Часть вторая

Происки иезуитов к соединению западно-русской церкви с латинской

Попытки и усилия римской курии подчинить себе западно-русскую церковь оставались до XVI века безуспешными. Политическое соединение Литвы с Польшей на люблинском сейме проложило путь к их религиозному объединению. Иезуиты, отторгая от православия один за другим лучшие русские роды, составили и начали приводить в исполнение общий план подчинения всей западно-русской церкви римскому престолу.

Вслед за актом люблинской унии (1569 г.), знаменитый иезуит Скарга издал книгу:       «О единстве церкви Божией под одним пастырем и о греческом от сего единства отступлении».⁴⁷¹

Показавши догматические и канонические, будто бы, отступления русской церкви от истинной церкви, Скарга единственным способом к исправлению русской церкви находит соединение ее (унию) с римской церковью. Иезуиты соглашались даже на снисхождение не требовать полного присоединения русских к католической церкви, дозволив им сохранить богослужение на их родном языке. Таким образом теоретическая формула была найдена. Нужно было привести ее в исполнение.

Положение Западно-русской церкви, на которую иезуиты направили свою попечительность, представляло много сторон, благоприятных для иезуитов. Самоуправство и деспотизм светского правительства, распущенность духовенства, особенно сановного, епископов и настоятелей богатых монастырей, переход многих лучших русских родов в латинство, были теми благоприятными условиями, которые облегчали дело иезуитов. Но не так легко было овладеть собственно народом – городским и сельским населением, крепко сохранявшим веру отцов.

В виду опасности, которой латинство угрожало родной церкви, при слабой защите ее со стороны собственных пастырей, городское население стало теснее сплачиваться в тесные союзы, с специальной целью охранения православной веры и обеспечения способов духовного и материального благосостояния православной церкви. Союзы эти получили название братств.

Братства существовали в русских городах великого княжества Литовского ранее половины XVI века.⁴⁷² Борьба с протестантством и латинством придала этим бытовым и филантропическим учреждениям религиозный характер, а уния еще теснее сплотила эти союзы и направила их к охране церкви православной. При отпадении аристократических родов в протестантство и латинство, среднее сословие, купцы и мещане, сомкнулись теснее, соединяя бытовые интересы с церковными и не щадя ни сил, ни средств на помощь нуждам церкви.⁴⁷³ Первое, выступившее на поприще общественно-церковной деятельности, так сказать с официальным характером учреждения, признанного и утвержденного церковной властью, было Львовское братство.

В 1585 году прибыл в Львов антоихийский патриарх Иоаким и жил некоторое время при городской церкви. Он путешествовал для собирания милостыни на поддержание храмов и утесненного духовенства в Сирии; но, кажется, цареградский патриарх поручил ему лично удостовериться о положении православной церкви в Польше. Львовские мещане, ктиторы храма Успения Богородицы, упросили его благословить их на устроение братства, для которого ими составлены были правила. Патриарх Иоаким благословил их на это дело и 1-го января 1586 года утвердил устав братства.

Статьями этого устава, между прочим, братству дано было право обличать и епископа и сопротивляться ему, как врагу истины, если он будет вести себя незаконно. Такое же право предоставлено было ему относительно других братств, которые все должны были повиноваться ему, как старшему.

Львовским епископом был в это время Гедеон Балабан, получивший кафедру как бы по наследству от своего отца, Арсения Балабана, человек молодой, пылкий и своенравный, не привыкший ни подчиняться кому либо, ни обуздывать своего самоволия. Посещение Иоакима не могло быть ему приятно, а предпочтение ему братства, с поручением наблюдать за его поведением, не могло, конечно, послужить к миру между епископом и братством и, естественно, могло возбудить его как против этого патриарха, так и против цареградского, именем которого Иоаким действовал. Спустя несколько недель после этого, в следующую же пасху, из-за одного церковного обычая произошло столкновение между епископом и братством. Епископ предал ослушников своей власти анафеме. Мир восстановился между ними, но не надолго. Взаимные неприятности возобновились в следующем году. Патриарх Иеремия принял сторону братства и пригрозил епископу отлучением. Гедеон не выдержал, сблизился с латинским львовским епископом и обещал ему принять унию.

В 1588 г. посетил западно-русскую церковь Константинопольский патриарх Иеремия, отправлявшийся в Москву для постановления патриарха. В это время он пробыл здесь не долго; но затем через год, на обратном пути из Москвы, остался здесь на более продолжительное время. Король Сигизмунд дозволил ему, в бытность в литовско-русских областях, производить суд и расправу над всем православным духовенством, по предоставленной ему на то верховной власти.⁴⁷⁴ Усмотрев различные беспорядки в состоянии православной западно-русской церкви, патриарх начал исправление их сверху: низложил митрополита Онисифора, как двоеженца, и на его место поставил минского архимандрита Михаила Рагозу;⁴⁷⁵ тогда же и посвятил его в Вильне, откуда потом отправился, по знакомому уже пути, через Брест в Замостье.

Возведение на первосвятительскую кафедру в такое смутное время Михаила имело крайне вредные последствия. Он не имел ни одного из качеств, необходимых для высшего управления церкви, ни твердости воли, ни глубокого ума и образования, и многие вопросы, с которыми он обращался к патриарху показывают крайнюю простоту его понятий, а образ действий его – слабость и бесхарактерность. Не нужно было иезуитской хитрости, чтобы увлечь его к унии. Он был довольно честен, чтобы самому начать дело измены, но можно было наперед сказать, что у него не достанет силы духа на то, чтобы отстоять свое положение, когда ему будет угрожать опасность.

В то же время, на пути в Замостье, во время служения в Бресте, в праздник Преображения Господня, патриарх посвятил луцкого епископа Кирилла Терлецкого в сан экзарха, подчинив ему, как своему наместнику, всех прочих епископов. В грамоте об этом назначении титул экзарха приравнен к римскому кардинальскому.⁴⁷⁶ Трудно угадать, что было поводом к этому назначению. По всей вероятности честолюбивый и пронырливый Терлецкий⁴⁷⁷ добивался митрополии, но, не успев в этом и успев однакож уронить нового митрополита в глазах патриарха, выпросил себе у него звание и права его наместника. Это было весьма важной ошибкой со стороны патриарха: новое назначение Терлецкого не могло не оскорбить митрополита и епископов. – В тот же день, грамотой на имя владимирского епископа Мелетия Богуринского, патриарх присвоил владимирскому епископу звание прототрония или первопрестольника, т. е. первого и старейшего пред прочими епископами после митрополита, – поставив за ним луцкого, а за луцким пилоцкого, между тем как полоцкие владыки до сего времени считались старшими пред прочими епископами. С этого времени луцкий и владимирский епископы и стали именоваться пожалованными им званиями (А. 3. Р. IV, № 22). – Для львовского епископа особый повод к неудовольствию заключался в том, что действия и управление его поставлены были под контроль братства и что в спорах между ним и братством патриарх принял сторону последнего. Патриарх пробыл в литовской митрополии до половины ноября 1589 г. Все это время пребывания его здесь наполнено интригами одних епископов против других, и патриарх соглашал их тем, что раздавал им титулы и отличия, внося этим новые поводы к распрям между ними. Но замечательно, что патриарх, приняв два раза гостеприимство у иноверца Замойского, как будто не показал никакого внимания к православной знаменитости края – князю Острожскому. По крайней мере не видно по памятникам, чтобы они даже виделись в бытность патриарха в литовской митрополии. Со стороны патриарха это был один из многих неверных шагов, которые имели вредные последствия.

По приказанию патриарха, митрополит созвал в июне 1590 года в Бресте-литовском собор для пресечения различных нестроений и беспорядков в церкви и рассмотрения дел духовенства.

Постановления собора не устранили беспорядков и еще более разожгли страсти. В Львове продолжались жесткие споры между епископом и братством, начавшиеся еще с 1586 года из-за владения Онуфриевским и Униовским монастырями. По приглашению братства, поддержанному князем Острожским, митрополит в начале 1591 года посетил Львов, но не успокоил враждовавших сторон. Митрополит донес обо всем патриарху и патриарх, соглашаясь с ним в пользу братства, пригрозил Гедеону лишением кафедры и сана: но Гедеон уже наметил себе путь в случае исполнения подобной угрозы со стороны патриарха или митрополита.

На соборе 1590 года поставлено было, между прочим, каждый год собираться в Бресте для церковных дел. Следующий собор состоялся в июне 1591 года. Но, кажется, он прервался с первого же дня заседаний (24-го июня). У львовского епископа накипело слишком много желчи из-за того, что он и отношения его к братству сделались пости единственной темой соборных рассуждений. В свою очередь луцкий епископ, незадолго перед тем подвергшийся тяжкой болезни и еще большим огорчениям и оскорблениям по возвращении в епархию, и не нашедший защиты даже у своего патрона, князя Острожского, готов был на все, чтобы изменить такое тяжелое положение дел. Как бы то ни было, но вскоре по открытии собора луцкий епископ, принявший на себя передовую роль, представил королю грамоту, подписанную, кроме него, еще тремя епископами: львовским Гедеоном, пинским Леонтием и холмским Дионисием, о готовности их принять унию, и грамота помечена днем брестского собора – 24-го июня 1591 года. Это было первое, до известной степени официальное, соглашение нескольких западно-русских епископов на унию. Король отвечал грамотой 18 мая 1592 года, обещая за себя и за своих преемников полную целость богослужения и различные льготы и вольности всякому, кто принял бы унию.⁴⁷⁸ Дело это оставалось в тайне.

Между тем в начале 1593 года скончался владимирский епископ Мелетий Хребтович. На соборах в Бресте несколько раз присутствовал тамошний каштелян Адам Поцей. В последнее время он вписался в члены львовского братства. Кроме того, знаменитый князь Острожский знал его, как своего родственника, с лучшей стороны и рекомендовал на открывшуюся кафедру. Терлецкий постриг его в монахи, причем наименовал Ипатием, а митрополит посвятил его в епископа.

По рождению православный, но воспитанный в протестантском доме Радзивилов и принявший сам протестантство, он не был щекотлив к перемене веры, и хотя снова принял православие, но не был ни знаком с его учением, постановлениями и историей, ни тверд в убеждениях.⁴⁷⁹ Князь Острожский перенес на него расположение, какое прежде имел к Терлецкому и сделал его, еще новичка в его иерархическом положении и даже в вере, орудием странной политики, предложив ему вести дело унии. Странное было положение вещей, что как для людей своекорыстных, пользовавшихся смутами в свою пользу, так и для лучших ревнителей церковного блага и порядка, уния представлялась единственным исходом и убежищем. Князь Острожский написал к Поцею письмо, в котором, оплакивая бедственное состояние церкви, просил его предложить митрополиту и епископам обсудить это дело на соборе и снестись с Москвой и Волохами, чтобы вместе с ними позаботиться о соединении церквей (унии).⁴⁸⁰ Как бы он ни понимал унию, но во всяком случае и у него в мысли и на устах было это слово, показывающее отклонение его от власти восточных патриархов и готовность к соглашению с римским первосвященником.

Собор 1593 года занимался только львовскими делами и отлучил Гедеона от епархии. Но Гедеон не подчинился соборному определению и продолжал вести себя по прежнему. Однако ж дело унии повел вперед не он. Он был слишком откровенен, горяч и решителен, а дело требовало сдержанности и осторожности, качеств, которыми в полной мере обладал луцкий епископ. При том-же нужно было привлечь на свою сторону могущественного владимирского епископа, который по своим связям, прежнему положению и близости к князю Острожскому, мог быть столь же полезен для дела унии, если станет на ее сторону, сколько и вреден, если останется на стороне православия. Терлецкий успел в этом и автор «Перестроги» подробно передает все доводы, которыми Терлецкий склонил Поцея на свою сторону. Затем о митрополите, по слабохарактерности его, нечего было много думать и – Терлецкий приступил к делу открыто.

В мае 1594 года, луцкий епископ явился с своими крылошанами в уряд луцкий для гражданского дела – заложить одно иение своей кафедры, и по этому поводу представил письменное заявление, что соединение с Римом уже совершилось, что король посылает Поцея и его, Терлецкого, в Рим засвидетельствовать пред св. отцом о покорности ему русских епископов.⁴⁸¹ Тем не менее, в июне этого же года он явился на собор в Брест. Заседания шли шумно. Собор низложил львовского епископа, но Гедеон не хотел признать законности этого решения; а Терлецкий, когда спросили его, признает ли он этот собор законным, отвечал, что он был в Бресте по своим частным делам, что там говорили, будто имел быть какой-то собор, но он не получил ни от кого никакого известия об этом; притом же собора и быть не могло без разрешения короля и в отсутствии его из государства.⁴⁸² Вскоре после этого, 2-го декабря 1594 года, составлен был, как бы от лица всей церкви, акт о принятии унии. Акт подписан был Терлецким и Поцеем. Обратились к митрополиту: митрополит колебался. Между тем Терлецкий успел собрать несколько епископов – львовского, перемышльского и холмского в Сокол, где и согласил их на унию. Более всех озлобленный Гедеон созвал у себя, 28-го января 1595 года, собор, на котором духовенство львовской и других епархий и даже греческие епископы и архимандриты, бывшие на соборе, подписались на унию.⁴⁸³ Наконец согласился приступить к ней и митрополит, хотя просил Терлецкого держать имя его в тайне. Терлецкий сперва один, а потом вместе с Поцеем, отправились к королю в Краков.

В то время, когда эти два отщепенца так настойчиво вели дело унии, в расположении Гедеона произошла важная и решительная перемена. Были ль поводом к тому его честолюбие и независимость характера, или побуждения более высокого порядка, но он отделился от вожаков унии, и это имело громадные последствия для православной церкви, примиряющие с его памятью.⁴⁸⁴ Как только он стал на этот путь, то первой заботой его было примириться с братством. К чести его, он первый подал руку, и соглашение состоялось при содействии князя Острожского.

1-го июня митрополит и прочие приступившие к унии епископы подписали условия соединения с Римом, а 1-го июля Гедеон внес в городские книги протест против унии и заявил, что Терлецкий предательски воспользовался бланкетами, которые он, вместе с другими епископами, дал ему для внесения жалобы к королю на претерпеваемые ими притеснения, а тот написал на этих бланках постановления, противные вере, правам и вольностям русских людей.⁴⁸⁵ Но и после этого Гедеон еще долго действовал уклончиво. Может быть он колебался; но может быть, зная о согласии митрополита на унию и что он до времени скрывает это под личиной православного пастыря, Гедеон выжидал времени, когда обстоятельства заставят митрополита снять личину, чтобы самому занять передовое место в отношении к православным.

В помощь львовскому братству и делу православия выступило в это время другое ставропигиальное братство – на севере литовской митрополии – виленское. Основанное, или точнее преобразованное в 1588 году по благословению патриарха Иеремии, оно в следующем году получило королевскую грамоту, утверждавшую за ним право управления чрез избираемых старшин, а также право содержать больницы, училища и типографии. Виленское братство вошло в живое общение с львовским, обменивалось с ним своими изданиями и получало от него учителей. Когда сделалось известным, что некоторые епископы и с ними митрополит согласились на унию, то это произвело в Вильне страшное волнение. Учитель братской школы и проповедник, перешедший в Вильну из Львова, Стефан Зизаний, с пламенной ревностью возбуждал православных к защите веры. Митрополит грозил братству, особенно Зизанию, духовным судом,⁴⁸⁶ но не остановил их честных действий.

Между тем в сентябре 1595 года король объявил о соединении церквей, а Терлецкий и Поцей отправились в Рим для представления папе, от имени русских епископов, акта подчинения их римскому престолу. Князь Острожский на Волыни и Скумин в Новогрудке употребляли все усилия, чтобы остановить начавшееся движение. Но попытки их остались безуспешными. Митрополит, не признаваясь открыто в унии, старался всячески стеснять ее противников. В Вильне всем священникам запретил священнослужение на шесть недель, а Зизанию запретил не только проповедовать, но даже петь и читать в церкви.⁴⁸⁷ Князь Острожский на старости лет действовал бестактно в отношении к королю. Наконец, по настоянию православных, митрополит созвал собор на 25 января 1596 г.: но собор по составу лиц оказался очень малый и, как после говорили виленские православные, то был не собор, а смятение некое⁴⁸⁸ и, вместо того, чтобы рассуждать об опасности, угрожающей церкви от унии, осудил только борца за православие Зизания, отлучив его от церкви.⁴⁸⁹

Между тем Поцей и Терлецкий представили папе в торжественной аудиенции 23 дек. 1595 г. грамоты о подчинении западно-русской церкви римскому престолу, упросив только, «да по своему греческому обычаю службу и пение в церквах своих правят и свята по старому календарю».⁴⁹⁰ В память этого события выбита была медаль, на одной стороне которой изображен папа Климент VIII, а на другой коленопреклоненные пред папой русские епископы, с надписью: Ruthenis receptis.

В марте 1596 года Поцей и Терлецкий возвратились из Рима. Православные занесли в актовые книги и разослали воеводам протесты против епископов, изменивших православию. Но король принял их под свое покровительство и 29 мая (или 14 июня) издал манифест о совершившемся соединении церквей.

Нужно было закончить дело церковным порядком. Король тем же манифестом поручал м. Михаилу созвать собор в Бресте.⁴⁹¹ Митрополит назначил собор на 6 октября.

Православные 6 октября открыли собор под председательством львовского епископа Гедеона. Из восточных присутствовали на оном присланные патриархом делегаты, от константинопольского – великий протосинкелл Никифор и от александрийского – Кирилл Лукарис;⁴⁹² из русских – кроме епископов и духовенства – множество светских лиц, в числе коих были князь Острожский с сыном и другие.

Принявшие унию епископы составили свой собор под председательством латинского львовского архиепископа Суликовского. Латиняне не могли выбрать лучшего лица для окончания дела, как Суликовский. Секретарь при Сигизмунде Августе, исполнявший множество государственных поручений, он был, с возведением в сан львовского архиепископа, одним из самых энергических прелатов римской церкви в Польше.

В заседании 9 октября, в четвертый день собора, митрополит с латинскими и униатскими епископами постановил декрет о лишении сана епископов, архимандритов, игуменов и прочего духовенства, которые отреклись принять унию.⁴⁹³ Уния торжественно была провозглашена в церкви Св. Николая.

Православный собор, с своей стороны, объявил митрополита и принявших унию епископов, владимирского, луцкого, полоцкого, холмского и пинского, лишенными сана.

Тотчас после брестского собора, митрополит Рагоза окружным посланием от 10 окт. к православным духовным и мирянам, объявил об этом событии, укоряя восточную церковь в расколе и отказываясь от общения с ней. В ответ на это протосинкелл вселенского патриарха Никифор окружной грамотой от 11 окт. объявил об отлучении от церкви митрополита и принявших унию епископов и прочих духовных лиц, благословлял всех оставшихся верными православию священников невозбранно совершать священнодействие и разрешил львовскому и перемышльскому епископам удовлетворять духовные нужды прочих епархий, епископы коих отпали в унию.⁴⁹⁴ Вселенский патриарх Мелетий одобрил все действия православных.

Между тем король издал 15 дек. универсал, которым, убеждая православных к принятию унии, воспрещал им входить в общение и сношения с низложенными епископами львовским и перемышльским.⁴⁹⁵

В начале следующего 1597 года присутствовавший на православном брестском соборе экзарх Никифор обвинен был в шпионстве, схвачен и заключен в крепость Мариенбург, где и умер.⁴⁹⁶

Затем каждая сторона старалась оправдать свои действия. В 1597 году Скарга, сам бывший на брестском соборе, издал описание его с латинской точки зрения (Synod Brzeski i iego obrona). Оно издано было отдельно на польском и русском языках.⁴⁹⁷

В том же году православные издали «Эктезис, альбо короткое собрание справ, которые ся деяли на поместном берестейском соборе».⁴⁹⁸ Сочинения эти, вышедшие почти одновременно, не имеют полемического характера.

В опровержение сочинения Скарги православные издали «Апокризис, албо отповедь на книжки о соборе берестейском» – один из замечательнейших памятников в историко-полемической литературе того времени.⁴⁹⁹ Сочинение это сильно встревожило униатов и католиков.

В 1599 году явилось возражение на него под заглавием «Антиррисис». Автор этой книги был грек, уроженец острова Корфу, Петр Аркудий, которого Поцей привез с собой из Рима, как человека начитанного в церковной письменности. Поцей поручил ему в управление брестскую школу, а потом сделал его архимандритом Лавришевского и Кобринского монастырей. Но после смерти Поцея Аркудий возвратился в Рим, где и состоял на службе при Ватиканской библиотеке. Автор Антиррисиса укоряет автора Апокризиса во лжи и клевете и говорит с свойственной тому времени развязностью, что «сам дьявол, выползши из ада, не мог бы измыслить злейшей неправды, чем Филалет».⁵⁰⁰

Православный львовский священник, бывший на брестском соборе, написал «Перестрогу» – предостережение, в котором изъяснил причины возникшей в западно-русской церкви унии, описал как она вводилась и какими насильственными мерами была распространяема.⁵⁰¹

Начало унии предуказало всю ее последующую историю. Правительство стало на ее сторону и приняло ее не только под свою защиту, но и под особенное покровительство. Православные, при начале унии считавшие в своей среде много знатных родов, протестовали против измены пастырей и насилия правительственных распоряжений. Но одни из них боролись и сохранили силу духа и верность церкви до конца; другие изнемогали в непосильной борьбе и поддавались обольщениям покровительствуемой новизны; иные, наконец, без борьбы передавались на сторону унии. Мещане и простой народ крепче держались родной веры, нежели шляхетство, подстрекаемое к измене веры сохранением и даже расширением прав его общественного положения.

Не видя нигде справедливости и не получая помощи от правительства, православные решились соединиться с протестантами для противодействия католичеству и устроили в 1599 году общий съезд в Вильне, для заключения союза обороны против иезуитов.⁵⁰² Со стороны православных на съезде были, прибывшие с князем Острожским, митрополит белградский Лука (присутствовавший на брестском соборе 1596 г.), дубненский архимандрит Исаак и архидиакон того же монастыря Гедеон. Со стороны протестантов были: представитель гусситов – Турновский, реформатов – Николаевский, лютеран – Еразм Глицнер. 14-го (24-го) мая совещания открыл князь Острожский. После длинных речей и многих рассуждений съезд не пришел ни к чему, так как православные заявили, что не могут заключить соединения с протестантами без согласия и полномочия константинопольского патриарха.

На втором заседании 18-го (28-го) мая постановлен акт конфедерации,⁵⁰³ или политического союза протестантов с православными, которым дворянство Западной Poccии православного и протестантского исповедания обязывалось: сохранять мир между собой и предупреждать, чтобы за различия в вере и отличия в церкви и в подчинении кровь жителей сих областей не была проливаема и никто конфискацией имений, лишением чести, узами и изгнанием не был наказываем». Для достижения этой цели из среды сенаторов и панов избрано 119 провизоров или попечителей, которые обязаны были наблюдать за происками иезуитов и униатов и стараться на сеймах и сеймиках и в других народных управах у панов республики и пред королем, чтобы прошедшие оскорбления диссидентов были умягчены, наглости укрощены наказанием и впредь были удержаны, и чтобы никто не терпел стеснения, обиды, оскорбления и отягощения за веру.

В то же время положено было отправить коллективные прошения к патриархам о религиозном союзе протестантов с православными. Цареградский патриарх Мелетий (Пигас) послал ответ чрез своего экзарха Кирилла Лукариса; но Кирилл, возвратившись в Литву, не отдал этого ответа протестантам, опасаясь огорчить короля и панов, а может быть опасаясь участи экзарха Никифора. Таким образом религиозная уния не состоялась, а политическая не принесла никаких плодов.⁵⁰⁴

Не излишне сказать здесь, что союз, соединивший православных и протестантов в борьбе с латинянами, не нравился многим православным. Князь Курбский укорял «начальников христианских» тем, что они «подобных драконов за оборонителей и помощников себе внимают, церковь Божию обороняти им рассказуют и книги сопротив полуверных латинов писати им повелевают».⁵⁰⁵ Такую же укоризну высказывал острожский священник Василий по поводу того, что «еретикове заслоною суть вере здешних христиан от зловерных» (римлян).⁵⁰⁶ Тем не менее, западно-pyccкие православные не чуждались этого союза в борьбе против общего врага. Но совсем иное дело, когда этот вопрос перенесен был на почву церковно-догматическую. Известно, что сами протестантские богословы в последней половине XVI века не один раз обращались к православному константинопольскому патриарху, прося его рассмотреть и утвердить члены аугсбургского исповедания, составленного в 1530 году и аринятого лютеранами в качестве основы их учения: но патриарх всякий раз отвергал их желание.

В 1600 году папа Климент VIII писал к князю Острожскому, убеждая принять унию. Острожский отвечал, что он сам старался об унии; но в то время, когда он употреблял средства, которые скорее всего могли повести к желаемой цели, некоторые духовные без общего совета поспешили представить его святейшеству дело далеко неоконченное и тем произвели только смуту. В заключение он просил отложить это дело до обсуждения его восточными патриархами.

Первый униатский митрополит Михаил Рагоза скончался в 1599 году. Преемником его был владимирский епископ Ипатий Поцей. По своему характеру это был человек пылкий, увлекающийся, но в то же время гордый и властолюбивый. Он составлял совершенную противоположность с своим недеятельным предшественником. «Помните, – писал он слуцкому духовенству вскоре после назначения митрополитом – я вам не Рагоза».⁵⁰⁷

Православные заявляли свои протесты против изменников-пастырей, собирались на съезды для совещаний об охране православной церкви, подавали жалобы королю, протестовали на сеймах, но безуспешно.⁵⁰⁸

В 1607 году на съезде под Сендомиром дворянство постановило просить короля, чтобы уния была уничтожена, чтобы митрополит и епископы, принявшие унию, были лишены должностей и чтобы на будущее время иерархические должности и церковные имения раздаваемы были только лицами православного исповедания. Король обещал православным свободу исповедания, но униатские епископы сохранили свои должности. В конституции варшавского сейма 1607 года внесена была даже особая статья «о религии греческой». Король обещался не нарушать прав русского народа в отношении к вере и не запрещать ему свободного отправления церковных обрядов: но постановление это осталось мертвой буквой.⁵⁰⁹ После того дворянство посылало почти на каждый сейм просьбы о защите веры православной: но просьбы и жалобы его оставлялись без внимания.

Таким образом православные не могли противопоставить своим врагам другого оружия, кроме твердого убеждения и слова. Мы не будем входить здесь в подробности учено-богословской полемики между православными и католиками, принявшими униатов под свое покровительство, и укажем только на важнейшие моменты ее и главнейших деятелей.

Выше мы видели, что одними из главных центров религиозного движения во время введения унии была Вильна, где Стефан Зизаний своими проповедями возбуждал народ против унии. Митрополит Рагоза в январе 1596 года отлучил его от церкви: но православный собор 8-го октября того же года объявил это отлучение незаконным и признал Зизания невинным, разрешив ему проповедывать слово Божие.⁵¹⁰ Но так как король окружной грамотой, от 28-го мая, приказывал схватить Зизания и его друзей священников и бросить в тюрьму, где бы их ни встретили:⁵¹¹ то Зизаний принужден был удалиться из Вильны.⁵¹²

По смерти м. Рагозы, он опять явился в виленское братское училище и снова поднял войну против унии. Но м. Поцей предписал своему наместнику в Вильне выгнать его из братского монастыря, а затем, король приказал магистрату выгнать его иа Вильны.⁵¹³

В 1609 году у православных в Вильне отняли Троицкий монастырь. Поцей решился образовать при нем униатское братство, назначив настоятелем монастыря ревностного униата Велямина Рутского.

Этому избраннику Поцея суждено было впоследствии играть весьма важную роль в униатской церкви. Сын московского воеводы Вельяминова, передавшегося Литве после сражения при Уле в 1568 году, он увлекся господствовавшим тогда в Литве стремлением к нововерию и стал кальвинистом. Но иезуиты возвратили его в латинство и, заметив в нем большие способности, отправили его в Рим для образования. В Риме убедили его, после окончания курса в греческой коллегии сделаться униатом, чтобы через него действовать на соотечественников его в Литве. В 1605 году Рутский прибыл в Вильну. Митрополит Поцей весьма охотно принял юного борца унии, постриг его в монашество и, надеясь иметь в нем ревностного помощника себе, назначил его в 1608 году своим наместником,⁵¹⁴ с подчинением ему всего духовенства митрополичьей епархии, а затем поставил архимандритом Троицкого монастыря. Рутский усердно помогал митрополиту в упрочении унии, заведовал виленской униатской школой и троицким братством и обнимал быстрым и широким взглядом положение дел во всей униатской церкви.

Между тем, еще до прибытия его из Рима, в Троицкий монастырь вступил другой будущий деятель унии – Иосафат Кунцевич. По происхождению из низшего сословия (он был сын сапожника), Кунцевич получил невысокое образование; но влияние иезуитов развило в нем фанатизм, не имевший границ. В 1604 году митрополит Поцей постриг его в монашество. Таковы были передовые деятели в Вильне, пособники митрополита Поцея.

Теснимое униатами православное братство перебралось из Троицкого монастыря на противоположную сторону улицы к недавно построенной там же Свято-Духовской церкви. Плац под постройку этой церкви дан был панами Воловичами, которые и в сооружении оной помогали своими средствами. Здесь вождем православных был свято-духовский архимандрит Леонтий Карпович. Карпович, одно из многих уважаемых лиц западно-русской церкви, еще будучи светским, ревностно действовал в пользу церкви и перенес тяжкие испытания, страдал в темнице и в оковах. Около 1614 года он посвящен был в духовный сан и избран в настоятели Свято-Духовского монастыря. Труды его и произноснмые им красноречивые и энергичные поучения приобрели ему всеобщее уважение. Во время его настоятельства вступил в монастырь Мелетий Смотрицкий.⁵¹⁵

Мелетий Смотрицкий, сын православных родителей из западно-русского дворянства, получил образование в Виленской иезуитской академии;⁵¹⁶ но потом, находясь заграницей, слушал лекции в протестантских университетах, которые дали новое направление его понятиям относительно римско-католической церкви. Возвратившись в Западную Poссию и увидев горестное положение дел в православной церкви, он выступил ревностным защитником православия против латинства и унии. В 1610 году он издал под именем Феофила Ортолога «Плач вселенской апостольской церкви» с изложением догматов веры. Описывая бедственное состояние западно-русской церкви, он обвинял в оном отступивших от православия униатских епископов и увещевал их возвратиться в лоно православной церкви. Сочинение написано чрезвычайно живо и увлекательно. Православные приняли его с восторгом. Но паписты вооружились против него всеми тонкостями диалектики, укоряя его в лютеранстве и кальвинстве. Скарга издал против него «Перестрогу», 1610 года, a униатчкий ученый Илья Мороховский – «Паригорию» или утоление ламенту церкви восточной, 1612 года. Не надеясь на силу ученой полемики, униаты заподозрили Смотрицкого в государственной измене, вследствие чего король приказал сделать обыск в виленской свято-духовской типографии, подозрительные книги сжечь, а типографщиков посадить в тюрьму. Покупка и продажа «Плача» (Ламепта) воспрещена под угрозой страшной денежной пени.

Во время этой полемики изменилось положение лиц высшей униатской иерархии. В июне 1612 года митрополит Поцей, чувствуя ослабление сил, назначил Рутского своим коадъютором, с званием епископа галицкого,⁵¹⁷ а в следующем году скончался. Рутский занял высокий пост в униатской иерархии – получил сан митрополита, а Кунцевич посвящен в архимандрита и назначен троицким настоятелем. Суровый аскет и подвижник, он сильно действовал на умы. Он обратил в унию большую часть Вильны. Увлеченный энергией врага, вызывавшего на бой, Смотрицкий в 1617 году вступил в свято-духовский монастырь. Теперь два противника стали один против другого лицом к лицу. Монастыри их были крепостями, из которых они действовали друг против друга. Смотрицкий не переставал громить врагов. Но в сердце его уже происходила перемена. Он стал тайно посещать троицких базилиан и своим диалектическим умом старался примирить разности в учении восточной и западной церкви. Братство заметило эти колебания. Откровенная укоризна сдержала и выпрямила его, так что после смерти Карповича (1620 года) он избран был в настоятели монастыря. Противника его Кунцевича в это время уже не было в монастыре. В 1618 году он посвящен был в полоцкие епископы. Место его в Троицком монастыре занял Лев Кревза, также принимавший участие в ученой полемике с православными, впоследствии архиепископ Смоленский.⁵¹⁸

Поселения казаков образовались в древней Руси, на границах государства, из вольных и бездомных людей, неимевших собственного хозяйства, выбитых из городов и областей и уходивших на незаселенные пограничные места для привольной жизни. Так образовалось казачество на украинах Московского государства, но самое большое развитие оно получило на Украйне Днепровской.

Обширные пространства на юг от Киева населены были в древности русскими: но потом заняты татарами. После того, как литовские князья потеснили татар к Черному морю, пустынная страна эта и сделалась местом постоянной партизанской войны между удальцами татарскими и русскими и привлекала к себе всех, кто искал вольной жизни. Сюда уходили вольные и предприимчивые люди из Малороссии, Литвы и Польши от угнетения панов, от притеснения администрации, от принуждения к католичеству. Так заселилась мало по малу Украйна вдоль рек Днестра, Буга и по обеим сторонам Днепра до Перекопа и Дона. Соседство с ордой и необходимость постоянно быть готовыми к обороне развили в этих новых поселенцах степей – каэаках дух предприимчивости и отвагу. Они нападали на Крымскую орду, на Турцию и Молдавию, служа в то же время защитой Южной Руси от татар и «безъымянной хищной дичи, которая издавна гнездилась на окраинах Подоля, Буковины и Молдавии».

Чувство вольной жизни проникало более или менее всех поселившихся здесь выходцев: но оно со всей силой воплотилось в кочевом населении так называемого Запорожья, раскинувшегося ниже Днепровских порогов между Днепром и Днестром до Черного моря и сделавшегося «очагом всего казачества». Острова и окрестности ниже Днепровских порогов уже во времена Владимира назывались у русских и поляков запорогами, запорожьем.

Развившееся из ненависти к Польше и шляхетскому господству и насилию его над верой, казачество поставило своей задачей охранять, вместе с своей свободой, и православную русскую веру.

После того, как люблинская политическая и брестская церковная уния ввели в pyccкий народ раздвоение, казаки, хотя находившиеся под властью Польши, в то же время всеми своими симпатиями остались на стороне русского народа, сохранившего верность православию и сделались зашитниками его веры и свободы.

В 1606 году, запорожцы избрали гетманом Петра Конашевича (или Кононовича) Сагайдачного, родом Червоно русса из Самбора, получившего образование в острожском училище. Воюя против татар и турок, он в одно и то же время был защитником казацкой вольности и православной веры. Возвратясь в 1619 г. из московского похода, он обратился к королю Сигизмунду III с просьбой о восстановлении прав восточний церки в областях южно-русских. Ходатайство это, конечно, не было уважено: тогда Конашевич решился достигнуть того, что возможно, собственными силами и, по указанию обстоятельств (пребывания в Малороссии иерусалимского патриарха Феофана), начал с того, в чем главным образом имела нужду осиротевшая церковь – с восстановления православной иерархии.

О состоянии православной западно-русской церкви в это время можно судить уже потому, что в ней оставался только один православный епископ львовский. Перемышльской-же кафедрой, после смерти Копыстенского в 1612 году, завладели униаты. Таким образом, на всю Белоруссию и на всю Южную Россию был только один православный пастырь. При отдаленности от Восточной Poссии и трудностях сношений с ней, православные обращались со своими нуждами в княжества Молдавии и Валахии или к восточным иерархам, временно проживавшим в Западной Малороссии. Заботливый князь К. К. Острожский давал у себя приют православным иноземным епископам, которые, без сомнения, помогали церкви в ее нуждах. В первых 1590-х годах он водворил в Стефанской обители (в Ровенском уезде, Волынской губернии) белградского (сербского) митрополита Луку, которого брал с собой на брестский собор 1596 года и на конференцию с протестантами в 1599 году; с 1603 года и до 1620 года, или и долее, жил в Стефанском монастыре греческий пелагонский митрополит Иеремия. В 1610 году, в той же обители жил православный мукачевский епископ (из Трансильвании).⁵¹⁹ Упоминаются еще и другие православные епископы, греческие и болгарские, посещавшие в это время Юго-Западную Pocсию, освящавшие церкви и рукополагавшие священников.

Весной 1620 года, в половине великого поста, около 22-го марта, прибыл в Киев иерусалимский патриарх Феофан, возвращавшийся из Москвы после посвящения московского патриарха Филарета и имевший поручение от константинопольского патриарха посетить его южно-русскую паству. Малороссийские казаки приняли православного первосвятителя под свою охрану «и обточиша его стражею, яко пчелы матицу свою».⁵²⁰ Гетман Конашевич обратился к нему с просьбой о посвящении епископов на православные престолы, занятые униатами. «Моляху святителя патриарха все благочестивые, да им оставит святыню, да посвятит им епископы». Патриарх отказал было им в том: «бояхубося краля и ляхов». Но когда патриарха «взяли на рамена и опеку свою благочестивое войско и гетман Сагайдачный», то он посвятил митрополита в Киев и епископов на все западно-русские епископские кафедры, за исключением львовской, в которой был епископ; а униатского митрополита и епископов объявил низложенными с их кафедр.

Трудно изобразить всю важность этого дела, имевшего громадные последствия для всей Западной Poccии. Это было восстановление церкви, разрушенной почти до основания, восстановление в силу народного требования, в противность постановлениям, действиям, всем интересам польского государства. Оно раздвоило, разделило государство, сплотившееся было в одно целое, в одну однородную массу посредством самой сильной связи, какая только может соединять членов государства – религии. Это было с одной стороны сигналом и началом вековой борьбы Руси с Польшей, с другой – началом падения Польши. Это – первый акт ее разрушения. Сила, которую русский народ противопоставил Польше, вышла из религии и заключалась в религии. Но при этом она ввела в союз с религией, как свои две внешние опоры – образование и чисто внешнюю силу – казачество. Первыми епископами восстановленной иерархии поставлены лучшие по образованию люди, каких могла выставить Южная Русь. Охрану их и восстановленной церкви приняли на себя казаки. Душой действий был новопоставленный митрополит Иов, человек с высокой душой, с большой энергией и обширными государственными взглядами.⁵²¹

Посвящение митрополита и епископов для западно-русской церкви совпало с важными политическими обстоятельствами, в которых в то время находилась Польша. Речь Посполитая была в тревожном положении по поводу угрожавшей ей войны со стороны Турции, Poccии и Швеции. Король созвал чрезвычайный сейм в Варшаве,⁵²² на который православные области прислали своих депутатов. На этом сейме депутат виленского братства Древинский, чашник земли Волынской, скааал речь, в которой яркими красками изобразил страдания православных. Речь эта произвела желаемое действие. Король утвердил сеймовую конституцию 1607 года, которой запрещалось преследование православных и, предоставлялась им полная свобода в отправлении богослужения. Успех этого дела возбудил сильное движение. ВВильне и во всей Белоруссии распространились слухи, что униатские митрополит и епископы принуждены будут отказаться от своих мест и бенефиций, а православные пастыри, о посвящении которых же узнали повсюду, войдут во все их права. Возбужденное этими слухами народное движение приняло большие размеры. Тогда польское правительство увидело, какую опасность создал для него патриарх Феофан и объявило как его самозванцем, так и поставленных им епископов самозванцами, изменниками и возмутителями народа. Заподозривая церковную правомерность патриарха, в то же время обвиняли его в соглашении с султаном ко вреду государства. В 1621 г., 22 марта, король издал универсал, которым Смотрицкий и Борецкий, равно как и другие поставленные патриархом Феофаном епископы, объявлены незаконными; вместе с тем всем верным подданным королевства предписывалось разузнавать, где находятся эти подозрительные люди, ловить их и покровительствующих им граждан и закдючать в тюрьмы. Так как Киев был защищаем казаками, то новопосвященный митрополит еще мог оставаться при своей кафедре: но прочие жили вдали от своих кафедр. Луцкий и перемышльский епископы остались в Киеве; холмский жил, кажется, в православном Мелецком монастыре на Волыни. Открытее и решительнее всех действовал полоцкий епископ Мелетий Смотрицкий, живший в Вильне, в Святодуховом монастыре. Он открыто совершал священнослужение, рукополагал священников и диаконов, рассылал огневые послания в полоцкой епархии и писал сочинения в защиту православных.

В промежуток времени между 1620 и 1632 годами, не признанная и даже осужденная правительством, но поддерживаемая народным духом, православная иерархия принуждена была скрываться, уклоняясь от открытой борьбы и открытого требования признания своих прав.

Вожди начавшегося возрождения заняли пока оборонительное положение, защищая законность своего поставления и тесно связанную с ней правомерность действий посвятившего их патpиapxa.

В 1621 году Смотрицкий издал сочинение под заглавием «Оправдание невинности (Werificatia niewinnosci)»,⁵²³ в котором доказывал, что Феофан истинный патриарх и рукоположенные им епископы поставлены без всякого нарушения церковных правил и гражданских, законов, что православные никогда не думали быть изменниками и бунтовщиками и что напротив униаты, отказавшись от послушания константинопольскому патриарху, приводят народ в смятение. При этом Смотрицкий заявлял, что он не против соединения церквей, но в то же время осуждал унию, поработившую западно-русскую церковь Риму и обязывавшую православных принять все отступления римской церкви от вселенского православия.

В ответ на это coчинение троицкие (униатские) монахи издали свое, под заглавием: «Двойная вина (Sowita wina)»,⁵²⁴ в котором доказывали древность зависимости западно-русской церкви от Рима, и возобновляли все прежние обвинения православных, выставляя их виновниками постигших их бед и угрожая лишением всех гражданских прав. Здесь говорилось также, что Мелетий давно выражал свою преданность римской церкви и обещал не только сам перейти в унию, но и располагать к тому же других своих единоверцев.

В виду возбужденного вопроса о древней зависимости западно-русской церкви, будто бы от Рима, святодуховские монахи издали новое сочинение – «Obrona Werificacii» – 1621 года. Автором его был тот же Смотрицкий. В нем он доказывал древность зависимости юго-западной церкви от Константинопольского патриарха, опровергал мысли своих противников о законности унии и защищался от нареканий в сочувствии будто-бы его унии.

Троицкие монахи, продолжая свои нападения, издали два новых сочинения: «Письмо к святодуховским инокам» (List do zakonnicow cerkwie S. tego Ducha) и «Examem Obrony» (оба 1621 г.). To и другое направлены против новопосвященных епископов и православных святодуховских монахов. Смотрицкий издал против этих сочинений «Elenchus pism uszczypliwych (0бличение писем ущипливых, едких)». В этом сочинении Смотрицкий доказывал, что посвящение епископов не нарушает патронатских прав короля, и защищал православное святодуховское братство, которое противники называли незаконным.

В 1622 г. Мелетий написал еще две сильных записки в защиту православных, из коих одна (Instificacia niewinnosci) послана была м. Иовом королю пред сеймом 1623 г., а другая (Supplicacia) прислана была на сейм православным дворянством Литвы и Польши.⁵²⁵ На сейме в Варшаве были м. Иов и Смотрицкий. Латинский гнезненский архиепископ предложил созвать собор для примирения православных с униатами: но pyccкие пастыри не приняли этого предложения. Мысль о соборе однако ж не была оставлена. За нее взялись светские люди и составили план примирения православных и униатов посредством избрания общего патриарха и учреждения в Литовско-Русском государстве особой патриархии. Униатский митрополит Рутский созвал собор в Новогрудке и от лица униатских епископов послал депутатов в Киев договариваться о предполагаемом церковном союзе. (А. 3. Р. IV. № 224). – Надо полагать, что Смотрицкий принимал не малое участие в содействии этому плану. Троицкий униатский архимандрит Антоний Селлява, написавший возражение (Antielenchus) на Elenchus Смотрицкого, говорит, что в то время обе стороны не соглашались в мнениях только о главенстве папы, a прочие разности считались уже незначительными. Последовавшее вскоре затем убиение полоцкого архиепископа Кунцевича совершенно изменило положение вещей.

Кунцевич с самого вступления в управление полоцкой епархией, в 1618 г., начал фанатически преследовать православных, подчиняя их своей власти и отнимая у них церкви и монастыри. Таковы были действия его в Могилеве, Орше и Полоцке.

Посвященный в полоцкие епископы и живший в Вильне Смотрицкий рассылал универсалы по епархии, объявляя Кунцевича низложенным. Кунцевич жаловался правительству. Смятение получило тем более грозные размеры, что Киев поддерживал Смотрицкого. Казаки настоятельно требовали признания Борецкого и Смотрицкого.

Увлекаемый фанатизмом, Кунцевич обратился к канцлеру литовскому Сапеге, укоряя его в недеятельности к распространению унии и приглашая принять сильные меры против православных. Но Сапега, хотя и католик, осудил образ действий Кунцевича, как противный Евангелию и вредный для польского правительства.⁵²⁶

В 1621 году 9 февраля, Сапега писал к митрополиту Рутскому: «не только я, но и другие осуждают то, что ксендз владыка полоцкий слишком жестоко начал поступать и очень надоел и омерзел народу, как в Полоцке, так и всюду. Давно я предостерегал его в этом, просил и увещевал, чтобы он так жестоко не действовал; но его милость, имея свои резоны, более упрямые, нежели основательные, не хотел принимать и слушать наших справедливых резонов. Дай Бог, чтобы последствия распоряжений и суровых действий его милости не повредили Речи Посполитой.»⁵²⁷ Кунцевич писал об опасностях, угрожающих его жизни. Канцлер в письме 12 марта 1622 г. отвечал: «на это можно сказать: каждый сам бывает причиной своего несчастья».⁵²⁸

Опасения Кунцевича сбылись. Возбуждение народа, доведенное до высокой степени, окончилось убиением фанатика в Витебске 12-го ноября 1623 года. Обвиненные в этом преступлении подверглись казни.

Униаты винили в этой смерти Смотрицкого. Митрополит Рутский проклял его. Смотрицкий оставил Вильну и отправился на Восток, будто-бы для исследования об истинной вере и церкви. По возвращении оттуда,⁵²⁹ в 1626 г., изменив уже православию, но еще не объявляя о том открыто, он увлек м. Иова и Петра Могилу, мечтая о способах соединения и примирения с униатами. М. Иов поручил ему изложить свои мысли письменно и обещал созвать для рассмотрения его предположений собор. Но Смотрицкий, вместо сочинения, которое способствовало-бы примирению православных с унией, написал такое, в котором обвинял западно-русскую церковь во множестве ересей и заблуждений и предлагал унию, как единственное средство к ее спасению. Смотрицкий назвал это сочинение «Апологией».⁵³⁰ Но так как митрополит не одобрил его, то Смотрицкий перевел его на польский язык и напечатал в 1628 г. в Львове с разрешения униатского митрополита. Ко времени предположенного собора, митрополит поручил одному из образованных духовных лиц, слуцкиму протоиерею Андрею Мужиловскому, написать разбор этого сочинения. Мужиловский издал свое сочинение в 1629 г. под названием «Антидот» (противоядие) именитому народу русскому».

В августе 1628 года собрался собор в Киеве. Смотрицкий, уступая общему против него раздражению и, может быть, опасаясь такой же участи, какую потерпел Кунцевич, подписал отреченье от своей «Апологии»;⁵³¹ но, возвратившись в Дермань, написал и издал в Львове Протест против этого отречения, как вынужденного опасностью, угрожавшей его жизни. Вслед затем он издал одно за другим два сочинения: «Паренесис (увещание) к виленскому братству и ко всему русскому народу (Napomnienie do narodo Ruskiego). Краков, 1629 года.» и «Экзетезис или расправа между Апологией и Антидотом». В первом из этих сочинений Смотрицкий прямо заявляет, что принял унию и убеждает к тому же виленских православных иноков; во втором нападает с бранью на Мужиловского и укоряет православных пастырей греческой и русской юго-западной церкви в еретичестве. Римляне с восторгом приняли эти сочинения, а сам Мелетий перевел их для папы на латинский язык.

Приниженное положение православных после смерти Кунцевича и сначала колебания, а потом отпадение от православия одного из передовых деятелей западно-русской церкви, дали униатам надежду на окончательное присоединение западно-русской церкви к унии. Еще в 1624 г. митрополит Рутский затевал собор православных и униатов для избрания общего патриарха на основании флорентийской унии (А. 3. Р. IV, № 224). Но православные не приняли этого предложения и собора не было.

В 1629 г., на сейме, снова возбуждена была мысль о созвании собора для изыскания средств к взаимному примирению православных с униатами. Особенно сильно настаивал на созвании этого собора Смотрицкий. Король издал универсал, чтобы униаты и православные в октябре того же года съехались на собор. Местом для собора назначен был Львов. Но православное шляхетство и казаки, полагая с уверенностью, что дело будет идти во вред православию, решительно воспротивились этому и публично, даже с угрозами, заявили об этом на предварительном соборе, бывшем в июне этого года в Киеве. В назначенное время униатские епископы прибыли в Львов в полном составе, за исключением полоцкого Селлявы и холмского номината Терлецкого. Но со стороны православных не было ни одного епископа: только несколько монахов виленского Свято- духовского монастыря и члены виленского братства – Древинский и князь Пузина. Собор, бывший затеей Смотрицкого, который также присутствовал на оном, не привел ни к чему, так как православные ни на что не хотели решиться без патриарха.⁵³²

В 1632 году умер Сигизмунд III, после 45 лет царствования. Смерть его была радостью для православных.

За год до смерти его умер Борецкий. Престол киевский занял добрый и честный, но престарелый и слабый Исаия Копинский. Между тем в это время выступил на сцену деятель энергический, с государственным умом и тактом, печерский архимандрит Петр (Могила). В 1632 году он выбран был депутатом от православной иерархии на избирательный сейм. В то же время западно-русское дворянство отправило на сейм послов, поручив им крепко стоять за свои права и особенно стараться о восстановлении прав, предоставленных православной вере. Волынские дворяне объявили, что не приступят к избранию нового короля до тех пор, пока их требования не будут исполнены.⁵³³ «Се мы днесь, – говорили русcкие послы на сейме, – уничтожены паче всех живущих на земли; не имамы князя, ни вождя, ни пророка, ни жертв, ими же могли бы умилостивить благосердного Бога... Но какая тому причина? Что терзает утробы наши? То, что права наши нарушены и вольность попрана, священные храмы, издавна сооруженные, иные запустели, иные и до ныне аапечатаны, дабы возбранить нам в оные вход для поклонения единому в Троице Богу».⁵³⁴

На польский престол избран был сын Сигизмунда Владислав IV.

Численность православных, и между ними знатных родов, была еще столь велика, и настояния их так сильны, что польское правительство признало не только справедливым, но и необходимым дать православной церкви независимое управление и затем разделить между православными и униатами как епископские кафедры, так и некоторые важнейшие монастыри.

Постановлением избирательного сейма, утвержденным потом дипломом Владислава IV, положено было: 1) быть двум митрополитам – православному и униатскому; 2) луцкую епархию немедленно отобрать от униатского епископа и отдать православному, а перемышльскую и львовскую отдать по смерти или перемещении тогдашнего униатского епископа; в великом княжестве Литовском отделить часть от полоцкой униатской епархии для православной, с наименованием последней мстиславской. Вместе с тем подтверждено православным свободное исповедание веры, совершение таинств, дозволение строить и починять церкви, заводить братства, богадельни, школы и типографии и свободное всем православным исправление общественных должностей. Дворянству предоставлено было избрание православных епископов и киевского архимандрита.⁵³⁵

Благодаря настоянию Петра Могилы, король подтвердил на варшавском сейме 1635 года диплом, данный на коронационном сейме 1632 года. Зубрицкий пишет, что это было успокоение мнимое: притязания и притеснения и со стороны латинников и со стороны униатов продолжались, только не с прежней жестокостью, по крайней мере до тех пор, пока живы были король Владислав и митрополит Петр (Могила).⁵³⁶

Митрополит Петр Могила считал своей заслугой, что по его старанию польское правительство признало древние права западно-русской церкви. Между тем некоторые новейшие историки обвиняют его в том, что он согласился на признание равноправности униатской церкви с православной. Но если правительство взяло уже под свое особое покровительство униатскую церковь, то, нам кажется, Могиле ничего не оставалось более, как заботиться о поддержании прав православной церкви по крайней мере наравне с покровительствуемой униатской, и что отказываясь от признания этих прав за униатской церковью, он ничего бы не приобрел и для своей церкви. Во всякомъ случае с этого времени православная западно-русская и униатская церкви в гражданском порядке признаны как две отдельные одна от другой церкви, каждая с своей особой иерархией и с своим особым устройством.

Польское правительство юридически признало существование православной церкви в государстве и это составляет бесспорную и великую заслугу Могилы. Он добился юридической санкции того, что фактически совершено было для поддержания и охраны русской церкви м. Иовом Борецким.

Постановление польского правительства о разделе епархий, монастырей и церквей, между православными и униатами встретило крайние сопротивления со стороны униатов и не было приведено в исполнение, по крайней мере, вполне. Назначенные для этого раздела комиссары, формально исполняя сделанное им поручение, действовали уклончиво, предоставляя самим тяжущимся сторонам разведываться между собой. К чему это приводило, можно судить по событиям в холмской епархии.

Между тем польское правительство чувствуя опасность, которая угрожала государству от разделения сил, памыслило еще новую попытку к слиянию русских с униатами, т. е. с латинством. В 1636 году Владислав IV-й, желая соединить унию и православие под одним управлением, окружной грамотой 5-го сентября к православному духовенству, львовскому и виленскому братствам, пригласил православных жителей Руси и Литвы вступить в союз с униатами и избрать по примеру Москвы особого патриарха.⁵³⁷ Могила не был против этого может быть и потому, что сам надеялся быть патриархом⁵³⁸ и тогда дал бы еще более прочное направление положению православной церкви. Но так как предвиделись чрезвычайные трудности соединить под одной властью православных и униатов, то попытка эта не привела ни к какому результату. Она имела однако ж то неблагоприятное последствие, что возбудила толки об измене митрополита православию. Лица, враждебные Могиле, усиливали эти толки. Обиженный митрополитом предшественник его, Исаия Копинский, писал в малороссийские монастыри, «что де одноконечно король польский и папы радные и ляцкие арцибускопы приговорили на сейме, что в их польской и литовской земле православной христианской вере не быть и христианские церкви поломать и книги русские вывесть; а киевский де митрополит Петр Могила веры христианской ныне отпал и благословлен де митрополит Петр Могила от папы римского ныне (1638 года) в великий пост в патриархи, будто ему быть патриархом христианской веры; а присягал де он Петр Могила королю и всем панам радным и арцибискупам ляцким, что ему христианскую веру ученьем своим попрать и уставить всю службу церковную по повелению папы римского и церкви христианской во всех польских и литовских городах превратить на костелы ляцкие, а в митрополиты в Киеве в Печерский монастырь на его Могилино место благословлен ныне Корсак, бывший владыка пинский; а быть де в киевском Печерском монастыре ляцким чернцам бернардинам, а в Никольском – восацом, а в Михайловском – доминиканам».⁵³⁹ Под влиянием этих известий малороссийские монахи начали переселяться в Poccию целыми братствами «со всем монастырским строеньем и животами». Из имений одного князя Вишневецкого в 1638 году ушли два монастыря – мужской Прилуцкий Густинский с 70-ю братиями и женский Ладинский Покровский с 50-ю сестрами. Монастырскую утварь, рухлядь и стада большей частью отбили у них уже на дороге люди Вишневецкого. (А. Ю. и 3. Р. III, № 72).

Переходное время породило много тяжб, но, по настоянию митрополита Могилы, в 1638 году сеймовой конституцией запрещено трибуналам утеснять разноверующих на судах, не затруднять для обидимых апелляции сейму. В 1641 году по жалобам греко-русских исповедников на притеснения и несправедливость трибунальных судов, все духовные дела, по силе учиненной тогда на сейме конституции, изъяты из трибуналов и перенесены в королевский реляцийный суд.⁵⁴⁰

В 1647 году сеймовой конституцией определены комиссары для приведения в действие того, что постановлено пунктами на избирательном сейме в 1632 году, т. е. возвращения православным отнятых у них униатами епархий и церквей. Постановление это, однако ж, не было и теперь приведено в исполнение. Но – нужно отдать честь справедливости и великодушию короля Владислава IV, который четырьмя конституциями 1635, 1638, 1641 и 1647 годов старался защитить и охранить утесняемых неунитов, хотя сам за то подвергся неудовольствию гонителей и до ныне ими осуждается».⁵⁴¹

До сих пор по крайней мере не было сеймовых постановлений, прямо враждебных православным. Но с половины XVII века начинается поворот в другую сторону, т. е. правительственное, открытое, систематическое преследование православных, с целью привлечения их в унию или латинство.

Невыносимые притеснения русских поляками вызвали с их стороны двинжение в защиту своей народности, веры, свободы. Движение началось среди казаков. В короткое время своего подданства Польше они уже испытали всю тягость невыносимого гнета своей новой властительницы. Речь Посполитая тиранила казаков, объявляя их бунтовщиками и осуждала в рабство. Поляки обманом захватывали многих гетманов и других начальников казацких, отвозили их в Варшаву, где предавали ужасным казням.⁵⁴² У казаков отняли все права, какие дал им Стефан Баторий. Наконец, в 1638 году сейм постановил сравнять украинских казаков с польскими крестьянами и назначить для управления ими комиссаров, с неограниченным правом жизни и смерти. Но еще десять лет после этого Малороссия принуждена была переносить свою долю – попрание всех гражданских прав и рабство в полном смысле этого слова, – пока не явился вождь, который повел ее к свободе.

После Владислава IV († 10-го мая 1648 года) на престол польский избран брат его,⁵⁴³ Ян Казимир, бывший с 1643 года монахом в Риме и возведенный в 1646 году в кардинальское достоинство. Начавшееся незадолго до смерти Владислава казацкое восстание приняло страшные размеры. Хмельницкий одержал надпольскими войсками несколько побед, а казацкие загоны опустошили Волынь и Подолию, подвергая поляков и евреев страшным казням. Среди таких успехов казацкого оружия, 10-го августа 1649 года заключен был казаками Зборовский⁵⁴⁴ договор с Польшей, на весьма выгодных условиях для Южной Руси и казаков. По условиям этого договора православной церкви во всех западно-русских областях и в литовском княжecтве оставлялись все ее древние вольности и маетности, а митрополиту киевскому предоставлялось право присутствовать в сенате наравне с польским примасом.⁵⁴⁵ Но государственные чины Польши отказались утвердить этот договор, а прибывший в Варшаву для присутствования в ceнате киевский митрополит Сильвестр Коссов подвергся только оскорблениям.

В 1651 году вновь вспыхнула казацкая война. Казаки не всегда были счастливы и 29-го июня потерпели большое поражение под Берестечком (Кременецкого уезда).

Чтобы понять ход дальнейших событий, нужно взять во внимание, что в Малороссии не мало было людей, особенно из высших сословий, которые надеялись сохранить свои имущества в союзе с Речью Посполитой. Во главе их стоял Виговский, войсковой писарь, кровный поляк, проникнутый аристократическими тенденциями и в то же время пользовавшийся величайшим доверием Хмельницкого. Партия эта держала сторону панов и готова была на всякие меры к ограничению вольности казацкой и закрепощению их за панами. Понятно, что это не могло нравиться казакам, так как они всего меньше хотели быть холопами у польской шляхты. Зборовский договор польстил было их рыцарской и народной чести, но сила вещей принудила Хмельницкого понизить свои требования: 18-го сентября 1651 года гетман заключил с Польшей другой договор под Белой Церковью, по которому число городовых или реестровых казаков уменьшено до 20000, а остальные, выписанные из реестров, теряли свои права и обращались в холопов, вполне зависевших от шляхты.⁵⁴⁶ Это произвело на Украйне сильное движение, которому надо было дать выход. Папская партия тянула к Польше, но народ не хотел и слышать о Польше. Чувство народности и единство веры обращали его к России. С этого времени началось переселение малороссиян с западной стороны Днепра на восточную и образование там новых малороссийских полков – ахтырского, сумского, харьковского и изюмского. Между тем и гетман туда же обратил свои взоры и ударил челом царю Алексею Михайловичу о принятии Малороссии в русское подданство. 1-го октября 1653 года царь созвал земский собор и объявил ему о ходатайстве гетмана. Собор приговорил принять казаков в русское подданство; а в январе 1654 года в Переяславле и Киеве вся Малороссия приняла присягу на подданство Poccии.⁵⁴⁷

Польша не могла смотреть равнодушно на это присоединение. Начались кровавые опустошительные войны за обладание Малороссией, пока, наконец, обе державы, изнуренные войной, не заключили перемирия (Андрусовский)⁵⁴⁸ договор 30-го января 1667 года) на 13 с половиной лет, по которому Poccия отказалась от правой стороны Днепра и Белоруссии, но приобрела Смоленск, Северскую область и Восточную Малороссию с Киевом. Днепр принят границей между Poccией и Польшей.

В 1669 году Ян Казимир отказался от престола. Двадцать лет правления его были непрерывным рядом несчастных войн, оторвавших от Речи Посполитой Лифляндию, Пруссию, Смоленское и Северское княжества и Заднепровскую Украйну. С другой стороны, чудовищное усиление аристократии, борьба партий, религиозная нетерпимость иезуитов подтачивали в самом корне жизненные силы страны, некогда могущественной. Утомленные внешними войнами и внутренней борьбой, Ян Казимир сложил с себя венец, тяжесть которого не мог нести более. Он был последним королем из династии родственной Ягеллонам по женской линии. С ним окончилась в Польше династия Вазов, правление которой было началом падения Речи Посполитой. Семена, брошенные на почву ее Сигизмундом III, принесли горькие плоды. После Яна Казимира поляки просили царя Алексея Михайловича дать им на престол своего сына, надеясь этим возвратить Польше все отторгнутые от нее области; но эта честь была отклонена. На престол польский избран поляк, или, как говорили, пяст, князь Михаил Корибут Вишневецкий (1669–1673),⁵⁴⁹ оказавшийся государем слабым, неопытным в политике. После него выбран был в короли великий гетман Ян Cобиесский (1674–1696).⁵⁵⁰

Над Малороссией пронеслось 20 лет войны. Во время усобиц казацких, войн Poccии с Польшей и особенно во время татарских нашествий, города были опустошены, обители и церкви разрушены, имущество их расхищено; множество народу избито или отведено в плен татарами. Никогда еще людей так не имано – писал нежинский протопоп Адамов в 1666 году к Мстиславскому епископу Мефодию в Москву – как ныне неисчетно погнано в неволю: только свободи Господи».⁵⁵¹ Величко, спустя несколько лет проходивший этими странами, писал: «видех пространние тогобочие украйно-малороссийские поля и розлеглые долины, лесы и обширные садове и красные дубравы, реки, ставы, озера запустелые мхом, тростием и непотробной лядиной зарослые. Видех же к тому на разных там местцах много костей человеческих, сухих и нагих, тилько небо покров себе имущих, и рекох в уме: кто суть сия? Тех всех, еже рех, пустых и мертвых насмотревшися, поболех сердцем и душой, яко красная и всякими благими изобиловавшая земля и отчизна наша, Украйна Малороссийская, в область пустынь Богом оставленна, и насельницы ее, славные предки наши, безвестны явишася».⁵⁵² Православные обеих сторон Украйны уже сжились было с мыслью, что Poccия удержит за собой всю Малороссию; но надежда эта не сбылась и повергла православных, оставшихся за рубежом, «в короне живущую Русь», в страшное горе. Наученные опытом, они боялись, что не только отнимут у них маетности и угодья, наданные казацкими гетманами и другими ревнителями веры, но искоренять и самую веру, как искоренили в Полоцке и Витебске; «а статьями на разговорах не обережено православия неведомо для чего».⁵⁵³

Последовавшие события оправдали их опасения. Русское дворянство, спасая жизнь и имущество, перешло в латинство. Выгнанная из-за Днепра польская шляхта осела в Западной Украйне, вступив в челядь знаменитых магнатов, владевших там обширными и плодоносными землями. Народ остался без опоры. Сношения с Россией навлекали подозрение и новые преследования.

По церковным делам Украйна зависела от константино-польского патриарха. Но в 1676 году сейм воспретил ставропигиальным братствам сноситься с константинопольским патриархом и представлять на его решение дела, касающиеся веры.⁵⁵⁴ Братства должны были подчиниться местным епископам, а в случае нежелания исполнить это требование, должны были представлять спорные вопросы на обсуждение гражданских судов. В то же время сейм воспретил православным всех сословий, под опасением смертной казни и конфискации имуществ, отлучаться за границу Речи Посполитой, мотивируя это постановление тем, что многие из православных, уезжая к константинопольскому патриарху под предлогом совещания с ним о делах церковных, сообщают сведения о делах Речи Посполитой. Постановление это вредно было для православных в том отношении, что обессиливало народ, сосредоточивая всю силу в епископе. В случае принятия епископом унии, братства уже не могли относиться к патриарху и не имели для себя никакой внешней церковной опоры.

Вслед за тем придуманы были новые меры для привлечения православных к унии. «Честолюбивый львовский епископ Иосиф Шумлянский, пользуясь тем обстоятельством, что Киев был отделен от Польши, и выставляя на вид, что православные, подданные польской короны, не имеют своего верховного пастыря, решился выпросить себе у польского правительства администрацию митрополии в областях Речи Посполитой и, чтобы вернее достигнуть этого, дал присягу в том, что признает над собой власть папы. В расчете своем он не ошибся. Король назначил его администратором киевской митрополии в областях Польши. В то же время принял унию один из сподручников Шумлянского, добивавшийся перемышльской епископской кафедры, которую потом и получил, Иннокентий Винницкий. Когда таким образом уния приобрела два важнейших епископских престола, казалось возможным возобновить попытку общего соединения всех православных русских польской короны в одну униатскую церковь. Король Ян Собиесский хотя не такой фанатик, как Сигизмунд III, однако ж горячо взялся за это святое дело и универсалом от 19-го октября 1679 года приглашал митрополитов, епископов, настоятелей монастырей и все духовенство униатское и православное, а также и светских лиц, в Люблин на дружелюбное совещание, которым должны быть разрешены все несоглаия и споры между униатами и православными; на самом же деле «по своему усердию и унитскому желанию хотячи Русь православную, под державой короны польской обретаючуюся, на унию преформовати».⁵⁵⁵

Съезд назначен был на 14/24 января 1680 года. Православные крепко боялись этого дружелюбного совещания и дали своим депутатам инструкции не вступать ни в какие соглашения с униатами. Униатское духовенство и иезуиты употребляли все усилия для привлечения православных в единение с римской церковью. Униатский митрополит Киприан Жоховский, в сослужении с епископами владимирским, холмским и пинским, 26 января совершил торжественное богослужение, на котором старший минский, ксендз Киприанович, говорил проповедь о мире; а 28 января за богослужением в латинском костеле, проповедник – иезуит похвалял восточную церковь и заключал тем, что кто не держится догматов восточной православной церкви, тот не получит спасения. Православные однако ж не поддались ни на униатсеие, ни на иезуитские обольстительные предложения и объявили, что в делах веры ничего не могут предпринять без сношения с константинопольским патриархом.⁵⁵⁶ Таким образом люблинский съезд не привел к желаемой цели.

Не достигши на этот раз успеха, Шумлянский не оставил своего предприятия и в 1681 году представил новый проэкт и новые условия соединения с римской церковью.⁵⁵⁷ Но этот проект не имел дествия. Тем не менее, согласно принятому плану, православные престолы заняли епископы, втайне принявшие унию и обязавшиеся содействовать ее распространению, а Шумлянский управлял киевской митрополией под видом православного первосвятителя. Польское правительство поддерживало все его меры к окончательному искоренению православия в Южной России. Последствия их были очень печальны для православных епархий Львовской, Перемышльской и Луцкой, обращенных одна за другой в униатские.

Московский договора 1686 года 6 мая утвердил за Poccией, на вечные времена, все земли, приобретенные ей от Польши в 1654–1655 г. – с Киевом, Черниговом, Смоленском и другими 56 городами. Но правая сторона Днепра, Киевская область, Волынь и Подолье остались еще на полтора века за Польшей и получили название Польской Украйны.

Договор вечного мира, кроме сделанных Pоссией важных приобретений, имел еще то весьма важное значение, что предоставил Poccии право вмешательства в отношения Польши к ее православным подданным и подчинял наблюдению русского правительства положение и ход дел по так называемому диссидентскому вопросу, имевшему для Речи Посполитой такое роковое значение. В IX статье этого договора сказано было: «великий государь, его королевское величество, церквам Божиим и епископиям луцкой, галицкой, перемышльской, львовской, белороссийской, и при них монастырям, архимандриям виленской, минской, полоцкой, оршанской и иным, игуменствам, братствам, в которых обреталось и ныне обретается употребление благочестивой грекороссийской веры, и всем тамо живущим людям в короне Польской и в великом княжестве Литовском, в той же вере остающимся, никакого утеснения и к вере римской и к yнии прииуждения чинить не велит и быти то не имеет; но по давным правам во всяких свободах и вольностях церковных будет блюсти, и вышепомянутым епископам в короне Польской и в великом княжестве Литовском пребывающим по духовному их чину и обыкновению довелось приимати благословение и рукоположение от киевского митрополита, и то никому из них власти его королевского величества вредить не имеет».⁵⁵⁸ Таким образом: 1) православным в польской державе объявлялась полная свобода исповедания веры и отправления богослужения; 2) епископы православных епархий в польской короне ставились в духовную зависимость от киевского митрополита; вместе с этим, в силу самого договора 3) русскому правительству предоставлялось право наблюдения за исполнением его, следовательно право заявления ходатайства и даже требования относительно нужд православных, если бы они подверглись стеснениям. В связи с этими обстоятельствами изъявлено было и константинопольским патриархом согласие на подчинение Киевской митрополии власти всероссийского (московского) патриарха.

Понятно, что этот договор не мог нравиться полякам. Не говоря уже о религиозном фанатизме, они не могли не видеть в нем оскорбления для своей народной гордости и вмешательства иностранного правительства в их внутренние дела. Мы увидим, какая политика с их стороны развернулась в отношении к этой статье договора.

Первую интригу повел заинтересованный ближайшим образом в этой перемене дел адми нистратор митрополии, львовский епископ, Иосиф Шумлянский. Желая сохранить за собой власть, ускользавшую из рук, и в то же время не желая подчиняться московскому патриарху, он начал возбуждать духовенство и шляхту к отторжению от власти московского патриарха и к принятию унии.

Пособником его явился перемышльский епископ Иннокентий Винницкий, бывший одного с ними образа мыслей и еще в 1681 г. давший тайно обязательство принять унию. В 1692 году бывший при польском дворе посланник, дьяк Борис Михайлов, доносил в посольский приказ, что «по подлинному его осведомлению, перемышльский епископ Винницкий принял самовольно унию». После того киевский митрополит (Варлаам Ясинский) доносил, что «Винницкий, учинясь униатом, всем православным священникам чинит насилие и принуждает с собой в унию».

В то же время посланник сообщал, со слов благочестивых людей греко-российского исповедания, львовских жителей, что «епископ львовский Шумлянский призывал к себе из тех благочестивых людей первых мещан и говорил, что будто король польский универсал свой выдать хочет, чтоб ему, Шумлянскому, со всей его епископией быть в униатстве, также как учинил перемышльский епископ Винницей, и они де ему о том как советуют, а он Шумлянский противиться королю не ведает как; и тем всех львовских жителей привел в великую печаль». «После того призвав к себе благочестивого шляхтича Юрья Попару,⁵⁵⁹ говорил, что прислан королевский указ, дабы он к унии сам приступил и шляхту и мещан к тому склонял, чтоб быть в унии всем».

Посланник заявил об этом протест польскому министерству: но оно отвечало, что «Виннцкий и с ним шляхта многая приступили к римскому костелу добровольно сами, познав в той вере самую истину, и тому их доброму намерению королевское величество и Речь Посполитая воспретить не могут и права Польше не позволяют».

В 1693 г. посланник имел конференцию с польскими министрами о чинимых в Польше и Литве грекороссийского исповедания людям обидах и обращении в унию. Сенаторы отвечали: «вера-де как ваша, так и наша, одна, и кто есть отщепенцы от главы, о том им с ним, посланником, спороватца не надлежит; только кто истину познает и к добру главнейшему пристанет, и тех отогнать от Бога не можно; а неволи-де от короля и ни от кого в государствах их нет, и говорить и вступатца в такие дела и договорам в нарушение вменять не пристойно; да и зело удивительно, что де вы у себя вздумаете и намерите, то бы так и было; а король и они сенаторы в государствах Российских по своей воле ничего не желают и говорить по своему изволу стыдятся и не смеют. И что в договоре описано о людях греко-российского исповедания, токмо об одной королевизне, а не о шляхетских вечных маетностях; и кто из панов в маетностях своих отменить что похочет, указать никому не возможно». Сенаторы объяснили еще и то, что, в противность договору, иезуитов «начальнейших законников» выслали из Москвы и что «в римской вере неволя и запрещение: однако ж они в том не указывают.

В 1694 г., бывши на конференции у гетмана коронного Яблоновского, посланник настаивал, чтобы перемышльского епископа Винницкого выслать из епархии вон, и церкви и монастыри возвратить людям греко-российского исповедания, а епископа избрать нового, кого между собой изберут. И они все сказали, что того никогда не будет и «чтоб посланник предлагал другие дела».

В 1696 г. 17 июня скончался Ян Собиесский от паралича, в Вилланове.⁵⁶⁰ Знаменитый полководец, сделавшийся королем, тяготился бременем правления, которое было ему не под силу. Жена его, Мария Казимира д’Аркиен, француженка из фррйлин блестящего двора королевы Луизы,⁵⁶¹ вышедшая за короля вдовою после брака с Яном Замойским, воеводой киевским и сендомирским, жила умом французского посланника Полиньяка, и сумела в одно и то же время внести раздоры в семейную жизнь и отвратить любовь поляков от своих детей. При избрании нового короля, французская партия предлагала своего кандидата: но поляки слишком помнили Валуа, чтобы еще раз подвергнуться подобному позору. Наконец выбор упал на курфюрста саксонского Фридриха Августа II-го. Так началось в Польше Саксонское правление, продолжавшееся около 70-ти лет.

Август II воспитан был в лютеранской вере; но после, из политических видов, принял католичество. Уже поэтому он не мог быть фанатиком; напротив, все располагало его к справедливости в отношении разноверных подданных. Но по польским правам он не мог ничего ни предпринять, ни сделать без сейма, а на сеймах все голоса были против схизматиков. И в личных качествах короля не было основы для справедливых и разумных действий. Гуляка и развратник, как его называют польские историки (Bobrzinskiego, Dzieje. Polski, II, 254), он думал более об удовольствиях, нежели о деле и ввел в польские нравы распущенность, какой не было до того времени.

Между тем последовала открытая измена галицких епископов, оторвавшая от православной церкви целую область с двумя бильшими епархиями. В 1700 г. прибыл в Варшаву львовский епископ Шумлянский и заявил пред королем о своем желании принять унию. Прибывшие из Львова православные, бывшие у посланника Любима Судейкина, говорили, что «если Шумлянский к унии приступит, то и все христиане, обретаюнщиеся в Польском государстве, принуждены будут к тому же, и погибнет в том не мало тысяч душ христианских. Однако ж они, сколько их мочи будет, никогда добровольно в унию быть не желают». Бывшие в то же время в Варшаве, архимандрит Дионисий Жабокрицкий, номинат луцкой епископии, да игумены Почаевского монастыря Иосиф Исаевич и Бельского монастыря Сильвестр Тронцевич, говорили посланнику, что «ныне благочестивым горше прежнего чинится гонение и ко унии принуждение, а за них-де кроме царского величества стоять иным не кому». В Троицын день состоялось присоединение Шумлянского к унии. «В капуцинском костеле, что построил бывший король, во время мши (обедни), которую отправлял кардинал примас, Шумлянский учинил пред престолом присягу на униатство, чтоб благочестивых греко-российской веры людей в русских краях привесть ему до унии: при которой его присяге были все сенаторы и водили его убранного до алтаря в мантии бискупской; и по той явной присяге и отступлении от благочестия, ради удоверствия его, подписался он, Шумлянский, на престоле, на все статьи, которые до унии надлежат. И сенаторы все ему Шумлянскому поздравляли; а потом он Шумлянский, отступя от престола, сидел в лавке и слушал мшу». Прибыв в Львов, Шумлянский начал насильно отбирать православные церкви и принуждать благочестивых на унию. Коронный гетман Яблоновский, каштелян краковский, придал ему на устрашение благочестивых свою гвардию. Из Львова с плачем писали об этом к русскому посланнику. По настоянию посланника король дал указ Шумлянскому прекратить насилия и возвратить православным отнятые церкви: но бискуп перемышльский, канцлер великий коронный, который был тогда номинатом бискупства краковского, наровя Шумлянскому, не приложил к королевскому листу коронной печати, и так оный королевский лист затем препятствием в действо не произведен».⁵⁶²

При начале великой северной войны, Петр назначил в Варшаву чрезвычайным посланником и полномочным министром князя Григория Федоровича Долгорукого. Цель посольства была политическая – склонить короля Августа к взаимным действиям против шведов. Но в 1704 г. шведский король Карл XII, заняв Варшаву, лишил Августа II-го короны и с произволом победителя возвел на польский престол познанского воеводу Станислава Лещинского. Князь Долгорукий составил в пользу Августа конфедерацию в Сендомире, но в этот раз не мог поддержать короля, против которого вооружились его собственные подданные.⁵⁶³

Новый король Польши, Станислав Лещинский, держался с помощью шведских войск. Но после того, как полтавская битва решила судьбу Карла XII, Август опять возвратился на польский престол. Станислав Лещинский удалился сперва в Швецию, потом во Францию, где жил частным человеком, получив от судьбы только то утешение, что дочь его Mapия Лещинская сделалась (в 1725 г.) супругой французского короля Лудовика XV.

В 1710 г. Царь отправил в Могилев стольника Богуслава Шипневского, в качестве комиссара, для охранения православных от обид и притеснений.⁵⁶⁴ Узнав об этом папа Климент XI, буллой от 22-го ноября 1710 г., просил короля избрать комиссаров для исследования, кто кого больше обидел, pyccкие-ли войска униатов в великом княжестве, или униаты православных, и просил кородя принять меры к защите базилиан.⁵⁶⁵ Русский посланник в Варшаве, князь Долгорукий, получил приказание настоятельно домогаться у Речи Посполитой, чтобы как на львовскую, так и на прочие благочестивые епископии, никто из униатов допущен не был, а были-б посвящены из благочестивых монахов.⁵⁶⁶ Но эти домогательства не имели успеха. Львовская епископская кафедра уже занята была открытым отступником от православия, Шумлянским. Перемышльская епархия еще прежде обращена в униатскую. Наконец в 1712 г. угасла православная епископия в Луцке. С падением ее осталась одна только православная белорусская епархия, которой суждено было дожить до падения Речи Посполитой.

В 1716 г. заключен был Петром I-м трактат с Польшей. Король саксонец, доведший своих подданных поборами на содержание саксонских войск в Польше до возмущения, принужден был обратиться к посредничеству иностранных держав для своего примирения с Речью Посполитой. Русский посол князь Долгорукий предъявил при этом требования о возвращении православным захваченных униатами епархий, но требования эти не были уважены. Затем, по поводу вопроса о диссидентах – реформатах в Мазовии, постановлено было, чтобы церкви, построенные вопреки конституциям, были уничтожены и чтобы те, которые различного в вере мнения, «во время настоящей шведской войны», не имели никаких ни публичных ни частных собраний, не произносили неприличных проповедей и не пели никаких вредных песней. Трактат этот имел для православных в Польше и Литве весьма вредные последствия. Конституция 3-го ноября 1716 г., утвержденная в ограниченном смысле по отношению к мазовецким диссидентам, и при том на время войны, распространена на всех православных Короны и Литвы и сделалась, как впоследствии выразился Петр 1-й, претекстом для оправдания постоянных гонений на них.⁵⁶⁷

Последующие 16 лет царствования Августа II были бедственны для православных. Желая устранить вмешательство русского правительства в религиозные дела Польши, религиозный фанатизм поляков, подстрекаемый и руководимый иезуитами, предпринял меры к совершенному подавлению русской народности в Польше и к прямому совращению православных в латинство.

В 1717 году появился проект, представленный сейму и разосланный на сеймики, об окончательном истреблении русской веры и народности в Русских областях Польши, обрекая на это уничтожение не только православную, но н униатскую веру, которая все же была русской. Проект предлагал не допускать русских дворян ни к каким государственным должностям, не заводить с ними никакой дружбы, разве для своей выгоды; не допускать их получать просвещение, и оставляя в невежестве доводить до нищеты и крайнего презрения; дозволять жидам селиться в русских городах, «ибо жиды, по природной своей пронырливости, приберут в свои руки все доходы и, вытеснив русских из городов в предместья, вышлют их на барщину»; епископов назначать таких, которые находятся в связях с фамилиями римского исповедания и не допускать к заседанию в сенате, а попов оставить без образования и в невежестве, дабы они сами не могли знать начала своихъ обрядов и не могли научать народ, что эти обряды происходят от св. отцев; лучшее средство для этого держать их в крайней бедности, изнурять всякими поборами, чтобы не могли запастись схизматическими книгами, и стеснить так, чтобы они не могли ни повышаться, ни думать, ни делать, что пожелают: те и друпе должны быть подчинены ревизии латинских прелатов, дабы за непристойное поведение были публично наказываемы; сыновей попов не допускать до образования и потом, как не получивших образования, обращать в крестьянство;⁵⁶⁸ крестьянским сыновьям запретить учиться в школах. Чтобы оправдать такой образ действий, полезно собрать все встречающиеся в схизматических обрядах несообразности, оскорбительные слова и действия против римлян, а если бы этого не было достаточно, разглашать хорошо обдуманные против них вымыслы; а еще полезнее секретно распространять от имени их попов или же самих владык русские сочинения, вредные Речи Посполитой, имени польскому и католической вере. Все эти меры нужно начать с тех уголков страны, где больше католиков, чем русинов; в случае возмущения, если трудно будет предавать смерти или усмирять бунтующих, не должно жалеть отдавать их в рабство татарам, а оставшийся край заселять народом польским и мазовецким.⁵⁶⁹

Неизвестно с точностью, когда составлен был этот проект. В некоторых списках есть пометка – 1717 год. Но в это ли время он составлен, или раньше, или позже, во всяком случае можно сказать без преувеличения, что по крайней мере с половины XVII и во все продолжение XVIII века он был для поляков основой действий по отношению к православным и униатам. Изложенные в нем мысли вообще составляли систему политики иезуитов и поляков. В проекте только прямо и открыто выражено было то, чему всегда, с самого появления иезуитов в Польше и начала унии, следовало польское правительство.

В начале 1718 г. православные монастыри Литвы и Белоруссии обратились к государю Петру I-му с жалобой, что они терпят великое и нестерпимое гонение и что поляки всеконечно хотят истребить святое благочестие, и если вскоре не получат помощи, то православие святое как в королевстве Польском истреблено, так и в великом княжестве Литовском в конец искоренится, и остающимся благочестивым в различные страны разбегнутися нужда будет». Государь послал к королю (от 9 марта) грамоту, которою поставлял ему на вид не только нарушение, через такие гонения православных, договоров вечного мира, но и всех прав народных и прав «совести: ибо совесть человеческая единому Богу токмо подлежит и никакому государю не позволено оную силой в другую веру принуждать». В то же время князю Долгорукому поручено было сделать королю надлежащие представления, а на будущем сейме стараться, чтобы в конституции внесено и подтверждено было о свободном отправлении православной веры и чтоб в конституции описаны были монастыри, принесшие упомянутую жалобу, дабы они на унию насильно превращены не были.

Ближайший сейм был в том же году в Гродно. Неизвестно, были ли сделаны на еном представления о православных: но диссидентский вопрос вступил еще в худший фазис. Сейм требовал выступления русских войск из Польши. Послом от Виленского воеводства был Петровский, реформатского исповедания. По поводу его заявления в интересах России, сейм, в противность постановлению 1661 года, лишил его голоса, как схизматика, и вместе с тем лишил диссидентов права быть избираемыми на сейм послами. С отнятием у них этого права легко было издавать против диссидентов всякие законы, потому что они не могли этому противиться.

Подобные же жалобы были в 1719 г. от старосты гомельского Красинского и в 1720 г. от белорусского епископа Сильвестра князя Четвертинского. Не обретается под солнцем утеснение, писал белорусский епископ, каковое от веков давных распространяющаяся древняя вера грекороссийская в странах короны Польской и великого княжества Литовского давно терпит. Постановления, данные в пользу ее, не изменяются ни в одном пункте, но день ото дня замышляются способы к крайнему ее оскудению и разорению. На сейме нынешнем прилежно смотрели, чтоб не был кто послом из православных. Видя благополучные и счастливые его царского величества повеления, римляне не смеют нас публично вдруг искоренить, но однако ж, часто нас гоня, угрожают и в судах приватных подводить под конституцию варшавского сейма об арианах и прочих еретиках». По этим жалобам Государь поручил бывшему в Poccии послом от Речи Посполитой, воеводе мазовецкому Хоментовскому и русскому послу в Варшаве князю Долгорукому сделать правительству надлежащие представления. В этот раз настойчивость Русского двора увенчалась некоторым успехом. 28 ноября 1720 г. король Августъ II издал привилегии в защиту оставшейся еще белорусской enapxии и православных церквей и монастырей в воеводствах и поветах великого княжества Литовскаго.⁵⁷⁰ Православные Польши и Литвы принесли канцлеру графу Головкину благодарность за такое о них заступление и, выставляя заслуги в этом деле бывшего переводчиком при русском посольстве Игнатия Рудаковского, просили назначить его комиссаром или резидентом, дабы он мог иметь ближайшее наблюдение за неприкосновенностью православных церквей и монастырей в Литве и Польше. Ходатайство их было уважено, но радость о дарованной привиллегии скоро прекратилась. Гонения пошли еще с большей силой.

Созванный в том же 1720 г. униатским митрополитом Кишкой собор в Замостье провозгласил унию единственной законной церковью греческого обряда в Речи Посполитой. Все захваченные униатами епархии, монастыри и церкви, объявлены законно принадлежащими унии; положено принять меры к обращению на унию белорусской епархии, а также и остающихся вне унии церквей и монастырей.

С этих пор преследования направляются главным образом на последнюю оставшуюся в православии белорусскую enapxию. Тяжким оскорблениям не один раз подвергался даже белорусский епископ Сильвестр князь Святополк-Четвертинский. В 1722 году он прибыл в Москву, где был в то время Государь, и с горьким чувством изложил полученную им личную обиду. Виновником ее был шляхтич Свяцкий, принуждавший священника своей вотчины в Оршанском повете к унии и подвергший его ужасному пстязанию несколькими стами палочных ударов. Епископ, встретившись с Свяцким на дороге подле Могилева, стал говорить ему об обидах священника. Свяцкий бросился на Сильвестра с саблей и нанес ему два удара и ранил в руку. Государь приказал своему министру в Bapшаве, князю Сергею Григорьевичу Долгорукому,⁵⁷¹ послать в Могилев комиссара Рудаковского и поручить ему наследовать о всех обидах и гонениях для доказательств при комиссии или где потребно будет, а от польского правительства требовать комиссаров для разобрания обид, наносимых православными. В помощь Рудаковскому придан из московского Заиконоспасского монастыря учитель иеромонах Иустин Рудинский. В грамоте же королю и Речи Посполитой, от 2 мая. Государь советовал выслать и с своей стороны на границу комиссаров. «Если же, паче чаяния, по этому нашему представлению и прошению удовлетворения по силе договора не последует, то мы будем принуждены сами искать себе удовлетворения».⁵⁷² В то же время канцлеру графу Головкину повелено было дать знать об этих гонениях в Рим кардиналу Спиполи, для представления о том папе. «Его величество в своей империи – говорилось в этом сообщении – не допускает чинить никакого препятствования в отправлении духовным римского исповедания, паче же им позволяет всякую свободность и костелы. А ежели католики польские и литовские непрестанут такое гонение чинить христианам греческого закона, принуждая их с таким непристойным насилием к унии, то его величество принужден будет против своего намерения повелеть, в репрессалию оного, духовным латинского закона, в Poccии обретающимся, отправление того закона запретить».⁵⁷³

Между тем обратился к Императору прусский король с ходатайствовом, за гонимых в Польше протестантов. Взоры всех диссидентов Речи Посполитой обращены были к русскому царю. Таким образом поднимался общий диссидентский вопрос и принимал грозные размеры.

Король принужден был издать грамоту в защиту православных, с преданием виновных в нанесении им обид суду. Но от назначения комиссаров уклонился, говоря, что не может сделать этого без сейма.

Настойчивые и на первой поре успешные действия Рудаковского еще более возбудили фанатизм поляков и униатов. Новому оскорблению подвергся и белорусский епископ. В марте 1723 г. поехал он в Кутеинский монастырь, в котором некоторые из монахов волновались, заявляя о своей готовности принять унию. Епископ пригласил с собой комиссара Рудаковского. Но, как только они прибыли туда, шляхта, по наущению монаха Михаила Кобрынца, устремилась на монастырь, выломала ворота и с страшным насилием нападши на епископа и комиссара, била их саблями, плашмя, стреляла из пистолетов и из ружей, а слуг кольями и каменьями на смерть била. Продержав епископа и Рудаковского под саблями 14-ть часов, потом привели к нимъ до смерти изувеченного священника, у которого будто бы перехвачены письма их в Литву. Писем не нашли: он успел передать их до своего задержания; но епископа и комиссара держали под стражей, откуда они и послали к Государю слезную жалобу. «Там бьют, писал белорусский епископ в донесении Государю, на другом месте церкви отъемлются, слуг увечат, лошадей, рухлядь, доходы грабят, а самого меня в заключении держат. Слезно прошу показать над бедным милосердие и помощь, отмстить обидам неприятелей наших, да не рекут язы́цы: где есть Бог их».⁵⁷⁴

Фанатизм униатский не знал никаких границ, a насилие измышляло всякие формы истязаний и насмешек. Униатский смоленский архиепископ Друцкой Соколинский, живший в поместьях своих в Белоруссии, желая увеличить свою крайне малочисленную паству, нападал на православные церкви и насильственно обращал их на унию. В марте 1723 г. он наехал вооруженной рукой на две благочестивые церкви в Мстиславле и тирански мучил православных, защищавших свою святыню. Рудаковский жаловался на это униатскому митрополиту Кишке: и тот не одобрил буйных поступков своего епископа. Рудаковский предлагал даже схватить этого свирепого гонителя восточной церкви и увести в Poccию под предлогом, что незаконно титулуется архиепископом смоленским и северским.

В Минске униатский архимандрит Августин Любенецкий, поймав монаха благочестивой веры, который пришел в униатский монастырь получить плату за свою работу (резную икону), остриг ему волосы и, вложив оные в клобук, выгнал его с угрозой, что и всем монахам то же сделает. Дерзкий фанатик кощунственно коснулся даже имени Государя. Прибыв в православный Минский петропавловский монастырь, ругал православную веру, ставя ее хуже жидовской, настоятеля и монахов бил, и потом стал поносить Государя: «царь московский мужик, крестьянин, москаль. Я всю вашу проклятую схизму разорю и искореню». «Описать невозможно, доносил Рудаковский, в какой оный ксендз Любенецкий обретается гордости и свирепости к святому православию».

Ко времени приближавшегося генерального сейма, Государь, в подкрепление князя Сергея Долгорукого, вызвал из Парижа, двоюродного брата его, князя Василья Лукича Долгорукого, и написал к королю грамоту о диссидентах, в которой, выразив сожаление о претерпеваемых ими обидах, говорил, что продолжение этих гонений может дать повод ко многим неприятным последствиям. Король отвечал уклончиво, что диссиденты в пределах Речи Посполитой никаких обид и притеснений не терпят, а обиженные, если б таковые были, могут жаловаться и получить законное удовлетворение. Жалобы же на гонение людей греческого исповедания приписывал злоумышленным людям, которые, завидуя доброму согласию обоих государей, размножают такие ложные ведомости.

Между тем и нашему послу казалось, что православные сами подают нередко повод к нареканиям на себя и обидам. Жалобы шли большей частью из Белоруссии, куда назначен был комиссаром Рудаковский. Князь Долгорукий находил, что он вмешивался в дела ему непорученные и просил запретить это ему указом и повелеть дискретно с тамошними жителями обходиться. Вследствие этого Рудаковскому послали выговор за недискретные поступки, а другой выговор за то, что в реляциях употребляет многие польские и иностранные слова и термины, за которыми самого дела выразуметь невозможно. Рудаковский отвечал: «очень мне горько, что обвинениям на меня, ни в чем не виноватого, дается вера; очень чувствительно и то, что министр вашего величества, пребывавший в Варшаве, зная очень хорошо о всех здешних притеснениях православным, изволит верить ложным донесениям, а истинным с нашей стороны не верит и дурно пишет обо мне».⁵⁷⁵

Между тем и польские министры требовали отозвания Рудаковского, который, именуясь комиссаром царского величества, живет в польских областях, мешается в духовные дела и нарушает мир между католиками и иезуитами и делает Государю неверные донесения.

Рудаковского, уже по кончине императора Петра I, вызвали в Петербург. В отзывном рескрипте на имя белорусского епископа говорилось, что он вызывается для обстоятельного донесения о делах, но что Императрица не оставит православных без защищения. Однако ж отзыв Рудаковского крайне опечалил епископа и не напрасно. Обиды православных умножались с каждым днем.

Между тем внимание русского правительства в сношениях с польским отвлечено было на некоторое время от диссидентского вопроса курляндскими делами, выбором герцога. Посланником в Варшаву, на место князя Долгорукого, переведен был в 1726 году из Стокгольма Михаил Петрович Бестужев; а на назначенный в Гродне сейм особливо отправлен был граф Ягужинский. Но сейм не сделал ничего хорошего в пользу диссиндентов: напротив краковский бискуп Шанявский настаивал на совершенном искоренении разноверцев. Kpoме общих затруднений успеху дела вредили личные счеты между нашими министрами. Ягужинскому хотелось удалить из Польши Бестужева и поставить на его место русским резидентом секретаря при русском посольстве поляка Голембовского. «Я даю на рассуждение», писал по этому поводу Бестужев, – «сходно ли с интересом нашим, чтобъ поляку быть министром в Польше и как можно ему дела поверить? Голембовский не такой человек, чтоб ему министром быть; Бог его таким не сделал, и он, кроме языка, не только в резиденты, и в секретари не годится».

В начале 1728 года белорусский епископ князь Четвертинский прислал императору Петру II-му подробное описание бедствий, которым подверглась его епархия после отзыва Рудаковского и, предчувствуя близость смерти, просил чтобы по смерти его поручено было упракление епархией, впредь до избрания другого епископа, назначенной от него особе, и чтоб в Могилев прислали русского комиссара, потому что прежний был великой помощью дли православных.⁵⁷⁶ В феврале того же года он скончался.

Епископом-администратором белорусской епархии назначен был архимандрит киевского Межигорского монастыря Арсений Берло. Киевский архиепископ Варлаам посвятил его 30 января 1730 г. в епископа. 10 марта Арсений прибыл в Могилев, но принят был недоброхотно. Зачинщиком волнений был епископский наместник в Могилеве, минский игумен Гедеон Шишка. Появились пасквили на воротах архиерейского дома, на церквах и колокольнях. Арсения грозили убить. Но тайной пружиной всех этих интриг был архидиакон Каллист Заленский, бывший при покойном епископе администратором епархии и домогавшийся посвящения в епископы. Между тем и король, подстрекаемый неприязненным русскому двору вице-канцлером Чарторыйским, манифестом от 29 июля запретил признавать Арсения за епископа, по той причине, что он из незнатного дворянства. Осенью этого года был сейм в Гродне. Отправленный на этот сейм генерал Вейсбах добился того, что Арсению дозволено было жить в Могилеве и приехать в Варшаву для представления королю и получения привиллегии на епископство.

В октябре 1730 г. Бестужев переведен к прусскому двору, а в Варшаву назначен граф Левенвольд. Берло ездил в Варшаву, но привиллегии не получил, а вместо того получил приказ убраться из Могилева туда, откуда приехал. Вследствие этого в Могилеве предприняты были насильственные действия к его удалению, остановленные только после сделанного в Москве заявления королевскому посланнику Потоцкому.

Бывший королевским послом в Москве при восшествии на престол императрицы Анны, граф Антоний Потоцкий,⁵⁷⁷ заявил, что король и республика вовсе не препятствуют, чтоб на белорусской епархии был епископ греческой веры, но не могут допустить Арсения Берло, потому что он не из поляков (т. е. не из польских земель, а из Киева), и не шляхтич польский. Если обыватели белорусской епархии выберут себе в епископы другого кого нибудь польского происхождения, то король и рес публика беаъ мллейшаго отлагательства дадутъ ему конфирмацпо. Потоцкому отвечали, что Императрица соглашается на это под таким условием, чтобы Арсений Берло без всякого беспокойства мог отправлять в Могилеве духовныя должности, пока будет набран и утвержден другой епископ, в чем Потоцкий и обнадежил. Извещая об этом соглашении, канцлер Головкин писал к Арсению: «итак ваше преосвященство извольте жить в Могилеве до избрания и утверждения нового епископа, ведите себя тихо, исправляйте одну духовную должность, а по избрании нового епископа будете по своему достоинству в Poccии к пристойной епархии определены».

11-го июля 1732 года в белорусские епископы избран вольными голосами «как с Потоцким в Москве на коронации положено было» игумен Киевского Пустынно-Николаевского монастыря Иосиф Волчанский, природный польский шляхтич, а Берло переведен на архиерейскую кафедру переяславской епархии.⁵⁷⁸

В 1733 г., 1 февраля, скончался Август II. Враждебные к саксонской династии поляки образовали генеральную конфедерацию, на которой постановлено избрать в короли природного поляка, и в то же время подали конституцию, по которой «все сторонние и пришлые веры (кроме католической и униатской) нетерпимы и ненавистны в Речи Посполитой». На избирательном сейме были 12 диссидентов. Но ревнители католичества, воспользовавшись примером 1718 года, лишили их права являться на сейм. Кандидатом на польский престол опять выступил Лещинский, к которому привержен был и примас королевства, гнезненский архиепископ, Федор Потоцкий. Но Poccия и Австрия, не желавшие видеть поляка, и тем более Лещинского, на польском престоле, содействовали избранию на польский престол сына покойного короля, курфюрста саксонского Августа III. Избрание это было благоприятно для Poccии в том отношении, что ставило Польшу в положение зависимого от Poccии государства и покровительствуемая ею, тем более, что новоизбранный король был государь слабый и недеятельный и к вопросам веры и церкви относился довольно индифферентно. Но это имело также и свою оборотную сторону.

В том же (1733) году назначен полномочным министром и чрезвычайным посланником в Варшаву д. с. с. барон Кейзерлинг. Новый король на пакта конвентах (23-го мая) и на коронационном сейме (17-го января 1734 г.) обещал и обязался сохранить все привиллегии православным. В следующем 1735 г. 30-го декабря король подтвердил привиллегию, выданную в 1720 году отцем его в защиту православной белорусской кафедры и православных монастырей в великом княжестве Литовском. В 1736 г. на пацификационном сейме обещано было успокоение православным и объявлено было, что для этого безотлагательно учреждена будет комиссия. Но при слабом и недеятельном короле привиллегии оставались мертвой буквой, а обещания оставались без исполнения, и православные подвергались, как и прежде, постоянным преследованиям.

В 1739 г. Волчанский доносил Святейшему Синоду, что «кроме тех церквей православных, которые при жизни покойного князя Четвертинского преосвященного Сильвестра и по смерти его между архиерейством насильно отняты на унию, в недавнее время отобраны еще мпогие, а новых строить не позволяют, отчего следует, что остаток той (белорусской) епархии весь отыдет на унию и епископа православного ни к чему и не на чем будет содержать в недолгом времени». Не видя удовлетворения своим просьбам и жалобам, Иосиф писал Синоду от 27-го апреля 1740 года: «слезно прошу скорое и крепкое, как зле страждущим, подати защищение, или уволите мя от сего послушания, понеже мне, при моих не потому уже летах и слабосильном здравия состоянии, отнюдь никакими мерами самому собою удержати ежечасно умаляющегося святого православия невозможно».⁵⁷⁹

В июле того же года резидент Петр Голембовский писал об обидах благочестивым к обоим канцлерам литовским, к примасу и к великому канцлеру коронному. Указав на отобранные насильственно на унию церкви, по приказу Сапеги ловчего великого княжества Литовского, Голембовский писал: «я выразуметь не могу, куда такие крайности клонятся. Весьма народу польскому приятнейшие жиды суть, народ Богу и людям мерзкий: ибо как оные при вольностях и построенных синагогах в покое содержатся, так, насупротив того, закону греко-российскому Божиих церквей ни старых починять, ниже новых строить вольности не имеется, а достальные на унию насильственно отбираются. Поступки такие натурально никогда добраго конца иметь не могут, но недоброй консеквенции за оными следовать обыкновенно: и не надлежало б сие легко рассуждать, но оные алые консеквенции, которые от таких проступков происходить могут, заблаговременно и без дальнейшего отлагательства предупредить». На это коронный капцлер объявил, что «то дело только до литовских министров касается», и прибавил, что резидент «из сего представления некоторые пассажи или статьи выпустить мог (о жидах и о министрах, якобы подающих тем продерзостям потачку)». «Республика, изъяснял он, есть вольная, и каждый зажиточный шляхтич такого состояния находится, что его так скоро к ответствованию принудить не можно, разве по достаточном и справедливом признании его преступления, к чему однакож обождать потребно». Подканцлер литовский, Чарторыйский, отвечал, что он будет иметь объяснение с Сапегой по поводу отнятых на унию церквей и будет прилагать всякое старание, дабы те церкви возвращены были. Великий канцлер литовский Сапега писал от 9-го августа: «понеже в скорости ныне королевская бытность и предстоящий сейм наступает, также и конференции в помянутых интересах восстановлены быть имеют, того ради вы малую в том пациенцию иметь извольте». О примасе резидент писал, что от него не получил ответа: «да от него ничего иного ожидать не можно, ибо он к римской католической вере зело ревнителен и весь свет к сей вере привлещи хощет».⁵⁸⁰

Кейзерлинг от 16-го ноября 1740 г. доносил: «как ни велико неудовольствие короля и министров на насильственное отнятие греческих церквей и другие преследования благочестивых, однако ж мало достаточных способов, которыми можно было бы надеяться пресечь такое внедрившееся зло; ибо ни власти королевской, ни министерства, по здешним государственным уставам и зело великой силе духовенства, к тому не достаточно». Кейзерлинг хотел на сейме 1740 г. добиться назначения комиссаров: но сейм «обыкновенное заключение возымел» т. е. не состоялся. По окончании сейма король тотчас же поспешил в Саксонию «для своего викариатства в империи.» Так как туда же повелено было ехать канцлерам, то Кейзерлинг обещал стараться, «дабы по меньшей мере дальше налоги и утеснения греческих единоверцев по возможности предупреждены были». «Примас регни, прибавлял он, хотя в том много способствовать мог бы, однако ж его ревность к вере так велика, что у него для распространения веры все дозволяется и за безгрешно поставляется».⁵⁸¹

Резидент Голембовский в донесении от 12-го февраля 1741 г. объяснив, что за несостоянием сейма и отъездом короля дела остались в прежнем положении, писал: «все то, что в пользу греко-российской веры при таком состоянии учинить могу, в том состоит, что я, по присылающимся ко мне частным жалобам, отчасти злые следствия, кои от утеснения сей веры в свое время произойти могут, имеющим в том участие людям представляю, отчасти же дружеским прошением их на другие мысли привести стараюсь».

С восшествием на престол императрицы Елизаветы Петровны оживились надежды православных. Благоприятным обстоятельством казалось и то, что во главе духовного правительства в России стоял человек, собственным горьким и тяжелым опытом знавший несчастное положение зарубежных православных. Это был новгородский архиепископ Амвросий Юшкевич, бывший прежде (в 1731–1734 гг.) настоятелем (старшим) Виленского Святодуховского монастыря. Белорусским епископом на место Иосифа Вилчанского, переведенного архиепископом в Москву, назначен брат его, бывший старшим Виленского же Святодуховского монастыря, Иероним Волчанский.

До сих пор дела о зарубежных благочестивых велись в Кабинете и Иностранной коллегии. Святейший Синод получал донесения о обидах, вносил в кабинет или сообщал в коллегию, не имея сведений о дальнейшем ходе дел. Свят. Синод донес об этом Императрице с подробным экстрактом из своих прежних донесений за последние десять лет, и настоятельно просил ходатайства за угнетаемых православных. Императрица приняла это дело под свое особое покровительство и поручила коллегии дать ему безотлагательное действие. В этом смысле 16-го августа 1742 года послан был рескрипт к тайному советнику фон-Кейзерлингу и Голембовскому. «Все оные насильства и утеснения – сказано в рескрипте – нам толь наипаче и особливо чувствительны быть имеют, понеже оные над людьми одного с нами исповедания и для гонения того самого исповедания чинятся; следовательно все, что в том происходит, в то же время и до нас касается, и мы за оных людей в том стоять и сатисфакции им и поправление исходатайствовать обязаны. Того ради мы вам все прежние указы и наставления чрез сие подтверждая, всемиловистивейше и наикрепчайше вам повелеваем, все те представления наиприлежнейше и ревностнейше возобновить и в том всякими потребными поступками и радетельными стараниями, сколько крайне возможно, ничего не уступить. Мы сие дело вам наиприлежнейше рекомендуем».⁵⁸²

В донесении своем Святейшему Синоду от 31-го августа 1742 г., по этому поводу коллегия объясняла, что она получает ведомости о сих делах не от одного Св. Синода, но и из других мест, и посылает по оным указы министрам. «Из сего Св. Синод благоволит усмотреть – присовокупляла коллегия – что она по своей должности в оном, столь важном и нужном деле, усердного своего попечения и старания прилагать никогда не оставляет». Вместе с тем она объясняла, что «иного способа к прекращению тех обид она не находит. Но чтобы, как Св. Синод ее императорскому величеству представляет, употребить в защищение тем людям какую оборону, то коллегия не может предвидеть и рассудить, каким бы образом в чужом государстве какую оным оборону, наипаче при настоящих конъюнктурах, без крайней опасности Российской империи, отважиться производить, кроме сильных королю и чинам Речи Посполитой представлений и пристойных домогательств, яко в вольном государстве, возможно было».⁵⁸³

С этого времени Св. Синод становится центральным и заправляющим местом по делам об обидах зарубежных православных, что постоянно подавало повод к пререканиям между Синодом и иностранной коллегией. Такие же пререкания начались и в Польше между тамошним православным духовенством и русскими министрами при польско-саксонском дворе. Голембовский на рескрипт от 16-го августа доносил (от 11 (22) сент.), что «представления его часто и весьма доброе действие имели: но дабы отмщение возвратить, особливо тех, которые не хотят слушать ни просьб, ни представлений, то оное на сейме и в конференциях с государственными чинами решено быть имеет: ибо иным способом что бы чинено ни было, однако ж сим жалобам конца не будет; понеже шляхетство, а особливо которые высшего достоинства суть, в их собственных поссессиях, деревнях, и в постановлении церквей, никем возбраняемы быть не могут и никакого правила в том принимать не хотят, и на мои представления мне отвечают, что они в своих деревнях обретающихся там церквей господа суть и что им вольно есть таких духовных персон определять, кои им угодны». «Старательства мои – писал он далее – как всему духовенству в Литве, так и обретающемуся при нем иеромонаху Сильвестру Коховскому⁵⁸⁴ довольно известны». «Относительно обид православных потребно было бы определить «особую комиссию», в которой бы могли быть основательно наследованы все жалобы и обиды для представления сейму; а иным способом и десять человек министров ничего в том деле поправить не возмогут, разве их представлениям несколько тысяч человек войска силу подадут».⁵⁸⁵

Вслед затем и граф Кейзерлинг писал (от 14-го–25 дек. 1742 г.): «я неусматриваю, как и каким образом отсюда сему злу предупредительные меры взяты быть могут, ниже иной дороги и способа к тому не нахожу, как того, что уже в пактах конвентах дозволено и постановлено, а именно, чтоб коммисия учреждена была, которая бы благоосновательные жалобы исповедающих греческую веру, по их древнему праву, привиллегии и правостям, могла наследовать, и сии таким образом право и сатисфакцию достигнуть могли».⁵⁸⁶

Дипломатические старания и домогательства происходили сами собой, а обиды шли сами собой. Мы не перечисляем здесь всех обид и насилий, которые продолжались непрестанно, а равно и всех жалоб, которые повторялись также непрестанно.

Русским в Польше казалось, и может быть не без основания, что действия наших министров при польском дворе не соответствуют той горячности, с какой приняла это дело Императрица, и что они не употребляют надлежащих усилий к тому, чтобы помочь православным. Первый выразил это в донесении Синоду, от 24-го окт. 1742 г., иеромонах Koxoвский.

Прося увольнения от занимаемой им в продолжении 23 лет должности и объясняя трудности оной, Коховский писал: «и силы уже мне не стало труждающемуся в делах, к вере святой надлежащих, но без пользы общему добру нашему, понеже господа министры только пристойным образом обыкли стараться, без представления договоров, утверждений и конституций... Присовокупляю и мое дело, что хотя пресветлейшего ее императорского величества жалованье и получаю я от Св. Синода по триста рублев, но неисправно до меня доходит, и великий убыток претерпеваю на векселе, и весьма не могу с тремя служащими и с церковью содержать себя и церкви провизии чинить, понеже приходу никакого не имею: что было людей грекоросийского исповедания, все оные на унию силой приведены. А ближняя здесь их, министров, протекая ничего не помогает, ибо господин посол полномочный – евангелик, а господин резидент – римской веры».⁵⁸⁷

Св. Синод с горячностью взялся за это донесение и представив оное Императрице присовокупил, что «нечаятельно, чтобы они (Кейзерлинг и Голембовский) истинное и ревностное по вере нашей усердие и тщание прилагали; да едва ли можно Кейзерлингу, яко лютеранину, а Голембовскому папежского исповедания, противу своих единоверных за благочестие ревностно стараться и тем их к оскорблению приводить... И как же бы означенный Голембовский и Кейзерлинг могли быть истинные за благочестие ходатаи, а не единую только политику строящии, как то отчасти Синоду известно, что на кого в разорении, поругании церквей благочестивых и людей ее, к польскому двору и в прочих тамо приличных (кто из них) протестует, с тем, яко единоверным ему, дружеское, как у себя в доме, так и в компаниях имеет обхождение; напротив того к нашим православным, яко иноверным пред папежанами, весьма крайнюю неблагосклонность являет».⁵⁸⁸

Иностранная коллегия, как и следовало ожидать, взяла их под свою защиту, и в донесении Св. Синоду писала, что она «в тех делах доныне слабых их поступков ни малейше не усматривает, и весьма нечаятельно, чтоб они, по причине разности в законе с греко-российским исповеданием, указы е. и. в. пренебрегали и прямого радения и прилежания в том не имели; а особливо о графе Кейзерлинге, яко о лютеранине, никакого сомнения быть не может, понеже лютеране с римляны или папежцами, как известно, никакого согласия в вере и законе не имеют, но наипаче между ними в том, временем, и распри не малые случаются. А хотя Голембовский и римского исповедания, однако ж чрез сорок лет его службы никакого пристрастия не усмотрено и коллегия не имела еще причины быть им недовольной... Прежде них при польском дворе послами были из знатных русских фамилий, яко князья Долгоруковы и другие, но в тех обидных делах не более сих успеха имели».⁵⁸⁹

Защищая министров, коллегия завиняла, напротив, зарубежное духовенство, особенно игуменов монастырей, в непорядочных и непотребных поступках и что они сами нередко служат причиной опустошения монастырей и иных самовольств, не имея над собой духовного правления и никаких надзирателей, которые бы крепко смотрели жития и поступков их. Коллегия собственно повторяла то, что нашла в одном из приложенных Голембовским документов, именно в письме пинского униатского епископа Булгака к Голембовскому от 9-го марта 1743 года; «уже при моем времени – писал Булгак – несколько игуменов пинских, забрав церковное серебро, деньги на починку церкви, как в здешних краях собранные, так из Poccии присланные, ушли в путь свой, о которых и поныне не слышно. Откуда же сие все происходит, откуда соблазны такие являются и такие непристойности, ежели не оттуду, что не униатского закона духовные никакого в здешних краях не имеют над собой духовного правительства, не имеют визитаторов, которые бы накрепко смотрели жития и поступков, приходов и расходов; отчего то происходит, что почтенные игумены не знают, что пртемлют; воспоследовавшие же по них не ведают, что им оставлено».⁵⁹⁰

Обвинители, подобные Булгаку, не хотели знать, что они же сами были причиной этого, не допуская епископов и настоятелей до управления епархиями и монастырями и что, например, белорусский епископ управлял в ту пору епархией из Москвы, не получая в течении двух лет королевской привилегии на вступление в епархию.

Увлекшись этим советом Булгака, Голембовский предложил коллегии, а коллегия предложила Синоду употребить способ, который «изобретен был» Петром I-м в 1722 г. при таких же обстоятельствах и тогда же Св. Синода главным членам объявлен, «чтобы избрать здесь или в Киеве из духовных такую персону, который бы по латыне и по польски читать и писать искусен был, и как все догматы церковные, так и разности в религиях совершенно знал, и отправить бы оного в Польшу и Литву , яко комиссара от стороны ее императорского величества, с потребным отверстым кредитом, снабдя его инструкцией, дабы он все монастыри и церкви греко-российского исповедания надзирал и священнослужителей в той св. вере и в порядочном житии и в добрых и благочинных поступках наставлял и утверждал, а притом бы накрепко приключаемые им от римлян и униатов обиды и гонения престерегал, и когда где такое произойдет, того же бы времени, взяв от обидимых обстоятельные о том описания и документы, сперва в надлежащих местах жалобы приносил и сатисфакцию требовал, а ежели такой не одержит, то, собрав доказательства, ехал с оными в Варшаву к министрам российским и вместе с ними домогался резолюции». В то время это «благоизобретение» Петра I-го осуществлено не было «за неизвестными в коллегии причинами». Коллегия предлагала возобновить это дело теперь, для лучшей пользы людям греческого исповедания в Литве и Польше.⁵⁹¹ Но Синод не увлекся этим представлением и дело не имело продолжения.

Императрица выражала свою настойчивость с возрастающей силой. К оскорблениям православных присоединилось и то, что белорусскому епископу Иерониму Волчанскому откааывали в королевской привилегии, откладывая дело об оной, в противность праву и обычаю, до сейма. В рескрипте к Голембовскому, от 10-го авг. 1743 года, исчислив утеснения благочестивых, Императрица выражала: «толь великие и нестерпимые монастырям, церквам и людям греко-российского исповедания обиды, гонения, ругательства, забойство и насильное превращение к унии так самовластно и с неслыханной суровостью производят, чего и турки в своем государстве над христианами греками не чинят; и таковые от римлян и униатов над единоверными нашими в Польше и Литве поступки ни к чему иному причесть невозможно, токмо к не содержанию и уничтожению имеющегося с нашей империей трактата вечного мира и к поруганию веры и закона греко-российского исповедания, наипаче к уничтожению нашего за тех бедных и несчастливых людей, по силе оного трактата, заступления, еже нам не токмо чувствительно, но и несносно становится». Голембовскому приказано было подать польскому правительству Мемориал.

В октябре того же года Кейзерлинг представил мемориал, присовокупив к нему ведомость монастырей и церквей, насильственно отнятых на унию с деревнями и подданными, и реестр некоторых насильств, нанесенных благочестивым в разных местах. В этом мемориале он показал, что на унию с 1686 г. отнято в одной Белорусской епархии 7 монастырей и 117 церквей.⁵⁹²

Коронный канцлер, хельминский епископ Залусский, и подканцлер литовский, князь Чарторыйский, отвечали, что эти требования имеют быть успокоены чрез комиссию по счастливом прибытии его королевского величества; но присовокупили, что ни король, ни министры, никакой по сие время жалобы в рассуждении претендованных униатских притеснений не получали, и великому удивлению подлежит, что подданные его королевского величества и Речи Посполитой заграницу жалобы свои произносят, хотя им здесь от справедливости никогда отказано не было. «Об этом – прибавлял с своей стороны Голембовский – я уже несколько лет государственной коллегии покорнейше доносил и здесь греко-российским духовным многократно внушал, дабы они в своих жалобах наперед к королю и министерству республики адресовались. Только продолжающийся доныне противный тому поступок главнейшей причиной есть, что здесь греко-российская религия таким образом, а именно из года в год, умаляется и в упадок приходит. В других местах только с обретающимися вокруг монархов министрами или с малым числом других персон, кои к тому определяются, дело производится: а здесь, в Польше, яко в вольной республике, напротив того, стараться надлежит с пристойной учтивостью всем себя приятным учинить, чтобы с доброй терпеливостью, ежели потребно, всякое противное слово сносить». Не странно слышать такие советы из уст поляка – Голембовского: но странно, что подающий такие советы был представителем русского правительства в Польше и защитником интересов православных.

Вследствие непрестанных жалоб, Императрица, рескриптом от 15-го ноября 1743 г., поручила Голембовскому сделать о том заявление, с угрозой подкрепить оное силой. Выражая сожаление, что «все наши старания и справедливые представления в том ныне, как и прежде, без всякого действия остались и показанные гонения не токмо никак не перестали, ниже к пресечению и поправлению оных малейшие распоряжения учинены, но оные паче от времени до времени наижесточайшим и немилосерднейшим, да и прямо Богу противным и ругательным образом умножаются, и с бедными людьми не инако обходятся, равно как бы оные весьма и христианскому обществу не принадлежали и их Божия служба преступлением, а церкви и монастыри их соблазнительными домами были», – Императрица объясняла, что можно признавать то «не инако, как явно наказуемое нам самим озлобление», и поручила заявить, что «при должайшем бесплодствии и презрении дружеских представлений и домогательств, иные сильнейшие и серьезнейшие способы употребить напоследи принуждены будем, и чрез оные лучше предуспеть толь наипаче надежду иметь можем, понеже другие державы (которые для своих, под именем диссидентов в Польше и Литве разумеющихся единоверцев, и ради утеснений оных, в том общие обязательства с нами имеют) к нашим мерам в том приступить и общее дело с нами чинить весьма готовы. И тем случаем для зело многих причин охотно пользоваться будем. Однако ж таковые крайности не инако, как неприятные следствия и предосудительные дальности произвести могут».⁵⁹³ Из дела не видно, чтобы содержание этого рескрипта сообщено было польскому правительству.

Вслед за сим, 24-го ноября 1743 г. Императрица послала к королю грамоту, требуя совершенной по трактатам сатисфакции православным и возвращения отнятых на унию монастырей и церквей с их имениями. Король (4-го января 1744 г.) отвечал, что если принесенные ее величеству жалобы в деле праведны окажутся, то он повелит их наследовать и пристойным образом прекратить. И хотя с вящшим успехом это дело могло бы быть произведено по возвращении его в королевство, однако ж, в знак готово-охотнейшей склонности и дружбы к любезной сестре, приятельнице и соседке, он писал к великому канцлеру коронному о скором облегчении показанных тягостей.»⁵⁹⁴ На королевский указ оба канцлера и гетманы, примас королевства и униатский митрополит отвечали, что они ничего не знают об обидах неуниатов и жалобы их считают неосновательными и единогласно челобитчиков осуждают и почитают преступниками права в том, что, будучи польскими подданными, не приходят к своему суду, но адресуются в Россию; впрочем соглашались на учреждение комиссии для исследования сих жалоб. Представляя об этом, граф Кейзерлинг заявлял, что хотя такая комиссия и потребна, однако ж если при ней не будет человека, который бы за обиженных умел говорить и все хитрости и отговорки противной стороны обессилить, то доброхотство папежской религии может преодолеть справедливость».⁵⁹⁵

Св. Синод выразил сомнение в учреждении комиссии, считая обещание оной одной отговоркой, тем более, что учреждение комиссии отлагалось до сейма, а «состояние сеймов давно уже не бывало». Указав затем на слова Голембовского, что «и десять человек министров ничего в том деле поправить не возмогут, разве их представлениям несколько тысяч человек войска силу подадут», Св. Синод заявил, что входить в дальнейшие рассуждения об этом с коллегией чрез письменные сношения неудобно и что к лучшей пользе того дела необходимо имет с вице-канцлером общеперсональное рассуждение о том в Св. Синоде.⁵⁹⁶

Коллегия, в своем ответе от 3-го июня, главным образом занялась сделанным ей намеком на подкрепление poccийских настояний в Польше несколькими тысячами войска и заявила, что подобное выражение Голембовский пред некоторым временем употребил польским сенаторам, но сделал это «не осмотрясь, без указу, собой, не рассуждая вдаль, что такой поступок с интересами Российской Империи сходен быть не может»; что «с российской стороны употребляются за благочестивых только пристойные рекомендации и заступления добродетельным образом, и иногда по усмотрению конъюнктур и с крепкими представлениями, однако ж без всяких угроз войсками, и что кроме огорчения поляков и вящего побуждения их к противностям, никакой бы пользы принести не могло». Вместе с тем коллегия уведомляя, что в Польше назначен ординарный сейм и что положено начаться оному в сентябре месяце с Михайлова дня, настаивала, чтобы, в виду обещанных совещаний о наших делах пред сеймом или во время сейма, послать туда способного человека, который бы мог подробно представить о всех претерпеваемых православными обидах. Приглашение вице-канцлера на совещание коллегия приняла не охотно и заявила, что «для убежания напрасного разглашения» лучше бы оному видеться с одним или двумя главными членами Св. Синода.⁵⁹⁷ Синод отвечал, что то дело общее, а не двух членов, и 24 июня предписал коллегии указом, «дабы г. вице-канцлер с прочими той коллегии, кого заблагорассудит, членами, для общего с Св. Синодом рассуждения, были бы в Св. Правительствующий Синод сего июня 25-го дня». Конференция в назначенный день не состоялась.

23-го июля Св. Синод возобновил свое настояние об отрешении российских министров в Польше и замене их другими лицами. Указав на то, что православные постоянно утесняются разными обидами, а между тем польские магнаты и министры отзываются, что они о жалобах православных ничего не знают, и признавая не надежным, чтобы граф Кейзерлинг лютеранской и Голембовский папежской веры со всеусерднейшей ревностью церковь нашу и в ней гонимых защищали, да и гонимым у таковых противоверных защищение просить не без прискорбности есть, – Св. Синод всеподданнейшим докладом просил Императрицу: означенных министров, ради выше представленных об них сумнительств, от означенных, до церкви нашей принадлежащих, дел отрешить и определить бы к такому делу, кого достойного из российских искусного и знающего человека». С своей стороны Синод рекомендовал графа Михаила Петровича Бестужева-Рюмина, «довольно в Польше на резиденции бывшего и тамошние поведения знающего».⁵⁹⁸

Наконец 25 августа состоялась конференция Св. Синода с иностранной коллегией. На конференции рассуждали о предстоящем сейме и чего надлежит домогаться на оном в пользу православной веры и православных обитателей края.⁵⁹⁹ В то же время положено было: находящемуся в Варшаве иеромонаху Коховскому быть при посланнике Бестужеве, принимать жалобы от всех православных и рассматривая представлять посланнику, донося о том по духовному начальству. В предполагавшуюся комиссию назначен с духовной стороны слуцкий архимандрит Оранский, «яко он о многих показанных с польской стороны ругательствах и бесчеловечиях их укорять может».⁶⁰⁰ В этом последнем пункте Синод сделал уступку коллегии, не видя, с своей стороны, пользы от комиссии и полагая, что все те дела нужно будет отдать в полное рассуждение посланнику.

Соглашение о комиссии состоялось на том, чтобы «домогаться учреждения оной не для разобрания принесенных толь не единократно жалоб (ибо ниже́ в сумнительстве оных что-либо допускать с польской стороны сходно), но для наказания тех суеверников и своевольников, кои о том случае подали, и для возвращения взятого у обидимых». Коллегия, с своей стороны, полагала испросить конституцию на сейме, которая бы, подтверждая все прежние вольности и привиллегии греко-российского исповедания, дала королю власть все жалобы, на будущее время, удовольствовать не откладывая вновь до сейма. Сообщаемые по сему предмету предположения свои коллегия рекомендовала к строгому секрету, «тем наипаче, что так откровенным образом посторонней коронованной главе собственные ее преимущества и права толковать не инако, но в крайней конфиденции можно».

Коллегия полагала, что для исполнения всех этих предположений «нет способнейшего времени, как ныне вскоре быть имеющий сейм. Что же касается до способов, какие можно употребить в случае безуспешности наших домогательств, то рассуждение о дальнейших мерах в единственном ее и. в. высочайшем соизволении состоит».⁶⁰¹ Св. Синод, с своей стороны, возлагал надежду на графа Бестужева, «яко на истинного церкви святой сына», и ожидал от его действий на предстоящем сейме полного успеха.⁶⁰²

Слуцкий архимандрит Оранский просил уволить его от комиссии, отзываясь тем, что ему своих монастырей поручить некому и что это назначение его еще более увеличит озлобление против него поляков. Но Св. Синод не уволил его и только придал ему в помощь бывшего дятловицкого игумена, жившего в Киевопечерском монастыре, иеромонаха Гедеона Овышкевича.⁶⁰³

Наступил и прошел гродненский сейм, и 5-го декабря коллегия доносила Синоду, что российские министры с ревностью старались об исполнении возложенного на них поручения и «королевско-польский двор наисильнейшие в том обнадеживания подавал и сперва при начатии сейма надежда к тому являлась: но при продолжении тамошних посполитых советов не точию видно было, что ничего не воспоследует, но и наконец в самом деле оказалось, что оный в Гродне сейм по разным проискам и по всегдашнему поляков меж собой несогласию без всякого и для них поляков постановления и заключения, по прошествии предопределенного шестинедельного срока, втуне пустыми спорами без разрыву сам собой исчез». Но после того в Гродно держан был сенатус-консилиум, на котором положено было продолжать начатые с графом Бестужевым конференции и о жалобах единоверных учредить Комисию.⁶⁰⁴

Учреждение комиссии не могло быть приятно полякам, и потому примас употреблял все усилия чтобы затянуть дело, так что королю только накануне отъезда его из Польши представлен был к подписанию рескрипт. – В состав комиссии назначены были два епископа, плоцкий Дембовский и перемышльский Сераковский, три воеводы – русский, померанский и лифляндский, три кастеляна: бельский, черский и брестский, коронный секретарь, коронный референдарь и коадъютор виленский, надворный и коронный подскарбий и регент малой литовской канцелярии – всего 12 человек.

В 1745 г. 26-го янв. Сильвестр доносил: «комиссия для рассмотрения обид, нам и благочестию православному учиненных, уже назначена, а когда начнется – еще ведать не можно. По мнению своему рассуждаю, что ждать того надобно несколько лет и из того ничего не будет». Комиссары у них из знатных лиц назначены... А с нашей стороны не ведаю, кто бы имел быть. Ежели правда, что о. архимандрит слуцкий Иосиф Оранский, куда и меня Св. Синод приобщает, чему быть не можно, понеже будем мы пред ними стоять, как слуги и челобитчики: но надлежало бы заграничных с нашей стороны прислать знатных епископов или архиепископов двух, да светских человека три годных и знающих юриспруденцию. 0. Иосиф Оранский годен был бы к таковой должности, но часто болен бывает, ибо недели с две тому назад, как он был здесь в Варшаве по призыву графа Бестужева на оную комиссию, и заболев лежал у меня целую неделю и отъехал в свой монастырь в Слуцк в отдалении отсюду в осмидесяти милях; а мне весьма надобно отказаться от сей комиссии, понеже не умею языка латинского и отнюдь я не способен. Прилагаю копию с рескрипта королевского. Из него свободно усмотрит Св. Синод, что в содержании оного малая нам имеется надежда, понеже фундаций не можем показать. Где монастыри и церкви мирские на унию силой отняты, там и архив остался, и свидетелей не можно ставить, ибо никто свидетелем не станет, опасаясь от господ своих за то наказания».⁶⁰⁵

Архимандрит Оранский писал также: «скудоумию моему мнится, что будущая комиссия весьма худую обещает пользе нашей надежду. Самих главнейших гонителей и обидителей римлян ниже упомянуто, униатов токмо и нас изображено: а римлян, чрез многие лета веры ради в крови благочестивой руки умывающих, церкви насильно на унию превращающих, чистыми учинено. Униаты точию инструменты, а римляне действительные обидители и разорители суть благочестия. К тому же в противников власть отдано погодное время и удобное место для комиссии избирать: а наша сторона, яко овча на заколение поведется. Униаты разбегалися по трибуналах, королевских метриках, гродах, проискуючи против нас доводов, и сыщут, хотя и новописанные: от нашей же стороны все спят, и хотя бы не спали и ведали где имеются документы, во ничто же успеют, ибо или до книг не допустят, или деньги отобравши покажут – искали, но нет в здешних книгах. Униаты и их единомысленники, как на генеральную баталию приготовляясь, по всех сенаторах бегают, просячи помощи и защищения: мы же к кому здесь прибегнем? От их стороны так великие и сильные господа на комиссию назначены, которые при себе имеют весьма сильных в приказном деле капелланов – иезуитов и юристов многих: от нашей же никого нет: как похотят противники, так и укомиссаруют. А от нашей бы стороны мирских знатных персон хотя бы троих весьма надобно; ибо ежели не будут, то комиссия никакой пользы не принесет. Ругатися и отрицати горее станут, и будут последняя горшая первых. Прежде времени уже некоторые противники отзываются, сказуя: будут де они до страшного суда испрошенную памятствовать комиссию».⁶⁰⁶

Опасения и предсказания Коховского подтвердились. Отсутствие короля было достаточно, чтобы затянуть дело и не открывать комиссии до его прибытия. «Все такие – писал Бестужев – в деле должной единоверным сатисфакции и утеснениях беспрестанно чинимые новые затруднения и отлагательства довольно показуют, коль мало поляки склонны в том удовольственную дать сатисфакцию, и что по причине примасовой и прочих епископов о религии своей великой ревности, а особливо же от иезуитов, яко наиглавнейишх гонителей, ничего доброго ожидать не можно. Однако же ныне уже по тех пор терпение иметь должно, пока комиссия действительно начнется и будет ли оная какой добрый успех иметь; а ежели и тогда никакая сатисфакция не воспоследует, то уже в таком случае высочайшему ее и. в. рассмотрению остается, какие иные меры предвосприять».⁶⁰⁷

Снова пошли обиды православным и снова начались жалобы. В 1745 г. Иероним представил жалобу кричевского протопопа Михаила Волги на гонение от ксендза плебана кричевского, Регинальда Иллича (или Ильинича), с копиями хулительных писем от плебана к протопопу и к нему Волчанскому.

Как нагло относились поляки латиняне к русским священникам и даже к русскому епископу, можно судить по этим письмам Иллича к Волге. «Провозвестник антихристов и приятель его! Слушай, где ты читал, дабы кто должен был обиды своей отыскивать воровским способом, как ты учинил. Правда то, что у мужиков сей обычай хранится разбойнический, воровской, которому ты последовал. Только знай, что за это бывает некоторая казнь ворам: то же будет и твоим послушникам. Доброй совести тебе желаю». Из другого письма к нему же: «Отче попе! Ведает ваша милость, что я с вашей милостью дружества и обхождения никакого ближнего, как с отщепенцем, не имел, и о святом Антонии еретике и схиаматике и речь ласкательная никогда мне не видится быть приятна, как о неприятеле Христове и предвозвестнике антихристове. Но ежели надлежит что вашей милости, то слушай ты отщепенец, знай, что ты над собой увидишь, о чем тебе и во сне никогда не снилось. Помни себе, что ты не к попу так дерзновенно пишешь».

Не останавливаясь на полдороге, Илличь решился овладеть всеми православными церквами в Кричеве и в кричевской протопопии. Для этого, «выбравши из метрических книг великого княжества Литовского старые привиллегии русских церквей, он приписал в них новые придачи, аки бы они имели быть от основания своего униатскими». С помощью таких фальшивых документов, он выпросил у короля привиллегию на русские церкви, и по прибытии из Дрездена начал свое апостольство тем, что запечатал все церкви в Кричеве; потом в полночь напал на них с компанией сообщников, как неприятель, выломал двери и приставил к ним униатских попов, прогнав из них разными боями православных. Секретарь посольства, Ржичевский, писал об этом князю Чарторыйскому, подканцлеру литовскому, указывая на незаконность выданной Илличу привиллегии и прося защитить православных от его насильств. «Привиллегия дана ему так властно, как бешеному человеку меч в руки, которым он над греко-неуниатами воюет, и ругаясь их верой священников публично на улице бьет и увечит, и в такой страх и ужас приведя народ, целые приходы к принятию унии принуждает. Сия весьма хитрая выдумка происходит не от простого человека к искоренению греко-российской религии, ибо народ, видя что такие привиллегии или конфирмации от министерства печатью укреплены, а князь-примас своими рекомендательными письмами оные подкрепил, князь-староста с своей стороны отказал в протекции просителям греко-российской веры, – приведен в такое состояние, что принужден, дабы не лишиться имущества, хотя по виду принять униатскую веру». Но Чарторыйский держал сторону Иллича.⁶⁰⁸

В самой кафедре преосвященный Иероним терпел постоянные оскорбления от униатов и римлян. В Могилеве был плебан Казимир Волчок и жил около 30 лет в мире и согласии с благочестивыми мещанами могилевскими и епископами белорусскими. Но переведенный на его место из Орши в 1745 г. Симон Грыневич начал непрестанно вымышлять на благочестивых разные нападки. «Хочу, говорил он, быть вторым Иосафатом. Я на то и определен здесь и не престану, пока Могилев Витебском не сделаю и на унию не превращу». – «Плебан Могилевский, писал Иороним, непрестанно вымышляет и произносит на меня и весь народ православный могилевский разные в свете неслыханные поречения, напасти и пасквили, и оные повсюду прописует: манифесты, протестации в книги градские и трибунальские понаписал и экстракты из оных повымовал и публикует, хотя всеконечно последние вотчины архиерейские разграбить»

В г. Борисове неустанно преследовал православных староста князь Огинский. С 1720 г. не допуская ни малейшей починки церкви и монастыря, он принуждал православных неисповедимыми тяжестями и платежами к унии и многих принудил. В 1741 году, при смерти своей, он передал староство сыну своему Игнатию Огинскому, надворному маршалку великого княжества Литовского, который не уступал отцу в ревности к вере папежской и в гонении православных.⁶⁰⁹ Преосвященный Иероним послал к нему два письма, прося милости для благочестивых, но не получил ответа. После того, по заявлению его, обратился к Огинскому Голембовский, и получил ответ в высшей степени дерзкий и оскорбительный для преосвященного Иеронима. Огинский укорял Голембовского в нерассудительности, с какой он поддается сказкам Волчанского, а Иеронима называл строптивым пастырем, который уклонился от пути своих предшественников, умевших наблюдать уверенность и спокойствие, и стоит того, чтобы лишить его сана. «Они требуют, писал Иероним, такой умеренности и спокойности, чтоб я ничего не говорил, ниже писал, ожидая окончания благочестия святого, а просто сказать, чтоб я только бездельным пастырем здесь был. Огинские все, паче других господ, большие здесь гонители на благочестие».⁶¹⁰

Положение православных с каждым днем становилось хуже и печальнее. Амвросий Юшкевич умер 17-го мая 1745 г. Со смертью его не стало сильного голоса за угнетаемых православных в Литве и Польше. Случай с виленским старшим Богдановичем, «смело говорившим пред виленским епископом» и по донесению Голембовского получившим выговор, со внушением всему зарубежному духовенству, чтоб поступало «с подобающей учтивостью»,⁶¹¹ показал, чего следует далее ожидать тамошнему духовенству. «Сию хитрость – писал по поводу этого внушения белорусский епископ в донесении Св. Синоду от 25-го ноября 1745 года – все римляне, бискупы, ксензды и господа, у любимых другов своих жидов приняли – на обидимого от них еще жаловаться и клеветать и таким образом покрывая свою неправду обыкли извиняться. И сие весьма трудно, чтобы обидимые православные от соперников своих надлежащую сатисфакцию в обидах своих когда получить могли, которые единодушно во всех судах своих вместо сатисфакции публично их ругают, навывают еретиками, схизматиками и отступниками и прочая, и на тое от папы вознаграждение, индульгенцию простительную всех грехов своих имеют. А буде же кто из римлян совестных защищать православных будет, то вси оного отступником еретиком называют». «Если – писал он – не воспоследует от вашего святейшества скорое и сильное воспящение оным от того злонамеренного их дела, то конечно зде благочестия не будет. От всероссийских министров, резидента Голембовского и полномочного посла Бестужева-Рюмина, никакое защищение благочестию святому не происходит».⁶¹²

Коллегия обиделась столь сильным заявлением Волчанского. «Такое его, преосвященного епископа, генеральное на оных доношение к немалому удивлению служит, ибо ему надлежало о таком небезважном деле обстоятельно изобразить, кому именно из благочестивых и в чем от оных защищения или заступления не показано, дабы потом от них, яко акредитованных при польском дворе министров, надлежащие изъяснения взяты быть могли... С польской стороны – прибавляла коллегия – по иным жалобам не без резона ответствуют, что тамошние благочестивые, яко Польские подданные, к надлежащим своим судам не приходят и, прямому пути в том не следуя, с своими жалобами в Россию адресуются; а на иных, и на самих благочестивых, о невоздержных их и непорядочных поступках и излишной пыхе или неумеренности предъявляют, еже и в присланных в Св. Синод от преосвященного епископа белорусского жалобах отчасти нечто усматривается». По поводу этих пререканий, коллегия возобновила свое настояние, чтобы Св. Синод определил от себя в Польше и Литве из духовных достойную персону, с потребным кредитивом, который бы, яко комиссар, все причиняемые православным обиды престерегал и свидетельствовал, и о том не токмо своевременно представлял министрам, но и сам по тамошним обыкновениям приносил жалобы и требовал удовлетворения.⁶¹³

Коллегия сообщила об этих обвинениях Голембовскому. Голембовский в пространной реляции от 19-го апр. 1746 г., оправдываясь сам, завинял русских и в главе их белорусского епископа. «Неоспоримо, писал он, что иногда исповедникам греко-российской веры, по некоторым местам и много обиды чинится: но к сожалению есть, что они того сами или желают» (этого только не доставало) «или же своей непристойной горделивостью и угрозами сами на себя вред навлекают; а чтоб они таким образом, как жалоба приносится и прибавкой распложается, гонимы и утесняемы были, то неправда, и комиссия покажет, коль неосновательны те многие жалобы, которыми ваше и. в. ныне толь часто утруждается»... «Епископ белорусский сам в своем доношении позабывает тот решпект, которым он вашему и. в. долженствует, когда он о римско-католической религии и о той вере, которую король, его государь, исповедует, такими непристойными экспрессиями и таким образом отзывается, что ему зело трудно было б того доказать. И ежели б такой епископ, который разумом и умеренностью своей другим в пример быть имеет, сие письменно учинил, то чего б не сделали его отцы и подчиненные духовные, которые иногда ничего больше не разумеют, как только то, к чему их страсть своя приводит».⁶¹⁴

Голембовский чувствовал свою победу, так как коллегия не была крайне заинтересована диссидентским вопросом, а вожди этого дела в Poccии – Амвросий и московский архиепископ Иосиф Волчанский – умерли.

Коллегия, препровождая эту реляцию в Св. Синод просила потребовать от белорусского епископа объяснения по оной и, о чем потребно, снабдить его по своему рассуждению наставлением.⁶¹⁵ Но Синод имел великодушие не потребовать от белорусского епископа объяснений, как от подсудимого.

Между тем готовился сейм. Коллегия настаивала на учреждении обещанной комиссии и Бестужев подал о том королю мемориал: но Св. Синод, в виду прежних заявлений белорусского епископа и донесений Коховского и архимандрита Оранского, не соглашался на назначение комиссии, «от которой кроме дальнего продолжения никакой пользы быть отнюд не уповает», и требовал, чтобы министрам предписано было иметь старание об удовлетворении православных на основании пунктов, постановленных в 1744 г. на конференции Синода с иностранной коллегией.⁶¹⁶

В половине сейма Бестужев писал к белорусскому епископу и слуцкому архимандриту, прося их самих приехать в Варшаву на сейм. «Ибо я и о тех жалобах, которые мне донесены, иначе представить не мог, как токмо, что я оные от вас получил; и за то еще более гневаются, что вы из должного его королевскому величеству и Речи Посполитой подданичества себя свободить искали, понеже не сами, но чрез российских министров о своих желаниях доносите и сатисфакции домогаетеся, что не к целосостоянию вашему, но к большому неудовольствию повод подает. По крайней мере, когда бы вы сами здесь присутствовали, то лучше можно бы о всем подумать и на взаимные их предложения обстоятельнее ответствовать, как в том и другие Речи Посполитой обыватели поступают, кои здесь не малым числом свои интересы производят: а от вас в толь знатных обидах никто и до сего времени еще не бывал, который бы с вашей стороны к королю или министрам в том отзваться мог». Сообщая Волчанскому копию с поданного королю мемориала, Бестужев писал: «желаю не токмо вашего преосвященства, но всей религии интересы подвинуть; однакож и в том, когда до дела дойдет, необходимо надобно будет, чтоб кто при тех жалобах, на которых моя претензия основана, в доказательстве был, ибо я токмо как чужестранный министр ходатайственным образом оные поспешествую и о доставлении справедливости вспоможение чиню, изъяснения же тех партикулярных предложений никоим образом угадать не могу».⁶¹⁷

Волчанский отозвался, что ему ехать не на что, «ибо из епархии не доходы, но слезы получаю»; и не безопасно: «что я тамо один учинить могу в деле всех от давнейших времен чинимых религии утеснений, не имея в том как действительного голоса, так и от Святейшего Синода позволения, без которого я на такие публики никоим образом отважиться не могу: ибо кто о том ведать может, что вместо сатисфакции воспоследует». При том же «все основание единственно на том зависит, дабы греко российская религия, по силе публичных с Российской монархией, а не с одной белорусской епископией, заключенных трактатов, в полном и целом отправлении в польских государствах вечно ненарушимо пребывала; и потому сей интерес – всей Poccии, и произвождение оного от вас, яко от полномочных ее и. в. министров, зависит понеже, ежели оная генерально при всех древних своих правах и вольностях содержана будет, то и мы здесь в покое останемся». – Слуцкий архимандрит не приехал по нездоровью: «после тяжкой горячки едва стал в себя приходить и как малый ребенок ходить учиться начал». – «Все других вер исповедники – писал по этому поводу Голембовский – во время сейма свой интерес защищать стараются: здешние же греко-россияне одни, при всех их утеснениях, когда король и чины республики вместе, да и время настоит, в которое их жалобы поправлены быть могли бы, совсем молчат, яко же и ни одной живой души их здесь не появится».⁶¹⁸

Но и варшавский сейм (окончившийся 3 ноября 1746 г.), «за несогласием по некоторым делам сеймовых послов, до состояния не пришел и разошелся бесплодно, как и прошлый сейм в Гродне». Король уехал в Саксонию и все дела остались на прежнем основании.

Донося об этом Императрице, Голембовский завинял духовенство, что «никто на сейм не приехал, кого бы, как самоличного челобитчика, королю и министрам с их жалобами представить можно. Дело о вере тотчас в самом начале можно было б привесть в вящшее движение, ибо хотя никакой конституции, при несостоятельности сейма, к возобновлению и охранению их прав установить было не можно, однако ж можно бы исходатайствовать в их пользу разные статьи, ежели б из них кто присутствовал и мог представить нужные изъяснения, тем более, что с униатской стороны бывает на сейме много епископов и в этот раз было 4 епископа, разные архимандриты и игумены, которые всячески стараются опровергнуть приносимые на них с нашей стороны жалобы. А министры, которые и без того о том досадуют что российско-греческие чины не к королю и не к ним, но прямо к русскому правительству адресуются, таковыми обстоятельствами пользуясь, равномерно оное дело вдаль отложить ищут». Вследствие этого Голембовский просил, «чтоб впредь хотя б ординарный или чрезвычайный сейм воспоследовал, по меньшей мере двое искусных, свои да и польские земские права сведущих духовных, сюда с такими жалобами заблаговременно приезжали.⁶¹⁹

Старания и домогательства Бестужева имели один результат, что король повелел возобновить комиссию, назначенную в Гродне в 1744 г., приказав начать оную при бытности его в Варшаве, а потом перенесть в Литву, хотя в Минск, ежели б это оказалось необходимым.

Уже подписан был рескрипт комиссии, как председатель и прочие духовные члены оной отказались от комиссии из за следующего, находившегося в рескрипте, повеления: «ежели где по следствию доказано будет, что некоторые не униатские церкви насильно отняты, то оные по прежнему возвратить им». Но это затруднение устранено было по взаимному соглашению между нашими министрами и комиссарами таким предложением, что король сам имеет возвратить те церкви, по учинении сперва следствия и по взятии от комиссии доношения. Бестужев тем охотнее согласился на эту поправку, что «у короля в деле обратной отдачи отнятых церквей скорее успех получить можно, нежели когда б это предоставлено было самой комиссии, где примас regni без сомнения интриги производить и исполнению комиссионных указов легко препятствовать мог бы». О председателе комиссии, плоцком бискупе Дембовском, Бестужев отзывался, что «он человек честный, совестный и любящий справедливость».⁶²⁰

В состав комиссии с польской стороны назначены королем большей частью те же лица, которые определены были в 1744 году. Со стороны православных также остались назначенные в 1744 году: архимандрит Иосиф Оранский, дятловицкий игумен Гедеон Онышкевич и иеромонах Сильвестр Коховский.⁶²¹ Граф Бестужев просил, чтобы Онышкевичу поручено было сопровождать инквизицию во всех монастырях и приходах Белоруссии: «ибо по монастырям и церквам здесь такие простые люди находятся, что хотя бы и правое дело имели, то права своего содержать не умеют».

Комиссия, сделав при бытности короля первое заседание, полагала собраться в апреле 1747 года, но по просьбе слуцкого архимандрита Оранского отложена до 6 ноября, чтобы иметь время все обиды православным собрать на письме. Комиссия разослала свои универсалы во все места Короны и в. к. Литовского, приглашая всех обиженных приготовиться сделать позывы к защищению своих прав и приказав публиковать об этом всенародно в церквах на амвонах.

Министры доносили, что польское правительство сделало все, что могло сделать для успокоения православных и надеялись, со вступлением комиссии в действие, прекращения всех неприятностей, если только само духовенство отнесется к делу разумно и не упустит представившегося случая в упрочении своего положения.

Препровождая в министерство королевский рескрипт и универсал комиссии, Голембовский писал: «Св. Синод обстоятельно усмотреть может, коль далеко уже дело произведено, и что не токмо все дальние гонения чрез сие уничтожены быть имеют, но и исканная сатисфакция за учиненные обиды без сомнения получится, когда здешние грекороссийские духовные и светские собратства то несогласие, которое между ими самими доныне вредительно продолжается, на сторону отложат и совокупно в согласии и откровенности к произведению с серьезностью их дел пособствовать не оставят».⁶²²

Но православные духовные власти отнеслись к комиссии недоверчиво и несочувственно. Оранский и Коховский открыто порочили комиссию. Голембовский жаловался, что они выставляют только претензии, не заявляя во время своих желаний; что как инструкция многократно была переменяема, так тем легче можно бы переменить комиссаров и назначить других, кого бы они взять пожелали, ибо ныне назначенные комиссары сами собой просили от сей комиссии удалиться. Такими непостоянными и всегда переменными жалобами и отговорками толь наипаче конфузия причиняется, понеже осязательно оказуется, что сии помянутые две духовные персоны властно как всякую готовность на сторону откладывают, не помышляя о том, что они по их прошениям и жалобам правосудие и удовольствие получить могут и что она только всегда, да и ныне, самым несправедливейшим образом нас обносят, хотя за них все учинено, что только по человечеству возможно было».⁶²³

«Королевский комиссионный рескрипт, который Оранский порочит – писал Голембовский от 31 января 1747 г., – для исповедующих греко-российскую веру так выгоден и так сильно сочинен, как того король, яко король польский, сильнее сделать не мог: ибо оный не токмо до греко-россиян и униатов, но и до римских католиков, да еще без всякого изъятия состояния, чина и персон, простирается».

Белорусский епископ Волчанский, с своей стороны, заявил, что он не только не ожидает никакой пользы, напротив опасается крайнего вреда от этой комиссии. Волчанский выставлял следующие резоны: 1) «что из российских министров никого на оную не определено, только все с польской стороны, которые, сами суперники и судии, могут все обиды наши вымышленным ухищрением своим не токмо поглумить, но еще и все жалобы православных в противность поставить, как им сие обыкновенно есть, как то недавние на сие два образца имеются; 2) комиссия напечатала в своих универсалах, дабы давние королевские привилегии, фундуши о строении благочестивых церквей, на унию отнятых, и прочая достоверно для надлежащих доводов были представлены пред судом комиссарским. Можно отсюда догадаться, в каком намерении комиссия требует таковых доводов; ибо она ведает, что в короне польской ни едина церковь обретается благочестивая, но все уже на унию от немалого времени отняты с епархиями, как-то перемышльской, львовской, галицкой и луцкой; потому коронные обыватели никаких жалоб и доводов представить не похотят, ниже сами на оной комиссии явиться могут, опасаясь, чтобы после возвращения к вере православной не возбудит против себя кровавого преследования; 3) в великом княжестве Литовском, при захвате церквей и монастырей на унию, захвачены и все тех монастырей привилегии, и потому показать их на комиссии для доводу нельзя, так как они имеются в руках униатов; 4) о нападениях на церкви и отнятии грунтов и иных ругательствах трудно подданным на дедичных господ своих свидетельствовать, потому что это запрещено им военной угрозой; а теперь еще обучать их сильнее показывать ко вреду православных; 5) в бытность в Могилеве Иосифа Волчанского, полоцкий униатский официал Ираклий Лисянский объездил все церкви Белоруссии, отнятые в разное время на унию, и какие нашел древние фундушевые записи, ставленые грамоты, антиминсы, от православных архиереев освященные и православные богослужебные книги – все забрал с собой, дабы и память православия истребить, если бы случилось кому о том упомянуть; а униатским попам по всей Белоруссии бороды побрил,⁶²⁴ и на головах волосы остриг по римску, дабы и виду на них грекороссийского закона не было; чаятельно, что и до присяги оных принудил и росписки с них взял, дабы назад уже до благочестия не возвратилися; 6) во время неприятельской шведской войны, в Польше многие города, села и деревни, также церкви и монастыри благочестивые разграблены, а иные сожжены, как и город Могилев со всеми церквами и кафедрой в то время от неприятеля спален и архив со всеми документами сгорел; а уцелевшие расхищены. Все противники наши весьма радуются этой комиссии и прежде времени триумфуют, говоря, что мы на большую беду себе выпросили эту комиссию, так как все комиссары римского закона и должны за косциолом римским потворствовать, а не за вами, и что мы де большие против всех ваших обид поставить потрафим. Виленский-де бискуп всем ксендзам плебанам своей епархии приказал против наших обид большие обиды написать и в комиссию представить. Мы-де и кафедру и все церкви могилевские теперь на унию отберем, понеже-де оне прежде были униатские;⁶²⁵ 7) можно наперед чувствовать по таким намерениям, что комиссия благочестие святое в Польше до конца истребить может по представлению ложных их наветов, как они давно уже умышляют это и написали много ругательных книг против нашей церкви; 8) от нашей стороны, как для сильного представления обид, так и для возражения наветов, людей ученых и способных отнюдь не имеем ни из духовных, ни из мирских. И так нам немощным против сильных сопостатов наших ополчаться весьма опасно, дабы еще за турбацию штрафы нам платить не присудили вместо сатисфакции. Дело сие общее и весьма великое: ежели на нынешней комиссии будет упущено, то уже больше никакой надежды не останется; ибо сия комиссия по правам польским может назначить от себя другую комиссию для следствия представленных обид, которая все нами показанное прямое может сделать ложным, и таковые комиссии могут продолжаться чрез долгое время; потом из тех обеих комиссий будет на сейм отослано; 9) бискупам, сенаторам, министрам и великим господам, от которых какие обиды в разные времена происходили, от них-ли самих или от губернаторов и администраторов их, позвы на комиссию подавать весьма опасно, чтобы в болшие штрафы и отмщение не попасть; 10) комиссия эта требует великого кошту и иждивения, ибо надобно на позвы, на подание оных, на реляции и записки в городах польских, на признание оных и на вынятие экстрактов с печатьми, на юристов и патронов и проч.: а на все это откуда взять, не имеем.⁶²⁶

Споры и пререкания длились до сентября, когда, по представлению Св. Синода, состоялось высочайшее повеление об устранении Голембовского от тех дел и о предоставлении полной свободы действий архимандриту Оранскому и иеромонаху Коховскому, или кого еще к тому белорусский епископ определит. «Но если бы они стали в поступках своих при магнатах и министрах польских у него Голембовского требовать рассуждения и совета, от того не отрицаться, но в чем возможно им по своему искусству рассуждения свои на их благоприобретение подавал бы». При этом коллегия донесла Св. Синоду, что «такого человека, кого бы к тем делам вместо Голембовского определить, знающего польский язык и польские права и порядки и в прочем способного, ни в Польше, ни здесь не имеет; а граф Бестужев-Рюмин хотя по должности его надлежащее старание в оных иметь и будет, но токмо он обретается при королевском дворе в Саксонии, а не в Польше, и в Польшу ему оттуда от короля отлучаться отнюдь невозможно; и не безизвестно Св. Синоду быть может, что в Саксонии при короле из польских министров бывает только по одному или иногда и по два человека, и тем временем отлучаются, a сии дела более касаются до сенаторей и министерства польского, которые обретаются в Польше.⁶²⁷ – «Голембовский от 3-го октября прислал оправдание во взводимых на него упущениях. Выставляя на вид свои многочисленные и постоянные труды, он завинял во всем духовных и во главе их белорусского епископа». Оригинальные письма, которые я от времени до времени в коллегию иностр. дел посылал, могут меня обстоятельно оправдать и притом доказать, с какой ревностью и аттенцией я о делах греко-российской веры в прежние годы и ныне неотменно полякам представлял, и коим образом я, с другой стороны, и греко-российским духовным персонам их плохие поступки всегда изъявлял и, что им для соблюдения безопасности и целости их веры делать надлежало б, всегда им необинуяся внушал. Я поступил бы против моей совести, когда б их в таком поступке, которым они сами себе и их вере толь великий вред с некотopогo времени причинили, угождая им еще более ласкательствами подкрепляли, и паче того не сказал, что по польским правам к их поправлению и соблюдению грекороссийской веры и собственного их интереса служить может и полезно есть». «И понеже Св. Синод без сомнения знание о польских государственных учреждениях имеет, то я чаю, что оный сам напрасность тех жалоб и внушений, кои епископ белорусский против того чинит, потому усмотреть и ему указ в сильных терминах послать изволит, дабы он по своему сану и с вящшим рассуждением поступал, и ежели ему от кого либо обида покажется, то бы он вследствие тех прав, под которыми находится, правосудия искал, потому что ныне, когда такие его жалобы выслушиваются и ему в том вера подается, он, на то полагался, здесь с каждым грубо обходится и тако между знатными и подлыми, да и между грекороссийскими самими, по малу ненавистными себя чинит». В депеше от 10 октября уведомляя, что им переданы все дела архимандриту Оранскому, он писал: «только я благонадежен, что ваше величество и сим довольны быть не изволите, ибо они сами не ведают, о чем они жалуются и чего они хотят. Они и между собой несогласны, и один на другого многократно жалуются; при том же в их иску и желании никогда не постоянны и различные предъявления чинят».⁶²⁸ Реляцией от 17-го октября, Голембовский доносил, что от грекороссийских духовных здешней стороной смелые угрозы тамо происходят, что причиняет многое рассуждение». Вследствие этого коллегия просила Св. Синод «для побуждения тамошних духовных к лучшему и согласному в их делах старанию и к воздержанию от предъявляемых ими угроз» отписать от себя к белорусскому епископу.⁶²⁹

Преосвященный Иероним прислал свои объяснения на донесение Голембовского. «Какой он перспективой в таком дальнем расстоянии усмотрел во мне грубость и непристойные по моему сану поступки, сам уже будучи поврежден от немалого времени параличем, и едва что действовать собой может, как депутаты мои о нем сказывают, что де два лакея едва свести с постели и посадить могут, но секретарь вместо него все действует, которого я с молчанием обхожу, и впредь уже отрекаюся не токмо изъяснять такие противные реляции, но ниже представлять более жалоб, какие б они ни были, ибо лучше по воле Божией в сокрушении сердца страдать, нежели гнев и ненависть на себя и на епархию мою наносить. Епархия моя порубежная близко смоленской. Ежели Св. Синод соизволит, может для достоверного известия указом приказать кому со стороны о обхождении моем и житии более старческом, нежели архиерейском, проведать».⁶³⁰

Белорусский епископ, отправив в Варшаву с документами своего наместника, сам отказывался ехать, «потому что – писал он от 18-го октября – я больше в болезни, нежели в здравии нахожуся, и не имею в чем и опасаюся о проезде, и там приехавши платье, шапку, по их обыкновению, надо иметь и пристойный поезд архиерейский и людей, а у меня того не имеется».

Наконец приблизилось время, назначенное для открытия заседаний комиссии. В Варшаву прибыли архимандрит Оранский, виленский святодуховский игумен Мильхиседек Богданович, иеромонах Киевопечерского монастыря Иосиф, назначенный в помощь Оранскому вместо умершего дятловицкого игумена Онышкевича, и делегаты от многих разных православных монастырей великого княжества Литовского.

За несколько дней до начала комиссии, секретарь Голембовского – так как сам он устранен был от прямого участия в делах комиссии – представил их плоцкому епископу. Епископ принял их со всякой учтивостью, но с сожалением в ответ сказал, что он получил королевский рескрипт, которым ему повелено комиссию ту отсрочить до королевского прибытия в Польшу. Такой нечаянный ответ и отсрочка комиссии как нельзя более совпадали с видами и желанием белорусского епископа. Однако ж секретарь Голембовского притворясь спросил: «какая тому причина и для чего о том по меньшей мере не дано знать прежде, так как грекороссийские духовные предприняли такой далекий путь для приезда в Варшаву и конечно считают это новой в правосудии отсрочкой; по неимению ж средств им невозможно будет приехать в другой раз». Епископ указал только на то, что изображено в королевском рескрипте, отказавшись, с своей стороны, дать какие либо объяснения.⁶³¹ За обедом, на который резидент созвал всех членов комиссии, он еще раз выразил сожаление об отсрочке комиссии и о трудности для православных защищать свое дело. Вследствие этого Бестужеву и Голембовскому предписано было стараться в пользу православных и о надлежащей сатисфакции домогаться и другим путем без комиссии», к нему открывалось тем более свободы, что комиссия закрыта по противодействию, с польской стороны, «под предлогом отсрочки до прибытия королевского в Польшу».

В следующем году Голембовский умер, а «для здешних дел» в Польше назначен секретарь посольства Ржичевский.

В Варшаве готовился сейм. – Бестужев снова повел речь о комиссии. «Хотя комиссия отсрочена – писал он от 2 июля 1748 года, – однако тот плод принесла, что от прошлого сейма по сие время жалобы утихли и дальнейшие гонения благочестивых и насильственные отнятия церквей остановила, и тех, кои бы на то поступить похотели, в страхе содержит». – Архимандрит Оранский и иеромонах Коховский, сначала согласившись на учреждение комиссии, потом «желали, чтобы она, яко предосудительная благочестию, вовсе уничтожена была, и другим образом возвращение церквей и вольность в содержании благочестия им доставлены были». «Но я, писал Бестужев, кроме той комиссии никакого иного к тому лучшего и полезнейшего способа не нахожу: ибо на оной все свои жалобы или сами они, или чрез искусных и знающих здешние права людей, произвесть и выслушаны быть могут». Бестужев просил, чтобы ко времени сейма назначенные в комиссию лица снова прибыли в Варшаву с документами для защиты своего дела.⁶³²

Синод отвечал, что он другого способа к поправлению дел изобресть не может, кроме того, который объяснен в 1744 г. в рескрипте к графу Кейзерлингу т. е. чтобы все привиллегии благочестивых подтверждены были новой конституцией и чтобы комиссия учреждена была не для разбора беспорядков, но для возвращения отнятого у грекороссийских обывателей Польши и Литвы.⁶³³

Ко времени сейма Синод (18 июля 1748 г.) предписал киевскому митрополиту послать в Варшаву на место архимандрита Оранского, переведенного настоятелем в Киевопечерский монастырь, слуцкого наместника, или другое лицо. Митрополит назначил яблочинского игумена Спиридона Гриневецкого. Бестужев просил прислать белорусского архиерея: но за случившимся в Могилеве (19 мая) пожаром, при котором сгорели кафедральная деревянная церковь св. Варвары и apxиерейский дом, он отказался от поездки в Варшаву, послав, вместо себя, буйницкого игумена Викентия и учителя при кафедре иеромона Иакова Ильницкого. Виленский старший Богданович пришел в Киев и просил перевесть его в какой-нибудь монастырь архимандритом или игуменом. Митрополит Тимофей Щербацкий перевел было его в Густынский монастырь, но, получив указ из Синода, отправил его опять в Варшаву. Все эти лица должны были по прибытии в Варшаву явиться к Бестужеву и представить ему все собранные ими документы об обидах благочестивым.

Между тем польские паны, опасаясь комиссии, употребляли все усилия, чтобы недопустить ей состояться. На предсеймовых сеймиках, от воеводств и поветов даны были послам инструкции, в которых выставлялось на вид, что комиссия составлена против прав и уставов сеймовых и что сей новостью католицкой вере и чину шляхетскому великое делается насилие с уменьшением полного их в собственных добрах распоряжения. На основании этого послам предписывалось, под разорванием сейма, требовать уничтожения этой комиссии королевским указом, с тем, чтобы обиженные отыскивали свое право общим порядком.⁶³⁴ «Должны господа послы наши, возвратився от поздравления его королевского величества, нашего всемилостивейшего государя, удержать заседания и ни до каких предложений не приступать, покамест вышереченный оставления указ подписан, запечатан и к делам короны польской и великого княжества литовского, так чтоб вольно было всякому требующему эксстракты выписывать, сообщен не будет».

В то же время белорусский епископ получил королевский мандат с позывом на суд в Варшаву за неправые жалобы на Сапегов, Огинских, Поцеев и прочих вельможных и благородных господ, к коим он предъявил позвы на комиссию. Паны эти обвиняли его в отнятии униатских церквей на схизму и требовали, чтоб кафедра неуниатская, при церкви Спасской Могилевской, яко униатской, обретающаяся, выведена была и чтоб отдана была к управлению кафедры полоцкой униатской, и чтобы преосвященный за неправильное челобитство и тяжбу подвергнут был штрафу. Из чего белорусский епископ заключал, что «ненадежно, дабы на нынешнем сейме надлежащая сатисфакция воспоследовать могла о обидах наших: ибо вси сопротивницы в том сильно настоят, дабы веру православную совсем и вовсе искоренить в Польше».⁶³⁵

Во время сейма Бестужев заболел и не мог выезжать. Польские канцлеры и министры на поданный им мемориал не дали никакого ответа. Так как духовные проживали в Варшаве без всякой пользы, то посол отпустил их в свои места. Дело благочестивых ни на шаг не подвинулось вперед.

Вследствие дальнейшего настояния посла об ответе на мемориал, польское министерство уже в январе 1749 г. дало отзыв, в котором объясняло, что «неуниатам греческой веры правосудие учинено будет, ежели они об оном тамо просить станут, где им надлежит. Но вместо того, чтоб им адресоваться, как того порядок требует, в судебные места, которым они подчинены, к статским министрам республики, и к собственному их королю и государю, они прямо жалобы свои российскому двору приносят. По большей части такие их жалобы мало основательны и единственно только вымышлены были, для побуждения к сожалению о себе и получения от беспредельного великодушия ее величества, императрицы всероссийской, какой-либо для себя корысти». Насчет замедления в открытии комиссии 1746 года дано было такое объяснение: «воспоследовавшая смерть (униатского) митрополита, которому надлежало потребные известия из архивов, подлежащих его ведению, выписать, и замедление папежской буллы из Рима его преемнику, действо сей комиссии доныне продлили; но как сие препятствие уже отнято, то оная комиссия вскоре составлена быть может».⁶³⁶

После того дела пошли еще хуже. «Известная комиссия королевская – доносил белорусский епископ Св. Синоду от 24-го авг. 1749 г. – была не для сатисфакции, как видно, но дабы сопротивницы лучше провидели, кто оные обиды доносил, дабы потом вящшее отмщение учинили. Так как в то время в универсалах комиссарских напечатано было, дабы всяк обидимый обидчиков своих запозвал на оную комиссию с надлежащими доводами: и по силе универсалов оных всех таковых епархии моей обидчиков запозвал было и я, но они, с собой потом согласясь, сейм прошлый и комиссию разорвали и великое ныне отмщение делают, хотя православную веру в конец в Польше скоренить, дабы не было уже кому скаржить».⁶³⁷

Граф Бестужев перемещен из Дрездена в Вену.⁶³⁸ Полномочным министром в Варшаву назначен снова граф Кейзерлинг.

Между тем в 1749 году случилось обстоятельство, крайне огорчившее православных Белоруссии. В феврале этого года белорусский епископ позван был с некоторыми монашествующими в Новогрудок на трибунальный суд, по делу пана Сбуржинского, инстигатора великого княжества Литовского, по доносу панов Клочковского и Рудзевича. Епископ не явился и протестовал против позва его в трибунал, считая это дело подлежащим реляционному суду; о чем заявил и графу Кейзерлингу. Польские судьи присудили его, за неявку в трибунал, к бесчестью, каковое определение и приказано было привесть в действие чрез публичное объявление; а слуг его истцевой стороне дозволено было ловить, хватать и вязать, со взысканием притом с них 10 тыс. польских злотых.⁶³⁹ Белорусский епископ жаловался Синоду, указывая на неправильный позыв его в трибунальный суд. Но Кейзерлинг завинял епископа, как и вообще православное духовенство Короны и Княжества, что они требуют для себя изъятий из общего права, и что «духовенство избежало бы многих затруднений, если бы точно рассматривало существо и прямое состояние каждого дела, сличало его с государственными уставами и смотрело к какому судебному месту в том или другом случае адресоваться. Но так как оно сию предосторожность пренебрегает и, например, в таких делах, кои касаются до духовных маетностей, земель и правостей, в которых по государственным правам им именно на королевский реляцийный суд адресоваться показано, они однако ж сами собой в трибунал адресуются или себя в оный показывать допускают, а в других приключениях, без основания, реляцийного суда держаться стараются, отчего и происходят разные беспорядки и затруднения». Иностранная коллегия стала на сторону посла и просила Св. Синод дать в этом смысле наставление епископу Волчанскому.⁶⁴⁰

В 1751 г. папа обнародовал в Польше и Литве великий юбилей, с прощением всех грехов на сто лет. Это еще более поощрило фанатиков к насилиям над православными. «Хотя и прежде наступовали на нас – доносил белорусский епископ Св. Синоду, – но не так сильно, как ныне. Прежде разно по одной церкви господа свицкие (светские) отбирали; а ныне и духовные, римские и униатские, сильно наступают разными гвалтами и хитростями». Иероним писал, что уже после комиссии в епархии его 20 церквей отнято, а с прибытия его в Могилев, с 1745 года, 30 церквей отобрано».⁶⁴¹ «Ежели на близко наступаючем сейме не воспоследует сильное защищение: то уже зде непременно весь православный народ, для непрестанно дальшего утеснения и разорения, до унии преклонится, и я по заповеди Христовой отсюда принужден бежать, аще Бог жизни дарует».⁶⁴²

В 1752 г. граф Кейзерлинг перемещен чрезвычайным послом в Вену;⁶⁴³ а в Варшаву назначен д. с. с. Гросс. К предстоящему сейму⁶⁴⁴ русское правительство снова подтвердило своему посланнику сделать сильное представление польскому министерству о прекращении гонений на православных. Вследствие его настояний, оба канцлера коронный – Ян Малаховский и литовский – князь Михаил Чарторыйский «в сильных терминах» писали к униатскому митрополиту, чтобы он без замедления возвратил православным отнятые у них церкви, а «ежели он останется при прежнем своем упрямстве», то хотели рекомендовать литовскому хорунжему, князю Радзивилу, чтобы он способствовал этому «военными людьми»; но в то же время канцлеры объясняли, что «по известной вольности в сем королевстве, где каждый дворянин в своих деревнях почти самодержавную власть имеет, они ничего более сделать не в состоянии».⁶⁴⁵

В 1753 г. Гросс подал королю мемориал о преследовании православных римскими епископами – виленским и самогитским. Король рескриптом поручил канцлеру литовскому, князю Чарторыйскому, войти в paссмотрение этого дела. Чарторыйский отвечал, что «он иным образом с бискупами поступать не может, как только к ним о том писать». «Сей канцлерский ответ – писал Ржичевский в июне 1753 г. – подает мне мало надежды: ибо когда он к епископам представления свои по прежнему же порядку делает, а они отговорки свои на старом же основании продолжают, то из всего того только пустая переписка, а в самом мало или же и ничего в пользу российских греческих исповедников не будет».⁶⁴⁶

Виленский епископ отвечал Чарторыйскому от 7-го июля, что «русский посланник неправо себе толкует и рассуждает наши конституции и трактаты», что «мы с ним не одного мнения и никто нас соединить не может, как только собрать сейм Речи Посполитой», а потому предлагал канцлеру посоветовать министерски посланнику и секретарю посольства, «чтобы они с своими требованиями дождались сейма, без определения которого от меня ничего в пользу себе получить не могут».⁶⁴⁷

Дерзость и наглость латинского и униатского духовенства увеличивались с каждым новым случаем их насилия, остававшегося безнаказанным. Королевским рескриптом приказано было виленскому епископу возвратить православным церковь в Заблудове: но епископ отказался исполнить королевское повеление. В то же время, отказываясь дать позволение на постройку новых и починку старых благочестивых церквей, он писал к канцлеру князю Чарторыйскому: «понеже неуниаты уже почти совершенное отправление своей веры здесь имеют, к тому ж находятся ныне Российской державы войска, которые повидимому и долго у нас пробудут: то пускай уже они употребляют нынешние свои обстоятельства к уничтожению наших прав, производя в действие свое предприятие».

Измученный несправедливостями и постоянными оскорблениями Иероним Волчанский скончался 14 окт. 1754 г. Еще пред избранием его в епископы поднят был вопрос об уничтожении православной белорусской епархии. Вопрос этот опять поставлен был с новой силой в 1747 г. при избрании униатского митрополита, преемника Афанасию Шептицкому.⁶⁴⁸ Те же происки униатов повторились после смерти православного белорусского епископа Иеронима Волчанского. Папа Бенедикт XIV буллой от 27 февр. 1755 г., на имя коронного канцлера, графа Малаховского, требовал от польского правительства, чтобы вдовствующий после схизматического русского епископа могилевский престол к принятию католический веры возвращен был и чтобы управляем был чрез своего полоцкого архиепископа».⁶⁴⁹ Но происки эти не увенчались успехом. В 1755 г. в белорусские епископы посвящен был ректор Киевской академии Георгий Конисский.

В первые годы своего правления он был не в лучшем положении, чем его предшественник, и посылал жалобу за жалобой на оскорбления, которым постоянно подвергался. Но он имел свойства, каких не имел его предшественник. Кроме того, что он был еще молод (ему было 37 лет) и выносчив, он был довольно гибок и подчас уклончив, умел найтись во всяком затруднительном положении и не только не потеряться в самых затруднительных обстоятельствах, но еще подметить и направить в свою пользу слабые стороны своих противников. По складу его малороссийского ума, самые серьезные донесения его правительству блещут юмором и остроумием. Ирония и острота пробиваются у него сквозь слезы. Грустно, невыносимо тяжело: а малороссийский юмор все-таки берет свое.

Новый епископ доносил Св. Синоду, что как от комиссии, так и от предлагаемого Гроссом учреждения особого генерального прокуратора или ходатая по делам нельзя ожидать пользы и что только издание конституции или генерального подтверждения, с жестоким на нарушителей оного прещением, могло бы помочь делу. Святейший Синод сообщил об этом на рассуждения иностранной коллегии, прося высочайшей грамоты о том к польскому королю; но коллегия, не надеясь испросить такую конституцию, обращала дела на обыкновенные дипломатические пути. – «Король – писала она в донесении Святейшему Синоду от 16 октября 1756 г. – сколько бы ни желал, с своей стороны, показать ее императорскому величеству угодность, но, не имея тамо совершенной власти, не может собой в том ничего сделать без согласия чинов республики; а к такому согласию оных не токмо в другое время, но и в собрании их на сейме привести, за их вольностями и раздорами, весьма трудно; а между тем не сходно было бы с достоинством и честью государыни, чтобы грамота ее величества в недействии там осталась». После нанесенной обиды лично белорусскому епископу во время обозрения епархии, в г. Орше, Святейший Синод предлагал иностранной коллегии, не найдет ли она возможным поручить защиту православных наших воинским командам, там находящимся? Но коллегия отвечала, что по обстоятельствам не признает этого удобным и поручила генерал-поручику Воейкову⁶⁵⁰ настоять дипломатическим путем, требуя в их пользу генеральной привилегии. Воейков доносил, что выдачу такой привилегии министерство отклоняет, а построение церквей латинское духовенство затрудняет разными отговорками. Воейков писал о том к виленскому епископу: но сколько, доносил он от 1 сентября 1759 года, из ответа его выразуметь мог, то кажется, что он, недоброжелательствуя нашего закона людям, продолжает только время оттягивать до сейма; а как известно, что сеймы польские всегда разрываются или исчезают, то ясно оказываются его недоброжелательство и пустые отговорки».⁶⁵¹ «Впрочем – доносил он от 15 ноября – духовенство здесь в Польше великую имеет силу отчего гордостью толико надменны, что не токмо на министров своих не взирают, но и королевских повелений мало слушают; особливо бискуп виленский есть человек странного свойства, которого поступками двор весьма недоволен».⁶⁵²

Опять пошли жалобы на отнятие церквей. «Не о приращении как бы надлежало, но об умалении и приближении до конечного разорения веры здешней благочестивой вашему святейшеству с болезнью духа доношу» – писал Георгий от 10 апреля 1760 года.⁶⁵³ От 10 сентября того же года: «не все мои обиды, которые с людьми здешними благочестивыми грекороссийского исповедания претерпеваю и не всегда вашему святейшеству доношу, но часто жду конца им, и когда уже того не вижу, тогда ваше святейшество утруждаю, как и ныне».

Георгий жаловался на нападения со стороны могилевских иезуитов и на нового могилевского плебана ксендза Михаила Зеновича. Описав различные козни его против православных, Георгий просил, чтобы Зеновича «российской командой взять секретно в Poccию на спокойнейшее пребывание, каким одним случаем все духовенство римское делеко больше убоялось бы и воздержалося от изобиждений, нежели многочисленными рескриптами королевскими, якож они одного того боятся и вещуют часто на себе. Последовательно же и мирские господа обижать и церкви отнимать перестали бы уповаю, понеже они, что ни делают в обиду нашу, все делают с поощрения духовенства своего. Резон случаю сему кажется быть справедливый и у двора его королевского величества приятия достойный; понеже многочисленные через многие лета российскими высокими министрами в силу трактатов чинимые домогательства хотя у его королевского высочества и приемлются, однако у самовольцов, равно яко и королевские повеления, никакого места не имеют». На случай, если бы нельзя было этого сделать, Георгий просил, чтобы, из находящихся при границе армейских полков, хотя батальон какой занял зимние квартиры в Могилеве. Если же и это неудобно, то повелено б было русскому послу домогаться, дабы тот неспокойный плебан переменен был и заменен другим спокойнейшим.

К довершению бед, так сказать, постоянных, явилась новая, случайная – от призванных для обращения Белоруссии миссионеров. Первой явилась партия доминиканов, под предводительством Овлочинского.

В июне 1759 г., при обозрении епархии, Георгий в г. Орше натрафил на миссию доминиканов, которая, волочась по Белой России кругом Десны, на тот раз находилась в Орше и разными обманами и насильно совращала православных в латинство. Георгий остановился в Кутеинском монастыре и сказал в церкви поучение к народу, «оберегаючи его от тех волков, без всякой, однако ж, веры их и папежа укоризны; хотя они, напротив, в казаниях своих веру и благочестие наше тысяче анафем предают». На поучении был подосланный от миссионеров, переодетый в мирскую одежду, с некоторыми из своих учеников. Когда на другой день Георгий совершал служение в Орше, миссионеры с своими слугами сделали нападение на церковь, били людей и ставши пред епископом, «понасовывали на голову шапки» и кричали: попе «хлопе, схизматику» и произносили другие оскорбительные слова. Георгий принужден был прекратить служение и выйти из церкви под угрозами фанатиков, преследовавших его с оружием в руках.⁶⁵⁴

После того миссия не переставала работать над совращением православных. «Волочась от города до города – доносил Георгий от 9 января 1761 г. – Овлочинский, с компанистами своими доминиканами, отправлял оное апостольство свое в городе Полоцке, а ныне – в Шклове, с пять миль от Могилева. Прибывши в город, с помощью шляхты и уряду, римской или униатской религии, сгоняет людей с сел, как униатов, так и благочестивых, а согнавши, купно с мещанами благочестивыми ж, по всяк день яко овец до костелов гонит, и тамо заключая, в первых несколько седьмицах ласкает словами и прельщает ложными и смеха достойными чудесами; тако ж и примерами не лучшими, как-то: облекши пелгрима, которые обыкновенно с бородами ходят, в одежду поповскую, ставит среди костела и сказует, якобы священник наш на унию пристал, и многих не столько теми всем явными лжами, яко наипаче угрожениями в заблуждение свое преклоняет; в последней же седмице, пред закончанием миссии своей, которых от благочестия святого отторгнуть не может, тех с верой грекороссийской проклинает и ругает. Еще же и святых Божиих, особливо московских чудотворцев и которые в России или почитаются с великим усердием или мощами почивают, как-то Николая святого Никулкою, а великомученицу Варвару Варваркою с насмехом называя. В самом же заключении оного своего беснования выводят из города на поле как униатов, так и наших, нуждею ж гоня. Новопрельщеннии униаты влекут с собой большие кресты на память, яко он учит, исшествия своего из Египта, сиречь из благочестия нашего. Другая униатов партия з леса превысокий из целой сосны сделанный крест волокут и на определенном месте крест оный все обще ставят; при чем он, Овлочинский, на высоком столе стоя и разделяя своих на десно и наших на лево, судное позорище строит, и своих в блаженство, а наших в муку отсылает. Они ж миссионерии обязуют господ своих под клятвой папской, дабы благочестивым нашим людям не допущали больше жить при благочестии ни в селах, ни в городе, но или в унию насильно принудили, или нехотящих изгоняли прочь». Кроме того Овлочинский весьма злостно и дерзостно произносил, при собрании многих людей, ругательные слова, касающиеся достоинства Императрицы. – В марте миссия перенесла свое лжеапостольство в Мстиславль. «Наших людей – писал Георгий от 7 марта – множество сюда яко овец пригнано и сейчас, как пишу, до двухсот стоит у меня на монастыре, защищения прося.» Георгий посылал сказать миссионерам, чтобы они опасались когда нибуд от Российской империи реваншу: «но они то в один смех обращают». Конисский просил послать грамоту к королевскому двору с решительным требованием сатисфакции и указывал на пример короля прусского, который подобной грамотой остановил притеснения диссидентов в имениях пейбургских. «Ежели такой скорой помощи не можно подать – писал Георгий – прошу учинити милость с душей моей и снявши с меня иго сие епископское, мне неудобоносимое, повелеть в каком нибудь монастыре в России жити в чину монахов рядовых безмолвно, дабы мог я легшее испытание в день судный улучить, нежели какое ожидает сдешнего беспомощного, а потому совсем недействительного епископа».⁶⁵⁵

В то же время киевский митрополит представил жалобы слуцкого архимандрита Досифея о крайних угнетениях тамошнему духовенству и народу от великого гетмана Михаила Радзивила. Архимандрит просил гетмана о возвращении насильно отнятых у монастыря имений; но тот при большом собрании закричал: «хотя бы сама ваша царица сюда пришла, то я того не сделаю».⁶⁵⁶

В половине 1761 года при высочайшем дворе составлена была конференция. Посланнику Воейкову поручено было потребовать от польского правительства точного ответа: будет ли в сих делах надежное поправление, давая притом знать, что такое поведение своевольных поляков и от времени до времени беспрестанно чинимые обиды и утеснения монастырям, церквам и обывателям греческого исповедания, в явное нарушение мирного трактата, здешней империи не только бесславны, но и весьма уже нестерпимы стали». Вместе с тем Воейкову поручено было домогаться у польского двора, чтобы Овлочинский был наказан за свои дерзкие речи и поступки. Литовский канцлер, князь Чарторыйский, отвечал на это обычным упреком, что находящиеся в польских областях не униаты, в противность прав, обращаются с своими обидами не к своему, а к чужому правительству, и обиды их большей частью выдуманные, или по меньшей мере преувеличенные. Князь Чарторыйский сослался на письмо виленского епископа к коронному канцлеру Малаховскому, в котором тот писал, что униатские люди больше привыкли жаловаться, чем сколько терпят обид; что они жалуются на миссионеров, а ничего того не сыщется, что они на них показывают, исключая одного, что те со всякой горячностью обращают народ в веру, не причиняя оному никаких наглостей, чего нельзя вменить им в преступление. Притом же они от него не зависят, имея особливых своих начальников.

Не получив удовлетворения этим путем, иностранная коллегия поручила военной, «чтоб Овлочинского, когда случится быть в близости самой границы, нарочно посланной небольшой командой без разглашения захватя, отправить немедленно прямо сюда в тайную канцелярию».⁶⁵⁷