292. Наша родная культура

Немцы объявили войну России; Россия проснулась, осмотрелась и увидела, что немцы уже давно вели мирное завоевание России, забирали ее землю, ее промышленность, ее науку и добрались, наконец, до ее души. Да, немцы хотят исказить, перевоспитать народную русскую душу. Русские люди всех званий, всех политических партий задумались: как быть? как избыть этой беды? Бог даст – на войне мы одолеем немца, но что делать с «мирными немцами», которые плотно засели у нас и на фабриках, и в канцеляриях, и в имениях, и в разных редакциях? Решено ликвидировать немецкие землевладения, но по какому признаку отличить немца от русского? Ведь если брать фамилии, то окажется величайшая несправедливость: мало ли совершенно обрусевших, преданных России людей, носящих фамилии немецкие? Какой же взять признак, чтобы безошибочно отличить русского с немецкой фамилией от немца по душе?

Говорят, этот вопрос был поставлен в думской комиссии о немецком засилье, и один из правых членов ее ответил: русским можно считать того, кто усвоил себе русскую культуру. Все согласились с ним, но сейчас же спросили: а какой основной признак русской культуры?

Русский человек, знающий настоящую цену своей русской культуре, ответил: «Православие!».

Не стану говорить, что тут произошло в комиссии: она сразу разделилась на две резкие партии: одни испугались слова «православие» и шарахнулись от него, как от немецкого удушливого газа, другие приняли его, как нечто родное, дорогое сердцу.

В самом деле, не есть ли Православие основной признак нашей родной культуры? Да в чем сущность культуры-то? До сего времени понимали ее в смысле развития науки, искусства, применения научных открытий к улучшению земной жизни, к облегчению тяготы житейской, говорилось, конечно, и о смягчении нравов, но на деле мало об этом последнем заботились: были бы соблюдены тонкости приличий, изобретенных «светом», а в глубь духа такая культура едва ли шла. Самые культурные, по европейскому пониманию, люди были по-светски образованы, изысканно вежливы, услужливы, предупредительны во взаимных отношениях, а что было у них на душе, до того им самим, кажется, было мало дела. Были, конечно, и исключения, но именно лишь как исключения. Вся забота была обращена на удобства земные, а в теоретическом смысле – на естествознание и его приложение к жизни. Больше всех народов гордились своею культурою немцы, мечтая стать во главе всех народов земных, победив всех их своею культурою в ее материальном «приложении»... и они так загипнотизировали нас, русских, что мы действительно – что греха таить? – во многом отдавали им предпочтение пред другими народами. Ведь «честность» и «аккуратность» немцев у нас почти вошли в пословицу. Может быть, благодаря такому гипнозу немцы и захватили всю нашу промышленность: made in Germany стало для нас, для многих из нас, лучшей рекомендацией в области так называемой индустрии. Так было у большей части нашей интеллигенции, оторвавшейся от народа и мнившей о себе, что она идет «вперед», якобы догоняя немцев.

А народ наш, в массе своей, шел своею дорогою. Он не знал самого слова «культура», но едва ли на земле был народ, в душе своей носивший наилучший идеал культуры, какой создал себе наш народ. Это – идеал духовный, не земной, а небесный, это – великое слово Христово: будете совершены, яко Отец ваш небесный совершен есть. Народ душою своею, чувством сердца, постиг тайну истинного пути к сему идеалу – это жизнь в Церкви, под ее благодатным водительством, опытом подвига познавать свою душу и идти к Богу, Отцу Небесному, путем крестным в подражании великому Голгофскому Крестоносцу – Христу. И в помощь ему Бог посылал как великих носителей сего идеала, в лице подвижников, всю жизнь свою самоотверженно стремившихся к сему идеалу и ведших за собою и личным примером и словом опытного назидания народ, так и самые обстоятельства народной истории: многие скорби народные, отвлекавшие народ от земных мечтаний о благах мира сего, обращавшие его взор к Богу, к небу, к тому светлому идеалу, какой он воспринял в свою душу со времени приснославного князя Владимира. История нашего народа есть история Русской Церкви. История Руси и история Русской Церкви так неразрывно сплелись между собою, что одной без другой и быть не может. Это в своем роде история духовной теократии, богоправления, и народ всегда смотрел на все события своей истории, как печальные, так и радостные, как на деяния Промысла Божия. Да так оно и было, и мы веруем и уповаем, что так будет и в будущем. Вот почему и культура наша совсем иного рода, чем культура западных народов. Наша русская, православная культура есть культура духа, та культура, которая воспитывала народную душу на протяжении почти тысячи лет, которая давала нам во всех наших войнах тех героев, что составляют украшение мира, коими любуются наши союзники и не без зависти – это можно думать – слышат о них наши враги. Пред нами и теперь, как в старину, встают Ильи Муромцы, Алеши Поповичи и Микулы Селяниновичи, полные великодушия к побежденному врагу, беззаветной преданности Родине, геройского мужества и вместе смиренного христианского чувства, которое не видит своих великих дел, смотрит на них, как на нечто самое обыкновенное, что и должно быть, и иначе быть не может: еже должны бехом сотворити – сотворихом! Хвалиться тут нечем. Русский православный человек делает добро и в то же время как бы прячет его, прячет даже от себя самого, по крайней мере, не выставляет напоказ; по его убеждению, добро, выставленное на показ, теряет свою цену не только в очах Божиих, но и в его собственных глазах. С крестным знамением он подает и милостыню нищему: «прими Христа ради» или: «не обессудь, родимый!» С чисто русским добродушием отдает он пленному немцу, турку или кому-то ни было свой последний кусок хлеба, с родственной любовью берет в свою семью сироток после воина, несмотря на то, что своих детей куча, не позволяет себе попрекнуть иноверца-пленника его «нерусской» верой; широте его доброй души соответствует и его прямолинейность: он не пойдет в сделку с своей совестью, не остановится на полдороге к доброй цели. Все условные обычаи, перенесенные к нам с неметчины, из Западной Европы, ему кажутся странными и не прививаются к истинно русской душе. Он никогда не поймет, например, как это можно веселиться в пользу несчастных, устраивать спектакли, вечера с благотворительной целью: с любовью он пожертвует посильную лепту на доброе дело, но идти в театр, на зрелище, чтоб ценою благотворения купить себе какое-нибудь удовольствие, настоящий русский человек почтет как бы кощунством. В этом духе воспитала его Церковь: она и теперь ведь не разрешает делать сборов в храмах Божиих на те учреждения, хотя бы и очень благотворительные, которые в своих уставах допускают зрелища. Такими сборами было бы оскорблено религиозное чувство народа. Чуткость совести русского благочестивого крестьянина доходит иногда до умилительных проявлений: так, случалось мне наблюдать, когда я в Троицкой Лавре, будучи еще послушником или монахом, раздавал свои листки, то иной простец стеснялся садиться за общий стол на странноприимной, говоря: «Я – не дальний, я прошел только 50 верст: мне совестно обедать с дальними странниками», и довольствуется такой богомолец, пешком прошедший полсотни верст, ломтем благословенного хлеба, который он несет домой на благословение своей семье. Он постится, но скрывает свой пост от других; он творит милостыню, но так, да не увесть шуйца, что творит десница его. Его веротерпимость, при всей его ревности о своем родном Православии, поразительна. В летнее время на пароходах волжских нередко можно наблюдать, как в известный час выползают на верхнюю палубу татары и совершают там свою урочную молитву; русский простец смотрит и себя же упрекает: «Вот – татары, а свою веру не забывают, а мы, грешные». Сравните этих простецов, обращающих себе в поучение татарскую молитву, с теми же немцами или их выучениками, нашими несчастными, от народа отколовшимися штундистами и баптистами: они готовы издеваться над нами, если мы в их присутствии совершим крестное знамение. Кто же оказывается «культурнее»: немцы с баптистами или наш простой мужичок, или даже хотя бы тот же татарин?.. Кто духовно культурнее? Веротерпимость нашего народа прямо поражает иностранцев; мне приходилось слышать от сих последних удивление, как наш народ радушно и гостеприимно встречает иноверцев, коим приходится искать ночлега в деревне. Не только приют дадут, но и позаботятся, сыт ли гость дорогой, да и что он кушает? «Знаю, говорил мне один англичанин, что у вас пост, да еще великий; не только мяса, но и молока не едят, а мне все же предлагают: ты скажи, что кушаешь? Не хочешь ли, курочку для тебя приготовим? Правда, у нас пост, ну, а по твоей вере, видно, не грешно, кушай на здоровье! – И это говорят те, которые и в мясоед-то курочек не едят никогда». Станут ли эти рабы Божии издеваться над латинским Распятием, над кирхой или костелом? А в наши дни культурнейшие немцы все это беспощадно проделывают над святынями как православными, так и латинскими. Для них нет ничего святого, они издеваются над религиозным чувством верующих, как дикари, как фанатики-безбожники, как выходцы из ада. У нас духовные разных исповеданий свободно ходят в своих одеждах, какие усвоены их званию, и никто не позволит себе ни малейшей шутки над ними, а там, заграницей, не везде удобно показаться нашим духовным лицам в своей одежде; немцы смотрят на нас с какою-то духовной брезгливостью, как на людей низшей расы, как на еретиков, как на полных невежд, а мы, православные, смотрели на них, да и теперь хотели бы смотреть с снисходительной любовью, как на заблуждающихся: «не ведят, что творят», – если бы в последнее время они не пробудили в нас чувства негодования и справедливого гнева за их зверства, поругание наших святынь, бессовестное отношение к общепринятым во всем образованном мире обычаям войны. Так – кто же оказывается культурнее? Чья культура выше? Кто глубже воспринял дух Христова учения? Нужно ли говорить, какою непримиримою, слепою гордынею пропитано отношение немцев к нашей святой Вере Православной? Да и нас-то они ненавидят, если вдуматься поглубже, именно за то, что мы православные: те из наших братьев-славян, которые изменили Православию, принимаются скорее в семью западных народов, чем мы, русские: стоит в самое последнее время указать на несчастных болгар, удалившихся от Православия, находящихся в схизме с греками: они уже вошли в область влияния немецкого, ими уже правит немец, на них уже накидывают сети иезуиты, им уже грозит поглощение немцами. Немцы боятся нашего Православия, они не знают, не могут понять, что в Православии лежит основа новой, им неведомой культуры, заключаются начала нового, или, лучше сказать, древнего христианского миропонимания и миросозерцания, в области духовного прогресса. У них вся культура пропитана в самых основах своих гордынею и самоценом, а у нас все зиждется и расценивается началом смирения и духом любви христианской. Но и для врагов наших очевидно, что Православие есть могучая сила, коею жива и крепка наша Русь, что пока Русь православна, дотоле она непобедима, дотоле к ней будут бессознательно льнуть разные народы, еще не вкусившие западной культуры, еще не зараженные национальной гордыней, способные воспринять простою душою начала нашей культуры или, по крайней мере, оценить ее плоды и свободно полюбить наш народ и слиться с ним в одно государство... и вот все усилия немцев в последние пятьдесят лет устремлены на расшатывание Православия, на совращение наших простецов в немецкую веру, на перевоспитание народной русской души в немецкую посредством разъединения ее с Русью православной и заражения той гордыней, коею проникнута душа немецкая. К несчастью, наши братья, особенно на юге, не все выдержали искушение и поддались ему. К несчастью, наша интеллигенция, в большей части своей, не поняла этого, не сумела, как должно, оценить своего сокровища – Православия – потому что не жила им, – и пошла вслед за немцами, всюду умевшими найти себе поддержку, и стала не только не препятствовать, но нередко и содействовать немцам в этом злом умысле. Бог вразумляет нас теперь, наказует тем, чем согрешили; Бог открывает нам очи, чтобы видеть грозящую нам беду, чтобы осмотреться и понять, куда нас ведут наши враги, живущие среди нас же. Они хотят похитить наше сокровище, народную русскую душу, чтоб заменить ее своею холодною, надменною душою немецкой. Они хотят заставить наших братьев, попавших под их влияние, забыть основы родной нашей культуры духовной и подменить ее культурой земной, плоды которой мы видим в них же: это – варварство, озверение, осатанение. От такой культуры все бегут с ужасом, все православные открещиваются, как от бесовщины.

Но не такую ли культуру, в конце концов, считают своим идеалом наши отщепенцы – интеллигенты, мечтающие о новых, нерусских порядках в нашей государственной жизни? Их недоброе отношение к Православию невольно заставляет думать это.