Глава 3. Политические и нравственные черты византийского общества в эпоху упадка. Латинское и турецкое завоевания. Умственное состояние. Представители греческой школы. Сближение с Западом. Уния. Переселение греков на Запад. М.Исидор и Виссарион Никейский. Максим Грек

В одном из «сказаний» о жизни М.Грека и его происхождении мы читаем: «Он родился в г. Арте... Отца его звали Мануилом, а мать Ириною; они были христиане, греки и философы», т. е. люди образованные. В сказании же, находящемся при переводе Псалтири и приписываемом диакону Исаие (около 1591 г.), Максим называется сыном воеводским и монахом²⁶⁸. О своем греческом происхождении Максим говорит в «Исповедании православной веры»²⁶⁹. Жизнь Максима Грека распадается на три периода: время пребывания его на Западе с образовательной целью, жизнь на Афоне по принятии монашества и деятельность его в России. Пребывание Максима Грека на Западе представляет большой интерес, так как ему пришлось быть там в знаменательную эпоху религиозного и умственного движения. Путешествие греков на Запад в то время было обычным явлением. Упадок умственной жизни в Греции и возрождение ее на Западе и, прежде всего, в Италии, в котором греки принимали деятельное участие; угнетения, переживаемые греками на родине, и свободная деятельность, открывшаяся им на Западе, – вот те причины, которые влекли их в эти страны. Мы остановимся на этих явлениях и посмотрим, как отнесся к ним Максим Грек.

Редко где можно найти такую совокупность причин, подготовивших нравственное и умственное падение народа, как в Восточной империи. Представляя долгое время твердый оплот против непрерывных вторжений авар, болгар, славян, арабов, тюрков, она в конце концов изнемогла и пала. В этом постоянном общении с варварами видят главную причину жестокости наказаний, существовавших в Византии²⁷⁰. Унаследовав политические идеи Рима²⁷¹, Византия, подобно ему, не смогла установить прочной преемственности престола. Помимо придворных интриг, церковной борьбы и дипломатических отношений, жизнь этих эпигонов – позднейших Романцев и эллинов проходила почти исключительно в «войне» и «революции»²⁷². Таким образом, при крайне деспотическом правлении, приходится постоянно говорить о слабости и даже отсутствии власти²⁷³. Постоянная смена императоров, придворные интриги (описание которых, по словам Шлоссера, заняло бы целые тома²⁷⁴ и которые были так же таинственны, коварны и запутаны, как интриги азиатских сералей); борьба партий, стоившая жизни тысячам людей²⁷⁵, вторжения врагов, опустошавших пограничные области и доходивших иногда до самого Константинополя; влияние наемников (варягов, хазар, славян), насилия и грабежи франков и, образовавшееся вскоре за их господством, распадение областей – вот те обстоятельства, которые способствовали истощенно политического организма и подготовляли падение государства. Все эти обстоятельства пагубным образом отражались на материальном положении страны. Государственная казна истрачивалась на расточительный двор, на подкуп варваров и переходила в руки временщиков. Анна Комнен говорит: «Я слышала от самих воинов и от стариков, что ни один из городов никогда не бывал в таком жалком состоянии». Царь Алексей замечал, что царство его находится уже как бы в предсмертной агонии²⁷⁶. Мануил Комнен, «изнуряя своих подданных необыкновенными податями, безумно рассыпал деньги на монастыри, духовенство, на варваров и латинян, на постельничих, евнухов и своих слуг, делая их богачами и беспрекословно исполняя их просьбы»²⁷⁷. Братья Ангелы тратили казну на пышную придворную обстановку и драгоценные костюмы, а более всего на женщин и родню. Родственники царя, люди до крайности корыстолюбивые, беспощадно обирали всякого, кто обращался к ним, как к лицам, имеющим большую силу; они присваивали себе такие денежные сборы, которые своими размерами далеко превышали состояние частных лиц». Исаак Ангел подделывал серебряную монету и публично продавал на откуп должности, торгуя ими, как рыночные торгаши овощами, а деньги употреблял на излишества своей беспутной жизни²⁷⁸. Андроник Младший до 15-ти тысяч тратил на охотничьих собак и птиц. Сбор денег в государстве поручался откупщикам, из которых одерживал верх тот, кто обещал дать больше. Они доставляли деньги в казну миллионами, но в то же время благосостояние государства с каждым днем все более падало²⁷⁹. Постоянные опасения извне и притеснения внутри заставляли многих бросать отечество: «целые еллинские города, – говорит Никита Хониат, – колониями переселялись к варварам, потому что частые мятежи развратили политическую нравственность народа, а постоянное грабительство правительственных лиц подавило в большинстве всякую привязанность к родине. Завоевание Константинополя латинами нанесло непоправимый ущерб в политическом и материальном положении государства: конфискации имуществ, ссылки, смертные казни, изгнание и тысячи других подобных бедствий составляли обыкновенные явления жизни»²⁸⁰. Хороший урожай, вследствие постоянных смут и нападений, был редкостью, достойной упоминания в истории²⁸¹. За недостатком средств существования, многие вынуждены были за три обола отдаваться в рабство богачам, между тем как последние предавались роскоши и пьянству. Издавна обыкновенно говорили: «в Византии, кто ни приедет, будет пьян; там по целым ночам пьянствуют». На Западе было известно, что «римская держава занимается только пьянством, а Византия в совершенстве представляет собой знаменитый некогда город Сибарис»²⁸².

Рядом с необычайной роскошью город представлял полное запущение. Богатствам столицы и ее памятникам был нанесен большой ущерб завоеванием крестоносцами²⁸³. «Константинополь грязен, вонюч и во многих местах постоянно темен, так как дворцы богатых покрывают улицы, оставляя бедным и иностранцам грязь и потемки», – говорит Одон де-Дёйль (Диогильский), капеллан Людовика VII (пол. ХII в.), сопутствовавший ему в крестовом походе. «Во тьме совершаются убийства, грабежи и другие преступления. В городе столько господ, сколько богатых, столько воров, сколько бедных. О законе нет и речи, и ни у кого нет ни страха, ни совести, так как порок не наказывается и даже не выходит на свет. В этом городе во всем крайности: он превосходит другие города своими богатствами, но и порочностью своих жителей»²⁸⁴. «Римляне готовы предоставить желающим последние одежды!», – восклицает Никита Хониат. Покидая отечественные города, они охотно отрясают прах от ног своих, как низкие трусы, робеющие на войне хуже женщин... Глядя на этих людей, можно удивляться, как с течением времени они сами собою не извели друг друга: до такой степени они всегда уступчивы, слабы, бессильны в отношении к врагам, и наглы, дерзки, заносчивы с своими соплеменниками»²⁸⁵. Уже при Андронике Старшем царская казна так опустела, что в крайности, за неимением других средств, пришлось продавать украшения древних царей²⁸⁶. И когда в половине XIV в. прибыл в Константинополь османский султан Урхан, то мог собственными глазами убедиться в плачевном состоянии распадавшейся империи. Никифор Григора по этому поводу замечает: «Бедность императорской фамилии высказывалась даже в одежде и домашних приборах. Вместо драгоценных камней виднелись фальшивые камни и разноцветное стекло, стены были покрыты не золотой и серебряной парчей, не дорогими коврами, а позолоченной кожей; вместо золотой и серебряной посуды подавалась оловянная, медная и глиняная, наконец, в церквах с икон снимали украшения, продавая все, что имело в них какую-нибудь ценность». В 1400 году французский король Карл VI обещал выдавать греческому императору Мануилу около 30 тысяч рублей ежегодно на его личные издержки²⁸⁷. Наконец, платеж дани туркам с 1370 г. истощал средства страны²⁸⁸.

Политические смуты, завоевания (латинами и турками²⁸⁹) и борьба богословских мнений не могли не отразиться на положении науки (см. ниже). Некоторые представители светской власти являлись любителями и покровителями наук. При Палеологах свозятся рукописи в Константинополь. Андроник считался ученейшим государем, жена его наследника удостоилась имени новой Ипатии; его племянника Иоанна называли ходячей библиотекой. И рядом с этим епископские кафедры занимаются полуневежественными людьми, суеверие господствует даже при дворе; астрологи являются влиятельными лицами²⁹⁰; наука принимает узко-богословский характер, хотя еще пишутся произведения на старые темы и удерживаются старые формы²⁹¹.

Eще Григорий Назианзин говорил «Византия наполнена ремесленниками и рабами, глубокомысленными теологами, которые проповедуют в своих мастерских и на улицах. Если ты придешь к меняле разменять серебряную монету, то он не пропустит случая объяснить тебе, чем в Троице отличается Отец от Сына; если ты у булочника спросишь, что стоит фунт хлеба, он тебе ответит, что Сын стоит ниже Отца, а на вопрос, спечен ли хлеб ответит, что Сын сотворен из ничего»²⁹². Богословские споры были стихией византийских ученых и монахи нередко являлись главными агитаторами против своих врагов, благодаря сильному влиянию на народ²⁹³. Сами императоры принимали особенное участие в этих спорах. Достаточно указать на иконоборцев, на Михаила Палеолога, на Андроника Старшего и др. «Для большей части римских (византийских) царей, – говорит Никита Хониат, – решительно невыносимо только повелевать, ходить в золоте, пользоваться общественным достоянием, как своим, раздавать его – как и кому угодно и обращаться с людьми свободными, как с рабами. Они считают для себя крайней обидой, если их не признают мудрецами, людьми, подобными богам по виду, богомудрыми подобно Соломону, боговдохновенными руководителями, вернейшим правилом из правил, – одним словом – непогрешимыми судьями дел божеских и человеческих... Они сами бывают в одно и то же время и провозвестниками догматов, и их судьями, и установителями, а часто и карателями тех, кто с ними не соглашается». Между императорами особенно прославился в любви к богословским спорам – Мануил Комнен²⁹⁴. Он писал огласительные слова, называемые селенциями (σελέντία), и читал их пред всеми; составлял догматические формулы и заставлял признавать их: виновные в преступлении повеления – подвергались изгнанию и ссылке. Иногда какое-нибудь выражение, случайно употребленное проповедником, перетолковывалось на тысячу ладов и становилось предметом неокончаемых споров. Виновники споров окружаемы были народом в собраниях и на площадях, а мнения их разделяли остальных на противоположные стороны и партии; таким образом, один и тот же диспут иногда тянулся в продолжение нескольких лет²⁹⁵.

Характерной чертой византизма является то, что умственная жизнь столицы и главнейших провинциальных центров была поглощена церковными вопросами и интересами, – явление неизвестное Западу... Религия, богословие, церковь были той областью, где находили себе наилучшее удовлетворение не только потребности души, но и научное стремление, где, по уничтожении политического, судебного, даже академического ораторского искусства, процветало проповедническое красноречие, где, находило себе самое свободное поприще высшее честолюбие, не искавшее высоких мест в гражданской и военной службе... Одним словом, византийский дух наслаждался этими движениями и их содержанием; так что очень часто догматические споры на больших и малых соборах задевали современников гораздо больше, чем суровая борьба, война с варварами на Дунае, в Балканах, или с могучими магометанскими отрядами²⁹⁶. Таким образом, благодаря богословскому и философскому направлению школы, возникает ряд ересей: богомилы, арсениты, иконоборы, италисты, варлаамиты, исихаты, мессалиане и др.²⁹⁷ В XIV в. один схоластический спор о фаворском свете вызвал три собора под председательством императоров и проник в стены Афона, а затем в Болгарию и Россию.

Религиозная борьба неблагоприятно отражалась на состоянии науки. Император Юстиниан закрыл особенным эдиктом афонские школы, в которых преподавалась языческая философия, удовлетворив этим только одну сторону, но зато подорвал значение самой школы. В свою очередь так поступала и другая сторона. Лев Исаврянин, ревностный иконоборец, уничтожил школы, в которых вместе с христианством преподавались разные науки²⁹⁸. В это время погибла известная константинопольская библиотека, вместе с учеными, занимавшимися в ней²⁹⁹. С афинским университетом была разрушена последняя цитадель античного духа³⁰⁰. Но это не значит, что высшее образование было совершенно уничтожено. До взятия Константинополя турками здесь существовала публичная школа (университет³⁰¹), основанная имп. Феодосием Младшим в 425 г., сгоревшая вместе с библиотекой при имп. Льве, восстановленная при имп. Феофиле, приведенная в цветущее состояние при имп. Михаиле III, дядей последнего Вардою, и упоминаемая в позднейшие царствования³⁰². Известный патр. Фотий был в ней профессором, когда университет процветал. Но особенно важное значение для истории высшего образования в Византии имеет новелла имп. Константина Мономаха, изданная ок. 1045 г., единственный акт, рисующий жизнь учебного заведения и взгляды правительства на значение правоведения и т. п.³⁰³. Перед взятием Константинополя турками учителями в ней были Марк Евгеник, потом м. едесский, и Матфей Камариот, написавший трактат по риторике, впоследствии патр. константинопольский. Другие школы существовали при епископских кафедрах³⁰⁴. Тем не менее, Анна Комнен свидетельствует что образование в ее время в Византии пришло в пренебрежение; люди только нежились и забавлялись, занимаясь перепелами и другими более постыдными играми. При вступлении на престол ее отца оказалось, что в самой столице «просвещение находилось уже в жалком положении, потому что наука была изгнана»; а из занимавшихся весьма немногие оказались «стоящими едва у дверей Аристотелевой философии»³⁰⁵. Но Алексей Комнен не советовал слишком увлекаться светскими науками. Византийские ученые, прежде всего, были риторы и диалектики³⁰⁶ и даже преподаватели философии удовлетворялись ходячими представлениями о переселении душ, а представителями ее считались и такие ученые, как Блеммид и Михаил Пселл³⁰⁷.

Выдающуюся страницу в истории византийской философии занимают споры о философии Платона и Аристотеля, так же глубоко разделявшие их последователей, как и богословские распри, тем более, что уважение к тому и другому философу часто стояло в связи с этими последними. Церковь хотя приняла под свое покровительство переработанного Аристотеля (Иоанн Дамаскин) и хотя сочинения его пользовались преимущественным распространением, но и изучение Платона никогда не прекращалось, как видно по числу известных рукописей³⁰⁸, а ученые эклектики (как Пселл) удобно соединяли свои влечения к обоим философам³⁰⁹. В параллель этому – в обществе были распространены самые грубые суеверия. Люди из высшего круга имели обыкновение гадать на тазах и лоханях, по мутной воде и полету птиц; самая астрология считалась очень простой забавой. Если кому из сановников случалось упасть с коня, увидеть дурной сон, услышать таинственный голос, при отправлении своей обязанности выпустить из рук вещь, то все это принимали за предзнаменование какого-нибудь общественного бедствия. На некоторые исторические памятники города смотрели как на талисманы, с которыми связано его существование. При дворе толпились знахари и чревовещатели, к которым обращались за разрешением занимавших вопросов. Разные загадочные надписи, знаки и буквы, пущенные в ход каким-нибудь шарлатаном, имели глубокий смысл в глазах политического деятеля. Для Мануила Комнена считалось роковым окончание его имени (ηλ означает 38, а он царствовал 38 лет), Андроник Комнен всегда опасался начальной иоты (Исаак), как буквы гибельной для него. До какой степени верили в подобную кабалистику, видно из того, что придворные Андроника Младшего опасались, чтобы по его смерти не произошло возмущения в пользу деспота Константина, так как его имя начиналось с К., в пользу которой уже мистически был убежден народ. Готовясь к какому-нибудь общественному предприятию, прежде всего прибегали к объяснению предшествовавших предзнаменований. Никифор Григора тех, кто умел искуснее объяснять их, называет «людьми более рассудительными». Образованные люди писали в пользу оракулов, предвещаний и сновидений³¹⁰. Он говорит, что «нельзя сказать, чтобы от оракулов была пустая и ничтожная польза, если рассматривать их не поверхностно, а с должным вниманием... Если же некоторые оракулы и оказываются ложными, то это происходит не от свойства их, а от того, что люди, не дожидаясь времени, забегают вперед и толкуют те или другие изречения в свою пользу». Действительность предзнаменований в его время объясняли тем, что какие-то служебные силы, одни добрые, другие злые, обтекают воздух и землю, присматриваясь к тому, что происходит здесь, и, получив свыше знание о будущих событиях, передают это людям, то в сновидениях, то при помощи звезд, то с какого-нибудь дельфийского треножника, то при посредстве внутренностей жертвенных животных, а иногда посредством голоса, сначала неопределенно раздающегося, а потом раздельно в ушах каждого³¹¹.

Духовенство в большинстве неблагосклонно смотрело на изучение языческих писателей и, по замечанию Аурисиа, вообще было мало занимающихся ими³¹². Писатель XII в. Евстафий оставил нам описание тогдашней монастырской жизни и религиозности. Из него видно, что в многочисленном монашеском классе были развиты суеверие и, вместе с тем, лицемерие и обманы. Монастыри соперничали друг перед другом, вымышляя чудеса и создавая разные вещи, которым приписывали мнимую святость, и привлекали суеверную толпу. В монастырях толпились ленивцы, тунеядцы, безнравственные люди, убегавшие от преследования закона, с видом поста и святости. В монахи шли, чтобы хорошо и спокойно жить. Любовь к невежеству и ненависть к просвещению были господствующими качествами греческих монастырей; монахи с намерением истребляли богатейшие библиотеки, сохранявшие от древних времен драгоценные произведения старой литературы. Человек с образованием, вступив в монастырь, навлекал на себя зависть, клеветы, гонения, невежды досадовали, зачем он попал к ним, оскорблялись тем, что он выше их, и думали, что он загораживает им дорогу³¹³. Такое состояние монастырской образованности подтверждается и следующим известием. Когда сербский деспот Стефан отыскал где-то Паралипоменон Зонары, то он приказал монаху Тимофею отнести его для списания на Афон в Хиландарскую лавру. Но когда переписчик (серб), желая проверить этот Паралипоменон с Ксенофонтом, Геродотом, Апием, Дионом, Евсевием Кесарийским, Памфилом епископом, Феодоритом Киррским и Никитой Ритором, спрашивал о них у всех знающих книжное дело, то многим и самые названия их были вовсе неизвестны. Патриархи, избиравшиеся из монахов в XIV и XV вв. (напр. Герасим, Исаия и др.) были люди почти неграмотные³¹⁴ и вообще уже в XIV в. образование греческой иерархии стояло так низко, что в 1333 г. константинопольский патриарх затруднялся выбрать лиц, способных вести спор с римскими епископами, прибывшими в это время в Константинополь.

Такое положение вещей позволило Гиббону произнести суровый отзыв о состоянии знаний в Византии. «Греки почитали и собирали древних писателей, – говорит он, – но их собственные вялые умы были одинаково неспособны как мыслить, так и действовать. В течение десяти веков они не сделали ни одного открытия, которое возвысило бы или принесло достоинство и счастье человеку... Ни одно историческое, философское или поэтическое творение не было свободно от недостатка в красоте стиля, чувства, оригинальной фантазии, или только счастливого подражания. Наш вкус возмущается выбором широковещательных и обветшалых слов, запутанным построением периодов, дурным расположением образов, детской игрой с фальшивыми и неуместными украшениями, наконец, мучительным трудом³¹⁵. Их проза доходит до нелепого подражания поэзии; а их поэзия спускается ниже уровня и пошлости прозы. Музы трагические, эпические и лирические молчали или пели бесславно. Константинопольские барды редко подымались выше загадки, эпиграммы, панегирика или рассказа; они позабыли даже правила просодии, и, хотя мелодия Гомера еще звучала в их ушах, они мешали все меры стоп и слогов в своих слабых произведениях, называемых политическими или гражданскими стихотворениями. Дух греков был заключен в оковы низкого и властолюбивого суеверия, которое распространило свою деспотию и на светские науки. Презренные занятия науками были еще более унижены злоупотреблением высших талантов. Представители греческой церкви довольствовались смиренным удивлением и подражанием оракулам древности, а потому ни школы, ни кафедра не произвели ни одного соперника в славе Афанасия и Златоуста»³¹⁶.

Конечно, подобное обобщение можно считать преувеличенным, как и свидетельство Петрарки, что после смерти Леонтия Пилата (полов. XIV в.) в Греции не осталось ни одного человека, который мог бы понимать Гомера³¹⁷, но все-таки нельзя не принять их, как доказательство пренебрежения преподаванием светских писателей в самих школах. Завоевание Константинополя латинами было страшным ударом для византийской культуры и письменности³¹⁸. В пожарах Константинополя погибло несколько сот тысяч рукописей. Рыцари, издевавшиеся над «чернильными душами» византийцев и переливавшие в деньги драгоценные бронзовые статуи, не заботились, конечно, о спасении фолиантов. По словам Никиты Хониата, на них прекрасное не производило никакого действия; их удовольствия – кровавые схватки, грабежи, пожары, жестокости всякого рода. Самые богатые храмы, величайшие произведения скульптуры были разрушены, разбиты, сожжены. Всюду царствовало отчаяние и варварство. Родной язык приходил в забвение. Музы оставляли свое древнее местопребывание, или молчали, не желая прославлять деяния, в которых греки не принимают участия³¹⁹. Таким образом, уже со времени завоевания Константинополя латинами исчезают многие классические авторы³²⁰. Школа падала вместе с политическим упадком страны. В XIV в. одолевает партия, враждебная науке³²¹. Но окончательный удар Византии был нанесен завоеванием Константинополя турками³²². И Максим Грек подтверждает это, выражаясь, что при нем науки в Греции «совершенно угасли и дошли до последнего издыхания»³²³. В это время для развития ума уже не было простора: силы умственные занимались только низшими потребностями – и все существование их было подавлено. «Язык наполнялся словами болгарскими, турецкими, итальянскими. Учиться думать – было не у кого, за недостатком учителей. Когда не знали законов мироздания и не старались постигать их, то действия их конечно отуманивали душу мечтами; эти греки имели совершенно фантастический взгляд на вселенную. Один остался у них элемент, в котором могла еще проявляться духовная жизнь: они удержали голос природы – песнь... Можно вообразить, какого рода были эти песни, когда поют влюбленные и, отвечая друг другу, стараются превзойти один другого. Скорби и радости обыкновенной жизни, смерть и разлука, одиночество, приветы луне, поручение посольства птице, доверчивый рассказ облаку, звезде и морю, мнимое сообщение чувства безжизненному миру – все это составляло предметы песен. Так этот древний народ, некогда наслаждавшийся жизнью, которая принесла честь человеческому роду, была образцом своего века, заключенный долгое время в тесные формы, принужденный вести жизнь без славы и значения, впал в природное состояние. Древние предки кажутся ему гигантами, а гробница каждого из них челюстью коня Александра Македонского»³²⁴.

Сами греки рано стали сознавать свое нравственное бессилие. Когда Михаил Палеолог отнял Константинополь у латин, то один из государственных людей Греции, узнав об этом, сказал: «что я слышу? за что такая напасть? какими грехами навлекли мы на себя гибель? теперь, когда Константинополь в руках греков, гибнет всякая надежда"³²⁵. Видя безнадежное состояние отечества, многие из греков стали эмигрировать на Запад, а образованнейшие из них приняли участие в возрождавшемся стремлении к изучению древней науки.

При всем том Византия оказала весьма важную услугу сохранением памятников древности и литературы, которыми даже дорожили многие ученые и монастыри и извлечения из которых они любили помещать в обширные сборники, нередко рядом с извлечениями из священ. писания и отцов церкви, как «Библиотека» патр. Фотия и др. менее важные; заслуживают также внимания исторические произведения, дающие связную историю страны, законодательные памятники, с обширными комментариями и т. п.³²⁶. По словам Энея Сильвия, Филельфа и Платины, Константинополь до последнего времени служил местопребыванием древней науки, и только там можно было получить настоящие научные сведения и начала высшей философии³²⁷.

После падения Константинополя, Византийская империя досталась в руки Магомета II³²⁸, и как бы ни старались ослабить этот факт³²⁹, последний, хотя был человек бесспорно умный и по своему даже очень ученый, но это внешнее образование не смягчило его жестокой натуры, склонного притом к чрезмерному пьянству (Л. Халкондил³³⁰). Правда, по политическим соображениям, он обеспечил права церкви своей привилегией и позволил избрать нового патриарха, которым стал такой выдающийся ученый, как Геннадий (Георгий Схоларий³³¹), и к которому он относился благодушно и покровительственно, но в отношениях турок к христианам часто действовали мотивы не фанатизма, а корыстолюбия³³².

Покровительство, оказанное патриарху и терпимость Магомета II, связанная с изложением христианской веры Геннадием, создали для султана весьма распространенную и благоприятную легенду³³³ о его справедливости, доходившей до жестокости³³⁴. Несомненно также, что турки, по недостатку просвещения, должны были мириться с допущением в провинциальную и даже центральную администрацию (придворные, драгоманы, евнухи) греков и др. христиан³³⁵. По политическим соображениям, турки противодействовали католической пропаганде и тем содействовали охранению греческой церкви³³⁶; но худшие времена наступили при преемниках Магомета II (1481 г.), даже после Баязета II, отличавшегося кротким и миролюбивым характером (1481–1512), при Селиме I (1512–1520), Солимане I (1520–1566), Селиме II (1566–1574) и Мураде III (1574–1595)³³⁷), особенно с Солимана I, при котором началось усиленное обращение церквей в мечети и постройка мечетей при Мураде и его преемнике Магомете III, когда возникла в серале даже мысль об устройстве Сицилийской вечерни для христиан Оттоманской империи³³⁸; шло усиленное обращение в магометанство (еще при Магомете II обращали насильно 10-летних мальчиков); появились даже факты мученичества³³⁹; небольшая поголовная подать, наложенная при Магомете II, была увеличена втрое и в конце XVI в. составляла уже 30 драхм (с 12 лет³⁴⁰), не считая целого ряда второстепенных сборов, от исправного платежа которых зависело право пользования имуществом и право исповедывать свою религию³⁴¹.

С завоеванием Византии турками власть константинопольского патриарха возвысилась и усилилась. Он стал полным господином над высшим и низшим духовенством; он является, по смыслу бератов, верховным главой и судьей нации в политическом отношении; он становится для греков как бы преемником византийских императоров, истинным властителем греческого народа. С подчинением же остальных патриархатов (1517 г.), константинопольский патриарх получил и над ними такую власть, какой не имел раньше. Так образовалось своего рода «церковное государство», как бы государство в государстве, а столичный патриарх представлял как бы сколок с римского папы³⁴². При всем том положение христианского населения становилось бедственным. Хотя в Константинополе на первых порах появилась патриаршия школа, но просвещение пало до того, что самый язык свящ. книг (старо-греческий) стал забываться (уже в XVI в.); низший клир впал в невежество и только в позднейшее время стали возникать более значительные школы. Патриархи далеко не все стояли на высоте своего положения, как в умственном, так и в нравственном отношении³⁴³. Главная причина бедствий заключалась в том, что греческий народ жил под опасениями, так как ни одна из значительных привилегий ничем не была гарантирована от нарушений³⁴⁴. Так, во время завоевания Константинополя в нем считалось 86 больших храмов, к концу же XVI в. только 46, а монастырей – лишь 4³⁴⁵. Богатые греки должны были носить худое платье, из опасения, чтобы турки не посягнули на их имущество³⁴⁶. Вследствие неудовольствий свыше и внутренних несогласий, конст. патриархи не могли похвалиться прочностью своего положения: так, с половины XV в. до конца XVI на конст. престоле перебывал 31 патриарх, из которых 9 были два раза и 2 – три раза³⁴⁷, причем историку церкви приходится отмечать, что деятельность их была ни разнообразна, ни блестяща³⁴⁸.

Донесения венецианских посланников и путешественников (Герлах) по Турции XVI в. вполне подтверждают «бедность и нищету населения и запущенность земледелия», вследствие того, что добывать больше необходимого было излишне, так как, если бы они (крестьяне) добыли что-нибудь лишнее, то турки отняли бы у них; поэтому они предпочитали оставлять свою плодородную и доходную землю впусте, и чем дальше от столицы, тем хуже, потому что кади, беги, спаги, янычары, находясь в той или другой деревне, поступали с ними по произволу и потому, что они имели, должны были скрывать³⁴⁹.

На фоне взаимных отношений Византии, России и Запада в эпоху возрождения, по тесно связанным между собою политическим, церковным и культурным интересам, выдаются три личности – Исидора м. киевского, Виссариона архиепископа никейского и Максима Грека. Выбор в преемники Фотию м. Исидора не является таким опрометчивым актом со стороны константинопольского правительства, как это представляется иногда церковными историками. Уроженец Константинополя, Фессалоник или Мореи³⁵⁰, по одним грек, а по другим славянин³⁵¹, затем игумен важного (царского) мон. (св. Димитрия) в Константинополе, один из трех делегатов на соборе в Базеле, он представляется сторонником той правительственной партии, которая в унии искала обеспечения политической независимости Империи. Но в более симпатичных чертах рисуется его личность, как друга и ученого корреспондента известного гуманиста Гварино, с которым он сблизился во время пребывания его в Константнополе, когда последний учился здесь у обоих Хризолорасов, которому он посылал произведения греческих классиков и ученые письма (из них дошло два). Его беспрестанные ссылки на писателей классической древности ясно показывают, как широки были его умственные интересы вообще. Друг потом известного кардинала Виссариона и сам кардинал, Исидор был чужд мечтаний последнего о возникновении новой религии на философских началах, но сам отличался поэтическим настроением. С точки зрения этих греков-патриотов спасение Византии от завоевания турок было более достойным подвигом, чем отстаивание нескольких более тонких, чем важных, пунктов ортодоксального характера. Совершенно также держали они себя на соборе в Ферраре и Флоренции³⁵².

Независимо от того, Исидор вел обширную корреспонденцию как в Греции, так и в Италии, обнаруживающую в нем интерес к современным событиям, и, между прочим, с москов. митр. Фотием, что указывает на его прежнюю близость с ним и, быть может, объясняет его назначение в Москву. Исидор много путешествовал по греческим провинциям, причем обнаружил замечательную наблюдательность: он обращал внимание на остатки старинных надписей, на влияние эллинизма на местное население (напр. в Албании), и хлопотал о бедствующих жителях, обремененных налогами³⁵³. Он славился знанием языков и ученостью, на что обратил внимание и русский летописец, вообще к нему не благосклонный³⁵⁴. Исидор был убежденный защитник политического существования Византии. Он два раза побывал на Западе (1445, 1452 г.г.), ратуя в пользу унии. Свое участие он засвидетельствовал, когда в сане легата явился в ноябре1452 г. в Константинополь, где успел склонить императора, высшее духовенство и знать к принятию римского догмата о Духе Св. и к празднованию соединения церквей. Однако он встретил противодействие в лице Геннадия Схолария, сначала горячо ратовавшего в пользу унии во Флоренции, но потом выступившего противником ее и принявшего в Константинополе монашество.

Против унии еще ранее ратовали монахи Афонских и Студийского монастырей³⁵⁵; народ был на их стороне. Исидор принимал участие и в доставлении денег императору, и в укреплении города, и, когда последний был взят, попался в плен; но, проданный в рабство, успел бежать в Кандию, а потом в Рим³⁵⁶. Он дает описание взятия турками Константинополя и своего бегства³⁵⁷. Против 258000 турок импер. Константин мог выступить с 7000 отрядом (из 100000 греков, населявших раньше город, только 1/6 часть принимала участие в деле, не считая венецианцев, французов, немцев и др. – до 3000³⁵⁸. Религиозная распря, конечно, и тут не осталась без влияния. По словам Исидора, во время разгрома погибло до 120 тыс. томов книг и за один дукат тогда можно было купить целую связку манускриптов, в том числе Гомера и Аристотеля (Дука³⁵⁹). В 1459 г. он был возведен (номин.) в сан патр. константинопольского, на место скончавшегося Григория, ранее ушедшего в Рим, после отвержения унии. Вместе с Виссарионом он присутствовал на конгрессе в Риме по поводу организации похода против турок, хлопотал о сформировании отряда, с которым сам думал отправиться на место действий; но 1 апр. 1461 г. его постиг удар и спустя год (27 апр. 1462 г.) он скончался. Судя по тому, что папа Калликст III (1455–58), не отличавшийся склонностью к гуманным наукам, из библиотеки, собранной Николаем V, предоставил в распоряжение Исидора 62 т. рукописей, в числе которых были не только богословские и канонические книги, но также соч. Гомера, Платона, Геродота, Плутарха, Фукидида, Диодора, Полибия, Демосфена, Исократа, Евклида, Архимеда, Галена, Гиппократа, большею частью возвращенные потом в Ватик. библ., можно судить, что умственные интересы до конца жизни привлекали внимание Исидора. Он постоянно нуждался в средствах, часть которых уделял на своих соотечественников и выкуп пленных³⁶⁰.

В другом роде представляется личность Виссариона, хотя он и Исидор шли рука об руку в своей деятельности и целях. Родом трапезунтец (р. 1403), он учился в Константинополе, признаваемом на Западе центром тогдашней науки, где сблизился с Георгием Схоларием и итальянским гуманистом Филельфом; потом уже монахом – в Пелопоннесе, в школе Гемиста Плееона – математике и философии. Под влиянием Плееона он проникся симпатией к Платону и усвоил некоторого рода свободомыслие в религиозных вопросах и терпимость к латинянам, которые жили там в большом числе. Он славился здесь как проповедник. В виду предстоявшего собора о соединении церквей, Виссарион близко ознакомился с литературой этого вопроса, сочинения по которой находились в его библиотеке. Его расположение к философии Платона, благоприятствовавшей латинскому учению, облегчило и переход его на сторону последнего³⁶¹, и хотя он хвалился убедить латинян своим красноречием в пользу учения восточной церкви, но, возведенный одновременно (1437) с непримиримым противником латинян, Марком ефесским, в архиепископы (никейские), с которым сначала действовал согласно, он впоследствии разошелся с ним (отчасти в Ферраре и окончательно во Флоренции), соединившись с Исидором и той придворной партией (с импер. Иоанном во главе), которая, в интересах политических, добивалась этого сближения. Тем более, это столкновение явилось неизбежным, что оба они – Марк и Виссарион, отличались противоположными характерами. Первый был человек крутого и резкого нрава, второй обладал мягкостью и гибкостью, при самолюбии и гордости натуры. Соперничество тут оказалось неизбежным.

Сближению Виссариона с латинами вероятно способствовал тот же Исидор, еще на соборе в Базеле обнаруживший свою склонность к соединению. Близкие знакомства, которые Виссарион свел с представителями латинства, и чтение разных произведений этого направления все более содействовали его перелому. Увлечение его красноречием влекло его на этот путь, всегда опасный, когда другие (даже Исидор) часто безмолвствовали или говорили мало, при более или менее неопределенном (патр. Иосиф) или даже критическом отношении других (Георгий Схоларий), и когда возобладала политическая точка зрения на вопрос о соединении (император и близкие к нему). Под давлением крайне печальных условий, политических и даже финансовых (греки не располагали даже средствами для возвращения), Виссарион писал, что «осталось единственное прибежище – латиняне и соединение с ними, только здесь есть надежда подняться на ноги и поразить врагов, чего только и боялся наш враг... Лишенные этого, куда пойдем? Какой будет конец бедствий? Где спасение от несчастий?» Он взывал и к патриотизму присутствующих: «Что до меня касается, я никогда не буду такого мнения и никогда не выдам по доброй воле врагу тела, души, веру, города, гробницы отцов, свободу и все дорогое – и пусть это мое слово послужит вечным свидетельством пред всем народом и перед всеми христианами. А указанные беды, по моему мнению, неизбежно последуют за разделением христиан и за нашим, совершенно неосновательным отделением от латинян…, ибо я не вижу никакой разумной причины, по которой бы я мог избрать для себя таковые и которые бы уравновешивали их». И в решительный момент принятия окончательного шага император совещается с теми же Виссарионом, Исидором, да великим протосинкеллом Григорием. И эти же три лица являются главными вершителями дела унии, то на совещаниях между собою, то у императора, то на богатом угощении с некоторыми епископами, данном Исидором. В пылу увлечения Виссарион и Исидор предлагали даже грекам наложить анафему на тех, кто будет противиться определению собора. Нельзя не заметить, что, верный своей школе, Виссарион в трудных положениях прибегал к той фразеологической риторике, которая обыкновенно все покрывает. Определения собора не были подписаны пятью лицами, это были Марк ефесский, ставроп. митр. Исаия, иверийск. епископ (раньше уехавший), брат царя деспот Димитрий и (как полагают) брат Марка номофилакс Иоанн Евгеник³⁶². В последующих торжественных действиях по поводу унии Виссарион является уже первенствующим лицом. Вскоре затем оба вождя этого дела – Виссарион и Исидор были возведены в сан кардиналов.

Побывав на короткое время в Константинополе, Виссарион возвратился в Рим (в нач. 1441 г.), чтобы потом вместе с Исидором хлопотать о крестовом походе против турок³⁶³. Оба же кардинала вскоре составили единственный трофей, оставшийся от заседаний собора, которые закончились во Флоренции³⁶⁴. Хотя на состояние греческой нации и церкви Виссарион смотрел пессимистически³⁶⁵, но он не оставлял мысли и случая действовать в интересах организации коалиции против турок (между прочим, на конгрессе в Мантуе³⁶⁶). Не раз он исполнял папские поручения в качестве легата (в Болонье, Германии, Франции, Венеции³⁶⁷). В 1463 г. он был назначен патриархом константинопольским (конечно номинальным³⁶⁸), куда, впрочем, писал послание, и дважды (по смерти Николая V и Павла II), был кандидатом на папский престол, но его греческое происхождение и даже верность некоторым обычаям (большая борода) мешали осуществлению этого избрания³⁶⁹.

При всем том Вассарион не забывал своих любимых занятий – древностью и философией. Возле него образовался кружок почитателей этих знаний – переселившихся греков и итальянцев (академия), который охотно посещался любителями; он содействовал разыскиванию древних рукописей на Востоке и во время своих поездок на Запад; покровительствовал своими средствами пришлым грекам; наконец, он участвовал в переводах с греческого на латинский язык классиков (разных частей соч. Аристотеля, Феофраста, Ксенофонта, Демосфена, поправки к переводу Платона); писал философские (два полемических против Г.Трапезунтского) и богословские (по спорным вопросам) сочинения; надгробные слова и стихотворения на смерть греч. царств. лиц; письма к ученым по общественным и политическим вопросам и, между прочим, о походе против турок. Всю свою библиотеку, как греческие кодексы, так и латинские книги (до 900 томов, ценностью на 15000 дукатов), составлявшую самое богатое собрание книг на Западе, завещал Венеции, куда и отправил их в 1469 г. Пользуясь ею еще ранее, известный издатель Альд Мануций сделал многие редкости ее общедоступными³⁷⁰. Виссарион скончался 18 ноября 1472 г.

Вполне вероятно, что вследствие его указания и при его содействии состоялся брак Софии Палеолог с Иваном III московским³⁷¹ и, быть может, также под влиянием не оставлявшей его идеи об обширном союзе государей против турок. Нет ничего удивительного, что при том состоянии, в каком находилась Восточная империя, рано обнаружились попытки и стремления найти помощь на Западе, но всегда это соединялось с вопросом о соединении церквей. В 1326–1327 г.г. происходили сношения между Андроником II Палеологом и франц. кор. Карлом IV Красивым при посредстве доминиканца Бенедикта из Комо о соединении церквей, окончившиеся неудачно³⁷². В 1339 г. был послан в Авиньон мон. Варлаам, калабриец, живший раньше в Византии, известный своим спором с афонскими монахами о св. Духе. Он должен был вести переговоры от имени импер. Андроника с папой Бенедиктом XII. По этому поводу приходилось вступить в сношения с Францией и Неаполем. Затем, в том же XIV в. велись переговоры Еман. Хризолорасом, а в 1400 г. побывал на Западе (в Италии, Франции, Англии и Германии) импер. Мануил II. Еще позже подобную же миссию принял на себя Чириако Анконский, страстный путешественник и приобретатель греческих рукописей, побывавший на Востоке³⁷³. Но греки должны были убедиться в эгоизме западных держав: рыцари думали о приобретении земель³⁷⁴, о разделе Восточной империи, а папы о подчинении восточной церкви³⁷⁵. Однако, положение оказывалось на столько безнадежным, что в среде образованных людей мысль об унии с Римом все более находила сторонников: в 1396 г. прибыл из Венеции доминик. Максим Хрисоверг (очевидно грек) на о. Крит с предложением соединения и возбудил полемику по этому вопросу (Нил Дамила и Иосиф Вриенний) и Иосиф Вриенний надеялся, что удастся примирить обе стороны³⁷⁶, а греческие патриоты думали, что только посредством помощи Запада и унии можно спасти Византию от падения (Франтза, Дука)³⁷⁷. Георгий Схоларий, прежде чем, стать суровым бойцом за православие, писал в защиту унии с Римом³⁷⁸. В минуты опасности обращались за помощью в Рим даже афонские и др. монастыри Востока³⁷⁹. Еще задолго до завоевания многие из греков устремились на Запад, преимущественно в Италию; по завоевании прилив их туда еще более усилился – они выселялись массами, где большинство влачило свое существование в качестве учителей, переписчиков и даже просто нищенствовали³⁸⁰, причем не обходилось без печальных случаев, обычных в области скандальных хроник³⁸¹, тем более отягощавших их участь, что их внешний вид (кудрявые волосы, длинные бороды чуть не до пояса, крашеные брови), сварливость, свойственная недовольным людям и неспособность или нежелание выучиться латинскому и итальянскому языкам – делали положение их в новом обществе непривлекательным³⁸². Другие, напротив, спешили принять не только унию, но и католицизм³⁸³. Кто не мог или не успел выселиться, тот, под гнетом бедствий, принимал монашество³⁸⁴. Была и еще причина склонности к Риму. По словам Сиропула, патриарх даже мечтал о возвышении своего авторитета, об освобождении себя и церкви от «рабства» царю, именно при помощи папы (IV, 19, 22³⁸⁵).

Так действовали м. Исидор и архиеп. Виссарион.

В ином свете перед ними является третий грек и вместе с тем соучастник эпохи возрождения – Максим Грек. Он принадлежал к поколению, пережившему первые впечатления после погрома, нанесенного Византии. Нет точных данных о времени его рождения и юности. Некоторые полагали, что он родился ок. 1480 г., основываясь на следующих соображениях. Кн. А.М.Курбский, видевший Максима Грека за три года до его кончины (1556) в Троицк. Серг. мон., выражается о нем как «летами превосходной старости умащенным»³⁸⁶. В Россию он прибыл в 1518 г., перед чем около 10 лет провел на Афоне, а здесь поселился после «многолетнего» пребывания в Италии, где часто слушал проповеди Иеронима Савонаролы (†1498). Судя по впечатлению, сохранившемуся в воспоминаниях М. Гр. о последнем, заключают, что «любознательный грек уже достаточно был развит для того, чтобы оценить нравственное достоинство доминиканского проповедника», а именно, что в это время ему было ок. 20 лет³⁸⁷. Биографии (жития) М. Грека, написанные о нем в России, разделяются на краткую (известия) и подробную редакции, встречающиеся во многих библиотеках. Первые передают самые общие сведения, упоминая однако о месте его рождения, о происхождении (без имен родителей), о посещении Италии, о пребывании его на Афоне т. д., и некоторые из них появились вскоре после смерти М. Грека³⁸⁸. Подробные – распространяют изложение, внося субъективные размышления и прибавляя новые черты (о пребыван. в Париже), о его трудах в России (по его сочин.), о его протесте по делу о 2-м браке вел. кн. Василия Иoaн. (по сказан. Паисия), о его заточении (по судн. делу) и его освобождении, распространяясь о его раннем обучении и способностях в стиле житий, о получении им в Царьграде духовных чинов, до весьма подробного обозначения времени пребывания его в России, заточения, кончины и лет жизни. Относительно последних сказано, что, М. Грек жил 108 л., 2 мес. 13 дней³⁸⁹. Следовательно, по этому указанию, он родился бы в 1446 г., но этому противоречат слова М. Грека о том, что он посещал Альда Мануция (деятельность которого относится к 1490–1515 г.г.), когда «еще молод был» (что не значит, однако, юный), а в Россию он прибыл бы 72 лет, что не совмещается с его деятельностью здесь. Но выражение Курбского, с другой стороны, указывает на его весьма престарелый возраст, о котором нельзя сказать («превосходной старости») – 73 года. Судя по точности двух цифр, сообщаемых автором позднейшего жития, можно думать, что в обозначении лет Максима Грека произошла в рукописи описка. Последний был старше, слушая Иеронима Савонаролу, на что может указывать и сходство впечатления с отзывом другого лица по тому же поводу (см. ниже). М.Платон полагал, что Максим Грек скончался свыше 80 лет³⁹⁰, и это в известной степени допустимо. Следовательно, он родился около 1470 г. Голубинский склоняется к тому же, полагая время рождения М.Грека в 1475 г.³⁹¹.

Максим Грек был уроженцем г. Арты или Нарды (тур.), в древности известной под именем Амбракии, лежащей на левом берегу быстрой р. Арты (Арехто, Арахта), берущей начало в Мецовских горах (Лакмон), в 12 кил. от города и впадающей в Артский залив Ионического моря. Город этот был основан ок. 640 г. (в Эпире) коринеянами под предводительством Горгия, сына тирана Кинсела, в местности первоначально занятой дрионами, но потом эллинизированной. Он расположен у северной подошвы длинного крутого холма Перранта. По изгнании рода Кинсела, город был превращен в демократическую республику, которая вскоре достигла могущества, не смотря на то, что в 426 г. она потерпела поражение от афинян и акарнанийцев. Филипп македонский подчинил ее своей власти. По уступке же Александром, с. Кассандра, Пирру эпирскому, последний сделал Арту своей столицей и украсил великолепными постройками, которые, по завоевании Арты римлянами, под предводительством Марка Фульвия Нобилиора, в 189 г. до Р. X., все были вывезены в Рим. После же битвы при Акциуме, с основанием Никополя, часть жителей была выведена сюда. Город охранялся крепостью и гаванью, защищенной молами и запиравшейся цепями. При императорах город снова расцвел и у византийцев считался важной крепостью (Арта или Царта). В 1083 г. он был завоеван норманнами, под нач. Боэмунда тарентского, отразившего, после кровавой битвы, имп. Алексея.

По завоевании Византии латинами, незаконный двоюродный брат ц. Алексея III, Михаил (Ангел Комнен), основал здесь независимое княжество (деспотат) – Эпирское с главным городом Артой, вошедшее в ленную зависимость от Венеции (1210 г.), с довольно значительным двором, успевшим заслужить привязанность эпирцев и албанцев и вступить в борьбу с имп. Михаилом VIII из-за унии (1274); но вскоре затем (1276) деспот артский Никифор признал власть неаполитанского короля. Супруга его, эпирская властительница Анна Кантакузина примкнула к общему союзу Ангелов против византийского двора (1296), а дочь ее Тамара вступила в брак с сыном неаполит. короля Карла II анжуйского, Филиппом II, который получил от отца притязания на Романскую империю. В 1357 г., на месте старой крепости, был выстроен форт. Однако, владетелям Арты пришлось вести постоянную борьбу с визант. императорами, с Душаном сербским и, наконец, с турками, которым, не смотря на сильную поддержку Венеции, удалось захватить город в 1449 г.³⁹² Народное движение в Албании выставило своим героем Скандерберга, но вскоре вся эта страна досталась в руки турок (1467 г.), а затем и мусульманство нашло здесь благоприятную почву³⁹³. В 1688 г. венецианцы, под начальством Морозини, отняли Арту у турок. В 1797 г. она была занята французами, а затем янинским пашой Али. Взятый же Рангосом, город снова отнят был турками, которые в 1822 г. жестоко бились здесь с греками. В 1854 г. город объявил свою независимость, но снова потерпел поражение. По Берлинскому трактату Арта досталась грекам и состоит ныне главным городом номархи.

Таким образом, г.Арта представляется весьма бойким культурным центром и не один Максим Грек является в нем замечательным деятелем своей эпохи. В XVI в. здесь славился проповедями Дамаскин Студит, родом солунец, митроп. навиактский и артский³⁹⁴. Отсюда же происходил родом из знатной фамилии Захария Герган, учившийся в Германии, в отечестве лютеранства – Виттенберге (1622), также впоследствии митр. навиактский и артский, возведенный в этот сан по воле и определению патр. Кирилла Лукариса³⁹⁵. Современник последнего (р. 1498), Иоанн Зигомала, известный как участник в делах констант. церкви, как преподаватель высшей школы и по своей переписке с немецкими учеными, которую продолжал его сын Феодосий, слушал высшие курсы в Падуе³⁹⁶. И Максим Грек, в свою очередь, свидетельствует, что прежде в Греции «весьма процветали внешние учения и достигли своей высоты», но в последние времена «эллинские науки угасли и дошли до последнего издыхания»³⁹⁷. Вот причина, почему и он должен был искать знаний вне пределов своего отечества. По-видимому, вначале Максим Грек (в мире Макарий) получил домашнее образование (не смотря на важность пункта, артская средняя школа была открыта лишь в 1661 г.³⁹⁸); а так как отец его (Мануил) состоял «воеводой» в той же Арте³⁹⁹, и оба родителя (мать носила имя Ирины) называются «философами» и были людьми с значительными средствами, то вполне естественно, что они постарались дать единственному сыну приличное образование⁴⁰⁰.