Глава II. Примирение происхождения и существования зла с бытием всемогущего, премудрого и всеблагого Творца мира

Рассуждая о божественных свойствах, Милль, на основании настоящего научного уяснения мировой жизни, не мог признать Творца всемогущим и всеведущим, этому препятствуют, по его мнению, разные несовершенства в природе; в ограниченности же знания и силы Божества, он думал найти удовлетворительный ответ на вопрос ο происхождении зла. Какие же несовершенства в природе находил Милль? Неужели неправильно совершается движение планет по законам центробежной и центростремительной сил. Нет, Милль признает правильное течение и дивную соразмерность в образовании планет и совершенно согласен с тем рассуждением Ульрици, что если бы земля была так велика как Юпитер или Сатурн, то сила, с которою она притягивает все тела на своей поверхности, была бы так велика, что движение на ней живущих сделалось бы невозможным; заяц не бегал бы, а только ползал, орел едва ли мог бы подняться на такую вышину, на какую поднимается голубь, и человек, как бы придавленный большею тяжестью при попытке переменить место, упал бы на землю в истощении. Если бы напротив земля была так мала, как Меркурий или Луна, то наши движения были бы так шатки и так неверны, как движения пьяного; всякий легкий удар повергал бы нас на землю, и воздух был бы так редок, что не в состоянии был бы поддерживать животную жизнь. ²¹⁵ Происхождение и размножение царства животных по законам центробежной и центростремительной сил (каждый потомок имеет, с одной стороны, сходство с родителем, а с другой, свои особенные отличительные признаки, которыми он отличается от своих производителей) также не препятствует признавать Творца всемогущим. To, что смущало Милля, и препятствовало ему делать вывод к бытию всемогущего и всеблагого Творца; заключается в существовании на земле страданий, болезней и смерти. Таким образом, существование зла в мире – вот основной пункт, благодаря которому Милль от фактов изучения мировых явлений не мог признать Творца всемогущим, и вынужден был признать материю и силу вечными, чтобы, хотя несколько примирить существование зла с бытием благого мирообразователя. С точки зрения откровенного учения легко объясняется причина несовершенств в природе и, следовательно, представляется возможность примирить существование зла в мире с бытием всеблагого Творца. Но Милль, рассуждая о Божестве и божественных свойствах, основывается, как мы видели, только на фактах мировых явлений, совершенно оставляя в стороне откровенное учение, поэтому в вопросе о происхождении зла и наша обязанность делать те или другие выводы тоже по возможности на фактах опыта. Нельзя не сознаться при этом, что трудно путем строго-логическим, на основании исключительно одних фактов опыта, решать вопрос о первоначальном происхождении зла; поэтому мы ограничимся только тем, что постараемся уяснить, хотя несколько на фактах опыта откровенное учение об этом предмете и, по возможности, показать, что единственно возможный вывод, какой только возможно сделать от изучения мировых явлений, должен быть в пользу откровенного учения о падении первых людей, а никак не к ограниченности Творца. Основное положение Милля состоит в том, что невозможно признавать Творца всемогущим, всеблагим и всеведущим, потому что в таком случае Он сотворил бы все «добро зело», не существовало бы несчастий и страданий на земле. Признавать же Творца мира ограниченным противоречит, как видели, и науке и здравому смыслy, а отвергать бытие Творца невозможно, потому что необъяснимо самое образование мира; остается, таким образом, единственно возможным попытаться показать, что существование зла в мире не препятствует разумной вере человечества в бытие единого, высочайшего, всеблагого, всеведущего и всемогущего Творца. Мы воспользуемся в данном случае глубоко верным замечанием Паскаля, что хотя человек бывает склонен сомневаться или даже отрицать непостижимое, однако необходимо он должен признавать истинными такие положения, обратная сторона которых ложна. Отсюда: как бы ни была непостижима какая-либо вещь, вместо того чтобы судить и отвергать ее, самым благоразумным будет исследовать противоположное, и если оно ложно, тогда положительно можно утверждать, что первое положение истинно, хотя бы оно было и непостижимо. ²¹⁶ Применяя это положение к рассматриваемому вопросу, возможно признать, что хотя с естественнонаучной точки зрения является трудным примирить благость Божию с существованием зла, тем не менее, примирение это необходимо должно быть, потому что законы мировой жизни не дают оснований делать заключение к бытию ограниченного мирообразователя. Это положение Паскаля прекрасно применимо и к самому Миллю, когда он говорит: «Я не могу понять, чтобы сила и благость высочайшего Существа была совместима с тем, что я вижу вокруг себя»; и из этого положения он, не допускающий и мысли о возможности что-либо не знать, или не понять, делает такой вывод, «если существует Творец мира, то он должен быть ограниченной силы и притом не всегда с благими намерениями». He смеем даже и ставить вопроса, что вероятнее: признавать ли Творца мира ограниченным, или знание Милля ограниченным, так как ответ очевиден, а перейдем непосредственно к уяснению происхождения и существования зла в мире по возможности на фактах опыта.

Что должно разуметь под злом вообще в применении ко всей мировой жизни? Под злом вообще должно понимать нарушение закона, или такое действие, которое противоречит той норме, тому плану, который существовал в уме высочайшего Существа до образования материи, и сообразно с которым должна идти мировая жизнь. Наоборот доброе действие проявляется всегда в том случае, когда известное мировое явление выполняет то, для чего оно существует, выполняет цель своего явления. На понятии же о целях, как идеи, которая должна осуществляться в мировой жизни, чтобы в ней было все «добро», основывается нравственная идея. Но стремление к достижению цели, к осуществлению идеи, совершается различно у различных существ: одни стремятся к ней сознательно, разумно, а другие бессознательно по закону необходимости; бессознательное же стремление не может само определить для себя цели, а только выполняет предопределенную цель и служит средством для проявления нравственной силы разумных существ. А так как сознание идеи и цели служит основанием нравственности, ²¹⁷ тο, следовательно, нравственные действия могут быть отнесены, только к существам свободно разумным. – To, что выполняет цели своего существования, мы назвали добром, а что не выполняет – злом; поэтому добро и зло в собственно нравственном – ответственном – смысле должно быть отнесено только к существам разумным. Что же касается того добра, которое бессознательно выполняется неразумными существами, то это объективное добро не может характеризовать того существа, которое его выполняет с нравственно доброй стороны, а только указывает на нравственное добро того разума, чей план оно выполняет бессознательно по закону необходимости. Первою причиною всего существующего, как мы видели, необходимо должен быть всемогущий Ум, по премудрому плану которого идет мировая жизнь, и все явления природы, поэтому совершающие свое течение бессознательно, выполняют то, для чего они явились по намерению Творца, следовательно, не будучи нравственными, они выполняют нравственные цели первопричины и необходимо поэтому должны указывать на нравственные свойства Божества. Так как следствием выполнения нравственных целей является мудрый распорядок и дивная гармония, то естественно, что с понятием нравственных целей необходимо соединяется понятие доброго, совершенного, прекрасного; в виду же того, что явления природы только выполняют нравственные цели первопричины, тο и понятия: доброго, совершенного, прекрасного должно относить к тому Существу, чей план природа выполняет. Таким образом, хотя невозможно говорить, что явления природы поступают нравственно, но в тоже время необходимо признать, что они должны гармонировать с нравственностью и нравственным образом действия.

Истинно доброе, по замечанию Вутке, есть то, что соответствует разумной, следовательно, божественной идее и что выражает ее в действительности. Всякое божественное действие имеет божественную цель; все сотворенное Богом поэтому – совершенное добро· и находится в согласии с божественною волею. ²¹⁸

Что зло существует в мире, это, несомненно,·а так как зло является вследствие нарушения закона, то необходимо для уяснения происхождения зла обратить внимание на то, в каком классе мировых явлений существует нарушение закона. Рассматривая явления неодушевленной природы и точно анализируя их, мы находим, что все здесь совершает свое движение однообразно по определенному и, в сфере опыта, неизменному правилу, выполняет пассивно то, для чего существует. Следствием такого пассивного повиновения определенной норме является гармония. Закон тяготения, который, так сказать, объединяет универс и не позволяет отдельным частям его разойтись и произвести дисгармонию в мировом механизме, есть закон центральный все объединяющий. Но при этом индивидуальная сила, (если только можно так назвать ее), заключающаяся в каждой отдельной планете, действует вопреки ему. Совместное действие этих двух сил производит прекрасный порядок универса. Если бы центральная сила тяжести была единственною и всеобщею, тогда не могло бы быть движения, a существовал бы полный застой всей материи. С другой стороны, если бы центробежная сила превзошла силу тяжести, то необходимым следствием был бы хаос взаимно отталкивающих и удаляющихся друг от друга миров, или планет; от соединения же этих двух друг другу противоположных сил в результате является дивная гармония универса. Всякое естественное знание есть ничто иное, как выражение в методической форме прекрасной и совершенной гармонии и порядка, разнообразия в единстве и единства в бесконечном разнообразии, которое есть результат совместного действия двух друг другу противоположных сил. Едва ли сам Милль мог найти хотя одно явление в природе, которое было бы излишне и нарушало общую гармонию универса, говорим общую гармонию во избежание того, чтобы не указали на некоторые частные явления, необходимые в общей мировой жизни, но часто вредные для людей, напр., землетрясения, грозы, ураганы и т. д. В жизни неодушевленной природы нет, таким образом, нарушения закона, следовательно нет зла.

Переходим к рассмотрению природы, населенной миром бессловесных, неразумных животных. Здесь к гармонии универса, по-видимому, привносится нечто и не гармоническое. В царстве животных мы действительно видим, что одни животные служат пищею для других и даже почти согласны с Миллем, что все царство низших животных можно разделить на пожирающих и пожираемых. Ho внимательное рассмотрение царства животных покажет, что это взаимное пожирание необходимо в общей гармонии настоящей мировой жизни и согласно с тою целью, для выполнения которой они существуют. В царстве животных, правда, заметно некоторое превосходство пред неодушевленными явлениями природы, некоторая высшая градация, но той жизни, по которой каждый член рода выделялся бы своими собственными, исключительно ему принадлежащими действиями, нет; не видно здесь действий нравственных. Жизнь животных есть жизнь родовая, и с уничтожением некоторых членов рода их потеря не ощутительна, так как они вполне могут быть заменены другими того же рода. Индивидуумы здесь существуют только для того, чтобы служить средством для осуществления цели животного царства, которая состоит в поддержании вида. Многие насекомые умирают тотчас же по совершении первого акта размножения, и роль самых совершенных из четвероногих ограничивается тем, что они служат представителями и воспроизводителями своего вида.

При таком взгляде на жизнь животных, как жизнь родовую, совершенно становится понятным и то, что если известный род животных, имея все средства к тому, чтобы пожирать других, пожирает их, то он этим самым выполняет полезную и необходимую цель в общей мировой жизни. При этом ни один род животных, или насекомых не уничтожается, всех достаточно, и все выполнением своих целей служат прекрасным дополнением к общей гармонии универса. Одна жизнь поддерживает другую только потерею себя: так растение извлекает себе пищу из химических ингредиентов почвы, а животные питаются органическими элементами. Допустим на минуту то, чего желает Милль. Пусть известный род животных, обладая известным инстинктом и имея все средства к тому, чтобы пожирать других, перестал бы это делать, чтобы тогда было? Очевидно, чрезмерное размножение тех, которые должны быть пожираемы, а их размножение в свою очередь необходимо должно гибельно влиять на жизнь других животных и т.д. и т.д. Слон считается самым медленным производителем между живыми существами (он рождает от 30–90 лет) и, по замечанию Дарвина, чрез 500 лет от одной пары слонов минимум должно произойти 15-ть миллионов слонов. ²¹⁹ Если таково потомство слона, то в какое беcконечно большее число раз должно быть потомство кролика, который более миллиона может произвести потомков, в то время как самка слона рождает одного детеныша; не говоря уже о таких насекомых, которые в течение немногих недель имеют несколько тысяч миллионов детей, внуков и дальнейших поколений. Если теперь от взаимного уничтожения животных Милль находит основание чернить нравственные свойства Творца, то мы уверены, что он бесконечно более стал бы обвинять Его в несовершенстве, если бы не было подобных взаимных уничтожений и прибавим, если бы человечество могло только каким-либо способом существовать при таком порядке вещей. Милль указывает, между прочим, на страдания, ощущаемые животными и смерть, которые препятствуют делать выводы к бытию всеведущего и всеблагого Существа. Ho подобные явления нельзя признавать от начала установленными по плану всемогущего Творца; они явились как следствие нарушения нравственного закона человеком, поставленным владыкою земли. При этом нельзя не обратить внимания на то, что страдания и смерть животных не представляют и тысячной доли тех мучений, которые испытывает человек при подобных состояниях, и едва ли могут дать большое основание делать неблагоприятные выводы к нравственным свойствам Творца. Общеизвестный факт, что чем полнее жизнь, чем более развито самосознание в известном живом существе, тем более оно чувствует страданий. Жизнь человека стоит несравненно выше жизни животных, она имеет в себе такие отличительные свойства, которых никогда не может быть в животном мире; и при такой полной жизни, если человек испытывает мучения при болезни и смерти, то он мучится не столько физически, сколько нравственно: и это последнее мучение часто заставляет забывать боли тела. Что же касается самой смерти, то она не вызывает в животных никакой мысли, и человека страшит не столько самая смерть, сколько сознание греха и мысль о том, что ожидает eгo по ту сторону гроба. Для животных смерть представляется как необходимый закон природы, которому они повинуются, как и всякой естественной необходимости, бессознательно и беспечально. Св. Григорий Богослов решительно признает состояние животных и при жизни и при смерти беспечальным и покойным по сравнению с горькою, исполненною скорбей и печалей участью человека на земле. «У всех у них готовая пища, всем пир дает земля. Если и трудятся, то у них небольшая однодневная работа. Так жизнь их не обременена трудами. Под камнем или ветвями всегда готовый у них дом. Они здоровы, сильны, красивы. Когда же смирит болезнь, – беспечально испускают последнее дыхание, не сопровождают друг друга плачевными песнями, и друзья не рвут на себе волос. Скажу еще более: они бестрепетно теряют жизнь; и зверь, умирая, не боится никакого зла. Посмотри же на жалкий человеческий род; тогда и сам скажешь со стихотворцем (Гомер – в Одиссее): нет ничего немощнее человека». ²²⁰ Если в священном писании говорится, что Бог «смерти не сотвори» (Прем.1:13), то здесь должно разуметь смерть нравственную, рабство греху, диаволу. «Как одним человеком грех вошел в мир и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков" (Рим.5:12). Что же касается того, чтобы чрез грех человека смерть перешла в животных, то об этом нигде в Св. Писании не говорится. «Не естественно представлять себе, что на благословенной земле и каждая живая тварь имела бы также непреходящее и нескончаемое бытие. Такое представление не естественно потому, что не соответствует естеству животных, которые, как существа безличные, не самостоятельные, не имеют в себе основания нескончаемости и неразрушимости... На земле, не пораженной проклятием, твари, теряя отдельное бытие, возвращались бы в общую жизнь природы, или из одних форм бытия переходили бы в другие, путем совершенно безболезненным, не таким, каков настоящий страшный и зловонный путь тления и разложения тел, но путем сообразным с первобытною красотою и гармониею природы, подобно тому, например, как и ныне земляной червь преобразуется в крылатую бабочку, или ладан, брошенный на огонь, возвращается в общую жизнь природы в благоуханиях». ²²¹

Все твари существуют для человека и настолько достойны существования, насколько служат его нравственным целям. «Раститеся и множитеся и наполните землю, и господствуйте ею и обладайте рыбами морскими и птицами небесными, и всеми скотами, и всею землею» (Быт.1:28). Если же тварь существует для человека, то она естественно, должна находиться в зависимости от того или другого нравственного отношения к ней человека; от того насколько человек всегда полно сознает свои нравственные обязанности к природе и выполняет их. Поэтому мы переходим теперь к последнему царству живых существ, роду человеческому, и с особенным вниманием остановимся на уяснении человеческой природы, не найдем ли здесь ответа на вопрос о происхождении зла; потому что если зло действительно зародилось здесь, тогда объяснимы все несовершенства и все несчастья, которые человек терпит от сил природы.

Самое постоянное выражение, которое мы сами всегда употребляем и слышим от других, начиная с детства до конца жизни, есть Я. Я хочу, Я хожу, Я делаю и пр. Если бы человеческая жизнь и деятельность совершалась по закону необходимости и для всех поступков можно бы было отыскать логические основания и посылки в другом предшествующем, из которого все последующее было бы законным выводом, вытекало бы как необходимое логическое; и так, в таком случае выражение Я не имело бы смысла и естественно не могло бы и употребляться. Совершенно непонятным является, каким образом мы слышим от всех людей выражение Я, когда на самом деле это не они действуют, а те необходимо сложившиеся обстоятельства или внешние, которые на них влияют, или внутренние психологические. Итак, выражение Я указывает на то, что сам человек должен быть началом своих действий; или, по крайней мере, должно указывать: в противном случае это было бы бессмысленное словоупотребление. Затем каждого человека мы называем индивидуальною личностью, а о животных не говорим этого. Что это такое значит? Объяснить это можно только предъидущим смыслом выражения Я. Если каждый человек говорит: Я действую, т. е. я сам виновник того, что я поступаю так, а не·иначе; то естественно, что он необходимо должен отличаться от другого Я, которое также виновник своих действий, и поэтому должен быть отдельною индивидуальною личностью. Если бы не было такого характеристического отличия человеческой природы, тο человечество сошло бы на степень животных и жило бы общею родовою жизнью, каждое его действие было бы необходимым следствием или его собственных психических состояний, или чего-либо внешнего, и уничтожение·одного из рода всегда могло бы быть заменено другим, не было бы Павлов, Иванов и пр. как лиц, а был бы белый человек, черный человек и т. д. – Что такое значит Я, виновник своих действий? He видим ли мы наоборот, что человек действует под влиянием авторитета, воспитания, страны, общества и т. д.? Это верно, но влияние, или авторитет не есть или, по крайней мере, не должен быть силою, нудящею к известному роду деятельности. И если человек действует только потому, что его принуждает что-то внешнее, в таком случае ему можно прямо сказать: «это не ты действуешь, а чрез тебя действует нечто иное, внешнее». Значение авторитета должно состоять только в том, что он предлагает человеку некоторые правила для деятельности; обязанность же самого человека состоит в том, чтобы он понял, что ему предложено в воспитании, или вообще авторитетом, и потом уже действовал, но действовал не потому, что так воспитан, это будет просто безотчетное преклонение пред авторитетом, а потому, что правила воспитания прошли чрез его сознание, что он понял, оценил их и затем уже решился действовать. И истинно человеческая нравственная жизнь начинается именно с того момента, когда человек начинает сознательно говорить, что я действую не потому, что так родители, общество, приказали, а потому что я понял, оценил это действие и нашел его полезным, необходимым и т. д. и т. д.

Человек говорит: я действую, является вопрос, почему он так действует? где основание, критерий его деятельности? На этот вопрос он без сомнения ответит таким образом: Я действую так по сознанию, что это хорошо, полезно. истинно, справедливо и т. д. Сознание же хорошего и худого, доброго и злого, справедливого и несправедливого есть нравственное сознание, которое сопровождает каждый шаг в сознательной деятельности человека и побуждает его не останавливаться только на том: как я достигну, чего желаю, или как я должен быть счастлив, но побуждает к возможному уяснению того, что я должен делать, как я должен жить, как я должен содействовать счастью других и т. д. Это нравственное сознание так сильно в человеке, что он разными изворотами своего ума старается и безнравственные действия облачать в форму нравственных, как постоянно свидетельствует опыт. Быть и казаться – вот большею частью девиз человечества. Такое раздвоение в собственной природе человека сопровождается внутренним мучением, которое иногда бывает весьма сильно и часто, особенно в людях слабых, растворяется в леность и недеятельность из боязни, что хотя они и стараются казаться поступающими нравственно, но вероятно в их действиях обнаруживается и нечто такое, что выдает их, что представляет их в действительном свете, а не так как они стараются казаться. Из живущего в человеке нравственного сознания, как особой силы, заключающейся в глубине человеческого духа, и оценивающей действия собственной воли человека, можно объяснить и наемническую нравственность, когда человек старается во что бы то ни стало, хотя для виду, подводить все свои действия под критерий справедливого и тем, хотя несколько успокоить себя, свое внутреннее ненормальное состояние. Жизнь представляет обильные примеры безнравственности, или наемнической нравственности, которые всегда стараются принять форму действительно нравственных действий. Такое общее явление в человеческом роде служит несомненным подтверждением той мысли, что в глубине человеческого духа заключается нравственная сила, которая оценивает собственные действия человеческой воли и заставляет ее поступать так, а не иначе, и от этого внутреннего критерия своей деятельности человек не может освободиться в продолжение всей своей жизни.

Говоря о происхождении нравственности, Милль твердо стоит на той точке зрения, что нравственные чувства приобретаются естественным путем, благодаря воспитанию и развитию, так: в трактате «Утилитарианизм», он замечает: я твердо убежден, что нравственные чувства не врожденны человеку, а приобретены. ²²² Но таким положением вопрос о происхождении нравственности в существе дела нисколько не разъясняется. Потребности волков и бобров состоят в том, чтобы отыскать себе пищу; а потребности человека состоят в развитии тех нравственных начал, которые отличают его от всего существующего и делают его нравственным, самоусовершенствованным существом; и поэтому говорить, что нравственное чувство образуется путем воспитания совершенно будет равносильно тому, как если бы кто-нибудь стал утверждать, что птицы выучиваются летать благодаря воспитанию. Правда, можно различать двоякого рода воспитание: естественное и искусственное. Последнее бывает в том случае, когда хотят развить что-либо в известном живом существе, не принадлежащее к действительным потребностям его природы, напр., человек для своих целей, для удовольствия ли, или для пользы, дрессирует животных (собак, лошадей, кошек и др.). Развитие же нравственных действий в человеке совершается не вследствие случайной дрессировки, а, напротив, составляет существенную потребность его природы. Все человечество не может быть воспитано в том, в чем оно по природе не может быть воспитанным, поэтому все общее нравственное воспитание без сомнения должно указывать на естественную способность человека быть воспитанным в нравственном отношении, потому что «Nihil est in educatione, quod non prius fuerit in capacitate», и на правильно воспитанного человека в нравственном отношении мы всегда смотрим, как на нормального, типичного человека, приближающегося к той норме, сообразно с которой должен жить и действовать каждый человек. При уяснении же того, вследствие каких способностей проявляется и развивается нравственное чувство в человеке, делаются различные предположения с психологической точки зрения. Так одни считают разум источником нравственного чувства, но подобное предположение невозможно считать справедливым, потому что собственный опыт каждого свидетельствует, что сам разум находится под властью какой-то иной высшей силы, заключающейся в собственной природе человека, сам находится под властью нравственного чувства. Притом и самый термин «разумное действие» довольно неопределенен, так одни считают разумным действием более заботиться о себе, другие наоборот – более заботиться о благе, счастии ближних (Милль), третьи, наконец, считают в высшей степени разумным действием заботиться как о собственном благе, так и о благе других людей. Затем всякое разумное действие должно направляться только к тому, что мы знаем, или о чем имеем какое-либо представление; поэтому если бы разум можно было считать источником нравственности в человеке, тогда совершенно необъяснимо, каким образом может образовываться понятие долга, с которым человек должен сообразовать свои действия, и при выполнении которого он чувствует внутренний мир, а при нарушении наоборот внутреннее мучение. Милль напр., говорит, что люди должны желать счастья, следовательно, достижение счастья должно быть целью деятельности человека. Что люди желают счастья, очевидно, должно указывать только на то, что люди при настоящем развитии считают разумным действием, но привносить сюда понятие долга возбуждает недоумение, что же разумно, то ли, что люди делают, или что должны делать.

Другое более распространенное объяснение происхождения нравственности состоит в том, что нравственное чувство образуется вследствие соединения чувства самосохранения с чувством симпатии при участии и под руководством разума (Бэн, Спенсер, Милль). К этой мысли, между прочим, примыкает Грот (проф. нравственной философии). По его мнению, другого и лучшего объяснения происхождения нравственности с психологической точки зрения невозможно и представить, ²²³ но в то же время замечает, что трудно уяснить происхождение нравственности только психологическим путем. ²²⁴ He только трудно, но, думаем, и невозможно, потому что нравственная сила в человеке, или нравственное чувство, не только обнимает, но и руководит всею деятельностью человека на всех ступенях его развития, начиная от самого дикого состояния ²²⁵ до высшего культурного развития, чего никогда не могло бы быть, если бы оно не стояло выше чувств самосохранения и симпатии, выше деятельности разума, а было только следствием их взаимного соединения. Остается, таким образом, единственно возможным, оставив в стороне вопрос о происхождении нравственности, признать за несомненный факт существование в человеческой природе нравственной силы, или нравственной потребности. В нашей природе, говорит еп. Битлер (Butler), заключается нечто такое, что дает инициативу действиям человеческой воли и внушениям этой внутренней силы, заключающейся в человеческой природе, разум должен повиноваться. ²²⁶

Эта нравственная сила, не только как способность, но правильнее как потребность человеческой природы, заявляет о себе в общем чувстве неудовлетворенности и в стремлении к его удовлетворению. Предметом, на который простирается и которым удовлетворяется нравственное чувство, служит не что-либо внешнее, объективно данное подобно тому, как напр., произведения искусства удовлетворяют эстетическое чувство; истина – умственное чувство и т. д., а деятельность собственной воли человека, поэтому и удовлетворение или неудовлетворение нравственного чувства зависит не от чего-либо внешнего, объективно-существующего, а от действий собственной воли. Когда деятельность воли бывает согласна с нравственным чувством, то следствием этого бывает правда сначала неопределенное, но, тем не менее, ощутительное приятное внутреннее состояние, наоборот разлад деятельности воли с нравственным чувством всегда сопровождается неприятным внутренним чувством раскаяния, сожаления. ²²⁷ Самосознание и самонаблюдение каждого служат несомненным свидетельством того, что при каждом акте сознательной деятельности человека, нравственное чувство невольно возбуждается подобно тому, как невольно возбуждаются чувства запаха и вкуса, и, будучи раз возбуждено, оно никогда не может быть удалено от сознания силою воли, потому что стоит выше ее и, согласно врожденной мерке, различает хотения и действия собственной воли, хороши ли они, или худы. Голос его одобряющий или порицающий не заглушим. В процессе развития как отдельного человека, так и вообще человеческих обществ необходимо должны выясняться с одной стороны такие действия, которые одобряются нравственным чувством, а с другой – и такие, которые порицаются им. На основании первых таким образом образовывается чувство долга и нравственный закон, который человек должен выполнять несмотря ни на какие уклонения своей воли. Это нравственное чувство, лежащее в глубине человеческой природы и служащее основанием образования чувства долга, признает и Милль, когда говорит: Внутреннею санкциею нравственной обязанности служит наше собственное чувство, то мучение более или менее сильное, которое мы чувствуем при неисполнении нами долга, и которое в правильно развитых натурах доходит в некоторых случаях до такой силы, что нарушение долга делается для них совершенною невозможностью. Это тο чувство, совершенно бескорыстное, истекающее из чистой идеи долга без всякой примеси каких-либо посторонних элементов, и есть то, что называется совестью... Как бы мы не объясняли происхождение и значение совести, сущность ее, вся ее принудительная сила, условливается существованием в нас такого чувства, которое нам необходимо преодолеть для того, чтобы совершить что-либо противное нашему нравственному принципу и которое, будучи побеждено, вновь предстает пред нами в виде упрека. ²²⁸

С признанием существования в нас нравственного чувства, которое оценивает деятельность собственной воли человека, возможно уяснить и истинное понятие о свободе. Все потребности нашей природы представляются нашему Я в чувстве неудовлетворенности, и воля, как сумма желаний и хотений, не имея так сказать внутреннего принципа, сообразно с которым она могла бы законно удовлетворять возникающие потребности своей природы, естественно удовлетворяла бы им непосредственно по их возбуждении. Но как скоро существует такая внутренняя сила, которая оценивает действия самой воли; то деятельность человека должна состоять уже не в том, чтобы удовлетворять потребности непосредственно по их заявлении; а главным образом в том, чтобы он, обладая умом (необходимо развитие ума) под руководством нравственного чувства, оценил все эти заявления неудовлетворенностей своей природы; a обладая волею, решился действовать в том или другом направлении. «Когда нравственное чувство, говорит проф. Янышев, вместе с образованием нравственного закона развилось до чувства долга, то оно сознается как чувство нравственной необходимости в противоположность именно тем хотениям и действиям, которые при этом с такою же необходимостью сознаются зависящими от нашего Я, как от последней причины, которая в свою очередь ни от какой другой причины не зависит и не может зависеть. Вникая именно в содержание этой нравственной оценки и нравственного закона, мы видим, что коренным ее требованием является именно то, чтобы человек был сам ни от кого и ни от чего независящею, т. е. свободною причиною, как своего внутреннего настроения, так и внешних действий; ибо с той минуты, когда человек признал бы себя только пассивным орудием чужой действующей в нем силы, или независящих от него внешних влияний и внутренних психических процессов; он потерял бы всякое нравственное достоинство в своих глазах, и порицания или одобрения нравственного чувства сделались бы невозможными в отношении как к его собственным качествам и действиям, так и к качествам и действиям других людей; и наоборот: самостоятельность и величие энергии нашего Я, в каких бы нравственных качествах и действиях она ни выражалась, сама по себе, как проявление энергии нашего духа, всегда, даже в злодее, внушает к себе некоторое невольное уважение. Такое свидетельство нравственного чувства подтверждается и другими фактами самонаблюдения. Как бы ни приятна была для нас какая-нибудь внутренняя или внешняя деятельность, как бы ни сильны были мотивы, и как бы они не увлекали нас к этой деятельности, все же она не возможна и не сознается нами без нашего соизволения на эти мотивы и без некоторого, хотя бы самого легкого усилия или инициативы (труда) с нашей стороны, которые мы всякий раз и сознаем и чувствуем как при внутренней, напр., рассудочной работе, как и во всякой практической деятельности; где такого самодеятельного усилия или инициативы и соизволения с нашей стороны вовсе не сознается, там не сознается также ни нашей собственной внутренней свободы, ни свободы наших действий; там нет места и свидетельству совести, если только отсутствие энергии в этих невольных психических процессах и внешних движениях не есть опять свободно-созданное дело. На основании таких фактов самонаблюдения мы имеем право утверждать, что человек есть сам единственная нравственная причина своих действий, как добрых, т.е. согласных с нравственным законом и одобряемых совестью, так и злых, т. е. противных нравственному закону и порицаемых совестью; другими словами, что он имеет не только психологическую мнимую, но и действительную, т. е. нравственную свободу». ²²⁹ И с того момента, как человек сам сознательно начинает определять себя к известному роду деятельности, уяснив предварительно, под руководством нравственного чувства, значение и смысл своей деятельности, начинается действительная жизнь и деятельность человека, как существа нравственного. До момента же самоопределения, до момента такой сознательной деятельности, человек не есть нравственно-деятельное существо, a только пассивное орудие силы посторонней, внешней, действующей чрез него, и жизнь подобного человека не может иметь нравственного значения. Необходимая и определенная цель всякого жизненного движения у человека, говорит Вутке, должна быть сознана и свободно преследуема. Человек побуждается к тому, что он должен достигнуть не бессознательно по закону необходимости; но он знает о цели и ведет самого себя к ней; он выбирает сознанную им цель в силу собственного направления воли. Что в остальной природе представляется безусловною необходимостью, делается в области нравственной воли должным; что там естественно и законно, здесь становится нравственною заповедью, что там естественное развитие, здесь делается нравственною жизнью. ²³⁰ Первый закон, таким образом, человеческой деятельности, соответствующий центробежной силе в природе, состоит в том, что человек сам свободно должен определять себя к той или другой деятельности, должен, поняв так, или иначе себя, потребности своей природы, решиться действовать в том или другом направлении. В возможности же действовать в том или другом направлении – в понятии о свободе – заключается и возможность действий, несогласных с природою человека, с законом его существования, а так как всякое действие, не согласное с природою того, кто действует, мы назвали злом, то, следовательно, в истинном понятии о свободе заключается возможность происхождения зла.

Человек по своей природе есть свободно-разумное существо. Но в то же время в развитии и направлении его нравственной деятельности, бесспорно, имеет громадное значение влияние внешней посторонней силы. В направлении деятельности дитяти большое значение имеет влияние родителей и воспитателей, и прежде чем дитя может придти к сознанию себя, как свободного существа, оно уже мыслит и рассуждает об известных предметах так, как ему передано и объяснено. Как в направлении деятельности дитяти, так и в развитии человечества вообще, существенно необходимы не только авторитет и образец, сообразно с которым каждый человек развивал бы свои силы; но и руководитель, который возбуждал бы силы человека к известной деятельности и содействовал бы правильному их развитию. Для человека, стремящегося к знанию, авторитетом служат представители науки, для человека, интересующегося искусством, авторитетом служат представители искусства и т. д. и т. д. Самым общим и необходимым авторитетом, под влиянием которого развивается общество, служат родители и воспитатели. Отсюда: действование под авторитетом – вот второй закон человеческой жизни и деятельности, который соответствует центростремительной силе, объединяющей весь универс. Значение авторитета состоит или должно состоять только в том, чтобы предлагать известные правила для деятельности; а человек со своей стороны, свободно оценив их, должен принимать, или не принимать их. Если в пределах опыта иногда авторитет старается быть силою, нудящею к той или другой деятельности, то отсюда нет никаких оснований заключать к тому, чтобы всемогущий Творец, сотворив человека свободным, в тоже время, как его Творец и высочайший Образец для деятельности, мог нарушить его свободу, мог побуждать его поступать именно так, а не иначе. Итак, со стороны Бога, как Творца и Промыслителя человека нет, и не может быть препятствий к тому, чтобы человек произвольно нарушал закон своей жизни и деятельности, нарушал то, что он должен выполнять. Если мы обратим при этом внимание на то общее явление, что человек большею частью не желает долго подчиняться авторитету, а стремится высвободиться от него и самоопределить себя в пользу безусловной свободы, то отсюда может быть понятным в некоторой степени и то, что первый человек в момент самоопределения употребил свою свободу для того, чтобы сделаться абсолютно свободным, чтобы разбить поставленные ему Богом границы. А так как для возбуждения всякой первичной деятельности человека необходимо влияние другой посторонней силы, то, следовательно, и для возбуждения воли человека ко злу, для его самоопределения в пользу эгоизма по отношению к Богу и ближнему и в пользу чувственности по отношению к материальному миру, необходимо предположить существование злой силы, воздействовавшей на волю человека, и побудившей ее к нарушению закона своей нравственной природы. Действительно Св. Писание, повествуя о грехопадении первых людей, полагает в основании его соблазн или искушение от диавола, который ложным обещанием, что они, нарушив заповеди, будут как Боги, знающие добро и зло, склонил свободную волю их на решимость сделать то, что противоречит действительному, правильному, нравственному возбуждению человека. Возможность падения, таким образом описанная в Библии, является вполне возможною и с точки зрения опытного изучения человеческой природы и закона ее нравственной деятельности.

Что падение действительно совершилось, как исторический факт, подтверждением этого служит вся жизнь человечества. ²³¹ В природе, как мы видели, следствием соединения двух противоположных сил (центробежной и центростремительной) является дивная гармония и порядок универса. То ли мы видим в человеческом роде? Существует ли здесь гармония и порядок, вследствие соединения двух друг другу противоположных сил: свободы и авторитета? Нет, вместо гармонии, которую мы замечаем в остальной природе, здесь существует дисгармония весьма часто чрезвычайная, ужасная. Политические возмущения, опустошительные войны, уничтожение целых племен и даже народов, – вот результат, как нам представляет история, совместного действия указанных двух сил; результат очевидно прямо противоположный порядку и гармонии в универсе. He только в жизни и деятельности целых народов, но и во всех частных проявлениях нравственной человеческой природы влияние авторитета с одной стороны, а с другой – свободное проявление деятельности встречаются не как противодействующие силы в том смысле, как мы видели сочетание двух противоположных сил в природе, именно, чтобы следствием соединения их была гармония, а как силы враждебные друг другу, воинственные.

Если мы теперь обратимся в частности к самой деятельности человека, как нравственно-разумного существа, и рассмотрим все то, что удовлетворяет его нравственное чувство и сравним это с фактическою жизнью и деятельностью человека; то, несомненно, придем к тому заключению, что жизнедеятельность человека шла и идет не нормальным порядком. Правда, с развитием науки люди стараются более и более понимать свое истинное назначение и призвание, но только понять, а не выполнить, потому что для выполнения требуется особая сила, особая помощь божественная, сверхъестественная.

Как разумно-свободное существо, человек должен уяснить свое отношение к тем предметам, среди которых он существует и на которые может простираться его свободная воля. К таким предметам относится, прежде всего, неразумная природа. Нравственная обязанность человека по отношению к природе, по всеобщему сознанию, состоит в том, чтобы он, как разумное существо, достигал власти над нею и пользовался ее благами для своих нравственных целей. Чтобы достигать такой власти необходимо тщательно изучать природу, законы ее жизни, и притом изучать ее не столько потому, что это практично, выгодно, сколько no сознанию, что в этом состоит нравственная потребность человеческой природы, и что такое отношение к природе удовлетворяет нравственное чувство. ²³² Следствием такого разумного отношения к природе необходимо бывает приобретение тех добродетелей, пред которыми мы всегда готовы преклоняться. Сюда относятся: 1) мужество – твердая решимость достигать власти над природою, несмотря ни на какие препятствия, 2) трудолюбие, без которого невозможно достигать знания, а, следовательно, и власти над природою и 3) мудрость – богатство познаний, – как необходимое следствие указанных двух доблестей.

Такое ли отношение человека к природе действительно всегда существует? С сожалением должны ответить, что нет. Вместо того чтобы достигать власти над природою и пользоваться ее благами, человек подчиняется ее гибельным влияниям, вместо господина оказывается жалким слугою ее, особенно в своем диком состоянии; вместо мудрости и мужества у диких преобладают невежество и трусость. Трусость, по совершенно верному замечанию Милля, есть постоянный атрибут дикого человека; но при этом человечество всегда чувствовало ненормальность такого отношения к природе, инстинктивно, так сказать, стремилось к тому, чтобы выйти из него и, хотя и несколько подчинить себе природу. Подобного ненормального отношения никогда не могло бы быть, если бы жизнь человека шла правильным путем, если бы его деятельность совершалась всегда сообразно с законом нравственной человеческой природы. Где же причина такого ненормального явления? Как уяснить его? Единственно-возможное объяснение его может состоять только в признании того, что первобытный человек свободно уклонился от своей нормальной человеческой деятельности, или правильнее объяснение этому можно найти в библейском учении о падении человека, удалении его от своего Творца и о подчинении его твари.

Человек есть свободно-разумное существо, но если бы он всю деятельность свободно направлял только к тому, чтобы охранять эту самостоятельность, заботился бы только о том, чтобы достигать власти, господства, тогда и свобода его, как нравственный элемент, перешла бы в безнравственный – в самолюбие и эгоизм, для которого все существующее настолько имеет цену, насколько оно может удовлетворять этому Я. Все благородные занятия науками и искусствами теряют свое действительное значение и прелесть у эгоиста; если он и пользуется ими, то только как орудиями для достижения своих эгоистических целей; a никак не для удовлетворения нравственному стремлению своей природы к истинному и прекрасному. Подобная же деятельность всегда порицается нравственным чувством и, по замечанию Милля, служит главною причиною и источником недовольства жизнью. ²³³ В противовес этому в человеческой природе заключается высшая сила или потребность любить и быть любимым. В любви, говорит Пальмер, человек выходит далее собственного Я, хотя также для того, чтобы присваивать себе другое и в наслаждении этим возвышать свою собственную жизнь; но точно также он предается этому другому, живет в нем и в этой преданности чувствует себя истинно-свободным. ²³⁴ Только при участии этого животворного начала и возможна истинно-нравственная человеческая жизнь и деятельность. Указанные нами выше отношения к природе могут приобретать нравственное значение в том случае, если человек с любовью относится к изучению природы, занимается искусством и наукою по любви, находя здесь удовлетворение своей нравственной потребности. Развитие ума, замечает Милль, не говорю философское, но, по крайней мере, такое, которое раскрывало бы человеку источники знания и делало его способным к умственному труду; такое развитие превращает в неистощимый источник интереса все окружающее, и предметы природы, и произведения искусства, и создания поэзии, и события истории, и прошедшие, и настоящие, и будущие судьбы человечества. Возможно, конечно, сделаться равнодушным и ко всему этому, не изведав даже и тысячной доли того, что заключается во всем этом, но это возможно только для такого человека, который никогда не принимал ни в чем никакого нравственного или человеческого участия, а искал только удовлетворения своему любопытству. ²³⁵ Возможно же полное удовлетворение потребности любить и быть любимым здесь на земле, человек может находить только в подобных себе разумно-свободных существах. Жить общею жизнью с людьми, отожествлять блага и страдания других людей со своими собственными благами и страданиями есть существеннейшая потребность человеческой природы. ²³⁶ Без общества любящих и любимых людей невозможно нравственное развитие человека, невозможно даже и самое существование человеческих обществ. Но любовь не должна быть просто безотчетным стремлением помогать и облегчать положение ближнего. Чтобы быть разумною любовью, она должна руководиться справедливостью. Справедливость же, прежде всего, требует, чтобы человек уважал права и обязанности другой личности так же, как он уважает права и обязанности собственные, чтобы признавал в других такую же духовную личность, как и в себе, словом, по заповеди Спасителя, «любил ближнего, как самогo себя». Чем более эта потребность человеческой природы удовлетворяется, тем более человек бывает счастлив и доволен, прежде всего, по внутреннему сознанию, что делает то, что должен делать, что одобряет его нравственное чувство и что, следовательно, вполне согласно с его человеческою природою. Затем правильное развитие и процветание семейной и общественной жизни возможно единственно только тогда, когда в основе отношений членов семейства и общества лежит справедливая любовь, полное доверие и уважение к правам другого. Эту потребность человеческой природы любить и в любви находить как внутреннее блаженство, так и существеннейшее условие для достижения внешнего благоденствия, признает и Милль, и осуществление ее считает идеалом утилитарианской нравственности. «Бесценное учение Иисуса Христа, говорит он, проникнутое истинным духом утилитарианской доктрины: делай другому то, что желаешь, чтобы и тебе самому делали, люби ближнего, как самого себя, – вот совершеннейший идеал утилитарианской нравственности. ²³⁷ При этом Милль естественно сознавал всю пользу такого начала для блага земной жизни. Уважать права каждого, говорит он, любить справедливость и истину есть одно из самых полезных по своим последствиям чувств, и ослабление его ведет к весьма вредным последствиям, так как уклонение от истины, даже и безнамеренное, ослабляет веру в человеческое слово, а эта вера составляет главную основу общественного благосостояния, ослабление ее, более чем что-либо другое, попятило бы назад цивилизацию и вообще все, от чего главным образом зависит большая или меньшая степень счастья людей; то имея все это в виду, мы чувствуем, что невыгодно ради представляющейся нам какой-либо временной, случайной пользы, нарушать правило, имеющее столь большую полезность. Человек, который лжет ради своей личной пользы, или пользы другого, есть злейший враг человечества; он не только непосредственно наносит вред человечеству своею ложью, но и вообще подрывает веру в человеческое слово, а, следовательно, лишает человечество одного из величайших его благ. ²³⁸

Оcуществляется ли действительно эта потребность любить и быть любимым в человеческой жизни? Ответ должен следовать отрицательный. Вместо любви мы видим господство эгоизма, который особенно преобладает там, где нет должного развития. Эгоизм, – забота о себе – составляет, по мнению Милля, существенное свойство дикого человека. Подобного явления никогда не могло бы быть, если бы жизнь человеческая шла нормальным образом. He только у диких народов, где эгоизм, полное недоверие и даже презрение к правам другого, эксплуатация личностью, силами и имуществом ближнего, рабство, были почти необходимым условием общественной жизни; но даже и теперь в образованных обществах, где существует более или менее ясное сознание и понимание своих отношений к ближним, эгоизм играет важную роль в жизни и деятельности человека, хотя он и не проявляется в том ясном, непосредственном и определенном виде, как он проявляется в жизни дикого человека; а прикрывается по возможности маскою истинно-нравственной деятельности, основанной на справедливой любви к ближним. Объяснить такое противоестественное явление в жизни человека возможно только таким образом, что первый человек, ложно определив себя в пользу безусловной свободы и, поставив свое Я, идолом для себя, смотрел на все окружающее только с точки зрения собственного эгоизма, удовлетворение которому поставлял высшей целью жизни. He только внешняя природа, но даже и свободно-разумные существа на столько имели смысл и значение для него, насколько он мог найти в них удовлетворение своему Я. В виду же того, что каждое нарушение закона необходимо должно сопровождаться вредными последствиями, будет совершенно понятно, почему в роде человеческом существуют такие ужасные страдания, мучения, болезни и смерти, которые необходимо должны быть как естественные и законные следствия падения. Удалившись от Бога, источника жизни и света, человек тем самым извратил порядок своей нравственной жизни. Свобода, как нравственный элемент, стала переходить в безнравственный произвол, который довел, наконец, человека до полного подчинения природе. Вместо того чтобы достигать власти над природою и свободно пользоваться ее благами, человек, из ложного желания везде находить удовлетворение собственному эгоизму, стал подчиняться природе с ее благами (сладострастие, сребролюбие, честолюбие и пр.) и из господина сделался ее рабом. Любовь, основанная на правде, извращена в самом корне, вследствие не справедливого отношения человека к высочайшему и достойнейшему предмету любви – своему Творцу. Вместо нее в роде человеческом стали господствовать: эгоизм, презрение к правам ближнего, недоверие друг к другу, словом все то, что унижает человека и разрушает общественную жизнь. А так как без общества, руководимого любовию, нет и не может быть правильного развития, то падение человека необходимо должно было довести его до бедности, невежества и еще большего подчинения природе. Находясь в таком безотрадном положении, человек в тоже время сознает ненормальность своей жизни и деятельности, чувствует, что его нравственная природа извращена, что блага земной жизни не могут наполнить его внутренней пустоты, не могут успокоить немощную совесть и прекратить те ужасные, внутренние, нравственные мучения, которые он испытывает, как следствие несогласия своей деятельности с никогда не заглушимыми нравственными стремлениями к свободе, любви, справедливости и истине.

Расстройство нравственного порядка в человеческой природе необходимо должно было вредно отразиться и на остальной природе, которая есть ничто иное, как великое тело и орган человечества. Находясь в зависимости от человека и служа средством для проявления его деятельности, природа тем самым поставлена в необходимость служить различным образом греху. С развитием же человека, с его пониманием и возможным выполнением своих истинных отношений к природе и людям, необходимо будет улучшаться и усовершенствоваться жизнь человека в индивидуальном, семейном и общественном отношениях. Мудрость общества, говорит Милль, соединив свои усилия со здравым смыслом и предусмотрительностью индивидуумов, может совершенно уничтожить бедность в той ее степени, когда она уже становится страданием. Даже и этот самый неукротимый враг человека, болезнь, и та может быть доведена до бесконечно малых размеров с помощью хорошего физического и нравственного воспитания и с помощью надлежащей осмотрительности от вредных для здоровья влияний; не говоря уже о том, что прогресс наук обещает нам в будущем еще много решительных побед над этим ненавистным злом. Каждый шаг на этом пути освобождает нас от нескольких опасностей, угрожающих не только нашей собственной жизни, но, что еще важнее, жизни тех, в ком заключается наше счастье. Что же касается тех страданий, которым подвергается человек, вследствие каких-либо внезапных перемен в своей жизни, или вследствие каких-либо неудач; то это обыкновенно происходит или от его собственной нерассудительности, или по причине ложного направления его желаний, или, наконец, от дурных или несовершенных общественных учреждений. Одним словом, люди могут если не совершенно одолеть, то, по крайней мере, в значительной степени ослабить все те великие бедствия, от которых они страдают. ²³⁹

Если мы теперь поставим вопрос: что целесообразнее признать: ограниченность ли Творца, что противоречит и науке и здравому смыслу, или свободное падение человека, что возможно со стороны природы человека, чему не может быть препятствий со стороны Бога Творца, и что, наконец, подтверждается общею жизнью людей, постоянным нарушением ими закона своего существования на земле; то, следуя положению Паскаля, необходимый ответ должен быть тот, что не только возможно, но и необходимо для уяснения ненормальности человеческой жизни признать свободное падение человека, описанное в книге Бытия.

Если смотреть с такой точки зрения на предмет, т. е. принимая во внимание, с одной стороны, нравственную природу человека; а с другой – падение первых людей, легко понять, что причина всех несовершенств в природе заключается не в Творце мира, а в человеке, в его свободном падении. И все те несчастья и страдания в роде человеческом, на которые указывает Милль, необходимо будут уменьшаться в той степени, в какой человек будет понимать закон своей нравственной деятельности и стараться при помощи божественной благодати, выполнять его. Правда достигнуть полного, беспечального, блаженного состояния на земле, найти здесь все средства для полного и всестороннего нравственного развития и предотвратить всевозможные вредные случайности, необходимые в мировой жизни, подверженной проклятию за грех, невозможно; но в тоже время человек должен стремиться к этому, должен тщательно заботиться о выполнении закона своей нравственной природы, потому что только при таком условии он может достигнуть внутреннего счастья, внешнего благосостояния и надежды на будущую, вечную, блаженную жизнь.

Милля, прежде всего, возмущают те несчастья, которые люди терпят от вредных сил природы. Но где причина этих несчастий? He говоря о разных случайностях, можно основательно предполагать, что она большею частью заключается в человеке, в неправильном отношении его к своему собственному организму, а чрез него и к остальной природе. Все, по-видимому, вредные явления природы, как то: землетрясения, ураганы, грозы и пр. сами по себе необходимо благодетельны в общей мировой жизни; ²⁴⁰ что же касается их вредного влияния на людей, то оно будет уменьшаться в той степени, в какой люди, благодаря уму и воле, будут выполнять свои обязанности к природе, будут тщательно изучать ее и таким образом достигать власти над нею, пользуясь ее хорошими сторонами и удаляя вредные. Природа заключает в себе бесчисленное множество благ для человека, и, разумеется, она не виновна, если человек не умеет пользоваться ими. Мало того, она своим вредным влиянием, служит как бы врачевством для падшего человека, побуждая его одуматься и понять свое правильное отношение к природе; ²⁴¹ а он, вместо того, чтобы действительно одуматься, постараться воспользоваться своею властью и благодарить Творца, подчиняется вредным действиям природы; из господина становится рабом ее; отсюда затем бесконечные жалобы на несовершенства природы, ропот на Творца ее и т. д. Нет, если человек сотворен свободным, если в его распоряжении должна находиться природа с ее благами; при этом он, имея все средства к тому, чтобы изучать природу, достигать власти над нею и пользоваться ее благами, не поступает так; то должен жаловаться не на Творца природы, а на свое падшее состояние и смиренно просить божественной помощи, содействующей осуществлению человеческого назначения и призвания.

Рассматривая жизнь людей и видя, что очень многие живут в нужде, нищете, горе и несчастьях, Милль находит здесь возможность порицать нравственные свойства Творца. Если бы Творец, говорит он, был на самом деле благое Существо, тогда он поставил бы людей в лучшие условия, не было бы никаких несчастий, ни случайностей. Если бы на самом деле исполнилось то, чего желает Милль, то тогда правильнее следовало бы заключать к строгости и несправедливости Творца, который посягает на самое драгоценное в человеческой природе, именно на его свободу. Какое же значение после этого должна иметь свобода, это сокровище человечества, царский венец его природы, – за которую человек должен постоянно благодарить своего Творца? Неужели Милль хочет свести человека на степень бессловесных животных, или представлять человечество, как бы машиною, которою можно распоряжаться как угодно, можно поставлять во всякие условия. Это невозможно, и всякие условия, в которые хотят поставить человека помимо его свободной воли, будут самыми жалкими условиями человеческой жизни, и мы настоящую краткую и бесцветную, по Миллю, жизнь со всеми ее болезнями и страданиями в тысячи раз должны предпочитать тому положению, в котором человек терял бы свободу действий. При том каких можно бы еще лучших условий требовать от Творца, если бы люди свободно не удалились от Heгo, не извратили своих нравственных сил и способностей; и тем не навлекли бы тех нужд, болезней и несчастий, которые они должны переносить как следствия своего падения?...

Милль указывает еще на некоторые случайные несчастья, независимые от самого человека и главным образом на несчастные рождения, которых, по его мнению, никогда не могло бы быть, если бы миром управляло благое провидение. Но где истинная причина всех несчастных рождений? Не говоря о разных исключениях, могущих быть в поврежденной природе, можно признать несомненным то общее положение, что причина несчастных рождений заключается в родителях, или в прародителях, в непонимании ими своих человеческих обязанностей в отношении к своему организму. Если родитель в молодости расстроил свое здоровье, то необходимым следствием этого должно быть то, что от него будут происходить слабые и больные дети, и, наконец, к довершению несчастий он умирает, оставляя после себя слабых в болезненных сирот. Если спросить о причине подобных несчастных рождений, то неужели кто-нибудь может утверждать, что причина их заключается в Боге, который по ограниченности, или пo каким-нибудь другим неизвестным обстоятельствам, допускает такие несовершенства в своем творении; думаем, что нет; наоборот, более справедливым будет такое объяснение, что человек, свободно-разумное существо, по природе не разумно пользуется своей свободой, свободно не старается понять своей природы, понять цели своего существования на земле, или что еще печальнее, не· хочет их выполнять. Глубоко-верная мысль заключается в ветхозаветном откровении, именно, что дети терпят наказание за грехи родителей даже до третьего и четвертого рода. Если бы, наконец, совершенно независимо от родителей человек рождался слабым, или вообще потерпел бы какие-либо несчастья; то и тогда само общество, если бы оно в своих взаимных отношениях руководствовалось единственно любовью, основанною на правде и справедливости, значительно облегчило бы его несчастья.

Указав на разные случайные несчастья, которым человек подвергается независимо от своей воли, Милль подметил еще один общий и несправедливый закон природы именно: «что тот, кто имеет много, тому еще дается, а кто имеет мало, у того отнимается и тο, что он имеет. Здоровье, сила, благосостояние, приобретение познаний и пр. не только хороши сами в себе, но и дают все средства для еще большего развития и благосостояния. Человек, имеющий хорошее здоровье, приобретает знание, знающий, развитый человек всегда имеет средства для своего существования. Наоборот, несчастье всегда влечет за собою новое и еще большее несчастие. Телесно больной человек бывает неспособен к труду, без труда же он теряет средства к существованию; необходимым следствием этого бывает бедность и унижение человека. Словом, одно несчастье производит другое большее; эти два, усилившись вместе, производят третье и т. д. без конца». В высшей степени было бы странно и непонятно, если бы на самом деле так не было. Мы, со своей стороны, думаем, что это не есть какой-либо необходимый закон природы, которому человек обязан безусловно подчиняться, а необходимое следствие правильного или неправильного отношения человека к себе, к своей собственной природе. Представим себе человека, который ведет трезвую и трудолюбивую жизнь; необходимым и законным следствием этого должно быть то, что он сохраняет свое здоровье и имеет собственность. Будучи сам здоров, он производит и здоровое потомство. Сам, привыкнув к труду, он и детей воспитывает в труде; следствием же общего труда необходимо должно быть большое приобретение внешних благ. Наоборот, если одно несчастье влечет за собою другое и т. д., то причина этого опять заключается в самом человеке. Притом если бы общественная жизнь была основана на справедливой любви к ближнему, тогда не было бы подобных несчастий. Слабый, немощный человек находил бы себе поддержку в обществе; больные дети при правильном развитии исправляли бы свой организм, и тогда несчастье не влекло бы за собою тоже несчастье, как необходимое следствие, а, напротив, временем уменьшалось бы.

Милль, не довольствуясь тем, что имел смелость самыми мрачными красками описывать нравственные свойства Творца и относиться с призрением к богословам, которые будто бы истощили все ресурсы красноречия, чтобы доказать благость Творца природы; хочет еще дать свой совет Творцу, как лучше следовало бы устроить человеческую природу, именно: он предполагает, что человечество не жило бы в таких жалких условиях, в таких часто непроизводительных трудах, если бы Творец одарил его большими способностями. На эту мысль Милля должно смотреть как на следствие увлечения, но никак нельзя признать ее плодом здравого взгляда на человеческую природу. Каких сил недостает человеку для того, чтобы он был истинным человеком, т. е. достигал бы власти над природою, и в своих отношениях к ближним руководствовался бы любовью, основанною на правде и справедливости? Все средства для этого заключаются в достаточной мере, в собственной его нравственной природе; а если он неразумно воспользовался ими, то виновен сам, а никак не Творец. Вероятно, и сам Милль сознает, что человечество, если и подчиняется вредным действиям природы и живет часто в несчастиях и нищете, то не потому, что имеет мало способностей, а главным и существенным образом вследствие неправильного употребления своих способностей. Если и при таких способностях, которыми человечество теперь владеет, оно в состоянии было измышлять такие ужаснейшие способы для взаимного уничтожения (припомним преследования христиан в первые века, или времена инквизиции), от воспоминания о которых вероятно у самого Милля дрожь пробегала по телу, то что было бы, какие оно еще более ужаснейшие пытки могло бы измыслить, если бы людям были дарованы еще большие способности? Тогда, вероятно, сам Милль, если бы только он мог существовать при таком порядке вещей, нашел бы в этом еще большее основание делать неблагоприятные выводы к нравственным свойствам Творца.

Милль недоумевает, между прочим, какая же конечная цель всего существующего? Что касается неразумной природы, то она с одной стороны своим дивным порядком и гармониею должна указывать разумному существу человеку на бытие высочайшего Разума, своего Творца; с другой – выполнением закона своего существования должна побуждать человека понять свою природу, закон своей жизни и деятельности и сообразно с ним действовать, и, наконец, она служит, так сказать, первоначальною школою нравственного развития человека. ²⁴² Что же касается в частности человеческой природы, то, как показывает опыт, полного удовлетворения всем своим потребностям она не может найти здесь на земле, поэтому и конечная цель человеческой жизни не осуществима здесь, а должна быть жизнь будущая, загробная. Правда человек может и в настоящей жизни стремиться и даже несколько приближаться к тому, чтобы быть истинным человеком, выполнять свои человеческие отношения к природе и людям, но достигнуть полноты совершенства в этом отношении он никогда не может. Поэтому загробная жизнь всегда служила и служит предметом веры для всех народов на всех ступенях их развития. Загробной жизни человека требует вся физическая природа. Правда, естественные науки еще мало могут доказать это; но они совершенно не имеют данных отрицать нашего чаяния нового неба и новой земли, в которых будет обитать правда. Загробной жизни требует, наконец, нравственный порядок мировой жизни; потому что если настоящий нравственный порядок признать существующим вечно, то необходимо увековечить смешение добра и зла, истины и лжи, противоречие между идеалом и действительностью; а вечный дуализм, вечное противоречие невозможны, наш разум требует бытия, господства чего-либо одного без противоречий и без смешений. Признавать же настоящее положение вещей вечным и следовательно нормальным значит обратить все человечество в того Тантала, который, находясь между водою и виноградною лозою, не мог в тоже время, ни есть винограда, ни пить воды.

Возможна ли будущая жизнь? Оживут ли мертвые? вот вопрос, к уяснению которого с точки зрения науки мы должны перейти. Сам Милль, как видели, рассуждая о бессмертии души, совершенно беспристрастно поставляет вопрос, именно он сначала указывает на существование различных взглядов по вопросу о бессмертии; а потом сам, между прочим, делает такое замечание, что ум с философской точки зрения есть единственная реальность, о которой мы имеем некоторое свидетельство, что вся материя, отдельно от наших чувств, имеет только гипотетическое, не субстанциальное значение, и отрицать, поэтому бессмертие человеческого духа нет оснований с научной точки зрения; но действительно ли ум человеческий есть res integra, этого не касался еще никакой вывод человеческого знания и опыта. Действительно нельзя не согласиться с Миллем, что вопрос о бессмертии, строго говоря, не может быть положительно решен с точки зрения науки так, чтобы не оставалось уже места никаким сомнениям и колебаниям. Но если научным путем невозможно решить в положительном смысле учения о бессмертии, то нельзя не признать в то же время, что он весьма много содействует уяснению веры человечества в бессмертие человеческого духа. Поэтому не принимая на себя задачи доказать бессмертие души, а ограничиваясь только уяснением, мы пойдем далее того, на чем остановился Милль.

Естественные науки основательно предполагают, что в связи с явлениями, постоянно изменяющимися, уничтоживающимися и вновь являющимися, в природе существует неизменный элемент, – сущность явлений, – который, по выражению Милля, служа причиною или сопричиною всего, что существует, сам в тоже время никогда не уничтожается. ²⁴³ Что такое смерть? Можно ли представлять ее сущностью, или неизменным динамическим агентом, который ратует против жизни? С точки зрения науки смерть невозможно признавать сущностью, а только явлением. «Смерть, как явление, наступает вследствие прекращения процесса органических соотношений, когда телесный организм превращается в те первоначальные неорганические условия, из которых он образовался».²⁴⁴ Если смерть, таким образом, не есть сущность, а только явление, и если сущность, из которой развивается мировая жизнь вообще, всегда остается неразрушимою, то смерть, следовательно, служит только условием новой формы бытия, притом формы более развитой, более усовершенствованной, потому что все научные исследования по различным отраслям естественных наук согласно приходят к тому заключению, что мировая жизнь во всех ее разветвлениях постепенно развивается и усовершенствуется. Что такое жизнь: сущность или явление? Бесчисленные опыты славнейших физиологов настоящего времени приводят к тому убеждению, что мертвая безжизненная материя не может произвести живой организм. Организмы, по замечанию Милля, могут являться только от предшествующих организмов. ²⁴⁵ Следовательно, при настоящем состоянии науки мы имеем право утверждать, что жизнь есть сущность отдельная от материи, а не является только вследствие сочетания известных органических частей; а как сущность, она без сомнения должна быть неразрушима. Затем в рассуждении о первой причине мы видели, что из жизненной сущности, как первоначального живого зародыша, невозможно объяснить все разнообразие родов и видов животного царства, должна быть еще особая разумно-нравственная сила. «Если же существует особая разумная сила и, следовательно, душевная субстанция», говорит Ульрици, «то неопровержимо следует, прежде всего, что душа нe может исчезнуть по разрушении телесного организма, так как ни материя, ни сила, ни все вообще сущее не может обратиться в ничто». ²⁴⁶ Поэтому когда мы говорим, что животное умерло, то этим обозначаем только то, что прекратились физиологические функции; утверждать же при этом, что с разрушением тела уничтожается и сущность, животворившая тело, нет никаких оснований, ²⁴⁷ и сам Милль утверждает, что явления, как преходящие формы бытия, имеют начало и конец во времени, но сущность явлений неуничтожима. ²⁴⁸ Таким образом, с научной точки зрения мы имеем основание предполагать неуничтожимость жизни вообще. Но жизнь разлита в разных родах и видах живых существ не одинаковым образом. В человеке жизненная сила достигает степени самосознания, отличения себя от других людей и вообще от всего существующего. В продолжение всей своей жизни человек сознает себя одним и тем же личным, нравственно-свободным существом, несмотря на постоянное изменение элементов тела. Возрастание, укрепление и ослабление телесного организма, говорит проф. Моррис, постоянное изменение и обновление тела совершается без вреда для жизни духа. Духовная жизнь остается всегда лично тожественною; а тело, изменяясь в положении и элементах, составляет только ничто вроде ступеней, по которым дух может развиваться и возвышаться от совершенства к совершенству. ²⁴⁹ Таким образом, существенное отличие человека от всего существующего состоит в том, что он есть личный самосознающий дух, или иначе: в человеке жизненная сила достигает степени самосознания и личности. Предполагать уничтожение самосознающего духа невозможно, потому что нет такой силы, которая могла бы обратить его в ничто; в смерти же невозможно видеть динамического агента, или субстанциальной причины, производящей действие, а только перемену в способе существования. Даже в земной жизни; замечает Алжир (Alger), в своем обширном исследовании о бессмертии человеческой души, перемена материала в организме, перемена сознания составляет нечто вроде смерти. Мы умираем последовательно в детстве, в юности, в мужестве и т. д. Переживая так много смертей, мы с надеждою ожидаем, что переживем и все другие и будем существовать вечно. ²⁵⁰ В виду же того, что в природе нет движения от совершенства к несовершенству, а, наоборот, всеми признается прогресс в развитии, совершенно естественно будет допустить, что жизненная сила, проявляясь здесь на земле в сознании и личности, должна всегда проявляться такою же; переход от сознательной жизни к бессознательной, от личной к безличной не может быть оправдан аналогиями мировой жизни вообще; поэтому если бессмертие духа возможно, то необходимо, чтобы он всегда был личным и самосознающим существом.

Если мы теперь обратим внимание на цели и стремление человеческого духа, то личное бессмертие его не только возможно, но и необходимо должно быть признано при правильном взгляде на жизнь всего существующего. Сущность каждого вообще мирового явления невозможно иначе понять, как только таким образом, что сила, проникая известное явление, способствует, с одной стороны, удовлетворению собственных потребностей явления; а с другой – поставляет его в те или другие отношения к другим, вне его существующим явлениям. Что же касается в частности жизненных явлений, то здесь жизненная сила, проникая организм и вместе с ним составляя известное живое существо, в тоже время стремится к удовлетворению всех его нужд. «Жизненная сила, являясь (зарождаясь) произвольно в организме, проникает его до самомалейших частей и удовлетворяет всем возникающим потребностям известного живого существа». ²⁵¹ В проявлениях каждой жизни, растительной ли, или животной, или сознательно-разумной, прежде всего необходимо предположить зачаток, основу, так сказать minimum бытия, выходя из которого, она постепенно развивается и усовершенствуется, пока не достигнет, наконец, вполне цели своего существования. Цель царства растительного ограничивается только потребностями производить подобное в своем роде. Жизнь животных возвышается несколько над растительною жизнью, именно здесь потребности организма не ограничиваются уже только произведением подобных себе, но замечается стремление к чувственному удовлетворению (потребность в пище). Жизни же личной, самосознательной, здесь мы не видим, и вся деятельность животных совершается по инстинкту, следовательно, обусловливается известными природными расположениями. Что же касается человеческой жизни, то она хотя включает в себе потребности царства растительного и животного (произведение рода и стремление к чувственному удовлетворению), нo не ограничивается этим, а развиваясь до самосознания и личной нравственной ответственности, сама определяет свою цель, или идеал. Душа человека, по определению Морриса, есть самодеятельная сущность, деятельность которой направляется к тому, чтобы реализировать свои цели и идеалы. ²⁵² В указанном определении деятельности души выражается та мысль, что человек в своих действиях определяется не известными природными расположениями (инстинктом), но свободным самоопределением. Человеческий дух свободно стремится к той цели, в реализации которой он мог бы достигнуть полной меры своего бытия, и чем более человек стремится свободно к осуществлению цели, им самим определенной, несмотря ни на какие препятствия внутренние или внешние, тем более он обладает стойкостью, определенностью или иначе нравственным характером. А идеал характера включает абсолютную неизменяемость, безусловную твердость свободно поступать в определенном направлении без всяких колебаний. Отсюда: чем более человек развивает в себе нравственный характер, тем более он все временное, обыденное подчиняет высокому идеальному; во имя идеала, который он постоянно имеет пред собою, и сообразно с которым направляет всю свою деятельность, он жертвует всем: имуществом, связями, семейством и, наконец, даже собственною жизнью.

Все в природе осуществляет цели и потребности своего существования. Жизнь растений, производя подобные организмы, выполняет потребности своей природы. Жизнь животных, производя подобных себе и удовлетворяя потребностям своей чувственной природы, выполняет цель и закон своего существования на земле. Жизнь человеческая, производя подобных себе и находя удовлетворение чувственным потребностям своей природы, выполняет то, что есть общего у человека, с царствами животным и растительным. Требовать бессмертия для того, что здесь на земле выполняет закон своего существования, нет больших оснований; ²⁵³ но необходимо оно требуется там, где нет подобного удовлетворения. Человек, сам определяющий для себя цели, никогда не может достигнуть полного осуществления их, никогда не может дойти до того, чтобы можно было сказать: здесь предел моего развития, теперь все потребности моей природы достигли полного удовлетворения, я счастлив. Мало того, что человек никогда не может достигнуть цели своего бытия, нет, он не может даже приобрести здесь на земле той устойчивости, самостоятельности и определенности, в силу которой он мог бы неуклонно действовать в одном направлении без колебаний и уклонений, и упорно преследовать свою цель. Идеал характера – абсолютная неизменяемость – требует вечного развития и усовершенствования. Истинный характер

«Not of to day nor yesterday,

But lives forever». ²⁵⁴

Если идеал характера требует вечного развития, то тем более требует этого цель, которую человек постоянно имеет пред собою и которую всегда стремится достигнуть. Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный (Мф.5:48) – вот идеал, к которому человек должен стремиться; идеал, который требуется потребностями общей человеческой жизни, как она известна в своем историческом развитии. Неужели же славнейшее разумное существо должно погибнуть, не достигнув цели своего существования? Неужели может погибнуть та жизнь, которая здесь сознательно стремится к бесконечному развитию, не достигнув цели своих стремлений? Если нет бессмертия человеческой души, то откуда и зачем является это внутреннее желание стремиться к тому, чем человек должен быть, когда он никогда не может достигнуть того, чем он должен быть? Откуда и для чего возникает это внутреннее мучение при неисполнении того, что не может быть исполнено, когда человек не стремится к тому, чем он не может быть. Предполагать возможность такой аномалии, противоречащей наблюдениям над всеми мировыми явлениями, возможно только в том случае, если допустить, что природа злостно насмеялась над разумно-свободными существами, одарив их такими способностями, которые никогда не могут получить полного развития; такими стремлениями и желаниями, которые никогда не могут быть ими достигнуты. Если же в природе нет насмешек, нет обмана, тогда не может быть и оснований отрицать бессмертие человеческого духа; а, напротив, наука со своей точки зрения имеет полное основание предполагать необходимость его.

Милль, между прочим, предполагает, что и без веры в бессмертие возможна правильная человеческая жизнь, если только общество всеми силами будет содействовать достижению общего блага. Но каким образом возможно общее благо, когда невозможно индивидуальное благо? Каждое действие человека должно сопровождаться разумным, сознательным уяснением того, для чего он так поступает? для чего он жертвует имуществом, благосостоянием и даже жизнью? Милль говорит, что так должно действовать для блага общества, для блага человечества вообще. Возможно ли это? Если возможно, то только в умопредставлении, но никогда в действительности. За отвлеченное понятие человечества никто никогда не будет жертвовать ни имуществом, ни тем менее жизнью. Каждый человек в своих отношениях к другим людям всегда предварительно уясняет себе, для кого он так поступает, для кого он жертвует силами и имуществом, т. е. он хочет иметь в виду индивидуумов, a не отвлеченное понятие человечества; под которое подходят все люди, живущие и имеющие жить, а в частности никто ни из живущих, ни из имеющих жить. Если же иметь в виду индивидуумов, то, что человек может сделать для него? Как он может заботиться о его благе, когда он справедливо считает себя несчастнейшим из всего сотворенного, потому что имеет силы, которым нет возможности и времени развиться, имеет стремления, которые никогда не получат своего должного удовлетворения и осуществления? Что он может другого лучшего пожелать человеку, как не того, чтобы он заглушал по возможности в себе все человеческие чувства, развитие которых способствует только тоске и отчаянию, и обратился бы к удовлетворению чувственных потребностей «будем есть и пить, чтобы завтра умереть»? А так как нравственные чувства никогда невозможно заглушить, и деятельность человеческого духа, направленная исключительно на удовлетворение чувственных потребностей, противоречит нравственной природе человека, всегда порицается незаглушимым нравственным чувством и, следовательно, содействует еще большему страданию и мучению человека на земле, то естественно, что без веры в бессмертие жизнь человеческая должна быть самою жалкою и несчастною, и то благо, которое Милль предполагает возможным достигнуть на земле, никогда не может быть достигнуто без признания бессмертия человеческого духа.

Если наука должна признать не только возможным, но и необходимым по аналогии от мировой жизни вообще личное бессмертие человеческой души, то мы можем идти несколько далее и рассмотреть: какое бессмертие более возможно с научной точки зрения: бессмертие ли личного духа, не облеченного телом, или, наоборот, бессмертие духа с известным телесным организмом. Сам Милль хотя и не касается специально этого вопроса, но, тем не менее, замечает, как бы между прочим, что в сфере опыта телесный организм служит единственным условием, для проявления и развития духа. ²⁵⁵ Отсюда возможно в некоторой степени сделать тот вывод, что от опыта мы не можем представлять возможности существования духа без тела. Подобная мысль высказывается многими представителями как естественных, так иногда и богословских наук. Материя, говорит Моррис, служит основанием, средством и условием для развития нашего духа в здешней (земной) жизни; отсюда, переносясь по аналогии в жизнь будущую, представляется более возможным признать бессмертие человеческого духа в телесном организме. ²⁵⁶ Подтверждением этой мысли, по-видимому, может служить еще в некоторой степени тот факт, что сознание человека временно как бы прерывается (во сне), или расстраивается при болезненных состояниях вследствие расстройства нервной деятельности. Но как скоро исчезают органические препятствия, как скоро восстановлены органические условия деятельности сознания, то оно снова возникает и начинает действовать в первоначальном тожестве формы и содержания. Естествознание право, замечает Ульрици, когда решительно отрицает, выходя из своих оснований, бессмертие в смысле изолированного, исключающего всякую телесную форму, существования души с сохранением сознания и самосознания. ²⁵⁷

Указанные соображения, правда, должны иметь некоторое значение, но несовершенное. Что телесный организм, приспособленный к потребностям каждой жизни (животной ли, или растительной, или свободно-разумной) служит средством и условием для развития самого жизненного начала, заключенного в организме, это неоспоримо; но верно также и то, что отношение человеческого духа к материальному телу состоит в постоянном сосуществовании их в пределах наблюдения; ²⁵⁸ и из того, что наше земное существование возможно только лишь вследствие органического соотношения жизненной силы с физическим материалом тела, нет оснований заключать к разрушению духовной силы пo прекращении этого соотношения, ²⁵⁹ потому что, как совершенно верно замечает Милль, объединенное сосуществование одного факта (человеческого духа) с другим (материею) не делает один факт частью другого; ²⁶⁰ поэтому в природе вещей мы не можем найти основания против возможности признать, что дух человеческий может проявлять свою деятельность и после отделения от тела. Что же касается в частности прекращения сознания при известных нервных расстройствах, которое дает Ульрици основание предполагать, что сознание и самосознание должны исчезнуть в момент отделения духа от тела и потом снова возникнуть, когда душа соединится с таким же, или подобным организмом; ²⁶¹ то в противовес этому Моррис представляет следующее соображение: «сознание, которое мы теряем во сне, и которое иногда прекращается при нервных расстройствах, по большей части есть феноменальное, преходящее сознание, и не составляет части той истинной идеальной самостности, которую человек должен достигать. На наше ежедневно изменяющееся и прекращающееся сознание должно смотреть, как на сознание изменчивых состояний, основывающихся на известном условии или положении наших чувств. Это сознание никогда не может достигать того, что есть вечного в разуме и любви и что служит истинным и достойным предметом нашего сознательного стремления. ²⁶² Таким образом, неизменное сознание внутреннейшей нравственной природы, в основе которой лежат потребности к любви, правде и истине – вот что побуждает человека ждать и надеяться будущей вечной жизни. Но к несчастью иногда это внутреннее сознание нравственных потребностей человеческой природы не так рельефно предносится пред мыслью человека, как сознание постоянно изменяющихся явлений и состояний. Чем более это сознание изменчивых психических состояний, или, выражаясь библейским языком, чем более плоть ратует против духа, тем страшнее представляется смерть вследствие как бы инстинктивного предчувствия, что должно прекратиться или уничтожиться все то, что здесь на земле так сильно занимало человека.

Все указанные соображения дают основание предполагать, что естественные науки не могут совершенно отрицать возможности существования самосознающего духа отдельно от тела, но при этом они, бесспорно, могут оставлять большое место сомнениям и недоумениям при уяснении вопроса ο возможности существования человеческого духа отдельно от тела. Что же касается христианского учения не только о продолжении существования души, но и о воскресении тел, то с точки зрения естественной науки подобное учение положительно должно быть принято. Все в природе постепенно развивается и усовершенствуется; поэтому и личный самосознающий дух человека должен постепенно развиваться и возвышаться от совершенства к совершенству. Материя в настоящей жизни, по всеобщему признанию, служит условием обнаружения жизненной силы, и, с усовершенствованием этой последней, необходимо должен усовершенствоваться и телесный организм. Всеми признаваемые факты изменения и обновления организмов в течение веков, несомненно, утверждают ту мысль, что когда телесный организм является недостаточным для того, чтобы служить целям и потребностям заключающейся в нем живой сущности, то он необходимо должен развиваться и усовершенствоваться сообразно с развитием, самой жизненной силы и таким образом всегда служить достаточным условием для проявления и удовлетворения всех потребностей известного живого существа. Этот закон мировой жизни, послуживший основанием образования принципа «переживание сильнейшего» (survival of fittest), применяется к попыткам, усиливающимся особенно в наши дни, уяснять если не образование, то, по крайней мере, постепенное развитие и усовершенствование жизни во всех ее бесконечных родах и видах. Если этот общий закон развития мировой жизни применить к человеческому духу, то естественно и законно будет допустить, что бессмертный дух при своем постоянном развитии и усовершенствовании будет пользоваться соответствующим телесным организмом.

Если наука, таким образом, не только может, но и должна признать бессмертие человеческого духа вместе с телом, то в тоже время она никаким образом не может отрицать существования высшего и невидимого порядка, к которому стремится человеческая душа. Основным законом и, так сказать, центральною силою, которой подчиняются и которая обнимает все мировые явления со всеми бесконечными разветвлениями их на царства минеральные, растительные и животные, служит закон притяжения. Человек стремится и влечется какою-то силою к высшему развитию и усовершенствованию; а так как ничто не может притягивать что-либо, то законно и основательно будет признать существование высшей нравственной силы, которая влечет к себе человека.

Возможность бессмертия человеческого духа с естественнонаучной точки зрения должна перейти в полную достоверность при вере во всемогущего Творца мира. Если Милль, признав Божество ограниченным, тем не менее, считает возможным надеяться, что Творец, может быть, дарует людям вечную жизнь; то бесспорно эта надежда должна перейти в полную уверенность после того, как было показано, что признавать Творца ограниченным противоречит и здравому смыслу и науке; и что мировая жизнь требует бытия высочайшего, неограниченного разума. Если же существует всемогущий Творец и Промыслитель мира, тогда во всех явлениях мировой жизни необходимо должно усматривать идею божественного образования и промышления о мире, и эта божественная мысль (идея), проявляющаяся в мировой жизни, служит в тоже время и целью, которая реализируется в бесконечном разнообразии мировых явлений вообще, и в частности в сознательной деятельности свободно-разумных существ, и выполнять которую сознательно или бессознательно стремится каждое явление универса. Цель, к которой стремится человечество, состоит в бесконечном развитии и усовершенствовании; a так как во всех целях и стремлениях мировой жизни проявляется идея всемогущего Творца, определившего эти цели, то, несомненно, они должны быть достигнуты, потому что невозможно предположить, чтобы идеи всемогущего не могли осуществиться. Всемогущий и всеведущий Творец не может трудиться и производить напрасно. Человек в своем развитии стремится к высочайшему Существу, в Нем, в Его бесконечной мудрости, любви, силе и правде он видит образец и цель своей собственной жизни и деятельности. Эта цель для сотворенной человеческой природы определена Творцом ее. Поэтому, если существует всемогущий Творец, то необходимо должны осуществляться и те цели, которые Он определил для своего творения; а так как для осуществления целей человечества требуется вечность, то следует, что человеческий дух будет существовать и развиваться вечно. Если же нет бессмертия, то следовательно мировые цели не выполняются, а это должно указывать не только на то, что нет того высочайшего Разума, который предвидел бы всю мировую жизнь и который мог бы определить каждому явлению возможную для него цель; но даже и нет того благожелательного Разума, которого признает Милль, а существует зложелательное существо, которое для насмешки образовало род человеческий, которое для своей потехи или неизвестно для чего отнимает у людей жизнь в то время, когда они начинают находить некоторое удовольствие в своем духовном развитии: говорим отнимает потому что нет в природе такого враждебного агента, который мог бы разрушить вечное существование личного самосознающего духа. Если же нет такого завистливого и зложелательного существа, а напротив, существует всемогущий и премудрый Творец мира, идею которого выполняет мировая жизнь, то необходимо должно быть личное бессмертие; если же нет бессмертия, то нет и Творца мира, а существует одна капризная случайность; другого вывода сделать невозможно. А так как всеобщее сознание и факты мировой жизни утверждают бытие высочайшего Разума, который не только открыл людям их истинную цель и назначение, но, по бесконечной любви, послал и воскресил Сына Своего из мертвых, то верующий должен всеми силами своего существа стараться приблизиться к числу тех, за которых Божественный Искупитель и Спаситель Христос молился пред своими страданиями говоря: «Отче, которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира». (Ин.17:24).

Весь отдел о бессмертии можно заключить следующими мыслями: будущей жизни требует вся историческая жизнь человечества и жизнь неразумной природы; они уясняют и подтверждают нашу уверенность, что будет новое небо и новая земля, где человеческий дух будет существовать, развиваться и вечно восходить от совершенства к совершенству и от славы во славу, и где Бог будет всяческая во всех. Этот в высшей степени светлый, отрадный, согласный с разумом и требуемый аналогиями от жизни всех мировых явлений, взгляд на бессмертие, на вечное общение с Богом, дает нам божественное откровение, к уяснению возможности и необходимости которого мы теперь и переходим.

В рассуждении о Божественном Откровении Милль допускает возможность его при вере в бытие высочайшего и благожелательного разума. Как высочайший Разум, как полная и всесовершенная Личность, Творец владеет в бесконечной степени нравственными совершенствами: любовью, благостью, ведением и премудростью. Как бесконечная любовь, Он не может не любить своего собственного творения, как бесконечное ведение, Он знает совершеннейшим образом жизнь своего творения; как бесконечная премудрость, наконец, Он знает средства, благодаря которым Его творение может достигнуть цели своего существования. Веря в Божество, обладающее такими свойствами, невозможно и представить, чтобы Оно не открывало себя миру вообще и в частности свободно-разумным существом, созданным с потребностями стремиться к своему первообразу – Творцу, и в общении с Ним находить истинное блаженство.

Возможность откровения со стороны Бога, как Творца, идею которого выполняет мировая жизнь и как любвеобильного Существа, которое желает блага своему разумному Творению, является возможностью и еще большею необходимостью для человека при правильном взгляде на человеческую природу. Как свободно-разумное существо, человек не только способен принимать истины от других разумных существ, но даже все его существование и развитие обуславливается общением с разумными существами. Бог, сообщающий сверхъестественные истины человеку, есть бесконечный разум; человек, принимающий откровенные истины, тоже по природе разумное существо; а если общение между разумными личностями возможно, то, следовательно, вполне естественно будет признать, что человек может воспринять те истины, которые сообщаются ему его Творцом. «Как гражданин двух миров, вещественного и духовного, человек пo самому составу своего существа естественно имеет в себе способности к восприятию впечатлений того и другого мира, т. е. как вещественных, так и духовных: значит он равно может усвоить себе божественные откровения и в том случае, когда они будут сообщены душе его непосредственно, и в том, если они были сообщены ему посредством каких-либо чувственных знаков. Новых сверхъестественных способностей для восприятия сверхъестественного откровения человеку не нужно; но довольно, если естественные его способности возбуждены будут Богом особенным образом, и если Бог, бесконечно-премудрый, применит способ своего откровения к мере естественной приемлемости человека; а Бог, конечно, всегда обретет к тому возможность. Трудность eщe находят в том, как человек узнает откровение Божие и убедится, что оно действительно откровение истинное, a не обман его чувств, или воображения, или самообольщения. Но надобно помнить, что при сообщении откровения действует сам Бог; а если Бог захочет непременно сообщить человеку какую-либо истину, для его ли частной нравственной пользы, или для пользы многих, Он уже найдет средства достигнуть избранной цели и употребит такие знамения, по которым человек безошибочно узнает божественное откровение и убедится в его происхождении, как известно из примера Моисея и других посланников Божиих». ²⁶³

Будучи способен принимать откровенные истины от Бога, человек в тоже время существенно нуждается в них, во-первых, по основному закону своей нравственной жизни жить и действовать под высочайшим авторитетом, а, во-вторых, потому, что своими собственными, естественными поврежденными силами он не только не может достигнуть тех целей, для которых существует, но даже извратил истинное понятие о них. Люди, не пользовавшиеся Божественным Откровением, а предоставленные собственным силам и способностям, знали только, что они – люди, но не знали правильно, что такое человек, как нравственное, свободно-разумное существо; знали, что живут на земле, но не имели понятия о земле, как творении Божием, и не ясно сознавали свои нравственные отношения к природе: стремились к блаженству, но не понимали, в чем состоит истинное блаженство человека. To, что содействовало возможному достижению блага здесь на земле, именно: любовь, правда и справедливость оставлялись как бы в пренебрежении, а господствовали: эгоизм, рабство, ложь, незаконное пользование правами, силами и имуществом другого и т. д., словом все то, что находится в противоречии с нравственной природой человека и препятствует достижению истинного человеческого счастья и блаженства. Вывести людей из такого жалкого, противоестественного состояния могло только сверхъестественное божественное содействие; естественная же вера никогда не могла возвысить человеческую нравственность и уяснить вполне законы и цели человеческого существования, так как сама была плодом того или другого нравственного развития человека. Правда, основание нравственного закона и чувство долга заключается в собственной природе человека, но вследствие падения, вследствие уклонения человеческой природы от закона и целей ее существования, люди не могли понять его должным образом. По свидетельству вековых опытов в уяснении нравственного закона и в применении его к частным случаям жизни, даже лучшие мыслители подвергались большим ошибкам. Наряду с прекрасными нравственными правилами, которые встречаются, как в древних, так и особенно в новых философских нравоучениях, являются правила ложные и опасные для нравственности. ²⁶⁴ Как сами люди не могли уяснить для себя вполне своей нравственной природы, так еще менее они были в состоянии найти в самих себе силы и средства для выполнения своих нравственных обязанностей. Греховная наклонность, говорит Преосв. Макарий, прирожденная нашему падшему естеству, усилившись от наших личных грехов и обратившись в навык, доводит нас до того, что мы не в состоянии бываем владеть собою: не было еще между людьми такого мудреца, который бы явился полным господином над собою и исполнил на деле свои мудрые правила, не было философа, у которого жизнь не оказывалась бы иногда в большом несогласии с собственными устами и сердцем. Эта то наклонность, по слову Св. Апостола Павла, есть закон во удех наших, противовоюющ закону ума, и пленающ нас законом греховным (Рим.7:23)· она служит причиною того, что и самый закон Божий, врачество греха, становится для человека поводом к греху (Рим.7:7–10). Самому человеку никогда не исторгнуть из себя этой нравственной порчи, потому что для этого ему нужно было бы, так сказать, пересоздать собственное существо, которое все проникнуто ядом греха. ²⁶⁵ Дать человеку истинное понятие о его нравственной природе и указать ему действительные средства для выполнения своих человеческих обязанностей могло только Божественное Откровение.

Рассуждая о признаках или доказательствах в пользу откровения, Милль полагает, что внутренних доказательств от содержания откровения не может быть, потому что и сами люди путем естественного развития и усовершенствования могут развить в себе такие нравственные правила, которые они заимствуют от откровения. Но подобным положением содержание откровения далеко не исчерпывается. Откровение имеет в виду не только предлагать разные нравственные предписания, полезные и необходимые в жизни человека; сколько уяснить сущность человеческой природы, показать глубину ее падения и возможность восстановления при помощи божественной благодати, словом имеет своею основною целью показать все условия, необходимые для правильного нравственного развития и усовершенствования человека. Если с этой точки зрения смотреть на откровение, обнимающее все необходимое для спасения людей, то содержание, дух и сила его учения бесспорно должны указывать на божественное происхождение. Человек, по природе, есть нравственно разумное существо, стремящееся к бесконечному нравственному развитию и усовершенствованию. Как он может достигнуть этого? Единственно только при правильной вере в Бога, Творца мира, как высочайшего Образца нравственного совершенства. Стремясь к развитию, человек в тоже время сознает в себе присутствие силы, противодействующей его правильному нравственному развитию; при желании совершить доброе он не находит в себе сил для осуществления eго; не может найти себе поддержки в других людях; потому что все страдают такою же слабостью; природа всех людей заражена грехом и, как грешная, находится вдали от своего Первообраза. Человек, свободно удалившийся от Бога, снова стремится к соединению с Ним, нo не имеет сил уничтожить в себе греховную природу и принести чистую жертву божественному правосудию. Тогда Бог, по бесконечной любви, посылает Сына Своего для искупления людей от греха, проклятия и смерти. Искупление, совершенное Спасителем, распространено объективно на всех людей; но чтобы оно сделалось субъективным достоянием каждого, необходимо сознательное и деятельное восприятие искупительных заслуг, которое в свою очередь возможно только при содействии божественной благодати. Все эти истины, необходимые для нравственного развития человека, не могут быть уяснены путем опыта, а сообщены людям в Божественном Откровении. Оно дает истинное понятие о Боге, Творце и Промыслителе мира, о происхождении зла, о явлении Искупителя и, наконец, о божественной благодати, содействующей нравственному развитию человека. На эти существенные вопросы веры, служащие основанием нравственного развития человека, Милль не обратил внимания; он видел в откровении только внешнее предписание нравственных правил, полезных для человека. Но если таким образом смотреть на предмет, то и тогда невозможно исторически подтвердить того положения Милля, что и сами люди путем естественного развития могут приобрести такие же нравственные правила, которые они заимствуют от откровения. Люди, помимо откровения, никогда не могли сознать вполне сущности своей нравственной природы, и естественное нравственное учение их всегда отличалось односторонностью и неправильностью. Поэтому, если откровение сообщает такие нравственные истины, которые обнимают всю нравственную жизнь и деятельность человека, и притом сообщает их так ясно, просто и общедоступно, что они делаются достоянием всех людей; то это должно служить признаком истинного откровения и никогда не может дать основания отрицать его сверхъестественное происхождение. Основанием откровенного учения служит отношение одной всемогущей, всесовершенной, разумной и любвеобильной личности к слабым ограниченным, но в тоже время разумным личностям, a существенное свойство каждой ограниченной личности состоит в том, что она, с одной стороны, свободно самоопределяет себя к деятельности, а с другой – имеет нужду в высочайшем образце и руководителе своей деятельности. Значение этого образца или авторитета в развитии человека должно определяться тем, насколько он более, с одной стороны, понимает человеческую природу, закон и цели ее существования; а с другой – имеет способность, сообразуясь с силами и способностями тех, для которых служит руководителем и образцом, предлагать правила для деятельности в той форме и с таким содержанием, чтобы они могли быть свободно, сознательно восприняты теми, которым предлагаются. Чем более авторитет таким образом поступает, чем более он сообразуется с силами и способностями тех, для кого служит авторитетом, и, следовательно, чем более нисходит в своих отношениях до того, чтобы быть понятым, тем более он естественно может приносить пользы. Наоборот, если авторитет в своих отношениях не поступает таким образом, предлагает не то, что можно принять, предлагает свое собственное знание и предлагает в форме настолько высокой, что она не понятна для тех, которым передаются известные нравственные правила, или какие-либо практические советы; то он может только возбудить недоумение, но сопровождаться полезными результатами не может. Если смотреть с такой точки зрения на Божественное Откровение, то указанная Миллем невозможность признавать сверхъестественное происхождение откровения представляется возможною и необходимою. Никакими соображениями ума невозможно представить, чтобы Творец, сообщая свою волю людям, в тоже время не имел бы в виду людей с их естественными силами и способностями. Наоборот, является совершенно понятным, целесообразным и вполне достойным Бога, как всеведущего и любвеобильного Существа, когда Он предлагает людям такие нравственные правила, которые близки сознанию человека, составляют существенную потребность его нравственной природы и в свободном выполнении которых заключается истинное благо и счастье человека, и предлагает их: а) с такою ясностью, какая только возможна пo свойству открываемых предметов; этого требует премудрость Бога – виновника откровения; б) с такою приспособительностью к понятиям человека, какая только может быть допущена без ущерба истине; этого требует цель откровения и в) таким тоном, из которого прямо видно было бы, что здесь говорит Бог, а не человек. ²⁶⁶

He признавая внутренних доказательств, вытекающих из содержания Откровения, Милль все значение придает внешним доказательствам, к которым относятся сверхъестественные факты или чудеса. Как мыслитель, верующий в неизменность мировых законов, он естественно должен бы был положительно отрицать возможность чудес, как действий, несогласных с неизменным мировым законом. Этого же требуют и все религиозно-философские воззрения Милля, потому что допускать возможность чудес можно только при вере во всемогущего Бога, сотворившего мир. Если же наоборот признавать, что материя и сила вечны, верить, что они имеют в себе все необходимое для образования мира, а Творец был только благоустроителем, – образователем не материи, а космоса, и сам в своей деятельности подчинен непреодолимым законам, тο о возможности чудес не может быть и речи. ²⁶⁷ Действия демиурга, бесспорно, будут превосходить деятельность людей только в лучшем выборе средств: а без средств, без материала, он ничего не может творить. Таким образом, необходимо одно из двух, если чудо возможно, то существует всемогущий Творец, как первая мировая причина: если же первою причиною всего существующего признавать материю и силу, в таком случае не может быть и речи о чудесных явлениях. Среднего пути невозможно представить. Ho Милль вместо того, чтобы положительно отрицать возможность чудес, рассматривает, с одной стороны, все положения, направленные против возможности чудес; a с другой – все доводы в пользу их, и делает тот общий вывод, что мы имеем некоторое право говорить, что нет ничего невозможного, или совершенно невероятного, что может быть сверхъестественные факты совершались. ²⁶⁸ Таким образом, Милль, как бы склонный к тому, чтобы допускать возможность чудес, в тоже время, следуя позитивному направлению, ставит возможность чудес на такую неопределенную почву, которая почти равносильна отрицанию их возможности. Отрицательные доказательства, говорит он, сильны, а положительных нет, или они весьма незначительны. ²⁶⁹ Желая выйти из такого неопределенного положения, которое никогда не может удовлетворить человеческую мысль, стремящуюся к положительному уяснению вопросов, мы должны по возможности показать, что все отрицательные свидетельства не имеют настолько силы, чтобы могли поколебать веру в возможность чудес. Что же касается положительных свидетельств, то они дают полное основание признавать сверхъестественные факты историческими событиями. Подробно остановиться на разъяснении поставленных вопросов представляется необходимым с одной стороны уже потому, что сам Милль неопределенно решает их, а с другой – потому, что в современном обществе между многими существует убеждение, что порядок природы не изменяем, что индуктивная философия утверждает постоянство и неизменность естественных причин, что образованный ум должен удерживаться от признания чего-либо несогласного с законами природы и т. д. и т. д.

Что должно разуметь под природою и под законами природы? Милль, как мы видели, рассуждает таким образом: под природою должно разуметь сумму всех явлений в связи с причинами, вызвавшими их, включая сюда не только тο, что существует, но и то, что может существовать. Под законами же природы должно разуметь те условия, при которых каждое явление со всеми своими силами и свойствами занимает определенное место с правильностью. ²⁷⁰ Если признать такое определение природы и законов природы строго обоснованным на научных данных, и, следовательно, безусловно верным, тогда можно согласиться и с тем довольно распространенным взглядом, что чудеса не согласны с наукою, которая утверждает неизменность мирового закона. Вопрос теперь сводится к тому: действительно ли на основании научных данных можно доходить индуктивным путем до таких смелых обобщений, которые делает Милль в своих определениях природы и законов природы? Чтобы правильно уяснить этот вопрос, необходимо обратить внимание 1) на то, до каких выводов при настоящем состоянии науки возможно доходить индуктивным путем от изучения мировых явлений и 2) действительно ли настоящее знание природы может дать основание признавать неизменность мирового закона.

Индуктивный путь исследования, как признает и Милль, состоит в наблюдении и классификации тех мировых явлений, которые входят в круг человеческого опыта. Следующие этому пути исследования наблюдают и приводят в порядок известные явления и факты и делают из них некоторые, общие выводы; напр., всегдашний опыт убеждает их, что солнце восходит в определенное время каждое утро: отсюда заключают, что такой порядок неизменно будет продолжаться и на будущее время, или: они видят, что смерть следует за разрушением тела, и что нет такой силы, которая могла бы, в пределах нашего опыта, восстановить жизнь; отсюда заключают, что подобное явление и впредь будет продолжаться, и что жизнь, следовательно, не может быть возвращена умершему человеку. Что подобные индуктивные выводы невозможно считать строго доказательными, а только вероятными и возможными, это несомненно. Но индукция не ограничивается только частичным наблюдением мировых явлений; она на основании них делает общие выводы, которым произвольно придает характер законности, неизменности. Вся сила доказательности индуктивных обобщений может быть формулирована следующим образом: известное явление во весь наш прошедший опыт усматривалось в определенной связи с другими явлениями предшествующими, сопутствующими и последующими; отсюда мы делаем заключение, что и в будущем оно необходимо будет усматриваться в той же самой связи. Но при этом является вопрос: почему и в будущем оно должно являться в той же самой связи? Может ли кто-нибудь доказать необходимость этого? Может ли последователь индуктивной философии представить другие основания этому кроме простой только веры, что так было прежде? Существует ли, наконец, какая-либо физическая невозможность предполагать, что это не будет так? Правда, мы ожидаем, что явления, находящиеся теперь в определенной связи с другими явлениями предшествующими и последующими, и в будущем будут находиться в той же самой связи и взаимоотношении; но подобное ожидание не имеет для себя строго научной основы. Наше ожидание основано только на предшествующем опыте, но невозможно сказать, чтобы оно основывалось на строго индуктивных выводах. При каждом научном объяснении начала и причины какого-либо явления, замечает проф. Станлей Джевонс, представляются величайшие трудности по причине дивного распределения и взаимного соотношения мировых явлений. Эти трудности при объяснении закона сочетания известных явлений постепенно увеличиваются в геометрической прогрессии при каждом восходящем шаге индукции. ²⁷¹ Свою мысль о том, как трудно уяснить: какие возможны сочетания между двумя, тремя и более явлениями, и какие невозможны, какие возможны следствия сочетания их и какие невозможны; и что эта трудность постоянно увеличивается с присоединением новых явлений, он наглядно представляет в следующей оригинальной и в тоже время заслуживающей внимания таблице:

Индуктивный путь исследования, таким образом, при настоящем состоянии науки совершенно не имеет никаких оснований делать выводы от своих наблюдений к общему неизменному закону. Говорить о неизменности закона сочетания известных явлений возможно только после того, когда все явления точно узнаны и исследованы в их прοисхождении и отношении к другим явлениям, что невозможно на основании ограниченного опыта. «Мы не можем быть уверены, что наше наблюдение не опустило ни одного факта, который может сделать будущее, по-видимому, отличным от прошедшего. Как творение универса есть акт, превосходящий всякий ограниченный опыт, так и изменения в этом творении должны быть бесконечно выше границ наших умственных способностей. To, что мы знаем о будущих явлениях, есть только повторение содержания нашего предшествующего опыта и знания». ²⁷² Теперь понятно, что утверждать неизменность мирового закона возможно было бы только в том случае, когда точно была бы исследована вся мировая жизнь, как в ее происхождении, так и во всех ее дивных сочетаниях и взаимоотношениях; а если мы не можем дойти до такого знания, которое должно быть бесконечным знанием; не можем проникнуть в причины этих однообразно повторяющихся явлений природы; то не имеем никакого права обращать сумму наших наблюдений, как бы она ни была велика, в положительный и неизменный мировой закон. Бесконечный опыт и бесконечное знание только могут законно убедить нас в существовании изменных или неизменных мировых законов. «Доказательно утверждать, что вся мировая жизнь совершает свое течение пo неизменному закону возможно только в том случае, когда мы знаем: 1) количество всего материала, из которого образован мир, 2) знаем тот путь и способ, по которому он рассеян пo пространству и 3) когда известны, наконец, все те взаимные отношения, в которых материальные предметы действуют друг на друга». ²⁷³ Только такое совершенное знание может дать верные выводы, а наше знание природы ограничивается только небольшим кругом предметов, притом и то знание, которого мы можем достигать при изучении мировой жизни, полно сомнений и неточностей. Математика признается точною наукою, выводы ее, несомненно, должны быть приняты, но и она сделала не много при вычислении законов движения разных мировых явлений. Неужели же после всего этого возможно в самомнении утверждать, что путем индуктивным мы знаем всю мировую жизнь и основательно можем утверждать неизменность мирового закона? Нет, думаем, будет основательнее, подражая Ньютону, при рассмотрении величественного и дивного мирового порядка смиренно преклоняться пред тою Силою, которая устроила такое прекрасное целое.

После всего сказанного, думаем, можно иметь полное основание утверждать, что понятие о неизменном мировом законе никогда не может быть выведено путем строго индуктивным от изучения природы, а основано только на наблюдении и на ожидании, что повторяющиеся прежде явления в известной связи и последовательности, повторятся таким же образом и в будущем. Поэтому единственное наблюдение, несогласное с тем, что мы ожидаем, разрушило бы нашу гипотезу о неизменном мировом законе, о постоянстве естественных причин, опрокинуло бы всю нашу предполагаемую необходимость известных явлений, необходимость, основанную на индукции. Отсюда и возражения против возможности чудес, которые будто бы нарушают однообразный и неизменный закон природы, не имеют другого основания в свою пользу, кроме предположения, основанного на ожидании. Если представление о неизменном мировом законе не имеет для себя основания в научных данных; между прочим, это представление служит основанием самого развития естественных наук, то без сомнения должен возникнуть вопрос: где же источник веры человечества в неизменное течение мировых явлений? Единственно правильное объяснение этого можно находить только в том предположении, что люди сознательно или бессознательно допускают, что вся мировая жизнь образована высочайшим и всемогущим Разумом, по премудрому плану Которого дивно устроенный мировой механизм правильно и однообразно совершает свое течение. Таким образом, неизменная божественная воля, как причина всего существующего, служит основанием развития естественных наук. Что же касается опытного изучения природы, то оно только в некоторой степени подтверждает и уясняет эту истину. Смотря с этой точки зрения на предмет, нельзя не согласиться с Карпентером, который полагает, что неизменные законы основаны на неизменной воле Творца природы, и принятие первого положения необходимо должно включать понятие о втором. Противоречие между законом природы и Божественною волею может быть только при неправильном представлении о Божестве, или тогда, когда нет правильного философского взгляда на действительное значение науки, цель которой должна состоять в том, чтобы уяснять проявление бесконечной воли в мировой жизни. ²⁷⁴ Неизменяемость и всемогущество Божества нигде так ясно не открываются, как в неизменном продолжении одного и того же способа действия не только чрез ограниченный период человеческого опыта, но и, как мы имеем основание верить, от самого начала происхождения мировой системы. ²⁷⁵ Поэтому научный смысл слова «закон», как выражающий наблюдение человека над однообразием следствий мировых явлений в сфере опыта, может и должен быть формулирован следующим образом: под словом «закон» должно понимать предопределенное высочайшим Разумом правило или норма, сообразно с которою идет мировая жизнь. Подобная же мысль часто выражается таким образом, что управление миром совершается согласно с законами, а это выражение неточно и может служить основанием для такого вывода, что закон существовал и сообразно с ним затем уже образован и управляется мир. Если с понятием «закон», говорит Карпентер, можно соединять на самом деле тот смысл, что он, как бы некоторый агент существует между Творцом и природою, то было бы гораздо лучше, если бы неопределенное выражение «закон» было совершенно удалено из науки и вместо обыкновенного выражения, что мир управляется согласно с законами, было бы правильнее выражаться так: действие первой причины сопровождается неизменным однообразием в мировой жизни, основанием для такого однообразия служит бесконечное знание и мудрость первой причины – Ума. ²⁷⁶ Таким образом, когда люди науки говорят о неизменности мирового закона, то этим в существе дела выражается не то, что они на самом деле путем научным дошли до такого представления о законе, а подтверждается лишь общая вера человечества в бытие разумной первой причины, которая так премудро образовала всю мировую систему, что последующие изменения в ней оказались ненужными.

С признанием же бытия высочайшего Разума, на неизменной воле Которого основано все изучение мировых явлений, и возможность чудес не только не противоречит представлению о законах природы, а, напротив, совершенно согласно с мировым законом правильно понятым. Под законами природы, как говорили, должно понимать только тот способ или правило, по которому действующая причина действует. Отсюда: всеобщий абсолютный мировой закон есть закон причины и действия. Нарушение этого закона может быть только в том случае, когда встречалось бы действие без причины, напр., если бы камень сам собою поднялся с земли без участия силы, достаточной победить закон тяготения, то это естественно будет нарушение закона. То же самое следует сказать и о чудесах, что они невозможны только в том случае, когда не будет достаточной причины. Если же достаточная причина существует, тο и действие, которое она производит, будет согласно с законами природы. При этом нет большой надобности обращать внимание на то, какая причина действует естественная ли (закон тяготения, или усилие человеческой воли), или сверхъестественная (божественная воля), важно только то, чтобы существовала достаточная причина. Думаем, что никакой последователь индуктивной философии не может отрицать силу ума над материею, его способность останавливать и временно побеждать известное течение мировых явлений. А если так, то мы совершенно не имеем основания без противоречия себе утверждать, что верховный Творец и Промыслитель мира не может для своей славы и для выполнения своих премудрых целей непосредственным актом всемогущей воли совершать сверхъестественные действия в природе. Когда действие совершается помощью сочетания известных физических явлений, или усилием человеческой воли, то оно называется естественным или натуральным, если же непосредственно действует Божественная воля, то действие называется сверхъестественным явлением, или чудом; но ни первое, ни второе действие не составляют нарушения закона, а напротив вполне согласно с мировым законом причины и действия. Таким образом, все отрицательные положения, направленные против возможности чудес, которые будто бы нарушают неизменный мировой закон, не имеют права претендовать на доказательное значение с признанием Божества, как первой причины.

Впрочем, и сам Милль, отдавая полное значение отрицательным свидетельствам, прибавляет, между прочим, что «они должны несколько потерять свою силу, если существование Бога, сотворившего мир, признается за факт; тогда решение вопроса, по его мнению, должно основываться на том, что мы знаем о божественном управлении миром. Наблюдение мировых явлений неоспоримо доказывает ту мысль, что Божество управляет миром вторыми причинами». – Здесь по поводу наблюдения, которое дало основание Миллю признать неизменность мирового закона и сомневаться в возможности чудес, необходимо заметить, что если оно (наблюдение) не может распространиться на все творение, если оно не может достигнуть всех прошедших веков, не одарено атрибутами всеведения и вечности, то и не может доказательно утверждать, что не существует непосредственного чудесного божественного вмешательства в мировую жизнь. Правда, теперь мы мало или совсем не видим чудес, это так и должно быть, потому что все сотворенное в природе было совершенно, некоторые несовершенства – аномалии – внес в нее человек нарушением закона своего существования, для восстановления падшей природы, которого была существенно необходима помощь сверхъестественная, Божественная. Теперь человечество, имея перед глазами, с одной стороны, откровенное учение, а с другой – историческую жизнь народов, в судьбе и развитии которых проявляется и действует промыслительная сила Божия, не имеет права требовать знамений и чудес. Если указанные два источника не достаточны для того, чтобы человек понял себя, свою природу и свои нравственные отношения к природе, людям и Творцу, правильно развивал себя и таким образом достигал счастья; то не помогут и чудеса. «Если Моисея и Пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес не поверят» (Лк.16:31). Чудеса, таким образом, были необходимы не для целей природы, которая, будучи образована совершенною, и бессознательно выполняя закон и цели своего существования, сама своими естественными силами, данными ей от Бога, может достигать своих целей; а для нравственного возвышения человека, именно, чтобы он – нарушивший первобытный союз с Богом, извративший цели и потребности своей природы и, наконец, потерявший даже истинное понятие о том, что такое он, как нравственное существо – мог бы, видя сверхъестественные факты, так сказать, осязательно убедиться, что в данном случае действует сам Бог, и что учение, подтвержденное чудесами, должно быть учением истинным, Божественным.

Разбирая отрицательные свидетельства против чудес, мы пришли к заключению, что oни не имеют той силы доказательности, чтобы могли поколебать веру в возможность чудес, теперь же при уяснении положительных свидетельств необходимо постараться доказать, что чудеса имеют полное значение исторических фактов и необходимы, как внешние свидетельства Божественного Откровения.

He один Милль, но и многие другие противники сверхъестественного (напр. Юм) обыкновенно говорят, что чудеса творились пред народом невежественным, который не умел отличать восприятия чувств от живого воображения, призрачное от действительного, естественное от сверхъестественного. Допускать возможность такого предположения нет оснований, потому что чудеса творились не пред одним невежественным человеком, а пред многими людьми без различия пола, возраста и развития, и притом творились тогда, когда их, по-видимому, и не ожидали, напр., когда ученики И. Христа переезжали море галилейское «поднялась великая буря, волны били в лодку, так что она уже наполнялась водою» (Мк.4:37); «а Спаситель спал на корме на возглавии. Ученики будят Его и говорят Ему: Учитель! неужели тебе нужды нет, что мы погибаем» (Мк.4:38). «И встав, Он запретил ветру и сказал морю: умолкни, перестань. И ветер утих и сделалась великая тишина» (Мк.4:39.). Ученики видели бурю, слышали приказание Спасителя и, наконец, видели чудесное прекращение бури. Предполагать здесь обман зрения и слуха у всех учеников невозможно. Если мы приведем факт воскресения Лазаря, находившегося четыре дня во гробе при большом собрании Иудеев (Ин.11:17–45), из которых некоторые были даже врагами Христа, – пошли к фарисеям и сказали им, что сделал Иисус (46), – то здесь предполагать обман чувств у всех никаким образом невозможно. Пусть, наконец, все обманулись вопреки всякой возможности; то дальнейшая жизнь Лазаря, без сомнения, должна служить неоспоримым доказательством его чудесного воскресения.

Милль говорит далее, что вера в чудесные явления основывается на выводах. Люди видят необыкновенные явления, естественным путем объяснить их не могут и поэтому предполагают, что они совершены божественною волею; тогда как в равной степени возможно и другое предположение, именно, что явление произведено естественными, но еще неизвестными нам причинами. Что все чудесные явления основываются на выводе, это, несомненно, потому что наблюдение присутствующих при чудесном явлении не могло доходить до сверхъестественного по той простой причине, что человеческий глаз не может видеть работу сверхъестественного агента, производящего чудо. Но вывод зрителей был законный и необходимо вытекающий из виденных ими фактов: другого вывода невозможно было и сделать, хотя бы при чудесном явлении присутствовали образованнейшие зрители. He приводя многих примеров, укажем на следующий: При выносе сына вдовы Наинской (Лк.7:11–16), зрители видели мертвое тело на носилках, видели плачущую мать, видели Иисуса, встречающего погребальную процессию, слышали Его слово вдове: не плачь (13), слышали приказание, обращенное к мертвому: юноша? тебе говорю встань (14), видели мгновенное действие, совершившееся вследствие одного слова Спасителя, именно: тот, который был мертв сел и стал говорить (15). Они видели все это и сделали такой вывод: великий пророк восстал между нами, и Бог посетил народ свой. (16). Вывод их был самый законный, необходимо вытекающий из виденных ими фактов. Если указанный пример недостаточен, и чудо воскресения сына вдовы Наинской будут стараться объяснить естественным путем, то чудо явления самого Христа, Которого сам Милль признает чудесным, Богом посланным человеком, затем чудесное воскресение Его из мертвых должно служить неоспоримым свидетельством того, что чудесные явления действительно совершались и подтверждены как исторические факты.

Можно идти еще далее и утверждать, что чудо не основывается только на выводе зрителей, но что совершители его сами могли доходить до сверхъестественного, они чувствовали присутствие в себе Божественной силы, также полно сознавали ее, как и действия своей собственной воли. Когда ап. Петр сказал хромому, просящему милостыню при дверях храма: «Серебра и золота нет у меня, а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи». (Деян.3:6); то он вполне сознавал, что в нем была сила высшая, божественная, которую он засвидетельствовал в факте исцеления хромого точно таким же образом, как свидетельствовал о каком-либо действии собственной человеческой воли.

После всего сказанного мы имеем основание утверждать, что чудеса (И. Христа и Его апостолов) засвидетельствованы и доказаны как исторические факты; и, как всякий исторический факт, они находятся в области обыкновенного человеческого наблюдения и здравых логических выводов; сознательное же наблюдение и основанные на нем правильные логические выводы всегда служили и служат законными источниками человеческого знания. Вся история основана на них. Если мы откажемся принимать их в отношении к чудесам, то можем ли постоянно принимать их в других случаях? Если мы решимся отвергнуть достоверность чудес, тогда необходимо вместе с этим отвергнуть все основание, на котором зиждется история; если мы усумнимся в показаниях внешних чувств, то поколеблем основания, на которых построяются индуктивные исследования.

После краткого разбора отрицательных и положительных свидетельств Милля, направленных, если не к положительному отрицанию, то к сильному сомнению в возможности и достоверности чудес, перейдем к уяснению того, что чудеса были существенно необходимы, как внешние свидетельства Божественного Откровения, и что они служили неоспоримым свидетельством премудрости, всемогущества, благости и любви Божией к падшему человеческому роду. При уяснении этого вопроса мы будем руководствоваться главным образом тем, как сам божественный Посланник, Богочеловек Христос Иисус и Его апостолы смотрели на чудеса, и какое важное значение они придавали им.

Сверхъестественные чудесные явления служили видимым и, так сказать, осязательным подтверждением безусловной истинности того учения, которое передается людям от имени Бога. Будучи всегда совершаемы сверхъестественною силою всемогущего Бога, чудеса способствовали тому, чтобы очевидцы их с полным доверием следовали правилам и наставлениям тех, которые были избраны самим Богом для передачи Его воли людям. Поясним это примером. Человек, получивший откровение от Бога, передает его другим людям, те колеблются ему верить и требуют знамения в подтверждение того, что он действительно передает им волю Божию. Какое же он может дать подтверждение истины своих слов? Открыть сверхъестественного агента, сообщающего божественные истины его уму, он, разумеется, не может; тогда он обращается к косвенному доказательству, именно: совершает действие выше человеческой силы, действие, которое каждый обыкновенный наблюдатель может видеть и оценить, что оно может быть произведено только при помощи сверхъестественной, божественной силы. Совершает он это действие чрез обращение с молитвою к Богу и таким, так сказать, косвенным образом, удостоверяет, что божественная сила действует чрез него, и что, следовательно, то, что он проповедует, есть слово божественное.

Что чудеса весьма много содействовали тому, чтобы слово Божие распространялось между людьми, и чтобы сами люди с полным доверием следовали тому, кто передает им божественные истины, подтверждением этого служит вся евангельская история. Первое чудо, совершенное Спасителем на браке в Кане галилейской, было превращение воды в вино (Ин.2:1–11). Здесь сверхъестественный факт – превращение воды в вино – служит осязательным доказательством Божественной силы в И. Христе. Результатом этого чуда естественно было то, что «уверовали в Heгo ученики Его» (11 ст.).

Сам Спаситель видел в чудесах существенное средство, благодаря которому люди могли убедиться в том, что Он действительно Сын Божий, явившийся для спасения людей. Когда Иоанн Креститель послал двух своих учеников к И. Христу спросить Его: «Ты ли тот, который должен прийти, или ожидать нам другого? И сказал им Иисус в ответ: пойдите, скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют» (Mф.11:3–5). Из указанных сверхъестественных явлений они сами затем могли вывести свидетельство в пользу Его божественного посланничества. В отношении к образованному классу своего времени – книжникам и фарисеям – Спаситель применял тот же самый род доказательств. «Я имею свидетельство больше Иоанна, ибо дела, которые Отец дал Мне сοвершить; самые дела сии, Мною творимые (αύτα τα έργα, ά εγος ποιώ) свидетельствует о Мне, что Отец послал Меня (Ин.5:36). Здесь Спаситель специально указывает на то чудо, которое Он совершил в Иерусалиме над 38-ми летним расслабленным (Ин.5:1–16). В прощальной беседе с учениками Спаситель говорит им: «Верьте Мне, что Я в Отце и Отец во Мне; а если не так, то верьте Мне по самым дѣлам» (Ин.14:11).

Апостолы свое божественное посланничество доказывали чудесами, которые считали необходимыми в подтверждение того, что они проповедуют слово Божие. Так о Павле и Варнаве повествуется в деяниях Апостольских, что «они пробыли здесь (в Иконии) довольно времени, смело действуя о Господе, который во свидетельство слову благодати своей творил руками их знамения и чудеса» (Деян.14:3). Ап. Павел в послании к Евреям пишет: «если чрез Ангелов возвещенное слово было твердо, и всякое преступление и непослушание получало праведное воздаяние, то как мы избежим, вознерадев о толиком спасении, которое быв сначала проповедано Господом, в нас утвердилось слышавшими от Него; при засвидетельствовании от Бога συνεπίμαρτυρoῦντος τοῦ Θεοῦ знамениями σημείοις и чудесами καί τέρασιν и различными силами δυνάμεσι и раздаянием Духа Святого по Его воле» (Евр.2:2–4). Здесь Ап. Павел признает знамения, чудеса, и различные силы необходимыми для доказательства божественного посланничества Апостолов и божественного авторитета их учения. Вся история первоначального распространения христианства показывает, что чудеса, сопровождая устную речь, представлялись существенно необходимыми для успешного распространения Евангелия и служили несомненным свидетельством божественной силы и любви.

Для большей характеристики чудес считаем не лишним обратить внимание на те термины, которые употребляются в священных книгах для обозначения того, что мы называем чудом. Они следующие: 1) τερατα чудеса, необыкновенные изумительные явления; 2) σημεία знамения и 3) δύναμεις силы. Первое из этих выражений – τέρατα никогда отдельно не употребляется в новом завете, чтобы не подать повода кому-либо смотреть на чудеса. только как на необычайные проявления божественной силы без всякой определенной цели; но всегда в связи с σημείоѵ, чтобы показать, что чудо творилось не для возбуждения только удивления толпы, но что оно имело более высокую цель, именно показать, что учение, подтверждаемое чудом, было действительно божественным учением. Все указанные три термина употребляются тогда, когда св. писатели имели в виду с полною силою определить значение и смысл чудес. Так ап. Петр в своей одушевленной речи, произнесенной после сошествия св. Духа на апостолов, между прочим, говорит: «Мужи израильские! выслушайте слова сии: «Иисуса Назорея, мужа засвидетельствованного вам от Бога (ἀνδρα ἀπό τοῦ Θεοῦ αποδεδειγμενον εις ὑμᾶς) силами (δύναμεσι) и чудесами (καί τέρασι) и знамениями (σημείος), которые Бог сотворил чрез Heгo среди вас, как и сами знаете» (Деян.2:22). Ап. Павел в послании к Коринфянам пишет: «Признаки апостольства оказались пред вами всяким терпением, знамениями (σημείος), чудесами (τερασι) и силами» (καί δυνάμεσι) (2Кop.12:12). При этом следует также заметить, что указанные три термина, хотя не синонимические, однако не обозначают трех различных родов чудес, а определяют одно и тоже чудо только с трех сторон, чтобы показать его полное значение. Каждое чудо есть τερας, как изумительное явление, возбуждающее внимание зрителя, в тоже время оно есть σημειον – знак, доказательство божественной силы в совершителе чуда, и, наконец, оно есть δύναμις сверхъестественная божественная сила. Например, чудо исцеления расслабленного в Капернауме (Mк.2:3–12) было τερας, потому что те, которые видели его, изумились, все изумлялись (12 ст.). Оно было δύναμις, потому что когда Спаситель сказал расслабленному: «Тебе говорю, встань, возьми постель свою и иди в дом свой, он тотчас встал и, взяв постель, вышел пред всеми» (11, 12); оно было, наконец, σημειον, потому что показало, что Тот, Кто творил чудо, обладал божественными свойствами и имел власть прощать грехи. Чадо! прощаются тебе грехи твои (5 ст.). Необходимым следствием указанного чудесного явления было то, что все прославили Бога, говоря: никогда ничего такого мы не видали (12 ст.).

Объединяя все сказанное о возможности, достоверности и необходимости чудес, как внешних признаков Божественного Откровения, мы получим следующие общие выводы:

1) Никакие отрицательные свидетельства не могут доказательно поколебать веру в возможность чудес.

2) Чудеса не нарушают законов природы, а напротив, согласны с всеобщим мировым законом причины и действия.

3) Чудеса засвидетельствованы как исторические факты.

4) Чудеса были существенно необходимы, как внешние свидетельства Божественного Откровения, потому что они осязательным образом указывали на всемогущество, всеведение, благость и любовь Бога, Творца, Промыслителя, Искупителя и Освятителя человека.

Учением об откровении заканчиваются все теоретические рассуждения Милля о религиозных вопросах, которые он. старался обосновать, по возможности, на естественнонаучных данных. Теперь из теоретической области он переходит в область практическую, с целью показать, насколько религия может иметь значение для достижения общественного и индивидуального блага в здешней жизни. Поэтому вопрос о пользе и значении религии для блага земной жизни будет служить предметом и нашего настоящего рассуждения. А так как достижение блага земной жизни определяется нравственным развитием человека; то вопрос должен сводиться к тому, имеет ли значение религия для нравственного развития человека, и какое отношение по своей сущности она имеет к нравственной природе его, т. е. составляет ли существенную потребность ее или искусственным образом привилась к ней, путем воспитания и предания сроднилась с нею, и, не имея ни силы, ни значения сама в себе, она в тоже время безотчетно удерживается всем родом человеческим. Таким образом, вопрос о пользе или значении религии может получить свое настоящее разрешение только при уяснении вопросов о происхождении и сущности религии, отношении ее к нравственной природе человека и значении для нравственного развития человека вообще. В виду же того, что рассуждения Милля о пользе и значении религии с одной стороны возбуждают много недоумений и сомнений; а с другой – могут дать основание для некоторых, немощных в вере, усумниться в действительном значении религии для нравственного развития человека; необходимо, прежде чем положительно говорит о происхождении, сущности и значении религии, остановиться на разборе тех положений Милля, которые дали ему основание отрицать значение религии для достижения индивидуального и общественного блага.

Религия, рассматриваемая сама в себе, говорит Милль, не имеет никакого значения, и все ее влияние на человеческую жизнь обусловливается воспитанием, авторитетом и общественным мнением; в подтверждение своей мысли он указывает на Еврейский народ, который часто забывал истинного Бога и поклонялся богам языческим. Что воспитание, авторитет и общественное мнение не только имеют громадное влияние на развитие и усовершенствование общества, но и составляют необходимый закон человеческого существования и развития, эта истина несомненна. Только то непонятно, каким образом и воспитание, и авторитет, и общественное мнение при постоянном развитии и усовершенствовании общества, всегда сознавали, что правильно воспитывает общество в нравственном отношении возможно только под авторитетом религии. Бесспорно, и сам Милль признает, что в нашей природе существует стремление к знанию, и это стремление требует удовлетворения, но если отнять воспитателей, авторитет и общественное мнение, то результат будет тот, что человек, прежде чем сознает свою потребность к приобретению знаний, будет уже поклоняться дереву, солнцу, камням и т. д. Отсюда необходимо можно сделать только тот единственный вывод, что в человеческой природе существует потребность стремиться к высочайшему Существу, чувствовать смирение, страх, любовь и благоговение пред Ним, которые обнаруживаются в диких народах в инстинктивном преклонении пред разными явлениями природы, поражающими или своим величием, или красотами, или громадностью, или даже вредными влияниями; а в образованных – в сознательной разумной преданности единому всемогущему Богу – личному Духу, а если такой вывод невозможен, тогда никакими путями, никаким внешним механическим способом невозможно объяснить стремления всех исторических народов на всех ступенях их нравственного развития к высочайшему Существу. Приведенный пример Милля, что Еврейский народ не всегда был верен своему Богу, своей религии, никак не может служить подтверждением того, что религия будто бы сама в себе не имеет никакого влияния на социальную жизнь человечества. Он указывает только на то, что Еврейский народ не развился еще до того, чтобы правильно понять свою человеческую природу и свои отношения к единому личному Богу; а вследствие нравственной недоразвитости и притом живя между языческими народами, которые имели такое представление о божестве или божествах, которое более соответствовало их нравственному развитию, весьма естественно должно быть то явление, что и народ Еврейский часто уклонялся с истинного пути и обращался снова с верою к Богу не потому, что вполне понимал ложность языческих религий, сколько главным образом благодаря тем несчастиям, которые он испытывал, оставляя веру в Бога; без религии же никогда не был. Приведенный пример Милля, таким образом, подтверждает только ту несомненную истину, что для правильного отношения к Богу необходимо собственное нравственное развитие человека, и насколько человек более развит в нравственном отношении, настолько чище и правильнее его отношение к Богу; но ничего не может говорить в подтверждение того, что религия не имеет значения сама в себе.

Не имея ни силы, ни значения сама в себе, религия, по Миллю, не может иметь никакого полезного применения к развитию общественной жизни, кроме разве того, что облегчает несколько человеческие законы при отыскивании преступников. Опять является недоразумение: каким образом человечество могло дойти до сознания, что что-то внешнее, искусственно привившееся к человеческой природе, не имеющее ни силы, ни значения само в себе, может так сильно влиять на натуры самые испорченные, на воров и разбойников, и заставляет их открывать свои преступления и отдаваться в руки человеческого правосудия. Непременно в глубине человеческой природы лежит сознание силы высшей, которая знает, все действия человека, и от которой нет возможности скрыться, и это сознание так сильно, что оно даже воров и разбойников заставляет признаваться в своих преступлениях. Правильнее, это не искусный род политики, а глубокое сознание высшего авторитета, от которого человечество получило все, которому, как высочайшему образцу, оно должно следовать и дать отчет в своей нравственной жизни и деятельности. Отсюда и значение религии для общественной жизни состоит в том, чтобы нравственный божественный закон служил основанием и руководством для социальных человеческих законов, и чтобы общество в своем развитии старалось приближаться к этому образцу. Правда, Милль здесь совершенно верно замечает, что источником нравственности служит человеческое сердце, и что мы теперь умеем отличать справедливое от несправедливого в социальной нравственности; но отрицать отсюда значение религии нет оснований, потому что как индивидуумы, так и общество находятся в процессе развития, а для развивающихся необходим образец и руководитель, сообразно с которым они развивали бы свои силы и способности.

Рассуждая о происхождении и источнике религии, Милль полагает в основу ее произвольную тенденцию младенчествующего ума приписывать движение и жизнь разным предметам, поражающим его своею неизвестностью, таинственностью и, пожалуй, громадностью, которые он и боготворил под влиянием страха. Как легко объясняются такие великие вещи! Человечество в продолжении более 18¹/₂ веков после рождества Христова и 55-ти веков до рождества Христова верило в бытие высочайшего Существа, сотворившего людей со стремлениями к своему Творцу, в общении с Которым заключается их высшее благо; наконец ему открывают глаза и показывают, что основанием религии служит произвольная тенденция ума приписывать жизнь неодушевленным предметам и по страху боготворить их. Только жаль, что никаким способом невозможно не только уяснить, но даже и представить, каким образом и откуда могла явиться эта произвольная тенденция боготворить? Каким образом, могло возникнуть это сознание силы высшей, божественной, пред которой человек должен преклоняться? Один вид страшных и таинственных явлений сам по себе не может привести к боготворению их. Животные также видят ужасные предметы природы и чувствуют страх, но он никогда не может довести их до представления о высшей силе. Притом сам Милль говорит, что дикие народы принимали только такие нравственные правила, научные истины и практические искусства, которые, по их мнению, происходили непосредственно от Бога; следовательно признавали Божество не страшилищем каким-либо, а, напротив, благим Богом, высочайшим Учителем и Руководителем человека во всей его жизни. Mы со своей стороны заметим, что высказанное положение Милля, именно, что – дикие принимали только такие нравственные правила, которые, по их мнению, происходили непосредственно от самых богов – заключает в себе глубочайшую мысль и служит подтверждением того, что в глубине человеческого духа заключается потребность находиться под руководством высочайшего Существа. Из истории языческих религий мы знаем, что храмы и жертвенники пользовались глубочайшим уважением. Все частные открытия и изобретения, приспособленные к чисто практическим, житейским целям, посвящались Божеству, как высшему защитнику и покровителю всего полезного. Впрочем, и сам Милль не отрицает совершенно потребности человеческой природы стремиться к сверхъестественному. Говоря о происхождении религии в умах образованных, он полагает в основу ее стремление человеческого духа знать: откуда произошел и для чего существует этот видимый мир. Таким образом, он считает познавательную способность человека с ее безграничным стремлением к знанию источником происхождения религии. С таким положением, правда односторонним, можно согласиться только в том случае, если смотреть на познавательную способность, как на одно из средств для проявления нравственной силы в человеке. Каждый человек имеет безграничное стремление к знанию. На чем основывается это стремление к знанию и притом безграничное? Человек стремится к знанию с целью познать истину. Стремление же к достижению истины есть нравственное стремление. Изучая мировую жизнь, человек руководится всегда следующими вопросами: для чего известные явления существуют: какая причина вызвала их к бытию; какое они имеют отношение к другим явлениям и т. д., словом он стремится к тому, чтобы уяснить истину в окружающей его природе явлений; а это в свою очередь указывает на нравственное стремление человеческого духа предполагать, что все существующее имеет причину и определенную цель в общей мировой жизни. Но на чем основывается и где человек может найти истину? Для того чтобы узнать истину и представить ее как факт, необходимо, чтобы она была, прежде всего, дана сама по себе. Каждое явление, все существующее истинно только по отношению ко всему. Но что должно разуметь под выражением все? Если каждый отдельный факт не истина сам по себе, то совокупность отдельных фактов также не может быть истиною; следовательно, то все, по отношению к которому, или по согласию с которым всякое отдельное явление, всякий факт признается истинным, не есть совокупность явлений; a тο, что пo существу своему является как всеобъемлющее начало, все в себе заключающее, ничего не исключающее. Таким образом, истина, как разум всего, лежит за пределами чувственного мира явлений и по своей сущности безгранична; поэтому и человек, стремящийся к истине, не может остановиться на конечном, a стремится к бесконечному знанию.

Если познавательная деятельность человека может доводить его до религии только в той степени, в какой она служит правильным проявлением его нравственного духа, то естественно, что для того, чтобы вполне понять происхождение, сущность и значение религии, необходимо иметь в виду полную нравственную природу человека, и все те способности и потребности, в которых она проявляется. Прежде всего, мы замечаем тот несомненный факт, что человек никогда не останавливается на том, что он есть, но всегда стремится к высшему, он создает для себя идеал, сообразно с которым старается направлять свою деятельность. Сознание двойства природы, с одной стороны, какова она есть, а с другой – какою должна быть, есть всеобщее сознание. Когда человек при некотором напряжении нравственных сил совершает действие, согласное со своею нравственною природою, то он доволен, он считает себя как бы высшим и лучшим, чем каким был прежде; он побеждает нечто в себе и поднимается выше. Из такого всеобщего наблюдения безошибочно можно вывести то заключение, что сущность всей вообще нравственной деятельности человека состоит в том, чтобы он постепенно возвышался и усовершенствовался, никогда не удовлетворялся тем, что он есть, а стремился к тому, чем должен быть. Где нет такого нравственного усовершенствования, когда человек или по собственной слабости, или по другим каким-либо обстоятельствам не восходит к совершенству, или искажает свои нравственные стремления, давая им ложное направление, то он чувствует внутреннее мучение, недовольство собою, и это мучение не есть какое-либо легальное наказание, происходящее от общества, или воспитателей и т. д.; но собственное внутреннее мучение, являющееся при сознании, что человек произвольно лишает себя того, чего он не должен был бы лишиться; не возвышаясь к совершенству, он тем самым произвольно удаляет от себя то благо, то внутреннее счастье, которое всегда осязательно чувствуется после того, как он хотя несколько поднялся от того, что он есть, к тому, чем он должен быть. Можно и должно непременно должны соединяться в нашем уме. Какими хорошими людьми мы можем быть, мы должны быть. Таким образом, вся нравственная деятельность человека должна направляться к тому, чтобы он поступал так, как должен поступать. Является вопрос, на чем основывается это понятие долга, сообразно с которым человек должен поступать? С точки зрения позитивной положительно нет возможности уяснить, каким образом и откуда в сознании человека может войти понятие должного, сообразно с которым человек должен поступать, не смотря ни на какие уклонения своей естественной воли. Исследование исторической жизни народов, наблюдение над жизнью современного человечества может указывать только на то, что благоразумно делать при настоящем состоянии и развитии общества; но облекать это благоразумное действие, основанное на известном развитии общества, в форму долга, имеющего обязательное значение для всех и каждого во все времена, решительно невозможно с положительной точки зрения. Понятие долга и вместе внутреннее чувство мучения, которое человек испытывает при неисполнении им того, что он должен исполнить, всегда предшествует развитию человека, всегда стоит впереди его, на какой бы высокой ступени развития он не находился. Подобное явление, необъяснимое путем естественного развития и усовершенствования человека, должно указывать с одной стороны на бытие сверхъопытного реального объекта; в котором, как высочайшем центре, сосредоточиваются в бесконечной степени все потребности нравственной человеческой природы, а с другой – на сверхъестественную цель и назначение самого человека. Чтобы полнее уяснить, в чем состоит назначение человека и где тот высочайший источник, образец, руководитель и цель, к которой он стремится по своей нравственной природе, мы опять должны обратиться к закону нравственного развития человека вообще.

Нравственное развитие свободно-разумного существа, как мы видели, возможно только при участии других разумных существ. Основный закон человеческого развития требует, чтобы существовал авторитет и образец, сообразно с которым человечество развивалось бы. Нравственная природа побуждает человека стремиться к достижению истины, к любви, правде и справедливости в бесконечной степени. Где же существует тот высочайший образец, сообразно с которым человек постепенно развивался бы и усовершенствовался в нравственном отношении? Где тот руководитель, который вел бы человека к тому, чем он должен быть? Естественно, что родители и воспитатели не могут быть такими образцами и руководителями, потому что они сами, как люди, находятся в процессе развития, сами ищут высочайшего образца и авторитета для своей деятельности. Все потребности человеческой природы: нравственные, умственные и эстетические, на какой бы высокой ступени развития ни стояло общество, никогда не могут найти в самих же людях, как существах конечных, своего полного завершения. Невозможно сказать, вот здесь предел, выше которого не может развиваться правда, любовь, истина и справедливость, потому что чувство долга и мучение, испытываемое при неисполнении его, всегда стоит впереди развития человека. Притом самые понятия: правда, любовь и справедливость настолько возможны и осуществимы в человеческих обществах, насколько они предполагают действительно существующий предмет, как бесконечный источник их проявлений. Как познание истины возможно только с признанием абсолютной всесовершенной вечной истины; так равным образом и развитие справедливой любви в обществе возможно только в том случае, если существует абсолютная вечная любовь и правда, подчиняясь которой, люди и сами в своей жизни могут осуществлять справедливую любовь. Если таким образом все человечество вообще ограничено, если никакое самое образованное общество не может представить высочайшего образца для истинно-человеческой деятельности, с которым сообразовалось бы все остальное человечество на всех ступенях своего развития, и если, наконец, без такого высочайшего образца и руководителя немыслимо вообще нравственное развитие общества; то естественно должен явиться вопрос: где же он существует? Где тот образец и руководитель, сознательно следуя которому, человеческое Я постоянно развивало бы себя и господствовало над всеми потребностями своей духовно-материальной природы. Стремление отыскать такой высочайший образец есть стремление всего человечества, стремление нравственной природы человека. Здесь то, в нравственной природе, стремящейся к высочайшему нравственному совершенству, и лежит истинное основание внутреннего иногда безотчетного стремления человека к высокому, идеальному, которому он готов отдаться и готов следовать. Отсюда, из этой нравственной потребности, когда она не находит для себя истинного образца, объяснимо то мучение, то недовольство жизнью, которое мы видим в истории человечества до времени пришествия Спасителя, когда лучшие люди ясно сознавали, что жизнь человеческая идет не нормальным путем, что она требует обновления. Все современные внутренние мучения, недовольство жизнью людей часто образованных, самоубийства и др. зависят единственно от того, что человек не определил себя, как существа нравственного, которое необходимо должно развиваться по образцу высочайшего нравственного совершенства. Совершеннейшим авторитетом, единым, вечным и неизменным образцом и руководителем человека в развитии всех его сил и способностей должно быть Существо бесконечно высшее человека, Существо божественное, в котором заключается бесконечная полнота всех тех нравственных совершенств, к развитию которых стремится человеческая природа. Человек сознает себя разумно-свободным, личным нравственным духом, сознает свою нравственную обязанность достигать власти над природою или иначе, изучать ее и пользоваться ее благами. Где же для него высочайший образец такой деятельности? Вся природа своим порядком и гармониею свидетельствует, что существует всемогущий и премудрый Творец, от Которого все произошло, и человек, смотря беспристрастно на мировой порядок, должен преклоняться пред разумною силою, сотворившею ее и, имея способности к знанию, должен стремиться развивать их по образцу высочайшей премудрости. Человек сознает свою нравственную обязанность любить и в любви быть справедливым. Где же здесь для него образец и руководитель? История свидетельствует, что Бог, по бесконечной любви, промышляет о роде человеческом, что Он послал Сына Своего в подобии плоти греха, Который для спасения людей, для примирения их с Богом, принес Самого Себя в жертву божественному правосудию. Человек чувствует внутреннее мучение при нарушении им чувства долга – при неисполнении своих нравственных обязанностей в отношении к себе, другим людям и Творцу; – отсюда в связи с откровенным учением в нем является убеждение, что всемогущий Творец природы, дав все средства человеку для правильного развития его нравственной природы, в тоже время, безусловно, справедлив и правосуден и воздаст каждому по заслугам. А так как любовь, правда, премудрость и могущество составляют сущность всех высочайших стремлений нравственного человеческого духа, то Бог, поэтому является для сотворенного духа высочайшим образцом, высочайшим благом, общение (религия) с Которым становится высочайшею целью человеческого существа.

Основание религии, таким образом, заключается не в произвольной тенденции ума приписывать движение и жизнь неодушевленным предметам, а в стремлении духовно-нравственной природы человека к Существу высочайшему, в единении с Которым она может находить удовлетворение всем своим потребностям и таким образом достигать высшего блага. А так как нравственность проникает всю природу человека, она побуждает разум постоянно усовершенствоваться в знании, доискиваться первопричины вещей, побуждает волю укрепляться в добродетели, в действиях сообразных с природою и законом человеческой жизни и деятельности и достигать той устойчивости, чтобы все мысли, желания и действия, противные человеческой природе были удалены; побуждает сердце стремиться к достижению счастья и блаженства; побуждает, наконец, эстетическое чувство развиваться и находить истинную красоту в дивном порядке мировой жизни; то сущность религии, поэтому состоит в стремлении всех сил и способностей человека к Богу, как Существу всемогущему, премудрому, всесвятому и всеблаженному, в единении с Которым заключается высшее благо человека. Этого высочайшего Образца и Руководителя вceй деятельности человека – Бога – человечество на всех ступенях своего нравственного развития, ревностно искало и к Нему стремилось. Смотря на религию с этой точки зрения, именно, что она удовлетворяет существеннейшим потребностям духовно-нравственной природы человека, становится совершенно естественною и понятною полнейшая преданность истинно религиозных людей высочайшему Существу, в котором они стремятся находить свое истинное счастье; объясним и тот внутренний мир, то внутреннее блаженство, которое ощущает в себе человек при глубокой преданности Отцу небесному и, наоборот, то мучение, которое испытывает человек без веры в Бога. Если бы Милль понял истинную человеческую природу, ее действительные нужды и потребности, то он никогда не поставил бы даже и вопроса о пользе религии и не решился бы обвинять и сожалеть о религиозных людях в неосновательности их веры, потому что без религии невозможно правильное человеческое развитие; вера в человеческую личность есть вместе и вера в Бога. Человек в возможности заключает в себе божественные совершенства, которые старается осуществить в действительности.

Если религия состоит в воссоединении человека с безусловным началом или в общении конечного, ограниченного духа с бесконечным и всемогущим нравственным Духом, то это общение должно быть обосновано на нравственных началах, именно, на нравственной потребности любить и в любви быть справедливым. Человек, сознавая, что как его собственное существование, так и те условия, при которых возможна его жизнь и нравственное развитие, получили свое начало от всемогущего Творца, сознавая затем слабость своих собственных естественных сил и способностей в сравнении с бесконечными свойствами Божества, должен с полною сознательною преданностью и любовью изливать свои мысли, желания и чувствования пред бесконечным Духом, должен чувствовать смирение, преданность и благоговение пред своим Творцом, как высочайшим Образцом нравственной жизни. Такого отношения человека к Творцу требует правда или нравственная потребность человеческой природы любить и в любви быть справедливым. Что же касается отношения Бога к человеку, то Он, как бесконечная полнота нравственных совершенств, как Творец, Руководитель и вместе высочайшее благо и цель человека, по нравственному праву, требует безусловной любви и преданности от своего разумного творения; но в тоже время, как любвеобильный Отец и высочайший Руководитель человека, Он открывает Себя людям чрез природу внешнюю, чрез их собственную нравственную природу и наконец, чрез особенные специальные откровения, в которых сообщает людям истинное понятие об их нравственной природе, об отношении друг к другу и Творцу, сообщает истины, касающиеся Своей собственной высочайшей нравственной природы, насколько разум человеческий может постигать ее. Принимая с полным доверием откровенное учение, человек естественно должен безусловно следовать ему. Если и в обыкновенной жизни мы всегда с уважением относимся к людям сильно развитым или в знании, или в добродетели, или вообще в каких-либо искусствах; с полным доверием готовы слушать их, и если что-нибудь не понимаем по недоразвитости, то скорее готовы поверить им на слово, чем усумниться в справедливости их слов; то насколько бесконечно выше должно быть наше доверие к всесовершеннейшему Существу и к тому, что Он благоволил открыть людям.

Милль, говоря об отношении человека к откровенным истинам, думает, что человек должен эти истины без рассуждения принимать и исполнять, как закон, данный отвне, чтобы после смерти не подвергнуться вечному наказанию. Такой взгляд, который еще до сих пор разделяется некоторыми, ложен и никогда не может привести к действительному выполнению божественного закона. Цель всего божественного откровения, цель явления Богочеловека состояла в том, чтобы дать человеку истинное понятие об его собственной нравственной природе и отношении его к Божеству, или иначе, показать людям, как они должны жить и действовать, чтобы быть истинными людьми. Человек слушает слово Божие, но может ли он без рассуждения выполнять его? Как нравственно-свободный дух, он не может и не должен пассивно относиться к тому, что ему открыто. Его нравственная обязанность состоит в том, чтобы он старался, сообразно со своим нравственным развитием, хотя несколько уяснить те истины, которые ему сообщены Божеством, старался бы понять, что этого же требует и его собственная нравственная природа, и что если он усвоит откровенные истины, поймет их действительный смысл и значение и, поняв, воспримет их в плоть и кровь свою, и будет поступать согласно с ними, то будет ощущать в себе в высокой степени нравственное блаженство, будет счастливо жить здесь на земле и приготовлять себя к вечному общению с Богом, Источником высшего блага. Тогда только человек может сознательно говорить: Я поступаю так, потому что понимаю свою природу и сознаю, что выполнение божественных истин необходимо для моего же блага; они вошли теперь в мою природу и сделались неотъемлемым моим собственным нравственным достоянием. Единственно при таком только сознательном отношении к откровенному нравственному учению возможно и истинное выполнение его; тогда только можно сказать, что иго Спасителя, благо и бремя Его, легко. Если же наоборот человек будет относиться к откровенному учению, как к чему-то такому, чему он не находит отголоска в своей собственной нравственной природе, тогда все старания выполнить его останутся безуспешными. Можно ли, например, сказать, что человек, склонный причинять зло ближнему, незаконно пользоваться трудами и силами других для достижения личных корыстных целей, может выполнить заповедь Спасителя о любви к ближним, хотя бы память об этой заповеди и удерживала его иногда от действий, вредных для ближнего. Нет, он никогда не в состоянии выполнить заповеди Спасителя; наоборот она, как нечто внешнее, будет для него игом неудобоносимым; она внесет только двойство, противоречие в его природу, а не мир и блаженство. Только тот может выполнить эту заповедь, кто старается при помощи божественной благодати воспитать себя в любви, воплотить ее в свою плоть и кровь, чтобы затем каждое проявление его деятельности вовне дышало не внешним предписанием, a справедливою любовью, как природным нравственным расположением; для подобного человека и заповедь Спасителя: любить ближнего, как самого себя, будет игом легким и благим. Возьмем другой пример: выполняет ли человек свои нравственные обязанности к Богу, если он в праздничные дни участвует при общественном богослужении главным образом в силу внешнего понуждения? Положительный ответ следует, что нет. Но если человек воспитал себя в любви и преданности Богу; постоянно имеет Его пред собою и притом сознает, что его нравственная обязанность трудиться для развития собственной нравственной природы, для блага семейства и общества и, потрудившись шесть дней, сознательно посвящать седьмой день молитвенному общению с Богом; то такое отношение будет истинным нравственным отношением человека к Творцу. Что касается того положения Милля, что откровенная нравственность стереотипна, то оно никаким образом не может быть принято при правильном взгляде на нравственную природу человека и на нравственное откровенное учение. Если бы Спаситель, показав людям пример нравственной жизни и деятельности и искупив их от греха, проклятия и смерти, вместо всех дивных, полных силы и духа, речей и наставлений, сказал бы только те немногие слова, что обязанность человека в отношении к природе состоит в том, чтобы достигать власти господства над нею; в отношении к ближним – поступать по любви, основанной на правде и справедливости; а в отношениях к Богу – чувствовать полнейшую преданность и смирение, просить Его сверхъестественной помощи в направлении своей нравственной деятельности, и всем существом стремиться к единению с Ним; то и тогда это нравственное учение было бы не стереотипным, а, напротив, обнимало бы всю нравственную деятельность человека, и человек со своей стороны должен в продолжение всего периода своего существования уяснять для себя это нравственное учение и следовать ему, если только он хочет быть человеком, выполнять закон своего существования на земле. Что же касается существующего христианского откровения, то оно обнимает всю нравственную деятельность человека, и не только побуждает его возвышаться к нравственному совершенству, но своим духом и своею внутреннею божественною силою обновляет всю природу человека, воспламеняет ее божественным энтузиазмом в неуклонном нравственном стремлении вперед от совершенства к совершенству, от славы во славу, и нравственный кодекс Милля только в той степени может иметь некоторую силу и значение, в какой он приближается к откровенному нравственному учению. При изучении истории человечества до Христа и после явления Христа, никакой скептицизм не может не только отвергать, но даже усумниться в действительности того исторического факта, что чем более государство, общество, семейство живет на христианских началах, чем более оно проникнуто духом и силою учения Христа, тем более оно благоденствует; наоборот, где эгоистические войны, междоусобия, рабство, многоженство и пр. и пр., там нет еще христианских начал, там человечество не понимает еще должным образом себя и своих отношений к ближним. Великие переселения народов, нравственное и умственное развитие обществ и государств всецело зависят от такого или иного отношения к духу – смыслу божественного учения И. Христа. Куда не проникла откровенная нравственность, там нет порядка, нет жизни, нет должного развития. С уменьшением или оставлением веры во Христа неизбежно разрушение семейного, общественного и государственного строя. Это не пророчество, а необходимое убеждение всякого беспристрастно изучающего историческую жизнь народов и их внутреннее христианское развитие.

Если религия таким образом составляет существенную потребность нравственной природы человека и служит в тоже время необходимым условием для правильного нравственного развития; то отсюда дальнейший вывод должен быть тот, что в ограниченных существах, как истинная религия не возможна без нравственности, так, наоборот, правильное нравственное развитие и усовершенствование невозможно без религии. Как религия, так и нравственность, по мнению Вутке, поставляют человека в известные отношения к Богу. В религии человек принимает божественные истины, а в нравственности старается из своей собственной природы, выводить соответствующее божественному закону. В религии человек возвышается до общения с Богом, а в нравственности он проявляет это общение чрез образование божественного образа в себе. Человек религиозен, насколько сознает, что Бог есть источник, как его бытия, так и всей нравственной жизни; нравственен, когда он это религиозное сознание воплощает в себе и направляет свою волю к тому, чтобы свободно проявлять в своей деятельности божественную волю Творца. В религии Бог для человека, а в нравственности человек для Бога. ²⁷⁷ А так как нравственное развитие составляет существенное условие, без которого невозможно и мыслить достижение какого-либо блага на земле; то, следовательно, религия существенно необходима для блага земной жизни. Без религии, без Бога, невозможно правильное нравственное развитие; а без правильного нравственного развития не может быть должного порядка ни в государственной, ни в семейной, ни в общественной жизни.

С указанными взглядами на значение религии для нравственного развития человека Милль не соглашается. По его мнению, религия супранатурализма вполне может быть заменена религиею человечества. «Сознание единства с человеческим родом, глубочайшее и искреннее стремление содействовать всеми силами общественному благу может быть образовано в принцип, который способен выполнить все требования религии и сам, по справедливости, может быть назван лучшею религиею». Мысли прекрасные: действительно положить в основу общественного развития справедливую любовь к ближним служит существенным условием для достижения земного благосостояния. Но как можно достигнуть этого? Французская революция провозгласила три начала в области общественной: свободу, равенство и братство. Прοвозгласила, но не осуществила; эти три слова так и остались пустыми словами. Милль полагает в основу нравственности бескорыстную, справедливую любовь ко всему миру. Какие же побуждения он предлагает для осуществления этого? Побуждением для этого, по его мнению, может служить то, чтобы люди всегда имели пред своим сознанием деятельность великих исторических людей: Сократа, Вашингтона, Христа ²⁷⁸ и др., чтобы старались исполнять свои обязанности так же, как и они исполняли свои. Если вникнуть в действительный смысл этих слов, то ими в существе дела ничего другого не выражается, кроме того, что сам Милль считает необходимым для нравственного развития существование образца и авторитета, по духу деятельности которого развивалось бы общество, следовательно, признает необходимость религии; и насколько выше, совершеннее образец, пo духу которого развивается общество, настолько правильнее и чище будет развиваться и религия человечества. Как правильные отношения к природе возможны только при правильном общественном развитии, так и правильное общественное развитие возможно только в том случае, если будет существовать высочайший нравственный образец, идеал; и насколько совершеннее будет в нравственном отношении тот идеал, по духу которого воспитывается общество, настолько выше, чище и правильнее будет развиваться общественная жизнь, а чем правильнее будет развиваться общественная жизнь, чем более люди будут относиться друг к другу по любви и справедливости, тем более они будут искреннее побуждать друг друга к развитию своих сил, к честному благородному труду, который, в свою очередь, служит единственным условием для достижения власти над природою. Таким образом, насколько выше образец или идеал, по духу которого развивается общество, настолько правильнее будут развиваться и выполняться нравственные обязанности человека к другим людям и природе. После всего сказанного становится совершенно понятным, что чем более человек будет иметь пред своим сознанием не Сократа и Вашингтона – ограниченных людей; – а бесконечного по могуществу, любви и правде своего Творца, тем более он будет развиваться правильно в нравственном отношении и тем более будет достигать как внутреннего блаженства, так и внешнего благосостояния. Притом указанные Миллем исторические деятели настолько могут служить образцом подражания; насколько в их деятельности проявляется стремление к бесконечному идеалу нравственного совершенства, без которого нет и не может быть правильного нравственного развития в существах конечных. Чтобы руководиться справедливою любовию каждое отдельное лицо должно стать на точку зрения самоотрицания, отказаться от своей исключительной воли и жертвовать ею в пользу кого-либо другого. Но в пользу кого? В пользу всех людей невозможно, потому что все не составляют и не могут составлять действительного предмета человеческой деятельности, они не даны как действительный, реальный предмет, а как отвлечение. Жертвовать своею волею в пользу другого тоже несправедливо, потому что, отрицая эгоизм в себе, несправедливо было бы утверждать его в других; жертвование своей воли в пользу другой эгоистической воли есть охранение эгоизма. Таким образом, осуществление правды и любви возможно только по отношению к тому, что само пo cебе нe может быть эгоизмом, что по своей природе есть правда. Если же всякое конечное существо по своей природе не представляет нравственного начала, не представляет правды, то, следовательно, осуществление нравственного начала возможно только по отношению к существу безусловному, обладающему правдою по природе. Только тогда воля других может служить нравственным законом, когда эти другие сами осуществляют правду, сами подчинены безусловному нравственному началу. Следовательно, любовь и самопожертвование по отношению к людям возможны только тогда, когда признается безусловное, выше людей стоящее начало. Таким образом, все правильное нравственное развитие человека обусловливается верою в высочайшее Существо, как бесконечную полноту всех нравственных совершенств.

Нравственные отношения между разумными существами должны обосновываться на справедливой любви. Чем выше объект, которого человек нравственно обязан справедливо любить, тем более развивается и вместе удовлетворяется его нравственная потребность любить. Если же таким объектом служит всемогущий Творец мира, бесконечная любовь и правда, то любовь человека по отношению к Нему должна достигать высшего напряжения, чтобы быть справедливою любовию. Истинно религиозный человек никогда не может относиться к Богу по страху наказаний, как полагает Милль, a пo внутреннему сознанию, что бесконечный, всемогущий Бог есть достойнейший предмет любви, к Которому, по нравственному чувству справедливости, он должен относиться с полным доверием, смирением и благоговением. Отсюда, чем более человек сознает свои нравственные обязанности к Богу и старается всеми силами выполнять их, тем более в нем развивается справедливая любовь; а если сердце полно любви, то естественно, что человек всегда будет искренно, честно относиться к другим людям, созданным по образу Божию. Без любви же к Творцу невозможно достигнуть того безусловно-честного отношения с ближним, которое проповедует Милль, потому что нарушен основной нравственный закон человеческой природы любить и в любви быть справедливым. Всякое нарушение нравственного закона есть зло, которое, в свою очередь, имеет свое основание в гордости, самолюбии и, так сказать, замкнутости человека в себе; а если самолюбие удаляет человека от безусловной любви к Богу, то невозможно и представить, чтобы возможно было безусловно-честное отношение, лишенное даже тени самолюбия, к ближним; потому что любовь и самолюбие не совместимы в одной нравственной природе; напротив, совершенно возможно и естественно будет такое явление, что человек, не любящий Бога – этого высочайшего блага и достойнейшего предмета любви, – будет смотреть и на других людей только как на средство для достижения собственных корыстных целей. Где же нет любви, нет благородных и честных отношений к другим людям, там не может быть правильной общественной жизни и правильного человеческого развития; а без общества, руководимого любовию, никогда не возможно взаимно-честное побуждение к труду, следовательно, невозможно правильное нравственное отношение к природе.

Таким образом, на правильном нравственном отношении к Творцу основывается вся нравственная жизнь человека, если отнять эту основу, то будет разрушаться весь порядок нравственной жизни. Стремление к достижению истины не может быть осуществлено, когда отрицается основная субстанциальная истина, служащая основанием всякой истины в природе; вместо справедливой любви в роде человеческом будет господствовать эгоизм; вместо господства над природою будет проявляться рабство и подчинение природе с ее благами. Если к этому мы присоединим еще то общее явление, что каждое действие, не согласное с нравственною природою человека, сопровождается внутренним мучением злой совести, которая возмущает всю природу человека, и препятствует ему достигать истинного блага и счастья; то несомненный вывод должен быть тот, что без любви к Богу, без религии, не возможны ни любовь к человечеству, ни достижение какого-либо блага на земле; и то, в чем Милль полагает радикальное преимущество религии человечества, в существе дела вполне основывается на том или другом отношении человека к Божеству.

Все рассуждение о сущности и необходимости религии для нравственного развития человека можно заключить следующими мыслями:

1) Основание религии заключается не в произвольной тенденции ума, а в глубине нравственного человеческого духа, в стремлении всех сил и способностей его к высочайшему Существу – Богу.

2) Это разумное стремление человеческого духа к своему Творцу составляет существенное условие для правильного нравственного развития и для достижения возможного счастья на земле.

3) Любовь к человечеству в истинном смысле не возможна без религии.

Проповедуя религию человечества, Милль в тоже время сознавал, что не может быть правильного общественного развития, если не будет образца и руководителя, который вдохновлял бы общество и побуждал его к правильному нравственному развитию своих членов. Высочайшим же и неизменным образцом, по духу жизни и деятельности которого должно развиваться общество, может служить единственное историческое лицо, И. Христос, подобного Которому не было ни между Его предшественниками, ни между современниками и последователями. Отходя в вечность, образованный позитивный мыслитель оставил свое последнее слово, свое последнее признание, что Иисус Христос должен быть признан или воплощенным Богом (It is God incarnate), или человеком, одаренным специальным точным и единственным поручением от Бога (man, charged with a special, express and unique commission from God) вести людей к истине и добродетели. Другого представления и быть не может. Безгрешность Спасителя, Его всесовершенная святость и полнота всех добродетелей заставляют каждого беспристрастного исследователя преклоняться пред Ним и считать Его за вышечеловеческое, Божественное Существо. Очень многие мыслители, сами искренно послужившие обществу и служившие образцом подражания для известной части общества и в известном направлении, признают Христа единственным человеком, подобного Которому нет и не будет, и Который один имеет право назваться всеобщим Образцом, Учителем и Руководителем всех людей, во всех отношениях и на различных ступенях их нравственного развития.

Признавая Христа единственным человеком, подобного Которому история не знала и единственным образцом подражания для всех людей, Милль в тоже время из желания поставить явление Иисуса Христа в связь со своими религиозно-философскими воззрениями и главным образом с учением о религии человечества, более склоняется к тому, чтобы признать Христа не Богом воплощенным, а только чудесным человеком. Для разумного скептика, говорит он, есть возможность верить, что Христос был только человек, (как Он и называл себя) не Бог, но человек, одаренный специальным, точным и единственным поручением от Бога вести людей к истине и правде. Если согласиться с указанным положением Милля, тогда явление Христа будет представляться неразрешимою загадкою. Никакими соображениями, никакими изворотами ума невозможно представить, чтобы ограниченный человек мог когда-нибудь сделаться основателем вселенской религии и быть образцом высочайшего нравственного совершенства для всех людей.

Если обратиться к тем источникам, из которых мы знаем о жизни и деятельности И. Христа и беспристрастно рассмотреть их; то естественный и законный вывод будет тот, что жизнь и характер Христа никогда не могут быть поняты без признания в нем Божественной природы. Вырастал, воспитывался и развивался Спаситель среди народа, о котором редко и то с презрением упоминают древние классики, в маленьком городке, в бедности, в мастерской неизвестного плотника, вдали от университетов, академий, библиотек и т. д., между тем, воспитываясь в такой среде, 12-ти летний Иисус в храме изумлял учителей Иудейских умом и своими речами (Лк.11:46–47). Вся дальнейшая Его жизнь часто возбуждала сомнение и недоверие у тех, которые знали все те условия и обстоятельства, при которых Он родился и воспитался. Так, например, когда Нафанаилу говорят, что явился Христос из Назарета, то он с недоверием отнесся к этому, говоря: что доброго может придти от Назарета (Ин.1:46). Отсюда понятно и удивление Иудеев, которым были известны все Его родственники и все Его человеческие естественные отношения. Как знает Он писание, спрашивали они, услышав Его учение, не учившись (Ин.7:15). И при другом случае, когда Он учил в Синагоге, спрашивали, откуда у Него является такая мудрость и дела? He сын ли Он плотника? Не Марией ли зовут Его Матерь? И не Его ли братья: Иаков, Иосиф, Симон и Иуда? Его сестры не все ли у нас? Откуда же Ему приходит все это? Все эти вопросы никогда не могут быть разрешены, если будем видеть во Христе только обыкновенного человека. Выступив на поприще общественного служения, Спаситель, в продолжение 3¹/₂ лет, сделал то, чего не мог сделать никакой человек самый чудесный. Он завоевал, соединил с собою и организовал не только нацию, но и весь человеческий род. Рожденный в яслях и, как преступник, распятый на кресте, Он двигает теперь судьбами всего образованного мира. Чтобы достигнуть таких результатов, чтобы сделаться нравственным реформатором всего мира, необходимо иметь нравственную природу, развитую до той бесконечно высокой степени полноты и совершенства, к которой все остальное человечество может только стремиться, но никогда не доходить. Такую всесовершенную нравственную природу имел в себе Богочеловек Христос Иисус: в продолжение земной жизни Которого мы напрасно стали бы усиливаться отыскать хоть единственное пятно или даже едва заметную тень, омрачающую Его нравственный характер. Самая утонченная злоба не в силах была отыскать даже самых слабых следов эгоизма в побуждениях к деятельности Спасителя. Иоанн Креститель и прочие апостолы благоговейно преклонялись пред Его характером и называли Его праведным, святым и безгрешным. Об этом еще яснее засвидетельствовали самые враги И. Христа. Языческий судья Пилат и его жена – представители Римского права и законов – дрожат от страха и умывают руки, чтобы очиститься от невинной крови. Римский сотник исповедует: воистину Он был Сын Божий. Притом сам Спаситель вполне сознавал и выражал безгрешность своей природы. Так, когда Он заповедовал последователям молиться о прощении грехов, Сам никогда не просил о милости и прощении, кроме прощения других; мало того, даже имел власть прощать грехи. Если бы Христос фарисейски проявлял свою святость, то это дышало бы самым высоким эгоизмом, и в таком случае он никогда не был бы тем, чем Он есть, и Его твердый безбоязненный вызов своим врагам: кто из вас может обличить Меня во грехе, на который до настоящей минуты нет ответа, невольно заставляет признать Христа не человеком, но высшим Существом Божественным, Которое будучи само не причастно греху, в тоже время имеет право прощать грехи. Как бы ни был чудесен человек, но он не может достигнуть той степени нравственного совершенства, чтобы никогда не раскаиваться ни в мысли, ни в слове, ни в поступке. Если обратить внимание на характер Спасителя, то он представляет исключительное явление, подобного которому история не знает. Все замечательнейшие исторические деятели могли влиять только на одну известную часть общества, но никогда на весь род человеческий, они принадлежали к известному народу и времени и естественно принимали участие в заблуждениях и предрассудках своего времени и своего народа почти всегда в той же степени, в какой представляли их совершенства и преимущества. Между тем Христос, один только имеет право назваться всеобщим образцом для всеобщего подражания во всех отношениях. Явление подобного лица никаким образом не может быть уяснено из нравственных и интеллектуальных сил времени, в которое жил Христос. Лицо Христа стоит в резком контрасте с окружающим иудейским и языческим миром, – миром, который представляет печальную картину внутреннего упадка и скоро должен был превратиться в развалины пред новым нравственным творением распятого Иисуса Назарянина. Христос есть единственное, абсолютное и необъяснимое исключение из всеобщего опыта человеческого рода. Указанные черты из жизни Спасителя совершенно не дают оснований согласиться с тем положением Милля, что для разумного скептика есть возможность признавать Христа не Богом, а человеком.

Несправедливо также и то мнение, будто Христос Сам никогда не называл себя Богом; наоборот, Он весьма ясно и положительно указывал на свою Божественную природу и на свои сыновние отношения к Богу Отцу; так Он часто называл себя сыном Божиим. «Все предано мне Отцом Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца, и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть» (Лк.10:22; Mф.11:27). Ha вопрос Первосвященника: «заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос Сын Божий?» Иисус отвечал: «ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» (Mф.26:63–64; Мк.14:61–62). Подобные названия себя Сыном Божиим встречаются у Иоанна (5:19–26; 9:35–38; 10:36; 11:4; 14:13; 17:1). Христос, как называет Его возлюбленный ученик Его, есть единородный Сын Божий. Такое же название усвояли Ему и другие ученики (Мф.16:16; Ин.1:18,34,49; 11:27; 20:31). Сам Бог Отец называет Его Своим Сыном при Крещении и на горе Преображения. Как Бог, Спаситель не возвещает только истину подобно другим вестникам Божиим; а Сам объявляет себя путем, истиною и жизнью (Ин.11:25), светом мира (Ин.8:12) и обещает вечную блаженную жизнь только тем, которые уверуют в Heгo (Ин.3:36; 5:24; 6:40–47; 11:25); как Мессию, засвидетельствованного древними пророками и царя израилева (Ин.4:26; 5:36–39). Многие выражения Спасителя совершенно равносильны тому, как говорил Бог в ветхом завете «Истинно, истинно говорю вам» или если не уверуете, что это Я, то умрете во грехах своих. (Ин.8:24).

Указывая на свое отношение к Богу Отцу, И. Христос выражает как свое единосущие с Ним, так и личное отношение. Он постоянно отличает себя от Бога Отца, Который Его послал и от Св. Духа, Которого Он получил при крещении и Которого обещал послать и послал ученикам, как иного Утешителя, но никогда не делал подобного различия между Собою и Сыном Божиим, и выражение Сын Божий употреблял в том смысле, в котором оно выражает единосущее и субстанциальное единство с Богом Отцом. В своей первосвященнической молитве Христос просит о том, чтобы быть прославленным славою, которую Он имел прежде бытия мира (Ин.17:5). Он принимает Божественное имя и Божественные свойства и требует Божественной чести (Ин.5:23). Он свободно прощает грехи Своим именем и неоднократно употребляет это Божественное право; фарисеи же и книжники видели в этом, сообразно со своими представлениями, самое несправедливое, богохульное притязание (Mф.9:6; Лк.5:20–24; 7:47–49). Выражаясь «Mы», Христос указывает на Свое единосущие с бесконечным величием Отца и уверяет, что видевший Меня, видел Отца (Ин.14:9). Я и Отец едино (Ин.10:30). В формуле крещения Он соединяет себя с Богом Отцом и Богом Духом Св. (Mф.28:19) и Фоме от имени всех Апостолов позволяет воскликнуть: Господь мой и Бог мой (Ин.20:28).

Таким образом, на основании Евангельских повествований мы имеем несомненное свидетельство того, что И. Христос был не человек только, но и Бог; это последнее уверение дает единственно возможный ключ для уяснения того, почему Христос мог сделаться образцом подражания для всех людей, во все времена и во всех отношениях.

Что касается того положения Милля, что Христос будто явился для того, чтобы своим собственным примером показать людям, что они не должны надеяться на ограниченного Творца, а сами, собственными усилиями, должны содействовать Ему в побеждении зла и торжестве добра, то оно положительно ничем не может быть оправдано, кроме желания Милля поставить явление И. Христа в какую-либо связь со своими религиозными воззрениями. В евангельских повествованиях мы не можем найти не только положительного указания, но даже намека на то, что люди должны быть сотрудниками Божества, и что будто Сам Спаситель показал образец такого сотрудничества. Напротив Он, безусловно, был предан воле Отца Небесного. Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца. (Ин.6:38). И выполнение этой воли признавал существенным условием для правильного развития и усовершенствования нравственной человеческой природы. Моя пища творить волю пославшего Меня и совершить дело Его. (Ин.4:34); воля же существа ограниченного не может быть, безусловно, святою и справедливою и подчиняться ей, как подверженной ошибкам, очевидно невозможно.

При правильном взгляде на явление И. Христа, как на Богочеловека и Спасителя, многие недоразумения, высказываемые Миллем относительно религиозных вопросов и, главным образом, относительно вопроса о происхождении зла в мире, получают еще большее разъяснение. Источник зла, как мы видели, заключается в свободном падении человека, в удалении его от Бога, источника жизни и света. Возъимев злое намерение сделаться равным Богу, человек тем самым внес расстройство в свою собственную природу и внешнюю, насколько она зависит от его нравственного развития, он бесконечно оскорбил своего правосудного Творца и нарушил основной закон нравственной природы, требующий в отношениях к разумным существам руководиться справедливою любовью. А так как каждое нарушение нравственного закона необходимо должно сопровождаться справедливым наказанием, то человек, нарушивший нравственный закон своей природы, должен нести заслуженное наказание, как следствие своего падения, которое состоит в подчинении его твари и в удалении от Бога, всесовершенной воле Которого он не хотел подчиняться.

Удалившись от Бога, человек в тоже время не извратил своей природы настолько, чтобы для него было чуждо даже сознание своей греховности и желание исправления; он заключал в себе возможность восстановления, следовательно, возможность осуществления той цели, для которой был создан. Но мог ли он сам естественными силами дать этой возможности действительное осуществление? Никогда. Восстановление человека по закону правды могло совершиться только при том условии, если бы, удалившись от Бога, он мог принести удовлетворение бесконечной Божественной правде. А так как ограниченное существо не может удовлетворить бесконечное оскорбление, то, следовательно, и человек должен остаться неоплатным должником пред своим Творцом.

Будучи не в состоянии принести удовлетворение правде Божией, человек в тоже время не мог уничтожить в себе силы зла, от которого Бог, как всесвятой, естественно отвращается, потому что безусловное добро не может благосклонно взирать на порчу и нарушение закона своего творения, и всякое злое действие виновно пред Ним. Отсюда, по закону всесовершенной правды, человек должен бы быть вечным пленником смерти и диавола, и остался бы в таком положении навсегда, если бы благой и любвеобильный Творец, направляющий все ко благу Своего творения, не благоволил восстановить падшего человека, не нарушая в тоже время правды. Восстановление это естественно не могло произойти вследствие непосредственного действия Божественного всемогущества, потому что неизменный и непреложный Творец не мог насиловать человека и подчинять его свободную волю своей, хотя и всеблагой воле. При этом необходимо должно быть совершено удовлетворение бесконечной правде Божией, а так как удовлетворить бесконечному могло только бесконечное; то, следовательно, Сам Бог мог только удовлетворить бесконечному оскорблению Бога, с другой стороны эта жертва требовалась от человека. И явление Сына Божия в подобии плоти – вот то средство, которое употребил премудрый Творец для спасения своего падшего создания. В явлении Богочеловека проявилась бесконечная правда, соединенная с бесконечною любовию Творца.

Будучи Богочеловеком, соединив со своею Божественною сущностью человеческую природу, Спаситель естественно выполнил все свои человеческие отношения в самой высокой степени полноты и совершенства и сделался родоначальником нового восстановленного человечества, показав ему образец высочайшего нравственного совершенства. Все нравственные обязанности человека, все отношения его к природе, людям и Богу нашли свое высшее завершение в Лице Богочеловека, Который всегда, при всех обстоятельствах, был одним неизменным нравственно-развитым Духом. В отношении к природе Он проявил полное господство, повелевая стихиями, исцеляя болезни и воскрешая мертвых. Отношения Его к другим людям были обоснованы исключительно на справедливой любви. Что касается отношений к Богу, то Христос всем существом своим был предан Отцу Небесному. Его любовь к Отцу, не звавшая ни границ, ни пределов, всегда выражалась горячо, сердечно и вместе с тем просто и смиренно. Прославление Отца было единственною целью Его жизни. Воля Отца служила единственным законом нравственной жизни Спасителя. Словом, вся земная жизнь Христа была одним актом безусловного послушания и безответной покорности воле Отца Небесного. Молитва к Отцу Небесному служила высочайшим награждением и высшим, быть может, для нас малопонятным, успокоением и утешением в болезнях и скорбях. В самые тяжелые минуты жизни, пред страданиями, Он находил для себя утешение в молитве и молился до кровавого пота. Во время страданий на кресте, когда внешняя тьма, телесные муки и внутренние страдания соединились вместе, чтобы поколебать сердце Спасителя в Его преданности долгу; в эти минуты все мысли Его были обращены к Богу; к Нему Он взывает и Ему предает свой Дух. Отче! в руки Твои предаю дух Мой (Лк.23:46). Милль совершенно справедливо признает Христа единственным образцом подражания для всех людей; но чтобы действительно подражать Христу необходимо воспринять в себя дух его жизни и деятельности, т. е. необходимо воспитывать свою природу в труде, в безусловно-честном и справедливом отношении к ближним и, наконец, в полной преданности и покорности всемогущей и всеблагой воле Отца Небесного. Христос для меня жизнь (Флп.1:21), говорит Апостол Павел, и уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал.2:20) т. е. всю мою природу объял нравственный дух Христа, Его смирение, Его безграничная самоотверженная любовь, Его безусловная преданность воле Отца Небесного становятся теперь достоянием моей собственной нравственной природы. Таково должно быть сознание и каждого истинного последователя Христа. Без Бога, без религии невозможно ни правильное отношение к природе, ни честное, бескорыстное отношение к ближним; и желание подражать Христу останется только желанием никогда не могущим перейти в действительность, потому что Христос всем существом своим был погружен в религии и здесь – в своей Божественной природе – единосущной с Отцом, находил действительную силу и поддержку для выполнения своих человеческих обязанностей.

Таким образом, мы опять приходим к тому же заключению, к которому пришли в рассуждении о пользе и значении религии, именно, что для выполнения наших истинных человеческих обязанностей на земле необходима полная безусловная и в тоже время сознательно-разумная преданность воле Отца Небесного. Спаситель говорит: Я есмь жизнь, кто верует в Меня – в Мое Лицо – т. е. не в отдельные Мои слова, а кто старается воспитать, развить свою личность, подобно тому, как Я развил свою, тот будет жить – пользоваться нравственным блаженством – всегда без различия времени и обстоятельств, жить в этой жизни и жить вечно. Я путь к Отцу Небесному – источнику жизни, – т. е. кто хочет пользоваться жизнью, тот должен подражать Мне; а Я всем существом своим был предан Отцу Небесному. Я – Сын Божий – единого Существа с Богом Отцом; в тоже время Я – Человек одного существа с людьми. Я вас приведу к Отцу и – вы будете в Нас едино.