X. Приготовление в смерти, кончина и погребение

Изнеможение сил старца Серафима. – Изменение порядка жизни. – Усердие к старцу народа. – Замечательные случаи из отношений о. Серафима к ближним в это время. – Его предсказания о своей смерти. – Две беседы с сестрами Дивеевской общины. – Исцеление и разговор с инокиней Платонидою. – Посещение о. Серафима подвижником Тимоном и наставления, данные ему Саровским старцем. – Огорчения и взгляд на них о. Серафима. – Его приготовление к смерти. – Замечательное свидание с преосвящ. Арсением за четыре месяца до смерти и разные предсказания о ней. – Заключительное слово о. Серафима. – Последний день жизни. – Описание кончины старца. – Его погребение. – Памятник на могиле. – Стихотворение по случаю его кончины. – Смерть брата о. Серафима. – Собрание сведений о жизни о. Серафима. – Разбор вещей, оставшихся после его смерти. – Память о нем живет и ублажается повсюду до нестоящего времени

За год до смерти, о. Серафим почувствовал крайнее изнеможение сил душевных, наипаче же телесных. Ему было теперь около 72-х лет. Обыкновенный порядок жизни его, заведенный с окончания затвора, неминуемо подвергся теперь изменению. Старец стал реже ходить в пустынную келью. В монастыре также тяготился постоянно принимать посетителей. Народ, свыкшийся с мыслью беспрепятственно видеть о. Серафима во всякое время, скорбел, что теперь он начал уклоняться от взоров. Однако же усердие к нему заставляло многих не малое время проживать на монастырской гостинице, чтобы изыскать необременительный для глубокого старца случай увидеть его и выслушать из уст его желаемое слово назидания или утешения.

Старец о. Серафим, как и в прежние годы, продолжал, хотя изредка, наставлять людей, больным подавал молитвами своими исцеления и предвозвещал будущие события. К этому году относятся следующие замечательные случаи из отношений его к посетителям.

Рясофорный монах Нижегородского Печерского монастыря Василий рассказывал следующее обстоятельство о свидании своем с Саровским подвижником:

«В 1825 году, отец мой Владимирской губернии, Муромского уезда, села Зяблицкого погоста, крестьянин графини Юлии Самойловой, отправился с двумя малолетними своими детьми, мною, 6-ти летним Василием, и братом моим Кириллом, в Саровскую пустынь помолиться и принять благословение от о. Серафима. Мы прибыли туда накануне праздника Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня, и на другой день, после ранней обедни, отправились к о. Серафиму. Богоугодный старец, благословляя нас, сказал обо мне отцу моему, что я не буду его кормильцем, и попросил его купить для меня Евангелие; а о брате моем сказал, что он будет жить при родителях и помогать им. С тех пор отец и мать мои часто напоминали мне об этом предсказании.

На 14-м году возраста я пожелал сам удостовериться в словах прозорливого старца и с этою целью испросил у своих родителей позволение побывать в Саровской пустыне у о. Серафима: это было в 1832 году. Когда я пришел к старцу и хотел спросить его о будущей своей жизни, он сам, предупреждая слова мои, сказал мне: радость моя, тебе следует поступить в монастырь». Когда же я отвечал ему, что я человек господский, он сказал: «гряди: Божия Матерь тебе поможет, и графиня, помещица твоя, чрез ходатайство великих людей, отпустит тебя на волю».

С этим утешительным предсказанием и с благословением о. Серафима, я отправился домой.

Достигши же 17-ти летнего возраста, я получил, наконец, от своих родителей согласие на поступление в монашество, и будучи еще господским человеком, поступил в Саровскую пустынь. По прошествии двух лет, игумен Саровский, о. Нифонт, благословил меня, как оказавшегося, по искусе, способным к монастырским послушаниям, хлопотать об увольнении из крепостного состояния. Это побудило меня отправиться в С.-Петербург, и здесь промысл Божий указал мне обратиться с просьбою об исходатайствовании столь желаемого мною увольнения к настоятелю Сергиевской пустыни, о. архимандриту Игнатию. Добрый настоятель тотчас же согласился на мою просьбу, и вскоре действительно исхлопотал мне это увольнение. По представлении его о. Нифонту, я был принят в Саровской пустыне послушником, а оттуда перешел в Нижегородский Печерский монастырь. Таким образом исполнилось в точности предсказание о. Серафима.

Родные сестры, из дворян, девицы Екатерина и Анна Васильевны Ладыженские⁹, находившиеся в числе сестер Дивеевской обители, повествовали следующее:

«В 1832 году, родной брат наш О. В-ч Ладыженский, бывший после председателем военной комиссии в Оренбурге, был послан в Китай, для сопровождения духовной миссии. Так как дорога эта лежала через Нижний-Новгород, где мы имели родную бабушку игуменью в Крестовоздвиженском Девичьем монастыре, то желая, как посетить престарелую свою бабушку, чтимую всеми, знающими ее, и даже отцом Серафимом, так равно и повидаться с нами, сестрами своими, жившими тогда в Пензе, еще в мире, брат наш вызвал нас в Нижний-Новгород.

Сам он прибыл туда на страстной неделе Великого поста, в самую распутицу, и по необходимости должен был дожидаться здесь лучшего пути, тем более, что от дурной дороги занемог. В последнюю турецкую кампанию он был ранен в левую руку, и теперь боль в руке возобновилась и заставила его лечиться и брать ванны.

Мы же, четыре сестры, имея счастье знать и питая горячую веру к молитвам преподобного о. Серафима, воспользовались этою невольною остановкой брата, и начали убеждать его съездить с нами в Саровскую обитель, чтобы удостоиться видеть и получить благословение о. Серафима на такой долгий и опасный путь.

После многих усилий, он, наконец, склонился на нашу просьбу, но не по вере в святость жизни и прозорливость о. Серафима, которого хотя и уважал, но далеко не разделял к нему наших чувств, а единственно для успокоения нашего, по любви к нам, так как мы твердили ему беспрестанно, что только тогда будем спокойны на его счет, когда он посетит с благоговением чтимого нами старца.

Накануне отъезда мы имели с братом большой разговор и спор о св. иконах. Мы называли многие иконы чудотворными, а брат опровергал нас, говоря, что различать иконы и называть некоторые из них чудотворными, есть дело суеверия, и что все иконы одинаковы.

Поехали же мы в Саров с таким расчетом, чтобы пробыть там воскресный, или какой-нибудь другой праздничный день; нам хотелось, чтобы брат увидел о. Серафима первый раз в церкви, когда он будет приобщаться св. Таин.

По приезде, мы все отправились к ранней обедне, за которой обыкновенно приобщался о. Серафим; и когда она кончилась, брат наш вошел в алтарь, чтобы принять там благословение от о. Серафима и передать ему несколько слов от бабушки нашей игуменьи, и от преосвященного Афанасия, который управлял тогда Нижегородскою епархией, а впоследствии переведен в Тобольск, где и скончался; мы же возвратились в занимаемую нами гостиную келью.

Вскоре возвратился и брат наш, и мы заметили в нем большое изменение. Первым словом его было сознание, что о. Серафим сотворил над ним чудо. Именно он говорил: «пока я передавал о. Серафиму то, что поручили мне передать бабушка и преосвященный, он взял меня за больную мою руку и так крепко сжал, что я только от стыда не вскрикнул; но теперь не ощущаю в руке решительно никакой боли».

После трапезы мы все пошли в лес, к пустыне о. Серафима; увидав его издали, сидящего против своего источника, предложили брату идти к нему одному, а сами остались вдали смотреть на них. Брат пошел и принят был о. Серафимом, по-видимому, очень милостиво, потому что он благословил его и, посадив подле себя, разговаривал с ним с полчаса времени. Наконец о. Серафим, подняв свою голову, сделал нам знак рукою, чтобы мы приблизились. Пока мы подходили, он уже встал с своего места, и мы нашли его, с заступом в руках, копавшего свои грядки. Он был в белом балахончике и повязан тряпичкою; а плечи его были покрыты кожею. Мы получили его благословение, и когда брат подошел к нему также, он сказал ему: «подожди, батюшка, я сейчас выйду к тебе». С этим словом он пошел в пустынную свою келью и тотчас же вынес оттуда половину просфоры, и подавая ее брату, сказал ему с любовью: «на тебе, от моей души». И потом прибавил как-бы с грустью: «мы с тобою более не увидимся». Тронутый брат отвечал ему: «нет, батюшка, я еще завтра приду к вам; благословите». Но о. Серафим повторил: «мы с тобою более не увидимся». Брат возразил еще: «батюшка, я и на возвратном пути заеду к вам»; но о. Серафим в третий раз повторил: «нет, мы с тобою больше не увидимся».

Простившись с о. Серафимом, мы отправились в монастырь; сестры шли вперед, а я, грешная Екатерина, с братом, немного позади их. Замечая в брате большую перемену я спроста его о причине, и он отвечал мне так: «теперь я совершенно убежден в святости и прозорливости этого дивного мужа. Все, что вы ни говорили о нем – истинно и вы ничего не преувеличили». Прежде же он обыкновенно отзывался о нем так: «я верю, что он хорошей жизни, но вы слишком все преувеличиваете».

Я попросила брата рассказать мне все подробнее, и он рассказал следующее: «когда я подошел к нему под благословение и объяснил, что отправляюсь в Китай, и потому нарочно заехал в Саров, чтобы принять от него благословение и попросить его святых молитв на такой дальний путь, тогда о. Серафим благословил меня, и посадив подле себя, сказал: «что, батюшка, мое грешное благословение? Проси помощи у Царицы Небесной; вот, в теплом соборе у нас икона Живоносного Источника: отслужи ей молебен; ведь она чудотворная, она тебе поможет»! И потом с улыбкой продолжал: «читал ли ты, батюшка, житие Иоанникия Великого? Я советую прочесть. Это был военный, весьма добрый и хороший человек, и сначала не то, чтобы он не был христианин; он веровал в Господа, но в иконах-то заблуждался также, как и ты». И при этих словах он показал на меня рукою. Я был весьма поражен этими словами.

«Отец же Серафим продолжал после того милостиво беседовать со мною и давать мне наставления, особенно, чтобы я сам был милосерд, если хочу, чтобы Господь Бог был ко мне милосерд. В заключение он предсказал, что я исполню возложенное на меня поручение и возвращусь благополучно».

Из пустыни мы прошли прямо в теплый собор, потому что брат мой, воспламененный верою и любовью к о. Серафиму, пожелал немедленно исполнить его совет и отслужить молебен Царице Небесной. После молебна оп выпросил у знакомого нам иеромонаха Анастасия Четью-минею, отыскал там житие Иоанникия Великого, и нашел, что действительно Иоанникий был военный, добрый и сострадательный; что он веровал в Господа, но заблуждался на счет икон, и наконец, что он нашел старца затворника, подобного о. Серафиму, который вывел его из заблуждения. Таким образом брат наш выехал из Сарова с полною верою и любовью к о. Серафиму. Он бросил все свои лекарства, потому что уже не нуждался в них более: он чувствовал себя исцеленным и душой, и телом, и с дороги писал нам, что никогда не чувствовал себя столь здоровым.

Исполнив в точности, по благодати Божией и за молитвы праведника, поручение, данное ему Августейшим Монархом, он возвратился в отечество и хотел на возвратном пути еще раз посетить о. Серафима; но мы уведомили его, что уже не стало дивного угодника Божия. И таким образом исполнилось его пророчество, которое он говорил брату при прощании: «мы с тобою больше не увидимся».

Считаем не лишним поместить здесь еще одно обстоятельство, случившееся с братом нашим и доказывающее благодатный дар прозорливости в отце Серафиме.

Уезжая из Сарова, брат наш поручил вышеупомянутому иеромонаху Анастасию доставить о. Серафиму от его усердия одну неважную вещь. Отец Серафим, принявши ее, изволил сказать о брате, что: «он опять здесь будет, но не один; я – говорил он – приказал ему не оставлять жены». Отец Анастасий передал это известие мне – говорит Екатерина Васильевна, – когда я приехала в Саров чрез несколько месяцев после отъезда брата; и я нисколько не сомневалась в истине слов праведника, хотя брат и ничего не говорил нам о намерении своем вступить в брак. Возвратившись домой, я написала о слышанном брату, и он отвечал нам так: «дивный Серафим не ошибся и в этом случае: он проник в тайну души моей; я избрал себе по сердцу и положил твердое намерение жениться на избранной мною».

Екатерина Васильевна рассказывает еще следующий случай об о. Серафиме. «В один из приездов наших в Саровскую обитель, сестра моя пожертвовала на образ Успения Божией Матери свои брильянтовые серьги; и чтобы скрыть это дело, она вручила их, в моем присутствии, знакомому нам иеромонаху Дамаскину, с просьбою передать их настоятелю и никому не сказывать ничего. – Это происходило у крыльца кельи о. Серафима. Едва мы вошли вслед за тем к старцу в сени, как он встретил сестру мою, сделавшую пожертвование, с самым радостным видом и с сими словами: «Божия Матерь вознаградит тебя за твою жертву и здесь и в будущем». Мы остались после наших родителей совершенными по всему сиротами и утешались только тем, что старец, между прочими спасительными наставлениями, всегда говорил нам, что «он утешит нас, что он будет за нас молиться». – И действительно, мы считаем себя теперь вполне утешенными, потому что Господь Бог и Царица Небесная за молитвы о. Серафима сподобила нас, двух сестер Екатерину и Анну, поступить в число сестер Дивеевской общины и принести хоть малейшую лепту нашего усердия в пользу этой св. обители.

Особенно замечательна, по содержанию своему, беседа старца Серафима с г. Богдановым. В день Рождества Христова 1832 года, он удостоился видеть о. Серафима в Саровской пустыне. «Я, говорил г. Богданов, пришел в больничную церковь к ранней обедне еще до начатия службы, и увидел, что о. Серафим сидел на правом клиросе, на полу. Я подошел к нему тотчас под благословение, и он, благословивши меня, поспешно ушел в алтарь, отвечая на мою просьбу побеседовать с ним: «после, после». По окончании же обедни, когда я снова подошел к нему, он приветствовал меня словами: «молитвами Пресвятой Богородицы все благо будет»! Тогда я осмелился попросить его о назначении мне времени для выслушивания от него спасительных советов. Старец на то отвечал мне так: «два дня праздника. Времени не надо назначать. Св. Апостол Иаков, брат Божий, поучает нас: аще Господь восхочет и живы будем, сотворим сие и сие». Я поднес к нему дочь свою Веру, и он, благословивши нас, дал нам обоим сухарей.

Наконец, приготовивши заблаговременно вопросы, которые хотел я предложить старцу, я пришел к нему в келью. Он встретил меня в сенях, принял принесенные мною, по поручению других, свечи и масло, и благословил беседовать с собою.

Я спросил его: продолжать ли мне мою службу, или жить в деревне? О. Серафим отвечал: «ты еще молод, служи». «Но служба моя нехороша», возразил я; «это от твоей воли», отвечал старец. «Добро делай; путь Господень все равно! Враг везде с тобой будет. Кто приобщается – везде спасен будет; а кто не приобщается – не мню. Где господин, там и слуга будет. Смиряй себя, мир сохраняй, ни за что не злобься».

Я спросил еще: благополучно ли кончится мое дело? Старец отвечал: «надобно полюбовно разделиться с родными, у кого есть что разделить. Было у двух родных братьев два озера; у одного все множилось, а у другого нет. Тот и хотел завладеть войною. Одному нивы надобно 12 сажен, а другому более. Не пожелай».

После того я спросил: учить ли детей языкам и прочим наукам? и он отвечал: «что же худого знать что-нибудь»? Я же, грешный, подумал, рассуждая по мирскому, что нужно, впрочем, ему самому быть ученым, чтобы отвечать на это, и тотчас же услышал от прозорливого старца обличение: «где мне, младенцу, отвечать на это против твоего разума? Спроси кого поумней».

Вечером, когда я пришел к нему, первым его словом было: «беседу лучше оставить. За каждое праздное слово воздадим Богу ответ». Но я умолил его продолжить спасительную беседу и предложил ему следующий вопрос: скрывание дел, предпринятых во имя Господне, в случае, когда знаешь, что получишь за них скорее осмеяние, нежели похвалу, не похоже ли на отвержение Петра; и что делать при противоречиях? Старец на это отвечал мне так: «Св. Апостол Павел в послании к Тимофею говорит: пей вино вместо воды; а вслед за сим следует: не упивайся вином. На это надо разум. Не воструби; а где нужно, не премолчи».

Я спросил еще: что прикажет он мне читать? и получил ответ: «Евангелие по 4 зачала в день, каждого Евангелиста по зачалу, и еще жизнь Иова. Хотя жена и говорила ему: лучше умереть; а он все терпел и спасся. Да не забывай дары посылать обидевшим тебя».

На вопросы мои: должно ли лечиться в болезнях, и как вообще проводить жизнь, он отвечал: «Болезнь очищает грехи. Однако же воля твоя. Иди средним путем; выше сил не берись – упадешь, и враг посмеется тебе; аще юн сый, удержись. Однажды диавол предложил праведнику прыгнуть в яму, тот было согласился, но Григорий Богослов удержал его. Вот что делай: укоряют – не укоряй: гонят – терпи; хулят – хвали; осуждай сам себя, так Бог не осудит, покоряй волю свою воле Господней; никогда не льсти; познавай в себе добро и зло: блажен человек, который знает это, люби ближнего твоего: ближний твой – плоть твоя. Если по плоти поживешь, то и душу, и плоть погубишь; а если по Божьему, то обоих спасешь. Эти подвиги больше, чем в Киев идти, или и далее, кого Бог позовет».

Последние слова о. Серафима относились к желанию моему отправиться на богомолье в Киев и далее, если благословит. Впрочем, я не открыл ему еще этого желания, и о. Серафим узнал о нем единственно по дару прозрения, которое имел он по благодати Божией.

После того я спросил старца: обязан ли человек, для поддержания своего звания, вовлекаться в издержки, превышающие его достатки и не составляющие у людей необходимости? Он отвечал: «кто как может; но лучше, чем Бог послал. Хлеба и воды довольно для человека. Так было и до потопа».

Еще спросил я: должно ли угождение людям простираться и на те случаи, которые не согласны с волею Божией, напр. праздно проводить время и т. п.? На это о. Серафим возразил: «за эту любовь многие погибли: аще кто не творит добра, тот и согрешает. Надобно любить всех, а больше всего Бога».

Я попросил его помолиться обо мне; он отвечал: «за всех молюсь всякий день. Устрой мир душевный, чтобы никого не огорчать и ни на кого не огорчаться: тогда Бог даст слезы раскаяния», и опять подтвердил: «укоряют – не укоряй и т. д» ...

На вопрос мой: как сохранить нравственность людей, мне подчиненных, и не противны ли Богу законные, по-видимому, наказания? Он отвечал: «милостями, облегчением трудов, а не ранами. Напой, накорми, будь справедлив. Господь терпит; Бог знает, может быть и еще протерпит долго. Ты так делай: аще Бог прощает, и ты прощай. Сохрани мир душевный, чтобы в семействе у вас ни за что не было ссоры: тогда благо будет. Исаак, Авраамов сын, не злобился, когда у него колодцы засыпали, и отходил; а потом его же стали просить к себе, когда Господь Бог благословил его стократным плодом ячменя».

Спрашивал я также о. Серафима на счет опасности нынешних советов, и можно ли ввериться учению других. Он отвечал: «это вам не обновленным», и улыбнулся. «Довольно одного Ангела – хранителя, от св. купели нам данного. Если ярость в коем есть – не слушай; если девство кто хранит – Дух Божий таких принимает. Однако же сам разум имей, и Евангелие читай».

Я попросил о. Серафима растолковать мне сон: я видел кого-то, который приказывал мне выстроить церковь. О. Серафим сказал мне: «это твое собственное желание, и если Бог избрал тебя на это и потребует нужда, то с Богом! В терпении вашем стяжите души ваши, то и будете Богу подобны, а иначе я не мню, чтобы кто спасся».

Я спросил старца: нужно ли молиться Богу об избавлении от опасных случаев? Старец отвечал: «в Евангелии сказано: молящеся не лишше глаголите: весть бо Отец наш, ихже требуете, прежде прошения вашего. Сице убо молитеся вы: Отче наш и проч., тут благодать Господня; а что приняла и облобызала св. Церковь, все для сердца христианина должно быть любезно. Не забывай праздничных дней: будь воздержен, ходи в церковь, разве немощи когда; молись за всех: много этим добра сделаешь; давай свечи, вино и елей в церковь: милостыня много тебе блага сделает».

Когда я спросил о посте и браке, старец сказал: «Царство Божие не брашно и питие; но правда, мир и радость о Дусе Святе; только не надобно ничего суетного желать, а все Божие хорошо: и девство славно и посты нужны для побеждения врагов телесных и душевных. И брак благословен Богом: и благослови их Бог, глаголя: раститеся и множитеся: только враг смущает все».

На вопрос мой о духе мнительности и о хульных помыслах, он отвечал: «неверного ничем не уверишь. Это от себя. Псалтирь купи: там все есть три рубля стоит».

Я спросил его: можно ли есть скоромное по постам, если кому постная пища вредна, и врачи приказывают есть скоромное? Старец отвечал: «хлеб и вода никому не вредны. Как же люди по 100 лет жили? Не о хлебе едином жив будет человек: но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих. А что Церковь положила на семи Вселенских соборах, то исполняй. Горе тому, кто слово одно прибавит к сему, или убавит. Что врачи говорят про праведных, которые исцеляли от гниющих ран одним прикосновением, и про жезл Моисея, которым Бог из камня извел воду? Какая польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит? Господь призывает нас: приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененнии и Аз упокою вы: иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть: да мы сами не хотим».

Чем, спросил я, истребить гордость и приобрести смирение? Он отвечал: «молчанием. Бог сказал Исаии: на кого воззрю, токмо на кроткого и молчаливого и трепещущего словес Моих». Касательно духовной гордости он прибавил еще: «проси Бога, чтобы он продлил твои лета. Этого без труда не сделаешь. Молчанием же большие грехи побеждаются».

Во все время нашей беседы о. Серафим был чрезвычайно весел. Он стоял, опершись на дубовый гроб, приготовленный им для самого себя, и держал в руках зажженную восковую свечу. Начиная отвечать часто приветствовал меня словами: «ваше боголюбие»! О дочери моей сказал: «у нее путь трудный: выйдет за такого мужа, что и Бога знать не будет».

Прощаясь со мною, он благодарил меня за посещение его убожества, как сам он выразил. Благословляя же, хотел даже поцеловать мою руку, кланялся мне все до земли и, наделяя сухарями, приказывал разделить их с моими подчиненными, и наконец, отпуская, сказал: «гряди с Богом! Эти сухари свежие: только что из печки».

К большему прославлению чудного дара прозорливости в благодатном старце о. Серафиме, нужно объяснить, что я не имел возможности расспрашивать его так подробно и помнить все его ответы. Притом же, он говорил чрезвычайно поспешно. Для этого все свои вопросы я предварительно написал для памяти на бумаге. И едва успевал я прочитывать их пред старцем, как тотчас же и получал от него на них ответы.

Прозорливостью своею о. Серафим весьма много содействовал к счастью и благоустройству семейной жизни ближних.

Пришел к нему в пустынь один приезжий офицер принять благословение на вступление в брак. О. Серафим сказал, что его невеста здесь, в Сарове, на гостинице. Чрез несколько времени пришла девица к о. Серафиму и также поведала ему свое желание выйти в замужество и виды, открывающиеся по сему предмету в будущем. Старец сказал: «нет! твой жених здесь, в Сарове». Оба приходившие никогда не знали друг друга и не видались. Простой случай, указанный Провидением, свел их между собою; молодые люди познакомились, с участием родных решили судьбу свою, вместе пришли к о. Серафиму, и старец благословил их к венцу. Вступивши в брак, эти люди жили очень счастливо.

Это не был простой случай, а дело Божие, совершившееся чрез старца. Дела Божии всегда созидаются с удивительною простотой: это их особенность. Невнимание к советам старца сопровождалось в подобных случаях точным исполнением последствий, им предвозвещаемых. Так, один Рязанский помещик, бывши в Сарове, просил молитв и благословения о. Серафима на вступление в брак. Старец указывал ему невесту, Богом назначенную, в лице одной особы, жившей по имению в соседстве с просителем, называя ее по имени. Молодой человек отказывался исполнить совет его, отзываясь тем, что он имеет уже невесту из обитающих в том месте, где стоял его полк. О. Серафим сказал: «тебе сия не принадлежит в радость, но в печаль и слезы». Молодой человек женился, однако же, по-своему, но жена его, не пережив и года, умерла, и были мужу «печаль и слезы». Вдовец был опять у о. Серафима и, по вторичному его совету, взял ту, которую и прежде назначал старец. После брака жили они счастливо.

Членов семейства, живших врознь, о. Серафим соединял вместе в исполнение Писания: яже Бог сочета, человек да не разлучает. Господа Т-вы, Пензенской губернии и из Таганрога, разошлись между собою по неприятностям и детей развели. Муж проживал в Пензе, а жена в Таганроге. К счастью обоих, г. Т-в был в Сарове. О. Серафим только что взглянул на него, стал обличать его и грозил ему, говоря: «зачем ты не живешь с женой? Ступай к ней, ступай»! Речь старца привела заблудшего в сознание: он отправился из Сарова в Таганрог, взял свою жену, съездил с ней на богомолье в Киев и стали они жить с тех пор вместе в деревне, близ Таганрога, благополучно и по закону Божию. «Я видела – пишет боголюбивая Мария к затворнику Георгию – письма их после известия о смерти старца: они исполнены горести, что умер отец их и благодетель».

Одна мать очень скорбела о своем сыне, которого совсем потеряла из виду. С растерзанным сердцем припала она к ногам о. Серафима и просила молитв его о том, кого считала она погибшим. Старец сказал в ответ матери, чтобы она пожила в Сарове на гостинице и подождала своего сына. Она и ждала день, два, три, а наконец, недоумевая на счет ответа о. Серафима, пришла к нему принять благословение, имея в виду отправиться восвояси. Что же? В то время, как она пошла в келью старца, у него был на благословении и сын ее. О. Серафим взял его за руку, подвел к матери и поздравил ее с возвращением к ней сына.

Кроме предсказаний другим, старец начал предсказывать и о своей смерти.

Так, пришла раз к нему сестра Дивеевской общины Параскева Ивановна с другими сотрудницами из сестер же. Старец начал говорить им: «я силами слабею; живите теперь одни: оставляю вас». Скорбная беседа о разлуке растрогала слушательниц; они заплакали и с тем расстались с старцем. Однако же они подумали, по поводу этой беседы, не о смерти его, а о том, что о. Серафим, по преклонности лет, хочет отложить попечение о них, чтобы удалиться в затвор.

В другой раз старца посетила одна Параскева Ивановна. Он был в лесу, в ближней пустыне. Благословивши ее, о. Серафим сел на отрубок дерева, а сестра около него стала на колени. О. Серафим повел духовную беседу и пришел в необыкновенный восторг: встал на ноги; руки поднял горе, взоры – к небу. Благодатный свет озарил его душу от представления блаженства будущей жизни. Ибо старец беседовал в настоящий раз собственно о том, какая вечная радость ожидает человека на небе за недолговременные скорби временной жизни. «Какая радость! какой восторг! говорил он, объемлют душу праведника, когда, по разлучении с телом, ее сретают Ангелы и представляют пред лице Божие»! Раскрывая эту мысль, старец несколько раз спрашивал сестру: «понимает ли она его»? Сестра же все слушала не говоря ни слова. Она понимала беседу старца, но не видела, чтобы речь клонилась к его кончине. Тогда о. Серафим снова стал говорить прежнее: «я силами ослабеваю; живите теперь одни: оставляю вас». Сестра подумала, что он хочет опять укрываться в затвор; но о. Серафим на ее мысли отвечал: «искал я вам матери (настоятельницы), искал... и не мог найти. После меня никто вам не заменит меня. Оставляю вас Господу и Пречистой Его Матери». А сестра все еще не понимала, что старец говорил о своем успении и подумала про себя, что хотя батюшка о. Серафим вручает их Господу и Божией Матери, но нельзя же обители остаться и без человека – духовного руководителя ко спасению. Старец же ответствовал: «человека-то, матушка, днем с огнем не найдешь. Оставляю вас Господу и Пречистой Его Матери». Тут он прямее выразился о своей кончине. Тогда сестра, припавши к ногам старца, так горько зарыдала, что не могла ни сама говорить, ни слышать слов его. О. Серафим начал читать на память Евангелие от Матфея, зачало 11: вы есть свет мира, и когда кончил, перешел к Евангелию от Иоанна, зачитал 14 главу: Да не смущается сердце ваше, прочел также 15 главу и кончил 55 зачалом 16 главы словами: аминь, аминь, глаголю вам, яко елико аще просите от Отца во имя Мое, даст вам. Доселе не просите ничесоже во имя Мое: просите и приимите, да радость ваша исполнена будет. Здесь о. Серафим остановился и сказал: «что же ты, матушка, все плачешь? По времени и у вас будет мать-праведница»!

Когда другие сестры Дивеевской обители посещали о. Серафима в его келье незадолго до его смерти, то он, обыкновенно, указывая на икону Божией Матери Умиление, много раз говаривал им в утешение: «поручаю и оставляю вас на попечение вот этой Царице Небесной». Это рассказывают даже до сего дня старицы Дивеевской обители из современных о. Серафиму.

За пять месяцев до кончины была у о. Серафима Платонида, монахиня Симбирского монастыря Нерукотворного Спаса. Она ехала в Арзамас к известному в то время врачу посоветоваться на счет ревматических страданий головы, лица и уха в одной половине тела, но заехала наперед в Саров, чтобы от о. Серафима принять благословение на лечение. Пять суток прожила она в Сарове, и хотя раза по четыре каждые сутки приходила к келье старца, но не могла видеть его. Старец, по изъясненным выше причинам, реже принимал посетителей. Наконец она была принята им в пустыне наедине. Поклонившись о. Серафиму в ноги, она просила благословения лечиться. Старец на слова ее отвечал: «нет, не лечись», и, показав рукою на небо, прибавил: «вот Кто (т. е. Бог) тебя исцелит». Затем он приказал ей умыться в источнике. Она же не умывалась во все продолжение своей болезни, около трех лет, справедливо опасаясь, чтобы от прикосновения к воде не получить большой простуды. Но по вере в слова праведного старца, она, нимало не сомневаясь, умылась и от того не только облегчения не почувствовала, но напротив, почувствовала ужаснейшую боль. Потом старец приказал ей напиться этой воды, после чего сделались у ней мучительнейшие боли в лице и зубах. Наконец старец, приложив свою правую руку к больной ее щеке, сказал: «до успения Бог успокоит тебя; гряди с миром»! Платонида тотчас же почувствовала, как стала утихать боль ее; она совершенно прошла и с тех пор не возвращалась. При отпуске, благословляя ее Крестом, висевшим у него на груди, о. Серафим сказал: «не скорби, что долго не видела меня: я поминовение творил о скончавшейся монахине». Платонида, с своей стороны, спросила: «может ли она надеяться еще когда-нибудь увидеть его»? Старец, показывая рукою на небо, сказал: «там увидимся: там лучше, лучше, лучше». Справедливо: больше она не видела его.

В этом же году посетили о. Серафима блаженный старец Тимон, живший, как известно, в Надеевской пустыне и не видевший своего духовного наставника и учителя более двадцати лет. В весеннее время пеший пришел он в Саровскую пустынь и, добравшись до келлии о. Серафима, ожидал сладостной минуты увидеть его. Но о. Серафим не допускал его до себя. На этот раз он принимал всех; беспрепятственно входили к нему и мужи, и жены: одному Тимону закрыт был вход, и он тщетно простоял у кельи до самого вечера. Наконец было благословлено и ему взойти в келью. «Аз же – говорил старец Тимон – взошедши падох ему на ноги, и от радости много плакал, что чрез много лет сподобился видеть еще его в живых и сказал ему: «отче святой! за что вы на меня, грешного, прогневались и целый день меня до себя не допускали»? Он же меня посадил и начал говорить: «нет, не так, отче Тимоне! аз тебя люблю; но это я сделал потому, что ты монах, да еще и пустынножитель, потому должен ты иметь терпение; да еще испытывал тебя, чему ты научился, живши столько лет в пустыне: не пустой ли ты из нее вышел? А прочие люди – мирские, да еще и больные: их надобно прежде полечить и отпустить: ибо здравии врача не требуют, но болящие, как Господь сказал: а с тобой надобно при свободном времени больше побеседовать». И так с ним всю нощь препроводили в беседе.

О. Серафим дал ему, между прочим, следующее наставление: «сей, отец Тимон, сей, всюду сей данную тебе пшеницу. Сей на благой земле, сей и на песке, сей на камне, сей при пути, сей и в тернии: все где-нибудь да прозябнет и возрастет и плод принесет, хотя и не скоро. И данный тебе талант не скрывай в земле, да не истязан будешь от своего господина; но отдавай его торжникам: пусть куплю деют. Еще скажу тебе, отче Тимоне: не води дружбы и не имей союза, во-первых, с врагами Христовой Церкви, т. е. с еретиками и с раскольниками, во-вторых, с теми, которые святых постов не соблюдают, в-третьих, с женами: ибо они много нас, иноков, повреждают. А в своей новоустроенной (т. е. Надеевской) обители положи и утверди устав совершенного общежития, по правилам и по уставу св. Отцов, чтобы никто не творил своей воли; винного пития и табаку отнюдь никому не позволяй; даже сколько возможно, удерживай и от чая: чревоугодие – не монашеское дело». «Тако мене наставив – говорит старец Тимон – о. Серафим благословил в путь. Аз же паки возвратихся в свою пустыню и живу в ней, благодаря Господа моего Иисуса Христа и Пречистую Его Матерь Владычицу Богородицу Деву Марию» («Путеш. Парфения» ч. 1, стр. 196– 197).

Отцу Серафиму пришлось потерпеть в этом году неудовольствие, в которых он видел признаки своего приближения к исходу из настоящей жизни. Одна беглая девушка, чтобы глубже скрыть свое бродяжничество, остригла свои волосы в кружок, надела на себя послушническое платье и так бродяжничала по миру. Полицейское начальство, предуведомленное о ее побеге, разыскивало и наконец открыло ее. При допросе она показала, будто бы о. Серафим благословил ей так одеваться. Но о. Серафим никогда не благословлял и по дару прозорливости, конечно, не мог благословить ей скрывать, быть может, свои злодеяния. Между тем светское начальство, следуя своим порядкам, писало к о. игумену Нифонту разыскать и о сем. Оказалось, что беглая оболгала безвинно старца Божия, надеясь, что, из снисхождения к распоряжению о. Серафима, ей простят укрывательство под одеждою послушника. Тем не менее обстоятельство это огорчило старца, и он на тот раз целые сутки не выходил из келлии, проводя время в молитве. Другие доблестные подвижники Сарова, напр. о. Иларион и Никодим, горько сожалели об огорчении, которое испытал о. Серафим в настоящем обстоятельстве.

Приходилось старцу испытывать в этом году и другие огорчения безвинно и несправедливо. И он на счет всех их сказал однажды следующие слова: «все сии обстоятельства означают то, что я скоро не буду жить здесь, что близок конец моей жизни».

Предчувствуя свою кончину, усматривая в самых обстоятельствах ее приближение, о. Серафим в это время приготовлялся и к исходу. Он реже выходил теперь в пустыню, менее принимал и в келлии приходящих, чтобы беспрепятственнее заниматься окончательным приготовлением себя к вечности. В это время его нередко видели в сенях: старец сидел на своем гробе и предавался размышлениям о конце жизни, о загробной участи человека и своей собственной. Размышления сии нередко сопровождались горьким плачем, а начинались и оканчивались они продолжительными молитвами.

За полгода до смерти о. Серафим, прощаясь со многими, с решительностью говорил: «мы не увидимся более с вами». Некоторые просили благословения приехать в Великий пост поговеть в Сарове и еще раз насладиться лицезрением и беседой его. «Тогда двери мои затворятся, отвечал на это старец: вы меня не увидите». Стало очень заметно, что жизнь о. Серафима угасает: только дух его по-прежнему, и еще более прежнего, бодрствовал: «жизнь моя сокращается – говорил он некоторым между братией – духом я как бы сейчас родился, а телом по всему мертв».

За четыре месяца до смерти, а именно, в августе 1832 года, преосвященный Арсений, епископ Тамбовский, обозревая в первый раз епархию, посетил и Саровскую обитель. Старец Серафим, несмотря на то, что был тогда в пустыне, почел долгом прийти в монастырь единственно для того, чтобы вместе с братией встретить своего нового архипастыря. По окончании встречи, он снова возвратился в пустынь. Преосвященный Арсений, осмотрев внимательно и подробно все церкви, братские кельи и хозяйственные постройки внутри монастыря, пожелал видеть и все принадлежащие к монастырю заведения и здания, вне оного находящиеся. В сопровождении Саровского казначея иеромонаха Исаии и ключаря Тамбовского собора Никифора Телятинского, он посетил пустыни Серафимову и Дорофееву. О. Серафим занимался укладыванием камней при береге небольшого ручейка, протекавшего подле его пустынной кельи. Но как скоро он увидел приближение архипастыря к месту своему, тотчас же оставил занятия и, повергшись к стопам его, испрашивал себе и получил от него благословение.

«Что это такое ты делаешь»? благосклонно и с участием спросил его преосвященный Арсений.

– А вот, святой владыко, отвечал старец: камешками берег выкладываю, чтобы вода-то не обмывала берега и не портила его.

«Доброе дело, старец Божий, сказал преосвященный. «Ну, покажи же ты мне теперь свою пустыньку среди пустыни».

– Хорошо, батюшка, отвечал он, и с радушием повел преосвященного в келью.

По описанию лиц, бывших при сем случае, келья не имела в себе ничего особенного: это обыкновенная деревянная изба с небольшими сенцами. Мебель ее состояла вся из простого липового некрашеного стола и двух таких же стульев. В переднем углу стояли св. иконы с возженною перед ними лампадою. Еще лежали две богослужебные книги. По входе в келью, о. Серафим поднес преосвященному в подарок: четки, пук восковых свеч, обернутых холстиною, бутылку деревянного масла и шерстяные чулки. Преосвященный с отеческим радушием принял подарок. Потом он спросил о. Серафима:

«Где же у тебя в этой пустыньке еще другая пустынька другое еще более уединенное место»?

Сам же, зная по рассказам, где находится это место и не дожидаясь ответа о. Серафима, пошел по направлению к печке. А о. Серафим, останавливая его, говорил простосердечно:

– Не ходи, батюшка, замараешься.

Но преосвященный, отворив дверь, закрывающую пустое пространство между стеною кельи и печкою, увидел там небольшое помещение, столь тесное, что едва один человек может войти туда и оставаться там в стоящем или коленопреклонном положении, но присесть или облокотиться никак нельзя. И здесь, как в первой кельи в углу, между стеною и дверным косяком, стоял небольшой образок с горящею лампадою. Очевидно, старец по временам уединялся туда на бдение и молитву. Отсюда преосвященный отправился в Дорофееву пустынь, имея в намерении на возвратном пути опять зайти к о. Серафиму. Старец, оставаясь с ключарем о. Никифором Телятинским, ожидал его здесь, проводя время в беседе. Между разговорами он, указывая на владыку, сказал о. ключарю:

«Много, много будет ему трудов, но Бог ему поможет».

Когда преосвященный опять воротился, то о. Серафим, взяв его за руку, благоговейно обратился к нему с вопросом:

«Вот, батюшка, богомольцы приходят ко мне, убогому Серафиму, и просят меня дать им что-нибудь в благословение; я и даю им сухариков черного или белого хлеба и по ложке красного церковного вина: можно ли мне это делать»?

На это преосвященный отвечал:

– Можно, можно, но только в раздельном виде, так, что кому даешь сухариков, тому не давай уже красного вина. А то простолюдины, как слышал я, думают, по простоте своей, и между другими разглашают, будто ты причащаешь их св. Таин. А и того лучше – прибавил далее преосвященный – вина вовсе не давать, давать же только сухарики.

«Хорошо, батюшка, отозвался на это старец, я так и буду поступать».

После замечено было, что о. Серафим так действительно и поступал до конца своей жизни.

После этого разговора преосвященный простился с о. Серафимом. Со стороны блаженного старца прощанье это совершилось не совсем обыкновенным образом. Приняв от владыки последнее благословение, он поклонился в ноги и, несмотря на то, что преосвященный поднимал его и просил встать на ноги, старец Серафим, оставаясь на коленях, продолжал ему кланяться до тех пор, пока преосвященный совсем не скрылся из виду.

В следующую за сим ночь о. Серафим, как-бы в доказательство своего послушания, сам принес небольшой сосуд церковного вина к кельи, в которой останавливался преосвященный Арсений, и, отдавая приношение келейнику его сказал:

«Отдай это батюшке от Серафима грешного».

По соображении сих обстоятельств с последствиями оказалось, что все это было предвестием близкой кончины старца Серафима и относилось к его просьбе о поминовении, которую он высказал преосвященному и словесно. Преосвященный Арсений, с своей стороны, в точности исполнил желание о. Серафима: из его подарка – свечи, масло и вино, сохранившиеся в целости, были употреблены при служении преосвященным заупокойной литургии о вечном покое блаженного старца Серафима. А четки, чулки и холстину преосвященный оставил у себя. В Саровской обители хранится письмо владыки Арсения, где он, по прошествии 23 лет описывает подробно свое посещение старца. Вот что он пишет в этом письме:

«По совести мирные отношения о. игумена Нифонта к о. Серафиму ни малейшей не бросают тени на жизнь и характер того и другого, а напротив, в первом показывают, как высоко он понимал и верно исполнял должность Настоятеля пустынной обители и как дорого ценил и строго соблюдал чистоту монашеской жизни, а в последнем обличают евангельскую простоту и незлобие, по которым он никак не догадывался, что мнимые или истинные ученики или ученицы его иногда злоупотребляют его именем для достижения своих суетных и еще не очищенных от примеси тщеславия или своенравия видов. Надлежало-бы также и в жизнеописании о. Серафима упомянуть о первом его свидании со мною: оно полно высокого значения, и бесспорно открывает в нем дар прозорливости. Его слова и действия во время посещения моего вместе с Вами (о. Исаия сопутствовал ему тогда в должности Казначея) пустынной его хижины, его потом подарки мне: деревянное масло, красное вино, несколько свеч, кусок полотна и шерстяные чулки, и наконец многократное коленопреклоненное прощание его со мною, которого я многими убеждениями не мог прекратить в нем и от которого я должен был поспешно с Вами уехать, дабы не трудить более старца, продолжавшего стоять на коленях и кланяться, были, как после оказалось, выразительными символами изображавшими его и мою судьбу: он вскоре затем помер, а я, при помощи Божией, продолжаю еще полагать камни на камни для ограждения церковного берега от напора вод мирских».

В том же году 13-го сентября, за три с половиною месяца до кончины о. Серафима, была у него Екатерина Егоровна Извольская с четырехлетнею своею дочерью, Анною, у которой так болели глаза, что близкие опасались, не сделалась бы она в дороге совсем слепою. Мать привела ее к батюшке Серафиму. Он подал ей в руки бутылку воды, которою приказал окропить глаза дочери и сказал, что «молитвами Пресвятой Богородицы Живоносного источника она исцелится». И действительно, на утро она встала с здоровыми глазами. О. Серафим приказал им остаться в Сарове, отстоять 14 числа раннюю обедню, позднюю и отобедать. Но как она последнего приказания не исполнила и выехала тотчас после поздней литургии, то, за ослушание, блуждала в дороге целый день.

После сих обстоятельств, еще за несколько месяцев до кончины, о. Серафим поручил послать некоторым особам письма, призывая их к себе в обитель, а тем из близких, которые не могли быть у него, поручил после смерти своей сказать, что нужно и полезно было для их души, прибавляя объяснение поручений: «сами-то они меня не увидят».

Пришел к нему один из братий Саровской обители; старец, сделав ему наставление, сказал: «дунь на свечку». Брат дунул – свечка погасла. Старец сказал: «вот так и меня не увидят». Своему келейному о. Павлу старец также говорил, что скоро будет кончина; а Павел, по простоте своей, недоумевал, о своей ли кончине говорил старец, или о кончине века. Перед новым же 1833 годом о. Серафим сам отмерил себе могилу сбоку алтаря Успенского собора, на том самом месте, которое, по выходе из затвора, отметил, положивши на нем камень.

Незадолго до кончины о. Серафима, видя его истинно подвижническую жизнь, один брат, в назидание самому себе, спросил его: «почему мы, батюшка, не имеем такой строгой жизни, какую вели древние подвижники благочестия»? – «Потому, отвечал старец, что не имеем к тому решимости. Если бы решимость имели, то и жили бы так, как отцы, древле просиявшие подвигами и благочестием: потому что благодать и помощь Божия к верным и всем сердцем ищущим Господа, ныне та же, какая была и прежде: ибо, по слову Божию, Иисус Христос вчера и днесь, той же и во веки (Евр. 13:8). Эта глубокая и святая истина, которую о. Серафим уразумел из опыта собственной жизни, была, так сказать, заключительным словом его уст и печатью его подвигов.

За неделю до своей кончины, в праздник Рождества Христова, в 1832 году, о. Серафим, по обычаю, пришел к литургии, которую совершал о. игумен Нифонт. Он причастился св. Христовых Таин и после литургии беседовал с о. Игуменом. Между прочим, он просил игумена о многих, особенно о младших из братий; не забыл упомянуть, и на этот случай в последний уже раз, о том, чтобы его, когда умрет, положили в его гробе. Распростившись с игуменом и братией, старец возвратился в свою келью и одному из монахов, именно Иакову, впоследствии иеромонаху Толшевского монастыря, вручил финифтяный образ Преп. Сергия – посещение его Матерью Божией, с такими словами: «сей образ наденьте на меня, когда я умру, и с ним положите меня в могилу: сей образ – продолжал он – прислан мне честным о. архимандритом Антонием, наместником св. лавры, от мощей преп. Сергия». К о. Антонию старец Серафим, как и прежде мы видели, питал особую любовь.

1-го января 1833 года, в день воскресный, о. Серафим пришел в последний раз в больничную церковь во имя св. Зосимы и Савватия, ко всем иконам поставил сам свечи и приложился, чего прежде не замечали за ним; потом причастился, по обычаю, св. Христовых Таин. По окончании же литургии, он простился со всеми здесь молившимися братиями, всех благословил, поцеловал, и, утешая, говорил: «спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте: нынешний день нам венцы готовятся». Простившись же со всеми, он приложился ко Кресту и к образу Божией Матери; затем, обошедши кругом св. престола, сделал обычное поклонение и вышел из храма северными дверями, как бы знаменуя этим, что человек одними вратами – путем рождения, входит в мир сей, а другими, т.е. вратами смерти, исходит из него. В сие время все заметили в нем крайнее изнеможение сил телесных, но духом старец был бодр, спокоен и весел.

После литургии у него была сестра Дивеевской общины, Ирина Васильевна. Старец прислал с нею Параскеве Ивановне 200 руб. ассигн. денег, поручая последней купить в ближней деревне хлеба на эти деньги, ибо в то время весь запас вышел и сестры находились в большой нужде.

В тот же день, после литургии, был у о. Серафима Высокогорской Арзамасской пустыни иеромонах Феоктист. О. Серафим, окончив беседу с ним, сказал в заключение: «ты ужо отслужи здесь. Но Феоктист, поспешая домой, отказался служить в Сарове. Тогда о. Серафим сказал ему: «ну, так ты в Дивееве отслужишь». О. Феоктист, разумеется, и этого не понял и, получивши от старца благословение, отправился тот же день из Сарова.

Нужно заметить, что рядом с кельей старца Серафима стояла келья монаха, о. Павла. Они отделялись одна от другой глухою стеною, возле которой была печь. Входы в ту и другую келью были особые. Издавна в Саровской обители принято за правило, чтобы иноки жили, каждый особо, по одному. Как учеников о. Серафим не имел у себя, так и келейника у него не было, а, по соседству, обязанности келейного исправлял иногда брат Павел. Старец отличал его доверием и говаривал: «брат Павел за простоту своего сердца без труда войдет в царствие Божие: он никогда никого не судит и не завидует никому, а только знает собственные грехи и свое ничтожество».

Старец Серафим имел обыкновение, при выходе из монастыря в пустынь, оставлять в своей кельи горящими, зажженные с утра пред образами, свечи. Брат Павел, пользуясь его расположением, иногда говаривал старцу, что от зажженных свеч может произойти пожар; но о. Серафим всегда отвечал на это: «пока я жив, пожара не будет; а когда я умру, кончина моя откроется пожаром». Так и случилось.

В первый день 1833 года брат Павел заметил, что о. Серафим в течение сего дня раза три выходил на то место, которое было им указано для его погребения, и оставаясь там довольно долгое время, смотрел на землю. Вечером же о. Павел слышал, как старец пел в своей кельи пасхальные песни: Воскресение Христово видевше... Светися, светися новый Иерусалиме... О, пасха велия велия и священнейшая Христе... и некоторые другие духовные победные песни.

Второго числа января, часу в шестом утра, брат Павел, выйдя из своей кельи к ранней литургии, почувствовал в сенях близ кельи о. Серафима запах дыма. Сотворив обычную молитву, он постучался в двери о. Серафима, но дверь изнутри была заперта крючком и ответа на молитву не последовало. Он вышел на крыльцо и, заметив в темноте проходивших в церковь иноков, сказал им: «отцы и братия! слышан сильный дымный запах. Не горит ли что около нас? Старец верно ушел в пустыню». Тут один из проходивших, послушник Аникита, бросившись к кельи о. Серафима и, почувствовав, что она заперта, усиленным порывом сорвал ее со внутреннего крючка. Многие христиане, по усердию, приносили к о. Серафиму разные холщовые вещи. Эти вещи, вместе с книгами, лежали на этот раз на скамье в беспорядке, близ двери. Они-то и тлели, вероятно от свечного нагара или от упавшей свечи, подсвечник от коей тут же стоял. Огня не было, а тлели только вещи и некоторые книги. На дворе было темно, чуть брезжилось: в кельи о. Серафима света не было, самого старца также не видно было и не слышно. Думали, что он отдыхает от ночных подвигов, и в этих мыслях пришедшие толпились у кельи. В сенях произошло небольшое замешательство. Некоторые из братий бросились за снегом и грудами его погасили тлевшие вещи.

Ранняя литургия, между тем, безостановочно совершалась своим порядком в больничной церкви. Пели: Достойно есть... В это время неожиданно прибежал в церковь мальчик, один из послушников, и тихонько повестил некоторых о происшедшем. Братия поспешили к кельи о. Серафима. Иноков собралось не мало. Брат Павел и послушник Иоанн, пришедший из церкви, желая удостовериться, не отдыхает ли старец, в темноте начали ощупывать небольшое пространство его кельи, и нашли его самого. Принесли зажженную свечку и увидели, что старец, в обычном своем белом балахончике, стоял на обыкновенном месте молитвы пред иконою Божией Матери Умиления на коленях, с открытою головою, с медным Распятием на шее, с руками, сложенными крестообразно на груди¹⁰. Полагали, что он уснул; стали осторожно будить его – но ответа не было: старец окончил подвижническую жизнь свою... Глаза его были закрыты, лицо оживлено богомыслием и молитвою. Тело старца было тепло, как будто бы дух его только еще сию минуту оставил храмину свою. Но его уже никто не мог теперь пробудить к жизни... Иноки с благословения настоятеля, подняли на руках тело старца Серафима и положили в соседней кельи иеромонаха Евстафия. Там омыли ему чело и колени, одели по монашескому чину, положили в известный нам дубовый гроб и тотчас же вынесли в соборный храм. После, когда утихло волнение и беспокойство, когда стали разбирать вещи в кельи почившего заметили, что и книга, пред которою он почил непробудным сном, несколько обгорела.

Весть о кончине старца о. Серафима быстро разнеслась повсюду. Вся Саровская окрестность быстро стеклась в пустынь. Все скорбели и горько плакали о смерти старца; в особенности разлука с ним тяжка была для Дивеевских сестер, которые теряли в нем своего духовного вождя и попечителя. Их плач был тем безутешнее, что о. Серафим не нашел такого человека, которому бы, взамен себя, мог поручить их.

Дивеевская сестра Прасковья Ивановна, которой о. Серафим пред кончиною своею дал деньги, купив хлеба и возвращаясь в Дивеево, на дороге услышала горестную весть и, не заезжая к себе, погнала лошадь в Саров.

Бывший накануне иеромонах Феоктист, выехав в то же время из Сарова, ночевал в деревне Вертьянове, а на другой день утром отправился дальше. На пути, без видимой причины, завертка у его саней оборвалась, лошадь выпряглась, и он поставлен был в необходимость остановиться в Дивеевской общине. Там нашел всех сестер в глубокой скорби и слезах: они оплакивали кончину о. Серафима. Дивеевский священник был в отсутствии по должности благочинного. Сестры убедительно просили о. Феоктиста отслужить панихиду об упокоении в блаженных обителях души старца Серафима. Желание их было исполнено и сбылись слова старца: «ну, так ты в Дивееве отслужишь».

Тело о. Серафима положено во гроб, по завещанию его, с финифтяным изображением Преп. Сергия, полученным из Троицко-Сергиевской лавры. Могила блаженному старцу уготовлялась на том самом месте, которое давно было намечено им самим, и его тело в продолжение восьми суток стояло открытым в Успенском соборе. Саровская пустынь до дня погребения наполнена была тысячами народа, собравшегося из окрестных стран и губерний. Каждый наперерыв теснился облобызать великого старца. Все единодушно оплакивали потерю его и молились об упокоении души его, как он при жизни своей молился о здравии и спасении всех. В день погребения за литургией народу так много было в соборе, что местные свечи около гроба, тухли от жара.

Погребение о. Серафима совершено было о. игуменом Нифонтом. Тело его предано земле по правую сторону соборного алтаря, подле могилы Марка – затворника. Впоследствии усердием Нижегородского купца Я. Сырева над могилою его воздвигнут чугунный памятник, в виде гробницы.

Не было сказано при гробе о. Серафима речей: вспоминание о его жизни и делах, изустные рассказы о них при гробе замечательного подвижника были самым лучшим назиданием, заменявшим всякое другое слово. Но какой-то, неизвестный нам, стихотворец, в грустном одушевлении смертью старца, тогда же, в форме элегической песни, воспел его жизнь, подвиги и кончину. Мы приведем текст стихов его, не замечательных по форме, но здесь уместных по случаю своего происхождения.

Саровскому пустыннику о. Серафиму

Он был и именем, и духом Серафим;

В пустынной тишине весь Богу посвященный:

Ему всегда служил, и Бог всегда был с ним,

Внимая всем его моленьям вдохновенным.

И что за чудный дар в его душе витал!

Каких небесных тайн он не был созерцатель?

Как много дивного избранным он вещал,

Завета вечного земным истолкователь!

Куда бы светлый взор он только не вперял –

Везде туманное пред ним разоблачалось,

Преступник скрытый вдруг себя пред ним являл –

Судьба грядущего всецело рисовалась.

В часы мольбы к нему с лазурной высоты

Небесные друзья невидимо слетали

И, чуждые земной житейской суеты,

Его беседою о небе услаждали.

Он сам, казалось, жил чтоб только погостить:

В делах его являлось что-то неземное.

Напрасно клевета хотела омрачить...

В нем жизнь была чиста, как небо голубое.

Земного мира гость, святой и незабвенный,

Одной любовию равно ко всем горел:

Богач, бедняк, счастливец и уничиженный

Равно один привет у старца всяк имел.

Несчастные-ж к нему стекалися толпой:

Он был для сердца их отрадный утешитель.

Советом мудрым он – безмездною цельбой,

Всех к Богу приводил, святой руководитель.

От подвигов устав, преклоншись на колени,

С молитвой на устах, быв смертным, умер он.

Но что же смерть его? – вид смертной только сени,

Или, как говорят, спокойный тихий сон...

Теперь ликует он в семье святых родной,

Сияньем Божеским достойно озаренный;

А мы могилу тихую кропим слезой,

И имя будем чтить во век благословенным.

Чрез непродолжительное время после смерти о. Серафима, один офицер, г. Карат-в, отправлявшийся в Курскую губернию, в свой полк, заехал в Саров, чтобы, по всегдашнему обыкновению своему принять благословение о. Серафима. Молодой человек очень скорбел, что не застал в живых блаженного старца. «Известие о кончине его, говорил он, возмутило всю мою душу; я принял его, как наказание за мои грехи; но отслуживши панихиду на его могиле, я почувствовал вдруг такое спокойствие души, что, казалось, будто чрез самого старца получил прощение в грехах и услышал обещание его молиться за меня у престола Божия». – Игумен Нифонт поручил г. К-ву в Курске заехать к родным о. Серафима, передать им от него просфору и благословение, и рассказать о кончине блаженного их сродника. По приезде в Курск, г. К-в тотчас же отправился к родным о. Серафима и нашел Алексея, брата его, уже умершим: он только что скончался. За несколько дней до сего времени, этот брат был совершенно здоров, только подвергался сильной тоске, не ведая о кончине брата и не сознавая причин своей грусти. Скорбное состояние духа расположило его искать себе утешения в молитве: ежедневно ходил он в церковь, наконец поговел, исповедался и причастился св. Таин. В это время из Сарова получено было письмо о кончине о. Серафима и его портрет. Тогда брат стал окончательно готовиться к смерти; над ним совершено было таинство св. Елеосвящения, после которого он и скончался. Мы заносим это обстоятельство в жизнеописание о. Серафима потому, что, говорят, он, бывши раз в Курске, предсказал брату о его кончине в таких, дошедших до нас, выражениях: «знай, что, когда я умру, и твоя кончина вскоре затем последует».

Скоро после погребения родилась сама собою мысль о сохранении памяти о достоблаженном старце Серафиме. Стали собирать и хранить его портреты, которые прежде были написаны. Известно, что о. Серафим неохотно соглашался на то, чтобы писали с него портреты. Так, мать Дивеевской сестры Анастасии, имея большую приверженность к о. Серафиму, просила раз у него благословения списать с него портрет. О. Серафим отвечал на это: «кто я, убогий, чтобы писать с меня вид мой? Изображают лики Божии и Святых, а мы – люди, и люди-то грешные». То же самое повторил он в ответ при подобном случае Саровскому иноку, прибавив в пояснение: «мы всегда и во всех случаях должны стараться отсекать вины тщеславия в самом начале». Но мать сестры Анастасии стала умолять его с настойчивостью не отказать ей. Тогда только, из уважения к ее усердию, он уступил ее желанию и сказал: «это в вашей воле, пусть будет по вашему усердию. Благодаря таким убеждениям были списаны два верные изображения старца Серафима. Одно написано в то время, когда старцу было около пятидесяти лет. О. Серафим представлен с открытою главою; лицо у него чистое, белое; глаза голубые, нос прямой, с небольшим возвышением; волосы светло-русые, густые с проседью; усы и борода густые с проседью; рука одна с другою соединены на груди. Старец стоит одетым в мантию с епитрахилью. Этот портрет написан академии художником Димитрием Евстафьевым для г-жи Анненковой и ею передан в Саровскую пустынь. Другой портрет, находящийся в келье Саровского игумена, писан с натуры лет за пять до кончины старца. О. Серафим изображен в мантии, епитрахили и поручах, как он приступал к причастию св. Таин. По этому портрету видно, что лета и иноческие подвиги имели влияние на внешний вид старца. Здесь лицо представлено бледным, удрученным от трудов; волосы и на голове, и на бороде густые, но не длинные и все седые. Правая рука положена на епитрахили у груди. Этот портрет написан художником Серебряковым, который после был иноком Саровской обители и в ней опочил вечным сном. Точное изображение с этого портрета помещено в начале сей книги.

В Саровский монастырь являлись после смерти о. Серафима многие лица, свидетельствовавшие, кому какое благодеяние оказал славный подвижник, кто и какое получил от него исцеление. Записки о таких событиях доставляемы были собственноручные, или, по крайней мере, засвидетельствованные их подписью.

Те лица, у которых были вещи о. Серафима, тщательно стали хранить их у себя, а другие старались что-нибудь приобрести из его вещей на память себе. По заведенному с давних пор в Саровской обители порядку, все вещи после смерти брата поступают в так называемую рухлядную (кладовая рухляди) и делаются общим достоянием обители. Всякий брат, в чем нуждается, то берет из рухлядни и, износивши одну вещь, переменяет ее на другую. Вещи о. Серафима, поступившие в то же хранилище, не остались там, но, по усиленным просьбам чтителей старца розданы были им старшими из братии: о. Нифонтом и о. Исаиею. Так у инока Саровской пустыни Гавриила был портрет о. Серафима. Счастливый владетель так дорожил им, что не хотел никому показывать, и если показывал самым близким особам, то никак не выпускал его из своих рук. Крест медный, который о. Серафим всегда носил на себе поверх одежды, по благословению преосвященного Иеремии, бывшего епископа Нижегородского, хранится в Дивееве, в церкви Преображения Господня на престоле. Большой железный крест, который носил старец под одеждою, на шее, находится в Саровской пустыне. Господа Тепловы, прослышав о смерти старца Серафима, прислали из Таганрога нарочного в Саров получить что-нибудь из его кельи, и им посланы были два кувшина, в которых подвижник носил для себя воду; оба кувшина были наполнены водой из Серафимова источника. У одной из сестер Дивеевской общины, а именно Параскевы Ивановны, остался топорик, которым работал о. Серафим в пустыне. Сестра берегла его, еще при жизни старца, как необыкновенную драгоценность; потом согласилась передать его своей начальнице для хранения в пустынной келье о. Серафима. Г-жа Мария Колычева, бывшая в близком духовном общении с другим затворником того времени, Георгием, с восторгом писала ему, что она после смерти о. Серафима получила из его кельи белый полотняный платок, лампаду и стаканчик; обе последние вещи в звездочках. Две ряски, из оставшихся после смерти о. Серафима, переданы были сестрам Дивеевской общины, из коих одну сестра носила на себе, а другую выпросила для себя г. Колычева. Волосы о. Серафима, два раза выпадавшие, в виде войлока, с головы его после двух болезненных его страданий, хранятся в Дивееве и в Сарове. Камни, на которые старец, для умерщвления искушений врага, восходил молиться в течении тысячи суток, также хранятся. Тот из них, на котором он стаивал днем в своей келье, находится в прежнем своем виде в алтаре Преображенской церкви в Дивееве. От другого из этих камней, на котором о. Серафим молился ночью пред открытым небом, остались только два обломка: потому что благочестивые посетители Сарова, осматривая места, на которых о. Серафим подвизался, постоянно отбивали от него части и увозили с собою. Один обломок, имеющий около аршина в диаметре, вскоре после кончины старца перевезен в Дивеево и положен в Преображенской церкви, другой находится в Сарове в келье старца Серафима. Келья, в которой о. Серафим подвизался в ближней пустыне, также перенесена в Дивеевскую обитель. В ней совершается теперь неусыпное чтение Псалтири за упокой в Бозе почивших лиц Царского рода, пастырей церкви, о. Серафима, усопших сестер обители и других благодетельствовавших ей при своей жизни особ. А дальняя подвижническая келья о. Серафима в Дивееве же, обращена в алтарь в храме Преображения Господня. Образ Царицы Небесной Умиления, написанный на полотне, натянутом на кипарисную доску, стоявший в монастырской келье о. Серафима, находится теперь в храме Дивеевской обители. Пред ним в определенный день недели поется акафист Спасителю и Божией Матери. Благочестивые посетители питают особое усердие к иконе сей и, по своей вере, получают от нее духовное утешение. Особенно известною сделалась одна вещь, из оставшихся после о. Серафима. Незадолго пред кончиною своею, он благословил начальницу Дивеевекой обители Ксению Михайловну Кочеулову полумантией, которую сам носил. Когда сестра обители, Елисавета Андреевна Татаринова, отправлялась в Петербург, за сбором подаяний, ей дана была в напутствие и мантия о. Серафима. Ныне она находится в руках у протоиерея гатчинской придворной церкви. Эта мантия огласилась в Петербурге даром исцеления над дитятей, которому искусство первых в столице врачей отказывало в помощи. Из Евангелий, которые читал в кельи о. Серафим, одно находится в Сарове, а другое – в Дивеевской обители. Последнее Евангелие, в кожаном переплете, есть то самое, которое о. Серафим носил всегда с собою в сумочке за плечами. Рассматривая его, мы увидели, что в этом переплете собраны были вместе: Псалтирь. Евангелие, книги Деяний и послания святых Апостолов. В Дивееве же хранится малая часть книги Четьи-минеи первой трети, тлевшая при пожаре, бывшем при кончине старца Серафима. Из этого перечня вещей, оставшихся после старца Серафима, видно, что большая часть из них уступлены Дивеевской общине, в которой он принимал так много участия.

Но честные останки о. Серафима навсегда будут составлять священную драгоценность Саровской пустыни. В нее старец вступил для спасения души своей; в ней окончил он и праведную жизнь свою. При жизни он никогда не думал выходить из нее, как говаривал, ниже мыслью своею. И по смерти тело его должно навсегда остаться в Саровской пустыне, знамением его неразрывной духовной связи с сею обителью.

Затем после смерти о. Серафима, за исключением немногих нераспечатанных писем, ничего не осталось. Старец жил и умер, «во славу Божию».

Имя его до сих пор ублажается по всей России. Не в одной Саровской пустыне или Дивеевской обители служат теперь панихиды о блаженном успении его, но и во многих других местах отечественной Церкви. Нам приходилось слышать поминовение его в Петербурге, Москве, Киеве, даже в уездных городах и селах отдаленных мест нашего отечества.