Приложение I. Письмо св. Иоанна Златоуста римскому папе Иннокентию I¹³⁵⁷

Господину моему, почтеннейшему и святейшему епископу Иннокентию от Иоанна в Господе – радоваться.

И прежде наших писем, я думаю, ваше благочестие услышало о беззаконии, на которое здесь дерзнули. Ибо величина несчастий ни одну часть вселенной не оставила в неведении о тяжелой этой тра­гедии, донеся до крайних пределов земли молву о произошедшем, и повсюду произвела плач и рыдания. Но, поскольку следует не толь­ко оплакивать это, но исправлять и обдумать, как остановить эту тя­желейшую бурю Церкви, я посчитал, что необходимо господ моих, почтеннейших и благочестивых епископов Димитрия, Пансофия, Паппия и Евгения, убедить оставить свои церкви, решиться отпра­виться в столь длительное морское путешествие, прибегнуть к вашей любви и, ясно все изложив, быстро исправить произошедшее. С ними мы послали и почтеннейших и возлюбленных диаконов Павла и Кириака, и сами мы расскажем вашей любви в виде письма обо всем, что произошло.

Ибо Феофил, которому вручено предстоятельство в Александ­рийской Церкви, в то время, когда некоторые обвинили его перед благочестивым императором и ему было приказано прибыть одно­му, явился не сразу и собрал с собой множество египтян, словно с самого начала желая показать, что прибывает на войну и в строй. После этого, вступив в великий и боголюбивый Константинополь, он не вошел в церковь, согласно обычаю и свыше установленному правилу, и ни с нами не встретился, ни участия не принял в беседе, молитве и общении, но, сойдя с корабля и бежав церковных врат, расположился где-то, выйдя из города. И хотя мы долго звали и его, и прибывших вместе с ним вернуться к нам – ибо все было готово: и место отдохновения, и все подобающее, ни они, ни он не подчини­лись. Видя это, мы находились в большом замешательстве, не буду­чи в состоянии найти причину такой несправедливой вражды, одна­ко, со своей стороны, мы исполнили то, что подобало нам самим сде­лать, постоянно прося его встретиться с нами и сказать, ради чего он с самого начала возбуждает такую вражду и так сильно соблазняет город. Поскольку он никоим образом не хотел назвать причину, а обвиняющие угрожали ему, призвав нас, благочестивейший импе­ратор приказал пойти туда, где он находился, и услышать его объяс­нения: ибо [среди его преступлений] называли нападение, убийство и тысячи других. Но мы, зная законы отцов, а также уважая и почи­тая этого человека, имея его письма, объявляющие, что «не следует на чужой территории совершать суд, но дела епархий совершать в своих епархиях», не начали судебного заседания, но решительно [от этого] отказались.

Он же, как и раньше, вновь начав борьбу, призвал моего ар­хидиакона и с полнейшим самовластьем, словно Церковь была уже вдовствующей и не имела епископа, через него привлек на свою сто­рону весь клир. Церкви оказались раздираемы смятением, посколь­ку в каждой сбивались с толку клирики, их настраивали подавать против нас жалобы и готовили к обвинениям. Сделав это, он послал [за нами] и призвал нас в судилище, еще не оправдавшись в выдви­нутых против него обвинениях, что в особенности противоречило и канонам, и всем законам. Но мы, сознавая, что идем не к судье – сюда мы бы явились тысячу раз, – а к врагу и противнику, как по­казало и то, что было раньше, и то, что произошло потом, послали к нему епископов Димитрия Писинунтского, Эвлисия Апамейского, Луппикиана Аппиарийского и пресвитеров Германа и Севира, отве­чая ему с подобающей нам благопристойностью и говоря, что мы от­вергаем не суд, а явного врага и открытого противника. Тот, кто еще не получил на нас жалоб, тот, кто с самого начала сотворил таковое [дело], тот, кто отсек самого себя от Церкви, молитвы и общения, тот, кто приготовил обвинения, привлек на свою сторону клир и опу­стошил церкви, каким образом он имеет право взойти на седалище судьи, никаким образом ему не приличествующее? Ибо не подобает, чтобы пришедший из Египта производил суд во Фракии, да еще под­лежащий ответственности за преступления, враг и противник.

Однако он, нисколько не стыдясь этого, но торопясь исполнить то, что решил, когда мы объявили, что готовы в присутствии и ста, и тысячи епископов разоблачить обвинения и показать самих себя чис­тыми, каковыми мы и являемся, не перестал строить козни. Но, когда мы отсутствовали, собирали собор и взыскивали суда, избегая не слу­шания, а явной вражды, он принял обвинения, развязал отлученных мною от общения и от этих самых, еще не снявших с себя обвинений, принял жалобы и составил протоколы. И все это было вопреки закону, канону и последованию. И – зачем говорить много – не отступил, пред­принимая все возможное, пока с силой и всяческим самовластием не изгнал нас как из города, так и из Церкви. И поздним вечером, когда к нам отовсюду стекался народ, я был уведен, влачимый куриозом через весь город и влекомый силой, и брошен на корабль, и среди ночи от­плыл, поскольку призывал собор к справедливому суду. Кто может слы­шать это без слез, даже если имеет каменное сердце? Но, поскольку, как я сказал, следует не только оплакивать произошедшее зло, но и ис­правлять, умоляю вашу любовь восстать, оказать нам сострадание и сделать все, чтобы остановить это зло. Ибо и теперь их беззаконные дела не прекратились, но после этого они продолжали прежнее.

Когда же благочестивый император изгнал тех, кто бесстыдно нападал на Церковь¹³⁵⁸, и многие из присутствующих епископов, видя их беззаконие, удалились в свои епархии, бежав их пути, как огня, распространяющегося повсюду, и мы вновь были призваны в город и в Церковь, из которой были несправедливо изгнаны, и нас встретило более тридцати епископов и посланный для этого нотаций боголюбивейшего императора, он тотчас бежал. Зачем и почему? Вернувшись, мы попросили боголюбивейшего императора созвать собор, чтобы со­вершить правосудие по поводу произошедшего. Он же, осознав все, что он сделал, и боясь изобличения, поскольку царские письма были уже повсюду разосланы и со всех мест все собирались, тайно, среди ночи бросился на свой корабль и таким образом убежал, уведя с собой всех своих сторонников. Но мы никоим образом не отступили, по при­чине спокойствия нашей совести, вновь о том же самом попросив бла­гочестивейшего императора. Он же, сотворив то, что подобало его бла­гочестию, послал ему требование явиться вновь, призвав из Египта его и всех его сторонников, чтобы они дали отчет о произошедшем и не считали достаточным для своего оправдания того, что было ими так дерзновенно, неправедно и пристрастно предпринято в наше отсутствие и вопреки канонам. Он же не подчинился императорским пись­мам и остался дома, выставив как предлог раздор среди народа и не­своевременную ревность некоторых, по-видимому, преданных ему [людей]. Однако и прежде императорских писем этот же самый народ бранил его тысячами ругательств. Но сейчас мы не занимаемся этими пустяками, желая лишь показать тем, что мы сказали, что совершаю­щий злодеяния был остановлен.

Однако после этого мы не успокоились, но оставались при сво­ем мнении, считая, что должен состояться суд, разбирательство и слушание, ибо мы были готовы показать, что сами мы невиновны, а они нарушили закон в высшей степени. Находились же здесь и не­кие сирийцы, совместно с ним сочинившие всю драму, которые, при­быв сюда с ним, тут и остались. Мы были готовы судиться и против них и часто об этом беспокоились, считая, что мы или должны полу­чить протоколы и жалобы обвинителей, или узнать характер обви­нений и кто сами обвинители. Но ничего из этого мы не получили, но вновь оказались изгнанными из Церкви.

Как расскажу я обо всем после этого произошедшем, что вооб­ще превзошло всякую трагедию? Какое для этого явится слово? Что, кроме трепета, вызовет эта весть? Ибо, в то время, когда мы предла­гали все, о чем я сказал раньше, все множество войска в саму Вели­кую Субботу, когда день подошел к концу, вошло в церкви и с помо­щью силы изгнало весь клир, поддерживающий нас. Вокруг престо­ла стали вооруженные солдаты, а женщины, разоблачившиеся для крещения, в это самое время нагие бежали из церквей от страха это­го ужасного вторжения, не имея возможности облачиться в подоба­ющую женам благопристойную одежду. Многие, получившие раны, были вышвырнуты [наружу], купели наполнились кровью, и свя­тая вода обагрилась от этих ран. На этом ужас отнюдь не прекратил­ся, но солдаты, из которых некоторые, как мы узнали, даже не были крещены, войдя туда, где находились святые дары, осмотрели все вокруг, и в этом смятении святейшая Кровь Христова пролилась на их одежды. Они осмелились на все, и, словно при нашествии варваров, народ был изгнан в пустыню, все люди убежали из города, в та­кой праздник в церквах не было народа, более чем сорок епископов, находящихся в общении с нами, были изгнаны напрасно и без осно­вания вместе с народом и клиром, и вопли, жалобные крики, сетова­ния и рыдания [раздавались] повсюду: по площадям, домам и пус­тынным местам текли потоки слез, и каждый квартал города напол­нился их несчастиями. Ибо по причине чрезвычайного беззакония не только потерпевшие, но и те, которые ничего такого не претерпе­ли, соболезновали нам, и не только единоверцы, но еретики, иудеи и язычники, ибо, поскольку город был захвачен силой, все находились в смятении, волнении и воплях. И на это дерзнули вопреки воле благочестивейшего императора, когда наступила ночь, организовали же это и во многом руководили епископы, которые не постыдились вы­вести вперед вместо диаконов военных инструкторов. Когда же на­стал день, весь город переселился за городские стены, под деревья и в лесистые ущелья, совершая праздник, подобно рассеянным овцам. Все остальное, что случилось потом, вы можете себе представить, ибо, как я сказал, невозможно все произошедшее перечислить словами во всех подробностях. Но то тяжело, что столь великое зло даже и ныне не окончилось, и нет надежды на конец, и с каждым днем не­счастье усиливается, и мы стали предметом смеха для многих. Но лучше бы никто не смеялся, хотя бы и тысячу раз был нарушен за­кон, а все бы оплакивали вершину зол, новое это беззаконие. Что же можно сказать о беспорядках в остальных Церквах? Ибо зло не оста­новилось здесь, но распространилось по всему Востоку. Как когда от больной головы истекает поток, отравляя остальные члены, так беды получили свое начало, как в некоем источнике, в великом этом горо­де и прошли путем повсеместных смут. Клир повсюду начал восста­вать против епископов, а также и епископы против епископов, а среди народа одни раскололись, а другие намеревались [расколоться], и повсюду [были] страдания от [этих] несчастий и разрушение по всей вселенной.

Итак, узнав все, почтеннейшие и благочестивейшие господа, покажите подобающее вам мужество и усердие, чтобы отразить это беззаконие, охватившее Церковь. Ибо, если этот обычай победит и ста­нет возможно, чтобы все желающие отправлялись в другие епархии, находящиеся на далеком расстоянии, изгоняли тех, кого они захотят, и своей собственной властью делали то, что пожелают, знайте, что все погибнет, что необъявленная война бежит по всей вселенной, когда все всех изгоняют и изгоняемы всеми. Чтобы таковое разрушение не захватило всю подсолнечную, попросите возвестить посланием о том, что совершенное столь незаконно, предвзято и в наше отсутствие, хотя мы не отказывались от суда, не имеет никакой силы, поскольку не имеет под собой никакого основания, и изобличенные в таковых без­законных действиях подпадают под епитимию по церковным зако­нам. Нам же, не осужденным, не изобличенным и не подлежащим от­ветственности, дайте возможность постоянно наслаждаться вашими письмами, любовью и всем остальным, как и прежде.

Если же беззаконнующие таким образом и ныне захотят уп­ражняться в обвинениях, с помощью которых они нас несправедли­во изгнали, когда представляли нам протоколы, показывали жалобы и обвинения и созывали неправедное судилище, мы будем судиться и защищаться и покажем самих себя невиновными в возводимых на нас обвинениях, каковыми мы и являемся. Ибо все совершенное ими – вне последования и вообще церковного закона и канона. На это никогда не осмеливались ни в мирских судах, ни даже в судах варваров: ни скифы, ни сарматы так никогда не судили, осуждая предвзято, в отсутствие обвиняемого, отвергающего не суд, но вражду и говорящего, что он невиновен, призывая тысячу судей, и готового в присутствии всей вселенной освободиться от обвинений и показать самого себя во всем невинным.

Итак, обдумав все это яснейшим образом и все узнав у господ моих и благочестивейших братьев наших епископов, попросите их, со своей стороны, поторопиться. Ибо таким образом вы не только нам одним принесете пользу, но всей Церкви и получите награду от Бога, постоянно делающего все ради церковного мира.

Будь здоров и молись обо мне, владыка почтеннейший и свя­тейший. Я же да вкушу наслаждение от твоей искренней любви. То же самое я написал и Венерию, епископу Медиоланскому, и Хроматию, епископу Аквилейскому.