Глава Четвертая. Петербургская Империя и Православная Церковь (1682 – 1700 – 1917).

После короткого царствования царя Федора Алексеевича (1676–1682), началась в Москве борьба за власть между родственниками первой жены царя Алексея Михайловича, Милославскими, и второй, урожденной Нарышкиной. Обе партии втянули в эту борьбу стрельцов, составлявших ядро военных сил России. Эти распри придворных повлекли за собой бесчинства, убийства и грабежи.

Разнузданная толпа стрельцов замучила на глазах царевича Петра боярина Матвеева и его дядей Нарышкиных. Страшные впечатления детства оставили неизгладимый след в душе будущего преобразователя России. Они вызвали в ней страх и отвращение к Московскому царству со всеми его обычаями и преданиями. Петр Великий стал революционером. Он отдал свою исключительную энергию на дело разрушения старого московского строя и на построение вместо него новой санктпетербургской империи. В своих попытках преодолеть сопротивление русского народа и повести его по пути европеизации Петр считал одним из своих главных противников Православную Церковь, ту силу, которая создала Московскую Державу, столь отличную от государств Западной Европы.

Обессиленная расколом, лишенная поддержки своих наиболее ревностных членов, Церковь все же представляла из себя главный оплот самобытной русской культуры. Петр Великий, борясь с нею, лишил Церковь своего самостоятельного места в жизни русского народа и подчинил ее ничем неограниченной воле монарха. Начиная с Петра Великого, Россия строится по западному образцу. Абсолютная власть петербургского императора коренным образом отличалась от патриархального самодержавия московских царей. Эти изменения в особенности отразились на положении Церкви в русском государстве.

Московский царь имел исключительное влияние в жизни Православной Церкви. Он считался ее покровителем и защитником. Им созывались церковные соборы, без его одобрения ни одно из их решений не могло быть проведено в жизнь. Но было бы большой ошибкой считать мюсковского царя верховным правителем Церкви. Наоборот, он являлся ревностным исполнителем всех ее уставов и предписаний. Московский царь занимал то же самое место в жизни русского народа, которое принадлежало отцу семейства в своем доме. Царь, как и глава семьи, нес ответственность за физическое и нравственное благосостояние вверенных ему Богом домочадцев. Он должен был следить за тем, чтобы они следовали церковным заповедям, посещали богослужения, соблюдали посты и пребывали в правоверии. Но как содержание вероучения, так и устав богослужения, были освящены божественным авторитетом и не находились под контролем ни отца семейства, ни московского царя. Самодержец Российский не был ничем неограниченным владыкой своих подданных. Он назывался самодержцем потому, что не признавал над собою власти другого земного государя. Но он был всецело подчинен церковным предписаниям, должен был свято соблюдать обычаи народа и править в согласии с преданиями страны, и эти обязательства ограничивали произвол царской власти. Подобный освященный традицией порядок не мог удовлетворить Петра. Он был не охранитель, а решительный противник русского быта. Побывав в Европе, Петр Великий познакомился там с решающим влиянием, принадлежавшим светской власти в церковных делах. Он узнал, что западные монархи считали себя единственным источником всякой власти, как светской, так и церковной, и на этом основании называли свое правление «абсолютным». Подобное положение государей, в особенности в протестантских странах, произвело глубокое впечатление на Петра, и, вернувшись в Россию, он стал систематически применять те же идеи к русской действительности.

В 1700 году умер Патриарх Адриан, и Петр Великий, вопреки обычаю не созвал собора для избрания его преемника, но назначил местоблюстителем патриаршего престола одного из своих новых любимцев, митрополита рязанского Стефана Яворского († 1722), воспитанника Киевской Академии. Молодой и энергичный царь хорошо знал свое обширное государство, он был осведомлен о существовании значительных расхождений между духовенством, происходившим из Киевской и Черниговской областей, бывших раньше под польско-литовской властью, и из старых московских владений. Духовенство из Украины было лучше образовано, чем их великорусские собратья. Оно было воспитано в духе западно-европейской культуры, оно умело проповедывать, и из его среды вышел ряд даровитых пастырей; но вместе с тем годы угнетения Католической Польшей приучили руководителей украинской Церкви предъявлять меньшие требования к себе :и к своей пастве и принимать без борьбы компромиссы, которые казались неприемлемыми московским церковникам. Все эти черты сделали украинское духовенство ценным орудием в руках Петра Великого для подчинения русской Церкви его верховной власти. Он начал постепенно замещать все руководящие посты выходцами из Юго-Западной Руси, и в их лице он нашел послушных исполнителей своей воли. Новые епископы и архимандриты, назначенные Петром, были, подобно императору, людьми враждебно настроенными к старой московской культуре. Они поэтому не могли защищать те ценности, за которые готов был бороться церковный народ. Русская Церковь, таким образом, оказалась в решительный момент своей истории преданной своими пастырями. Она понесла поэтому тяжелое поражение. Особенно же видную роль в этом деле сыграл, кроме Стефана Яворского, Феофан Прокопович, архиепископ Псковский (1681–1738), составитель Духовного Регламента. Этот указ Петра Великого, изданный в 1721 г, определил то место, которое было предоставлено им Церкви в санкт-петербургской империи.

Духовный Регламент является необычайным государственным документом. Он содержит в себе не только описание нового органа церковного управления, но также полон обличений и даже насмешек над недочетами русской Церкви. Он ближе к сатире, придирчивой и злобной, чем к акту верховного законодательства.

Духовному Регламенту суждено было в течение 200 лет определять отношения между Церковью и государством в России. Эти отношения оказались иными, чем они были до Петра Великого. В киевский и московский периоды русской истории Церковь признавалась силой, независимой от русского государства. Она находилась в тесной связи с последним, но она имела право сама направлять свою деятельность. Петр Великий лишил Церковь ее самостоятельности. Она стала одной из частей государственного механизма, и для того, чтобы подчеркнуть это новое, зависимое от светской власти, положение Церкви, он создал учреждение, названное им Святейшим Правительствующим Синодом.

В Духовном Регламенте Петр Великий приводит следующие доводы в пользу замены патриаршества властью Святейшего Синода. Он указывает

1) что соборное управление всегда авторитетнее, чем власть одного лица;

2) что благодаря участию целой коллегии в управлении Церкви, последняя будет быстрее и лучше справляться со своими задачами;

3) наконец, что ложное мнение, что Церковь независима от Государства, будет лишено своего основания, так как Синод назначается и избирается по воле императора.

Первые два довода не оправдались жизнью Синод, за свою двухсотлетнюю историю, не стяжал авторитета в делах церковного управления, не сумел он также наладить быстрого делопроизводства. Но зато последний довод получил свое всецелое подтверждение. Церковь, возглавляемая Синодом, попала в строго подчиненное положение по отношению к светской власти.

Петр Великий сумел добиться этого, так как сам верховный орган Церкви стал одним из звеньев той новой системы управления, которую Петр Великий ввел в Россию по образцу Западной Европы. Святейший Синод был коллегией, то есть, все вопросы на нем должны были решаться по большинству голосов его членов. Эти последние были назначаемы самим императором из среды духовенства. Для того, чтобы следить за работой этого учреждения и не допускать решений неугодных монарху, Петр Великий установил особую должность обер-прокурора Синода. Последний должен был, по словам Регламента, быть «оком Государя и стряпчим по делам государственным». Петр считал особенно пригодными для выполнения этой задачи опытных военных, и он рекомендовал назначать на этот пост «доброго офицера, кто бы имел смелость и мог управление синодского дела знать».

(Высочайшее Повеление от 11-го мая 1722 г.).

Столь решительные изменения в церковном строе России были встречены враждебно церковным народом, но несмотря на) это, они не вызвали организованного сопротивления. Ряд глубоких причин помешали последнему. Главными из них был старообрядческий раскол. Благодаря ему наиболее ревностные ее члены, которые могли бы противостоять антицерковной политике Петра, оказались изгнанными из ограды церковной и преследуемыми, как светской, так и духовной властью. Но кроме этой причины была и другая, сделавшая невозможным серьезное сопротивление верующих. Она была вызвана характером церковных реформ Петра Великого. Русские люди были научены греками, что правоверие является необходимым условием спасения. Они были воспитаны в вере, что ересь или отступление от раз принятого учения, составляет величайшую опасность, и члены Церкви должны пожертвовать всем, вплоть до своей жизни, ради защиты истины. К этому убеждению уже сами русские добавили свое мнение, что верность обряду, точное выполнение церковного устава, имеет не меньшее значение, чем правоверие. На этом основании и возник раскол, с его твердой уверенностью, что защита чистоты обряда является священным долгом каждого члена Церкви. Сложность и необычайность положения, созданного Петром Великим, заключалась в том, что император, в своих коренных реформах, не касался ни правоверия, ни обрядов, а вместе с тем он менял весь строй церковной жизни. Он подменил соборную организацию Церкви, в которой принимают участие все верующие, бюрократическим контролем, находившимся исключительно в руках светских и духовных чиновников.

Нападения на Церковь с этой стороны были неоднократно испытаны ею, но они почти всегда происходили на Западе, и русские члены Церкви, с их привычкой не делать четкого различия между Церковью и государством, с их незнанием Запада, с их недоверием ко всякому юридизму в церковной жизни, оказались совершенно беспомощными перед лицом новой опасности. Как духовенство, так и миряне, чувствовали неправоту нового положения, но они не имели ни достаточного понимания разрушительных последствий Духовного Регламента, ни опыта самозащиты против насилия государства для успешного сопротивления замыслам царя. Большинство из них, веря, что царь – Помазанник Божий, надеялись, что или Петр сам обратится к истине и перестанет перекраивать Церковь на немецкий лад, или же, что его преемник вернется на путь, освященный преданием. Только одни старообрядцы решились бороться с Петром, безбоязненно называя его антихристом и врагом Церкви.

Смущение в умах православных еще более усиливалось от заявлений самого императора; что он ничем не хочет нарушать учение Церкви, и что все те, кто протестуют против его церковных реформ, противятся его царскому самодержавию. Петр умело выставлял своих церковных противников, как опасных государственных преступников. Еще большее недоумение было вызвано двусмысленным поведением восточных патриархов. Они не решались выступить против русского царя, так как надеялись на его помощь для своей борьбы против турок. Поэтому, под давлением русского посла в Константинополе, восточные патриархи признали Святейший Синод, это хитроумное изобретение Петра для подчинения Русской Церкви Государству, «своим возлюбленным братом». Так назвали Духовную Коллегию в своем послании к царю Константинопольский и Антиохийский патриархи в 1723 году.

Петр Великий горячо любил Россию и, не жалея ни себя, ни других, служил ей. Он стремился улучшить жизнь своих подданных, но ему никогда не приходила в голову мысль узнать, чего именно хочет сам русский народ. Петр был уверен, что ему одному дано право избирать желаемое направление, и он ввел в Россию тот строй, который может быть назван полицейским. Преобразованное им государство взяло на себя опеку над всей жизнью и деятельностью граждан. Оно не только стремилось поддержать порядок. Оно хотело обеспечить благоденствие и даже заботилось о счастье опекаемых. Государство, ставящее перед собою подобные задачи, неизбежно становится тираническим. Оно пытается проникнуть во внутреннюю жизнь своих подданных, оно начинает преследовать всех инакомыслящих и ревниво оберегать народ от влияния всех тех, кто не является его чиновниками. Подобное государство всегда готово начать религиозные преследования, и оно глубоко враждебно Церкви, как независимой ют него силе. Вот почему, начиная с Петра Великого, Русская Церковь попала в плен империи. Она принуждена была склониться перед совершившейся; переменой, но она никогда не давала внутреннего согласия на нее. Все церковное законодательство Петра не имело за собою церковного одобрения. Духовный Регламент был актом государственного насилия над Церковью⁴², который она терпела до революции 1917-го года.

Смерть застала Петра Первого (1725) в самый разгар его преобразовательной деятельности. Великий император оставил в недостроенном виде свою молодую империю. Убив своего сына Алексея (1718), он лишил престол законного наследника и подверг Россию опасности междоусобия. Около трона собралась, однако, группа его ближайших помощников, которая решила продолжать им начатое дело, и, таким образом, дальнейшая европеизация России не остановилась со смертью Петра.

Вокруг быстро сменяющихся монархов XVIII века, началась борьба за власть временщиков, влекшая за собою постоянное переустройство органов государственного управления. Система Коллегий, введенная Петром Первым, не удержалась в администрации военных и гражданских дел, но она, однако, сохранилась в церкви. Святейший Синод вошел прочно в русскую жизнь, и несмотря на все перемены последующих царствований, продолжал в течение двухсот лет возглавлять церковь в России. Причиной этого была чрезвычайная сложность положения церкви. Все правители боялись поднять вновь вопрос об отношениях ее к государству, зная, что и духовенство, и миряне настроены против Синода и желают освобождения церкви от тех уз, которые империя наложила на нее. Но так как жизнь русского народа в течение 18-го века делалась все менее свободной, а давление государства становилось все тяжелее, то ни одно из правительств не решалось вернуть независимость церкви, опасаясь возможного взрыва в широких кругах населения. Этот взрыв все же произошел, но уже в 20-ом веке, и он принес тяжелые потрясения как церкви, так и всему русскому народу.

После ряда случайных и кратких царствований (Екатерина Первая – 1725–1727, Петр Второй – 1727–30, Анна Иоанновна – 1730–1740, Иоанн Шестой – 1740–1741, Елизавета 1741–1761. Петр Третий – 1761–1762), на Российский престол вступила Екатерина II, умная и властная немка, жена Петра III. Она обладала даром окружать себя выдающимися людьми, и при ней Российская Империя приобрела блеск и славу, дотоле неизвестные нашему государству. Екатерина, в особенности в начале своего царствования, много писала и говорила о благоденствии, свободе и просвещении своих подданных, но при ней произошло решительное ухудшение положения крестьян. Она отдала в рабство своим любимцам более миллиона раньше свободных насельников Империи. По своим религиозным убеждениям Екатерина II была рационалисткой. В глубине своего сердца она считала, что всякая религия есть суеверие, на которое способны лишь необразованные люди⁴³. Поэтому она стремилась к дальнейшему подчинению Церкви государству. Одной из мер, предпринятых ею, явилось лишение архиерейских кафедр и монастырей земельных владений (1764). Этот новый удар по духовенству не остался, однако, безответным. Среди епископов нашлись люди, которые не побоялись выразить свое недовольство. Во главе их встал епископ Ростовский Арсений Мациевич, который жестоко пострадал за свое сопротивление. Он был брошен в казематы Ревельской крепости, где и умер медленной смертью от истощения (1772). Императрица, гордившаяся своим просвещением, так безжалостно преследовала упорного архипастыря, что она запретила кому бы то ни было общаться с ним, и он содержался в крепости, даже не под своим именем, а под данным ему ею прозвищем «Андрея враля». Так же пострадал в заточении и изгнании другой выдающийся святитель этого же времени Павел Тобольский, Конюскевич († 1770).

Попытки епископов сопротивляться государству кончились неудачно. Церковные имущества были отняты, Церковь еще более оказалась стесненной в своей деятельности, ее духовенство еще менее обеспеченным. Общее недовольство низших слоев населения нашло свое стихийное выражение в бунте, поднятом Пугачевым († 1775) и усмиренном лишь после жестокой борьбы (1773–75). Оно показало все углубляющуюся рознь между высшими кругами русского общества, воспринявшими европейскую культуру, и основной массой народа, оставшегося верным преданиям старины. Россия все больше становилась страной, населенной двумя родами людей – дворянами и остальным населением. Они по своей одежде, нравам, верованиям и даже языку оказывались чуждыми и непонимающими друг друга. Только одна Церковь могла соединить их вновь, но Государи, ревниво оберегая свое бесконтрольное право распоряжаться народом, не разрешали Церкви занять независимое место в жизни русского общества. Доказательством же того, что Церковь была способна успешно выполнить эту ответственную задачу, являлось наличие среди ее пастырей и мирян ряда высокоодаренных и подлинно просвещенных людей. В особенности выделяются среди них светлые облики великого Святителя Русской Церкви XVIII века Св. Тихона Задонского и Паисия Величковского, возобновителя старчества в России.

XVIII век начался очень несчастно для Русской Церкви. Обессиленная расколом, она попала в тяжкий плен новых правителей России – императоров и императриц санктпетербургской империи, в большинстве случаев мало знавших и о христианстве, и о прошлом русского народа. Но Церковь не была разбита, она ушла в себя; внутренне сжавшись и замолкнув, она продолжала жить своею благодатной жизнью, и выпавшие на ее долю испытания даже принесли ей положительные плоды. Одним из них было возрождение того древнего направления русского благочестия, которое известно под именем «нестяжательства». Это возрождение, казалось бы давно угасшего пламени религиозной жизни, связано с жизнью замечательного русского святителя XVIII века, Тихона Задонского.

Тихон Задонский родился в 1724 г. в семье сельского дьячка. Его мать рано овдовела, и он испытал ту глубокую нищету, которая была уделом низшего духовенства в России. Благодаря своим редким дарованиям и исключительной трудоспособности, он быстро выдвинулся и еще сравнительно молодым человеком – ему всего было 39 лет – был назначен в 1763 году епископом в Воронеж.

Святитель Тихон всегда отличался слабым здоровьем, он был наделен впечатлительной душой, а вместе с тем ему досталась одна из самых трудных епархий. Воронежские степи были окраиной России в XVIII веке, они были населены буйной и часто преступной вольницей. Святитель Тихон, тихий и смиренный, сумел оставить глубокий след в жизни своей паствы, которая никогда не забыла своего доброго Владыки. Но он не выдержал непосильных ему трудов и, пробыв всего 4 года и 7 месяцев на епископской кафедре, оставил ее и удалился в Задонский монастырь, где и оставался до своей смерти, неся подвиг послушания, как обычный монах, молча перенося крест грубого и часто несправедливого отношения к нему его монастырского начальства.

Необычайный поступок молодого и высокообразованного епископа, оставившего свое высокое положение и начавшего жить в бедности в глухом монастыре, привлекло внимание к Св. Тихону. Он вскоре оказался окруженным людьми, искавшими его помощи и советов. Он охотно давал их, как в личных беседах, так и в письмах, и этим он стяжал всероссийскую известность, как один из опытнейших наставников в духовной жизни. Он был также писателем, оставившим после себя несколько замечательных книг, как, например, «Об истинном христианстве» и «Сокровище духовное от мира собираемое».

Такова несложная внешняя жизнь этого выдающегося Святителя русской земли. Сначала может показаться непонятным, отчего именно он является поворотным пунктом в духовной истории России, и почему его образ вдохновил и покорил Достоевского, который в первоначальной редакции ''Братьев Карамазовых» назвал старца Зосиму – Тихоном. Святитель Тихон занимает столь исключительное место в развитии русской культуры, так как он сумел соединить в себе дух древних русских нестяжателей с новым опытом жизни, данным Петровской России. Св. Тихон был европейски образованным человеком, он был знаком с творениями религиозных писателей Запада. Он не боялся и не чуждался их. Наоборот, в его духовных советах имеется многое заимствованное у них. Кроме того, он был близок к современному человеку с его сомнениями и исканиями. Святитель Тихон часто подвергался сам порывам уныния, малодушия и колебаний. Он находился в постоянной борьбе, в нем не было ничего от холодной напыщенности рационализма своего времени, ни от самодовольства и успокоенности Московской Руси. Вот почему он так созвучен и понятен Достоевскому, писателю, воплотившему в себе Богоискательство и Богоборчество Новой России.

Святитель Тихон был человеком большой духовной свободы и глубокого смирения. Он был епископом Церкви, которая управлялась атеистами обер-прокурорами, назначавшимися императрицей, сверху вниз смотревшей на религию. Но он сам принадлежал к другой эпохе, его дух уже предчувствовал Россию XIX века, Россию, которая стала полем борьбы между верою и безбожием, которая превзошла другие страны, как в своем приятии, так и отвержении благого ига Христа. Тихон Задонский знал, однако, не только борьбу и сомнения, от него веет также прозрачной тишиной, легкостью и особенной окрыленностью. В VIII веке, в то время, когда русские высшие классы, в своем слепом увлечении Европой, украшали себя напудренными париками и разноцветными камзолами, сшитыми по парижской моде, и старались говорить между собою по-французски, Тихон Затворник проник в тайники русской духовной культуры и протянул тонкую, но прочную нить между далеким XV веком и грядущим поколением русской интеллигенции. Он установил преемство между Нилом Сорским и его заволожскими учениками с Достоевским, Оптинскими старцами и великими русскими философами и богословами XX столетия.

Старец Паисий был современником Святителя Тихона, но по своему духовному складу он мало походил на Задонского затворника. Дело его жизни, перевод на славянский язык Добротолюбия и других лучших восточных руководств для духовной жизни, было, однако, созвучно деятельности Тихона. Старец Паисий был человеком редкостной целостности. Он оставил Киевскую Академию, не кончив там курса, так как ему была чужда та атмосфера латинской риторики и увлечения ложным классицизмом, которая господствовала в этом рассаднике богословия. Его житие говорит: «Слыша бо часто воспоминаемых богов и богинь еллинских и басни пиетические, возненавиде он душой своею таковое учение».

Паисий ушел сперва на Афон, потом он поселился в Румынии, в Нямецком Монастыре. Там, окруженный своими многочисленными учениками, он занялся перевалами святоотеческой литературы и таким образом открыл широким кругам русских людей доступ к сокровищам духовной мудрости. Этот возврат к прошлому не был лишь интеллектуальным увлечением. Старец Паисий на опыте учил монахов лучшим преданиям отцов Восточной Церкви. Вокруг него стала бить новая жизнь, которая дала России тот расцвет старчества и святости, которым прославилась ее Церковь в XIX веке. Старец Паисий также принадлежал по складу своего ума и духа к нестяжателям. Он был учеником Нила Сорского, возобновившим дело своего наставника после 300-летнего перерыва.

Восстановление старчества в России XIX века, которое нашло свое сосредоточие в Оптиной Пустыни, есть плод трудов Паисия (Величковского). Так, в лице его и Святителя Тихона, в глухое и тяжелое для Церкви время XVIII века, подготовлялось русское христианство к своим новым, ответственным задачам.

Французская революция, стремительное возвышение Наполеона, его поход на Россию в 1812, окончившийся гибелью его империи, наконец, пребывание русских войск в Париже в 1814 году, в этом сердце Европы – все эти великие события произвели глубокое впечатление на высшие слои русского общества и изменили его мировоззрение. Новый XIX век начался поэтому с разрыва со всем тем, чему поклонялся и во что так слепо верил ушедший XVIII век, век Вольтера, рационализма и презрительного отношения к религии. Бурный поток религиозного возрождения, начавшийся на Западе, увлек за собою и европейски образованных русских. В нем потонул тот скептицизм, которым щеголял блестящий век Екатерины Великой.

Сам молодой Император Александр I возглавил новое направление. Он приблизил к себе людей, увлекавшихся религиозными вопросами, подобных Сперанскому (1772–1834) или князю А. Н. Голицыну (1773–1844). Кроме того, ряд иностранных богословов и проповедников был приглашен в Россию (Линдель, Госнер, баронесса Крюднер), где они были восторженно встречены в кругах петербургской аристократии. Этот вновь вспыхнувший интерес к религии среди столичного общества не означал, однако, возврата руководителей политических судеб России к Церкви своего народа, создавшей русскую культуру. Привыкши уже в течение ста лет жить идеями, заимствованными на Западе, европейски образованные русские стали искать на том же Западе ответа на новые религиозные вопросы, возникшие ь их сознании. Иезуиты, представители всевозможных протестантских сект, и, наконец, различные толки масонства, начали вести энергичную работу в России и находить здесь своих горячих последователей. Большая часть царствования Александра I прошла под знаком увлечения иностранными проповедниками, наводнившими модные салоны обеих русских столиц. Многочисленные переводы западных религиозных книг, преимущественно мистического направления, получили широкий спрос даже в отдаленных углах России.

Подобное увлечение западной мистикой, как христианской, так и масонской, было вызвано протестом против того культа разума, который был распространен в XVIII веке. Новое поколение стало строить свою философию жизни на эмоциях, мистических переживаниях и таинственных откровениях. На этой почве рождалось среди него пренебрежительно снисходительное отношение к Церкви, с ее догматами и таинствами и с ее дисциплиной воли и разума. Сам Александр I и его ближайшие сотрудники увлекались идеями всеобщей религии, некоего универсального христианства, которое не будет нуждаться ни в каких внешних выражениях и объединит в своем лоне всех тех верующих, сердца которых озарены внутренним мистическим откровением. Это новое направление, равно враждебное, как рационализму, так и традиционному учению Церкви, получило столь сильное преобладание в русской жизни, что один из его главных представителей, князь А. В. Голицын, был назначен в 1817 г. возглавителем двойного или сугубого министерства – духовных дел и народного просвещения. Согласно плану, одобренному императором, все религии, существовавшие в Российской Империи, должны были согласовать свою деятельность под руководством одного лица, которое как бы объединяло их всех вокруг своей личности. Православная Церковь со своим Синодом и его обер-прокурором попала в подчиненное положение у министра духовных дел. Она рассматривалась теперь лишь как одна из религиозных организаций, признанных государственной властью, а не как Церковь – Мать русского народа.

Правление князя Голицына стало временем притеснений для тех, кто не разделял его мистических увлечений, и оно вскоре вызвало против себя протесты и недовольство среди духовенства и мирян. Эта борьба сосредоточилась вокруг деятельности Библейского Общества, которое, будучи основанным в 1804 г. в Англии для перевода и распространения Священного Писания на языке, понятном народу, открыло свою деятельность в России в 1813 г. Князь Голицын, избранный его председателем, оказывал ему всестороннюю поддержку, и вскоре руководители этого общества, уклонившись от своей основной задачи, стали использовать свое влияние для проповеди «нового мистического христианства», отрицавшего необходимость Церкви и ее догматов и таинств. Долгое время противникам князя Голицына не удавалось подорвать доверия к нему Государя, но в 1824 г. князя Голицына постигла опала. Он был отстранен от всех своих должностей, сугубое министерство духовных дел и просвещения было тоже упразднено. Управление Православной Церковью оказалось вновь в руках Синода и обер-прокурора. Эти изменения совпали с концом царствования Александра Первого и были закреплены его преемником, Императором Николаем Первым.

Новые религиозные увлечения среди европейски образованного русского общества , расцвет отечественной литературы, давшей России Пушкина (1799–1837), Гоголя (1809–1852) и Лермонтова (1814–1841), начало общественно-политических движений, окончившихся неудачной попыткой декабристов установить конституционное правительство, наконец, широкое проникновение в Россию западных философских идей – все эти события касались лишь высшего слоя и не затрагивали широких масс, продолжавших жить своею обособленною жизнью. Русское духовенство, которое всегда являлось связующим звеном между двумя слоями русского населения, только в своем незначительном меньшинстве оказалось непосредственно вовлеченным в водоворот этих новых явлений. Только те из его представителей, которые попали в только что открытые Духовные Академии – Петербургскую (1809), Троице-Сергиевскую (1814) и Киевскую (1819) – были приобщены к тем веяниям, которые проникали в Россию из Запада. Подавляющее же большинство сельского духовенства оставалось вне этих новых интересов. Члены же столичного клира – которые соприкоснулись с Западом, оказались разделенными на три направления. Одно из них заняло отрицательную позицию по отношению ко всему, что носило на себе печать новых веяний. Второе всецело приняло их, а третье старалось найти средний путь: сохраняя верность особенностям Русского Православия, оно вместе с тем было готово учиться, как у Римо-Католиков, так и у Протестантов. Столкновение этих различных направлений проявилось с особенной силой в связи с планом перевода Библии на русский язык.

Ученый протоиерей Герасим Павский (1787–1863), профессор Петербургской Духовной Академии, был представителем наиболее прозападных настроений. Он с большим увлечением взялся за перевод Ветхого Завета на русский язык и вызвал среди противников западных влияний резкие осуждения за свою работу. Во главе последних стоял архимандрит Фотий (Спасский, 1792–1838), имевший большое влияние в некоторых кругах высшего русского общества. Его знаменитой последовательницей была богатая и знатная графиня Анна Орлова. Он был пылкий, неуравновешенный человек, замечательный проповедник, но находившийся во власти страхов и подозрений. Он всюду видел заговоры против Православия. Он всех обличал и разоблачал. За этим фанатиком монахом стояли, однако, епископы, подобные митрополиту Серафиму Петербургскому (Глаголевскому 1763–1843) и Филарету Киевскому (Гумилевскому 1779–1857), которые боялись всякого движения вперед, у которых была лишь одна цель – предотвратить возможность каких бы то ни было изменений в церковной жизни. Эта партия восторжествовала, но уже в царствование Императора Николая Первого. Она наложила впоследствие на Церковь ту печать бюрократизма и застылости, которыми была отмечена вся государственная деятельность Николаевского времени.

Третья партия компромисса возглавлялась митрополитом Московским Филаретом (Дроздовым, 1782–1867). Он был охранитель по своему умонастроению, но в то же время обладал слишком проницательным умом, чтобы не видеть необходимости движения вперед. Он поэтому сочувствовал, например, переводу Библии на русский язык, и преподавал в Академии по-русски, а не по-латыни, на чем настаивали консерваторы. Эта попытка удержать латынь в русских духовных училищах была особенно характерна для настроений людей, боявшихся каких бы то ни было реформ. Хотя латынь и была введена лишь в XVIII веке, хотя этот язык был языком нелюбимой ими Римской Церкви, они все же защищали ее, считая, что раз начавшиеся изменения могут повлечь за собой нежелательные потрясения всего здания Церкви и Государства.

Такова была религиозная жизнь России в ее столицах в первой четверти XIX века. Она была полна исканий, религиозных эмоций и столкновений. В воздухе носились мысли о реформах. Делались попытки поднять духовное образование, был составлен проект улучшения финансового положения духовенства, предполагалось установить более гуманные отношения между епископами и низшим клиром, но все эти планы, как и все проекты Александровского царствования, оставались недоконченными, церковное управление продолжало быть в руках чиновников, которые приобретали все большую силу, тогда как духовенство становилось все более безмолвным и запуганным. Даже архиереи боялись подымать свой голос в присутствии представителей государственной власти.

Борьба и столкновения, происходившие на верхах церковного управления, только глухо отражались в глубинах церковной жизни. Но и в ней, как раз в начале 19-го века, тоже начали происходить неожиданные сдвиги, хотя и иного направления. Самым важным событием в религиозной истории России того времени было возрождение монашества, увенчавшееся появлением в русской церкви одного из ее величайших святых, старца Серафима Саровского.

Преподобный Серафим родился в Курске, в 1759-ом году. Он постригся в Саровской обители, и там он прошел все виды монашеского искуса, включая подвиг затворничества и непрестанной молитвы. (Он однажды провел на' молитве, стоя на камне, тысячу дней и ночей, сходя с него только для самого краткого отдыха и для приятия пищи, состоявшей, главным образом, из травы). После семнадцати лет молчания и отшельничества он, в 1825-ом году, открыл двери своей кельи для всех, нуждавшихся в его помощи. К нему устремился непрерывный поток людей, жаждавших увидать и побеседовать со старцем. Ежедневно несколько тысяч человек искали встречи с ним, и он с лаской и вниманием принимал своих бесчисленных посетителей. Его святость проявлялась в даре неизсякаемой любви, прозрения и многочисленных исцелений. В замечательной беседе со своим учеником, Мотовиловым, Св. Серафим в простых и вместе с тем западающих в душу образах объясняет цель жизни, как стяжание благодати Св. Духа, дающего полноту общения с Богом, любовь и примирение с ближними и власть над силами природы. Св. Серафим, по своей окрыленности, по своим чрезвычайным дарам чудотворения, напоминает великих древних подвижников Египетской и Сирийской пустыни, но он вместе с тем является ярким представителем русской святости. Весь он озарен той теплой радостью, которая находила свое внешнее выражение в его белой одежде. Всех приходящих к нему Св. Серафим называл «моя радость» и встречал их, как своих самых близких и дорогих друзей. Саровский пустынник предчувствовал наступление грозных событий в истории России и предсказывал годины бедствий для христиан.

Скончался он 2-го января 1833 г., стоя на коленях на молитве перед любимым образом Божией Матери Умиления. Он был причтен к лику святых 19-го июля 1903 года⁴⁴.

В течение царствования Александра I, вся Россия была захвачена стремлением к духовному обновлению. Несмотря на это, высшие круги русского общества и основная масса населения не сумели найти общего языка, они продолжали жить своей обособленной жизнью, не соприкасаясь и не зная друг друга. Пушкин и Серафим Саровский были современники, но наверное ни тот, ни другой, даже не слыхали о существовании друг друга, так глубока была пропасть между двумя слоями населения России. Первые попытки восстановить утерянное единство были сделаны в сороковых годах XIX столетия, так называемыми славянофилами.

Их жизнь и деятельность совпала с царствованием Императора Николая Первого, который вступил на престол в день декабрьского восстания 1825. Этот неудавшийся бунт гвардейских офицеров разбил прежде того существовавшее единство между троном и высшими классами России и сделал государственную власть подозрительной и враждебной ко всякому новому движению. До Николая Первого инициатива нововведений нередко исходила от императоров, которые, опираясь на дворянство, продолжали перестраивать Россию по европейским образцам. После Декабрьского восстания положение изменилось. Русская империя стала управляться не дворянами, а чиновниками, и все усилия власти оказались сосредоточенными на одной цели: остановить стремление к политической свободе, сделать Россию неподвижной, наложив на всех печать молчания.

Россия Николая Первого, туго затянутая в военный мундир, маршировала на парадах и повиновалась приказам своих начальников. Но под этой формой, выкроенной по прусскому образцу, билось сердце новой Великой России, обогащенной через общение с Западом, пробужденной теми грандиозными мировыми событиями, в которых русский народ принял участие на рубеже 18-го и 19-го веков.

Этот духовный рост России проявлялся в разных областях ее жизни, на него указывали, как прославленные угодники Божии, подобные Преподобному Серафиму и старцам Оптинским, так и великие поэты, музыканты, художники 19-го века. Наконец, о том же свидетельствовало пробуждение философской и богословской мысли.

Русская Церковь, как мы уже видели, с самого начала своего существования выявляла силу своего духа и оригинальность истолкования христианства в подвигах своих страстотерпцев, подвижников и благодатных старцев. Она выражала свои духовные чаяния в иконах, церковной музыке и архитектуре. Единственная область, где русский гений не находил своего воплощения, был мир богословия. Отрезанные от других стран Европы, не имея доступа к греческой философии и латинской культуре, русские люди продолжали младенчествовать умом. Европеизация России, которая началась на Украине в XVII веке и которая таким стремительным потоком нахлынула на Московскую Русь в XVIII в., прекратила духовную отчужденность русских людей, принудила их погрузиться в мир идей западного человечества. Сначала русские оставались подражателями и учениками немцев, французов и англичан, но в начале XIX века русская мысль, окрепнув и освоившись с методами западной философии, произвела первых самостоятельных мыслителей и богословов, которые, однако, оказались разделенными на два лагеря так называемых западников и славянофилов.

Славянофилы и западники принадлежали к одному и тому же дворянскому кругу, они были культурными избранниками России, горячо любившими свой народ и верившими в его особое призвание. Они были отважными борцами за высокие христианские идеалы справедливости, свободы и просвещения, жертвенно помогавшими словом и делом русскому крестьянству, все еще находившемуся в крепостной зависимости. Будучи личными друзьями вначале, они стали впоследствии врагами. Их расхождение стало неизбежным, так как они по разному определяли свою конечную цель, и хотели вести Россию по двум различным дорогам. Западники строили свои надежды на светлое будущее России, веря в живительную силу просвещения. Они глядели на более культурные страны, как на идеал, достойный подражания, и были воодушевлены возвышенным гуманизмом, который видит в самом человеке источник истины, добра и красоты.

Их противники славянофилы тоже любили и знали Запад, они были воспитаны на немецкой философии, на английской социологии и французской литературе. Им были близки и понятны политические и религиозные идеи Европы, но, несмотря на свое западное воспитание, славянофилы были первые образованные русские люди XIX века, которые своими духовными корнями крепко вросли в свою родную землю, и не были иностранцами на своей родине. Алексей Хомяков (1804–60), братья Иван (1806–56) и Петр (1808–56) Киреевские, Константин (1818–60) и Иван (1823–83) Аксаковы, Александр Кошелев (1806–83) и другие были воспитаны в преданьях Православия. С раннего детства, благодаря влиянию своих семей, они полюбили уставы и быт Церкви. Встретившись с Западом и погрузившись в его культуру, они не отреклись от своего отечества, наоборот, они в новом и еще более ярком свете увидели правду и самобытность русской церковной культуры. Славянофилы были первые русские мыслители и богословы, которые сумели на философском языке современной им Западной Европы изложить Православное учение о Церкви, и тем самым они открыли новую страницу в истории взаимоотношений между Россией и Западом.

До появления славянофилов Россия только могла или отгораживаться от Запада, или подражать ему. Чувство страха перед Европой рождалось из сознания ее культурного превосходства. Оно особенно проявлялось в церковной среде. Русские богословы пытались защищать Православие от нападений римо-католиков, пользуясь протестантскими возражениями против Рима, с самими же протестантами русские богословы сражались оружьем, заимствованным преимущественно от иезуитов. Таким образом, казалось, что Восточная Церковь не имеет своего собственного лица, что она является некоей переходной ступенью между Римом и протестантизмом. Славянофилы с новой точки зрения взглянули на этот спор между Востоком и Западом. Для них Православие обладало полнотою истины, а как римские католики, так и протестанты, были ущербленными истолкователями христианства. Больше того, славянофилы утверждали, что и Рим, и восставший против него протестантизм, страдают от одного и того же недуга – духовной гордости и рационализма. Они верили, что полнота церковной жизни может быть достигнута лишь в соборности, в том союзе любви и свободы, который восстанавливает единство человеческого рода, бережно охраняя вместе с тем ценность и неповторимость каждой личности.

Идеал соборности и был той силой, которой, по мысли славянофилов, обладала Россия, и которая одна могла спасти Европейский мир от дальнейшего разложения и глубоких потрясений.

Славянофилы поэтому не искали на Западе, идеала для подражания. Они видели осуществление миссии России на путях углубления и очищения ее церковной жизни. Они верили, что тот союз любви и свободы, который возможен лишь в Церкви, один способен дать удовлетворение всем самым дерзновенным чаяниям человеческого духа и обеспечить их родине здоровую политическую' и культурную жизнь.

Эти споры между славянофилами и западниками будили молодую и горячую русскую мысль, открывали широкие горизонты перед ее новым поколением, звали его на самоотверженную работу улучшения всех сторон национальной жизни. В особенности они призывали его на беспощадную борьбу против крепостного права, этого страшного и позорного недуга Петербургской Империи. Сороковые годы прошлого столетия таким образом показали готовность творческой и самостоятельной работы русских образованных людей, но их надежды на обновления в России не осуществились. Тяжелая рука Императора Николая I стеснила деятельность, как славянофилов, так и западников. Тот прусский бюрократизм, который был объявлен императором национальным политическим строем, не мог допустить роста подлинной русской культуры. Призывы к духовной свободе и православной соборности казались для петербургской империи еще более революционными и опасными, чем даже проповедь политических реформ по образцу западно-европейских стран. Поэтому, как западники, так и славянофилы, не получили права печатать своих книг в пределах России, и они были поставлены перед выбором или навсегда покинуть свою родину, или же наложить на себя обет долгого молчания. Западники, как, например, Александр Герцен (1812–1870) и Николай Огарев (1813–77), предпочли изгнание. Славянофилы остались в России. Большинство! из них так и не дожило до тех дней, когда их голос мог зазвучать на родной земле, которую они так преданно любили.

Судьба славянофилов и западников была лишь одним из проявлений той борьбы со самостоятельною мыслию, которая проходит красной нитью через тридцатилетнее царствование Николая I. В области церковного управления эта задача была возложена императором на обер-прокурора Святейшего Синода графа Н. А. Протасова († 1855), блестящего гусарского офицера, воспитанника польских иезуитов. Он успешно справился с возложенным на него поручением, и за все время его долговременного управления делами Русской Церкви (1836–1855) всякое проявление духовной самодеятельности встречало его энергичное сопротивление. Хотя на словах граф Протасов защищал незыблемые устои Православия, но на самом деле для него Церковь была лишь ведомством православного исповедания, и он пытался ввести ее в узкие рамки казарменного латинизма. Так, например, он был непреклонным противником перевода Священного Писания на русский язык. Но в то же время он широко распространял Катехизис Петра Могилы, заимствовавший многое от Рима. Протасов даже настаивал, чтобы славянский текст Библии был бы объявлен непогрешимым, в подражание папского постановления считать таковым латинский перевод Священного Писания (так называемую Вульгату).

Эта деятельность обер-прокурора встречала, однако, пассивное, но вместе с тем упорное сопротивление ряда представителей русской иерархии, которые, наравне с остальной Россией, не имели возможности открыто протестовать против тяжелой опеки петербургской бюрократии, но все же всячески старались защитить себя и Церковь от посягательств тех, кто ложно называл себя хранителями русской национальной традиции.

Душой этой самозащиты был митрополит Московский Филарет, самый выдающийся иерарх Русской Церкви XIX века. За свою долгую жизнь он видел много перемен в России. Родившись в царствование Екатерины, он дождался великих реформ Александра II, и ему принадлежит текст манифеста 19-го февраля 1861 года, даровавшего свободу миллионам русских крестьян.

Митрополит Филарет был человек многих дарований, молитвенник и аскет, он отличался живой и творческой богословской мыслью, но его самой выдающейся способностью была мудрость правителя. К нему обращались за советами не только большинство церковных руководителей, но его же указаний искали и политические деятели. Даже его противники, как, например, граф Протасов, который добился устранения митрополита Филарета от работы в Синоде, не могли обойтись без помощи Московского владыки. Но постоянное давление Николаевского времени наложило свою печать на личность и великого Филарета, сделав его столь осторожным в своих действиях, столь сдержанным в своих словах, что его советы напоминают иногда больше изречения дельфийской Пифии⁴⁵, чем голос христианского пастыря.

Поколение, достигшее своей зрелости в середине 19-го века, было одно из самых даровитых, которых когда бы то ни было знала наша родина. Но лишь немногим из них удалось развить все Богом данные им дарования. Многие из них надломились в борьбе, другие ожесточились, но нашлись среди них и те, которые заложили прочные основания самобытной русской православной культуры.

Царствование Николая Первого окончилось тяжелым военным поражением России. Любимое детище императора – его армия, процветанию которой он отдавал все свои силы, оказалась неприспособленной к новым методам войны. Крымская кампания показала, что желание Николая I остановить движение жизни пагубно отразилось даже на военной мощи России. Николай I не пережил последствий его поражения. Все, чему он служил и во что он верил, было безвозвратно потеряно на бастионах осажденного Севастополя.

Смерть Николая I в январе 1855 года открыла новую страницу в истории России. Его сын и наследник, Александр II (1855–1881), заключил мир с Турцией и ее союзниками и немедленно приступил к широким преобразованиям в России. Он осуществил, наконец, те реформы, в которых страна нуждалась уже с конца XVIII века и которые были отложены сперва из-за войны, с Наполеоном и потом из-за страха приступить к ним Императора Николая I.

Освобождение крестьян, введение земского и городского самоуправления, организация гласных судов с участием присяжных заседателей, ослабление цензуры печати, распространение образования и, наконец, отмена смертной казни – все эти столь благодетельные улучшения в управлении государства вдохнули новую жизнь в Россию и возбудили надежды на лучшее будущее. Большинство этих реформ было осуществлено деятелями, принадлежавшими к славянофильскому направлению. Тот жертвенный идеализм, который охватил молодежь России в начале XIX века, принес свои плоды в середине столетия. К сожалению, дар свободы после долгих годов притеснения оказался не по плечу многим русским людям. Крайние революционные течения, известные под именем нигилизма, нечаевщины и народовольства, стали встречать сочувствие среди молодежи, в особенности же среди студенчества. Призыв к насилию, пренебрежение человеческой личностью, отрицание христианских основ жизни, наконец, попытка достичь всеобщего благоденствия через уничтожение всех инакомыслящих, были положены в основу этих новых учений. Они захватывали воображение тех, кто в предыдущее царствование был лишен возможности ответственно думать и публично выражать свои мысли. Великий план переустройства России на гуманных основаниях был поэтому омрачен начавшимися волнениями, призывами к убийству и восстаниям.

Трагическое убийство Царя-Освободителя фанатиками народовольцами остановило еще раз политическое развитие России и погрузило ее снова в атмосферу принудительного молчания. Государственная власть вновь вступила в борьбу с проявлениями самодеятельности русского общества.

Глубокие изменения, происшедшие в жизни русского народа в эпоху великих реформ, не могли не отразиться на жизни Православной Церкви, Они нашли свой отклик в особенности в среде приходского духовенства, социальное и материальное положение которого требовало коренных улучшений. В течение XIX века Россия проделала сложную эволюцию в отношении своего внутреннего устройства. Вплоть до восстания 1825 года она управлялась дворянами, которые сословно служили Государству и взамен этой службы пользовались бесплатным трудом своих крепостных крестьян.

При Николае Первом дворянская служба была заменена сложной системой чиновничьего управления, и постепенно Русское Государство оказалось в руках лиц, облеченных в бесчисленные военные и гражданские мундиры и находившихся в распоряжении различных министерств и канцелярий. В этой новой бюрократической России православное духовенство оказалось в двусмысленном положении. Оно было выделено из среды низших классов мещан и крестьян тем, что было освобождено от их повинностей. Его сыновья получали бесплатное образование в семинариях и академиях. Но вместе с тем, лишенное жалования от государства, оно не имело иного материального обеспечения, кроме небольших земельных наделов и добровольных даяний своих часто и нищих, и бесправных прихожан. Эта необеспеченность основной массы многосемейного приходского духовенства делала его пастырскую работу чрезвычайно трудной. Полное же бесправие и зависимость духовенства перед лицом монашествующего епископата и алчных консисторских чиновников еще более унижало высокое служение священников Христовой Церкви. Это тяжелое нравственное положение духовенства особенно обострилось при Николае Первом из-за затруднения, если не полной невозможности, для его детей выбирать иное занятие, кроме унаследованного от своих отцов. Духовное сословие стало герметически закупоренным. Только сыновья священников могли учиться в семинарии. Окончившей же семинарию имел перед собою только две дороги: принять сан или идти в солдаты.

В свете этого положения становится понятным, какое возбуждение вызвало в среде духовенства возможность улучшения своего положения и освобождения от того нравственного и материального гнета, в котором оно находилось в царствовании Николая I. Как только Александр II вступил на престол, лучшие представители клира и видные государственные и общественные деятели подняли свой голос в защиту Церкви от той бюрократической опеки, под которой она жила в предыдущее царствование. Известный славянофил К. Аксаков (1818–1860) подал в 1855 году Государю записку «О внутреннем состоянии России», в которой он просил разрешить свободное обсуждение религиозных вопросов. Он писал: «Если найдутся злонамеренные люди, которые захотят распространять вредные мысли, то найдутся и люди благонамеренные, которые обличат их.... и тем доставят новую силу правде. Истина, действующая свободно, всегда сильна, она способна защитить себя и обратить в прах всякую ложь.... Не верить в победоносную силу истины.... безбожие своего рода, ибо Бог есть Истина». Император благожелательно отнесся к этим пожеланиям, цензура печати была ослаблена, было разрешено обсуждение церковных вопросов. Потребность к этому была столь велика, что сразу же возникло, как в столицах, так и в провинции, множество церковных журналов⁴⁶. Основная тема, занимавшая мысли того времени, было оживление церковной жизни, сближение между Церковью и обществом, раскрепощение духовенства и привлечение мирян к широкой церковной работе.

Одновременно было приступлено к преобразованиям в духовных школах. Было даровано разрешение, как лицам не духовного звания вступать в них, так и окончившим семинарии записываться в университеты (1863 г.). Дальнейшее ослабление сословной замкнутости духовенства было осуществлено в 1869 г. изданием нового либерального устава Духовных Академий; хотя эти льготы были недолговременны, так как многие из них были отменены уже в 1879 году, все же эти реформы оживили деятельность Церкви. Раздалась проповедь, углубилась богословская мысль, стали возникать братства, как для миссионерско-просветительной, так и для благотворительной работы. Священник А. Гумилевский, один из редакторов журнала «Дух Христианина», основал, например, при своей Крестовоздвиженской церкви на Песках, в Петербурге, братство для христианской социальной работы. Он же пытался восстановить чин диаконисс в России, потерянный Православной Церковью в XII веке. Планы о. Гумилевского потерпели, однако, неудачу. Его работа была запрещена правительством при сочувствии части высшей иерархии, желавшей во что бы то ни стало вернуть Русскую Церковь в состояние той неподвижности, в которой ее держала властная рука Императора Николая Первого.

Еще более суровая судьба стала уделом другого выдающегося церковного деятеля того времени, архимандрита Феодора Бухарева (1824–1871). Он был человек большой сердечной чистоты, горячо веривший в возможности примирения Церкви и общества. Его статьи и проповеди на эту тему вызвали жестокие нападения В. М. Аскочинского (1813–1879), издателя журнала «Домашняя Беседа». Аскочинский был нигилист, но он был не революционер, а консерватор, он боролся не с монархией, но с революцией, однако, он был так же груб и самоуверен, так же исполнен презрения к добру и к человеку, как те революционеры, которые описаны с таким мастерством в «Бесах» Достоевским.

Отец Бухарев, не поддержанный своими духовными наставниками, был глубоко потрясен этой борьбой. Он отказался от монашества и женился на женщине, всецело разделявшей его христианские идеалы. Сурово осужденный своим начальством и покинутый своими друзьями, он до конца своей жизни продолжал неравную борьбу за сближение между Церковью и образованными классами. Его книги «Исследование Апокалипсиса», «О Православии в отношении к современности» (Спб. 1860), «Моя Апология». (М. 1866) и многочисленные воспоминания о нем его современников дают яркую картину столкновения разных течений внутри Церкви в эти переломные годы.

Трудности, встреченные о. Гумилевским и о. Бухаревым, были показательны для церковной жизни того времени. Она была полна страстей и напряжения. С одной стороны, Церковь стремились взять под свою опеку крайние охранители. С другой стороны, материализм и нигилизм вдохновляли на борьбу с ней своих многочисленных сторонников. Даже в либеральных правительственных кругах Церковь встречала открытую враждебность⁴⁷. Граф Д. А. Толстой (1823–1889), влиятельный и властный обер-прокурор Святейшего Синода (1865–1880), совмещавший эту должность с министерством народного просвещения – был реакционер в политике. Он не любил, и подозревал Церковь и всячески старался стеснить деятельность духовенства, ему удалось добиться сокращения как числа приходов, так и приходских школ. За годы его правления было закрыто 2.000 приходов, а из приходских школ в 1880 году осталось всего только 4.000. Таким образом, стремления духовенства и верующих мирян оживить социальную и просветительную деятельность Церкви, встреченные враждебно интеллигенцией и не поддержанные правительством, не принесли желаемых плодов. Царствование Александра II, начавшееся такими радужными надеждами, кончилось в смуте и разочаровании. Основная масса русского народа еще лишь начинала пробуждаться от гнета крепостного права, а только что возникшая русская интеллигенция пошла путями уходящего со сцены дворянства, она стала увлекаться слепым подражанием Западу. Как русская бюрократия, так и вступившая с ней в борьбу революционно настроенная молодежь, жили в мире идей, чуждых и непонятных русскому народу. Они с одинаковым презрением продолжали относиться к Церкви, которая одна могла установить духовное сотрудничество и единство между европейски-образованным слоем России и основной массой населения.

Убийство Царя-Освободителя на время отрезвило русскую интеллигенцию от революционного возбуждения и заставило задуматься над последствиями того легкомысленного отрицания христианства, которое охватило либеральные круги русского общества во второй половине XIX столетия.

Новый царь Александр III (1881–1894) был вдохновлен идеей православной монархии, которая в тесном сотрудничестве с Церковью строила бы жизнь всей нации на верности преданиям старины. Казалось, что верховная власть в России в первый раз после реформ Петра Великого, отказалась от подражания Западу и решила идти по пути, на который призывали Россию славянофилы и те, кто искренне ценил лучшие заветы прошлого.

Официальная политика нового царствования строилась на самодержавии, православии и народности, но то содержание, которое было вложено в них, оказалось отличным от славянофильских идеалов. Истинным вдохновителем политики Александра III был Константин Победоносцев (1827–1907), его бывший воспитатель, получивший пост обер-прокурора Святейшего Синода (1880–1905). Он был человек больших дарований, оставивший глубокий след в истории Русской Церкви и Государства.

Умный и властный, он несомненно был религиозно настроен (его перу принадлежит прекрасный перевод на русский язык «Подражания Христу» Фомы Кемпийского), но его презрение к людям, циничное неверие в их искренность и в силу добра, сделали его не строителем, а разрушителем России. Под видом укрепления основ Православия и народности, Победоносцев восстановил в России мертвящую систему казенного бюрократизма и начал проводить насильственную руссификацию народов, населяющих Российскую Империю, следуя не великодержавной политике России, а подражая германской идее денационализации славян. Победоносцев боялся жизни. Он хотел, подобно Николаю I, остановить ее бурный поток. Для него всякое движение было равносильно разложению и, по его собственным словам, целью его усилий было заморозить Россию. Самой трагической стороной его деятельности были его настойчивые попытки использовать Церковь для своей задачи. Та сила, которая призвана Богом оживлять, объединять и примирять человечество, в руках Победоносцева оказалась орудием насилия, угнетения и борьбы с творческими проявлениями человеческого духа. В особенности в тех областях Империи, где население было не православным, Церковь стала символом русификации и источником преследования языка и веры местного населения. Царствование Александра III внешне прошло исключительно благополучно. Его мирное течение не было нарушено ни военными столкновениями, ни внутренними волнениями. Но под этим покровом спокойствия накоплялось все растущее недовольство населения, в особенности же в нерусских окраинах, где загоралось желание отделиться от России и, таким образом, защитить свою религию и национальность.

Взрыв революционных настроений произошел уже в XX веке, но почва для него была подготовлена в царствование Александра III его ближайшим помощником К. П. Победоносцевым.

Петербургская империя называла себя православной, но в действительности, как в XVIII, так и в XIX веке, она боялась и не доверяла Церкви и всячески старалась помешать росту ее влияния. Эта непонятная с первого взгляда антицерковная политика империи вызывалась, однако, не случайными причинами и не прихотью отдельных лиц. Она коренилась в сердцевине социальной жизни России. Основная масса русского населения, крестьянство, оставалась угнетенной и бесправной массой. Государство не смело дать свободу Церкви, зная, что она будет использована населением для выражения своих стремлений к улучшению своего положения. Только в свободной России могла Церковь быть свободной. Церковь несла тот же крест унижения и притеснений, который был суровой долей большинства русского населения. Но это безгласие и умаление Церкви не означало ее разложения. Она продолжала приносить утешение русским людям. Она поддерживала в них веру и надежду и давала им силы для борьбы с грехами и темнотой, как в личной, так и в общественной жизни.

Одно из самых замечательных явлений в жизни Русской Церкви в XIX и XX вв. было возрождение старчества, этого особого благодатного служения некоторых выдающихся членов Церкви их собратьям по вере.

Хотя старчество принадлежит к пророческим дарованиям Церкви, и потому его может получить, как мирянин, так и священнослужитель, как мужчина, так и женщина⁴⁸, оно нашло все же свое наиболее яркое воплощение в Оптиной Пустыни.

Русское монашество, возрожденное Преподобным Сергием в XIV веке, держалось на большой высоте в течение 200 лет⁴⁹, но в XVII веке русское иночество пришло в упадок. Старообрядческий раскол нанес ему особенно тяжкий удар. Повсюду начались распри и ссоры, монахи стали подозревать друг друга, появились доносители. Иноки, продолжавшие служить по старопечатным книгам, преследовались или изгонялись, а они часто были наиболее ревностные и верующие члены монашеского братства. Петр Великий, особенно не любивший монахов, так как они лишали Государство рекрутов для армии, всячески старался стеснить их деятельность. При нем были изданы строгие законы, запрещавшие построение новых монастырей и пострижение монахов сверх установленной правительством нормы. Для того, чтобы ограничить влияние монастырей на широкие слои населения, монахам не было разрешено иметь бумагу и чернило в кельях и писать что-либо без разрешения настоятелей. Еще большим преследованиям монастыри подвергались в царствование Анны Иоанновны (1730–1740), когда немецкая партия беспощадно гнала все то, что стояло за самобытную русскую культуру. При Анне Иоанновне никто, кроме вдовых священников и отставных солдат, не имел права принимать монашеского пострига (Указ 1734 г.).

Но самому решительному нападению подвергались монастыри при Екатерине Великой. Из 1.072 обителей, бывших в России в начале царствования Екатерины, уцелело лишь 452, и вместо 12.000 монахов и монахинь осталось лишь менее 5.000.

Эти унижения монашества, лишение его земельных владений, внесли вначале глубокое, расстройство в жизнь монастырей, но они также послужили и на их пользу, так как они освободили обители от случайных лиц и сплотили тех, кто искренно искал подлинной монашеской жизни. Некоторые из этих ревнителей покинули Россию и поселились на Афоне, в Греции и в Румынии, где было меньше стеснения для их деятельности.

Оттуда новая струя духовной жизни нашла свой путь обратно в Россию. Этому особенно способствовали такие монахолюбивые архиереи, как митрополиты – Гавриил (Петров) (1730–1801), Платон (Левшин) (1737–1812), Филарет Московский и Филарет Киевский, которые всячески помогали восстановлению лучших преданий истинного монашества.

В начале XIX века духовное возрождение захватило многие монастыри, раньше пришедшие в упадок, как, например, знаменитый Валаам и Киево-Печерскую Лавру. Но особенно прославилась среди обителей Оптина Пустынь, которая до коммунистического переворота оставалась ярким сосредоточием русской церковной жизни. Она была восстановлена после долгих лет небрежения в 1796 году, и с тех пор в нее стали стекаться со всех концов России люди, нуждающиеся в помощи, ободрении и исцелении. Среди ее иноков выделялись так называемые старцы, которые, окрыленные любовью к страждущим людям и исполненные благодатью Святого Духа, являлись наставниками и целителями тех духовных и физических недугов, от которых страдали их посетители. Ряд знаменитых русских людей, включая Гоголя (1809–52), братьев Киреевских, Достоевского (1820–1881), Льва Толстого (1828–1910), К. Леонтьева (1831–1891) и В. Розанова (1856–1919), посещали Оптину Пустынь. В «Братьях Карамазовых» Достоевский описывает «старца» в лице Зосимы. Изображение старцев встречается также в рассказах Лескова. Самыми известными Оптинскими старцами были суровый Леонид (1768–1841), кроткий Макарий (1788–1860), светлый и дерзновенный Амвросий (1812–1891) и прозорливый Анатолий, умерший уже после начала коммунистической революции, в 1921 г.

Особенной чертой старчества было свободное и всестороннее общение между старцем и приходящими к нему верующими, которые открывали перед ним всю свою душу и просили его советов и указаний по поводу, как своей духовной, так и повседневной жизни. Старцы являлись духовными врачевателями и мудрыми советниками, как мужчин, так и женщин всех классов и сословий. Эта необычайная сторона их деятельности возбуждала нередко подозрения со стороны тех, кто считал, что монах должен отрезать себя совершенно от мира и не иметь общения с остальными членами Церкви. Поэтому Оптинские старцы подвергались нареканиям, которые не раз переходили в попытки гонений, но святость их жизни и явная благодатность их дарований обезоруживала их врагов, которые принуждены были отказаться от своих обвинений.

Кроме Оптиной Пустыни, дар старчества был присущ и другим выдающимся инокам Русской Церкви. Следует особенно упомянуть имена схимника Парфения, Киево-Печерского монастыря (1790–1855), иеросхимника Антония, духовника Киевской Лавры и епископа Феофана (Говорова) «Затворника» (1815–1894). Епископ Феофан прожил безвыходно 28 лет в своей келье, окруженный книгами, отдавая свое время молитве, научной работе⁵⁰ и переписке с повсюду рассеянными учениками. Его письма, изданные отдельными книгами (Письма к разным лицам, Москва, 1892. Письма о христианской жизни, М. 1904), заключают в себе советы о духовной жизни большой мудрости и исключительного понимания человеческой природы. Еще более прославился своими духовными дарами протоиерей Иоанн Сергиев, настоятель собора в Кронштадте (1829–1908). По его молитвам происходили многочисленные исцеления. Толпы народа, приходившие на его богослужения, призывались им к покаянию и частому приобщению Св. Таинств.

Среди других выдающихся духовных писателей и проповедников XIX века, выделяется Епископ Игнатий Брянчанинов (1807–1867), ушедший в монашество из военной среды, вопреки воле самого Императора Николая I. Он был талантливый писатель. Его книга «Аскетические опыты» написана с большим вдохновением. Епископ Игнатий был противником Запада, и в его писаниях звучат ноты отрицания ценности культуры. Это настроение, однако, далеко не было типичным для наших духовных писателей. Их основным настроением были призывы к братолюбию и к освящению всех сторон жизни светом Евангелия. Такими были поучения одного из самых талантливых проповедников Русской Церкви Епископа Иннокентия (Борисова) Херсонского (1800–1857), автора многочисленных сочинений и составителя акафистов. Большой след оставили после себя также книги Епископа Михаила (Грибановского) (1856–1898), одухотворенного проповедника Соборности Церкви, и Митрополита Антония Храповицкого (1864–1936), друга и вдохновителя молодежи и горячего защитника восстановления Патриаршества. Русская Церковь в XIX веке дала также несколько первоклассных ученых и историков, внесших значительный вклад в изучение Восточной и Русской культуры. Наиболее известными среди них являются: проф. В. В. Болотов (1854–1900), исключительный знаток Ближнего Востока и проникновенный исследователь церковной истории. Велики также научные заслуги проф, византологии И. С. Троицкого (1832–1902) и А. П. Лебедева (1845–1908), знаменитых историков Русской Церкви, епископа- Филарета Черниговского († 1866), профессора Е. Е. Голубинского (1834–1912) и Н. Ф. Каптерева (1847–1914). Много поработали для Православия археолог и отважный исследователь Ближнего Востока, епископ Порфирий Успенский (1804–1855) и прот. А. В. Горский (1812–1875), ректор Московской Академии, мудрый и благостный воспитатель и даровитый ученый, и многие другие.

Некоторые из них были новаторами, как, например, профессор Казанской Академии А. П. Щапов (1830–1876), который внес в изучение духовного прошлого России столь много новых мыслей, что ему пришлось даже покинуть преподавание. Его убеждения показались слишком революционными правительственным кругам.

Можно сказать, что, несмотря на цензурные стеснения, русские православные богословы проделали плодотворную работу во всех областях знания в течение 19-го и 20-го столетий. С каждым десятилетием их труды приносили все более богатые плоды. Работы профессора М. М. Тареева (1866–1934) о сущности христианства – «Искупление Богочеловека», «Основы христианства» (1908–1910), «Философия жизни» (1916); профессора В. И. Несмелова (1863–1920) о природе человека – «Наука о человеке» (1896–1903); архиепископа Никанора (Бровковича) († 1890); митрополита Антония (Храповицкого) (1863–1936) – «Православное учение о спасении» (1896); священника Павла Флоренского (род. 1882) – «Столп и утверждение истины» (1914) и, наконец, протоиерея Сергия Булгакова (1871–1945), издавшего уже во Франции ряд больших трудов по православной догматике – «Агнец Божий» (1933), «Утешитель» (1936), «Невеста Агнца» (1945), «Апокалипсис Иоанна» (1948) – являются крупными и оригинальными вкладами в сокровищницу мировой христианской мысли. Они показывают, что русское православие имеет силы и дарования для служения не только своему родному народу, но и всему человечеству.

Лучшие представители Русской Церкви не были, однако, погружены лишь в глубины научной работы. Их занимало не одно богословие, но и задачи просвещения широких масс русского народа светом Христовой истины. Несмотря на препятствия, которые стояли на этом пути, члены Православной Церкви пытались основывать всевозможные просветительные и благотворительные братства и общества. Они боролись с пьянством, невежеством и пороками, и их особенно занимала огромная задача распространения грамотности в народе. Так, например, с 1859 до 1865 г. было открыто 21.400 новых приходских школ по почину духовенства. Это движение встретило несочувствие в правительственных и общественных кругах и было остановлено. Однако, оно возобновилось снова при Победоносцеве, и в конце столетия число приходских школ достигло внушительной цифры 42.000.

Замечательный опыт подлинно православной школы был проделан гениальным русским педагогом Сергеем Александровичем Рачинским (род. 1833 г.), автором книги «Сельская школа» (Москва, 1891). Он был профессором ботаники Московского Университета, но он оставил ее, чтобы посвятить себя всецело работе в сельской школе. Его способ церковного воспитания оказался чрезвычайно успешен, и ряд выдающихся русских людей, включая художника Богданова-Бельского, были питомцами школ, основанных Рачинским.

Так же успешен был опыт церковного воспитания, главным образом, сирот, проделанный знаменитой Леснянской Обителью в Холмской епархии, под руководством своей выдающейся игумени Екатерины, графини Ефимовской (1856–1925). Эта Обитель, насчитывавшая 400 инокинь, давала низшее и специальное образование более тысячи сиротам.

Особое место в этих попытках воспитывать новые поколения русского народа в духе действенного христианства принадлежит Неплюевскому Братству, которое до большевистской революции продолжало свою плодотворную деятельность в Черниговской губернии. Его члены жили и работали, как обычные крестьяне, но весь внутренний и внешний распорядок их жизни строился на основе церковного учения о Боге и любви к ближнему, как к самому себе.

Таковы были разнообразные виды деятельности Православия на поле высшего и народного образования. Не менее значительна была и его миссионерская работа.

Стесненное в своей жизни подозрительностью и придирчивой опекой государства, придавленное бедностью духовенства и враждебностью образованных кругов общества, Русское Православие не забывало о миссионерской работе. Слова Иисуса Христа, обращенные к Его ученикам, идти и учить все народы истине христианства, были услышаны русскими людьми уже в первые века их истории. Даже в самые черные дни татарского ига Святитель Стефан отдал всю свою жизнь на обращение язычников-зырян. Та же задача вдохновляла многих других русских иноков и мирян в последующие столетия.

Особенно усилилась миссионерская деятельность Русского Православия в середине XIX века.

Заслуга возрождения миссионерской работы на новых началах принадлежит Архимандриту Макарию Глухареву. Он провел тринадцать лет в Алтайских горах, самоотверженно служа сибирским язычникам. За эти годы он изучил их языки и нравы и стал их лучшим другом. Он крестил только после долгого и строгого испытания, и за все тринадцать лет присоединил к Церкви всего 675 человек. Но зато он положил твердое основание Церкви среди алтайского населения, и после его смерти распространение христианства приняло широкие размеры.

Современником Макария был другой выдающийся русский миссионер, Иннокентий Вельяминов, впоследствии Митрополит Московский. Полем его деятельности была восточная Сибирь, Камчатка и Аляска. Сорок четыре года он провел в беспрерывных странствованиях по морю и суше в самой холодной и негостеприимной части земного шара. Он изучил различные диалекты местных язычников, составил для них азбуку и даже писал книги для вновь обращенного в христианство населения. Его жертвенная ревность об истине была столь велика, что он научился от туземцев искусству плавания в кожаных душегубках по волнам свирепого океана и безбоязненно пускался в эти путешествия для проповеди Слова Божия жителям многочисленных островов Берингова моря. В 1868 году он был призван на высокий пост Московского Митрополита. Так, Русская Церковь оценила его самоотверженное служение в далеких и суровых областях Сибири и Америки. Не менее замечательным миссионером был и проф. Николай Ильминский (1822–1891). Он превзошел даже митрополита Иннокентия своим исключительным даром языков. Он владел в совершенстве всеми самыми трудными восточными языками – арабским, персидским, турецким, татарским, черемисским, чувашским, киргизским, мордвинским, якутским и различными алтайскими наречиями. Кроме того, он был редкий знаток ислама, так как он был первый христианин, которому удалось пройти курс знаменитой Магометанской Академии в Каире. Все эти исключительные дары он отдал на служение Церкви. В течение многих лет он работал над обращением татар в христианство. Его удивительное знание языка, обычаев и религиозных верований помогли ему в переводе на их язык Библии и богослужебных книг. Он заложил прочные основы для общины христиан среди восточных народов Российской Империи.

К числу знаменитых миссионеров Русского Православия принадлежит и епископ Николай Просветитель Японии. Пятьдесят два года прожил он в стране Восходящего Солнца. Он стал столь любим своей японской паствой, что даже во время Русско-японской войны (1904–5) он не потерял ее доверия. Ему удалось создать национальную Церковь Японии, со своими японским духовенством, семинариями и с несколькими тысячами ревностных христиан. Японская Церковь продолжает до сих пор свою миссионерскую работу.

Существует также Православная Церковь в Китае, Корее и Аляске. Миссионерская работа велась перед Великой войной 1914 года также в Урмии, в Персии. Вся эта разнообразная и плодотворная деятельность Русского Православия по распространению веры среди язычников и магометан внутри и вне Российской Империи всегда отличалась любовью и пониманием местных национальных особенностей азиатских народов. Там, где она велась в этом духе, она приносила богатые плоды, укреплявшие духовную связь между русским и другими племенами, населяющими северную и восточную Азию.

Русская Империя, несмотря на свой рост и быстрое экономическое развитие, была поражена внутренними противоречиями и тяжкими недугами. Одним из наиболее серьезных из них был разрыв между по-европейски образованными классами русского общества и основной массой народа. Этот раскол, начавшийся во время Петра Первого, так и не был преодолен до конца существования империи. Причиной неудачи всех попыток найти общий язык было глубоко укоренившееся пренебрежение Церковью, переходившее нередко в открытую враждебность к ней в среде русской бюрократии и интеллигенции. Оно рождалось из убеждения, что все ценное и культурно значительное непременно должно иметь западное происхождение, что русские смогут идти вперед только, если они будут подражать европейским народам. Желание догнать и перегнать Европу, а потом и Америку – было тем ослепляющим соблазном, который делало, и все еще делает, невозможной для многих русских людей правильную оценку силы и истины Православия. Трагизм этого упорного заблуждения становится особенно наглядным в свете тех попыток, которые делались для его преодоления в течение XIX и XX столетий.

Особенного внимания заслуживают те призывы вернуться к Церкви, которые раздавались из среды русских литераторов, имевших столь большое влияние на русскую интеллигенцию. Об этом писал Н. В. Гоголь (1809–1852) в своей «Переписке с друзьями». Он же составил ценное объяснение Православной Евхаристии в книге «Размышление о Божественной Литургии». Ф. М. Достоевский (1821–1881), этот мировой гений, проникший в самые сокровенные тайники человеческой души, дал дерзновенное описание борьбы человека с Богом и показал разрушительную силу атеизма, который ведет своих последователей к отвержению ценности и свободы человеческой личности. Он же нарисовал образ русского старца в «Братьях Карамазовых» и раскрыл возрождающую силу, данную Церкви с ее соборным братством в любви и в свободе.

Верующими людьми были поэты, граф Алексей Толстой (1817–1875) и Федор Тютчев (1803–1873).

Замечательный писатель Н. Лесков (1831–1895) в ряде своих произведений описывал православных подвижников. Граф Л. Н. Толстой (1828–1910) вплотную подошел в своих романах и философских сочинениях к вопросу о христианстве и смысле жизни. Но все эти представители русской литературы не могли преодолеть нежелания русского образованного общества войти в ограду Церкви. Перелом начал совершаться лишь в XX веке, накануне крушения империи.

Первая брешь в неприятии христианства была пробита В. С. Соловьевым, глубоким мыслителем, талантливым поэтом и блестящим публицистом конца XIX века. Его книги раскрыли на языке современной философии необходимость Боговоплощения. Он сумел отразить доводы тех, кто на исторических и философских основах пытались опровергнуть истину христианства. Его вдохновенные лекции привлекали толпы слушателей. Религия и мистика стали темами, которыми начало увлекаться новое поколение поэтов, писателей, художников, мыслителей и музыкантов. А. Белый (1880–1935); А. Блок (1880–1921); В. Брюсов (1873–1924); Вячеслав Иванов (1886–1949); Д. С. Мережковский (1886–1942); 3. Н. Гиппиус (1870–1944); Анна Ахматова (р. 1892); В. Розанов (1856–1919); А. Скрябин (1871–1915); В. А. Тернавцев; Вал. Свенцицкий и другие. Пелена безразличия и непонимания спала, и она сменилась живым интересом к религии и желанием найти путь к Церкви. Целый ряд выдающихся представителей философской и политической мысли России, как, например, князь С. Н. Трубецкой (1862–1905), князь Е. Н. Трубецкой (1863–1920), проф. С. Булгаков (1871–1945), С. Франк (1877–1950), П. Струве (1870–1944), В. Ф. Эрн (1879–1919) и Н. Бердяев (1874–1948) подняли свои голоса в защиту истины христианства.

Этот поворот от безразличия к вере нашел свое выражение в собраниях Религиозно-Философского Общества в Петербурге (1901–1903), в работе других подобных объединений в Москве и в Киеве, а также и в появлении журналов, как, например, «Новый Путь».

Все эти проявления духовного обновления указывали на приближение великих событий в судьбах Русского государства. Затишье царствования Александра III сменилось бурями и потрясениями, которые вспыхнули после неудачной Японской войны 1904–1905 гг.

12-го декабря 1904 года Император Николай II, под давлением волнений, распространившихся по всей России, издал манифест с обещанием реформ, которые включали в себя дарование религиозной свободы всем гражданам Российской Империи. Граф Сергей Юльевич Витте (1849–1915), которому принадлежала мысль об осуществлении реформ, сам поднял вопрос о ненормальном положении Православной Церкви, которая одна должна была остаться лишенной всех тех прав самоуправления, которые предоставлялись новым законом всем другим религиозным обществам. Поддержанный митрополитом Петербургским Антонием (Вадковским) (1899–1912), умным и просвещенным пастырем, Витте составил тогда же проект необходимых изменений в отношениях между Православной Церковью и Империей. Этот проект открыл период разнообразных попыток освобождения Церкви от подчинения государству, который окончился восстановлением Патриаршества в 1917 году на Соборе в Москве.

Известие, что правительство готово допустить осуществление столь долгожданных преобразований в жизни и управлении Православной Церкви, глубоко всколыхнуло все русское общество, в особенности же, конечно, духовенство. К. Победоносцев напрасно попытался остановить это движение. Даже всегда ему покорный Синод на этот раз отказался подчиниться его указаниям. Победоносцев принужден был подать в отставку в 1905 г. Он вскоре умер, не выдержав крушения своих попыток остановить развитие России. Новая жизнь стала проявлять себя во всех слоях церковного общества. Священники и миряне нарушили, свое молчание и стали выражать свои заветные пожелания на страницах газет и журналов. Даже епископы, которые обычно оставались послушными выразителями желаний правительства, будучи запрошены Синодом, заявили о необходимости серьезных улучшений в жизни Русской Церкви. Эти официальные ответы 63 епархиальных архиереев, опубликованные в 1906 г. в четырех больших томах, представляют особый интерес, ибо они выражают критику внутреннего состояния Православной Церкви самими руководителями ее жизни. Характерно, что из 63 архиереев только двое считали изменения нежелательными или несвоевременными. Все же остальные настаивали на их неотложной необходимости. Все эти реформы касались одного и того же наболевшего вопроса оживления церковной самодеятельности, укрепления приходов или, иными словами, построения церковной жизни в России на началах соборности. Православная Церковь верно сохранила истину христианского учения. Она духовно питала своих членов благодатной силой Святых Таинств, она освящала жизнь народа подвигом святости и любви своих лучших членов, но она потеряла то внутреннее единство между пастырями и паствой, ту всестороннюю просветительную и благотворительную деятельность, которые были украшением и источником силы для первоначальных христианских общин.

Русский епископат, приходское духовенство и миряне единодушно просили государственную власть вернуть Церкви отнятую от нее свободу, разрешить созыв Всероссийского Собора, который один только имел законное право провести все необходимые изменения. К сожалению, эта просьба Церкви не была услышана. Правда, Государь разрешил созыв Предсоборного Присутствия, которое проделало важную предварительную работу, подготовив план занятий предполагаемого Собора. (Его работа продолжалась с 8-го апреля по 15-е декабря 1906 года и была снова возобновлена в 1912 г.). Но он так и не решился собрать представителей Русской Церкви, и поэтому планы реформ не смогли быть проведены в жизнь вплоть до падения монархии в 1917 году.

Русская Церковь накануне революции находилась в состоянии все усиливающегося брожения. Вместе со всем народом она жила под знаком приближающейся катастрофы. Вековая неподвижность России была нарушена. Все слои ее населения пришли в волнение, и силы добра и зла стали готовиться к неминуемому столкновению. Русское образованное общество, наконец, очнулось от владевшего им безразличия к религии. Даже правящие круги оказались вовлеченными в поток начинающегося религиозного возрождения. К сожалению, попытки Императорской Семьи войти в духовную связь с массой русского народа окончились зловещей встречей с Григорием Распутиным (1870–1916), принятым Императрицей Александрой Феодоровной за истинного представителя православного старчества. Григорий Распутин был зажиточный крестьянин с Урала, имевший жену и двух детей. Он обладал силой исцеления и провидения. Приблизившись ко двору, он начал вести распутную жизнь и внес разложение в правящие круги своими попытками продвигать вперед людей, почему либо угодивших ему. Слепая вера в него Императрицы подорвала, больше чем что-либо другое, престиж монархии, и подготовила ее падение в 1917 году.

Наряду с этим ростом интереса к религии, в России делались, в последние перед революцией годы, попытки вовлечь духовенство в политическую жизнь и использовать его, как опору начавшей колебаться империи. Новые политические партии, возникшие после дарования конституции в 1905 г., открыли всем возможность участия в управлении государством. Крайние правые партии привлекли на свою сторону некоторых видных представителей духовенства и старались доказать, что долг верных сынов Церкви бороться против социальных и политических реформ. Эти усилия не привели к желаемым результатам. Подавляющее большинство духовенства не только сочувствовало, но было кровно заинтересовано в развитии самодеятельности в России. Однако, только меньшинство из них считало политическую работу совместимой со священническим саном, и поэтому до самой революции только немногие из них выступали на этом поприще. Это меньшинство было распределено между всеми партиями, и в Государственной Думе духовенство находилось и на правых, и на левых скамьях.

Февральская революция 1917 года, происшедшая во время первой мировой войны, сперва возбудила среди народов, населявших Россию, надежды на немедленное осуществление свободы и справедливости, но вскоре она погрузила всю страну в состояние анархии, террора и жестокой гражданской войны.

Временное Правительство сначало не желало проводить существенных изменений в отношениях между Церковью и государством до созыва Учредительного Собрания. Но под влиянием проф. А. В. Карташева, назначенного в 1917 г. обер-прокурором Синода, эта должность, связанная со столь многими тяжелыми воспоминаниями для всех ревностных членов Церкви, была, наконец, упразднена, и был установлен срок для созыва Всероссийского Собора. Он открыл свои заседания в Москве 15-го августа 1917 г., когда страна уже находилась накануне гражданской войны. Вся его работа прошла под давлением быстро надвигающейся коммунистической революции. Задачи, стоявшие перед Собором, были огромны. Предстояло перестроить и обновить все здание Церкви, пришедшее в ветхость под бюрократической и придирчивой опекой обер-прокуроров. Время для такой ответственной работы было самое неподходящее. Россия раздиралась на части начавшейся ожесточенной классовой борьбой, война с Германией все еще продолжалась, все основы общества были уже расшатаны, страшная бездна открывалась под ногами потерявшего свой человеческий облик русского народа. И все же, несмотря на грозные обстоятельства, несмотря на споры и разделения в своей среде, Всероссийский Собор 1917–18 г.г. является одним из значительных событий в истории Православной Церкви, помогшим ее членам осмыслить начавшуюся вскоре коренную перестройку государства, предпринятую коммунистической властью.

Собор 1917–18 гг. состоял из цвета русского духовенства и мирян. Его участники героически докончили свою работу, несмотря на то, что Москва вскоре стала полем сражения, и его члены должны были добираться до залы собраний под пулями пулеметов и под разрывами шрапнелей.

Самым большим событием этих решительных дней было восстановление Патриаршества, уничтоженного Петром Великим. Выбор пал на Тихона, митрополита Московского, который был торжественно возведен в это высокое достоинство 21 ноября 1917 г. Этим актом возобновлялась духовная и административная независимость Церкви и закладывалось твердое основание для осуществления соборности во всех областях ее жизни. Арх. Илларион Троицкий в следующих словах выразил те чувства, которые побудили; членов Собора восстановить Патриаршество: «Орел Петровского, на западный образец устроенного, самодержавия, выклевал это русское православное сердце. Святотатственная рука нечестивого Петра свела первосвятителя Российского с его векового места в Успенском Соборе. Поместный Собор Церкви Российской, от Бога данной ему властью, поставил снова Московского Патриарха на его законное, неотъемлемое место».

Восстановление Патриаршества не было установлением единоличной власти над Русской Церковью. По уставу, принятому Собором, Патриарх должен был управлять церковными делами в согласии с представителями клира и мирян. Как он сам, так и остальные епископы и священники, должны были избираться церковными собраниями, и Всероссийскому Собору, состоявшему из духовенства и мирян, была вручена верховная 'ответственность за судьбы Православия в России.

Русской Церкви не удалось, однако, приступить к мирному строительству своей жизни, на новых основаниях только что добытой независимости.

Коренные перемены, как политические, так и экономические, вызванные коммунистическим переворотом, происшедшим в октябре 1917 г., поставили совершенно новые задачи перед ее членами и заставили их заняться переоценкой всех, казавшихся незыблемыми, основ государственной и общественной жизни. Тот союз между Церковью и Империей, который был основан Константином Великим в 4-ом веке, был разорван революцией 1917 года. Церковь вступила в период своей истории, резко отличающийся от всего ее предыдущего опыта. Время для его истолкования еще не наступило. Поэтому данное описание Церкви в России и заканчивается избранием Патриарха Тихона, которое явилось рубежом между двумя резко отличными периодами ее истории.

Велико место Церкви в жизни русского народа. Он родился под ее покровом и под ее водительством пережил как радости, так и невзгоды своей нелегкой истории.

Трудно назвать судьбу России счастливой. Слишком много в ней перебоев, насилия и крови. Но история России есть история великого народа, славного в своих достижениях, страшного в своих грехах и падениях. Русским досталась в удел часть Европы, наиболее суровая по своему климату, наименее защищенная от нападений диких азиатских кочевников. С самого начала своей истории, до конца XVIII столетия, то есть на протяжении девятисот лет, русские находились в беспощадной и часто столь неравной борьбе с ними, что они не могли защитить себя от ударов, наносимых им противниками.

Нo не только с языческого и магометанского Востока грозили опасности России. Не менее враждебным был ей и христианский Запад, упорно отказывавшийся признать русских своими собратьями по вере из-за преданности русского народа восточному Православию.

Одинок и суров был путь России, и только благодаря исключительной выносливости, даровитости и жизненной силе, присущей русским людям, ей удалось выдержать все выпавшие на их долю испытания и не пасть под их ударами. К сожалению, несчастья и страдания России вызывались не одной враждой соседей и борьбой с суровой природой. Русские люди тяжелой ценой заплатили и за свои собственные прегрешения. Страшно буйство русского человека, ужасен его разгул и безумны его междоусобицы и своеволие, но еще страшнее то бессилие, та униженность, которые приходят на смену его бунтарским порывам. Русский народ испил горькую чашу рабства, и не только от руки насильников татар, но еще тяжелее было его холопство у своих же кровных русских господ.

Разные причины способствовали развитию этих духовных недугов России. Одним из них были ее огромные, ничем не защищенные пространства, которые делали чрезвычайно трудными попытки ее населения противостоять насилию и защищать свободу и независимость человеческой личности. Русский человек на горьком опыте убедился в своем личном бессилии. Только в случае действия сообща, миром, только объединившись в большие массы, он мог бороться со своими противниками, защищать себя и своих близких. На этой почве возникла у русских недостаточность сознания личной ответственности, их готовность подчиняться толпе или случайным главарям, неумение отстаивать свою независимость. Русские люди легко теряют свою индивидуальность и растворяются в скопище. Эта слабость не является, однако, единственным отрицательным плодом безбрежности русской равнины. Она же ответственна за другой недочет нашего национального характера, за соблазн отказа от борьбы, за желание избежать опасности через бегство. Русская равнина может быть сравнена с морским простором. Она предлагает открытый путь, как врагу, так и беглецу. Она облегчает, как внезапное нападение, так и успешный побег. Попытки личного героического сопротивления на ней часто обречены на неудачу. Но зато спастись бегством на ней возможно, особенно в одиночку, оставив на произвол судьбы свой дом и своих близких. Из-за этого соблазна спасения жизни бегством, рождается ненадежность русского человека, его способность предать, донести, спасти себя ценою гибели других.

В свете этих недугов русской народной стихии с особой силой раскрывается духовная помощь, оказанная нашей родине Православной Церковью. Ее благодатный покров спас Русский народ от внутреннего разложения и дал ему силы преодолеть удары внешних врагов.

Церковь освятила страдный его путь. Она вложила в его душу веру в торжество правды, любви и свободы. Лик Христов неизгладимо запечатлелся в душах множества русских людей и дал им то смиренномудрие и терпение в страдании, то милосердие к обездоленным и нищим, которые стяжали нашей Родине имя Святой Руси.

На грозном и темном небе истории России ярким светом горят образы ее великих святых, подвижников, пророков и учителей истины. Церковь не дала русскому народу погрязнуть в рабстве. Она спасла его от малодушия и отчаяния и вдохновила его на борьбу со своими внешними притеснителями и душерастлевающими страстями.

Ей же обязаны русские люди своим глубоким знанием человеческой природы и христианскому трезвому взгляду на жизнь и самих себя. Русская литература и русское искусство подлинно человечны, ибо i они являются зрелым плодом многовековой христианской культуры. Сознание равенства всех перед лицом Бога, сострадание к несчастным, помощь беззащитным и готовность пожертвовать собою ради ближнего, вот те благодатные дары, которыми украсила Церковь путь русского народа и сделала его носителем правды, пророком христианской справедливости и братства.

Наконец, Церковь освятила отношения русских людей с теми племенами и народами, которые оказались включенными в орбиту все растущего российского государства. Много несправедливостей и насилия должны были они претерпеть от руки своих сильнейших русских соседей. Но они нашли также среди них своих подлинных друзей в лице самоотверженных проповедников христианской истины, которые готовы были отдать свою жизнь ради тех, кому они несли свет Христова учения. Имена святителя Стефана, просветителя зырян, Макария Алтайского, Иннокентия Вельяминова, Николая Японского и многих других жертвенных русских миссионеров свидетельствуют о том, что русский человек может быть бескорыстным другом и верным служителем других народов.

Все эти дары, полученные русскими от Церкви, являются частью христианского благовестия, возвестившего миру братство и взаимную ответственность всех племен.

Однако, христиане, исповедуя свое единство, оказались неспособными осуществить его на деле, расколовшись на множество враждующих вероисповеданий.

Русские люди испытали на себе с особой остротой все пагубные последствия ссор внутри христианского мира. На протяжении своей истории они много страдали от вражды западных христиан, и сами с недоброжелательством относились к инославным, глядя сверху вниз на тех, кто не принадлежал к их Церкви. В то же время географическое положение России между христианским Западом и нехристианским Востоком, и особенности народной психологии поставили перед русским Православием задачу объединить восточных и западных христиан. Русские способны понимать и Запад, и Восток, они принадлежат к обоим этим мирам, вражда которых внутри Церкви нарушила ее гармоничный рост и оказалась препятствием для ее распространения среди всех народов.

Причины современных разделений среди христиан и возможность восстановления единства Церкви являются темой следующей главы этой книги.