6 Июня. Вторник. В Царь-граде.

День чересчур богатый впечатлениями. Проснулись рано, поднятые самых разнообразных тонов криками разносчиков. А о. Евгений бегает уже по номерам, приглашая кушать чай. «А что, о. Евгений, сегодня ночью никого собаки около вас не загрызли, не знаете?» – Не слыхать, кажется все слава Богу, говорит о. Евгений, а грызутся они по ночам – это между собой, постоянно. Чтобы успеть выполнить намеченный маршрут – осмотреть выдающиеся археологические памятники Византии и представиться сегодня же патриарху – необходимо пораньше начать выполнение его, и притом не пешком, а на извозчиках. К 9-ти часам все были готовы; прибыл к этому времени и кавас, любезно присланный послом, для почетного сопровождения и охраны нашей, если бы она понадобилась. Преосвященный вместе с профессорами и кавасом на козлах отправились в фаэтоне прямо с подворья. А мы, по совету предусмотрительного и заботливого о. Евгения, должны были сначала отправиться пешечком, пройти минут 15–20, и за мостом через Золотой Рог нанять извозчиков: «так оно выйдет значительно дешевле, наставлял добрый о. Евгений, а то они, – искушение с ними, – пользуются всяким случаем, чтобы залезть в карман, а они у вас должно быть не слишком толсты. Да не слишком долго пробавляйтесь, а то устанете, – кушать ничего, пожалуй, не сможете». Поблагодарив о. Евгения за его заботы о наших карманах и желудках, мы, предводительствуемые о. Галактионом, отправились по грязной набережной Золотого Рога, сплошь застроенной турецкими кофейнями. Впереди, отделенный Золотым Рогом, виднеется Стамбул с своими большими красивыми мечетями и дворцами, утопающими в зелени кипарисов. На мосту невообразимая суматоха: его справедливо называют центром Константинополя, который в свою очередь можно назвать громадным мостом между севером и югом, востоком и западом, где временно сходятся все национальности. По нему в день пройдет несколько тысяч человек, отправляющихся по ту и другую сторону Золотого Рога и на пароходы, пристани которых устроены с левой стороны моста. За проход по мосту двое турок, одетых в длинные балахоны, бегая из стороны в сторону, собирают со всех проходящих по паричке (2¹/₂ к.). Эти деньги идут, по словам одних, на кухню, а по словам других – на гарем султана, но ни в каком случае, как уверяют третьи, не на починку моста, так как мост еле жив и его, по-видимому, еще никогда не чинили. С военных всех национальностей за проход по мосту не берут: не брали и с нас, принимая, вероятно, нас за военных, судя по нашим форменным костюмам с светлыми пуговицами. За мостом мы сели в прекрасные парные коляски, нанятые для нас о. Г–оном, и вереницей тронулись вперед, обращая на себя внимание турок, кричавших нам вслед: «москов таиб, русс карош». А в головах наших в это время роился целый ряд мыслей, которыми мы и делились друг с другом, о многострадальной судьбе «Нового Рима», как назвал языческую Византию ее строитель, или вернее, обновитель, Константин Великий, желавший сделать её столицей христианского мира и, по преданию, вверивший её покровительству и заступничеству Божией Матери. Много сокровищ древнего искусства было привезено сюда Константином из всех городов древнего мира. Со времени Юстиниана город Константина действительно сделался столицей христианского Востока «оплотом православия». Благоустроенные храмы возвышались на всех холмах Царь-града и их позолоченные кресты отражались в светлых водах Золотого Рога. Владимир Святой породнил Царь-град с Русью, уже давно завязавшей с ним торговые сношения. Отсюда животворная струя христианства облагодатствовала варварскую Русь. С тех пор Византия является для нас настоящим духовным отечеством. Припоминались и последующие внутренние смуты, обессилившие некогда могучую Империю до того, что в начале 13-го века (1204) ею легко завладели крестоносцы, уничтожившие большинство ее старинных памятников. Припомнился и ужасный 1453 год. Уносились мыслью и к будущему, к известному пророчеству о дальнейшей судьбе славной некогда Византии... Проехав через площадь и несколько узких и грязных переулков, мы скоро очутились, недалеко от берега Мраморного моря, у Св. Софии, про которую еще наши предки, посланные св. Владимиром отыскивать лучшую веру и побывавшие в чудном храме Юстиниана, говорили: «несть-бо на земли такого вида, ни красоты таковые». Как то не верилось, что мы стоим пред этим единственным в мире зданием, с историей построения которого связано столько полуисторических, легендарных сказаний о многочисленных чудесах, бывших при созидании его, о несметных богатствах, истраченных на него, о поразительной, по верованию многих сверхъестественной (при помощи Ангела), скорости построения такого грандиозного храма в очень короткий срок, именно – в 5 лет, 11 месяцев и 10 дней³. Словом не верилось, что это тот храм, при виде которого, во время обряда освящения его, Юстиниан мог воскликнуть: Νενἰκηκά σε, Σολομον, – в знамение каковой победы он и поставил вблизи храма медную статую Соломона, взирающего с удивлением на него, а вместе с тем и как бы смущенного от признания превосходства этого храма пред построенным им Иерусалимским. Такой «скепсис» наш подтверждался и внешним видом его, который, признаемся, не произвел на нас особенного впечатления; и в нашу душу невольно стало закрадываться опасение, что действительность помрачает тот величавый образ, который составился у нас, по книжкам и лекциям, об этом величайшем произведении византийского зодчества. С первого взгляда Ая-София действительно не поражает ни величием, ни красотой. Это как будто громадная масса камней, похожая больше на причудливую гору, нагроможденную природой, чем на художественное здание – классическое создание знаменитых зодчих: Исидора Милетского и Анфимия Тральского. Пристроенные к нему турками со всех четырех сторон минареты и контрфорсы для поддержания разрушающихся стен придают этому перлу архитектурного искусства неуклюжий, громоздкий вид. Но в этой чудовищной груде камней таится, говорят, прекрасный храм. Успокоенные этой мыслью, мы горели нетерпением скорее увидеть внутренность Св. Софии. Между тем о. Г–он уплатил за каждого из нас (кажется по чиреку – 40 коп.) и мы получили право войти в мечеть. Надев бабуши, мы вслед за имамом по темной каменной лестнице пошли, – о чем много потом жалели, – прямо на хоры, вследствие чего первое впечатление от великого храма было не в его пользу. На лестнице, по которой нужно идти с осторожностью, прохладно и сыро; получается впечатление заброшенности и неуютности, еще более увеличивающихся, когда входишь в широкий коридор гинекея, который наш русский паломник 12-го века, архиепископ Новгородский Антоний, называл полатями (см. Путешествие Новгородского архиепископа Антония в Царь-град в конце 12 века. Издание Археологич. комиссии. СПБ. 72 г. стр. 76). Здесь пусто, грязно и неуютно. Даже расстилающийся почти над нашими головами грандиозный купол, опоясанный цепью окон, обильно льющих свет на средину мечети, не производит сильного впечатления; единственно, что поражает зрителя с хор – это необыкновенная величина и простор здания, сравнивать с которым нельзя даже самые большие храмы России, как например, Христа Спасителя в Москве или Исаакие в Петербурге. Этот простор, обусловливаемый отсутствием обычных колонн, поддерживающих купол и загромождающих средину храма, увеличивается еще тем, что мечеть почти пуста. Несколько сот железных кругов с лампадами, низко спускающихся на тонкой проволоке с вершины здания и развешенные по стенам щиты, с изящно написанными (разумеется, по-турецки) изречениями корана, ни мало не нарушают впечатления пустынности здания, а разостланные по всему полу чистые мягкие циновки, заглушающие шум шагов, даже увеличивают его. Освоившись с первым впечатлением, мы обратили свои взоры и мысли на устройство единственного в своем роде Софийского купола, который современникам «казался не на твердом здании покоящемся, но на золотой цепи с неба повешенным», а для ученых нашего времени и до сих пор является архитектурной загадкой. Самое построение его не было обычным. Согласно преданию, для построения купола кирпичи были сделаны в Родосе из материала особого рода, как думает современная архитектура, из пемзы. Дюжина их весила не более одного обыкновенного кирпича. На каждом кирпиче была надпись: «Господь да поможет». Кирпичи клали правильными рядами. Через каждые двенадцать рядов ставили на них мощи, священники непрерывно воссылали молитвы о благополучном окончании грандиозного предприятия. И молитвы их были услышаны: грандиозный купол украсил храм и увенчал византийское строительное искусство. Этот центральный купол (в 15 сажень в поперечнике и 7 в вышину) имеет форму несколько сплюснутого полукруга, опоясанного цепью окон (40 шт.) и опирающегося на 8-мь других пропорционально меньших полукругов, покоящихся в свою очередь на двойном ряде мраморных колонн, связанных арками и симметрично расположенных. Всех колонн 100: 40 внизу и 60 вверху. Хотя время и взяло свое, однако эти колонны, вывезенные по приказанию Юстиниана, из знаменитейших зданий Рима, Ефеса, Афин, Трои, Циклад, Мемфиса, Александрии, Гелиополиса, Кизика, Делоса и других мест, до сих пор поражают своей легкостью, красотой и изяществом, вполне гармонируя с красотой и воздушностью перекинутого через них сферического небоподобного купола. Вверху очень немногое напоминает, не говорим – о древнем благолепии, а даже о том, что здесь некогда был христианский храм. Мозаичные христианские изображения уничтожены временем, или замазаны турками. Потолки боковых куполов вызолочены и разрисованы какими-то фигурами и цветами; но позолота сделана так небрежно, что сквозь нее часто просвечивают христианские мозаики. В переднем алтарном полукуполе можно рассмотреть проглядывающее из-за краски изображение молящейся Богоматери с поднятыми к верху руками и строгим, грустным лицом, словно скорбящей о поругании храма, посвященного ее предвечному Сыну – Божией Премудрости и Божию Слову. Другие мозаики сохранились еще менее. Над столбами, поддерживающими полукуполы, можно рассмотреть остатки мозаичных изображений шестикрылых серафимов, лица которых закрыты. С трудом можно найти остатки и нескольких других мозаичных изображений. И мы долго ходили, осматривая каждую стену и каждую колонну. Когда проходили по южной стороне хор, монах рассказал известную легенду о том, как здесь в стене чудесным образом скрылся священник, совершавший богослужение в то время, когда турки, взявшие Константинополь, ворвались в Святую Софию и избивали христиан. Согласно легенде, стена расступится и священник оживет, когда Константинополь снова будет православным городом. По поводу этого рассказа невольно рождается в голове мысль: оживет ли когда-нибудь служитель Божий?... Много времени можно бы было провести с интересом на хорах Св. Софии, но всем хотелось скорее спуститься вниз, откуда сразу видно все здание; поэтому мы снова вышли по лестнице наружу и другими дверями вошли в мечеть, пройдя чрез атриум и темный нартекс. Вошли и остановились, невольно подняв глаза к верху, к раскинувшемуся над нашими головами полусферическому куполу, уходящему, в далекую высь, который отсюда, снизу, производит гораздо более сильное впечатление, чем с хор. Это не купол – это само небо, опустившееся над громадной площадью храма. Площадь храма двумя рядами громадных колонн, расположенных симметрически и на равных друг от друга расстояниях, делится на три корабля, из которых средний большой, а два боковые – более низкие. Эти колонны связаны арками, на которых встают попарно новые колонны, подпирающие своды другими рядами величественных арок. Эта сквозная сеть колоннад, наполняющих храм, придает ему неописанную красоту и величавую таинственность. Описания, хотя бы и самые подробные, и рисунки Св. Софии, хотя бы и прекрасные, отнюдь не могут заменить непосредственного созерцания ее. В немом созерцании открывшегося величественного зрелища, мы простояли несколько времени, объятые невольным чувством изумления, благоговения и пораженные необыкновенным величием и красотой храма. Лишь воспоминания роем неслись в голове. Припомнилось, что еще до Юстиниана в Константинополе был храм во имя Премудрости Божией (Софии), построенный Константином Великим. Но храм этот существовал очень не долго: был ли он слишком мал, или его разрушило землетрясение, только сын Константина, Констанций, должен был построить его вновь. После многих перестроек, этого храма при преемниках Константина, император Юстиниан, в начале VI века, решил воздвигнуть храм, способный противостоять и землетрясениям, часто случавшимся в Константинополе, и пожарам, нередко опустошавшим столицу, который вместе с тем должен был быть достойным монументом его царствования. Словом, Юстиниан желал, чтобы это был самый прочный, самый великолепный собор на земном шаре, – чего он вполне и достиг... А сколько с тех пор, за слишком тысячелетнее существование храма, под его сводами совершилось исторических событий, имевших значение и не для одной только Византии! В нем происходили постоянно коронования императоров и даже соборы; здесь (в прежнем храме) произносил свои вдохновенные проповеди Иоанн Златоуст. Здесь молилась наша русская княгиня Ольга. Несомненно, он имел решающее влияние на судьбы христианства в России, очаровав, согласно преданию, послов Св. князя Владимира. Действительно, если сейчас опустошенная мечеть производит чарующее впечатление на зрителя, то какое же впечатление должны были получить наши русские послы, видевшие Св. Софью в золотой век ее существования? В то время, т. е. до разорения Софии крестоносцами (по свидетельству паломника 12 века Новгор. архиепископа Антония, оставившего лучшее описание ее, и других) она блистала роскошью. Алтарь отделялся от остального храмового пространства серебряно-вызолоченной перегородкой, укрепленной на 12-ти таких же столбах, на которых помещались иконы. Престол был сооружен из золота, серебра, драгоценных камней и с украшениями из эмали. Находившееся здесь кресло патриарха было сделано из драгоценного резного дерева с перламутровыми инкрустациями, а седалища для епископов и духовенства были украшены резьбой и перламутром. Над престолом была устроена пирамидальная сень (киворий), утвержденная на 4-х огромных серебряных и вызолоченных столбах, эмалированных и с чеканкой превосходной работы. С четырех столбов кивория четыре парчовых завесы с вытканными на них иконами отдергивались во время богослужения. Над киворием сиял крест из чистого золота, весом в 75 фунтов, утвержденный на яблоке также из чистого золота. Посреди храма, прямо против св. врат, находился «амвон», возвышенное место в виде башни, с колоннами и позлащенным на них куполом, украшенным жемчугами и драгоценными камнями. Другие 360 престолов храма⁴ были окованы серебром и золотом и покрыты драгоценными камнями; ее многочисленные двери были вылиты из позолоченной меди и бронзы. Стены были покрыты драгоценным мрамором: порфиритом и офитом, капители и карнизы вызолочены, своды расписаны, купол покрыт вызолоченной мозаикой; пол храма был устлан разноцветным мрамором. Если ко всему этому прибавить торжественность богослужения (при Юстиниане клириков, пресвитеров, диаконов, чтецов и пр. было 1000 человек; при Ираклие – 600), то становятся вполне понятными слова Владимировых послов: «и не свемы, на небе ли были есьмы». Теперь нет и подобия былого великолепия. Алтарь уничтожен. В углублении бывшего алтаря стоит кафедра с ал-кораном. Направо от него старый ковер, на который, по преданию, Магомет становился на колена для молитвы. На месте бывшего патриаршего трона – трон Калифа, – возвышенное, закрытое решеткой место. К юго-восточному столбу, поддерживающему алтарный свод, прислонена курси (кафедра), с которой киатибы (священники) произносят поучения. На стенах щиты. Единственно, что сохранилось от былого великолепия и может быть дороже всего погибшего золота – это открываемые на стенах храма мозаики. Мы долго рассматривали и любовались лучше других сохранившейся мозаикой над дверью внутреннего нартекса, где изображен Спаситель на троне с коленопреклоненным пред ним императором (по мнению Н. Кондакова – Львом Философом), а по бокам Его, в двух медальонах, Божия Матерь и Архангел Михаил. Спаситель изображен с продолговатым лицом, короткой бородой и круглыми глазами. Проф. Кондаков относит эту мозаику к началу Х-го века. Впрочем, мозаики можно рассмотреть только с трудом.

В нескольких местах громадного здания поместились медресе – духовные школы. Учитель и ученики сидели по-восточному, поджав под себя ноги. В руках у всех были книги; у учителя, кроме того, очень внушительная «указка». Учитель, средних лет, с воодушевлением объяснял им коран, как мы узнали от товарища араба.

Ученики, юноши разных возрастов, слушали его с особенным вниманием. Но мы своим бесцеремонным разглядыванием отвлекали несколько внимание их. По другую сторону подобным же образом назидал почтенный старец уже довольно пожилых турок. Эти не удостоили нас никаким вниманием, всецело погруженные в свои занятия. Преосвященный, обратив наше внимание на примерное (и для нас) усердие этих учеников в изучении корана, указал на целесообразный способ подготовки будущих имамов, духовных лиц, именно в мечетях. – Осмотрев боковые нефы, нартексы, баптистерий, сохранившиеся от древности колонны я резные двери, сделанные из коринфского металла, выслушав обычный рассказ – легенду о том, как завоеватель Царь-града Магомет второй, въехав верхом по трупам убитых христиан, ударял окровавленной рукой мечем по одной из колонн храма, оставив на ней след довольно высоко от пола, мы с скорбным чувством ушли из опустошенной, заброшенной, но все еще грандиозной Св. Софии, решив посетить ее еще раз на обратном пути.

Из Св. Софии, по программе осмотра Константинополя, наш путь лежал к святыне современного Константинополя – греческому монастырю Валукли. Но недалеко от Софии необходимо было осмотреть историческую площадь, Ат-Мейдан, т. е. конскую площадь, имеющую в настоящее время 250 шагов в длину и 150 в ширину. Пустынная, заброшенная площадь, с тремя убогими памятниками, в свое время имела большое значение: здесь был византийский ипподром. На нем императоры выступали на ристалищах во главе той или другой партии возниц, отличавшихся друг от друга различными цветами, и венчали победителей. На ристания собирались все византийцы, конкурируя между собой в роскоши и великолепии одежды. Здесь же совершались и государственные перевороты. Михаил и Андроник, из династии Комненов, погибли на этой площадке. Она же была залита кровью 40 тысяч во время возмущения партий цирка при Юстиниане. В новейшее время (4 июля 1826 г.) на ней произошло грозное избиение янычар. Теперь только стоящие недалеко друг от друга на прямой линии три обнесенные решеткой памятника говорят о ее историческом значении. Эти памятники: обелиск Феодосия, змеиная колонна и каменная пирамида Константина Багрянородного – одиноко стоят среди совершенно запущенной и отчасти застроенной бывшей площади ипподрома и наводят зрителя на грустные мысли. Лучше двух других памятников сохранился обелиск Феодосия. Обелиск этот представляет собой пирамидальную колонну в 14 саж. высотой, из цельного Фивского гранита, находившуюся ранее в храме солнца в Илиополе и исписанную со всех сторон прекрасно сохранившимися иероглифами. Он был сделан в 1000 г. до Р. Хр. фараоном Тотмосом, а на площади Византии поставлен на пьедестале, грубо украшенном барельефами, в 390 году, императором Феодосием. Следующий, более замечательный памятник, почти наполовину ушедший в землю, змеиная колонна, поддерживавшая в свое время, как говорят, седалище Пифии в Дельфийском храме, – обетное приношение греков после победы над персами, – и вывезенная оттуда Константином Великим. Ее образуют три змеи, сплетшиеся 29-ю кольцами каждая. Головы змей теперь не существуют: их, рассказывают мусульмане, отрубил Магомет 2-ой. Вокруг памятника кучи камня, – бросают их сюда фанатики-мусульмане. Третий памятник ипподрома – громадная (25 метров) полуразрушенная колонна Константина Багрянородного († 959 г.). В прежнее время она была сверху донизу покрыта рельефными листами из позолоченной бронзы, но латинские крестоносцы сняли всю обшивку, так что в настоящее время видны только камни, скрепленные железом, а вся колонна вообще имеет жалкий вид. Осмотревши Ат-Мейдан с его оставшимися памятниками, мы сели в коляски, и по узким, кривым улицам, обставленным высокими домами, своеобразной восточной архитектуры, большей частью деревянными, с выступившими балконами, прилепленными точно гнезда к домам, с занавешенными, а то и закрытыми частыми плетенками окнами, направились далее за город к греческому монастырю Балукли. Наш кортеж из шести экипажей, во главе с Преосвященным, с кавасом на козлах имел торжественно-церемониальный вид. Да и мы, в своих форменных одеждах со светлыми пуговицами, представляли большой предмет любопытства даже для апатичных турок. По дороге нам прежде всего встретился памятник, именуемый «погоревшей» колонной Константина Великого. Она состояла из девяти цилиндров, опоясанных каменными лавровыми венками, так что имела вид памятника из целого камня, украшенного венцами. На этой колонне, как гласит путеводитель, находилась сначала бронзовая статуя Аполлона, голова которого впоследствии заменена была бронзовым изображением Константина Великого. В царствование Алексея Комнена, статуя, капитель и часть колонны были разрушены молнией, отчего она и называется «погоревшей». Дорога отсюда шла чисто турецкой частью города, почти параллельно берегу Мраморного моря, так как по пути мы намеревались посетить бывший Студийский монастырь, ныне мечеть Михор-джами, находящуюся на юге Стабмула, недалеко от золотых ворот. На улицах такое же оживление, как и в Галате. Только шуму здесь меньше, да реже чем там встречающиеся турчанки плотнее закутаны в свои фередже с менее прозрачными яшмаками; за то сильные, красивые турки с маловыразительными лицами – здесь на каждом шагу, они днем живут на улице: здесь работают, едят и отдыхают. Часто видишь турка, развалившегося на скамейке около своего дома и опочивающего мирным сном. Здесь же суетится и разносчик с походной жаровней, приготовляющий кушанья. На улицах же расположились сапожники, портные, тут же и кофейни, постоянно полные турками, покуривающими кальян и глубокомысленно созерцающими бульканье воды в графине. На наше приветствие, которое мы посылаем из своих экипажей, пользуясь знанием 4–5 турецких слов, почти все турки, за исключением только чалмоносных имамов, вообще сурово косящихся на иностранцев, отвечают или также приветствием, или «москов тайб», «русс-карош», оскаливая при этом чудные белые зубы. Часто попадаются навстречу и негры. Издали кажется, что двигается целый дом; вглядываешься, и оказывается, что это гамал-негр, навьюченный бесчисленными узлами и корзинами. Веревки, связывающие ношу, у него в руках и зубах; на налилитом лице сверкают ослепительной белизны зубы и белки глаз. Это – самый удобный способ перемещения тяжестей, в виду необыкновенной узости улиц. Другой негр или араб, подпрыгивая, бежит, держась за хвост лошади, отданной им на прокат на несколько часов туристу, осматривающему город. Таких лошадей много на бирже, и проводнику их или хозяину приходится по нескольку часов бегать по городу, держась за хвост лошади. Наш возница делает нам какие-то знаки, но мы ничего не понимаем. Тогда подходит о. Г. и объясняет, что дорога в этом месте улицы такова, что удобнее на всякий случай вылезть из экипажа и пройти несколько шагов пешком. Так мы и сделали, и, как потом увидели, вполне благоразумно, так как улица уступами пошла вверх, экипаж каждую минуту мог оборваться назад и только привычные лошади преодолели трудность. Сев снова в экипаж, мы тронулись далее. Улицы узки по-прежнему, а местами и темны, так как вследствие скученности населения и тесноты пространства, дома громоздятся друг на друга, при чем постепенно расширяющиеся верхние этажи их иногда образуют над улицей точно вроде свода или навеса, загораживающего солнце. В этих домах с закрытыми окнами – ни жизни, ни движения, – словно там все вымерло. Эта таинственность подзадоривает любопытство и невольно заставляет играть воображение, для которого вообще много пищи на востоке, где достаточно недоговоренного, таинственного... Наконец, мы очутились у полуразрушенной мечети Михор-джами, утопающей в зелени. Молодой турок лениво отомкнул пред нами дверь и пропустил вперед, не предложив даже надеть бабуши или снять сапоги. В мечеть она обращена из церкви св. Иоанна Крестителя, которая была основана, согласно преданию, в 463м году патрицием Студием. Возникшая здесь затем Студийская обитель имела в свое время большое значение для православия и, в частности, для России. По принятии православной веры Христовой нашими благочестивыми предками, между Киевскими книжными людьми и греческими учеными подвижниками Студийского монастыря установились самые близкие и сердечные отношения. Из Студийского монастыря заимствован был наш церковный устав. «Из того бо Студийского монастыря в Русь посылали много книг – устав, триодь и иные книги» (Путеш. Новгор. арх. Антония в Царь-град в 12 в., стр. 103). Иноки этого монастыря так славились своей жизнью, ученостью и ревностью по православию, что их обитель справедливо называли: «знаменитым и преславным училищем добродетели», обителью «неусыпающих». Она оказала большие услуги Церкви в борьбе с иконоборством... В настоящее время эта знаменитая церковь, имеющая правильную базиликообразную форму, – это почти единственный памятник большой христианской базилики на Востоке, по словам Кондакова, – представляется почти кучей развалин и несомненно, что дни ее уже сочтены, мусульмане ее забросили. Особенно много пострадала она от последнего землетрясения. Пол ее завален камнями. Стены треснули, на них ничего не сохранилось. С глубоко грустным чувством оставили мы эту мечеть, и снова запрыгали по убийственной мостовой; к счастью, впрочем, прыгать на этот раз пришлось недолго. Скоро мы выехали за городскую стену и поехали в Балукли – к живоносному источнику – по хорошей дороге, поправленной недавно для германского императора, заезжавшего по пути в Палестину в гости к султану. Здесь на нас сразу пахнуло простором полей и свободой, недостаток которой особенно ощутителен в скученном Стамбуле. Виды кругом совершенно изменились. Направо от нас возвышались полуразрушенные, но тем не менее грандиозные стены древней Византии, с расставленными почти на одинаковом расстоянии друг от друга круглыми, зубчатыми башнями. Налево убегали поля, на которых по местам стоял уже собранный хлеб. По сторонам дороги высились красивые, стройные кипарисы. Кругом все тонуло в зелени и залито было золотом горячего полуденного солнца.

Под тенью платанов, кипарисов и других деревьев на небольшом возвышении спрятался монастырь Балукли с чудотворным живоносным источником. По входе во двор, мы увидели небольшую изящную греческую церковь. Построенная 70 лет тому назад, она сама по себе ничего особенного не представляет. Можно, впрочем, заметить некоторые особенности сравнительно с русскими храмами: купола на ней нет, как и на других современных греческих церквах; колокольни также нет. Царские врата не выше 1¹/₂ арш. от полу. В храме много сидений, расположенных вдоль стен, с востока на запад. С левой стороны находится возвышение, с которого читается евангелие. Эти особенности свойственны и другим греческим современным храмам, и не они привлекают в Балукли народ. Влечет сюда туристов и паломников самый чудотворный источник, о происхождении которого Никифор Каллист передает следующее сказание. Существование этого источника открыл небесный голос императору Льву Великому, бывшему тогда еще простым воином, когда он, гуляя в роще и, желая утолить жажду слепого нищего, просившего у него пить, не находил кругом воды. Источник обладал, как оказалось, чудодейственной силой: нищий, напившийся воды, прозрел. В воспоминание о таком чуде, Лев, сделавшись императором, соорудил на этом месте великолепный храм⁵ во имя Богоматери, а над «живоносным» источником поставил икону Пречистой Девы с предвечным Младенцем. Чудеса у живоносного источника совершались и в последующее время (Никифор Каллист подробно описывает 53 чуда). Храм Льва Великого, несколько раз подновляемый, был окончательно разрушен турками после взятия Константинополя. К этой же эпохе относится и происхождение теперешнего турецкого названия живоносного источника – Балукли, т. е. источник рыб. Относительно этого названия рассказывают такую легенду. Когда, после долговременной борьбы и решительной осады, Константинополь был взят турками, об этом сказали одному благочестивому старцу, жившему при живоносном источнике. Старец в это время жарил на сковороде рыбу. «Только тогда поверю, ответил он, что Константинополь взят, когда эти поджаренные уже рыбки оживут и снова прыгнут в живоносный источник». Так и случилось. В настоящее время живоносный источник находится в небольшом храме, куда спускаются по мраморной лестнице. Вода – светлая, вкусная и спасительная для притекающих к ней с верой. Преосвященный, преклонивши колена пред иконой Божией Матери, находящейся за источником, почерпнул из него ковшиком воды, напился ее и омочил ею свои глаза; примеру его последовали и мы. В водоемах плещутся две рыбки с золотым брюшком (поджаренным); третья умерла и висит, как реликвия, пред иконой Богоматери, стоящей над колодцем. К живоносному источнику приходят, говорят, молиться и турки, верящие в его чудотворную силу. Пред выходом, Преосвященный вписал в существующую здесь поминальную книгу имена своих и наших родных и знакомых – о здравии и об упокоении, давши при этом причту приличное пожертвование. В ограде около живоносного источника несколько могил Константинопольских патриархов, на которых широкие мраморные памятники с надписями.

Из Балукли мы отправились на север снова параллельно городской стене. Переезд до Адрианопольских ворот, которыми мы въехали в город, довольно большой и скучный. Направо снова тянется полуразрушенная стена, налево – поля, кладбища, по сторонам – кипарисы. Недалеко от Адрианопольских ворот проехали мимо большего турецкого кладбища, утопающего в зелени кипарисов, с бесчисленным множеством белеющих над могилами каменных столбов и плит. Столбы – над могилой мужчин; плиты – над могилой женщин; кладбище обнесено решеткой, но страшно запущено: большинство памятников наклонились на бок, другие совсем валяются; на каждом турецкая надпись. Под тенью кипарисов гуляют турки и сидят кое-где турчанки. Лишь только мы въехали Адрианопольскими воротами в город, как на нас снова повеяло со всех сторон восточной столицей: узкие улицы, повсюду собаки, разносчики, шум и оживление. По дороге в знаменитую некогда Влахернскую церковь, заехали в знаменитую в настоящее время своими прекрасно сохранившимися от XIII века великолепными мозаиками – мечеть Кахриэ-джами. Теперь она находится недалеко от Адрианопольских ворот, в черте города; в прежнее же время находилась за городскими стенами, откуда и название ее Кахриэ – испорченное турками слово – χορα (Μονὴ τῆσ Χῶρας), т. е. загородная обитель, загородный монастырь. Точных исторических сведений о времени основания этой церкви не имеется. Всего вероятнее, что первоначально церковь во имя Спаса основана еще при императоре Юстиниане, а современное пятикупольное здание сооружено при императоре Алексее Комнене в XI веке, хотя некоторые изменения и поправки производились и позднее. Что же касается прекрасно сохранившейся знаменитой мозаической живописи, покрывающей в настоящее время стены нартексов и во многих местах самого храма, то она, по мнению знатоков византийского искусства, относится к XI–XIII векам. Обращена же эта церковь в мечеть в 1491 году.

Пятикупольное здание мечети с одним минаретом находится в лощине между холмов, с которых открывается живописнейший вид на Босфор с его причудливыми домами, то утопающими в зелени садов, то купающимися в светлых водах пролива. Подъехать к ней нельзя, поэтому мы высадились из колясок и направились в лощину. Навстречу нам вышел пожилой, в зеленой чалме, улыбающийся мулла. «Bon jour, bon jour, – говорил он, протягивая руку Преосвященному и вводя нас в мечеть, – ici miraculeux, charmant mosaique – viola»... Но указание было совершенно излишне. Со стены, над входом из внешнего нартекса во внутренний, на нас смотрел, как живой, величественный лик Спасителя, который нельзя не заметить сразу при входе в мечеть. Мозаическое изображение Спасителя – погрудное и прекрасно сохранилось. Лицо Спасителя – круглое и обрамлено короткой бородой, правая рука сложена для благословения, а левая поддерживает большое евангелие. Вообще мозаика в Кахриэ-джами сохранялась преимущественно в нартексах – внутреннем и внешнем, которые оказались ненужными после того, как церковь была обращена в мечеть (ход в нее приделан с боку), а потому и пострадали от варварства турок менее всего. Есть мозаическая живопись и в самом храме в центральном корабле и 4-х куполах, но здесь она сохранилась гораздо хуже. Более обращает на себя внимания живопись нартексов и своей качественной стороной: она поражает зрителя красотой и величием ликов, живостью и гармонией красок, правильностью, тонкостью и твердостью рисунка и тщательностью в отделке аксессуаров, свидетельствуя о высоком достоинстве византийской живописи XI–XIII веков, к которым она несомненно относится. Мы долго любовались мозаической росписью нартексов. Здесь особенно обратили на себя наше внимание мозаические изображения верховных апостолов Петра и Павла по сторонам входной двери (в прежнее время называвшейся царской), ведущей из внутреннего притвора в церковь. Изображения сделаны во весь рост и поражают жизненностью и художественной правдой. Ап. Петр с маленькой головой, курчавыми седыми волосами, загнутым носом и плотно сжатыми губами, и Павел с коротко остриженными волосами, орлиным носом и узкой длинной бородой смотрят как живые и как бы преграждают вход в храм недостойным. Турки, словно чувствуя это, повесили около этих изображений деревянные щиты и закрывают ими смущающий их лик апостолов во время своего богослужения. Жизненной правдой и художественной верностью действительности дышат и мозаические картины, по местам прекрасно сохранившиеся, изображающие различные события из евангелия, например: умножение хлебов, брак в Кане, воскрешение Лазаря, Рождество Христово, благовестие Вифлеемским пастырям, Введение во храм, посещение св. Девой Анны, путешествие Марии в Вифлеем, обличение Иосифом обручником Марии в неверности, и др. Эта стенная живопись интересна не только художественностью исполнения, но и оригинальностью замысла. Так, на левой стороне наружного притвора изображается путешествие Иосифа и Марии в Вифлеем следующим образом: на левой стороне явление ангела спящему Иосифу, далее по дороге виднеется группа: Марии, Симона и Иосифа. Мария едет на муле, Симон несет пожитки. Мария, почувствовав приближение родов, протягивает руки к Иосифу и просит снять ее с мула. Наконец, горный ландшафт. Справа – Вифлеем. В него входит Мария в сопровождении другой женщины, вероятно отыскивающей для себя помещение. – Вообще мозаика Кахриэ-джами, благодаря изяществу композиции, блеску красок, чистоте работ, производит прекрасное впечатление и заставляет убедиться в том, что в XI–XIII веках, к которым они относятся, византийское искусство, вопреки распространенному мнению, стояло на очень высокой степени развития.

Мулла всюду ходил за нами и, в сладкой надежде на хороший бакшиш, всеми силами старался быть полезным. «Это – Иосиф, это – Дева Мария, – говорил он ломанным французским языком, – это – пророк Давид, это – Христос, большой пророк. Моисей, Давид, Магомет, Христос – все пророки, мы всех почитаем».

С чувством удовлетворенной любознательности, но и со скорбью о настоящем положении славной некогда обители, оставили мы ее. С именем ее связано много исторических воспоминаний. В ней находилась знаменитая икона Божией Матери Одигитрии, писанная, по преданию, св. Лукой, а при завоевании турками Константинополя разрубленная янычарами на 4 части. Тут заточены были, умерли и погребены: патр. Герман при императоре Льве Исаврянине и патр. Кир исповедник при импер. Константине Копрониме.

От Кахриэ-джами недалеко и до знаменитой некогда Влахернской церкви. Дорога идет, как и прежде, по узким, но зато более оживленным улицам, так как население здесь смешанное: преобладают, впрочем, греки и армяне, обыкновенно разговаривающие между собой так громко и с такой отчаянной жестикуляцией, что так и кажется со стороны, что они сейчас вцепятся друг другу в волосы. На самом же деле они – ни более, ни менее, как мирно разговаривают.

К Влахернской агиасме, находящейся на месте древней церкви, мы ехали с большим интересом. Эта знаменитая в летописях Византии церковь имела большое значение не только для Греции, но и для России. В великолепном храме Влахернской Божией Матери хранились риза и пояс Богородицы и чествовалась ее чудотворная икона. Сюда стекались благочестивые христиане для поклонения святыням Влахернской церкви со всего Константинополя; в источнике при Влахернской церкви омывались все византийские императоры пред вступлением на престол, при нарочито составленной для этого торжественного случая литии. Влахернская церковь оказала влияние и на Россию. Когда Аскольд и Дир – русские князья – стояли под стенами Царь-града, то хранившаяся здесь икона Богородицы была погружена в воду, произошла буря, заставившая князей отступить, а потом принять христианство. Во Влахернском храме, согласно преданию, Киевским мастерам были вручены Богоматерью деньги для сооружения великой Печерской церкви и икона Ея Успения со словами: «да наместная та будет». Тут же, во Влахернском храме, в 910 году, во время всенощного бдения, когда греки горячо и усердно молились Господу Богу и Его Пречистой Матери о ниспослании помощи свыше в борьбе с сарацинами, явилась Божия Матерь, в сонме ангелов, стоя на воздухе, осеняя христиан честным своим омофором, – что удостоились видеть св. Андрей юродивый и Епифаний. В память этого, как известно, установлен праздник Покрова Пресвятые Богородицы. И наш академический храм посвящен Покрову Божией Матери, почему Влахернский храм явился для нас сугубо дорогим. В настоящее время древнего знаменитого храма нет, он уничтожен турками; (чудотворная икона Влахернской Божией Матери, как известно, находится в Москве, в Успенском соборе); осталась лишь незначительная часть стены, недалеко от которой небольшая церковка, сооруженная не особенно давно при посредстве «россов», потомков тех «россов», которые назад тому 1000 слишком лет, вразумленные благодатью Божией, ушли от стен Константинополя. Большая часть и икон пожертвована теми же «россами». Храм небольшой. Под изображением Божией Матери, в юго-восточном углу, находится резервуар с водой, несколько кружек для питья и несколько медных тарелок для «благочестивых» пожертвований. Это и есть агиазма. Влахернский храм содержится грязно и обстановка его убога. При входе в храм, встретил нас какой-то грек, оказавшийся потом псаломщиком; он был одет весьма небрежно, без верхней одежды, в одном жилете, в широких грязных шароварах, нечесаный, и в добавок – с сильным запахом чесноку. Помолившись пред находящеюся над агиазмой иконой Божией Матери с Предвечным Младенцем, испив воды из источника и положив на блюдо, по усердию, мы стали осматривать храм, который, впрочем, не представляет ничего особенного. Псаломщик же в это время, войдя в алтарь, преспокойно отдернул занавес и открыл царские врата для Преосвященного. Такое бесцеремонное небрежное обращение со святыней произвело на нас крайне неприятное впечатление. Впоследствии, впрочем, мы неоднократно убеждались, что это, к сожалению, обычное явление у греков. Вскоре затем явился священник. Облачившись в ветхие раздранные ризы, стал служить молебен о нашем здравии при участии упомянутого дьячка, который не счел нужным приакуратиться и надеть верхнюю одежду. Оставшись же в прежнем виде, расхаживая по церкви и посматривая на входящих, он до такой степени уморительно бормотал про себя: «кир-лайс, кирлайс», что можно было опасаться, как бы кто-нибудь, по непривычке, не улыбнулся: но сознание святости места удержало нас от этого искушения⁶. Преосвященный, записав в «поминальную» тетрадь имена о здравии и упокоении, уплатил причту щедрое вознаграждение за труды. Затем мы поспешили выйти, потому что было уже около 3-х часов дня, а еще оставался визит к Патриарху. Туда мы и поехали из Влахернской. Дорога шла кварталом, заселенным преимущественно греками. Действительно, последние, с черными как смоль волосами и характерными большими носами, попадались здесь на каждом шагу. Все они, как и турки, в красных фесках, но кроме того, многие из них в широчайших болтающихся сзади целым мешком шароварах, похожих скорее на женскую юбку, перехваченную около ног. Улицы здесь узки и грязны как везде, но окна в верхних этажах домов не закупорены; тут, наоборот, они везде открыты; из них высовываются смуглые лица гречанок, глазеющих на прохожих. Они же в довольно откровенных костюмах виднеются везде, и на балконах, и на крышах домов. На наше приветствие χαἰρετε, отвечают или скромными улыбками, или звонким смехом, оживляющим их правильные, но скучные лица, с большими черными глазами. Наконец мы остановились в Фанаре, около монастыря св. Георгия, в котором живет Вселенский патриарх Константин V-й. Монастырь спрятался от окружающих патриархию суеты и шума под тень деревьев. Нас встретил целый штат служащих при патриархе. Патриарх не заставил себя ждать. Едва лишь мы успели переодеться в привезенные с собой парадные костюмы, как он пригласил к себе. «Светлейший, величайший, господин, князь и владыка, архиепископ Константинополя, Нового Рима и Патриарх Вселенский», как титулуются патриархи Константинопольские, Константин V Валиадис стоял при входе нашем, окруженный многими лицами мирскими и духовными посреди приемной, сплошь увешанной по стенам портретами Константинопольских патриархов. Это – представительный человек, выше среднего роста, на вид очень бодрый, хотя ему под 70-ть, лицо приятное, взгляд несколько строг⁷. Преосвященным сказана была ему краткая приветственная речь, в которой он высказал общую радость нашу, что видим вселенского святителя и представителя православия в мусульманской стране. При этом Преосвященный поднес Патриарху прекрасную, чеканной работы Лаврской, большую икону преп. Сергия. Приложившись с благоговением к иконе, Его Блаженство ответил тоже краткой приветственной речью. Затем облобызавшись с Преосвященным и благословив каждого из нас, пригласил всех сесть, причем Преосвященному предложил место против себя. Разговор начался обычными расспросами о здоровье, о времени отъезда из России, о пребывании в Константинополе, о дальнейшем путешествии, о цели путешествия нашего на Восток. Последним вопросом Его Блаженство, по-видимому, очень интересовался, справедливо говоря, что путешествие русских архиереев на Восток является знаменательным событием, что в интересах взаимного ознакомления были бы желательны более частые путешествия русских архиереев, равно как и греческих, во избежание разных недоразумений. Соглашаясь с этим и не касаясь вопроса о «недоразумениях», преосвященный Ректор засвидетельствовал, что Русская Церковь с любовью относится к своей Матери – Церкви, ибо она помнит с благодарностью, чем она обязана Греческой Церкви. Затем Преосвященный Арсений указал на то значение, какое имеет в деле взаимного ознакомления Церквей получение образования греками в русских духовноучебных заведениях. «Наша Московская Академия, говорил Преосвященный, называлась между прочим греческой, потому что она преобразована из училища, основанного греками. Братьями – Лихудами. И теперь в нашей Академии есть студенты – греки, которых мы считаем наравне со своими». Его Блаженство очень обрадовался, когда Преосвященный и профессора, на вопрос его об успехах греков – студентов, ответили, что они занимаются хорошо и достаточно подготовлены к слушанию академических лекций. В пределах этих вопросов вращалась большая часть беседы Его Блаженства с Преосвященным, а также и профессорами. В. это время нам подавали обычное угощение на Востоке: глико, т. е. варенье с холодной водой и кофе. Под конец беседы, Преосвященный попросил у Патриарха разрешения служить на Афоне ему и его спутникам – лицам духовного сана. При этом Преосвященный представил Его Блаженству указ Святейшего Синода о разрешении ему отправиться в Иерусалим и на Афон, а также были представлены и свидетельства епархиальных начальств, выданные сопутствующим Преосвященному духовным лицам, о том, что они не находятся под запрещением. В виду предстоявшего вскоре освящения собора на Афоне в Андреевском скиту, Его Блаженство поинтересовался узнать, имелось ли в виду в планах нашего путешествия присутствие и участие в этом торжестве. Преосвященный ответил, что прямой целью путешествия является Палестина; но так как теперь представляется возможность, без значительной потери времени, отправиться на Афон, то мы и воспользуемся этим, а кстати будем и на торжестве освящения храма. После этого Его Блаженство, сказал, что пришлет разрешение. При прощании Патриарх просил извинения за скромное «восточное» угощение стаканом холодной воды. Преосвященный на это ответил, что Господь наш Иисус Христос обещал царствие небесное тому, кто напоит жаждущего чашей студеной воды, а Его Блаженство не только утолил нашу жажду телесную, но – и духовную, напоив и напитав нас словесами здравого учения и оказав ему и его спутникам такой любезный прием. Ответив на это тоже любезностью, Его Блаженство облобызался с Преосвященным, благословил нас, предложив при этом осмотреть зал синодальных заседаний и патриарший храм, – что мы и сделали.

В церкви, в ожидании Преосвященного, собралось довольно много народа; здесь он встречен был архимандритом и другими духовными лицами, под руководством которых мы и осматривали храм. Церковь во имя св. Георгия устроена, как и все греческие церкви, с низенькими царскими вратами и местами для сиденья, без солеи. В алтаре вместо завесы за царскими дверями устроена деревянная рама, передвигаемая на колесах по железкам, прикрепленным к иконостасу. Иконостас резной и почернел от времени; две большие иконы Спасителя и Божией Матери – мозаические и довольно древние. Пред местными иконами большие подсвечники. На левой стороне церкви у заднего столба устроена кафедра для чтения евангелия, на которую восходят по витой лестнице. Из достопримечательностей здесь показывают: часть столба, к которому, по преданию, был привязан Христос Спаситель во время бичевания; богато украшенную перламутром, слоновой костью и позолотой деревянную кафедру с темно-зеленым бархатным сиденьем, принадлежащую будто бы св. И. Златоусту, – принесена она сюда из Софийского храма; останки мощей, заключенных в три ковчега, со стеклянной верхней крышкой, поставленные на одном столе. В этих ковчегах видны совершенно открытые почерневшие кости св. мученицы Евфимии, Феофании, жены Льва Мудрого, и матери Маккавеев – Соломии. Помолившись в храме и осмотрев его, мы вышли, пробыв в патриархии всего около часу. Преосвященный, внеся приличную лепту на поминовение, поблагодарил сопровождающих нас за их любезность, прося передать еще раз благодарность и Его Блаженству за сердечный прием. Выходя из патриархии боковой калиткой, мы заметили прямые ворота заложенными наглухо; нам объяснили, что это – те ворота, на которых мученически был повешен турками в 1821 году патриарх Григорий V; с тех пор ворота и заложены.

По дороге из Фанара мы мимоходом посетили несколько турецких мечетей: Сулейманиэ, Баязидиэ, Ахмедиэ. Все эти мечети, как и большинство турецких мечетей, в плане подражают Св. Софии и выстроены в византийско-мавританском стиле. Более других обратила на себя внимание и понравилась нам мечеть Ахмедиэ. С своими белыми, выпуклыми куполами, и высокими, стройными шестью минаретами, она очень красива.

Было уже четыре часа, слишком, когда мы, отягченные обилием разнообразных впечатлений, изнуренные от жары, пришли на подворье, у подъезда которого ожидал нас добрейший о. Евгений, давно, как оказалось, высматривая нас и беспокоясь о нашей усталости и отсутствии аппетита.

– Не устали ли? Вероятно и кушать не сможете от усталости. Пойдемте, пойдемте, авось явится и аппетит. А я, искушение, давно уже все приготовил. Жду, жду, – нет! Что за искушение? думаю себе. Не случилось ли чего? Тут недолго до искушения. Ну, и слава Богу, что все благополучно!

После обеда все разбрелись по своим номерам отдыхать, или записывать впечатления. Во время чаю зашел к нам мнимый доктор с парохода «Николай», Николай Артемьевич Иванов.

Здравствуйте, здравствуйте, доктор! приветствовали мы его, как будто уже давно-давно знакомого.

Помилуйте, господа, ради Бога, за что вы меня в доктора произвели, – ей Богу я не доктор.

Как не доктор?

Я агент пароходного общества, а совсем не доктор.

Ну тем лучше, – успокоили мы его. У нас свой доктор есть, в услугах которого мы покамест не нуждаемся, а вот в агенте мы несомненно будем иметь нужду.

Добрейший Николай Артемьевич обещал нам всяческое содействие в смысле удобств на пароходе, – каковое обещание он действительно и исполнил.

В 7 часов вечера отдал Преосвященному визит посол И. А. Зиновьев, прибывший вместе с первым драгоманом посольства П. В. Максимовым, весьма известной личностью в Турецкой столице, особенно после того, как он во время армянской резни, с опасностью для жизни своей, спас Оттоманский банк.