Глава XVII. Приезд нового владыки, посещение им Угреши; первая моя поездка в Санкт-Петербург; назначение меня в должность благочинного; прежнее распределение монастырей, новое; численность монашествующих; вторичный приезд владыки; вторичная моя поездка в Петербург

Со дня кончины владыки до дня назначения нового митрополита временное управление Московской митрополией Высочайше поручено было преосвященному Леониду, епископу Дмитровскому, викарию Московскому. Дела епархиальные, приостановленные на некоторое время, потекли снова прежним порядком, потому что преосвященный Леонид был вполне проникнут духом и образом мыслей в Бозе почившего святителя.

В конце декабря того же года преосвященный утвердил программу нашего вновь открытого училища и в начале января 1868 года разрешил построить в Угрешском монастыре архиерейский дом для приема владык, во время их посещения, с домовой крестовой церковью во имя Преподобного Сергия.

1868, мая 25, как только сделалось известно, что на Московскую митрополию назначен 5 января Высокопреосвященнейший Иннокентий, архиепископ Амурский и Камчатский, по распоряжению преосвященного Леонида предписано было во всей епархии на службах возносить молитвы о благополучном прибытии нового архипастыря нашего. До Казани владыка ехал в черном клобуке, а по прибытии в этот город он получил Высочайший рескрипт и возложил на себя присланный ему белый клобук и отсюда продолжал свое путешествие митрополитом Московским. В Москву прибыл он по Нижегородской дороге мая 25. Его встретили преосвященные викарии Московские, настоятели обителей и почетное духовенство. Преосвященный Леонид поднес ему икону и говорил приветственное слово. С железной дороги владыка проехал прямо к Иверской, а все встречавшее его духовенство между тем отправилось на Троицкое подворье и, когда он прибыл на подворье, преосвященный Леонид представлял ему настоятелей монастырей, которые ему подносили иконы, и прочее Московское духовенство. В день, назначенный для первого служения, владыка прибыл в Казанский собор, где облачился, и сопровождаемый крестным ходом, шествовал в Успенский собор, в котором была ему торжественная встреча, совершил литургию и после того произнес речь к Московской пастве.

При первом своем посещении нашей обители владыка Московский, митрополит Иннокентий, прибыл из Перервинского монастыря 17 июля в 5 часов пополудни; у Святых ворот ему была торжественная встреча: я и братия все стояли под сводами башни, в которой Святые ворота; я подал крест. Владыка приложился и возвратил оный и, надев мантию, предшествуемый мной, всем братством и крестным ходом, направился к собору, где прикладывался ко святым иконам, и после ектении и возглашения многолетия, благословив всю братию и многое множество народа, прошел в мои настоятельские келии. Всенощное бдение слушал в Успенской церкви, в алтаре; 18 числа совершал литургию в соборе; с ним служили: я, строитель Старо-Голутвина монастыря Сергий и протоиерей Гавриил Вениаминов (сын владыки). Владыка осматривал монастырь и входил в братские келии, посетил также скит, был в церкви и в келиях, переночевал и 19 числа утром уехал, выразив мне свою благодарность за обитель.

Владыка между прочими разговорами выказал свое особенное сочувствие к обителям общежительным и рассказывал, какое глубокое впечатление произвел на него Иркутский Вознесенский монастырь, в котором почивают мощи первосвятителя Сибирского Иннокентия. Монастырь этот, штатный, был известен владыке: там не было ни чина, ни порядка, братства мало, и то не было прилично одето. В проезд, в последний раз в Москву, владыка нашел монастырь совершено в ином порядке: 70 человек братии, все в одинаковой одежде, чин, порядок, благолепие, так что владыка изумился, и когда спрашивал преосвященного Парфения о причине такой перемены в столь короткое время, он ответил ему, что всей этой переменой монастырь обязан учреждению общежития. Благотворное влияние и действие устава общежительного несомненно. Вознесенский монастырь, основанный в 1672 году, существовал около 200 лет и пришел в совершенный упадок, пока не обратил на него внимание преосвященный Парфений, назначенный на Иркутскую епархию в 1860 году. Преосвященный успел в короткое время восстановить эту обитель, потому что при проезде своем через Иркутск в Москву, в 1868 году, владыка Московский, Высокопреосвященнейший Иннокентий, нашел монастырь уже совершенно благоустроенным. Следовательно, перемена эта вершилась менее чем в 8 лет. Что же было причиной этого изменения к лучшему? Средства обители не увеличивались, условия местные остались совершенно те же, но обитель обновилась. Причина же такой перемены лежала в перемене управления и в уставе общежительном. Не столько важны тут вещественные средства, сколько нравственные начала, лежащие в основании монастырей общежительных и в различных местностях действующих совершенно одинаково. В подтверждение этого приведу наш Угрешский монастырь, также некогда славный и богатый, находящийся вблизи столицы и в 1833 году пришедший в такое оскудение, что шла уже речь об упразднении его и о приписке к церкви села Капотни; со времени же учреждения в нем общежития он обновился и, по милости Божией, почитается ныне благоустроенным; в 1833 году в нем находилось братии 10 человек, в 1853 – 17, а 1873 году более 100. В 1833 году он получал дохода немного более 4 000 рублей сереребром, в 1853 году около 8 000 рублей, а в 1873 году более 30 000 рублей серебром. Таково же было действие устава общежительного и на Вознесенский Иркутский монастырь, восстановленный в весьма короткое время; одна обитель находится на севере, в четырех верстах от Иркутска, в местности не весьма многолюдной, другая – в местности многолюдной столицы; следовательно, условия обителей совершенно различные, но и та и другая, будучи штатными, пришли в одинаковое состояние упадка и обнищания, и как скоро учреждено и в той и другой общежитие, и та и другая, как прежде одинаково оскудели, так теперь одинаково обновились, благоустроились. Очевидно, что тут повлияло не увеличение вещественных средств или изменение условий местных, но вследствие внутреннего устроения возрасли и вещественные средства и, несмотря на совершенно различное положение свое по местности, могут в равной степени служить очевидным доказательством явного превосходства устава общежительного перед уставом штатным.

В 1868 году, в начале декабря, я испытал продолжительную болезнь – сильное воспаление в ухе с поражением правой стороны головы, и мне грозила опасность, ежели бы своевременно не приняты были меры к предупреждению, потерпеть и поражение мозговых органов. Не могу забыть попечений преосвященного Леонида, в которых вполне высказалось его искреннее ко мне расположение.

Так как моя болезнь требовала тщательного лечения и ежедневного посещения врачей, то я и должен был переехать в Москву; но преосвященный пожелал, чтобы я остановился не на нашем подворье, а у него, на Саввинском подворье, где я и поместился у него в нижнем этаже. Я приехал в Москву совершенно больной и прожил в доме владыки с 8 декабря 1868 года по 8 генваря 1869 года. Эта болезнь, за молитвы владыки, при помощи врачей прошла без особых последствий. В течение этого времени преосвященный имел обо мне совершенно отеческое попечение, и не проходило дня, чтобы он не посетил меня, а иногда по несколько раз в день.

В марте 1869 года, когда я почти уже совсем оправился от моей болезни с благословения преосвященного Леонида, в отсутствие владыки, управлявшего Московской епархией, я собрался ехать в Петербург хлопотать по монастырским делам, именно: 1) об увеличении штата монашествующих в Угрешском монастыре; 2) о покупке дома Лаврентьевых, смежного с монастырским подворьем, что на Маросейке, у Ильинских ворот и 3) о пожаловании монастырю лесной дачи для нашего народного училища и для богадельни.

Я отправился по железной дороге марта 21, и в том вагоне, в котором ехал, совершенно случайно познакомился с одним очень любезным господином (И.Д. Делянов), который оказался товарищем господина министра народного просвещения, содействию которого отчасти обязаны мы успешностью в хлопотах о лесе.

Приехали в Петербург марта 22 поутру. Я отправился прямо с железной дороги на Троицкое подворье к владыке нашему. Он обошелся со мной весьма милостиво, благословил меня и принял письмо от преосвященного Леонида и бумаги, которые я ему представил касательно моих хлопот. Я доложил ему о причине моего приезда, и он благословил меня начать хлопотать и обещал содействовать и сделать все, что будет от него зависеть.

Пробывши у владыки более часа, я отправился искать себе гостиницу поблизости от Троицкого подворья и поместился в гостинице «Москва», на углу Невского проспекта и Владимирской.

Немного времени спустя, я поехал в консисторию и в канцелярию господина обер-прокурора прописать свой паспорт.

Отсюда я поехал в Казанский собор. Он крестообразный и весьма обширный, построенный сходственно с храмом апостола Петра в Риме, но не имеет церковного характера и потому человека, привыкшего к Византийскому зодчеству храмов, не поражает величественностью ни внутри, ни снаружи. Чудотворная икона Божией Матери та самая, которую, по повелению Иоанна Грозного, взяли из Казани, она в золотой ризе, богато украшенной, в особености много драгоценных камней пожертвовали Императрицы Мария Феодоровна и Елисавета Алексеевна; говорят, что ризу с ее украшениями ценят более чем в 100 тысяч рублей серебром. В соборе множество военных знамен, взятых в разное время у неприятеля. При входе погребен князь Кутузов-Смоленский; над ним – знамена, взятые у неприятеля в 1812 году.

Из Казанского собора я направился к Зимнему дворцу. Обширен, хорош; не понравились мне только статуи языческих божеств, которые его украшают, впрочем, это был вкус того времени. От дворца я пошел пешком к адмиралтейству и в Исакиевский собор. Его наружность действительно поражает громадностью целого и великолепием, и размерами бесчисленных цельных колонн из гранитного порфира, величиной фронтонов, дверей и окон. Внутренность, удивительно изящная по искусству и исполнению малейших подробностей, заключающая такие сокровища, мрачна только от недостатка света, так что все это прекрасное исчезает в полумраке, и глаз не может обозреть разом того, что передним открывается при входе. Мозаические иконы очень хороши, но их увидишь только подошедши к ним весьма близко. Вообще внутренность хороша в целом и мало располагает к молитве, то ли дело наши древние московские храмы, с которыми свыкся наш глаз и сроднилось наше сердце! Они и менее обширны, но величественны, и, входя в них чувствуешь, что входишь в чертог Царя Небесного: они своеобразны, не столь изящны, и за всем тем приходишь в умиление и молишься усерднее. Великолепен Исакиевский собор, но он не имеет того древнего церковного благолепия, к которому мы с детства привыкли и, глядя на эту базилику, не думается, что стоишь перед православным храмом в одном из царственных градов России. В наше время поняли, что эта западная римская архитектура никогда не привьется у нас и стали возвращаться к тем древним церквам, в которых маливались наши деды.

Возвратившись домой и пообедавши часа в 3, я отправился в Александро-Невскую Лавру, отстоял великое повечерие, которое было не весьма продолжительно, так как не было ни канонов, ни акафиста, и после того пришел к отцу наместнику, архимандриту Ювеналию (Половцеву), с которым я не был еще знаком и тут познакомился. Он принял меня приветливо. На вид ему лет 40 с небольшим. По наружности он совершенный монах; речь умная, скромная, и из разговора видно, что он жил под старцами и многое от них усвоил. Наш разговор сперва шел довольно туго, но когда мы коснулись Оптиной пустыни, где он полагал начало, и старцев, отец наместник воодушевился и разговор наш стал гораздо живее. В то время шла речь в Святейшем Синоде о преобразовании всех монастырей в общежительные. Заговорив об этом деле, весьма близком для монашества, я ожидал, что встречу большое сочувствие в отце-наместнике, но, к крайнему удивлению моему, оказалось на деле совершенно иное, и он сказал даже, между прочим, что он считает устав общежительный не современным. Беседа наша длилась довольно долго, мы слегка возражали друг другу, но, впрочем, ни один из нас слишком не настаивал на своем мнении.

В этот день я к владыке не являлся, так как было уже довольно поздно, и отложил до следующего дня.

На следующее утро я снова поехал в Невскую Лавру. О внешнем виде скажу про Лавру, что она, по расположению и по наружности своих построек и церквей, не столько походит на монашескую обитель, сколько на какое-нибудь казенное заведение.

Кладбище не находится в черте ограды самого монастыря, но окаймляет ее с северной стороны и дорогой, ведущей в монастырь, разделяется как бы на две половины, направо и налево, и обнесено каменной весьма невысокой стеной. Едва ли с каждой стороны есть по три десятины земли, и на всем этом пространстве близко теснятся один к другому пышные памятники. Я прошелся между рядами этих могил и читал надписи на мраморе и бронзе под гербами и княжескими, и графскими коронами, и подумал: «Сколько сильных и славных земли, которых посещение для Лавры было, быть может, торжеством и праздником: для них все были открыты двери, все склонялось перед ними, они умерли и прах их смиренно покоится вне врат монастыря!»

Благовестили к обедне, и потому собор, где почивают мощи благоверного великого князя Александра Невского, был отперт, и я входил прикладываться к мощам. Собор очень хорош и величествен, строен при Императрице Елисавете Петровне, которая достраивала начатое при ее отце. Обедня была в Сошественской церкви; при входе моем только что начали читать часы, и я послал своего келейника осведомиться, принимает ли владыка, то есть митрополит Исидор? Здание, в котором митрополичьи покои, весьма великолепно строено также при Императрице Елисавете, и говорят, что приемные комнаты (которых я не видел) сохранили свой первобытный характер. Владыка принимал в маленькой гостиной, которая не обширна, но очень хороша. На нем была коричневая ряса с двумя звездами и бархатная камилавочка, он стоял у стола. Он меня спрашивал, зачем я приехал, где остановился, где обитель и прочее, и затем благословил меня*⁴³.

В этот же день я посетил графа Сергея Дмитриевича Шереметева и не застал его. Отобедав дома, около 4 часов я поехал к Петру Ивановичу Соломону, сенатору, который мне весьма обрадовался и принял как родного, и после того во все время моего пребывания в Петербурге я бывал у него почти через день и не раз обедывал. Жена Петра Ивановича, Поликсена Васильевна, сама по себе Головина, дочь адмирала и сестра бывшего министра народного просвещения. В этот же вечер я посетил Воскресенский женский монастырь, первоначально устроенный при Императрице Елисавете Петровне на том месте, где ныне Смольный монастырь, или Институт, и упраздненный при Екатерине II, он не существовал, но при Императоре Николае, в 1845 году, восстановлен, но уже совершенно на другом месте, и в учредительницы новой обители была вызвана из Горицкого монастыря Феофания Готовцова (о которой я говорил) и сделана игуменьей. Так как был уже вечер, я ограничился обозрением только главной церкви: она очень хороша, везде все в порядке и у икон лампады, что теперь отменили почему-то во многих новых церквах. Пока я осматривал храм, заблаговестили ко всенощной; я намеревался, достояв до кафизм, уехать, но игуменья, узнавши, что я в церкви, прислала просить меня пройти в алтарь, где я уже остался до конца всенощной и после того пошел к игуменье. Она преемница матери Феофании, которую я лично знал и которую все уважали за ее строгую и примерную жизнь. Игуменья чтит память своей предшественницы и хранит порядок, ею заведенный. Она мне говорила, что намеревается выстроить при монастыре гостиницу и что хочет сделать два выхода, один снаружи, а другой на монастырь.

Когда она спросила мое мнение, то я не советовал ей делать выхода на монастырь, потому что это могло бы иметь для обители неблагоприятные последствия, и сказал ей, что из желания угодить людям она может сделать неугодное Богу.

В другой раз я был еще в этом монастыре у обедни и, чтобы не возвращаться вторично к тому же предмету, расскажу теперь же и об этом втором посещении. Я приехал во время преждеосвященной литургии. Пение превосходное. Церковь в одной связи с покоями настоятельницы и с келиями сестер, и монастырскими, и прочими принадлежностями, отчего весь монастырь имеет вид скорее какого-нибудь института или казенного заведения, чем монастыря. Весь монастырь совмещается в одном трехэтажном весьма длинном корпусе, посередине которого находится церковь, почти квадратная. Она слишком низка относительно длины здания и снаружи обозначается огромной приплюснутой главой, и от этой несоразмерности неприятно даже и смотреть на нее. Внутренность очень хороша; есть хоры; расположение внутренних покоев и келий – видно, что сделано по образцу иностранных женских обителей. С восточной стороны от монастыря огромное пространство земли, обнесенное частоколом, – это кладбище.

В следующие дни я осматривал Петропавловскую крепость, бывший Смольный монастырь, Покровскую общину на Васильевском острове и Часовню в домике Петра Великого.

В Петропавловскую крепость я отправился в 9 часов утра; повезли меня на Николаевский мост, на Тучков и парком, что вышло очень далеко, а прямо, по случаю весенней дурной дороги, езды не было. Подъезжая к крепости, я ожидал, что увижу высокие стены, огромные башни, казематы и прочее. Спрашиваю извозчика: «Да где же крепость?» И он мне отвечает: «Вот это-то и есть самая крепость!» Мы въехали в ворота... Думаю себе: «Верно внутри будут эти крепостные постройки и бастионы». Окинул глазом кругом, ничуть не бывало; в середине – церковь, а поодаль, около нее в неравном расстоянии, раскинуты небольшие каменные домики, одноэтажные и двухэтажные, о трех и пяти окнах, а кругом, вместо ограды, одноэтажное низменное здание с толстыми железными решетками в окнах. Искал того, что рисовало мне мое воображение, и ничего подобного не нашел: вместо крепости мне представилась как будто внутренность монастыря. Говорят, что много помещений для заключенных находится очень глубоко под землей: там-то настоящая крепость, но этого посторонний посетитель не только не видит, даже и угадать не может.

Церковь одноэтажная, огромная, заложенная Петром I в 1712, но достроенная и освященная уже 20 лет спустя при Императрице Анне. Колокольня весьма высока и шпиль на оной почти такой же, как и самая колокольня. Если я не ошибаюсь, вся вышина со шпилем включительно составляет 60 саженей. Наружностью своей храм напоминает отчасти нашу Московскую церковь, что на Басманной Никиты-мученика. Иконостас весьма высокий, в несколько ярусов, внизу сплошной вызолоченный, а вверху прорезной, украшенный множеством резных изображений святых апостолов, ангелов, архангелов и херувимов. Алтарь открытый. Украшения совершенно своеобразные, каких я никогда нигде не видывал, и хотя тяжеловаты, но в целом, при обширности храма, хороши.

Обедня началась в половине одиннадцатого, окончилась в час. Пели солдаты, и очень хорошо. Так как это была Крестопоклонная неделя, то служивший протоиерей Полисадов говорил проповедь о Кресте, говорил без тетради, плавно и хорошо. У него та особенность, что говоря, он делает телодвижения и руками, и головой.

Более всего привлекали мое внимание царские гробницы: они все из белого мрамора с изображением креста сверху и с бронзовыми двухглавыми орлами древнего изображения по углам, в возглавии каждой гробницы заложена бронзовая дщица с именем погребенного лица. Всех гробниц я насчитал 25. С правой стороны, впереди, погребены Петр I и Екатерина II, а с левой стороны – Император Павел и прочие из его семейства. Все пространство от иконостаса до задней стены с левой стороны занято, а направо, в заднем углу, только один чей-то памятник.

Нигде ничтожество человека так не поражает, как в виду этих царских гробниц. Невольно подумаешь: как велики, могучи и славны были те, прах которых покоится под этими памятниками! Между гробницами ходит дежурный солдат, который стирает с них пыль, и посетителям, желающим того, объясняет.

На памятнике покойного Государя цесаревича Николая Александровича венок и пучок цветов под стеклянной покрышкой; на гробнице Государыни Императрицы Александры Феодоровны также засохший пучок цветов под стеклом, вероятно, какое-нибудь особое воспоминание.

Осмотревши церковь и вышедши, увидел, что возле одного из зданий ходит взади вперед часовой, и я направился к нему с мыслью спросить, нельзя ли посмотреть на какой-нибудь каземат; но едва я сделал несколько шагов по направлению к нему, как он мне крикнул, чтобы я не ходил далее. Из этого я мог понять, как строго смотрят за теми, которые в заключении. В этот день я обедал у Петра Ивановича Соломона, который живет на Ивановской улице, везли меня на Семеновский мост и на Литейный.

Марта 24. Я отправился поутру, в 10 часов, к министру А. А. Зеленому, но не застал его уже дома: он поехал во дворец с докладом к Государю. От него я поехал к господину товарищу министра народного просвещения Ивану Давыдовичу Делянову. Живет он на Невском проспекте в доме Армянской церкви. Он принял меня весьма приветливо и ласково и обещал содействовать нам для получения лесной дачи для нашего училища. В этот день я был у вечерни на Троицком подворье.

Марта 25. В праздник Благовещения Пресвятой Богородицы я служил с владыкой у него на подворье. Во время моего отсутствия в это утро у меня был Н. Н. Грён, служащий у Трепова. Брат его, Феодор Николаевич (впоследствии Флавиан), был у нас в монастыре иеродиаконом. Вечером я был у него; жена его урожденная княжна Долгорукая.

Грён как состоящий при Трепове заведует каким-то кварталом, и в его ведении часть Невского проспекта. Он, между прочим, рассказывал, говоря о населенности Петербурга, и о громадности домов, что в доме, принадлежащем католической церкви, живет до 28 тысяч жителей.

Марта 26. Поутру, в 10 часов, я был у министра государственных имуществ А.А. Зеленого. Он принимал. Приемная комната большая, и просителей было много. Министр сам не выходил, но ему докладывал дежурный чиновник о каждом просителе, и, когда дошла очередь до меня, и обо мне было доложено, минут через пять отворилась боковая дверь и выглянул из нее небольшого роста седенький старичок, который пригласил меня войти. Когда я вошел, то этот старичок попросил меня сесть на кресло, а сам он сел на диван... Я понял, что передо мной сам министр.

Я передал ему письмо, которое у меня было к нему от преосвященного Леонида, дружески с ним знакомого, так как они прежде служили вместе. Когда он прочитал письмо, в котором шла речь о испрошении Высочайшего пожалования лесной дачи нашему монастырю для училища и богадельни, я объяснил еще кое-что словесно. Он выслушал меня весьма внимательно, обошелся ласково, обещал сделать все, зависящее от него, и действительно, как доказало нам последствие, он сделал все, что только мог сделать.

От министра я отправился на Васильевский остров, в Покровскую общину сестер милосердия, учрежденную игуменией Серпуховского Владычнего монастыря, матерью Митрофанией. В миру она называлась Параскева Григорьевна, баронеса Розен, дочь известного барона Розена, который был некоторое время главнокомандующим на Кавказе. Она была фрейлина и, лишившись отца и матери, вступила в монашество. Полагала начало в Московском Алексеевском монастыре при игумении Паисии; потом она перешла в Серпуховской монастырь, где была пострижена в монашество и впоследствии сделана игуменией. Эта община на краю города, на весьма обширном месте, обнесенном деревянными заборами: посредине возвышается храм, не очень большой, но веема красивой архитектуры. Все прочие здания заведения примыкают к церкви. Иконостас мне весьма понравился: он лаковый и расписан, как расписывают русские деревянные чаши. Я приехал к концу часов и прошел в алтарь. Пели сестры милосердия, и очень хорошо; пономарил мальчик лет 8, а выносившие свечи были, я думаю, не более как 6 лет.

По окончании обедни игумения Митрофания повела показывать мне все заведение. Внутренность расположена весьма удачно и удобно. В то время всех детей было до 170, и больших, и малых. В одном отделении помещены грудные дети и кормилицы их, и няньки, одетые весьма прилично. В другом отделении дети лет 8; их заставили пропеть «Верую во единаго Бога» и еще какое-то стихотворение, очень длинное и весьма приятное для слуха, но что такое это было, я не спросил, а теперь не упомню. Для забавы детей сделана деревянная гора, с которой они катаются. Пришли мы в рухлядную, где хранится платье и белье; там шкафы не со стеклами, но с медными сетками. Мне показывали 11 перемен белья разных цветов на каждого ребенка, а их всех 170 человек; следовательно, для них около 2 000 рубашек. Все мне весьма понравилось в этом заведении, я порадовался и пожелал, чтобы оно утвердилось на прочном основании, оставаясь в таком виде, как теперь.

Сергиевская пустынь. Я отправился в Сергиевскую пустынь в карете и приехал туда в 5 часов. Извозчик привез меня прямо в Слободу, потому что монастырская гостиница, сгоревшая летом, не была еще отстроена. Я пошел в монастырь пешком. Повечерие уже началось; я стал около свечного ящика. Так как служба была великопостная и пения было немного, я не мог сделать о нем своего заключения. По окончании службы я спросил, как пройти мне к отцу архимандриту, и пошел из церкви. Подхожу к крыльцу, и в это же время подходит и еще другой монах в бельчей ряске с тростью в руке. Я спросил его: «Вы здешний?» – «Да, здешний», – был ответ. «Сюда ли я иду к отцу архимандриту?» – спросил я опять. Вместо ответа монах сказал мне: «А Вы, батюшка, откуда?» – «С Угреши», – отвечал я и назвал себя. «Так Вы отец Пимен, – сказал монах, – я все воображал себе, что Вы толстые и высокого росту, а Вы вовсе маленькие». Это был настоятель, отец архимандрит Игнатий; мы вошли в келию и сели в стеклянном фонаре, на балконе; подали нам чай. Отец Игнатий роста среднего, приятной наружности, очень приветлив и общителен; ему, полагаю, лет около 60. Он петербургский уроженец, из купеческого звания, по прозванию Макаров, полагал начало при архимандрите Игнатии Брянчанинове, прошел все монастырские послушания и, когда отца архимандрита хиротонисали во епископа Кавказского и Черноморского, он был сделан настоятелем на его место. Вместе с ним и его два брата поступили в монашество и были весьма почтенные старцы, с пользой потрудившиеся для обители. Они оба теперь уже умерли. Отец Игнатий весьма искусен в живописи: у него много прекрасных икон и картин его работы. Побеседовав в келии, мы пошли походить по монастырю. Все церкви были уж отпертыми я их все осматривал. Кочубеевская и Кушелевская церкви обе теплые, их семейная усыпальница весьма хороша и изящна и как по своему расположению, так и по своей отделке мне очень понравилась. В Воскресенской церкви также погребаются; весь пол, устланный чугунными плитами, начиная от солеи и до выходной двери, заранее разгорожен и выложены могилы, в некоторых местах чугунные плиты с именами погребенных, а остальные просто чугунные с узором. Над святыми воротами церковь, ежели я не ошибаюсь, во имя святого Саввы, не была еще освящена. Есть и еще две церкви, где склепы. Прекрасная базилика в связи с трапезой и настоятельскими келиями. На кладбище много отдельных часовен больших и малых. Очень хороши склепы Полторацких, Нарышкиных и весьма замечательна усыпальница семейства принца Ольденбурского: она сделана наподобие стеклянного фонаря, какие делаются при оранжереях, и вся наполнена цветами. Пока мы ходили уже стемнело. Вечером отец архимандрит пригласил к себе схимонаха Михаила (Васильевича) Чихачова, с которым вместе мы были некоторое время послушниками в Новоезерском монастыре в 1833 году. Ночевал я у архимандрита и на следующий день возвратился в Петербург, еще походивши везде и поблагодаривши гостеприимного настоятеля за его радушный прием и за предложенный хлеб-соль перед моим отъездом.

О местности Сергиевской пустыни много говорить не могу потому, что везде еще лежал снег; одно меня чрезвычайно удивило, что я никогда дотоле ни от кого не слыхивал, чтобы в Сергиевской пустыни вовсе не было ограды. Действительно, у нас в России есть монастыри, не имеющие оград, но на то есть причины, зависящие от местных условий. Так, например, есть в Вологодской губернии Спасокаменный монастырь, который точно без ограды. Но отчего это? Он находится на маленьком острове среди обширного озера, расстоянием от материка, в наиближайшем месте в 4 верстах, а с других сторон в 8, в 20 и, наконец, в 40 верстах. Естественно, что при таком положении монастырь не имеет нужды в ограде, но и со всем тем это отсутствие весьма ощутительно для монашествующих в зимнее время. Говорю это не в укоризну, но потому, быть может, что мы, русские монахи, сроднились с мыслью, что монастырь непременно должен быть окружен оградой. Думаю, что в настоящее время это внешнее ограждение еще нужнее, чем когда-либо; ибо ежели и в древнее время, когда монашество изобиловало строгими и великими подвижниками, которые созидали обители в местах, отдаленных от обиталищ человеческих, и все-таки ограждали себя вещественным оплотом от соблазнов житейских, нам ли, окруженным мирскими жилищами, при удобопоползновенности наших нравов, пренебрегать этими предосторожностями, признанными на самом опыте за необходимые, присвоенными монашеству как его существенная потребность и запечатленные давностью времени.

В Сергиевской пустыни есть только невысокая гранитная сквозная оградка со стороны Петергофского шоссе и по бокам святых ворот часовни; все это сделано художественно и красиво. Вообще посещение мое этой пустыни оставило мне самое приятное воспоминание как о радушном приеме, так и всем, что я там видел великолепного и изящного.

В Петербург я возвратился уже далеко за полдень, ни к кому не ездил, но, желая иметь понятие о Петербурге при газовом освещении, велел себя провезти по Невскому проспекту и по Морской; и точно был ослеплен этим освещением магазинов, о каковом мы не имеем и понятия в Москве.

Марта 28. В этот день я расположился побывать у Арсеньева, для которого у меня было письмо от преосвященного Леонида. Он состоит при великом князе Сергии Александровиче. Я отправился в 10 часов утра в Зимний дворец к Салтыковскому подъезду; обо мне доложили и Арсеньев (Дмитрий Сергеевич) меня принял. Я сам лично с ним знаком не был и видел его в первый раз. На вид ему невозможно дать более 24 или 25 лет, но, вероятно, в действительности ему гораздо более. Лицо его самое приятное и привлекательное и вообще вся наружность чрезвычайно представительная.

Я вручил ему письмо преосвященного, он прочитал его, очень любезно извинялся, что, будучи занят, не может оставаться долго со мной, но звал меня приехать к 12 часам, ко времени, в которое великие князья завтракают, и когда он, следовательно, свободнее.

Я поехал в Казанский собор к обедне, и к 12 часам опять возвратился во дворец, и так как знал, как мне пройти, прошел без провожатого и вошел без доклада в ту комнату, где меня принимал Арсеньев. Я сел на диван в проходной комнате и подождал не более четверти часа; все было совершенно тихо вокруг меня. Вдруг слышу детские голоса, и в комнату вбежали два мальчика: впереди бежал мальчик лет 7 в красной шелковой рубашке, а за ним другой, лет 10, в курточке. Первый промелькнул мимо меня не останавливаясь, а второй, увидавши меня, приостановился и, сделав мне поклон, продолжал догонять младшего. Вслед за ними шел молодой офицер с белыми эксельбантами, весьма привлекательной наружности, и, увидевши меня, также несколько приостановился и, сделав мне поклон, прошел далее... Минуты две спустя в противоположную дверь вышел ко мне навстречу Арсеньев и с ним мальчик в курточке. «Это великий князь Сергий Александрович, – сказал Арсеньев, – так вот извольте лично передать Его Высочеству поклон преосвященного!»

(Арсеньев это сказал мне потому, что, передавая ему письмо от преосвященного, я ему сказал, что преосвященный кланяется ему и великому князю и посылает благословение.)

Я благословил великого князя, и мы поцеловали друг другу руки. После того я ему сказал: «Преосвященный Леонид поручил мне, ежели я буду иметь честь видеть Ваше Императорское Высочество, передать Вам его благословение и поклон».

Немного ближе к двери стоял молодой офицер, прошедший мимо меня. Арсеньев подсказал мне, что это великий князь Алексей Александрович, и позвал меня. Великий князь подошел под благословение, мы поцеловались рука в руку, и он мне сделал несколько вопросов. «Из Москвы ли я, давно ли приехал, сколько времени пробуду, по делам ли?» И, наконец, спросил меня: «Вы каждый год бываете здесь?» На что я ему отвечал: « Напротив того, я бываю только в особых случаях».

После этого великий князь обратился к каким-то двум мужчинам во фраках, стоявшим возле него, и стал разговаривать с ними по-французски. Великий князь Сергий Александрович подошел к дивану и сел, а я, по приглашению Арсеньева, сел напротив него, на кресло. Великий князь наклонил несколько голову и сказал мне: «Поклонитесь и от меня преосвященному и просите его благословения».

Потом Арсеньев спросил у великого князя: «Помните ли Вы, как Вы были на Угреше?» Он отвечал: «Нет». Арсеньев стал потом расспрашивать, давно ли существует наш монастырь и прочее.

На столе, возле которого мы сидеди, лежала карточка. Великий князь взял ее и передал Арсеньеву, который подал мне ее и сказал: «Великий князь кланяется преосвященному Леониду, благодарит за поклон и просит благословения».

В тот же день (марта 28) я вторично посетил графа Шереметева (Сергея Дмитриевича) и в этот раз познакомился и с его женой. Она урожденная княжна Вяземская, внука известного писателя, Петра Андреевича; он женился в это лето, и свадьба его совершалась в подмосковном селе графа, Останкине. Я приехал к ним и не застал их дома, но меня велено было принять, и меня провели в гостиную. Они вскоре приехали, очень приветливо меня приняли и, когда просидевши у них около часа, я собрался уезжать, графиня проводила меня до лестницы, и пока я надевал шубу, все стояла на верхней площадке и смотрела вниз через перила.

От Шереметева я проехал мимо Летнего сада и новой Александровской часовни (выстроенной в память события 4 апреля 1866 года) на Миллионную, к Татьяне Борисовне Потемкиной, к которой у меня было письмо от преосвященного Леонида. Татьяна Борисовна (урожденная княжна Голицына) из самых приближенных к покойной Императрице Александре Феодоровне, в свое время весьма уважаемая всем двором, всем городом и всем духовенством, потому что она была благочестива и щедра для храмов Божиих, много делала добра, кому только могла, и в особенности монастырям и монашествующим. В имении своего мужа, в Харьковской губернии, недалеко от города Изюма ее старанием восстановлена Святогорская обитель, когда-то существовавшая в их владениях на вершине меловой горы. Обитель эта, неизвестно кем основанная, в конце XVII века была упразднена при Императрице Екатерине по желанию князя Потемкина-Таврического, а в 1844 году, по желанию потомка князя Таврического, Александра Михайловича Потемкина, бывшего в продолжение долгого времени Санкт-Петербургским губернским предводителем, возобновлена и ныне находится в самом цветущем состоянии*⁴⁴.

Дом Потемкиных выходит главным фасадом на Миллионную улицу и наружностью своей нисколько не хорош, как-то мрачен и старообразен, а внутри сохранился в том виде, в каком был первоначально отделан в 1820 годах, и очень роскошный и великолепный в то время, ныне может назваться только устарелым, не будучи стариной и далеко отставши от современного. Но за всем тем носит на себе вполне отпечаток вельможественности. В доме есть домовая церковь, но мне ни разу не довелось в ней побывать.

Татьяна Борисовна вышла меня встретить в первую комнату и приняла меня весьма ласково. Она была лет 60, весьма стройная, видно что смолоду была хороша, одета весьма просто и без подражания моде. Она пригласила меня к себе в кабинет и, когда мы сели, сперва прочитала письмо преосвященного и потом поручила мне передать ему словесно, что она благодарит его за участие в деле, о котором она его просила, а потом обратилась ко мне с вопросом: «Далеко ли Ваша обитель от Москвы?» Я отвечал ей. Тогда она снова сказала: «Так Вы из того прекрасного монастыря, о котором я столько слышала?» И стала меня расспрашивать о давности обители, о числе братии и прочее, и по всему видно, что она была весьма знакома с внутренним бытом монастырей; она хотела побывать когда-нибудь у нас, но не удалось ей этого осуществить: она скончалась в то же лето, в начале июня.

Возвратившись, домой я застал у себя Яковлева Павла Петровича, послушника Сергиевской пустыни, давнего моего приятеля, вместе со мной бывшего послушником в Новоезерском монастыре в 1833 году, о котором я говорил выше.

Вечером я был у князя Ал. В. Шаховского, жившего в то время возле Литейной. Я с ним познакомился у преосвященного Леонида; он камергер и служит во II отделении собственной Его Императорского Величества Канцелярии; ему лет около 40, весьма словоохотливый, любезный и общительный человек. Живет он вдвоем со своей мачехой, второй женой его отца, которую он чтит и уважает как родную мать; и она также к нему весьма привязана: трогательно видеть их взаимное расположение. Вдовствующая княгиня сама по себе урожденная графиня Реймон-Моден; ее отец был посланником.

Когда я собрался уезжать, она вошла в комнату, познакомилась со мной и звала меня на следующий день к ним обедать. Я и был у них и после обеда оставался весьма долго и провел часть вечера в приятной беседе.

Марта 30. Я служил на Троицком подворье с преосвященным Василием Полоцким*⁴⁵. Он постоянно пребывает в Санкт-Петербурге, заседает в Святейшем Синоде, имеет Владимира I степени, Александра Невского с алмазами. Преосвященный старичек небольшого роста, весьма благообразный, говорит по-русски не совсем чисто. У владыки после обедни пили чай, Тут был Аскоченский, редактор «Домашней Беседы». Он рассказывал, что его дедушка был священником и имел одиннадцать сыновей и четырнадцать дочерей; отец его был младший сын.

Марта 31. В последний день моего пребывания в Петербурге я был в Спасской часовне, при домике Петра Великого. Икона Спасителя итальянской живописи вершков в 10. Спаситель изображен в терновом венце, как принято изображать на Западе лик Спасителев на убрусе. От времени краски весьма потемнели, но лик от этого как будто и лучше выступает. Риза осыпана драгоценными каменьями, которые сияют и светятся от множества свечей, непрестанно пылающих перед иконой. Во всякое время дня и летом, и зимой часовня, говорят, наполнена богомольцами. Домик длиной в 15 аршин, шириной в 10. Сени разделяют его на две половины: налево – часовня, направо – большая комната, в которой хранятся вещи, принадлежавшие Петру I; местами несколько стульев с высокими резными стенками и большой темного дерева шкаф. Домик деревянный, крытый черепицей, но чтобы предохранить его от разрушения, над ним сделан большой шатер с навесами со всех сторон, так что можно обходить кругом. В окнах рамы свинцовые с мелким переплетом, вместо стекол слюда.

Рядом с домиком хранится известная лодка, служившая забавой во время детства Петру I и приохотившая его к морю, и потому этот ботик называется «Дедушкой Русского флота». Везли меня с Владимирской улицы на Литейный мост; лед на Неве взломало, но он еще не прошел.

Отправляясь на железную дорогу, я заехал проститься с семейством почтенного Петра Ивановича Соломона и, позавтракавши у него, поехал на Московскую станцию железной дороги. Тут были: сын нашего владыки, протоиерей Гавриил Иванович, архимандрит из Алтайской миссии Владимир и Семен Григорьевич Котов, приехавшие проводить меня.

В июне того же года владыке благоугодно было избрать меня в благочинные над монастырями на место отца Иакова, архимандрита Даниловского, вызванного в Санкт-Петербург для присутствования в консистории и более года там находившегося. При этом сделано преобразование: прежде было четыре благочинных: 1) архимандрит Богоявленский отец Никодим, 2) наместник Лаврский отец Антоний, 3) архимандрит Даниловский отец Иаков и 4) архимандрит Иосифо-Волоколамский отец Гедеон. Из числа упомянутых отец-наместник Антоний и отец Гедеон отказались от благочиния, но им предоставлено было право остаться благочинными над своими монастырями. Тогда владыка разделил все монастыри Московской епархии между двумя благочинными. Штатные монастыри поступили в ведение отца Никодима, а общежительные мне. У отца Никодима в благочинии находились штатные монастыри, мужские II класса: 1) Андроньевский, 2) Богоявленский, 3) Лужицкий близ Можайска; III класса: 4) Знаменский, 5) Златоустовский, 6) Данилов, 7) Покровский, 8) Перервинский, 9) Сретенский, 10) Борисоглебский (в г. Дмитрове) и 11) Высоцкий (в г. Серпухове). Женские I класса: 1) Вознесенский, 2) Новодевичий; II класса: 3) Алексеевский, 4) Рождественский и 5) Брусенский (в г. Коломне); III класса: 6) Никитский, 7) Страстной, 8) Зачатьевский и 9) Владычный (в г.Серпухове), а всего в его благочинии 20.

У меня монастыри общежительные: II класса 1) Троицкий Новоголутвин (в г. Коломне), III класса 2) Угрешский, и пустынные: 3) Николаевский-Пешношский, 4) Старо-Голутвин (в г. Коломне), 5) Бобренев (в г. Коломне), 6) Белопесоцкий (близ Каширы), 7) Берлюковская пустынь, 8) Давыдовская пустынь, 9) Екатерининская пустынь и 10) Гуслицкий. Женские II класса: 1) Бородинский, и пустынные: 2) Аносин Борисоглебский, 3) Зосимова пустынь, 4) Спасо-Влахернский и 5) Крестовоздвиженский в селе Лукине. У Лаврского наместника остались в ведении: мужские II класса: 1) Спасо-Вифанский, и пустынные монастыри: 2) Гефсиманский скит, 3) Параклит, 4) Пещеры, 5) Филиппова Киновия и 6) Махра. Женский II класса – Хотьков монастырь.

У архимандрита Гедеона его монастырь, Иосифов Волоколамский. Троицкая Лавра и Чудов монастырь, как подведомственные владыке, благочинных не имеют. Саввинский в ведении епископа Дмитровского, преосвященного Леонида: Высокопетровский находился тогда в ведении епископа Можайского, преосвященного Игнатия, а ныне (в 1875), вместо Высокопетровского в его управлении Богоявленский, а в Высокопетровском живет благочинный архимандрит отец Григорий, поступивший на место отца Никодима, рукоположенного в епископа Старо-Русского, ныне викария Дмитровского, на место преосвященного Леонида.

ИТОГО

ВМОСКОВСКОЙЕПАРХИИ

ЕПАРХИАЛЬНЫХМОНАСТЫРЕЙ:

В ведение благочинных мужских 27

женских 16

В ведении митрополита 2

В ведении архиереев 2

Новоблагословенных 2

Всего 49

Синодальных. 5

Греческих 1

Всего в Московской епархии монастырей 55

Упомянувши о распределении монастырей по благочиниям и исчисливши их, уместным считаю упомянуть о приблизительной численности оных, ибо число бельцов и белиц весьма непостоянно.

В архиерейских монастырях: Чудове, Саввино-Сторожевском

и Богоявленском монахов и бельцов 120

В Троицкой Лавре и зависящих от оной 6 мужских

Монастырях 650

В Хотькове монахинь и белиц 300

В Иосифове монастыре 30

В ведении благочинного над штатными монастырями

в 11 мужских монашествующих и бельцов 250

В 9 женских монахинь и белиц 1670

В моем благочинии: в 10 мужских общежитиях

монашествующих и бельцов 710

В 5 женских монахинь и белиц 720

В двух новоблагословенных монастырях:

в мужских 40

в женских 170

В синодальных мужских около 185

Следовательно, во всех мужских монастырях

находится около 1985 человек,

а в женских около 2 860 человек.

А всего 4 845.

Августа 9–11. Владыка Московский, митрополит Иннокентий, во второй раз посетил нашу обитель. Намерение владыки было посетить наш монастырь в день празднования явления иконы Святителя, но задержанный в Екатерининской пустыни (за Каширской дорогой, в 12 верстах от Угреши), прислал известить, что будет 9 числа к вечеру. В третьем часу пополудни с высокой монастырской колокольни, завидевши издали приближение владыки, ударили в большой колокол и стали благовестить на всех монастырских колокольнях; при приближении владыки начали звонить во все колокола. Я соборне в облачениях с крестным ходом, сопровождаемый всей братией, встретил владыку у святых ворот и поднес ему крест; приложившись ко кресту и возвратив его мне, владыка облекся в поданную ему мантию и с посохом в руке, предшествуемый мной, братией, крестным ходом, диаконами с кадилами и свещеносцем, направился к соборному храму, где прикладывался к местным иконам и к иконе Святителя. По окончании литии и возглашении многолетия благословил всю братию и великое множество народа, наполнявшего храм, и путь до настоятельских келий, по которому ему надлежало идти. День был субботний. В 7 часов ударили ко всенощному бдению; я служил в соборе, а владыка слушал всенощную в Успенской церкви (без звона), стоя в алтаре. Наутрие в неделю владыка совершил литургию соборне в Николаевском соборе; в служении с ним были: наместник Чудова монастыря, архимандрит Вениамин, отец протоиерей Гавриил (Вениаминов, сын владыки) и случайно приехавший наместник Саввинский Сторожевский, игумен Галактион. Владыка пожелал почтить своим присутствием братскую трапезу, и после краткого отдыха в настоятельских келиях он и все прочие возвратились в собор, откуда, в предношении панагии (или Пречистой) и святой иконы при колокольном звоне пошли в новую трапезную палату; по окончании трапезы возвращение было тем же порядком. Вечером владыка посетил строящуюся при монастырской богадельне Казанскую церковь, новую деревянную часовню на братском кладбище и строящиеся архиерейские палаты и все одобрил. В понедельник (11 числа) после ранней обедни владыка ходил в скит, входил в церковь и в одну из братских келий. В первом часу пополудни вся братия собралась в соборный храм, потом пришел владыка; он прикладывался ко святым иконам и благословил всех; его проводили за колокольню, он сел в карету и поехал при колокольном звоне.

Дела, начатые мной в марте, оставались без движения; по крайней мере о них не было ни слуху ни духу и потому волей-неволей пришлось мне опять ехать в Петербург, и я отправился ноября 21. Преосвященный снабдил меня письмом к графине Муравьевой, а графиня Панина Александра Сергеевна вызвалась мне дать письмо к ее родному племяннику Юрию Васильевичу Толстому, господину товарищу обер-прокурора Святейшего Синода в случае ежели понадобится мне быть у него. Разумеется, и понадобилось, скажу более, оказалась необходимость лично объяснить некоторые подробности нашего дела.

В тот год сгорел на Николаевской железной дороге мост через реку Мету, один из самых больших и важных мостов. Вследствие этого поезда переменились: приходилось путникам пересаживаться и потому приноравливали так, чтобы оба поезда, по возможности, приходили одновременно к сгоревшему мосту. Я отправился из Москвы в 5 часов пополудни, к сгоревшему мосту поезд наш приблизился часов в 7 утра, но было еще очень тепло, и когда стало несколько светать подоспел петербургский поезд, и мы стали перебираться. Временный мост был устроен на лодках, приходилось спуститься с горы крутого берега, перейти через мост и снова подниматься берегом в гору. Впрочем, все это было весьма удобно устроено, погода была теплая по времени, и этот переход не был утомителен. Можно было бы ожидать суматохи и толкотни, но от этого как-то управление железной дороги сумело избавить своих путешественников.

В Петербург поезд пришел в исходе третьего часа дня, и начинало уже видимо темнеть. Местность города я отчасти уже знал и нашел для себя удобным снова поместиться в гостинице «Москва» на Владимирской улице. В этот день было повечерие дня памяти благоверного великого князя Александра Невского; я слышал, что этот день торжественно празднуется в Лавре и, немного освежившись с дороги, тотчас отправился туда к всенощному бдению. Служил преосвященный Тихон, викарий Санкт-Петербургский*⁴⁶, и с ним четыре лаврских архимандрита и два иеромонаха. На следующее утро я отправился опять туда же к поздней литургии. Совершал ее владыка Новогородский, Высокопреосвященнейший Исидор, с обоими викариями, 6 архимандритами и двумя иеромонахами. В этот день и на следующий я повидался кой с кем по монастырским делам и, воспользовавшись письмом графини Паниной, был у господина товарища обер-прокурора Святейшего Синода, потом вторично я посетил его. Прием мне был сделан самый благосклонный, чем обязан, конечно, письму, а деятельному содействию Ю. В. Толстого обязана наша обитель успешностью и скорым окончанием своего дела. Дай Бог ему доброе здоровье!

Дело об испрошении нам лесной дачи, начатое через епархиальное начальство, поступило в канцелярию господина обер-прокурора Святейшего Синода и оттуда было своевременно препровождено в министерство государственных имуществ, и там с марта и по ноябрь оставалось без движения, пока через письмо от преосвященного, через мою личную просьбу и через докладную записку мою, врученную господину министру А. А. Зеленому, при посредстве покойной графини Муравьевой Пелагеи Васильевны, не двинули его вперед. В несколько дней это дело подвинулось более, нежели в несколько месяцев. Это весьма естественно: в министерствах, где столько сотен, а, пожалуй, можно без преувеличения сказать, столько тысяч дел поступает ежедневно вновь, невозможно ожидать, чтобы в равной мере все дела шли и двигались вперед; конечно, те, о которых помнит министр сам или ему напоминают, текут быстрее. Напрасно обвиняют министерства и их чиновников: вини каждый сам себя, ежели его дело плохо двигается вперед, следовательно, ты сам плохо за ним следил. Дело требует хождения: проси, справляйся, напоминай настолько, насколько нужно, чтобы про твое дело не забыли, вот это-то и есть искусство хождения по делам; уразумей сию меру и ты будешь успешно действовать. Как бы там не было, графиня Муравьева лишний раз попросила министра и напомнила ему и тем ускорила дело. Дай ей Господь Царство Небесное за ее помощь обители нашей!

Во время вторичного моего пребывания в Петербурге я снова посетил соборы, крепость, монастырь и общину, но повторять об этом не стану. В этот раз я вновь видел один только Смольный монастырь, то есть главный его собор, который действительно замечательное произведение зодчества. Он был начат при Императрице Елисавете по проекту знаменитого художника-архитектора графа Растрелли, вызванного в Россию графом И. И. Шуваловым, основателем Московского Университета. Высокая пятиглавая церковь находится в середине обширного двора, заключенного со всех четырех сторон зданиями той же прекрасной архитектуры, как и церковь, которая весьма велика и просторна: вышиной она, говорят, превосходит Ивана Великого, Киевскую и Троицкую колокольни и может вмещать до 6 000 человек. Внутри шесть огромных столбов поддерживают своды. Вся внутренность храма белая, все три престола в ряд; алтари на возвышенной солее, имеющей 12 ступеней, и я нахожу, что это слишком высоко, довольно было бы и шести; вдоль солеи прекрасная хрустальная балюстрада, весьма изящная, когда смотришь на нее вблизи, но совершенно не имеющая того вида, когда стоишь далее. Храм этот, начатый при Елисавете Петровне в конце 1740 годов, оставался недоконченным до 1834 года; тогда его отделали и освятили. Он во всех отношениях замечателен, и не знаешь, что лучше, внутренность или внешность. Когда смотришь на его наружность, думаешь, что невозможно, чтобы и внутренность соответствовала этой величавой красоте внешности: войдешь в него и забудешь, что видел снаружи, и восхищаешься тем, что и видишь внутри величественность, обширность размеров, соответственность частей, красоту, изящество, благолепие, изобилие света, словом сказать, что затрудняешься решить, что изящнее и величавее: внешность или наружность.

Сперва тут был дворец, построенный Петром I для царевны Елисаветы Петровны, на месте прежде там находившегося селения, называвшегося Смольным, от бывшего в оном смоляного и дегтярного завода. Императрица Елисавета пожелала учредить тут женскую обитель, которая и названа была Воскресенским Смольным монастырем. При Императрице Екатерине II монастырь был упразднен и преобразован в Институт для девиц, здания обращены в помещение для воспитанниц. Сохранилось только название монастыря и прежнего селения Смольного. По наружности церковь и все окружающие оную здания не похожи ни на дворец, ни на Институт, но сохранили отпечаток прежнего своего названия монастыря.

Весьма сходственна с храмом Смольного монастыря, и хотя в уменьшенном размере, церковь Владимирской Божией Матери, отчего и улица, где она находится, называется Владимирской. Ежели это не произведение Растрелли, то, конечно, подражание его архитектуре. Не оттого же ли так изящны постройки времен двух наших императриц, Елисаветы и Екатерины, что тогдашние наши зодчие были под влиянием великого и даровитого итальянца графа Растрелли.

Зимний дворец, Царскосельский дворец и дом графа Строганова у Полицейского моста носят отпечаток того же характера и восхищают своим изяществом. Смольный монастырь я посетил дважды: один раз я был у всенощного бдения под воскресенье, другой раз в будни, у поздней обедни. Хорош и величествен храм в вечернем полумраке, но еще великолепнее при дневном сиянии.

Ноября 24, в день святой великомученицы Екатерины происходила закладка памятника Императрицы Екатерины II на площади напротив императорской публичной библиотеки.

Ноября 26 я служил с владыкой на подворье у него раннюю обедню: это день празднества святителя Иннокентия Иркутского, именины владыки, и вместе день памяти великомученика Георгия, и в этот день был кавалерский праздник и столетний юбилей со дня установления Георгиевского ордена в 1769 году. В этот день долженствовало быть торжественное молебствие, совершаемое всеми тремя митрополитами во дворце, и перед дворцом на площади происходил смотр войскам, всем угощение и обеду Государя. Стечение народа на параде было неимоверное, и это отозвалось и для других жителей ближайшей местности: я куда-то ехал в карете по Невскому проспекту и нужно мне было повернуть влево, но куда ни подъедет извозчик, нигде не пропускают, так что пришлось ехать опять назад и объезжать весьма далеко.

Декабря 6 я опять служил с владыкой на Троицком подворье; грустно мне было, что в день нашего праздника я далеко от обители, но мне хотелось дождаться решения наших дел. Так я промедлил еще до 10 числа и, узнавши, что покупка дома рядом с нашим подворьем Высочайше разрешена, я отправился обратно в Москву, и 14 декабря благополучно прибыл в монастырь.

Эта вторичная поездка принесла пользу; ибо мы получили все, о чем просили: 1) штат монастыря разрешено было увеличить: к определенным по прежнему штату 12 монахам мы просили прибавить еще 40 человек, и определено было разрешить нам, кроме 40 монашествующих, иметь еще 40 указных бельцов; следовательно, штат братии вместо 12 человек быстро возрос до 92; 2) дом Лаврентьевых разрешено монастырю приобрести и 3) по ходатайству Святейшего Синода и по представлению господина министра государственных имуществ Высочайше пожалована монастырю для училища и богадельни лесная дача, называемая Савеловская, в количестве 238 десятин, расстоянием от Троицкой Лавры в 18 верстах, на границе Александровского уезда.

Этими хлопотами и заключился 1869 год вполне для нас благополучный.