V. Пашковцы по судебным процессам о них

Пашковщина в Новоторжском уезде и крестьянин Иван Кондратьев, как самый главный распространитель секты в этом уезде. – Пашковщина в Бежецком уезде и крест. Михаил Иванов, как главный сектант-пашковец в этом уезде. – Следы Пашковщины в Корчевском уезде с своеобразным сектантским оттенком. – Пашковщина в Вышнем-Волочке и главный сектант города Федор Евфимов Ушков. – Пашковщина в Вышневолоцком уезде, крестьянки Марья Семенова и Дарья Меркурьева, как проповедницы секты в уезде. – Пашковщина в Старинном уезде и главный пропагандист здесь секты Никанор Трофимов Орехов

Судебные процессы о раскольниках и сектантах, вследствие толерантных законов нашего правительства по отношению к ним, бывают у нас сравнительно не часто, но зато подробные сведения о бывших таковых процессах весьма ценны в целях ознакомления с действительною современною жизнью сектантства, которая в судебных процессах обнаруживается со всею непосредственностью. В нашем распоряжении имеются сведения, не подлежащие никакому сомнению, о таковых процессах, правда, имевших место только в одной Тверской губернии, но от этого ничуть не теряющие своего значения для характеристики современного сектантства. Мы будем фактичны²⁷.

В то время как толки о сютаевцах призамолкли, невдалеке от дер. Шевелина – этого центра сютаевщины – с значительной силою обнаружилась пашковщина и заставила обратить на себя серьезное внимание. Появившись на этот раз сначала в д. Сальницах, она дов. быстро распространилась отсюда по соседним сёлам и деревням. Впрочем, было бы несправедливо указать на дер. Сальницы, как центр, из которого исключительно распространилась пашковщина в том округе; на ряду с Сальницами в данном случае могут быть выставлены некоторые селения соседнего Бежецкого уезда, каковы деревни Малая Горка и Сошники, находящиеся от Сальниц приблизительно верстах в 40–50; так что теченье пашковского влияния шло с разных сторон. Между этими, так сказать, более видными пунктами пашковской пропаганды, как мы увидим, существуют²⁸ живые связи и сношения – в целях именно привлечения новых членов в секту.

Более видным пропагандистом пашковщины в дер. Сальницах был крестьянин этой деревни Иван Кондратьев, судебный процесс о котором в отделении Тверского Окружного суда был 9 окт. 1891 г. Из дела выяснились следующие обстоятельства.

В дер. Сальницах, принадлежащей к приходу Золотихинской церкви, пашковская секта обнаружилась около 1887 года и пошла она именно от Ивана Кондратьева. Иван Кондратьев по происхождению корел, 40 лет, увлекся пашковским учением, проживая в Петербурге, где он, по собственному показанию, бывал не редко на собраниях пашковцев (на Песках по 4 и 7 ул.), на которых проповедовал некто Иван Розов. Сын Кондратьева Василий Иванов, держась также пашковского учения, кажется, доселе проживает в Петербурге. Свои религиозные убеждения Кондратьев на предварительном следствии выразил так: «я не хожу в православную церковь, не признаю святости креста и икон, и не поклоняюсь им поэтому, но я христианин и исповедую религии по слову Христа Спасителя, т. е. по св. евангелию; это – самое главное основание моей религии и еще 22 ветхозаветный книги. Читая евангелие и ветхозаветные книги, я пришёл к непоколебимому убеждению, что крест я должен носить в душе своей, что иконы есть творение рук человеческих, почему молиться на них не следует; в церковь я не хожу главным образом потому, что обстановка церкви и обряды богослужения не соответствуют моему вероисповеданию, да к тому же я понимаю слово церковь, как собрание верующих, в духовном смысле». К этому Кондратьев прибавил, что, исповедуя такую веру в Бога, он вовсе не старается распространять ее. Однако истинная история дела показывает совершенно противное: старания Кондратьева в распространении пашковщины весьма ревностны. По согласному показанию свидетелей по делу Кондратьева на предварительном следствии, он весьма часто (по показанию, напр., одних, – «каждый вечер», а по показанию других, – «чуть не ежедневно») собирал собрания, о которых оповещал народ заранее и приглашал желающих присутствовать на них. Приходящих на собрания по этому приглашению Кондратьев и другие пашковцы стараются совратить в свою веру, уверяя всех, что только в их вере и можно спастись. Напр., 7 янв. 1890 года крестьяне дер. Сальниц Александр Кириллов, Поликарп Арефьев и Николай Иванов вошли в дом Кондратьева, чтобы «послушать их службу»; тут пашковцы начали их расспрашивать, грешны они или нет, и если грешны, то сегодня же должны познать истинную, т. е. пашковскую веру; при этом Иван Кондратьев говорил, что вот он, будучи прежде таким же грешником, как только узнал пашковскую веру, совсем очистился от грехов. Для характеристики собраний пашковцев должно упомянуть, что на них, по показанию свидетелей, Кондратьев читал на память молитвы, напр., такого содержания: «Господи, побей их (т. е. православных) камнями, умягчи их сердце». Последователи его в это время наклонялись к земле и шептали какие-то слова, причем даже рыдали. После Кондратьева на собраниях читали и другие – желающие подобного же рода молитвы: «Господь придёт на заре, побей их камнями» и т. д., причем присутствовавшие точно также все становились на колени и «плакали навзрыд». На собрания эти являлись пашковцы не только дер. Сальниц и соседних, но из деревень довольно отдаленных, – даже из другого уезда. Так известно, что сюда приходили из дер. Сошников, (Бежец. у.) крестьянин Прокопий Трофимов, из села Пиногощ (Беж. у.) Варлаам Федоров, из дер. Трестина (Твер. у.) Дмитрий Федоров, из дер. Малых-Горок (Бежец. у.) крест. Михаил Иванов с женою Татьяною Ивановою и детьми. Последний известен, как очень ревностный пропагандист пашковщины в своей деревне и других; у Кондратьева он иногда жил по нескольку дней и даже недель, причем в бытность его в доме Кондратьева происходили собрания каждодневно²⁹.

Описанные нами собрания были для Кондратьева одним из главных способов пропаганды; но и кроме собраний он находил немало средств для распространения излюбленного своего учения. Так, священник с. Кавы о. Толмачевский доносил преосвященному, что в его приходе Кондратьев и его жена «с неимоверным фанатизмом» делали попытки совращения православных в трех селениях: Осташкове, Лисьих-Горах и Кузовине. Именно: в с. Осташкове Кондратьев продавал и раздавал книжки с тенденциями пашковского учения; в Лисьих-Горах жена Кондратьева в доме одного крестьянина Родиона читала многим женщинам, собравшимся вокруг нее из разных селений, со слезами на глазах «какую-то» книгу (Евангелие) и толковала. В деревне Кузовине Кондратьев совратил было крест. Ивана Кириллова и подарил ему Новый Завет в переплете, на задней стенке которого оттиснуты слова: «для русского народа». О. Толмачевский в своём рапорте преосвященному отмечает еще тот замечательный факт, что Кондратьев для большей, вероятно, убедительности дерзает уверять слушателей, что он имеет в себе Духа Святого, внушающего ему наставлять людей на новую веру, в которую он принимал желающих своим особым крещением. О том, что в нем пребывает Дух св., Кондратьев заявлял в дер. Чашкове в доме одного крестьянина Зиновия, но Зиновий возразил ему, что в нем не Дух св., а сатана, – и с тем прогнал его из своего дома³⁰. Далее, что дов. замечательно, Кондратьев делал попытку вести свою пропаганду чрез школу – Кузовинскую и Золотихинскую. В первой из них он имел долгое препирательство с учителем Захаром Егоровым в присутствии учеников, причём о священниках высказался следующим образом: «скоро православные священники будут рыскать, как голодные львы». В Золотихинской же школе он бесплатно раздавал мальчикам книжки, которые потом были отобраны и представлены полицейской власти. Насколько открыто и даже дерзко вёл свое дело пропаганды Кондратьев с последователями – это показывает особенно следующие две его выходки. Когда на Светлой неделе 1890 года священник с. Золотихи о. Орлов ходил в дер. Сальницах с образами, то вслед за ним ходил и Кондратьев с своими последователями (которых было человек 5) и, дразня священника, он и последователи пели какие-то несвященные песни, из которых свидетель, сообщивший об этом факте, запомнил только такие слова: «по заре пойдет рано Бог». В тот же, вероятно, раз, когда священник, обходя дер. Сальницы, проходил мимо дома Кондратьева, последний обратился к мальчику, несшему за священником кадило, с вопросом, что он такое носит и для какой цели? Когда этот мальчик объяснил значение кадила, то Кондратьев сказал, что его, т. е. кадило, стоит только бросить и затоптать в грязь.

Кроме вышеуказанных пунктов, деятельность Кондратьева имела очень заметный успех в дер. Лужках, принадлежащей к приходу с. Михайловой-Горы. По показанию православных крестьян этой деревни, пашковщина появилась здесь «в течение последних пяти лет», т. е. начало ее падает на тот же 1887-й год, в который начал свою пропаганду Кондратьев в дер. Сальницах. По согласному показанию священника и всех свидетелей, первым провозвестником пашковского лжеучения в Лужках был, несомненно, Кондратьев. Скоро он приобрел усердного помощника в своём деле в лице крестьянина дер. Лужков Гавриила Васильева. Стоит отметить, что этот крестьянин до перехода в пашковскую секту был беспоповцем. Это обстоятельство обращает на себя внимание потому, что несмотря на то, что между старообрядческим расколом и пашковщиной и вообще сектами рационалистическими нет ничего общего, – даже должна, по-видимому, существовать между ними вражда, однако в последнее время встречаются случаи перехода старообрядцев в общество сект рационалистических. Известно, что в той же деревне сделалась пашковкой старообрядка Прасковья Ермолаева. После того, как Гавриил Васильев увлекся пашковщиной, в доме его стали происходить весьма часто собрания, преимущественно ночью. На собрания эти приезжал и Иван Кондратьев. Затем, известно, что на эти собрания нередко являлись из других уездов и даже из Петербурга какие-то неизвестные лица, как напр., было в январе месяце 1891 года. В феврале месяце в Лужки приезжали две дов. известные пашковки из Бежецкого у., из дер. Малых-Горок–крестьянки Марья Васильева и дочь ее Матрена Иванова. Это – мать и сестра упомянутого выше крестьянина Михаила Иванова. По собственному заявлению этих крестьянок, они прибыли в дер. Лужки к своим родственникам – «братьям и сестрам по духу», – что раньше они гостили в дер. Сальницах, и что как там, так и в Лужках, ходили на собрания, на которых читали и толковали тексты из евангелия. Собрания пашковцев, происходившие в Лужках, характеризуются теми же чертами, как и вышеописанные собрания в Сальницах и других деревнях. Из последователей пашковского лжеучения в д. Лужках стоит обратить некоторое внимание, кроме Гавриила Васильева, еще на одного крестьянина Ефима Иванова. Этот крестьянин заявил о себе, что он целых 20 лет искал «веры более подходящей», пока не обрёл ее в форме пашковщины. В истине пашковского учения он убедился в то время, когда в продолжение шести недель он находился в Бурашевской колонии (для умалишенных) и читал там Евангелие. Сделавшись пашковцем, Ефим Иванов успел уже заявить себя дерзкой и кощунственной выходкой против православной церкви. Дня за 2–3 до праздника св. Николая (6 дек.) 1890 г. он зашёл к крестьянину Николаю Иванову и высказал ему здесь свой взгляд на православных священников и на иконы в следующей грубой форме: «зачем вы приглашаете на дом священника? он – наемный пастух»; затем, указывая на стоявшие на полке св. иконы Николая чудотворца и Нила Столобенского, он выразился так: «Николка и Нилка, выбросить вон, таких мощей нет»³¹.

В несомненной связи с распространением пашковского лжеучения в Новоторжском уезде находится распространение его в уезде Бежецком. Здесь наиболее резко сказалось пашковское движение в дер. Малых-Горках, Алешинской волости, где главным пропагандистом лжеучения явился крестьянин Михаил Иванов. Это – тот Михаил Иванов, о котором мы выше упоминали, как об усердном посетителе пашковца дер. Сальниц Ивана Кондратьева: у него Иванов проживал по нескольку дней сряду, – причем каждодневно собирались собрания. Очевидно и несомненно, так. обр., что между пашковцами Новоторжскими и Бежецкими существуют живые сношения, – в целях более успешной пропаганды лжеучения, чего и действительно они достигают в значительных размерах. О Михаиле Иванове пока известно, что он прежде проживал в Петербурге; здесь он состоял на службе в «Обществе поощрения духовно-нравственного чтения». С целью продажи этих книг он ездил в разные города. Вероятно, благодаря такому своему положению, он и впал в заблуждение: общество, в котором служил Михаил Иванов, очевидно, то самое, которое основано Пашковым и компанией для издания и распространения своих тенденциозных брошюр и которое было закрыто по высочайшему повелению 24 мая 1884 года. Пропагандистская деятельность Михаила Иванова отразилась прежде всего на его семействе, которое все совратилось в пашковщину, – совратились: мать его Марья Васильева, жена Татьяна Иванова, брат Кирилл Иванов и сестра Матрена Иванова. Но, принимая во внимание то деятельное сношение, которое Иванов ведёт с пашковцами – даже других уездов, за несомненное должно признать, что жертвы его пропаганды далеко не ограничиваются одним семейным кружком. Впрочем, должно сказать, что в совращении семейства Михаила Иванова, помимо его, немалое значение имели и обстоятельства. В этом отношении заслуживает особенного внимания показана (заметим, – откровенное) тогда еще 12-летней сестры Михаила – Матрены, из которого обнаружилось кое-что очень важное, – именно обнаружилось то, как много путей, которыми Пашковцы ведут свою пропаганду. Матрена Иванова показывала судебному следователю на предварительном следствии следующее. С 6 лет, когда Матрена с матерью проживала в Петербурге, она ходила в школу учиться; школа эта находится на Забалканском проспекте. Посещение ею школы продолжалось около 4-х лет. В школе Матрена обратила внимание на одну девочку – сиротку, которая не молилась Богу. Матрёну это заинтересовало, – и она спросила эту девочку, почему она не молится Богу. Девочка на это ответила, что «образам молиться не следует, нужно молиться Богу душою и сердцем», при этом она присовокупила, что она «ходит на мирную беседу в один дом». Пришедши из школы домой, Матрена о всем этом рассказала своей матери. Узнавши дом, в котором происходили, по словам девочки, «мирные беседы», Марья Васильева (мать Матрены) с дочерью стала ходить туда. «Там, по словам Матрены, собиралось много народу, который молился на коленях Богу, не делая крестного знамения; в помещении, где собиралась эта беседа, образов не было. На беседе читали Евангелие». Очевидно, на эти собрания ходил и сам Михаил Иванов и занимал на них не последнее место, потому что далее сестра его показывает: «брат мой Михаил Иванов... во многом спорил на собраниях с теми лицами, которые там были, по поводу святых и мощей, доказывая этим лицам, что должно веровать и в святых и в мощи, а те это верование отвергали». Вероятно, это было на самых первых порах увлечения Михаила Иванова пашковщиной. В последствии же он ясно и определенно высказывает свой отрицательный взгляд на православную церковь, на таинства, на почитание мощей и святых³².

Что касается, далее, Корчевского у., то в нем сектантское движение отлилось в какую-то совершенно своеобразную форму. Говоря так, мы, впрочем, разумеем только один известный нам случай обнаружения здесь особого рода сектантства, многими своими сторонами, несомненно, соприкасающегося с пашковщиной. Именно: крестьянин с. Новодмитровского, Федоровской волости, Иван Алексеев Петров в следующей форме выразил свои верования. «Согласно евангельскому слову, как я его понимаю, порицаю я православную веру, иконы, церковь и таинства православной веры. Ничего этого я не признаю, т. е. православия. Теперь моя вера, как ее называют, верование духоборца. Так как по нашему верованию иконы и изображенные на них считаются ни во что, то я и считаю себя в праве относиться к изображениям на них с презрением, все равно как к картинкам... быть может, при этом и называл изображения св. Николая чудотворца и других ничтожными именами³³. Богом я признаю того, кто делает добро... обратил на себя внимание чтением св. Евангелия, которое постоянно ношу при себе и когда ко мне из любопытства начал стекаться народ, я стал рассказывать ему о истинном Богопочитании, говоря, что образа – идолы, церкви – капища, таинства признавать не следует и священников–тоже». В этом показании особенного внимания заслуживает фраза: «Богом я признаю того, кто делает добро». Очевидно, Петров представляет Бога не как личность, самостоятельное и самодовлеющее Божественное Существо, а как что-то отвлеченное, как доброе начало в человеке – противоположное злому: то, что есть в человеке доброго, то и Бог; личный, внемирный Бог исчезает, а является он силою, или одною стороною деятельности человека – добром³⁴.

В то время, как в разных деревнях Новоторжского, Бежецкого и др. уездов распространителями пашковщины являются крестьяне, совратившиеся преимущественно в Петербурге, в Вышнем-Волочке распространителем ее является лицо чиновное, как этому и естественно было случиться в городе. С 1882 года в Волочке ревностным пропагандистом пашковского лжеучения является коллежский секретарь Фёдор Евфимов Ушков. Об нем нам известно, что он по происхождению дворянин Смоленской губернии и учился в Смоленской гимназии. По окончании образования, он служил сначала в одном из департаментов Петербурга, но потом, получив наследство, вышел в отставку и поселился в В.-Волочке с своею женою и свояченицею. До 1882 года он был православным и дом его, между прочим, был украшен многими ценными иконами. Но в этом году Ушков впал в какую-то меланхолию и для совета с докторами ездил в Петербург. Здесь он скоро познакомился с Пашковым и стал усердно посещать его собрания. Пашковским учением Ушков увлекся быстро: через какие-нибудь четыре недели знакомства с Пашковым он уже оставляет православие и возвращается в Вышний Волочек в качестве пашковского миссионера, снабжённого для этого разными брошюрами. Согласно с своими новыми религиозными убеждениями, он в своем доме снял драгоценные иконы, уложил их в сундук, а на месте их увешал стены евангельскими изречениями, затем перестал ходить в церковь, а устраивал моления у себя дома; свояченица его при этом играла религиозные канты, а сам он читал импровизированную молитву. Не ограничиваясь своей семьей, Ушков начал распространять пашковщину и в городе: с этою целью он созывал к себе в дом всех, встречавшихся ему на улице, читал им из Библии, с присоединением своих толкований на прочитанное, раздавал книжки, а некоторым бедным старушкам и деньги. Кроме лиц, принадлежавших к семье, Ушкову помогали в деле пропаганды состоявшие под надзором полиции в В.-Волочке г.г. Кукин, Никитин и Пичугин. На собрания г. Ушкова приходили большею частью фабричные; между ними были не только мещане и жители городские, но и жители различных окрестных сел и деревень и даже иногородние; случалось, что были на собраниях евреи и еврейки, был сторож Петропавловской церкви, был дьячок Михаил Алексеев Владимирский и даже какой-то ученик приходского училища (Николай Воробьев) и многие дети. Известно, далее, что были на собраниях посетители из Торжка, из Осташкова и какой-то Филипп Васильев Ярцов из Калуги, был помощник начальника Завидовской станции Николаевской железной дороги. Ушков всех посетителей записывал в книгу, вероятно, для того, чтобы доказать пред Пашковым свою пропагандистскую деятельность и похвастать пред ним своими быстрыми успехами. На собраниях его иногда бывало человек до 100. Не мешает, впрочем, заметить, что на собраниях этих далеко не все охотно слушали проповедь Ушкова; некоторые даже возмущались этой проповедью, особенно когда в проповеди отрицались и порицались иконы и мощи. Иногда в толпе раздавались голоса: «эво, братцы, какой учитель появился; слышите ли что он говорит»³⁵. Благодаря такой деятельности г. Ушкова и Ко, в В.-Волочке образовался некоторый кружок пашковцев. Но пропаганда пашковцев далеко не ограничилась одним городом; она в довольно сильных размерах обнаружилась и в уезде В.-Волоцком. Это наилучшим образом раскрывает нам интересное дело о пашковцах, которое разбиралось в Волочке Тверским Окружным судом 11 октября 1890 года. Изложение истории этого дела будет вместе с тем раскрытием пашковского движения в В.-Волоцком уезде. Она заключается в следующем.

Около сентября месяца 1887 года прошёл слух, что в некоторых селениях Раевской волости и усадьбе Ворожебском распространяется какая-то «новая вера» под названием «пашковская»³⁶. На основании этого слуха полицейский урядник 3 стана, В.-Волоцкого у., Павел Воскресенский прибыл в село Ворожебское и здесь от священника села Василия Успенского узнал, что действительно в его приходе, по слухам, в недавнее время уклонилось «в пашковскую веру» все семейство крест, дер. Столбихи, Раевской волости, Меркурия Кузьмина, состоящее из его жены Василисы Ульяновой, дочерей – Дарьи, Ольги, Пелагии и второй Дарьи; а также уклонились в пашковщину зять Меркурия, крест. дерев. Мокеевки Матвей Дмитриев с женою Татьяною Меркурьевой, прислуга г. Амукова, землевладельца в усадьбе Ворожебском, Павлина Астафьева и кормилица Марья Алексеева. Из расследования так начавшегося дела обнаружилось, что первою и главною виновницею занесения и распространения пашковского лжеучения в упомянутой местности была Марья Алексеева Семенова. – Марья Алексеева, по происхождению крестьянская девица Петергофского у., Копорской волости, деревни Копорья. Она проживала большею частью в Петербурге и здесь, между прочим, поступила в служение к упомянутому г. Амукову, с которым потом и переселились в его усадьбу Ворожебское. Свою, так сказать, деятельность по совращению в пашковскую ересь Алексеева начала, еще живя у Амукова в Петербурге, и скоро приобрела себе в доме его ревностную последовательницу в лице другой прислуги, крестьянской девицы дер. Столбихи Дарьи Меркурьевой. Эти-то две личности – крестьянские девицы Марья и Дарья (одной из которых 28 лет, а другой 31) и явились проповедницами и пропагандистками пашковского учения в приходе Ворожебском. Не любопытно ли слышать о таких оригинальных проповедницах, – тем более, что одна из них (Дарья) даже безграмотная и только еще учится грамоте?! Понятно из вышесказанного, что первенствующая и руководящая роль в деле такой проповеди из этих двух лиц должна была принадлежать Марье Алексеевой, как грамотной. Свое дело совращения она начинала, как это обыкновенно делают и все пашковцы, с чтения другим Евангелия с известными тенденциозными толкованиями его. «Мы с Дарьей, показывала сама Марья на предварительном следствии (25 окт. 1888 г.), читали вместе Евангелие, которое Дарья хорошо понимала, и мы вместе молились с нею о том, чтобы уразуметь, что есть воля Божия, так как мы считали себя падшими грешницами и надеялись замолить у Бога прощение». Дарье Меркурьевой Евангелие очень нравилось: «мне, показывала она 26 окт. 1888 года кандидату на судебный должности Бах – 9 участка г. Петербурга, очень понравилось учение Христа, и я по приезде в деревню говорила о нем всем родным». Когда при чтении Евангелия Марье с Дарьей встречались непонятные места, то они, по собственному их показанию, молились Богу, чтобы Он открыл им глаза, и Бог «открывал им». Результатом таких чтений Нового завета с произвольными толкованиями на него было то, что Дарья вслед за Марьей убедилась в излишестве и совершенной ненадобности внешнего строя церкви, а поэтому она совсем перестала ходить в церковь, воздавать должное поклонение и почитание иконам, принимать св. таинства и т. д., а стала надеяться на спасение чрез одну только веру во Христа. Убедившись сама в этом, она скоро сделалась ревностной помощницей Марьи в совращении других, и прежде всего она явилась проповедницей нового учения среди своих ближайших родных. Довольно скоро ей удалось привлечь на свою сторону четырех своих сестёр: Татьяну, Ольгу, Пелагию и вторую Дарью. Делала она попытки совратить и семидесятилетнего старика-отца, но это ей не удалось. Интересно в этом отношении показание самого отца Дарьи, Меркурия Кузьмина (показание дано В.-Волоцкому судебному следователю от 9 ноября 1888 г.): «я – отец Дарьи Меркурьевой, которая в церковь не ходит и говорит, что живёт по Евангелию и говорила мне, что надо жить по Евангелию, но я ее не понимал, а Марья Алексеева мне даже читала свое Евангелие, но я ее не понимал, а потому я в церковь хожу и иконам святым я покланяюсь, а дочери мои Ольга, Пелагея и Дарья и жена Матвея Дмитриева, моя дочь, Татьяна поверили своей сестре Дарье и в церковь не ходят, а живут, как она учила их». Каково положение отца в семье, которая вся уклонилась от православной церкви и потому, вероятно, относится недоброжелательно к своему православному отцу! Так как из вышеперечисленных сестёр проповедницы три – Пелагия, Татьяна и Дарья – состоят в замужестве, то чрез них эта ревностная пашковка постаралась повлиять и на мужей их. И действительно, скоро муж Татьяны Меркурьевой, крест. дер. Мокеевки (того же Ворожебского прихода) Матвей Дмитриев и муж второй Дарьи, крест. дер. Столбихи Давид Алексеев сделались пашковцами. Муж Пелагии, как видно, не поддался влиянию проповедницы Дарьи и своей жены, но за то жена оставила его, что сделала она по совету и убеждению Дарьи-проповедницы. Священник о. Василий Успенский в рапорте Тверской д. консистории писал, между прочим, что «Дарья заставила Пелагию бросить мужа и дом и с грудным младенцем перейти (из дер. Ерошихи) в Столбиху к сестре Дарье». Кроме всех упомянутых лиц, был совращён еще брат Матвея Дмитриева, крест. дер. Мокеевки Иван Дмитриев. В совращении родственников Дарьи принимала деятельное участие и Марья Алексеева, которая, будучи грамотной, пользовалась всяким удобным случаем почитать им Евангелие. На суде выяснилось, что когда Марья с Дарьей жили у г. Амукова в с. Ворожебском, то нередко их посещали гости, которых они старались «просветить». Важно в этом отношении показание на суде церковного сторожа с. Ворожебского Антипа Ильина. Так как Антип Ильин является человеком дов. начитанным и толковым, то Марье с Дарьей особенно хотелось привлечь его на свою сторону. С этою целью они раз пригласили его к себе – в дом Амукова – на чашку чаю и завели с ним разговоре о Боге. «Как ты думаешь о Боге, – обратилась к нему с вопросом Марья. Антип отвечал, что он верит в Бога так, как велит православная церковь. Затем, говоря частнее о своей вере, он сказал, что почитает святых и молится им, воздает должное поклонение иконам, особенно в церкви. На это Марья прямо заметила, что иконы – дерево и что нужно молиться только духом; не нужно, говорила она, и креститься, потому что крест в душе. Говорили они еще о причащении, причем Марья, или, может быть, Дарья заметила, что «где сидим, тут и причащайся». Раз Дарья с сестрами приходила к Антипу Ильину и на дом с предложением ему читать Евангелие. Антип Ильин сказал, что он Евангелие читал и любит читать, но Евангелие, предложенное Дарьей, не взял, поопасившись, по его собственным словам, «не другого ли сословия Евангелие предлагают ему». Так и не удалось Марье с Дарьей сбить с пути истинного этого церковного человека. – Так вели свое дело распространения пашковского учения две девицы-проповедницы. По сообщению свящ. Успенского, они вели даже переписку с Петербургом и оттуда получали ободрительные письма крепко стоять за веру и мужественно переносить гонения. Из одного письма из Петербурга от какой-то «Паши», присланного на имя Марьи, видно, что действительно в деле наших проповедниц принимала участие какая-то Петербургская «барышня Евгения Карловна». Вот это письмо, приложенное при деле. «Милая сестрица Маша во Христе и Даша. Я ходила, справлялась о девочке (какой?!), она, слава Богу, жива, и здорова, я мало хожу на собранья, читаю и радуюсь, что могу читать, слава Богу, мать моя на месте, но только она скучает; что я посылала – ответа не получала, у нас сильное гонение. Барышня Евгения Карловна посылает вам обеим поклон, мы посылаем вам вместе мир Божий, отпишите, когда получите мое письмо и когда вы придете с дачи. Известная тебе Паша в Господе сестра». Характер всего письма, а особенно подчеркнутые нами места ясно показывают, что «Паша» и барышня Евгения Карловна вполне разделяют мысли и убеждения «Маши и Даши», т. е. наших Вышневолоцких проповедниц. Какое разумеется в письме гонение – трудно сказать; вероятно, письмо было писано уже после начала судебных расследований, бывших по рассматриваемому делу в Петербурге – в октябре 1888 года. «Паша», писавшая письмо, – это, вероятно, Павлина Астафьева, одна из прислужниц г. Амукова; писала она тогда, когда Дарья и Марья вместе с семейством г. Амукова жили на даче, а она почему-либо оставалась в Петербурге. Из дела обстоятельства эти вполне не выясняются. Далее, как на поддержку в деле распространения пашковского учения упомянутыми крестьянскими девицами, свящ. о. Успенский в рапорте консистории указывает на денежную субсидию, получавшуюся ими из Петербурга: он признает это даже главною причиною распространения пашковщины. «Главная поддержка в их мнимой вере и причина ее распространения состоит, как надобно полагать, не в религиозном убеждении, а в деньгах, высылаемых из Петербурга: сами они хвастают пред православными: «ваши боги безноги, указывая на полулики (точнее – поясные изображения) св. икон. ничего вам не подают, а нам невидимый Бог денежки шлет». (Из рапорта о. В. Успенского).

В заседании отделения Тверского Окружного суда, 11-го октября, в г. В.-Волочка и явились на скамье подсудимых крестьянские девицы Марья Алексеева и Дарья Меркурьева, обвинявшиися в совращении в пашковскую ересь. Виновными в распространении пашковского учения они себя не признали, а сознавались только в том, что они любили читать Евангелие, которое иногда читали и посторонним, но об обрядах и иконах, – о том, что будто они не нужны, никому ничего не говорили. А так как в Евангелии, говорили подсудимые, ничего худого нет, а только одно хорошее, – говорится там о нашем спасении чрез Христа, – то мы и не считаем себя виновными. Начался допрос свидетелей. Так как из свидетелей одни были православные, а другие – вполне уже увлеченные пашковским учением, то понятно, что показания их были совершенно различны. Прежде всего, свидетели-пашковцы все отказались принять присягу на основании известных слов Евангелия: «не клянись вовсе» (Mф. 5:34). При допросе свидетели-православные раскрыли дело приблизительно так, как оно изложено нами выше: факты совращения в пашковщину из этих показаний выяснились с несомненностью. Данные, добытые при этом судебным процессом, явились главным и вполне справедливым основанием для обвинения подсудимых. Свидетели же из пашковцев, по возможности, уклонялись говорить о самом деле, a более распространялись о своих религиозных воззрениях. В этом последнем отношении показания их довольно характерны и заслуживают внимания. На вопрос председательствующего, – «какого они исповедания», – пашковцы отвечали: – один (Матвей Дмитриев) «христианского: верую Иисусу Христу и всем святым», другой – (Иван Дмитриев) отвечал словами символа веры: «верую во единаго Бога Отца» и т. д., третья (Татьяна Меркурьева) – «евангельского – христианского». Затем, свидетели-крестьяне Иван Дмитриев, Матвей Дмитриев и Давид Алексеев Гусев особенно указывали на то обстоятельство, что они до «призвания их Господом» (т.е. до совращения в пашковщину) были большими грешниками: «прежде, говорил на суде Иван Дмитриев, я был и вор, и пьяница, и глупый, хотя и ходил в православную церковь»; «прежде мы были большие грешники и пьянствовали», обличали себя на суде Матвей Дмитриев и Давид Алексеев. Но теперь с ними произошла радикальная перемена. Отчего? Это – опять-таки одинаково объясняется всеми пашковцами. То, что они делали прежде, то делали «по неведению», а теперь «Господь призвал», «Господь научил», «Господь дал», «Господь с нами», «потому что сказано: стучите и отворится»; теперь им «открылось», т. е. они получили какое-то просветление и озарение как-бы свыше. – Относительно православного храма свидетели-пашковцы говорили, что туда ходить не следует, потому что иконам кланяться нельзя, а понять там ничего невозможно, – да и потому не следует ходить в церковь, что церковь, по слову Христа, везде, где собраны двое или трое во имя Его. Один пашковец (Давид Гусев) сказал, что он ходит в церковь, но только в живую. Тот же пашковец относительно таинства покаяния показывал, что он его признает, но только «пред Господом, а не человеком», а одна пашковка сказала, что «пред Господом она исповедуется каждый день». Одним словом, из показаний свидетелей-пашковцев обнаружилось, что они вполне увлеклись пашковским лжеучением и что возвратить их в православную церковь весьма трудно: напротив, нужно ожидать, что они пойдут дальше по тому же скользкому пути, на который встали, и явятся впоследствии ревностными пропагандистами пашковщины в своих деревнях.

Не излагая других подробностей судебного процесса, которые не имеют существенного отношения к намеченной нами задаче, мы закончим здесь речь об нем тем сообщением, что дело кончилось осуждением подсудимых. Решением суда обе подсудимые приговорены к ссылке в Закавказский край. Не можем, впрочем, не отметить здесь того обстоятельства, что судебное решение было выслушано обвинёнными совершенно спокойно: они в это время только поднимали глаза и головы кверху, как-бы молясь Богу и предаваясь Его воле, а одна из них складывала и поднимала руки в молитвенном настроении. Совершенно подобное же мы наблюдали и при другом деле о пашковцах, на котором нам пришлось быть и о котором речь будет сейчас ниже³⁷.

Но из всех дел о пашковцах, происходивших в Тверской губ., особую известность получило дело крестьянина с. Ладьина (Стар. у.) Никанора Трофимова Орехова – и не потому, чтобы оно было особенно важно, так сказать, по своей сущности (для уяснения и характеристики пашковщины), а по той простой причине, что оно было одним из самых первых дел этого рода не только в Тверской губ., но и других, почему, естественно, и обратило на себя особенное внимание печати. История этого дела в литературе настолько уже известна³⁸, что мы не находим нужным давать нового подробного изложения ее, а коснемся ее коротенько; более же подробно укажем только на те стороны этого дела, которые обнаружились во время самого судебного процесса, о чем в печати не имеется еще никаких известий.

В декабре месяце 1883 года один крест, с. Ладьина, Старицкого у., Никанор Трофимов Орехов, возвратясь из Петербурга, где он работал на Балтийском судостроительном заводе, оказался принадлежащим к Пашковскому лжеучению, в чем местный священник убедился лично из объяснений с Ореховым. После недолговременного пребывания в своем доме, Орехов опять уезжал на заработки в Петербург, откуда возвратился на родину в декабре 1884 года еще более упорным в своем лжеучении, которое и начал распространять между соседними крестьянами. Местный священник о. Рязанцев обратил на это серьёзное внимание и нашёл нужным донести о появлении и распространении в его приходе нового учения епархиальному начальству и сообщить о том же в Старицкое уездное полицейское управление, что и сделал 12 декабря 1884 года. Следствием вполне было установлено, что прежде всех в пашковское учение уклонился Никанор Трофимов Орехов во время пребывания своего в Петербурге в 1883 году. Его примеру последовали работавшие в Петербурге односельцы его: Влас Максимов, Степан Павлов Воронов, Павел Павлов; затем вся семья Трофимова, состоящая из отца – Трофима Арефьева, жены и троих детей его, некоторые из семейных Павла Павлова и, наконец, сосед Орехова Яков Васильев Мамай. Всего совращённых лиц оказалось 17 человек. Кроме установления факта совращения в пашковское учение, было дознано о нескольких случаях кощунства; из них наиболее обращают на себя внимание те, при которых пашковцы обнаруживали свое нетерпимое отношение к православному духовенству и св. иконам. Православных священников они называли «идолами», св. иконы «простыми досками, намалеванными маляром без всякого толку», православных всех «идолопоклонниками». Впрочем, об этом подробнее мы намерены сказать ниже – при изложении дела так, как оно выяснилось из свидетельских показаний на суде.

Вследствие вышесказанного епархиальное начальство передало дело о совратителях и кощунниках на распоряжение прокурора Ржевского Окружного суда. Однако, на первый раз дело приняло не тот оборот, какой был желателен в видах охранения православных от дальнейшего совращения в лжеучении. Московская судебная палата на заключение прокурора о деле, своим определением от 18 февраля 1886 года постановила прекратить его относительно четырех лиц, которые, по следствию, должны бы подлежать суду, – и оставила подлежащим суду только одного главного из всех – распространителя лжеучения – Никанора Орехова. Но затем, по инициативе епарх. начальства, снова было возбуждено преследование против пяти пашковцев, распространявших свое лжеучение, следствием чего и состоялся разбор дела их Ржевским Окружным судом в города Старице.

7-го мая 1888 года в 10 часов дня суд был открыт. На скамье подсудимых явилось пять человек – самых обыкновенных, ничем особенно не выдающихся крестьян – ни по своей наружности, ни по костюму; – но тем замечательнее было знать, что эти наши простые русские мужички являются проповедниками нового религиозного учения, а не того, которое издавна содержит наша православная церковь. На многие мысли и соображения наводят подобные случаи, сильно заставляют они призадуматься всякого, для кого не безразличны интересы веры и церкви. Как-то с трудом верится даже своим ушам и глазам всякий раз, когда слышишь и видишь, что из среды наших православных крестьян появляются выходцы, начинающие отрицать церковь, иерархию, обряды и т. д., т. е. отрицать все то, чем наш русский народ жил и дышал в продолжение стольких веков своей исторической жизни, – и вместо этого проповедующие идеи протестантские, лютеранские и даже кальвинские, т. е. такие идеи, к которым во время о́но народ русский относился не только с ненавистью, но даже с каким-то физическим отвращением: с точки зрения древнего русского человека лютеранин – вовсе даже и не христианин, мало этого, он человек нечистый, с которым не нужно иметь никаких сношений и ничего общего: а теперь простой русский крестьянин является проповедником протестантских идей. – Главный из подсудимых, который был первым глашатаем новых идей в своей деревне (Ладьине, Стар. у.), явился на суд с Библией в руках, очевидно с прямым намерением защищать свое учение словом Божиим³⁹. Замечательно, что из всех пяти подсудимых только двое знали хорошо грамоту, а из остальных троих – двое совсем безграмотны, а один с трудом умеющий читать. Вот каковы новые проповедники нового религиозного учения! На вопрос председателя – «какой подсудимые веры», – все они кроме одного Власа Максимова, отвечали, что они – веры «евангельской», а Влас отвечал, что он – «веры православной, бывший – «евангельской». Дело в том, что этот подсудимый в Великом посту того же 1888 года обратился к православной церкви. Допрошенный судом отдельно от прочих подсудимых, Влас Максимов рассказал историю своего совращения в пашковскую ересь и потом возвращения в православие. Оказывается, что до своего совращения он, живя в Петербурге, вёл нетрезвую, разгульную жизнь, что и подало повод Никанору Орехову обратиться к нему с увещаниями, среди которых Орехов стал звать Власа сходить послушать проповедей и бесед г. Пашкова. Влас послушался, – и в первый же раз беседы Пашкова ему очень понравились, так что он стал посещать их нередко, результатом чего и было его убеждение в истинности учения Пашкова. Но потом Влас, уже после возбуждения против него и других судебного преследования, стал сомневаться в учении пашковцев, стал много думать, съездил за советом в Кронштадт к о. Иоанну Сергиеву и в конце концов решился опять возвратиться в лоно православной церкви. Но прежде чем сделаться снова членом церкви, он просил, чтобы его наказали и «посадили в тюрьму на 47 дней для того, чтобы пострадать»: «40 дней, говорил Влас, я желал пострадать по примеру сорокадневного поста Спасителя, а 7 дней прибавил потому, что отвергал 7 таинств».

В заключение своих показаний Влас признавал себя блудным сыном, пришедшим к Отцу. – Религиозные убеждения прочих подсудимых, насколько они выяснились из показаний их самих, представляются в следующем виде. Единственным основанием их верований является слово Божие: «они веруют так, как учит Писание», все спасение заключается в вере в И. Христа, а церковь, иерархию, обряды, иконы и прочие внешние средства спасения не нужны. Относительно таинств они выражались весьма неопределенно, так что на вопрос одного из экспертов, – «сколько таинств они признают», – Орехов сказал: 4 или 5, а другой подсудимый упомянул только три, – и то не все те, какие перечислил сам Орехов; при этом понимание таинств у них совершенно своеобразное; напр. указание на таинства миропомазания и елеопомазания (которые, очевидно, смешиваются) Орехов усмотрел в том месте Евангелия, где говорится, что жена помазала ноги Иисуса многоценным миром и тем приготовила Его к погребению. – О значении добрых дел говорили они весьма неопределенно; очевидно, в их представлении очень мало ясности в этом отношении. На вопрос: «что спасает», – все отвечали – «одна вера», а на вопрос о делах, говорили, что и «они нужны», но не поставляли их особым условием спасения. Понять их в этом отношении было дов. трудно; только один из подсудимых (Павел Павлов) пролил некоторый свет на эту сторону их учения. Он сказал, что после познания истинного учения (т. е. пашковского) они уже не грешат, не делают худых дел: перестали пить, ругаться скверными словами и т. д.⁴⁰. Затем, обращает на себя внимание показание одного из подсудимых по поводу вопроса о поклонении иконам; по показанию его, бездушным иконам покланяться не следует, а лучше покланяться друг другу⁴¹. Из показаний подсудимых выяснилось также, что они часто собирались читать Новый Завет и к ним для слушания являлись соседи, причем это чтение сопровождалось объяснениями и пением стихов. При своих показаниях о вере Орехов часто делал попытки обратиться к ссылке на Библию, неоднократно хотел читать по ней. Самые первые слова его показаний были: «я верую всему, что есть в Слове Божием, а всему, чего там нет, не верую», – и после этого прямо хотел было читать по Библии. Прибавив ко всему сказанному об учении подсудимых то, что Орехов не признает иерархии на основании слов Спасителя: «не называйте себе учители на земле» и т. д., мы в общих чертах исчерпаем все учение ореховцев, насколько оно выяснилось из показаний их самих. Значительно более выяснилось это учение из свидетельских показаний, к изложению которых мы и обратимся.

Все свидетельские показания могут быть разделены на две категории – показания пашковцев и показания православных. Из первого рода показаний больше уясняется положительное учение сектантов, а из второго – их взгляд на православную церковь, или вообще их отношение к православным. Все свидетели-пашковцы, из которых обращают на себя особенное внимание старик-отец Н. Орехова, жена и сын его, на вопрос о вере отвечали, что они «веры евангельской»; впрочем, одна сектантка, кажется, жена Филиппа Иванова отвечала, что она, – «веры истинной», а какой, – того не хотела объяснить. На следующий вопрос, – ходят ли они в церковь, – отвечали вопросом же: «в какую церковь?» – и затем прибавляли: «то, что у вас (т. е. православных) называется церковью – это не церковь, а дом молитвы». Особенно в этом отношении характерно показание сына Орехова, – мальчика 14 лет. На вопрос: «ходит ли он в церковь», – отвечал: «в какую; церковь по Слову Божию – мы: вы есте храм Божий, а в вашу церковь не хожу». Отвечал он это бойко, уверенно и совершенно спокойно, – очевидно, уверенный в справедливости своего ответа. Так удобно и крепко привились к нужной душе мальчика семена лжеучителя-отца. – На дознание же о том, с какого времени и почему перестали сектанты ходить в церковь, почти все они отвечали, что перестали ходить года 4 тому назад «по внушению Духа святого». Суду необходимо было выяснить, какую роль играл в совращении своих семейных хозяин дома – главный лжеучитель Никанор Орехов, но свидетели-пашковцы в большинстве настойчиво утверждали, что они «просветились» сами собою, читая Библию; ее читал старик Орехов еще до прихода Никанора из Петербурга; только жена Н. Орехова после долгого упорства принуждена была сказать, что «куда игла, туда и нитка», т. е. прямо созналась, что она последовала за мужем. Сам старик Орехов утверждал все одно и то же, именно, что и раньше прихода сына из Петербурга в 1883 г. он читал Библию. Но как бы то ни было, из показаний свидетелей-пашковцев вполне выяснилось, что все они начали совращаться в пашковское лжеучение не раньше, как с 1884 года, потому что все согласно показали, что в церковь православную перестали ходить года четыре тому назад; а, следовательно, это было в то время, когда, по донесению местного священника, Никанор Орехов начал распространять свое лжеучение между соседями.

Из показаний православных свидетелей выяснилось преимущественно отрицательное отношение сектантов к церкви, таинствам, богослужению и обрядам. По показанию одного из свидетелей, о священных предметах православной церкви сектанты отзывались так, что «и сказать нехорошо». И действительно, другой свидетель припомнил целый ряд кощунственных выражений сектантов о святынях церкви. Так, он засвидетельствовал, что о мощах сектанты говорили следующее: «наклали у вас там (т. е. в прав. церкви) головешек обгорелых, да и прикрыли их, а вы прикладываетесь»⁴². О св. Тайнах, по показанию того же свидетеля, сектанты говорили так, что действительно не хотелось бы повторять. В самом деле, не больно ли для чувства верующего слышать такой отзыв о св. Тайнах: «наболтает у вас (православных) поп чего-то, выпьет сам, да потом платком потрет (конечно, разумеется вытирание св. сосуда шелковым платком), а платок-то отдаст старосте, а тот пойдёт с ним среди народа, – да бабам», – и далее следуют такие показания, который лучше здесь не воспроизводить. Затем, по поводу вопроса о св. причащении у этого свидетеля с кем-то из сектантов был, по его показанию, такой разговор. Сектант однажды говорил ему, что каждый раз, как мы видим или пьем, – причащаемся; на это он, свидетель, заметил: «как же так; положим, что мы за обедом причащаемся, а куски после обеда часто отдаём собакам, или скоту: ведь выходит, что и собаки причащаются». Кстати здесь заметить, что действительно и на суде один из подсудимых (Павел Павлов) относительно таинства причащения говорил, что каждый раз, как мы едим или пьём, причащаемся, потому что возвещаем смерть Господню. Очевидно, в данном случае обнаруживается ложное понимание слов ап. Павла: елижды бо аще ясте хлеб сей и чашу сию пиете, смерть Господню возвещаете, дóндеже приидет (1Кор. 11:26)⁴³. Из показаний все того же свидетеля выяснился отчасти 1 взгляд ореховцев на почитание святых. Празднование святым ореховцы считают по меньшей мере делом неважным. Когда православные торжественно праздновали в первый раз день св. Кирилла и Мефодия, тогда ореховцы отправились на работу. На замечание православных, – зачем они пошли работать, те отвечали: – «какой там Кирилл и Мефодий: мало ли вы выдумаете каких святых, все и празднуй!» На замечанье православных, что праздновать свв. Кириллу и Мефодию приказал сам царь, пашковцы отвечали, что «царь такой же человек, как и все, помазанника Божья они в нем не признают, – и что он не может приказать им праздновать какому-то Кириллу». Что касается самих подсудимых, то относительно почитания святых они говорили на суде уклончиво, не высказывая положительного своего взгляда на этот предмет. Председатель суда попросил одного из подсудимых, чтобы он назвал имена хоть некоторых святых, которых они (пашковцы) почитают; но подсудимый этот, не назвав ни одного святого, заметил только, что их около престола Божья предстоит столько тысяч, что не перечислишь. После свидетеля, содержание показаний которого выше изложено, пред судом выступила свидетельница, – вдова, крестьянка с. Ладьина. На вопрос председателя, что она может показать по делу, она ответила: – «ничего, только знаю, что они (пашковцы) выстроили мне сарай – и спасибо им за то». Когда были спрошены сами подсудимые, почему они выстроили вдове сарай, те отвечали, что она вдова и женщина бедная, а Христос велел помогать бедным, вот почему они и построили сарай. Суд желал выяснить, не было ли у пашковцев каких других побуждений для постройки сарая, не желали ли они этим расположить вдову в свою пользу и чрез то совратить ее в свое лжеучение. Но выяснить это не удалось. Не без основания можно было предполагать, что пашковцы для более лёгкого способа привлечения в лжеучение получали из Петербурга денежный средства, но на суде было узнано только, что получил рублей 20 – неизвестно откуда – один Филипп Иванов⁴⁴. Из показаний прочих православных свидетелей обращает на себя внимание показание одного мальчика (14 лет), который говорил, что один из сектантов даже на улице читал им (нескольким детям) Евангелие и объяснял. – Всех свидетелей было допрошено 26 человек. Все они снова подтвердили свои показания, какие давали на предварительном следствии, и из этих показаний еще раз выяснилось, что св. иконы ореховцы называли простыми досками, «намалеванными маляром», «лопатами», «идолами», церковь – «домом торговли, в котором торгуют просфорами, свечами» и т. п., «иудейской синагогою», православных священников – «идолами, кичкой, волхвами, подобными Симону-волхву», православных – идолопоклонниками и т. п. В заключение речи о свидетельских показаниях, стоит сказать, что ореховцы справедливость многих из этих показаний отвергали, или же истолковывали их иначе. Так, например, сам орехов, по поводу показаний свящ. Рязанцева о том, что он (Никанор Орехов) раз не снял пред св. крестом шапки и при этом еще оскорбил его (священника) грубыми словами, объяснил, что шапки он не снял потому, что был тогда весьма сильный мороз, а слов – оскорбительных для священника – не говорил. Мамай, по поводу показаний того же священника, рассказал, как будто бы раз в Благовещеньев день священник не дал ему поцеловать икону и как это оскорбило его. Из всех подсудимых, которые вообще держали себя на суде спокойно и скромно, только Мамай значительно горячился, говорил не раз, что свидетельские показания ложны, укорял православных в разных пороках, говорил, между прочим, об утайке православными крестьянами деревни каких-то казенных денег; при этом Мамай кричал и размахивал руками. Сам же Орехов во время этих показаний большею частью только покачивал головой и неопределенно улыбался, давая конечно тем знать, что все показания – ложны, что он относится к ним с презрением. Но еще важно то, что все подсудимые не хотели признаться, что они по собственной инициативе проповедовали свое учение. По поводу свидетельских показаний относительно этого пункта подсудимые утверждали, что их «вынуждали» высказывать свое учение сами же православные, которые, интересуясь их учением, добивались у них этого посредством расспросов о том, чему и как они веруют, и что они – пашковцы только удовлетворяли желание любопытствующих, а не навязывали им своего учения.

Наконец, когда после речей экспертов⁴⁵, прокурора, адвоката и проч. дано было подсудимым сказать в свою защиту последнее слово, то все они приблизительно сказали одно и то же, именно, что они надеются на Господа Бога и на справедливость судей, Богом поставленных, что готовы они и пострадать, потому что и И. Христос страдал; впрочем, Влас Максимов к этому прибавил, что он, как блудный сын, возвратился в церковь православную, и потому больше надеется на помилование. После этого присяжные удалились для совещания. Совещание их продолжалось два часа, и эти два часа все, присутствовавшие в зале суда, переживали томительно-напряженное состояние. Несмотря на то, что совещание присяжных происходило весьма поздно, в залу суда к этому времени набралась масса народа, и преимущественно заметны были крестьяне. Наконец, около 12 час. ночи присяжные вынесли приговор: все подсудимые признаны были виновными в распространении пашковского лжеучения, хотя и в неодинаковой степени, именно: двое – Яков Мамаев и Влас Максимов признаны заслуживающими снисхождение. Незаметно было, чтобы этот приговор произвёл на подсудимых очень сильное впечатление: неизвестно, конечно, что они тогда чувствовали, что переживали в душе, но с внешней стороны они выслушали приговор весьма спокойно и заметили только, что покоряются всему, что относительно их угодно Богу и что они готовы пострадать. После этого суд удалился для окончательного решения дела. Совещание суда также продолжалось около двух часов. Подсудимые, по-видимому, продолжали сохранять полное спокойствие, о чем, между прочим, свидетельствовало то, что они тихо разговаривали между собою, как бы совещаясь о чем-то, а особенно характерно в этом отношении то, что один из подсудимых (Павел Павлов) способен был в это время вздремнуть и заснуть немного: значит дух его не особенно был в тревоге. – Около двух часов за полночь суд вынес решение. По этому решению суда, все подсудимые, с лишением всех прав, подвергнуты были ссылке в Закавказский край. Со стороны подсудимых выражение той же покорности воле Бога, Которого они якобы познали более и совершеннее других.