предупреждал, что на востоке не потерпят, если он сделается патриархом. Но Петр не обратил на протесты Досифея никакого внимания.

Патриарх Досифей указывал на кандидатов для патриаршества из природных москвитян. В России тоже рекомендовали в патриархи великоросса – архиепископа Холмогорского Афанасия. Царь хорошо знал достоинства этого образованного и ласкового к иностранцам святителя, лично познакомившись с ним во время своих поездок к Белому морю, но все-таки предпочел ему Стефана, в котором видел представителя настоящей западной науки, а не простого, хотя бы многосведущего начетчика писаний, какими были тогда все московские ученые. Великорусские архиереи более или менее были все против западных новшеств и западного образования, и этим не нравились Петру. Во время строения в Воронеже кораблей он близко сошелся с благочестивым воронежским святителем Митрофаном. Этот святитель был человек заслуженный, первый устроитель своей недавно (в 1682 г.) открытой епархии, борец против раскола и разных нравственных нестроений еще дикого тогда Воронежского края. Своим здравым и прямым умом он хорошо понимал и ценил стремление молодого царя, прославлял его за намерение завести флот и за войну с турками, пожертвовал ему все сбережения от доходов своего архиерейского дома, и потом ежегодно отсылал ему все вновь накоплявшиеся домовые деньги, по 3–4 тысячи в год, с надписью: «На ратных». Но и этот уважаемый царем святитель не одобрял его приверженности к западным новшествам. Известен рассказ, как однажды он не пошел в дом, занимаемый царем, потому что при входе были поставлены статуи языческих богов, и узнав, что царь страшно за это разгневался, стал даже готовиться к смерти; Петр уступил его благочестивой ревности и велел убрать статуи. Святитель скончался в 1703 г. Петр сам закрыл ему глаза, сам нес до могилы его гроб и сказал после его погребения: «Не осталось у меня другого такого святого старца». Кроме святителя Митрофана, царь получал пожертвования еще от митрополита Тихона Казанского и митрополита Иова Новгородского. Последнего за его благотворительность к бедным и сирым он ставил в пример другим архиереям; у Иова заведено было при кафедре 10 странноприимниц, 15 больниц и дом для подкидышей; кроме того, он был замечательным покровителем просвещения в своей епархии, но просвещения древнего, эллино-славянского; на немецкую, даже киевскую латинскую науку и он смотрел неблагоприятно. А некоторые архиереи велико-руссы относились к реформам Петра даже прямо враждебно. В 1700 г. Игнатий Тамбовский был лишен сана за то, что выражал сочувствие некоему книгописцу Григорию Талицкому и со слезами читал его фанатические тетради, в которых доказывалось, что Петр антихрист. В 1707 г. уволен был в Кириллов монастырь митрополит Исаия Нижегородский, выразивший резкий протест против сборов с его епархии в монастырских приказ.

Митрополит Стефан сначала ревностно содействовал Петру, восхваляя его дела в своих предиках⁴⁰; но потом стал тоже понемногу с ним расходиться. Оказывалось, что, хотя он и был человеком европейски образованным, но образование его было далеко не в духе Петра. Государственные понятия царя об отношениях между церковью и государством и его религиозные взгляды, например, на обрядовую сторону веры, носили довольно заметный протестантский оттенок, явившийся вследствие раннего и близкого знакомства его с немцами, тогда как всех эти киевские ученые, к поколению которых принадлежал Стефан, воспитавшиеся на католических системах богословия, были жаркими поборниками высокого церковного авторитета, церковных преданий и всего, что протестантство старалось поколебать в учении о церкви. Местоблюститель, между прочим, вместе с великорусскими иерархами считал необходимым для управления церкви патриаршество, к чему, кроме его церковных убеждений, побуждал его, наверное, и личный интерес, потому что кому же ближе всего было и рассчитывать на патриаршество, как не ему, – местоблюстителю и ученейшему из всех архиереев? С течением времени он, видимо, начал скучать в ожидании патриаршего сана и, при всей своей осторожности, дозволял себе недовольство речи касательно распоряжений и самой личности Петра. Было, например, известно, что он был недоволен вторым браком царя (с Екатериной) от живой жены и несколько свободным отношением его к обрядам, тем, что царь со своим войском не соблюдал постов, хотя Петр и постарался в этом случае оградиться разрешительной грамотой от константинопольского патриарха. Все недовольные царем, естественно, обращали свои взоры на наследника, царевича Алексея, воспитавшегося в старинном духе; в эту же сторону стал поворачиваться и Яворский. В 1712 г. в день тезоименитства царевича он говорил предику и не утерпел, чтобы не высказать в ней несколько прозрачных намеков – царевича назвал «единою надеждою России» и пустился в обличения против оставляющих своих жен, не хранящих постов и обидящих церковь Божию. Петр рассердился и на время вовсе запретил ему говорить проповеди. Но только лишь это дело успело замяться, как Стефан снова столкнулся с царем, выступив, против его желания, в шумную борьбу с усилившимися в Москве протестантскими соблазнами.

С самого начала XVIII столетия в Москве образовался кружок вольнодумцев, тронутых протестантским еретичеством. Они отвергали почитание святых и мощей, чудеса, пророчества, авторитет Церкви со всею ее иерархией, соборами, преданиями и учением святых отцов, не признавали таинств, поминовения усопших, почитания святых икон, монашества и всей обрядовой стороны религии. Во главе этого кружка стоял лекарь Дмитрий Тверитинов, учившийся в Немецкой слободе и заразившийся там протестантскими идеями. Эти идеи он усвоил, впрочем, не целиком, а вперемежку с своими собственными домыслами; он, например, не принял самого основного догмата протестантства об оправдании человека одной верой без дел закона, а доказывал напротив, что человек только и может спастись своими делами и заслугами, без которых его не могут спасти никакие посредники и ходатаи. Самым рьяным его последователем был его родственник, цирюльник Фома Иванов. Новая московская ересь до своего обнаружения свободно распространялась около 14 лет и успела найти себе многих последователей из разных классов общества, проникла даже в московскую академию. В 1713 г. первым попался в ней своему начальству один из учеников академии Максимов, а через него духовная власть добралась и до других еретиков. Митрополит Стефан немедленно пустил дело в розыск и повел его гласно, на всю Москву, привлекши к содействию себе Преображенский приказ. Петр был очень этим недоволен, потому что такое шумное дело могло подействовать неприятно на живших в России иностранцев, да на многих и русских деятелей реформы, тоже не совсем чуждых Тверитиновских замашек, могло, кроме того, усиливать и без того уже сильное недовольство немецкими новшествами в народе. Он распорядился поскорее взять это дело из рук Стефана, переведя его расследование из Москвы в Петербург. Здесь, по желанию царя, оно кончилось живо и легко для еретиков – удовольствовавшись одним только отречением их от своих мнений, петербургский суд препроводил их обратно в Москву с распоряжением от царя немедленно присоединить их к церкви и затем все дело потушить. Но Стефан этим не удовольствовался, а разослал присланных еретиков по монастырям и принялся собирать против них новые улики. На беду, самый фанатичный из них Фома Иванов, содержавшийся в Чудовом монастыре, дерзнул на возмутительную выходку, всего более им повредившую: придя однажды в церковь, он бросился с косарем на резной образ чудотворца Алексия и изрубил его. После этого московский собор 1714 г. предал всех еретиков проклятию. Они отданы были на церковное покаяние, а Фома сожжен на костре. Раздраженный всем этим делом, царь сделал Стефану тяжкий выговор через Сенат. По поводу ереси Стефан написал большое сочинение против протестантства – «Камень веры»; сочинение это не было пущено в печать.

Особенно дурно отозвались на положении Стефана, да и всей вообще иерархии два политических дела 1718 года – дело царевича Алексея и дело его матери, бывшей царицы Евдокии Лопухиной. В них замешано было несколько важных лиц из духовенства. Дознано было, что духовник царевича Яков Игнатьев был злейшим врагом Петра, внушал Алексею ненависть ко всем делам и к самому лицу его отца, однажды на исповеди, когда Алексей со страхом признался ему, что желает отцу своему смерти, успокоил его, говоря: «Мы и все желаем ему смерти»; что духовник царицы Евдокии Федор Пустынный, ростовский архиерей Досифей и юродивый Михайло Босой говорили ей о близкой смерти Петра и скором возвращении ее на царство, подкрепляя свои уверения разными пророчествами и видениями; что царевич, бежав за границу, писал оттуда письма Досифею, Крутицкому митрополиту Игнатию Смоле и Киевскому Иоасафу Кроковскому; что он более всего надеялся на духовенство и говорил своим приближенным: «Когда будет время без батюшки, тогда я шепну архиереям, а архиереи приходским священникам, тогда меня и нехотя владетелем учинят». Был заподозрен в связи с царевичем и сам Стефан, которого партия царевича и сам он считали своим и на которого рассчитывали, что он снимет с царевича присужденное ему царем пострижение в монашество. По окончании розысков Яков Игнатьев, Федор Пустынный и Досифей были преданы смертной казни; Иоасаф Кроковский умер скоропостижно еще раньше розыска на дороге из Киева в Петербург; Игнатий Смола по старости был уволен на покой (уже в 1721 г.) в Нилову пустынь. Во все время розысков царь находился в таком же страшном раздражении, как во время стрелецких казней, и высказывал крайне резкие отзывы о духовенстве. В 1718 году он решительно высказал мысль об отмене патриаршества и об устройстве для церковного управления духовной коллегии, наподобие учреждавшихся тогда же государственных коллегий. Яворский уцелел во время розысков – ему предназначалось даже место президента в новой духовной коллегии; но отношения к нему царя были окончательно испорчены – президентом он должен был сделаться только номинальным. Петр убедился, что не все и киевляне могли ему сочувствовать, и стал приближать к себе из них новых людей, более соответствовавших его видам.

В Новгородской епархии он заметил хутынского архимандрита Феодосия Яновского, родом из польской шляхты. Во время гонения на черкас он уехал из Москвы в Новгород к митрополиту Иову, который тогда собирал около себя ученых людей для просвещения своей епархии и принял пришельца очень милостиво, сделав его у себя одним из первенствующих архимандритов. Это был светский, развязный и весьма либеральный монах, он понравился царю с первой же встречи. В 1712 году Петр сделал его Александро-Невским архимандритом, правителем духовных дел в Петербургской области и доверенным своим человеком по духовной части. Царь не обращал внимания ни на шаткость религиозных убеждений своего любимца, ни на его светскую жизнь, которая производила соблазн в народе и духовенстве, видел в нем только умного человека, умевшего приспособиться к требованиям времени, борца против суеверий и раскола и удобного помощника в церковных реформах. В 1716 году митрополит Иов скончался, и на место его в 1721 году царь указал посвятить Феодосия.

В 1716 году был вызван в Петербург другой, еще более образованный монах из Киева, Феофан Прокопович. Еще в киевской академии он отличался необыкновенной даровитостью, любовью к наукам, многознанием и живостью характера. Из Киева он отправился учиться за границу, где, отрекшись конечно от православия, учился во Львове, Кракове и Риме. Иезуитское воспитание не только не увлекло его в сторону латинства, но возбудило в его душе полное отвращение и от схоластики, и от иезуитов, и от всей системы католичества. В 1704 г., воротясь в Киев и снова присоединившись к православию, он поступил на службу в академию и постепенно проходил в ней должности учителя, префекта и ректора. В 1706 году царь, при посещении Киева, в первый раз слышал его приветственное слово и заметил его. В 1709 году Прокопович опять приветствовал Петра с полтавской победой; в слове его были прославлены победы царя над шведами, не забыта была и простреленная в бою шляпа Петра, вставлено ловкое сравнение Полтавской битвы (в день преподобного Сампсона 27 июня) с победой Сампсона над львом (герб Швеции). Петр никогда еще не слыхивал такой живой и современной предики; карьера Феофана была после этого упрочена. Вызванный в 1716 г. в Петербург, он постоянно говорил здесь проповеди, в которых пояснял слушателям современные события и преобразовательные планы Петра, и вошел в еще большее доверие у царя, чем Феодосий. Понятно, что он сделался после этого первым кандидатом на архиерейство; но в то же время своими резкими обличениями суеверий и обрядовой религиозности народа он возбудил против себя среди духовенства серьезные подозрения в протестантстве, которые разделяли и некоторые киевские ученые, и сам местоблюститель. Двое из этих ученых, ректор московской академии Феофилакт Лопатинский (приехавший в Москву еще в 1704 году) и префект Гедеон Вишневский (вызванный в 1714 году), отыскали в его киевских лекциях протестантские идеи и подали на него Стефану донос, а Стефан доложил об этом доносе царю с присовокуплением собственного мнения, что Феофан не может быть епископом. Петр дозволил Прокоповичу самому оправдаться против обвинений, и Феофан так в этом успел, что Стефан должен был просить у него извинения. В 1718 году Феофан был поставлен епископом во Псков и сделался правой рукой Петра во всех церковных реформах. В то время как местоблюститель вместе с великорусскими иерархами сетовал об уничтожении патриаршества, Феофан, по поручению царя, писал регламент для духовной коллегии.

Было закончено было к 1720 году, после чего он целый год рассматривался Сенатом, архиереями, архимандритами и самим государем. Он заключал в себя изложение всех важнейших пунктов церковной реформы, разделяясь на три части: 1) описание и вины синодального управления, 2) дела, ему подлежащие и 3) самих управителей должность и сила. Характер его изложения весь проникнут духом современной борьбы реформы с противодействовавшими ей предубеждениями и явлениями, и потому отличается обиличительным направлением, тенденциозностью, даже страстностью. О винах новой формы церковного управления в нем говорится, что коллегиальное управление, в сравнении с единоличным, может решать дела скорее и беспристрастнее, менее боится сильных персон и, как соборное, имеет больше авторитета, с другой стороны – менее опасно для государства, ибо простые люди, не зная различия между духовной и самодержавной властью и удивляемые славой и честью патриарха, считают его вторым государем, самодержцу равносильным или и больше его и, если случится между патриархом и царем разногласие, то скорее пристанут к первому, мечтая, что поборают по самом Боге – в доказательство представлены указания на византийскую историю, на историю папства и на подобные же «и у нас бывшие замахи»; президент же коллегии не имеет ни такой народ удивляющей славы, ни силы, имея голос равный с голосами других членов; и в случае суда над ним не нужно обращаться за этим судом на сторону, так как он подлежит суду самой коллегии. Восстает Регламент и против другой народ удивляющей славы, славы епископов, воспрещает водить их под руки, кланяться им в землю и воздавать «лишнюю и – почитай – царскую честь», отнимает у них право церковной анафемы и предоставляет это право одной духовной коллегии; делает колкую заметку и против архиерейских слуг, злоупотребляющих своей властью при владыке для лакомства и наживы. Особенно горячо говорится в Регламенте о расколах и суевериях, с которыми реформе приходилось считаться всего более. Синоду вменяется в обязанность подвергать строгому исследованию акафисты и службы святым, чудотворные иконы, мощи и другие святыни, «много бо о сем наплутано», всякие чудеса и пророчества, выводить почитание 12 пятниц, обычай «людем, далече отстоящим, молитвы чрез посланников их в шапку давать» и другие суеверные обычаи. Большие отделы посвящены распоряжениям об усилении в народе и духовенстве религиозного образования – об издании для народа катехизических книжек, о заведении при архиерейских домах духовных школ, об усилении церковной проповеди; сатира проникает и в эти положительные отделы Регламента – здесь, например, встречаем обличительные характеристики невежественного и упрямого великорусского начетчика и гордого киевского школяра, изучившего риторику и вообразившего, что уже все познал, и карикатурный портрет южно-русского ритора-проповедника, подражателя польских казнодеев. В 1722 году вышло в таком же роде Прибавление к Регламенту, содержавшее правила относительно белого духовенства и монашества.

14 февраля 1721 года последовало торжественное открытие духовной коллегии под именем Святейшего Правительствующего Синода, а в 1723 году Синод был утвержден всеми восточными патриархами, которые признали за ним все патриаршие права и именовали его в грамоте своим во Христе братом. Он был составлен из президента (Стефан Яворский), двоих вице-президентов (Феодосий и Феофан), четырех советников и четырех асессоров из представителей монашествующего и белого духовенства. В решении дел все они, не исключая и президента, голоса имели равные. Президент Стефан был, впрочем, совсем затерт в Синоде сильными вице-президентами и до конца жизни не мог примириться с новой формой церковного управления. После его смерти († 1722) Петр назначил нового президента, и должность эта упразднилась; вакансия Стефана в Синоде занята была новым советником, архимандритом Феофилактом Лопатинским, скоро (1723 г.) посвященным в епископа Тверского. Главным деятелем в Синоде был Феофан – правая рука и послушное перо царя. Феодосий, хотя и считался первым вице-президентом, стал терять расположение Петра по своему заносчивому и властолюбивому характеру; забывши, что всем был обязан царю, он стал очень резко поговаривать и против духовных штатов, и против унижения церкви светской властью. Преобладание в составе Синода членов из малороссов, и притом сравнительно молодых по службе, крайне не нравилось великорусским иерархам, которые все были тогда уже люди пожилые, заслуженные, и роняло в их глазах самый авторитет этого высшего духовного правительства. Они считали себя обиженными и, кроме того, постоянно подозревали Синод в партийном, малороссийском духе. Оттого ему на первых порах постоянно приходилось жаловаться на то, что они не воздают ему подобающей чести, и делать им за это выговоры и внушения.

Это положение, как главы обширного государственного ведомства, было сравнено с положением Сената. Они сравнены были во всех правах, и оба непосредственно подчинены самому государю, который в государственной присяге членов Синода так и называется «крайним судиею духовной коллегии». Для решения дел, общих тому и другому, между ними назначены общие конференции; в отсутствие государя совокупные решения их должны были иметь силу решений верховной власти. Представителем государя в Сенате был генерал-прокурор, а в Синоде обер-прокурор, названный в обер-прокурорской инструкции 1722 года «оком государя и стряпчим по делам государственным». Он обязан был наблюдать за всем ходом синодальных дел, замечать в делопроизводстве опущения, незаконные решения останавливать и доносить об них государю, делать Синоду предложения о потребных мероприятиях, представлять государю о синодских решениях и быть вообще посредником между Синодом и государственной властью. Ему были подчинены прокуроры духовных приказов и духовные фискалы или инквизиторы, рассылавшиеся для надзора за духовным управлением по городам, монастырям и заказам⁴¹. При Синоде образовался целый инквизиторский приказ, во главе которого поставлен протоинквизитор из монахов; ему подчинены были провинциал-инквизиторы и все фискалы. Но это фискальное управление, очень неприятное духовным властям и допускавшее разные злоупотребления своими полномочиями, вскоре по кончине Петра было упразднено.

В области церковного управления Святейший Синод получил «силу и власть патриаршескую или, – по выражению Регламента, – едва ли не большую, понеже собор». На этом основании ему принадлежала в церкви власть законодательная – право, с согласия государя, восполнять свой Регламент новыми правилами, власть высшая судебная и административная по всем частям церковной жизни. Объем церковного суда был предоставлен ему, впрочем, уже в ограниченном против прежнего виде; кроме упомянутых гражданских дел, отписанных от церковного суда после смерти патриарха Адриана, светскому суду были предоставлены еще дела о правах законного рождения и уголовные – о насильственных браках, насилии женщинам, кровосмешении, и назначение наказаний за важнейшие преступления против веры и церкви, – богохульство, еретичество, волшебство и святотатство. Духовные лица подлежали его суду, «доколе не дойдут до гражданского суда»; по делам тяжебным, уголовным и политическим они наряду со всеми подвергались прямо светскому суду подлежащих коллегий. Но зато ведомство церковного суда снова было расширено с другой стороны, вследствие возвращения в руки духовенства управления церковными вотчинами, а потому и суда над церковными крестьянами. Вместе с тем расширилась, конечно, и область экономического управления Святейшего Синода. Монастырский приказ из ведомства Сената был передан в ведомство Синода и образовал при нем нечто вроде экономического отделения. В 1724 году приказ этот был преобразован по коллегиальному образцу под именем камер-конторы синодального правительства. Появились при Синоде и другие учреждения, бывшие органами его обширной власти. Так как члены его имели главное пребывание в Петербурге, то в Москве заведена была особая синодальная контора с высшей властью, но ограниченной только пределами бывшей патриаршей области. Святейший Синод наследовал и епархиальную власть патриархов в их Московской области с присовокуплением к ней еще новой Петербургской. Органами этой епархиальной его власти были – в Москве бывшие патриаршие приказы, а в Петербурге – вновь учрежденная тиунская контора под начальством духовного тиуна или управителя духовных дел. В 1723 г. бывший духовный приказ патриарха в Москве был преобразован в коллегию под именем дикастерии – это было первое из епархиальных учреждений, которые делаются потом (с 1744 г.) известными в епархиях под именем консисторий.

По смерти Петра (26 января 1725 г.) наступил довольно продолжительный период бессилия верховной власти и усиления временщиков, период необыкновенных возвышений и страшных падений разных «временных» людей, во все течение которого дело Петра должно было выдерживать трудную пробу своей исторической прочности. Тревоги этого времени отразились и на Святейшем Синоде. Первым подвергся страшной участи падших величий вице-президент Феодосий. После кончины грозного царя он сделался еще заносчивее и заговорил о новых порядках еще резче, – жаловался на унижение церкви, на унижение архиереев, разорение их домов и монастырей, на штаты, поносил покойного царя, сравнивая его по жестокости с Иоанном Грозным, допускал оскорбительные выходки против самой императрицы Екатерины и сильного князя Меньшикова, грозил в будущем каким-то народным восстанием и проч. В конце апреля 1725 года он был арестован и подвергнут розыску⁴². Во время розыска открылись за ним еще разные злоупотребления по епархии и то, что всех своих домовых служителей он осмелился обязать особой присягой на верность себе, вроде государственной присяги. За все свои вины он был лишен сана и под именем чернеца Феодоса заточен в карельский монастырь, где через 5 месяцев и умер в тесной и холодной тюрьме. На место его в Новгород был переведен Феофан и стал первым членом Синода. Но в то же время вторым членом назначен был неприятный ему Феофилакт Лопатинский; затем императрица, чувствовавшая себя не совсем твердой на престоле и угождавшая всем партиям, в угоду партии старого боярства, не любившего архиереев-черкас, третьим членом назначила архиерея великоросса Георгия Дашкова Ростовского. Это был человек малообразованный, но практический, энергичный, сильный связями среди боярства и опасный недоброжелатель всех черкас. За ним в Синод попал еще один великоросс, горицкий архимандрит Лев Юрлов. Таким образом Святейший Синод получил такой состав, в котором заключались элементы неизбежной партийной борьбы. Борьба эта действительно вскоре и началась, имея во главе на одной стороне Феофана, а на другой Георгия. В том же 1726 году, как последовали эти назначения, Синод был разделен на два параллельных аппартамента, – духовный, из архиереев, занятый только духовными делами, и светский, названный коллегией экономии, из пяти светских лиц, для занятия экономическими делами и управления церковными вотчинами, независимый от первого, входивший со своими представлениями прямо в Сенат. Для такого смешанного Синода титул Святейшего признан был уже неприличным и заменен титулом Духовный Синод. Первый аппартамент его положено было весь составить из одних архиереев, чем прямо отменялось заведенное Петром представительное устройство Синода из духовных лиц разных чинов. Все члены Синода были сравнены между собой еще более прежнего чрез отмену всех прежних коллежских их званий и наименование всех просто членами. Наконец, в том же году Синод был понижен по государственно-административному своему значению. «Временные» люди постарались обособиться и встать выше всех государственных учреждений, составив из себя верховный совет. Синод и Сенат после этого спустились уже на вторую степень администрации, и оба лишились титула «правительствующих». Вся высшая администрация попала в руки верховного совета, а Синод и Сенат сделались только исполнителями его властных распоряжений.

Еще хуже сделалось положение Святейшего Синода при молодом Петре II, когда всеми делами государства ворочали исключительно временщики – сначала Меньшиков, потом Долгорукие. Реакционный характер этого царствования способствовал еще большему подъему значения великорусской партии иерархов. Георгий Дашков провел Льва Юрлова до архиерейства в Воронежской епархии и успел ввести в Синод еще нового члена из великороссов, старого опального митрополита Игнатия Смолу, который был вызван теперь из своего Ниловского заточения на Коломенскую кафедру. Все они дружно стали действовать против Феофана. Феофилакт, единственный кроме него ученый член, не пристал к ним, но сделал Феофану большую неприятность, издав в 1728 году, с разрешения верховного совета, труд Яворского – «Камень веры», обличавший те самые ереси, в каких враги обвиняли Феофана. В кружках старинного вельможества и духовенства заговорили даже о восстановлении патриаршества. Положение Феофана, бывшего теперь единственным представителем Петровских идей в Синоде, сделалось крайне опасным и заставляло его напрягать в разгоревшейся борьбе все свои силы и всю изворотливость. Оружие в этой борьбе у его противников было прежнее, которым он был встречен в Москве еще в 1718 г. при Стефане Яворском – это обвинение в ересях. В роли обвинителя, весьма неудобной для таких плохих богословов, как Георгий, выставлен был один из киевских же ученых, архимандрит юрьевский Маркелл Родышевский, знавший Феофана еще с академии и одно время служивший у него в Псковской епархии судьей архиерейского дома. Еще в 1726 году им подан был Святейшему Синоду донос на Феофана в 47 пунктах, будто он, Феофан, не признает церковных преданий и учения святых отцов, не чтит святых икон и мощей, отрицает оправдание делами, смеется над церковными обрядами, акафистами, сказаниями Миней и Прологов, отвергает некоторые правила Кормчей, хулит церковное пение, а хвалит лютеранские органы, желает искоренить монашество и т.д. Так истолкованы были в доносе разные места из сочинений и устные речи Феофана, в которых выражалась его действительно подчас слишком горячая полемика или против католичества, или против домашних русских суеверий и обрядоверия. Дело это кончилось тогда заключением Маркелла в Петропавловскую крепость и внушением Феофану от лица императрицы, чтобы он впредь никаких противностей православной церкви не чинил, а жил, как живут все «великороссийские» архиереи. При Петре II Маркелл напал, как на еретические, на разные сочинения Феофана – букварь, толкование блаженств, об обливательном крещении и другие, прося у Синода немедленного осуждения и их, и их автора. На этот раз донос его уже вовсе не имел силы; Феофану легко было доказать, что все эти сочинения написаны были им по мысли Петра Великого и изданы с разрешения Святейшего Синода, и обвинить самого доносчика в том, что он осмелился винить в ересях самый Синод и «терзать славу толикаго монарха». Потерпев неудачу в Синоде, Маркелл обратился к тайной канцелярии и донес ей, что Феофаном была написана «Правда воли монаршей» – сочинение, направленное к лишению наследия престола царевича Алексея, следовательно, противное и царствующему государю – сыну Алексея; но тайная канцелярия и без доноса хорошо знала это, равно как и то, что сочинение это написано было тоже по воле Петра Великого. Доносчик подвергся новому заключению – в Симонов монастырь. Феофан таким образом оставался цел и невредим; но положение его было все-таки очень шатко – Дашков все усиливался, и Феофану могла грозить впереди та же участь, какую недавно испытал другой нелюбимый великороссами черкашенин Феодосий. Его избавила от тяжких тревог неожиданная кончина Петра II (в январе 1730 года), за которой последовали восшествие на престол Анны Иоанновны и падение верховников. Сошедшись с духовником Анны Иоанновны, архимандритом Варлаамом, Родышевский хотел было и при ней продолжать свои нападения на Феофана; в своем Симоновском заточении он начал составлять против него новые обвинения, написал несколько тетрадей, в которых, кроме указанных сочинений, подверг резкой критике написанный Феофаном указ 1724 года о монашестве и самый Духовный регламент. Но при императрице Анне настали уже другие времена, когда вошли в силу не обвинения в ересях, а доносы политические, а этим оружием Феофан умел владеть лучше своих противников. Самую крепкую опору он нашел себе в господствовавшей при дворе немецко-курляндской партии, с интересами которой множеством нитей связывались его собственные интересы. Та же самая партия старинных людей, которая угрожала недавно ему, была теперь грозой и нового курляндского правительства. Последнее живо чувствовало свою ненациональность и слабость в России, хорошо знало, что право на престол, по завещанию Екатерины I, принадлежало не Анне Иоанновне, а дочерям Петра Великого с их потомством, и подозрительно прислушивалось ко всяким заявлениям в народном и православном духе и к толкам о цесаревне Елизавете, о сыне покойной царевны Анны Петре Голштинском и даже о царице Евдокии Лопухиной. Полемика против немецких ересей и обвинение в них кого-нибудь при таких обстоятельствах легко становились признаком политической неблагонадежности самих обвинителей и полемистов и влекли за собой неизбежные допросы в тайной канцелярии. За падением верховников скоро последовало и падение поддерживаемой ими великорусской партии в Синоде. Первым из архиереев попался в политическом деле Лев Юрлов, на которого было донесено из Воронежа, что, по получении здесь первого сенатского указа о восшествии на престол императрицы Анны, он не отслужил торжественного молебствия, а стал для того ждать еще особого указа из Св. Синода, в ожидании же этого несколько запоздавшего указа распорядился поминать царствующее семейство по порядку старшинства, начиная с царицы Евдокии. В Синоде, по влиянию Георгия и Игнатия, отнеслись к этому доносу легко и отложили его рассмотрение до новых разъяснений из Воронежа. Но вслед за этим все члены, кроме Феофана, вдруг были уволены из Синода и на места их назначены другие – Леонид Крутицкий, Иоаким Суздальский и Питирим Нижегородский – все такие архиереи, которые вполне подчинялись Феофану; тогда же, кроме архиереев, в состав Синода опять, как при Петре, введены были архимандриты и протоиереи. По делу Льва началось следствие, к которому притянуты были и его доброжелатели, Георгий с Игнатием; все трое были признаны противниками царствующей императрицы, обвинены, кроме того, в разных злоупотреблениях по своим епархиям и по лишении сана разосланы в разные монастыри. В том же 1730 году был лишен сана и заточен в Кириллов монастырь Варлаам Вонатович Киевский за то, что, как и Лев, тоже не отслужил вовремя молебна на восшествие императрицы на престол; но больше всего он провинился в том, что плохо удерживал свое духовенство от толков об еретичестве Феофана и дозволил у себя в Киеве новое издание «Камня веры». В следующем году был лишен сана и посажен в Выборгскую крепость архиерей той же великорусской партии Сильвестр Казанский, на которого донесли, что при Екатерине он запрещал поминать Св. Синод при богослужении, рвал и велел переписывать на свое имя прошения, подаваемые ему на Высочайшее имя, говорил об императрице Анне противные речи, делал лишние поборы по епархии и прочее.

В начале 1737 года Феофан принялся и за Родышевского и донес о его тетрадях кабинету министров: не распространяясь о богословской стороне Маркелловых обвинений, он обратил внимание кабинета главным образом на то, что хула Маркелла против книг, изданных по указам государя и Св. Синода, даже против Духовного регламента, содержащего действующее законоположение, есть прямое противление власти; потом выставил на вид нападки автора на лютеран и и кальвинистов и на тех, кто с ним дружбу имеет, и поставил многознаменательный вопрос, кого это разумеет тут Родышевский с братией. После этого дело пошло, разумеется, через тайную канцелярию. Розыск по этому делу запутал в свои извороты и погубил множество лиц всякого звания, или читавших тетради Маркелла, или просто только слышавших об их существовании. С этих пор политические розыски не прекращались во все царствование императрицы Анны. По монастырям и у разных грамотеев отыскивали всякие тетрадки, записки, выписки, в которых предполагалось что-нибудь «противное», и всех их читателей и владельцев тянули к розыскам. Феофану удалось внушить подозрительному немецкому правительству, что в России существует опасная «злодейская факция»⁴³, которую непременно надобно открыть и истребить. Арестованных допрашивали не о каком-нибудь определенном предмете, а вообще обо всем, кто что говорил, замышлял или слышал «противное»; разыскивая одно, неожиданно набродили на другое; распутывая одну факцию, запутывались в другой новой. Ввиду пыток, допрашиваемые в тайной канцелярии страшно ломали свои головы, припоминая, кто что говорил или слышал за последние несколько лет, путались сами, запутывали и других. Громадное следствие усложнялось все новыми эпизодами и затягивало в свои извороты все новых и новых лиц. Из Москвы оно перекинулось в Тверь, где были арестованы иеромонах Иосиф Решилов, заподозренный в составлении одного подметного письма с пасквилем на Феофана и порицаниями на немецкое правительство, архимандрит Иоасаф Маевский из ученых киевлян и разные лица тверского архиерейского дома, близкие к Феофилакту Лопатинскому, который и сам подозревался в «противностях», – затем, распространилось на Устюг, Вологду, на многие монастыри, Саровскую пустынь, задело множество светских лиц, начиная от каких-нибудь богадельных грамотников и доходя до очень высокопоставленных людей, даже до лица цесаревны Елизаветы, которую многие желали видеть на престоле. Из духовных лиц никто не мог быть уверен в том, что кто-нибудь из знакомых не помянет его имени на пытке и его самого не схватят в тайную канцелярию. В 1735 году был арестован и Феофилакт, за которым числилась важная вина, издание «Камня веры», и который, кроме того, по своей чистосердечной откровенности и доверчивости к окружающим, не раз дозволял себе лишние речи и о патриаршестве, и о Феофане, и о немцах, и о том, что императрица Анна села на престол, обойдя цесаревну.

Феофан не дождался конца всех этих розысков; он умер в сентябре 1736 г. В последнее время он достиг до такой высоты власти, до какой не достигал ни один из архиереев после патриархов. Он был другом Бирона и Остермана и богатейшим сановником в России. Все архиереи по необходимости преклонялись перед ним. Ученая репутация его стояла высоко не только в России, но и на западе; вся русская церковная литература сосредоточивалась около него и зависела от его одобрения; его знакомства искали и русские, и иностранные ученые и писатели; он был сильным покровителем молодых талантов, в том числе Кантемира и Ломоносова. На смертном одре, готовясь предстать на суд Божий, этот величайший ум своего века, предмет удивления для одних и ненависти для других, тоскливо восклицал, обращаясь к себе: «Главо, главо! Разума упившись, куда ся преклонишь?» Память его омрачена связью с тайной канцелярией, с ужасами бироновщины; но при оценке его личности не надобно забывать и того, что его время было временем постоянных переворотов в судьбе сильных людей, временем «случая», как выражались современники, когда человек, поднявшийся на высоту, часто должен был гибнуть где-нибудь в Березове, Пелыми, Охотске или сам губил других, когда в жизни действовали не право или мораль, а слепой инстинкт самосохранения; не нужно забывать того, что и среди такой обстановки он сумел остаться «дивным первосвященником», как его назвал Кантемир, один неизменно и твердо отстаивал знамя реформы и сумел неразрывно связать свои личные интересы с интересами церковных преобразований и просвещения, чего не сумели сделать его противники. После его смерти поднятые им розыски продолжались своим чередом. Лишились кафедр архиереи Досифей Курский (1736), Иларион Черниговский (1738), Варлаам Псковский (1739). Несчастный Феофилакт, содержавшийся до сих пор под синодальным арестом, в 1738 г. попал в тайную канцелярию, измучен пытками, лишен сана и посажен в Выборгский замок. Множество духовных лиц было заточено по монастырям и крепостям и сослано в Сибирь.

Страшное время бироновщины кончилось с восшествием на престол Елизаветы Петровны, которое и в духовенстве, и в народе встречено было общим восторгом. Проповеданное слово с церковных кафедр прославляло новую государыню, как спасительницу России от иноплеменного ига, восстановительницу православия и народности. Всем были известны ее русский характер, чисто русское благочестие, любовь к духовенству, духовным книгам и проповедям, к богослужению и благолепию церковной обрядности. Такой же осталась она и на престоле – ездила на богомольям, в Троицкую лавру ходила раз пешком, соблюдала все посты, делала пожертвования по монастырям и церквам. Ее духовник протоиерей Феодор Дубянский был важной силой при дворе. Православно-церковного направления был и самый близкий к ней вельможа, Алексей Григорьевич Разумовский, родом из простых малороссов. Началось возвращение из заточений и ссылок всех страдальцев бироновского времени. Из известных нам лиц до этого счастья дожили Лев Юрлов, М. Родышевский и Игнатий Смола (скончавшийся, впрочем, всего через месяц по воцарении Елизаветы); прочие уже умерли. Феофилакт тоже скончался в 1741 г. еще при правительнице Анне Леопольдовне, восстановленный в своем сане всего за 4 месяца до кончины. В 1742 г. Елизавета издала весьма важный общий указ, которым первоначальный суд над духовными лицами был предоставлен Св. Синоду и по политическим оговорам. Сам Св. Синод, вместе с Сенатом доселе подчиненный сначала верховному совету, потом кабинету министров, был восстановлен с упразднением последнего в своем прежнем достоинстве высшего административного места с титулом «правительствующего». Ободренные благочестием Елизаветы, члены Синода Амвросий Юшкевич Новгородский (преемник Феофана) и Арсений Мацеевич Ростовский, один из энергичнейших архиереев того времени, оба малороссы, подали доклад, в котором писали, что если государыне не угодно будет прямо восстановить патриаршество, то пусть бы она по крайней мере дала Синоду президента и самый Синод, как церковно-правительствующий, устроила из одних архиереев без архимандритов и протопопов, упразднила бы при нем и должность обер-прокурора с коллегией экономии, ибо он носит титул Святейшего и есть правительство духовное, в котором светским лицам и делать нечего. Но Елизавета, объявившая все законы Петра своими, не согласилась на такую реформу, согласилась только на возвращение духовенству его имений и на подчинение коллегии экономии Синоду. В Синод назначен был даже особенно строгий обер-прокурор, князь Я. Шаховский, крепкий ревнитель государственного интереса и всякой законности. Из оставшихся после него «Записок» о своей жизни видно, что такой человек был особенно нужен тогда в Синоде, где в прошлые царствования порядки были расстроены и дела сильно запущены. Он рассказывает в этих записках о том, как часто приходилось ему сталкиваться с членами Синода по вопросам об излишних расходах вотчинных сумм, о незаконном увеличении жалованья членов, о наказании духовных лиц за проступки, которых, из опасения соблазна, Св. Синод старался не обнаруживать, как трудно было ему отстаивать свои представления вследствие постоянного заступления за членов Синода сильных лиц – Дубянского и Разумовского, но как иногда силой этих лиц, их властным вмешательством в синодальные дела приходилось тяготиться самим же членам и как он в этих случаях должен был выручать их из тяжелого положения своим смелым представительством и прямым разъяснением дел пред императрицей.

После кратковременного царствования преемника Елизаветы Петра III, пропитанного немецкими и протестантскими понятиями и угрожавшего православной церкви новым господством немецкого духа, настало царствование Екатерины II – императрицы-философа XVIII века, и в России настал свой философский век. Подобно другим государям-философам тогдашней Европы и их министрам, она старалась создать свою правительственную систему на основах тогдашней модной французской философии, которая смотрела на религию, как только на известный род «народного умоначертания» и полезное орудие для управления народами, каково бы ни было ее внутреннее содержание. Все эти государи и политики единодушно восставали против католической теории двух властей, стараясь сделать церковь учреждением только государственным, и против всяких проявлений клерикализма, охотно участвовали в развитии идеи веротерпимости, считая государство по существу индифферентным ко всякой религии, в ломке папского престола, инквизиционных трибуналов, даже клерикальных школ, в ослаблении монашеских орденов, сокращении числа монастырей и особенно в выгодной для казны секуляризации церковных имуществ. У нас никогда не было ни папства, ни унижения государственной власти пред духовной, ни инквизиции, ни монашеских орденов, ни даже систематического клерикализма; но, за неимением своей русской точки зрения на дело, западная точка зрения принята была в руководство и нашими политиками. У нас тоже заговорили и против религиозного фанатизма, и против теории двух властей, и об ослаблении какого-то опасного могущества духовенства, и об отнятии у него церковных имуществ. Одним из первых и важнейших дел императрицы, за которое ее восхвалили все мудрецы Европы, было именно дело секуляризации церковных имений.

В строе высшего церковного управления крупных времен при ней не было, кроме закрытия при Синоде коллегии экономии, ведавшей церковные вотчины; но произведена была важная перемена в личном составе этой администрации, наполнявшемся до сих пор малороссами, мало соответствовавшими видам нового правительства. Точно так же, как в свое время Петр I для интересов реформы старался замещать важнейшие церковные места новыми людьми из ученых малороссов, Екатерина II, ввиду новых реформ, спешила выдвигать на первый план в церковной администрации новых людей из ученых великорусских монахов, готовых со всем усердием служить власти, которая теперь милостиво поднимала их из прежнего их унижения перед малороссами. Административной монополии малороссов и без того, впрочем, пора было прекратить свое существование. Она уже сослужила свою службу в Великороссии, воспитав достаточное число молодых местных сил, и поддерживать ее дольше было незачем, это вело только к лишнему ропоту великорусского духовенства. В 1754 году сама императрица Елизавета, особенно любившая малороссов, нашла нужным издать указ, чтобы в архиереи и архимандриты представляемы были не одни малороссы, но и великороссы. Первенствующий пост в Святейшем Синоде при воцарении Екатерины занимал великоросс Димитрий Сеченов, архиепископ Новогородский; вслед за ним еще при Елизавете возвысился архимандрит Троицкой лавры, известный оратор Гедеон Криновский, получивший при Екатерине псковскую кафедру. При их поддержке возвысились потом воспитанники московской академии: Гавриил Петров, в 1763 году посвященный в епископа Тверского, а в 1770 году сделанный архиепископом Петербургским, – архиерей-аскет, мудрый, скромный и исполнительный в делах; Платон Левшин, в начале правления Екатерины бывший ректором академии, человек живой, впечатлительный, возбуждавший общие к себе симпатии, великий оратор и первая знаменитость своего века; Екатерина сделала его придворным проповедником и законоучителем наследника Павла Петровича; с 1768 года он был членом Синода, а в 1770 г. – епископом Тверским после Гавриила. В 1763 году, по смерти Гедеона, псковским епископом был назначен тоже видный великоросс Иннокентий Нечаев. Эти лица участвовали в исполнении всех первоначальных действий правительства по церковным вопросам. Димитрий и Гедеон благополучно провели дело о секуляризации церковных вотчин; Гавриил, Иннокентий и Платон, по поручению правительства, в 1766 году занимались составлением обширного проекта о преобразовании духовных школ, не приведенного, впрочем, в исполнение, и рассматривали написанный Екатериной Наказ комиссии о составлении нового Уложения; Димитрий, а по смерти его († 1767) Гавриил были представителями Святейшего Синода в самой комиссии. Между тем малороссы все более и более падали в глазах императрицы, и постепенно сходили со своих постов. Самый энергичный из них – Арсений Ростовский погиб за протест против секуляризации церковных вотчин; дело его всего более повредило репутации малороссийской партии иерархов. Другой видный архиерей южного происхождения Амвросий Зертис-Каменский, сначала Крутицкий, потом с 1767 года Московский, успевший было понравиться императрице, вооружил против себя всю Московскую епархию своей строгостью, доходившей до жесткости, и был убит чернью во время известного бунта в Москве по случаю чумы 1771 года. На место его в 1775 году был назначен Платон. Некоторые архиереи-малороссы были уволены на покой по жалобам епархиального духовенства на суровость их управления, в том числе в 1768 году тобольский митрополит Павел Конюскевич, ревнитель миссионерства, исправитель нравов сибирского духовенства и человек святой жизни (скончался в Киевской лавре в 1770 г.). До какой степени Екатерина была подозрительна в отношении к этим архиереям, показывает судьба Вениамина Пуцека-Григоровича Казанского. Екатерина застала его архиепископом петербургским и немедленно перевела в Казань, где он особенно прославился своей миссионерской деятельностью. Во время Пугачевского бунта он первый из архиереев восстал против Пугачева, принявшего имя Петра III, разослав по своей епархии увещательные грамоты, в которых обличал самозванца, как личный участник погребения истинного Петра III. Несмотря на такую услугу правительству, он был подвергнут оскорбительному аресту по одному бездоказательному оговору какого-то пугачевца-дворянина в том, будто бы он был сам сообщником Пугачева и посылал бунтовщикам деньги. После Екатерина убедилась в его невиновности и поспешила утешить его милостивым рескриптом и саном митрополита, но это не вылечило уже его от паралича, который разбил его при аресте. Преемником его с 1783 года назначен был великоросс из воспитанников московской академии Амвросий Подобедов. Кое-каким вниманием императрицы пользовались только два архиерея из малороссийской партии – Георгий Конисский Белорусский и Самуил Миславский Киевский (с 1783 года), преобразователь Киевской епархии по образцу великорусских.

В обер-прокуроры выбирались люди самых модных понятий о религии и церкви. Таков в 1760-х годах был Мелиссино, известный любопытным проектом наказа депутату Св. Синода в комиссию об Уложении; тут были изложены самые либеральные предложения о сокращении постов, об ослаблении почитания икон и мощей, сокращении богослужения, отмене содержания монахам, о посвящении епископов без монашества, о «пристойнейшей» одежде для духовенства, об уничтожении поминовения умерших, облегчении разводов, дозволении браков свыше трех и т.д.; Св. Синод отклонил этот проект и составил свой собственный. После Милиссино обер-прокурором был Чебышев (1768–1774), открыто щеголявший атеизмом и мешавший изданию сочинений, направленных против современного неверия. Из подозрения к «фанатизму» духовенства в 1782 г. из духовного ведомства изъяты были в ведомство светского суда все дела о религиозных хулах, о нарушении чинности в богослужении, о колдовстве и вообще о суевериях. Мнения членов Синода редко принимались в уважение, кроме мнений двоих наиболее приближенных к императрице членов – Гавриила и духовника государыни протоиерея Иоанна Памфилова. Последний был своего рода временщиком и между прочим заступником за белое духовенство против монашествующего и архиереев; в 1786 г. императрица пожаловала ему митру – награду, доселе неслыханную в белом духовенстве и возбудившую неудовольствие в среде монашества и архиереев, видевших в ней унижение митры. Члены Синода не скрывали недовольства своим положением, особенно живой и откровенный Платон. Привыкши к тому авторитету и благоговению, каким архипастырский сан пользовался в религиозной Москве, он с каждым годом все более и более тяготился своими поездками в Петербург для заседаний в Синоде, а с 1782 г. и вовсе перестал туда ездить, просил даже об увольнении на покой. Императрица его не уволила, но, видимо, охладела к нему и обходила его наградами. Только в 1787 г. она пожаловала его митрополитом, тогда как Гавриил и Самуил Киевский получили этот сан еще в 1783 г. Гавриил сохранил ее благоволение до конца царствования; всегда ровный, спокойный, всегда стоя на законной точке зрения, «резонабельный муж», как его называла Екатерина, умел проявлять свою ревность о церкви так, что никогда не производил этим раздражения, и при случае сказать веское слово, которое даром не пропадало. Императрица постоянно призывала его в свои советы и приказала сноситься с ним по делам генерал-прокурорской канцелярии Сената. Положение Гавриила пошатнулось уже при императоре Павле I. Крутому и нетерпеливо-вспыльчивому государю не понравилось, что митрополит не сочувственно отнесся к вновь введенному награждению духовных лиц государственными орденами и решительно отказался от пожалования кавалерством (католического) Мальтийского ордена, которым государь чрезвычайно увлекался. К концу 1800 г. митрополит был уволен на покой и вскоре скончался; место его занял Амвросий Казанский. Митрополиту Платону как учителю императора сначала все предрекали высокое положение в новое царствование, но и он не угодил государю, потому что тоже был против орденов и умолял дозволить ему – православному архиерею – умереть архиереем же, а не кавалером; государь насильно надел на него орден св. Андрея Первозванного. С 1797 г., когда ему было объявлено запрещение выезжать из Москвы, он не принимал никакого участия в высшем церковном управлении и оставался в тени до самой кончины, последовавшей в ноябре 1812 г.

Царствование императора Александра I началось новым преобразовательным движением в государстве, коснувшимся и церковной жизни. В числе ближайших сотрудников государя в первые годы царствования был человек, хорошо знавший состояние и нужды церкви; это был знаменитый Мих. Мих. Сперанский, сам происходивший из духовного сословия, бывший воспитанником и учителем петербургской семинарии. Едва ли не по его инициативе в кружке ближайших сотрудников государя (Кочубей, Строгонов, Новосильцев, Чарторыжский), при проектах новых реформ, заговорили о возвышении образования и материальных средств духовенства – по крайней мере из светских лиц Сперанский явился главным деятелем в разработке этого вопроса. Обер-прокурором Св. Синода с 1803 г. назначен был князь А. Н. Голицын, друг юности государя и самое доверенное его лицо; религиозное образование он имел невысокое, первоначально был даже отрицательного направления в отношении к религии, в духе XVIII века, потом по обращении сделался покровителем разных мистических сект; но на первых порах, когда дело касалось не вопросов веры, а только указанного практического вопроса, был небесполезен для синодальных деятелей. Деятели эти скоро нашлись. Кроме митр. Амвросия, в Св. Синоде появилось несколько новых весьма видных иерархов, каковыми были: Мефодий Смирнов Тверской, известный хорошим устройством духовно-учебных заведений во всех епархиях (Воронежской, Коломенской, Тульской, Тверской), которыми он управлял, знаменитый вития Анастасий Братановский Белорусский, потом Астраханский († 1806), и с 1807 г. Феофилакт Русанов Калужский, потом Рязанский, однокурсник и друг Сперанского, человек живой, светски образованный, блестящий проповедник, скоро сделавшийся в Синоде влиятельнее самого митрополита. Правой рукой митр. Амвросия был его викарий, епископ Старорусский Евгений Болховитинов, воспитанник Московской академии и университета, служивший прежде учителем и префектом при родной воронежской семинарии, потом протоиереем в г. Павловске; вызванный в Петербург после вдовства (в 1810 г.), он постригся здесь в монашество, был префектом семинарии, наконец в 1804 г. посвящен в епископа Старорусского. Ему поручена была предварительная разработка вопроса об усовершенствовании духовных школ, которую он и исполнил к 1805 г., разработав преимущественно учебную и административную части устройства духовного образования. В разработке экономической части Анастасию Братановскому приписывается счастливая мысль, оказавшаяся очень плодотворной на деле, именно о назначении содержания для духовных школ из свечного дохода церквей. После предварительных работ в конце 1807 г. для составления полного проекта о преобразовании духовных школ и об улучшении быта всего духовенства образован был особый комитет из духовных (митр. Амвросий, Феофилакт, протопресвитер С. Краснопевков и обер-священник И. Державин) и светских (кн. Голицын и Сперанский) лиц. Плодом его работ, законченных в июле 1808 г., были: а) новая организация всего духовного образования в России с учреждением для него тоже совершенно новой системы учебной администрации и б) изыскание для духовного ведомства нового громадного капитала.

Во главе всего духовно-учебного управления в том же году была поставлена заменившая комитет комиссия духовных училищ из высших духовных и частью светских сановников (тех же, которые заседали и в комитете), составившая при Св. Синоде первое центральное учреждение для этой важной отрасли церковной администрации, так как до сих пор все духовное образование находилось в ведомстве одних епархиальных архиереев и даже их консисторий и, если не считать недолго существовавшей при Петре I (1721–1726) синодальной конторы школ и типографий, вовсе не имело общего высшего центра при Синоде. Окружными органами комиссии были сделаны духовные академии, для чего при них были учреждены ученые конференции, составленные из местных ученых лиц – профессоров каждой академии и посторонних из местного духовенства; конференциям этим предоставлены по их округам цензура духовных книг, производство в ученые степени и управление духовными школами чрез особое внешнее и окружное правление каждой академии. Ближайшее попечение о школах по-прежнему предоставлено было местным архиереям, но самим лично, без участия в нем консисторий. Новый капитал для содержания духовных школ и церковных причтов был создан комитетом, можно сказать, из ничего и без особого отягощения государства и народа. В основу его были положены: а) экономические суммы всех церквей (до 5600000 руб. ассигн.), которые назначено было поместить в банк для приращения, б) ежегодный свечной доход церквей (до 3 000 000 рублей), тоже назначенный к помещению в банке, и в) ежегодное пособие из казны в 1 353 000 руб. в течение только 6 лет. В эти 6 лет все означенные суммы, с приращениями в 5 % и за исключением расходов по преобразованию академических учебных округов, по исчислению комитета, должны были составить капитал в 24949000 руб. ассигн. с доходом в 1 247 450 руб., который вместе с ежегодным свечным доходом должен был давать Св. Синоду ежегодную сумму в 4 247 450. При внимательной экономии, сбережениях и новых пособиях от казны комитет надеялся довести эту сумму со временем до 8Ѕ миллионов, какая действительно требовалась на полное обеспечение как духовных школ, так и всех церковных причтов (от 300 до 1000 руб. на каждый). Но все эти грандиозные расчеты расстроились в самом непродолжительном времени частью вследствие утаек приходами экономических и свечных сумм, частью вследствие вскоре постигших Россию бедствий 1812 года, при нашествии Наполеона.

Бедствия эти вместе с Россией разделяла и Православная Русская Церковь. Среди необычайного подъема религиозных и патриотических чувств при нашествии грозного врага, как будто снова воротилось то время нашей истории когда вера и церковь стояли на страже православной Руси и выручали ее из всех бед, выпадавших на ее долю. Архиереи и монастыри, как в старину, жертвовали на ее спасение свои многолетние сбережения. Из своего нового капитала Св. Синод пожертвовал 1,5 миллиона. Затем, когда вражеские полчища двунадесяти язык были уже сметены с лица земли Русской, по всему пути их нашествия осталась широкая полоса страшного опустошения; опустошена была и сама Москва с ее вековыми святынями. Как в ней, так и повсюду, где побывал неприятель, приходилось восстановлять множество храмов и монастырей и помогать разоренному духовенству. На удовлетворение этих нужд Св. Синод должен был отпустить из своих сумм еще 3,5 миллиона. Было много и других пожертвований из новообразованного капитала. Все это, вместе с недоборами при самом его составлении, повело к тому, что в 1815 г., когда он должен был возрасти до 24 миллионов, он едва дорос до 15 – т.е. такой суммы, на проценты с которой можно было содержать только одни духовные школы. На пособие из казны было тоже нечего рассчитывать; во внимание к затруднительному ее положению после тяжелой войны комиссия духовных училищ в 1816 г. решилась отказаться от получения даже обещанной уже ей казенной суммы. После этого новый капитал получил значение исключительно капитала учебного; от выдачи из него окладов на причты пришлось отказаться, и эта часть проекта 1808 г. так и осталась без исполнения.

События отечественной войны имели и другое весьма важное влияние на состояние церкви и высшего церковного управления. Страшные бедствия были для России горнилом очищения от ее недавних галломанских увлечений. В своем благодарственном молебствии о спасении от врагов она выразила горькое сознание: «О их же ревновахом наставлениях, сих имеяхом врагов буйных и зверонравных». И начался период реакции против либерального движения XVIII в. К несчастью нашего образованного общества, живя целое столетие чужим умом, оно совсем отстало от своей русской жизни, оттого и реакцию свою стало выражать в чужих же, иностранных формах: отставая от чужого, французского вольнодумства, оно обратилось за религией не к своему русскому православию, а к чужому же, протестантскому мистицизму разных методистов, квакеров, гернгутеров и т.п. западных сектантов и учителей. Настало время библейских обществ, стремившихся заменить руководство церкви непосредственным само просвещением христианина по Библии и с помощью целой массы мистических книжек, распространявшихся по всей России. Во главе этого движения встал сам кн. Голицын, окруживший себя целым штатом библейцев⁴⁴ и всевозможных мистиков. Поставив себе задачей распространение царствия Божия на земле, все эти деятели нового христианства стали действовать со всем обычным фанатизмом наших общественных увлечений и причинили церкви едва ли не более скорби, чем даже деятели XVIII в. С 1813 г. сменен был весь личный состав Св. Синода, кроме митр. Амвросия; – прежние члены оказались не соответствовавшими требованиям нового времени. И самому митрополиту стоило немалого труда удержаться на месте без нарушения своих архипастырских обязанностей. Самым дорогим его помощником и поддержкой в это время после Евгения (назначенного в 1808 г. на вологодскую кафедру) был Филарет Дроздов, новое яркое светило церкви.

Он был сын небогатого коломенского дьякона (после – священника), родился в 1782 г., учился в коломенской и лаврской семинарии и по окончании курса остался в последней учителем; здесь его заметил, как отличного проповедника, митр. Платон и в 1808 г. склонил к принятию монашества. К величайшему огорчению престарелого святителя, молодой вития в следующем же году был отнят у него в наставники преобразованной петербургской академии. В Петербурге митр. Амвросий принял Филарета под свое особое покровительство и не ошибся, найдя в нем еще более дорогую для себя опору, чем бывший викарий Евгений. Не так встретил юного инока другой сильный член Синода, соперник Амвросия, Феофилакт, забравший тогда в свои руки и комиссию духовных училищ, и всю академию; он целый год не допускал Филарета до учительства, потом, когда Филарет сделался известен в столице своим проповедническим талантом, в 1811 г. за одну проповедь (на день Св. Троицы о дарах Св. Духа) чуть не обвинил его в пантеизме. Дело доходило до самого государя и кончилось Высочайшей наградой проповеднику и возведением его в сан архимандрита. В 1812 г. Филарет был определен ректором академии и получил возможность вытеснить из нее тяжелое и неприятное митрополиту преобладание Феофилакта. Вскоре после этого Феофилакт начал быстро терять свое значение. В 1813 г. он был уволен на епархию (в Рязань), а в 1817 г. почетным образом удален в Грузию экзархом, где и оставался до смерти. Самым видным членом в комиссии после него сделался Филарет, возведенный в 1814 г. на степень доктора богословия. При открытии нового религиозного движения молодой архимандрит радостно приветствовал его, находя в нем много доброго для веры и увлекательного для своего возвышенного богословского ума, и сделался деятельным членом библейского общества. Оттого он был в постоянно добрых отношениях и к Амвросию, и к кн. Голицыну, и долго служил между ними полезным связующим звеном, с одной стороны, служа поддержкой перед могущественным князем своего архипастыря, а с другой – силой своего богословского ума умеряя по возможности мистические увлечения Голицына. В 1817 г. он был рукоположен в сан епископа Ревельского – викария митрополита. Но это был уже последний год, до которого еще поддерживалось кое-какое согласие ревнителей мистицизма с церковной иерархией.

Манифестом 24 октября 1817 г. было создано обширное двойное министерство духовных дел и народного просвещения с кн. Голицыным во главе, наполненное библейцами и мистиками. В первом из двух его департаментов – духовном – выражение современных воззрений на церковь доведено было до последней крайности: Св. Синод был поставлен в его ведомстве совершенно в таком же положении и значении, как евангелическая консистория, католическая коллегия, духовные управления армян, евреев и других иноверцев. В довершение всего Голицын передал свою обер-прокурорскую должность другому лицу, кн. Мещерскому, поставив его в прямое себе подчинение, так что обер-прокурор стал представлять в Синоде лицо не государя, а только министра. Долготерпение Амвросия наконец истощилось, и он высказался против министра. После этого он найден был не соответствовавшим своему посту и в марте 1818 г. уволен из Петербурга в Новгород с оставлением при одной Новгородской епархии. Через 2 месяца он скончался. На место его назначен черниговский архиепископ Михаил Десницкий, добрый и кроткий святитель, известный своим проповедничеством еще с того времени, как он служил священником (до 1796 г.) при московской церкви Иоанна Воина. Партия министра при назначении его немало, вероятно, рассчитывала на его несколько мистическое направление, но соблазн и гнет мистицизма так усилились, что в 1821 г. довели до столкновения с министром и этого кроткого митрополита. Он обратился к государю с убедительным посланием, умоляя его спасти церковь Божию «от слепотствующего министра». Письмо это поразило императора, тем более, что всего через 2 недели после его отправки митрополит скончался. С этого времени начался заметный поворот дел против Голицына, поддержанный между прочим другим сильным любимцем Александра, соперником Голицына, графом Аракчеевым. Митрополитом был назначен Серафим (Глаголевский) Московский, известный в кругу иерархов своим строго консервативным направлением. Он с самого же начала высказался против библейского общества и вступил с ним в борьбу.

В качестве передового бойца в этой борьбе явился Юрьевский архимандрит Фотий Спасский, из недоучившихся студентов Петербургской академии, человек с сильной волей, пренебрегавший всякими страхами человеческими, успевший приобрести себе много поклонников в высшем обществе своим строгим аскетизмом, странным, полу юродивым поведением, и ни перед чем не стеснявшимся обличительным красноречием. Его почитал сам Аракчеев. Богатейшая графиня, благотворительница монастырей, особенно Юрьева, А. А. Орлова-Чесменская была его благоговейной духовной дочерью и держалась в отношении к нему, как самая раболепная послушница. Борьба его против мистицизма началась еще раньше, когда он был законоучителем кадетского корпуса в Петербурге; в 1820 г. его удалили из Петербурга в настоятели Деревяницкого монастыря, где с ним и познакомился граф Аракчеев, посодействовавший его переводу в Юрьев монастырь. С 1822 г., вызванный в Петербург, он с успехом проповедовал против мистиков в разных петербургских гостиных, был у самого государя, заинтересовавшегося его личностью, и своей проповедью об опасностях, грозящих церкви, произвел на него сильное впечатление. Другим деятельным членом противоголицынской партии, которого прочили на место Голицына, был президент Российской академии адмирал Шишков, автор «Рассуждения о старом и новом слоге», горячий порицатель перевода Библии на «простонародное», как он выражался, наречие. Весной 1824 г., когда все было подготовлено к решительным действиям против министра, Фотий сделал на него открытое и грубое нападение в доме графини Орловой: встретив его здесь перед аналоем, на котором лежали крест, Евангелие и дароносица, ревнитель-архимандрит потребовал у него немедленного отречения от лживых пророков и покаяния во вреде, нанесенном церкви. Голицын убежал из дома взбешенный, а Фотий кричал ему вслед: «Анафема». После этого Фотий подал государю одно за другим два донесения, в которых резкими чертами описывал весь вред, угрожающий от мистицизма не только России, но и всем царствам земным, законам и религиям, и настаивал на немедленном свержении министра. Донесения эти поддержал на особой аудиенции и митрополит. Государь уступил, и Голицын был уволен как от председательства в библейском обществе, так и от министерства. Само библейское общество закрылось уже по кончине Александра при Николае I. Министром был сделан Шишков, но принял на себя управление делами одних инославных вероисповеданий; православная часть министерства снова передана была обер-прокурору Синода на прежних основаниях. Личный состав Синода снова изменился; голицынские члены его были уволены на епархии, а на место их вызваны новые, в том числе на место Филарета Евгений, тогда уже митрополит Киевский (с 1822 г.). Гонение против всего голицынского сильно задело Филарета. Шишков с Аракчеевым потребовали запрещения его катехизисов (полного и краткого) на том основании, что в них не только тексты Св. Писания, но даже «молитвы Верую и Отче наш и заповеди» переведены были на «простонародное наречие». Взволнованный этим нападением, московский святитель в письме к митр. Серафиму с силой указывал на то, что катехизисы его были торжественно признаны самим Синодом, и что такое нападение на их достоинство не призванных людей с сбивчивыми понятиями о церковных делах, которые символ веры называют молитвой, касается самого Синода и может потрясти иерархию. Но продажа и издание катехизисов были все-таки остановлены; новое издание их (уже с славянскими текстами) последовало в 1827 г.

Император Николай I отнесся к московскому святителю с большим уважением, и в день своей коронации (26 августа 1826 г.) возвел его в сан митрополита. После этого до 1842 г. Филарет постоянно лично участвовал в делах Св. Синода. Другими постоянными членами Синода, кроме Серафима, были киевские митрополиты Евгений и после него († 1837) Филарет Амфитеатров. Последний начал свою службу с учительства в родной севской семинарии (род. в 1779 г.), потом был ректором семинарий орловской, оренбургской и тобольской, инспектором преобразованной Петербургской академии, где в 1814 г. вместе с ректором Филаретом удостоен степени доктора богословия, затем ректором академии Московской, в 1819 г. рукоположен епископом в Калугу, потом последовательно святительствовал в епархиях Рязанской, Казанской, Ярославской и Киевской; это был святитель-подвижник, не столько ученый, сколько непоколебимый в православии, и строго консервативного направления во всех церковных делах. Все синодальные дела велись главным образом этими членами. Первенствующий член митр. Серафим, по преклонности лет, работал не много. Всех членов, по штату 1819 г., было семь вместе с присутствующими по вызову из епархий. Устройство Св. Синода оставалось без существенных перемен до второй половины 1830-х годов, когда обер-прокурором сделался весьма памятный по синодальным реформам граф Н.А. Протасов (1836–1855). По вступлении в должность он остался недоволен канцелярской частью в устройстве Синода, которая до того времени устроена была действительно слабо и бедно. Вся она состояла только из двух небольших отделений с двумя обер-секретарями. Кроме них, нечто вроде особого отделения при Синоде составляла еще комиссия духовных училищ, состоявшая в большинстве из синодальных же членов. По инициативе графа, состав канцелярских отделений был расширен и преобразован по образцу канцелярий министерств; из них организованы были целые управления наподобие министерских департаментов, каждое с особым директором и несколькими обер-секретарями и секретарями: так появились две канцелярии – синодальная и обер-прокурорская, хозяйственное управление и заменившее (в 1839 г.) комиссию духовных училищ духовно-учебное управление. Последняя замена всеми уважаемой ученой коллегии канцелярским учреждением составляла самую неудачную часть Протасовской реформы, будучи неуместным проявлением современных увлечений графа канцелярским бюрократизмом. В общем своем составе реформа Протасова принесла синодальному управлению немало пользы, сообщив ему большую стройность и полноту, и сохранилась в главных своих чертах на долгие годы; но впечатление ее на духовное ведомство в свое время было вконец испорчено заносчивостью и властолюбием ее виновника, который старался воспользоваться ею, как средством к собственному преобладанию над членами Синода. Преобладание это чувствовалось особенно тяжело, когда властительный сановник вмешивался в чисто духовные дела, в решение которых, как человек полуиезуитского воспитания, способен был, хотя, может быть, и бессознательно, вносить дух, чуждый православной церкви. Например, в конце 1830 х годов он, как прежде Шишков, поднял дело об исправлении катехизиса Филарета, в котором усмотрел якобы протестантский оттенок в понятии о церковном предании, в отсутствии помещенного в «Православном Исповедании» П. Могилы и заимствованного у католиков учения о 9 церковных заповедях и в изложении статьи о естественном богопознании из созерцания видимого мира; книгу П. Могилы он во всем предпочитал катехизису, ввел изучение ее во все семинарии и упорно настаивал на том, чтобы она зачем-то объявлена была «символической» книгой православной церкви. В 1839 г. катехизис, по определению Св. Синода, был дополнен и исправлен, но не по мыслям графа, а в том чисто православном виде, в каком существует доселе: например, вместо учения о церковных заповедях в него вставлено было учение о блаженствах Евангельских. В 1840-х годах граф поднял новое дело о русском переводе нашей славянской Библии, причем проводил католическую мысль о том, что народу не следует давать свободного доступа к чтению Свящ. Писания, кроме того, входил в Синод с предложением объявить славянский перевод Свящ. Писания единственно достоверным и каноническим для Русской церкви, таким же, каким латинская церковь признает свою Вульгату. Мудрая осторожность и твердость митрополита московского избавила Русскую церковь от таких вредных определений. Но в 1842 г. оба Филарета, более всех мешавшие графу Протасову, были удалены из Св. Синода на свои епархии.

По удалении на епархию Филарет киевский уже не принимал участия в делах высшего церковного управления; он скончался в 1857 г., лет за 10 до кончины приняв тайно схиму с именем Феодосия. Но митр. Филарет московский и в удалении от Петербурга, не выезжая из своей епархии, продолжал оставаться, можно сказать, главным средоточием всей русской церковной жизни. Искушенный тяжкими испытаниями, он сделался мудрым и надежным руководителем почти всех русских иерархов его времени. Каждый из них при всяком удобном случае считал полезнейшим своим долгом посетить его в Москве, чтобы воспользоваться его опытными указаниями и советами в трудных делах, а в случае невозможности личного с ним общения испросить у него руководительных назиданий письменно. Его суждения в церковных делах имели решающее значение; к мнениям его невольно прислушивался и сам граф Протасов. С 1850-х годов его руководительно административное значение проявлялось в изумительно широких размерах, которые не ограничивались пределами одного церковного ведомства, а захватывали чуть не всю русскую жизнь. При взгляде на многотомное издание его писем, мнений и отзывов по самым разнородным делам становится даже непонятным, когда этот крепкий и многосторонний ум успевал все это обдумывать. К нему, как к последней инстанции, для решения всяких недоумений обращались с вопросами и Св. Синод, и разные государственные ведомства, и сама верховная власть. В тревожное время разнообразных реформ 1860-х годов осторожная и осмотрительная консервативность московского святителя спасала русскую жизнь от многих лишних увлечений преобразовательного движения и оказала услуги, которые еще трудно пока и оценить. Знаменитый святитель скончался 19 ноября 1867 г.

Из последних перемен в устройстве Св. Синода замечательны: учреждение при нем в 1867 г. контрольного отделения, учреждение в том же году вместо духовно-учебного управления, нового средоточия для духовно-учебного ведомства – учебного комитета, вроде прежней комиссии духовных училищ, в 1872 г. издание для синодальных учреждения новых штатов и, наконец, в 1885 г. учреждение училищного совета для заведования церковноприходскими школами.

В епархиальном управлении за описываемое время прежде всего обращают на себя внимание перемены в числе епархий. При открытии Синода было 18 епархий и 2 викариатства. Потом с переделами губерний это число постепенно увеличивалось. При имп. Елизавете оно увеличилось открытием епархий Московской и Петербургской и через выделение из бывшей патриаршей области нескольких новых епархий, и к 1764 г. дошло до 29. После Екатерининского Учреждения для управления губерний (1775 г.) и новых приобретениях России по польским разделам к началу XIX в. всех епархий, кроме грузинских, стало 36. В XIX столетии при имп. Николае I, число это еще увеличилось, и дошло в настоящее время до 65 с несколькими викариатствами. Старинные степени епархий по старшинству со времени Петра I потеряли значение. После отмены патриаршества он перестал жаловать архиереев титулом митрополита, отбирал иногда этот титул и у старых митрополитов (Сильвестра Нижегородского, Игнатия Крутицкого), белый клобук заменял черным, а митрополичий саккос усвоил всем архиереям без различия. Новые митрополиты начинают появляться только при имп. Елизавете. По Екатерининским штатам епархии опять разделены были по степеням на три класса и архиереям первых двух классов усвоен титул архиепископов; но потом три епархии I класса стали управляться и управляются митрополитами. С 1867 г. классы епархий снова были отменены и титулы архиереев обращены в их личное преимущество, без отношения к достоинству епархий. Замещение архиерейских вакансий постоянно производилось по избранию Св. Синода, который представлял избранных кандидатов (в XVIII в. – двоих, а с 1822 г. – троих) на высочайшее усмотрение для окончательного избрания и утверждения одного из них к поставлению.

Долгое время они оставались прежние. Коллегиальная форма, которая придана была Петром высшему церковному управлению, в епархиальное управление была перенесена только с 1744 г, когда вместо архиерейских приказов в епархиях велено было учредить консистории, существовавшие раньше только в южнорусских епархиях. С этого же времени коллегиальные учреждения стали заводиться и в епархиальных округах под именем духовных правлений (с 1840 года правления эти стали постепенно упраздняться и теперь упразднены почти все). Прежние поповские старосты оставались в епархиях до отмены в 1764 г. архиерейских сборов с духовенства, сохраняя постоянно одно финансовое значение и выборный характер. Благочиннические обязанности со времени Петра стали поручаться особым лицам, уже не выборным, а определяемым на должность самими архиереями – заказчикам. При Елизавете они получили название благочинных. В 1775 г. Платон Московский написал для них инструкцию. С конца XVIII столетия появилась новая должность благочинных над монастырями из почетнейших настоятелей монастырей. В личном составе епархиального управления до Екатерины II, как и в составе высшего управления, обращает на себя внимание преобладание малороссов, которые при архиереях из малороссов завладевали обыкновенно всеми епархиальными должностями, к великому неудовольствию местного духовенства. Все эти пришлые начальства, гордясь своим образованием, обращались с местным духовенством пренебрежительно и сурово. Старая суровая система епархиальной администрации, основанная на страхе и проявлявшаяся в «жестоких» наказаниях за вины плетьми, киями, розгами, заключением в консисторские и монастырские тюрьмы, тяжелыми работами на архиерейских дворах, по монастырям и в духовных школах, при этих чужих начальствах казалась еще тяжелее. Жаловались на черкасцов и члены приходских причтов, и учителя по школам, и монастырские настоятели, так как от обычных мер тогдашнего начальственного «смирения» подчиненных никто не был свободен. При Екатерине II господство малороссов пало; кроме того, с учреждением штатов в 1764 г. духовенство было освобождено от старого архиерейского тягла, которое само по себе портило и огрубляло отношения начальствующих к подчиненным. С падением в епархиальной администрации тягловой системы и с занятием начальственных постов новыми, своими, а не пришлыми людьми, повсюду почувствовалось облегчение прежних тяжестей. В 1766 г. сам Св. Синод принял участие в смягчении административных нравов и издал указ об отмене по духовному ведомству телесных наказаний для всех священнослужителей и белого и черного духовенства. На архиерейских кафедрах все чаще стали появляться архиереи нового, гуманного типа, старавшиеся поднять духовенство из его принижения. Таков был святитель Тихон Воронежский (1763–1767), отменивший телесные наказания в своей епархии еще раньше синодского указа и требовавший от своих консистористов, чтобы они обращались с священнослужителями с уважением, подобающим священному сану; таковы же были знаменитые иерархи екатерининского века Гавриил и Платон. Платон старался внушать духовным лицам правила самоуважения и сановитости и сам говорил о себе, что застал свое духовенство в лаптях, но успел обуть его в сапоги и ввести в гостиные. Более успешному усовершенствованию епархиальной администрации долго мешало крайне бедное обеспечение ее органов материальными средствами. Нищенские оклады ее штатных служащих, начиная с секретарей консистории, и существование разных епархиальных должностей, остававшихся без вознаграждения, на целое столетие поддержали в ней старое зло административной продажности и поборов. Зло это стало ослабевать только с конца 1860-х годов, с увеличением консисторских окладов. С царствования Александра II, даровавшего широкую свободу самоуправления всем сословиям, весьма важное значение в епархиальной жизни получили повременные съезды духовенства для совещания по сословным и епархиальным делам, оказывающие благотворное влияние на все отрасли этой жизни, особенно со стороны изыскания для них материальных средств.

Полномочия епархиальной власти, по законам Петра Великого, должны были простираться на все церковные учреждения и на всех людей, находящихся в епархии, без исключения. Но исключения все-таки были, и остались. Кроме ставропигиальных монастырей, из круга епархиального ведомства выделилось придворное духовенство, подчиненное Синоду и дворцовому управлению и поставленное под непосредственное начальство протопресвитера – духовника их Величеств. На тех же началах при имп. Павле в особое ведомство выделилось духовенство военное. В прежнее время оно находилось в подчинении епархиальным начальствам по местам расположения полков и только в военное время поступало под ведение особых флотских обер-иеромонахов и полевых обер-священников, учрежденных воинским (1716 г.) и морским (1720 г.) уставами Петра. При имп. Павле в 1800 г. учреждена должность постоянного обер-священника, который и был поставлен во главе всего духовенства армии и флотов. В 1816 г. из его управления выделилось еще новое особое управление духовенством гвардейских полков под ведением обер-священника главного штаба и гвардии. В 1840 г. учреждена должность обер-священника в отдельном Казанском корпусе, впрочем, с подчинением обер-священнику армии и флота. Все это управление военным духовенством непосредственно подчинено Св. Синоду и организовано независимо от епархиальных властей, с особыми собственными благочинными, судом и отчетностью. Первый обер-священник при Павле Озерецковский, с разрешения государя, устроил в Петербурге даже особую семинарию для детей военного духовенства, называвшуюся армейской. Но она существовала только до 1819 г., потом ученики ее были распределены по епархиальным духовным школам. В 1858 г. обер-священники переименованы в главных священников. В 1890 г. все управление военным духовенством объединено под ведомством одного протопресвитера военного и морского духовенства и состоящего при нем духовного правления.

С введением при Петре в духовное ведомство определений о штатах в содержании духовных учреждений и лиц последовали весьма важные перемены. Так как перемены эти были тесно связаны с вопросом о церковных вотчинах, то и касались только высшей иерархии и монастырей, владевших вотчинами, и лишь очень небольшого числа имевших вотчины церквей и соборов. После отобрания церковных вотчин в управление монастырского приказа на содержание церковных учреждений назначены были определенные штатные оклады, исчисленные с крайней экономией, «без чего пробыть невозможно», как выражались указы. При исчислении их правительство принимало во внимания не столько их достаточность для церковных учреждений, сколько то, чтобы от них оставалось как можно более остатков на государственные и общественные нужды. Да и эти урезанные оклады выдавались не сполна, а на половину (ради военного времени), а то и вовсе иногда не выдавались. Сверх того, на них же монастыри должны были содержать присылавшихся на их попечение престарелых и раненых воинов, распределяя между ними порционы незамещенных монашеских вакансий. Монастырский приказ со своей стороны всего более заботился о том, чтобы собрать с своего ведомства все, что с него требовалось, и не поплатиться на недобор, и очень мало обращал внимание на главное – на благосостояние самих вотчин, которыми управлял, а равно на благосостояние настоящих хозяев этих вотчин – церковных учреждений. Неизбежным результатом такого хозяйства его было то, что церковные учреждения стали быстро приходить в упадок; архиерейские дома скудели, монастырские здания и церкви стояли без ремонта и разваливались, церковные вотчины разорялись и пустели от непомерных сборов и крестьянских побегов. По учреждении Св. Синода церковные имения снова были отданы в заведование духовных властей, и сам монастырский приказ перешел в ведомство Синода. Но архиереи и монастыри и после этого не могли распоряжаться своими вотчинными доходами самостоятельно, а должны были довольствоваться с них одними своими штатными окладами, все же остальное целиком отдавать в распоряжение правительства. Монастырский приказ, оставшийся центральным органом церковного хозяйственного управления, и под ведомством Синода должен был руководствоваться теми же правилами, что прежде под ведомством Сената, причем ответственность за недоборы, которую он нес прежде сам один, легла теперь главною своею тяжестью уже на Св. Синод. Таким образом, духовное ведомство с управлением своими вотчинами приняло на себя только лишние хлопоты и тяжелую ответственность без особенных выгод. Юридически вотчины эти считались церковной собственностью, но фактически духовное ведомство было над ними только управляющим, а настоящим хозяином было государство. В таком состоянии вопрос о церковных вотчинах оставался до 1760 х годов, склоняясь, очевидно, к решению в смысле полной их секуляризации. Между тем еще при самой передаче этих вотчин духовенству, они были уже разорены и имели на себе свыше миллиона недоимок. Как Св. Синод ни доказывал, что недоимки эти образовались еще при светском управлении вотчинной экономией, и что духовное ведомство ничем в них не повинно, правительство так и осталось в убеждении, что и в недоборах, и в дурном состоянии вотчин виновато небережливое и неумелое хозяйство одной «духовной команды». При Анне Иоанновне до церковных вотчин добралась страшная доимочная канцелярия и разорила их вдосталь. Из подозрительности к духовным властям сбор недоимок был поручен светским властям и военным командам, а в 1738 году коллегия экономии, заменившая монастырский приказ (с 1726 г.) и управлявшая вотчинами, была совсем переведена в ведомство Сената, и так усердно начала расходовать церковно-вотчинные суммы на государственные надобности, что, например, в 1740 г. не из чего оказалось выдать жалованья даже членам Св. Синода. Благочестивая Елизавета Петровна опять отдала церковные вотчины в руки духовенства, но к концу своего царствования и она стала доходить до секуляризационных соображений. На одной конференции Синода и Сената в 1757 г. она определила положение вопроса о церковных вотчинах весьма выразительно, заметив, что духовные учреждения, «не имея власти употреблять свои доходы инако, как только на положенные штатом расходы, суетное себе делают затруднение управлением вотчин», и собиралась составить об них новые распоряжения, но не успела сделать этого до самой своей кончины.

Император Петр III первый сделал решительный шаг, распорядившись включить все церковные вотчины в общий состав имуществ государственных, а на содержание церковных учреждений и лиц определить штатное жалованье. Но такая крупная реформа на первый раз сильно поразила духовенство и была принята им до того не сочувственно, что послужила не последним поводом к свергнувшему этого императора перевороту. Его преемница Екатерина II на первых порах по восшествии на престол должна была осудить и отменить распоряжения своего супруга, хотя в душе была совершенно с ними согласна. Дело секуляризации церковных вотчин, однако, настолько уже созрело и притом было тогда таким модным делом по всей Европе, что откладывать его решение в дальний ящик императрица нашла нерасчетливым и едва только утвердилась на престоле, как созвала для решения этого дела комиссию из духовных и светских лиц. В 1764 г. работы комиссии были закончены; все церковные вотчины были переданы в государственное ведомство под именем экономических. Архиерейские дома и монастыри разделены на три класса и снабжены соответственными каждому классу окладами жалованья с прибавкой к денежным окладам известного количества земель и разных угодий; определены также оклады на соборы, архиерейские богадельни, инвалидов (вместо содержания их в монастырях) и на духовные школы. Замечательно, что некоторые из Екатерининских окладов были гораздо меньше тех, какие в свое время назначал Петр III, притом же не простирались на монастыри безвотчинные – последние или оставлялись на их собственном содержании, или закрывались. Между тем выгоды, какие получила от всей этой операции казна, были очень велики: на оклады всего духовного ведомства ежегодно отпускалось всего 462 868 руб., тогда как одного крестьянского оброка с отобранных вотчин (910 866 душ) она получала 1 366 229 руб., кроме разных других вотчиных доходов. Оклады эти, впрочем, время от времени увеличивались, и к концу царствования Екатерины доросли до 500 000 руб. с лишним.

Образованное общество и в России, и в Европе прославляло Екатерину за такое модное тогда дело. Но высшее русское духовенство, конечно, было недовольно, хотя и молчало. На откровенный протест отважился только один архиерей из малороссов, – Арсений Мацеевич Ростовский. В 1763 г., еще во время предварительных работ комиссии о вотчинах, от него поступили в Синод одно за другим два доношения, в которых он горячо доказывал неприкосновенность церковного достояния, которого не трогали даже татарские ханы, и несправедливость затеянного правительством дела и угрожал в будущем полными упадком в России всего монашества, а с ним и архиерейства и превращением от того всего Русского государства со всеми его чинами и академиями в государство беспоповское, протестанское, даже атеистское. Императрица была чрезвычайно раздражена этим протестом, но предала беспокойного архиерея суду самого же Синода. Синод лишил его сана и, как оскорбителя Величества, решил препроводить к светскому суду, по которому он должен был подвергнуться смертной казни. Екатерина ограничилась только приговором Синода, и Арсений отправлен был на заточение в Карельский монастырь. Дело, однако, этим не кончилось: в 1767 году, по доносам из монастыря в хулах на судей и императрицу он был снова судим, лишен монашества и под именем «Андрея Враля» заключен секретно в Ревельскую крепость, где и скончался в 1772 г. Память его в народе окружена была большим уважением и разными легендами об его пророчествах (касательно гибели его судей), чудесах и посмертных явлениях. Все противодействие делу секуляризации только этим протестом и ограничилось. В 1786 году церковные вотчины были секуляризованы в Малороссии. Тогда же закрыта сама коллегия экономии, державшая секуляризованные вотчины доселе в своем отдельном ведомстве, и вотчины эти окончательно слились с имениями государственными под управлением казенных палат. В 1788 г. сделаны соответствующие распоряжения о монастырских вотчинах губерний Харьковской, Екатеринославской, Курской и Воронежской. Наконец, по присоединении к России западного края и Закавказья, населенные церковные земли в разное время (при Николае I и Александре II) отобраны и там с приличным за них вознаграждением духовенства из казны. Из распоряжения касательно содержания церковных учреждений после Екатерининских штатов замечательны: при Павле I – увеличение штатных окладов духовенства почти вдвое и прибавление архиерейским домам и монастырям земельных и других угодий; при Александре I – дозволение им (1805 и 1810 гг.) вновь приобретать недвижимые имения, с особого, впрочем, на каждый раз Высочайшего разрешения; при Александре II издание новых возвышенных штатов для архиерейских домов.

Содержание белого духовенства оставалось постоянно на попечении главным образом приходских обществ. В Прибавлении к Духовному регламенту высказано было предположение назначить в пользу приходских причтов постоянные годовые взносы со всех приходских дворов, но предположение это не осуществилось. Между тем при Петре уменьшилось и то благосостояние, каким духовенство пользовалось прежде. По случаю войны сокращена была наполовину царская руга ружным церквам. Некоторые доходные статьи духовенства – мельницы, рыбные ловли, пчельники, бани, наемные помещения при домах – объявлены оброчными статьями казны. В 1722 г. причтам запрещены были праздничные славленья по приходам, кроме Рождественского, и хождения с иконами. Появились новые сборы на школы, богадельни, на полковое духовенство, сбор со священников драгунских лошадей, а с церковников по рублю в год за освобождение от личной военной службы, повинности пожарная, караульная и другие. Более полезными для улучшения средств духовенства были только меры к более равномерному распределению приходов и сокращению числа церквей и причтов штатами 1722 г., которых правительство держалось потом почти в течение всего XVIII в.; на 100–150 дворов прихода полагался причт из 3 или 4 членов, на 200–250 двойной, на 250–300 и более – тройной. Благочестивое царствование Елизаветы принесло духовенству несколько более выгод: ружным церквам возвращена их руга; восстановлены славленья по домам прихожан, последовало освобождение духовенства от некоторых повинностей – полицейских, подводной, постоянной; кроме того, при общем межевании земель в 1754 г. положено было продолжить надел церквей землями, который остановился еще в конце XVII столетия. Надел этот, впрочем, начался уже при имп. Екатерине с 1765 г. – количество его было определено в 33 десятины на причт. Любопытно, что в комиссии о составлении нового уложения со стороны дворянства, желавшего полной монополии землевладения в империи, раздавались голоса, требовавшие отобрания у духовенства и тех земель, какие у него уже были. Императрица не разделяла этого мнения, и надел церквей землями производился при ней довольно деятельно, охватив к концу царствования 23 губернии. Но зато она положительно отказалась для улучшения быта духовенства воспользоваться средствами секуляризованных церковных вотчин, хотя духовенство на эти средства много рассчитывало по обещанию самой же императрицы, высказанному при начале секуляризационной операции. В штаты вошли только соборы и до 105 церквей, имевших вотчины, и то с очень скупыми окладами – на все до 16400 руб. В 1765 г. императрица, с голоса западных обличителей тамошнего клерикального корыстолюбия, вздумала защищать от такого же корыстолюбия и своих подданных, и выдала обязательную таксу за требы с крайне ничтожными цифрами – 3 коп. за крещение, 10 коп. за брак, столько же за погребение и т.д. При императоре Александре I такса эта была возвышена вдвое. Император Павел, благоволивший к белому духовенству, продолжив надел церквей землями, возложил обработку этих земель в пользу причтов на прихожан, но Александр I отменил это распоряжение, как неудобное на деле. Большие надежды возбудил в духовенстве известный комитет 1808 г., предназначавший из проектированного им капитала значительные оклады на все причты (от 300 до 1000 р. на причт), но, как известно, предположения его не осуществились, а между тем из-за них остановлен был надел церквей землями, в ожидании будущих благ признанный тогда уже не нужным. Из нового капитала духовенству пришлось попользоваться очень немногим. Так, из него положено было выдавать классные оклады ученому духовенству по ученым степеням, временные пособия причтам, разорившимся от пожаров, неурожая и пр., и по 150000 р. в год на пенсии духовным лицам и попечительства о бедных духовного звания. Попечительства эти учреждены в 1823 г. при консисториях; кроме указанного пособия из духовно-учебного капитала, в пользу их назначены особые кружечные сборы, разные штрафные деньги из консисторий, доходы с кладбищ и остатки штатных сумм из монастырей. При имп. Николае I надел церквей землями снова усилен. Кроме того, для западных епархий с 1842 г. назначены причтам небольшие, вспомогательные к их приходским средствам оклады казенного жалованья, которые с 1843 г. стали постепенно распространяться и на другие епархии. Тогда же утверждено положение об обеспечении сельского духовенства землями, церковными домами и пособиями от прихожан. С 1860-х годов вопрос об обеспечении духовенства подвергся особенно тщательному обсуждению и в правительственных сферах, и в литературе, и среди самого духовенства. В 1862 г. образовано было особое присутствие по делам духовенства из членов Синода, обер-прокурора, министров внутренних дел и государственных имуществ и других лиц (действовало до 1885 года), а в 1863 г. открылись губернские присутствия из представителей местной администрации, духовенства и общества под председательством архиереев. В том же году циркуляром главного присутствия намечено самое направление последующих работ по вопросу об обеспечении причтов – рекомендовалось в этом деле, как общественном, обращать внимание не столько на правительственные, сколько на общественные и, в частности, на приходские средства, возбуждая самодеятельность приходских обществ. Возбуждение этой самодеятельности выразилось в учреждении с 1864 г. по приходам приходских попечительств, восстановлении и открытии при церквах братств, в пожертвованиях на причты, назначении им по местам (в Таврической губернии) годового приходского жалованья, разных в пользу них постановлениях земств и прочего. Духовенство со своей стороны предпринимало разные меры самопомощи, изыскивая средства для образования своих детей, заводя свечные епархиальные заводы, учреждая эмеритальные кассы. Правительственные мероприятия состояли в новых нормальных штатах для соборных и приходских причтов и возвышении им окладов жалованья (с 1864 г.), особенно в Западном и Прибалтийском крае, в распоряжениях об отводе им земель, постройке домов, отпуске леса, возвышении пенсионных окладов и т.д. С 1893 г., по державной воле, возобновлен ежегодный прибавочный отпуск из казны на распространение окладов жалованья духовенству в тех епархиях, где их еще не было. С 1895 г. отпуск этот с 250000 увеличен до 500000 рублей.

Кроме вопроса о материальных средствах духовенства, в жизни его за описываемое время обращает на себя внимание развитие его сословной наследственности. При Петре I оно окончательно сформировалось в особое сословие, и притом замкнутое. В интересах государственной службы и тягла доступ в него из других, служилых и тяглых, сословий был почти вовсе закрыт. Притом же для церковной службы стало обязательно требоваться известное специальное образование, и воспитанники духовных школ скоро заслонили доступ к церковным местам для всех посторонних людей. Вместе с тем постепенно стали падать и приходские выборы на эти места – архиереи знали воспитанников своих школ сами, и лучше всех приходских избирателей. Понятно, что при таких условиях все прежние формы наследственности церковного служения могли развиваться совершенно беспрепятственно. Духовная школа, воспитанники которой могли получать церковные места, по правилам образования, и помимо прав наследственных, мало повредила наследственникам; последние, поучившись в ней, только еще более укрепляли свои наследные права. Часто, впрочем, и неученый наследник имел возможность пересилить своего ученого соперника, опираясь на известные владельческие права свои на наследное строение при церкви и запрашивая за него с претендента на свое наследное место непомерную плату. Петр Великий распорядился поэтому, чтобы члены причтов жили не в своих, а в церковных домах, и чтобы собственные их дома прихожане купили в пользу церкви, но это распоряжение было так же не выполнимо, как подобное же распоряжение собора 1667 г. о выкупе прихожанами у духовенства св. Божиих церквей. Комитет 1808 г. для устроения церковных домов проектировал особый строительный капитал, но он весь потом расходовался на постройки по одному духовно-учебному ведомству. Определение сословных прав духовенства, вследствие крайней его приниженности, шло весьма медленно. По своей подсудности одному духовному начальству оно давно уже имело значение класса привилегированного, но по платежам и повинностям долго не отделялось от податного люда. Каноническая свобода его от личного податного состояния в древней Руси оказывалась неприложимой к жизни, потому что раскладка податных сборов производилась тогда у нас не по душам или лицам, а по дворам и землям, которые подлежали им и во владении духовенства. В первый раз свобода эта оказалась осуществимой только при Петре после введения для податных классов подушного оклада, от которого священнослужители были освобождены. Но и после этого в 1721–1722 гг. Св. Синоду стоило немалых хлопот испросить свободу от податного состояния церковникам и детям священнослужителей: дети церковников так и остались тогда в окладе. За всем тем на духовенстве все-таки долго, до царствования Елизаветы, оставались разные особые личные повинности – караульная, пожарная, рассыльная, постойная, подводная. Гражданское принижение духовенства так было для всех привычно, что еще при Екатерине II в комиссии о новом уложении митр. Гавриилу с трудом удалось отстоять духовное сословие от причисления к мещанству и сохранить за ним «благородное» значение; но оно все-таки и после этого не получило одного из важнейших прав благородного состояния – свободы от телесных наказаний по светскому суду. Право это даровано священнослужителям при Павле и Александре I указами 1796 и 1801 гг., а церковнослужителям уже в 1863 г., при общей отмене телесных наказаний.

Немудрено, что и выход из духовного сословия долго был открыт только в податное состояние или же в солдаты, отчего оно замыкалось и с этой стороны, накопляя внутри себя множество лишних людей, не желавших из него выходить, и требуя для своего очищения от них внешних и часто насильственных мер. Лишних священнослужителей архиереи старались распределять в викарии к церквам и в учители духовных школ, а правительство предоставляло им (до ХIХ столетия) полную свободу слагать сан и поступать в гражданскую службу и другие состояния. Излишек их так был велик, что духовные власти в течение всего XVIII в. едва могли вывести даже крестцовое духовенство, против которого вооружались с особенной силой. Для уменьшения числа лишних церковников и детей духовенства с 1703 г. употреблялись разборы, по которым их забирали в солдаты или в подушный оклад. Разборы эти периодически повторялись в каждое царствование. Особенно тяжелы они были в царствование имп. Анны, когда духовенство заподозрено было в недоброжелательстве правительству. В 1730 г., при воцарении Анны Иоанновны, вследствие несвоевременности и неясности распоряжений, вышла путаница из-за присяг на верноподданство новой государыне, так что многие причты присягали ей уже в 1732 г., а иные вовсе не присягали. За это множество церковников и детей духовенства было отдано в солдаты или в подушный оклад; кроме такого отчисления от своего сословия, виновные по делу о присягах наказывались еще жестоко плетьми. Наказанию этому подвергались и не бывшие у присяг священнослужители, некоторые были даже расстрижены и тоже попадали или в оклад, или в солдатство. Множество духовных лиц пострадало таким же образом и подверглось ссылке в Сибирь еще за связи с разными опальными людьми и за опущение царских молебнов и панихид. Духовное сословие было опустошено до того, что Св. Синод насчитывал по епархиям целые сотни церквей, остававшихся вовсе без причтов; вследствие этого в 1774 г. он обратился к императрице с докладом, прося наконец пощады своему ведомству. Императрица указала остановить разбор. Со времени имп. Елизаветы разборы стали значительно легче, касаясь главным образом людей безграмотных, к церковной службе совсем негодных или чем-нибудь себя опорочивших; притом же отписываемым от духовного сословия по большей части давалось дозволение избирать себе род жизни добровольно самим. Был один только суровый разбор, напоминавший старые разборы – это при имп. Павле I. Последний разбор был при императоре Николае I в 1830–1831 годах. Наконец, указами 1827 и 1830 годов (о поступлении в военную и гражд. службу) и статьями свода законов 1842 г. были точно определены права рождения и воспитания священно и церковно-служительских детей, и для них получилась возможность более выгодного и почетного выхода из своего сословия с правами некоторой привилегированности при избрании службы или другого рода занятий, по самому происхождению и без приписки к податному состоянию. Окончательное расторжение сословной замкнутости духовенства последовало в 1869 г.: 16 апреля определены были новые сокращенные штаты церквей, а указом 26 мая дети духовенства вовсе отчислены от состава духовенства – священнослужительские с правами личного дворянства или потомственного почетного гражданства, церковно-служительские с правами личного почетного гражданства, после чего духовное сословие определилось только кругом лиц, состоящих на действительной церковной службе.

В отношениях государства к религии со времени Петровской реформы принят был в основание принцип свободы вероисповеданий. «Совести человеческой, – писал Петр в указе 1702 г., – приневоливать не желаем и охотно предоставляем каждому на его ответственность пещися о спасении души своей». Принцип этот приложен был и к делу христианской миссии между иноверцами империи. Сначала Петр хотел было уничтожить все принятые до него внешние поощрительные меры к обращению инородцев, оставив в силе одни меры духовные, но скоро отказался от этой мысли и снова велел восстановить и отписку крещеных крепостных от их некрещеных помещиков, и разные льготы новокрещеным; в 1720 г. всем новокрещеным дарована была трехлетняя льгота от податей и рекрутства. При имп. Елизавете такие поощрительные меры к крещению усилены еще денежными и вещевыми подарками новокрещеных, раскладкой следующих с них за льготный срок податей и рекрутчины на их некрещеных единоплеменников и прощением совершенных до крещения преступлений. Екатерина II снова провозгласила принцип веротерпимости, доведенной на этот раз даже до крайности, до индифферентного покровительства всем, даже языческим вероисповеданиям. «Как всевышний Бог, – писала императрица в указе Св. Синоду от 1773 г., – терпит на земле все веры, то и Ее Величество из тех же правил, сходствуя Его святой воле, в сем поступать изволит, желая только, чтобы между ее подданными всегда любовь и согласие царствовали». На основании такого принципа и из известных опасений перед мнимым фанатизмом духовенства, деятельность православных миссий была ослаблена до последней степени. Поощрительные меры к крещению иноверцев были отменены, кроме трехлетней льготы новокрещеным. Этого мало – иноверному духовенству (муллам, ламам) назначались казенные средства содержания, каких не имело даже и православное духовенство. Мусульманство получило полную свободу заводить мечети и школы; правительство даже само строило мечети, например, в Оренбургском крае для киргизов, которые еще переживали тогда период двоеверия и вовсе не были утверждены в мусульманстве, и которых утверждать в нем было вовсе не дело православного государства. Наконец, мусульманству дана была еще небывалая у него правильная и крепкая организация чрез назначение для его духовного управления двоих муфтиев – в Уфе (1788) и в Крыму (1794) со множеством штатных мулл. В Сибири такая же организация дана ламству через подчинение всех лам одному верховному ламе; потом в 1775 г. введены для лам узаконившие их штаты, истолкованные ламами, как знак прямого покровительства верховной власти ламской вере. Штаты эти подтверждены в 1822 г., а в 1853 г. вышло целое законодательное положение о ламском духовенстве. В качестве служителей религии и муллы, и ламы получили свободу от податей, как православное духовенство. Несмотря, однако, на все подобные проявления духа времени, дело православной миссии все-таки шло своим чередом во все это время, особенно в XIX в., по местам даже успешнее, чем прежде, благодаря большему развитию ее духовных средств и ее лучшей организации. Кроме инородцев Поволжья и Сибири, действия ее простерлись на некоторые новые племена, например, калмыков, еще с XVII в. начавших переселяться в Россию, и на племена вновь присоединявшихся к России местностей Средней Азии, Сибири и Кавказа. На востоке деятельность православной миссии выступила даже за пределы русских владений – в Китай, Японию и Америку. Наконец, к числу важнейших приобретений Русской церкви нужно отнести воссоединенных с нею в XIX в. униатов и обращавшихся в православие протестантов Западного края.

В Казанской епархии дело христианской миссии оживилось с 1701 г. при казанском митрополите Тихоне, который с помощью ключаря Феодора и иеромонаха Алексея Раифского до 1724 г. обратил множество инородцев своей епархии, преимущественно, впрочем, из язычников – мусульмане оказывались всегда упорнее в своей вере. Он первый обратил внимание и на образование крещеных инородцев, заведя для них в Казани школу из 32 учеников; когда, за недостатком средств, школа эта закрылась, он продолжал обучение новокрещеных детей в духовной школе при своем доме. После него в 1731 г. в Свияжске для Казанской и Нижегородской епархий была учреждена комиссия новокрещенских дел, во главе которой встал Алексей Раифский. С 1724 г., со смерти Тихона, по 1733 г. он успел обратить до 1300 чуваш и завел для них школу при свияжском Богородицком монастыре, в котором был (до 1738 г.) архимандритом. Особенно сильно поднялась миссионерская деятельность в Казанском крае с 1738 г., когда казанским архиереем сделался наиболее памятный в христианском просвещении этого края Лука Конашевич. В своей ревности к обращению инородцев он доходил иногда даже до крайностей, насильно брал инородческих детей в свои школы, устроил в татарской слободе в Казани две церкви и завел там крестные ходы; в селе Болгарах сломал остатки древних зданий, считавшихся у мусульман священными, и сильно раздражил против себя всех некрещеных татар. В 1740 г. при свияжском Богородицком монастыре, вместо комиссии новокрещенских дел, учреждена была новокрещенская контора с окладом на миссионерские расходы в 10 000 рублей. Она состояла из начальника ее архим. Димитрия Сеченова, 2 протоиереев, 5 переводчиков и 6 человек канцеляристов и солдат. Округ ее обнимал губернии Казанскую, Нижегородскую, Воронежскую и Астраханскую. Со стороны правительства при имп. Елизавете новым миссионерам стало оказываться небывалое доселе энергичное содействие; кроме дарования крещеным известных льгот, правительство распорядилось остановить постройку новых мечетей – некоторые наличные мечети сломать, крещеных отделить от некрещеных через переселение на другие места или первых, водворяя их поблизости русских селений, или последних, если на старом месте их жительства крещеных окажется более десятой доли всего населения. При таком содействии светской власти миссионеры крестили инородцев большими массами. За два года управления Сеченова контора инородческих дел насчитывала до 17 362 обращенных. В 1742 г. Димитрий был поставлен епископом в Нижегородскую епархию, где в течение 6 лет обратил еще до 50 000 инородцев. После него начальником миссии сделался архимандрит Сильвестр Гловацкий из учителей казанской семинарии и, при содействии другого учителя, иером. Вениамина Пуцека-Григоровича, еще более развил успехи миссии. Крестились сразу целые селения; у миссионеров иногда не доставало даже средств для снабжения всех новокрещеных указными дачами. Всех крещеных в районе казанской миссии при Елизавете насчитывалось свыше 430 000 душ. Но и теперь крестились преимущественно язычники – мордва крещена вся, черемис, чуваш, вотяков осталось некрещеными малое число; татар же мусульман крестилось всего до 8 000 человек, да и те были очень нетверды в вере и готовы были отпасть от церкви при первом удобном случае. Мусульманство было так сильно, что успешно развивало даже свою собственную пропаганду среди язычников, особенно чуваш. Нельзя, впрочем, сказать, чтобы вполне удовлетворительно было обращение и других инородцев, миссионеры успевали только крестить их, научить же вере не могли. Духовенства, знающего инородческие языки, которое могло бы продолжать дело миссионеров, не было. Инородческих школ тоже было мало. В 1745–1749 гг. было заведено две школы в Свияжске и по одной в Елабуге и Царевококшайске, но в 1753 г. Лука Конашевич соединил их в одну – в Казани, а после него и эта единственная школа пришла в упадок. Между тем слишком энергичная деятельность миссионеров возбудила против себя волнение среди инородцев – татар и мордвы. В 1745 г. терюшевская мордва Нижегородской епархии за разорение языческого кладбища в с. Сарлеях едва не убила архиерея Димитрия Сеченова и была усмирена только вооруженной силой. В Казанском крае волнение татар грозило тем большею опасностью, что по соседству между башкирами в 1750-х годах кипел сильный бунт. В 1755 г. правительство поэтому сочло нужным перевести Луку Конашевича в другую (Белогородскую) епархию и смягчить свои указы о мечетях и переселениях татар. После этого миссионерская деятельность стала слабее, а при имп. Екатерине II пришла в полный упадок.

В 1764 г. закрыта была самая контора новокрещенских дел; для проповеди св. веры в восточных епархиях и в Сибири велено выбрать только особых «проповедников». Несмотря на ослабление всех стеснений для иноверцев, татары не переставали волноваться, особенно когда архиепископом Казанским сделался известный им своею ревностью Вениамин Пуцек-Григорович и восстал против постройки у них новых мечетей. При известном тогда предубеждении в правительственных сферах против «фанатизма» духовенства жалобы татар имели большой успех. В 1773 г. вышел указ, устранявший архиереев от всяких дел об инородцах и о построении их молитвенных домов, и предоставлявший этого рода дела одной светской власти. После Пугачевского бунта, в котором инородцы принимали самое деятельное участие, правительство стало смотреть на их обращение в христианство еще неблагосклоннее. В 1789 г., по случаю нового волнения между башкирами, запрещено было посылать к инородцам и проповедников без особого сношения о том архиереев с губернаторами, а в 1799 г. упразднена и сама должность проповедников. Пользуясь своей неприкосновенностью, усиленное учреждением иерархии муфтиев и мулл, мусульманство еще более развило свою пропаганду среди язычников, в чем помогало ему иногда само правительство; например, оно содействовало утверждению ислама между шаманствовавшими еще киргизами, строя у них с помощью казанских мулл мечети и школы, а в конце XVIII в. на свой счет отпечатало для татар множество экземпляров Корана. В 1802 г. станки азиатской типографии, по просьбе татар, переведены были из Петербурга в Казань, и типография эта стала ежегодно выпускать десятки тысяч мусульманских книг, так что Казань сделалась настоящим центром мусульманского образования в России. Результаты всего этого обнаружились с самого начала XIX столетия и стоили больших хлопот. Еще в 1802 и 1803 гг. начались отпадения крещеных татар. Христианская миссия должна была переменить самое направление своей деятельности – вместо приобретения для церкви новых чад ограничиться лишь заботами об удержании в христианстве приобретенных прежде. В видах христианского просвещения их в 1802 г. вышел указ о переводе на инородческие языки кратких катехизисов и некоторых более нужных молитв. Затем библейское общество стало распространять на этих языках переводы Св. Писания. Казанский архиепископ Амвросий Протасов предлагал переводить на инородческие языки и богослужебные книги, но мысль его тогда не нашла себе сочувствия. При духовно-учебных заведениях епархий с инородческим населением стали открывать классы местных инородческих языков, потому что в духовенстве, знающем эти языки, была крайняя нужда. Но дело миссии было до того уже запущено, что его долго нельзя было поправить. В царствование Александра I и Николая производилось множество дел об отпадениях в Казанской епархии черемис и чуваш, в Вятской вотяков, в Нижегородской мордвы; особенно большие беспокойства производили массовые отпадения крещеных татар, начавшиеся с 1827 г. Для ослабления этих отпадений духовное и светское начальства принимали разные меры – полицейские преследования отпадавших, телесные наказания, ссылки, расторжение браков крещеных с некрещеными, принудительное крещение детей в отпадавших семьях и проч. В 1830 г. в Казанской епархии вновь учреждены особые миссионеры. В 1847 г. при Казанской академии, по Высочайшему повелению, предпринят был перевод на татарский язык священных и богослужебных книг. Но все эти меры мало приносили пользы. Само обучение татарскому языку в семинариях и переводы на него оказывались не соответствующими своему назначению, потому что для них употреблялся не живой, разговорный татарский язык, а книжный, понятный только образованным татарам. Последнее большое отпадение татар было в 1866 г., но к этому времени у православной миссии для борьбы с мусульманской пропагандой явились уже новые, более сильные средства.

Еще в 1854 г. при Казанской академии учреждены были специальные миссионерские отделения. В среде одного из них, противомусульманского, выработана была новая система действий для укрепления крещеных татар в христианстве, состоявшая в переводах христианских книг и обучении детей этих татар в школе при помощи не книжного, а живого, разговорного татарского языка. С 1861 г. профессор Ильминский начал первые переводческие труды в этом новом направлении, а в 1863 г. завел в Казани первую крещено-татарскую школу с преподаванием на том же языке. Школа эта была встречена крещеными татарами с доверием, быстро получила между ними популярность и сделалась матерью подобных же школ по крещено-татарским селениям не только Казанской, но и других епархий волжско-камского края. Когда количество новых переводов достигло надлежащей полноты, в Казани на татарском языке с 1869 г. открыто было православное богослужение, произведшее между крещеными татарами сильное христианское движение, и скоро распространилось по татарским селениям. К тому же времени новая система инородческого образования, после долгих обсуждений, была принята министерством народного просвещения и приложена ко всему вообще инородческому образованию. В 1872 г. в Казани открыта была уже особая инородческая учительская семинария. Важной поддержкой новых переводов и школ с 1867 г. сделалось вновь открытое в Казани братство св. Гурия, принявшее на себя обязанность содействовать утверждению веры среди инородцев Казанского края. Из новых школ вышло довольно деятелей христианского просвещения и достойных служителей православной церкви для инородцев из их же единоплеменников. С 1869 г. при братстве св. Гурия учреждена особая переводческая комиссия для распространения христианских книг на местных языках, а в 1876 г. миссионерское общество поручило ей переводы таких книг и на другие инородческие наречия, «не исключая даже отдаленнейших окраин востока». После инородческой учительской семинарии в Казани стали возникать учительские школы того же рода в некоторых других местах – центральная чувашская в Симбирске, черемисская уфимская, инородческая-бирская. Мусульманство, сильное своим религиозным убеждением, весьма распространенным образованием и своей организацией, и далее плохо поддавалось миссионерским мерам, но теперь по крайней мере оно уже едва ли могло производить своей пропагандой такие массовые совращения крещеных инородцев, как прежде.

В нижних частях Поволжья и прикаспийских степях с конца XVII в. началось крещение калмыков, исповедовавших ламайскую веру. В 1700 г. из новокрещеных калмыков образовалось уже большое селение на р. Терешке. Хан Аюка сильно враждовал против России за крещение и прием своих подданных и требовал их к себе обратно, разорил самое селение их на Терешке. Русское правительство стало поэтому отсылать крещеных калмыков на жительство в Киев и к казакам в Чугуев. По смерти Аюки († 1722) и после крещения в Петербурге его внука Тайшина, Св. Синод решился отправить к калмыкам в 1725 г. особую миссию под начальством иеромон. Никодима Ленкевича. Миссия эта лет за 10 крестила до 1700 человек. В 1730-х гг., для облегчения крещеных калмыков от переселений, правительство, по мысли Никодима, дало им для жительства земли по Волге выше Самары, где для них основан был г. Ставрополь. Туг поселена и вдова Тайшина Анна со всей ее ордой. Никодим скончался в 1739 г. Трудами его преемника протоиерея Андрея Чубовского при имп. Елизавете обращено было еще до 6000 человек, в том числе множество калмыков из главных кочевьев их в астраханских степях и вдова тамошнего хана Дундука – Омбо с детьми. В 1740-х годах в Ставрополе заведена была русско-калмыцкая школа и появились переводы на калмыцкий язык Нового Завета и молитв. При Екатерине II дело христианской миссии ослабело и у калмыков. От притеснений русских чиновников множество из них уходило за Куму и Урал, где они снова обращались в старую веру. В 1771 г. разом ушло 30 000 кибиток к границам Китая. После этого, в предотвращение новых уходов, правительство стало обращаться с ними крайне осторожно и, чтобы не раздражать их, даже стеснило проповедь христианских миссионеров. При имп. Александре I на калмыцкий язык переведены были катехизис и Евангелие от Матфея, но очень неудачно и непонятно. Одно время за миссионерство у калмыков взялись было братья-гернгутеры из Сарепты, но не имели удачи; притом же их миссионерские подвиги в 1823 г. были остановлены правительством – обращенных ими калмыков указано присоединять к православной церкви. При имп. Николае несколько раз поднимался вопрос об учреждении особой калмыцкой миссии, но из тех же опасений раздражить калмыков каждый раз был отклоняем. Самыми важными средствами к их обращению и просвещению все время оставались: кое-какое обучение калмыцкому языку в саратовской и астраханской семинариях будущих пастырей для селений, близких к калмыцким кочевьям, некоторые калмыцкие переводы семинарских преподавателей этого языка, богослужение, совершавшееся для калмыков с 1848 по 1859 г. в походной церкви, при которой все это время состоял священником хороший знаток калмыцкого языка В. Дилигентский, наконец, заведенная последним в Царицыне школа для калмыцких детей. Несмотря, впрочем, на всю недостаточность этих средств и сильное противодействие христианству со стороны калмыцких начальств и сильных гелюнов⁴⁵, частных обращений было довольно – до 100 человек в год. Позже деятельность миссии у калмыков сосредоточилась в епархиях Астраханской, Кавказской и отчасти Донской.

Говоря об обращении в христианство инородцев Европейской России, нельзя не упомянуть еще о крещении самоедов в Архангельской епархии, которое началось в 1821 г. при епископе Неофите трудами священника Феодора Истомина. После первых успехов его проповеди Св. Синод распорядился об устройстве для самоедов особой миссии из двух причтов с двумя походными церквами под начальством архим. Вениамина Смирнова. Действия этой миссии начались с 1825 года из Мезени. Проповедь ее предлагалась на природном самоедском языке, на который миссионеры перевели разные молитвы, катехизис и Новый Завет, и имела большой успех. К 1830 г. всех крещеных самоедов считалось более 33 000 душ. Для них устроено было по тундрам севера три церкви с причтами на казенном жалованье и три школы. После этого миссия была упразднена и дальнейшее утверждение христианства в крае предоставлено приходским причтам.

Распространение христианства в Сибири в XVIII в. продолжалось по-прежнему трудами отдельных личностей. Из сибирских архиереев миссионерскими подвигами особенно прославился тобольский митр. Филофей Лещинский (с 1702 г.); с помощью ученых монахов, привезенных им с собой из Киева, он успел в течение 19 лет крестить до 40 000 остяков, вогулов и других сибирских инородцев и устроить у них до 37 церквей. Западную Сибирь он изъездил с проповедью св. веры всю вдоль и поперек лично, всюду истребляя идолов и крестя народ целыми сотнями, не раз проникал далеко и на восток по Ангаре и Тунгуске, два раза был за Байкалом. Одного из сотрудников, архим. Мартиниана, в 1705 г. он отправил с проповедью на Камчатку. В 1721 г. он удалился по старости в монастырь († 1727). После него новый подъем миссионерской деятельности в западной Сибири относится ко времени имп. Елизаветы и к управлению Тобольской епархией (с 1749 г.) бывшего казанского миссионера Сильвестра Гловацкого, который был для Сибири тем же, чем Лука Конашевич для Казанского края. Своими энергичными действиями против мусульманской пропаганды он так же возбудил против себя волнение среди татар, особенно когда провел по поводу этой пропаганды два серьезных следствия в Барабинской степи и в Оренбургском крае. В 1755 г. правительство и его, как Луку, перевело в другую епархию, в Суздаль, и назначило об его действиях особую следственную комиссию в Тобольске. После этого и западно-сибирская миссия стала слабеть, а при Екатерине II пришла в полный упадок. Очень много повредило ей между прочим отобрание в казну монастырских имений, так как монастыри были главными центрами ее деятельности. Для успешнейшего распространения христианства в восточной Сибири в 1707 г. была открыта Иркутская епархия. Из святителей ее на миссионерском поприще прославились особенно два Иннокентия. Первый, св. Иннокентий Кульчицкий, воспитанник Киевской академии, в 1721 г. был первоначально назначен епископом для Пекинской миссии, но, по интригам католических миссионеров-иезуитов, не был допущен в Китай и до самого назначения своего иркутским епископом (в 1727 г.) проживал в селенгинском монастыре. Во время своего пребывания здесь и на епископстве он обратил ко Христу множество бурят и устроил при Вознесенском иркутском монастыре школу для образования миссионеров. Другой, Иннокентий Нерунович, преемник первого (1732–1741), кроме бурят, крестил множество тунгусов и якутов. В 1743 г. Св. Синод отправил первую миссию на Камчатку, где после первых проповедников из Тобольска оставалось до 6000 христиан с тремя церквами и с одним только священником на всю Камчатку; начальником миссии назначен архимандрит Иоасаф Хотущевский из киевлян. В 1751 г. он доносил об успехах своей миссии, что в Камчатке крестить более некого. В 1761 г. миссия эта была закрыта и вместо нее учреждено протоиерейское управление; к 1765 г. всех христиан считалось там до 10 000 душ, для них устроено было 8 церквей и 12 училищ. Во второй половине XVIII в. миссионерство ослабело и в восточной Сибири, напротив – усилилась пропаганда облагодетельствованного правительством ламства, завладевшая особенно бурятскими кочевьями. И теперь, впрочем, появлялись самоотверженные ревнители христианской проповеди, каковы например были протоиерей Кирилл Суханов, проповедовавший св. веру тунгусам Даурии и внесший в их дикую страну первые начала гражданственности, и протоиерей Григорий Слепцов, с 1799 г. целых 16 лет просвещавший якутов и чукчей, под старость спасавшийся в якутском Спасском монастыре. В 1793 г., по инициативе основателя Американской компании купца Шелехова, организована была Алеутская миссия, состоявшая из 8 монахов с Валаама под начальством валаамского же иером. Иоасафа Болотова. В 1794 г. она крестила уже весь о. Кадъяк и завела там школу. Один из монахов, Макарий, крестил алеутов на Уналашке, другой, Ювеналий – жителей Кенайского залива, и погиб мученической смертью на Аляске. В 1799 г. Иоасаф был рукоположен на Кадъяк в епископа, но дорогой туда погиб в море, и эта новая епископия опять была закрыта. Оставшиеся члены его миссии продолжали свое дело, имея на Кадьяке одну церковь; в 1816 г. появилась еще другая церковь на о. Ситхе, а в 1820 гг. еще две – на Уналашке и Атхе. При уналашкинской церкви в 1823 г. начал свою миссионерскую деятельность переведенный сюда из Иркутска священник Иоанн Вениаминов, впоследствии митрополит Московский Иннокентий. В начале XIX столетия многого ожидали для сибирской миссии от переводов и брошюр библейского общества, но ожидания эти не оправдались, за неудовлетворительностью этих спешных переводов. Не оправдала ожиданий и британская миссия, появившаяся в 1818 г. в Забайкалье и основавшая недалеко от Селенгинска богатую миссионерскую колонию с училищем, больницей, библиотекой и даже типографией. До 1841 г., когда прекратилось ее существование, она почти ничего не сделала, встречая противодействие не только со стороны лам, но и от православного духовенства. Особенно оживилась миссионерская деятельность в Сибири с основания новых миссий при императоре Николае I.

Первая правильно организованная миссия в западной Сибири открыта в 1828 г., по инициативе Тобольского архиепископа Евгения (Казанцева), под начальством архимандрита Макария Глухарева, бывшего ректора костромской семинарии, человека глубоко религиозного и беззаветно преданного миссионерскому делу. Местом действия избран был Алтай, страна, еще не початая христианством, населенная татарами, калмыками, телеутами и другими дикими инородцами, большей частью язычниками. Макарий явился сюда в 1830 г. и основался в Улале, но отсюда ежегодно делал неутомимые разъезды по всей стране. Быстро ознакомившись с алтайским наречием татарского языка, он составил его словарь и много необходимых для просвещения инородцев переводов (молитвы Господней, десяти заповедей, краткой священной истории, чина исповеди вопросов при крещении, нескольких псалмов, Евангелия от Матфея). Человек сердечный и любящий, он был для своих духовных чад и учителем, и врагом, и воспитателем детей, и ходатаем пред властями, и общим благодетелем. Оклад миссии был всего в 571 руб., но он сумел найти для нее богатых жертвователей в Тобольске и Москве, и все денежные средства свои, даже свой магистерский оклад употреблял на вспомоществование новым христианам. За 14 лет им приобретено для церкви до 675 душ, устроено 3 миссионерских стана с 2 церквами и 1 часовней, так как в деле миссии он всего более рассчитывал на могущественное действие православного богослужения, заведены улалинское училище, женская благотворительная община и больница и устроено для новообращеных несколько оседлых поселений. В 1844 г., по совершенному расстройству здоровья, он удалился в Волховский монастырь на покой († 1850 г.), успев дать устройством своей миссии прекрасный образец для других миссий. Дело его было успешно поддержано его преемником, бывшим его сотрудником, протоиер. Стефаном Ландышевым (из нижегородской семинарии) и последующими начальниками миссии, особенно архим. Владимиром Петровым (1866–1883). В 1857 г. увеличен оклад миссии до 5500 р. в год и личный состав до 20 человек. С 1865 г. на Алтае было открыто богослужение на местном языке. Для своих многочисленных переводов миссия с 1874 г. получила собственную цензуру и типографию. Число обращений стало считаться уже не десятками, а сотнями в год. К 1895 году миссия имела до 70 членов, 14 станов, до 47 церквей и молитвенных домов, 2 монастыря, приходское попечительство и многие благотворительные учреждения. Около своих станов она успела посадить на оседлое жительство более 10 000 человек кочевников. В 1880 г. Алтайский край, еще с 1832 г. приписанный к Томской епархии, получил викария, епископа Бийского. Первым епископом викарием поставлен был начальник миссии архим. Владимир. В 1882 г. из Алтайской миссии выделилась новая миссия Киргизская с центром в Семипалатинске. Вслед за Алтайской миссией в Тобольской епархии, к которой она раньше принадлежала, возникли новые миссии, хотя и меньших размеров и с меньшими средствами. Обдорская (с 1832 г.), Кондинская (1844), Сургутская (1867) и Туруханская (1850), причисленная с 1860 г. к Енисейской епархии (с 1872 г. закрыта). В южной части последней епархии с 1876 г. открылась миссия в Минусинском округе, а в южных частях Томской епархии, отошедших в 1871 г. к епархии

Туркестанской, с 1868 г. миссия Семиреческая, сосредоточенная около миссионерского братства в г. Верном.

Начала, на которых устроилась Алтайская миссия, приложены были и к миссиям восточной Сибири. Из архиереев-ревнителей миссионерства в XIX в. здесь известны иркутские архиереи: 1) Михаил Бурдуков (1814–1830), положивший начало Забайкальской миссии для бурят, членами которой были священник Александр Бобровников, знаток бурятского языка, и крещеный бурят Мих. Сперанский; они, впрочем, не были специальными миссионерами и не имели больших успехов; 2) Нил (Исакович) (1837–1853), после Ярославский, крестивший до 20 000 бурят и других инородцев и известный особенно своими переводами на монголо-бурятский язык богослужебных книг, которыми он занимался и в Иркутске, и в Ярославле с помощью протоиерея Николая Доржеева из бурят; особенно 3) Парфений, переведенный из Томской епархии, где он принимал близкое участие в делах Алтайской миссии (1860–1873). В 1861–1862 гг. он первый открыл в Иркутской епархии правильно организованные миссии Иркутскую и Забайкальскую. В первой он устроил 11 станов, для которых нашел и нужных деятелей частью в Сибири, частью в великорусских монастырях. Он и сам много миссионерствовал, лично разъезжая по бурятским кочевьям с проповедью; инородцы любили его и считали за особенную честь принять крещение из его именно рук; при нем крещено было до 8000 бурят. С 1867 г. он начал вводить богослужение на бурятском языке во всех бурятских приходах. После него во главе иркутской миссии поставлен был особый начальник архимандрит, а с 1883 г. иркутский викарий епископ Киренский. К 1890 годам число станов миссии возросло до 18, а обращенных ею насчитывалось до 35 000 душ. Миссия имела 14 школ и несколько благотворительных учреждений и оказывала сильное влияние на гражданский быт новообращенных, испрашивая им земельные наделы и расселяя их оседлыми селениями. На таких же началах и с такими же приемами действовала миссия Забайкальская, во главе которой с самого начала (с 1862 г.) был поставлен иркутский викарий епископ Селенгинский Вениамин (Благонравов), после архиепископ Иркутский († 1892). К 1890-м годам число станов этой миссии возросло до 22 с 25 школами; при Посольском монастыре открыто центральное миссионерское училище, мастерская иконописи, богадельня, аптека. Но обращений в Забайкальской области было меньше вследствие особенной силы ламства и противодействия христианству бурятских языческих начальств. Наибольшее число обращений падает не на бурятский народ, а на племена тунгусов, якутов и карагазов. Миссия постоянно старалась о том, чтобы в управление степных дум были вводимы и крестившиеся буряты и чтобы ограничена была сила лам, но не имела успеха ни в том, ни в другом. В Камчатском крае в 1840 г. была открыта особая епархия, первым епископом которой назначен Иннокентий Вениаминов. Свою миссионерскую деятельность он начал, как известно уже, священником уналашкинской церкви среди алеутов, потом лет через 10 перешел к ситхинской церкви, в 1839 г. овдовел и постригся в монахи. Миссионерская деятельность его на епископстве простиралась на огромное пространство Камчатского, Якутского и Амурского краев; он делал по ним ежегодные разъезды, доходившие иной год (1856) до 8000 верст. В Якутской области, где христианство было уже распространено между всеми якутами и тунгусами, он завел якутское богослужение, встреченное инородцами с большой радостью. Одновременно с этим в 1859 г. здесь открыто было якутское викариатство, в 1869 г. обратившееся в самостоятельную Якутскую епархию. Трудами камчатских и якутских священников христианство понемногу проникло в Чукотский край; в 1850 г. здесь была открыта новая миссия для обращения чукчей, ламутов, юкагиров и других племен севера. В 1855 г. Камчатская епархия увеличилась при числением к ней местностей по р. Амуру. Иннокентий немедленно предпринял туда миссионерское путешествие и положил основание Амурской миссии; главными двигателями ее были священники Гавриил Вениаминов (сын преосвященного) и Иннокентий Громов. В 1857 г. преосвященный и сам переселился с своей кафедры на Амур в г. Благовещенск, где вскоре завел духовное училище. По приобретении Россией Уссурийского края для Амурской миссии открылось широкое поприще деятельности в просвещении христианством племен, принадлежавших прежде Китаю, гиляков, орочен, гольдов, манчжуров и других и, кроме того, начавших вскоре переселяться в Россию корейцев. Иннокентий устраивал миссионерские станы, строил по Амурскому краю церкви и школы, выписывал через китайскую миссию христианские книги на манчжурском языке, несколько знакомом среди его амурской паствы, содействовал составлению новых переводов местными переводчиками, особенно на гольдском языке. Труды его кончились в 1868 г. после назначения его Московским митрополитом. Окончательное устройство миссии с разделением на станы, с церквами, школами и прочим принадлежало его преемнику Вениамину (Благонравову). В 1870 г. в Благовещенске устроена была уже полная семинария.

Преосвящ. Иннокентий не оставлял без внимания и своей прежней алеутской паствы. После перенесения камчатской кафедры в Благовещенск, в Новоархангельске, где она прежде была, в 1858 г. открыто было камчатское викариатство. В 1867 г. по случаю уступки русских американских владений Соединенным Штатам, оно было упразднено; но вскоре, в 1870 г., по мысли Иннокентия же (тогда уже митрополита), вместо викариатства в Америке учреждена самостоятельная епископская кафедра Алеутская с кафедральным местом в Сан-Франциско, которой и были подчинены и старые, и новые (в Нью-Йорке и Сан-Франциско) православные церкви в Америке, всего, впрочем, числом 9. В настоящее время это самая обширная епархия на свете – она простирается от Берингова пролива до Буэнос-Айреса и от Тихого до Атлантического океана, но имеет все же крайне малое число церквей. Паства ее стоит из людей самых разнообразных народностей: русских, славян, греков, алеутов, колош, индейцев, негров, испанцев, англичан и американцев. Громадность расстояний, разнообразие наречий, малочисленность духовенства, отсутствие единства в самой пастве, не очень еще давно доходившее до драк, поджогов и убийств, самый характер американской жизни, слишком материальной, до чрезвычайности затрудняют служение иерархии и миссионеров; но успехи православной веры заметны и здесь, особенно среди чехов-католиков, униатов из Галиции, диких обитателей севера и самих американцев английской церкви. Православная миссия имеет особенно важное значение в этой стране всевозможных религий и богатых иноверных миссий, как представительница православия, особенно ввиду современного религиозного движения в среде американцев в пользу православной церкви.

Кроме Америки, за границами России православие, как известно, еще в конце XVII в. распространялось в Китае. По мысли митр. Филофея Тобольского, в 1715 г. с согласия богдыхана в Пекин была отправлена первая русская миссия из 10 лиц под начальством архим. Илариона Лежайского. Богдыхан принял ее ласково, дал ей содержание и дозволил православное богослужение в каменной церкви при Русской роте. В 1721 г. туда отправлен был даже епископ св. Иннокентий, но не был допущен в Китай. Существование русской миссии в Пекине было упрочено трактатом России с Китаем 1728 г., причем содержание ее предоставлено русскому правительству; состав ее определен в 10 человек (4 духовных и 6 светских) с переменой чрез каждые 7 лет. В своей деятельности она ограничивалась пределами попечения только о своей русской пастве, не пускаясь ни в пропаганду, ни в политику, как миссии западные, заслужив этим полное доверие подозрительных китайцев, служила постоянно удобной посредницей между Россией и Китаем. Состоявшие при ней молодые люди изучали китайский язык и делались хорошими драгоманами. В 1805 г. для нее учреждены новые штаты, с ассигновкой на ее содержание до 6500 р., и срок пребывания ее членов в Китае увеличен на 10 лет. С 1807 г. настоятелем миссии был назначен знаменитый после русский синолог архим. Иакинф Бичурин. За 13 лет своего пребывания в Китае он собрал массу сведений по части языка, литературы, нравов, религии, географии и истории Китая, Монголии и Тибета, но по возвращении в Россию в 1822 г. попал под суд за некоторые свои нравственные слабости и недостатки по управлению миссией, был лишен сана и заточен в Валаамский монастырь; здесь он пробыл около 5 лет, а потому и не мог воспользоваться своим ученым богатством для литературных трудов, пока в нем не приняло участия министерство народного просвещения, причислив его к своей службе. С 1827 г. начали печататься многочисленные его труды – до 15 обширных исследований и переводов, кроме многих журнальных статей – доставившие ему звание члена академии наук и обширную ученую известность в России и за границей. О. Иакинф скончался в 1853 г. Труды его сделались исходным пунктом для синологических занятий последующих членов китайской миссии. По трактату 1858 г. китайское правительство дало миссии полную свободу действий и обязалось не преследовать своих подданных за принятие христианства. В 1861 г. в Китае была открыта особая русская дипломатическая миссия, дела которой несла доселе миссия духовная, и последняя получила большую возможность сосредоточить свою деятельность в нравственно-религиозной сфере. С этого времени усилились ее ученые и переводческие занятия; из среды ее членов стали выходить замечательные синологи. В переводческой деятельности она совершенно отрешилась от своей прежней зависимости от католических переводов и стала производить самостоятельные переводы священных и богослужебных книг, которыми послужила и для других – Амурской и Японской – миссий; оживились проповедь на китайском языке и преподавание в миссионерской школе. В 1876 г. содержание ее увеличено до 15 600 р. Паства миссии значительно возросла; в 1885 г., кроме двух церквей Пекина, православное богослужение открылось еще в новом храме на юге Китая в Ханькоу. Есть еще четвертый храм, в деревне Дун-Дуньянь.

В 1860-х годах православие проникло в Японию. Основателем православной миссии был здесь иеромонах русского консульства в Хакодате Николай Касаткин, с самого начала своей службы (1861 г.) принявшийся за усердное изучение языка, истории верований и нравов японцев и за переводы священных и богослужебных книг на японский язык. Первенцем его христианской проповеди был Павел Сваабе, бывший жрец одной кумирни, по обращении в христианство сделавшийся самым пламенным и самоотверженным проповедником св. веры. К нему примкнули еще два им самим обращенных японца, Яков Урано и Иоанн Саккай. Своей катехизаторской проповедью эти три первых деятеля Японской миссии к 1869 г. успели настолько подготовить в Японии почву для православия, что о. Николай почел возможным испросить в этом году разрешение Св. Синода на открытие там особой миссии с окладом в 6000 р. в год. Начальником миссии назначен он сам, в сане архимандрита, с иерархической зависимостью от камчатского архиерея. В 1871 г. в Хакодате, а в 1872 в Токио заведены были миссионерские школы, давшие новых проповедников-катехизаторов. Православие начало распространяться в Японии так успешно, что возбудило против себя гонение, от которого особенно тяжко пришлось пострадать Сваабе. К счастью, это гонение скоро было остановлено по представлению русского консула. В 1875 г. камчатским архиереем посвящены были первые священники из японцев – о. Павел Сваабе и Иоанн Саккай, а в 1880 г. сам о. Николай рукоположен в Петербурге епископом в Японию и таким образом появилась новая православная поместная церковь – Японская. К 1895 году она насчитывала у себя уже 220 общин и свыше 22500 душ христиан с 28 священнослужителями. Школа в Токио обратилась в семинарию, которая в 1882 г. сделала первый выпуск воспитанников, а в 1889 г. двоих своих студентов отправила даже для высшего духовного образования в русские духовные академии. Кроме нее, есть еще школы: катехизаторская, причетническая, женская и несколько низших училищ. Число лиц с академическим образованием доходит в Японии до восьми. Миссия развила уже значительную переводную литературу и издает три духовных журнала. Богослужение в японских церквах совершается все на японском языке. Благодаря трогательным воззваниям преосв. Николая и его личным стараниям во время его поездок в Россию японская миссия значительно обеспечена и в материальных своих средствах частью ассигновками ежегодных сумм из Св. Синода, частью поддержкой миссионерского общества и частных жертвователей, хотя все-таки не может с этой стороны вполне соперничать с богатыми западными миссиями. Важным событием для миссии было провозглашение в 1889 г. в Японии полной свободы веры.

В 1865 г. все русские миссии, действовавшие доселе разрозненно, нашли для себя удобный объединительный центр, полезный для них и в материальном отношении, во вновь открытом в Петербурге миссионерском обществе. Благотворное влияние его обнаружилось, однако, не вдруг. Первоначальное его устройство вскоре оказалось неудобным по преобладанию в нем светских элементов. После этого Высочайшая покровительница его Государыня Императрица признала необходимость сделать председателем его митр. Иннокентия и перенести его главное управление в Москву. В конце 1869 г. утвержден для него новый устав, по которому оно было подчинено Св. Синоду и ограничено в своей деятельности содействием материальному благосостоянию миссии без вмешательства в управление ими в других отношениях, касающихся порядка церковного, учебного и административного и порученных ведению епархиальных архиереев. Для ближайшего местного попечения о миссиях заведены епархиальные комитеты общества под председательством местных архиереев. Средства общества слагаются из членских взносов (3 р.), пожертвований, кружечных сборов и сборов по книжкам членов. С учреждением общества, благодаря его пособиям, оживились и расширили свою деятельность все наши миссии.

Со времени Петра Великого успехи русского оружия в борьбе с Персией ввели Русскую церковь в ближайшее соприкосновение с племенами Кавказа и Закавказья и с церковью Грузинской. Православие, некогда широко распространенное между кавказскими племенами, было давно уже подавлено здесь язычеством, а более всего мусульманством, распространявшимся из Персии и Турции; но в горах Кавказа еще повсюду сохранялись ясные следы его в развалинах древних храмов, в народных обрядах, в почитании св. Илии-пророка и некоторых других святых, в соблюдении некоторых постов и праздников и в христианском оттенке самых суеверий народа. В 1746 г., по предложению грузинского архиепископа Иосифа, Св. Синод послал к осетинам миссию из грузин, которая хотя и не совсем сошлась с осетинами, вмешиваясь в их мирские дела и понапрасну их раздражая, но за 25 лет своего существования все-таки успела обратить до 2000 человек. В 1771 г. туда послана новая миссия большей частию из русских, под начальством протоиер. Лебедева за 20 лет она обратила до 6 000 осетин. По упразднении ее в 1792 г. миссионерское дело возложено было на открытое в Моздоке викариатство Астраханской епархии, епископом которого был грузин Гаий Токаов. Викариатство это существовало до 1799 г. Затем Кавказ подвергся усиленной пропаганде ислама, ослабившей все последние успехи православия. В 1814 г. русское правительство решило снова восстановить Осетинскую миссию, организовав ее на этот раз в более обширных размерах (до 24 лиц) под управлением телавского архиепископа Досифея и с содержанием от казны до 14 700 руб. в год. Действия ее пошли довольно успешно, так что за 3 года она обратила более 6 000 осетин; в 1816 г. правительство отпустило ей 24 000 руб. на строение и возобновление церквей. Особенно сильно оживилось миссионерское дело, когда в нем принял участие экзарх Грузии Феофилакт Русанов, обративший преимущественное внимание на развитие духовных средств миссии, на лучшее оглашение крещаемых, переводы богослужебных книг и строение церквей. Число обращенных при нем (1817–1821) дошло до 47 000 из разных племен; церквей устроено до 40, 29 – для одних осетин. Его преемник Иона Васильевский поддержал его дело. К 1823 г. осетины обращены были почти все; число всех обращенных из разных племен дошло до 60 900, образовавших 67 приходов. В 1840-х и 1850-х гг. число обращений доходило до 1 000 и 2 000 человек в год. Но в то же время не дремала и пропаганда ислама, особенно на востоке Кавказа, в обеих Кабардах и на Черноморском берегу. В 1820 годах в Дагестане и Чечне начало распространяться фанатическое учение, известное после под именем мюридизма, проповедовавшее безусловное повиновение имаму и казават (религиозную войну против неверных). Первым имамом был Кази-Мулла в Дагестане. Первоначальные движения фанатиков были подавлены русскими, но только на время. С 1834 г. мюридизм успел объединить всю восточную группу кавказских племен и повел длинную и упорную борьбу с русскими под начальством знаменитого имама Шамиля. Она закончилась в восточной части Кавказа в 1859 г. взятием Шамиля в плен, а в западной уже в 1864 г.

После покорения Кавказа началось систематическое подчинение его диких племен русской христианской гражданственности. С этой целью в 1860 г. открыто было общество восстановления православия на Кавказе, в распоряжение которого отданы были все суммы бывшей осетинской миссии. Сначала оно имело светский характер и состояло под председательством наместника Кавказа, но вследствие нужды в содействии ему духовной власти, в 1865 г. при нем открыт был духовный комитет под председательством экзарха Грузии, а в 1885 г., по новому уставу, оно и совсем вверено было экзарху и подчинено Св. Синоду. Задачей своей общество поставило: а) восстановление, умножение и содержание православных храмов, назначение к ним и содержание причтов; б) заведение школ для образования горских детей; в) учреждение в духовных школах классов горских языков; г) командирование в горы миссионеров, и д) содействие переводам на горские языки Св. Писания и богослужебных книг. Действия его были весьма успешны. К 1870 г. на грузинский и осетинский языки переведено было уже все нужное для православного богослужения. Для священнических мест общество приготовляло пансионеров в семинариях и даже в академиях. В 1880-х гг. у него было заведено до 40 народных школ и еще с 1868 г. открыта Тифлисская учительская семинария. Несмотря на сильное противодействие мулл, присылавшихся из Турции, особенно в войну с Турцией 1876–1877 гг., успешно шло и дело обращения горцев в христианство. Кроме православных храмов, на Кавказе появились два монастыря – в Пицунде и Ново-Афонский близ Сухума.

Грузинская церковь, еще с XVI в. возлагавшая надежды в своих бедствиях на Россию, не переставала пользоваться участливым вниманием русского правительства и церкви, и в XVIII в. Россия радушно принимала у себя грузинских эмигрантов, заботилась об издании на грузинском языке Библии и богослужебных книг (при имп. Анне и Елизавете) и помогала Грузинской церкви материальными средствами. С 1783 г. Грузинская церковь поступила в ведение Св. Синода, и католикос ее Антоний был возведен в звание синодального члена. По совершенном присоединении к России как Грузии, так и Имеретии с Кахетией (1801 г.), бедствия Грузинской церкви прекратились окончательно, но она должна была пожертвовать за то своим прежним самостоятельным устройством. В 1809 г. должность ее католикоса заменена должностью экзарха Св. Синода; для высшего управления делами всего экзархата в 1814 г., по образцу Московской синодальной конторы, учреждена особая синодальная контора Грузино-Имеретинская под председательством экзарха. В 1817 г. в экзархи в первый раз назначен был русский архиерей Феофилакт Русанов, оказавший большие услуги устройству Грузинской церкви. При нем введено было более правильное разделение на епархии экзархата, прежде страдавшего излишней дробностью (11 епархий) и неясностью границ; вся Грузия была разделена теперь на 4 епархии: Карталинскую и Кахетинскую (епархия экзарха) с Горийским викариатством, Имеретинскую, Мингрельскую и Гурийскую. При Феофилакте же заведена была тифлисская семинария. В настоящее время Грузинская церковь имеет 5 епархий и 2 викариатства.

На западной окраине Русского государства православная церковь озабочена была старой борьбой с католичеством и унией. С того времени, как по трактату вечного мира с Польшей 1686 г. Россия получила право ходатайствовать за православных жителей Польши, взоры последних не переставали обращаться к русскому правительству с надеждами на помощь. Из года в год однообразным рядом шли оттуда горькие жалобы на гонения за православие. Русское правительство делало от себя сильные представления в пользу православных королям и сеймам и получало в ответ то разные отговорки, то обещания и обнадеживания, иногда даже извещения о состоявшихся уже распоряжениях касательно восстановления законных прав православия. Но в таком государстве, как Польша, где каждый шляхтич мог свободно дозволять себе всякое своеволие и самоуправство, ничего не значили ни распоряжения королей, ни постановления сеймов. Усиление русского влияния в Польше возбуждало против православных только еще большее раздражение, а поджигательные внушения против «схизматиков» из Рима все более и более разжигали страстный фанатизм поляков. Петр Великий прямо грозил римской курии гонением на католичество у себя в России, а королю польскому Августу – разрывом, если права православных в Польше будут пренебрегаемы по-старому; но и эти грозные представления не имели успеха. После Петра до Екатерины II Россия с необычайной честностью и долготерпением соблюдала свой мирный договор с Польшей, уклоняясь от всяких решительных действий в пользу православных, так что в царствование Елизаветы у последних явилась даже мысль, вместо императрицы, искать покровительства у Фридриха Прусского, который гораздо решительнее заступался за права своих единоверцев в Польше – протестантов. Вопреки трактату 1686 г., вместо 4 православных епархий поляки оставили только две – Луцкую и Могилевскую, а потом даже одну последнюю; прочие были отданы епископам-униатам. Да и могилевские епископы едва держались на своем месте: епископа Сильвестра Четвертинского (1707–1728) несколько раз покушались убить; Георгий Конисский (1755–1795) однажды в Орше едва спасся от католического изуверства, выехав из города в телеге, прикрытый навозом; в другой раз толпа иезуитских школяров напала на его собственный архиерейский дом, перебила и переломала все, что попалось под руку, архиерейских людей и монахов избила и изувечила, сам же архиерей едва успел укрыться в одном сыром подвале. Иезуиты нередко таким образом натравливали своих школяров на самые возмутительные насилия; эта нафанатизированная ими молодежь делала опустошительные набеги на православные церкви и монастыри, разбивала похоронные и другие процессии православных, при чем нечестиво ругалась над святынями, топтала ногами кресты, рвала облачения. Все подобные вещи представляемы были в виде только детских шалостей и оставались безнаказанными. Другим подручным воинством иезуитов были разнузданные польские жолнеры и уличная чернь. Но и сами паны и польские власти постоянно прибегали к насилиям и жестокостям, как только им приходило в голову возревновать о распространении католичества или унии. То там, то в другом месте пан начинал приводить в унию «схизматицкого» попа, бил его плетьми, морил в тюрьме, кормил в насмешку одним сеном, запрягал в телегу для возки воды или навоза, травил собаками, рубил пальцы и т.п. Приказчик пана силой врывался в православную церковь во время богослужения и выгонял плетью и народ, и духовенство. Духовная католическая власть смотрела на Белоруссию и Украину, как на partes infidelium, и снаряжала туда целые миссии из базилиан и доминикан под прикрытием жолнеров; миссия загоняла народ, как скот, плетьми в костел или униатскую церковь и всех записывала в число обращенных, а несогласных на такое обращение отдавала под суд, как отступников. Православные церкви обращались в униатские, остававшиеся за православными запрещено было ремонтировать. Сама уния была все более и более наклоняема к сближению с католичеством. Замойский униатский собор 1720 года с этой целью распорядился издать для униатских церквей новые служебники, исправленные на католический лад и со включением в символ веры прибавки: и от Сына. С этого времени в униатских церквах стали понемногу уничтожаться иконостасы и появляться католические престолы, завелись исповедальни, скамьи для молящихся, органы, звонки и другие католические принадлежности; униатские попы начали брить бороды и носить одежду, похожую на одежду католических ксендзов.

При воцарении Екатерины II православные жители Польши еще раз обратились к России за помощью. Приехав в Москву на коронацию, Георгий Конисский трогательной речью о бедствиях своей паствы побудил императрицу серьезно взяться за возбуждение вопроса о польских диссидентах. В 1764 г. вопрос этот внесен был на сейм по случаю восшествия на польский престол короля Станислава Понятовского. Среди русского народонаселения Польши после этого поднялось сильное религиозное движение, направленное против ненавистной унии. Средоточием этого движения были переяславская кафедра, которой подчинены были все православные приходы польской Украины и на которой сидел тогда ревнитель православия епископ Гервасий Линцевский, и Матронинский монастырь в Чигиринской области, где игуменствовал энергичный Мелхиседек Значко-Яворский. По селениям строились и возобновлялись православные храмы, а в Переяславле ставились для них священники; целые приходы возвращались из унии в православие. В 1765 г. Георгий Конисский и Мелхиседек ездили в Варшаву. В сильной речи на сейме, тогда же переведенной на разные европейские языки, Георгий изобразил такую потрясающую картину страданий православия в Польше, что король обещал сделать все для восстановления прав православного народа. Мелхиседек воротился на Украину с грамотой короля и с письмами к униатским властям о прекращении гонений. На следующий год на сейм внесены были представления в защиту польских диссидентов не только от России, но и от других европейских держав. Но все это повело только к большему усилению польского фанатизма. Для православного народа и духовенства настало самое тяжкое время всевозможных насилий и истязаний за веру; были даже случаи убийств. Игумен Мелхиседек попал в униатскую тюрьму и был чуть не замучен. Недовольные дарованием прав диссидентам паны, поджигаемые католическими епископами, составили конфедерацию в Баре, которая наделала тоже много бед православным. Тогда украинский народ окончательно пришел в отчаяние и, несмотря на все увещания Гервасия и Мелхиседека, поднял бурное и кровавое восстание, известное под названием колиивщины, сопровождавшееся избиением жидов, униатских попов, ксендзов, панов и разорением панских дворов. После этого Россия, по трактату 1768 г. поручившаяся за сохранение в Польше порядка, должна была серьезнее вмешаться в польские дела, и ввела в Польшу свои войска. К несчастью, главные деятели, стоявшие там за русские интересы, были люди нового, либерального образования, не понимавшие заветных чувств православного народа; они поддались польской интриге, которая представляла им все народное движение как только противогосударственный крестьянский бунт и разбой, и сами помогали полякам в истреблении всего, что стояло за православие и русскую народность. Русское войско, введенное в Польшу для борьбы с Барской конфедерацией и поддержания прав православного народа, обращено было теперь против этого самого народа. Православное духовенство, обвиненное поляками в подстрекательстве к народному бунту, должно было укрываться не только от польской мести, но и от русских команд. В бунте заподозрены были и Гервасий с Мелхиседеком и удалены на покой в Россию. Униаты торжествовали повсюду и снова завладели всеми приходами, которые отпали от их власти. Преследование православных продолжалось до 1772 г., до первого раздела Польши, после которого от долгих страданий получила возможность отдохнуть по крайней мере хоть Белоруссия, доставшаяся по этому разделу на долю России.

Благодаря энергии архиепископа Георгия, православная церковь этого края стала быстро поправляться. Униатские приходы подали массу заявлений о насильственном обращении их в унию и о желании своем снова возвратиться к православию. Но в Петербурге медлили с ответом на эти заявления, и только лет уже через 8 пришел наконец рескрипт с дозволением обращать в православие только те приходы, которые заявят о том общее желание всех прихожан. И несмотря на такие охлаждающие проволочки, присоединившихся оказалось до 130000 душ. Причиной такой медленности правительства в этом деле была крайняя его внимательность к интересам католиков и вообще образованного класса в присоединенном крае, не обращавшая должного внимания на то, что по своему коренному населению край этот был вовсе не польский, а чисто русский и православный, а отчасти известное стремление блеснуть перед Европой модной веротерпимостью. Все польское, латинское, униатское получило полное обеспечение своего существования и поддержку со стороны русской власти против всякого вредного влияния, хотя бы и влияния русских интересов и русского православия. Католическая белорусская церковь получила даже выгоднейшее положение, чем православная. В 1773 году Екатерина дала ей особого католического архиепископа Станислава Сестренцевича и снабдила его богатейшими средствами; сумма всех доходов его простиралась до 60 000 руб., тогда как православный белорусский архиепископ получал всего до 6 000 руб. В 1790-х годах учреждено было еще 3 католические епархии. Католические монастыри сохранили все свои владения, тогда как имения православных монастырей были секуляризованы. Униатская церковь устроена была тоже в виде особой архиепископии (Полоцкой). Екатерина оставила неприкосновенным даже орден иезуитов, несмотря на то, что в 1773 г. он был упразднен самим папой, по настоянию европейских государей. Основавшись в Полоцке, орден завел тут свой новициат, обратившийся затем в иезуитскую коллегию, и деятельно занялся своим специальным делом – пропагандой латинства. Так было в Белоруссии под русским владычеством; на Украине, оставшейся за Польшей, положение православной церкви вовсе не изменилось. На православное движение, обнаружившееся и здесь, поляки смотрели с пугливым подозрением, как на движение противогосударственное, как на предвестие новой колиивщины. Для управления православными приходами в польских владениях в 1785 г. назначен был новый переяславский епископ Виктор Садковский. Но как только он вступил в отправление своих обязанностей, так и пошли пугливые толки, что он через своих священников и монахов возбуждает чернь к резне католиков, что в его архиерейском доме и в монастырях приготовлены уже и склады оружия. В 1789 г. он был арестован и увезен в оковах в Варшаву, а в его доме и по монастырям произведены обыски, ничего, разумеется, не нашедшие. В таком положении дела православия в Польше оставались до 1793–1795 годов, когда последовали второй и третий разделы Польши, и России возвращены были остальные древнерусские области, кроме Галиции, доставшейся Австрии.

Ближайшее знакомство правительства с Польшей к тому времени уже многое успело изменить в его отношениях к польской интеллигенции, и указом 1794 г. воссоединение униатов было разрешено наконец в полной мере. Русский народ с такой готовностью отозвался на призыв родной церкви, что к концу царствования число воссоединенных униатов дошло до 2 000 000 душ. В среде самих ревнителей унии возникло живое стремление к сближению ее с православием. Униатский архиепископ Ираклий Лисовский (1784–1809) усердно начал производить очищение унии от всех вошедших в нее католических примесей. Для изучения православной обрядности он даже нарочно путешествовал на восток до Иерусалима. Желая походить более на православного архиерея, он отрастил бороду и облекся в рясу, почти совсем уже не употреблявшуюся у униатского духовенства. В последний год царствования Екатерина собралась было сокращать число униатских монастырей, составлявших в униатской церкви главную силу латинской партии, но не успела исполнить этого важного намерения. При ее преемнике императоре Павле католичество получило новую силу. Видя повсюду в Европе колебание престолов от распространения революционного духа, император легко поддался внушениям латинской партии при его дворе, приписывавшей все европейские беды развитию неверия и указывавшей главную опору престолов в страждущей вместе с правительствами католической церкви. Трон русского государя окружили рыцари Мальтийского ордена из тайных иезуитов, сами иезуиты, из которых хитрейший интриган патер Грубер сделался даже домашним человеком во дворце, разные французские эмигранты, польские магнаты и т.п. люди – представители латинской интриги. Иезуиты крепко утвердились в самом Петербурге, завладели всеми имениями и доходами здешней католической церкви, выпросили себе дозволение посылать миссии на восток, добились через государя даже канонического восстановления своего ордена и избрания для него орденского генерала. При таком усилении в государстве польских и католических элементов дело воссоединения униатов, конечно, совсем остановилось. Государь был милостив к униатам, открыл для них снова закрытые раньше епархии, Луцкую и Брестскую, но не признавал за униатской церковью никакой самостоятельности и подчинил ее одному общему управлению с латинской в католической коллегии, где из униатов не было ни одного члена. Совращение униатов в католичество не подвергалось никакому взысканию, чем, конечно, и не замедлила воспользоваться католическая пропаганда, опустошая унию все более и более.

При Александре I, пользуясь либеральным характером первых лет этого царствования и широкой свободой вероисповедания, иезуиты успели уловить в свои сети немало даже чисто русских и православных людей, особенно из высших классов. Их школы и миссии охватили всю западную Россию, распространились и по южной России от Киева до Симферополя и от Каменца-Подольского и Одессы до Моздока, проникли в немецкие колонии на Волге, в Астрахань и другие места, где только были какие-нибудь католики, даже в Сибирь – в Томск и Иркутск, где были ссыльные поляки. В 1814 году в католичество был увлечен молодой князь Голицын, племянник синодального обер-прокурора. Молодого ренегата поспешили отдать на увещание к Филарету Московскому. Плодом этих увещаний было сочинение: «Разговоры между испытующим и уверенным о православии Восточной греко-российской церкви» (1815 г.). В 1815 г. государь повелел изгнать иезуитов из обеих столиц. Когда же и после этого они стали продолжать свои интриги и пропаганду из Полоцка, в 1820 году вышел новый указ о совершенном изгнании их из России. Успехи латинства вызвали против себя реакцию и с другой стороны, со стороны стесненной им униатской церкви. В 1803 г. архиепископ Ираклий нарочно посылал в Петербург протоиерея Иоанна Красовского с сильными представлениями о крайне униженном и заброшенном состоянии своей паствы. Представления эти произвели на государя впечатление. В том же году вышел указ, которым обращение униатов в католичество было запрещено, а в следующем году в число членов католической коллегии указано было ввести одного униатского епископа и троих униатов-асессоров. В 1805 г. сама коллегия разделена была на два департамента, католический и униатский; председателем последнего был назначен Лисовский. Наконец, в 1806 году он был возведен в сан самостоятельного митрополита. Униатская церковь таким образом почти совсем освободилась от давления латинян. Самой важной заслугой митрополита было то, что он успел значительно подорвать вредную силу базилиан и поднять из унижения белое духовенство, которое всегда было опорой народного и православного элемента в унии. Митрополит позаботился о его образовании, открыв у себя в Полоцке униатскую духовную семинарию. Он скончался в 1809 г. Заветам его следовали и управлявшие после него митрополией луцкий епископ Григорий Коханович и (с 1814 г.) полоцкий архиепископ Иоанн Красовский, оба из белого духовенства, бывшие прежде сотрудниками Ираклия. По интригам базилиан, второй из них, Красовский, заведуя делами митрополии, так и не смог добиться митрополичьего сана, был даже оклеветан перед правительством, лишен кафедры и почти до самой смерти находился под судом († 1827) Митрополитом вместо него в 1817 г. был поставлен Иосафат Булгак, епископ Брестский, человек католических убеждений. Но торжество латинской партии на этот раз запоздало. Благодаря деятельности Лисовского и Красовского из среды белого духовенства успели воспитаться новые деятели, которые продолжили их дело до вожделенного конца, несмотря на все препятствия. Это были Иосиф Семашко, Василий Лужинский и Антоний Зубко, главные деятели общего воссоединения униатов.

Василий и Антоний были питомцами полоцкой семинарии Лисовского; Иосиф прошел через светскую школу – немировскую гимназию. Потом все они учились в главной семинарии при виленском университете, протектором которого был кн. Адам Чарторыжский, не любивший ни иезуитов, ни католического фанатизма, и потому много способствовавший развитию и в учениках, и в наставниках этой семинарии весьма либерального отношения к злоупотреблениям римского духовенства. Семашко был из них самый младший (род. в 1798 г.), но более всех их проникнут православными симпатиями, уже по самому своему происхождению из Киевской губернии, где уния была ближе к православию, чем в Западном крае, более их талантливый и способный к практической деятельности. По окончании курса его посвятили священником в Луцкую епархию; за два года службы он достиг уже сана протоиерея и должности асессора униатского департамента католической коллегии, имея всего 24 года от роду. В католической коллегии он был смелым, настойчивым и непобедимым противником ее католических членов. Зная всю закулисную сторону католического управления униатской церковью, и в то же время ближе ознакомившись в Петербурге с православной обрядностью и русской духовной литературой, он принял бесповоротное решение выступить спасителем своей церкви и народа и от Рима, и от Польши. Царствование Николая, провозглашавшее незыблемыми основами Русского государства православие, самодержавие и народность, счастливо способствовало выполнению такого широкого замысла пока еще не видного асессора католической коллегии. Еще в 1827 г. государь, уже проникавший в действительное положение дел униатской церкви, воспретил принимать в униатское монашество чистых латинян и указал усилить средства к образованию униатского белого духовенства. В том же году Семашко составил для поднесения государю записку, в которой изложил историю унии и все происки Рима к ее облатынению, указал и средства к спасению униатского населения от врагов его народной веры: вместо департамента католической коллегии открыть для униатского управления особую униатскую коллегию, вместо 4-х оставить только две униатских епархии – Белорусскую и Литовскую, улучшить содержание духовных школ и прекратить обучение униатской молодежи в школах католических, воспретить совращение униатов в латинство, сократить число базилианских монастырей и упорядочить их администрацию. Записка эта понравилась государю, и в следующем же году обнаружились ее последствия: открыта была особая униатская коллегия, независимая от католической; Иосиф (вместе с Лужинским и Зубко) назначен был ее членом, потом в 1824 г. посвящен в викария Полоцкой епархии; затем последовали закрытие нескольких базилианских монастырей, подчинение всех остальных епархиальной власти, основание униатской семинарии в Жировицах и нескольких духовных училищ. Дальнейшему движению униатского дела посодействовало польское восстание 1830–1831 гг., в котором ксендзы и базилиане были главными участниками. Лучшие базилианские монастыри, замешанные в восстании, были или закрыты, или переданы православным, в том числе знаменитый Почаевский монастырь. Согласно с запиской Иосифа закрыты и лишние епархии и оставлены только две – Литовская, епископом которой в 1833 г. назначен сам Иосиф, и Белорусская, вверенная митр. Булгаку. Через несколько времени для них посвящены были викарии, в Полоцкую Василий Лужинский, в Литовскую Антоний Зубко.

Между тем Иосиф разработал уже общий план воссоединения униатов, состоявший в том, чтобы после надлежащей предварительной подготовки воссоединение единовременно было принято повсюду всем униатским духовенством. Выполнение этого плана под его руководством ведено было с строгой постепенностью и в величайшем секрете от католической партии. Первой и важной мерой к постепенному сближению униатского духовенства с православной церковью было введение в церквах и монастырях православной обрядности с отменой всех латинских новшеств. Для восстановления православного богослужения в 1834 г. по всем униатским церквам разосланы были служебники московской печати. В 1835 г. сделан был новый шаг к сближению унии с православием: униатские семинарии и училища наравне с православными подчинены комиссии духовных училищ; а в начале 1837 г. заведование делами униатской церкви из министерства внутренних дел было передано обер-прокурору Св. Синода, что подготовляло подчинение этой церкви прямо самому Синоду. Все это время с 1834 г. архиереи Иосиф, Василий и Антоний совершали по униатским епархиям неутомимые разъезды, стараясь лично вводить подведомственное духовенство в свой план воссоединения подробными разъяснениями и увещаниями и собирая с него подписки в том, что в свое время оно вместе с ними разом примкнет к воссоединению, как только это дело созреет. В 1838 г. смерть митр. Булгака окончательно развязала руки деятелям воссоединения. Председателем униатской коллегии сделался Иосиф, а Василий получил Белорусскую епархию Булгака. Подготовка духовенства была закончена, и оно выдало подписки на воссоединение, за исключением какой-нибудь сотни священников в Белорусской епархии. И вот 12 февраля 1839 г. собор униатских архиереев и высшего духовенства, собравшийся в неделю православия в Полоцке, составил торжественный акт о присоединении униатской церкви к православной и всеподданнейшее прошение о том государю с приложением 1305 подписей духовных лиц. 25 марта государь написал на этом прошении: «Благодарю Бога и принимаю». За пастырями присоединилось к православной церкви и все полутора миллионное униатское население указанных епархий. Радость воссоединения выразилась торжественными богослужениями бывшего униатского духовенства с древнеправославным в Витебске, Орше, Полоцке, Вильне. В память воссоединения выбита была медаль с надписью на одной стороне: «Отторженные насилием (1596) воссоединены любовью (1839)», с другой – под ликом Спасителя на убрусе: «Такова имамы Первосвященника». Бывшие униатские архиереи получили православные епархии западного края: Иосиф сделался архиепископом Литовским – в 1852 г. получил сан митрополита († 1867); Василий управлял Полоцкой епархией – с 1841 г. в сане архиепископа, в 1868 г. оставил управление и состоял до кончины (1879 г.) постоянным членом Св. Синода; Антоний до 1848 г. управлял Минской епархией († 1884 на покое).

После воссоединения униатов Белоруссии и Литвы уния оставалась еще в Привислянском крае, в униатской Холмской епархии. Правительство обратило свое внимание на этот край уже после нового польского восстания 1863 г. Дело воссоединения и здесь началось с ослабления силы базилиан и восстановления православной обрядности. Главным деятелем в подготовке воссоединения выступил протоиерей Маркелл Поппель, назначенный, по удалении местных епископов, не соответствовавших видам правительства, администратором епархии (1870). В 1874 г. государь император выразил свое согласие на воссоединение. После этого в январе 1875 г. в Седлецкой губернии воссоединилось с православной церковью до 50 000 униатов, а 18 февраля в Холме собрался собор духовенства с М. Поппелем во главе и составил акт о воссоединении всей Холмской епархии. 11 мая, в день свв. Кирилла и Мефодия, последовало самое торжество воссоединения. В том же году Маркелл посвящен был в епископа Люблинского, викария православной Варшавской епархии. После этого уния осталась в силе лишь в отторженном от России древнерусском крае – в австрийской Галиции.

Католицизм был сильно поражен воссоединением униатов, но не оставил своих стремлений к пропаганде. Даже при таком твердом ревнителе русской народности и православия, как имп. Николай I, было несколько совращений в латинство бывших униатов и православных в Западном крае и в высшем русском обществе. Некоторые изменники русской народности и веры (Гагарин, Голицын, Мартынов) даже эмигрировали за границу, сделались там иезуитами и своими брошюрами в пользу католичества, письмами в Россию, совращением плохо воспитанных в православии русских путешественников и путешественниц, вновь основанным в Париже католическим братством Кирилла и Мефодия старались вредить своей родной Русской церкви. Но подобными извержениями Русской земли католицизм только и должен был довольствоваться. Воссоединение униатов лишило его многих и прежних его исповедников; за 1840–1841 гг. в православие вместе с униатами обратилось до 20 000 католиков. Новое усиление обращений католиков в православие произошло после польского восстания 1863 г., во время которого католицизм окончательно подорвал себя своей связью с бунтовщиками; в 1864 г. обратилось до 50 000 католиков; обращения эти продолжались до 1870-х годов. Еще более стали они усиливаться с 1870 г., после пресловутого Ватиканского собора, озадачившего своими определениями многих исповедников католичества. В России за последние десятилетия замечательно обращение в православие множества живущих в ней чехов; в 1888–1889 гг. в Волынской епархии их присоединилось до 6 800 душ. Движение в пользу православия проявилось между католиками и за границей. Еще в 1861 г. в Париже обратился в православие аббат Владимир Гетте, сделавшийся православным священником, автор обширной истории церкви и издатель православного французского журнала L'Union Chretienne. После Ватиканского собора в Америке совершилось обращение католического богослова проф. Биеринга, потом священника православной церкви в Нью-Йорке. Отделившаяся от Рима старокатолическая церковь завязала с православной церковью живые сношения о своем с ней соединении; для разработки вопроса об этом соединении с 1871 г. собиралось уже несколько конгрессов и конференций старокатолических и русских богословов (в Мюнхене, Кельне, Бонне, Утрехте), хотя только частным образом, без официального в их рассуждениях участия самой Русской церкви. К чему поведут эти сношения, еще не известно; но важно уже и то, что на западе возбужден самый интерес к изучению православия и некоторые к нему симпатии.

Кроме католиков, православная церковь привлекла к себе в Западном крае протестантов. В шведскую войну при Петре Россия не только возвратила себе от Швеции свои старые земли, но приобрела и новые. После этого началось восстановление православной веры повсюду, где она была до шведского владычества. В 1708 г. восстановлена Корельская епархия; в 1718 г. возобновлены древние обители Валаамская и Коневская; инородцы Петербургского края обращались в православие. Затем при Петре же завоеваны Эстляндия и Лифляндия; при Екатерине II закончилось присоединение к России Курляндии. Следы древнего православия в этих областях были совсем уже истреблены немецким протестантским владычеством. Забитые эсты и латыши были подавлены двойным гнетом помещиков и лютеранских пасторов и тупо страдали под ним в течение всего XVIII и половины XIX в. Православных жителей, вместе с пришлыми русскими людьми, в 1830-х гг. во всем Остзейском крае было не более 20000; церквей было тоже очень мало – они существовали главным образом для войск, расположенных в крае. Первые начатки движения в пользу православия совпадают там с открытием в Риге псковского викариатства в 1836 г. При первом же епископе Иринархе в Лифляндии и Эстляндии между крестьянами начало развиваться замечательно оживленное движение к переходу из лютеранства в православие. Оно вызвано было грубым барством немецких пасторов и неудовлетворительностью для духовных нужд народа самого лютеранства. В скорбях своих латыши и эсты давно уже привыкли искать себе утешения вне протестантства, ходили, например, на богомолье в Псково-Печерский монастырь, а иные в католический костел в Шемберге; некоторые приставали к гернгутерам, распространившимся в Остзейском крае при Александре I. Всего симпатичнее казалось им православие – «царская вера», служители которой всегда относились к ним бескорыстно и ласково, не как пасторы. В 1841 году к епископу Иринарху стали во множестве являться приезжавшие в Ригу крестьяне с заявлениями своего желания перейти в православие. К несчастью, к этим заявлениям примешивались иногда посторонние элементы – надежды на освобождение с помощью православия от помещичьего гнета и на переселение в «теплые края» на вольные земли.

Дворянство и пасторы воспользовались этим и выставили открывшееся движение в виде противопомещичьего бунта, после чего оно было подавлено жестокими мерами. Сам преосв. Иринарх был удален из Риги и подвергся следствию. Следствие это, однако, оправдало и его, и духовенство, и вместе с тем обнаружило настоящее положение несчастного крестьянства, заставив правительство ближе войти в его нужды. Генерал-губернатор Пален, стоявший исключительно за интересы немцев, баронов и пасторов, был сменен. Переход в православие был дозволен крестьянам самим государем, но с непременным внушением, что они не получат за него никаких выгод в своих отношениях к помещикам, а освободятся от повинностей и платежей только в пользу пасторов.

Несмотря на такое отречение правительства от поощрительных мер к поддержанию открывшегося движения, в 1845 г. оно повторилось опять при рижском викарии Филарете Гумилевском и снова вызвало то же противодействие от баронов и пасторов с экзекуциями, интригами в правительственных сферах, ложными объяснениями фактов, клеветами на народ и духовенство в бунте и прочим. Православное духовенство делало с своей стороны все для беспрепятственности обращений, переводило на латышский и эстонский языки нужные христианские книги, прием в православие производило не иначе как в присутствии немецких властей и с соблюдением всех формальностей, чтобы не к чему было привязаться врагам; на священнические места вызывались знающие местные языки; усилено катехизаторство, так что латыш или эст за несколько дней узнавал о вере больше, чем слыхал от пастора лет за 30, хотя немцы и толковали, что попы крестят, никого не научив своей вере. Противодействие со стороны немцев только усиливалось; одни жестокости и клеветы сменялись другими. Самой надежной клеветой оказывалась клевета, что крестьяне бунтуют и что среди своего религиозного движения запускают свои обязательные работы. Полинейские и судебные расследования о том производились самими же немцами. Не бесплодны были для остзейского рыцарства и те интриги, какие оно вело в административных сферах. В угоду ему обращения крестьян были остановлены на все время летних работ, а в конце 1845 г. вышло общее распоряжение об обязательном 6-месячном сроке между заявлением о переходе в православие и самим присоединением, много повредившее делу православия, потому что в течение всего этого срока записавшиеся на присоединение оставались в полном распоряжении озлобленных баронов и пасторов. Число обращений за 1845 г. доходило до 14 430, в 1847 дошло до 55 000, затем вдруг быстро упало и сменилось даже обратным движением из православия в лютеранство, что было истинным торжеством для немецкой партии. Преосв. Филарет, несмотря на все препятствия, все-таки успел поставить дело православия в крае на твердую почву. Он открыл много новых приходов, вызвал значительное число нужных для священнических мест способных людей, первый определил образ действования для духовенства на его крайне скользком поприще, успел прилично устроить его материальное положение, наконец, в разных местах устроил инородческие школы, а в 1847 г. открыл в Риге духовное училище с преподаванием местных языков для воспитания будущих духовных деятелей в крае из русских и инородцев. Сам он работал до полного истощения сил, не имея времени даже для вкушения пищи и для сна. Не мудрено, что немецкая партия всеми силами старалась избавиться от такого опасного для нее архиерея. В 1848 г. он был переведен в Харьков.

В том же духе продолжал дело преемник его Платон (Городецкий); при этом преосвященном (до 1867 г., † 1891 киевским митрополитом) Рижская епархия сделана была самостоятельной; рижское духовное училище одновременно обращено в семинарию с преподаванием местных языков. Благодаря его примирительному образу действий и просветительным мерам, православная церковь заняла в Остзейском крае подобающее ей место, хотя борьба ее с протестантством не кончилась и после этого. Новое массовое движение эстов и латышей в православие возбудилось с начала минувшего истинно русского царствования Александра III, когда старым интригам и клеветам немцев перестали давать веру и русско-православные интересы стали поддерживаться твердой рукой во всем Западном крае. С 1883 по 1891 г. число присоединившихся здесь возросло свыше 20 000. Со стороны немцев поднялись жалобы на гонение протестантства, услышанные и в Европе. В 1886 г. на имя обер-прокурора Св. Синода пришло из Шафгаузена письмо от президента и членов реформатских синодов с просьбой прекратить преследование их остзейских собратий. На это письмо в 1887 г. последовал ответ, получивший всеобщую известность, в котором было ясно указано, что жалобами остзейских лютеран руководят мотивы не религиозные, а чисто мирские, мотивы земного господства в крае, и что если православие и ведет там борьбу с протестантизмом, то не наступательную, а оборонительную.

В последнее время внимание правительства обратилось на неудовлетворительное положение православной церкви в другой западной окраине России – в княжестве Финляндском, где она всецело должна была подчиняться местной администрации и руководиться местными финляндскими узаконениями, созданными исключительно в интересах церкви лютеранской. Подчиненные Св. Синоду в общецерковных делах, православные церковные общины в своих внутренних делах, в довольствовании духовенства, содержании церквей и попечении о церковных имуществах, были вполне подчинены местным губернаторам и Сенату – правительству лютеранскому, по общему финляндскому уложению. Таким образом, православная церковь в Финляндии встала в положение не господствующей, а только терпимой. Выборгские викарии (с 1856 г.), живущие в Петербурге и занятые ректорством в академии и другими петербургскими делами, были в своей епископии редкими посетителями, а местное духовное правление само склонялось на сторону гражданского управления, сделавшись только посредствующим органом между православными церквами края и финляндским светским начальством. Начало конца этому неестественному положению православия в Финляндском крае положено учреждением в нем самостоятельной архиерейской кафедры и общими мерами последнего времени к подъему русского влияния и на этой окраине империи.

Отрадные признаки торжества православия над протестантством в последнее время замечаются и вне пределов России, преимущественно в епископальной церкви Англии и Америки. Первые сношения англиканской церкви с Россией о соединении церквей относятся ко времени Петра Великого, но тогда они окончились ничем. В 1830-х годах среди англиканской церкви возбудилось особенное внимание к православной церкви в обществе пюзеистов или англо-кафоликов. Один из них, дьякон Пальмер, в 1842–1853 гг. нарочно ездил хлопотать по вопросу о соединении церквей в Россию и на восток, но, огорченный безуспешностью своих стараний, кончил тем, что перешел в католичество. Вопрос о соединении церквей оказывался пока неразрешимым, но подготовка к его решению не была оставляема ни в Англии, ни в Америке, где основались целые общества для изучения восточной церкви через переводы ее богослужебных и вероучительных книг и издание в печати разных относительно нее известий и исследований; с 1867 г. в Лондоне начал издаваться целый журнал: «Православно-кафолическое обозрение». В 1868 г. члены епископальной церкви в Америке завязали серьезные сношения со Святейшим Синодом о взаимном общении в богослужении и таинствах, что, между прочим, было одним из важнейших побуждений для Русской церкви к открытию православной архиерейской кафедры в Сан-Франциско. Одновременно с этим от английского «Общества восточной церкви» пришли в Святейший Синод прямые предложения о присоединении к православной церкви под условием сохранения англиканских обрядов. Святейший Синод положил снестись об этом деле с восточными патриархами. Одним из важных препятствий к удовлетворительному решению вопроса о присоединении англикан и вообще протестантов была открывшаяся тогда разность между Русской и Греческой церковью в способе присоединения этих иноверцев: Русская церковь присоединяла их чрез одно миропомазание, а Греческая требовала повторения над ними и таинства крещения. Между тем происходили по временам частные случаи обращений, из которых замечательно обращение в 1861 г. английского пастора Ричардсона, в 1869 г. издателя «Православно-кафолического обозрения» доктора богословия Овербека, которые потом, особенно последний, много потрудились в пользу православной церкви среди членов англиканского вероисповедания. Особенно значительно подвинулось вперед знакомство с православной церковью американского общества с 1870 г., когда обратившийся из католичества православный священник Николай Биерринг открыл в своей нью-йоркской церкви православное богослужение на английском языке и стал читать о православной церкви публичные лекции и проповеди.

Одной из важнейших забот духовного и светского правительства в новый период нашей истории было образование духовенства, в котором крайняя нужда почувствовалась с самого начала реформы. Будучи недоволен состоянием Московской академии – этого единственного источника духовного образования в Московской Руси, царь Петр отдал ее под покровительство местоблюстителя Стефана. После этого она быстро преобразовалась по образцу Киевской академии; прежнее эллино-славянское образование ее заменилось латинским. С киевскими преподавателями в нее перешли и все киевские школьные порядки, разделение классов, состав курса, школьные должности, экзамены, диспуты, школьное проповедничество, самые развлечения учеников, – рекреации, пение виршей, театральные представления. Ревнители прежнего эллино-славянского образования напрасно роптали на такие новые порядки и доказывали, что латинские учения повлекут за собой разные ереси – мысли этого рода уже не принимались во внимание. Сама реформа поворачивала Россию от востока к западу, от старых византийских влияний к западной цивилизации, а последняя возросла на почве именно римско-латинской. В том же латинском направлении архиереи-малороссы заводили духовные школы по епархиям: в Чернигове, Ростове, Смоленске, Тобольске. Старого привычного типа обучения детей духовенства держались только некоторые архиереи великороссы. Особенно важное значение между ними имел в этом отношении митрополит Иов Новгородский.

Для распространения образования в своей епархии Иов обратился сначала к помощи малороссийских ученых; некоторые из них после своего изгнания из Москвы нашли у него весьма радушный приют, например известный Феодосий Яновский и симоновский архимандрит Гавриил Домецкий, но оказались в отношении к нему людьми неблагодарными. Домецкий, кроме того, опять поднял в Новгороде спор о времени пресуществления святых даров, и в 1704 г. написал опровержение на книгу Остен. Против него выступил чудовский иеродиакон Дамаскин, человек, близкий к Иову, и написал на Домецкого 105 ответов. Сочинением этим и письмами к Иову он успел подорвать все доверие митрополита к Домецкому и к латинской учености и склонить его на сторону эллинского образования. После этого Иов вызвал к себе братьев Лихудов и с помощью их в 1706 г. открыл при своем доме школы славянскую и славяно-эллинскую. Лихуды надолго утвердили в Новгороде славяно-эллинское учение, оказавшееся и теперь, как прежде, весьма популярным. Ученики, которых на первый раз набрали до 100 человек, не бегали из Лихудовских школ, как бегали из латинских. Иов восторженно писал об успехах Лихудов своим знакомым и мечтал сделать Новгород с его славяно-эллинским типом учения чем-то вроде противовеса Москве с ее латинской академией. Кроме обучения в школах, ученые братья продолжали здесь свою литературную деятельность, составляли руководства по предметам своего курса, написали обличение ересей Лютера и Кальвина, занимались переводами. Митрополит Иов желал завести в Новгороде свою типографию и просил для этого у царя присылки из Москвы принадлежностей бывшей дворцовой типографии С. Полоцкого, просил также, чтобы ему прислали для работ переводчиков из числа типографских справщиков, бывших Лихудовских учеников, и собирался издавать новый, исправленный по греческому тексту перевод Библии. Но всем этим просветительным планам его не суждено было осуществиться. В 1707 г. у него взяли в Москву самого деятельного из Лихудов Софрония для греческой школы при типографском доме; с одним же Иоанникием, человеком уже престарелым, дела пошли хуже. После смерти Иова (1716 г.) уехал в Москву и этот Лихуд (умер там в 1717 г.). Оставшиеся после Лихудов их ученики понемногу, впрочем, продолжали их дело и особенно развили в новгородских школах славянское грамматическое учение. В 1723 г. учитель Максимов издал славянскую грамматику, имевшую немаловажное значение в истории этой науки. За грамматистами в новгородские школы обращались и епархиальные начальства, и само правительство для своей приказной службы. Преемник Иова Феодосий старался поэтому поддержать его школы, несмотря на свое собственное латинское направление, и только уже Феофан Прокопович в 1726 г. порушил их, переведя учеников в свою петербургскую латинскую школу. Кроме Новгорода, эллинское образование нашло себе приют еще в московской типографской школе Софрония Лихуда († 1730). Но в 1740-х годах эта школа соединена была с академией, где эллинское учение постоянно было на заднем плане перед латынью.

После учреждения Святейшего Синода открытие духовных школ пошло успешнее. Духовным регламентом положено было завести такие школы по всем епархиям. Содержать их указано отчасти за счет архиерейских домов, отчасти из сборов с церковных и монастырских земель, с первых 30-й, со вторых 20-й части ежегодного хлебного дохода. Обучение в них сделано обязательным для всех детей духовенства; не обучавшиеся в них подлежали разборам для исключения из духовного сословия. Как и все другие школы Петровского времени, когда под обучением разумели только выучку известному практическому делу или службе, духовные школы получили специальное и сословное назначение обучать детей духовенства «в надежду священства». Курс обучения (разумеется, латинский) распределен был на 8 лет и состоял из изучения: 1) грамматики или латинского языка, при упражнениях в котором рекомендовалось, кстати, изучать историю с географией посредством относящихся к этим наукам переводов, 2) из арифметики и геометрии, 3) логики с диалектикой, 4) пиитики с риторикой, 5) физики с краткой метафизикой, 6) политики и 7) богословия; на последнее назначено два года. В воспитательном отношении архиерейские школы велено устраивать в виде закрытых заведений, «образом монастыря», с редкими свиданьями учеников с родными, со строгим распределением времени по точным «регулам» и звонкам и с неусыпным надзором ректора, префекта и комнатных старших. Регламент предвидел, что ученики будут уклоняться от «стужительного жития» в таких школах, и определил – если при приеме в школу некоторые будут оказываться неспособными к ученью, таких испытывать целый год, не «притворяют ли» они «себе тупости», как другие «притворяют себе телесную немощь от солдатства», по годичном же только испытании производить и исключение негодных учеников до окончания курса, и то, если ученик окажется уже окончательно «детина непобедимой злобы». Ректору за отпуск ученика из школы «отай»⁴⁶ от Святейшего Синода, «за мзду», определено «жестокое наказание». Главное управление школами предоставлено было самим архиереям и отнесено к делам епархиальной администрации. Их внешнее благосостояние, состав курса и учебного персонала – все зависело от личного расположения и забот архиереев. Заведение школ первоначально, по крайней мере до 1730-х годов, шло медленно и с большими задержками; не было подготовлено для них ни средств, ни учителей, ни учебных пособий; сам Духовный регламент дозволял по нужде определять в учителя не одних знающих дело, но и просто только талантливых людей, которые могли бы приобрести нужные знания уже на должности. Состав курсов почти во всех школах по необходимости ограничивался только славянской или латинской грамматикой да букварем Прокоповича. Учеников забирали в ученье насильно, иногда даже в кандалах, под конвоем; потом они убегали из школ и их таким же порядком приходилось ловить и возвращать обратно в школы. Сами их отцы и матери были против школьного обучения и охотно помогали им укрываться от новой школьной повинности.

Более полный курс, на манер киевского, начал вводиться в архиерейские школы только с 1730-х годов, и то не вдруг. Школы, успевшие завести такой курс, получали названия семинарии, а оставшиеся с одним славянским обучением стали считаться низшими. До Екатерины II всех семинарий успело открыться 26, но полные курсы до богословия включительно, кроме двух академий, существовали только в 8 семинариях, каковы были: Харьковская, называвшаяся коллегиумом, заведшая у себя богословский класс в 1731 г., раньше всех семинарий, Петербургская в Невской лавре, Троицкая в Сергиевой лавре, Казанская, Новгородская, Псковская, Тверская и Смоленская; семинарии Тобольская, Рязанская и Нижегородская доходили только до философии; в остальных учение оканчивалось риторикой, а то не доходило даже и до нее. Из таких неполных семинарий для приготовления к учительству или к высшим епархиальным должностям посылали по несколько лучших учеников доучиваться в чужие полные семинарии или в академии. Характер образования духовных школ, не исключая академий, был чисто формальный; в низших классах изучались формы языка, в риторике – формы речи, в философии – формы диалектики, и только в богословии все эти формы находили себе искусственное применение в схоластическом развитии богословских истин. География, история и математика, которые велено преподавать Регламентом, вовсе не преподавались. Из языков изучался один латинский. Школьная дисциплина отличалась большой суровостью, в которой особенно винили начальников и учителей из черкасцев. От телесных наказаний не были свободны не только ученики, но даже и сами учителя. В автобиографии митрополита Платона рассказывается, как его, бывшего уже учителем Московской академии, архиерей Амвросий хотел наказать розгами в собрании всей академии и как он освободился от этого наказания благодаря только заступничеству доброго ректора. Содержание всех школ было весьма неопределенно и непостоянно, зависело всецело от епархиальных сборов и средств архиерейских домов. Случалось, что за недостатком средств распускались на неопределенное время целые школы; оклады наставников были крайне бедные, помещения школ тесные и жалкие во всех отношениях. Ученики не только своекоштные, но и казеннокоштные, или, как их звали, «бурсаки» должны были приобретать себе прокормление «кондициями» (уроками), перепиской, даже физическими работами; святитель Тихон например, учась в Новгородской семинарии, нанимался в свободное время у огородников копать гряды. В Киеве воспитанники академии собирали подаяния по дворам горожан, распевая псалмы, канты и концерты, произнося речи, стихи, диалоги и разыгрывая комедийные действа, хотя академия имела весьма заботливых попечителей и благотворителей в лице киевских архипастырей, каковы особенно были Рафаил Заборовский и Арсений Могилянский.

С царствования Екатерины II настало новое время для всего русского образования вообще. Прежний специально-сословный строй его начал сглаживаться; вместо прежней выучки стали заботиться об общем образовании воспитанников и заводить новые общеобразовательные школы. Общеобразовательные предметы начали вводиться и в курсы духовных школ. К 1766 году особая комиссия, состоявшая из преосвященных Гавриила и Иннокентия и иеромонаха Платона, по поручению правительства выработала целый проект преобразования духовных школ, которым предполагалось разделить их на высшие, средние и низшие и ввести в них новые, соответственные этим степеням курсы, новые, более современные методы и педагогические приемы. Проект этот не остался без влияния на состояние духовных школ, хотя и не был приведен в исполнение. Особенно важное значение получил вопрос о приготовлении учителей духовных школ. В 1765 г., по желанию императрицы, при Московском университете предположено было открыть богословский факультет, а для приготовления в него преподавателей было отправлено 16 лучших духовных воспитанников в заграничные университеты. Факультет этот не был открыт, и посланные за границу по возвращении распределены были по разным местам, но несколько человек из них попали и в учителя духовных школ. Некоторые архиереи для приготовления учителей посылали лучших своих семинаристов слушать лекции в Московском университете и в филологической семинарии Дружеского ученого общества; здесь слушали лекции, например, студенты Московской академии Серафим Глаголевский (после митрополит) и Евгений Болховитинов. С 1788 г. митрополит Гавриил из своей невской семинарии устроил нечто вроде учительской семинарии для приготовления учителей в другие епархии. Число и достоинство учителей для духовных школ вообще значительно поднялось за это царствование. Притом же на учительских местах появились новые свежие силы из великороссов, вносившие в преподавание и в дисциплину духовных школ новый, более современный и гуманный дух. Господство схоластики и латыни было поколеблено; стало распространяться изучение греческого языка и языков новых, особенно французского; формальное направление духовного образования восполнялось постепенным введением в семинарии изучения географии, истории, физики и отчасти математики. Богословие и философия преподавались уже во всех семинариях, и учеников знакомили не с одними схоластическими системами, но и с новой немецкой философией (Лейбнице вольфианской) и с новыми протестантскими богословиями. На формальное развитие и знание латыни, впрочем, все еще обращали главное внимание. В 1800 году возник вопрос о преподавании главных наук на русском, а не на латинском языке, но митрополит Платон, хотя ранее всех архиереев стал заботиться об изучении русского языка в своих школах, решительно высказался против такого ослабления латыни. От прежней суровой и огрубляющей системы семинарского воспитания оставались еще ясные следы повсюду, но ее всюду уже осуждали; поднялись речи о других, более действительных средствах к смягчению грубых бурсацких нравов, чем телесные наказания прежнего времени, о «внедрении», как выражалась семинарская инструкция митрополита Платона, в учениках «благородного честолюбия», о возвышении в семинариях эстетического образования, об ослаблении грязных наклонностей к пьянству и прочее. Что касается до содержания духовных школ, то в 1764 г. для них в первый раз определены были штатные оклады постоянного характера, которые, как ни были малы, все-таки должны были спасать от многих прежних случайностей их существования. Н а все школы с 6000 учеников было ассигновано всего до 40000 р.; к 1784 г., когда число учеников дошло до 12 000, сумма оклада на школы поднята была до 77 400 руб.; потом при императоре Павле она дошла до 182 000 руб., но правительство распорядилось тогда открыть еще две новые академии, Петербургскую и Казанскую, и до 8 новых семинарий. На низкие школы окладов не было назначено, и они должны были поэтому содержаться на остатки от небогатых семинарских окладов. Самый высший семинарский оклад – ректорский простирался всего до 300 руб., учительский от 30 до 150 руб., на студента академии приходилось от 8 до 15 руб. в год. Понятно, что при таких малых окладах духовные школы по-прежнему продолжали нуждаться в сборах с духовенства и составляли предмет тяжких забот для архиереев; множество бедных учеников архиереям приходилось содержать за счет и в ущерб церковной службы, посредством предоставления им церковных мест. Наконец, до последнего времени не было заведено общего управления духовными школами; оставаясь только епархиальными, архиерейскими учреждениями, они не имели ни взаимной между собой связи, ни общего устава, ни определенных однообразных курсов, зависели во всем своем строе от воли и вкусов одних местных архиереев; академии, начинаясь с низших классов, как и семинарии, ничем почти не отличались от последних. В таком положении духовные школы просуществовали до самого преобразования их комитетом 1808 г. Всех их к этому времени было: 4 академии, 36 семинарий и до 115 низших училищ, с числом учеников, простиравшимся до 29 000 человек.

На основании комитетского проекта 1808 г. духовные школы, как известно, в первый раз были объединены под управлением комиссии духовных училищ в виде особого духовно-учебного ведомства, разделенного на академические округи, и получили общие однообразные уставы. Академии оставлены с одним высшим образованием для воспитанников, уже кончивших семинарский курс. Семинариям (по одной на епархию) предоставлено среднее духовное образование. Низшие училища – уездные (по 10 на епархию) и приходские по благочиниям (по 30 на каждую епархию) должны были разделить между собой труд низшего образования детей. Число всех школ на деле не достигло до предположенной цифры, – низших школ открыто всего до 300, академий оставлено пока 3, так как Казанская академия была в 1818 г. на время обращена в преобразованную семинарию с присоединением ее округа к московскому и открыта в предположенном виде уже в 1842 г.; но предположения относительно самой организации духовных школ были осуществлены вполне. В 1814 г. были изданы их уставы, написанные отчасти Сперанским, но главным образом Феофилактом. По своему общему характеру все духовные школы организованы были в виде сословных школ смешанного типа, с общеобразовательным и специальным курсами вместе. Образование в них по-прежнему сделано обязательным для детей духовенства; число их учеников при Александре I дошло до 46000. Курс низших школ имел общий элементарный характер, вследствие чего в эти школы дозволялось принимать учеников и из других сословий, кроме духовного. В семинариях, составленных из трех двухгодичных отделений, называвшихся по главным своим предметам риторикой, философией и богословием, последнее отделение имело специальный духовный характер. В академиях курс делился на два двухгодичных отделения – общеобразовательное и специально-богословское. Кончившим курс в духовных школах всех трех разрядов определены были известные служебные права. Студентов академии по окончании курса положено удостаивать ученых степеней кандидата и магистра и особых окладов по этим степеням (кандидатов по 250 руб. ассигн., магистров по 350, если они примут на себя свящ. сан; магистры в свящ. сане получали еще особые кресты. В 1814 г. комиссия духовных училищ удостоила в первый раз несколько духовных лиц степени доктора богословия – для докторов тоже были назначены особые оклады (500 рублей ассигн.) и докторские кресты. На содержание всех духовных школ назначено было 923 350 руб. в год, а с 1820 г. – до 1 674 120 руб.; оклады академий возвысились до 78 600 руб., семинарий до 20 000–31 000, уездных училищ до 2 000– 2 650, приходских до 730–1 060 руб. Все школы пришли после этого в заметное оживление; повсюду поднялась стройка и перестройка их зданий; улучшилось содержание и учителей, и казеннокоштных учеников. Улучшению бурсацкого содержания, впрочем, много помешало то, что вследствие бедности духовенства училищные начальства должны были принимать на казенный кошт много бедных учеников сверх штата, причем на содержание их приходилось урезывать содержание штатных бурсаков; кроме того, низшие училища и теперь ничего не получили на содержание своих бурс, часто очень многолюдных, поэтому им тоже приходилось помогать из семинарских же окладов. Содержание своекоштных учеников осталось, разумеется, в прежнем виде. В 1836 г. последовала новая прибавка к училищным окладам вполовину против прежних окладов, но преимущественно в пользу личного состава духовных школ. В начале 1840-х годов произведены были некоторые изменения в уставах духовных школ: был увеличен штат их преподавателей и сделаны разные перемены в составе курсов, большей частью отрывочные и случайные, бывшие плодом пожеланий разных высокопоставленных лиц и не соображенные с общей системой духовного образования. Вновь введены были науки – патристика, пастырское и собеседовательное богословие и, кроме того, очень разнообразные знания чисто практического характера, которые почему-нибудь признавались полезными для будущих пастырей церкви – сельское хозяйство, съемка и черчение планов, медицина и оспопрививание, иконописание; богословские предметы были распространены из высшего специального отделения, где они изучались цельной группой, на все низшие общеобразовательные классы, только путая курсы последних, а сами ничего от этого не выигрывая; философия для будущих пастырей церкви признана не нужной, и из нее в семинариях оставлены были только логика и опытная психология. Несмотря на все такие перемены, уставы Александровского времени в основных своих частях успели просуществовать до 1860-х годов, когда они признаны были уже устаревшими и задумана была новая реформа духовных школ.

Потребность этой новой реформы была особенно ощутима в экономической части духовных школ, доходивших до положительного убожества. И в семинариях, и в академиях открылись такие дефициты, которых им никак невозможно было покрыть ни своими средствами, ни единовременными пособиями, какие им иногда отпускались. Казеннокоштные ученики голодали; здания училищ оставались без ремонтов; наставники уходили со своей службы при первой возможности даже на низшие должности по другим ведомствам, что весьма дурно отзывалось и на учебной части; в управлении духовных школ бюрократическая система духовно-учебного управления до крайности развила власть ректоров и смотрителей и довела весь основной учебно-педагогический состав заведений до полного безгласия, очень вредного для их общего дела. Новая реформа духовных училищ обсуждалась долго – с 1860 до 1866 г. двумя специальными комитетами, епархиальными архиереями, ректорами, академическими конфедерациями и даже современной печатью, чего раньше никогда не бывало при обсуждении такого рода вопросов. Дело преобразования особенно успешно двинулось вперед после того, как на помощь духовно-учебным заведениям выступило само правительство, ассигновав в пользу их казенное пособие в размере 1Ѕ миллиона руб. сер. В мае 1867 г. духовно-учебное управление было заменено духовно-учебным комитетом и утверждены новые семинарский и училищный уставы, а в 1869 г. устав академический. Администрация духовно-учебной части получила новый вид; она была сосредоточена в одном духовно-учебном комитете; академические округи были упразднены, и академии освобождены от несвойственных им административных забот. Во внутреннем управлении духовных школ проведены начало самоуправления и начало выборное. Первое выразилось в особом устройстве академических, семинарских и училищных правлений, педагогических собраний и академических советов; второе в выборном характере всех должностных лиц, кроме ректоров академий. Академии, сверх того, получили нечто вроде факультетского самоуправления, будучи разделены каждая на три специальных отделения с тремя помощниками ректора во главе и с особым кругом дел, решаемых на отделенских собраниях. Таким образом, во всех делах духовно-учебных заведений заинтересованы сами не одни только их начальства, но и все вообще члены их учебного и педагогического состава. В делах семинарий и училищ призвано было к участию и местное духовенство, получившее право и обязанность выставлять из своей среды в их правления определенное число выборных членов-депутатов. Учебная часть семинарий и училищ организована была с более стройным распределением предметов общеобразовательного и специального курсов, хотя некоторые богословские предметы и теперь еще смешаны были с общеобразовательными в низших классах, а классическим языкам дана не столько общеобразовательная, сколько специальная постановка, подавлявшая занятия всеми другими, даже богословскими предметами; для сокращения семинарского курса из него выпущены были библейская история, учение о богослужебных книгах и патристика, но зато обширнее поставлено преподавание философии. Важным нововведением и в семинарском, и в академическом курсах было введение в них изучения педагогики, при котором имелось в виду ближайшее участие духовенства в деле народного образования. В основу академического образования положено было начало специализации наук, для чего последние были разделены на три отделения, на которые студенты записывались по желанию; общеобязательных наук оставлено было немного. Специальное образование от этого много выиграло, но, вследствие общей слабости в наших средних заведениях образования общего, в специальном академическом образовании стала замечаться такая же односторонность и узость, как в университетском факультетском, отчего скоро снова возник вопрос об увеличении круга общеобязательных наук в академиях. Самой благотворной стороной новой учебной реформы было возвышение духовно-училищных окладов, прекратившее прежнее бедственное состояние духовных школ. Для усиления средств духовного ведомства с 1870 г. свечной сбор с церквей был заменен процентным со всех церковных доходов, по 10–21% с каждой церкви. Через 15 лет в 1884 году последовала новая реформа духовных школ. Уставы, вышедшие в этом году, остаются действующими доселе. К числу важнейших событий в истории духовных школ за последнее время относится новое возвышение окладов и пенсий по духовно-учебному ведомству в 1894 году.

Нельзя не упомянуть здесь о размножении в последнее время новых школ для образования духовных девиц, на которое прежде мало обращалось внимания. Начало этим школам было положено в 1843 году ведомством Императрицы Марии – первое училище за счет этого ведомства было открыто в Царском Селе; за ним стали открываться другие – в 1845 году в Солигаличе, вскоре переведенное в Ярославль, в 1853 – в Казани, в 1854 – в Иркутске, в 1860 – в Вильне и Пензе, в 1861 г. в Киеве и т.д. С 1860-х годов, с возбуждением в среде духовенства сословной самодеятельности, по епархиям начали заводиться епархиальные женские училища, содержащиеся на суммы самого епархиального духовенства. Они имеются уже в значительном большинстве епархий, служа не только к подъему образования в духовных семействах, но и к подготовке лучших учительниц для церковно-приходских школ.

Усиление духовного образования сопровождалось усилением духовной письменности. В первое время, когда духовные школы только что заводились, вся духовная письменность, за немногими исключениями, была в руках киевских ученых. В Великороссии более всех из них пришелся по душе св. Димитрий Ростовский. Он был родом из киевских пределов, родился в 1651 г. в благочестивой семье казацкого сотника Саввы Туптала, учился в киевской академии, впрочем только до риторики включительно; в 18 лет постригся в Киеве в монашество и, поселившись в Чернигове, вскоре прославился как отличный народный проповедник; затем, по приглашениям, он служил проповедником в разных монастырях в Вильне, Слуцке и в Батурине; с 1684 г. он жил в самом Киеве, трудясь над составлением своих Четьих миней. Это бессмертное произведение, стоившее ему 20 лет усиленного труда (первая четверть вышла в 1689 г., вторая – в 1695 г., третья – в 1700 г., последняя – в 1705 г.), доставило русскому благочестию неистощимый источник спасительного чтения, а автору дало такую всероссийскую известность, какой никто из церковных писателей не имел ни до, ни после него. За Четьи минеями второе место в числе его произведений занимают его проповеди, отличающиеся благочестивой задушевностью и замечательно изящным и вместе с тем народным церковно-славянским языком. В 1701 г. Петр вызвал его из Малороссии и назначил митрополитом в Ростов. Кроме проповедничества, он должен был заняться здесь полемикой против раскола и написал «Рассуждение об образе Божием в человеке» и «Розыск о брынской вере». Из исторических трудов его, кроме Четьих миней, известны «Руно орошенное», – сказание о чудесах от Черниговской иконы Богоматери, «Летопись от начала миробытия» – свод библейской истории с гражданской, «Летописание» царей и патриархов, Каталог российских митрополитов, «Диариуш» – дневник за 1681–1703 гг. По богословию он написал «Вопросы и ответы о вере» и «Зерцало православного исповедания». Благочестивая и полная христианской любви душа святителя любила изливаться в обширной переписке с друзьями и в духовной поэзии молитвенных размышлений, псальм, кант и мистерий, за которые церковь величает его духовною цевницею. Святитель скончался 28 октября 1709 г., а 21 сентября 1752 г. последовало открытие его мощей. В 1757 г. эти дни установлено праздновать во всей Русской церкви.

Более полными представителями главных направлений русского богословия времени Петра были Стефан Яворский и Феофан Прокопович. Первый был представителем старого латино-схоластического типа богословов киевской школы, учившихся по Фоме Аквинату и Беллярмину. Люди реформы, тронутые протестантским духом, даже прямо обвиняли его в наклонности к католичеству и в папежском духе. Полным выражением его богословского направления может служить его «Камень веры» – сочинение вполне православное, но действительно не чуждое некоторых увлечений его латинскими образцами как по внешней форме, так и по некоторым оттенкам в самых взглядах на разные вопросы, например, на отношения между церковью и государством, на пределы религиозной терпимости, на церковную обрядность, религиозные предания и сказания и т.п. Теми же увлечениями объясняется и самая горячность его полемики против протестантства. Даже его противораскольническое сочинение «О знамениях пришествия антихриста» было составлено по сочинению латинского богослова Мальвенды и далеко не подходило к нашим раскольническим толкам об антихристе. В проповедях он был типическим представителем старого польско-киевского риторства и только сильный природный талант выручал его от странных крайностей этой риторической школы. Современники говорят, что силой своего слова он мог заставить слушателей и плакать, и смеяться, но живого отношения к эпохе у него мало заметно; держась более на отвлеченной высоте общих риторских сравнений, подобий и нравственных сентенций, он редко схватывал настоящие, живые черты петровской реформы и современных людей и нравов.

Феофан, напротив, был богословом-новатором и в догматике, и в проповедничестве, горячим врагом и схоластики с риторством, и латинства, почитателем преимущественно протестантских богословов. Богословская полемика его направлена вся против католичества, за исключением только немногих трудов против протестантства, написанных еще в Киеве, каковы «Апология» киевским мощам и ответы на вопросы лютеранских богословов Печерскому монаху Михаилу Шию. Как Стефана подозревали в папежском духе, так Феофана, напротив, прямо обвиняли в протестантстве. Кроме известного доноса на него царю в 1718 г. против одного его сочинения (1712 г.): «Об иге неудобоносимом», где была проведена мысль об оправдании верою без дела закона, Феофилакт Лопатинский написал сильное сочинение: «Об иге Господнем благом». Обвинять его в неправославии было, впрочем, также несправедливо, как и Стефана. Влияние протестантских образцов выражалось у него лишь в очень тонких и неуловимых оттенках рассуждений, которые при нападениях на чистоту его православия он каждый раз свободно и легко объяснял в чисто православном духе. Оттенки эти проявлялись, например, в его излишне резкой полемике против обрядового ханжества, упования на одни внешние средства ко спасению и дела внешнего закона, против суеверных преданий старины, отвержение которых его обвинители объясняли тем, что он по-лютерански верит в одно Св. Писание и отвергает Св. Предание, против ложных чудес и народных суеверий относительно чудотворных икон и св. мощей и т.д. К обвинениям такого рода он сам подавал повод слишком резким и сатирическим языком своих произведений. Писал он очень много и большей частью по поручению и мыслям самого царя. Кроме Регламента, он написал трактаты о начале патриаршества в церкви, об оставлении в России возношения имени патриаршего при богослужении, «О понтифексах и о том, могут ли христианские государи и в каком разуме нарещись епископы», «Объявление о монашестве» 1724 г., несколько увещаний к раскольникам, о браках с иноверцами, о достоинстве поливательного крещения, «Первое учение отроком» (Букварь), «О блаженствах против ханжей», родословную роспись князей и царей, трактат об Амазонках, повесть о Кирилле и Мефодии, исследование о мифологии для перевода Аполлодоровой библиотеки о богах, предисловие к Морскому регламенту, «Правду воли монаршей» о наследии престола. Не говорим об его киевских лекциях по богословию в 7 больших трактатах, изданных уже при Екатерине II. После смерти Петра он описал его кончину, составил описание кончины Петра II и восшествия на престол императрицы Анны, написал «Христианское наставление младому отроку», два религиозных разговора, «Наставление священнику о необычайном падении духовного сына», рассуждение о безбожии, апологию книги Песнь Песней, «Показание великого антихриста», которого он видел в папе. Проповеди его все имели практический, жизненный характер и самым близким образом касались современных событий и животрепещущих вопросов; постоянно впадая в публицистический и обличительный тон, он доказывал в них важность разных действий правительства, пользу современных войн, необходимость сношений с другими народами, уничтожения национальной замкнутости, пользу просвещения, вред суеверий, религиозных обманов, расколов и пр.

И тот и другой из этих первенствующих богословов имели ревностных приверженцев и подражателей, так что около них образовались две своего рода богословские школы, между которыми завязалась даже борьба. При Петре направление Феофана было господствующим и разные его почитатели старались подделаться под его тон, нравившийся самому царю. Направление же Стефана, осуждаемое Петром и признанное неудобным, могло проводиться и господствовать только в стенах духовных школ, в киевской и московской академиях; в последней его поддержали и надолго утвердили ректоры Феофилакт Лопатинский и Гедеон Вишневский. О такой розни между русскими богословами было известно даже за границей, и на востоке и на западе. Завязав связи с Европой, Россия сделалась заманчивой добычей для западного прозелитизма. Зная религию в формах только своих вероисповеданий, католичества или протестантства, запад не мог себе и представить, чтобы новая европейская держава могла оставаться при своем, неевропейском христианстве; там писались особые сочинения о том, к католичеству или протестантству пристанет Россия, и собирались всякие сведения о ходе ее религиозных дел и о характерах церковных деятелей. Католики рассчитывали на Стефана, протестанты на Феофана. В 1717 г. католические богословы парижской Сорбонны предложили царю соединение церквей. Ответы на это предложение, конечно отрицательные, по поручению царя писали Стефан и Феофан; отправлен был ответ Феофана, и неудачу свою католики приписали именно тому, что дело это попало в руки Феофана, а не Стефана. По учреждении Синода с таким же предложением к Русской церкви обратились епископы церкви Англиканской, потерпевшие еще раньше неудачу на востоке; узнав об этом, восточные патриархи, слышавшие о господстве в России протестантских симпатий, поспешили прислать в Св. Синод (в 1723 г.) грамоты с приложением изложения веры в 18 пунктах патр. Досифея и с увещанием непоколебимо пребывать в православии. Попытка Англиканской церкви кончилась так же неудачно, как и попытка Сорбонны, хотя Стефана, на которого можно было бы свалить эту неудачу, не было уже в живых, а Феофан был во всей своей силе. При преемниках Петра направление Яворского восторжествовало, что, как известно, стоило больших тревог и неприятностей Феофану. Самым сильным и опасным для него противником по учености оставался теперь Феофилакт Лопатинский, великий почитатель Стефана, называвший последнего батюшкой. После неудачного доноса на Феофана в 1718 г. он замолчал и не высказывался против несочувствующего ему богослова, по крайней мере открыто, до 1728 г.; в этом году, пользуясь переменой обстоятельств, он снова выступил открытым сторонником Стефана и противником Феофана, издав «Камень веры». Вскоре тем же способом против Феофановского направления высказался и Киев с своей академией; там тоже вышло издание «Камня веры» с благословения архиепископа Варлаама Вонатовича.

Камень веры для противников Феофана был чем-то вроде знамени, около которого и сосредоточилась борьба богословских направлений. На него же обратили внимание и заграничные богословы, рассчитывавшие на привлечение России к своим вероисповеданиям. Воспользовавшись ослаблением значения Феофана при Петре II, католичество немедленно открыло в России пропаганду из Польши. Парижская Сорбонна со своей стороны прислала в Россию ловкого агента, аббата Жюбе, чтобы завязать с русским духовенством сношения о соединении церквей. К тому же делу пристал живший в России при испанском посольстве доминиканец Рибейра, имевший много знакомств между противниками Феофана. Наклонность к католичеству обнаружилась в семействах самих верховников – Голицына и Долгоруких; Жюбе и явился в Россию под видом учителя детей княгини Ирины Долгорукой, принявшей за границей католичество. При таких обстоятельствах, как только Камень веры был издан, так протестантские богословы принялись его разбивать, а католические, напротив, защищать. В 1729 г. в Иене явилось с опровержением его «Письмо» Буддея, а Рибейра напечатал на это письмо «Ответ» в защиту Яворского. Издатель Камня Феофилакт и сам написал на Буддея «Апокрисис». Но с воцарением Анны Иоанновны обстоятельства совершенно изменились. Рибейра и Жюбе исчезли из России за границу; католическая пропаганда подверглась преследованию. Об издании «Апокрисиса» нечего было и думать; нужно было бояться беды за издание и самого Камня веры, который немедленно был запрещен. Книга эта вместе с книгой Рибейры была приплетена к делу о латинской пропаганде в России и к политическим розыскам о недоброжелателях немецкого правительства. Запрещение снято с нее уже при императрице Елизавете. Около 1732 г. в публику пущен был против нее рукописный протестантский пасквиль «Молоток на Камень веры», где Яворский прямо назывался папистом и иезуитом и с угрозами поносились все его приверженцы. Вскоре дело дошло и до «Апокрисиса» Феофилакта, который Феофилакт на всякий случай скрыл. Некоторые его приближенные, подпав под тогдашние розыски о разных запрещенных тетрадях, выдали своего доброго и доверчивого архипастыря и доставили копию Апокрисиса тайной канцелярии. В 1735 г. Феофилакт был арестован – участь его известна. Феофан достиг полного торжества в борьбе с противниками, но собрал на свою голову столько раздражения и ненависти, что самое это торжество надолго повредило его богословскому направлению. В обеих академиях затолковали об его еретичестве. Только несколько лет спустя после его смерти, когда раздражение против него несколько улеглось, ученые богословы могли спокойнее отнестись к его богословской системе и справедливее оценить многие ее достоинства – ее большую отрешенность от схоластики, более научный метод, основанный на внимательном изучении текста Священного Писания, церковной истории и археологии, более живую и естественную аргументацию. В 1740-х годах ей стали уже подражать сначала в Киевской, потом и в Московской академиях.

Самой важной из всех богословских работ первой половины XVIII в. было исправление Библии, существовавшей все это время в неисправном издании 1663 г. и сделавшейся такой библиографической редкостью, что, например, в Малороссии, по словам святителя Димитрия Ростовского, ее трудно было найти даже по церквам. Первая мысль о новом исправленном издании ее принадлежала Иову Новгородскому, который собирался заняться им при своей семинарии; но указом 1712 г. Петр поручил это дело Феофилакту Лопатинскому и Софронию Лихуду со справщиками печатного двора, под наблюдением местоблюстителя Стефана. Исправления указано делать по тексту LXX; план их, впрочем, не был предварительно выяснен и указан. Исправители трудились добросовестно, но, кроме текста LXX, принимали во внимание и другие тексты греческие, еврейский и латинский по толковой Полиглоте, грамматические поправки вносили в самый текст, а более важные отступления от старого текста вписывали в особый реестр. Работу свою они закончили к 1720 г., потом снова ее пересматривали до 1723 г., когда последовало распоряжение Св. Синода об ее печатании. Но печатание это замедлилось за разными типографскими препятствиями, потом за смертью Петра и вовсе было оставлено. Уже через 10 лет, в 1735 г., по докладу Феофана, Св. Синод снова поднял это дело, когда Феофилакт был уже под судом. Положено было: печатание Библии перевести из московской типографии в Невский монастырь под смотрение Феофана, печатать Библию не по исправленному тексту, а по старому, отмечая поправки под строкой, и, по настоянию Феофана, предварительно пересмотреть всю работу Феофилакта и Софрония, так как они делали свои исправления, вопреки указу, не по одному тексту LXX, но и по другим, не вошедшим в церковное употребление (Акилы, Феодотиона, Симмаха, Вульгаты). Таким образом, дело прежних исправителей было порушено, и велено было переделывать его сызнова и по другому плану, придуманному Феофаном чисто теоретически. С половины 1736 г. во главе новых исправлений Библии поставлен невский архимандрит Стефан Калиновский и ревностно принялся за работу, сдавая листы новой Библии, по мере их исправления, на печатный станок. К половине 1738 г. Печатание дошло до кн. Товита и затем остановилось. Книга эта оказалась на славянском языке переведенною с Вульгаты, в которую «смотреть» было не велено, а дальше следовали и такие книги, которых в греческом тексте LXX вовсе нет; кроме того, печатание исправлений под строкой, за их множеством, совсем запутало и замучило наборщиков, могло затем спутать и читателей Библии. Стефан писал одно за другим донесения в Синод о том, как ему быть. В Синоде тоже пришли в затруднение и отмалчивались. Стефан так и не дождался ответа, потому что в начале 1739 г. посвящен был в епископа Псковского и отстал от работы по исправлению Библии. Уже в начале 1741 г. Св. Синод, по его же проекту, решил: где нужно, править текст Библии по Вульгате; печатание Библии перенести опять в Москву, поближе к академии; печатать ее в два столбца – в одном по старому, в другом по исправленному тексту; все напечатанное раньше оставить. Это был уже третий план издания Библии, но и он оказался после неудобным по громоздкости издания в два столбца. В Москве работа исправления была закончена архим. Фаддеем Кокуйловичем и префектом Московской академии Кириллом Флоринским к 1743 г., и Св. Синод приступил к рассмотрению ее для печати. Имп. Елизавета торопила Синод, в 1744 г. в великом посте заставляла членов собираться для чтения исправленной Библии дважды в день, хотела для скорости издать ее по готовым уже исправлениям Феофилакта; но дело за другими занятиями Св. Синода подвигалось медленно и, вместо Св. Синода, пришлось поручить его особой комиссии только под наблюдением Синода. За недостатком людей нескоро составилась и эта комиссия. До 1747 г. работал над Библией только один знающий человек, учитель Московской академии иером. Иаков Блонницкий. Наконец, в этом году решено было вызвать на помощь ему двоих учителей из Киевской академии, где священная филология находилась тогда в цветущем состоянии, насажденная в академии замечательным знатоком языков Симоном Тодорским, учеником знаменитого профессора (в Галле) Михаэлиса. Вызваны были иеромонахи Варлаам Лящевский и Гедеон Сломинский, которым и суждено было закончить многолетнюю и сложную работу – Блонницкий работал с ними только до 1748 г. В общем плане они ближе всех прежних комиссий сошлись с первой комиссией Феофилакта – стараясь держаться ближе к старому славянскому тексту, они принимали в расчет, кроме текста LXX, и другие тексты греческие, латинский и еврейский, по которым составлен старый славянский перевод, вновь перевели с греческого книги Товита и Иудифь, 3 Ездры исправили по Вульгате, сделали много новых исправлений, перечислили все исправления в особой рукописи и отчасти в предисловии к Библии с историей всего исправления и снабдили свой труд краткими изложениями содержания каждой библейской книги. Наконец, в 1751 г. новая Библия была напечатана по одному только исправленному тексту и пущена в продажу по 5 р. Нужда в ней так была велика, что за первым изданием скоро понадобились другие (1756,1757,1759 гг.).

Со времени имп. Елизаветы началось быстрое оживление духовной литературы, при имп. Анне совсем подавленной. Оживилось проповедное слово, разразившееся обличениями прошедшему тяжелому времени и восхвалявшее Елизавету. Лучшими ораторами этого времени были Амвросий Юшкевич, Димитрий Сеченов, Гедеон Криновский, ректор Троицкой семинарии Кирилл Флоринский, Стефан Калиновский, Симон Тодорский и другие. В Московской академии между тем на смену прежних ученых из малороссов готовилось выступить на поприще церковной науки и проповеди новое поколение ученых великороссов. В 1750 х гг. в академии впервые раздалось и тогда уже увлекательное слово молодого учителя Петра Девшина, после митрополита Платона, который был тогда назначен своим академическим начальством говорить публичные катехизические поучения.

Как при Петре в начале истории духовного просвещения мы встречаем имя св. Димитрия, так при Екатерине во главе церковных учителей стоит имя другого святого отца Русской церкви, святителя Тихона (Соколова, 1724–1783), епископа Воронежского. Сирота после бедного дьячка Новгородской епархии, призренный при новгородской семинарии, святой Тихон вынес из своего нищего и голодного детства самое близкое знакомство с бытом бедного народа, сердечную любовь к низшей братии, редкую среди современной ему пышной иерархии простоту жизни и общедоступность и сделался самым народным архиереем своего времени. Его сочинение «Об истинном христианстве» в 6 частях навсегда останется образцом высокого богословствования в самой общедоступной форме и притом чуждой всякой школьности и глубоко сердечной. Таковы же его другие сочинения «Сокровище духовное, от мира собираемое», его проповеди, письма, увещания к пастве и духовенству и творения аскетические для иноков. В 1787 г. Св. Синод составил из его нравственных назиданий целый сборник для чтения в церквах «Наставление о собственных каждого христианина должностях». Замечательно, что св. Тихон один из первых учителей церкви возымел мысль о переводе Св. Писания на русский язык и сам переводил Псалтирь и Новый Завет, но постеснялся издать эти переводы, опасаясь церковного соблазна.

В систематических трудах по богословию и в школьном преподавании во второй половине XVIII в. господствующей системой была система Прокоповича. Ему же следовала весьма распространенная система того времени (Orthodoxa orientalis ecclesiae doctrina de credendis et agendis) Феофилакта Горского, ректора Московской академии (1770–1774), потом епископа Коломенского († 1788). При Екатерине в первый раз изданы были в печати и самые лекции Прокоповича; издателями их были: Дамаскин Руднев, один из воспитанников Московской академии, посылавшихся в 1766 г. учиться за границу, после бывший ректором академии, затем епископом Нижегородским († 1795), и Самуил Миславский, митроп. Киевский († 1796), во время своего ректорства в Киевской академии (1761–1766) и сам составивший догматику – нечто вроде сокращения и дополнения системы Феофана. Лучшими богословскими системами были: система Гавриила Петрова (в рукописи) и «Сокращенная христианская богословия» Платона, изданная в 1765 г. на русском языке и переведенная после на языки латинской, греческий, армянский, грузинский, немецкий, французский и английский; важное значение имели и его три катехизиса – краткий для детей, катехизис в беседах для народа и катехизис для священно и церковнослужителей. Появление подобных трудов на русском языке и преподавание на том же языке богословских уроков в некоторых духовных школах дало сильный толчок развитию русской богословской науки, до сих пор связанной и затемненной латынью. В начале XIX столетия (1802 г.) вышло в свет Compendium Theologiae киевского ректора (1803–1807) Иринея Фальковского, признанное по своей отчетливости лучшим руководством для духовных школ. Немало являлось за то же время богословских сочинений и в других родах: а) по изучению Св. Писания – толкования на разные библейские книги митр. Гавриила, Иринея Клементьевского Псковского († 1818), просвещеннейшего архипастыря своего времени и замечательного филолога, «Симфония на Св. Писание» иеродиаконов Германа и Модеста (1773), «Приточник Евангельский» Сильвестра Лебединского, «Руководство к изучению Св. Писания» Амвросия Подобедова (1799), принятое во всех семинариях; б) по пастырскому богословию – «О должностях пресвитеров» Парфения Смоленского († 1795); в) по литургике – «Новая Скрижаль» Вениамина Румовского Нижегородского (1803), долго бывшая учебником в семинариях, и ученое «Изъяснение литургии» Дмитревского (1804); г) по церковной истории – несколько важных трудов по местной истории разных епархий и монастырей Георгия Конисского, Антония Зыбелина Нижегородского, Вениамина Румовского Архангельского, потом Нижегородского же, Самуила Миславского, Платона Любарского и многих других; труды Дамаскина Руднева – «Сокращенная летопись по Нестору», изд. на немецком языке в Германии (1771 г.), записки о религии чуваш, «Библиотека российская о всех книгах, в России изданных от начала типографии» и Словарь четырех инородческих языков Нижегородской епархии; московского протоиерея Петра Алексеева «Начертание истории Греко-Российской церкви» и «Словарь еретиков и раскольников» (рукоп.); Мефодия Смирнова Псковского «История первых веков христианства» (1805) и «О флорентийском соборе», наконец «Краткая Российская церковная история» (1805) митроп. Платона – первый систематический курс, долго служивший руководством в духовных школах. С конца XVIII же столетия начали появляться первые труды знаменитого русского историка и археолога Евгения Болховитинова: «Жизнь св. Тихона Воронежского» (1796), «О древнем богослужебном пении и особенно пении Российской церкви», «Описание Воронежской губернии» (1800), исследование о папской власти (1800), «Историческое изображение Грузии» (1802), «О соборах Российской церкви» (1803), «О духоборцах» и «Историческое обозрение духовных училищ», напечатанное в I т. Истории Российской иерархии.

На поприще церковной проповеди прославились: митр. Платон, оставивший после себя более 600 слов и речей, кроме того, часто говоривший проповеди изустно, Георгий Конисский, Анастасий Братановский, митр. Гавриил, Иннокентий Псковский, Дамаскин Руднев, Самуил Миславский, Амвросий Подобедов, Феофилакт Русанов, Михаил Десницкий, в Киеве знаменитый проповедник из белого духовенства, протоиерей Иоанн Леванда. Св. Синод и епархиальные начальства для усиления церковной проповеди завели для ученого духовенства очередное оказывание проповедей в соборах и обязательное число проповедей на каждый год. Для неученых священнослужителей Св. Синод издал два сборника готовых проповедей на воскресные и праздничные дни (1775) и на каждый день года (1781).

Преобразование духовных школ еще более оживило духовную науку и церковное витийство. В первое время по преобразовании главными деятелями на поприще проповедничества оставались еще питомцы старой духовной школы, – викарий Платона Августин, Амвросий Протасов Тульский, потом Казанский и Тверской († 1831), ученый Ириней Фальковский, оставивший до 1300 проповедей, и другие. По русской истории самым капитальным трудом был совместный труд ректора новгородской семинарии Амвросия Орнатского (после епископа Пензенского, – † 1827) и Евгения: «История Российской иерархии» в 6 частях (1807–1816 гг.) – необходимая справочная книга, давшая прочное основание последующим трудам по русской церковной истории. Евгений до конца жизни занимался своими археологическими и историческими работами, посвящая свои труды преимущественно собиранию материалов, разработке первоисточников и всякого рода каталогизации. Одно время в начале своей деятельности он принимался было за составление полной систематической русской церковной истории, но, вероятно увидав, что за такой труд еще рано приниматься, оставил его в рукописи недоконченным. Во всех епархиях, где он служил: в Новгороде, Вологде, Пскове, Киеве – везде он изучал местные архивы, собирал сведения об иерархах, монастырях, святынях и составлял обо всем заметки, каталоги и цельные исследования. Так, появились его «Разговоры о древностях Новгорода», материалы для истории вологодской иерархии, святых и монастырей, статья о пермских древностях, «История княжества Псковского», «Летопись Изборска», «Описание Киево-Софийского собора» и Киево-Печерской лавры и другие; много лет он работал над составлением своих знаменитых «Словарей российских писателей»⁴⁷ светских и духовного чина. Он вел обширную переписку и сношения почти со всеми русскими учеными и библиографами, и с известным тогдашним меценатом русских ученых графом Н.П. Румянцевым. Его заметками о Кормчей пользовался в своем «Обозрении Кормчей» барон Розенкампф. В числе обработанных им древних памятников были грамоты кн. Мстислава Юрьеву монастырю, История кн. Курбского, Хождение Даниила и другие. Ученые общества, университеты, академия наук наперерыв приглашали его в число своих членов. Сперанский считал его в свое время первым русским историком, как Филарета первым русским богословом и проповедником.

Более полувека удерживал за собою это первенство богословского и проповеднического авторитета. После учебных преобразований, в должности ректора академии и члена комиссии духовных училищ, он был одним из главных руководителей духовного образования. В 1814 г. им была составлена подробная систематика или «Обозрение богословских наук». Из академических трудов его получили классическое значение его толкование на 67 псалом и «Записки на Книгу Бытия» и «Начертание библейской истории». Из последующих трудов известны его «Изложение разностей между восточной и западной церквами», «Разговоры между испытующим и уверенным о православии Греко-Российской церкви», «Беседы к глаголему старообрядцу» и особенно его Катехизисы, на которых воспитывались в религии все молодые поколения русских людей с 1820 х годов до последнего времени. Его слова и речи, по глубине и силе своего богословского содержания, по высокому истинно церковному красноречию, крепкой диалектике, сжатому, но художественному языку, представляют, можно сказать, высшую степень развития проповедного слова, назначенного для образованного и несколько мыслящего общества, а его письма, мнения и резолюции, изданные после его смерти – неистощимый запас мудрости и советов не только для духовных, но и для светских администраторов и разных практических деятелей. Одновременно с «Начертанием библейской истории» Филарета, по поручению комиссии духовных училищ, другим ученым богословом, ректором петербургской семинарии Иннокентием Смирновым составлено было «Начертание церковной истории с библейских времен до XVIII в»., сделавшееся на долгое время тоже классической книгой для духовных школ. Кроме этого труда, Иннокентий оставил после себя еще прекрасное «Богословие деятельное»; известен он был и своим теплым и симпатичным проповедничеством. Трудясь над церковной историей, он надорвал свое здоровье и умер от чахотки в 1819 г., всего 35 лет от роду, вскоре после своего назначения епископом в Пензу.

Первые курсы преобразованных академий выставили из своей среды несколько замечательных духовных писателей по разным специальностям. Так, из первого курса Петербургской академии вышли математики В. Себржинский, автор руководства к алгебре, и С. Райковский, автор руководства к геометрии; филолог и экзегет протоиерей Герасим Павский, доктор богословия, профессор богословия в университете и законоучитель в семействе Государя Николая Павловича, известный как автор классической еврейской грамматики и «Филологических наблюдений над составом русского языка» и участник в переводе Св. Писания на русский язык († 1863); протоиерей Иоаким Кочетов, написавший «Черты деятельного учения веры» (1824) и «Начертание христианских обязанностей», профессор Ирод. Ветринский, издавший (1829–1844) 6 томов «Памятников древней христианской церкви» по Бингаму; ректор Московской академии архим. Поликарп, догматист и составитель латинской хрестоматии, по которой учились латыни много духовных поколений до учебной реформы 1860-х гг.; наконец, известный наш святитель, ревнитель миссионерского дела, доктор богословия Григорий Постников, преемник Филарета по ректорству, с 1825 по 1860 г. последовательно служивший на кафедрах Калужской, Рязанской, Тверской, Казанской и Петербургской; в печати изданы: несколько его академических лекций по догматике, проповеди, «День святой жизни», «Жития казанских чудотворцев» и «Истинно-древняя Христова церковь» против раскола; он известен также, как основатель нескольких духовных журналов – в Петербурге «Христианского чтения» (с 1821 г.)», Духовной беседы» (с 1858 г.) и отчасти «Странника» (с 1860 г.), в Казани «Православного Собеседника» (с 1855 г.). Из II курса той же академии вышел доктор богословия Иоанн Доброзраков, архиепископ Донской, автор «Свящ. Герменевтики» (на лат. языке), из III – протоиерей Иоанн Григорович († 1653), воспитывавшийся за счет графа Румянцева, автор ученого «Опыта о посадниках новгородских», «Сведений о жизни св. Митрофана», «Известия о храме Христа Спасителя XII в»., издатель Переписки пап с российскими государями, сочинений Георгия Конисского с ученой его биографией, Исторических актов России (I и II тт.) и Актов западной России (I-IV тт.).

Первый курс Московской академии дал ученых профессоров – философа протоиерея Феодора Голубинского (†1854) и математика прот. Петра Делицына († 1863), известного по редактированию творений отцов на русском языке при академическом журнале. По философии известны еще труды бакалавра Московской академии, потом профессора богословия при казанском университете архим. Гавриила Воскресенского († 1849): История философии в 6 тт., Философия права и Описание опытной психологии.

Первый курс Киевской академии дал России знаменитого витию Иннокентия Борисова (1800–1857), которого ставили в свое время рядом с Филаретом Московским. Кроме множества проповедей, после него остались часть его оригинальных лекций по богословию в Киевской академии и несколько исторических сочинений: «Последние дни земной жизни Иисуса Христа», «Жизнь апостола Павла», «Жизнь святого Киприана Карфагенского», «Историческое обозрение богослужебных книг», «О начале христианства в Польше». Из II курса Киевской академии вышел Анатолий Мартыновский (Могилевский), доктор богословия († 1872), известный своими проповедями и борьбой против католичества, автор книги «Об отношениях Римской церкви к другим церквам и ко всему роду человеческому».

В 1846 и 1848 гг. из Киевской академии вышли первые системы двух новых богословских наук, долго служившие единственными руководствами в духовных школах: система гомилетики профессора Я. Амфитеатрова († 1848) и система церковного права – «Записки по церковному законоведению» протоиерея И. Скворцова († 1863). В том же 1848 году в Киеве вышло учебное руководство по догматике архимандрита Антония Амфитеатрова, доктора богословия, после архиепископа Казанского († 1879); в 1851 году он издал еще составленную им I часть пастырского богословия; по своей незаконченности, это руководство не пошло в ход и вскоре было заменено пастырским богословием (1853) доктора богословия архимандрита Кирилла, после епископа Мелитопольского († 1866).

С 1840-х же годов в духовной литературе стали появляться труды самых плодовитых наших духовных писателей – Филарета Гумилевского из воспитанников Московской академии, епископа Рижского, потом Харьковского и архиепископа Черниговского († 1866), и Макария Булгакова из киевской академии, бывшего последовательно архиереем Винницким, Тамбовским, Харьковским, Литовским и, наконец, митрополитом Московским († 1882). Литературная производительность их была весьма разнообразна. После первого, кроме проповедей, остались в печати:

История Русской церкви в 5 выпусках и сокращение ее в одной книжке;

Историческое учение об отцах церкви в 3 частях (1859);

Обзор русской духовной литературы в 2 частях (1859);

Исторический обзор песнопевцев Греческой церкви (1860);

Русские святые в 12 книжках с ученой обработкой их житий (1861–1865);

Святые подвижницы восточной церкви;

Историко-статистическое описание Харьковской епархии (1852–1858);

так же Черниговской (1861–1873);

Объяснение на послание к Галатам (1862);

Учение евангелиста Иоанна о Слове (1869);

Система догматики (1864).

Митрополит Макарий, кроме слов и речей, напечатал: Историю Киевской академии, Историю русского раскола старообрядства (1855), Введение в православное богословие и полную систему догматического богословия (1847–1852) – труд совершеннейший из всех, какие до него являлись, и сокращенное руководство для семинарии (1868), Историю христианства в России до святого Владимира и Историю Русской церкви в 12 томах, составившую крупную эпоху в разработке этой науки.

Из других архипастырей, современников этих самых главных ученых сил в русской иерархии, выдавались своими учеными трудами Нил Исакович Иркутский и Ярославский (из Петербургской академии, † 1874), монголовед, автор ученого исследования о буддизме, оказавший большие услуги христианскому просвещению сибирских инородцев переводами на монгольский язык богослужебных книг; Платон Фивейский († 1877), автор нравственного богословия, которое долго было учебником в семинариях (с 1854 г. до выхода руководства прот. С. Солярского 1860–1864); Иоанн Соколов Смоленский († 1869), доктор богословия, канонист, автор «Опыта церковного законоведения» и многих статей по этой науке, кроме того, известный церковный оратор – в конце 1850-х гг., во время своего ректорства в Казанской академии, он первый осмелился касаться вопросов общественной жизни с церковной кафедры и сделался, можно сказать, основателем этого нового общественного рода церковной проповеди за последнее время; другой известный канонист несколько позднейшего времени Алексий Литовский († 1890), еще во время своего профессорства в Московской академии оказавший важные услуги церкви разработкой вопроса о церковном суде в противодействие предполагавшейся в 1870-х гг. либеральной реформе этого суда; доктор богословия Хрисанф Ретивцев Нижегородский († 1883), представитель нового исторического метода в богословии, автор исследований: «Религии древнего мира» в 3 частях, «Характер протестантства» и др., хороший проповедник; Порфирий Успенский Чигиринский († 1885), ученый исследователь востока, археолог и литургист; Михаил Лузин Курский († 1887), автор толкований на Евангелия и Деяния, получивших особенно важное значение для духовных школ; Никанор Бровкович Одесский († 1890), доктор богословия, представлявший в своем лице редкое соединение глубоко философского и богословского ума с живым ораторским и поэтическим талантом, известный, кроме своих увлекательных проповедей, раскрывавших недуги современной жизни, многими учеными трудами по полемике против папства и раскола, по истории и философии; Феофан Говоров, бывший Тамбовский († 1894), своими сочинениями оказавший неоценимые заслуги развитию православной аскетики и хороший толкователь Св. Писания.

Кроме наших архипастырей, на проповедном и литературном поприще подвизалось множество лиц из духовенства и из наставников духовных школ. Нельзя не вспомнить, например, заслуг ректора Московской академии, историка, археолога, библиографа протоиерея А. Горского, протоиерея М. Богословского – автора истории Ветхого и Нового Завета, протоиерея Ф. Сидонского – философа, Иродиона Путятина, создавшего новый, народный род проповеди, прославившихся своими историческими трудами профессоров И. Чельцова, М. Кояловича, И. Чистовича и многих других. Особенно сильное оживление в духовной литературе началось с 1860-х гг. с появлением новых духовных журналов, затем с начала 1870-х гг. после преобразования духовных школ. Но тут начинается следующий период ее истории…

Одной из наиболее важных заслуг XIX столетия для христианского просвещения народа был перевод Св. Писания на русский общепонятный язык. Дело это началось с царствования имп. Александра I, когда в России было основано библейское общество, поставившее себе задачей самое широкое распространение Библии между всеми народами России на их природных языках. Общество это возникло в начале 1813 г. в подражание такому же британскому библейскому обществу в Англии и по предложению английских методистов Патерсона и Пинкертона, нарочно явившихся за тем в Петербург. На первых порах они предложили правительству через князя Голицына издавать и распространять библейские книги только между живущими в России инородцами и иностранцами и только на их языках. Государь и кн. Голицын отнеслись к их предложению весьма сочувственно. Государь сам лично записался в члены общества с ежегодным взносом в 10 000 руб. и с единовременным в 25 000. Кн. Голицын принял на себя звание президента в административном комитете общества. После этого в члены общества поспешили записываться все чиновные, сильные и богатые люди как в столицах, так и в провинциях, и дела его быстро пришли в самое блестящее положение. Его отделения и товарищества умножались с каждым годом и своею сетью охватили всю империю до отдаленнейших ее углов; его имущество, состоявшее в деньгах, домах, типографских принадлежностях, лет через 10 простерлось до 2 000 000 руб., несмотря на громадные расходы, какие оно щедрой рукой делало на печатание и на даровую раздачу своих книг и брошюр. Денежные пожертвования в его пользу лились рекой. Общество отыскивало на них нужных переводчиков и каждый год издавало новые переводы Библии и частей ее на разных языках в нескольких типографиях сразу (в обеих столицах, в Казани, Вильне, Астрахани и др. местах.), так что к 1825 г. общая цифра его изданий, более чем на 40 языках и наречиях, доходила до 876 000 экземпляров. В 1815 г. государь задал ему новую важную задачу «доставить и россиянам способ читать слово Божие на природном российском языке». Св. Синод поручил комиссии духовных училищ приискать для того переводчиков. Таковыми явились ректор Петербургской академии Филарет, профессоры Г. Павский и архим. Моисей и ректор семинарии Поликарп. К 1818 г. они перевели все Евангелия, к 1819 – Деяния, к 1821 кончили весь Новый Завет, а в 1822 г. Псалтирь; все эти переводы разошлись чрезвычайно быстро в нескольких изданиях (Псалтири в один год в 12 изданиях) в громадном числе экземпляров. Перевод Ветхого Завета затянулся – в 1825 г. отпечатан был только первый его том (до кн. Руфь включительно), но и тот не был выпущен в свет за скорой кончиной государя и за последовавшим за тем закрытием самого общества.

Несмотря на высокую святость своей задачи, библейское общество имело много темных сторон, поспособствовавших его скорому падению. Прежде всего оно явилось в собственном смысле «делом от человек» и страдало многими отталкивающими человеческими слабостями. Воззвания его главного распорядительного комитета, состоявшего из правительственных и высокопоставленных лиц, везде принимались как административные циркуляры. Принимая их прямо к исполнению, все губернские и епархиальные начальства наперерыв спешили открывать у себя отделения общества и, став во главе их, начинали и сами рассылать такие же воззвания к участию в обществе уездным городничим и протоиереям, а эти через помещиков, исправников и благочинных далее – в сельские волости и приходы. После этого в Петербург тем же, только обратным порядком отовсюду шли пожертвования крайне сомнительной добровольности, требования книг и красноречивые известия о необычайном расходе библейских книг, даже между некрещеными инородцами, и о многочисленных примерах поразительного действия слова Божия на сердца человеческие. Благое дело с самого начала получило казенный характер и, кроме того, запечатлелось печатью своекорыстного ханжества и лицемерия. Далее, самый строй общества и господствующее направление его деятельности должны были отталкивать от него большинство людей, для которых дороги были интересы православной церкви. По примеру британского общества, оно поставило себе задачей издавать свящ. книги без всяких вероисповедных примечаний, изъяснений и прибавлений, чтобы устранить из своих изданий всякие вероисповедные особенности. Руководимое разными сектантами мистического направления, общество организовалось, как универсально-христианское, стоящее выше всяких частных церквей, представляющих якобы только узкие и искаженные частные формы единой универсальной «внутренней» церкви, в том числе выше и православной Греко-Российской церкви. Духовные лица сначала вовсе не допускались в состав библейского комитета, потом с 1815 г., когда в члены его были избраны некоторые архиереи, архимандрит и протоиерей, они допущены были к участию в его заседаниях, но наравне с представителями всех других христианских вероисповеданий. Издания библейские выходили в свет с одобрения только его собственных духовных членов, помимо Св. Синода. В заседаниях комитета говорились гордые речи о том, что общество сорвет наконец с Греческой церкви какие-то «обветшавшиеся пелены», откроет ее заблуждения, оживотворит истинную веру и т.п. К обществу льнуло все, что только искало спасения вне церкви, и оно сделалось органом всевозможных мистических сект. Кроме библейских книг, оно издавало и распространяло еще разные мистические книги и брошюры и наводнило ими все библиотеки, школы и все углы России, где только замечалась какая-нибудь наклонность к чтению. При имп. Николае, по настоянию Шишкова и митр. Серафима, указом от 12 апреля 1826 г. общество было наконец закрыто с передачей всего его имущества Св. Синоду, и началось даже гонение на все, что его напоминало. Ревнители, к сожалению, смешали при этом с библейским обществом и собственно дело библейское, само по себе святое и спасительное. Уже совсем приготовленная к выпуску, I часть перевода Ветхого Завета была остановлена и положена под спуд. Этого мало – стали отрицать самую надобность перевода Св. Писания на русский язык, будто бы, по мнению Шишкова, совершенно негодный для выражения на нем высоких истин веры, представляющий собою язык простонародья, рынка, театра и могущий только профанировать Св. Писание. В 1826 г., когда митр. Филарет, шире всех смотревший на дело, завел в Синоде речь о продолжении перевода Св. Писания, митрополиты Серафим и Евгений решительно высказались против этого предложения.

Мудрый святитель, однако, не оставлял своего убеждения в необходимости такого перевода и после 1826 г. С конца 1830-х годов стали появляться частные опыты русских переводов Св. Писания и, к великому негодованию митр. Серафима, прямо с еврейского языка, как в дни библейского общества. Первый опыт принадлежал перу известного алтайского миссионера Макария; выпуск его в свет был воспрещен. Настойчивость, с какой о. Макарий хлопотал об его напечатании, повела только к тому, что в 1841 г. сам переводчик за недостаток послушания был отослан на несколько недель на покаяние при томском архиерейском доме. Только лишь кончилось это дело, как в 1842 г. поднялось новое о другом переводе на русский язык учительных и пророческих книг Ветхого Завета протоиерея Павского, отлитографированном для руководства студентам Петербургской академии; перевод этот с еврейского же текста снабжен был разными пояснениями и примечаниями, в которых заметили даже рационалистическое направление. Дело это кончилось уже в 1844 г. определением Св. Синода изъять из употребления все экземпляры перевода; сам Павский подвергся келейному испытанию в чистоте своего православия и потерял должность законоучителя наследника престола. По поводу этого дела обер-прокурор Протасов и стал настаивать на упомянутой мысли о сообщении славянскому тексту Библии церковно-обязательного значения и об ограничении слишком свободного доступа к чтению Библии мирянам. Ему удалось склонить на свою сторону и митр. Серафима. Против перевода Св. Писания с еврейского языка на русский так же решительно высказывался и другой уважаемый член Синода, Филарет Киевский; он стоял за исключительный авторитет текста LXX и за неизменное сохранение славянского текста Библии, для удовлетворения же потребности мирян в понимании славянского текста считал достаточным издать его только с некоторыми пояснительными поправками, подновлениями и заметками на полях, как в Библии Елизаветинского издания. При господстве таких мнений митр. Филарет Московский вынужден был замолчать и ограничился пока только выяснением крайностей высказанных мнений и изложением своего собственного мудрого, осторожного и всестороннего мнения, которое он представил Св. Синоду в 1845 году под названием «Записки о догматическом достоинстве и охранительном употреблении греческого LXX и славянского переводов Св. Писания».

В 1856 и 1857 гг., при новых обстоятельствах, мысль об издании русского перевода Библии поднялась снова. Во главе предприятия встал опять митр. Филарет Московский и с ним новый петербургский митрополит Григорий. Филарет Киевский и теперь был против русского перевода; но его голос уже не был принят во внимание. Вскоре после его кончины в Св. Синоде в конце 1857 г. состоялось определение о разрешении перевода Библии на русский язык «для домашнего употребления и пособия к уразумению Св. Писания». Перевод был поручен академиям и начат с Нового Завета. Митр. Филарет внимательно следил за работой переводчиков и пересматривал каждую ее часть; потом она рассматривалась и Св. Синодом. В 1860 г., с благословения Св. Синода, был издан перевод Четвероевангелия, а в 1863 г. всего Нового Завета. Перевод Ветхого Завета подготовлялся по частям с 1860 г. частными изданиями трудов разных переводчиков и академии в духовных журналах и отдельных книгах. Для синодального издания он производился в особом комитете из профессоров Петербургской академии, но рассматривался конференциями и других академий. Окончательный его пересмотр принадлежал Св. Синоду и особенно членам его митрополиту Исидору и протопресвитеру Бажанову. В 1868 г. вышла первая его часть, а к 1875 г. четвертая последняя; в 1877 г. он был напечатан в полном составе Библии.

Говоря об успехах и плодах духовного образования в новое время нашей истории, нельзя не обратить внимание и на отрицательную сторону этого предмета, на те невыгоды в постановке этого образования, которые постоянно вредили его благим плодам. Все русское образование первой половины XVIII века, как уже известно, имело узкопрактический, сословно-служебный характер, состояло в выучке только какому-нибудь специальному или сословному делу без предварительного общего образования. В видах, главным образом, лучшей постановки разных родов своей службы правительство заводило все только специальные – разные цифирные, навигационные, артиллерийские и другие школы, предоставляя общее образование молодых людей попечению одних их семейств. В таких же видах, для лучшей постановки церковной службы, велено было заводить и духовные школы, в которых сосредоточено было все религиозное образование. Таким образом, образование это, составляющее необходимейший элемент всякого общего образования, сделано было образованием специальным, образованием одних духовных школ «в надежду священства» или, как потом стали его называть, поповским», без которого другие школы могли, следовательно, и обойтись. Оттого в этих школах изучению закона Божия вовсе не дано было места. Стремление поддержать религиозное образование в народе при Петре выразилось только распоряжениями правительства об издании катехизических книжек и об усилении церковной проповеди. При Елизавете в 1743 г. вышли еще распоряжения о том, чтобы родители обучали детей катехизису, под опасением штрафа в 10 руб., и чтобы при определении на службу молодые люди были испытываемы в знании краткого катехизиса. Дело религиозного обучения, таким образом, и теперь целиком отдавалось на попечение семейств. Во второй половине XVIII столетия осознана была потребность общего гуманного⁴⁸ образования, заговорили о воспитании, о создании «новой породы людей». В новых общеобразовательных школах нашлось, наконец, место и закону Божию; но было уже поздно, – взгляд на него, как на предмет «поповский», специальный, так и остался. Самые инструкции и уставы этих новых школ ослабляли его изучение, руководясь известными тогдашними опасениями, чтобы не заразить детей суеверием и фанатизмом: законоучителям не рекомендовалось распространяться пред учениками о чудесах, о ветхозаветных казнях Божиих, о страшном суде, о вечных муках и подобных предметах, а рекомендовалось внушать им преимущественно правила морали и естественной религии, да толковать побольше о веротерпимости. Более серьезную постановку в светских школах закон Божий получил уже в царствования Александра I и Николая.

Не мудрено, что русское общество, подвергшись после реформы Петра разнообразным противорелигиозным влияниям с запада, оказалось совершенно беспомощным против их напора и колебалось от всякого ветра ложных учений. Прежде всего усилились в нем влияния протестантские от наезжих немцев. Протестантские насмешки над русской верой действовали на общество тем сильнее, что его религиозность доселе страдала крайне обрядовым направлением и множеством суеверий, которые падали при встрече с самой поверхностной цивилизацией, но, падая, роняли за собою и самую веру. Началось с пренебрежения постами, обрядами, с насмешек над духовенством, крестными ходами, сорокоустами, почитанием св. икон и т.д. Типичным выражением такого вольнодумства была ересь Тверитинова. Преследуя суеверия народа, само правительство нередко не могло удержаться при этом в должных границах: поднимало слишком строгие расследования о чудотворных иконах и мощах, наказывало галерами с вырезанием ноздрей и плетьми разгласителей чудес, разоряло часовни, снимало с икон привесы, запрещало ходить с образами по улицам и прочее, чтобы не было, объясняли указы, порицания на православие от иноверных – старую простодушную религиозность, очевидно, старались прятать от посторонних глаз, стыдились ее. Образованное общество шло в этом отношении, конечно, гораздо дальше правительства. Систематического вольнодумства у него, впрочем, не было, вследствие еще крайнего его недомыслия; оно просто только выбилось из рамок своей прежней благочестивой жизни и распустилось, причем распущенность эта простерлась преимущественно на его нравственную жизнь. Этот первый период его религиозной порчи продолжался в течение всей первой половины XVIII в., и все это время пастырям церкви почти невозможно было и противодействовать этой порче, потому что она постоянно становилась под знаменем реформы, просвещения, соединялась даже с политикой и на слишком смелые обличения отвечала через застенки тайной канцелярии. Обличения такого рода в первый раз свободно раздались с церковной кафедры уже при имп. Елизавете. Благочестивое правительство выдало тогда несколько распоряжений для восстановления благочестия: о благоговейном стоянии в церквах, об исполнении долга исповеди и причащения, о приличном содержании церквей и св. икон, об усилении духовной цензуры и против отступничества от православия. Но зато в это же царствование начался другой, еще более опасный период религиозного вольнодумства, вошедший в полную силу при Екатерине II – вольнодумства философского.

На смену немецкому влиянию явилось влияние французское, а во Франции господствовала модная философия просвещения, проповедовавшая полную безрелигиозность и сенсуализм. Русское образованное общество стало воспитывать своих детей на французском языке с помощью французских гувернеров и, разумеется, в самоновейших идеях этой модной философии. Такое воспитание лишало человека не только любви к родине, к которой французские гувернеры внушали ему глубокое презрение, и благоговения к религии, которую представляли достоянием одной невежественной черни, но часто даже родного русского языка, так что и после, если бы почему-нибудь он вздумал снова обратиться к церкви, он уже не в состоянии был понимать ни русской церковной службы, ни религиозных книг, ни проповеди русского духовенства, не умевшего говорить по-французски, и для удовлетворения своих религиозных потребностей должен был обращаться к книгам французским, к духовенству католическому, к иезуитам и, возвращаясь к христианству, вступал уже не в православную церковь, а в католичество. Находились родители, которые принципиально не давали детям религиозного воспитания, запрещали у себя даже говорить о религии, а духовенство не пускали и на порог. Для дальнейшего образования молодых людей принято было посылать за границу, в Париж, где они еще более укоренялись в своем безрелигиозном и противонациональном развращении. Путешествия за границу и личные знакомства с представителями модной философии вошли между дворянством даже в обязательную моду. Фернэй, где жил идол века – Вольтер, сделался чем-то вроде Рима для этих поклонников новой философии, куда они считали долгом являться на поклонение своему новому папе в каждую свою поездку за границу. Многие вельможи, по примеру Екатерины, вели с философами переписку. Сочинения Вольтера, Дидро, Д' Аламбера и других были распространены во всех домах, претендовавших на образованность. Огромное большинство так называемого образованного класса, по своему недомыслию и невежеству, конечно, и теперь не могло изучать новых учений систематически, но оно отлично усваивало их направление, которое, как и всякое вообще направление, легко дается даже очень слабой голове, особенно же его отрицательную сторону, задорные кощунства, дерзкие выходки касательно бытия Божия, бессмертия души, святыни нравственных предписаний религии, самый пестрый сбор всевозможных отрицаний, надерганных откуда попало, хотя бы из взаимно противоречащих систем. А еще успешнее усвоялись практические результаты французского сенсуализма – «яждь, пий и веселися». На безумную роскошь проматывались целые состояния; пошли незаконные браки, похищения женщин, жизнь супругов в разделе, разводы; разврат, только слегка прикрытый условными светскими приличиями, являлся в обществе без стыда, как законное требование непогрешимой природы, как такая принадлежность цивилизованной жизни, которой никто не стыдится в самом Париже. Духовенство должно было оставаться безмолвным и против этого нового рода вольнодумства, потому что он оказывался не менее фанатичен, чем прежний, хотя и не пользовался для поддержания себя застенками тайной канцелярии. Это было вольнодумство просвещенное, выступившее под знаменем науки, философии; обличение его в глазах общества было унизительным суеверием, мракобесием, чуть не сумасшествием. Смиренных проповедников слова Божия никто не желал и слушать, да если бы кто и послушал, то для них же было бы хуже. Однажды за очень деликатное и кроткое увещание вольнодумца-дворянина получил от увещеваемого пощечину даже архиерей, великий святитель Божий Тихон Воронежский. Святитель сам же пал тогда в ноги обидчику, прося у него прощения за огорчение, и этим так сильно на него подействовал, что тот бросил свое вольтерьянство и сделался после того хорошим христианином. Дела о хуле на священные предметы и на религию само правительство почло нужным изъять из ведомства духовного суда и передать суду светскому. Опровержений вольнодумства в печати не допускала цензура. Фонвизин не мог издать перевода книги Клерка о бытии Божием, потому что этого не пожелал обер-прокурор Синода Чебышев. Первые опровержения Вольтера и энциклопедистов стали появляться уже в 1790-х гг., когда против современных увлечений восстала, наконец, сама Екатерина ввиду грозных событий французской революции, доказавших, что игра в либерализм, которой утешались высшие классы, спустившись в народ, может иметь страшные последствия для них же самих. После этого в нашей печати и стали понемногу являться разные: «Вольтер изобличенный», «Вольтер обнаженный», «Вольтеровы заблуждения» аббата Нонота, «Средства против неверия», «Торжество веры над неверующими» и т.п. книги. Правительство запретило ввоз французских книг, усилило наблюдение за книжной торговлей и цензуру, указало закрыть вольные типографии. Особенно строгие меры против вольнодумства предприняты были при Павле I; в 1799 г. при нем в первый раз установлена была особая духовная цензура, первый комитет которой находился в московском Даниловом монастыре.

Одновременно с французским вольнодумством, как противодействие ему, развилось в обществе мистическое направление, сосредоточенное первоначально в масонских ложах, тоже заимствованных с запада. Главными деятелями масонства при Екатерине были профессор университета Шварц, сильно действовавший против современного неверия своими лекциями, и журналист Новиков, старавшийся распространять в обществе религиозные идеи посредством издания религиозных книг и мистических журналов, развития книжной торговли и бесплатной публичной библиотеки. В 1782 г. устроилось «Дружеское ученое общество», в котором приняли участие многие члены русского масонства; общество это задалось высокими просветительными и благотворительными целями – издавало религиозные книги, покровительствовало молодым талантам, заводило школы, больницы, помогало на огромные суммы бедным. Но, при всех своих заслугах, масонство само расходилось с церковью. Оно исповедовало не православную веру, а мистический теизм, чуждый всяких вероисповедных догматов, стремилось к мистическому слиянию с Божеством в высшей мудрости и нравственности помимо церкви, считая себя выше всех церквей; в него принимались на одинаковых правах члены всех вероисповеданий. Оно, правда, желало быть в мире с православной церковью, и даже избрало своим проректором митр. Платона, но церковь все-таки не могла признавать масонов своими чадами, хотя особенно твердо против них и не высказывалась, видя, что они все-таки несколько помогают ей против вольтерьянства. Против них действовало больше это самое вольтерьянство – чисто рассудочная философия XVIII в., сама по себе бывшая врагом всякий мистики и фантастики, кроме того, получившая от масонства прямой вызов на борьбу. Модная литература постоянно насмехалась над масонскими ложами, пользуясь для этого разными странностями их обрядности, похвальбами какой-то особенной, таинственной мудростью, наклонностью к тайным наукам, к алхимии, магии, и множеством таинственностей, а часто и шарлатанства. Колко подсмеивалась над ними в своих литературных трудах и сама императрица. В 1785 г. масоны были заподозрены в сектантстве, и митр. Платону поручено было рассмотреть изданные ими книги. В отзыве об этих книгах Платон написал, что одни из них обыкновенные литературные, другие – мистические, которых он не понимает, третьи – сочинения энциклопедистов, самые зловредные для св. веры. Замечательно, что после такого отзыва запрещены были все-таки книги второго, а не третьего разряда. Наконец, своими таинственностями и сношениями с заграничными собратьями масоны навлекли на себя подозрения политические, и в 1791 г. ложи их были запрещены. Типографическая компания, как называлось тогда Дружеское общество, была закрыта, мистические книги обречены на сожжение, а в 1792 г. Новиков заключен в Шлиссельбургскую крепость. После смерти Екатерины масонство поднялось опять, благодаря расположению к нему имп. Павла; Новиков был освобожден, некоторые масоны (Лопухин) были приближены ко двору и облечены важными должностями. Еще более усилилось масонство во время библейского общества при Александре I.

После бедствий 1812 г. французомания с вольтерьянством сменились в обществе мистическими увлечениями. Кумир Вольтера был свергнут с пьедестала, и на место его поставлены были бози инии – разные Бэм, Эккартсгаузен, Юнг Штиллинг, г-жа Гион, Сведенборг, де Туа, Сен-Мартен и другие. Для руководства в чисто православной мистике у православной церкви были готовые и для всех доступные книги Макария Египетского, Исаака Сирина, Иоанна Лествичника, Григория Синаита, Симеона Нового, Нила Сорского, наконец, недавно изданный (в 1793 и 1811 гг.) сборник этого рода статей «Добротолюбие»; но это были книги церковные, поповские, а интеллигентным мистикам нужен был мистицизм заграничный, последней европейской моды. Первыми деятелями мистического движения некоторое время продолжали оставаться масоны – Лопухин, написавший сочинение: «Некоторые черты внутренней церкви», ценившееся наравне с сочинениями упомянутых западных авторитетов мистицизма, и Лабзин, издававший в 1806 и 1817–1818 гг. мистический журнал «Сионский Вестник». Потом в 1813 г. все мистическое движение сосредоточилось в библейском обществе, при содействии которого русская литература наводнилась целой массой мистических книг и брошюр, обязательно рассылавшихся по всем учебным заведениям, приходам, монастырям, книжным лавкам и прочим. Мистицизм еще высокомернее относился к православной церкви, чем масонство. Проповедуя непосредственное общение человека с Богом, универсальную, исключительно сердечную, субъективную религию без догматов и церкви, основанную на непосредственных озарениях от Духа Божия и вещаниях внутреннего Слова в духе человека, он отвергал все внешнее в религии, иерархию, таинства, обряды, даже обязательное учение внешнего, единственного истинного откровения и признавал одну «внутреннюю» церковь, не знающую никаких догматов, кроме догмата о возрождении и соединении человека с Богом, никаких разделений между своими членами и между разными вероисповеданиями, кроме разделения ветхого человека от нового, существовавшую, по учению мистицизма, от начала мира доселе во все времена и во всех религиях, мистериях и философских учениях. Мистицизм в лице сильных библейских деятелей покровительствовал всевозможным сектам и являвшимся из Европы учителям. Русские мистики совершали умную молитву с приезжавшими в Россию квакерами, окружали кафедры приезжих проповедников Линдля и Госнера, слушали мистическую пророчицу, остзейскую баронессу Криднер, восторгались учением духоборцев, братались и с хлыстами, распевая их песни и отплясывая на радениях в странном обществе некоей г-жи Татариновой. Мистическое увлечение сделалось какой-то повальной болезнью русского общества, отражалось и в литературе, и в искусстве, проникло в учебные заведения, в университеты, где своей враждой к «лжеименному разуму» едва не убило первых зародышей русской науки, отразилось даже в духовной литературе, например, в статьях Христианского чтения 1821–1823 гг. В некоторых салонах Москвы и Петербурга, у кн. С. Мещерской, известной изданием множества мистических брошюр, кн. А. Голицыной и других приверженцы мистицизма открыли собрания для «умной» молитвы и слушания разных экзальтированных проповедников. Большинство этого люда вовсе не понимало мистицизма, сумасшествовало из одного подражания и от нечего делать, но это нисколько не мешало ему питать самое гордое презрение к «внешней церкви» и относиться с грубым фанатизмом ко всем несогласным, и особенно к своим обличителям. Во время двойного министерства Голицына за противодействие мистицизму был лишен должности некто Смирнов, переводчик медицинской академии, обратившийся к государю с просьбой о дозволении печатать опровержения на мистические книги. В 1818 г. духовный цензор, ректор петербургской семинарии Иннокентий восстал против Сионского Вестника и добился-таки его прекращения, затем пропустил в печать противомистическое сочинение некоего Станевича – «Беседа на гробе младенца»; министр страшно рассердился на него за такую дерзость и сделал комиссии духовных училищ грубый выговор за то, что цензор пропустил книгу, наполненную «защитой наружной церкви против внутренней, и противную началам, руководствующим наше христианское правительство». Иннокентий был удален из Петербурга епископом в Пензу. Жертвой мистицизма был, как известно, и сам митр. Амвросий. Преемник его Михаил не сделался жертвой лишь потому, что после своей жалобы «на слепотствующего министра» вскоре скончался. Господство мистицизма прекратилось вместе с господством Голицына и библейского общества. При имп. Николае мистические книги отбирались из всех библиотек; для рассмотрения их был учрежден при Петербургской академии особый комитет, работы которого кончились изъятием некоторых более противных православию книг из обращения.

Царствование Николая I с начала до конца отличалось строго православным направлением и строгой цензурой, старавшейся предотвращать всякую открытую проповедь неправославных учений. Но учения подобного рода все-таки продолжали распространяться в обществе путями прикровенными. В конце 1830-х гг. и в 1840-х гг. представители науки и литературы, а за ними и образованное общество увлекались пресловутой философией Гегеля. В 1850-х и в 1860-х гг., с ослаблением цензурных строгостей, огромное влияние в обществе и в среде учащейся молодежи получили учения Конта и позитивистов, Фейербаха и крайних материалистов, затем учения социалистов и коммунистов. Но зато, вследствие того же ослабления цензурных строгостей и еще потому, что прежняя манера замалчивать неприятные общественные явления была теперь оставлена, означенные учения немедленно вызывали против себя открытый научный отпор в духовной, а отчасти и в светской литературе. Чуждые православной церкви влияния продолжают, впрочем, находить себе радушный прием в русском обществе и доселе. К счастью, все чуждые влияния касались только одних верхних слоев Русской земли с их наносной пылью и грязью, и почти совсем не проникали до грунтовых, народных ее слоев, так что последние еще сохранили свою натуральную неиспорченность.

Простой народ был обязан этим самому отделению от него высших классов, заживших среди него каким-то особым полу русским племенем; он сохранял целиком старую жизнь еще дореформенной Руси и относился ко всем представителям новой жизни с полным недоверием. Из просветительных забот правительства в XVIII веке его коснулись разве только заботы об искоренении суеверий, да и то в первой половине XVIII века не столько в видах чисто просветительных, сколько в видах политических. Всем образованием, какое только проникало в его среду, он обязан был одному приходскому духовенству, которое оставалось главным, если не единственным соединительным звеном между ним и образованными классами. Первые попытки к введению народного образования, весьма, впрочем, неудачные, видим при императрице Екатерине II, распорядившейся повсюду заводить для народа бесплатные общеобразовательные школы в тогдашнем культурном вкусе. Но народ отнесся к этим школам с недоверием и продолжал учить своих детей у прежних учителей, хотя и с платою. Возревновав за свои школы и за их «нормальный», по тогдашним понятиям, метод, правительство стало теснить старых учителей, требовать от них свидетельств об изучении ими нормального метода и закрывать самые их школы, но достигло этим совсем нежеланных результатов: старинный и привычный источник народного образования действительно ослабило, а своих казенных школ все-таки не подняло и народными не сделало. В 1803 г. в указе «о введении наук в России» и в 1836 г. в указе об открытии народных школ при церквах и монастырях правительство снова заявило свое попечение об образовании народа, но пригласило на этот раз к содействию своему благому начинанию и духовенство. Дело пошло удачнее. Духовенство с сочувствием откликнулось на призыв и стало заводить приходские школы на свой собственный счет и в таком большом количестве, что совершенно спутало понятия всех гордившихся своим просвещением людей, которые привыкли толковать о невежестве, обскурантизме и своекорыстии «попов». В последующее затем время обнаружилось, что самое сильное противодействие развитие народного образования встретило в крепостном праве. До уничтожения крепостного права народные школы только и держались в селениях удельных и казенных крестьян и встречали непреоборимые препятствия в селениях помещичьих, а единственными почти учителями в них были члены местных приходских причтов. При императоре Александре II, в эпоху уничтожения крепостного права, когда вопрос о народном образовании получил особенную, еще небывалую прежде важность, среди духовенства снова поднялось необычайное просветительное движение. Церковно-приходские школы открывались по епархиям целыми сотнями каждый год; духовенство жертвовало на них и временем, и последними удобствами своих тесных жилищ, в которые собирало учащихся детей за неимением особых зданий для школ, и даже деньгами на покупку учебных принадлежностей и на другие школьные расходы. С 1859 до 1865 г. открыто было свыше 21 400 новых приходских школ исключительно одним духовенством. Образованное общество в 1860 г. тоже было возревновало о просвещении народа и стало заводить по городам воскресные школы, но приступило к этому святому делу с нечистым умом и сердцем; в 1865 г. правительство должно было закрыть эти школы, так как они сделались орудием для распространения в народе вредных идей. В 1867 г. они начали открываться вновь, но уже не обществом, а духовенством же при церквах и духовных семинариях.

Самоотверженная просветительная деятельность духовенства не нашла, однако, сочувствия в странной русской «интеллигенции» 1860-х годов. Печать заподозрила самое существование этих десятков тысяч неожиданно возникших школ и горячо затолковала и о невежестве духовенства, и об отсталости его методов обучения, и об узости самой программы этого обучения (т.е. православно-религиозной) и проч. В министерстве же народного просвещения поднялся вопрос о подчинении всех народных школ министерскому ведомству. В 1862 г. состоялось Высочайшее повеление: приходские школы оставить в ведомстве духовенства, а министерству ведать школы, какие оно откроет само; но такое решение вопроса министерство не удовлетворило. Открывая свои школы, оно старалось войти в труд духовенства, присоединяя и его школы к своим. В этом помогали ему и его денежные средства, из которых оно помогало только тем приходским школам, которые присоединились к министерским, и его чиновники, начиная с попечителей округов, и мировые посредники – все люди новых убеждений, которые нередко прямо запрещали сельским обществам составлять приговоры об открытии новых приходских школ и сбирать на них деньги. В 1864 г. против школ духовенства встали вновь открытые земства, мечтавшие об устройстве народных школ по европейским образцам, с новым – не религиозным, а «культурным» направлением, с новыми методами и новыми учителями, для приготовления которых предполагалось завести особые учительские семинарии и институты. Высказывая всяческое недовольство школьной деятельностью духовенства, в труд его стали входить и земства; приходские школы одна за другой были присоединяемы к числу земских, часто по желанию даже самого духовенства, которое видело в этом единственный способ доставить им хоть какую-нибудь материальную поддержку. Число подведомственных духовенству школ начало поэтому весьма быстро сокращаться; в начале 1880-х г. их осталось всего до 4 000 с небольшим. В 1864 г. для объединения просветительной деятельности всех народных школ учреждены губернские и уездные училищные советы из представителей ведомств и земств под председательством архиереев, но церковно-приходские школы не получили поддержки от этих советов, так как число разных руководителей народного образования, не сочувствовавших деятельности духовенства, оказалось в них преобладающим. Не нашли они такой поддержки и среди большинства вновь назначенных чиновников министерства, инспекторов (с 1869 г.) и директоров (с 1874 г.) народных школ. Все это не могло не отозваться дурно на усердии к школьному делу и самого духовенства. В министерских и земских школах оно очутилось в зависимости от светских лиц, предпочитавших ему своих светских учителей, в обидном пренебрежении и без помощи. Многие земства не желали оплачивать даже законоучительный труд священников, ставя этот труд в число обязанностей самого пастырского звания, другие назначали за него поурочную плату, и притом под контролем светских учителей школ, третьи определяли вознаграждение в форме только наград лучшим законоучителям – все вообще со своей культурной точки зрения считали нужным до минимума сокращать уроки по закону Божию на том основании, что этот предмет специальный и что крестьянские дети готовятся не во дьячки. Не мудрено, что духовенство не только перестало открывать новые школы, но стало уклоняться даже от законоучительства в светских школах. С 1871 г. Св. Синод вынужден был дозволить замещение законоучительских вакансий светскими лицами. Наконец, в 1874 г. и сами архиереи были отстранены от председательства в училищных советах; на место их председателями стали назначаться предводители дворянства; духовенству же в губернских и уездных училищных советах предоставлено иметь только по одному депутату.

Духовное ведомство употребляло со своей стороны разнообразные меры к удержанию за собой влияния на народное образование, но при указанных обстоятельствах все эти меры оказывались безуспешными. Сюда относятся: многочисленные распоряжения преосвященных о том, чтобы духовенство не переставало заводить приходских школ и не бросало законоучительства в светских школах, введение в курс семинарий педагогики и учреждение при них образцовых школ, учреждение при церквах псаломщиков из кончивших курс семинаристов, с поручением им преподавания в приходских школах. Живая связь между церковью и народной школой видимо слабела. Сознание важности этой связи и необходимости для народного образования религиозных основ побудило правительство с 1882 г. снова обратиться к возвышению церковно-приходских школ. В 1884 г. вышло об этих школах новое положение, которое и положило начало новому текущему периоду народно-религиозного образования. Приходские школы и школы грамотности отданы в полное ведение духовенства; для управления ими учреждены епархиальные и училищные советы, а при Св. Синоде (с 1885 г.) центральный училищный совет. Число церковно-приходских школ опять стало возрастать, и к 1890-м гг. с 4500 дошло до 24 600. Еще с 1883 г. государственное казначейство отпускало в их пользу небольшие ежегодные суммы. В 1895 г. на содержание их отпущено было уже 700 000 р., а с 1896 г. Высочайше повелено возвысить ассигновку этой суммы до 3 279 145 р., что дало, наконец, возможность придать церковно-приходскому образованию вполне приличную и стройную организацию.

В своей обособленности от образованных классов народ особняком развивался и в религиозном отношении, не веря ничему, чему его желали научить люди этих классов, отстраняясь в иных случаях даже от самого народного из этих классов – духовенства. У него было свое православие, свои и ереси с расколами. Народное сектантство и раскол составляют поэтому только частную, хотя и самую важную, форму многостороннего общего разрыва между образованной по-новому и необразованной по-старому частями русского народа. Одной из самых страшных народных сект, начало которой уходит еще в XVII век, было хлыстовство, или ересь людей Божиих. Учение этой секты представляет собою своеобразную форму народного мистицизма, верящего в такое близкое общение человека с Божеством, которое совершенно уничтожает человеческую личность и делает человека полным воплощением Божества, сыном Божиим по природе, новым Христом. Ряд таких пророков-христов, которым люди Божий молятся и повинуются, как Богу, начинается с муромского крестьянина Ивана Суслова (получившего «божество» в 1649 г., † в 1716), и тянется до последнего времени. У христов этих были свои богородицы, апостолы и мироносицы. Отвергнув все церковные обряды и таинства, хлысты выработали в своих «кораблях» (обществах) свою собственную обрядность, которая состоит в песнях и «радениях» или плясках, имеющих большое значение для возбуждения духовного экстаза у всех вообще мистиков. Среди этих плясок «накатывает на них Дух», и некоторые истеричные люди начинают пророчествовать. Официальные дела об этой ереси начались с 1733 года, когда хлыстовство было открыто в некоторых московских монастырях. Главные коноводы секты (две монахини и два иеромонаха) подверглись тогда смертной казни, другие сектанты, до 116 человек, наказаны кнутом и сосланы в Сибирь. Правительство не раз обнаруживало к ереси такое же строгое отношение и после, особенно в 1745–1752 гг., оттого еретики постоянно скрывали свои убеждения под покровом непроницаемой тайны. Ересь успела распространиться по всем внутренним губерниям, по Волге, на Дону, на Кавказе и в Сибири. При Александре I, во время мистических увлечений, она получила полную безопасность; к ней пристало довольно много лиц даже из образованного общества, составивших целый корабль около полковницы Татариновой в Петербурге. Новые преследования хлыстов начались при имп. Николае. Нравственное учение секты основано на дуалистических идеях, на призвании тела злым началом в человеке; отсюда первыми правилами этого учения служат – умерщвлять плоть, не пить хмельного и не жениться. Последнее правило, однако, не исключало в их обществе разврата во время самых радений, кощунственно величаемого Христовой любовью.

Такая Христова любовь послужила главной причиной отделения от хлыстовства скопцов, которые, оставив у себя почти всю хлыстовскую догматику и обрядность, до крайности развили нравственное учение об умерщвлении плоти, требуя от всех оскопления. Основателем этой секты в половине XVIII столетия был орловский крестьянин Кондратий Селиванов, возмущенный хлыстовским развратом и основавший свой отдельный корабль. Он объявил себя сыном Божиим «искупителем» (т.е. оскопителем), пришедшим спасти род человеческий «от лепости» (сладострастия), крестить «огненным крещением» и «сокрушать душепагубного змия» (т.е. оскоплять). Личность его скопцы слили с личностью имп. Петра III, сына «приснодевы» имп. Елизаветы Петровны. Учение его первоначально распространялось в Тамбовской и Рязанской губерниях, но потом проникло всюду. При Екатерине Селиванов был сослан в восточную Сибирь, но при Павле I возвращен оттуда и посажен в дом сумасшедших, а при Александре I жил в покое и в большой чести в самом Петербурге. К скопчеству пристало здесь несколько лиц из образованных классов. В 1819 г. дознано было, что оно проникло в армию и что в него увлечены два племянника самого генерал-губернатора Милорадовича, – офицеры. Тогда против него приняты были, наконец, строгие меры. Селиванов был заключен в Спасо-Евфимиев монастырь, где и умер в 1832 г. При имп. Николае секта эта признана была самой вредной, что заставило ее окружить себя строжайшей тайной и лицемерием. Обе секты – и хлыстов, и скопцов – в корень извращающие все христианство, не могут быть в собственном смысле названы даже еретическими – это общества вовсе нехристианские.

В половине XVIII столетия в южной России появилось общество духоборцев, основателем которого был казак Силуан Колесников; потом оно перешло в Тамбовскую губернию, где проповедниками его сделались одноверец Побирохин и беглый гвардеец Капустин. Духоборство выступило с безусловным отрицанием всей религиозной внешности во имя поклонения Богу духом и истиною. Отрицая не только авторитет церкви во всех его видах, но и всего почти внешнего откровения, ересь признала единственным источником веры «книгу животную» или слово Божие внутреннее, т.е. допустила полный произвол в делах веры. На основании внушений этого внутреннего слова еретиками принято понимать и внешнее откровение, Св. Писание, имеющее, по их мнению, только второстепенное значение пред внутренним. При таком произволе в делах веры духоборцы не развили у себя определенной догматики. Трудно сказать, верят ли они даже в истинного Христа, так как толкуют только о внутреннем слове, которое будто бы совершает внутри человека то же самое дело искупления, что и Христос, рождается в сердце верующего, проповедует, страдает, умирает и воскресает, а также – признают ли они первородный грех и искупление в христианском смысле, так как, по их словам, каждый отвечает лишь за свои собственные грехи, и грех Адама был только его личным грехом. Обрядность секты самая упрощенная, состоит только в чтении и пении некоторых песен, не имеет ни праздников, ни постов, ни обрядов на разные частные случаи жизни. Духоборчество распространялось первоначально в Тамбовской, Харьковской и Екатеринославской губерниях, затем перешло на Волгу, на Дон и в Сибирь. До Александра I духоборцев преследовали, отдавали в солдаты, ссылали в Колу и в Сибирь, потом они снискали себе особенное расположение у русских мистиков и у самого императора; им отведены были для поселения богатые земли на Молочных водах в Мелитопольском уезде, где они прекрасно устроились. При Николае I переселения их сюда были прекращены и их стали ссылать на Кавказскую пограничную линию. Секта их была отнесена к числу «более вредных».

Как из хлыстовства выделилось скопчество, так из духоборства выделилось молоканство. Основателем его был зять Побирохина портной Семен Уклеин, возмущавшийся непочтительным отношением духоборцев к Св. Писанию. Он признавал Св. Писание обязательным для христианина даже в ветхозаветных предписаниях обрядового характера, например, о запрещенных в пищу животных и т.п.; впрочем, последователи его стали толковать подобные предписания в таинственном смысле. В догматическом учении молокане отвергли равенство лиц Св. Троицы и истинность тела Христова, считая Его рождение, страдания, смерть и воскресение только мнимыми. Учение о христианском равенстве всех доведено ими до отрицания всяких властей, а равно законов, судов, присяги и государственной службы, особенно военной. В богослужении они завели более сложную обрядность, чем духоборцы, лучшее пение и разные моления на частные случаи жизни. Скоро молоканство начало распадаться на разные толки. Признание обязательности ветхозаветных предписаний сделалось поводом к выделению из него сект субботников и жидовствующих, а докетизм в учении о Христе сблизил некоторых молокан с хлыстами, у которых они заимствовали и богослужебные радения (прыгуны на Кавказе), и породил между ними явления разных «Христов, Илий и Энохов»; некоторые (секта общих на Кавказе же) старались провести в устройстве своего общества принцип общения имуществ. Правительство всегда относило молоканство к числу сект вредных, но в царствование Александра I и они попользовались разными милостями, больше, впрочем, вследствие смешения их с духоборцами, а не сами по себе.

Все перечисленные секты немало воспользовались для своего учения разными мистико-протестантскими учениями, издавна бродившими на юге России, где было много иноверных колоний с запада. Во второй половине XIX столетия здесь же и по всей Малороссии быстро пошла в силу новая секта штундистов, обязанная своим происхождением и самим названием (Stunde – час) прямо влиянию немецких колонистов. В ней заметно даже политическое тяготение к немцам. Признавая единственным источником вероучения Св. Писание и толкуя его совершенно произвольно, большей частью аллегорически, штунда тоже дошла до полного отрицания иерархии и обрядов, в учении об искуплении приняла кальвинский детерминизм, в учении о таинстве крещения – анабаптизм с отрицанием крещения младенцев, в учении о причащении – чисто протестантские понятия о причащении «на Св. вечери» духовным телом и кровью Спасителя под видом хлеба и вина. Некоторые штундисты отвергают и эти два таинства. Богослужение штундисты устроили в форме общественных собраний, под управлением выборных старцев, учителей и служителей диаконов, для общего чтения и толкования св. Писания, пения особых стихов, часто прямо заимствованных у протестантов, и раз в месяц для преломления хлеба на священной вечери и причащения. С юга России штунда успела проникнуть и на север, и в последнее время сделалась предметом больших забот и огорчений для православной Русской церкви.

С 1874–1875 гг. явилась еще секта пашковцев, во главе которой встал полковник Пашков, проповедовавший протестантско-мистическое учение с голоса некоего лорда Редстока, английского проповедника, бывшего в Петербурге в 1874 г. Секта эта, впрочем, мало популярна. Также мало популярны недавно распространившиеся в «интеллигентных» кружках противохристианские идеи графа Л. Толстого.

Более всех видов сектантства в народе распространялся и усиливался раскол старообрядства, более понятный и сродный обрядовому направлению народной религиозности. Внутренняя рознь в русском народе, возникшая в XVII в., когда одна часть народа отделилась от другой в раскол, обвиняя последнюю в измене старой вере и в «сложении с греками и униатами», достигла высшей степени во время Петровской реформы, когда преобразованное общество «сложилось» еще с немцами. Раскол получил тогда необыкновенную силу в народе и сам дошел до высшей степени изуверства. Все действия Петра раскольники толковали применительно к разным признакам пришествия антихриста; в титуле императора (читали: император) усмотрели число 666, доказывали, что с учреждением Синода он принял на себя власть не только царскую, но и святительскую и Божию, стал истреблять остатки православия и учинил всенародное описание (ревизию), исчисляя живых и мертвых, дабы никто не мог укрыться от руки его. Раскол принимал окончательно противогосударственное направление, с которым государству непременно приходилось считаться. Государственный ум Петра, к счастью, довольно скоро разобрался в этом смешении религиозных понятий с государственными, и успел установить новые, более рациональные начала для определения отношений государства к расколу: он не стал преследовать раскольников за одни их религиозные мнения, а преследовал их только за одни их противогосударственные движения и выходки, и первый из русских государей дал им право гражданства, под условием только открытой записи в раскол и, в отличие от православных, лишения некоторых гражданских прав и двойного платежа подушного оклада. После этого (с 1714 г.) преследования правительства исключительно обратились против раскольников тайных, которые своим уклонением от записи в двойной оклад сами отрицались от государства, и против фанатических расколоучителей. Меры против тех и других были ничем не мягче мер, употреблявшихся в XVII в. против всего раскола вообще. Такой характер отношений к расколу удержался и при преемниках Петра в течение всей первой половины XVIII в. Духовная и гражданская власти впервые получили теперь возможность делать прямые воззвания раскольникам с приглашением к отрытому разъяснению всех их недоумений в беседах с православным духовенством без всяких стеснений и страхов. Появились капитальные раскольнические произведения, в которых раскол откровенно высказался со всех более серьезных своих сторон, каковые сочинения братьев Денисовых: «Поморские ответы», «История о отцах и страдальцах Соловецких», «Виноград Российский». Явились и солидные опровержения раскола в «Розыске» св. Димитрия, в «Пращице» сильного борца против раскола Питирима Нижегородского, который и сам происходил из раскольников, и в «Обличении неправды раскольников» Феофилакта Лопатинского (изд. 1745 г.).

Раскол, по-видимому, сам ослаблял себя внутренним разделением; внутри его и поповщинских и беспоповщинских толков шли постоянные споры о перекрещивании совращенных из православия, о приеме беглых попов, о браке, об отношении к правительству и молитве за царя, о титле на кресте и т.д.; все эти споры вели к новому дроблению раскола на толки. Но такое разделение нисколько не ослабляло самого отделения раскола от господствующей церкви; всякий, и старый и новый толк, относился к ней с одинаковым фанатизмом. Не довольствуясь одними беглыми попами, поповщина старалась завести у себя свою собственную иерархию и делала несколько попыток сманить к себе какого-нибудь архиерея, хоть из-за границы, из Молдавии или Греции. Следствием этих попыток было появление в ее среде нескольких архиереев-самозванцев, каковые были: Епифаний на Ветке (1724–1735), обманом получивший сан архиерейский в Яссах и кончивший свои похождения обращением в православие по разорении Ветки русской военной силой; беглый дьякон Афиноген в Стародубье (1751 года), не имевший вовсе сана епископского, поступивший после в военную службу к полякам, и беглый монах Анфим, получивший (1753 г.) заочное посвящение в епископы от Афиногена, в 1757 г. утопленный в Днестре некрасовскими казаками. Дробление на толки продолжалось в расколе и во вторую половину XVIII в., особенно по вопросам о приеме беглых попов, о мироварении, браке и отношениях к церковной власти, но оно и теперь не помешало расколу воспользоваться для своего усиления власти всеми благоприятствовавшими ему новыми обстоятельствами.

Екатерина II отнеслась к раскольникам с той же веротерпимостью, как и ко всем вообще вероисповеданиям в империи; раскольников, бежавших за границу, она снова пригласила в Россию и отвела для их поселения хорошие земли (в южном крае и в Поволжье), на суеверия раскольников смотрела сквозь пальцы и старалась ничем их не тревожить; в 1783 году свобода веры была предоставлена раскольникам открыто – отменен был двойной с них оклад, отменены особые их списки и самое название «раскольник», дозволено избирать их на общественные должности. Приниженный раскол заметно поднял голову. Кроме старых его средоточий – Поморья, Стародубья и Керженца, из воротившихся в Россию заграничных раскольников у него образовалось еще новое средоточие на Иргизе с богатыми скитами, в которых были не только часовни, но и церкви. Образовались большие раскольнические общины в самой Москве – поповщинская – Рогожское кладбище, и беспоповщинские – Преображенское кладбище федосеевцев и Покровская часовня поморцев. В царствование Александра I раскол сделался еще сильнее и смелее. Московские общины достигли в это время замечательно цветущего состояния и полной независимости от полицейского вмешательства; около них, как бы волшебством, возникли целые улицы и кварталы, фабрики и другие промышленные заведения, все наполненные раскольниками и беглыми; Рогожское кладбище поставляло от себя беглое священство на всю Россию. В 1822 г. государь дозволил поповцам открыто держать беглых попов и содержать часовни и церкви – не строить их только вновь. Надзору полиции с 1820 г. поручены были только беспоповцы (федосеевцы), между которыми обнаружены были явления разврата и детоубийства; кроме того, их снова не велено было выбирать на общественные должности. Но снисходительное отношение к расколу имело и добрые плоды – оно послужило сильным побуждением к появлению в раскольнической среде первых начатков примирения с православной церковью в форме единоверия, начавшегося в конце XVIII в. в Стародубье и на Иргизе. Главными деятелями при введении единоверия были стародубский монах Никодим, иргизский Сергий, протоиерей охтенской церкви в Петербурге Андрей Журавлев (из раскольников) и митрополиты Гавриил и Платон; последний написал и самые правила единоверия, утвержденные в 1800 г. Св. Синодом. При Александре единоверцам дана была даже особая типография для печатания богослужебных книг в старинном виде как для себя, так и для раскольников.

Новые строгости против раскола начались при имп. Николае. Раскольники опять были лишены прав на общественные должности и на запись в гильдии; общества их признаны незаконными; крещение и браки между раскольниками признавались только тогда, когда были совершаемы в православных церквах; запрещено строить и починять их молитвенные здания; публичное оказательство раскола и его пропаганда воспрещены безусловно. В 1842 г. Св. Синод распределил все раскольнические и другие секты на 3 разряда, с которыми и сообразовались потом все гражданские против них меры: 1) секты вреднейшие: иудействующие, молокане, духоборцы, хлысты, скопцы и беспоповцы, отвергавшие молитву за царя и брак; 2) вредные – те из беспоповщинских, которые допускают брак и молитву за царя; 3) менее вредные – поповщинские. В таком положении раскол оставался почти до последних снисходительных к нему постановлений 3 мая 1883 г., предоставивших раскольникам полные гражданские права и свободу веры только с небольшими необходимейшими ограничениями.

Православной церкви предоставлено действовать против него только духовными средствами – полемикой, развитием противораскольнического миссионерства и публичными собеседованиями, открывшимися еще с 1870-х годов.

Из событий во внутренней жизни раскола замечательно возникновение у поповцев так называемой Австрийской иерархии. После отмены прежнего дозволения раскольникам держать беглых попов раскольнический собор в Москве в 1832 г. порешил непременно добыть себе особого архиерея и собрал на этот предмет богатые средства. После многих странствий поповщинские ходоки в 1846 г. наконец нашли такого архиерея. Это был лишенный кафедры боснийский митрополит Амвросий живший в большой нужде в Константинополе. Он согласился перейти к раскольникам за 500 червонцев годового оклада. Кафедрой для него назначен был раскольнический монастырь в Белой Кринице (в Австрийской Буковине); его заставили торжественно отречься от Никоновских ересей, перемазали и немедленно приставили к делу хиротоний. Он митрополитствовал недолго; в 1848 году австрийское правительство, по представлению России, убрало его из Белой Криницы в заточение в г. Цилль, где он в 1863 г. и умер, присоединившись перед смертью снова к православной церкви. Но раскольническая иерархия была уже упрочена – он успел рукоположить двоих архиереев – Кирилла и Аркадия Лысого; потом Кирилл рукоположил Онуфрия и Софрония и сам был рукоположен ими в митрополита на место Амвросия, а Аркадий Лысый с Онуфрием рукоположили еще двоих архиереев – Алипия и Аркадия Шапошникова. Все эти архиереи получили себе в турецких и русских владениях епархии и расплодили свое раскольническое священство повсюду. Россия сначала разделена была на две раскольнические епархии – Симбирскую и Владимирскую, или Московскую; на первую в 1849 г. был поставлен некто Софроний Жиров, на вторую в 1853 – Антоний Шутов. Потом, лет за 12, открыт был целый десяток таких русских епархий с многочисленными паствами. Учреждение австрийской иерархии, как и следовало ожидать, повело к новому разделению в расколе: поповщина разделилась на приемлющих и не приемлющих эту иерархию. Затем первые в 1860-х годах, в свою очередь, разделились на две же партии – окружников и противоокружников; поводом к их разделению послужило так называемое Окружное послание ко всем раскольникам, изданное несколькими епископами и раскольническим советом в 1862 г. с целью оправдать украденную у православной церкви иерархию и написанное поэтому в примирительном духе в отношении к православию.

Главой формой примирения раскола с православной церковью в течение всего XIX в. оставалось единоверие. В царствование имп. Николая единоверие было введено на Иргизе (в 1828 и 1836 гг.), на Керженце (с 1849), в Стародубье (в 1847–1848 гг.) и в самой Москве на Рогожском и Преображенском кладбищах (в 1854 г.); единоверческих церквей за это царствование было построено до 150 в разных губерниях. Из обращений в единоверие раскольников за последнее время замечательны обращения в 1865 г. раскольнических епископов Онуфрия Браиловского, Пафнутия Коломенского, Сергия Тульского, в 1867 – Иустина Тульчинского и беспоповца Павла Прусского, сделавшегося замечательным защитником православия и борцом против раскола.

Исправление богослужебных книг продолжалось и в Синодальный период, хотя с меньшей энергией, чем в XVII в., при отделении раскола от церкви. В числе важнейших обязанностей Св. Синода Регламентом было поставлено: а) рассмотреть акафисты, молебны и службы, составленные за последнее время, особенно в Малороссии, противные Писанию, и непристойные запретить, употребить меры, чтобы и пристойные из них, но ненужные не вводились в общий закон и напрасно совести человеческой не отягощали; б) рассмотреть истории святых, нет ли между ними ложных, вроде жития Ефросинова; в) искоренять обряды и обычаи суеверные, вроде празднования пятницы в Стародубском полку, где под именем пятницы водят в крестном ходу простоволосую бабу, и проч. Подобного рода исправления при Петре производились очень энергично, иногда даже не совсем разборчиво, и возбудили много неудовольствий в среде благочестивых людей, а приверженцам старины давали повод к лишним толкам о гонении на православие. Но потом, особенно со второй половины XVIII столетия, в этом важном деле стали поступать с большей осторожностью. Из богослужебных чинов и последовании были пересмотрены и исправлены: Чин присоединения раскольников (в 1720 г.), Чин избрания и рукоположения архиерейского (в 1725 г.), Чин принятия иноверцев и еретиков (1743–1744 гг.), Последование в неделю православия (Гавриилом, изд. в 1761 и 1767 гг.), Чин на умовение ног (1765), Чин мироварения (1767), обе Триоди (игуменом Софронием Младеновичем, † 1773), Чин архиерейского исповедания и обещания пред рукоположением и Чин присоединения иноверцев (митр. Филаретом в 1856 г.). Несколько служб и акафистов было составлено вновь, например служба о Полтавской победе (Феофилактом Лопатинским в 1709 г.), Служба Феодоровской иконе Богоматери (1777 г.), Чин исповедания (митр. Гавриилом 1766 и 1796 гг.), Чин исповедания отроком (Иннокентием Псковским – 1769 г.), Служба с акафистом Стефану Пермскому (1799), акафист св. Алексию (1802), акафисты преп. Сергию и кн. Даниилу (митр. Платоном – 1795 г.), Службы Феодосию Тотемскому, евангелисту Иоанну, Димитрию Ростовскому (кн. Гагариным – 1798 г.), благодарственное молебствие на 25 декабря (митр. Филаретом 1814 г.), Служба свв. Кириллу и Мефодию, св. Владимиру и другие. По принятому порядку, во избежание всяких неисправностей в богослужебных книгах, в книгах Св. Писания и в Кормчей, все эти книги издаются не иначе как с разрешения Св. Синода в синодальных и подведомственных Синоду типографиях – московской, петербургской и в лаврских – киево-печерской и почаевской.

Появление новых богослужебных произведений большей частью соответствовало увеличению числа праздников в воспоминание новых благодеяний Божиих и в честь новоявленных русских святых. К первому разряду новых праздников относятся: дни победы русского оружия, как например, победы Полтавской и избавления России от нашествия галлов 1812 г., дни воспоминаний о прекращении моровых язв (чумы 1771 г., холеры 1830, 1848 и 1849 гг.), ознаменованные местным празднованием и крестными ходами; к второму – дни кончины и открытия мощей св. угодников, каковыми за описываемое время были: день памяти св. Димитрия Ростовского – 28 октября – и день открытия мощей 21 сент. (Служба ему написана киевским митрополитом Арсением Могилянским); 28 янв. память преп. Феодосия Тотемского († 1568), мощи которого были открыты нетленными в 1796 г.; 26 ноября память св. Иннокентия Иркутского, мощи которого были открыты и прославлены чудесами еще в 1764 г., а празднование установлено в 1804 г.; 23 ноября и 7 августа в честь св. Митрофана Воронежского, установленные для празднования по открытии его мощей в 1831 г.; 13 августа в честь св. Тихона Воронежского, торжественное открытие мощей которого совершилось в 1861 г.; 9 сентября в честь св. Феодосия Углицкого, архиепископа Черниговского († 1696 г.), открытие мощей которого последовало в 1896 году. К числу таких же новых богослужебных дней относятся: праздник перенесения при Петре Великом (30 авг. 1724 г.) мощей св. Александра Невского из Владимира в Александро-Невскую лавру и праздники славянских первоучителей (11 мая) и св. вел. кн. Владимира (15 июля).

Со времени Петровской реформы обращалось немало внимания на улучшение важнейших принадлежностей богослужения – св. икон и церковного пения. Для надзора за иконописцами Петр Великий в 1707 г. учредил целый приказ, во главе которого был поставлен архитектор и иконный мастер Зарудный. Потом цензура икон поручена была Св. Синоду. При имп. Елизавете издан указ о заведении возможно приличных икон, а также священных сосудов и облачений по всем церквам; неискусно написанные иконы велено отбирать; правительство обратило внимание на приличное содержание икон и в частных домах, даже в крестьянских избах, и поручило наблюдать за этим духовенству и епархиальной власти. Над иконописцами велено было поставить из лучших мастеров смотрителей. Религиозные эстампы дозволено продавать только с разрешения архиереев. Св. Синод не раз выдавал распоряжения: отбирать из церквей неискусно написанные иконы, не употреблять в церквах икон резных и литых, кроме распятий и некоторых лепных изображений на высоких местах, не изображать на иконах, вместо священных лиц, символы, не допускать в иконописные цехи раскольников, не изменять в древних церквах иконописи и других предметов старины. Печатные изображения подчинены надзору духовной цензуры. В 1858 г. в академии художеств положено учредить для образования иконописцев особый класс. Около того же времени у нас начал вырабатываться особый стиль иконописи, представляющий соединение иконописи по византийским и древнерусским образцам с приемами живописи и отличающийся большей правильностью рисунка и колорита.

Церковное пение стало усовершенствоваться особенно со времени имп. Елизаветы, большой его любительницы, заведшей у себя при дворе превосходный хор. Но в XVIII в. его церковному характеру много повредило подражание западным образцам и светской музыке. До половины XVIII в. в нем все еще сильно было начавшееся при царе Алексее малороссийское влияние, которое, несмотря на обилие в нем западных элементов, было все-таки еще довольно родное и церковное. Но с половины XVIII в. придворная капелла попала в руки разных итальянских и немецких композиторов, которые своими концертами и другими композициями увлекли и русских регентов. Развитию подобного вкуса в церковной музыке особенно много способствовал пышный век Екатерины, при которой русское городское богослужение повсюду наполнялось чисто светскими оперными мотивами. В сельских церквах в богослужении замечался другой недостаток – плохое знание и искажение причетниками самых обыкновенных церковных напевов. В 1772 г. Св. Синод принял меры к ограждению церковного пения от дальнейшей порчи – издал в печати первые нотные книги – Азбуку, Праздники и Обиход, а в 1798 г. Ирмолой. При имп. Павле вместо концертов велено было петь в церквах псалмы. С 1804 г. епархиальные начальства для обучения церковников правильному пению вызывали их, по желанию государя Александра I, по очереди в свои епархиальные города. Св. Синод с своей стороны распорядился, чтобы богослужение в церквах отправлялось по напевам печатных нотных книг, и сделал нотное пение обязательным предметом в духовных училищах. В 1815 году рукописные ноты разных непризванных композиторов были запрещены, а велено петь только по печатным нотам, одобренным директором придворной певческой капеллы. Концертный период церковной музыки все-таки продолжался и после этого до царствования Николая I, при котором концерты были вовсе запрещены. В 1846 году вышли распоряжения – для сохранения древних напевов переложить их на ноты директору капеллы, а для обучения регентов для архиерейских хоров вызывать в капеллу лучших из этих хоров певчих. Из русских духовных композиторов лучшими были: М. Березовский († 1777), который первый начал исправлять искажения, введенные в церковное пение разными Галуппи, Сарти и другими иностранцами, и оставил после себя полную литургию, много причастных и концертов, отличающихся большею простотой и согласием музыки с текстом; А. Ведель (†1806), писавший в умилительном духе (известное «Покаяния отверзи ми двери» его произведение); Д. Бортнянский (†1825) и протоиерей П. Турчанинов (†1856), произведения которых и доселе в большом употреблении; управлявший придворной капеллой А. Львов (†1871), известный переложениями церковных напевов на 4 голоса. Но и эти русские композиторы не могли совершенно отделаться от многих чуждых православной церкви приемов, на которых были воспитаны, не исключая Львова, который работал по правительственному поручению и которому прямо было поставлено задачей очистить церковное пение от всего иноземного. Музыкальная бедность, скучная сухость и монотонность его переложений церковных мотивов, несогласие звуков с словоударениями и смыслом текста да и с самими церковными мотивами гласов служат причиной того, что любители церковного пения не любят его церковной музыки и безусловно предпочитают ей старинные церковные мотивы, сохраняющиеся особенно в наших древних обителях. В последнее время на изучение церковного пения обращено особенное внимание в духовных и народных школах.

Богат синодальный период и произведениями церковного зодчества. На этом искусстве долгое время тоже заметно отражались разные иноземные западные влияния. В устройстве русских храмов XVIII и начала XIX столетий видим и протестантские шпицы, и подражания католическим куполам, даже целому собору апост. Петра в Риме с его знаменитой колоннадой, и пестрые итальянские орнаменты наружных фасадов, которыми особенно отличались постройки Растрелли, и подражания римским базиликам с их фронтонами и тремя нефами и т.п. В царствование Николая I храмовая архитектура снова воротилась к византийским и древнерусским образцам, с 1841 г. сделавшимся даже обязательными при постройке всех церквей. Замечательные по величине и богатству храмы есть во всех важнейших городах России, но особенно известны ими наши столицы: Петербург – собором Петропавловским, который со времен Петра (строен 1711–1733 гг.) служит усыпальницей всех русских государей и лиц царской фамилии, собором Исаакиевским, строившимся в настоящем его виде 39 лет (1819–1858) и стоившим свыше 23 миллионов рублей, Казанским (1800–1811 гг.), хранящим в себе памятники побед 1812 г., и собором Александро-Невской лавры (1778–1790) с мощами св. Александра Невского; Москва – своим громадным храмом Христа Спасителя, построенным в память спасения России в 1812 г. и соединившим в себе работы всех лучших русских художников последнего времени; собор этот в 1817 г. решено было строить близ Москвы на Воробьевых горах, по проекту архитектора Витберга, с разными таинственно-символическими затеями в мистическом вкусе, но песчаный грунт Воробьевых гор не выдержал давления этой громадной постройки, и возведение ее остановилось; в 1837 г. храм начат на настоящем месте и в нынешнем византийском стиле, закончен постройкой и освящен в 1883 г. Кроме столичных храмов, достойны внимания: соборная церковь Воскресенского монастыря (Нового Иерусалима), восстановленная в настоящем виде при имп. Елизавете и Екатерине II; киевские церкви – св. Андрея Первозванного (1747–1761), выстроенная по плану Растрелли и замечательная по красоте и смелости постройки на краю крутой горы, Десятинная (1828 1842) на месте старой Десятинной церкви в древнем стиле и новый, богатейший произведениями искусства собор св. Владимира, освященный в 1896 г.; другой собор Владимира в Херсонесе (освящ. 1891) на месте крещения равноапостольного князя; соборы в Варшаве (1877), в Вятке – постройки известного Витберга, в Орле (1794–1841), в Вильне (восстановленный), Риге (1877–1891), Самаре, Томске и многие другие. Общее число церквей в начале синодального периода значительно уменьшилось против прежнего времени вследствие Петровских церковных штатов, закрытия множества домовых церквей при домах частных лиц и запрещения строить и даже починять церкви без особого разрешения Св. Синода. В конце Петровского царствования всех церквей в империи, кроме домовых, считалось всего 13114. Распоряжения Петра о церквах оставались действующими и после него, даже при имп. Елизавете, но число церквей все-таки постепенно возрастало. Некоторые окраинные местности особенно нуждались в умножении храмов и вызывали на этот предмет щедрые пожертвования и правительства, и общества. Значительные вспоможения на дело восстановления и строения церквей были отпускаемы правительством и Св. Синодом после пугачевского разорения и особенно после нашествия французов в 1812 г. Затем по воссоединении унии правительство щедро помогало пришедшим в самое жалкое состояние храмам западного края, особенно с 1860-х гг., отпуская значительные суммы, даже в сотнях тысяч рублей, как на их восстановление, так и на построение новых, а из разных местностей России, благодаря патриотическому одушевлению общества, эти храмы снабжались денежными и вещевыми пожертвованиями. Такое же усиленное храмоздательное движение с 1840-х гг. и особенно в последние десятилетия возникло и в Остзейском крае. Вместе с разными обществами и частными лицами трогательное и назидательное участие в этом христианском подвиге принимали наши царствующие Особы и члены Высочайшего семейства. В 1859 г. в Петербурге организовалось особое «Общество вспоможения беднейшим церквам и монастырям» под покровительством Государыни. С 1864 г. важное участие в устроении благосостояния церквей получили возникавшие в разных местах церковно-приходские попечительства, которые, вместе с многочисленными церковными братствами, везде способствуют подъему и оживлению приходской жизни во всех ее отправлениях. Нельзя не упомянуть и о таких явлениях в современной истории церковностроительства, как построение храмов, часовен, икон в память событий, в которых открывалась милость Божия к нашему отечеству, в память освобождения крестьян, спасения от опасности Особы Государя Императора и пр., об усилившемся в последнее время обычае устраивать домовые церкви в учебных и благотворительных учреждениях и о начавшихся недавно опытах устроения церквей-школ. Церковное хозяйство в синодальный период получило более определенную организацию через учреждение при Петре I. должности церковных старост; учреждение это усовершенствовано в 1808 г., по случаю возбуждения тогда вопроса об экономических суммах церквей и установления правильного свечного сбора с церквей, причем для старост составлена была подробная инструкция (измененная в 1890 г.). Общее число церквей в империи к 1893 г. возросло до 46 000 с 17 195 молитвенными домами и часовнями.

Как и прежде, от духовного и светского правительства издавалось много распоряжений для поддержания благочиния в православном богослужении и возвышения общей народной религиозности. При Петре вышло несколько строгих указов о том, чтобы все православные неопустительно ходили к богослужению во все воскресные и праздничные дни, кроме больных, под опасением быть в противном случае записанными в двойной оклад с раскольниками, чтобы во время самого богослужения вели себя чинно, не разговаривали, не ходили по церкви прикладываться к иконам или мощам, не подавали просьб властям и т.п. С нарушителей благочиния велено брать штраф, не выходя из церкви, для чего на видных местах в церквах повешены были штрафные ящики. Распоряжения эти повторены были при имп. Елизавете. При Александре I в 1804 г. Св. Синод, по желанию государя, указал духовенству наблюдать всяческую чинность в богослужении, особенно при свадьбах и крестных ходах, не дозволять мирянам переходить в церкви с места на место, стоять в алтаре или на солее перед иконостасом и тем мешать священно служащим. В 1816 г. Высочайше повелено виновных даже в малейшем нарушении благочиния при богослужении, кто бы они ни были, предавать уголовному суду. В разное время подтверждались правила, запрещавшие нарушение святости воскресных и праздничных дней торговлей до окончания литургии, разными увеселениями во время церковных служб и общественными работами; при имп. Александре I губернским начальствам поручено было наблюдать, чтобы помещики не заставляли работать в такие дни своих крепостных крестьян. Каждогоднее исполнение христианского долга исповеди и св. причастия всеми православными, начиная с 7-летнего возраста, было постоянным требованием правительственных распоряжений; для наблюдения за этим при Петре заведены были в церквах исповедные росписи прихожан; виновные в неисполнении этого священного долга до трех раз подвергались штрафу (отмененному в 1801 году), потом предавались гражданскому суду и лишались прав на общественную службу. Все наши царственные особы старались сами подавать пример уважения к церковным установлениям и этим много сдерживали развитие в высших слоях общества разных противоцерковных веяний. Сам Петр Великий, заметно тронутый протестантскими идеями, больно поучил своей дубинкой В.Н. Татищева, который, воротясь из-за границы, вздумал кощунствовать: «Не соблазняй-де верующих душ, не заводи вольнодумства, вредного общественному благоустройству; не затем я тебя выучил, чтобы ты был врагом общества и церкви». Не имея возможности со своим войском соблюдать посты, царь во избежание соблазна счел нужным выпросить на то разрешение от самого константинопольского патриарха. В самый разгар немецкого господства в России имп. Анна оставалась на престоле представительницей настоящего русского благочестия, едва ли не такою же, какой была после нее имп. Елизавета; знаменитый московский Царь-колокол остался выразительным памятником этого благочестия Анны Иоанновны. Далее, в разгар пресловутого философского вольнодумства XVIII в., имп. Екатерина аккуратно выполняла все обязанности и обычаи православной церкви, хранила посты, говела и заставляла так же держаться свой двор. В XIX в. пора первого юношеского либерализма образованного общества стала проходить, и наступило время более благоприятного для церкви настроения. Только кое-где по барским усадьбам доживали свой век старые вольтерьянцы Екатерининского времени, наводя свои кощунничаньем ужас на жителей своих околотков. Благочестивое правительство старалось заглаживать вредные следы минувших общественных увлечений. Так, при Александре I для скрепления расшатанных в XVIII в. семейных связей вышли постановления, стеснявшие слишком частую практику разводов: в 1805 г. окончательное решение бракоразводных дел предоставлено вместо епархиальной власти Св. Синоду; в 1811 г. в производстве дел о разводах по обвинению одного из супругов в прелюбодеянии указано не ограничиваться по-прежнему одним только признанием виновного, а брать в соображение и прочие обстоятельства, ведущие к раскрытию истины, между которыми главное место заняло показание свидетелей – очевидцев преступления; тогда же в 1819 г. вышло запрещение давать супругам акты для жительства врознь.

В массе простого русского народа верность религиозным преданиям и нравам отцов и дедов сохранялась крепче и чище. Его религиозная жизнь и по своим достоинствам, и по недостаткам, мало изменилась против прежней допетровской жизни. Сообразно с новыми, более просвещенными религиозными понятиями, меры духовной и светской власти к возвышению народной религиозности и нравов более всего направлялись к смягчению старой обрядовой исключительности народного благочестия и истреблению народных суеверий. Реформа Петра выступила с самым резким обличением религиозного невежества народа, который, по выражению Духовного регламента, не в состоянии был «рассудить между десным и шуим». Обличениями подобного рода наполнены и тогдашние законодательные памятники, и церковная проповедь, и литература. Петр писал в своих указах, что народ не знает ни веры, ни любви, а о надежде и не слыхивал, а всю надежду полагает на пение церковное, пост, поклоны, строение церквей, свечи и ладан, и неоднократно поручал Св. Синоду сочинить краткие книжки и поучения с изложением сущности веры и с точным при этом различением существенного в православии от несущественного, веры от обрядов, неизменного от изменяемого, дабы все знали, что в какой силе иметь. Такой цели удовлетворял по-своему букварь Ф. Прокоповича, горячо и с преувеличениями восстававший против казавшегося излишним почитания церковной внешности, и книжку эту в 1722 г. указано было читать по частям в церквах вместо уставных поучений. Духовные власти (Феодосий Яновский) издавали распоряжения о свечах церковных «всуе жегомых», о неупотреблении св. Тайн «за лекарство аптекарское» и т.п. Сам Св. Синод по Духовному регламенту обязывался следить за подобными предметами и проявлениями обрядоверия и издал несколько распоряжений и увещаний, против, например, часовен, ношения по домам икон, против дорогих церковных колоколов, о том, что в богатых ризах на иконы, в дорогих подсвечниках и лампадах «славе Божией и благочестию приплода никакого нет» и т.п. Истребление суеверий, к числу которых были относимы и все проявления обрядового благочестия, было, можно сказать, специальностью петровского времени и производилось с необычайной энергией и вместе крайней несдержанностью, производя сильный народный соблазн. Царь иногда сам публично раскрывал разные религиозные обманы, обнаруживал подделки в плачущих иконах, в ложных мощах, об одних таких мощах велел публиковать обличительное объявление в народе, обвинял в религиозных обманах духовенство и самих архиереев, преследовал разгласителей разных ложных чудес и пророчеств, указывал доносить о них даже духовникам, если те признаются им в своем грехе на исповеди. Все власти и духовенство были призваны к преследованию юродивых, колдунов, народных пророков и т.п. людей. За разглашение чудес и видений назначено телесное наказание и ссылка на галеры с вырезанием ноздрей; кликуш велено пытать, пока не сознаются в обмане; колдуны и распространители суеверий, вредных государству, подвергались смертной казни. После Петра таким же преследованием суеверий отличалось время Анны Иоанновны; затем отношения к ним правительства становятся осторожнее и мягче. Указанные недостатки народной религиозности не исчезли и в философский век Екатерины. Сатирическая литература этого времени, бичуя суеверие, рисовала типы разных Ханжихиных, Чудихиных и Суеверовых из жизни не одного только простого народа, но и из жизни полуобразованного дворянства. Но законодательство прямо высказывалось против преследования суеверий суровыми мерами. Все виды суеверий, даже хулений против веры были изъяты из ведомства духовного суда и отнесены к ведомству полиции и светского суда, который ограничивался большей частью только внушениями виновным, чтобы они не распространяли глупостей и сами не верили в невозможное. К суровому обращению с ними судей правительство относилось весьма неодобрительно и строго. С духовенства, однако, не снята была обязанность противодействовать суевериям. Благочинническая инструкция митр. Платона почти дословно повторила о суевериях разные пункты Духовного регламента. Духовенству запрещалось служить службы у неведомых гробов и не освидетельствованных чудотворных икон, разглашать чудеса, отчитывать бесноватых и прочее. Предметы суеверного чествования старались удалять с глаз народа и прятать. Церковная проповедь постоянно ратовала против суеверий. Из обличителей их особенно известны: св. Тихон, Амвросий Подобедов, Дамаскин Нижегородский и митр. Платон. С царствования Екатерины и особенно Александра I против недостатков народной религиозности лучшими мерами стали почитаться меры просветительные – проповедь, литература, народные школы. Те же просветительные меры господствуют и в наше время, развившее их в небывалых еще доселе размерах и, надобно надеяться, с более прежнего чистым характером, достойным вековой русской святыни – нашей веры православной.

Православные монастыри продолжали сохранять прежнее значение в религиозной жизни народа, несмотря на то, что в течение всего почти XVIII в. правительство относилось к ним не совсем благосклонно и заставило их претерпеть немало неприятностей, преимущественно по внешнему их благосостоянию. Прежде всего было сильно сокращено число как их, так и монашествующего духовенства. О мерах к уменьшению монастырей и монашества, как известно, издано было несколько постановлений еще на московских соборах конца XVII в. При Петре с его крайним утилитарно-государственным взглядом на монахов, как на людей бесполезных, «чуждые труды поедающих», меры эти доведены были до крайней энергии. В монастырских штатах Петра число монашествующих было сильно ограничено, и пострижение дозволено только на вакантные места, и не иначе как после трехлетнего искуса; мужчин дозволено постригать не ранее 30, а женщин 50–60 лет. В 1723 г. вышел было указ даже вовсе не постригать новых монахов, а замещать все былые места отставными военными чинами, но вскоре был отменен, обнаружив только одно чрезвычайное стремление царя к умалению монашеского чина. В то же время из монастырей велено было выслать всех бельцов и белиц, кроме самого необходимого числа состоявших при монастырях для прислуги и на обязательном для пострижения трехлетнем искусе. Новые монастыри дозволялось строить только с разрешения Св. Синода и самого государя. Малые монастыри велено сводить вместе, а церкви их обращать в приходские. Многие монастыри упразднялись тогда и сами собою, вследствие недостатка средств после отобрания их имений в ведомство монастырского приказа. Для улучшения внутренней жизни монастырей при Петре замечательны распоряжения о закрытии для монашествующих свободного выхода из монастырей, об уничтожении их бродяжничества и прикреплении их к месту, о введении в монастырях строгого общежития с лишением всех монашествующих прав частной собственности и права делать духовные завещания; все, что оставалось после их смерти, должно было поступать в пользу монастырей, а имущества умерших церковных властей – в Св. Синод. В 1724 г. вышел длинный указ царя под названием «Объявление» о монашестве⁴⁹, в котором был подробно выяснен взгляд царя на монашество и изложен проект, как бы этот чин сделать полезным для общества. Простых, неученых монахов предполагалось занять при монастырях разными ремеслами и земледелием, а монахинь женскими рукоделиями; других, избранных монахов готовить к высшим церковным должностям посредством ученых занятий, для чего завести при монастырях школы и ученые братства. Кроме того, монастыри предназначались к обязательному благотворительному служению; при них велено заводить богадельни, больницы и воспитательные дома для младенцев. Со времени Петра в монастыри постоянно посылались на содержание больные и раненые военные чины, даже с семействами, селившимися в примонастырских слободах, и сумасшедшие преступники. Обращено внимание на управление монастырей. Настоятели давали присягу не держать в монастырях затворников и ханжей и не плодить суеверий; на места настоятелей положено назначать людей только известных правительству, преимущественно из Александро-Невского монастыря, который с самого основания (1712 г.) предназначался к тому, чтобы быть образцом для всех других монастырей и рассадником церковных властей. Петр был к нему очень внимателен и обогатил его. После он действительно исполнял свое назначение. Еще с 1721 г. при нем была большая духовная школа. При Екатерине II он был богато обстроен, а в 1797 г. возведен на степень лавры. В XIX столетии при нем устроены духовная академия, семинария, духовное училище и комитет духовной цензуры.

Крутые распоряжения Петра о монашестве вызвали сильное неудовольствие среди монахов. Из монастырских стен выходили разные противоправительственные письма, вследствие чего Петр несколько раз выдавал указы, запрещавшие монахам держать по кельям бумагу и чернила и писать что-нибудь без ведома настоятелей. После его смерти действие его законов о монашестве на некоторое время ослабело; но при имп. Анне они снова вошли в силу и в своем применении к жизни доведены были даже до крайности. В 1732 г. произведена была общая перепись всех монастырей, открывшая в них множество уклонений от законов, особенно относительно пострижения; всех незаконно постриженных велено было немедленно расстричь. В 1734 г. вышел суровый указ никого не постригать вновь, кроме вдовых священнослужителей и отставных солдат. Кроме того, монашество подвергалось тогда опустошительным разборам по политическим розыскам. В 1740 г. дело дошло до того, что Св. Синод решился доложить императрице, что монашеству грозит впереди совершенное оскудение, что в монастырях остались только старики прежнего пострижения, уже не способные ни к каким послушаниям и службам, а между тем «чрез разные случаи» монашество все еще продолжает умаляться. Императрица разрешила пострижение новых монахов даже с сокращением срока для искуса до полугода (вместо 3 лет). Монастыри снова стали оживать уже при имп. Елизавете, оказывавшей им большие милости. Она возвратила им вотчины и еще более расширила свободу пострижения в монашество, сначала, впрочем, только для ученых малороссов – кандидатов на учительские места в духовных школах – в 1749 г. вышло разрешение постригать их даже с 17 лет и с дозволения только местного архиерея; под конец царствования в 1761 г. позволено было постригать всех желающих, но с соблюдением принятых условий относительно лет постригающихся, свободы состояния и трехлетнего искуса. После Елизаветы в правительственных сферах опять обнаружилось противомонашеское направление. За все время от 1700 г. до Екатерининских штатов из 1200 монастырей прежнего времени было закрыто 175, а вновь открыто только до 47. При учреждении штатов 1764 г. во всей России считалось 1072 монастыря, из которых четвертая часть были женские, остальные мужские.

По штатам 1764 г. из 953 великорусских монастырей закрыто более половины – оставлено было только 224 в штате и 161 за штатом, на собственном содержании; затем свыше 40 монастырей закрыто при введении штатов в Малороссии и Белоруссии. К началу XIX столетия всех, и старых, и вновь открывшихся монастырей было налицо всего 452. Здания закрытых обителей обращались в казармы, госпитали, дома сумасшедших и т.п. Число монашествующих тоже уменьшилось; в 1762 г. всех монашествующих было 12 444, по штатам 1764 г. положено было только 5105, но действительное число их после штатов нигде почти не доходило и до штатной цифры, что зависело, главным образом, от скудости штатных окладов монастырей – монастырям было выгоднее, и даже необходимо, иметь меньше монашествующих. Монастырские здания, которых в лучшие дни монастырей настроено было слишком много, разваливались без ремонта, а просить для ремонта пособий было бесполезно и даже небезопасно, потому что этим можно было накликать нежелательное распоряжение о совершенном закрытии такого монастыря, который не может обойтись с помощью одних собственных средств. Большей обеспеченностью в средствах пользовались только монахи-ученые, получавшие особые оклады жалованья по своим школьным и начальственным должностям и поэтому выделявшиеся из монашества в особый привилегированный класс. В 1766 г. Екатерина возвратила им и всем монашествующим властям отнятое Петром право делать духовные завещания. Размножению и возвышению этого монашества особенно много посодействовал митр. Платон, в течение своего долгого святительства в Москве выпустивший из своей Московской академии многолюдную дружину ученых монахов «Платоников» из самых лучших талантов академического студенчества. Императоры Павел и Александр I относились к монашеству благосклоннее Екатерины. Первый увеличил оклады монастырей вдвое, а для улучшения средств ученых монахов дозволил, по заслугам, причислять их к соборам более богатых монастырей с правом пользоваться долей из кружечных доходов последних. Имп. Александр питал к монашеской жизни всегдашнее благоговение и редко отказывал монастырям в просьбах о пособиях; многие обители при нем успели поправиться и обстроиться почти заново. Весьма важное значение для материального обеспечения монастырей имело упомянутое уже дозволение им (1805 и 1810 гг.) приобретать с Высочайшего разрешения незаселенные земли в собственность. В царствование Николая I в 1835 и 1838 г. монастырям на содержание положено отвести земельные и лесные участки от 50 до 150 десятин из казенных земель и дач. Вследствие этих отводов, а также покупок и пожертвований многие монастыри успели обзавестись довольно значительными земельными владениями. В 1861 г., при освобождении крестьян, в замен прежней казенной прислуги из крестьян, монастырям ассигновано до 168 200 руб. на наем прислуги. В то же время постепенно увеличивались на содержание их штатные суммы и к 1890-м гг. возросли до 425 000 р. Не оскудевали и частные пожертвования на обители благочестивых лиц и всего православного народа. В 1848 г. гр. Анна Орлова, известная почитательница Фотия, архим. Юрьевского, пожертвовала громадную сумму по 5000 р. на 340 монастырей, кроме того, особо обогащала монастыри Юрьевский, Соловецкий и Почаевский. В 1859 г., как уже сказано, основано было общество для вспоможения беднейшим церквам и монастырям.

Усиление монастырских средств и преимущественно благоприятная перемена правительственных взглядов на монашество после Екатерины II снова оживили развитие монашеской жизни и способствовали умножению монастырей и монашествующих. При закрытии монастырей во время введения монастырских штатов значение многих обителей было оценено весьма недостаточно. Оттого о некоторых обителях, назначенных к упразднению и уже упраздненных, возникали сильные представления, заставлявшие восстановлять их вновь. Так, при введении штатов в Малороссии положено было закрыть даже такой важный исторический монастырь, как киевский братский с академией – здания его положено обратить в госпиталь, а академию перевести в лавру; но, по ходатайству митр. Самуила, академия оставлена на своем месте, а в 1799 г. при митр. Иерофее восстановлен был в значении штатного и братский монастырь. В 1764 г. едва не закрылась в Новгородской епархии Нилова пустынь (Сорская) и сделана приписной – в 1850 г. она опять была восстановлена. В 1786 г. в Черниговской епархии закрыт Максаковский монастырь и обращен в дом сумасшедших – в 1803 г. открыт снова и передан единоверцам. В 1801 г. восстановлен по просьбе вологодских граждан Спасо-Каменный монастырь, закрытый в 1775 году. В 1786 г. был закрыт древний (XV в.) монастырь Воронежской епархии Дивногорский на меловых скалах – восстановлен в 1827 г., благодаря уважаемой его святыне – Сицилийской иконе Богоматери, и достиг теперь замечательного благосостояния. В 1787 г. киевский Межигорский монастырь обращен был в казенную фаянсовую фабрику – восстановлен в 1886 г. В том же году в Харьковской епархии кн. Потемкин выпросил себе для дворца в подарок монастырь Святогорский с угодьями, восхитившись местоположением обители; но смерть князя помешала осуществлению этой затеи, а наследники его отказались от этого подарка – обитель восстановлена, однако, уже в 1844 г. В 1788 г. было положено закрыть московский Симонов монастырь, состоявший по штатам в I классе – здания его предназначались для казарм; но против этого восстали все московское купечество, митр. Платон и губернатор Еропкин, указывая на то, что в этой обители почивают св. мощи и покоятся тела многих знатных покойников; в народе пошел слух, что в монастырском храме по ночам виден бывает таинственный свет. На другой год монастырь был восстановлен, а казармы переведены на другое место. Всех монастырей восстановлено было до конца XVIII в. 29, в XIX до 1890-х гг. около 65; восстановление их в разных местах продолжается и доселе. Основание новых монастырей после 1764 г. шло весьма неуспешно, так что до 1800 г. открылось всего до 20 монастырей. Но зато в XIX столетии их возникло (до 1890 г.) свыше 300; из числа их 106 монастырей открыто в одно десятилетие 1880–1890 годов, которое с этой стороны является единственным на всем протяжении нашей церковной истории. За все описываемое время с 1764 г. и особенно в последнее десятилетие замечательно быстрое возрастание числа женских обителей и общин, преимущественно последних; на 228 всех женских обителей в 1890 г. приходилось 103 общины вместе с заштатными монастырями. Общины эти, состоящие из сестер, исполняющих монашеские правила, но без пострижения, вроде монастырских послушниц и белиц, стали образовываться с издания штатов 1764 года, первоначально из тех послушниц и белиц, которые оставались на произвол судьбы после закрытия не вошедших в штаты женских обителей и после перевода их монахинь в штатные монастыри. Эти белицы или оставались жить на прежнем месте, или селились при разных церквах, содержась милостыней от окрестных жителей, которым с своей стороны служили уходом за больными, обучением детей, добрым советом, всем, чем умели. По примеру этих общин в разных местах стали возникать другие с целью давать приют женщинам, посвящающим себя Богу без пострижения, для служения ближним при общинных больницах, богадельнях, приютах, училищах и проч. Многие общины сделались потом настоящими женскими монастырями. Из 127 общин, возникших до 1890 года, до 78 преобразовано в общежительные обители, но число их постоянно возрастало и возрастает. Некоторые из них, образовавшиеся в раскольнических местностях или среди инородцев и иноверцев западного края, имеют особенно важное значение, будучи благотворными источниками просветительного и нравственного влияния на обширные круги. В 1881 г. правительство предоставило открытие новых обителей и общин на разрешение одного Св. Синода, если при этом нет надобности в назначении казенных окладов.

К 1893 года всех обителей состояло 742 (507 муж. и 235 женск.) с 15000 монашествующих и 28000 послушников и послушниц. Многолюднейшими обителями являются женские; на один мужской монастырь средним счетом приходится до 14 монахов и 11 послушников, тогда как на женский до 30 монахинь и 90 послушниц. Из всех монастырей 4 носят название лавр: петербургский Александро-Невский, киевский Печерский, Троицкий Сергиев и Успенский Почаевский. Семь монастырей, состоявших в непосредственном ведомстве Св. Синода, называются ставропигиальными: Новоспасский, Симонов, Донской и Заиконоспасский в Москве, Воскресенский (Нов. Иерусалим), Спасояковлевский в Ростове и Соловецкий.

Внешняя обстановка монашеской жизни во многом имела влияние и на нравственное состояние монашества. За всю первую половину XVIII столетия оно представляет мало утешительных явлений и обрисовывается непривлекательными чертами во всех законодательных и других официальных и неофициальных памятниках того времени. Главными его недостатками выставляются упадок в монастырях не только общежительного, но и всякого порядка, своеволие и бродяжничество монахов, полное отсутствие религиозного образования и господство суеверия. Во время разных розысков по монастырям при Петре, а особенно при Анне Иоанновне тайная канцелярия заставила дорого поплатиться за эти беспорядки и суеверия многие монастыри, даже один из лучших – Саровский, в котором сохранялись и строгое общежитие, и, по крайней мере внешнее, обрядовое благочестие. Из высоких подвижников за это время, кроме, конечно, сокровенных рабов Божиих, встречаем одного иеросхимонаха Иисуса, бывшего сначала священником – духовником Петра I, потом в 1708 г. сосланного на Соловки и здесь постриженного; в 1713 г. он основал Голгофо-Распятский скит на Анзерском острове, отличавшийся при его жизни строгим подвижничеством. Введение штатов 1764 г. произвело в монашестве сильное потрясение и на первых порах еще более расстроило его жизнь; никогда еще не было столько бегства монахов из обедневших монастырей и их бродяжничества, как несколько лет спустя после 1764 г. – кто искал себе лучшей жизни по разным монастырям, кто удалялся в лес для пустынного жительства, а некоторые уходили даже за границу – в Молдавию или на Афон. Но когда это движение немного поуспокоилось, началось лучшее время для монашества, и те же самые штаты 1764 г., то самое лишение старого вотчинного богатства, которые привели было монашество к расстройству, стали обращаться ему в пользу. Св. Синод и разные святители, ревновавшие о благе монашества, принялись за устройство монастырей, сообразно новому положению, через введение в них общежития, и за возвышение их внутреннего благоустройства. Само монашество, освободившись от множества расходов на содержание лишних обителей и лишних, не призванных к нему людей, получило возможность употреблять свои средства более полезным образом и лучше устроить свое нравственное состояние. Даже между монахами, удалявшимися в леса, которых считали самовольными, явилось несколько замечательных подвижников, бывших потом устроителями нескольких монастырей и оказавших монашеству великие услуги; таковы были подвижники Брянских и Рославльских лесов конца XVIII и начала XIX века, числом до 30 (только известных) иноков. Эмигранты на Афон и в Молдавию, число которых только в одной Молдавии простиралось до 200 человек, дали тоже немало наставников иночества русским монастырям и между ними такого учителя, как Паисий Величковский. В русских монастырях увеличилось число истинных подвижников и развилась даже значительная аскетическая литература. Конец XVIII и начало XIX столетия были поэтому временем истинного возрождения и нравственного подъема русского монашества, с которого началась его новая жизнь.

Из русских святителей более других о благоустроении монашеской жизни заботились св. Тихон и м. Гавриил. Сделавшись воронежским архиереем, св. Тихон застал монашество своей епархии в состоянии полного расстройства и всеми мерами принялся за его исправление: рассылал по монастырям свои 15 статей увещания к инокам, заставлял монахов читать Св. Писание, при трапезе их ввел чтение чина пострижения и «Зерцала иноческого жития», предпринимал меры против бродяжничества монахов, пребывания их в мирских домах, пьянства и проч. По оставлении епархии (1767 г.) в своем задонском уединении он сделался великим учителем иночества. С глубокой практической мудростью он развил идеал истинного монашества в своих творениях – «Правилах монашеского жития» и «Наставлении обратившимся от суетного мира», а своею жизнью непрестанно и ясно доказывал возможность самого осуществления этого идеала. Все его время, за исключением 4–5 часов тревожного отдыха, проходило в богословских занятиях и молитве, такой сокрушенной и пламенной, что, стоя на ней и обливаясь слезами, он не слыхал ничего, что около него делалось. Жил он среди самой простой обстановки, часто занимался тяжелыми работами, несмотря на слабость своих сил, и каждый раз, вкушая скудную свою пищу, горько попрекал себя леностью, тем, что мало потрудился для св. церкви, хотя не оставлял дел своего пастырства и на так называемом покое. К разным лицам он писал назидательные послания, давал спасительные наставления многочисленным своим посетителям из ближних и дальних мест, особенно любил беседовать с простым народом, утешая его в тяжкой доле и уча не роптать на господ и начальства, много ему помогал и деньгами, и заступничеством пред помещиками, а последних назидал, внушая им чувства любви и милосердия, и мирил в их взаимных ссорах. Из монастырской слободы в его келью доверчиво собирались дети – он учил их молитвам и приучал к церкви. На благотворения уходила вся его 400-рублевая пенсия и все, что дарили ему почитатели.

Другим ревнителем монашества был м. Гавриил. Особенно любил он заниматься устроением приходивших в упадок монастырей и распространением по монастырям общежития. Он был в тесном общении почти во всеми замечательными подвижниками своего времени, ведя с ними переписку, и по их указаниям повсюду отыскивал лучших иноков для своих епархиальных монастырей. Некоторые из этих монастырей, до него совсем упадавшие, дошли при нем до образцового устройства, напр. Коневский, в который он нарочито вызвал старца Адриана (†1812) из Брынских лесов, Тихвинский при старце Игнатие из Песношского монастыря и особенно Валаамский, в который был вызван в настоятели опытный в духовной жизни и прозорливый старец Назарий из Сарова, в течение своего настоятельства (1782–1801) успевший возвысить свою обитель из совершенного упадка до такого совершенства, что ее ставили выше лучших Афонских обителей (†1809 в Сарове). Замечательно, что в настоятели своих монастырей митр. Гавриил не любил определять монахов ученых и предпочитал им простых, но духовно опытных старцев. Когда саровцы, не желая расстаться с своим Назарием, представляли митрополиту, что Назарий человек простой, малоумный, он отвечал им: «Умников у меня у самого довольно – пришлите мне вашего глупого».

Из других архиереев известны своими попечениями о монашестве Феофил (Раев) Тамбовский (1788–1811), старавшийся устраивать все монастыри своей епархии по образцу Саровской пустыни, и Филарет (Амфитеатров), получивший справедливую репутацию монахолюбца. В Калужской епархии (1819–1825) он особенно возлюбил Оптину пустынь (Козельскую), устроил при ней скит на месте уединенных подвигов схимника Иоанникия (†1815) и вызвал в него дружину отшельников из Рославльских лесов Смоленской епархии. Об устройстве монастырей он неусыпно заботился и в других епархиях, которыми управлял. В Киеве среди братии св. лавры и в Голосеевской пустыни он чувствовал себя как бы в родной стихии. Киевская лавра достигла при нем высшей степени благоустройства; он сам стал в ряды ее братии как простой, только старший брат, называл себя «непотребным служкою пресвятой Владычицы и св. первоначальников обители сея». Духовным отцом и другом его в обители был схимонах Парфений, известный подвижник, старец трудолюбивый, смиренный, всегда молитвенно настроенный, младенчески простой и чистый от всего земного. Монахолюбие его отразилось и на Киевской академии, которая никогда еще не выпускала из своих стен столько монахов, как при нем.

Из подвижников, с которыми имел сношения митр. Гавриил, особенно замечателен молдавский архимандрит из выселившихся за границу русских иноков Паисий Величковский (Велицкий). Он был сын полтавского протоиерея (род. 1722 г.), в молодости немного (4 Ѕ года) учился в киевском братском училище, но, не кончив курса, ушел в монастырь на 17 году своего возраста. Монашеская жизнь в малороссийских монастырях и в лавре, где он одно время жил рясофорным монахом, не удовлетворила его, и в 1744 году он решился отправиться в Валахию, а отсюда после 3 лет жизни в скитах перешел на Афон. Здесь он подвизался в отшельничестве 7 лет и сделался даже основателем особого скита с 64 братьями; здесь же в 1750 г. он был пострижен в монашество. Теснота скита и разные неудобства жизни на Афоне от турецких властей и греков заставили его через 7 лет расстаться с Афоном и поселиться в Драгомирне в Молдавии, где он устроил большой общежительный монастырь с 350 человеками братии. По переходе Драгомирны в 1744 г. во власть Австрии он ушел с братией в монастырь Секуль, а через несколько времени в монастырь Нямецкий. Оба эти монастыря, имевшие до 500 человек братии, им тоже были прекрасно устроены по общежительскому уставу. Он скончался в 1794. Одной из отличительных черт устава его было широкое развитие духовного руководства монахов – так называемого «старчества» и изучения аскетических творений отцов, в переводе которых на славянский язык он много потрудился лично. Кроме переводов, от него осталось много оригинальных сочинений в форме посланий и книга об умной молитве. Митр. Гавриил в 1703 г. настоял на издании в печати его перевода греческого аскетического сборника «Добротолюбие». Многочисленные русские ученики Паисия перенесли его писания и дух его устава вместе с учреждением монашеского старчества в Россию, и тем много способствовали оживлению и возрождению русского монашества. Более известные из этих учеников были сами настоятелями разных монастырей или жили в них влиятельными монахами. Таковы, например, Феодосий (Маслов), архим. Софрониевой пустыни Курской епархии; Феофан (Соколов), архим. Новоезерский; Клеопа, строитель Введенской Островской пустыни, которые все заботились о введении в своих обителях внутреннего духовного подвижничества своего учителя; схимонах Афанасий (Захаров), подвизавшийся во Флорищевой и Площанской пустынях (†1823); схимонах Феодор, помогавший некогда Паисию в его переводах в Нямецкой обители, в России живший в разных монастырях и везде претерпевавший гонения за то, что принимал других монахов «на откровение помыслов», т.е. за старчество, которое было неизвестно еще даже на Валааме (†1822 в Свирской обители); строитель Белобережской пустыни Василий (†1831 в Площанской пустыни) и др. Кроме непосредственных учеников, у Паисия было в России много учеников, которые усваивали его идеи и аскетический дух через письменные с ним сношения. Корреспондентом его был сам митр. Гавриил. С особенною полнотою проявился дух Паисия Величковского в Оптиной пустыни Калужской епархии.

Оптина пустынь была обителью весьма древней по происхождению (XV в.), но в XVIII в. пришла в полное запустение и расстройство. В 1796 г. на нее обратил внимание митр. Платон. Здания ее, стоявшие много лет без крыш, пришлось перестраивать заново; при возобновлении собора из иконостаса его вывезли несколько возов птичьих гнезд и помета. Братии было 3 монаха, и из них один слепой. Поземельное имущество монастыря расхищено жителями Козельска и соседних деревень, которые своевольно пользовались и монастырским лесом, и полями, и покосами. После Платона об этой обители много заботился Феофилакт (Русанов) Калужский, но истинным ее благодетелем был Филарет, успевший довести ее до цветущего состояния, особенно по высоте иноческой жизни, в чем помогли ему ее замечательные старцы-подвижники, ряд которых с того времени не прерывается и до наших дней. Для возвышения уровня иноческой жизни Филарет вызвал в пустынь рославльских старцев, которых и поселил в основанном при ней ските. Но не им принадлежала главная честь сообщения Оптиной обители той славы, которую она получила потом во всем русском народе, а ученикам учеников знаменитого великого подвижника с их подвигами старчества и нравственного просветительного служения народу. Первым виновником введения в нее этих особенностей ее подвижничества был иеросхимонах Леонид (Наголкин), ученик учеников Паисия, Феодора и Клеопы, долго подвизавшийся с ними в Белобережской и Валаамской обителях; введение старчества и прием мирян для духовного наставления стоили ему тяжелой борьбы и многих неприятностей и от других иноков монастыря, и от епархиальной власти, подозрительно смотревших на эти еще незнакомые им новшества – его поддержали игумен Моисей и оба митрополита Филареты. О. Леонид скончался в 1841 г., успев утвердить свое дело окончательно. Преемником его по руководству иноков и во множестве начавших приходить в обитель мирян был иеросхимонах Макарий (Иванов), ученик схимонаха Афанасия (Захарова) и Леонида, с которым он жил в Площанской пустыни, мягкий, кроткий и сердечный старец, привлекавший к себе еще более благоговейных посетителей, чем его учитель – правдивый и нередко строгий Леонид (†1860). Наконец, всем еще памятна светлая и любовная личность почившего (1891) третьего великого старца Оптиной пустыни, прозорливого Амвросия. Благодаря таким старцам пустынь сделалась образцом для других монастырей, лучшей школой иноческой жизни, развила обширное влияние на многие другие монастыри и выпустила из своих стен множество деятелей на пользу как иночества, так и всей церкви и народа. На ее уроках воспитались Игнатий Брянчанинов, епископ Кавказский, иеросхимонах Антоний, духовник Киевской лавры, оставивший до 2000 нравоучительных писем, ученый Климент Зедергольм, много потрудившийся в переводах для оптинских изданий и составивший биографии некоторых подвижников нового времени; Леонид Кавелин, недавно скончавшийся наместником Троицкой лавры, плодовитый писатель, историк нескольких монастырей и др. По примеру Паисия Величковского и благодаря трудолюбию и духовному образованию своих иноков, Оптина пустынь развила у себя обширную издательскую деятельность и выпустила в свет много книг, содержащих переводы св. отцов, оригинальные аскетические писания и исторические сказания о многих русских монастырях и известных подвижниках. Замечательно, что обычай старчества от нее перешел и в некоторые женские монастыри; в начале 1840-х гг. он, например, введен был в Белевский женский монастырь (Тульской епархии) ученицами старца Леонида настоятельницей Павлиной, казначеей Магдалиной и старицей Анфией.

В большей или меньшей степени влияние Паисия Величковского отразилось и на других монастырях, где спасались его непосредственные ученики – в монастыре Новоезерском Кирилловом в архимандритство Феофана (Соколова), в пустынях Софрониевой, Введенской Островской (Владим. епархии), Белобережской, Площанской (обе Орловск. епархии), Флорищевой (Владим. епархии), в монастыре Песношском, откуда при архимандрите Макарии (1788–1811), ученике Клеопы, вышло 24 настоятеля для разных монастырей, в обители Валаамской, где подолгу живали известные вожди старчества, но где, впрочем, скоро их служение народу и самое подвижничество получили несколько иное, северно-практическое направление. Валаам, кроме строгости иноческой жизни, издавна славился еще трудолюбием братии, которое победило тамошнюю суровую природу, и благотворительностью; обитель всегда помогала, чем могла, нищете окрестного населения и давала радушный приют всем, заносимым к ее острову бурями, без различия вероисповеданий и племенного происхождения.

Саровская пустынь и старец Серафим; другие монастыри, известные подвижниками. В XIX столетии не менее Оптиной пустыни прославилась подъемом нравственной жизни пустынь Саровская (Тамб. епархии). Жизнь ее началась около 1700 г. с келейного и пещерного подвижничества нескольких отшельников под руководством иеросхимонаха Иоанна (†1737), но чуть было не замерла среди политических розысков 1730-х гг., когда и сам Иоанн попал в тайную канцелярию и умер в Петербурге; по миновании тогдашних бед она ожила снова и при мудрых строителях Димитрии (†1747), Ефреме (1758–1778), Пахомий (†1794) и игумене Нифонте (1806–1842) достигла такого цветущего состояния, что сделалась рассадником игуменов в другие монастыри и привлекла к себе благоговейное внимание всей России. Здесь спасались: известный Назарий Валаамский, ученики его: схимник Марк (†1817) и духовник обители Иларион (†1841), иеромонахи Питирим (†1789) и Иоаким, которого предназначали в епископы для американской миссии († 1841), и другие, в более позднее время известный всей России препод. старец Серафим. Он был сыном курского купца, родился 19 июля 1759 г., в Сарове поселился с 1778 г. на 18 году жизни, в 1786 г. был пострижен, в 1793 г. посвящен в иеромонахи. В 1794 г. он перешел из обители в лесную келью за 5 верст для уединенных подвигов. Как велики были эти подвиги, можно судить по тому, что однажды, подобно Симеону Столпнику, он простоял на камне 1 000 суток, сходя с него только для приема пищи из травы и для краткого отдыха; однажды чуть не до смерти избили его воры, думавшие найти у него деньги. Потом после 17 лет затвора в самой обители в 1825 г. он отворил келью и стал принимать посетителей; их ежедневно собиралось к нему до 2000–5000 людей всякого звания. Он выходил к ним в своем неизменном белом хитоне, в полумантии, епитрахили и поручах и всех с одинаковой лаской благословлял, поучал, утешал, многих исповедовал, раздавал антидор, просфоры, св. воду. Еще в живых он был прославлен властью над дикими зверями, даром прозрения и исцелений. В 1833 г. праведник скончался на 74 году жизни, стоя на коленях в своей келье перед иконой Богоматери. В 1903 г. он причислен Русскою церковью к лику святых. В половине XVIII в. к Саровской пустыни была приписана Санаксарская обитель (XVII в.), и вскоре после этого начала быстро восстанавливаться. Устроителем ее был настоятель Феодор (Ушаков из дворян), Саровский же старец-подвижник; введя в нее строгие общежительные порядки, он сделал ее образцовым монастырем в Тамбовской епархии (†1791).

В соседстве с Валаамом с 1790 г. процвела обитель Коневская, на жизни которой отразилось влияние брянских пустынников, вызванных сюда, с иером. Адрианом во главе, митр. Гавриилом. Адриан завел на Коневском острове скитское жительство. В начале XIX в. новый строитель мудрый Иларион в 16 лет управления прекрасно обстроил монастырь, увеличил число братии, завел библиотеку для чтения инокам и дал братии добрый устав с правилами как для общежительных иноков, так и для скитников и отшельников; устав этот был принят потом в Оптиной пустыни. На Коневце были и лесные отшельники – старцы Зосима и Василиск – последний подвизался под конец жизни († 1823) в сибирских лесах, и иеромонах Сильвестр. Из старцев – устроителей монастырей и составителей уставов достоин внимания игумен Филарет († 1841), ученик Василия Белобережского – он ввел строго общежительный устав по правилам Афона на Глинской пустыни (Курской епархии) и составил три устава для женских монастырей.

Истинных подвижников довольно было по всем монастырям, так что их трудно и перечислить, тем более, что и сведения об них далеко еще не собраны и большей частью хранятся только в местных преданиях. Жизнеописаний этих рабов Божьих и особенно благочестивых инокинь издано самое малое количество. Они и сами укрывались от славы человеческой и объявлялись лишь по духовной нужде, для служения жаждущему их наставлений народу, преимущественно среди наиболее посещаемых монастырей. Так, в Задонском монастыре пользовался таким же почтением, как старец Серафим Саровский, прозорливый затворник Георгий из дворян Машуриных (род. 1789 г. – †1836), проведший в затворе 17 лет и принимавший посетителей в своей келье; в московском Новоспасском монастыре долгое время подвизался и был посещаем множеством народа старец Филарет (в сх. Феодор †1842); в Киево-Печерской лавре известны: инок Досифей, 30 лет проведший в затворе (†1778), прозорливый схимонах Михаил († 1815), Иоасаф – блюститель пещер, в мире тайный советник Маслов, иеросхимонах Вассиан, которого в 1816 г. с благоговением посетил имп. Александр I, иеросхимонах Парфений и др.; в Невской лавре – схимник Алексий при имп. Александре I; в Кирилловом монастыре сохранилась благоговейная память о подвижничестве жившего здесь на покое епископа Амвросия автора «Истории Российской иерархии» (†1827). По своей истинно монашеской жизни известно немало наших почивших архипастырей, каковы, например, Иоасаф Горленко Белогородский (†1754), Иннокентий Пензенский (†1819), Иона, экзарх Грузии (†1849), Антоний Воронежский (†1846), Киевский и Московский Филареты, Иаков (Вечерков) нижегородский (†1850), Феофан Тамбовский и Владимирский и многие другие.

В 1900 г. в Киеве скончалась великая княгиня Александра Петровна, в иночестве Анастасия, подвигами своими поревновавшая древним св. княгиням-инокиням, основательница Петербургской Покровской общины и (с 1889 г.) Покровского общежительного женского монастыря в Киеве с обширной и образцовой больницей, лечебницей для приходящих, с тремя приютами для неизлечимо больных, женской богадельней и церковно-приходской школой для бедных девочек. Великая княгиня расходовала на эти учреждения все свои средства и сама лично служила при монастырской больнице, как самая ревностная и неутомимая сестра милосердия.

С возрождением монашества во второй половине XVIII в. возродилось и то общественное значение, каким русские монастыри отличались в древнее цветущее их время. При редких монастырях и общинах, разве самых бедных, не имеется теперь школы, богадельни, странноприимницы приюта, больницы и т.п. учреждений, а при некоторых, более достаточных и обширных, вроде наших знаменитых лавр, можно найти почти все подобные учреждения сразу. Некоторые приютили у себя большие учебные заведения – академии, духовные училища, женские епархиальные училища, приюты со школами, школы ремесленные, причетнические, певческие, иконописные мастерские и проч. Кроме того, монастыри наши постоянно и значительно участвовали своими пожертвованиями в разных государственных, церковных и общественных нуждах. Но еще выше, еще благотворнее их служение духовное, которое неудержимо влечет в лучшие обители, более известные своими святынями и духовной жизнью иноков, десятки тысяч православного люда всех званий, всяких состояний и всяких степеней образования, со всевозможными духовными нуждами, скорбями и болезнями. Сколько духовного запаса для удовлетворения своих нужд и своей духовной нищеты выносят отсюда эти десятки тысяч, сколько духовного врачевания для своих скорбей и болезней получают они, помолившись в монастырском храме, среди благолепной монастырской службы, или выслушав простое, но сильное благодатью слово подвижника-старца, или просто только побывав среди монастырской обстановки, так непохожей на мирскую сутолоку, знает один Бог; но св. Иоанн Златоуст не напрасно сказал, что, пробыв в храмине, где варится миро, нельзя выйти из нее не облагоуханным. С этой стороны св. обители служат великую службу нашему отечеству уже одним тем, что они в нем существуют. Сеть их, раскинутая по всей России, по выражению А.Н. Муравьева, есть своего рода Евангельская мрежа, которой доселе совершается в житейском море таинственная ловитва душ человеческих.