Старина Русской земли. Историко-археологические исследования, биографии, учено-литературная переписка, заметки и дневник воспоминаний

На сводах паперти, окружающей с южной и западной стороны Собор Преображения Господня в Новоспасском монастыре, изображено Родословное древо Государей Российских, начиная от первых венценосных насадителей веры христианской в России до Царя Феодора I и Царевича Димитрия¹. По ближайшему отношению к отечественной истории, мы рассмотрим здесь этот памятник, тем более что он имеет связь с пятью картинами на простенках паперти, где представляется постепенное распространение христианской веры в России от Св. Андрея Первозванного, водрузившего крест на горах Киевских, до Владимира I, крестившего свой народ². Сии изображения, драгоценные по своему содержанию и замечательные в художественном отношении, вместо бывшего прежде расписания клеевыми красками, с удержанием прежнего стиля, возобновлены 1837 г. масляными красками попечением достопочтенного О. Архимандрита Аполлоса.

Царственное благоплодное древо ветвями своими покрывает свод длиною на 17 аршин, а шириною на 6 ½, написано по лазуревому полю; оно простирается от востока на запад и изображено выходящим из купели, как бы из своего материнского лона. Стоящие при корне оного В. Кн. Владимир I и В. Кн. Ольга поливают его из алавастров, сходных с тем самым, который издревле хранится со святым миром в Патриаршей ризнице. Ветви этого древа на всем протяжении своем образуют эллипсы, или сжатые круги, служащие рамами каждой фигуре, в коих изображены Великие и Удельные Князья и Цари Российские; каждая фигура величиною почти в 1¹/₂ аршина. Они следуют в таком порядке: По сторонам

По склонам свода и по рассветам окон и дверей изображены

От левой стороны:

35) Б. К. Ярополк Владимирович,

36) Вел. Кн. Михаил Юрьевич,

37) Вел. Кн. Димитрий III Константинович,

38) Вел. Кн. Василий III Васильевич,

39) Кн. Георгий Ярославич Костромский,

40) Кн. Иоанн Рязанский,

41) Кн. Георгий Иоаннович,

42) Кн. Василий Рязанский,

43) Кн. Георгий Романович Козельский,

44) Кн. Василий Ярославский,

45) Кн. Димитрий Иоаннович Жилка,

46) Кн. Василий Пантелеймонович Козельский,

47) Св. Бл. К. Глеб Владимирский,

48) Кн. Георгий Дмитровский,

49) Св. Бл. Кн. Тимофей Псковский.

С правой стороны:

50) Св. Бл. Кн. Юрий II Всеволодович,

51) Св. Ярослав II Святославич,

52) Св. Андрей II Ярославич,

53) Св. Бл. Кн. Александр Невский,

54) Св. Бл. Кн. Иоанн Рязанский,

55) Кн. Василий Рязанский,

56) Роман Олегович Рязанский,

57) Кн. Димитрий Ростовский,

58) Кн. Василий,

59) Кн. Василий Ярославский,

60) Св. Бл. Кн. Василий Всеволодович,

61) Кн. Андрей Болгарский,

62) Св. Бл. Кн. Константин Всеволодович,

63) Кн. Иоанн Дмитровский,

64) Св. Бл. Кн. Константин Святославич Муромский,

65) Св. Бл. Кн. Петр Муромский,

66) Кн. Василий Димитриевич Ростовский,

67) Кн. Феодор Каргопольский,

68) Кн. Василий Михайлович,

69) Кн. Петр Димитриевич,

70) Кн. Симеон Васильевич,

71) Кн. Иаков.

При самом восходе на крыльцо паперти, на поддуге, примыкающей к своду галереи, написаны: Св. Благов. Кн. Феодор Ярославский с чадами Давидом и Константином в монашеском одеянии.

Все фигуры на этом древе написаны во весь рост; на головах у них Княжеские шапки, кроме Вел. Кн. Владимира, Вел. Княгини Ольги и Андрея Боголюбского, на которых царские короны. Главы их озарены венцами святых, в каких часто изображаемы были до ХVШ века Государи Российские по преставлении своем, как помазанники Божии, державные блюстители Церкви и, по понятиям народа, как ближайшие^: наследники вечной славы. Цари Иоанн Васильевич и Феодор Иоаннович, в одних далматиках³, или ферязях⁴ с кружевами по распашке далматиков и округ подольников и препоясаны поясами, так что те и другие образуют спереди кресты, а прочие сверх далматиков, в охабнях⁵, или коцах⁶, застегнутых на груди запонами⁷; у некоторых на шее ожерелья или аламы⁸, сходные с бармами. Все Государи Русские в правой руке со скипетром, а Ярослав Владимирович и Вел. Кн. Владимир Мономах держат в другой руке церковь. Вел. Князья Андрей Боголюбский, Георгий Всеволодович и Василий Васильевич, сверх скипетра, имеют в руке державу (яблоко). Вершина этого родословного древа заключаясь Царем Иоанном Васильевичем IV с последними отраслями Рюрикова дома, примыкает к южным вратам храма, до которых с запада простирается олицетворенное изображение Нового Завета; оно состоит из ликов Иисуса Христа и Св. Апостолов. На всем протяжений свода западной стороны паперти написано родословие из Ветхого Завета Праотцев, окруженных Израильскими Царями и Пророками; оно идет от севера на Юг и Оканчивается Царем Иосиею, Пророком Софониею и Праотцем Иосифом. Государи Российские изображены в преддверии Собора Преображения Господня, как бы стражи Церкви Христовой, которая, за распространение и охранение ими Православия в народе, благословляя их Державу, удостаивает Державных венцев живота. На правом столбе храма изображены: лица порфироносных храмоздателей и родоначальников дома Романовых Михаила и Алексия, а в алтаре: Патриархов Российских: Иова, Гермогена, Филарета, двух. Иоасафов, Иосифа, Питирима, Никона, Иоакима, умершего в тот самый год, как было кончено стенное писание в Новоспасском монастыре; на месте последнего Патриарха Адриана виден Преосвященный Митрополит Киприан. Главы их украшены венцами Святых.

Стиль или пошиб всех лиц Греческий, близко подходящий в иконному; лица более различаются возрастом, чем характеристическими чертами портретов, с натуры писанных, хотя можно предполагать, что некоторые из них, ближайшие к ХVII веку, сняты с современных им портретов.

Такие родословные таблицы в виде дерев (arbores consanguinitatis) употреблялись в средние века и сочиняемы были на основаниях Канонического права. Древо родословное обыкновенно разделяется на прямые и боковые линии, нисходящие его линии соединяют родоначальника с теми, которые от него происходят, а восходящие связывают лицо с теми, от кого оно происходит. Близость или дальность общего им родоначальника составляет степень, на какие обыкновенно разделялись роды. Изобретение родословных древ приписывается Индейцам и Арабам. Ветхий и новый Завет служат нам доказательствами, сколь важным почиталось родословие у Евреев. Византия вместе с Кормчею книгою сообщила России идею о родословных таблицах, а западная Европа – образцы родословных древ, составленных по Каноническому праву. Они были необходимы, потому что ими утверждались права на владение и наследие, разрешались споры о местничестве. Вел. Кн. Василий и сын его Иоанн IV, выводя род свой от Августа Кесаря, вероятно имели уже пред глазами родословные таблицы, сочиненные книгочеями того века.

Древо Рюрикова племени начинается Равноапостольным просветителем России и первыми двумя венценосными страстотерпцами Борисом и Глебом, и оканчивается порфирородным мучеником Димитрием, последнею отраслью Рюрикова дома, от которой прозябло новое благословенное поколение. Одиннадцать степеней или лествиц древа идут в восходящем порядке: но в боковых и нисходящих линиях помещены такие лица, которые должны бы стоять в прямых и восходящих, и наоборот, напр., Вел. Князь Александр Невский находится в боковой, а сыновья его Димитрий и Даниил в прямой. Где должны быть братья, там помещены сыновья. Некоторые Вел. Князья пропущены в прямой линии, напр., Димитрий Донской, а в боковых вставлены посторонние и в таком порядке, что трудно определить их отношение и значение. Из всего видно, что лица и имена перепутаны сочинителем или живописцами, которые в XVII веке, как значится из дел⁹ вызывались в Москву из разных городов: Ростова, Ярославля, Кинешмы, Рязани; они-то вероятно включили в эту родословную таблицу и прежних своих Князей. Хотя древо это и несогласно с генеалогическими правилами и не представляет взору наблюдателя различных степеней родства и свойства Великих и Удельных Князей и Царей в России с X по XVI век; но есть единственный в Москве генеалогический такого рода памятник, если неполный, то замечательный очерк обширной, величественной и многозначительной картины шести столетий истории отечественной в период уделов и единодержавия, где являются нам роды Владимира и Ярослава, Мономаховичей и Олеговичей, Калиты и Донского в стольных градах Киеве, Владимире и, наконец, Москве, сосредоточившей в себе всю Россию. Святыми наименованы Князья, не причисленные еще церковью к лику их: Ярослав II Ярославич, Андрей II Ярославич и Иоанн Рязанский. Годуновы и Шуйские исключены здесь вероятно по видам политическим того века, которого конец был началом преобразования России Петром I, или потому, что эта таблица сочинена в конце XVI века.

Нам не известно существуют ли где-либо еще в России подобные памятники древнее оного; но вероятно живописец Родословного Древа имел их в виду. Образцом ему могло также служить изображение, перешедшее и в гравированные народные картинки; Родословного древа Христа Спасителя от Авраама до Иосифа¹⁰. В Кремлевском дворце при Феодоре I стены украшены были ликами Государей Российских в генеалогическом порядке¹¹. Отечественной историей и генеалогией занимались, кроме духовных, и государственные мужи; таковы: Разрядный дьяк Грибоедов и Боярин А.С. Матвеев¹². В Синодальной библиотеке находится полнейшая Родоначальная книга, писанная в 1660 г., а в главном Моск. Архиве Мин. Ин. дел рукопись в лист: Родословие Великих Князей и иных родов многих 1665 г. В Эрмитажной библиотеке хранится рукописная книга, содержащая в себе: Собрание, откуда произоде корень Великих Государей, Царей и Великих Князей Российских, со многими искусно нарисованными и раскрашенными портретами 1672 г.¹³ – следственно, за 18 лет до расписания Новоспасской паперти. В Моск. главном Архиве Иностр. дел есть под № 30 рукопись 1673 г., поднесенная Царю Алексию Михайловичу: о родословии Великих Князей и Государей, от Цесарского Советника и Герольдмейстера Лаврентия Курелича, с показанием имеющегося посредством браков сродства между Россией и восьмью Европейскими державами и с изображением оных Королевских гербов, а в средине их Великого Князя Владимира, на конце же портрета Царя Алексия Михайловича.

На стенах Крутицкого, соседственного с Новоспасским собора, до конца ХVIII века написаны были во весь рост Государи Российские, начиная от Вел. Кн. Владимира до Царя Алексия Михайловича – так, как в Архангельском и частию в Благовещенском соборах.

Наконец подобное родословное древо было торжественным свидетельством прав наследования Российского Престола Императрицею Елисаветою I. На Синодальных триумфальных вратах, сооруженных на коронацию Императрицы Елисаветы Петровны, 1742 года, в Москве у Казанского Собора изображен был Св. Владимир лежащий и из чресл его произросшее древо, на ветвях коего виден род Царский до Императрицы Елисаветы I, а под нею надпись: «Et documenta damus, qua sumus origine nati», т. e. «Довольно доказуем, откуда начало рождения нашего имеем»¹⁴.

Изображение родословия Государев Российских на cводах преддверия того храма, под помостом коего опочивает прах Бабки и Матери родоначальника дома Романовых, имеет не только историческое и политическое, но и религиозное значение по своему отношению к самому храму, священному памятнику освобождения России от ига Монголо-Татарского, и к отечественной истории, которая повторяется в стенах святилища. Вся вообще стенопись обнаруживает замысловатое применение к месту, сближение Священной Истории с отечественною, Православия с Самодержавием.

Как памятник отечественного художества, оно составляет замечательный материал для Археологии и предмет изучения для художников, которые без познания народных древностей будут односторонними. Достопамятные сии изображения в первенствующем Российском монастыре недавно возбудили любопытство просвещенных иностранцев; о них мимоходом упоминает и Г. Шнитцлер в своей Tableau statistique, géographique, topographique et historique de la ville Moscou, Paris, 1834. in 8.

В первой галерее паперти он находит: «сражение Русских с Татарами; последние одерживают победу; смерть в образе скелета, сидящая на белом коне, следует за Русскими, между которыми виден ратник во всеоружии с весами в руках. Но далее сцена переменяется: Русские под предводительством И. Христа обращают в бегство своих врагов, которые делаются добычею стоглавого дракона. Такие изображения напоминают о начале монастыря, основанного во время освобождения России от ига татарского».

Но все это аллегорическое изображение не имеет никакого отношения к истории Новоспасского монастыря и России; оно заимствовано из VI гл. ст. 2–9, и XIX гл. ст. 13–17 Апокалипсиса. Снятие четырех печатей открывает следующее видение: четыре скачущих коня со всадниками, из коих первый с венцом на голове пускает стрелу из лука – изыде побеждаяй; второй с мечем ополчается взяти мир от земли; третий с мерилом в руке для означения цены пшеницы и ячменя, а четвертый всадник на белом коне – смерть сопутствуемая адом: ему дана власть истребить четверть земли оружием, гладом, смертью и зверьми. Воинствами небесными повелевает на белом коне воитель, названный Слово Божие; из уст его исходит меч для поражения владык земных с их воинством, а лживого пророка и зверя ввергает в огненное озеро. Стая парящих птиц преследует поражаемых. Откр.19:17–19¹⁵.

На этих картинах даже подписаны имя книги Откровения, главы и стихи, которых не заметил, французский статистик России, произвольно объяснив таинственные видения апокалипсические из Русской истории. Он также не упомянул о Греческих мудрецах и песнопевцах, писанных по обеим сторонам входа, по правую сторону: об Омире, Орфее, Солоне, Платоне и Птоломее; по левую: об Аристотеле, Анахарсисе, Плутархе, Иродионе и Ермие; их изображения размещены при входе, ведущем на паперть храма, как бы в ознаменование перехода от Философии к Откровению. «Отцы наши – замечает Митрополит М. Филарет – хотели тем выразить, что никогда мудрость человеческая не восходила выше нижних ступеней Христианского храма».

После Шнитцлера, в 1838 году, изучали сии живописания, обратившие на себя особенное внимание Е. В. Цесаревича Наследника Российского Престола, Г. К. Роберт, сочинитель книги: Essai d’une philosophie de l’art, ou introduction à l’étude des monumens chrétiens. Paris. 1836, и A.H. Муравьев в Воспоминаниях о посещении святыни Московской Государем Наследником. СПб. 1838.

В предыдущем очерке мы заметили, что в преддверии храма Преображения в Новоспасском монастыре, помещены изображения Христианских Государей России Рюрикова поколения, а лица Романова дома в самом храме; там на правом столбе, поддерживающем свод, написаны храмоздатели Цари Михаил и Алексий, в самом алтаре изображены отец первого и дед второго Патриарх Филарет. У этого столба было царское место, под коим в склепах погребены Матерь, братья и дяди Михаила Феодоровича.

Лики благочестивейших Самодержцев написаны не на сырой штукатуре (al-fresco), но клеевыми красками на сухом растворе (al-secco), в полную натуру человеческую, несколько преувеличенную; потому что рост их простирается до трех аршин, тогда как, судя по свидетельству современных писателей и по мере гробниц Михаила и Алексия, они были среднего роста. Лица их в три четверти, обращены в молении к Спасителеву образу над ними.

Лицо у Михаила продолговатое, полное, мужественное, глаза большие с широкими веками, нос прямой; физиогномия чисто Русская; борода довольно окладистая, усы протягновенные; волосы на голове не стриженные по Русскому обычаю, но доходят де плеч и более прямые, русые с проседью, чем тёмно-русые, курчавые, какие они действительно были, судя по сохраненным в медальонах локонам волос в Оружейной палате. В чертах его проявляется сановитость Царя, благоговение христианина и веледушие человека, перенесшего с твердостью духа многие испытания и при конце своего поприща с упованием возводящего взоры свои горе. Портрет снят, по-видимому, тогда, когда Михаил приближался к полвеку и концу своей жизни.

Лицо у Алексия круглее, полнее и значительнее по выражению; лоб не велик, глаза большие, раскосые, осененные густыми бровями и широкими веками; волосы на голове прямые, борода окладистая, усы также протягновенные; волосы на них светло-русые, какие он подлинно имел. Цвет лица у обоих Царей смугловатый, какой обыкновенно бывает на лицах иконного писания. Стан их отличается тем дородством, каким хвалились Русские сановники.

На головах у обоих Государей Мономаховы венцы большого выхода, или наряда, с двумя уступами. Вокруг корон такое же лучезарное окружение, или венец (nimbus), с каким изображены Государи Российские в Архангельском и Благовещенском соборах и на паперти Новоспасского собора. В одной у них руке скипетр с двуглавым орлом, а другою они поддерживают сооруженный ими храм Преображения, которому суждено в недрах своих хранить лиценачертания своих венценосных ктиторов и прах благочестивых, их предков. На обоих Царях одинаковый наряд большой казны, какой они возлагали на себя в торжественные дни и выходы. Здесь они представляются во всей лепоте земной и славе небесной, соединяя на себе венец царский с венцем живота. На раменах у них возложены св. бармы (parmae, щиты?) и на кольчатых цепях кресты, каким, по преданию, благословил Вел. Князя Иоанна Даниловича Св. Петр Митрополит. Они облачены в далматики, или становые кафтаны, похожие на архиерейские саккосы, кои Карион Истомин¹⁶ называет диадимами, из петельчатого золотного аксамита¹⁷ (Венецианской парчи) с вытканными на нем коронами, травами и цветами; по распашке и подольнику далматиков видны украшения золотными кружевами и каменьями в репьях и розетках; вдоль посажены пуговицы, какие иногда известны были под именем жуковин или жуков (κάvθαροι, scarabei), имевших у Египтян мифическое значение. Такие становые кафтаны, или кобаты доныне сберегаются между Царскими сокровищами в мастерской Оружейной палате. Из под верхней одежды на Царях видны запястья, или зарукавья нижнего кафтана. Сапоги у обоих Государей парчовые и украшены также каменьями.

Кроме изображения церкви и иконы Спаса на убрусе, сия живопись осталась в таком виде, в каком она вышла из рук художников и относится к концу ХVII века, т. е. к 1690 г. когда окончена была стенопись в этом храме и когда уже вошла в употребление живопись al-secco. До 1837 года лица сии закрыты были иконостасом и, при благолепном поновлении всего монастыря, Архимандритом оного Аполлосом открыты к удовольствию чтителей священной старины.

Штилем своим портреты сии отступают от иконного и уже приближаются в живописи; но манерою все еще несколько сбиваются на иконопись и на какой-то принятый и заученный манер, заметный в штиле портретов того века. В рисунке их нет правильности и отчетливости, в тонах легкости, в аттитюде и мимике естественности полного выражения характера физиогномии, а в драпировке рельефности; но есть уже теплота, выразительность и некоторые общие черты внешнего сходства Царей Михаила и Алексия с иностранными и отечественными портретами и описаниями очевидцев. Иконописцы, расписывавшие, или поновлявшие Новоспасский собор, были Кинешемцы, как значилось из закрашенной подписи у северных его дверей. Но, вероятно, портреты Царей писаны были другими художниками; потому что они штилем своим различны от прочей стенописи.

Сии достопримечательные памятники портретной живописи XVII века возводят мысли наши к предшествующим, кои доказывают нам, что предки наши знали церковное портретное искусство ранее XVII столетия. Когда в XI веке явились к Никону Игумену Печерские Лавры Греческие иконописцы с предложением украсить его обитель св. иконами: тогда он показал им образ Св. Преподобных Антония и Феодосия, скончавшихся пред тем за десять лет¹⁸. И Греки узнали тех, которые наняли их и вперед заплатили за работу. В Новгородском Хутынском монастыре хранится древний портретный образ Св. Игумена Варлаама, скончавшегося в 1243 г. В житии Пахомия Нерехтского, преставившегося в 1384 г. сказано, что он, на другой год после кончины своей, явившись во сне Иринарху, сказал: «напиши образ подобия моего!» И чернец, живший с ним долгое время, написал образ подобия его. Преп. Дионисий Глушицкий, престав. в 1437 г. еще при жизни св. Кирилла Белозерского написал его икону.¹⁹ Предки наши издревле, по своей набожности, тщательно хранили черты тех, которых они уважали при жизни их за благочестие и святость. Купец Иоанн, любимый Савватием Соловецким и бывший при погребении его, написал образ его и прислал оный к Св. Зосиме, который поставил его на гробе Св. Савватия и на изображение сие смотрел, как на живого. Когда скончался Св. Дионисий, Архимандрит Сергиевой лавры, споспешник Пожарского и Минина: тогда многие изографы собрались к его гробу списывать его лицо. На облачении Митрополита Фотия, хранящемся в Патриаршей ризнице, вышиты шелками с золотом лики Вел. Кн. Василия Димитриевича и Вел. Кн. Софии. В Киево-Софийском соборе с северо-восточной стороны верхних галерей изображен храмоздатель оного Вел. Кн. Ярослав Владимирович с братьями, также Вел. Кн. Всеволод Святославич, Святослав Ярославич и Святослав Изяславич, так, как в Моск. Архангельском соборе написаны при гробницах Вел. Князья²⁰, начиная с Иоанна Даниловича до Царя Феодора Алексиевича. В 1611 году Поляк Маскевич там видел, кроме фресковых изображений на стенах, лица Государей Российских, вышитые на бархатных покровах надгробных²¹.

С XV века, когда Россия начала сближаться с Западом, в Москве появились Европейские образцы живописи. Папа Павел II, для удостоверения Вел. Кн. Иоанна Васильевича в личных достоинствах Царевны Софии, вручил его послу живописный образ (Царевну на иконе написав, принесе) невесты Иоанновой. Павел Иовий видел у Русского, толмача Димитрия Герасимова портрет Вел. Кн. Василия Иоанновича. Царь Иоанн Васильевич приказал послу своему Писемскому требовать от королевы Английской Елисаветы животного образа на доске или бумаге племянницы ее, своей нареченной невесты Марии Гастингс. Королева прислала Царю ее парсуну. Баус, посол Королевы, обещал Царю доставить портреты десяти прелестных девиц Лондонских знатного происхождения²². Портрет младенца Димитрия показан был его матерью народу в обличение Самозванца. Поставленные в Архангельском соборе при гробницах Вел. Кн. Василия, Царя Феодора Иоанновича и Князя Скопина-Шуйского²³ портретные их изображения суть одни из древних памятников портретной живописи. Но, вероятно, еще найдутся и другие памятники живописи этого рода.

Если ж будут собраны, рассмотрены и с точностью сняты все древние изображения, рассеянные по всей великой России: тогда только можно с большею достоверностью сделать заключение о начале, распространении и состоянии в разных веках Русской портретной живописи. Но теперь, пользуясь известными нам источниками, мы коснемся здесь штиля и художников, так равно и портретов XVII в. Царей Михаила и Алексия.

В числе художников, прибывших из Византии, Рима и Германии в Москву в XV и XVI веках, находились и живописцы, которые, вероятно, распространили употребление портретного искусства в столице России. Присланные же от Европейских Государей портреты их к Царям Московским могли возбудить также в них желание иметь собственные свои портреты, а по образцу иностранных произведений, Русские художники вероятно делали опыты сами писать с натуры. С ХVII века в отечестве нашем началось уже прямое отделение церковной иконописи от гражданской живописи, иконы от портрета, живописца от иконописца (икономаза) по различию школ и штилей или пошибов, как видоизменений вкуса.

Хотя Греко-Российская Церковь в великой России строго держалась древнего Византийского штиля в иконописи, как усвоенного ей св. верою и незапамятною давностью; но в ХVII веке распространен иностранными художниками штиль западный, известный под именем Фряжского, Латинского и даже Немецкого, а вместе с ним и портретная живопись, которая служила к сохранению памяти знаменитых особ и к украшению ликами их не только царских чертогов и боярских хором, но и келий монастырских и самых Божиих храмов, особливо где хранился прах благочестивых храмоздателей, вкладчиков, настоятелей: это было как бы дополнением к синодикам, в кои вписывались для поминовения их имена по родам. По свидетельству Рейтенфельса, бывшего в Москве 1670 г. «некоторым особам позволялось иметь портрет Царя в своем доме в знак особенной его милости.»²⁴ Посему у Русских такое преимущество было род jus imaginum. Поставляя себе за особенное счастие видеть светлые очи своих Царей, они высоко ценили их изображения, кои в светлицах у них занимали второе место после св. образов и до ХVIII века были почти единственным украшением покоев. Сами названия портретов иконами (εἰκῶνες), подобиями (ὁμοιώματα) парсунами, персонами (Лат. personae, Англ. person) лицами, показывают нам, что портретное искусство заимствовано сперва от Греков, потом от Итальянцев, Англичан и Немцев; даже самое слово живопись есть буквальный перевод ζωγραφία посему и художники наши иногда именовали себя зоографами и изографами. Портреты (portraits) в России писались альфреско, альсекко и на досках во весь рост, а на полотне, холсте и на бумаге более с ХVII века поясные и коленчатые.

Кроме Патриарших иконописцев, как видно из дел архива Оружейной палаты XVII века, в ведомстве ее состояли иконная палата, а в ней иконописцы из Русских и чужестранцев, которые разделялись на жалованных и кормовых, Московских и городовых, составляли три статьи: большую, среднюю и меньшую. Они особенно занимались верховым, т. е. Государевым, придворным, комнатным делом, к коему, вероятно, относилось и писание Царских портретов. Таковы были при Царях Михаиле, Алексие, Феодоре и в тройственное царствование Иоанна, Петра и Софии: Гречанин Апостол Юрьев из Афин, Швед Дерсон, Станислав Лопуцкий, Цесарской земли живописец Данила Вухтер, Иван Детерс, живописного дела мастер Армянин Богдашка Салтанов, Куприан Урбановский, Ивашко Варшар, Дорофей Ермолаев, Семен Болховитинов, Симеон Михайлов Лисицкий, Герасим Костоусов, Василий Гаврилов, Тихон Филатьев, Денис Щербаков, Ян Арап, Иван Неустроев, и пр. Перспективного дела мастер Петр Диглес писал Царевне Софии Алексеевне на полотне перспективную картину на стену. Не он ли изобразил портрет ее в двуглавом орле Российском, хранящийся доныне в настоятельских келиях Новодевичьего монастыря?

Цари Михаил, Алексий и Феодор, также Царевна София, Князь Хворостинин, Князь Василий Голицин и Боярин А. Матвеев покровительствовали живописи и художникам. От их времени, не смотря на многие утраты в пожары Московские, уцелело довольно памятников портретной живописи, к коим относятся и Новоспасские портреты храмоздателей.

При гробницах Михаила и Алексия в Архангельском Соборе на доске они написаны во весь рост, но неоднократно были поновлены, так что изгладились в них первоначальные черты. В Новом Иерусалиме на Голгофе на столбах по правую и левую сторону стоят две иконы, на одной из них изображен Царь Константин и Царь Алексий Михайлович с Патриархом Никоном во весь рост, с надписью: «Благоверного Государя Царя и Великого Князя Алексея Михайловича и пр. написася подобие в двадесять девятое лето возраста его»; у Патриарха Никона: «написася в пятьдесятое лето возраста его». На другой иконе Царица Елена и Царица Мария Ильинична с Царевичем Алексием Алексеевичем. Современный там портрет Никона Патриарха, окруженного приближенными ему особами из разных наций, заслуживает внимание историческою важностью и искусством художника. Петр великий при торжественном шествии в Москву 1704 года Декабря 19 после побед своих над Шведами выставил у Рязанского подворья близь церкви Гребенской Богоматери на великолепном пьедестале под балдахином портрет своего родителя, и ему, как почтительный сын, отдал честь с войском пред лицом многочисленного народа²⁵ При торжестве Полтавской победы в Москве он велел изобразить на триумфальных вратах, на эмблематических картинах лица и деяния своих Деда и Отца.

В переписной книге Оружейной палаты 1687 года упоминаются: «Парсуна Великого Государя Царя Михаила Феодоровича на доске длиною 1 аршин, 10 вершков, шириною 1 аршин 1 ¹/₂ вершка; Парсуна Великого Государя Царя Алексия Михайловича писана по полотну, длиною 3 аршина с 2 вершками, шириною 2 аршина 1 вершок. Парсуна по преставлении Великого Государя Царя Алексия Михайловича, писана по полотну, в черных рамах, длиною два аршина без вершка, шириною 1 аршин 11 вершков.» В делах о Московском пожаре 1737 г. означено, что в Оружейной палате погорела персона Царя Михаила Феодоровича писана на доске. Теперь, в этой же палате хранятся старинные портреты Царей Михаила и Алексия, писанные на холсте, а в Саввине монастыре портреты Царей Иоанна IV и Алексия Михайловича. В Титулярнике 1672 г. изд. Тромонина, помещены рисованные и раскрашенные портреты Царей Михаила и Алексия, Царевича Алексиевича и Патриарха Никона. В Титулярнике Хурелича 1673 г., хранящемся в главном Московском Архиве Министерства иностранных дел, есть прекрасный и едва ли не вернейший современный портрет Царя Алексия, писанный на бумаге соковыми красками и довольно сходный с Новоспасским.²⁶

Кроме живописных, есть и гравированные портреты сих Государей с их биографиями, между прочим, в книге, напечатанной в Венеции 1683 года, в лист, под заглавием: Elogii di capitani illustri, scritti da Lorenzo Grasso Napoletano, Barone di Pianura. В Гамбургском 1696 г. и Амстердамском 1727 г. изданиях Олеариева путешествия помещены гравированные портреты Царя Михаила, один на другой не похожие; но первый служил образцом для гравир. портрета, помещенного в собрании, о коем упомянуто при очерке. 11, стр. 31. изд. Тромонина.

Иностранные писатели более изображают нам черты Царя Алексия Михайловича, чем его родителя. Майерберг, видевший его в 1661 году, так описывает: «стан его строен, взор нежен, тело белое, щеки румяные, волосы белокурые, борода окладистая; но Царь гораздо дороднее, нежели как бы следовало ему быть по летам его.» Почти в таких же чертах изображает Алексия самовидец Самуил Коллинс, который приложил к описанию своему и портрет его, снятый с Царя в 1664 г. на 34 году от рождения его. Посланник Русский во Франции Потемкин в 1667 г., на вопрос Дюка де Лирио о Царе Алексие Михайловиче ответствовал следующими словами: «Его Царское Величество ныне в совершенном возрасте, 40 лет; а дородством, разумом и красотою лица, и милосердым нравом и всеми благими годностьми Всемогущий Бог украсил его, Великого Государя нашего, хвалам достойного паче всех людей». В 1670 г. Рейтенфельс нам описывает его в следующих чертах: «Царь А. М. росту среднего, имеет лице полное, несколько красноватое, тело довольно тучное, волоса цвету среднего между черным и рыжим, глаза голубые, поступь величавую; на лице его выражается строгость вместе с милостью; взглядом внушает каждому надежду и никогда не возбуждает страха.» Таковы черты лица и души Законодателя России, который был покровителем ремесел и искусств в России, и, подобно родителю своему, награждал иконописцев и живописцев денежным жалованьем, почетными одеждами и землями!

Вышеприведенные факты показывают нам, что в России Живопись, особенно портретная, сначала в Греческом штиле, а потом в Фряжском, или Западном, имела религиозное и политическое назначение: как бы апотеоз св. мужей и Государей и портретное право (jus imaginum) выставлять у себя изображения своих Царей. Писание царских портретов сначала было делом верховым, а не частным. Из указов Петра 1 мы видим, что он заботился о благоприличном изображении Государевых лиц, кои с его времени выставлялись в присутственных местах. Издревле лица Государей особенно в тех храмах изображались, в коих погребены были тленные их остатки и кои они соорудили, или украсили,²⁷ как и выше мы заметили. Лиценачертания Михаила и Алексия помещены в Новоспасском Соборе потому, что Цари сии были храмоздатели и что самый монастырь, перенесенный на новое место с Царского двора, почитался комнатным, Царским, и возведен в первоклассные. Приведенные же свидетельства иностранцев и упомянутые нами портреты показывают, что Новоспасские портреты не идеальные и не писанные по образцам других лиц, как обыкновенно означается в Подлинниках или Персональниках²⁸ но писанные с натуры, и тем более еще замечательные, что других доныне не известно нам портретов Михаила и Алексия, писанных альсекко, что они дошли до нас в первоначальном своем виде, и что подобные памятники время от времени редеют или так поновляются (а не реставрируются), что изглаживается первоначальный их характер. Если мы не можем совершенно узнать по этим портретам нравственный и умственный характер Миротворца и Законодателя России и если они не выполняют всех условий искусства, живописать сердце и душу человека, то, по крайней мере, по историческим характерам самих лиц можем отличить некоторые их черты, для потомства драгоценные.

В ожидании наступающего открытия и освящения Палат, принадлежавших Царским прародителям – боярам Романовым, Московские жители ходят смотреть на это здание, восстановляемое в первобытный вид; любопытствуют узнать историческое его значение, цель его возобновления, даже пытаются разгадать знаменование изображенного на флюгере грифона с мечем²⁹, как гербового клейма бояр Романовых. Сравнивая уютность, укромность и незатейливость этих древних палат с обширностью, огромностью и великолепием нынешних господских и даже купеческих домов, простоту первых и великолепие последних, может быть, некоторые даже и сомневаются, действительно ли Царские пресветлые прародители, знатные и богатые бояре Романовы могли помещаться в таких тесных и низменных покоях под коробовыми сводами, с узенькими окошечками, с дверями, в кои надобно входить, нагнувшись? Но тому верно не покажется это странным и несбыточным, кто бывал в кремлевских теремах и в патриарших покоях, кто еще помнит старинные дворцы в Алексеевском, Тонинском, Братовщине и Измайлове, кто застал еще остатки древних боярских палат в Москве. В них нашел бы он жилые покои меньше нынешних прихожих, двери величиною в нынешние окна, а слюдяные оконницы в красных окнах едва ли не с форточки, там, встретил бы он, вместо роскошных диванов, кушеток и козеток, скромные лавки, обитые сукном или камкою, и несколько кресел для почетных особ, израсчатые печи с лежанками и печурками, вместо мраморных каминов, наконец не выписывая какие либо картины, нередко искусительные для глаз, но единственное священное украшение на стенах: Божие милосердие, т. е, св. иконы. В старину такие палаты строились согласно с условиями климата, соответственно образу жизни, обиходу, степени просвещения и обычаям: их теснота в помещении, их укромность и уютность не выражали ли ограниченности желаний, благоразумной расчетливости, опасливости простоты, жизни семейной? Таковые были до XVI века королевские палаты и в Западной Европе.

Такая резкая противоположность старого века с новым в понятиях, во вкусе и в житье бытье, обнаруживаемая памятниками гражданского зодчества XVI и ХVII веков, наконец и самая их своеобразность и редкость, возбуждают не только научный, но и нравственный интерес.

Для нас любопытно и важно древнее здание, как исторический памятник, как источник отечественной древности, тем более что оно обнаруживает механические способы и стиль строения, знакомит нас с характером века, с образом прежней жизни. Но если с ними соединяются ряды исторических воспоминаний, если они воскрешают в памяти нашей судьбы не одного, почему-либо замечательного в истории человека, но судьбы всего Царственного дома и с ним всего Отечества: такой памятник недостоин ли всецелого сохранения, искусного восстановления и общего уважения! Мы говорим о возобновляемых по Высочайшей воле Государя Императора в Знаменском монастыре Палатах бояр Романовых, напоминаем о колыбели Царского рода.

Что на месте Знаменского монастыря в XVI еще веке был двор бояр Романовых, в том удостоверяют нас не только изустные предания, но и отечественные акты и свидетельства чужестранных писателей. До основания монастыря там находились разные здания деревянные и каменные; на подоле избы, хоромы, амбары, погреба, принадлежавшие к обиходу боярского двора, на высоком месте палаты и хоромы, также домовая церковь Знамения Божией Матери, не существующая уже более полувека. Одни из них впоследствии сгорели, другие по ветхости сломаны, или так, перестроены, что трудно определить первоначальный их характер³⁰. Из уцелевших же зданий, современных предкам царя Михаила Феодоровича более сохранили в массе и частях свой тип восстановляемые ныне Палаты. Они расположены на косогоре, верхним только ярусом выступают на Варварскую улицу, а всеми четырьмя во двор. Складенное из тяжеловеснаго кирпича с железными связями здание это составляет вдоль улицы прямоугольник длиною 8 сажень, 12 вершков, шириною 5 саж. 2³/₄ арш., вышиною с улицы 2¹/₂ сажени, со двора – 4 саж. 12 вершк. Подвальный этаж весь из белого камня. Против этого здания на другой стороне Варварской улицы до XVIII столетия стояла девятиглавая церковь Воскресения Христова на углу Варварской улицы и Юшковского переулка. Записная книга Московского стола в 1626 г. обозначает не только расстояние между этим двором и окружавшими его зданиями, но даже расстояние между палатой и церковью. Приводим здесь и самые слова официального акта. «Промеж старого Государева двора и церкви Воскресения Христова, что строенье Булгакова, прибавлено в улице сажень без полчетверти и учинена улица по семи сажени, а промеж церкви и палаты «быть по прежнему.» Из этого измерения ясно видно, что палата эта на дворе бояр Романовым есть та самая, которая приводится ныне в первобытный вид. На Годуновском чертеже Москвы, изданном в Амстердаме 1614 года Герардом Гесселем, видна и церковь эта, и палата с вышкою над ней, в подписи читаем: Aula Mikity Romanowits, qui avus fuit hodie regnantis caesaris Michaelis Fedorowits, t. e. двор Никиты Романовича, бывшего дедом ныне царствующему цезарю Михаилу Феодоровичу³¹.

Боярский этот двор известен был 1586 году Англичанину Иерониму Горсею, а в 1618 г. Традесканту старшему. Местность его Горсей так описывает: «Английское подворье стояло в Китай городе позади Гостиного двора, на Варварке, близь церкви св. Максима Исповедника, где находится двор боярина Никиты Романовича Юрьева Романова.» По словам того же писателя, этот знаменитый воевода и знатный боярин не чуждался научного образования и сближения с иностранцами. «Англичане, говорит он, имели доступ к этому шурину царя Ивана Васильевича, и один из них, именно приказчик подворья, давал уроки в латинском языке юному Феодору Никитичу, отцу царя Михаила Феодоровича, в последствии митрополиту ростовскому, под именем Филарета, а с 1619 года патриарху всероссийскому»³².

Тогда в редком боярском доме не было домовой церкви; и во дворе Романовых, как выше сказано, стояла отдельная церковь Знамения Божией Матери с двумя приделами. Храм этот встречается нам в актах 1616 года, когда мать царя Михаила Феодоровича пожаловала подьячего Потемкина за церковное строение на старом Государевом дворе, а царских иконописцев за написание алтарного иконостаса в этом храме.³³ Мы прежде упоминали о серебряном напрестольном кресте, туда данном, вкладе 1623 г. государыни великой инокини Марфы Ивановны. При этой церкви был протопоп, 1626 году, в освящении новой соборной церкви 1684 г. участвовал тутошний поп, разумеется бывший³⁴ придомовой церкви. Этот тутошний поп упоминается и при других служениях. Не значит ли это, что прежняя дворовая церковь осталась наружною и тогда, когда уже существовал монастырь на Романовском дворе.

По чувству благоговения потомков к памяти предков, для державного внука драгоценен был дедовский двор, где воспитывался и учился, а может статься, и родился его отец, где его родители проводили первые лета своего супружества и где была, как увидим далее, колыбель его самого. Такое место, для него священное по воспоминаниям, он освятил устроением обители в честь чудотворной иконы, которая была родовым молением Романовых. Соименная этой церкви с XVII века появились на боярских дворах у царских родственников в Москве: Черкасских, Трубецких, Шереметевых, Сицких. С того времени место это именовалось старым Государевыми двором не только в царствование Михаила Феодоровича, но даже при Императрицах Анне Ивановне и Елисавете Петровне в актах писали «Ее Императорского Величества старый двор также Знаменский монастырь, что слывет старый Государев двор».³⁵

О древности же восстановляемых палат свидетельствуют не только вышеприведенные письменные памятники, но и самый их материал, кладка и стиль, и, что еще всего важнее, гербовое клеймо царя Ивана Васильевича, на кирпичах из коих складена палата.

По древнему Русскому обычаю обращен во двор главный более украшенный фасад здания, занимающего высокое место. Внутреннее расположение сих палат, освобожденное от пристроек и переделок, обнаружило нам прежнее помещение наших бояр. В верхнем ярусе крестовая или столовая с двумя боковыми комнатами на юг, коих окна обращены к Новоспасскому монастырю – родовой усыпальнице Романовых; одна из этих комнат должна быть образная, а другая опочивальня, на восток – висячее крыльцо в роде балкона. Одна дверь ведет к терему на узкую каменную лестницу в стене под сводами, другая – чрез сени в горницу, обращенную на запад. В среднем ярусе подклеты с тайником; там хранились боярская казна и всякие съестные припасы для домашнего обихода и там должна быть и поварня, или стряпущая; в подвальном этаже, складенном из белого камня с коробовыми сводами, с приспешными печурами в стенах и с узкими окнами под пятами сводов, ставились бочки: с квасами, медами, пивом и фряжскими винами.

Как памятник гражданского зодчества XVI века, боярские сии палаты в Москве едва ли не единственные, уцелевшие до нашего времени, тем более драгоценные, что с ними соединяется священные для русского Царя и для русского народа предания.

Вместе с древнею столицей они терпели огненное испытание. Когда выгорал весь Китай, едва ли они пощажены были пламенем. Из дел о Троицком пожаре 1737 года³⁶ узнаем, что тогда в Знаменском монастыре сгорело все деревянное строение, а на этих палатах гонтовая кровля. Внутренность их охраняли каменные своды, железные затворы окон и железные двери; но они не могли впоследствии спасти здание от разных переделок. Вместо гонтовой кровли, оно покрыто было тесом в одну тесницу. В 1743 г. такая крыша не защищала от дождя, скоро сгнила, частью свалилась и обросла травой. В одно время с возобновлением монастыря и палаты сии возобновлены, но так, что вскоре потребовали починки. Наступила година тяжких испытаний для Москвы; вместе с нею пострадал и Знаменский монастырь, который не скоро мог быть возобновлен. После 1812 года предположено было духовным правительством уничтожить один из двух Московских монастырей: Воздвиженский, или Знаменский; но Знаменский оставлен потому, что «знаменитый в древности дом бояр Романовых, обращен в означенный монастырь, и составляющий славный памятник для России»³⁷ В 1821 г. приступили к починке монастырских зданий; выступившая за прожектированную линию палаты Комиссия строений не дозволила возобновлять. По совету с архитектором Знаменский архимандрит Аристарх придумал не ломать старое это строение, требовавшее значительной и немедленной починки, а вместо него построить новый обширнейший дом для выгод монастыря. Такое предположение свое он представил на разрешение Московскому архиепископу (митрополиту Московскому) Филарету; но преосвященный архипастырь предписал Архимандриту сохранить от разрушения этот памятник двора Романовых – остаток Жилища патриарха Филарета. По распоряжению преосвященного, историческое это здание оставлено в прежнем виде, в каком его застал 1821 год; только оно, по возможности, поддержано и починено без изменения в частях и целом. Через 38 лет после того, Промысл судил митрополиту Филарету, в присутствии Царского дома, торжественно освятить начало восстановления этих палат, им сохраненных от разрушения.

При реставрировании этого здания, опытный зодчий Ф. Ф. Рихтер, член комиссии о возобновлении палат Романовских, старался сколько возможно удовлетворить законным требованиям археологии. Все массы и детали, уцелевшие в частях и целом, восстановлены вполне, не пренебрегая и самыми мелкими остатками для составления общего согласия. Основываясь на этом, старые стены были притянуты, своды, большею частию, сохранились древние с исправлением, трещины в них пробраны, а главный, разрушенный свод вновь возведен на прежних своих пятах и по прежним центрам, оставшимся на стенах. Здесь еще заметим, что вся неправильность первоначальной наружной постройки, не отвесное положение карнизов, симметриальное размещение окон с восточной стороны не подвергались ни малейшему изменению. По образцам уцелевших от переделок окон, дверей и угольных колон, восстановлены прочие повреждения. Подстав и петли обнаружили форму и способ навешивания дверей и ставней; железные решетки оставлены старые. Внутри стены кирпичная лестница с коробовым сводом, подобно дубовой, сохранила свой первобытный вид. Место новых печей, заменивших старинные, вновь сделаны с кахельными дымницами (печными трубами) по древним образцам, найденным в Ипатьевском монастыре, в покоях царя Михаила Феодоровича. Основанием к построению деревянного терема, или вышки, над палатами была незначительная толщина каменных стен верхнего яруса, кои давали возможность устроить не иначе, как деревянный верх. Образцами ему послужили: 1) на Годуновском чертеже Москвы изображенная вышка над палатою Романовых и 2) терем Коломенского дворца, на рисунках архитектора Кваренги. Таким образом комиссия возобновления палат Романовых старалась в этом памятнике сохранить, сколь возможно, монументальный характер.

Из официальных актов открываются нам еще и другие воспоминания, придающие особенную важность этим палатам бояр Романовых и заслуживающие всероссийское внимание и участие, вероятно, также и европейское. Приведем их подлинными словами.

В 1760 году, Июля 23-го, Знаменского монастыря архимандрит Николай представлял в донесении своем Московскому митрополиту, Тимофею Щербатскому, «что в оном монастыре о средине имеются старинные покои, до рождения блаженного вечнодостойного памяти Великого Государя Царя и Великого Князя Михаила Феодоровича, и до бытия родителя Его Величества и богомольца, святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея России; почему оный Знаменский монастырь и называется старым Государевым двором, с 7140 (1632) года, по грамоте жалованной в тот монастырь бывшему тогда игумену Герасиму с братией»³⁸.

В донесении своем игумен Знаменского монастыря Софроний Младанович архиепископу Московскому (потом митрополиту) Платону 1775 г. июля 24-го, свидетельствует, основываясь на подлинных патриарших и царских грамотах, что «на том Самом месте, где ныне Знаменский монастырь построен, рождался Великий Государь Царь и Великий Князь Михаил Феодорович и тут был отца его, святейшего патриарха Филарета Никитича двор, как то значится по имеющимся в том монастыре от Его Величества (царя Михаила Феодоровича) и от его святейшества (патриарха Филарета) и от патриарха Адриана грамотам». Сверх того, история Российской Иерархии, ч. IV, изд. 1812 ссылается в доказательство об основании Знаменского монастыря царем Михаилом Феодоровичем на подлинную грамоту патриарха Иоакима. Грамоты сии, представленные настоятелями сей обители своему начальству, служили несомненным удостоверением в истине показания и в справедливости изустных преданий. И так сам Царь Михаил Феодорович, три патриарха и два митрополита Московских свидетельствуют нам о существовании боярского двора Романовых на месте дома Пресвятой Богородицы и о колыбели державного родоначальника дома Романовых.

Особенное благоговение к этому дому Пресвятой Богородицы патриарха Филарета, матери царя Михаила Феодоровича Марфы Ивановны, его сестер, самого Государя и его державных потомков выражалось в богатых вкладах св. обители, в слушании ими вечерни, всенощной и божественной литургии в храмовый праздник ноября 27. Священнослужение тогда там совершаемо было патриархом со всеми властями, и в этот день давались праздничные столы во дворце для патриарха и властей.³⁹ Старейший из Российских иерархов наших, подобно предшественникам своим патриархам Московским, сделал постановление каждогодно совершать в Знаменском монастыре соборное архиерейское священнослужение 12-го июля в день тезоименитства благочестивейшего Государя Михаила Феодоровича, пред литургией отправлять панихиду по родоначальнике и других особах державного поколения Романовых, а по литургии – молебное пение о благоденствии и долгоденствии благочестивейшего Государя Императора Александра Николаевича и всей Августейшей Фамилии. Побуждением к такому торжественному богослужению в достопамятный для России день служило благоговейное воспоминание родоначальника царствующего дома и верноподданническая благодарность монастыря за милость царскую.⁴⁰

К памятникам отечественной святыни и древности, прославляющим древнюю столицу нашу, присоединяется еще другой памятник, драгоценный для Царского Дома, для Царелюбивой Москвы и для всей святой Руси.

Державный потомок державного родоначальника, благоговейный к его памяти, желая сделать памятным для подданных своих то, что для него самого незабвенно и священно, созидает в честь и славу его не вновь вымышленный огромный и великолепный монумент, какого бы заслуживал Михаил; но извлекает из забвения и возобновляет в первоначальном виде современные этому Царю праотеческие скромные и уютные палаты. Теперь пред нами еще только одни голые стены, один остов древнего здания; но и они обнаруживают нам внутреннее расположение согласно с тогдашним образом жизни бояр, их домашний быт и обиход. При отчетливом же возобновлении, стены сии облекутся в старинное благолепие, получат соответственное вкусу того века устройство и убранство, так, что сии восстановленные палаты будут представлять образец стародавнего боярского быта.

Такой памятник, важный для отечественной археологии и истории, едва ли не единственный в своем роде на Москве. «Это будет», – скажу словами Митрополита нашего Филарета, – «безмолвный проповедник, который в некотором отношении может быть превосходнее говорящего; потому что не прекращает порученной ему проповеди и таким образом она доходит до целого народа и до многих последовательных родов».

Здесь в самом замещении Государева двора святою обителью открывается особенное сближение дома Царского с домом Божиим: благоговение одного и благословение от другого; а при этом самом нельзя не принять во внимание и того, что как Михаил Феодорович родился под святым покровом Знамения Божией Матери, так и державный его потомок, восстановитель родимого его дома Александр II – под сению Архангела Михаила.

По нравственным и благочестивым побуждениям и намерениям восстановителя, такое восстановление не есть ли дело и в гражданском отношении священное и достойное освящения Словом Божиим и молитвою, как всякое доброе, общеполезное и честное дело?

И сие торжественное и достопамятное освящение совершено Августа 31-го текущего года.

После ненастных и сумрачных дней с 30 Августа наступили ясные и теплые. В самый же день освящения начала работ для возобновления Романовских палат солнце играло на золотых маковках Москвы. Без предварительной повестки древняя столица наполнилась слухом, что Государь с Государыней будут на освящении праотеческого дома в Знаменском монастыре: по сердечному сочувствию своему с Царем и по преданности к Нему мог ли народ пропустить столь благоприятный и достопамятный случай поглядеть на ненаглядного Царя и Царицу, мог ли не помолиться с Ними и за Них? В самом монастыре и около него стеклось множество народу; не только улицы и переулки; но даже окна и крыши соседних домов наполнились зрителями. Между тем с соборной церкви св. обители собрались Члены Государственного Совета, Министры, Московский Военный Генерал-Губернатор, первые и вторые чины Высочайшего Двора, Генерал и Флигель-Адъютанты. Столь блестящее собрание едва ли когда бывало в этом монастыре.

При входе на паперть выступил во сретение Царю мастистый наш Архипастырь в полном облачении, с напрестольным крестом в руке – вкладом благочестивой матери царя Михаила Феодоровича Великой Иноки Марфы Ивановны; при Святителе стоял придворный Протодиакон с кадилом Патриарха Филарета Никитича.⁴¹ Под сению хоругвей, два Иеромонаха держали в руках храмовый образ Знамения Богородицы, родовой Бояр Романовых, Царское моленье Михаила Феодоровича. Так соединились здесь в святынях из Дома Романовых исторические об нем воспоминания.

Раздался колокольный звон в св. обители, возвещавший прибытие Государя; со всех сторон раздался восторженный клик народа, заглушавший самые колокола, когда чрез южные ворота вступил в монастырь Государь с Государыней в сопровождении Августейших Членов Царского Дома. На паперти храма Митрополит Филарет встретил Их Величества и Их Высочества, осенил Животворящим Крестом и окропил св. водой. Приложась к прародительскому кресту и к прародительской иконе, Они следовали за духовенством и святынями в церковь, где начато молебное пение, которое продолжалось при крестном ходе до места закладки, куда и прибыли Государь с Царственною Семьей Своей.

Там у южной части Романовских Палат приготовлен был украшенный тетрапод⁴² с древнею серебряною чашей для освящения воды⁴³ и налой для напрестольного Креста и Евангелия. Пред ним горели свечи в серебряных подсвечниках, современных основателю Знаменской обители. В молебствии с Митрополитом предстояли: Духовник Их Императорских Величеств⁴⁴ пять Архимандритов⁴⁵, Архангельского собора Сакелларий⁴⁶, придворный протодиакон, четыре Иеромонаха и столько же Иеродиаконов; все в великолепных облачениях. На правой стороне от места Священнодействия стояла Царская Фамилия.

За Государем и Государыней Их Императорского Высочества Государь Наследник Цесаревич Николай Александрович, Государи и Великие Князья Александр Александрович, Владимир Александрович и Алексей Александрович, Его Королевское Высочество Наследный Принц Виртембергский Карл Фридрих Александр и Его Императорское Высочество Принц Петр Георгиевич Ольденбургский.

На левой стороне у стены палат поставлены были на столе, покрытом прекрасными коврам, серебряное блюдо с хлебом и солью, на золотом блюде медная вызолоченная доска с надписью, на серебряных – монеты царствования Иоанна IV Васильевича, Михаила Феодоровича и ныне царствующего Государя Императора Александра II, как восстановителя древнего дома, в честь и память домовладык его, благочестивейших Прародителей благочестивейшего державного рода; наконец, на особом блюде лежали материалы и орудия для закладки.

При погружении Животворящего Креста, стройный и величественный хор митрополичьих и придворных певчих возгласил молебную песнь о спасении людей, о благословении достояния и о даровании победы на сопротивныя Благоверному Императору Александру Николаевичу. Тогда в толпах народа на монастыре, на улице и, на кровлях домов все осеняли себя крестным знамением, как выражением сердечной их молитвы.

Потом Митрополит окропил святой водой место закладки, монеты, орудия и материалы, приготовленные на этот предмет.

Вслед за тем поднесены Государю Императору, Государыне Императрице и прочим Высочайшим Особам на серебряных блюдах:

1. Членом Ученой Комиссии Действительным Статским Советником Снегиревым золотые и серебряные монеты чекана 1856 года, кои положены в Основу здания на память Священнейшего Коронования Его Императорского Величества; ибо в этот самый год повелело возобновить Романовские палаты.

2. Членом той же Комиссии Статским Советником Вельтманом золотые и серебряные монеты 1858 года во свидетельство действительного начала работ в настоящем году для обновления этого древнего памятника.

3. Членом той же Комиссии Коллежским Советником Кёне золотые и серебряные монеты времен царя. Михаила Феодоровича, на память того, что в означенном доме родился и возрос сей Государь, первый из поколения Романовых.

4. Правителем Дел Комиссии Коллежским Асессором Мартыновым серебряные монеты царствования Иоанна IV Васильевича, как свидетельство, что означенное здание было построено при этом Государе.

Монеты сии положены были Государем, Государыней и Великими Князьями в приготовленное место для закладки.

3атем Председатель Ученой Комиссии, в должности Гофмейстера Князь Оболенский, поднес Его Величеству медную вызолоченную доску со следующею надписью:

«Благочестивейший Государь Император Всероссийский, Александр Николаевич, благоговейный к памяти своих благоверных предков, в благословенное время Священного Венчания своего на Царство и Миропомазания, лето Господня 1856, августа в 26-й день, Высочайше повелеть соизволил возобновить прародительскую Бояр Романовых Палату при Московском Знаменском монастыре, где родился Державный Родоначальник Царственного Дома, Царь Михаил Феодорович, и где воспитан родитель его, Боярин и Воевода Федор Никитич, впоследствии Филарет, Патриарх Московский».

«Торжественное освящение начала работе для обновления сей палаты совершено августа в 31-й день 1858 года, в Высочайшем присутствии Государя Императора Александра Николаевича и Государыни Императрицы Марии Александровны, Московским Митрополитом Филаретом.»

«Исполнение Высочайшей воли Государя Императора поручено, под главным наблюдением Министра Императорского Двора Графа Владимира Федоровича Адлерберга, учрежденной по Высочайшему повелению Комиссии под председательством в должности Гофмейстера Князя Михаила Андреевича Оболенского, состоящей из Действительных Статских Советников Ивана Михайловича Снегирева и Федора Федоровича Рихтера, Статского Советника Александра Фомина Вельтмана, Коллежского Советника Бориса Васильевича Кене и Производителя Дел Алексея Александровича Мартынова. План и фасад сочинены Ф. Рихтером и удостоены Высочайшего утверждения Государем Императором».

По вложении этой доски в свое место Член Ученой Комиссии Архитектор Действительный Статский Советник Рихтер поднес Государю Императору, Государыне Императрице и Московскому Митрополиту Филарету кирпичи, серебряный молоток, лопатку и растворенную известь для закладки.

После большой ектении Митрополит произнес молитву, примененную к этому случаю. В заключение ее Протодиакон вознес: 1) Многолетие Государю Императору Александру Николаевичу, Государыне Императрице Марии Александровне и всему Царскому Дому, 2) вечную память Царю Михаилу Феодоровичу, Святейшему Патриарху Филарету Никитичу и Великой Государыне Иноке Марфе Ивановне, и 3) многая лета благоверным Правительствующему Синклиту, Христолюбивому воинству и всем верным слугам Царства Всероссийского.

Все это торжественное действие довершил Архипастырь своим словом, а «слово», по изречению Сираха, «начаток всякого дела»⁴⁷. Кратким, но сильными чертами он изобразил религиозно-нравственное побуждение Державного Помазанника к сохранению для отдаленного потомства и к возобновлению в древнем благолепии колыбели его Венценосного Предка. Вот сия речь, обращенная Митрополитом к Его Величеству:

«Благочестивейший Государь!

Не могу в сии минуты остаться безмолвным: но не мое, а Твое будет слово, которое скажу. Ты ныне делом преподаешь нам учение заповеди Господней: чти отца твоего.

И мы имели предание, что на сей земле от благословенного корене изшел жезл, который потом возрос в великое древо, осеняющее ныне Россию. И некогда случилось возникавшую мысль о закрытии Знаменской обители, отклонять напоминанием, что это есть создание Твоих приснопамятных прародителей. Но только Твоей к ним любви дано было самое жилище их, временем и неведением закрытое открыть и, так сказать, колыбель рода Твоего найти, и найденную уже не допустить до забвения, но в достойном ее благолепии для потомства сохранить.

При сем с благоговением вспоминаем, что именно тогда, когда мы радовались, видя Тебя в славе Твоего Царского венца, Ты строгою и благоговейную пред Провидением Божиим мыслию восходил к началу сей славы, почтительно помышлял о Твоих благочестивых, прародителей и там в обители Спасовой⁴⁸ повелел охранить и обновить памятники почивших Предков Твоих, а здесь украсить колыбель Твоего державного рода.

Да сохранят веки то, что похитили было веки, – да сохранят памятник Михаила, долженствующий отныне быть вместе памятником Александра Второго.»

Поднесение в благословение слова Высокопреосвященнейший Митрополит Филарет запечатлел Государю св. иконой Спасителя, а Государыне св. иконой Знамения Божией Матери.

В предшествии Митрополита и в сопровождении Августейших Особ Царского Дома, Их Императорские Величества следовали по устроенной лестнице во внутренность Романовских Палат. У самого входа. Их Величествам представлены были Председателем Ученой Комиссии Члены оной, которым Государь пожелать соизволил «окончить с успехом начатое возобновление.» Как скоро Их Величества вступили на верхнюю площадку деревяной лестницы у западного входа в верхнее житье палаты, откуда могли быть видимы народу на Варварской улице – в ту минуту раздалось торжественно-радостное восклицание на которое Они ответствовали ласковым приветом.

Во внутренности Палат Государь и Государыня с участием обозревая остатки древней постройки в целом и частях, обращали особенное внимание на расположение, значение и название уютных покоев, кои не разъединяли, до сближали членов семейства; рассматривали материал, своды, сохранившиеся в некоторых отделениях, двери и окна, между прочим и слюдяную оконницу в старинном вкусе, печи и узорочные кафели, печюры, или впадины в стенах для поклажи, потаенную кирпичную лестницу в терем, потом даже приготовленные на столе приборы к дверям. Все такие предметы в совокупности переносили мысль в прежнее житье-бытье, столь различное от нынешнего. Казалось, будто Державные Потомки, вступая во владение прародительского дома, где два века не бывала Царская нога, присутствием своим оживили те стены, в коих некогда обитали Их Предки. Наследник Престола и Великие Князья своим любопытством и участием обнаружили свою любознательность и уважение к родимой старине; для объяснения некоторых предметов Их Высочества обращались с вопросами к Председателю и Членам Ученой Комиссии.

В пролете на восточной стороне этих палат устроен был для Государя временный балкон, или, говоря старинным языком, висячее крыльцо, покрытое драгоценными коврами. Отсюда открывался обширный вид на юго-восточную часть Китая и Белого города, на пестрое Замоскворечье и Заяузье, на Крутицкий холм, на коем возвышается священная усыпальница Бояр Романовых – златоглавый Новоспасский монастырь⁴⁹. Великолепная безмолвная картина эта довершалась оживленною, какую представляли окна, крыши, заборы, ворота и трубы окрестных домов, колокольни ближайших церквей, унизанные народом, всех глаза устремлялись на одну точку: это был балкон Романовских Палат.

С появлением там Государя все и близкие и отдаленные зрители пришли в движение, вся необъятная окрестность огласилась торжественным восклицанием, на которое Государь ответствовал радушным приветом.

Окончив обозрение, Их Величества и Их Высочества готовились оставить обитель своих Предков. Высокопреосвященный Митрополит напутствовал Их осенением напрестольного креста. Приложась к оному, Государь изволил сказать Митрополиту, что Он здесь с ним прощается.

Крестный ход тем же порядком возвратился в церковь.

Так совершилось это торжественное и великолепное освящение, увековечившее в потомстве имя Царя Михаила Феодоровича и его благоверных предков с именем прославляющего память его Державного Потомка.

Мы уже извещали в Московских ведомостях об историческом значении Романовских Палат при Знаменском монастыре в Москве; коснулись соединенных с ними воспоминаний, драгоценных не только для Москвы, но и для всей России; слегка упомянули о цели, способах и средствах восстановления памяти века сего в частях и целом. Теперь уже он выведен на свет из векового мрака забвения в первобытном своем виде и старинной красе; многослойное и затруднительное это дело, сверх всякого ожидания, окончено к 22 Августа 1859 г., когда Государю Императору угодно было назначить торжественное его открытие и освящение.

Все это исполнено под непосредственным руководством Господина Министра Императорского Двора Графа В.Ф. Адлерберга и под наблюдением; по строительной части – в должности Президента Московской Дворцовой Конторы Гофмейстера Князя Н.И. Трубецкого и Архитектора Ф.Ф. Рихтера, а искусственной и археологической части – Председателя Ученой Комиссии Гофмейстера Князя М.А. Оболенского и сочленов его.

По-видимому, здесь на Романовском дворе боярская эта палата, окруженная с четырех сторон церквами⁵⁰, имела такое ж значение, какое в Кремле на Царском дворе Грановитая при деревяных хоромах Дворца. Как здесь, так и там, на переднем дворе возвышаются Каменные палаты, еще редкие в ХVIII столетии на Москве, а на заднем стояли деревянные строения для хозяйственного обихода и курные избы, где жила челядь; на Романовском дворе один только верхний ярус с вышкою выступает на улицу, а лучшая, более украшенная сторона здания, по древнему обычаю обращена тремя ярусами во двор, на который въезжали в боковые ворота. Западною частью Палаты примыкают к другим зданиям монастыря по косогору, перестроенным из старых. В верхнем жилье было помещение боярина; в тереме, или вышке жилище для боярыни; в подклете, или нижнем ярусе хранилась боярская казна и оружие в тайниках, съестные припасы в кладовых, а на поварне, или приспешне, готовилось кушанье. В глубоких белокаменных подвалах под самым подклетом были медуши, где ставились бочки с медами, с фряжскими винами, мартовским пивом и квасами. Для разной поклажи стенные печуры, с затворами и без затворов, заменяли шкафы. Из подклета вели в подвалы ступенчатые каменные лестницы, свет туда входит через узкие с откосами окна под пятами коробовых сводов.

Таким образом в одной связи соединялись все почти принадлежности домашнего обихода, потребности семейной, хозяйственной жизни, так что у хозяина они были под руками и пред глазами.

Строивший Палаты сии каменных дел мастер не всегда подчинялся известным условиям искусства, но, заботясь более о прочности, удобстве и разнообразии здания, по-видимому, сообразовался с потребностями внутреннего расположения. От этого у него двери и окна не симметричны; прямые косящетые окна одни с фронтонами и сандриками, другие с квадратными наличниками, некоторые с откосами, с железными решетками и затворами. Стены не везде прямо выведены.

При восстановлении главною задачей для зодчего было сохранить, сколько возможно, все древнее в частях и целом. По уцелевшим от переделов пятам сводов, по лестницам, стенным печурам, по окнам с их орнаментами, печным отверстиям и тому подобному, можно было угадывать первобытное состояние и физиономию палат и, сообразно с тем, привести в прежний вид искаженные временем и перестройками части, а уничтоженные воссоздать в том же стиле. Так следы верхового крыльца обнаружены в пробитых гнездах, в смежных дверях верхнего яруса и в прерванном пояске на стене; и оно вновь построено по образцу Красного в Кремле. Таким же образом восстановлено выдавшееся из восточной стены висячее крыльцо или балкон. Теперь фронтон его украшен гербом Бояр Романовых, а под пятами его, во впадине вставлена следующая надпись, начертанная уставною вязью:

«Повелением Благочестивейшего Государя Императора Всероссийского Александра Николаевича, в память Благоверных Его Предков, в благословенный год священного Коронования, 1856 год, Августа в 26-й день, начата возобновлением прародительская Бояр Романовых Палата при Московском Знаменском монастыре, где родился Державный Родоначальник Царственного Дома, Царь Михаил Феодорович, и где воспитался родитель Его, Боярин и Воевода Феодор Никитич Романов, в последствий Филарет, Патриарх Московский; окончена 1859 года».

Во внутреннем расположении Палат еще яснее обнаруживается образ жизни и семейный быт прежних бояр наших. Двери из Крестовой палаты вели в Моленную и Боярскую, кои также соединялись низменною дверью без затвора; узкая каменная лестница в западной стене имела сообщение с теремом; такая же лестница была туда из Девичей, смежной с Детскою.

В убранстве комнат и горниц Ученая Комиссия старалась сохранить древний характер, соответственно назначению каждой. Своды в Крестовой расписаны орнаментами, заимствованными из подлинных грамот Царя Михаила Феодоровича. – Полы там торцовые из дубовых кирпичей, какие находим в зданиях XVI и XVII веков. – В одних покоях стены обиты богатою парчой, в других баркателью⁵¹, в старинном вкусе с вытканным на них гербом Бояр Романовых и с монограммою Державного Родоначальника Царственного Дома⁵²; в одной половине терема стены обиты фанерами из липового дерева с резьбою⁵³, а в другой – старинными кожаными Кордуанскими обоями, кои вытиснены штампом, покрыты листовым серебром с красками и золотистым лаком⁵⁴. Такими же обоями обиты и некоторые древние кресла, здесь, поставленные. – В тереме потолок из липового дерева, а лавки – из дубового с узорочною резьбой в старинном вкусе, покрытые старинным рытым бархатом⁵⁵.

Образцами для печей послужили сохранившиеся в Костромском Ипатьевском монастыре и в других местах. Разноцветные, муравленые кахели⁵⁶ печей, соответствуют убранству комнат и горниц: на некоторых из них изображены Российские гербы; на других, как например в Боярской, притчи, с замысловатыми подписями, составлявшие в старину любимое украшение изразцов. – Здесь нельзя не заметить искусно сделанных Соловьевым, по древним образцам приборов к печам, дверям и окнам.

Согласно с исконным благочестивым обычаем на Руси, помещено в так называемых святых углах палат Божие Милосердие, то есть, св. иконы; так в Крестовой – редкий образ Спасителя, сидящего на престоле, с глаголическою надписью⁵⁷; в Моленной – образ Спасителя, коим Митрополит Московский Филарет благословил Государя Императора при освящении начала работ в Романовских Палатах; также древние св. иконы, кресты с мощами и походные складни.

Стены в тереме украшены старинными портретами Августейших хозяев этого дома: Патриарха Филарета, Государыни Великой Инокини Марфы Ивановны, в мире его супруги; Царей: Михаила Феодоровича и Алексия Михайловича. – Убранство терема довершают редкие Венецианские в зеркальных рамах зеркала, отличного качества, коими некогда красовались Царские чертоги и боярские палаты.– К этой вышке можно применить слова древнего певца: «Хорошо в тереме изукрашено».

Не будем здесь останавливаться на исчислении драгоценных по древности и достоинству, по редкости и красоте разных утварей из боярского обихода, которые размещены соответственно положению и значению комнат и горниц в стенных нишах, на подстольях и столах. Они могут быть предметом особенного описания и ученого исследования. Собрание их в Палатах Романовских составляет Царский и боярский музей XVI и XVII веков.

В то самое время, как восстановление Романовских Палат приводилось к окончанию, Государь Император следил за ним своим вниманием и участием. Августа 18 он неожиданно прибыл на строение; но успел только осмотреть наружность здания, потому что внутренность его была занята мастеровыми. При обозрении Его Величество входил в подробности о разных предметах, относящихся к этому зданию; изволил спрашивать об них у Председателя Ученой Комиссии Князя Оболенского и Архитектора Рихтера, сказав в заключение: «Я доволен; очень хорошо». – Действительно, прежде Государь видел только один голый и искаженный остов древнего здания, по коему трудно было заключить, что может из него выйти. Теперь же Ему представилось стройное, узорочное, единственное в своем роде, монументальное здание, образчик древнего зодчества, памятник Царских пресветлых Родителей, который Державным Потомком присоединен к священным и государственным памятникам Царелюбивой Москвы.

Следуя высокому примеру Царя, Великий Князь Михаил Николаевич, Августа 20, осматривал с живейшим любопытством наружность и внутренность Романовских Палат; останавливая свое внимание на многих достопримечательных предметах, Великий Князь требовал объяснения у сопровождавшего Его Высочество Члена Ученой Комиссии Снегирева; любовался устройством терема и великолепными видами южной части Москвы.

До открытия и освящения этого Царского памятника любопытствовали осмотреть его Митрополит Московский Филарет, Московский Военный Генерал-Губернатор Граф С.Г. Строганов и другие почетные особы.

С утра 22 Августа, памятного Москве Коронованием Императора Николая I, вся Варварская улица, все окна, балконы и крыши домов около Знаменского монастыря полны были народа; многие выглядывали из пролетов ближайших колоколен, из слуховых окон на чердаках. На дворе монастыря около Романовских Палат устроенные места заняты были тысячами зрителей. Не газеты, не журналы, не полицейские повестки, но стоустая молва возвестила Москве, что Царь желает почтить день Коронования Своего Прародителя, Родоначальника Державного Дома Романовых. В столь необыкновенном стечении народа на этом месте выразилось не одно сродное Русским желание видеть своего возлюбленного Царя, но и живое сочувствие нравственно-благочестивой его мысли.

Между соборною церковью монастыря и Романовскими Палатами, пред верховым их крыльцом, на возвышенной широкой площадке стоял на богатых коврах тетрапод⁵⁸, покрытый парчовою пеленой и окруженный серебряными подсвечниками; на нем серебряная водосвятная чаша, напрестольный крест и блюдо. По сторонам тетрапода, на одном налое было напрестольное Евангелие, на другом – образ Преподобного Михаила Малеина, соименного Царю Михаилу Феодоровичу. – Собранные здесь св. утвари сии, напоминавшие Родоначальника Дома Романовых, его Родителя и Родительницу, его Сестру и Сына, были Царскими вкладами – памятниками их веры и благочестия, свидетельствами их благоговения к памяти Родителей.

В два часа по полудни прекрасного летнего дня звон колоколов и восторженное ура возвестили о прибытии Государя в прежнее жилище своих предков, обреченное ими дому Пресвятой Богородицы. При главном входе в монастырь с Варварской улицы Государь, встреченный Московским Митрополитом Филаретом, с духовенством, с крестом, св. иконами и хоругвями, шествовал к самому месту водоосвящения. – Там виден Он был всем многочисленным зрителям, всех глаза устремились к Нему, следили за всеми Его мановениями; с Его молениями соединились молитвы тысяч Его верноподданных.

Началось священнодействие, которое совершал Высокопреосвященный Филарет с пятью Архимандритами, Протопресвитером Большого Успенского Собора, Благочинным придворных в Москве церквей и Сакелларием Архангельского Собора. На великой ектении Протодиаконом возглашено: «О еже благословите Господу Богу нашему сей древний, ныне же обновленный дом, и утвердите его и сохраните и прославите в честь и память Благоверных Прародителей Всероссийского Царствующего Дома, Господу помолимся».

По троекратном погружении креста, с молитвою о спасении людей и благословении Царя победою над врагами, Митрополит вознес молитву на обновление Дома. На сугубой ектении произнесено «Еще молимся о еже призрети Господу Богу нашему на сей древний, обновленный дом и приосенити его благодатью Своею яко да входящий в него и видящий его благоговейно помянут доблести и подвиги Прародителей Царствующего Дома и прославят дающего крепость Царю нашему и возносящего рог Христа Своего».

По окончании водоосвящения, возглашено многолетия Благочестивейшему Великому Государю Императору Александру Николаевичу и всему Царственному Дому; потом благочестивейшему Великому Государю Царю Михаилу Феодоровичу, Святейшему Патриарху Филарету Никитичу и Великой Государыне Инокине Марфе Иоанновне – вечная память; наконец, Благоверным, Правительствующему Синклиту, Христолюбивому Всероссийскому воинству и всем верным сынам Царства Всероссийского – многая лета.

При поднесении Государю Императору животворящего Креста, Митрополит приветствовал Его Императорское Величество следующим словом:

«Благочестивейший Государь!

Осуществилась Твоя знаменательная мысль о доме Твоих предков. Он вызван из мрака забвения, облечен древним и древлеподражательным узорочием; оком прошедших веков смотрит на будущие, и призывает их к размышлениям.

Вот скромный древний дом, который может, считать своими потомками великолепные дворцы, и это потому, что в нем обитали благочестие, правда, любовь к Отечеству.

Вот невысокие храмины, из которых вышли высокие души. Романовы доблестно действовали для Отечества, великодушно страдали для Отечества, и всеправедный Отец, из Него же всяко отечество на небесах на земле именуется, судьбами Своими устроил то, что род Романовых привился к древнему роду Царей и произвел Отцов Отечества.

Сии воспоминания встречать будет каждый сын России, при воззрении на Романовский Дом, и сердце его скажет ему: честь и слава Царю, чтущему доблестных Предков! Научимся от Него и мы чтить и хранить древнюю доблесть, которую может украсить, но не заменить новый блеск».

В след за тем Высокопреосвященный Филарет поднес Государю Императору современную и соименную Царю Михаилу Феодоровичу икону Преподобного Михаила Малеина, для поставления ее в Романовских Палатах. При этом он сказал:

«Благочестивейший Государь!

Московская Церковь свойственным ей образом соответствуя мысли Вашего Императорского Величества, приносить в благословение древнему дому Романовскому древнюю икону Преподобного Михаила, тезоименного покровителя Державного Михаила».

Потом с крестом в руке, принесенным в дар Знаменской церкви Матерью Царя Михаила Феодоровича, Митрополит предшествовал Государю во внутренность Прародительских палат. При вступлении Государя в крестовую Палату, министр Императорского Двора Граф Адлерберг, по старинному обычаю, поднес Державному Хозяину хлеб-соль на Царском серебряном блюде с золотою солонкой Патриарха Филарета Никитича, и поздравил Его Величество с окончанием возобновления Прародительских Палат, Высокопреосвященный Филарет окропил их святою водою. После того Министр Императорского Двора представил Государю Императору Председателя Ученой Комиссии Князя М. А. Оболенского и Членов ее: Снегирева, Вельтмана, Рихтера, Кёне и Мартынова. Его Величество, обратясь к ним изволил сказать: «Благодарю вас, господа! Я очень доволен».

Так довершилось это священно-торжественное действие, оставившее в сердцах Москвичей нравственно-доброе впечатление, которое должно повториться во всей России.

Но любознательный Государь не ограничился одним поверхностным обозрением возобновленного Им древнего памятника Своих предков. – На другой день утром Он изволил с подробностью рассматривать не только самые покои, но и заключающиеся в них достопамятности.

Какое у нас сословие из среды своей не может представать героев, достойных почетного места в истории! Нет ни одного сословия, которое бы не ревновало жертвовать Царю-Помазаннику и Отечеству не только своим имуществом, но и самою жизнью, если только требует честь и благо того и другого. Такими жертвами искуплены самобытность, могущество, слава и величие России, возбуждающие теперь зависть, подозрение, ненависть и страх в Европейских народах.

Не говорим уже о Князьях и боярах, славных подвигами своей любви к Отечеству и преданности св. вере, но и крестьянин наш всегда готов был расковать серп и косу свою на меч и копье, по первому призыву Царя своего, готов принять в битве мученический венец. Наконец, когда Церкви и Отечеству необходима защита от врагов св. веры, когда не было уже другого спасения, не было другого исхода, кроме войны: тогда, во имя высшего закона любви, побуждающей «душу свою положить за други свои»⁵⁹, и монахи, и священники наши, (подобно единоверному нам Черногорскому духовенству), ополчались на брань и мужественно ратовали за дом Пресвятой Богородицы и за Государев Престол, как добрые воины Христовы. Это (между прочим) так подтверждает нам собор 1604 г. Июня 12: «Первее бо не толе слуги святителей и монастырей, но и сами старцы, священницы и диаконы в нашествие нечестивых множицею на войну исхождаху, крепце вооружахуся, храбро борющеся за святую Православную веру и за вся Христианы, не щадя, кровь свою проливаху»⁶⁰. По окончании войны, как видно из грамот, иногда налагалась на этих ратоборцев церковная эпитимия за уклонение от правил канона; но она облегчалась по необходимости и важности подвига. Воспользуемся здесь встретившимися нам отечественной истории примерами мужества, храбрости и самоотвержения духовных ратников.

В 1148 году Новгород, не стерпев обиды от Суздальского Князя Юрия Владимировича, приговорил Вел. Кн. Изяславу II Мстиславичу нарядить всех чернецов и церковных причетников против своего врага⁶¹; они повиновались земскому приговору и ополчились на брань.

Другой достопамятный пример видим 1380 года в подвиге двух Троицких монахов, прежних воевод – Пересвета и Ослябя, которых Преподобный Сергий дал Великому Князю Димитрию, «как оружниц и пособниц». Облекши их в схиму, он им завещал: «пострадать яко доблиим воинам Христовым». И они оказали послушание своему настоятелю. Один из них, поразив копьем татарского богатыря, сам лег костьми на Куликовом поле⁶².

На Москву 1451 года внезапно напал, как снег на голову, Ордынский Хан Мазовша. Устрашенный его свирепыми полчищами, Великий Князь Московский Василий с супругою и боярами удалился на берега Волги. Защита столицы вверена Митрополиту Ионе; тогда этот св. старец заступил место осадного воеводы. К деятельному вооружению он присоединил неусыпную молитву. Неприятели обложили город; но Москвичи, охрабренные благословением неустрашимого Святителя, сделали вылазку, разбили и прогнали Татар.

Нередко самые монастыри наши при нападении врагов превращались в крепости, вооружались всем, чем только можно было, и даже выдерживали жестокие и долговременные осады. Таковы напр.: осады Псково-Печерского и Троицко-Сергиева монастырей.

Первый, вытерпевший сильные нападения и осады от Лифляндских рыцарей, упоминается с похвалою в Лифляндской истории под искаженным названием Пичур. Знаменита его осада Стефаном Баторием в 1581 году; тут горсть стрельцов и чернецов с упованием на силу Божию упорно стояла против многочисленных полчищ. Озлобленный на этот монастырь за его вспоможение Пскову, Баторий 29 октября послал против него отряд Немцев с тремя осадными пушками под начальством Полковника Фаренсбаха. За день до снятия осады Пскова начата осада монастыря 5 ноября. В одной башне сделан был пролом; туда устремились неприятели с лестницами; но монахи, вынесши туда древнюю икону Успения Божия Матери, крепко отбивались, и наконец отбились и отразили неприятелей с великим для них уроном. Эта неожиданная неудача раздражила надменного Батория. Он немедленно отправил, на помощь к осаждающим 500 Венгров под предводительством Боронемиссы с четырьмя большими пушками. Вместе с тем началось приготовление ко второму приступу в двух местах с той же стороны. Немцы сильною стрельбой увеличили прежний пролом в башне, а Венгерцы открыли себе новый. После двухдневной стрельбы ноября 14 начат приступ. Но осажденные с твердым упованием на предстательство Божия Матери отбили у неприятелей и отстояли проломы. Успех этот они приписали не иному, чему, как Божией помощи, а неприятели, по словам Гейденштейна, отнесли его к чародейству Русских. На стенах помогали стрельцам монахи пламенными молитвами и ревностным содействием; даже укрывавшиеся от неприятелей в обители женщины и дети сталкивали их со стен, кипятили в котлах воду и кипятком лили на осаждающих, также подавали ратникам заряженные пищали. Упорная и кровопролитная битва продолжалась от утра до сумерек; но не дала поверхности врагам. Не успев силою, осаждающие пытались уловить осажденных лестью; Великий Гетман Замойский обещал грамотою своей покровительство монастырю, если покорится, а в противном случае угрожал разорением. Монахи решились не слушать льстивых слов вероломного Поляка и защищаться до последней капли крови. Для объявления ответа на грамоту Замойского вышел на стену схимонах Патермуфий, облаченный во всю схимническую одежду. Слова его повторив, на стенах и башнях монахи и стрельцы вместе с тем открыли огонь на осаждавших. Тщетны были все покушения Поляков. Наконец наступившие морозы прекратили осаду⁶³.

Осада Троицко-Сергиева монастыря представляет другое славное доказательство, что не в силе Бог, а в правде⁶⁴, как изрек Св. Вел. Кн. Александр Невский, когда готовился на брань против тьмочисленного врага, покушавшегося вторгнуться в его пределы⁶⁵.

В то время, как самозванец покушался овладеть богатой и древнею обителью, стоящею на пути в Москве от северных и восточных городов, ее защищали не более 2 500 воинов, слуг монастырских, окрестных жителей и самих иноков. Неприятельского же войска простиралось до тридцати тысяч, под предводительством славных в то время польских военачальников Сапеги и Лисовского⁶⁶. У них было 63 пушки. Когда сии воеводы не успели льстивыми обещаниями склонить Троичан к сдаче; то окружили монастырь осадными снарядами и с 3 октября 1608 года стали громить его из осадных пушек. Стены и башни тряслись, но не обрушивались; каленые ядра падали в пруды, или остывали без причинения вреда. Неприятели, видя неудачу в открытой войне, решились на подземную, и подвели подкоп под монастырь; нечастые вылазки осажденных им препятствовали в успехе действия. Хотя и отражаемы были осады неприятелей и вылазки наносили им вред; но подкоп продолжался, только не известно было место его; наконец, охрабренные упованием на помощь Божию, Троичане до рассвета устремились на неприятелей, опрокинули их и при этом случае открыли устье колодца минной галереи. Два крестьянина Клементьевские, взорвав колодезь этот, сами сделались жертвою своего подвига. Сражение, продолжавшееся целый день, кончилось победою малочисленных Троичан над многочисленными Поляками. У последних взято было 11 пушек и убито 1 500 человек, тогда как защитников св. обители пало только 174 человека.

Вылазки все продолжались; в одной из них старцы Ферапонт и Макарий устремились с двадцатью иноками на конях против неприятеля уже торжествовавшего и обратили его в бегство. Тут сам Лисовский был ранен в щеку и сбит с коня. Напоследок монастырь должен был еще бороться с другим, еще гибельнейшим злом. С 17 ноября там появилась цынготная болезнь, от коей умирало сперва по 10, потом по 50 и более человек в сутки. Защитники обители день ото-дня убывали; но вскоре Авраамий Палицын исходатайствовал у царя Василия Шуйского 66 казаков и 20 пуд пороха в пособие осажденным. Измена также нередко грозила гибелью Троичанам; но Бог видимо спасал их. В июне 1609 года Сапега и Лисовский замышляли новый приступ; ослабевшие числом осажденные кипятили в котлах вар, серу, смолу, таскали известь и камни на стену; иноки: Афанасий Ощерин, Паисий Литвин, Гурий Шишкин приняли начальство над горстью воинов. В самые сумерки неприятели открыли жестокий приступ пальбою из пушек; Поляки и Литовцы приставляли лестницы к стенам и смело лезли; но везде были отбиваемы: им в глаза сыпали осажденные известь, кидали камнями и бревнами, обдавали кипятком и варом; приступ продолжался с 1 часа ночи до 1 часа дня. В то время, как одни старцы бились на стенах и в башнях, другие со слезами умиления молились в храмах. К утру враги принуждены были отступить со стыдом и с потерею стенобитных орудий и людей.

В монастыре оставалось уже не более 200 человек; но в них не ослабевала прежняя уверенность, что не в силе Бог, а в правде. Пристыженные и вместе ожесточенные Поляки и Литовцы вскоре отважились сделать еще последнее усилие к взятию Сергиевой обители. В июле Сапега приготовил полки свои к приступу и велел им ждать сигнала. Но вестовая пушка, ранее назначенного, сделала выстрел и от этого все распоряжения Сапеги расстроились. Осаждающие побежали в беспорядке. Вскоре спаситель отечества великий Скопин-Шуйский послал для охранения монастыря отряд из 950 человек; к нему присоединился еще Палицын с 500 человек. Разбитые враги 12 января 1610 года обратились в бегство, держав в осаде Троицко-Сергиев монастырь год и 4 невступно месяца.

В 1612 г. Келарь этого монастыря старец Авраамий Палицын на Москворецкой битве одушевлял воинов в самом ее пылу именем Преподобного Сергия, подвигнув косневших казаков в войске Кн. Трубецкого помочь ослабевавшим полкам Пожарского⁶⁷.

Через шесть лет после того обитель Сергиева 24 сентября увидела под стенами своими войско Польского Королевича Владислава, льстившегося завладеть Всероссийским престолом. Посадские, слуги монастырские, монахи вступили с Поляками в бой и выгнали их из Стрелецкой слободы. Келарь Авраамий с воеводами Жеребцовым и Дашковым готовились принять новое нападение; оно последовало в ноябре. Отраженный от Москвы Владислав, двинулся к Троицко-Сергиеву монастырю со всеми силами своими, но в ту самую ночь на воскресенье, как готовился идти на приступ, услышав в монастыре большой колокольный звук к утрене, почел его за тревогу осажденных к вылазке и не отважился на приступ. Так глас освященного звона избавил от набегов вражьих, и как некогда трубами сынов Аароновых, воодушевил Троичан к одолению супостатов⁶⁸. Враги упали духом; прошло время в ожидании – с одной стороны приступа, а с другой – вылазки и кончилось тем, что в монастырской деревне Дуелине был утвержден Декабря 1, 1618 г. мир между Россией и Польшей.

Когда Патриарх Иерусалимский Феофан при посещении в 1620 г. Троицкой лавры пожелал видеть храбрых защитников гроба Преподобного Сергия, тогда Архимандрит Дионисий представил ему более двадцати «иноков-дельцов, участников в ратоборстве с Литовцо-Поляками. Первый из них был Афанасий Ощерин стар и весь уже пожелтел в сединах». Патриарх спросил его: «О старче старый, на войну ты ли еси ходил и начальствовал пред вои мученическими?» – Афанасий отвечал: «Эй, Владыка святый! понужден бых слезами кровными» и, обнажив главу свою, поклонился ему и рече: «известно ти буди, Владыко мой! се подпись Латынян на главе моей от оружия, еще и в лядвиях моих шесть памятей свинцовых обретаются; а в келлии себя в молитвах, как можно найти было из воли таких будильников к воздыханию и стенанию? а все се бысть не нашим изволением, но пославшим нас на службу Божию: тако же и другие иноци известиша»⁶⁹. История наша, между прочим, свидетельствует, что Костромской Игумен Серапион во время нашествия Казанских Татар собрал монахов и попов против врагов и обратил в бегство последних. Старорусский поп Петрила с войском ходил на Литву и победил ее. Когда Шведы под предводительством Делагарда в 1611 году осаждали Новгород, и когда положила головы свои последняя дружина, – тогда на Торговой стороне казался неодолимою твердыней один двор. Шведы не осилили его взять, там ратовал Софийский соборный Пропотопоп Амос, укрепившийся со своими людьми во дворе своем; мужественно сражаясь с врагами, он многих из них побил. Этот Протопоп был в запрещении у Митрополита Исидора, который в это время стоял на градской стене с воеводою Князем Иваном Никитичем Одоевским; видя мужество и храбрость Амоса⁷⁰, Владыка послал к нему с благословением разрешение. Шведы, не могши одолеть Амоса, заняли его дом; но доблестный служитель алтаря предпочел постыдному плену честную, хотя мучительную, смерть⁷¹. Так погиб, говорит Карамзин, «последний славный в истории Новогородец»⁷². Приведем еще один пример храбрости священнослужителей. Олонецкий поп Иван Окулов, в 1702 году, собрав охочих людей до 1000 человек, ходил за Шведский рубеж, разбил четыре неприятельские заставы, побил до 400 Шведов, и со взятыми рейтарскими знаменами, барабанами, оружием и лошадьми, возвратился в торжестве; чего же забрать не мог с собою, то предал огню⁷³.

В 1812 году отечественное духовенство обнаружило также воинственный дух, с коим действовало против врагов Церкви и Отечества.

Когда потребует Царь и Отечество, Россия всегда встретит в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицина, в каждом гражданине Минина⁷⁴. Сколько блистательных, примеров неустрашимости, мужества и самоотвержения представляет наше духовенство, готово положить душу свою за Св. Веру, Помазанника Божия, Отечество! Давно ли Русские священники с крестом в руке под градом пуль и картечь, нередко вели своих духовных детей в пыл битвы и к победе! На многих из них знаки военного ордена свидетельствуют о их подвигах⁷⁵.

Этот древний московский храм, некогда соборный великокняжеского монастыря, а по перенесение монастыря на новое место, дворцовый, столько лет оставался, к сожалению благочестивых москвичей без священнослужения; теперь он восстановлен в первобытном виде, украшен стенописью в старинном пошибе. Основанный Иоанном Калитою в 1333 году, вновь сооруженный вместо ветхого в 1527 году Василием IV, этот храм в недрах Московского Кремля переживает четвертое столетие, испытав пожары и грабительство Татар, Поляков и Французов, также позднейшие переделки, отчасти изменившие его характер.

Ныне царствующий Государь повелел восстановить это маститое создание своих предков в первобытном его виде и внутренность его оживить стенописью по древним образцам. Одно поручено было архитектору Рихтеру, а другое – Московскому иконописцу Рогожкину. Старинные и древние образа алтарного иконостаса, поступившие из упраздненного в 1801 году Сретенского собора, возобновлены без изменения их пошиба; стоящие на поклоне в нижнем тябле украшены серебряными с позолотою ризами; в числе их достопамятны древнейшая чудотворная икона Боголюбской Божией Матери из Боголюбова и Похвалы Ее из упраздненной церкви в Потешном дворце. Над св. мощами равноапостольного святителя Пермского Стефана, опочивающего здесь под спудом уже пятое столетие, устроена сень из железа. Наконец Москва увидела этот маститый храм Преображения Господня освобожденным от позднейших пристроек и переделок, в древнем его святолепии. 4 Августа текущего года он освящен Московским Митрополитом Филаретом, который первый еще раз священнодействовал в этой соборной дворцовой церкви, где совершали литургию патриарх Филарет и другие патриархи московские, где цари наши в праздник Боголепного Преображения, присутствовали при богослужении и разговлялись освященными плодами своих садов, где в родительские субботы отправляли панихиды на прародительских гробах, на днях святой недели приходили христосоваться с предками, здесь погребенными в притворе, прощались с ними, как бы с живыми, пред отъездом в дальний путь. Такие исконные благочестивые обычаи свято и ненарушимо хранились.

Лишь только окончилась после великого освящения божественная литургия, как народ, собравшийся около храма, не вмещавшего в себе многих, с радостью устремился поклониться св. мощам Святителя Стефана, друга преподобному Сергию, и облобызать чудотворную икону Боголюбскую Божией Матери, полюбоваться святолепным устройством дома Божия, возобновленного щедротами благоверного Царя.

В притворе храма, некогда служившем княжескою усыпальницей, ничто не напоминает нам погребенных здесь великих князей и княгинь кроме свидетельства летописей, и обнаруженных, при починке в 1836 году помоста, каменных гробов с тленными останками усопших. По указанию летописи здесь похоронены: сын Димитрия Донского Иоанн, в иночестве Иоасаф † 1393 г. подле гроба бабы своей, княгини Александры Ивановны, вдовы в. к. Иоанна Иоанновича, скончавшейся † 1364 года; Великая княгиня инокиня Елена † 1332 г.; первая супруга в. к. Симеона-гордого Мария, с ним разведенная, в иночестве Феотиния † 1399 г. и вторая его супруга Анастасия Литовская † 1345 г. При возобновлении притвора в. к. Иоанном III в 1473 г. Феотиния обретена «в теле поврежена ничем, только ряса истлела»⁷⁶. Великий князь, призвав благочестивую игуменью Алексеевскую Иулианию, повелел ей облечь мощи прабабки своей, «во все новыя ризы монашеския». На каменных гробах, покрытых каменными плитами, нет надписей; в одном из них найдены остов, довольно хорошо сохранившийся в полуистлевшей шелковой одежде коричневого цвета, кожаные с вытиснутыми изображениями Святых и письменами параманд⁷⁷ и пояс, также скудельный сосудец, из коего возливали на покойника при отпевании, оставшееся от елеосвящения масло, смешанное с красным вином. Такой же сосудец открыт в другом гробе. Утвари сии хранятся в алтаре.

Но одни безгласные кости и священные утвари не говорят нам, кому именно они и когда принадлежали. Предполагать можно, что уцелевший остов и знаки иноческого чина принадлежат блаженной Феотинии. Согласно с древним обычаем здесь в притворе над могилами, вероятно, стояли каменные или деревянные надгробницы с покровами на них, с выносным образом, неугасимою свечей и кануном. Над ними совершалось соборное поминовение в родительские субботы. Но, как видно, надгробницы были разломаны, и гробовой покой усопших нарушен Поляками, которые, по свидетельству Авраамия Палицына, «искали в могилах сокровищ». Неприятели в 1812 году, обратившие святилище это в житницу, не касались неизвестных им княжеских могил. Древние синодики у Спаса на Бору, вероятно, истлели в пожарах, посещавших этот многолетний храм. Справедливость и самое приличие требуют, чтобы вырезать на медных досках имена, погребенных здесь и выставить на полых местах у западных дверей. Такие надписи заменили бы настенные синодики; хотя бы однажды в год должно совершать в притворе поминовение над гробами сына Донского и великих княгинь, принявших в Спасоборской обители предсмертное пострижение. Здесь великий князь Иоанн Калита из своей калиты (сумки) оделял стекавшихся к нему нищих заупокойною милостыней. Примеру его следовали и преемники его, нередко посещавшие этот храм, как свое государское богомолье. Столько исторических воспоминаний оживляют этот, по своему началу, древний великокняжеский храм, как священный памятник веры и благочестия московских державцев!

Южный придел во имя св. Исповедников Гурия, Самона и Авива и верхний в северо-западной части храма в честь Святителя Стефана Пермского приготовлены к освящению. На звоннице в западных пролетах повешены прежние колокола Спасоборского собора, находившиеся дотоле на Никольской башне.

Низменный многовековый храм, окруженный огромными и великолепными зданиями царского дворца, составляет разительную и вместе поучительную противоположность.

Иван Иванович Шувалов родился в Москве 1 Ноября 1727 года, и на десятом году жизни потерял отца, который пользовался отличною доверенностью Петра Великого. Сначала обучался он только грамоте у деда своего, имевшего пребывание в деревне, потом в Москве у одного учителя с Суворовым, и оказал большие успехи в Математике, во Французском и Немецком языках. Когда вступила на Престол Императрица Елисавета Петровна, тогда родственники Шувалова, пользовавшиеся особенным благоволением Государыни, определили его Пажом к Высочайшему Двору. Молодой Шувалов не походил на резвых товарищей своих: отличался скромным поведением, любил обогащать ум свой науками, и чаще других посылаем был к иностранным Министрам с разными поручениями. Расторопность его и усердие награждены были званием Камер-Пажа и золотыми часами от Императрицы; вскоре он пожалован был Камер-Юнкером и 27-ми лет произведен в Генерал-Поручики и Генерал-Адъютанты. К такому быстрому возвышению Шувалова, соединявшего с добротою души красоту лица, наиболее содействовала супруга Графа Петра Ивановича Шувалова. Юный царедворец на верху почестей сохранил прежнюю скромность в обхождении. Чуждый гордости, какою отличают себя ничтожные самолюбцы, он употреблял свою силу, знатность, имение и все время на благотворение, и дом и сердце его открыты были нуждающимся в его помощи; просители входили к нему прямо без доклада; он слушал их с терпением и снисхождением, разрешал их просьбы без промедления, часто сам предупреждая застенчивую бедность. Ходатайствуя у Высочайшего Престола за угнетенных, он старался водворять мир и тишину в семействах; часто не соглашался с Графом, державшимся противных правил. Но главным стремлением Шувалова было распространение Наук и Художеств в России. Когда Царедворцы в кругу увеселений вели жизнь рассеянную, он беседовал с Учеными и Художниками: покровительствовал Ломоносова, поощрял занятия Сумарокова, мирил его с Ломоносовым, ходатайствовал за них у Императрицы, которая по его предстательству их награждала. Он внушил бессмертному певцу Петра и Елисаветы мысль передать потомству деяния Россиян. «Нет одного дня» – писал в своему Меценату Ломоносов – «в которой бы я не упоминал о вашей ко мне милости и ею бы не радовался.» Видя недостаток Высшего Училища в средоточии России, Москве, для образования Государственных людей, Шувалов заботился об этом. В беседах своих с Ломоносовым и Историографом Миллером он сообщил свою мысль основать в сердце России, в древней столице, Университет; план поручил он рассмотреть этим двум Ученым, которые соединялись в кабинете своего Начальника-друга: и благотворная мысль его для Отечества осуществилась в 1755 году, когда по предстательству Шувалова учрежден Московский Университет, с двумя при нем Гимназиями. Как почтительный сын, Иван Иванович поднес Императрице доклад об основании Университета в день Ангела своей матери, 12 Декабря, желая ознаменовать память ее добрым делом для России. И Санкт-Петербургская Академия Художеств обязана сочувствием своим предстательству Шувалова (1758 г.) Многие иностранные Профессоры и Художники вызваны им в Россию, где он распространил вкус к Итальянскому и особенно Французскому языкам: справедливо отозвался о нем Ломоносов, что он «для счастия Наук в Отечестве рожден»⁷⁸. Между тем полезная служба Ивана Ивановича не оставалась без наград: Императрица возложила на него (1754 г.) Польский орден Белого Орла; пожаловала его Куратором Московского Университета и Конференц-Министром. Если бы он гонялся за почестями, которые возвышают людей только на время, не делая их высокими, то без всякого сомнения, имел бы тогда орден Св. Апостола Андрея, Графское и Княжеское достоинства; но Шувалов, скромный и уклончивый, доволен был собственным своим значением; оставлял в покое зависть, не помышляя о наградах; трудился для славы Монархини и блага России. Елисавета предлагала ему шесть тысяч душ, Графское достоинство, хотела выбить медаль в честь его; но высокий смирением Шувалов от всего того отказался. В 1760 году Иван Иванович употреблен был по дипломатической части; участвовал 7 Марта в постановленном акте приступления Российского Двора к трактату, заключенному 30 Декабря 1758 года, между Венским и Французским Дворами, о продолжении общими силами войны против Короля Прусского; 10 Марта в другом акте приступления нашего Двора к договору, постановленному в Копенгагене (4 Мая 1758 г.) Францией и Данией, и подписал 21 числа того же месяца, вместе с Канцлером Графом-Воронцовым и Цесарским Послом Графом Эстергазием трактат и конвенцию о взаимной между двумя Императорскими Дворами дружбе и оборонительном союзе. 25 Декабри 1761 года Императрица Елисавета переселилась в вечность. Шувалов оплакал сию чувствительную для него потерю, но не лишился прежнего значения; он приобрел полное право на признательность Монарха. Петр III пожаловал его на свое место Директором Сухопутного Кадетского Корпуса, встретил его пред фронтом Кадет, сам отдал ему честь эшпантоном и поднес рапорт. Вскоре потом Император объявил войну Дании (1762 г.) за наследственные Испанские земли, намеревался отправиться в армию и приказал Шувалову следовать за собою: как вдруг произошла неожиданная перемена в правлении. Иван Иванович, готовившийся было к отъезду, с прискорбием узнав о кончине Петра III, и в Санкт-Петербургском Казанском Соборе приветствовал Императрицу Екатерину II со вступлением на Престол. Она с благосклонностью ему сказала: «мне приятно, Иван Иванович, что и вы с нами.» Давши присягу Императрице, любимец Елисаветы удалился от Двора, где новые Царедворцы заняли места старых. Пятнадцать лет провел он вдали от родины: сначала жил в Вене, потом в Париже. Везде принимали его с знаками уважения. Герцог Орлеанский подарил ему табакерку с финифтяным портретом Петра Великого, – ту самую, которую Государь, во время пребывания своего в Париже, вручал отцу его Регенту в знак благодарности за сделанный ему отличный прием. Вдовствовавшая супруга Фельдмаршала Люксанбурга, всеми уважаемая, заказала для Шувалова золотую карманную книжку со следующею надписью, сочиненною Мармонтелем:

Le souvenir est doux à l’homme heureux et sage,

Qui; sut jouri; de tout et n’abuser de rien,

Et qui de la faveur fit un si; bon usage,

Que même les rivaux n’en dirent que du bien.

Из Парижа Шувалов отправился в Италию и основал пребывание свое в Риме. Следуя обычаю отцов своих, он ежегодно постился, и, как не было церкви Греко-российской в Риме, то ездил для этого в Неаполь. У ворот Шувалова дома всегда стекались бедные, получавшие милостыню. Художники удивлялись его знаниям и утонченному вкусу; Вольтер, с которым он лично познакомился, отдавал справедливость вежливому обращению его и любезности⁷⁹. «Петр Великий и Екатерина II сблизили Россию с Европою?» – сказал между прочим Фернейский мудрец Шувалову. «Нет» – отвечал последний – «они Европу приблизили к России!» Основатель Московского Университета вел ученую переписку с Вольтером, который тогда завладел вниманием Европы; доставлял ему драгоценные материалы для сочинения Истории Петра Великого, которыми не умел или не хотел воспользоваться Фернейский Сатирик, продававший перо свое Европейским Дворам. Первое издание Истории Преобразователя России Вольтер украсил виньетою, изображавшею медаль, выбитую на основание Московского Университета. Император Иосиф II, в бытность свою в Риме, отличил Шувалова пред прочими иностранцами и беседовал с ним на развалинах древней столицы мира, и Папа Римский изъявил ему особенное свое уважение, предоставив выбор другого Нунция в Варшаву, вместо Дурини, человека беспокойного и недоброжелательного России; позволил ему снять формы с лучших древних статуй в Риме, Флоренции и Неаполе, которыми Шувалов обогащал С.-Петербургскую Академию Художеств. Так успешно совершил он возложенное на него поручение Екатерины II, оказав содействие и Графу Орлову, по обширному кругу знакомства своего в сношениях их с Грециею, за что произведен из Генерал-Поручиков в Действительные Тайные Советники (1775 г.). Наконец, после долговременного отсутствия, возвратился он в свое Отечество, и 17 Сентября 1777 года прибыл в Санкт-Петербург. Граф Орлов, находившийся в тот день дежурным Генерал-Адъютантом, испросил у Императрицы позволение поздравить Шувалова с прибытием в столицу. На другой день Иван Иванович отправился во Дворец: Потемкин и Граф Орлов оспаривали один у другого честь представить его Государыне. Столь блистательно было его появление! Екатерина приняла его весьма милостиво, сказала ему, что для такого дорогого гостя она назначает Эрмитаж вечером⁸⁰. Потом, когда он являлся во Дворец, Она ни с кем так долго не разговаривала; Она даже желала знать: «какого он мнения о всех новых Ее учреждениях и преобразованиях? какие он сделал наблюдения в иностранных Государствах?» Вскоре Шувалов получил ключ Обер-Камергерский и принял по-прежнему начальство над Московским Университетом. Однажды, разговаривая с ним, Императрица вдруг спросила его: «Иван Иванович, Я знаю, что ты не богат!» – «Слава уже меня делает богатым» – отвечал Шувалов. Тогда Екатерина определила ему сверх получаемого жалованья по шести тысяч рублей во уважение заслуг, оказанных Отечеству и достоинств его (1777 г.). Сим не ограничились награды признательной Монархини: Она пожаловала Ивану Ивановичу в 1785 году два старшие ордена Российской Империи: Св. Апостола Андрея Первозванного (28 Июня) и Св. Владимира первой степени, в самый день учреждения его. В то время дошло до сведения Императрицы, что Шувалов, благодетельствуя другим, вошел в долги и продавал уже пожалованный ему Государыней серебряный сервиз и другие свои вещи; Екатерина препроводила к нему шестьдесят тысяч рублей. Продолжая неослабно поддерживать и возвышать любимое свое святилище Наук в Москве, вместо неудобного помещения Университета в казенном старинном доме у Воскресенских ворот, где ныне Дума и Магистрат, Шувалов заложил новое огромное здание на Моховой (1786 г.). Во время путешествия Императрицы в Тавриду, он ей сопутствовал. Вскоре прекратилась жизнь Екатерины II, о которой Шувалов всегда говорил с чувствительностью и удивлением. Здоровье Ивана Ивановича приметным образом ослабевало; он не мог присутствовать в Москве при короновании Императора Павла I, поздравил его письмом, и Государь милостивым рескриптом обнадежил заслуженного старца, что всегда с благодарностью воспоминает попечение его о нем во время младенчества и не сомневается в его усердии. Бескорыстие и недостаточное состояние Шувалова были известны щедрому Монарху, который пожаловал ему три тысячи душ в торжественный день, ознаменованный неимоверными милостями. Но общеполезная жизнь Шувалова склонилась к своему западу: он скончался в С.-Петербурге 17 Ноября 1797 года, заслужив имя Русского Мецената⁸¹. Любя науки и Художества, Шувалов преимущественно занимался Отечественною Литературою, писал стихи⁸², вырезал на меди свой портрет, сочинил проект, неодобренный Бецким, о заведении в Риме Академии Российской. Он перевел с Французского: 1) Сокращение стихотворческой Истории, или введение в Мифологию. Москва, 1784, в 8; и с Немецкого 2) Энциклопедию, или краткое начертание всех частей учености. Москва, 1781 г. в 8. Хорошо разумев Латинский, Итальянский, Французский и Немецкий языки, Шувалов собрал превосходную библиотеку, которая открыта была всем ученым и любознательным людям. Подчиненные и служители любили его, как отца: ими он умел управлять и делать их счастливыми, и благоразумием и добротою своею никого не делал несчастным. Признательные подчиненные почитали его отцом, а он их детьми; прямо относились к нему в своих нуждах и никогда не получали отказа. Кому не известно, чем ему обязан был Певец Душеньки и первый наш Комик, Фон-Визин? Он покровительствовал знаменитым нашим Проповедникам – Гедеону Криновскому и Платону Левшину, которого хотел было отправить в чужие края для дальнейшего образования. Он поощрял наградами и таланты наших Зодчих – Баженова и Старова, Живописцев и Ваятелей – Шубина, Скородумова, Лосенкова, Рокотова и Самотоцкого, и Механика Кулибина. Великодушны его поступки с Ермилом Костровым: из уважения к таланту, он умел снисходить к слабостям Поэта. Однажды решился Шувалов продать деревню для уплаты долгов: крестьяне немедленно сделали складчину и явились к нему с просьбою, чтобы он принял эту жертву благодарности, оставив их за собою, говоря, что не нажить такого доброго помещика. Источником такой редкой благотворительности в Шувалове были доброе от природы сердце и благочестие, которые ознаменовали истинною славою имя сего Вельможи, рожденного, по выражению Ломоносова, для счастия Науки в Отечестве. Чуждый лицемерия и самообольстительной гордости, он в счастии других находил собственное наслаждение, достойное великой души. Снисхождение его и терпеливость выражались в поступках и в самой поговорке: тихонько, мало по малу⁸³. Державин, пользовавшийся покровительством Шувалова, прекрасно описал в следующих стихах:

Бессмертны Музами Периклы

И Меценаты в век живут.

Подобно память, слава, титлы

Твои, Шувалов, не умрут.

Великий Петр к нам ввел Науки,

А Дщерь Его ввела к нам вкус;

Ты к знаньям простирая руки,

У Ней предстателем был Муз.

Досель гремит нам в Илиаде

О Несторах, Улиссах гром:

Равно бессмертен в Петриаде

Ты Ломоносовым пером.⁸⁴

Минуло уже 16 лет, как покоится в могиле почтенный ректор московского университета и директор благородного при нем пансиона Антон Антонович Прокопович-Антонский. Но могильный его покой потревожен вызовом его на суд пред потомством. В замечательной статье «Душеполезного Чтения» за март 1864 г. приведены, между прочим, обвинительные свидетельства против воспитателя юношества, нашего Песталоцци; они набрасывают обидную тень сомнения на его религиозные и нравственные убеждения. Заметим, что, такие свидетельства не принадлежат собственно благонамеренному сочинителю статьи, но приводятся им, как личные мнения покойного протопресвитера Полубенского, вызванные особенным случаем. Не приписываем их враждебному чувству Полубенского против Антонского, но особенной ревности по благочестию, какою отличался первый.

Усопшие безответны пред судом людским; но их современники, еще живые, их воспитанники и сослуживцы не должны оставаться безмолвными и равнодушными при отзывах, оскорбительных для памяти усопших наставников и начальников, чтобы самое молчание не почли как согласие. Поставим на вид читателям самое обвинение, возводимое на покойного Антона Антоновича.

«В апреле месяце умре прежде бывший Донской архимандрит (некогда законоучитель в московском университете) Виктор (Прокопович-Антонский), брат родной ректору московского университета и другому (обер-секретарю в сенате) Михайле. Многие священники из любопытства были на погребении. Один перед тем сказал, что ректор Антонский надсядется с печали и в землю будет молиться, а другой возразил: «а я об заклад бьюсь, что ни разу не перекрестится; ибо его превосходительство не очень это жалует». – Как, говорит первый, что вы говорите, уж по брате родном не станет молиться? увидите, что станет.» – Начался вынос: не тут-то было, ни разу не перекрестился. Началась литургия – тоже. Херувимскую пропели – тоже. Началось и кончилось отпевание – тоже. Наконец, как тело понесли к могиле, Антонский слабо по брюху перекрестился нись от радости, нись от печали».

Таков был приговор одного из любопытствовавших священников при гробе усопшего архимандрита родному его брату. Не подвергает ли он сомнению не только благочестие воспитателя благородного юношества, но даже и братскую его любовь? Но посмотрим, справедливо ли такое сомнение.

Конечно, молитва в храме должна сопровождаться крестным знамением, как явным свидетельством о нашем веровании в распятого на кресте Иисуса Христа. Это только внешняя молитва. Но истинная молитва не ограничивается крестным изображением, поклонами и коленопреклонениями; она преимущественно состоит в обращении ума, сердца и воли к вездесущему и вся исполняющему Богу. Сокрушение духа и глубокая скорбь погруженного в молитву, не всегда сопровождается внешними знаками благочестия; случаются и такие минуты к жизни, что человек, убитый горестью, не в состоянии молиться. Пример тому видим в лице безчадной Анны, матери Самуила; ее молитва о даровании Ей сына была без слов, и однако услышана была от Бога.

Обратимся к подсудимому. Антон Антонович, потеряв в преклонных уже летах, в безбрачной жизни, любимого своего брата, друга, второго отца, без совета и благословения которого не предпринимал никакого важного дела, глубокой скорбью низведен был в такое состояние, когда душа цепенеет, не высказывает себя ни вздохами, ни рыданиями, ни слезами, даже коснеет в самой молитве. А что он был истинно религиозный и благочестивый человек, об этом свидетельствует вся жизнь и долголетняя служба его.

Антон Антонович был питомец Киевской духовной академий, потом дружеского ученого общества, где товарищами своими имел Десницкого и Глаголевского, впоследствии С.-Петербургских митрополитов Михаила и Серафима. В звании цензора книг, директора благородного университетского пансиона и ректора московского университета, он постоянно показывает себя строгим блюстителем православия и примером благочестия. Его сочинение о воспитании проникнуто духом веры, благочестия и любви к отечеству, которые он всегда внушал питомцам университетского пансиона, воспитавшего многих знаменитых мужей на гражданском, военном и литературном поприщах. В изданном от него наставлении возрастному воспитаннику «для всегдашнего памятования» он говорит: «Источник небесных даров есть Бог. Да сияет непрестанно в уме вашем, как светильник, озаряющий все ваше существо, высокая Мысль о Его величестве, всемогуществе, благости, правосудии, вездесущности (вездесутствии?), всеведении; исполняйте все чувствования способного к тому сердца вашего глубочайшим благоговением, страхом и живейшею к Нему любовью и благодарностью! Без сего все воспитание ваше ничто и мнимое просвещение тщетно, или более зловредно». К этому присоединим слова, сказанные архимандритом Митрофаном при отпевании Антонского: «любимым заветным правилом его ума и сердца была всегда сия святая истина: «Да не хвалится премудрый премудростью своею и да не хвалится богатый богатством своим, но о сем да хвалится хваляйся, еже разумети Господа, и творити суд и правду, посреди земли». И как веровал, так всегда и глаголал, сию истину; как глаголал, так тщился и творить оную к славе Божией, ко благу ближних, к утешению церкви и отечества, к спасению души своей».

Один из благородных и почтенных питомцев университетского благородного пансиона, Н.В. Сушков так отзывается в любопытном, сочинении своем⁸⁵ о духе воспитания, под руководством Антонского: «Деятельно сеялись семена веры в детских сердцах, не одним преподаванием Богословия питомцам, но утверждением их в благочестивой привычке творить утренние и вечерние молитвы, посещать Божию церковь, петь на клиросе, соблюдать посты, слушать внимательно св. Евангелие, читать деяния Апостольские и назидательные их послания». Классы начинались молитвой «Царю небесный» и оканчивались «Достойно». Таков порядок заведен и поддерживаем был Антонским в университетском благоугодном пансионе! Для употребления в классах, по совету Антонского, товарищ его М.М. Снегирев, преподававший там Закон Божий и Священную Историю, составил и приготовил к изданию: 1) Краткую Грамматику Славяно-церковного языка, 2) Избранные места из св. Писания Ветхого и Нового Завета и 3) объяснительный к ним словарь. Но учебник этот, рассмотренный духовною цензурою, не вышел в свет за кончиною составителя. Попечения Антона Антоновича о распространении и внедрении христианского благочестия в питомцах наставлением и примером ознаменовали все течение педагогический его деятельности.

Бывшие питомцы университетского пансиона, конечно, помнят, с каким благоговением их начальник слушал божественную литургию и присутствовал при чтении ими утренних и вечерних молитв; они видали его коленопреклоненным в часы богослужения и ограждавшим себя знамением крестным. Антонским сооружены церкви в пансионе и в подмосковном сельце его. В своей приходской церкви св. Николая в Хлынове он, несколько лет сряду, исправлял должность старосты, сам в генеральском чине сбирал с блюдом на церковное строение и за усердное служение награжден золотою медалью на Аннинской ленте.

Почти девяностолетняя жизнь его свидетельствовала о воздержности его и благоразумии в жизни, а мирная и непостыдная смерть, о которой молит православная Церковь, о вере и благочестии; к этой смерти он давно готовился со спокойствием христианского мудреца. За несколько дней до кончины своей он сказал: «Мне так хорошо, что хотелось бы умереть». Постоянную его любовь к брату своему Виктору доказывает, между прочим, и то, что, не желая разлучиться с ним и после смерти, он завещал себя положить в одной с ним могиле, которая находится в трапезе Сергиевской церкви в Донском монастыре.

Столько фактов не свидетельствуют ли нам как о внешнем и внутреннем благочестии, так и примерно о братской любви Антонского⁸⁶?

От 2 июля 1822 года, Киев.

«Милостивый государь мой,

Иван Михайлович!

Письмо ваше от 7 июня и при оном ваше сочинение о преосвященном митрополите Платоне имел я честь получить и покорно благодарю за то и другое. Книгу вашу прочитал с особенным удовольствием и сам воспользуюсь ею при втором издании моего Словаря. Но при сем и для вас, на случай нового издания сей книги, прилагаю некоторые мои замечания. Друг другу помогать мы должны.

Примите от меня уверение, что я всегда готов быть с истинным почтением и проч.

Замечания.

Стр. 7. Преосвященный Платон сам без постороннего пособия выучился с французского только переводить, но ему хотелось выучиться и говорить, и для сего держал он в Петербурге на Троицком подворье у себя француза; однакож не выучился произношенья, начавши сию науку уже в пожилых летах и говорил дурно.

Стр. 8 анекдот принца де Линя не нужно бы вводить.

Стр. 9. Вымысел стихотворца В. (не Волкова-ли?) о сходе оратора к гробу Петра Великого совершенно несбыточен. В Петропавловском соборе от кафедры до гроба Петра Великого расстояния не меньше 10 саженей и притом надлежало бы оратору проходить сквозь всю императорскую свиту, стоявшую на правой стороне возле столба. Не говоря уже, что такие сходы ораторов с кафедры нигде в свете необыкновенны, а гроб Петра Великого виден там и с кафедры. Мне известно от самовидцев, что эта проповедь говорена на кафедре. Обращение к гробу Петра Великого весьма тронуло Императрицу и ее придворную свиту, но стоявший за столбом граф Кирилла Григорьевич Разумовский, известный шутливостью своею, помешал действию сей статьи над прочими слушателями вельможами. Слыша повторяемые к Петру Великому воззвание оратора, он в полголоса сказал: чего вин его кличе? як устане, то всим достанется! – и сие замечание всех окружавших его рассмешило.⁸⁷

Стр. 10. Дидерот не искал быть воспитателем наследника, а его искали и для того вызывали или, по крайней мере, хотели только узнать его мнение, но он имел гордость отказаться.

Стр. 11. Чтобы преосвященному Платону поручались дела государственные, cero ни от кого не было слышно, и он был тогда еще молод, и Екатерина Великая в рассуждении своих духовных, имела особый образ мыслей.

Стр. 12. Указ дан была синоду о сочинении увещательной книги раскольникам и синод поручил Платону.

Стр. 15. Поводом в просьбе об увольнении от епархии были стекшиеся ему неприятные замечания от синода по воле императрицы и это было в 1782 году, а не в 1775.

Стр. 16. Академия московская до конца существования своего в Заиконоспасском монастыре была под непосредственным ведением синода. Директор всегда представлял в звание ректоров и префектов, коих утверждал синод, а иногда и не утверждал. Риторики учителей утверждал ректор.

Стр. 19. Викарии московской епархии были и прежде, но они не управляли московскою епархией, а Севскою Отдельной, а в Москве жить начали уже с 1788 года.

Стр. 24. Не протодиакон первый выкликнул имя митрополита, а служивший с ним в то время духовник императрицын Памфилов в возгласе по задостойнике: во-первых, помяни, Господи, и пр. Преосвященный Платон духовнику тогда сказал: Вы ошиблись, а он отвечал: так приказано. После сего уже, по предварительному научению духовника, тоже провозгласил и протодиакон, и по окончании его провозглашения Преосвященный, вышед по порядку с осенением трикирием и кончив сие, поклонился в царских дверях императрице в пояс, а на третий уже день во дворце говорил благодарственную речь, которая была приготовлена. В соборе же после обедни только кратко поблагодарил.

Стр. 25. Не дела поручены была Преосвященному Платону, а только книжная лавка освидетельствованы, которые и свидетельствованы были префектом академии Моисеем с полицмейстером Годеном.

Стр. 26. Власть папская совершенно никогда не пресекалась в католических церквах России, а только ограничена была указом о Белоруссии 1783 года. Указ сей и доныне в силе по части католической церкви».⁸⁸

От 3 января 1828 года, Киев.

«Письмо ваше, от 17 декабря, получил я и покорно благодарю, а жалею только о вашем нездоровье, верно от чрезвычайных занятий, к концу года у всех бывающих. Молю Господа, да возвратит Он вам силы.

Статья Кирикова⁸⁹ поскольку невелика, то, может поместиться и в Трудах, а если передадите Калайдовичу, то не скоро выйдет. Кирик молодой в XI веке с математическими выкладками – любопытный феномен, а чтобы Калайдович не стал вносить и ваши акты в свой антико-модный журнал⁹⁰, вы можете предупредить Общество. Он на чужбину был всегда охотник и за то от Саввина монастыря⁹¹ пострадал, а описи синодальной библиотеки нам от него не дождаться.

Нетерпеливый и хвастливый барон (Розенкампф) пусть потерпит от замедляемого печатания его кормчологии, в которой поместил он верно множество бездоказательных парадоксов. Он упрям, и я не могу. переспорить его самонравных мнений, кои он беспрестанно переменяет. Это знак неосновательного писателя, не имеющего твердых начал. Сперанский мне весьма характеристично о нем однажды сказал: он всегда зарывается. Таков же и наш друг Анастасевич, обладающий редким сбором своей архивы, во неумеющий ею пользоваться. Посему не дивитесь, что они полюбили и ветреного телеграфиста⁹², перескакивающего без связи с предмета на предмет и часто метафизическим вздором. или иностранными рецензиями наполняющего свой журнал для Русских.

Свиньин журналист, а потому и хочет наравне с братией сделаться судьей и ваших трудов, но сам беспрестанно врет. В № 90 статья его о нашем Вышгороде чудовищная и Берлинский стыдится его ссылки на него. У Вышгорода он нашел источники не только Бористена, во и Тананса⁹³, а во Пскове гостивши у купцов Трубовских прозвал их в Северной Пчеле Трубеницкими.

Московский большой требник, в коем упоминается о руссалиях, в каждой церкви есть.

Студенты из вашего университета, требуемые в Лифляндию, не научат лифляндцев русскому языку, который они презирают, как и наши поляки. Дериту давно дан указ, что если студенты не будут знать по-русски, то не примутся в русскую службу, но они и службу нашу не больше любят, как и язык. Довольно для них, что они титулуются баронами лифляндскими. Если бы поворотили указ Екатеринин, чтобы все суды производить на русском языке и по русским законам, то бы это лучше научило.

Благодарю за 1-е отделение вашего каталога; в нем есть и опечатки, напр., стр. 31 Феофила Сигарра вместо Феофила Сигфрида, но книгами вы небогаты. Каков-то будет каталог ваших рукописей?

Сумасшедшие Штиллингисты⁹⁴ опять наделают у вас суматоху в воспитании. Отцы наши старались просвещать тьму философии, а наши современники любят затмевать и свет мистицизмом не только богословским, но и философским. Они, как сказал ваш Спаситель, не приходят ко свету, да не явятся дела их.

Песнь Мудрова незавидна.

Посмотрим, как будут браниться телеграфисты и Калайдович с Каченовским, а статья последнего о русских деньгах в «Вестнике Европы» любопытна.

1-ю часть Истории Российской Иерархии я уже от печатал и скоро к вам ее пришлю⁹⁵; но от продолжения отказываюсь. Слишком трудна работа, да и нужнее нам только 1-я часть.

Будьте благополучны и благоуспешны в трудах, a я

всегда преданный вам Е.»

от 5 декабря 1828 года.

«Письмо ваше, от 17 ноября, имел я честь и удовольствие получить и первым приятным долгом себе поставляю от всего сердца поздравить вас с достойною вами избранною супругою⁹⁶, да благословит Господь вас на всю жизнь любовью, согласием и достойным вас потомством, а с моей стороны на благословение вам посылаю святую икону наших лаврских преподобных. Теперь буду ждать вас в Киев уже не одних и рад буду видеть.

Меру доски, какая может поместиться не на гробе, который открывается, а над гробом преподобного Нестора, я давно вам послал, приищите мое письмо, но я велю и еще вымерять стенку над гробом и повторю вам уведомление. Я жду в московских или петербургских газетах описания вашего собрания⁹⁷: но до сих пор не вижу.

Много в подведомство вашему университету приписали прежде бывших самовластных училищ. Система независимости в прежнее время вошла было в употребление, а от того много было и своевольства в ученых. Единство власти лучше разделения.

Надпись вами предполагаемая на доске Нестору кажется витиевата, а по моему мнению лучше бы короче: преподобному Нестору, отцу российской истории от Императорского Исторического Общества Московского 1828 года, а Давидовы слова у него под рукою на хартии. Бесконечный барон⁹⁸ не утерпит, чтобы не присылать вам еще прибавлений⁹⁹. Ему кажется и для публики все то любопытно, что ему встречается.

Все еще не успеваю я прислать к вам мою находку в Десятинной церкви, но авось удосужусь.¹⁰⁰

Свидетельствуя вам и почтенной вашей супруге Анне Андреевне мое почтение с благодарностью за ее приписку, имею честь быть всегда и пр.

Евгений, митрополит Киевский.

Прошу прилагаемое письмо доставить Михайле Трофимовичу¹⁰¹.

Я читаю изданные вами Кеппеновы Понтийские древности: но не нахожу при книге оттисков медалей. Будут ли они? пришлите».

От 21 сентября 1830 года.

«Письмо ваше, от 29 августа, я получил и благодарю, как за оное, так и за приложения. Книжку вашу о Пословицах с удовольствием я прочитал. Скорее доканчивайте сей курс национальной нашей морали и доставьте мне вполне. Речь Малова¹⁰² иным у вас не понравилась, может быть потому, что она уничижает новую философию, коею у вас многие заражены, так многие из наших мрачных мистиков. Прошу сказать мою благодарность г. Сандунову¹⁰³ за акт древнего нашего судопроизводства. Старики наши умели разбирать дела и судить без нынешних форм, в которых канцелярии больше запутываются.

В мнении о Глинке¹⁰⁴ я с вами согласен. Декламаторы всегда жалкие люди и, проповедуя всегда больше о себе, не заслуживают жалости, а наконец от досады с ума сходят и в сумасшествии еще декламируют.

2-й том Полевого истории я прочитал. Довольно разборчиво, но жалею, что он разбранил Владимира Мономаха, в котором были слабости и пороки его века, но в веке его не было его достоинств и добродетелей.

Чудно что ваш президент Общества М. (Малиновский) еще не утвержден, разве не надеются на его деятельность?

Газеты ваши набряжжали нам уши жалобами o B. Пушкине. Я читал его стихотворения, очень цеховые и плоские.

Что-то Великий Князь Михаил Павлович, получил ли у вас облегчение от искусственных минеральных вод.

Г. Самойлову мое почтение. Теперь в дворянстве больше будет писать.

Прилагаемое письмо Селивавовскому прошу отослать.

Всегда преданный вам Е.»

От 8 Июля 1831 года.

«Два письма ваши, от 26 мая и 12 июня с 1-ю частью моей Псковской истории я получил и покорно благодарю. Замедлил я отвечать вам потому, что спешил отделать последние три части сей Истории, которые при сем к вам и посылаю, покорно прося поскорее возвратить их, а 1-я часть отдана уже в типографию. Уведомьте меня, в Рязани исад ¹⁰⁵ что значит? По прочим заметкам вашим я по правлю.

Все свои записки о светских русских писателях я охотно к вам пришлю, но это будет целый короб и разбирать вам будет много хлопот, по крайней мере, я вверяю его другу, а у меня по смерти все пропадет. Я и словарь духовных писателей. намерен завещать вашему историческому обществу. Благодарю за книжку указателя произведений отечественной промышленности и за программу университетского пансионного экзамена. Благодарю и за уведомление о новом вашем викарии. Я отметил его по вашей записке в истории Иерархии.

Из Петербурга слышно, что ваш владыка отказывается слабостью здоровья от поездки туда, правда ли?

В нашей губернии мятежи все прекращены и более 600 мятежников заключены в нашей крепости и судятся. Военные вести к нам доходят скорее, нежели до вас и даже до Петербурга. Действий еще нет, но наши уже готовятся в двух пунктах переходить за Вислу. В Варшаве контрреволюция и многие генералы и граждане уже заарестованы поляками. При всем напряжении они уже не надеются устоять. Клуб патриотический, в котором Лелевель оракулом, в подозрении уже у Варшавцев.

Жаль, что в вашем университете несогласие, а еще жальче, что вам в образец ставят Дерптский, в котором много уже было своевольств и возмущений. Казанский от того и пострадал.

Наш век есть век революций и народ склонен к бунтам. Вот и в Петербурге народ нашалил по улицам, от испуга холеры, но она и везде опять воскресает. Проскакивает и у нас: но более над приезжими и проходящими войсками. У нас беспрестанные дожди и от того сырость. Это способствует холере, а в других городах она умножается от воздуха. Наипаче в свежих местах, где она еще не бывала, преимущественно она свирепствует. Читая разные. мнение о ней врачей, при ходит на мысль всех их почитать вралями Телескоп¹⁰⁶ я читаю, Сын Отечества¹⁰⁷ резко обличил его в одной лжи.

Строеву¹⁰⁸ больше находок около Москвы, нежели в дальних сторонах, но, когда он до нас дойдет, впрочем, у нас старины он не много найдет.

Вот и Цесаревич ¹⁰⁹ скончался по манифесту от холеры, а по вестям из Витебска от апоплексии. Да и о Дибиче в Варшавских газетах пишут, что не от холеры, потому что и Пултуский аптекарь и каноник, у которого Дибич обедал, и хозяин квартиры будто бы нашими арестованы.

Посылаю вам 2 экземпляра новоотпечатанного у нас 2-го издания описание лавры¹¹⁰. Первое 1200 экз. распродано в 3 года. Один экз. для вашей библиотеки, а другой в Общество Истории, которое у вас доселе без головы¹¹¹. Еще между книгами влагаю несколько монет в кабинет Общества же. Многие Константинопольские монеты найдены в Переяславле. Вот куда их Греки занесли! Еще есть у меня 2 монеты, одна серебряная, а другая – медная нынешних Греков с именем Каподистрия, но их один охотник взял у меня посмотреть, после пришлю.

Молю Господа Бога, да сохраняет он вас со всеми вашими среди нынешних опасностей и призывая на вас благословение Его,

есмь всегда, преданный вам Е.»

От 2 августа 1831 года.

«Два письма ваши, от 11 и 18 Июля, я получил, а на прошлой почте и 2-ю часть моей истории. За все сие покорно благодарю. 1-ой части почти половина уже отпечатана, посему прошу не задержать и следующих частей.

Заметки ваши во 2-й части я пересмотрел и согласен, прошу и в следующих частях замечать, но не понимаю почему вам сомнительными показались годы о Судиславе князе в Киеве постриженном.

В 1-й части вы по рязанскому смыслу заметили место исады, сады. Я знаю, что и в Москве на травлях зайцев называют садкою, но рыбная ловля не садка и в Псковских грамотах везде пишутся и, да и ныне притонья там называются также; посему я удержал свое название.

Благодарю за акт университетский 3 июля. Теперь диссертаций о красноречии много уже написано, а диссертация Эйнбродта¹¹² весьма любопытна. Годовой отчет университетский очень нужен. Если бы и предки так делали, то легко бы составить историю университета, которую ныне трудно отыскать.

Благодарю и за заглавный листок к жизни Платона. Под заглавием почерк точной руки покойного, но портрет очень молод. В старости физиономия его была совсем другая. Я прочитал вашу 1-ю часть его жизни. Это не биография, а панегирик со всеми мелочами житейскими. Может быть, в третий раз переделаете сию книгу. Bon mot графа Разумовского, подставленный к тираде из проповеди, ослабляет действие оной и вместо восхищения смешит в читателя. А за 1-ю книжку ваших пословиц премного благодарю. Мастерски отделана и не напрасно вы медлили, чтобы обогатить ее начетливостью.

Жаль мне моего товарища и друга Тверского владыку¹¹³ Его не почтили не только архиерейским погребением, но ниже извещением о смерти в газетах. Не знаю, успел ли он собрать и исправить свои проповеди, которым и Москвичи завидовали. А мне он писал, что хотел много их исправить и ненавистные лишки выключить. Кроме проповедей он в литературе ничем не занимался. Хорошо знал языки: греческий, латинский, немецкий и французский. Краткую биографию его я сообщил Гречу, помещенную в его учебной книге.

Не бойтесь угроз об отраве и пожарах. Все это народный terror panicus. У нас также с весны были такие же угрозы: но никто от отравы не умер и ни одного пожара не было.

Из армии мы имеем благоприятные вести о разбитии Скрннецкого за Вислою и о богатой добыче его пушек. Нашему фельдмаршальскому Сакенову штабу и самому фельдмаршалу велено переехать в Дубно, поближе к действующей его армии.

Наша епархия от разбора духовных уволена, и мы спокойны. Нет уже у нас и бунтовщиков, вроде схваченных уже и судимых в нашей крепости.

Записок к Словарю о писателях русских я не начинал еще собирать. Все разбросаны по бумагам, которых у меня много. Но отделавшись от псковской истории, примусь собирать и к вам отправлю.

Не удивительно, что и Дерпт заразился холерою. Он на большой дороге из Петербурга в Ригу. Докторов там много, но все школьные теоретики, а Мудров¹¹⁴ ваш и практик был и печатал наставления против холеры: но сам ею умер. Не напрасно народ зол и на докторов.

Я отыскал и еще у себя монеты, пришлю их вам в общество.

Слышно у нас, что и в новгородских военных поселениях что-то неприятное случилось, всему причиною поселенские строгости военные.

В Молдавии сверх холеры свирепствует еще и Азиатская чума, а Яссы и от них и от пожара совершенно опустошены.

Призывая на вас благословение Божие, есмь всегда преданный вам Е.»

От 18 мая 1832 года.

«Два письма ваши, от 2 и 23 апреля, я получил и благодарю за оные. Преосвященный Кирилл Подольский гостил у нас 5 дней и вчера выехал в свою епархию.

И так скончался и Калайдович! а за биографию Розенкампфа, напечатанную вами в Московских ведомостях, и я вас благодарю.

От священника Диева ¹¹⁵ попросите его описание Костромских монастырей и ко мне пришлите.

Ваш соревнователь Самойлов определился на службу в Киев. Он собирает историю о русских кабаках и русской винной продаже!

Буду ждать ваших замечаний на историю Иерархии.

В Воронеже преосв. Рязанский открыл уже комиссию о мощах пр. Митрофана.

Призывая на вас благословение Божие и пр.

Е.»

От 11 июня 1833 года.

«Письмо ваше от 23 апреля получил я по возвращении из моего объезда по епархии, а потому-то и замедлил и отвечать вам. Весьма жалею о неприятных ваших обстоятельствах, но кажется, вы больше их воображаете, нежели сколько есть. Всяк имеет в жизни неприятелей, и сам Бог их имеет, но они полают, полают и уставши, сами перестанут, а после обратятся на кого-нибудь другого.

Бантыш-Каменский¹¹⁶ сам будучи в Петербурге и лично видясь с министром, легче мог бы заступиться за вас, нежели я из Киева. Да я и не в переписке с министром. Не больше двух писем я от него получил и то по делам, а приватного ничего. Как же я могу вступаться в московские де ла? Молитесь Богу, заступнику гонимых, Он постыдит врагов ваших.

В последнем заседании вашего общества, президент представлял кожаные монеты, доставленные ему из слободы Александровской. Нельзя ли с них снять слепки, хотя на облатках и мне прислать? Вы много сим меня обяжете.

Призывая на вас благословение Божие и пр. Е.»

От 20 апреля 1834 года.

«Письмо ваше, от 7 марта, получил я и покорно благодарю за 3-ю часть ваших пословиц. Эта книжка тучно напитана историческими сведениями, делающими вам честь. В благодарность посылаю вам польские пословицы в 3 частях, купленные мною на прошлых контрактах. Я их прочитал с удовольствием, тут также много исторического и характеристического; есть некоторые и сходные с русскими. Польская литература начала было процветать, и я каждый год покупал здесь много хороших новых книг. Но теперь все у поляков умолкнет.

Читал в ученых записках вашего университета прекрасную вашу статью о древней картине ¹¹⁷. Спасибо вам. Продолжайте постыжать завистников хорошими сочинениями.

От председателя вашего получил я 6-ю часть Трудов Исторического Общества и благодарил его за оную.

Благодарю за присылку кожаной вашей монеты и возвращаю ее вам с благодарностью. Вы ее найдете в 1-й части польских пословиц. Мой приятель нумизматоман барон Шодоар просит, нельзя ли в Москве закупить для него несколько кожаных монет, чего бы они ни стоили. Я от себя посылаю вам в той же книге три монеты псковских разного клейма, таких я получил из Пскова 30-ть. Справьтесь, есть ли они в мюнц-кабинете вашего общества, – я бы прислал.

Катехизиса ¹¹⁸ с пропуском воскресенья мертвых я еще не отыскал, но на всякого мудреца довольно простоты.

С приближающимся христианским праздником вас поздравляю и желаю вам со всеми вашими оный проводить в радости, здравии и спокойствии, а с моей стороны призывая на вас благословение Божие и пр. Е.»

От 16 июня 1834 года.

«Не успел я еще отвечать вам на письмо, от 21 мая, за отлучкою моею из Киева, как получил и другое от 1 июня; теперь на оба отвечаю. Изданное вами Гарлесовое начертание Римской Литературы хорошо. У меня есть Фабрициево и подробнее сего, но у Гарлесса больше критики. Читал я в ученых записках вашего университета статью вашу, историю Университета ¹¹⁹. Прекрасно! Вы достойны имени университетского историографа.

Вот и пресловутый Телеграф дождался запрещения; но деньги с подписчиков вперед забраны, и Бог весть, чем заплатит. Хотя бы поскорее оканчивал свою историю, а романы перестал бы писать.

Чудно, что Анастасевич вызвал вас. опять. к переписке. Он стал ленив и ко мне редко пишет.

Рано у вас в Москве начали толковать о перемене вашего владыки. Он отпущен на четыре месяца, а из Петербурга ничего более не пишут. Думаю, не Казанскому, а Тверскому достанется его место.

Рад я буду видеться и познакомиться с вашим купцом антикварием Царским¹²⁰, такие люди редки.

Диплом ваш Нестору в раме, и потому другой не надобно.

Книги Глаголева: Умозрительные и опытные основания Словесности я не видал, но теперь выписываю ее.

Хвостов граф¹²¹ пишет ко мне, что он собирает по алфавиту замечания о русских писателях и что окончил до буквы М. Хочет напечатать, a я все еще не удосужусь собрать и послать к вам мои записки. Куча большая и разбросана между бумагами.

Статьи вашей о византийском искусстве в отношении к русскому я не получал, а потому и не знаю, что отвечать вам.

У вас будет посвящение Томского Архиерея. Уведомьте, когда посвящен будет.

Преданный вам, Е.»

От 10 марта 1836 года.

«Два письма ваши, от 22 и 1 февраля получил я, а также и 1-й лист ваших праздников. Сие сочинение ваше столь же любопытно, как и о пословицах. Вы глубоко и с обширными сведениями исследуете предметы.

Много. у вас в Москве перемен. Вот и Малиновский от вас отходит. Каков-то будет новый. VII части Трудов вашего Общества буду ждать.

Полевой обременен работами – пишет и историю русскую и романы, а теперь задался еще и историей Петра I-го.

Благодарю за благоприятие моего предложение об издании словаря русских писателей. Я приначал уже готовить ящик на все сии бумаги и отправляю к вам с транспортной почтою. Напишу вам и совет, откуда брать дополнение. Лет 20 уже я перестал сам работать над сими биографиями, а потому достанется вам много дополнить.

Буду ожидать каталога Царского и верю, что много у него любопытных книг.

Рукописи из патриаршей библиотеки требуются в Петербург, потому что Μ. Ф.¹²² дерется с раскольниками и уже издал несколько брошюр.

Желаю вам здоровья, спокойствия и удовольствия,

всегда преданный вам Е.»

От 19 июня 1836 года.

«Посылаю к вам недавно отпечатанный у нас по вашей цензуре Киевский Синопсис для получения билета на выпуск, который прошу покорно, немедля и выслать ко мне. Тут один непереплетенный экземпляр для вас, три – для цензуры и один – для билета.

Хотя книга сия отцензурована вами еще в 1831 году, но за недосугом типографии не могла до ныне быть напечатана.

Я возвратился из епархии 9 июля; а до отъезда еще моего по транспортной почте отправил я в вам короб со словарем русских, светских писателей и вас о том предуведомлял, но не знаю, получили ли вы его доселе. Я еще нашел в своем архиве список другой сего словаря, который препровожу к вам же. Работайте над ним к вашей чести и славе! я никакого вознаграждения не хочу, кроме не скольких отпечатанных экземпляров.

прилагаю письмо к Царскому и прошу отослать ему.

Преданный вам Е.»

От 13 июля 1836 года.

«Письмо ваше, от 14 июля, получил я 10 числа. Слава Богу, что мой ящик с бумагами сохранно до вас дошел. Я уже писал вам, что нашелся у меня еще список словаря, который на следующей неделе отправлю к вам также с транспортною почтою, а особой выписки моих статей, напечатанных в Сыне Отечества, у меня нет, но вам и не нужно. Вы можете их отыскать в печатном журнале.

Наперского словарь об остзейских ученых у меня есть и по требованию вашему посылаю вам его: но долго не держите и возвратите.

Есть еще у меня словарь ученых поляков¹²³, напечатанный во Львове 1833 года в трех томах. В нем есть и ваши малороссийские писатели и много относительного до России. Не знаю, читаете ли вы по-польски. Я бы также вам прислал:

Ваше Историческое общество потеряло уже свое право на cию книгу давним небрежением, а у автора никогда не может отнять права на исправнейшее и полнейшее издание.

При Словаре Наперского посылаю вам еще список членов Российской академии¹²⁴, тут, найдете членов с означением чинов и смерти, а это не лишнее для вашего словаря.

Прилагая ответ г. Муханову¹²⁵, приславшему мне свой сборник, прошу доставить.

Наши университетские из Германии профессоры похожи на ваших. Не умея учить русской юриспруденции, толкуют ученикам только энциклопедию немецких всех царств юриспруденций. О как они обрадовались, доставши Дерптского профессора Рейца¹²⁶ книгу Историю российских законов, переведенную у вас Морошкиным, и не показывая ее ученикам выдают содержание ее за свои исследования!

Билета на Синопсис с почтою я еще не получал, а еще экземпляр оного к вам пришлю.

Будьте здоровы и благополучны и пр. Е.»

От 2 августа 1886 года.

«Два письма ваши, от 4 и 25 июля, я получил. и поздравляю вас с начатием вашего труда над словарем русских писателей. Я уверен, что вы издадите его хорошо и с хорошими дополнениями, а я лет двадцать им уже не занимался и думал, что отданный мною вашему историческому обществу в 1813 году экземпляр само общество исправит и дополнит; но оно его растеряло и за медленность лишило само себя права пользоваться им.

27 июля с транспортною почтою послал я к вам и другой экземпляр моего Словаря. Сличайте его с прежним. Из энциклопедического лексикона вы можете взять все помещенные там биографии писателей.

При отправленном к вам чрез транспортную почту списке Словаря приложил я книгу о Змиевых валах с ландкартою. Прошу процензуровать и возвратить, а ландкарту наймите вырезать на меди и корректуру ко мне пришлите. Мы хотим эту книгу здесь напечатать.

При сем письме посылаю вам требуемый вами еще экземпляр Синопсиса и Dykcyonarz uczonych Polaków Ходынецкого. Учитесь потверже читать по польски и пересмотрите словарь и мне возвратите.

Билет на Синопсис я получил только 31 июля: но речей ваших университетских вы не прислали мне.

При издании вами Словаря не упоминайте о моем имени. Журналисты и публика сами вспомнят обо мне, а по смерти моей, как хотят.

Не знаю, какой преосвященный Кирилл доставил вам нашу диссертацию о праздниках господских. Наш викарий Кирилл скончался 16 апреля 1836 г., бывъ болен в параличе больше года. Не Подольский ли Кирилл вам доставил? Тяжелый для всех епархий Нечаев – Прокурор, к счастью нашему, удален от нас; хуже его; не будет.

Да подкрепит Господь ваши силы, а я всегда преданный вам Е.»

От 15 февраля. 1837 года, Киев.

«Во-первых, поздравляю вас высокородием, которого вы давно достойны и желаю дам дослужиться до превосходительства.

На два письма ваши от 24 декабря и 16 января доселе не отвечал я, ожидая продолжение листов вашего Словаря. Но еще не вижу.

Возвращаю при сем корректурный лист план змиевых валов и прошу приказать еще одну ошибку исправить и потом отпечатать 25 экземпляров и с самою доскою ко мне прислать, приложив счет за вырезание доски и за почтовую пересылку. Прочие экземпляры мы сами здесь отпечатаем.

Преосвященный Иннокентий к нам уже возвратился и не думайте, чтобы он против вас подпал какому-нибудь неприязненному влиянию. Да, мне кажется, вы слишком недоверчивы и сами себе выдумываете врагов, о которых никто не знает.

В Устьсысольске, где ныне Надеждин, я был. Городок не большой, но холодный, там в июне месяце видел я мороз, а за рекою Сысолою, протекающею под городом, бесконечные болота, простирающиеся до печерских гор; от чего в городе всегда сыро.

В предисловии к вашим праздникам прошу не упоминать обо мне.

Статью Надеждина о ходе русской истории я читал в журнале. Довольно хороша. Он способен на многое; но неизвестно, долго ли он пробудет в заточении.

Вот и стихотворец Пушкин умер от поединка. Он был хороший стихотворец; но худой сын, родственник и гражданин. Я его знал в Пскове, где его фамилия.

Устрялова истории я не видал, так как и Демонологии Сахарова¹²⁷, но о последней читал в журнале. Что за причина, что Каченовский не благоволит к издаваемому вами Словарю. Верно, из зависти. Читал я в журнале просвещения статью о его ополчении и против Русской Правды, охота у него на. парадоксы.

Прилагая письмо к Π.А. Муханову, прошу отослать, а мне квартира его неизвестна. Он мне прислал изданную им рукопись Филаретову.

Желая вам наилучшего здоровья и призывая на вас со всеми вашими благословение божие, есмь преданный вам Έ.

Баров Шодоар, находящийся еще в Петербурге, желает вашему историческому обществу подарить экземпляр своей греческой нумизматики и спрашивает меня, как доставить. Я отвечал, что можно на имя самого общества или на имя ваше. Не знаю, прислал ли он.»

Это последнее письмо к Снегиреву, быть может, было последним из всей переписки Иерарха, ибо оно писано за несколько дней до кончины его, как известно, последовавшей 23 февраля 1837 года.

Снигирев, получив, еще при жизни Иерарха рукописные материалы его для Словаря и издав несколько листов его, вменил себе в обязанность почтить память заслуг Иерарха некрологом, который был им составлен и напечатан в «Московских Ведомостях». Некролог этот заключает в себе много теплоты и истинного признания заслуг опочившего Иерарха, заслуг, которые он, более других, понимал и ценил и всегда с особенным уважением отзывался о них.

Письмо 1-е и замечания напечатаны по черновым спискам, сохранившимися в бумагах митрополита и переданным наследниками его. Следующие затем письма Евгения напечатаны с автографов, сохранившихся у него И.М. Снигирева; некоторые другие из адресованных к нему преосвященным письма находятся у любителей.

Снегирев, Иван Михайлович Ординарный Профессор Римских Древностей и Латинского языка, Действительный Статский Советник, Цензор Московского Цензурного Комитета, имеющий знак отличия беспорочной службы за XL лет, Орденов Св. Владимира 3-й степени, Св. Станислава 2-й степени, Императорскою короною украшенного, Кавалер, родился в Москве, 1793 года, Апреля 23-го, и крещен в Университетской зале, на квартире Директора П.И. Фонвизина.

Первоначально обучался в доме родительском, под руководством отца своего, потом отдан был в Академическую Гимназию при Университете и с 1802 года является уже в списках учеников ее; в 1807 году произведен в Студенты; ъ 1809 и 1810 годах удостоен два раза серебряной медали, за две диссертации, от двух отделений: Этико-Политического и Словесного. В 1810 г. произведен в Кандидаты. В 1815 году 25-го Июля, по испытании и защищении диссертации, удостоен степени Магистра Словесных наук.

С 1810 г. Мая 27-го в течении десяти лет отправлял должность Письмоводителя при Цензур ном Комитете и семь лет Архивариуса при Совете и переводчика при Правлении Университета. По назначению Университетского Совета преподавал Логику и Нравственность для чиновников, службою обязанных. Преподавал в Университете приготовительные лекции Латинской Словесности с 1816 г. по 1826 г. – По назначению Университетского Совета преподавал начала Логики с 1821 по 1826 г., занимал в Московском Воспитательном Доме классы Российской и Латинской Словесности; с 1817 г. Ноября 8-го по 1827 год обучал в Университет. благ. пансионе латинской словесности и Римским Древностям, Логике и Нравоучению с 1823 по 1826 г.– Адъюнктом произведен 1819 г. Февраля 19-го. По представлению Совета Воспитательного Дома Всемилостивейше пожалован Кавалером Орденов Св. Анны 3-й степени, 1821 г. Мая 26-го, и Св. Владимира 4-й степени, 1825 г. Декабря 23-го. – По поручению Г. Попечителя Московского Университета, осматривал училища Ярославской губернии и Переяславские училища Владимирской губернии и окончил спорное дело, возникшее по случаю постройки Гимназического дома в Ярославле в 1824 г. – В Императорском Московском Обществе Истории и Древностей состоит Действительным Членом с 1827 г., и с того времени в течении семи лет занимал должность Секретаря. – В звании члена Училищного Комитета обозревал училища Тверской и Новгородской губернии 1827 г. – Кроме исполнения возложенных на него должностей, занимался изданием учебных книг Латинского языка: Грамматики и Хрестоматии, 4-х томов Речей Профессорских с биографиями и других сочинений (1819–1823), по поручению Общества Любителей Российской Словесности, и произнес· в торжественном собрании Совета Университета две Русские речи, относившиеся к торжеству основания Университета, и одну Латинскую. Утвержден в звании Экстраординарного Профессора для кафедры Римских. Древностей и Латинского языка 1826 г., Мая 3-го; Ординарным Профессором по той же кафедре 1826 г. Декабря 8-го. По избранию Совета Университетского и по утверждению Г. Попечителя, был Членом Училищного Комитета в продолжении шести лет, с 1826 г. по 1832 г. – Высочайше утвержден Цензором Московского Цензурного Комитета, 1828 г. Ноября 16-го; получил знак отличия беспорочной службы за ХV лет, 1831 г. Августа 22-го. – Всемилостивейше пожалован Кавалером Ордена Св. Станислава 3-й степени, 1834 г. Марта 2-го. За участие в издании Ученых Записок объявлено ему Его Императорского Величества Высочайшее благоволение, 1834 года, Августа 6. – Изданная им книга: «Русские в своих пословицах» удостоена Его Императорским Величеством благосклонного принятия 1834 г. Мая 29. – Получил знак отличия беспорочной службы за XX лет, 1834 г. Августа 22. – Изъявлена Г. Помощником Попечителя Московского Учебного Округа совершенная благодарность за ревностное и успешное участие в издании Ученых Записок в 1834 и 1835 Академическом году, 1835 г. Июня 24-го; Г. Министром Народн. Просвещ. за деятельное участие и труды в издании журнала Министерства Народного Просвещ. объявлена благодарность, 1835 г. Ноября 6-го. В следствие преобразование Университета по Высочайше утвержденному 26-го Июля 1885 г. уставу, по просьбе его, уволен от должности Профессора с оставлением в должности Цензора, 1836 г, Января 1-го. Произведен в Статские Советники со старшинством со дня выслуги в прежнем чине, 1836 г. Декабря 18-го. – Получил знак отличия беспорочной службы за ХХV лет, 1836 г. Августа 22-го. Определен сторонним Цензором Московского Цензурного Комитета, 1838·г. Августа 10-го. – За сочинение свое Русские простонародные праздники и суеверные обряды, удостоился получить от Государя Императора бриллиантовый перстень, 1839. г. в Апреле; – Всемилостивейше пожалован Кавалером Ордена Св. Стани слава 2-й степени, Императорскою короною украшенного, 1843 г. Окт. 8; – назначена ему к производству, сверх жалованья, пенсия серебром 428 р. 88 коп. в· год, со дня выслуги им 15-ти летнего в звании Цензора срока, 1843 г. Ноября 16-го. Всемилостивейше утвержден в звании Члена Высочайше учрежденного Комитета для издания Русских Древностей, 1844 года Сент. 13-го. За руководство Великих Князей Николая и Михаила Николаевичей, при обозрении Московских достопамятностей, Всемилостивейше награжден бриллиантовым перстнем, 1846 г. Марта 13; Всемилостивейше награжден за отличие по службе подарком в 500 р. сер., 1847 г. Дек. 30. С разрешения Г. Министра Народн. Просв. при введении в действие нового устава Цензурного, управления по ведомству Министерства Народн. Просвещ., оставлен в занимаемой Цензорской должности, 1850 г. Ноября 17-го. По удостоению Комитета Гг. Министров в следствие ходатайства Начальства, Всемилостивейше пожалован за отлично-усердную службу в Действительные Статские Советники, 1851 г. Дек., 29-го. Получил знак отличия беспорочной службы за XL-летнее достоинство, 1853 г. Авг. 22; Всемилостивейше пожалован Орденом Св. Владимира 3-й степени 1854 г. Февраля 23.

С 1816 года по ,1835 год И.М. Снегирев занимал в Университете кафедру Латинской Словесности, сначала как Адъюнкт, приготовительную, потом как Профессор, Ординарную; но когда, в следствие преобразования Университета, оставил сию кафедру, то, предавшись свободно любимому предмету своих занятий, изучению отечественных древностей, «трудами своими, как сказано в известиях Имп. Акад. Наук, представил не только богатый запас и пособие для исследований, но и начала самых исследовании.» К основанию Рус. Археологии, как науки, кроме любви к ней, неутомимого труда, обширных знаний, он употребил ученую методу, которую заимствовал у наставников своих Буле, Маттеи и Тимковского. Плодом этих занятий явились книги, справедливо заслужившие у нас в отечестве и зą границей всеобщую известность. И.М. имеет диплом на звание Члена: 1) Императорского, Моск. Общ. Истории и Древ. Рос. с 10-го Мая 1824 г.; 2) Королев. Копенгаг. Общ. Северн. Антиквариев с 31-го Ян. 1836 г.; 3) Одесск. Общ. Любителей Истории и Древн. с 23-го Апр. 1839 г.; 4) Члена Корреспондента Императорского: Археолог. Нумизматического Общ. в С.-Петерб. с 9-го Фев. 1848 года.

Литературная деятельность И.М. обнаружилась весьма рано, сначала в Вестнике Европы, где помещал он многие свои переводы, потом в Трудах Общества Любителей Российской Словесности

Сочинения его:

1) Nova Chrestomathia Latina, M. 1811, в 8.

2) Dissertatio de profectibus Romanorum in disciplinis severioribus, на степень Магистра. 1816 г.

3) Очерки жизни Московского Архиепископа Августина. 3-е изд. 1848, в 8.

4) Nova Chrestomathia poetica. Μ; 1818, в 8.

5) Плутарх для прекрасного пола, или галерея знаменитых Россиянок. ч. V и VI, М. 1819, в 12. Прибавление к переводу его же, Снегирева, Бланшардова и Пропиакова Плутарха для прекрасного пола в 4-х частях, М. 1816, в 12.

6) De origine, statu et incrementis Caesareae Universitatis Mosquensis sub auspiciis Aug. Imperatrici Elisabethae I conditae ab anno 1754 ad 1762. M. 1830, in 4. То же сочинение в Русском переводе напечатано в Ученых Записках ;1834 года.

7) Начертание жития Московского Митрополита Платона 2 ч. новое изд. М. 1831, в 8.

8) Русские в своих пословицах 4 кн. М. 1831–1834, в 12.

9) Латинская Грамматика, приспособленная к Русскому языку, изд. 3-е, с дополнениями, М. 1836 т. в 4.

10) Русские простонародные праздники и суеверные обряды. 4 выпуска, с 1837 по 1839, М. в 4.

11) Троицкая Лавра. М. 1842 г. в 12.

12) Новоспасский монастырь. М. 1843 г.; в 12

13) О лубочных картинках Русского народа. М. 1844 г. в 8.

14) Письмо об иконописи к Графу Л.С. Уварову. СПб. 1848 г. в 8. Это сочинение послужило главным материалом для сочинение Г. Сабатье: Notions sur 1’iconographie sacrée. St. Pet 1849.

15) O порядке слов Латинского языка, по Цицерону. М. 1848 г, в 8.

16) Памятники Московской Древности, XI тетрадей в 4.

17) Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества. М. ХV тетрадей с 1846 по 1854 год, в лист. Другое издание в 12, с дополнениями и поправками, 4 кн.

18) Русские народные пословицы и притчи с предисловие М.М. 1848 г. в 8.

19) Древности Российского Государства, изданные по Высочайшему повелению, отделение I, IV и VI. М. 1849, 51, 53. В 4.

20) Памятники древнего художества в России. 3 тетр. М. 1850 г. в лист.

21) Дополнение к собранию Русских народных пословиц и притчей. М. 1854 г. в 8. Сверх того издал Исследование Барона Розенкампфа о Кормчей книге; Поведание и сказание о Мамаевом побоище вместе с Словом о Полку Игореве.

Разные статьи И.М. помещены в Московских. Ведомостях, в Губернских и Ведомостях Московской Городской Полиции, в журналах: Друг Юношества, Отечественные Записки, изд. Свиньиным, в Вестнике Европы, в Историческом, Статистическом и Географическом Журнале, в Новом Магазине Естественной Истории, Физике, Химии и сведений Экономических изд. Г. Двигубского, в Журнале Министерства Народного Просвещения, в Энциклопедическом Лексиконе, в Библиотеке для Чтения, в Телеграфе, в Ученых Записках, в Москвитянине и проч.

Переводы:

1) Письма Принца Делин, в 8, вместе с Профессором Немировым, в 10 томах.

2) Всеобщая Мифология, сравненная с Историей, соч. Аб. Трессана. 4 ч. М. 1818 г. в 12.

3) Рустрингия, первоначальное отечество первого Российского Великого Князя Рюрика и его братьев, соч. Герм. Голлманна. М. 1819 г. в 8.

4) Досуги моего уединения. 2 ч. М. 1820, в 12 и проч. ¹²⁹

Кто не находил отрады и особенного наслаждения обращаться мыслию к летам детства и молодости, когда все представлялось нам в другом виде и цвете, нежели в лета старости? Казалось, и самая природа и окружавшие нас люди тогда были не те, какие ныне. Но все прошло, все исчезло как обаятельное сновидение, как прелестный призрак или мираж; осталось только воспоминание, которое мы теперь усиливаемся возобновит в памяти и воображении своем, к услаждению случайных горестей жизни. Приближаясь к могиле, мы любим возвращаться воображением к своей колыбели. Как драгоценны нам и те места, где мы провели время своего ребячества! Для нас интересны те люди, которые нас окружали, на нас имели влияние, принимали в нас участие!

Не могу определительно сказать, подобно другим автобиографам, с каких лет началось у меня сознание и воспоминание. Апреля 23-го 1792 г. бабушка моя, вдова Анна Ивановна Кондратьева, слушала всенощную в церкви св. Георгия в Ендовах, как возвестил ей отец мой, магистр, потом профессор Московского университета Михаил Матвеевич, что Бог ему послал сына Ивана. Бабушка приняла эту весть с восторгом, может быть, особенно потому, что у нее дед назывался Иван Михайлович Комаров. По обычаю, новорожденному пророчили разные счастливые предсказания; находили даже, что «он родился о шести пальцах, какие имели, по Библии, исполины, но бабушка и судьба «на двое сказали». Колыбелью моей был, на Никитской улице в Москве, дом священника против Никитского монастыря. Я крещен в квартире директора университета Павла Ивановича Фон-Визина; восприемником моим был архимандрит Новоспасский, а потом архиепископ Ярославский Павел, а восприемницей дочь Фон-Визина, Марья Павловна. С Никитской мы переехали на Рождественку.

Помню, хотя и темно, то время, когда родители мои жили в доме священника Рождественского монастыря Адриана Николаевича, лица весьма благочестивого, который вел строгую, подвижническую жизнь, почти ночи проводил в молитве, спал на голых досках, и вместо мягкого изголовья был у него камень. В памяти моей мелькают отрывочные подробности о разных мелочных в жизни обстоятельствах; но глубоко впечатлелись слова, слышанные от моей няньки Аграфены:

«Прежде были люди пыжики, а то будут все тужики».

«Что ж это такое?» – спрашивал я няню.

«А вот что: люди прежде все пыщились, да прохлаждались, а то станут тужить и ничем не будут довольны».

«Да от чего же это?»

«Да Бог знает, от чего, чай, от грехов своих; такое уже настанет время».

Бывши уже лет десяти, я ужасно сердился и спорил с нянькою, когда она повторяла народное пророчество, что «Москва будет взята на 40 часов». Но это самое я слышал не от одной няньки, но и от моей бабушки Анны Ивановны Кондратьевой. Подобно голосу, летающему в пустынях Африканских, и в народе носятся темные предания и предсказания, в которых таятся истины, распечатываемые в будущем в нередко сбывается то, что кажется нам несбыточным.

Предоставляя себе сказать в последствии о других событиях в моей жизни, обращусь к подмосковному царскому селу Измайлову, интересному для меня не по одному только историческому его значению, но драгоценному также по воспоминаниям: там были жилища моих прадедов и дедов, там их священные для меня; могилы, там я провел лучшие лета моей жизни, лета самозабвения и мечтания. Я еще застал там, в самом начале XIX века, дворец с каменными службами, аптекарский и виноградный сады, старый и новый зверинцы, наполненные оленями, кабанами, Американскими свиньями и другими животными; в зверинце цапельники, где на вершине вековых сосен цапли вили себе гнезда. Там на моих глазах рыскала царская псовая охота за зайцами, лисицами, волками и медведями. Словно теперь вижу, как медведь, преследуемый охотниками и собаками, перескочил через высокий тын, окружавший зверинец. Кажется, будто теперь отдаются в ушах моих стройные и веселые песни охотников, сопровождаемые звуками тарелок и ложек с бубенчиками, с хлопаньем арапников и выстрелами из ружей. Так живы и сильны впечатления этих охотничьих песен, которых с тех пор уже нигде не слышу! Их любили слушать юный Петр II, Елисавета Петровна и Анна Ивановна с Бироном, нередко забавлявшиеся охотой и стрельбою из ружей в Измайловском зверинце. Это царское приволье для меня драгоценно еще потому, что там жила почти вся родня моей матушки и что там женился мой батюшка; мимоходом замечу, что матушка моя родилась в Казани, в Пугачевщину, а батюшка увидел свет в Александрове, в то время, когда там, в Успенском девичьем монастыре, пребывала цесаревна Елизавета Петровна, крестная мать отца моего.

Заговорив об охоте, не могу пропустить, что начальником псовой охоты в форшмейстером зверинца там был мой дядя (по жене его) Павел Матвеевич Извольский, охотившийся с императором Павлом I и с графом А.Г. Орловым: лихой наездник, рьяный охотник,. меткий стрелок, который один ходил с рогатиной и ружьем на медведя, 85-ти лет стрелял на лету ласточек и 90-та лет убил волка. Занимая несколько лет выгодную должность форшмейстера в Измайловском зверинце, он оставил в неотъемлемое наследство жене и детям: честь и доброе имя. В 1812 году, потеряв свое имущество, он, как искренно верующий, не потерял надежды на помощь Божию; такое упование его не посрамило. К нему можно применить слова Псалмопевца: «юнейший бых и се состарехся, и не видех праведника оставлена, ниже семени его просяща хлебы».

Дядя его, Гаврила Матвеевич, был любимым стремянным у императрицы Елизаветы Петровны, которая иногда посещала уютное его жилище, кушала у него любимую свою яишницу-верещагу, блины, домашнюю наливочку, бархатное пивцо и янтарный медок; зимою она с ним каталась в саночках, а по прудам на коньках. Гаврила Матвеевич был силач и смельчак старого Русского закала, прямо говорил правду, потому что жил честно и благочестиво, без лицемерия, царице своей, разумеется, и матушке святой Руси, предан был душой и сердцем. Это давало ему смелость, которая не могла нравиться придворным. Наши слова оправдаем самым примером из жизни Гаврилы Матвеевича.

Однажды случилось ему ехать у кареты государыни, которая, увидев, что он нюхает табак из берестовой тавлинки, сказала ему:

«Как тебе не стыдно, Гаврила, нюхать из такой табакерки? Ты ведь царский стремянной; что подумают обо мне иностранные послы, коли увидят у тебя берестовую тавлинку? Эка, дескать, у них голь царские слуги»! А они тогда были в Москве.

– «Где мне взять серебряной табакерки? не воровать же стать».

– «Ну хорошо, я тебе пожалую золотую табакерку».

После того, прошло несколько времени, а табакерки Гаврила не получал. Императрица сбиралась куда-то ехать; карета стояла у подъезда, Гаврила был наготове в приемной зале дворца, где собралось несколько царедворцев. Между ними зашел разговор о правосудии, в который вплелся и Гаврила, как близкий к государыне человек.

«Что вы толкуете о правде, когда и в царях нет ее».

Такие слова подхватили придворные и передали государыне. Вот как, дескать, поговаривает жалуемый вашим величеством Гаврила! Надобно заметить, что в то время роковое слово и дело вело в истязательный Преображенский приказ. Добрая Елизавета, не чуждая придворных. сплетен, позвав Гаврилу Матвеевича к себе в кабинет, с кротостью спросила своего стремянного:

«Я слышала, ты говоришь, что в царях правды нет; скажи мне, какую же неправду я сделала пред тобою?»

– «А вот какую», смело отвечал Гаврила, обещали мне золотую табакерку, и вот сколько прошло месяцев, а не исполнили своего обещания»!

– «Ах, виновата, забыла», – и с этим словом, вынесла из кабинета Гавриле серебряную вызолоченную табакерку Устюжской работы с чернью. Тот, взяв ее, поклонился до земли, а, посмотрев на подарок, молвил:

– «Все-таки моя правда, что в царях нет правды».

– «Как так»? – шутя, спросила императрица.

– «Да ведь ты изволила обещать золотую табакерку, а жалуешь вызолоченную, серебряную»!

– «Ну, ну, опять неправа, подай мне серебряную, обменяю ее на золотую».

– «Нет, матушка, эта будет у меня будничною; изволь-ка вынести мне праздничную».

Так и сделалось, как сказал Гаврила. И государыня, и стремянный остались довольными: одна шуткою, а другой двумя подарками от царицы.

Однажды, на именины, императрица прислала к Извольскому пирог, начиненный рублевиками. Когда он благодарил ее за такую милость она спросила его:

«По вкусу ли ему пирог с груздями»?

«Как, матушка царица, не любить царского пирога с груздями, хоть бы и с рыжиками»!

Но завистливые кознодеи уловили какие-то слова Гаврилы, и он попал не только в опалу, но и в страшный Преображенский приказ, где сидел несколько времени; потом, по ходатайству жены своей, прощен императрицею. Ныне покажется странною простота обращения императрицы в домашней жизни. Она любила слушать· сказки и россказни простых людей; даже брала для этого с площади торговок к ней в опочивальню. Во время послеобеденного отдыха они сиживали у ее постели и рассказывали всякую всячину, что видели, и слышали в городе. Императрица, чтобы дать им свободу говорить между собой, иногда притворялась спящей; не укрылось это от сметливых баб и от придворных; последние подкупали первых, чтобы они, пользуясь мнимым сном императрицы, хвалили или хулили, кого им надобно в своих шушуканьях между собою. Таким образом, обе стороны обольщались. Под смертною казнью им запрещалось разглашать, что они бывали у государыни во дворце и говорили с нею.

«Смотри же», говаривал им царский стремянный «ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами, а не то жилы вытянут, в уголь сожгут, по уши в землю вколотят»¹³⁰.

Такие угрозы, заимствованные из Преображенских и Константиновских застенков, не редко тогда употреблялись, когда хотели кого пристращать.

Возвратимся еще к Гавриле. Он был атлетического сложение, силен телом и духом, крепок верою в Бога, непоколебим в честности и в преданности своей царице. Благородство он ставил не в знатном происхождении, а в справедливости и добродетели, хотя происходил из столповых дворян. Случилось как то, жена его пекла блины, а он, сидя у печки подле нее, чинил свои сапоги: дети вокруг них вертелись в ожидании горячих блинов. Толкуя о том и о сем с женою, они договорились до дворянского происхождения своего. «Ведь мы не выходцы какие и не разночинцы, а природные столповые дворяне!»

С этим словом Гаврило кинул сапоги и, схватив из ящика под образами древние жалованные грамоты и дипломы дворянам Извольским, кинул в печь.

«Вот тебе и дворянство» промолвил он.

Жена только ахнула, хотела что-то сказать; но, взглянув на висевшую на стене ездовую нагайку, прикусила язык. Гаврила спокойно принялся за сапоги, а жена его за блины. Так в огне сжег он хвастовство своим дворянским происхождением, подобно царю Федору Алексеевичу, предавшему пламени местнические книги!

Почему же жена не сделала ему ни упреков, ни возражений? Потому что она помнила возглашенные слова Апостола при бракосочетании, а если б ей случилось их забыть, то муж напомнил бы ей тем осязательным средством, которое рекомендует Домострой. Для новой Руси не понятно, даже дико, как это средство в старой, до Петровской, даже и по позднее, могло служить выражением супружеской любви. Впрочем, не думайте, чтобы это было только в необразованной России; оно существовало и во Франции, где законом дозволялось бить свою жену по произволу (battre sa femme à loisir).

Не легче было женам и в ученой Германии. В домашнем быту плетка и розга поддерживали и водворяли порядок и устройство. Где грозно, говорит пословица, там честно, или: хорошо честь и гроза.

Это средство испытал на себе и племянник Гаврилы, Павел Матвеевич Извольский. Жена его, моя тетка, была красавица телом и душой, но молодой муж, при пылком характере, увлекся как-то соблазном, конечно не без содействия беса, на которого в тот век люди сваливали все вины свои. Гаврила, проведав об этом, приехал сделать племяннику увещание не в сухих в общих наставлениях, но в осязательных поучениях, так что тот от его нагайки пролежал с неделю не на спине, а на животе.

Я знаю по преданию от родной бабки и от матери о прадеде своем Василие Кондратьевиче Кондратьеве, который служил при Измайловском дворце и умер в селе Измайлове на 113 или 114 году (а прабабка моя на 107 году). До меня не дошли подробности o его службе и делах; только одно мне известно, что ваши Филемон в Бавкида жили в счастливом супружестве 90 лет. Когда уже прадед положен был во гроб, прабабушка усиливалась плакать, но источник у нее уже иссяк. Причитая по старому обычаю, она голосила: «отец ты мой, я с тобою пожила, словно у печки погрелась». В счастливой жизни, во взаимной, неостывавшей теплоте сердца, так ей показались короткими 90 лет супружества. Кондратьевыми переименовал Петр I Вороновых. Один из них служил у него в канцелярии; на нем нередко бывала царская рука и чуть не дубинка. Так я слыхал от бывшего управителя подмосковными дворцами, коллежского асессора Ивана Саввича Брыкина.

На погосте церкви Измайловской, Рождества Богородицы, погребен дед мой с материнской стороны, придворный комиссар Петр Васильевич Кондратьев, в 1776 году, не старых лет. В Казанской губернии он был управителем казенных крестьян. В то время, как грозный Пугачев приближался к Казани, дедушка с семейством своим сидел за столом. Вдруг на двор въезжает несколько троек, входят в столовую мужики. Дедушка не знал, что и подумать, особливо в то кипучее время, когда самозванец возмущал крестьян против господ и когда многие из помещиков делались жертвами своеволия и самоуправства.

«Что вам надобно, братцы?» – спросил дедушка.

– «Тебя с женушкой и детками», отвечали мужики.

При. таком отрывистом ответе, он мог подумать об угрожающей ему с семейством опасности, даже о мучительной смерти, какой предавали необузданные крестьяне своих начальников.

– «Нет, отец наш, не думай ничего худого, мы приехали спасти вас за ваше радение о нас, сбирайтесь скорее! Пугачев близко».

Взяв с собою, что успели, второпях, бабушка с детьми, в том числе с матушкою моей, поехала в Москву – в Измайлово. Дедушка скрылся в крепости. В доме остался дворецкий Прокопий. Не замедлили явиться бунтовщики; приняв Прокопия за господина, они подняли его на копья; имя его сохранилось в указе; девок Пугачев взял к себе в палатку; одна из них, красивая собою, заняла у мнимого Петра III место императрицы и носила на голове род короны, которую мне довелось видеть у Н. Полевого.

По освобождении Казани от осады и по взятии в плен самого Пугачева, дедушка переехал в Москву и поселился в Измайлове, ближе к жениным и своим родным. В числе их там находился мой прадедушка Иван Саввич Брыкин, о котором скажем несколько слов (о нем упомянуто и в энциклопедическом лексиконе)¹³¹.

Он родился в Измайлове. Отец его Савва Григорьевич, брат Михаила Брыкина, там был подьячим приказной избы с 1712 года января 28 и продолжал свою службу до 1783 года; умер 60 лет, a его мать, Елисавета Варфоломеевна, на 100 году от рождения, в 1758 г., оставляя сына своего Ивана сиротою. По сношению и свойству с придворными служителями, они видали императоров Петра I в Петра II, императриц Анну Ивановну в Елисавету Петровну, могли знать и слышать о многих событиях при дворе. Иван Брыкин, начавший свое служение при отце своем, любил рассказывать переданное ему от родителей, между прочим и то, что «государь Петр. Великий родился в Измайлове».

Это самое и ответил он собственноручно на летописце, доставшемся ему от отца, о рождении там Петра Великого, и с таким убеждением умер.

Всего не припомнишь, что я слыхал от Ивана Саввича в своей молодости; но в памяти моей запечатлелись рассказы его, как Петр I пожаловал ему (или, кажется, отцу его) серебряный рублевик, примолвил: «смотри же, береги, но орехах не пролакомь».

Этот царский рублевик хранил старец, как святыню, носил его в шелковом кошелечке на груди, с крестом, и заповедал похоронить себя с ним, что· при мне исполнено. Имея твердую до глубокой старости память, вспоминал огненные потехи и пирушки на Петра I лугах и в рощах Измайловских с любимцами; видел, как убил своею дубинкой у дворцового крыльца одного придворного служителя, который не успел снять пред ним шапки; как Анна Иоанновна велела повесить пред окнами повара, который подал ей к блинам прогорклое масло.

Когда эта государыня гуляла по лугам с Бироном, мальчик Брыкин в затрапезном халате носил за нею кубчик с медом, а за пазухой у себя имел оловянный стакан, обернувшись к нему, она спросила его:

«Дьячок что ли ты?»

– «Нет ваше царское величество, сын вашего слуги».

Смышленый и расторопный Иван Брыкин, выучась грамоте у сельского дьячка, поступил писарем в приказную избу и, как видно, иногда прислуживал при дворе; потом был подьячим и смотрителем дворцов подмосковных. Во время моровой язвы, постигшей древнюю столицу, он сохранил Измайлово от губительной чумы, в за то в сенатском указе 1772 года назван «попечительным и усердным всемилостивейшей государыне и прямым сыном отечества.»

Строгое воздержание и юношеское целомудрие сохранили· и укрепили его телесные и душевные силы до ста лет. Лет сорока, он не знал вкуса ни в вине, ни в пиве и оставался отроком до женитьбы своей; с женой жил. 30 лет и прижил с нею двух дочерей. Вдовство его было. столь же целомудренно, как и юность и мужество. Он был мужчина среднего роста, плотный, коренастый, статный в полноте сил, неистраченных развратом, с выразительным лицом; словом, молодец, кровь с молоком; но не он заглядывался на красавиц, а они на него; сердце его не было растленным и воображение испорченным, да и заповеди Господни он твердо помнил. Может статься, ныне этому не поверят, как можно дожить до 40 лет здоровому мужчине в целомудрии? Но прадедушка не завещевал мне лгать, да и сам почитал ложь великим грехом, потому что отец лжи – дьявол. После женитьбы, уже вступив за сорок лет, Иван Саввич в приятельском обществе позволял себе подгулять дня два, три; опорожнив стаканов пять и даже десять пуншу, несколько рюмок домашней наливки и не одну кружку пива, он никогда не бывал пьян и не пошатнется; но из строгого, молчаливого и серьезного становился говорливым, веселым и шутливым. У него винцо не связывало, не притупляло языка, но развязывало его. Он любил воспоминать про старину; она оживала в его речах, которые лились рекою; к ним приплетал он пословицы, прибаутки и притчи, которые и я у него заимствовал.

«Ныне так уже не живать», повторял он, «как встарь живали; тогда без лекарств были здоровы, без балов веселы, без книг умны.»

Современник Тредьяковского, Иван Саввич, до самой глубокой старости, любил читать его стихотворения, певал его песни, которые ему казались очень замысловатыми и веселыми.

В Анакреонтических его песнях, напечатанных в СПб., сколько помню, в 1740 годах¹³², одно примечание поэта означает следующее: «Песнь эту я имел незабвенное благополучие воспеть в императорском царском дворце, стоя на коленях пред камином, и от всещедрой десницы ее императорского величества удостоился получить всемилостивейшую оплеушину».

У Ивана Саввича дворовой его, Калина Кузьмич, вари вал отличное пиво и завел пивоварню на дворе. Его пиво было пряное, тонкое, вкусное и здоровое, которое не густило крови, не действовало на голову – такое, как говаривал шутя Иван Саввич: «хлебнешь, упадешь, вскочишь, опять захочешь.» У него этого русского напитка, без химических примесей, было три сорта: дедушка, батюшка, сынок, по различию степеней его крепости. Употребление его рекомендовали доктора больным; его выписывали в С.-Петербург ко двору и в другие города, даже в Пруссию. Хозяйство Ивана Саввича было прекрасно устроено без заморских затей; дом был, как полная чаша: всего в изобилии, и при том еще, на малом пространстве земли, грунтовые сараи и сады доставляли ему прекрасные фрукты, огороды – овощи, пчельник – мед.

В ледниках засечены были бочки мартовского пива, квасу, разных медов, которыми прежде щеголяли хозяева. Видно, они в древности были хороши, что самые иностранные путешественники предпочитали их Венгерским винам.¹³³ У кого в селе попросить квасу, или дрожжей? – У Ивана Саввича. К кому идти испить пивца? – К Ивану Саввичу. У кого взять медку на канун для помина родителей? – У Ивана Саввича. А он, надобно заметить, хоть был и скупенек, но не отказывал в помощи бедному и доброму человеку. Уютный, гостеприимный его домик навещали и архиереи, и архимандриты, даже сам митрополит Платон, и почтенные граждане Москвы, Баташев, Жигаревы и пр. Я с батюшкой и матушкой не редко встречали у Брыкина почтенных профессоров университета Страхова, Антонского, Политковского, Гейма, Шлёцера, Брянцова, Гаврилова, Аршеневского, которые находили удовольствие в беседе не ученого, но умного, опытного и своеобразного старца: им нравился простой образ патриархальной его жизни, радушный без лести прием и угощение, чем Бог послал. К незваному обеду подавался и кусок домашней. Ветчины, лапша, яишница-верещага или глазунья, индейка с солеными лимонами, утка с такими же сливами, свежий варенец, белоснежный творог с густыми сливками. Вместо Фряжских вин и ликеров, подносил гостеприимный хозяин домашние многолетние наливки: малиновку, смородиновку, вишневку, рябиновку, розановку, в промежутках холодное со льда мартовское пиво и янтарный мед. В их приятельски оживленной беседе, без карт и фальши, можно было услышать много любопытного, занимательного и поучительного; казалось, в ней соединялись опыт жизни с наукою о жизни. Обыкновенно, под конец беседы, при прощании, старец наш вставал и посреди своей горенки затягивал басом псалом: «Господи, кто обитает в жилище твоем»; некоторые из гостей подтягивали ему. Но у Ивана Саввича не обходилось без посошка на дорожку, что Немцы называют Johannistrunk.

Не имея в руках послужного списка Брыкина, я не могу сказать, за что именно он пожалован императором Павлом I в коллежские асессоры, или, как говорилось тогда, в майоры. Комендантом в Москве был добрый немец Иван Крестьянович Гессе, точный блюститель военной дисциплины и наблюдатель за городскими заставами, где спрашивали тогда об имени и звании въезжавших и выезжавших и, кажется, записывали. Этот комендант, ездивший всегда стоя в санях и дрожках, так обрусел, что не чуждался зелена вина. Получив повестку о своем производстве в майоры, Иван Саввич поехал в Москву для принятия присяги. После присяги заехал он к одному старому приятелю и порядочно подкутил с ним на радости, Возвращаясь вечером в свое Измайлово, на вопрос караульного: «Кто едет?» – отвечал: «Янька, золотые пуговки». Так назвался он, вероятно, потому что при Екатерине II майоры носили золотые, т. е. золоченые пуговицы на мундире, а на камзоле и на самом мундире золотые галуны. Караульный остановил его, и новый майор должен был провести ночь в караульне. На другой день его представили при рапорте к коменданту. Гессе, расспросив Брыкина, отпустил его восвояси. Но наш майор остановил коменданта:

«Что-же ваше превосходительство», сказал он, ничем не соблаговолили поздравить меня с высоким чином? Со вчерашнего поздравления голова трещит».

Подана была водка, и рюмка за рюмкой, судья с подсудимым понатянулись на порядках; потом один навеселе, поскакал осматривать заставы, а тот поехал в свою Преображенскую заставу, где его пропустили уже без всякой остановки, хотя Иван Саввич и откликнулся на вопрос часового Янькою с золотыми пуговками, потому что Гессе дал ему записку: «пропустить беспрепятственно Яньку с золотыми пуговками». Домашним отдан был майором приказ величать его: ваше высокоблагородие, что сообщено и сельским жителям.

Между тем неожиданно нагрянул на Москву роковой 1812 год... Но прежде, чем передам воспоминание о незабвенном годе, коснусь знаменитого соседа нашего в Троицкой улице, митрополита Платона.

Под покровительством митрополита Платона сирота-родитель мой, крестник императрицы Елисаветы Петровны, был воспитан и до самой смерти его пользовался его расположением, нередко посещал его на Троицком подворье, в Троицкой лавре, Вифании и Черкизове, куда любил уединяться маститый архипастырь. По близкому соседству нашему (потому что мы жили, как называется, забор об забор) из Красноглазова сада, смежного с нашим, Платон заходил иногда и в наш садик, где была калитка. С отцом моим и я иногда бывал у него и всякий раз получал то книгу, то просфору, то фрукты; однажды пожаловал он мне шелковый кошелек, сказав: «он пустой, наполни его своим трудом.» При начале моего учение, владыка написал, для меня своею рукою молитву, которая утратилась с другими драгоценностями нашими в 1812 году; остался только пустой кошелек.

Твердо и живо помню, когда я вступал из бывшей академической гимназии в 1807 или 8 году студентом в Московский университет, отец мой, профессор университета, привел меня на благословение к митрополиту Платону; преосвященный велел мне перевести с Латинского на Русский первые строки своей краткой биографии в книжке Fasciculus litterarum; я перевел. «Когда меня не будет на свете», промолвил архипастырь, «дополни это жизнеописание». .

Пред 1812 годом, он принял от меня очень благосклонно детский перевод мой романа: «Евдоксия, дщерь Велизария», читал его до половины и вместо закладки, оставил пред отъездом в Вифанию, носовой платок свой в книге. Все это было для меня сильным побуждением составить жизнеописание митрополита Платона¹³⁴. В юношеской моей памяти врезались слова святителя о нашем доме у Троицы в Троицкой. «Там, еще мальчиком, я хаживал мимо этого места, где был деревянный домик одного купца, который странствовал с дочерью своей в Иерусалим и, сняв план с святого града, посвятил свой труд, время и иждивение на сооружение огромного креста с изображением Иерусалима и страстей Господних. На дворе у нас этот крест стоял в высоком сарае, у коего на столике, в деревянную чашечку, сбирали подаяние на сооружение креста, и я клал по полушечке». Крест поставлен был в соборе Сретенского монастыря у северной стены, где и теперь находится. Московские купечество предлагало начальству, в конце царствования Екатерины II, поставить на Лобном месте под шатром этот достопамятный крест; но неизвестно, почему дело это не состоялось.

Не повторяю здесь того, что сказано мной в биографии м. Платова о рождении его в самый звон к заутрени на праздник первоверховных Апостолов, в селе Чашникове, где отец его тогда находился причетником: день рождения был днем тезоименитства для новорожденного, которого наименовали Петром, по фамилии Левшиным. Сообщу то, что слышано мною от моего родителя, также от преосвященного Евгения, сохранившего при глубокой старости своей крепкую память, от покойного архиепископа Августина, от духовника Платонова о. Аарона, от келейника его Моисея Платонова, недавно умершего и других духовных и светских особ, достойных вероятия. О Платоне не только они любили вспоминать, но во многих семействах Московских старожилов свято хранятся о нем предания; доныне рассказывают они, как о важном событии в жизни своей: «мы видели, мы слышали Платона, приняли от него благословение; отца моего благословил он просфорою, или иконою, сказав то и то».

Не пропущу здесь слышанное мною от почтенного старожила И.П. Лобкова, лично знавшего Платона. Однажды он пришел к Успенскому собору, полному народом, в то самое время, как Платон сказывал проповедь и, не могши пройти за теснотою в собор, остановился в растворенных северных дверях и там, увидев плачущего мужика, полюбопытствовал спросить его: «о чем он плачет?»

– «Как мне не плакать, верно владыко говорит что-нибудь душеспасительное», отвечал тот.

Таково было предубеждение и предощущение народа, вполне сочувствовавшего своему архипастырю! Так увековечилось в народе имя Платона, сроднившегося с ним душею и сердцем, потому что он был Русский сердечный человек. Всякое слово, исходившее из уст его, проникало в душу народа, который ему верил и веровал.

Но возвратимся к летам детства и юности Платона. Когда отец его Георгий был уже в Москве викарным священником при церкви Спаса во Спасской ходил оттуда пешком учиться в бурсу Славяно-греко-латинской Академии с краюшкою черного хлеба за пазухой, составлявшею его обед. О нем не столько заботился отец, не всегда воздержный от вина, сколько мать; ее любовь заменяла недостаток образования, так что она от скудного достатка покупала на площади книжки для сына, который не имел даже порядочной обуви и летней порой хаживал босиком в школу, и чуть не носил лаптей с портянками. Так как красивый из себя, смышленый, голосистый Петр по праздникам бойко читывал и стройно певал в Спасской церкви, то один из прихожан подарил ему коты, с красною сафьянною оторочкой, а другой дал поношенный бархатный камзол. «Я», – говаривал Платон, – «радовался этому едва ли не более, чем Андреевской ленте и, любуясь ими, дорогой спотыкался; в школу ходил босиком, а коты нес подмышкою, приближаясь же к Академии, надевал их на себя».

Прилежание и дарование скоро довели Петра до богословского класса. По заведенному в Академии порядку, он тогда, объясняя катехизис, успел привлечь к себе особенное внимание Московских граждан, любивших посещать такие чтения и даже заслужил название Московского Златоуста. В это время был архиепископом Московским Амвросий Зертис-Каменский, человек ученый, но строгий до жестокости по своему холерическому¹³⁵ темпераменту: у него плети и розги служили обыкновенными средствами для исправление подчиненных; от них не избавлялись даже священно-церковнослужители: приносившие бескровную жертву сечены бывали до крови; это поселило в духовенстве ненависть к нему, которая соединилась с народным подозрением его в еретичестве. Неравнодушный к славе мальчика, ничтожного в его глазах, он потребовал к себе его тетради и, нашедши в них что-то, по своему мнению, предосудительное, хотел было высечь своего преемника при всех в Академической аудитории. Но за Левшина сильно вступился ректор и доказал преосвященному неосновательность его осуждения.

Время проповедования своего в Академии Платон считал счастливейшим в своей жизни. Москвичи, любившие проповедание слова Божия, сочувствовали юному проповеднику, восхищались им. Родители Левшина еще были живы, как славный в свое время проповедник Гедеон Кринов узнал его и стад убеждать его принять иноческий чин; но мать противилась тому, склоняя его вступить в супружество; долго не благословляла его на этот подвиг, наконец, по любви своей к нему, уступила твердому его желанию и решимости.

Петр, уже под именем Платона, монах Троицкой Лавры – помещицы более ста тысяч крестьян чудотворцевых. В новой для Платона сфере руководителем был Гедеон. Этот архимандрит – коренной великороссиянин, потерпевший от малороссиян, из которых, до царствования Елисаветы Петровны, преимущественно избирались архимандриты в Сергиеву обитель. Отличаясь учёностью и дарованиями, он любил роскошь. Тогда, по принятому обычаю, соборные старцы и настоятели носили бархатные и шелковые рясы, исподнее платье с шлифными пряжками из серебра и золота, обувались в шелковые чулки. У Гедеона были пряжки на башмаках бриллиантовые, как гласило предание, в 10 000 р. Об архиепископе этом тогда носилась в народе поговорка: «Гедеон нажил миллион.»

В Лавре одна половина монашествующих были великороссияне-москали, другая малороссияне. От этого составились две партии, между собою враждебные, что обнаруживалось в разных столкновениях. Однажды монах-москаль сказывал в Троицком соборе поучение, а гробовым тогда был инок из малороссиян, не благорасположенный к первому. Проповедник, подражая голосу гробового, в слове своем заметил, что некоторые, имуще образ благочестия и силы его отвергщиеся, гробовым голосом повторяют: «Боже, милостив буди мне грешному», а под языком у них труд и болезнь, сердце их полно злобы и лукавства, а карманы серебра и золота.

Гробовой принял это на свой счет, тотчас пошел в алтарь жаловаться архимандриту, своему земляку. Проповедник за обличение поставлен на поклон в трапезе, которой был лишен в тот день.

Но вот какой случай обнаружил пред набожною императрицею Елизаветою Петровною враждебное племенное разделение в святой обители Сергиевой.

Архимандриту из малороссиян дано было знать, что императрица прибудет туда на богомолье. Призвав к себе своих земляков, он сказал им:

«Ее императорское величество изволит прибыть в святую нашу лавру; а как ей известно, что св. обитель благословлена богатством по молитвам преподобного отца нашего Сергия, и как она любит велелепие: то постарайтесь, братия, явиться пред лицом ее величества в лучших одеждах.»

Москалям он присоветовал представиться в худших одеждах, чтоб не обнаружить роскоши и показать смирение. Так и было сделано, как приказано.

Императрица, заметив такое резкое различие, спросила у архимандрита:

«Ведь лавра всем изобилует, от чего же одни монахи одеты весьма прилично и хорошо, а другие худо, как нищие?»

«От того, ваше величество, что первые малороссияне – люди трезвые, благоприличные, а другие – москали, люди не воздержные в нерадивые о себе.»

В таком мнении государыня оставалась до тех пор пока не рассказала она об этом любимому своему истопнику, с которым она привыкла говорить в свободные часы, а у этого истопника был монах в монастыре – брат его родной. Тот откровенно объяснил ей проделку настоятеля-малороссиянина. Вот что было причиною, что не только в Троицкую лавру, но и в Синод прегражден был доступ малороссиянам!

Владея многими вотчинами, Троицкая Лавра, к которой приписаны были четырнадцать монастырей, изобиловала всеми благами. Она славилась своими медами, пивами и квасами; виноградные вина выписывались бочками, рыба свозилась от ее рыбных ловлей на реках. Пред всенощною, в южный и северный алтарь приносились ведра с вином, медом и квасом для подкрепления клиросных, так, «что правой клирос поет, а левый в алтаре пиво пьет.» За всенощною в алтаре, после благословения хлебов, подавали служащим в чарах красное вино, так что они выходили на величанье, что называлось, на хвалитех. Так велось в Лавре до управления ею Платоном.

Торжественно-забавным бывал поезд архимандрита на Корбуху в баню. Он ехал шестернею в карете, впереди его верхом дьякон в стихаре с посохом, позади – телега с разными припасами; пол в бане устилали благовонными травами и цветами. На каменку поддавали Венгерским вином, которым окачивался высокопреподобный.

В Лавре каждому монаху ежедневно отпускались: бутылка хорошего кагора, штоф пенного вина, по кунгану меду, пива и квасу. Платон, не пивши ничего хмельного, менял эти питья на деньги и скопил их столько, что смог купить себе шелковую ряску, которою очень любовался, потому что до тех пор ничего шелкового на себе не нашивал. Это заметил Гедеон.

Однажды он взял с собою Платона на Корбуху; там пошел с ним по берегу пруда и все его теснил к самому краю, наконец, столкнул в воду. Не столько испугался, сколько огорчился Платон, замочивший свою шелковую ряску – предмет его радости и тщеславия; но не смел обнаружить неудовольствия пред начальником, который привез его всего измокшего в Лавру.

Когда вошли в настоятельские покои, Гедеон сказал Платону:

«Никогда не сердись, когда начальник шутит с тобою для испытания твоего характера.»

С этим словом он ведет его в свою гардеробную, где развешаны были рясы и полукафтанья его.

«Выбирай себе две, какие тебе нравятся.»

Платон выбрал себе похуже. –

«Нет», – сказал архимандрит, – «выбери лучшие». Так и сделал юный инок.

Уже Платон занимал значительную степень в Лавре, как приехала к нему любимая им его мать. Радостно и трогательно было свидание почтительного сына с доброю матерью; он угощал ее всем чем мог, подарил ей сто рублей, шелковую материю на платье. Старушка была в восхищении.

«Довольна ли, матушка, моими подарками?» – спросил Платон.

«Что ты! как не довольна! да у меня этого никогда и в жизни не бывало.» –

«Как же, матушка, не благословляла меня идти в монахи?»

– «Ведь я не знала», – простодушно отвечала старушка, – «что ты меня будешь дарить такими дорогими подарками.»

Так мне передавал преосвященный Евгений, слышавший это от самого митрополита Платона.

Бывши Московским митрополитом, Платон езжал мимо окон нашего скромного домика в Троицкой и всякий раз благословлял его. В торжественные дни он отправлялся на служение в золотой карете, пожалованной ему императором Павлом I, в запряженной в шесть белых лошадей в шорах; пред ним шли скороходы, ехали вершники. Около кареты бежал народ, чтобы поглядеть на святителя и принять его благословение.

В этом экипаже однажды он приехал к президенту академии наук, ученой княгине Дашковой, этой мужеподобной жене. Увидев его экипаж, она спросила:

«Преосвященный, вас возят шесть коней, а Христос никогда не ездил в таком экипаже, а всегда ходил пеший?»

– «Так, отвечал пастырь, Христос ходил пешком, и за ним овцы следовали, a я их не догоню и на шестерке».

Где служил Платон, там сбиралось множество народа из всех сословий и, когда полиция не пускала простолюдинов в церковь к благословению Платона, он с негодованием ревностного пастыря кричал на полицейских: «что вы, волки, разгоняете моих овец?»

Любил Московский народ служение и проповедание Платона и услаждался им. Из Сибири купцы и заводчики нарочно приезжали видеть и слышать Платона. Да и не удивительно! Скажу, что впечатлелось в юной свежей памяти, неомраченной и неподавленной заботами жизни. В служении Платона проявлялось, все величие, торжественность и святолепность архипастырского сана, глубокое благоговение, важность без изысканности, вся постава (поза), все движение и мановения приличные и соответственные. Представьте себе старца, еще бодрого под сединами, у которого старость не изгладила следов редкого благообразия в лице оживленном и, так сказать, одухотворенном, сияющем; со слезами умиления сердечного, в молении он воздевает руки к небу или с амвона осеняет предстоящих дикириями и трикириями, или проповедует истины Евангельские: К тому, в чтении пении голос сладостно-звучный, стройный, послушный течению; его мыслей и движению· его сердца. Вера и· убеждение говорили его устами; слова его так были осмыслены умом, так оживлены верою, что проникали сердца слушателей. К нему можно, по справедливости, применить изречение Св. Апостола: «Веровах, тем же возглаголах.» Не такова казалась печатная его проповедь при холодном произношении малограмотного. Это случилось ему самому испытать 1.

Обозревая однажды свою епархию, он заехал к обедне в сельскую церковь, где священник, желая угодить своему архипастырю, придумал прочесть его проповедь; но, как не ученый, читал так, что трудно было добраться до смысла, и узнать себя самому сочинителю. Митрополит по окончании проповеди, спросил священника: «Какой это дурак писал»?

– «Ваше святейшество», отвечал тот простодушно, с низким поклоном.

При коронации Александра I-го вдохновенное слово Платона возбудило всеобщее удивление и восторг в русских – смыслом, а в иностранцах – ораторским движением витии, который казался не простым архиереем, но пророком. Когда он, читая покаянный псалом, кадил пред стоящих, при словах:

Избави меня от кровей, обратился с каждением к Зубову…

Как ревностный блюститель церковного благочиния, Платон не оставался равнодушным, когда замечал во время богослужение какое-либо бесчиние и беспорядок.

В Москве был главнокомандующим Беклешов, человек умный, справедливый, но вспыльчивый, имевший по делам службы столкновение с митрополитом. В один торжественный день он был у обедни в Успенском соборе. Платон говорил проповедь, во время которой Беклешов заговорился с каким-то приезжим из Петербурга генералом. Проповедник замолчал. Когда главнокомандующему адъютант заметил об этом и тот прекратил разговор, Платон спросил его: «кончили ли, ваше высокопревосходительство? а я стану продолжать мое слово». – Случилось, при другом служении в соборе Платона, присутствовать Беклешову. Преосвященного в алтаре прогневал протодиакон каким-то проступком. Платон довольно громко выговаривал виноватому. Главнокомандующий воспользовался этим случаем, послал к преосвященному в алтарь своего адъютанта спросить:

«Как его высокопревосходительство изволил услышать шум здесь, то приказал мне спросить ваше высокопреосвященство, не нужна ли вам полиция?»

«Полиция я здесь», – возразил Платон, – «а он с полицией на площади.»

Расскажу то, что слышал от моего отца, свидетеля событий. Платон шел служить в Чудов монастырь, где, при входе на стене большой образ страшного суда. На этот образ смотрела одна графиня. Увидев митрополита, она обратилась к нему с испрошением благословения; На вопрос митрополита, «что она смотрит на образ страшного суда?»

«Смотрю», – отвечала, – «как архиереи идут в ад».

«А вот погляди-ка на это», сказал владыка, указывая на адские мучения вольной женщины....

Возвращаюсь к прежнему. После Бородинской битвы, Наполеоновские полчища приближались к древней столице, а наши войска отступали. Под стенами ее, в Филях, на военном совете, решено главнокомандующим Кутузовым сдать Москву самонадеянному и тщеславному врагу. Между тем в Москве одни готовились к отпору, другие выезжали и выходили из нее, так что она только начинала пустеть; по улицам ее тянулись обозы с ранеными и умиравшими от тяжких ран; проходили и наши полки. Разные слухи и толки, одни другим противоречащие, и Ростопчинские афиши приводили москвичей в недоумение: колебались между страхом и надеждою, не знали, где спасаться от угрожавшей опасности. Уже днем с Поклонной горн была слышна под самою Москвой в неприятельском лагере музыка, а ночью и виделись огни. Попечитель московского университета П.И. Кутузов дал было предписание чиновникам не отлучаться от своих мест; но потом присланы от Ростопчина телеги, для вывоза казенных вещей в Нижний и Казань, под надзором некоторых профессоров. Занимая должность архивариуса совета, я успел сохранить протоколы первых годов университета. Трудно описать суматоху и тревогу в Москве, которая представляла из себя позорище какого-то переселения: все суетились, хлопотали, одни зарывали в землю, или опускали в колодцы свои драгоценности, или прятали их в потаенные места в домах; другие сбирались выехать из Москвы, не зная еще куда безопаснее укрыться от врагов, искали лошадей и ямщиков; иные оставались на своих местах, запасались в арсенале оружием, или, в уповании на Божию помощь, молились. Многие даже готовились к грозившей напасти исповедью и причащением Св. Тайн. Разнеслась молва, что неприятели не будут касаться казенных мест. Батюшка все свое для него дорогое имущество, в сундуках, свез в кладовую бывшего на Тверской университетского благородного пансиона, а ключи взял с собою. У нас была кибитка и парочка пегих лошадок. Вот весь дорожный экипаж, в котором должно было выехать ему с матушкою, со мною и с племянницей, недавно вышедшей в замужество. Кучер был крепостной, свой. Надобно кое-что и с собою взять для дороги. Двух лошаденок было недостаточно; батюшка не звал, что делать и крайне беспокоился, как вдруг подъехал казак к окошку и, показывая на свою лошадь, сказал: «купи, барин, будешь доволен! Право, конь добрый!» В этом неожиданном случае батюшка увидел помощь Божию! Он скоро сторговался с казаком и, помолясь Богу и простясь с теплым гнездом своим, отправился в дорогу со слезами, как будто заранее оплакивая свой домик, обреченный на сожжение! Но куда и к кому ехать? «Поедем в Измайлово к дедушке Ивану Саввичу», сказала плакавшая матушка. В таком смущении уже настало и воскресенье, канун того рокового понедельника, когда вошли неприятели в Москву. Я оставался еще дома для исправления некоторых распоряжений батюшки: вместе с нашими домашними, зарыл в саду шкаф с книгами, в футляре свою скрипку и еще кое-что; но не догадался, что от каланчи смежного с нами съезжего двора виден был наш сад и все мои действия. Конечно, съезженские подумали, что я зарываю какое-нибудь сокровище и, после нас, тотчас разрыли. Раздав медные деньги оставшейся прислуге, в понедельник после обеда я побрел в Измайлово. По дороге встречались мне разнохарактерные толпы московских переселенцев: одни шли с семействами грустные и плакавшие, другие пьяные куролесили и пели песни. Прошедши Красный пруд, я видел, как с Полевого Двора бросали в него артиллерийские· снаряды. На красной горке (где при Петре I была построена крепостца под названием Азов, которую он брал приступом) толпа народа осаждала кабак: хватали, вырывали друг у друга штофы и полштофы сладкой и французской водки; вино из разбитых бочек ручьями текло вокруг кабака; мужики, припав к земле, глотали из лужи вино с грязью; иные, напившись, лежали без чувств, в безобразном виде. В Преображенском, близ заставы, у кабака представилось мне столь же отвратительное позорище. На заставе уже не кому было окликать, и шлагбаум оставался поднятым. В Измайлове я застал у прадедушки Ивана Саввича напутственный молебен и своих родителей; всем собором молились и прощались со слезами. Каково же было нашему старцу оставить теплое отцовское гнездо, свою колыбель! Около его домика собрались провожать Измайловские жители. Трогательно было их расставание; они целовали его, говоря: «прощай наш отец и милостивец! возвращайся к нам скорее, жив и здоров!». Выпив и закусив, тронулся весь семейный поезд в то самое время, как неприятель входил в Кремль и когда эхо донесло до Измайлова выстрел вестовой пушки. Иван Саввич, простясь на сельском кладбище с родными и знакомыми, облобызал угол дома, потом, перекрестившись сел с правнучатами и внуком в старомодную коляску, запряженную парой здоровых коней; за ним кибитка с родственниками, телега с бочонком пива, с бутылями наливок и съестными припасами; там были домашнего приготовления окороком· копченой ветчины, палатки провесной рыбы, кадка меду. Прадедушка наш держался пословицы: «едешь на день, бери хлеба на три дни». Кто же знал, что надобно было брать хлеба на сорок дней? Тогда-то мне пришли на память пророческие слова старой моей няни, что «Москва будет взята на сорок часов». В этом поезде тянулась и кибитка моего батюшки; к нему и я присел на облучок. Ехали мы по Остромынке к Берлюковской пустыне, в которую Иван Саввич был усердным вкладчиком. Остановясь на часок в селе Ивановском, где он возобновил и украсил· церковь, успели в напутствие напиться чаю, потом следовали далее. Дорога полна была пешими и конными; все спешили, но не знали еще наверное, где найдут себе безопасное пристанище. Между московскими беглецами попадались и матери с грудными младенцами на руках и с другими вокруг них малютками. Как я должен был дорогою более идти пешком, чем ехать, по тесноте нашего экипажа, то и мне случалось нести на руках усталых малюток. Не могу забыть простодушного соседа в Троицкой улице: он вез на себе, в тележке, своего старого и хворого отца, ухаживая за ним, как за младенцем со всем радушием и нежностью сына, никак не· воображая, что его подвиг равнялся подвигу детей верховной жрицы Юноны в Аргосе, Витона и Клеовиса, которые, за недостатком волов, привезли свою мать в храм к назначенному времени: если б она не поспела в храм, то была бы казнена. Древние прославили такой подвиг детской любви мраморными изваяниями; этот пример выставляли напоказ и Геродот, и Цицерон, и Павзаний; почему же нам умолчать о подобном подвиге Василия, разве только по тому, что он портной и русский? Не думайте, чтоб отец Васильев требовал, или желал от сына такой жертвы, нет! он даже упрашивал его, как говорил мне, со слезами, «оставить его в Москве на волю Божию, а самому спасаться от неприятелей». Сколько тогда можно было встретить москвичей, которые за плечами несли все свое имущество, какое только успели и смогли захватить! Дорогой мы слышали патриотические нам упреки крестьян. «Что, продали Москву!» кричали нам навстречу и в след, иные даже замахивались на нас дубинами и грозили кулаками. Если случилось купить в деревне молока и яиц для себя, или взять овса и сена для лошадей, за все брали втрое и вчетверо. На возражение наше отвечали: «да ведь мы долго ждали такого времени, скоро ли дождемся?» В деревнях, по дороге, набитых постояльцами и ранеными, трудно было найти ночлег; многие ночевали в лесу и у стогов сена в поле. Бегство наше из Москвы удостоверило нас, что общее бедствие сближает людей, пробуждая в них сочувствие. Дорогой беглецы оказывали друг другу родственное участие, радушно помогали один другому, делились, чем кто богат был, так что, казалось, будто все были дети одной семьи, все родные. Наконец, мы добрались до Берлюковской пустыни, стоящей посреди дремучих лесов, и приютились в ее гостинице. Иван Саввич, как вкладчик, был приветливо принят строителями. Эта пустынь, на реке Воре, впадающей в Клязьму, в 40 верстах от Москвы, славится чудотворным образом святителя Николая. Бывшая долго в запустении, она возобновлена в 1778 году митрополитом Платоном. Но не долго мы гостили в этой уединенной обители; неприятельские мародеры, или как называл их народ, миродеры, стали появляться в ее окрестностях, и послышались ружейные выстрелы. Под предводительством Ивана Саввича, мы поспешили к Махрищскому монастырю, стоящему на устье реки Махрища, от которой он заимствовал свое название. Расстоянием от Троицкой лавры он в 30, а от Александрова в 10 верстах; основатель его современник преподобному Сергию, киевлянин Стефан, которого св. мощи опочивают под спудом в церкви, посвященной его имени. Ревнитель иноческого жития, царь Иван Васильевич любил, жаловал эту св. обитель и нередко посещал ее; разграбленная и разоренная литвою и русскими изменниками, она возобновлена, по указу царя Михаила Федоровича св. архимандритом Дионисием и келарем Авраамием Палицыным и с того времени приписана к Троицкому монастырю.

Там мы застали митрополита Платона, привезенного на Махру из Вифании, когда неприятели появились уже на Троицкой дороге и угрожали самой лавре, где было только несколько десятков казаков для летучей почты. С Платоном находились архимандрит Евгений, ныне архиепископ, и племянник его Иван Платонов Шумилин. Мы приютились в монастырской слободке. Когда мы сидели грустные в избе, вдруг отворилась дверь, и двое послушников вошли к нам с блюдами кушанья. «Его святейшество», – сказали они, обращаясь к батюшке, – «узнав о вашем сюда приезде, изволил прислать вам три блюда своего кушанья: пирог, похлебку и жареную рыбу». Такое участие и милость митрополита тронули до слез моего батюшку и матушку; не помню только, плакал ли я. После узнали, что митрополиту дали знать о приезде моего отца перед самым обедом; стол был накрыт, и кушанье поставлено. «Несите все к Михайле Матвеевичу».

Батюшка, после обеда, ходил со мною благодарить его за такое родственное участие. Первое его слово было: «куда делся злодей»?

Батюшка, думая, что это относится к Наполеону, отвечал: «в Москве».

– «Нет, нет, я спрашиваю о твоем злодее-кучере». Надобно сказать, что наш крепостной кучер, обокравши нас, убежал; в то время уже разнеслась в простом народе пущенная Наполеоном молва, ко вреду России, что он даст крепостным волю.

«А Бонапарту с ватагою своей», – продолжал Платон с расстановкою, – «несдобровать и в Сергиевой обители не бывать. Слышь, я ведь не велел убирать там мощей и. драгоценностей. Бонапарт восстанет на святыню, а святыня против него. Куда ему устоять!» Потом, как бы обращаясь на самого себя, сказал: «Каков же стал теперь Платон, хуже богаделенного старика».

Мы слушали в монастыре вечерню. Платон стоял в простом теплом полукафтанье и в белой шапочке, похожей на клобук, у левого клироса, опершись на палку. Не повторяю здесь других подробностей, какие, если кому угодно прочесть, найдут в изданном мною жизнеописании митрополита Платона. Иван Саввич также ходил к митрополиту за благословением. Узнав его, преосвященный сказал: «Здравствуй, Иван Саввич, вот где и в какое время, Бог привел мне видеться с тобою! Я было тебя обещал отпеть, когда умрешь; а видно, тебе придется меня помянуть, а не мне тебя отпевать.» Оба старика 76 и 96-летний зарыдали. Иван Саввич пал в ноги владыке, но встать сам не мог; его подняли.

Один римский поэт сказал: Totam quia vitam miscet dolor et gaudium, т. e. вся жизнь смешена из печали и радости. И в рассказе мы от трогательного и печального перейдем на минуту к забавному и смешному, а «от великого до смешного один шаг» говаривал Дон-Кихот-покойник Наполеон I.

Мы прежде заметили, что Иван Саввич вез с собою порядочный бочонок с пивом, который поставил на сохранение в монастырский ледник. Ему захотелось поподчивать им владыку, спутников и самому отведать. По его приказанию, притащен был бочонок из монастыря на квартиру прадедушки; пред раскупоркою позван священник прочитать установленную на этот случай молитву и благословить питие. Приглашены были родные и знакомые для этого торжественного действия и для вкушения заветного напитка. После молитвы откупорен бочонок; но в гвоздь ничего не текло: пива уже не было, остались на дне только дрожжи; оно ушло в лед монастырского погреба, как объяснил казначей.

Иван Саввич оставался еще на Махре, а батюшка с нами отправился в свой родной город Александров, достопамятный в жизни царя Ивана Васильевича и цесаревны Елизаветы Петровны: там в монастыре он иночествовал с опричниками, за монастырем в пруде топил заподозренных им в измене, казнил виновных; там и дочь Петра I готовилась было к пострижению, но вскоре променяла черную одежду монахини на царскую порфиру. Живые предания, хотя и занимали мое внимание, но мысль стремилась к Москве; разные слухи, противоречившие одни другим, то радовали, то страшили нас. Мы недоумевали, что будет с Москвою, с Россиею и с нами самими; наняли чистенькую и. уютную квартиру у Рождественского священника Василия Часловского, доброго и всеми гражданами любимого за его чинное священнослужение и ласковое обращение; только не таково было у него дома с женою и детьми, как с посторонними. Возвращаясь домой из гостей, он иногда целую ночь, сидя в кухне за столом, толковал жене своей, пред ним раболепно стоявшей у печки, что есть любовь? Он то и дело повторял ей такое именно определение: «ты не понимаешь, что такое любовь, Любовь есть, то, что и более ничего», и оканчивал фразу ударом кулака по столу. Я с батюшкой перечитал у отца Василия все книги, а их было очень немного. В духе патриотическом я писал молитвы, которые отец Василий читал в церкви после обедни за молебном.

Как теперь помню, мимо Александрова проходил разрозненный полк, искавший своей дивизии; у солдат ружья были без кремней. В то время не один был такой пример.

Ночью мы с жителями Александрова выходили на улицу смотреть на ужасное зарево с московской стороны; небо все пламенело; казалось, пламень волновался. Такое поразительное зрелище наполняло нашу душу страхом и унынием, «Видно, горит наша матушка Москва!» повторяли многие. А там были наши родительские дома и в них наше достояние, заветные святыни, что называется у русского народа: Божие милосердие; библиотечка довольно порядочная. Но вас не покидала надежда, что, если и сгорел наш дом в Троицкой, то, вероятно, уцелели сундуки с имуществом в кладовой казенного дома. Пред рассветом 11 октября спросонья нам показалось, будто что-то грянуло не один раз, и будто весь покой, где мы спали, поколебался. Сперва мы приняли это за тревожный сон; но сон был в руку. Через несколько времени в Александрове получено известие, что наш священный Кремль взорван, зажженная Москва догорает, а французы из нее вышли, и Бог знает, куда идут.

Через несколько дней с ключами от сундуков батюшка отправился со мною в Москву, а матушка осталась в Александрове, Приехав в Троицкую лавру около полудни, мы услышали в ней 12 ударов в большой колокол. На вопрос наш, что значит этот необыкновенный звон и в необыкновенное время на постоялом дворе· нам отвечали: «митрополита Платона не стало: он скончался в Вифании». Весь монастырь и посад были в каком-то смятении; казалось, дети лишились своего отца и благодетеля. Утешенный вестью об изгнании врагов из Москвы, Платон мирно почил в основанной им обители веры, благочестия и наук, где ожидал его заранее приготовленный им себе гроб и могила в приделе Воскресения Лазаря. Батюшка мой ездил в Вифанию поклониться мощам преосвященного. Покойный уже положен был в гроб, осененный херувимами на рипидах и покрытый святительскою мантией. На величавом его челе выступил пот, румянец играл у него на левой щеке; потом лицо закрыто было пеленою. Это самое подтвердил мне, бывший при отпевании тела майор Павел Васильевич Головин, известный ревнитель веры и благочестия, усердный почитатель иерарха. Из лавры монахи, посадские и москвичи стеклись в Вифанию; гроб усопшего окружали плакавшие духовные особы, родственники и столько посторонних, сколько могли вместиться в уютных покоях Платона. Батюшка, не дождавшись отпевания и похорон святителя, поспешил со мною в Москву, в надежде найти свои сундуки целыми. По дороге от Пушкина до древней столицы мы видели разрушительные следы врагов; они порывались было в Сергиеву обитель; но, как гласит народное предание, не допущены были невидимою силой. При самом въезде в Москву через Крестовскую заставу мы встретили целый обоз мертвых тел; все почти были нагие, окостеневшие в разных положениях: кто лежал скорченным, кто с распростертыми руками, кто облитый запекшеюся кровью, кто с разможженною головой; в числе их там находились русские, поляки, французы, немцы и итальянцы; их везли в Марьину рощу, где сжигали на кострах. По самому пожарищу, где еще курился навоз на дворах, от Креста, мы доехали до своей Троицкой улицы, и едва узнали свое родственное пепелище. От двух красивеньких наших домиков остались только обгорелые каменные фундаменты и печи, а в кучах пепла попался нам прародительский образ Рождества Спасителя и Богоматери в серебряном окладе, картина несения креста Иисусом Христом на Голгофу и обожженная чайная чашка, которые и до сих пор храню на память 1812 года. В саду нашем попался нам раскрытый шкаф с книгами и байковая шинель, которая мне пригодилась. В каменной палатке у соседа приютилась старая служанка наша Василиса, которая встретила нас со слезами. В подвале обгорелого Троицкого подворья мы отыскали нашего приходского священника Георгия Семеновича Легонина, который при французах не боялся служить в церкви, сохраненной им от пожара, даже исправлять все требы в окрестностях, за отсутствием священников. При неожиданном свидании старец и отец бросились один другому в объятия и заплакали, как будто восставшие из мертвых. В трапезе церкви нашли себе приют несколько семейств, лишенных своего крова. По вступлении неприятелей в Москву долго не горела наша мирная и скромная улица. И кто бы подумал, что капуста могла быть причиной немаловажных последствий в 1612 и 1812 годах! Назад тому два века, по сказанию Маскевича, голодные поляки отняли у русских кадки кочанной капусты и принялись ее пожирать. Москвичи, узнав об этом, нагрянули на оплошных врагов и побили их¹³⁶. Тоже почти самое случилось и с польскими, и с французскими мародерами в нашем приходе. На огороде они отняли воз капусты; наши прихожане, собравшись, поколотили их и отбили у них капусту. Неприятели на другой день пришли в большом количестве и в отмщение сожгли Троицкую улицу. Загорелось было от просвирнина дома даже и самая церковь; но священник с сыном ее загасили.

С ключами от наших сундуков мы поехали в сгоревший на Тверской университетский пансион; но там в подвалах нашли только свои пустые, разломанные сундуки; пришлось оставить у себя на память одни ключи.

Москва наполнена была смрадом, на улицах еще валялась конская падаль; везде был проезд между обгоревших печей, которые торчали на пожарищах; в подвалах домов гнездились московские жители, лишенные своего крова, Не повторяю того, что было уже описано в разных и книгах, и книжках, в газетах, в журналах о положении Москвы по выходе из нее неприятелей; Но замечу, что из этих отрывочных сведений могло бы быть составлено довольно полное описание незабвенной годины.

От общего обращусь к собственному положению. Мы остановились в уцелевшем доме нашего соседа по университету, товарища и благоприятеля Захара Аникеевича Горюшкина, добросовестного юриста, который слыл оракулом, потому что многие прибегали к нему за советами в тяжебных делах. Мимоходом замечу, что Горюшкин, сначала подъячий сыскного приказа у Калужских ворот, принялся учиться без учителя, из книг и, даже женатый, твердил на постели русскую грамматику и долго не мог понять в первом склонении примера: воевода, воеводы, воеводе; вчитывался в историю, географию, философию, юриспруденцию и математику, наконец, собственными усилиями достиг до звания профессора русского законоведения в московском университете, издал систему своей науки и судебные действия, драгоценные для русских юридических древностей.

В зданиях Воспитательного дома я отыскал любимых теток своих: Наталью Петровну Семенову и Марью Алексеевну Струнину; ограбленные и хворые, они терпели большую нужду. Мне самому как-то отрадно было утешить их своим участием, по мере возможности своей. Тяжело было переносить бедность Марье Алексеевне, дочери Переславского воеводы, который дал за нею, между прочим, в приданое четвертку жемчугу; единственного сына своего Ивана Семеновича она пеленала в шелковых платках; не скажу, соответствовал ли он ей своею нежностью за ее любовь. Покойница была воплощенною добродетелью.

Пробыв несколько дней в разоренной и обгорелой Москве, мы со своими ключами и с пустыми руками отправились в Александров за матушкою, которая нетерпеливо нас ждала, боясь, чтобы дорогой с нами чего не сделалось в тогдашней суматохе. Целыми обозами мужики приезжали в Москву обирать то, чего не успели, или не могли ограбить неприятели: они увозили зеркала, люстры, картины, книги, богатые мебели, фортепьяно, словом, все тащили, что только попадалось им на глаза и в руки, и все почти дорогой везли расколотое, разбитое, испорченное от неуменья сберегать. От многих мне привелось слышать, что награбившие, большею частию, оканчивали жизнь свою в нищете и пьянстве.

Вскоре из Александрова батюшка с матушкою и со мною переехал в Москву; начальство отвело ему квартиру в старом доме университетского ботанического сада.

Между тем вождь в бегстве нашем, Иван Саввич Брыкин возвратился в свое Измайловское гнездо; он навестил батюшку на его новоселье. У нас не было в квартире ни мебели, ни посуды. Добрый Петр Михайлович Дружинин, директор 1-й московской гимназии, радушно снабдил нас тем и другим. Он первый возобновил издание московских ведомостей, в котором и я был участником. Появление их в московском мире имело отрадное влияние на его жителей, печаталось все, что тогда особенно интересовало: реляции о военных действиях, описание торжеств, патриотические слова Августина. Все это читалось с жадным любопытством и живым участием. Московские ведомости служили органом правительства и публики.

Но возвратимся к Ивану Саввичу, с которого я начал свои воспоминание об Измайлове. Застав свой домик и весь обиход расстроенным и ограбленным, то французами, то крестьянами, он скоро привел его в прежнее устройство. Его Калина Кузьмич стал варить пивцо, на которое тогда еще не налагалось большой пошлины. По своему обещанию Иван Саввич ездил в Вифанию отслужить панихиду на гробе митрополита Платона. Жизнь нашего маститого старца текла заведенным порядком, мирно и тихо, или как он говаривал: «ни шатко, ни валко, ни на сторону». Обыкновенно утро он начинал, а день оканчивал молитвою; кроме утренних и вечерних молитв, читал акафисты Иисусу Христу и Божией Матери, большею частию наизусть, поминал за здравие живущих и за упокой усопших родных, друзей, благодетелей, начальников, даже врагов; одних духовных отцов было у него в течении жизни до 70. Остальное время дня проводил он в занятиях хозяйством своим – каждый почти день заглянет в свою пивоварню, в сад, в огород, пчельник, в конюшню и коровник; посидит в своем райке – так называлась у него беседка в саду, украшенная картинами. Если что найдется в непорядке, пожурит своих слуг, Карт у него и в заводе не было; он умел и без них занимать своих гостей. Доступ к нему был всем открыт; он не знал долгов; язык его не осквернялся ложью и лестью, ни клятвой, ни срамословием. Слово его было твердо и действенно. Поссорится ли кто с кем в селе, встретится ли в чем у кого недоумение, идут на суд и на совет к Ивану Саввичу, который имел сильное нравственное влияние на жителей Измайлова: его слушались как начальника, любили как отца; по опытности и сметливости своей он умел говорить и обходиться с крестьянами, иногда ласкою, иногда и грозою, по своей пословице: «хорошо и честь и гроза.» При нем в Измайлове не было ни одного кабака; а теперь, недавно я видел, и самый скромный его домик обращен в кабак: в сенях и на крыльце валялись мертвецки пьяные.

Крепость сложения, правильный образ жизни, воздержание в пище наделили его здоровьем. Если иногда в приятельском кругу и позволял он себе излишество; то, не читав Гуфланда, по своему рассуждению, следовал его мнению, что для произведения полезного переворота в теле, надобно хоть раз в месяц напиться. Такого правила держались и другие немецкие врачи, а русские с успехом перенимали у них. Но прадед не охотник был лечиться у докторов; «аптека», – говаривал он, – «убавит века.» Как его беспокоил песок в почках, то употреблял редьку; мята помогала ему в боли желудка; от геморроя рябина и почечуйная трава, а более всего лечился постом.

Переступив за девяносто, он сильнее начал чувствовать недуги старости; у него стал образоваться на глазах катаракт, так что он не мог и в очках читать и писать; тягостно и скучно стало ему, и он решился вверить себя доктору хирургии Федору Андреевичу Гильдебранту. Этот славный в свое время оператор, к удивлению врачей, счастливо снял у него катаракт, так, что Иван Саввич до самой смерти пользовался зрением, читал и писал.

Как-то сильно он захворал, слег в постель и, чувствуя расслабление во всем теле, прибег к духовному врачеству: исповеди, причащению Св. Таин и елеосвящению. По-видимому, к нему уже приходил последний час, к которому и сам давно готовился с живою верою в Искупителя и с твердою надеждою на Его милосердие. В то время, как его домашние заботились о поминках, старец наш спокойно лежит в своей горенке, творя про себя молитвы. Наконец, после некоторого времени, он встал, отворил клюкою дверь в сени, где был чулан, наполненный икрой, рыбою и кулебами (это было в пост) для поминок, и не на шутку рассердился. По расчетливости своей, доходившей до скупости, он, казалось, не столько боялся смерти, к которой давно готовился, сколько расточительности и мотовства своих наследников. Чтобы скрыть от него траты, которые легко могли показаться ему излишними, они уменьшали цену покупок: купят за 5 р., а скажут за 1 рубль, а там уже наверстывают расходы. Увидев такое множество покупок и предполагая, что на них много потрачено денег, он закричал: «Ах, вы расточители, маркотратцы! при мне еще вы мытарите мои денежки, которые я столько лет честными трудами наживал; что же будет у вас без меня?» При этом восклицании, попался ему на глаза в сенях правнучек, который отведал дедушкина костыля.

Незадолго пред смертью его, случился с ним редкий в летописях медицины припадок, который он называл дьявольским наваждением. Не одно старческое его воображение разыгралось от избытка телесных сил, сбереженных в запас целомудренною юностью и честным вдовством; не одним воображением, но и самим делом он дошел до того, что, как сам говорил, «стерпеть мог демонского стреляния». Прадедушка влюблялся в какую-то 40-летнюю вдову и хотел жениться на ней. Внучата его испугались и уговорили его оставить это намерение.

От прадедушки обращусь к батюшке. По возвращении в Москву, он на пожарище своего дома выстроил погреб и конюшню, потом, вместо двух флигелей, порядочный домик с мезонином. Это стоило ему многих трудов и забот: стараясь купить лес на строение подешевле, он в грязь и слякоть сам ходил в лесной ряд и на рынок, хлопотал на стройке; тут он простудился, чахотка закралась ему в грудь, он часто кашлял и видимо таял. Я при нем был уже магистром, в университете преподавал лекции о латинском языке, в воспитательном доме уроки о русской словесности, занимался переводами с французского и немецкого языков; обществом любителей российской словесности под председательством A.А. Прокоповича-Антонского принят был соревнователем. В Антонском я нашел себе покровителя, который поощрял меня упражняться в литературе. Опыты моих трудов читаны были в публичных собраниях общества. Но батюшке было год от году хуже, болезнь развивалась; уже он не мог вставать с постели, в которой однакож читал и подписывал казенные бумаги, присылаемые из университета. Лечил его доктор Ромодановский, который, все навеселе, шутил его болезнью; но я, видя, что дело идет не на шутку, пригласил доктора Е.А. Гильдебранта, который советовал мне приготовлять себя к потере отца, а его к смерти. Не могу представить себе, как мне и матушке было тяжко; я даже приходил в отчаяние; но батюшка был спокоен, позвал к себе гробовщиков и сам с ними торговался, записывая на листе бумаги все, что нужно для своих похорон. «Мне нет нужды, хотя бы меня в рогожке бросили в навоз; но что скажут о жене и сыне, если они меня похоронят кое-как», молвил он гробовщикам. У него сделалось предсмертное икание, его душила клейкая мокрота. Отдав матушке бумажник с небольшою суммою денег, приготовленною на похороны, рано утром велел же подать себе часы, посмотрел на них, пальцем, указал на 6 час: то был час его кончины. На предложение матушки исповедаться и причаститься, отвечал: «Погодите, дайте мне приготовиться; сам скажу, когда надобно будет.» Между тем позвал к себе церковного старосту нашей приходской церкви И.И. Демидова и просил заняться его похоронами. «Знаю, что жене и сыну будет не до того; мне с ними, а им со мной тяжело будет расставаться. Поусердствуйте им, ради Бога, схоронить меня». Наконец он громко сказал: «Готов, готов, пошлите за священником». После исповеди и причащения, его соборовал почтенный Адриановский протоиерей Матвей Николаевич. При чтении последнего Евангелия, батюшка ухватился за него рукою и так скончался. Это случилось 16 июня 1821 года. Гроб с его телом несли профессоры до приходской церкви, а после отпевания студенты до Лазарева кладбища. С такою твердостью духа, как христианин, встретил смерть свою добрый родитель мой; его оплакивали не одни родные, но и посторонние, которым он был не чужим по природной своей благотворительности. Сколько пристроено им было вдов и сирот! Пред смертью своей, он сжег кипы просьб и просительных писем, сочиненных им бескорыстно для вдов и сирот: Бог благословлял успехом его ходатайства. На батюшке осталось до двух тысяч ассигнациями долга. Бог помог мне развязать его душу, как он всегда желал. Некто из знакомых мне сказал: «Право, вашего батюшку нельзя похвалить за то, что имел столько случаев нажиться, и не нажился»; но, не упуская сделать по возможности добро ближнему, он, как написал о нем Мерзляков в эпитафии:

«И в скудном жребии богат для бедных был.»

Наружность отца моего не соответствовала его внутренности; просившим его не льстил, не водил обещаниями и обнадеживаниями, но делал по крайней своей возможности, с усердием; чуждался благодарности, даже отрекался от собственных дел своих. Профессор Сандунов записывал в особую книгу замечательные кончины разных ему известных людей. Не знаю, куда девалась после его смерти эта любопытная во многих отношениях книга? Она могла бы быть материалом для предсмертной психологии; в последних часах жизни человеческой разительнее высказывается душа, освобождаемая от уз тела, при таинственном переходе из одного мира в другой. Вот почему дают особенную важность и значение предсмертным словам и самым мановениям. Если б Сандунов слышал и видел кончину моего прадеда Ивана Саввича Брыкина и отца, наверное, вписал бы ее в свою книгу.

Незадолго до блаженной кончины прадедушки, я его посетил с сенатором Малиновским и присутствовал с матушкой при кончине и погребении Измайловского старожила. Чувствуя близость смерти, он не редко очищал душу свою покаянием, освящая ее таинством причащения; духа не погашал в себе в не терял ни памяти, ни соображения. По его желанию, положены были ему на грудь жалованный Петром I рублевик и письма митрополита Платона, с которыми он не хотел расставаться в гробе и могиле. К предсмертной его постели приходили прощаться к нам Измайловские жители; живши с ними так долго, он всякого помнил и узнавал, называя по имени и отчеству, почти каждому давал соответственные наставления, одних журил, других утешал, или приветствовал; словом, едва ли кого оставил без внимания. Его предсмертное прощание представляло удивительное и назидательное зрелище, с тем вместе замечательный пример силы и присутствия духа, готового уже оставить дряхлое тело. Наступил день Ангела Ивана Саввича, Св. Иоанна, Списателя Лествицы; то было 30 марта. Выслушав молебен тезоименитому себе Святому в отходную, больной осязательно ощутил приближение смерти.

«Вот она в ногах, вот в коленах», – говорил он, – «вот и в животе, идет к груди; дайте мне Богоявленской воды», прихлебнув, молвил, – «ох, я думал, что легче умирать; простите; Господи, помилуй». Последнее слово замкнуло его уста; скрестив руки на груди, потянулся, тихо вздохнул, и этот вздох был последний в его жизни. Все предстоящие зарыдали.

Всякий раз, как прохожу мимо старого нашего, университета, (а я смотрю на него без малого шестьдесят лет», от детства до старости) всякий раз пробуждаются близкие сердцу моему воспоминания и чувствования: здесь были первые мои учители и товарищи моих детских лет, но где они? Здесь развивались мои понятия, здесь душа моя принимала первые впечатления от окружавших меня, и они остались на всю жизнь; здесь я учился, учил и служил. К университету обращаюсь с таким же чувством, с каким обращался к своей колыбели. Кто без сердечного участия смотрит на те места, которые были свидетелями нашего детства и юности? Они оживляют в памяти нашей близких нам людей, которые делили с нами мысли и чувства, те события, в которых мы принимали участие и сочувствовали им. Отнимите это воспоминание от жизни, вы разорвете живую связь прошедшего с настоящим, опустошите сердце. Довольна ли будет оторванная от прошедшего жизнь одним настоящим, насущным?

Переход ребенка из родительского дома, из семейного круга в университет, важная эпоха в жизни. Таков казался мне в мой переход в университетскую гимназию незадолго до преобразования университета 1804 года. Тогда она помещалась в верхних этажах старого здания, построенного архитектором Казаковым. Ученики разделялись на казенных и своекоштных; к последним и я принадлежал. Первые носили сюртуки из верблюжьего сукна на подкладке из зеленого стамеда¹³⁷; последние не подчинялись особенной форме: кто ходил в сюртуке, кто в куртке, кто в шинели. Классы были утренние и послеобеденные; за порядком в них смотрели педели¹³⁸ и дежурные офицеры. Тогда я застал директором И.П. Тургенева, инспектором П.И. Страхова.

Из Троицкой улицы на Самотеке каждый день, кроме субботы, я хаживал пешком с узелком книг и тетрадок на утренние и вечерние классы, т. е. верст восемь в день. У отца моего были три хорошие лошади и двое дрожек; но он мне не давал ездить, приучая меня ходить пешком; за что я и теперь благодарен ему. Только в дурную погоду, иногда я получал пятак, за который можно было на волочке с фартуком приехать в университет. Обыкновенный мой путь лежал канавой, обложенной диким камнем. Как в дождливое время по обе стороны канавы были непроходимые грязи, то я пробирался по камням. Канава вела на каменный Кузнецкий мост, на который надобно было всходить ступеней пятнадцать под арками. Теперь все это сравнено, так что и следу нет арок и ступенчатой лестницы, на которой сиживали нищие и торговки с моченым горохом, разварными яблоками и сосульками из сухарного теста с медом, сбитнем и медовым квасом, предметами лакомства прохожих. Лакомство это стоило денежек и полушек.

В гимназии первым моим учителем был старик Француз Лере, который учил французскому языку, заставлял нас твердить наизусть вокабулы и разговоры, коверкая русские слова. Кто не твердо выучивал урок, или шалил в классе, тому давалась в лоб кокура; чтобы избавиться от наказания, оставлявшего шишки на лбу, ученики выдумывали разные известия, напр.: «Слышали ль вы, г. Лере, что Французы Русских побили?» – «А где вы это читали?» – Кто скажет в Рязанских, кто в Тульских газетах, – «А для чего нет этого в Московских?» – «Нарочно, месье, скрывают, стыдно ведь нашим». И простосердечный Француз был очень доволен этим и не спрашивал урока у нувеллистов. Зимой он сиживал на стуле в шубе, спустя ее рукава, да и жил и учил он, как говорится «спустя рукава». Ученики, стоя позади его, ножичком распарывали ему по швам шубу. Лери вскакивал со стула, бесился, кидался на учеников с кокурами; но мальчики разбегались.

Первый класс русской грамматики и арифметики занимал Сивков – сухопарый, суровый старик высокого роста с длинной косою и в черном фраке; он беспрестанно моргал глазами. Хотя боялись его палей и розог, на которые он не скупился; но из коридора в двери то и дело ему кричали чужаки (так назывались тогда приходившие из других классов): сивка-бурка, вещая каурка. Этих шалунов, запыхаясь, он ловил; кого поймает, тому жутко доставалось; велит сторожам растянуть виноватого на скамейке и так отпорет, что небу жарко, или вздует палями ладони, или поставит на колени на горох. Но все это не унимало шалунов, которые и на провожаньи его по лестнице, кричали ненавистный для бедного Сивкова возглас: сивка-бурка, и умолкали только при появлении дежурного офицера или инспектора.

Во время вакации, начальство посылало профессоров на ревизию, подведомственных университету училищ; в 1805 году отец мой ездил во Владимир для открытия там гимназии; я сопровождал его в роде секретаря. Тогда там губернатором был питомец университета князь Иван Михайлович Долгорукий, а архиереем Ксенофонт Троепольский; один как поэт, славился любовью своей к изящным искусствам, прекрасному полу и увеселениям, другой гостеприимством и хлебосольством, великолепием служения и хором певчих. Губернатор, по случаю открытия гимназии, устроил блистательное торжество; отец мой, как визитатор, в собрании сказал речь, губернатор стихотворение свое. Хор певчих и оркестр музыки украсил это торжество, довершенное роскошным обедом и затейливою иллюминацией. Это был праздник для всего города; не доставало только пушечной пальбы и фейерверка. Кажется, никогда не может изгладиться впечатление, какое произвело на меня торжественное служение Ксенофонта в древнем Владимирском соборе. Стройное и величественное пение настраивало душу ребенка к благоговейному восторгу. До сих пор я не слыхивал такого огромного баса, каков был Федор Петров, который голосом своим покрывал хорошо подобранные голоса многочисленного хора. Чтение соответствовало пению, все по камертону; самое священнодействие – словам литургии, особенно в возгласах. У преосвященного за сытным обедом в пространных архиерейских покоях посреди плодового сада, пели концерты и канты с инструментальною музыкой.

Возвратясь из поездки нашей к классическим занятиям, я поступил к другим учителям; скажу несколько слов о некоторых из них.

Латинский язык преподавал нам Тростин по своему учебнику, который мы зубрили наизусть: склонения, спряжения и неправильные глаголы твердо знали, переводили мало. В классе у него были аудиторы, которые, облегчая труды учителя, давали ему время сходиться на беседу в коридоре с другими учителями. Тогда на страже ставили одного ученика смотреть, не пойдет ли по классам инспектор.

Русской грамматике учил Кичеев – рослый, толстый и осанистый мужчина, лет около 50; он был грозою учеников, которые в классе сидели у него тихо я смирно, боялись не палей и розог, но его взгляда и слова; даже другие учителя призывали его для усмирения шалунов. Он считался знатоком грамматики.

Французскому языку я учился у Победоносцева и Перелогова; оба они известны учеными трудами своими, один – переводами с французского на русский, также изданием журнала, другой – сочинением французской грамматики, которую один Француз, перепечатав, выдал за свою. Оба они знали основательно французский язык, но не усвоили себе французского произношения, со всем тем были полезными преподавателями. Синтаксис последнего показывает глубокое изучение французского языка. Товарищами моими были: И.И. Давыдов, А.И. Боровков и А.И. Красовский, в последствии сенаторы. Давыдов, по учению и дарованиям, был между нами первый.

Чаще всех учителей гимназии призывал к себе в класс Кичеева для усмирения буйных, преподаватель латинского языка и знаток греческого, богослов и археолог, сочинитель известного и доселе незаменимого толкования на литургию Иван Иванович Дмитревский; он преподавал латинский синтаксис, переводил с учениками басни Федра и Корнелия Непота. Как станет спрашивать урок, то один вставал после другого, подняв к верху руку, скажет: «Иван Иванович, я знаю лучше». Так обойдет весь класс, а урока не спросит. Памятна мне эта личность своею наружностью. Он сохранил тип семинариста; среднего роста, с старомодною прическою и длинною косой, носил тафтяной кафтан, весь масляный от блинов, которые любил есть, штаны с медными шлифными пряжками, неуклюжие башмаки с заплатами. Случалось, что, сняв со столов доски и на обратной их стороне намалевав чернилами и мелом чертей, которых Иван Иванович очень боялся, расставляли их по стенкам, а сделав из булок род свечей к ним прилепливали. Такое позорище пугало его, и он приказывал нести на показ инспектору Страхову. Весь класс нес через двор из одного флигеля в другой такие доски с пением, в предшествии учителя, которого шляпу несли на подушке. Благоразумный и благородный Петр Иванович, сделав скромно замечание учителю, а ученикам выговор, отсылал всю процессию назад; потому что в. этом находил не бунт и мятеж, но ребяческую шалость и учительную слабость. По простоте и доброте Иван Иванович был ребенок, а по своим познаниям и трудам муж, достойный уважение. Надобно заметить, что тогда между учеными велось какое-то юродство в странности обхождения, в небрежности платья и в образе жизни. Казалось, они этим щеголяли друг перед другом и хотели отличался от неученых.

Место Дмитревского заступил Роман Федорович Тимковский, составлявший резкую противоположность с Дмитревским. Знаток эллинского и латинского языков, молодой человек, строгий исполнитель своей обязанности, искусный преподаватель, он умел внушить своим ученикам уважение и привязанность к себе; его слушали с каким-то подобострастием, ловили всякое его слово. Тот же предмет преподавал нам многоученый и трудолюбивый, но не даровитый Ивашковский, издатель большого греко-русского и латинского словарей, переводчик многих книг с иностранных языков, коротко ему знакомых.

Я было еще пропустил строгого учителя истории и географии Михаила Григорьевича Падерина. В классе его нередко производилась экзекуция, а в коридорах атаки на него: стучали в двери, подкладывали поленья и т. п. Толстенький и низенький старичок, с палею в руках гонялся за дерзкими шалунами по коридору; когда кого поймает, то жутко доставалось ушам и ладоням. Такая ловля нередко останавливала преподавание.

Летнею порой, когда открывались окна в классах и ученических комнатах, часто и подолгу слышались жалобные стоны и болезненные крики: по субботам бывала расправа с ленивцами, шалунами и нарушителями порядка, которые нескоро забывали это отеческое исправление. В духе того времени такие меры употреблял эфор казенных учеников Матвей Гаврилович Гаврилов, человек, впрочем, по своим познаниям и трудам почтенный знаток немецкого языка, сочинитель его грамматики, которая в свое время почиталась лучшею, лексикона русско-немецко-итальянского, по которому учился Шлёцер русскому языку, издатель политического журнала. Метода сечения в училищах не только светских, но еще более в духовных, тогда была общеупотребительная. Она входила в круг преподавания и в занятия учителей. Насколько она была полезна, можно судить по опытам. Нам привелось слыхать благодарность от испытавших ее в школе. Так расходятся понятия одного века с понятиями другого.

От предметов учения и учителей перейдем к потехам народным, которые привлекали внимание, только не участие наше в часы, свободные от классов: это были кулачные бои на Неглинной, которые я любил смотреть с ровесниками только издали. Там сходились бурсаки духовной академии и студенты университета, стена на стену: начинали маленькие, кончали большие. Университантам помогали Неглинские лоскутники. Когда первые одолевали, то гнали бурсаков до самой академии. Народу стекалось множество; восклицания сопровождали победителей, которые нередко оставляли поприще свое, по старой пословице, наша взяла и рыло в крови: у одного под глазами ставилось сто фонарей, другой не досчитывался зубов и т. д.

Пристрастясь к музыке, я учился на скрипке; но надо мною сбылась пословица: «охота смертная, да участь горькая». Об успехах моих в танцованье можно судить по отзыву учителя-итальянца: «русский медведь». Но в каллиграфии я был чуть не первым учеником, и отец мой, любя ее, поощрял меня в этом, давал мне переписывать письма и деловые бумаги; это мне впоследствии пригодилось и чуть ли не повадило меня к многописанию, от которого и до сих пор не могу совершенно вылечиться. В университете тогда щеголяли краснописанием. В круг школьных занятий входило списывание учительских тетрадок и даже печатных книг, которые бывали редки, так что иные списывали целые лексиконы. Тогда держались правила: «кто пишет, тот дважды читает».

Кажется, в 1807 году я вступил в университет студентом, с детским восхищением надел студенческий мундир, треуголку и привесил шпагу, которую клал с собою на постель. Мое торжество разделяли со мною матушка и бабушка. Мне казалось, что не только родные и соседи, но и встречные и поперечные заглядывались на мою шпагу, а что более льстило моему ребяческому тщеславию, будочники и солдаты отдавали мне честь. Конечно, это мечта, но кто не захотел бы ее воротить, а с нею и лета юности, когда сама природа вас приветствует своею материнскою улыбкою, когда сердце свободнее и шире бьется, когда радует вас безделка? Но все промчалось как утренний сон: не умирает только воспоминание.

Скажу несколько слов о первом ректоре университета Харитоне Андреевиче Чеботареве, почтенном и сановитом старце, ученейшем профессоре, друге Новикова, товарище Потемкина, бывшем в тисках у Шишковского, но странном и причудливом в обращении. Знаменитый Шлёцер называл Чеботарева «своим руководителем в русской истории». Каково же было мое удивление, когда я его встретил в классах: в одном нижнем плате и в коротком плаще без воротника, с Аннинским орденом на шее с плюмажною шляпою на голове и с тростью в руке. Он не носил ни пуклей, ни косы, не пудрился, голова у него была гладко острижена; в поставе и в походке его выражалась самоуверенность. Всем он говорил ты; зная его, никто на это не сердился. Обхождение его могло показаться грубым, если б оно не было выражением ума; почти всех он называл по имени, а не по отчеству, говорил отрывисто, но когда был в ударе, или по-нынешнему, в духе, речь его лилась рекою. Новое поколение едва ли поверит, что никто при виде Харитона Андреевича не смел улыбнуться, а тем паче засмеяться и зашикать. Так уважали его! Правда, тогда не издавались ни Искра, ни Развлечение, ни Заноза и т. п.

Другая близкая мне личность был профессор философии, товарищ и друг моего отца, Андрей Михайлович Брянцов. Маленький ростом неуклюжий старый холостяк носил длинную косу и старомодный кафтан с большими пуговицами; он ни с кем не переписывался, не делал форменных визитов. После ученых трудов проходил ежедневно известное пространство от университетской квартиры до города, а по праздникам его всегда можно было увидать с другом его Страховым в Успенском соборе у левого столба, слушающим литургию или всенощную, с благоговейным смирением. Безукоризненная одинокая жизнь его украшалась благочестием и добродетелью: он был не по имени, а по делам, философ христианский. Напитанный чтением классических писателей Греции и Рима, проникнутый Священным Писанием, он не оставлял изучать философов Англии, Германии и Франции, но изучал с убеждением Бэкона, что «поверхностное знание философии ведет к безбожию, а основательное утверждает в спасительной вере». Не могу вполне высказать моей благодарности Андрею Михайловичу; я обязан ему многими сведениями и указаниями; заходя к нему после классов, между прочим, возымел я от него мысль заняться русскими пословицами, которые любил он и часто приводил в разговорах кстати. Как жалею до сих пор, что не мог вполне воспользоваться ученостью незабвенного Брянцова!

Место ректора Чеботарева заступил Страхов, профессор физики. Признаюсь, я редко видал такого статного без принуждения, величавого без напыщенности, красивого без притязания и вежливого без манерности, как этот истинно почтенный и благородный муж. Самый вид его внушал невольное к нему уважение. Скажу без преувеличения, в управлении своем не нужно было ему прибегать к наказанию, угрозам и брани; всё делалось по его распоряжению в точности, не из страха, но из опасения огорчить его. Из этого можно заключить, как его уважали и любили. Его обширные познания и дарования возвышали красноречивое слово и приятно-звучный тенор-бас. На публичные его лекции сбирались из всех почти сословий в Москве; там я видал княгиню Екатерину Романовну Дашкову, Ивана Ивановича Дмитриева, Карамзина. После лекций из аудитории до квартиры провожали его толпы слушателей, которые и дорогой получали его объяснения на свои вопросы и недоумения. Такие переходы представляли нечто торжественное.

Как просвещенный любитель изящных искусств, Страхов завел в университете превосходный хор певчих из его питомцев. В воскресные дни двор его был полон карет и колясок, а церковь тесна для многочисленных посетителей. Стройное, изящное и одушевленное пение проводило в благоговейный восторг. Современники не могут забыть Карецкого, Кошанского, Редлена.

В вакационное время, в классах устроен был при содействии Страхова театр, на коем играны были питомцами комедии и оперы. Здесь проявились блистательные таланты, которыми любовались специалисты в этом – оба братья Сандуновы. Восхищалась своя и посторонняя публика, так что не доставало места для желавших.

Как забыть в своем воспоминании безрукого профессора математики; хотя я и не слушал его лекций, но потому что отец мой пользовался его расположением и приветливым вниманием. Не говорю уже об известной его учености по своей части; но замечу некоторые крупные черты его своеобразности в жизни домашней и общественной, в особенности, его взглядов на вещи. Вечный холостяк, он жил скромно и уединенно в своей тесной квартире у ограды церкви Св. Георгия на Красной горке, в деревянном домике о трех окнах на улицу. Ему прислуживал старый солдат, который, когда запьет, профессор сам мел свои комнатки и дворик, сам чистил себе платье и сапоги, готовил всегдашнее умеренное кушанье – щи и кашу. При своей расчетливости, он позволял себе роскошь в чае, который покупал самый лучший и дорогой и подчивал им тех, которые были ему по нраву и по сердцу. Он никогда почти не ездил, а ходил пешком во всякое время года; только, любя Донской монастырь, где земляк его товарищ и друг Виктор Антонский был архимандритом, иногда нанимал извозчика, да и то, когда тот задорожится, покупал себе фунт вяленых орехов и, насыпав их в карман, грыз их для сокращения пути. Это у него называлось «ехать на орехах». На дворе монастыря и теперь видны устроенные одноруким профессором солнечные часы на каменном пьедестале. В прогулках его особенно занимали строения; своими замечаниями, как механик, он полезен был архитекторам, мастерам и подрядчикам. Не имея ни с кем переписки, он ни с кем не кланялся, никому не делал визитов. Замечательно было расположение его библиотеки: по словесности она начиналась с азбуки, по математическим наукам с арифметики и т. д. Отделяя от внешних странностей нравственный его характер, без преувеличения можно сказать, что Панкевич представлял образец честности и прямодушия. Впрочем, он сам откровенно говаривал ученикам своим: «я не таков прежде был как теперь; но есть привычка, есть и отвычка», только не досказал, какой силы воли требуется, какого труда и самопожертвования стоит отвыкать, к чему с молодости привыкли.

В вакационное время 1808 года отец мой взял меня и товарища моего Голтякова для обозрения училищ Рязанской губернии; в самой Рязани, Зарайске, Данкове, Спасске, Касимове, Раненбурге, Скопине. Тогда епархией управлял архиепископ Амвросий Яковлев Орлин; директором гимназии был Клечановский. Меня привлекал своею древностью собор, где погребен митрополит Рязанский Стефан Яворский и преемник его архиепископ Алексей Титов, которому, хотя первый препятствовал занять эту епархию, но последний успел в своем намерении. Сидя на облачальном амвоне в соборе, Алексей, указывая на гробницу своего предшественника, говорил: «Стефане, Стефане, ты лежишь здесь, а я сижу на твоем месте». По краткости времени и от развлечения, я не мог там осмотреть и заметить всех достопамятностей в самой Рязани; только в Богословском монастыре привлекла мое внимание древняя чудотворная икона Св. Иоанна Богослова, на которую, вследствие какого-то видения, сам лютый Батый повесил свою золотую печать; но, к сожалению и к удивлению, не так давно архимандрит, сняв эту печать, употребил ее на позолоту водосвятной чаши. В Рязани, в Архангельском соборе с благоговением смотрел я на мантию ревностного миссионера в Мордве преосвященного Михаила, пробитую стрелами и обагренную его мученическою кровью. В Зарайском соборе привлек на себя мое внимание древний Корсунский образ святителя Николая, особенно чествуемый тамошними окрестными жителями; в Касимове на Оке татарский минарет и усыпальница Касимовских царей, в Раненбурге крепость, где содержался несчастный Иван Антонович, носивший титул императора несколько месяцев. При обозрении училищ, отец делал в них публичные экзамены, входил с почетными жителями в сношение для поддержки училищ. Бумаги переписывал я.

По возвращении своем в родимую Москву, я продолжал слушать лекции в словесном отделении. Припомню некоторых из профессоров.

Павел Афанасьевич Сохацкий, товарищ и земляк Антонского и Панкевича, с обширною ученостью соединял тонкий вкус и развитое чувство изящного, редкий дар слова, которым увлекал внимание своих слушателей. Он первый преподавал в университете эстетику, с тем вместе читал с нами римских классиков. Прекрасные его разборы од Горациевых коротко нас знакомили с духом поэта. Студенты обязаны его красноречивым лекциям развитием вкуса и любовию к изящному.

Некогда строгий эфор, гроза казенных учеников, в мое время является он снисходительным профессором русской словесности; у него занимались мы анализом сочинений, к отделению мысли от выражения, приучались к сочинениям и совершенствовались в переводах. Переложение псалмов с славянского на русский открывало нам дух и красоты священной поэзии; в этом руководством профессору были Лавт и Гердер. Разбором в классе опытов студенческих он умел возбудить соревнование в слушателях. К основаниям славянской грамматике он присоединил и теорию словесности.

В свое время знаменитый филолог, знаток эллинского п латинского языков, Маттеи описавший греческие рукописи Московской патриаршей библиотеки, разбирал и объяснял Горациевы оды, заставляя нас делать парафразы и сообщая нам свои письменные на них замечания, плод многолетних его исследований. Слушатели любили Маттеи и охотно слушали его лекции. Маттеи на латинском языке говорил и писал, как на своем природном. С каким сочувствием читал он Горациевы оды и не редко со слезами, вероятно, вспоминая лета юности своей, даже при чтении: Nunc est bibendum, nunc pede libеrо pulsanda est tellus, и старец притопывал ногою. Не без слез обошлось и чтение Цицероновых парадоксов и в каком думаете месте? где говорятся о роскоши у Римлян в подпостельной посуде (malleliones) из коринфской меди, серебра и золота. Воображение профессора перенесло его на родину, где его облили из одного приятного для него окошка, на которое он любил глядеть., Не могу забыть, как, представляя Юпитера Олимпийского, манием бровей потрясающего и небо, и землю, сам он повалился со стула, так что и парик его не остался на своем месте. Подобное сценическое представление Зевса мы видели в классе археологии, только без падения представляющего его. Прп посещении Московского университета императором Александром I, Маттеи поднес государю свой каталог патриаршей библиотеки, но как Александр I не говорил по-немецки, а Маттеи по-французски, то отзыв первого остался в неизвестности; только Маттеи жалел, что император не говорил с ним по-немецки; тогда, разумеется, досталось французскому языку.

Инспектор ввел к нам в класс молодого человека, лет 30, в очках, худощавого, бледного и смуглого, с костылем, на который он опирался по болезни в ногах, которую он нечаянно получил в прогулке на Пресненских прудах с бывшим своим приятелем князем Шаликовым. Типическая его физиогномия походила более на греческую, чем на русскую; она носила на себе отпечаток холерического темперамента. Черные волосы у него на голове коротко были острижены; приемы его были угловаты, но смелы и обличали в нем что-то военное. Холодно раскланявшись с нами в классе, он с какою-то уверенностью сказал: «господа, по возложенной на меня от университетского начальства обязанности, мы займемся с вами риторикой; руководством себе я избираю Жиберта; между тем будем разбирать лучших русских писателей; начнем с духовных витий». Кто ж это такой? Наконец узнаем, что это был некогда ученик Харьковского коллегиума, потом аудитор полковой, который сидел под судом за пропажу пороха на гауптвахте у Воскресенских ворот, где познакомился с майором Глинкою, который доставлял ему для чтения книги и, между прочим, Болтина примечания на Леклеркову историю России. Эта книга возбудила в арестанте желание заняться критическим исследованием отечественной истории, в котором образцом ему был Шлецер. Генерал-лейтенант, в последствии схимник в Симоновской обители, Михайло Зиновьевич Дурасов, взяв на себя ответственность за пропажу пороха, способствовал к освобождению подсудимого от суда и следствия. Арестант этот был Михайло Трофимович Каченовский, который с гауптвахты поступил к попечителю Московского университета графу Разумовскому правителем его канцелярия; по его предложению, без экзамена, произведен сперва магистром, потом доктором словесных наук. По своей должности при попечителе, Каченовский в университете был влиятельным человеком; писанные им предложения от имени графа Разумовского производили в старых профессорах, привыкших к старому порядку, не совсем благоприятное впечатление. После Карамзина и Жуковского, приняв на себя издание Вестника Европы, он обнаружил свой критический талант. Резкие и смелые его суждения о литературных знаменитостях, дотоле неприкосновенных, не могли не раздражить самолюбие поэтов, которых еще Гораций называет irritabile genus. Хотя Каченовский в пропаже пороха был не виноват и оправдан, но в антикритиках нередко ему намекали на это, и они были для него, что порох в глазу. На него посыпались эпиграммы, но он уже прихрамывавший избрал себе девиз: «стоять и правду говорить». Это произвело не бесполезное движение в нашей литературе. Одаренный восприимчивым умом и счастливою памятью, деятельный и необыкновенно трудолюбивый, Каченовский во многих предметах учености был самоучкою; пристрастный к греческому и польскому языкам, хорошо изучил латинский, итальянский, английский и французский, так что от одного предмета переходил к другому: от риторики он перешел к русской истории, потом к археологии и теории изящных искусств. В его критицизме выразился его подозрительный характер. Изучение Шлецера усилило эту подозрительность до того, что в древних письменных памятниках мечтались ему подделки: он опровергал существование Нестора летописца, подлинность Иоанна Болгарского и других; с некоторым ожесточением нападал он на историю Карамзина. Впрочем, его замечания дельные в находчивые, обнаруживая его ученость, или, лучше сказать, начитанность и остроумие, принесли пользу науке. У него были свои последователи и свои противники. Полемика его с учеными, ему современным, представляет иногда довольно забавною. В 1796 году ученейший профессор Баузе написал на латинском языке красноречивую речь, многими забытую: de Russia ante hoc seculum non prorsus inculta, nec parum adeo de litteris earumque studiis merita: Спустя десять лет, в Вестнике Европы появился перевод ее без означения имени сочинителя и переводчика под заглавием: «что сделано в России для просвещения народа и для славы отечества от времен Рюрика до Петра Великого». Статья эта, приписанная, Каченовскому, заслужила ему похвалу. За несколько времени до этого· Шредер в журнале своем поместил немецкий перевод также без означения имени сочинителя и, увидев ее в Вестнике Европы, публично упрекал будто в похищении его собственности, полагая, что Каченовский перевел с немецкого, не сославшись на источник. Тогда Каченовский отвечал ему напрямик: «если так, то мы должны сознаться, что оба заимствовали из одного источника – из речи профессора Баузе» ¹³⁹. Таких столкновений в литературной деятельности у Каченовского было довольно. Как бывший его ученик и подчиненный, по журналу сотрудник, по должности профессора и цензора сослуживец должен сказать, что Михайло Трофимович, не смотря на его холерический характер, был самый честный, благородный и деятельный человек. Строгий исполнитель своих обязанностей, он, владея небольшим домиком в отдаленной части города, не пользовался, по должности ректора, казенною квартирой, потому что закон не позволял ею пользоваться чиновнику, имеющему собственный дом, и каждый день, кроме воскресенья, являлся в университет по делам службы.

С удовольствием и признательностью я пользовался частными лекциями, библиотекою и драгоценным собранием славяно-русских древностей незабвенного профессора прав, юриста, дипломата, историка, археолога и филолога Федора Григорьевича Баузе. В 1807 году он был ректором университета. С ненасытимою любознательностью, обогатившею его разнообразными сведениями, он соединял редкий дар слова, свободно и красно говорил и писал по латыни. Кроме изданных им речей, осталось много материалов для обширных и важных сочинений, которые остались в списках. В продолжении 30 лет, с особенным старанием и с великими издержками, составил он собрание древних славяно-русских рукописей, между которыми находились Псалтырь и Пролог XII века, Лечебник 1588 года, первые на русском логарифмы, коллекция русских монет и медалей, по мнению знатоков, единственная в своем роде. Мне случалось видеть почтенного профессора с своим Анненским орденом на шее на толкучке между букинистами, покупающим и торгующим старые книги и вещи. С какою детскою радостью и восторгом показывал он мне, пред ним мальчику, купленную им редкость! Жалею, что я мало пользовался сим редким случаем: Баузева библиотека и музей пропали в 1812 году вместе со многими драгоценными памятниками нашей истории, которые известны были Карамзину и К. Калайдовичу.

По соседству с ними в 4-й Мещанской, жил в своем доме, уцелевшем от пожара в 1812 году законоискусник Захар Аникеевич Горюшкин, по университету сослуживец и благоприятель моему отцу ¹⁴⁰. У него я часто бывал и пользовался его наставлениями, много слыхал от него о старине и о вельможах с ним знакомых по делам. Эго был муж опытный, любознательный, честный, твердого характера. Любопытен его переход от подьячего Сыскного приказа до профессора Московского университета. Живы еще у меня в памяти рассказы Захара Аникеевича о прежнем быте и. судебных действиях, тем более что он, по привычке стариковской, любил их часто повторять. Службу свою он начал почти ребенком в воеводской канцелярии, в самом начале царствования Екатерины II, когда секретари и повытчики за маловажные проступки таскали за волосы подьячих, а судьи самих секретарей. При нынешнем либеральном воззрении на жизнь и на службу, конечно, это покажется странным и даже неимоверным, между тем и в наше время, лет около 40 тому, один полномочный начальник, без лести преданный, за описку в одной деловой бумаге, при всей канцелярии, оттаскал за волосы действительного статского советника. Его превосходительство не снес этого бесчестия, умер от апоплексического удара. Говорят, будто бы этот же ревнитель службы, без лести преданный, за стишки, помещенные в журнале издателем коллежским советником, велел его высокоблагородию отсчитать по спине сорок палок. Но, этот господин был видно терпеливее, и до сих пор здравствует, уверяя всех, что это гнусная клевета на него завистников в врагов, которых у него столько, сколько волос на голове.

Возвратимся к Горюшкину. Проходя все степени канцелярской службы, он был подьячим в страшном Сыскном приказе, где при допросах пытали обличенных и оговоренных: первых – потому, нет ли еще за ними каких преступлений, других – для дознания правды, которую выкраивали из спины. Стоило только на кого закричать роковое слово и дело, тотчас схватят доносчика и обвиняемого, представят в Сыскной приказ, бывший тогда на Житном дворе у Калужских ворот. В застенке палачи разденут донага, свяжут назади руки веревками, обшитыми войлоком, чтобы не перетерли кожи; палач, ступив на бревешки, встряхивает, так что руки выдут из лопаток. Это называлось встряскою, которая повторялась во время допроса; потом, нагнув спину, палач бил кнутом, сдирая кожу лоскутками от плеч до хребта. Вывертывая из лопаток руки, палач, как ловкий костоправ, вправлял их, схватив, дернет что есть силы, и они очутятся на своем месте. Казалось, еще мало того. На ободранную спину трясли зажженный сухой веник, или посыпали солью; иногда в тоже самое время судья колотил пытаемого палкою по голове. Судьи прежде хвастались, сказывал Захар Аникеевич, друг перед другом, в изобретении новых средств к истязанию, новых орудий при допросах, приводивших в ужас и содрогание людей, не закосневших в мучительстве подобных себе. «Случилось мне», продолжал он, «зайти в пытальную палату, или застенок, по окончании присутствия; на полу я увидел кучку лоскутков окровавленной кожи; спрашиваю у палача: что это такое? Как что! выкройка из спины».

Для устрашение оговоренных и для принуждения их к признанию в винах, при них пытали других на заказ, т. е. жесточе обыкновенного. Так было с душегубкою и мучительницею Салтычихою. При виде заказных пыток, она падала в обморок, но не признавалась. Видно, не приказано было ее пытать. Среди лютых пыток русский человек обнаруживал свое молодечество: при людях для него и смерть красна. В Сыскном приказе от пытаемых Горюшкин слыхал пословицу: «терпи голова, в кости скована». После мучительных встрясок, с истерзанною спиной, с изломанными руками, облитый кровью выходит из застенка; встретившийся ему колодник, шедши на пытку, спрашивает его: «какова баня?» – «Остались еще веники», – тот отвечает ему. Кто вытерпит три застенка и не сознается в вине, «тот очищался кровью». Сколько раз случалось, бывало, что, когда подымут на дыбу, винится в преступлении; снимут с дыбы, запирается, говоря, что, не стерпя мучений, ложно показал на себя. Нередко от страха сходили с ума от жестоких истязаний, и даже при виде самых пыток, умирали. Подьячие Сыскного приказа призывали к себе колодников из тюрьмы в канцелярию под предлогом пыточных речей, а сами нашептывали им, кого еще оговорить, разумеется, известных им зажиточных людей. По такому наущению, колодники им согласно объявляли, что с ними участником был такой-то. Тотчас к нему, в полночь нагрянет с подьячими команда, ворвутся в дом; испуганный хозяин дает им деньги, и они сами хватают что попало; приводят его в приказ и ставят к ответу; сперва пытают докащиков, потом принимаются за оговоренного, наконец, докащики повинятся, что напрасно оговорили; им за это дадут ударов по 15 или 20 кнутом. Что ж они за это получат в награду? Целковых по два, или по три. Так бывало не в одном Сыскном приказе.

Ничем не обязанный школе, Горюшкин чувствовал стремление к просвещению; кровавые сцены в Сыскном приказе и сообществе с палачами и подобными им судьями, наконец, ему омерзели. Добыв себе русскую грамматику, арифметику и логику, он принялся сам учиться без учителя, уже женатый. Какого усилия и труда требовалось, чтобы без руководителя добиться до смысла грамматических терминов! Вместо чтения пыточных речей, он стал твердить части речи в грамматике. Так долго не мог он понять в грамматике склонение: воевода, воеводы, воеводе и пр., и то и дело твердя склонение на постели, не давал спать жене своей, так что она, вышедши из терпения, сказала ему: «да что ты наладил одно воевода? По мне это не мудрено; к какому слову только его приладить, так и будет: воевода, воеводы, воеводе. На приклад: воевода судит, место воеводы, подарить воеводе». Это объяснение малограмотной женщины, заметил Захар Аникеевич, развязало ему понятие, и он с легкой ее руки пошел вперед. С неимоверным трудом он выучил арифметику и логику, с усиленным вниманием изучал исторические, богословские, философские и юридические книги; искал знакомства с учеными людьми, которые могли бы его руководствовать в занятиях науками. С этою целью он сблизился с профессорами Аничковым и Десницким. Приложение приобретенных знаний ему доставило место члена в уголовной и казенной палатах. Спор его с главнокомандующим князем Прозоровским по делу Новикова в уголовной палате обнаружил в Горюшкине гражданское мужество; один опирался на личное мнение императрицы, а другой на силу закона и не убоялся гнева и угроз сильного вельможи, желавшего угодить государыне обвинением Новикова. Познание и опытность в отечественном законоведении сделали Горюшкина известным директору Московского университета П.И. Фон-Визину; он пригласил его преподавать в университете и потом в бывшем при университете благородном пансионе практическое законоведение. Своим лекциям он давал драматическую форму; класс его представлял присутствие, где производился суд по законному порядку. Из студентов и учеников избирались наставником председатель, судьи, секретари и т. д. В впоследствии из них выходили сенаторы и министры. Изданное им сочинение в трех частях 1807 и 1815 годов: «Описание судебных действий», замечательно не только в юридическом, но и в археологическом отношении, как значительный материал юридических древностей. Горюшкина «Руководство к познанию Российского законоискусства» есть созданная им самим система, в которой сильная, но бесформенная народность борется с классическими понятиями древних и новейших юриспрудентов. Он едва ли не первый у вас показал источник юриспруденции в нравах, обычаях и пословицах Русского народа. Как опытный законоискусник, он был оракулом для многих; к нему прибегали за советами в затруднительных случаях и запутанных делах вельможи, сенаторы и профессоры. У него была домашняя школа законоведения; образовавшиеся у него молодые люди выходили хорошими стряпчими. Как любитель изящных искусств, он в гостеприимном своем доме завел маленький театр и музыку. По приемам и костюму Захар Аникеевич не походил на прежнего подьячего, но скорее на щеголеватого барина; черты лица были у него правильные, глаза маленькие, рот узкий, выражавший проницательность и скромность. Он пудрился, украшал волосы пуклями, носил модный кафтан и шлифные на башмаках пряжки с розами, или стразами, двое часов в карманах с золотыми цепочками, на пальцах жалованные бриллиантовые перстни. Карамзин в своей Истории редкие списки Русской Правды в летописи, заимствованные из библиотеки Горюшкина, обозначает Горюшкинскими…

Известно, что Император Павел I в бытность Великим Князем Государем Наследником Цесаревичем по праздничным и воскресным дням пред обеднею с своим законоучителем Платоном читал св. писание. В бумагах Снегирева нашлась писанная каким-то малороссиянином заметка о Платоне и чтениях его с Великим Князем; заметка видно, как материал сообщена Ивану Михайловичу, с усердием собиравшему источники для биографии митрополита московского Платона, которая вскоре выйдет в свет в новом издании.

Печатая эту заметку, в том виде, как она писана для удержания оригинального характера этого исторического материала, как издатель, заявляю просьбу о сообщении для напечатания в «Старине русской земли» дополнений в биографии знаменитого Платона.

Издателю казалось не лишним присовокупить и другие сохранившиеся в бумагах Снегирева материалы, как-то: Высочайший рескрипт на имя князя А.Б. Куракина, известие о грамотах, хранящихся в астраханском соборе и открытый лист, выданный Снегиреву для осмотра церковных древностей, подведомственных московскому епархиальному начальству. Из этого листа видно покровительство отечественным древностям графа Строганова, ходатайствовавшего об открытии доступа Снегиреву в московские соборы, церкви, монастыри, их ризницы и библиотеки. Преемники археологических трудов Снегирева вероятно продолжают начатую им разработку, которая, хотя и подверглась строгой критике, забывшей, что все начинания трудны, но и по сие время заслуживает уважение по своей неутомимой ревности к достижению возможных результатов. Письмо канцлера Румянцева в копии к пастору Мронговиусу о славянских рукописях. И в следующих выпусках «Старины русской земли» будут помещаться те заметки, которые представляют и в настоящее время исторический интерес.

Сели мы за стол. Обедал у нас только его преподобие отец Платон. Никита Иванович ¹⁴¹ изволил разговаривать с ним о отменении постов, о обрядах древней церкви, також и о наших раскольниках. Его преподобие рассказывал, как обращал их преосвященной Питирим, архиепископ Нижегородский, который написал книгу, называемую: «Пращица на раскольников». Сказывал также отец Платов и о преосвященном Димитрии Сеченове митрополите новгородском, как любим он в своей епархии, и какой мастер обращать раскольников. Будучи в одно время в епархии своей, призвал он некоторых раскольников и спрашивал: для чего они в церковь не ходят, раскольники говорили между прочим: «Как де нам ходить, у вас обедню служат на пяти просвирах, а по старому обычаю служит должно на семи». Преосвященный тотчас на сие согласился, и говорил, что и он прикажет на семи просвирах служить, ежели им то угодно. Призвал к себе при них же тутошнего священника приходского и приказывал ему: впредь служите обедню на семи просвирах, пять положи так, как обыкновенно по служебнику, а к тому прибавь потом, одну за него, а другую за жену его; указывая на одного раскольника. Раскольники весьма тем довольны были, пошли и обратились. Весьма бы уменьшилось расколов, если б так поступать с раскольниками, обращая требование их более в смех, нежели уважая оные. Как зашла речь о таинстве причащения и о преобращении Хлеба в тело Христово, то его Высочество изволил спросить тут у Никиты Ивановича: как же ведь в пост не положено есть мяса, а священники и в пост причащаются, поэтому они в пост едят скоромное. Его превосходительство сказал на то Государю, что это мясо духовное, что никакого средства с обыкновенною плотью не имеет. Великий князь и ко мне с сим-же вопросом оборотиться изволил, я тоже сказал ему и тотчас другую речь начал. Признаться должно, что вопрос сей весьма был замысловатый, и великую остроту показывал; но крайне стерегся я, чтоб не дать знать того Его Высочеству. В том намерении, дабы, приметя себе похвалу, не привык он впредь шутить насчет таких вещей, кои освященные почитаются. После стола говорил мне его превосходительство Никита Иванович, про отца. Платона, какие здравые мысли и какую чистую голову имеет он, дай Бог только, продолжает он, чтоб этот человек духовный у нас не испортился, обращаясь между прочими, в числе которых всяких довольно. Никита Иванович еще потом с полчаса времени разговаривал с отцом Платоном, покамест кофе подали, о переменах церковных, о установлениях великих учителей Василия Великого и Иоанна Златоустого.

«Господину министру внутренних дел, сенатору и кавалеру князю Куракину.

Князь Алексей Борисович! Почитая полезным, чтоб некоторые известия по департаменту вам вверенному, а паче из губерний получаемые, доводимы были в свое время до сведения публики, и сие находя тем нужнее, что многие из таковых известий относятся не токмо к государственной полиции, но и к земледелию, фабрикам и другим предметам государственного хозяйства, а потому, и могут они служить пособием народной промышленности, и признал я за благо, чтобы при министерстве внутренних дел издаваемы были особенные ведомости, в которые бы помянутые известия были вносимы.

Κ приведению сего в действие, признал я нужным.

1) По удобности получения разных сведений и рассылки газет, каковую имеет почтовый департамент, определить при оном нужных для такового издание чиновников.

2) Расходы для сего издания и на жалованье чиновникам к сему определяемым нужные, назначить из общих почтовых доходов, к коим взаимно причислят доходы, которые от издания новых ведомостей составляться будут.

Ведомости сии издаваемы быть имеют два раза в неделю, под названием «Северная почта», или «Новая Санкт-Петербургская Газета».

При многотрудных занятиях ваших, не хотя обременить вас новыми заботами, возложил я на товарища вашего тайного советника Козодавлева, главный над изданием сей новой газеты надзор и цензуру оной, предоставя ему как выбор к сему делу чиновников и определение им с утверждения Моего жалованья, так и вообще распоряжение сего издания, с тем, чтобы в нужных случаях, разрешения Моего требующих, докладывал он Мне по сему предмету непосредственно.

Дабы скорее и успешнее достигнуть цели, для коей признал Я полезным издание сей газеты, вы не оставите с вашей стороны распорядиться, чтобы сведения, по департаменту вам вверенному получаемые, были немедленно тайному советнику Козодавлеву сообщаемы, равным образом не оставите вы предписать всем начальникам губерний, почт-директорам и губернским почтмейстерам о немедленном к нему доставлении известий о всем том, что ко внесению в газету признано будет приличным.

Уверен будучи, что и в сем случае по известной Мне деятельности вашей, вы не оставите с вашей стороны успеху дела сего способствовать, Я пребываю вам благосклонный.»

1) От царя Иоанна Васильевича Астраханского Троицкого монастыря игумену Кириллу о том, что велено ему строить храм живоначальной Троицы, Введения Богородицы и Николая Чудотворца и о прочем. Писана лета 7081 г. марта во 2 день; на ней печать красного сургуча на красном шелковом шнуре.

2) От царя Бориса Феодоровича того же монастыря игумену Феодосию с братией о разных жалованных статьях писана 7109 года сентября в 20-й день. У сей грамоты печать красного сургуча на красном шелковом шнуре.

3) От царя Димитрия Иоанновича того ж монастыря игумену Ионе. Сею грамотою пожалованы разные протоки около учуга Иванчуга, да боронтаевский бугор и прочие разные выгоды. Писана лета 7114 года апреля в 12-й день; на сей грамоте красного сургуча печать на красном шелковом шнуре.

4) От патриархов Паисия Александрийского, Макария Антиохийского и Иосафа Московского митрополиту астраханскому и терскому Иосифу о том, чтобы он митрополит в неделю Ваий, когда празднуется праздник входа Господа нашего во Иерусалим, действовал и на осля вседал, как и преосвященнейшие митрополиты Великого Новограда и Великих Лук и Кир Казанский и Свияжский. Писана сия грамота 7175 года месяца июля во 2-й день.

5) От царя Петра Алексеевича в Астрахань служилым и купецких и всяких чинов людям о том, что сею грамотою прощает Государь астраханских всех за учиненный бунт и предает вечному забвению. Грамота сия писана в походе Государя в Гродне 1705 года ноября в 30-й день.

В указе святейшего правительствующего синода от 26 ноября сего 1838 года на № 9426 изъяснено: святейший правительствующий синод слушали предложение г. синодального обер-прокурора и кавалера графа Николая Александровича Протасова следующего содержания: председатель московского общества любителей истории и древностей российских, граф Строганов отнесся к нему г. обер-прокурору, что общество сие, по предложению московского военного генерал-губернатора, вследствие отношение г. министра внутренних дел предприняло описать древние здания и вообще находимые в московской губернии древности, как-то: монастыри, церкви, замки, дома, водопроводы, мосты, развалины стен, остатки древних дорог и другие памятники, замечательные или по древности, или по особенно-важным происшествиям, с присовокуплением рисунков древностей и с изложением вкратце истории существования их, или преданий насчет их сохранившихся. Исполнение сего труда общество поручило действительному члену своему, статскому советнику Снегиреву, которому по окончании с полным успехом возложенного на него поручения, необходимо иметь свободный доступ в находящиеся в Москве библиотеки и архивы, соборы, церкви, монастыри, их ризницы и проч. без чего предполагаемое описание не может иметь той отчетливости, с которою желательно бы было видеть его. Вследствие сего граф Строганов просит его г. обер-прокурора о содействии сему общезанимательному предприятию ссужением статского советника Снегирева открытым листом для свободного доступа в московские соборы, церкви, монастыри, их ризницы и библиотеки, а равно и в архив московской синодальной конторы и синодальную библиотеку. Приказали: предоставить вашему преосвященству сделать немедленно, к удовлетворению прописанного требования графа Строганова, зависящие от вас распоряжение. – На оном указе резолюцией Его Высокопреосвященства 30 ноября сего 1838 года за № 449 предписано: консистории дать по сему открытый лист для епархиального ведомства (ибо для ведомства синодальной конторы должно быть особое предписание) с тем, чтобы по миновании надобности возвращен был в консисторию.

Вследствие чего и дан сей открытый лист из московской духовной консистории г. статскому советнику Снегиреву для свободного доступа в московские соборы, церкви, монастыри, их ризницы и библиотеки, в епархиальном ведомстве состоящие, с тем, чтобы по миновании надобности возвращен был в консисторию декабря 14 дня 1838 года. Кафедральный протоиерей Арсений Тифелов (?).

«Милостивый Государь мой! Благодарю за письмо, каковым меня удостоить изволили, от 28 апреля и крайне сожалею, что в Петербурге удержаны отправленные Вами ко мне ваши сочинения: грамматика и польский словарь, который ту особую и важную цель иметь будет, что в нем сохранится и спасется навсегда наречие кашубское или старопоморское. Спасению того наречия и приведению в известность ученой публике я ставлю такую цену, что покорно Вас прошу исполнить ваше благонамерение: съездить в те селения, где еще сие наречие употребительно, а поскольку оно близко Данцига и поездка сия не потребует издержек важных, то допустите меня, Милостивый Государь мой, при письме сем препроводить к Вам на издержки при таковой поездке двести рублей ассигнациями, ежели их недостанет, я готов что-нибудь и добавить.

Во время же вашей поездки в те селения, где еще продолжают хранить кашубское наречие, ежели бы вы могли отыскать и купить для меня какой-либо письменный древний документ на таковом наречии и даже не один, то вы меня премного одолжили бы, дав мне немедленно знать какие то документы и что за них просят и не сбережены ли и где именно в самом Данциге какая-либо древняя рукописная особенная кашубская хроника. Ежели существуют между кашубами печатные или рукописные на их наречии Евангелия, апостолы и псалтыри, то я очень желал бы таковые куплею приобресть; а ежели нет полных таковых рукописных книг, то велите выписать для меня на их наречии символ веры и молитву Господню.

Позвольте мне с особенною еще просьбою обратиться к вам.

Испросите у правительства должное позволение осмотреть в Данциге древний городской архив. Весьма вероятно, что в нем тлеют совершенно забытые очень древние документы на славянском языке, а может статься даже и славянские рукописи. Если для получения такового позволения, Вы сочтете нужным, чтобы с моей стороны у Данцигских властей было сделано домогательство, я готов его исполнить и прошу вас меня только наставить куда, к кому мне обратиться должно.

Ежели не ошибаюсь г. Аделунг через Кепнена препроводил к вам от меня такие книги, которые вы собирались из Петербурга выписывать; примите пожалуйста сей подарок благосклонно и в добавок к нему 1-ю часть Белорусского Архива, за которою вскоре воспоследует и другая, да сочинение очень любопытное о Иоанне Экзархе Болгарском. Обе сии книги составлены по моему желанию и напечатаны моим иждивением.

С совершенным почтением имею честь быть покорнейшим слугой Граф Николай Румянцев»

Гомель 23-го Июля 1825 г.

Заметка издателя. Письмо это напечатано по-русски польскими буквами (за недостатком русского шрифта), с переводом на немецкий язык, в польско-немецком словаре Мронговиуса, изданном в Кенигсберге в 1835 году в 2-х томах в большую четверку.

Заглавие его следующее: Dokładny słownik polsko-Niemiecki krytycznie wypracowany. Ausführliches polnische-deutsches Woerterbuch, kritisch bearbeitet von Christoph Coełestin Mrongovius, (с эпиграфом:

«Na język nasz częstokroć plocho wyrzekamy Jest to skarb nieprzebrany, ale go nie znamy».

«На язык наш весьма часто делаем нарекание, а он составляет неистощимое сокровище, но мы его не знаем». Koenigsberg in Preussen 1835 in 4-х 1–2 vol.

В бумагах И.М. Снегирева есть несколько любопытных материалов для истории цензуры в царствование Императора Николая I. Он, как цензор, в продолжение многих лет нередко был постав лен в весьма затруднительное положение и неоднократные получал выговоры от председателя московского цензурного комитета, как это видно из отношений к нему сего последнего. Некоторые выдержки из этих отношений будут напечатаны в следующей книжке «Старины русской земли», если ей суждено явиться в свет.

Письмо Его Высокопреосвященства Митрополита Киевского Арсения от 13 Октября 1868 года № 11194

«На письмо Ваше, от 29 Сентября сего года, имею честь уведомить Вас, Μ. Г., что об издании сочинений Ивана Михайловича Снегирева велено мною опубликовать по Епархии чрез Киевские епархиальные ведомости, с приглашением подведомого мне духовенства оказать сему благому предприятию всевозможное содействие.

Не удостоят ли ваше издание подобным вниманием Архипастыри других епархий, соблаговолив сделать приглашение чрез местные епархиальные ведомости к подписке, тем более что характер трудов пок. профессора историко-археологический, и большею частью исследования его относятся к церковным древностям. Сочувствие просвещенного духовенства весьма много может помочь издателю продолжать издание, не обеспеченное еще в материальном отношении достаточною подпискою на уплату издержек печати...»

«Совершенно сочувствуя цели, с которою Вы предприняли издание сочинений профессора Снегирева, но находя неудобным объявлять о том по всему военному ведомству, так как эти сочинения по своему содержанию не имеют к нему достаточного отношения, я признал полезным рекомендовать их военно-учебным заведениям, о чем мною сделано уже распоряжение.

В сочинениях и исследованиях Снегирева есть весьма много воспоминаний о важнейших событиях из отечественной истории, а преимущественно к эпохе 1812 года, поэтому уже одному не только военно-учебным заведениям не бесполезно иметь издание его сочинений в своих библиотеках, но даже каждая полковая библиотека могла бы без нареканий своих читателей выписывать издания Снегиревских трудов.»

Письмо Его Высокопревосходительства Министра Госуд. Имуществ Ген.-Адъют. A.А. Зеленого, от 9 Октября 1868 года № 927

«В следствие письма от 30 прошлого Сентября с удовольствием принимая участие в подписке на издаваемое Вами полное собрание сочинений Ивана Михайловича Снегирева, имею честь присовокупить, что я с полною готовностью передам моим сослуживцам об открытии настоящей подписки.»

Столь просвещенное заявление Г. Министра Государственных Имуществ позволяет надеяться, что Директоры Департаментов пожелают сделать зависящее от них распоряжение, дать циркулярное сообщение об осуществленном уже издании, которое, по своему историческому содержанию может быть весьма полезным для библиотек ведомства Министерства Государственных Имуществ.

«Предложив вместе с сим Гг. Директорам гимназий Одесского учебного округа подписаться на предпринятое Вами издание сочинений Г. профессора московского университета Снегирева для библиотек вверенных им гимназий, имею честь уведомить Вас, Μ. Г. об этом, в ответ на письмо Ваше от 6 текущего Ноября».

Подобные циркулярные предложения и по другим учебным округам весьма желательны. Казалось бы, кому ближе, как не Министерству Народного Просвещения, оказать содействие для осуществление подобного издания, в котором нуждаются все гимназические библиотеки. И нужно отдать справедливость, что, признавая пользу нового издания сочинений Снегирева, Г. Управляющий Министерством Народного Просвещения, Статс Секретарь Иван Давыдович Делянов ходатайствовал об открытии кредита в 800 р. и Сам изволил украсить своим именем список подписчиков на предпринятое Снегиревское издание. В настоящее же время Министерство Народного· Просвещения, по какому-то недоразумению, на спрос Главного Казначейства о разрешении открытия кредита в 800 р. не бывших выданными за смертью автора, не признает уже нужным выдать Высочайше ассигнованного пособия на том основании, что будто у меня нет письменного уполномочия от автора на издание его сочинений. Это заставило меня опубликовать в начале выпуска, как письмо И.М. Снегирева, выданное на мое имя, так и другое письмо его вдовы. Весьма было бы прискорбно, если бы я эти доказательства, в глазах Г. Товарища Министра и Директора Императорской Публичной Библиотеки, оказались не дающими издателю права воспользоваться Всемилостивейшею субсидией, им же самим исходатайствованною; о чем подробно было объяснено в предисловии к биографическому очерку и указаны мои издательские права.

«С полным уважением к благодетельному начинанию Вашему в пользу много послужившего делу Русской науки И.М. Снегирева, имею честь препроводить у сего 15 рублей, подписную цену на полный экземпляр предпринятого Вами изданию его сочинений

Средства моя не позволяют мне сделать более, но для меня будет истинным удовольствием пригласить моих знакомых к участию в Вашем добродетельном деле.

Примите уверение в искреннем желании Вам успеха, в совершенном моем почтении и преданности и проч.»

С крайним прискорбием внося в летопись издания трудов И.М. Снегирева сочувственное о них письмо, не можем не заявить глубокого сожаления о столь чувствительной потере всеми уважаемого полезного государственного деятеля и вместе с тем покровителя тружеников. Покойный Александр Григорьевич проложил себе сам своими собственными трудами дорогу к высокому посту члена государственного совета и этим повышением обязан был не протекции, а собственным заслугам, вполне ценимым всеми близко знавшими покойного, не удивительно, что он умел ценить и заслуги других людей, подобных Снегиреву, работавших в своем кабинетишке до того времени, пока перо не выпало из рук или болезнь не приковала к одру.

Семейство покойного поощрителя и покровителя моего издания да примет от меня экземпляр Снегиревских сочинений, как должную память от издателя за оказанное внимание к посильному издательскому труду.

Кажется пок. И.М. Снегирев вел переписку с Александром Григорьевичем, весьма желательно иметь эти письма для помещения в «Старине русской земли».

Письма Ген.-Лейт. A.А. Кнышева. 28 сентября и 15 ноября 1868 года

«Милостивый Государь!

С душевным соболезнованием прочитав в 254-м № «Русского Инвалида» заявление Ваше о бедственном положении в настоящее время бывшего профессора археолога Ивана Михайловича Снегирева, и желая, в видах содействия к успокоению его, принять участие в подписке на предпринятый Вами к изданию первый том собрания сочинений этого страдальца, препровождаю при сем три рубля и покорнейше прошу, по выходе в свет первого тома этого интересного издания, выслать оный во мне в Ригу.

По получении Вашего почтенного письма от 8-го прошлого октября, предложена была мною служащим здесь русским подписка в пользу бывшего профессора археолога Ивана Михайловича Снегирева.

Не смотря на ограниченные всех средства при теперешней неимоверной здесь на все дороговизне, каждый из них, ценя заслуги этого страдальца и сочувствуя теперешнему бедственному его положению, поспешил внести свою посильную лепту.

Собранные мною таким образом двенадцать рублей, при сем к Вам посылаю, вместе с списком жертвователей, для употребления этих денег по назначению.

При этом покорнейше прошу Вас, для очищения меня перед жертвователями, объявить об них в «Русском Инвалиде,

Сочувствие Ваше и других ревнителей просвещения: Подполк. П.И. Павлова, Генерала Майора Барона A.Н. Корфа, Подполк. В.В. Ваховского, Штаб. Капит. Р.К. Ренперфельта Д. С.С. Инспектора Н. Агеенко и Цензора К. Александрова, к предпринятому изданию сочинений И.М. Снегирева – позволяет мне, как издателю, публично об этом с признательностью заявить. Нельзя не радоваться, что в Риге русский элемент патриотически относится к русскому делу. Чрез посредство Ваше я имею честь переслать экземпляр для означенных лиц.»

«Не появление в свет издания сочинений И.М. Снегирева по объявленной еще в 1868 году программе родило в Вас сомнение: относительно судьбы издания. В ваших уже руках и биографический очерк, и первый выпуск трудов покойного Археолога-профессора. От поддержки подобных Вам любителей серьезного чтения зависит появление в свет следующих выпусков, ибо из приложенного списка подписчиков Вы изволите видеть, что материальная сторона издания еще не обеспечена. Если б каждый из благосклонных подписчиков в своем кружку делал известною цель нашего издания, то без сомнения, не дальше, как чрез два месяца, мог бы появиться второй выпуск «Старины русской земли».

«За сделанное в пользу издание приятное заявление Гг. Старшинами Тульского Дворянского Клуба: считать их подписчиками на полное собрание сочинений И.М. Снегирева, как издатель, не, могу не занести в летопись издание столь отрадный факт. Просвещенное сочувствие к изданию, оказанное Тульским Клубом, тем более ценится издателем, что в числе подписчиков нет ни одной семинарии и духовной академии. Быть может, другие провинциальные клубы последуют этому примеру и уделят из своих доходов частицу и на выписывание серьезных. исторических изданий.»

«Простите великодушно, что я позволяю себе выставить печатно Ваши фамилии, в числе благодетелей издания, но к этому поступку побуждаюсь высшими нравственными интересами. В настоящее время, при всеобщем равнодушии к изданию сочинений историко-археологического содержания, Вы первые из русских дам отозвались на мой призыв к подписке и, подписавшись на экземпляр 1-го тома, явили себя сочувствующими доброму делу. Дай Бог, дабы ваш пример нашел подражательниц в женском поле и дабы русские женщины, наконец, поняли, что и книжные магазины должны быть ими поддерживаемы.»

«Ваше письмо заставляет меня принести Вам благодарность за Ваш лестный для меня отзыв и вместе с тем сообщить к Вашему сведению, что хотя автор уже переселился в вечность и кроле молитв не нуждается уже в материальной помощи, но цель издания осталась благотворительною, ибо остаток от свободной суммы, за покрытием издержек на печатание, будет обращен на сооружение памятника покойному археологу и по мере средств и участия русских людей в издании «Старины Русской земли» предполагается образовать при Московском Университете стипендию или премию Снегиревскую за лучшие сочинения по Христианской Археологии».

«В Вашем письме, от 4 Октября 1868 года, Вы изводили сказать, что Ярославское образованное Общество надеется, что издание сочинений И.М. Снегирева будет достойно великой страны и что от меня, как библиотекаря И. П. Библиотеки, оно ожидает научного издания. Принося чрез Вас Ярославскому Обществу чувствительную признательность за столь лестное мнение, покорнейше прошу быть менее от меня взыскательным за издание, которое могло быть совершено только в кредит.»

В Москву, П.В. Михайлову

«Вы указываете на Московские Полицейские Ведомости, как на источник, откуда можно позаимствовать много статей Снегирева о древностях Москвы и ее губернии. Чувствительнейше благодарю, как издатель, за Ваше внимание и с сожалением сообщу, что этот источник для меня в Петербурге недоступен и весьма было бы желательно иметь сведения, какие именно, по Вашему мнению, статьи достойны быть перепечатанными из Московских Полицейских Ведомостей.»

Н.П. Барсуков почтил меня письмом, в котором, между прочим, сообщает следующий анекдот о Снегиреве, взятый им из Записок Евреинова:

«...После обедни в Чудовом монастыре, которую служил Митрополит Филарет, зашли к нему в его келью на закуску.... Разговор коснулся какой-то иконы, во все потемневшей, так что изображение на ней трудно было разобрать. Находившийся тут же И.М. Снегирев сказал: «я думаю, владыка, что она потемнела от прикосновения наших скверных уст», а митрополит прибавил: «и от скверного языка». Зная, что сей собеседник был на язык не всегда воздержан». Принося чувствительную признательность за анекдот, с своей стороны сообщаю к сведению, что биографический очерк И.М. Снегирева продается у А.Ф. Базунова (на Невском), а что касается издания «Библиотекаря», на которое Вам угодно заявить себя подписчиком, то оно по недостатку средств у издателя, не может еще появиться в свет в настоящее время, но не теряю надежды, что средства явятся.»

(Продолжение переписки в следующем выпуске.)

Речь, в благодарное воспоминание благодеяний Александра I¹⁴²

Уже семьдесят два года Московский Университет празднует день своего основания, с торжественною признательностью благословляя память венценосной Основательницы своей Елисаветы; двадцать четыре года в сей день возносил сердечные обеты к Небесам о благоденствии Александра, даровавшего ему новую жизнь и возвысившего оное Своими щедротами; – ныне, П.С., в день наших приятнейших воспоминаний, судьба привела нас приносить благодарность уже праху обожаемого нами Александра. Здесь некогда имели мы счастие сретать благосклонный Его взор и слышать милостивое Его слово, – теперь готовимся благоговейно сретать и оплакивать бренные и всегда священные для нас останки Его: их скоро узрит в стенах своих Москва, вместе с Россиею обещавшая Александру, как Нестору своему – при Его силе и красе телесной и душевной – два века жизни. – Сия великая утрата Великого Царя-Отца поразила скорбью души подданных Его – она присоединила ныне праведную печаль и к благодарному воспоминанию нашему основания сего рассадника наук, на который Он в царствование Свое излил столько милостей и щедрот: она наложила на нас обязанность сказать то, что сердце нам внушает.

Если Александр, совершивший в два десятилетия дела, едва совместные многим столетиям, если Он, при жизни .Своей, по беспримерному во Владыках земных. смирению, чуждался похвал справедливых, уклоняя. скромный слух Свой от общего гласа признательности: неужели и по смерти Его мы скроем благодарность свою и устыдимся печали своей – и ( притом тогда, когда по всей Европе раздается глас сетования и скорби – и когда мы лишились в Нем своего Благодетеля и Покровителя. Если мы умолчим: возопиют сии стены, Им восстановленные из пепла пожарного, Им украшенные после совершенного разорения святилища наук врагом и пламенем. – Изъявление благодарности необходимо душе благодарной – изрек ныне царствующий над нами по сердцу и духу Александра Николай I¹⁴³.

Какое же сильно-обильное слово, какой всеобъемлющий ум потребен для того, чтобы достойно выразить благодарность и хвалу Александру за все Его подвиги на поприще ратном и гражданском, за Его бессмертные заслуги человечеству и России! Сколь неизмеримо велика сцена Его действий! Какая живая, разнообразная и достославная на ней деятельность Его! На поле битвы Он воин – на совещаниях с Европою Дипломат; на Престоле пишет законы для полвселенной – на ниве проводит плуг вместе с земледельцем; и в уединении Своем внимает гласу Истории. Забывая о спокойствии Своем, подобно благотворному, всеоживляющему светилу, обтекает из края в край пространные владения Свои для распространения благодеяний: с блестящей высоты величия и славы нисходит Ангелом-утешителем в пропасти подземные и в мрачные темницы к удаленным с лица земли за преступление, и в преступниках уважает человечество; в убогих хижинах радушно беседует и разделяет скудную трапезу с последним из подданных Своих, как друг человечества, как отец среди родной семьи; не отвращается от скорбного вида и стона обремененных тяжкими недугами, приседя одру страданий и сострадая им, вливает в душу их сладостное утешение; наконец видит Его как нежного супруга, с заботливостью сопровождающего Супругу Свою на берега Азовского моря, куда Ее призывал целебный для Ее здравия воздух – и вдруг слышим скорбный глас Елисаветы: Нашего Ангела не стало – наш Ангел в небесах! Недоумеваем – кого не стало? – Могли мы скоро привыкнуть к мысли, что и Александр смертен! – Так, повторю Его собственные слова, которыми Он отрекся от имени Великого: велик един Бог! – Но сей смертный, обессмертивший Себя подвигами Своими, соединял в себе кротость с величием, мудрость с простотою, милость с истиною: Он был Покровителем просвещения и Благодетелем Московского Университета. Если б мы, по великости предмета и по малости времени, не решились созерцать дела Александра в первых отношениях, столь важных для Истории; то в последнем, столь близком к сердцу нашему, не можем не воздать Ему благодарности, хотя бы она состояла только в простом и кратком воспоминании Его главных благотворений Московскому святилищу наук, а в лице оного просвещению и Отечеству.

В чье царствование других великих и благотворных Государей наших было поприще таланту и учености открыто столь обширнейшее и блистательное, как при Александре? При каком из Монархов возникло столько полезных заведений для образования юношества, для распространения наук и для поощрения ученых? – Обозревая в особенности Историю Московского Университета, не обинуясь, можем сказать, что никто из Монархов Российских не оказал оному столько благотворений, как Александр – его Преобразователь, Восстановитель и Благодетель.

С любовию к Отечеству и с пламенным желанием ему добра вступив на родительский Престол, Он положил твердо в уме своем – распространять истинное просвещение между всеми состояниями подданных Своих; и когда в сем благотворном намерении заведены Им были новые Университеты, новые училища: тогда Он удостоил особенного воззрения Московский Университет, и в Грамоте Своей торжественно изъявил ему Свою признательность за великое участие его в образовании людей, способных для Государственной службы, в распространении знаний и наипаче с усовершенствовании отечественного языка¹⁴⁴. – Едва минуло полвека существованию в древней Столице сего Университета, по времени, месту и достоинству первого и старшего в России: Александр даровал ему новый Устав, а с ним вместе новые права и преимущества, более сообразные с просвещением текущего времени – и желая поставить сие заведение на незыблемом основании, торжественно подтвердил оные за Себя и за Своих Преемников; ибо сей мудрый и просвещенный Государь признавал ученые заведения не частными и временными, но общественными, вековечными, коих цветущее состояние и слава, изменения по духу времени и правления важны и полезны не только для учителей и учеников, но и для всякого народа и общества гражданского по взаимным их отношениям.

Скоро проявились благодетельные следствия благодетельного влияния Монарха на рассадник наук; под сению Его Державы преобразованный и ущедренный, он начал новую эпоху бытия своего. С умножением способов к просвещению, с открытием ближайших и выгоднейших путей к чести личной и к общему благу умножилось число учащих и учащихся, распространился круг деятельности одних и возродилось соревнование в других; учение обратилось в общественную службу, ученые степени в гражданские чины – чины сделались достоянием ученых степеней. И во всех сословиях почувствовали цену наук и достоинство облагородствованных ученых, которых прежде невежество равняло с ремесленниками, работающими из платы; познали более, нежели когда-либо, справедливость слов Римского Оратора, именованного отцом отечества, что «нет важнее услуги государству, как назидать и просвещать юношество». – Тогда Московский Университет, дотоле еще мало слышный в Европ, именем и деяниями своими согласившись за пределами России, вошел в ученые сношения с чужестранными Университетами, откуда вызвал к себе многих известных Профессоров, которые считали для себя честью и славою служить под правлением Российского Августа. – Под покровительством Монарха своего Университетские питомцы, посылаемые в иностранные училища для дальнейшего усовершенствования в науках, обогатясь разнообразными сведениями, возвратились на место первого учения своего достойными Профессорами; и в Московский Университет с такою же целью отправлялись из чужестранных училищ юноши; многие из его питомцев заняли кафедры в основанных Александром Университетах Харьковском, Казанском и С.-Петербургском, в Царскосельском и Ришельевском Лицеях и в других учебных заведениях.

Из важных для учености пособий какой драгоценный дар получил Московский Университет от щедрот Своего Августа в Семятичевском Музее Естественной Истории, который привлекал любопытные взоры соотечественников и чужестранцев! Памятниками любви Александра к просвещению и к Университету, были богатые собрания редких книг, Им пожалованные. Пример Монарха есть призыв к подражанию подданных. Кому не известны великие пожертвования для наук Демидова, им основанное в Ярославле училище под покровительством Университета, им принесенные в дар библиотеки и музеи – и те достойные награды, коими почтил его венценосный Покровитель Московского святилища учености! Забудем ли мы между памятными для Московского Университета именами Дашковой, Урусова – и земледельца Ларина, основателя Ларинского училища? – Всякий дар, важный для Университета, Александр, вменяя в особенную услугу Отечеству в Себе лично, изъявлял дателям лестное благоволение, или награждал их отличиями. В то время, как распространялись Им в России Ученые Общества, занимавшиеся усовершенствованием предметов наук, благотворным Его содействием учреждены при Московском Университете Общества Испытателей природы, Отечественной Истории и Любителей Словесности Российской; труды их украшены Именем Его и осчастливлены Его благосклонным принятием.

Прибыв в Москву 1809 года торжествовать Фридрихсгамский мир, присоединивший к учебным заведениям России Абовский Университет, победоносный Монарх не забыл мирного крова Московских Муз, удостоив оный Своим присутствием вместе с порфироносною Сестрою Своей Екатериною: незабвенны для нас Его слова, выразившие Его благоволение Университетскому Начальству. – Основывая благоденствие Своих подданных на истинном просвещении и желая в гражданских Чиновниках видеть мужей образованных, Александр повелел – не производить их в высшие чины без свидетельств и испытаний Университетами в знании необходимых для гражданской службы сведений; сим средством Он хотел вести подданных своих к высокой и благороднейшей цели, и наукам придать более достоинства и деятельности.

И так, под сению благодатного мира, под покровом Монарха-Отца наше святилище наук, ободренное и украшенное, благоденствовало и процветало, благословляя великодаровитую десницу своего высокого Покровителя, трудилось на пользу Отечества и к чести своей: оно обладало превосходными пособиями учености – ежегодно обогащалось новыми приобретениями – и все, большею частию, от щедрот Монарших.

И когда с приятнейшими надеждами и обетами оно готовилось вступить в счастливейшую и славнейшую эпоху бытия своего в мире ученом; наступил 1812 год, время тяжкого испытание, время высочайшей славы и могущества России и Александра. Как волновавшаяся река вырывается из берегов своих и все наводняет: так быстро разлился враг в пределах наших и нахлынул на самое сердце России – на Москву. Воспоминание ужасное, и вечно неразлучное с нами! – Питомцы Университета тогда с чувствием скорби оставили место трудов своих и сладостных упований; их оживляла только любовь к Отечеству: одни из них, одушевясь мужеством, с оружием устремились на поля кровавых битв; другие, внемля призывному стону раненых воинов, поспешили к ним на помощь; иные, сопровождая драгоценные останки: ученых сокровищ Университета, удалились с наставниками своими на берега Волги в Нижний Новгород из родного града, где буйствовал враг, возвестивший Европе с дымившихся пожарищ Москвы, что с разрушением Столицы и учебных ее заведений он отодвинул просвещение России на целое столетие. Но не так судило Провидение, как мечтал Наполеон в слепоте гордой самонадеянности!

При виде грозного зарева пожаров, возгнетенных отчаянием или злобою сперва вокруг Москвы, а потом и в ней самой, и при гулах грома пушечного мы трепетали в недоумении об участи Столицы и России; но Александр, как Ангел бодрствовал за нас на страже. Затрепетали мы от радости, услышав, что в Москве нет врага, что он бежит несытый, отчаянный, всюду поражаемый на постыдном пути бегства своего. – Благопромышленность Правительства и самое наше сердце призвали нас на пепелища наши в древнюю Столицу. Что ж мы нашли здесь? Сие огромное великолепное здание, вертоград, посвященный Елисаветою Музам – представил взорам нашим одни опаленные развалины среди хладного пепла, покрывавшего стогны Московские – печальную картину опустошения.

Когда уже исполнилось слово Помазанника – когда не было ни одного врага на земле Русской; –Московский Университет с новой эпохи, с новою надеждою на Провидение и Царя своего начал свои действия в Москве и под чуждым кровом торжествовал вступление в Париж Александра как великодушного победителя. Шесть лет лежал пепел на: развалинах храма Муз Московских, как Александр, изрекши в столице Франции отрадное слово мира врагам и всей Европе на Венском Конгрессе, восстановив свободу и права Европейских Держав и составив беспримерный в Истории Священный Союз, – победоносный, благословляемый своими и иноплеменными народами, славимый Союзниками и врагами, прибыл 1816 года в древнюю свою Столицу – сию колыбель Монархического правления, сию почтительную блюстительницу Святыни и Древности. Среди попечений о. восстановлении Москвы, разоренной и сожженной, не забыл Он и Московского Университета, посетил его в обновленном здании Университетского Пансиона; с заботливостью Отца входя в расстроенное состояние сего рассадника наук, столько Им облагодетельствованного, готовил для него новые благодеяния. Так добрый и попечительный вертоградарь, после бури с заботливостью осматривая вертоград свой и с горестью видя насажденные им юные деревья и нежные растение побитыми градом или сломленную вихрем – придумывает средства, как их оживить или снова насажать. Забудем ли то, что венценосный наш Гений среди питомцев Университета, радостно на Него взиравших, среди наставников их явился сам Августейшим Наставником и как бы в бессмертный завет изрек сии слова: Истинное просвещение основано на Евангелии и Религии¹⁴⁵. Искушенный великими и славными опытами, Он положил Религию в основу даже своей политики, соединившей неразрывными узами Европейские Державы, разделенные враждебным духом своекорыстия и преобладания.

И так, сей Восстановитель прав человечества, признанный в Англии подобно Петру Первому от знаменитого сословия ученых Доктором Прав, восстановил и Московский храм наук в новой лепоте тогда, когда Им спасенная Европа наименовала Его своим Избавителем, а благодарная Россия Благословенным. Если Университет теперь владеет и пользуется важными и драгоценными для наук пособиями; если после разорения может похвалиться Медицинским Институтом, Анатомическим театром, Библиотекою, Музеем, Типографией и другими заведениями, спасительными для человечества и полезными для наук; всем сим обязан великодушию и щедротам Александра: – все от Его Имени и во Имя Его нами приобретено.

Питомцы Университета и Пансиона! Александр открыл вам обширнейшие стези к просвещению ума и сердца, показал средства удобнейшие и награды блистательные¹⁴⁶! Получаемые здесь вами права и преимущества не ограничиваются местом вашего учения, но простираются на поприще службы военной, гражданской и ученой – еще более – простираются на всю вашу жизнь! Вижу в сем почтенном собрании многих Профессоров, достойно облеченных высокими чинами, праведно украшенных знаками отличий. Александр Первый сравнял заслуги ученые с заслугами Государственными, украшая орденскими знаками и чинами не только своих, но и чужеземных ученых: Шлецера, Гете, Виланда, Лагарпа, Франкера и многих других. Решая судьбу Европы на Конгрессах, Он тогда же назначал пенсии вдовам и сиротам Профессоров Московского Университета. Во всех сих благотворениях Университету Александра мы видим искреннюю Его любовь к наукам, которая знаменовала все Его царствование – важнейшую эпоху в Истории Просвещения России.

Не дерзаю исчислять других Его благодеяний сему святилищу наук: они свежи еще и всем известны; но не премолчу того, что сей истинно Великий Государь, ценя всю важность просвещения и желая облагородствовать мирные труды Ученых для существенного блага Отечества – любимцев Марса от поля ратного во времена мира призывал на поприще просвещения Начальниками учебных заведений, если находил в них любимцев Муз. И Московский Университет в последний год жизни обожаемого им Александра, как в последний знак Его особенного к себе внимания, получил от Него себе Попечителя в Особе Его Превосходительства A.А. Писарева, который в отечественную войну сражался пред Его глазами и отдыхая от битв, описывал их¹⁴⁷.

Если б подробно· исчислить все милости Александра I Московскому Университету; то должно б Слово сие превратить в Историю, а сии часы печально-торжественных воспоминаний нашей благодарности в дни для повествования. – Так! Его благодеяния и теперь с нами живут; а венценосный Благодетель наш навеки сокрыт в гробе – и сокрыт от нас прежде нежели Он совершил все свои преднамерения и обеты для блага Отечества, для пользы просвещения, – прежде нежели Он протек полвека Своего земного бытия и достиг юбилея Своего царствования, когда Он готовился излить еще новые щедроты на Россию, Ему возлюбленную. Но из сего для нас священного гроба возникает новая жизнь, а с нею вместе утешение: жив Александр в бессмертных делах Своих и добродетелях; жив в Преемнике Своем, как бы ознаменованном свыше Именем Покровителя Русского народа и обещающем в царствовании Своем продолжение Александрова царствования; жив и для сего святилища наук в незабвенных благодеяниях, коими мы пользуемся, и наставлениях, коими руководствуемся! – Его дух, как Ангел-хранитель, почивает над нами. И доколе будет существовать сей храм наук, дотоле и сердца питомцев его станут пылать к Имени Александра чистейшею признательностью, и в сей торжественный день основания оного и всегда произносить с благословением и святить сие Имя, как залог своего благоденствия; примеры Его добродетелей – благочестия, кротости, великодушия и благотворительности – Его наставления будут непреложным руководством и вечным образцом для учащих и учащихся. Юноши, здесь озаренные лучами истинного просвещения, по слову Александра, основанного на Религии, оживотворясь любовию к Отечеству и душевною преданностью к Вере православной и к Престолу Монаршему, отсюда изыдут с духом правым и сердцем чистым во все концы пространные России на дело и делание свое даже до вечера жизни своей – покажут себя пред лицом света верными сынами родины своей, покорными исполнителями отеческих законов – принесут с собою в общество благонравие, в службу усердие к должности, в семейство добродетели, проистекающие из истинного просвещения, которое в неразрывном живет союзе с добродетелью. Да довершит благодарность отличия умственные и нравственные питомцев сего святилища наук! Да не угаснет никогда сие высокое знамение нравственного добра в сердцах их! И да обратят они с благородного поприща своей жизни и служения, да обратят признательные взоры свои на место воспитание своего и с благоговением вспомнят Венценосного Благодетеля и Высокого Наставника своего Александра!

Наука – достояние всего человечества, она стоит выше всех ограничений национальности; ее результатами пользуются все цивилизованные народы, и разделенные языком и политикой, они соединяются между собой во имя ее – в бескорыстное братство.

Вот почему нижеподписавшийся и принимает да себя смелость обратиться ко всем цивилизованным народам Европы с просьбою принять живое и братское участие в его предприятии.

Ученик братьев Гримм, он всю свою деятельность посвятил исследованию народной жизни; в своих различных изданиях: Zeitschrift für D. Муthologie und Sittenkunde, Germanische Mythen, Die Gotterwelt der deutschen und nordischen Volker («Летописи мифологии и обычаев немецкого народа», «Германские мифы», «Боги германских и северных народов») и т. п. Он несколько лет работал над объяснением обычаев и верований европейских народов. В настоящее время он занимается собиранием и разъяснением древних земледельческих обычаев (и преимущественно – обычаев жатвенных), которые принадлежат по своему происхождению отдаленнейшему времени, но и теперь еще существуют, как разрозненные обломки большой мозаической картины, хотя, при утешительных успехах рационального хозяйства, все более и более исчезают.

Берлинская и Венская Академии Наук, Союз Немецких Обществ Истории и Археологии и Филологическое Общество в Гейдельберге внимательно рассмотрели план этого важного предприятия и признали его полезность и необходимость. Но так как, только собравши большое количество материалов в каждой местности, возможно, на основании внутренней критики, воссоздать былое из этих разрозненных обломков, а также верно понять его значение и, при помощи филологического и исторического изучение, каждый отдельный член привести в связь с целым; то нижеподписавшийся осмеливается просить дружеской помощи в своем предприятии, столь важном истории цивилизации и столь интересном для всех друзей народной жизни. Он получил уже более четырех тысяч ответов на свои вопросы; самое простое сопоставление этих сообщений разливает яркий свет на древний культ Цереры. Не обязан ли и русский народ спасти от забвения наследие своих предков, – наследие, сохраненное в народных преданиях; не должен ли и он способствовать их разъяснению сближением их с преданиями соседственных народов? Добытые таким образом результаты нижеподписавшийся предложит впоследствии в форме, доступной всем образованным людям, вместе с отчетом по самому исследованию. Он просит с тем большею надеждою на успех, что выставленная им задача есть дело чести целого народа.

С этой, целью он обращается ко всем друзьям народной жизни с нижеследующими вопросами, с просьбою собрать по ним сведения и сообщить ему результаты своих разысканий с такими подробностями, какие только будут возможны:

1) Не существует ли в вашей стране каких-нибудь особенных обычаев при обработке полей, при посеве, унавоживании, сенокосе, жатве, дергании конопли, льна, при уборке картофеля, молотьбе, трепанье льна и конопли; равно нет ли и таких обычаев, которые не указаны в нижеследующих вопросах?

Автор просит сообщать ежу все, что только известно по этому предмету.

2) Что совершается при посеве, при жатве? Жнут ли крестьяне хлеб серпом или косят косою? Тотчас ли потом он связывается, или остается лежать несколько времени в рядах на укосе? Не делают ли при этом различия для некоторых пород хлеба? Стараются ли о том, чтобы ветер гнул колосья на сторону взмахов косы и т. п.?

3) Те ли же самые или различные лица жнут хлеб и вяжут снопы? (мужчины или женщины? работники?)

4) Не сохранилось ли при посеве древних обычаев и поверий? Не ставят ли, наприм., в Вербное Воскресенье, на Пасху, в другие праздники освященных крестов или кленовых ветвей на полях. засеянных рожью или льном, для того, чтобы предохранить хлеб от града и молнии? Считаются ли известные дни (понедельник, середа, Зеленый Четверг и др.) благоприятными или неблагоприятными для посева каких-нибудь хлебов? Обращают ли внимание при посеве на перемены луны¹⁴⁸ на различные воздушные явления и т. п. и в каком именно роде? Смотрят ли затем, чтобы сеялка была сплетена семилетним дитятею? Бывают ли крестные ходы со святыми иконами и т. п. вокруг засеянного поля? Обливается ли первый плуг водой? Не примешивают ли чего-нибудь особенного к первым хлебным семенам? Не говорят ли, что сеятель умрет, если, позабывшись, пропустит гряду – сделает обсев? Не бывает ли в отношении льна каких-нибудь символических обрядов для того, чтобы он рос выше? ¹⁴⁹

5) Нет ли каких-нибудь суеверных средств и обычаев для предохранения засеянного поля от гусениц, жуков, мышей и кротов?

6) Не соблюдается ли каких особенных обычаев при срезывании первых колосьев на поле, напр., чтобы первые два пучка колосьев срезывались накрест? Не дают ли первые колосья срезывать детям моложе семи лет? Кладут ли первый сноп в житнице для мышей? Не делается ли вместе с этим еще чего-нибудь особенного?

7) Носят ли жнецы своему помещику, по окончании жатвы и перед вязкой снопов, жатвенный венок или пучок колосьев? Какой образ придается этому пучку? И что говорят или поют приносящие?¹⁵⁰

8) Особенное внимание просят обратить на следующие вопросы:

Не сохранилось ли каких-нибудь древних обычаев при срезывании последних колосьев на поле, при вязке последних снопов и при обмолачивании последнего снопа? Во многих местностях южной и северной Германии последний сноп приготовляется в виде какого-нибудь животного, или же просто украшается деревянной фигурой такого животного. Так в различных местах делают фигуру свиньи, волка, козла, петуха, зайца, или коровы, и последний сноп получает поэтому самому имя: «житная свинья», «соломенный козел» (Roggensau, Halmbock), «волк», «петух», «заяц» и т. п. В последний сноп льва завязывают иногда живого крота. В других местностях, начиная с Шотландии и Англии, чрез всю Германию и до славянского Востока, делают из последнего снопа куклу, в виде человека, мужчины или женщины, там и сям наряжают ее в платья, чаще же убирают только цветами и лентами, а иногда без всяких украшений делают в снопе грубое подобие головы, рук и половых частей.¹⁵¹ Эта кукла носит различные названия, напр. англ. Harvestdame (жница), Majden (девица), Kirndolly, Kirnbaby (Kornpuppe – соломенная кукла); немец. Kornmutter, grosze Mutter, Weizenbraut, Haferbraut, der Alte, die Alte, die alte Hure, das Kornmännchen (житная мать, великая мать, пшеничная невеста, овсяная невеста, Дед, Баба или старуха, старая блудница, житный человечек); дат. Bygkjaelling, Fok, Fukke, den Gamle; венд. Pucel, польск. Baba, Stary, Bękart (незаконнорожденное дитя), Pępek (пупок). Делать соломенную куклу должен тот, кто срезывает последние колосья или вяжет последний сноп. Ему кричат: «посади в сноп козла, петуха!» и т. п., или; «у тебя Дед и ты должен удержать его!» Куклу ставят на самый верх телеги с сжатым хлебом, везут к житнице, и здесь несколько раз обливают ее водою. При обмолачивании снопов из последней вязки часто делают опять такую же куклу, и тот, который сделал последний удар цепом, бросает ее на гумно к соседу, еще не кончившему молотьбы. Этого молотильщика завязывают самого в сноп и возят на телеге по деревне. Затем начинается праздничный пир, за которым кукла снова является на столе в виде пирога. В других местностях последний сноп носит еще названия: Glückskorn, Stamm, Mutter-garbe («счастлввый хлеб», «племенный», «мать сноп»), Vergódendel, Rätschvogel, Hörkelmay и др.

Нет ли подобных обычаев и в вашей стороне, хотя бы они сохранились только в обломках? Как называется последний сноп? Что кричат тому, который его вяжет (или тому, который срезывает последние колосья)? Делается ли кукла после уборки всякого хлеба (ржи, ячменя, пшеницы, гороха, овса, картофеля и т. п.)? Не завязывают ли в последний сноп камня? Желательно было бы иметь небольшой рисунок соломенной куклы. Что делают с жатвенной куклой, когда ее привезут на двор?

9) Иногда последний или первый сноп, а также связку льна ставят на поле, как говорят, для Водана, дев житницы (Schauerjungfrauen), карликов, (die Zwerge, das Bergmandl), или для монастырской братии. Эти снопы обрызгивают в некоторых местах пивом или вином. Также оставляют одну полосу хлеба или угол поля несжатым для бедных. Нет ли и у вас таких обычаев? В случае, если есть что-нибудь подобное, то просят самого подробного описания ¹⁵².

10) В некоторых местностях жнецы-работники имеют право срезывать в огороде у крестьянина кочаны капусты, если он не угостит их после привоза последнего хлеба. Особенные обычаи наблюдаются при опрокидывании приехавшей домой телеги с сжатым хлебом. Не знают ли в вашей стране чего-нибудь про это?

11) Здесь и там, после сенокоса, делают так наз. Kliebenbusch, Austbalje, или bunte Wasser, т. е. кладут куст репейника вместе с крыжовником и смородиной в чан с водой, и все это прикрывают крапивой (Donnernessel); потом присутствующие друг перед другом стараются вытаскивать оттуда ягоды. Нет ли этого и у вас? Каков именно подробный ход обряда? Бывают ли при этом причитание? И какие именно?

12) Приносится ли рабочими при окончании жатвы жатвенный венок (из пшеницы и т: д.) вместе с куклою Деда или отдельно от нее? Что за тем бывает? Что говорят, поют при этом работники, какие произносятся пожелания семейству помещика и другим лицам? Не бывает ли при этом странных танцев? Если возможно, желательно было бы иметь точный текст песен и пр. на языке или наречии народа.

13) Каким образом проводятся жатвенный праздник, жатвенный пир на дворе? Не носит ли он какого-либо еще другого названия, напр. Ąusthocbzeit, Sichelose (жатвенная свадьба, выкуп серпа), Drischel-henkete, Wodelbier, Stoppelgans, Петух и т. п. Какие подают кушанья и напитки? В какое время происходит праздник? Не в одно ли время бывает он с приходским праздником? Не оканчивается ли и у вас вместе с жатвенным праздником второй завтрак рабочих (дворни) зимою?

14) Как и когда справляется у вас церковный жатвенный праздник? Не установлено ли также еще других церковных празднеств, относящихся к земледелию?

15) Нет ли при посеве и жатве каких-либо церковных и христианских обрядов, не сеют ли во имя св. Троицы; не молятся ли сообща перед жатвою на поле; при причастии, после жатвы, не приносят ли в дар на алтарь несколько колосьев и денег и т. п.

16) Каким образом приветствуют друг друга при жатве?

17) Не зажигают ли после жатвы праздничных огней?

18) Не существует ли каких-либо суеверий относительно жатвы или последнего снопа, как напр., брать из последнего снопа несколько колосьев и класть их на Рождество или весною в ясли скоту, чтобы он лучше водился? Нет ли поверья, что тот, кто свяжет последний сноп, в следующем году или умрет, или женится? Нет ли сказочных преданий, относящихся до посевов, жатв и нив?

19) Не существует ли в народе особенных выражений по поводу того, когда ветер волнует в поле хлеб (напр., «вепрь ходит по ржи», «волки гоняются во ржи», das Korn wolket, webt = хлеб волнуется и т. д.)?

20) Нет ли особых выражений для удержания маленьких детей, чтобы они не бегали на нивы, напр. Kornmutter (житная мать), Баба, Баба-яга, Житна-матка (Zitnamatka), венд. Serpashija (от слова серп), сидит в хлебе и прижимает детей к своим железным грудям; волк сидит во ржи и т. п.? Просят сообщить все это на языке или устном говоре народа, в тех точных выражениях, какие у него в ходу.

21) Не имеет ли народ еще каких особенных сказаний о Житной тетке, Житной матери (Roggenmuhme, Kornmutter) и т. п., или вообще о женщине и о мужских существах, которые показываются в хлебе? Не рассказывают ли чего о привидении женщины, которая около полудня странствует по засеянному полю? Enongermûr Pripołnica? ¹⁵³ Что говорят об этом существе? Нет ли преданий о плачущих младенцах, которых находили во ржи? Не говорят ли о святых, героях и т. п., которые, проходя через поле, даруют хлебу плодородие? ¹⁵⁴

22) Не известны ли вам рассказы вашей страны о крылатых драконах (венд. źitni zmij), о карликах, кобольдах, ведьмах, которые крадут у крестьян хлеб с поля и переносят его по воздуху к другим? ¹⁵⁵ Нет ли в вашем народе верование в Пильвиса и в Bilsenschnitter’a, т. е. демоническое существо или чародея, который вооруженный маленькими серпами на ногах идет по созревающему хлебу и срезывает колосья, от чего половина урожая улетает в его закорма.

23) Нет ли между вашим народом каких-либо примет в отношении к урожаю хлеба, напр. «когда волк в мае лежит на посеве, житницы будут ломиться от тяжести хлеба»?

24) Не оставляют ли суеверные люди последнего плода на фруктовом дереве? а горсть муки в закроме?

25) Не имеют ли так-называемые рожки, спорынья (нем. mutterkorn, secale cornutum, франц. ergot) еще других названий у народа, как напр. Kornmutter, Roggenmutter, Wolf, Hasenbrod (житная мать, волк, заяц-хлеб)?

26) Нет ли в народной речи имен насекомых, взятых от хлеба? напр. Maulwursgrille (gryllus gryllotalpa) – Кórnwolp. Известная ночная бабочка: Kornvögelchen; ее гусеница: Kornwolf, Kornmade (житный волк, житная личинка). Libelle. = Kornjungfer, Kórnmóder. Длинноногий хлебный паук – Habergeisz (овсяная коза). Маленькая Nachteule (strix aluco) – Habegreisz; Herschnepf (scolopax gallinago – Hawеrоck) (овсяный козел) Habergeisz (овсяная коза).

27) Нет ли особенных обычаев, а равно и суеверий, соединенных с церковными праздниками масленицы (карнавала), Зеленого Четверга, Пасхи, Троицына дня, Иоанна Крестителя и Рождества, которые имели бы отношение к посеву и жатве? Напр. в ночь на Рождество Христово считают звезды: сколько их начтешь, столько же получишь крестцов от жатвы. Или: нет ли обычая кататься в ночь на Рождество Христово по не вымолоченной гороховой соломе¹⁵⁶, ходить на озими и т. п., с целью увеличить урожай следующего года? Ходят ли на Рождество Христово, на масленицу и т. п. с гороховым медведем (Erbsenbär), овсяною козой (Habergeirz) с другими фигурами (образами), обернутыми в хлебную солому, что говорят о них?

28) Нет ли поговорок, детских игр и т. п., в которых еще попадаются слова: Kornbock (хлебный козел) или Roggenwolf (житный. волк) и т. п.? В какой форме они произносятся? Есть ли еще где-нибудь верование в то, что житные волки (Kornwölfe) – сыновья житной матери (Kornmutter). или что души детей, которых пожрет житный волк, осуждены летать по полю, пока не свезут хлеба? Или нет ли чего подобного?

29) Нет ли своеобразных названий для ветра и облаков, напр. Stepke, Sauzagel, Scbweińedreck (свиной помет) = вихрь, Вullkater (кот), быrи (Ochsen), барашки (Lämmсhеn), Grummeltôrn = облака?¹⁵⁷ Не бросают ли во время ветра или града муку из окна? Стараясь привлечь дождь во время засухи, приверженные к старине люди не обливают ли водою человека, прикрытого зеленью? ¹⁵⁸

30) Нет ли обычая обвязывать помещика и посторонние лица, когда они в первый раз придут на жатвенное поле, повязкою из колосьев? Какие бывают при этом причитание? Или не существует ли другого какого-нибудь обычая выпрашивать у посетителей поля денег на водку?

31) Не режут ли во время жатвы и после нее петухов?

32) Не существует ли обычая во время свадьбы подносить невесте колосья, или не кладут ли ей зерен в башмак, и т. п.?¹⁵⁹

33) Не насмехаются ли во время молотьбы над неопытными работниками, посылая их напр. привести Windsack (мешок с ветрами).

34) Просят отмечать, в каком виде был обычай прежде и что от него уцелело в употреблении теперь.

35) Просят обозначать имена и положение тех местностей (округ, губерния, уезд, область), где встречаются сообщаемые обычаи.

Вильг. Маннгардт,

приват-доцент берлинского университета

д. чл. Московского Археологического Общества

Примеч. Сведения просят доставлять в Московское Археологическое Общество.

О средствах и препятствиях сохранности церковных древностей и рукописей в церквах и монастырях. Записка Митрополита Московского Филарета

Церкви и монастыри, по свойству и постоянству их бытия, должны быть преимущественными источниками и надежными хранилищами древностей.

Неприятно встретить в мирских руках древность, которой самый вид возбуждает догадку, что ее законное место было в церкви или в монастыре; и невольно рождается вопрос: зачем она не сохранена там?

Может сие происходить от недостатка бдительности и осторожности в хранении; но могут быть и такие обстоятельства, в которых средства хранения неизбежно слабее препятствий.

Средства хранения древних церковных вещей и книг суть: верный и знающий дело хранитель, правильная опись и надзор начальства. Можно владеть сими средствами ныне, при распространенной образованности, при благоустроенном управлении, при общественной безопасности. Не всегда так было. Были хранители, которые не понимали, что хранят, и потому могли с удовольствием променять древнюю, ветхую, без употребления лежащую рукопись, на новую книгу, очень годную для чтения в церкви. Не вдруг догадались, что для ризницы и книгохранилища, не менее замка, нужны опись и свидетельствование по ней вещей; думали, что церковные вещи стережет та мысль, что они церковные, и книги хранит написанное на них заклятие против похитителей. Во времена общественных неустройств и вражеских нашествий, ни ризничий и книгохранитель, ни опись, очевидно, ничего не значили пред рукою хищника.

Древности церковных вещей и письменности старее времен Татарских. Татары приходили в церкви и монастыри не для древностей, а для сокровищ: но сокровища уносили, а древности приводили в беспорядок и рассыпали; и, унесши, например, украшенное золотом или серебром Евангелие, там где нашли удобность содрать с него золото, бросали книгу, и вот она странствует темными путями, или где-нибудь долго лежит в пыли, доколе найдет ее жадный глаз в достанет долгая рука археолога.

Что сохранили церкви и монастыри от времен Татарских, и что в большем обилии приобрели во времена утвердившегося владычества Великих Князей и Царей Российских, то большей прежнего опасности и действительному расхищению и расточению подверглось в несчастное время неустройств и Польского на Россию нашествия, по случаю оскудения царского в России рода. Где, например, Великокняжеская библиотека Греческих книг, для перевода которых призван был Максим Грек? Она исчезла в сие смутное время. Сергиева Лавра, хотя не была взята Поляками, однако не могла не понести утрат, когда, например, келарь Аврамий Палицын, за неимением денег, предлагал казакам под Москвою украшенные жемчугом церковные облачения в возмездие за то, чтобы они не отказались содействовать войску, пришедшему на освобождение Москвы.

Царь Михаил Федорович, конечно, усмотрел происшедшее расстройство церковной и монастырской собственности, и, при восстановляемом благостоянии желал ввести и утвердить благоустройство на будущие времена. Он сам повелел сделать описи важнейших мест духовного ведомства и назначил для cего людей. Такая опись сохранилась до ныне в Сергиевой Лавре.

Но потом случалось, что распоряжение самого правительства, при благих намерениях, не благоприятно действовали на сохранность церковных и монастырских ризниц и особенно библиотек.

В именном указе Императора Петра I-го 1701 г. изображено: «Монахи в кельях никаких писем писать власти не имеют, чернил и бумаги в кельях имети да не будут». И указом 1723 г. подтверждено: «Монахам выписок из книг, без собственного ведения настоятеля, под жестоким на теле наказанием, никому не писать». Сии узаконения, долго и строго действовавшие, должны были убить державшийся до того в монастырях вкус к духовной и исторической письменности и дать монастырским библиотекам хранителей полуграмотных, неспособных, a по неспособности и неусердных, и ненадежных к своему делу.

В 1720 г. именным высочайшим указом повелено: «Во всех монастырях, обретающих в Российском государстве, осмотреть и забрать древние жалованные грамоты и другие куриозные письма оригинальные, также книги исторические, рукописные и печатные, где какие потребные к известию найдутся.» Сенатским указом велено все сие прислать в Сенат. Нет сомнения, что в следствие сего собрана с монастырских библиотек и архивов обильная жатва, и Сенат теперь, вероятно, не представит доказательства, точно ли все собранное внесено в его житницу и сохранено, а не более ли рассеяно по частным рукам.

1775 г. февраля 5 дня, генерал-адъютант (в последствии времени князь) Потемкин, отношением к митрополиту Платону объявил высочайшее повеление, чтобы имеющуюся в Чудове монастыре ризницу переделать в архиерейские одежды, и все ветхое исправить, под смотрением его генерал-адъютанта Потемкина; и требовал, чтобы для исполнения сей высочайшей воли, все имеющиеся в оной вещи приготовлены были. Часть взятых, в следствие сего, ризничных вещей, по переделке, возвращена; а часть оставалась в ведомстве князя Потемкина, и по смерти его только некоторые материалы отысканы и возвращены в Чудовскую ризницу. Это случай частный, но не единственный. По преданию известно, что подобным сему образом вышла невозвратно из Новгородского Софийского собора знаменитая рукопись Евангелия, так называемого, Остромирова. Любитель древностей, граф Мусин-Пушкин, взял ее из собора для представления императрице Екатерине II; как любопытный предмет, рукопись была некоторое время на столе императрицы; а по удовлетворении любопытства снята и случайно попала в гардероб, и отсюда, по кончине императрицы, перешла в частные руки, в которых и оставалась дотоле, как статс-секретарь Оленин поднес ее государю императору Александру Павловичу и испросил повеление положить ее в Императорской библиотеке.

Были и другие невозвратные заимствования из церковных и монастырских библиотек, сделанные по распоряжению правительства для ученых целей. Так некоторые особенной важности рукописи духовного ведомства взяты были историографом Карамзиным, и у него погибли в 1812 году.

Были посещение церковных и монастырских библиотек, под покровительством или по распоряжению правительства, не для заимствования, а только для снятия списков, которые, однако, не обошлись без утрат. Сюда принадлежат поиски древних рукописей, произведенные агентами канцлера графа Румянцева, и археологическое путешествие. Археолог, которому оказывать всякое пособие предписано от начальства, приходит в монастырскую библиотеку, берет несколько рукописных книг, и располагается с ними в отведенной ему комнате в монастыре, или в монастырской гостинице, и занимается ими несколько дней и ночей. Книгохранитель сопровождает его, но стыдится обнаружить недоверие к одобренному начальством, и продолжительным при нем присутствием каждую минуту говорит ему: «я боюсь, чтобы ты не украл листы и тетради». И так археологу доверяют; он возвращает книги, но, тогда же или после, оказывается, что некоторых листов или тетрадей нет; и уличить его, или поздно, или неудобно, потому что некоторые древние рукописи или совсем не имеют нумерации, или имеют только нумерации тетрадей, а не листов. Дабы не показалось, что это только картина воображения, представляется дознанный пример. В тридцать пятом году текущего столетия, Митрополит Московский, по разрешению Святейшего Синода, истребовал из Ставропигиального Воскресенского монастыря для нужных справок древнюю пергаментную рукопись, известную под названием Сборника Святославова. Оказалось, что в начале ее нет листа. Покойный статс-секретарь Оленин объяснил, что лист был, что на нем была картина князя и фамилии, что он г. Оленин снял с сего листа снимок, когда лист был еще в книге. Митрополит испросил у Оленина снимок картины, приложил его к рукописи, и испросил от Святейшего Синода предписание, для лучшей сохранности, перенести сию рукопись в Синодальную библиотеку. После оказалось, что после смерти одного археолога, похищенный пергаментный лист с картинкою представлен, как редкость, Государю Императору, и, по его повелению, положен в Императорскую библиотеку. Кто здесь более достоин осуждения: веривший честности библиотекарь, или не оправдавший доверия не только ризничного, но и начальства археолог?

Но всего более пострадали церковные и монастырские ризницы и библиотеки в 1812 г., в местах, которых коснулось неприятельское нашествие, и особенно в Москве. Народное мнение воззваниями главнокомандующего в Москве графа Ростопчина сильно возбуждено было стоять за неприкосновенность Москвы, и готово было поступить оскорбительно с теми, кто обнаружил бы расположение бежать и уносить с собою церковную святыню, защиту города. Посему укладывание ризничных вещей и приготовление к вывезению можно было производить только в ризницах, удаленных от взоров народа, какова, напр., Синодальная ризница. Вывозить разрешено было, не ранее как за один или два дня до вступления в Москву неприятеля; и в некоторых монастырях и приготовленное к вывезению осталось не вывезенным, по недостатку подвод. Что по изгнании из Москвы неприятеля осталось не расхищенным и неистребленным в библиотеках и архивах монастырей, то немалое время оставалось без надзора, потому что начальники их и почти вся братия были в бегстве. Прошло немало времени, пока Московский викарий Августин узнал в Муроме об очищении Москвы и достиг ее; но, и по прибытии, неизвестно, по каким причинам, около двух недель, он не был допущен в Москву графом Ростопчиным. Сим временем, без сомнения, воспользовались по-своему люди неблагонамеренные, и особенно раскольники, которые и пребыванием Французов в Москве пользовались для своих целей, как то доказывает походная полковая церковь, приобретенная раскольниками в сие время.

По принятии в рассуждение всего вышеизложенного, по справедливости, можно возблагодарить Бога, что в церквах и монастырях Московских и окрестных, церковная святыня, сокровища и древности, сохранились в таком обилии, в каком ныне видимы.

В 1813 г. по возвращении в Москву церковных сокровищ и древностей, вывезенных от нашествия неприятеля, духовное начальство Москвы и ее епархии, вместе с восстановлением разрушенного устройства церквей и монастырей, немедленно озаботилось вновь установить сохранность их достояния на прочном основании. Из Синодальной Конторы и Консистории даны шнуровые книги, для внесения в них описей церковного и монастырского имущества. Описи составились не вдруг; потому что некоторые церкви не скоро снабжены были внутренним устройством; а прежде сего и описаны быть не могли. Составленные описи, смотря по их важности и по удобству, поверены были, частию непосредственно Синодальною Конторою и Консисторией и их членами, частию чрез доверенные лица; и за тем окончательно утверждены определениями, из коих Консисторские утверждены управляющим епархией архиереем.

Поскольку сии описи составлены были наскоро, во время затруднений и скудости; и поскольку, по мере возвышения благоденствия столицы, и духовные места постепенно получали возобновление и умножение церковных украшений, утварей и облачений: то не удивительно, что описи эти скорее оказывались неудовлетворительными и требовали возобновления и улучшения. По донесению благочинных и по представлениям местных настоятелей, описи возобновляемы были с таким же, как прежде надзором и поверкою начальства. Что сие происходило, по мере надобности не единовременно, в сем начальство находило для себя выгоду; потому что свободнее могло производить поверку чрез людей, и кроме того занятых.

Такой порядок составления, поверки и возобновления описей простирается не только на церкви соборные и монастырские, но и на все городские и сельские.

Сверх сего сохранность церковного и монастырского достояния обеспечивается двукратным в год обозрением церквей и однократным монастырей чрез благочинных, и особенным осмотром ризниц и библиотек соборных и монастырских, по распоряжению начальства чрез каждые пять лет.

От сей разновременности, и от того, что план описей не везде установлен был начальством, и большая часть настоятелей следовали примеру прежних описей, произошло некоторое разнообразие и во внутреннем составе описей, и во внешней форме. Все они имеют скрепу по листам, шнур и печать Синодальной Конторы в ставропигиальных, и Консистории в епархиальных церквах и монастырях: но подписи местных начальств не во всех единообразны; некоторые поверявшие описи и производившие пятилетний осмотр ризницы донесли только исполнение сего начальству; а некоторые делали о сем надпись на самых описях. Сей вид разнообразия не вредит сохранности; но может показаться не удовлетворительным обозревающим.

Особенно несовершенны описи рукописей и книг. Описатели не имели археологического взгляда, чтобы описать рукописи отечества; и не всегда показывали год издания печатных книг, что не маловажно для древних изданий.

И так, есть степень усовершения, на которую может быть возведено сие дело; и настоящее время представляет возможность сего более близкую, нежели в предыдущие времена.

Для сего представляется следующее:

Предположение о усовершении способов сохранности· в церквах и монастырях церковных и ризничных вещей, древностей и библиотек

1) Произвесть вновь через доверенные лица ревизию описей и сличение их с наличностью в церквах и монастырях, которых церковные украшения, ризницы и библиотеки имеют по своему составу особенную важность, с требованием донесения о всем, что требует усовершения.

2) За тем приступить к составлению новых описей, начиная с мест важнейших, и тех, в которых описи окажутся более нуждающимися в исправлении.

3) Для сего дать шнуровые книги за скрепою по листам секретарей Синодальной Конторы и Консистории, по принадлежности.

4) Дабы описи менее подлежали изменениям, по случаю обветшания и перемены вещей, разделить описи каждого места на два разряда:

I. Главная Опись.

II. Дополнительная Опись.

В первой писать все важнейшее и прочное; во второй – все маловажное и подлежащее изменению, как, наприм., ежедневно употребляемые облачения.

5) План описей должен быть правильный и единообразен.

6) Описи должны быть составлены с такою подробностью и точностью, чтобы не могло последовать утраты или перемены, даже в малых частях вещей, без того, чтобы не обличала сего опись.

7) Вновь составленная опись подписывается по листам Настоятелем церкви или монастыря, которым принадлежит, затем свидетельствуется в Синодальной Конторе или Консистории, по принадлежности, относительно правильности составления, при чем берется законная предосторожность против подчисток и поправок. О сем делается надпись на описи.

8) Далее, новая опись через доверенные лица поверяется на месте с прежнею описью и с наличностью вещей, и о сем также делается надпись на конце описи.

9) В случае какого-либо сомнения, дело исследуется и рассматривается в Конторе или Консистории до прекращения сомнения.

10) Когда главная опись найдена будет удовлетворительною: тогда она, согласно Высочайшей воле, утверждается большою кафедральною печатью Московской Митрополии, и становится действительным документом для приема и ревизии ризниц и библиотек церковных и монастырских.

Наконец в описи должно быть оставлено значительное число белых листов. Здесь при каждом приеме или ревизии делаются по порядку подписи: такого-то года, месяца и дня по сей описи сдал такой-то, принял такой-то, при сем посредником был такой-то. Также: по сей описи ревизовал такой-то. Если бы при сем усмотрена была какая утрата или повреждение вещей: то в подписи должно быть означено, что о сем донесено начальству.

12) Никакая вещь или книга, и по законным причинам, не должна выбыть из церковной ризницы и библиотеки иначе, как по утверждении Святейшего Синода или Епархиального Архиерея. И потому, если по утверждение описи случится в некоторых вещах перемена, или по распоряжению начальства (каково, например, перенесение некоторых древних утварей в ново учреждаемые Единоверческие церкви); или по другим неизбежным, независящим от воли хранителей причинам: то о сем в описи против выбывшей вещи делается отметка, которой не только содержание, но и форма, должна быть утверждена Синодальною Конторою или епархиальным начальством, по принадлежности; и отметка сия скрепляется благочинным.

13) Для сохранности рукописей, в описи означается время их написания (смотря по возможности, точно или приблизительно), число листов (для чего все рукописи должны быть перенумерованы по листам), и, если в рукописи заключается несколько разных сочинений, они должны быть поименованы в описи.

14) На каждой рукописи и на каждой древней или редкой печатной книге, под последнею строкою первого листа, должно быть крепкими чернилами подписано, например: принадлежит Большому Успенскому Собору 1852 г. Та же подпись должна быть повторена на десятом и двадцатом листах. Сии подписи должны служить ненарушимою защитою церковной собственности, так что, где бы ни явилась книга с сими подписями, она должна быть возвращена церкви, без всякого отзыва давностью или другими предлогами.

15) Благочинным монастырей и церквей, при полугодовом обозрении монастырей и церквей, обращать бдительное внимание на целость вещей и книг и хотя часть из них, особенно важнейших, сличать с описью, и о последующем доносить начальству.

16) 38-ю статью Устава Духовных Консисторий, о свидетельствовании ризницы Кафедрального Собора особо назначенными доверенными лицами, чрез каждые два года, распространить на все соборы и монастыри вместо пятилетнего осмотра, предписанного указом Святейшего Синода 1775 года.

17) Копия с каждой главной описи должна храниться в Синодальной Конторе, или в Консистории, по принадлежности.

18) Дополнительные описи пишутся настоятелями церквей и монастырей в книгах, выданных за скрепою и печатью Синодальной Конторы или Консистории, и подлежат надзору благочинных. Вновь вступающие вещи настоятели вписывают в них немедленно по вступлении; а исключать из описи обветшавшие не иначе могут, как по рассмотрении и разрешении начальства, при свидетельстве благочинного.

Подписано: Филарет Митрополит Московский

1868 г. марта 18-го.

1. Алтарь.

2. Предалтарный иконостас.

3. Иконостасы и иконы в прочих местах храма.

4. Рака святых мощей (где есть).

5. Иконостасы и иконы в трапезе или притворе.

6. Лампады, подсвечники, аналогии.

1. Евангелие.

2. Кресты напрестольные.

3. Священно служебные сосуды.

4. Дарохранительницы.

5. Кадила.

6. Рипиды.

7. Дикирии и Трикирии.

8. Панагии.

9. Кресты наперсные.

10. Облачения престолов и жертвенников.\

11. Облачения архиерейские.

12. Облачения священнические.

13. Облачения диаконские и стихари причетнические.

14. Блюда.

15. Умывальницы.

16. Посохи.

17. Сосуды для освящения хлебов.

18. Сосуды для водоосвящения.

19. Иконы.

20. Древности, не принадлежащие богослужению.

21. Материалы.

1. Рукописи на пергамене.

2. Рукописи на бумаге.

3. Печатные книги Священного Писания.

4. Богослужебные книги.

5. Писания Св. Отцов.

6. Прочие книги духовного содержания.

7. Книги исторические.

8. Грамоты и древние акты.

9. Хозяйственные документы, как-то: планы и т. п.

10. Билеты сохранной казны (где есть).

1. Сей общий план, без изменения главного порядка, может получить особое применение, по обстоятельствам места. Так, напр., в Сергиевой Лавре опись икон, по множеству их, составляет отдельную часть.

2. Книги, ежедневно употребляемые при Богослужении, и след. подлежащие частому повреждению и перемене, должны быть внесены не в главную, а дополнительную опись.

3. После каждой главы описи должны быть оставлены белые листы для внесения прибылых вещей.

4. Опись должна иметь два номера: один, принадлежащий каждой главе, а другой непрерывно проходящий от начала до конца каждой части для связи всего целого.

5. Под описанием вещей, которые суть императорский или царский вклад, приписывать, чей он вклад.

6. Упомянуть также имена и других вкладчиков, если они известны.

Подп. Филарет Митрополит Московский

1853 г. 18 марта.

В приложении 1 напечатана речь, которой перевод на французском языке помещен в биографическом очерке. Затем издатель полагал не лишним напечатать просьбу Маннгардта; была ли она в свое время исполнена и доставлены ли ему желательные ответы – неизвестно; но помещена в «Старине русской земли» именно с этою целью, дабы указать какого рода ученые из иностранцев русской науке могут быть полезны и каких ученых нам надобно искать. Видно из напечатанной статьи, что Маннгардт для своих исследований обращался к русским специалистам и не были ему безызвестны труды их. Едва ли он мог находиться в сношениях с И.М. Снегиревым, но что сей последний находился в переписке с Гриммом (Яковом-Людовиком), на это имеются у издателя доказательства. Соединяло их сходство трудов по изучению народных обычаев, предрассудков и поверий, а преимущественно пословиц. Нашим молодым ученым, если им попадется в руки настоящая книжка, вероятно не безынтересно будет прочесть просьбу Маннгардта, из которой они увидят сколь серьезно и подробно изучается немцами народная жизнь.

В 3 приложении помещенная записка Митрополита Московского Филарета: как сохранять церковные древности и рукописи, указывает нам высокопросвещенный его взгляд на важность этого предмета. Мне, как и каждому библиотекарю, преимущественно приятны столь неопровержимые истины, что самыми лучшими хранителями вещей и книг суть: верный и опытный хранитель, правильная опись или каталог и всего более надзор начальства. Эти три условия, как необходимые средства сохранности древностей и рукописей, должны быть написаны золотыми буквами в каждой библиотеке.

Что не всегда бывают хранители верными, в том убедились мы неоднократно, и записка Митрополита указывает· на много грустных примеров и дает много полезных советов каждой библиотечной администрации, но к счастию не все администрации руководствуются только своими взглядами, а напротив, извлекают пользу из опытности маститых ученых. Кто не согласится с блаженной памяти Архипастырем, что без описей и периодических поверок чрез каждые пять лет, едва ли может быть достигнута сохранность общественного имущества.

В следующей книжке, по поводу библиотекарской должности И.М. Снегирева, расскажется, сколько он претерпел невзгод до расхищений книг, бывших в его заведывании. Будет сказано о невзгодах и издателя «Старины русской земли», каким он подвергался за избыток усердия и желание быть полезным отечественному книгохранилищу. Рассказ наш будет правдив, ибо основан на грустных, действительных фактах, доказывающих только, что мы еще не созрели для собственных и своевременных действий, а бросаемся направо, налево и по внешним только толчкам, по народной пословице: гром не грянет, мужик не перекрестится.

Для библиотек семинарских и народных, гимназических и публичных делается с объявленной цены 15% уступки, если таковые непосредственно обратятся к самому издателю и если за один раз для одной библиотеки будут выписаны все поименованные издания, то таковые доставляются без платежа пересылочных и укопорочных. Частным лицам, которые соблаговолят также обратиться с своими требованиями прямо к издателю, сделана будет уступка 10% и бесплатная пересылка на тех же, что и выше условиях. Адрес требователя должен быть написан с обозначением имени, отчества и фамилии и указанием почтового места, куда можно адресовать потребованные издания. Книгопродавцы, как столичные, так и провинциальные могут обращаться съ требованиями в книжный магазин товарищества: «Общественная польза».

Государь Наследник Цесаревич, приняв благосклонно поднесенный экземпляр Вашего издания, под заглавием «Евгениевский Сборник» Его Императорское Высочество соизволил пожаловать на издание единовременное пособие.

Присланный при письме Вашего Высокородия, от 26 т. марта первый выпуск «Евгениевского Сборника», я имел честь получить.

Принося Вам, Μ. Г., мою искреннюю благодарность считаю долгом присовокупить, что я вместе с сим предложил Киевской Духовной Консистории сделать надлежащее распоряжение, чтобы о выходе в свет помянутого Сборника было опубликовано по Киевской епархии, а также сообщено и в Академическое, Семинарское и училищные Правления, с приглашением желающих на выписку столь полезного Вашего издания.

Призывая на Вас благословение Божие, с истинным почтением и совершенною преданностью, имею честь быть

Вашего Высокородия,

покорнейший слуга

Арсений, Митрополит Киевский

27 марта, Петербург

Ст. Сов. Ивановскому.

Долгом считаю выразить Вам, Милостивый Государь, мою признательность за присланную Вами, при письме от 27 Марта, книгу «Евгениевский Сборник», и вместе известить Вас, что мною ныне же предложено Литовской Консистории рекомендовать духовенству вверенной мне епархии означенную книгу, как заключающую в себе столько любопытного и интересного, особенно для духовных лиц.

С совершенным почтением и преданностью имею честь быть

Вашего Высокородия,

покорнейшим слугою,

Макарий А. Литовский

2 Апреля, С.-Петербург.

Издатель, принося чувствительно-глубокую признательность Их Высокопреосвященствам за милостиво-благосклонное внимание к цели издания «Евгениевского Сборника», позволяет себе надеяться, что Архипастыри других епархий удостоят подобными циркулярами посильный семилетний труд его, посвященный собиранию материалов для биографии Митрополита Киевского Евгения.

«Милостивый Государь!

Ваша просвещенная готовность содействовать каждому русскому делу побуждает нижеподписавшегося представить Вашей любознательности каталог изданий и сочинений уже напечатанных и печатающихся еще, а также приготовленных только изданий, но еще не осуществленных , по недостатку средств, с покорнейшею просьбою почтить автора-издателя уведомлением: какое из упомянутых в каталоге сочинений и изданий Вам желательно приобрести.

Нельзя сомневаться в том, что Вами достойно будут оценены и поощрены стремление бывшего библиотекаря Императорской Публичной Библиотеки сохранять исторические материалы, без разработки которых русская наука не может идти вперед. К сожалению, от равнодушия наших предков, многие памятники отечественной старины не уцелели для потомства и даже предпринимаемые с целью сохранения их от утраты периодические издания прекращались, по недостатку подписчиков.

Хотя в настоящее время все отечественное пользуется уже большим вниманием, но при всем том нельзя не желать, дабы любовь к чтению книг исторического содержания еще более усиливалась и число читателей постепенно возрастало.

Нижеподписавшийся утешает себя надеждою, что Вы, Милостивый Государь, обратите Ваше благосклонное внимание на предложенные в каталоге издания, предпринятые не столько с меркантильными целями, сколько во имя служения русской историко-библиографической науке. Но само собой разумеется, что без материальной поддержки со стороны русских деятелей невозможно осуществление и самых благих начинаний в пользу отечественного знания. Примите уверение в совершенном почтении и преданности, с каким имею честь быть Вашим, Милостивый Государь, покорнейшим слугою,

А. Ивановский»

10 апреля 1871 г. С.-Петербург,

у Измайловского моста, д. Тарасова

№. 102, кв. № 62.

Зрите вы семо, иже порицати

Любите чужих труды и вещати:

Могли б и мы тожде сотворити

И лучшую сея книгу сочинити.

Аще мощно вам: почто не твористе?

Не бых труд подъял, аще б в деле бысте.

Лучше ли веси? Где худо, поправи.

Аще несть сил, ум твой в сих направи.

(см. предисл. к Лексикону М. 1701 г.,

сочиненный Ф.П. Орловым справщиком

московской типографии.)

1) Две портретные галереи, с Высочайшего соизволения изданные, по поводу посещение Славянами Императорской Публичной Библиотеки 9 Мая 1867 и в память 50-летнего юбилея дипломатической службы Государственного Канцлера Его Светлости, Князя А.М. Горчакова, 13 Июня того же года.

В первой из них изображены залы И.П. Библиотеки и портрет Его Величества Государя Императора и портреты в медальонах 20 ревнителей просвещения и представителей славянской науки: князя Волконского, Графа В.Е. Адлерберга, Адмирала Шишкова, Графа Уварова, A.С. Норова, A.В. Головнина, Графа Д.А. Толстого, Графа A.С. Строганова. A.Н. Оленина, Д.П. Бутурлина, Барона Μ.А. Корфа, Князя Лобанова-Ростовского, Μ.П. Погодина, Добровского, Шафарика, Ганки, Коллара, Юнгмана и Раича. Картина издана иждивением пок. почетного члена И.П. Библиотеки И.Д. Асташева и от имени его розданы на память славянским гостям. Оригинал картины всеподданнейше поднесен Государю Императору.

Во второй, кроме портретов Его Величеств» и Канцлера Князя A.М. Горчакова, изображены 23 портрета: боярина А.Л. Ордына-Нащокина, Матвеева, Волынского, Князя Голицына; канцлеров: Князя Черкасского, Гр. Бестужева-Рюмина, Графа Воронцова, Гр. Панина, Графа Головкина, Князя Безбородко, Графа Румянцева в Графа Нессельроде; вице-канцлеров, министров иностранных дел в России и товарищей министров: Головина, Барона Шафирова, Графа Остермана, Кн. Голицына, Кн. Куракина, Кн. Кочубея, Гр. Ростопчина, Гр. Каподистрио, Сенявина, Гр. И.М. Толстого и Η.А. Муханова.

Оригинал картины поднесен Государственному Канцлеру, Его Светлости, князю A.М. Горчакову, в день юбилея и копия с нее г. Министром Двора всеподданнейше будет поднесена Его Величеству.

Директоры гимназий, ректоры семинарий и начальники библиотек, желающие приобрести эти картины, благоволят обращаться к издателю, препровождая по·3 руб. за первую; 5 руб. за вторую, а за большой формат 10 руб.; эти картины делаются только по заказу.

2. Археологические исследования Государственного Канцлера Графа Η.П. Румянцева и Митрополита Киевского Евгения, с указанием значения библиотек в России и важности заслуг Петра Дубровского, Барона Μ.А. Корфа и Генерала-адъютанта Η.В. Исакова. С приложением приветствий и речей, сказанных на юбилее Киевской духовной академии. Киев, 1869 г. 12 д. цена 50 к.

Книжка эта издана в память 50-летнего юбилея Киевской духовной академии и продается в пользу бедных студентов ее.

3. Федор Иванович Прянишников и его картинная русская галерея. Биографический очерк, с приложением алфавитного и хронологического указателей к его галерее и биографических заметок о русских художниках. С.-Петербург 1870 г. 8 д.

Этот биографический очерк издан по поводу сделанного Ее Высокопревосходительством В.А. Прянишниковой пожертвования на общественную пользу большого собрания драгоценных рукописей (масонских), иллюстрированных изданий и книг на русском и иностранных языках, принадлежавших Члену Государственного Совета Ф.И. Прянишникову. Все издание очерка принесено в дар вдовою Верою Александровною Московскому Румянцевскому Публичному Музею в 1000 экземплярах, так как в Музее этом находится картинная галерея Ф.И. Прянишникова, Всемилостивейше Музею подаренная. Желающие приобрести очерк и описание галереи могут обращаться с требованиями в дирекцию Музея.

4. Государственный Канцлер Граф Николай Петрович Румянцев. Биографический очерк с приложением речи: о цели и значении общества попечения о раненых и больных воинах, библиографического указателя материалов для Севастопольской обороны и заметки о Севастопольском Музее, с воззванием от имени Его Императорского Высочества Великого Князя Государя Наследника Цесаревича. С.-Петербург, 1871 г. 8 д. X, 172 стр.; цена 75 к.

10% от суммы, какая будет выручена от продажи очерка, жертвуется в пользу Музея, недавно открытого в Севастополе.

Государственная и научная деятельность Канцлера Графа Η. П. Румянцева, независимо от приложений, исполненных современного интереса, представляет столько любопытных черт, что очерк плодотворной жизни этого русского мецената не может не заинтересовать каждого любителя серьезного чтения, а благотворительная цель издания подает издателю надежду, что труд его достигнет ожидаемых результатов.

Вот краткое содержание биографического очерка:

Мраморная статуя Кановы, как памятник заключенных Румянцевыми ко славе России договоров.

О деде Госуд. Канцлера А.И. Румянцеве, любимце. Петра Великого, подвергшемся при временщике Бироне преследованиям. Заслуги его по заключению мира в Або. Несколько слов о подвигах и наградах, всемилостивейше пожалованных Императрицею Екатериною II сыну его Π.А. Румянцеву-Задунайскому. Уважение к фельдмаршалу, оказываемое Императором Иосифом II и Королем Фридрихом II. Доверие Императрицы к сыну его Графу Η.П. Румянцеву, в бытность его чрезвычайным посланником во Франкфурте на Майне. Переписка ее с ним, по поводу бракосочетания Великого Князя Александра Павловича с Принцессою Баденскою Мариею-Луизою-Августою, в последствии Елизаветою Алексеевною. Значение Румянцева при Дворе Императора Александра I-го. Политические события, в которых он принимал участие, как Министр иностранных дел. Заключение им мира с Швецией в Фридрихсгаме, и назначение его Государственным Канцлером. Интриги придворные и клеветы заставляют его удалиться из Министерства – болезнь его от огорчений и анекдот о глухоте его. Покровительство его Абовскому Университету и приношения его в пользу Императорской Публичной Библиотеки и основанной им в Великих Луках публичной городской библиотеки. О необходимости учреждения публичных библиотек во всех городах России и о заслугах по этой части Барона Μ.А. Корфа. Мнение современников о Канцлере Румянцеве – Барона Г.A. Розенкампфа и Академика Круга. Сношения его с ориенталистами Сен-Мартеном, Френом и Гаммером. Сношение его с Славянскими филологами: Линде, Бентковским и Караджичем. Сношения с библиотекарями Востоковым и Ермолаевым и Митрополитом Евгением. Вопрос о происхождении Руси занимает Румянцева, и он поручает работы по этому предмету Μ.П. Погодину и И.М. Снегиреву. Недоумение Канцлера об одной арабской рукописи разрешается Митр. Евгением. О произведенных для Графа Румянцева поисках, относящихся до России рукописей, находящихся в разных заграничных архивах Италии, Пруссии, Англии и предположение издания Corpus auctorum rerum Moscovitarum и o сотрудниках Канцлера в этом деле. О заслугах Румянцева для русской палеографии – изданием собрания государственных грамот и договоров. Мнение об этом издании Н. Полевого и нарекания его на равнодушие в отечественной истории.

Румянцевский капитал на издание летописей и указание на важнейшие Румянцевские издания. Снаряжение экспедиций для разрешения географических вопросов. Деятельность Гр. Румянцева, как Министра коммерции. О памятнике Румянцеву. Извлечение из надгробного слова Протоиерея Григоровича. О Румянцевском и Дашковском этнографическом Музеях.

Приложение. 1. Речь о цели и значении Общества попечения о раненых и больных воинах, состоящего под Августейшим покровительством Государыни Марии Александровны, читанная в зале Университета Св. Владимира 15 Сентября 1869 года, 2. План популярного издание под заглавием «Севастопольская библиотека». Сочинение и журнальные статьи, как материалы для история Севастопольской Обороны. Указание исторического развития Севастопольского Музея и предметов в нем находящихся и предполагаемых еще быть выставленными. О приглашении Наследника Цесаревича, о доставлении материалов для составления популярной истории для народа.

5. Иван Михайлович Снегирев и дневник его воспоминаний. Биографический очерк. С.-Петербург, 1871 г. 8 д. 496 стр. цена 2 руб.

Полезная деятельность б. профессора Московского Университета и одного из первых русских археологов, посвятившего всю жизнь изучению и описанию отечественных древностей – общеизвестна и вполне оценена компетентными знатоками. Задачею автора биографического очерка было: изобразить, на основании дневника воспоминаний, деятельность Ивана Михайловича, вместе с другим современными ему литературными деятелями и показать, насколько сии последние содействовали ему в трудах и сами пользовались его огромными знаниями, по части отечественной истории.

Вот краткое содержание биографического очерка:

Значение Дневника И.М. Снегирева и литературной его переписки; недостаток материалов для научной оценки трудов его. Лица, с которыми он был въ переписке. Выдержки из писем к нему:

1. барона Μ.А. Корфа; 2. Архимандрита Анастасия из Симферополя; 3. Архиепископа Тобольского Евлампия; 4. Подольского Кирилла и 5. Проф. Лобойки. Выдержка из речи Μ.П. Погодина. Об Университетском благородном пансионе и бывшем в нем экзамене 14 дек. 1825 года. Письмо Митрополита Филарета к С-ву. О сношениях С-ва с Митрополитом Евгением. О Московском Воспитательном Доме и бывшем в нем экзамене 4 июня 1826 г. Об Обществе Любителей Российской Словесности и заседаниях в этом обществе. О секретаре Общества Μ.Т. Каченовском и экстраординарном его Собрании, 10 ноября 1823 года. О сношениях С-ва с Ширяевым, Прокоповичем-Антонским, Η.В. Сушковым и Мерзляковым. 75-летний юбилей Московского Университета. О кончине Мерзлякова и заметка о его заслугах. О холере в Москве в 1830 г. и об умерших от эпидемии профессорах М.Я. Мудрове и Н.П. Сандунове, с кратким сведением об их деятельности. О переписке С-ва с академиком Френом. О дружеских сношениях С-ва с Η.А. Бекетовым и С.М. Ивашковским и о покровительстве сему последнему митрополита Филарета. Мнение Митрополита Евгения о греческом языке. О сношениях С-ва с Котельницким и о страсти их к лубочным картинкам. О сношениях его с Η.П. Сахаровым и. заслугах сего последнего для иконописания. О реставраторе И.П. Подключникове и описание способа реставрирования. О народных пословицах и значении их для истории. Выдержка из письма священника Диева. Письмо к нему С-ва о материалах, хранящихся в Московских архивах и библиотеках. Об отношениях С-ва к сенатору А.Ф. Малиновскому. Речь С-ва, по случаю кончины Императора Александра Благословенного. О представлениях университетского сословия министрам народного просвещения: A.С. Шишкову, Князю Ливену и Графу Уварову. Речь сего последнего в заседании Московского Цензурного Комитета. Граф Уваров в заседании Общества Истории и древностей. Текст речи патриарха Гермогена. О председателе Общества истории и др., Ген.-Лейт. Писареве. О заседаниях этого общества в 1825 году. О сношениях С-ва с Княгинею 3. Волконской и письмо ее, как почетного члена общества, с проектом учреждения «Патриотической беседы». О периодическом издании: Dorpater Jahrbücher. Мнение Митрополита Евгения о Студентах Дерптского университета. Письмо графа Д.Н. Блудова. О заслугах митрополита Платона и издании его биографии С-вым. Список членов Общества истории и древностей в 1828 году. О Московском купце Царском и письмо одного из старейших членов общества Π.П. Должикова. О князе С.М. Голицыне, о генерал-адъютантах графе Строганове и Назимове, как попечителях московского университета. Письмо С-ва к В.Г. Анастасевичу. О заслугах кн. Д.В. Голицына, как Московского генерал-губернатора и покровителя отечественной старины. Проекты Александровского музея, в память заслуг Александра I-го. О покровительстве Московским древностям гр. Д.Н. Блудова, с указанием его заслуг. Письмо Мельгунова к С-ву. Переписка ген.-ад. Философова с С-ым, по поводу посещения московских святынь Великими Князьями, под руководством С-ва и описание самого посещения. Записка фрейлины Тютчевой и письма графа Олсуфьева и графа Перовского к С-ву. О посещении московских монастырей Великими Князьями, под руководством С- ва. Об избрании С-ва членом разных ученых обществ. Отзывы A.С. Норова и князя В.А. Ширинского-Шихматова о заслугах С-ва для Археографической комиссии. Письма Мельгунова и Анастасевича, по поводу издания словаря русских писателей. Об отношениях С-ва к С.П. Шевыреву, с заметкою о деятельности сего последнего. О профессоре И.И. Давыдове. Разговор об истине. О закладке и освящении Романовых палат. О посещении Романовского Дворца Его Величеством 2 августа 1859 г. О трудах С-ва в комиссии по возобновлении Палат. Нравственная характеристика С-ва и кончина его. Описание похорон его. Отзывы Императорской Академии Наук и Московского Университета (речъ проф. Буслаева) о ученых заслугах С-ва. Надгробное слово Протоиерея магистра Преображенского. Заключение и стихи.

К очерку приложены: 1) Discours en mémoire des bienfaits, répandus par l’Empereur Alexandre I sur l’Université de Moscou, prononcé le 12 Janvier 1826 dans la Salle de son Conseil par I. Snieguirew.

2) Речь о том, что истинное просвещение основывается на благочестии и любви к отечеству, произнесенная 12 Января 1827 года Орд. Проф. И. Снегиревым. 3) Слово в день совершившегося столетия Московского Университета Филаретом Митрополитом, Января 12 дня 1855 года. 4) Обозрение столетнего существования Московского Университета; речь, произнесенная 12 Января 1855 Проф. С.П. Шевыревым. 5) Воспоминание о Ломоносове, сочиненное акад. Μ.П. Погодиным для произнесения 12 Января 1855 года в собрании Московского Университета. 6) Библиографическая заметка, по поводу изданий во дню столетнего юбилея Московского Университета 7) Биографическое сведение о проф. Московского Университета Μ.М. Снегиреве (отце Ивана Михайловича), писанное И.И. Давыдовым. 8) Слово о пользе нравственного просвещения произнесенное Июня 30 дня 1797 года проф. Михаилом Снегиревым. 9) Стихи в память М.М. и И.М. Снегиревых. 10) Речь и разговор, произнесенные на публичном акте Университетского благородного пансиона Марта 25 дня 1822 года Князем И.Е. Одоевским, В. Салтыковым, А. Левашевым и В. Евреиновым.

10% от суммы, какая будет выручена от продажи очерка, будет обращена издателем на постройку надгробного памятника исследователю христианских древностей И.М. Снегиреву, похороненному в Александро-Невской Лавре.

6. «Старина русской земли» Сборник историко-археологических исследований И.М. Снегирева, переписки его, с приложением собственноручного его дневника воспоминаний и биографических очерков современных ему литературных деятелей. Цена три рубля сер. за три выпуска 1-го тома Сборника,

Если издание будет поддержано общественным вниманием, то издатель, за покрытием издержек печатания, 10% отделит от суммы, какая останется свободною, на образование капитала для учреждения стипендии имени Снегиревых при Московском Университете, как это было желание и самого Снегирева.

7. «Материалы для истории Императорской Публичной Библиотеки». Сборник сведений, относящихся к истории учреждения отечественного публичного книгохранилища и открытия его на общественную пользу до 1861 г., т. е. времени увольнения от управления им Барона Μ.А. Корфа, как директора его.

Материалы эти, приготовленные к печати, к сожалению, остались не изданными по той же причине, по коей и труд описания синодальной библиотеки, совершенный Максимовичем в 1726 году, был приостановлен. «Понеже Богу изволившу, по злобе единого ненавистника отрешен я от Московской типографии и библиотеки, того ради и намерение мое пресеклося». Слова эти записаны Максимовичем в описи, которою занимался он в 1727 году (см. Ундольского розыскания стр. 9, 10).

В 1727 году сделан был донос на типографию, и начальство ее обвинялось за то, что приняло в справщики «бывшего в измене». Сенат без всяких справок определил отрешить Максимовича от должности (Синод. дела 1721 и 1728). Бедняк остался без куска хлеба и долго ли после увольнения от службы прожил – неизвестно.

8. Высокопреосвященнейший Евгений Митрополит Киевский и Галицкий. Биографический очерк, изданный по поводу праздновавшегося 100-летнего юбилея рождения его 18 Декабря 1767 года в Воронеже.

С.-Петербург 1871 год в 4 д. л. с портретом.

В Декабрьской книжке Журнала Министерства Народного Просвещения за 1867 год был напечатан биографический очерк Митрополита Евгения и посвящен памяти столетия его рождения. Очерк удостоился получить самые лестные отзывы лиц, составляющих авторитет в нашей литературе, что и побудило автора дополнить очерк вновь открытыми материалами и издавать выпусками.

Содержание 1-го выпуска Евгениевского Сборника следующее:

Введение I. О праздновании юбилея в память столетия рождения Митрополита Евгения. О разных изданиях, появившихся в печати по поводу юбилея. О библиографических поездках с целью отыскания материалов для биографии Митрополита Евгения и биографическая заметка о Петре Дубровском, собирателе книг и рукописей. II. О материалах для биографии Митрополита Евгения и указания мест, где они хранятся. Об издании Евгениевского Сборника и надеждах издателя на сочувствие любителей отечественной старины. О значении писем Митрополита Евгения, как биографического материала. О переписке его с Г.Н. Городчаниновым и В.Г. Анастасевичем. О судьбе писем сего последнего и бесполезности их для науки по причине не издания их теми лицами, у которых они находятся теперь на хранении. Поименование лиц, с которыми Митрополит Евгений находился в переписке. Письма Евгения – материал исторический. Мнения П.И. Строева, Μ.П. Погодина и Π.А. Муханова, относительно необходимости издания в свет материалов. VI. Черты из жизни и деятельности Митрополита Евгения. Рождение и первоначальное воспитание Евгения Болховитинова; продолжение образования в Московской духовной славяно-греко-латинской Академии и Московском Университете. Возвращение в Воронеж и учено-педагогическая его деятельность. Оставление им родины и переселение в Петербург. Пострижение в монашество и наречение Евгением. Назначение Префектом Александро-Невской Духовной Академии и Архимандритом Сергиевой пустыни близ Стрельны. О первом русском библиографе Дамаскине (Рудневе) Нижегородском Епископе. Значение труда Евгения о Папской власти, появившегося вследствие записей Иезуита Грубера относительно соединения церквей. О праздновании столетнего юбилея со времени основания Петербурга и сказанных по поводу юбилея речах архимандритом Евгением и пастором Буссе. О бывшем по этому поводу празднестве в Иезуитском костеле. Несколько слов о Митрополите Сестрженцевиче и о необходимости издания биографии его. Об одном патриотическом заявлении по поводу 100-летнего юбилея. О пастырском увещании о прививании предохранительной коровьей оспы, написанном Евгением, уже Вологодским Епископом и о слове, сказанном им, уже Калужским Епископом, по поводу. изгнания французов из пределов Калужской губернии. Воззвание Митрополита Сестрженцевича к своей пастве о пребывании в верности русскому скипетру и об опасности от обольщения со стороны Наполеона I. Об ученой деятельности Евгения в бытность уже Псковским Архиепископом и о судьбе Кормчей книги, с указанием ответа барону Г.А. Розенкампфу на вопрос его: Имеет ли Кормчая книга силу и употребление в гражданских и уголовных судах Российских? Введение ко 2-му изданию Кормчей книги, сделавшейся библиографическою редкостью. Поиски для открытия разрозненных листов Кормчей и составление полного экземпляра. О катастрофе 1825 года и об оказанной в ней доблести Митрополитом Евгением. Обзор ученых трудов Евгения, совершенных им в Петербурге и Новгороде. Где искать исторические материалы? О приглашении Смоленского гражданского губернатора барона Аша к сбережению отечественных памятников. Исторический очерк мер, принимаемых правительством для охранения и исследования древностей. Записка об этом Савельева. О заботливости по этому предмету Митрополита Киевского Евгения и государственного Канцлера графа Η.П. Румянцева. Переписка cего последнего с Новгородским протоиереем Скородумовым, касательно материалов, хранящихся в Новгородско-Софийском соборе, и о Куприяновском собрании рукописей, с заметкою о графе Румянцеве. О сношениях Евгения с Державиным. Два письма Евгения к Переяславскому Архимандриту Иосифу писанные из Новгорода и Хутыня.

Приложение I. Дружеская переписка Митрополита Евгения с В.И. Македонцом, как материал для характеристики пребывания его в Петербурге с 1800–1804 г. О вакационных его в академии занятиях. О стихотворении Державина Снигирь, написанном по поводу кончины фельдмаршала Суворова; о рукописном сего последнего труде Тактика или разговор с солдатами. Евгений сообщает другу подробности о болезни, кончине и погребении Суворова. О кончине Павла I и вступлении на престол Александра I. Об оде Державина на восшествие на престол. О церемониале похорон Великой Княжны Марии Александровны, похороненной в Александро-Невской Лавре. О посещении Государем Императором Сергиевой Пустыни близ Стрельны. О благотворительности Александра I и спасении им от смерти утонувшего крестьянина.

О комитете благодетельного общества. О празднике в Петергофе и описание Иордани в Петербурге. О погребении и похоронах замечательных лиц. Подробности о составлении Евгением Грузинской истории и описания Воронежа. О назначении его Старорусским Епископом и выезде из Петербурга в Новгород.

II. «Голос», представленный Архимандритом Евгением Комитету Благодетельного Общества.

III. Пастырское увещание о прививании предохранительной коровьей оспы Вологодского епископа Евгения.

IV. Переписка по изданию Евгениевского Сборника.

V. Публичные лекции о митрополите Евгении, читанные в Воронеже и Москве.

В 1-м выпуске, кроме описания празднования юбилея во всех концах России и указания на изданные по этому поводу сочинения, изображена научная деятельность Митрополита Евгения, с подробным изложением периода его пребывания в Петербурге с 1800 по 1804 год. Материалами для этого периода послужила дружеская переписка Евгения с Воронежским приятелем В.П. Македонцом. Переписка эта, спасенная у торговцев на базаре в Воронеже, явилась недавно в «Русском Архиве» и часть ее еще не изданная, находится у издателя Евгениевского Сборника. Во 2-м выпуске. будет изображена деятельность Митрополита Евгения в бытность его на епископских кафедрах – Старорусской в Новгороде, затем в Вологде и Калуге; 3-й выпуск представит деятельность архипастыря во Пскове и Киеве, каждый выпуск по 3 руб. сер. не менее 30 листов, с лит. Портретом, а 5 р. с фотографическим.

10% от издания Сборника предназначается в пользу Миссионерского Общества, состоящего под Августейшим покровительством Государыни Императрицы Марии Александровны. В пользу этого Общества издателем Евгениевского Сборника в Московском Румянцевском Публичном Музее были читаны публичные лекции: ο Гр. Η.П. Румянцеве, Митр. Евгение и И.М. Снегиреве.

* * *

На получаемые неоднократно из провинции запросы о том, состоится ли предпринятое мною издание Сборника материалов для биографии Митрополита Киевского Евгения и сделанное мне заявление недоумения, относительно побуждений, руководивших мною в собирании материалов о деятельности духовного лица малодоступной светскому человеку, считаю моею обязанностью сообщить к сведению интересующихся моим трудом следующую заметку.

При всех делаемых мне затруднениях и встречаемых препятствиях к окончанию начатого мною еще в 1863 году библиографического труда для изображения деятельности достославного Архипастыря, с Божьею помощью, с благословения Высокопреосвященнейшего. Владыки, Митрополита Киевского Арсения и при просвещенном покровительстве нескольких лиц, которых фамилии, к сожалению, не имею права упомянуть, мною окончен уже печатанием первый выпуск Евгениевского Сборника, изданного в память бывшего 18 Декабря 1867 года столетия рождения Митрополита Евгения.

Посвятив много дет изучению отечественной библиографии, не мог я не признавать важности трудов Иерарха-библиографа, которого учено-литературная деятельность приводит каждого в изумление и может служить образцом для работ каждому библиографу.

Уважая память достославного Архипастыря, по поводу 100-летнего юбилея рождения его, я составил для напечатания в журнале Министерства Народного просвещение биографический очерк, который обратил на себя внимание многих любителей отечественной истории.

В числе их биограф Сперанского удостоил меня лестным письмом, в котором, между прочим, сказано:

«Доставленный мне Вами, любезный Антон Доминикович, биографический очерк Митрополита Евгения чрезвычайно интересен и по содержанию, и по образу изложения. Занимавшись сам много исследованиями подобного рода, я, может быть, более другого в состоянии оценить всю степень труда, приложенного Вами к этой прекрасной статье. Затем в доказательство внимания, с каким я ее прочел, представляю, согласно Вашему желанию, следующие пришедшие мне на мысль заметки и проч.».

Этот благосклонный отзыв бывшего моего начальника, как Директора Имп. Пуб. Библиотеки, и по сие время снисходительно относящегося к моим литературным опытам ¹⁶⁰, послужил мне как-бы поощрением для дальнейшей разработки собираемых мною отовсюду материалов. Но как в Петербургских архивах и библиотеках не удалось мне воспользоваться хранящимся в них материалами, то я принужден был искать их в провинции. С этой целью побывал в Воронеже, даже два раза, с рекомендательными письмами от Товарищей Министра Внутренних Дел Князя Лобанова-Ростовского и Статс-Секретаря Ивана Давыдовича Делянова к Воронежскому Губернатору Князю В.А. Трубецкому, и мне посчастливилось приобресть много любопытных материалов от наследников Митрополита. В Москве я имел случай видеть для своего издания материалы, но, к сожалению, не мог ими воспользоваться. В Киеве я имел счастие пользоваться гостеприимством Киево-Печерской Лавры, приютившей в своей монастырской ограде скромного библиотечного труженика и доставившей ему возможность исполнить свою миссию, как депутата И.П. Библиотеки, и как издателя Евгениевского Сборника. За что и приношу здесь Высокопреподобному Наместнику Лавры О. Варлааму искреннюю признательность. От моего издания строгий критик да не потребует невозможного, ибо это труд частного лица, принужденного вести борьбу с неблагоприятными изданию препятствиями и в материальном, и научном отношении. Моя слабая попытка представляет только доказательство благонамеренного и усердного желания осуществить издание, которое, к сожалению, на самом деле оказалось не вполне удовлетворительным. Весьма буду радоваться появлению такого биографического труда, каким отечественная литература обогатилась в последнее время от академических исследований об Евгение, изданных по поводу юбилея.

8. «Русский Библиотекарь». Историко-библиографический сборник, исключительно посвященный русской и иностранной библиографии и библиотечному делу.

В состав предпринимаемого издания сборника «Русский Библиотекарь» войдут, главным образом, сведения о библиотеках и архивах, как отечественных, так и заграничных; извлечение из отчетов по управлению ими; биографические очерки основателей музеев, библиотек, школ; заметки о библиографах и библиотекарях, своими трудами сделавшихся известными; учено-литературная переписка и материалы для истории просвещения; указания источников, как печатных, так и рукописных, для изучения России, хранящихся как в русских, так и иностранных библиотеках и архивах; заметки о типографиях и книжной торговле в историческом их развитии с указанием на заслуги типографщиков и книгопродавцев; описание библиографических курьезов и новых библиографических изданий.

Само собою разумеется, что подобный Сборник тогда только будет отвечать своему назначению, когда наши библиографы и библиотекари примут в нем деятельное участие, а просвещенная публика поддержит специальное издание, в противном случае оно, подобно бывшим примерам, должно будет в самом начале прекратиться.

Обращаясь с покорнейшею просьбою ко всем, у кого только находятся подходящие к цели издания Сборника материалы, о доставлении таковых, издатель имеет честь сообщить к сведению тех, кого это может интересовать, что в состав 1-й книжки «Русского Библиотекаря» войдут след. статьи:

1) О плане русской публичной библиотеки в 1766 году с проектом учреждения в Петербурге русской городской общественной библиотеки; 2) О Русской Библиотеке в Эрмитаже и о Библиотеке Вольтера. 3) Что желательно для процветания И.П. Библиотеки, по поводу отчета ее за 1869 год. 4) О Славянском Музее. 5) О значении автографов и о собирателе их П. Дубровском. 6) Библиографическая беседа. 7) Заметка о сочинении Винкельмана Bibliotheca historica Livoniae. 8) Об Онацевиче, библиотекаре Румянцевского Музея. 9) Библиографический курьез Bibliotheca Pichleriana 10) Библиографический листок, как приложение, библиография с 1725 по 1825 год.

9. «Библиографический листок». – Отечественная историческая библиография (1725–1825).

С историко-библиографическим Сборником «Русский Библиотекарь», будет издаваться «Библиографический листок», в котором будет помещен указатель сочинений и статей исторического содержания с 1725 по 1825. В подобном обзоре столетия русской исторической библиографии давно чувствуется большая потребность, при недостатке указателей к мало еще разработанной эпохе со времени кончины Петра Великого до вступления на престол Императора Николая I-го. Библиография наша ХѴIII столетия и первой четверти XIX весьма мало еще разработана. Библиографическими разысканиями второй половины текущего столетия с успехом занимались и продолжают заниматься бывший регистратор Императорской Публичной Библиотеки В.И. Межов и приватные библиотекари русского отделения Императорской Академии Наук Π.П. и Б.П. Ламбины.

В продолжении 18 лет моей библиотекарской службы в Императорской Публичной Библиотеке, приобретя некоторую опытность в библиографических трудах, я желал бы, и с оставлением библиотекарской должности, не оставлять их и продолжать быть полезным в общей библиографической деятельности, к счастию, в последнее время обращающей на себя внимание любителей серьезного чтение, преимущественно занимающихся специально отечественною историей.

В этом я имел приятный случай убедиться, приложив к изданному на днях мною биографическому очерку Государственного канцлера Николая Петровича Румянцева библиографический указатель журнальных статей, могущих служить материалами для истории Севастопольской обороны. Указатель этот, при всей своей неполноте, удостоился, однако, обратить на себя внимание историка этой обороны Генерал-Адъютанта Э.И. Тотлебена, признавшего весьма полезным подобное указание. Хотя Его Высокопревосходительство 15 лет жизни посвятил изучению материалов для истории Крымской Кампании, но в моем скромном труде он нашел указание на несколько неизвестных еще для себя материалов.

Польза библиографических указателей не подлежит никакому сомнению. Они, облегчая занимающимся историческими исследованиями приискивание статей и материалов, нередко бывают полезны и для неспециалистов, указывая сим последним на статьи, на которые они едва ли когда-либо обратили бы внимание, не зная об их существовании.

Если предстоит затруднение в отыскании Статей, относящихся до неотдаленного за 15 лет времени, по редкости газет и журналов, у нас обыкновенно не сберегаемых и продаваемых на пуды в мелочные лавки для известного употребления, то, что же сказать о журнальных статьях, относящихся к 1812 году, царствованию Екатерины Великой и Петра Великого.

Императорская Академия Наук предприняла издать полную библиографию, относящуюся к Петровскому времени и если только это предприятие осуществится, то она заслужит полную благодарность, как и за собрание материалов для биографии Ломоносова, по поводу бывшего столетнего юбилея его.

В виду воздвигаемого против Императорской Публичной Библиотеки памятника в честь Екатерины Великой, следовало-бы позаботиться и о другом памятнике для истории ее царствования. Ежели мне будут доступны материалы для этой истории, в изобилии сосредоточенные в отечественном публичном хранилище, то я со временем включу в «Библиографический листок» библиографию сочинений и статей, относящихся к истории Екатерининского времени. На первый же раз ограничусь собранными уже мною материалами для истории 1812 года. Материалы для истории отечественной войны находятся приведенными в образцовый порядок, в библиотеке Главного Штаба, которая, может назваться второю, после Императорской Публичной. Благодаря просвещенной заботливости Г. Военного Министра в этой библиотеке полковником Генерального Штаба Е.Е. Крузе составлен систематический каталог книг ее, как на русском, как и на иностранных языках; каталог этот, как мы слышали, предположено напечатать. Если этот слух подтвердится, то Военное Министерство, сделав столько для военного образования, окажет огромную услугу и для отечественной библиографии, напечатанием прекрасно составленного каталога, который откроет нашим специалистам – историкам любопытные материалы. Вероятно, за составлением каталога книг будет приступлено к каталогу рукописей, которыми, как известно, также богат большой архив Главного Штаба. При этом считаем не лишним сообщить к сведению наших библиографов и библиоманов, что и знаменитое собрание книг и рукописей, принадлежавших их светлостям князьям флигель-адъютанту при Александре I Николаю, и Адмиралу Александру Сергеевичам Меншиковым, предоставлено будет наследником их Ген.-Ад. Его Светлостью Князем Владимиром Александровичем Меншиковым на общественную пользу и для более доступного употребления ее, будет напечатан составленный при жизни Адмирала каталог всего собрания, простирающегося до 50 000 томов.

Несколько лет занимаясь при жизни Адмирала в его библиотеке и, по приглашению светлейшего, осмотрев другие две его библиотеки в подмосковных деревнях, я имел случай убедиться, насколько важны эти собрания в научном отношении. Предполагая в другом месте сообщить более обширную библиографическую заметку о Меншиковских собраниях, здесь ограничимся только характеристикой ее в главных чертах.

Без преувеличения можно сказать, что историко-дипломатический и военно-морской отделы Петербургской библиотеки пок. Адмирала, представляют столь отличный и полный выбор печатных на разных языках материалов, что могут быть признаны единственным источником для изучения Востока и восточного вопроса.

Весьма была бы не полна история Крымской кампании и обороны Севастополя, если бы историк их не воспользовался хранящимися в княжеской библиотеке материалами, как необходимыми пособиями для изображения в настоящем свете последней борьбы России с Турциею и ее союзниками в 1858–1850 годах.

Отделы: энциклопедический, лингвистический, справочных книг и разных библиографических указателей заключают в себе много пособий для истории и библиографии всех наук.

Любители естественных наук, народной медицины, ветеринарного искусства, сельского хозяйства, а также по части инкунабулов (первопечатных книг) альдов и эльзевиров найдут для себя много неизвестного. А отдел славянских библий столь богат, что с ним едва ли сравнятся наши публичные библиотеки; самый избалованный библиофил и библиоман найдет для себя в собраниях покойного князя Адмирала много белых воронов.

Весьма желательно, чтобы столь полезное намерение князя Владимира Александровича относительно предполагаемого им составления и печатания полного каталога было скорее осуществлено. Сей последний будет достойным памятником столь известному своими званиями покойному Адмиралу-библиофилу.

Указав на эти источники для «библиографического листка» и оставаясь в надежде, что мне будет открыт доступ в библиотеки и архивы, как казенные, так и частные, для возможно полного осуществления предполагаемого издания отечественной исторической библиографии, имею честь обратиться к гг. библиотекарям и архивариусам о сообщении мне указаний о находящихся у них под руками материалов для истории 1812 года, как печатных, так и рукописных. Фамилия каждого из них, пожелавшего принять сотрудничество в предполагаемом издании, будет с признательностью напечатана в l-м выпуске «Библиографического листка».

10. «Севастопольская библиотека». Сборник материалов для истории Восточной войны, Крымской кампании и обороны Севастополя. С приложением портретов лиц, участвовавших в событиях войны 1853, 1854 и 1856 годов.

От Имени Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича объявлено было в газетах о собирании и составлении материалов для популярной истории Севастопольской обороны. Материалами этими для историка славной обороны, кроме рукописных, могут послужить газетные и журнальные статьи, появлявшиеся в период Крымской войны. Я принял на себя труд собрать все эти материалы и указал на те из них, которые относятся к истории Севастопольской защиты, в приложении к изданному мною биографическому очерку канцлера Румянцева, продающемуся в пользу Севастопольского музея (75 коп.) об открытии которого там же находятся подробные сведения, с описанием самого музея. Сосредоточенные в моих руках библиографическо-исторические материалы имели честь обратить на себя просвещенное внимание генерал-адъютанта Тотлебена, признавшего мой труд достойным печати.

От Монарших щедрот, в изобилии изливающихся на осуществление русского дела, от высокого покровительства Государя Наследника Цесаревича, сочувствия министерств Морского и Военного, а также содействия Членов Севастопольского комитета зависит сам успех издания. В издании этом будут сосредоточены, по возможности, рукописные материалы, хранящиеся в архивах и библиотеках и у частных лиц и нигде ненапечатанные, а также интересные статьи популярного содержания, которые печатались в газетах и журналах, сделавшихся библиографическими редкостями.

«Севастопольская библиотека» будет выходить книжками не менее 10 листов и к каждой из них будет приложен портрет одного деятеля, прославившегося в Крымскую войну. Для делания более популярным и доступным для большинства предпринимаемому изданию будет назначена самая умеренная цена, не дороже 50 коп. за книжку, а желающие принять участие в этом патриотическом деле могут подписаться на первую серию, 2 тома из 10 портретов и 10 книжек, препровождая к издателю 5 руб. сер. Без этой предварительной подписки издание «Севастопольской библиотеки» не может быть осуществлено, а гарантией, обеспечивающей подписчиков, могут служить уже осуществленные мною издания.

К первой и второй книжке «Севастопольской библиотеки» будут приложены портреты в Бозе почивших Его Императорского Величества Государя Императора Николая Павловича, и светлейшего князя адмирала A.С. Меншикова с описанием военных и дипломатических действий сего последнего, до назначения главнокомандующим князя Горчакова, портрет которого и биография будут также приложены к одной из следующих книжек.

В третьей книжке «Севастопольской библиотеки» будет помещена биография Хрулева с портретом, которому с Высочайшего соизволения по народной подписке ставится надгробный памятник.

10% от продажи первой книжки посвящается издателем на этот памятник и в пользу семейства этого Севастопольского героя. Приглашаются севастопольские герои содействовать издателю для осуществления издания «Севастопольской библиотеки» самым достойным образом, как заслуживает сам предмет и цель издания. Некоторые из этих героев самым сочувственным образом отнеслись к моему словесному заявлению о предполагаемом издании. Весьма желательно, дабы число сочувствующих подобному изданию, вызванному патриотическим заявлением Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича Александра Александровича, увеличилось и издатель мог быть поставлен в возможность воспользоваться материалами, собранными им в продолжении 18 лет службы в И.П. Библиотеке в должности библиотекаря.

Принесенная мною лепта в пользу Севастопольского Музея – пожертвованием ему 100 экземпляров биографии Румянцева, – подает мне надежду, что обещанное содействие некоторых членов Севастопольского Комитета осуществится на самом деле.

Приготовлены уже к печати:

11. Императрица Мария Феодоровна, мать сирых и убогих. Биографический очерк, с приложением портрета и исторической записки статс-секретаря Вилламова о заведениях, подведомственных IV отделению Собственной Его Императорского Величества канцелярии.

12. Русские Государственные Канцлеры. Светлейший Князь Александр Михайлович Горчаков. Краткий очерк государственной службы Его Светлости, с приложением портрета, как материал для истории современной русской дипломатической его деятельности.

* * *

Летопись моих изданий была бы неполна, если бы я не упомянул о напечатанном, по поводу их в СПб. ведомостях в 1868 году письме, в котором выражалась недоверчивость, относительно, объявленных тогда мною изданий Евгениевского и Снегиревского Сборников. Они в настоящее время уже в руках публики и поэтому смею надеяться, что редакция СПб. вед. и редакции других газет в журналов не откажут издателю в своих отзывах о выходе в свет этих Сборников и других вышеозначенных изданий.

Без этой поддержки со стороны редакций весьма трудно издателю делать публикации и таким только образом обратить внимание на свои усилия: собирать материалы, которые могут отчасти принести научную пользу при дальнейшей их обработке.

Каких бы направлений редакции ни были, но все они, вероятно, согласятся в одном, что печатание исторических материалов, хотя бы и в сыром виде, заслуживает со стороны их поощрения и просвещенного внимания.

С 1863 года по настоящее время посвятив себя исключительно собиранию этих материалов, не считаю себя в праве удерживать их под спудом и опять подвергать их новым случайностям передавая их для издания другим лицам, даже редакторам – это значило бы рисковать – не скоро их увидеть в печати, а даже и лишиться их без всякой пользы, как это случилось с Евгениевскими письмами, переданными мною для этой цели еще в 1863 году князю Μ.А. Оболенскому. Этот любитель исторических материалов по сие время не собрался их издать, и, к сожалению, не согласился мне предоставить таковые в копиях для издания.

В виду этих обстоятельствах, позволяю себе надеяться, что частные лица, у которых имеются материалы и которые желают их напечатать, благоволят препроводить таковые ко мне в подлинниках или копиях, a я постараюсь сделать из них надлежащее употребление для пользы науки в приготовляемом к печати издании: «Русский Библиотекарь».

Редакции «Русского Архива» и «Русской Старины» столь загромождены рукописями, что третий орган для печатания исторических материалов не только не будет излишним, но даже чувствуется в нем сильная потребность, при обнаружившемся повсюду стремлению к серьезному чтению исторических журналов.

Распродажа сочинений чрез посредство наших книгопродавцев-комиссионеров скорее только затрудняется, а не облегчается, ибо они, имея в виду свою собственную меркантильную цель, нисколько не соблюдают интересов издателей и авторов. Вследствие грустного опыта, нижеподписавшийся покорнейше просит всех желающих получать вышеозначенные сочинения и издания – обращаться с своими требованиями прямо к автору, тем более что благотворительная цель некоторых изданий поставляет его в невозможность делать большие уступки книгопродавцам за комиссию; требуемые же ими 30% и более едва ли покроют издержки печатания, а что же на долю благотворительности останется? Адрес издателя: в Петербург, у Измайловского моста, дом Тарасова № 102, кв. № 62. Статскому Советнику Антону Доминиковичу Ивановскому.

* * *

Вопросы в отдельных биографиях – наши литературные деятели найдут для себя указания неизвестных им материалов или какого-либо исторического документа, то буду считать себя вознагражденным за мои труды. От наших первоклассных светил, сияющих на библиографическо-археографическо-археологическом горизонте, которых, к сожалению, у нас не много, мы должны позаимствовать свет и просвещение и для них едва ли что найдется нового в моих скромных трудах.

Считаю неуместным приводить здесь те сведение о моих библиографических трудах, по званию библиотекаря И.П. Библиотеки, которые помещены в Отчетах ее, за время моего служения, ибо библиотечное начальство постоянно с особенными и лестными похвалами изволило отзываться о моей усердной многолетней и небесполезной службе.

Равным же образом упоминать о моих посильных лептах, записанных в книгу приношений Императорской Публичной библиотеки, Румянцевского и Этнографического (Дашковского) Музеев, а также Университетов, из которых Харьковский Казанский и Одесский избрали меня своим корреспондентом, – не здесь место. Пусть эти учреждения сами заявят об этом в доказательство моего глубокого сочувствия к научным интересам русской науки.

* * *

Как дополнение к напечатанному мною в биографическом очерке Государственного Канцлера графа Η.П. Румянцева и продающемся в пользу Севастопольского Музея (75 к.) – ответу моим корреспондентам, считаю нужным присовокупить, что в числе упомянутых в нем Гг. библиотекарей был известный богослов Пихлер, заведовавший богословским отделением. Этот иностранный ученый не оправдал возложенного на него доверия и, был уличен в тайном похищении (до 5 000 томов) книг не только богословских, но и по части других наук, разумеется, библиографических и ценных редкостей. С переплетов унесенных им библиотечных книг, с которых он уничтожал штемпель государственного орла, вытравляя его химически и наклеивая на место его, ярлык с надписью: «Ех Bibliotheca Pichleriana» За открытую проделку отставлен от службы в И.О. Библиотеке. Желающим теперь иметь справки по богословскому отделению, вероятно, придется обращаться к его помощнику, мл. библиотекарю (поступившему на мое место) Боасу (б. учителю немецкого языка при Институте глухонемых).

А. Ивановский

10 Апреля 1871 г.

Письмо И.М. Снегирева о могиле родителей: фельдмаршала A.В. Суворова

Один из московских старожилов, чтитель отечественной старины и доблести, принимает смелость напомнить Вам, сиятельнейший князь, о памятнике Ваших предков, для немногих известном, но, без сомнения, драгоценном для потомка, носящего славное имя Суворова и облеченного высоким саном.

В Москве на Никитской улице, доныне существует старая церковь некогда иноческая обитель, основанная родоначальником дома Романовых, во имя св. Феодора Студита. За алтарем ее, даже после 1812 г., надгробие означало могилу родителей великого Суворова, покрытое деревянною крашенною кровелькой в последствии истлевшею; камень с высеченною на нем подписью от небрежения утратился или употреблен на починку церкви. По живому преданию старожилых прихожан, непобедимый фельдмаршал Александр Васильевич, когда бывал в Москве, как почтительный сын, над родительскою могилой всегда служил панихиду, а в церкви за обеднею читывал Апостол и раздавал милостыню нищим за упокой родителей своих. Теперь уже нет никакого признака и памятника над могилою родителей Суворова; она сравнена с землею и самое место, в течении времени, легко может быть предано забвению, какому, к сожалению, у нас предаются многие знаменитые люди земли русской. Об этом упомянуто было мною в одной из книжек «Русской Старины». Об этом знал и свидетельствовал нам недавно умерший 80-летний священник этой церкви и теперь должен знать поступивший на его место священник магистр Преображенский.

Если бы на могиле родителей Суворова поставлен был, хотя скромный памятник, вместо прежнего, он напоминал бы всякому о почтении достойных потомков к своим знаменитым предкам, о том славном имени, которым справедливо гордится отечество и которое с уважением произносится на чужбине. В приходе Феодоровской церкви, по соседству с домом Потемкина, находился дом, в котором родился Александр Васильевич Суворов; теперь он, приписанный к большому Вознесению, принадлежит барону Шеппингу (?). Над старым каменным одноэтажным зданием недавно надстроен другой этаж.

* * *

Печатаем черновое письмо Ивана Михайловича в доказательство патриотической заботливости его о могиле родителей генералиссимуса Суворова. Остаемся в надежде, что появятся подобные же Снегиреву ревнители, которые, признав покойного профессора и археолога полезным русским деятелем позаботятся, дабы и могила его не сравнялась с землею и самое место, где он похоронен, не подверглось забвению, не имея надгробного памятника.