Характеристика арийских религий, которую делает Рöнтш и наши критические замечания на нее¹¹¹

Грау в своем сочинении занимается характеристикой Иафетитов настолько, насколько это нужно для лучшего изображения характера Семитов; Иафетиты постоянно у него на втором плане и имеют такое же значение, какое имеют тени в картине. Рöнтш, считая это за недостаток сочинения Грау, занимается преимущественно Арийцами. Между тем как Грау Арийцев по отношению к религии ставит ниже Семитов, Рöнтш доказывает, что естественные религии Арийцев нравственнее и вообще выше натуральных семитических религий.

Сказав о том, что Арийцев гораздо труднее характеризовать, нежели Семитов, по причине их многочисленности, широкой распространенности, разнообразия индивидуальных черт в каждом из многих народов этой расы и чрезвычайной способности их к переменам и прогрессу, Рöнтш упрощает свою задачу тем, что определяет характер Арийцев по трем самым замечательным народам этой расы – Индийцам, Грекам и Германцам, как главным, по его мнению, представителям и выразителям ее характера. Но так как характер этих народов изменялся в продолжении их многовековой жизни, то нужно избрать такой момент в этой жизни, в котором бы всего резче выступали природные особенности этих народов.

С первого раза может показаться, что такой удобный момент для характеристики народа может представлять время, когда народ стоит на высоте своего развития, когда его искусство, литература, жизнь политическая и социальная, находятся в зените, когда все его природные способности развились и обозначилось значение его во всемирной истории. Таким моментом в истории Греции был век Перикла, в Римской истории – век Августа. Но так как высшая ступень цивилизации вовсе не совпадает с высшим развитием нравственности и религии, как свидетельствует история, – в золотые века Перикла, Августа и Людовика XIV цвет цивилизации и образования пышно расцветал на почве нравственно разлагавшейся жизни народа – а, между тем, нравственный масштаб есть самый пригодный для верного и глубокого познания характера народа, то неудобно брать для определения характера народа эпоху блестящего его развития. Для такой цели она не пригодна еще и потому, что она наступает после того, как народ прожил много веков, в течение которых он не мог не заимствовать и не усвоить себе много чужого, а отделить это пришедшее чуждое от самородного нелегко. Так, например, в Риме в век цезарей истый Римлянин чувствовал себя совсем не дома.

Хотя гораздо труднее, но за то вернее исследовать характер народа в тот момент, когда народ только что выступил на поприще истории, когда он еще юношески свеж, когда его еще не коснулись чуждые влияния, когда он хотя еще не развит, но имеет все зачатки будущего развития. Столетие тому назад о таком исследовании нечего было и думать: оно было невозможно. Но теперь, при успехах в развитии сравнительного языкознания, доисторической археологии и других наук, для нас несколько освещена не только начально-историческая, но и до-историческая жизнь народов. Особенно много сделано этими науками для понимания первобытной жизни Арийцев. Сравнительное языкознание доказало, что предки арийских народов жили сначала в одном месте, имели общий язык и одинаковые религиозные верования. На основании слов, общих всем арийским языкам, можно судить на какой степени стояла культура Арийцев, когда они жили все вместе и говорили одним языком. У них были тогда дома (dama, domus, дом), орудия для обрабатывания полей, засевания хлеба, по крайней мере, одного вида его – овса; были приручены многие животные и птицы; твердо установилась семейная жизнь, потому что были слова для обозначения всех главных степеней не только родства, но и свойства; главным занятием было скотоводство, и даже самое имя царя заимствовано от имени пастыря; корова почиталась священным животным; первые войны были из-за обладания стадами. Но так как Арийцы занимались и земледелием, то они не были номадами. Наряду со склонностью Арийцев к переселениям, которые совершались по временам, у них была наклонность и к оседлой жизни, вместе со страстью к войне и геройству было стремление к гражданственности.

Один язык и одинаковые основы для культуры заставляют предполагать, что у Арийцев были и одинаковые религиозные верования. Определить их, конечно, труднее, и здесь нужна большая осторожность; однако и здесь первые шаги сделаны. Задача здесь состоит в том, чтобы через сравнение всех арийских мифологий найти то, что принадлежит всем им, и через это определить общее основание религиозно-мифических воззрений всех Арийцев. Различают три периода или формации в образовании мифических представлений Арийцев: Индийский, заключающийся в Ведах; более ранний – Арийский, когда Индийцы и Иранцы жили вместе под общим именем Арийцев; самый древний – индо-германский, о котором можно только умозаключать на основании данных, заимствуемых из двух позднейших периодов.

В Ведах боги называются и изображаются так, что их нельзя не признать олицетворениями сил природы. Имена отдельных богов или Девов обнаруживают первоначальный характер последних. Здесь почитается Агни – огонь, Притиви – широта, земля, Дии – блистающая твердь, Варуна – небесный свод; под различными именами призывается солнце: как surya, Saritar – рождающее, и как pushan – питающее; в ведийском пантеоне нашли свое место ветер, река, гора, дерево и проч. Но это множество богов явилось не с самого начала: первоначальные религиозные воззрения Арийцев были просты¹¹². В Ведах Варуна занимает центральное место, имеет всеобщее значение и только после делается частным богом воды. Он был один из Адитиев. Эти Адитии имеют природу сверхчувственную, нравственную. они вечны и нетленны, они живут в небесном свете, в лучащемся эфире, они отличны от световых явлений мира, они свободны οт всякого несовершенства, для них нет различия левого и правого, переднего и заднего, они не спят и проникают все, как везде присущий свет, они отвращаются от греха и наказывают его; грех, соответствующий физическому мраку, противен их существу, которое есть всецелая чистота и светлость. В числе этих существ, в именах которых лежит понятие о сверхчувственном, стоит Варуна, наряду с которым находится Митра; оба эти бога часто призываются вместе. Может быть под Митрой понимался свет дня, а под Варуной (Уранос) ночное небо. В лоне Варуны – все живущее; его, как самую крайнюю границу, трудно представить, через него боги созерцают временное и вечное. Несмотря на заметное нежелание поэтов, писателей Вед, представлять это возвышенное божество антропоморфически, есть, однако, и конкретные воззрения на него. Представляется, что при вставании утренней зари всходит он с Митрой в золотую колесницу, а когда исчезает солнце – в железную. В физической жизни он есть виновник вечных законов, которым подчиняется мир, которых не смеет нарушить ни один бог, ни один смертный. Он призвал мир к бытию, показал звездам их пути, установил свет и с ним времена и дал каждому существу то, что сообщает ему цену и достоинство: человеку – разум, лошади – силу, корове – молоко. Его дыхание – ветер, его глаз – солнце. Нравственный закон, которому подчиняется человек, тождествен с тем законом, который управляет жизнью природы. Таким образом, Варуна имеет великое значение и в нравственном мире. Он охраняет то, что право, наказывает неправое. Болезнь и смерть называются „оковами Варуны“, которыми он связывает тех, нога которых преступила положенные пределы. От него медленно, но верно исходит смерть – или как исполнение вечного определения, полагающего конец жизни всему конечному, или как наказание за вину, от которой не свободен никакой смертный. Его престол окружают гении, которые беспрекословно и неложно исполняют его повеления и знают о всяком преступлении заповедей. Впрочем, в самых Ведах заметно уменьшение уважения к этому возвышенному божеству, и впоследствии его место занимает более чувственный и антропоморфический Индра.

Такому пониманию богов соответствовало и самое религиозное чувство древних Арийцев. Если, с одной стороны, удивление перед порядком, никогда не колеблющимся и неизменяемым в физической и нравственной жизни, побуждало их неустанно восхвалять величие и великолепие богов, то, с другой стороны, их сердце тоскливо билось при сознании своей виновности. В гимнах Вед часто выражается благоговение, истинное и нелицемерное благочестие, которое столь далеко от суетного самооправдания и надежды на собственные силы, что человек говорит: „О, Варуна! без тебя я не властен и в минуте“. В Ведах ясно выражается сознание человеком своей виновности и вера, что боги могут снять с людей бремя их грехов. Варуна имеет сострадание и к грешникам. Часто в Ведах слышим просьбу о земных благах, но там же часто встречается и просьба о прощении греха, об оставлении вины. Покаянная песнь языческого мира или, лучше сказать, мира, который еще богат истинами первоначального Божественного откровения, есть песнь об умерших, гимн Варуне. Вот этот гимн.

„Не допусти нас, o Варуна, войти в дом праха! Смилуйся, всемогущий, смилуйся же!

„Я блуждаю, дрожа, как облако: смилуйся, всемогущий, смилуйся же!

„От недостатка силы, о сильный и светоносный бог, я заблуждался: смилуйся, всемогущий, смилуйся же!

„ Если мы – люди постоянно, о Варуна, наносим огорчение небесному воинству, если мы по неразумию всегда преступаем твой закон, то не посети нас ради этого греха“.

Если в Ведах выражены столь чистые нравственные понятия и такое глубокое религиозное чувство, то нет ничего удивительного, что там же высказаны вера в личное бессмертие и сознание нравственной вменяемости человека. Кто дает милостыню, говорится в Ведах, тот идет в самое высокое место на небе, идет к богам. У Индийцев существовал культ предков, который основывался, конечно, на убеждении, что покойники проводят блаженную жизнь в общении с богами. Поэт взывает: „о Сома, приведи меня туда, где довольство и счастье, восхищение и блаженное наслаждение, где удовлетворение желаний“. В Ведах можно заметить также указание, хотя и не очень ясное, на то, что Индийцы имели веру в существование места, где наказываются и мучатся злые после их смерти.

Здесь мы прервем изложение характеристики арийских натуральных религий, чтобы сделать несколько замечаний на приведенные сейчас мысли Рöнтша.

Едва ли можно сомневаться в том, что сознание виновности перед богами было присуще всем язычникам, в частности всем Арийцам. Но это сознание ни у одного арийского народа не выражалось так сильно, как у Индийцев, у которых оно составляет отличительную черту их религиозного чувства и налагает особую печать на всю их религию. У прочих арийских народов, напротив, было сильно развито сознание своего достоинства, которое они проявляли не только по отношению к людям других рас, но даже и в отношении к своим богам. Титаны, от которых, по греческим мифам, произошло после-потопное человечество, в представлении позднейших Греков являются полубогами, имеющими выше-человеческую природу. Титаны дерзали бороться с богами. Один из них, Прометей, похитил у Зевса-громовержца небесный огонь, и его свободный, непреклонный дух не изнемог в мучениях и не подчинился богам, когда тело было приковано к оледенелой кавказской скале и орел клевал его внутренности. Не менее дерзкими представляются и непосредственные потомки титанов, девкалиониды. Они смело сражаются со сверхъестественными существами и олицетворенными силами природы. Тезей заставляет дрожать Плутона на троне; Диомед ранит Венеру; Геркулес убивает священных птиц Стимфалидского озера, он душит исполинов, сыновей земли, и заставляет трепетать от ужаса своды адских зданий. Представления подобного характера мы находим также в Шах-Наме и в скандинавских сагах. Такие отношения Арийцев к своим богам происходили, по мнению Гобино, не от недостатка религиозности, а от того что Арийцы имели слишком высокое о себе мнение¹¹³, что они никому не хотели уступать своих прав, ни даже богам, что свободомыслие их и вольнолюбие не имели пределов, что энергия их духа и мужество не знали никаких преград, что у них была страсть к геройским подвигам. Мы не хотим сказать, чтобы и при этих свойствах Арийцы не могли иметь сознания своей виновности перед богами, сознания своей немощности, но, во всяком случае, это сознание не могло быть сильно. Поэтому было бы неточностью считать отличительной особенностью всех вообще арийских религий то, что составляет таковую особенность одной только религии индийской, даже не всей вообще индийской религии, которая в течение веков подвергалась значительным переменам, а одной только религии Вед.

Точно также, представления о загробной жизни у прочих арийских народов далеко не были так развиты и не имели такого влияния на жизнь, как у Индийцев. У последних представление о загробной жизни имело громадное влияние на их земную жизнь; оно доводило их терпение в перенесении всевозможных страданий почти до нечеловеческих размеров. Индиец так безразлично относится к временной жизни, что кажется, он живет только для того, чтобы умереть. Индиец всем духом направлен к будущей жизни. От чего у индийцев так сильна вера в загробную жизнь и почему она имеет столь важное значение в их временной жизни? Гобино говорит¹¹⁴, что сила того счастливого расположения, по которому человек презирает ужасы настоящей жизни, надеясь на получение наград в будущей, прямо пропорциональна количеству арийской крови, текущей в жилах известного народа. Но эти слова не только неопределенны, но и положительно несправедливы. Греки, питая презрение к прочим народам, как варварам, конечно, не смешивались с ними, и самый тип лица показывает, что в их жилах текла чистая арийская кровь, а между тем у них представления о загробной жизни далеко не были так развиты и не имели такого значения в жизни, как у Индийцев. Нам кажется, что природа Индии, хотя и благодатная и без труда со стороны человека дававшая ему пропитание, но в тоже время поставлявшая на каждом шагу опасности для его жизни и подавлявшая его самодеятельность, могла воспитать в Индийце пессимистический взгляд на настоящую жизнь и все желания его и надежды направить к будущей жизни.

О содержании и характере арийской религии двух периодов, предшествовавших периоду Вед, Рöнтш говорит очень мало. Он упоминает только о трех мифах, которые встречаются у всех арийских народов и которые поэтому нужно признать самыми древними, и указывает на то, что и в самых ранних периодах можно найти следы нравственных понятий и глубоких религиозных идей.

В заключение своего исследования о первобытной религии Арийцев Рöнтш говорит¹¹⁵, что в ней можно заметить зародыши позднейшего богатого развития этих народов. Особенно большое значение для этого развития он придает трем идеям, которые он находит в первобытной религии этих народов. Эти идеи суть: 1) идея о существовании нравственного мирового порядка; в ней коренится вся ифика Арийцев и она есть источник и норма их нравственности; 2) идея борьбы добра со злом, основная религиозная идея; эта идея примыкает к идее борьбы физического света с тьмой. Эту идею можно назвать носительницей всех глубоких религиозных мыслей Арийцев, и с ней соединяется представление о сущности Божества. В этом смысле религией света можно назвать не Иранскую только, но и религию всех Арийцев; 3) идея, по преимуществу, практическая – идея о личном бессмертии. Об этой последней идее мы сказали достаточно; о второй нам придется говорить при изложении отличительных особенностей арийского политеизма; о первой скажем теперь.

Считая семитический (собственно хамитический) политеизм чистым натурализмом, не находя нравственных черт в семитических богах, Рöнтш совсем иное мнение имеет о политеизме арийском: в нем, по его мнению, обоготворенным силам природы придан характер нравственных сил. Откуда в арийском политеизме такая особенность? В чем лежит причина нравственной чистоты религий Арийцев? По мнению Рöнтша, эта причина заключается в представлении их о нравственном мировом порядке, которое было свойственно им с самого начала. На вопрос, в чем коренится это представление, Рöнтш отвечает: в совести. Хотя этот ответ и справедлив, но он не конкретен и в данном случае не удовлетворителен. Сам же Рöнтш говорит, что источник совести есть не рефлексия, – потому что наименее склонный к рефлексии век героический был чист нравственно, с пробуждением же философского сознания кончилось цветущее время патриархальной нравственности – а Бог, вложивший не писанные законы в сердце человека. Но ведь эти законы написаны в сердце не одних Арийцев, но и Семитов. В чем же заключается причина того, что первые имели идею о нравственном мировом порядке, а последние будто бы ее не имели, что религии первых носили отпечаток нравственности, а религии последних отличались грубым натурализмом? Очевидно, что Рöнтш этой причины не указывает. Заметим еще, что как Грау пристрастно унижает достоинство арийских религий и нравственности, так, напротив, Рöнтш слишком преувеличивает это достоинство.

Сказав об источнике нравственности Арийцев, Рöнтш дает нам характеристику арийских богов с нравственной стороны. Вот эта характеристика в общих чертах.

Боги, по представлению Арийцев, не творили мира и человека, а сами произошли при образовании вселенной, но они имеют влияние на людей. Хотя об идее промысла у Арийцев не было и речи до времен Платона и стоиков, но боги Арийцев заботятся о сохранении нравственного порядка в мире. По мнению Арийца, существование богов представляет прочную гарантию нерушимости нравственного порядка в мире. Это самое высокое, до чего дошел Ариец. Он много этим приобрел для своего нравственного сознания. Твердые, первоначальные и святые законы, на которых, как на гранитных скалах, утверждается мир, называются „положениями“ (θέμιατες). Они суть изобретение и дар богов, в них всего совершеннее открывается мудрость последних. Эти законы человек носит в своей совести. В представлении Германцев и Греков боги являются, как мироподдерживающие силы, как связи, скрепляющие мир. Если эти связи порвутся, тогда настанет конец земли. Все отношения жизни, в которых проявляются те „положения“, святы, стоят под охраной богов и нарушить их не может даже какой-нибудь из богов. Дело богов охранять свои положения и заботиться о том, чтобы никто не нарушил обусловленного этими положениями порядка. Религиозная нравственность Арийцев хорошо выражается в их уважении к клятве, которая называется божественным законом, которую охраняют боги, награждая за сохранение ее и наказывая за нарушение. Своею ревностью в охранении нравственного мирового порядка и, в особенности, клятвы боги неопровержимо свидетельствуют о своем существовании. Частое нарушение клятвы, во представлению Германцев, есть предвестие конца мира. Со всей энергией сознание нравственного миропорядка и его ненарушимости выражается в представлении об Эринниях. Они страшны не только для людей, но и для богов. Сами будучи порождениями безбожия, они делаются неумолимыми мстительницами всякого преступления. После они являются исполнительницами воли Зевса, как главного судьи богов и людей, от которого получают право суда и другие боги. Праведное воздаяние было свидетельством существования богов. Греки верили и в существование особого места, где будут страдать преступники. Мысль о наказывающей правде богов была так сильна, что она отодвигала на задний план мысль о милости. Милость являлась чем-то произвольным. Любви, в собственном смысле, боги не имеют. Их любовь сводится к естественной необходимости, когда, например, Димитра, как символ питающей земли, должна давать хлеб людям. Если же какой-нибудь бог имел любовь к тому или другому лицу, то это была пристрастная любовь. Хотя боги имеют сострадание и выслушивают прошения людей, но последние не имеют обеспечения в том, что их просьба будет услышана. Боги завидуют людям. Поэтому человек в счастье дрожал от страха, как бы тот или иной бог не отнял его счастья. Вообще, боги не святы и, подобно людям, нуждаются в нравственном очищении, которое настанет при конце мира.

Так как нравственность есть исполнение законов богов, то грех состоит в нарушении этих законов, грех поэтому есть своеволие, беззаконие, постановление своего Я на место воли богов, есть эгоизм. Самый большой грех есть восстание против богов. Таким образом, Ариец глубоко понимал сущность греха и, по крайней мере, несколько приближался к христианскому пониманию его.

Нельзя не заметить, что в эту характеристику арийских богов с нравственной стороны, Рöнтш постарался включить все светлые черты, умолчав о том, что поэты, напр. Гезиод и Гомер, которые, несомненно, были выразителями народных религиозных верований, приписывали богам ужасные злодеяния, как смертоубийство, прелюбодеяние и проч. Впрочем, Рöнтш, в конце концов, сам сравнивает Арийцев с блудным сыном. Говорит, что их не могли спасти богатые естественные дарования от нравственной порчи, нравственность и религия их потеряли силу, и поэтому Арийцы должны возвратиться в отцовский дом и пользоваться наставлениями отца, т. е. принять ту религию и то нравственное учение, которые заключаются в Божественном откровении. Рöнтш не отвергает и того, что нравственной чистотой и относительной святостью своей религии первобытные Арийцы были обязаны не одним своим естественным силам, но и первобытному откровению. Таким образом, Рöнтш стоит за ту мысль, которую мы постоянно проводили в своем сочинении, мысль, что естественной нравственности и естественной религии не достаточно для человека или народа, как бы не были светлы взгляды того и другого, как бы не были велики их естественные дарования и как бы широко и богато они не развивались.

Охарактеризовав субъективную сторону религии Арийцев, Рöнтш пытается определить те черты, которые отличают арийский политеизм от политеизма, названного им семитическим. По его мнению, определить отличие арийского политеизма от семитического довольно трудно, так как в арийские мифологии, особенно в греческую, очень много вошло элементов семитических и выделить эти элементы трудно. Впрочем, ему удалось определить некоторые более важные особенности арийского политеизма в отличие от семитического. Семитический политеизм, по его мнению, гораздо беднее, бесцветнее политеизма арийского. Выражение этой бедности, неразвитости семитического политеизма Рöнтш находит в том, что у Семитов, вследствие отсутствия способности к творчеству, число богов и мифологических идей ограниченно, а вследствие субъективизма они не могли внести систематизацию в мир богов.

Во всем этом Арийцы составляют противоположность Семитам. Книги об одной греческой мифологии могут составить значительную библиотеку. Арийцы с чуткостью к природе во всех ее проявлениях, с чрезвычайною тонкостью наблюдательной способности соединяют глубину мыслей, живость и плодовитость фантазии, способность разделять и объединять, приводить в органическую связь и систему. Для Арийца живет вся природа и он обоготворяет ее. Каждое явление природы отражается в его духе, как нечто божественное, и получает от творческой фантазии образ и форму. В облаке Грек видит то доящуюся корову, то бодающего барана, то прыгающую козу или пасущегося ягненка. Зевс несет страшную эгиду, грозовое облако, и посылает разрушительную громовую стрелу, блистающую молнию. Разноцветная радуга становится чудесным дитятей быстроногой вестницы богов – Ириды. Даже бурные ветры принимают конкретный образ: в своем жилище, пещерах суровой Фракии, проводят они разгульную жизнь и, по знаку своего господина, в диком полете вырываются наружу. Каждое дерево и рощу, каждую долину и горную вершину, каждый грот и источник, каждую реку и ручей Грек, общее Ариец, обоготворяет, воздавая им почитание молитвой, жертвами, венцами, цветами, населяя их фантастическими существами – Фавнами, Сатирами, Нимфами, Наядами, Дриадами, Панами. Как небо и земля, так и море, этот Протей, для Арийца представляется оживленным и населенным. На его берегах при лунном свете прекрасные морские девы водят свои восхитительные хороводы. По его вздымающимся волнам широкоплечий Посейдон быстро гонит покрытых пеной коней, от чего трясутся прибрежные страны. Свиту его образуют Тритоны с головой, обвитой тростником. Сирены завлекают корабли во влажную пропасть своими чарующими песнями. В фантазии Арийца оживлены: и ясно-голубое, и черное, непогодное небо и зеркально гладкое и взволнованное, разбушевавшееся море. Но ни одно явление природы не производит такого сильного впечатления, как гроза – величественнейшее из явлений природы. Поэтому она делается источником целого ряда мифических представлений. Все саги о ниспадении вниз огня и напитка богов, в основании своем, имеют представление о грозе. Основная, так или иначе видоизменяемая, мифологическая мысль касательно грозы есть следующая. Бог побеждает демона, который похитил у него коров, и выводит их из пещеры, куда они были скрыты. В этом мифе бог есть светлое, голубое небо, демон – грозовое облако, коровы – собравшаяся в воздухе вода, которая задерживается облаками; массы облаков разрезаются молнией и тогда из них беспрепятственно изливается плодотворный дождь. Наряду с грозой, важнейшую роль в мифологии древних Арийцев играет солнце, как носитель и источник света и теплоты.

Если в самых древних арийских мифах многое для нас кажется темным и загадочным, то более твердую почву мы имеем при рассмотрении позднейших, развитых мифологических систем отдельных арийских народов. Хотя и здесь мифы сначала представляются иероглифами, но при ближайшем рассмотрении можно разгадать их. Миф есть зеркало, которое отражает в сознании народа великую жизнь природы с ее борющимися силами. Мифы по их идеям можно разделить на группы.

Первую группу образуют те мифы, которые рассказывают о происхождении богов и о борьбе их с титанами и гигантами; это мифы теогонического и космогонического содержания. Здесь подчиненные силы природы борются с подчиняющими.

Вторая группа мифов относится к существующему миру. Почти необозрим ряд мифов, в которых выражаются противоположности: происхождение и исчезновение, расцветание и увядание, весна и осень, лето и зима и, соединенные с ними, моменты культурной жизни – сеяние и жатва. Этот цикл мифов своим многообразием и широтой выражает разнообразие жизни природы. Таяние снега от дыхания весенних ветерков, возрастающая сила солнечной теплоты, распускание цветов и деревьев, песни птичек, одним словом, земная жизнь во всем ее необъятном разнообразии; затем соответствующая этому противоположность – постепенное замирание жизни, когда цветы блёкнут и листья с шуршанием падают на землю. Все это производит глубокое впечатление на человека, доставляя ему, в первом случае, радость, во втором – скуку и печаль. В этих мифах Восток и Запад близко сходятся и, особенно, в греческую мифологию здесь много вошло восточных и семитических элементов. Вспомним о культах Афродиты, Цибелы, Диониса и об относящихся сюда баснях о прекрасных юношах: Адонисе, Линосе, Гиакинфе и проч., любимцах Афродиты, Реи и Цибелы. Это юноши, погибшие в цвете лет и красоты, растерзанные диким кабаном, убитые в игре диском, или сами себя изуродовавшие. Когда Афродита и Персефона спорят из-за обладания прекрасным Адонисом, тогда Зевс решает, что он у каждой богини должен оставаться по полгода. Смысл Мифа тот, что в течение одной части года развивается и расцветает растительность, а также воскресает и усиливается и животная жизнь, в течение же другой части года и та и другая жизнь или совсем умирает или, по крайней мере, оцепеневает, чтобы вновь воскреснуть весной. Подобные же мифы мы находим у Германцев.

Третью группу мифов можно назвать самой важной, по содержанию идей – самой глубокой и величественной, поэтому она занимает центральное место в мифологии. Здесь свет и тьма составляют полюсы, около которых все вращается. Основанием этого рода мифов служат совершающиеся в природе суточные и годовые перемены света и тьмы¹¹⁶. Но едва ли есть что-нибудь другое в природе, чтобы так сильно оживляло и возбуждало душу, как свет, или так сильно стесняло и подавляло ее, как тьма. Поэтому свет и тьма составляют такие явления, с которыми легко было связать чисто нравственные представления. Уже u древних Индийцев свет имел значение среды, через которую открывается Божество. Чисто натуралистическое представление о свете и тьме мы находим, например, в греческой саге о Гермесе. Гермес, бог ночной тьмы и утренних сумерек, похищает у своего брата Аполлона быков и прячет их в пещеру, из которой Аполлон их опять уводит каждое утро. При нравственном понимании света и тьмы основная мысль этого мифа есть та, что они борются между собой, причем сначала свет побеждается тьмой, но потом выходит победителем. Эта мысль о борьбе имеет свое основание в постепенных переменах света и тьмы, которые совершаются в разные времена суток и года. Божества света из всех арийских богов суть нравственно возвышеннейшие и прекраснейшие. Таковы у Греков, кроме Зевса, Аполлона, Артемида, Афина; у Германцев – Один, Бальдур и Фрейя; у Индийцев – Индра с родственными ему богами. Аполлон, как божество света, по преимуществу, рожденный и живущий в свете, есть возвышеннейший образ греческой религии. Свое величие, строгость и достоинство он удерживает как в любви, так и в ненависти. Близко к Аполлону стоит его сестра Афина, рожденная с ним от одной матери – Леты, т. е. ночи. Так же ей, как представительнице девственно-чистого небесного эфира, свойственны строгое достоинство и величие нравственной чистоты. Точно также и Артемида, как богиня луны, следовательно как богиня света, сохраняла характер девственной нравственности и потому она, под именем Эвклеи, была охранительницей доброй славы. При характеристике Аполлона невольно возникает в нашем сознании германское божество света Бальдур – это прекраснейшее произведение германской мифологии. О нем можно сказать только доброе; он лучший из всех богов и его только хвалят; он так прекрасен лицом и так светозарен, что от него исходит сияние; он самый красноречивый, самый мудрый и кроткий из богов; он имеет то свойство, что никто не может осуждать его суждения; он заселяет ту часть неба, которая называется „многоблестящей“ и в которой не может быть терпимо ничто нечистое.

Божества света важны как сами до себе, так и по своим действиям. Аполлон, как враг всякого зла, убивает стрелами своего лука дракона Пифона, который есть символ тьмы в физическом и нравственном значении. Эта борьба глубоко запечатлелась в народном сознании, потому что в воспоминание о ней праздновали в Дельфах пифийские игры, как национальное торжество. Как победителя ночной тьмы, Аполлона приветствовали каждое утро, при новолунии и в новый год, когда он при хвалебных песнях вступал в страну. Эта борьба греческого божества света с Пифоном напоминает о Зигфриде и борьбе его с драконом. Также и Бальдура, хотя он и отличается кротостью, нужно назвать богом борьбы. Боги, испуганные сновидением. в котором возвещалось о смерти Бальдура, берут клятву от всех стихий, гадов, металлов, деревьев и проч., что они будут щадить Бальдура; только не взяли клятвы от омелы (вечнозеленое растение), потому что она была слишком молода. По-видимому, Бальдуру ничто не могло повредить. Тогда Локи подает ветку омелы слепому Гöдуру и показывает направление, в котором он должен был пустить ее. Гöдур бросает ее и пронзает Бальдура. Это было величайшим несчастьем, которое постигло богов и людей. По смыслу мифа, Бальдур, как божество света, неуязвим. Локи, олицетворение зимнего мрака, представляется началом всякого зла и всякого несчастья: он побеждает Бальдура только при помощи невинного Гöдура. Гöдур – друг Бальдура, и вместе с ним будет находиться в обновленном мире после того, как старый сгорит, а Локи будет оттуда выгнан. Вечнозеленая омела есть символ зимы. В этом мифе открывается не только нравственное, но и пророческое воззрение. Смерть Бальдура есть средоточие великой драмы, состоящей из несчастий мира и богов, из борьбы тьмы против света, зла против добра, борьбы, которая с концом мира окончится наказанием Локи, т. е. победой добра над злом. Значение мифа от тесных пределов года переносится на великий год мира.

Таким образом, в арийских мифологиях мы находим полноту идей, которые можно разделить на три группы, смотря потому, решалась ли в них проблема создания мира (теогонические и космогонические мифы) или они изображали существующую жизнь природы, в особенности, суточные и годовые смены света и тьмы, или, получая высшее, нравственное значение, они изображали свет и тьму как борьбу двух нравственно различных сил. Между тем как у Семитов все мифы вращаются около одной идеи – идеи жизни природы, то замирающей, то опять воскресающей, арийские мифологии, напротив, представляют чрезвычайное богатство идей. Правда и здесь принцип возникновения и исчезновения жизни дает широкую рамку для пестрого мира мифологических образов, но этот принцип понимается здесь шире и, кроме того, раскрываются другие стороны природы и духа. У Арийцев, в особенности у Греков, обоготворялись не только все сколько-нибудь важные предметы и явления природы, но и отвлеченные идеи. Напр., у Греков обоготворялась идея судьбы, идея наказывающей правды.

Другую отличительную черту арийских религий и мифологий от семитических Рöнтш находит в том, что Семиты не внесли в свои религии системы, потому что у них нет организаторской способности, а Арийцы, благодаря своему стремлению все приводить в порядок, создали сложные и, в то же время, стройные религиозные системы. Эта наклонность арийского духа к систематизации особенно сильно выразилась в религии Греков. Мир их богов представляет гармоническое целое. Он как бы теряет характер политеистической раздробленности и представляется прекрасным отображением единства космоса. Образцом для приведения богов в систему служила сначала самая простая и обыденная форма общественной жизни – семья. Но уже довольно рано, еще у Гомера Олимп является устроенным государством с царем, советом богов и прочими принадлежностями государственной жизни. Из прочих арийских народов Немцы, хотя и уступали Грекам в способности к созданию систематически стройной мифологии, однако и у них мир богов представлял нечто целостное: напр., мифические существа распределялись у них по нескольким классам.

Вот характеристика арийских религий и мифологий, или, лучше сказать, арийского политеизма, которую представил Рöнтш. Мы вполне разделяем его мнение, что арийские религии по богатству идей, по многочисленности богов, превосходят религии хамитические и семитические. Мы, согласно с ним, готовы утверждать и то, что в арийских религиях заключается более нравственной чистоты и строгости и они менее располагали к грубой чувственности и кровожадности, нежели как это было в религиях хамито-семитических. Не без основания можно полагать, что некоторые грубо-чувственные представления о богах, встречаемые нами в греческой религии, были занесены в нее из религии финикийской: культура и в особенности религия народов Передней Азии и Египта, несомненно, имели большое влияние на Греков как в исторические, так еще более в доисторические времена. Религии же Славян и Германцев сохранили строго-нравственный характер, свойственный Арийцам, потому что они, вследствие удаленности своего местожительства от Хамитов и от Семито-Хамитов, не подвергались развращающему влиянию этих народов в такой мере, как Греки. Признаем мы и ту мысль, что разнообразие идей и богатство образов, которые представляют нам арийские религии, свидетельствуют о богатстве духовных дарований Арийцев. Даже и христианство, положительное содержание которого открыто Самим Богом и дано людям как неизменное правило и истина, в сознании различных людей и народов принимает своеобразный вид и характер, сообразно мере и складу духовных дарований, сообразно степени и характеру развития известного лица и известного народа. Тем сильнее и всестороннее должен отпечатлеться дух и культура народа на религии натуральной, которую он получил не от Бога, а сам создал; как продукт его творческого духа, она неизбежно и должна быть отображением как общего характера, так и частных черт его духа, По нашему мнению, Рöнтш скорее умалил, нежели преувеличил богатство идей, заключающихся в арийских религиях, но, крайней мере, он охарактеризовал это богатство не вполне. Сколько не усиливается он восхвалить дарования Арийцев и возвысить их религии перед религиями других рас, однако он не вполне достигает цели. Кажется, это произошло оттого, что он значение духовных дарований и, в частности, религиозных идей измеряет количественно: много идей в религии, много богов – значит создавший ее народ талантлив. Отчасти это правда. Но все-таки при оценке религий главнее всего нужно принимать во внимание глубину и истинность идей и соответствие их нормальным требованиям религиозного чувства; равно и образы, в которых творческая фантазия воплощает эти идеи, нужно оценивать по той мере, в какой они удовлетворяют потребностям истинной религиозности, возбуждая, оживляя, укрепляя и очищая религиозное чувство. Извращенные же религиозные идеи, уродливые и слишком фантастические образы могут только унижать достоинство религии – унижать тем более, чем больше их будет числом. Само собой понятно, что было бы странно подобную извращенность религии выставлять как доказательство даровитости народа, исповедующего эту религию. Рöнтш, поставив на вид разнообразие идей в арийских религиях, как доказательство даровитости Арийцев, забыл указать на высоту и вообще на внутреннее, качественное достоинство этих идей и облекавших их религиозных образов. Между тем, можно ли было забыть о том, что в глубоко созерцательной религии Индусов сказалась способность Арийцев к философии, что в прекрасных, изящных образах греческой мифологии обнаружилась способность их к художественному творчеству, что в религии Персов выразилось нравственное мужество Арийцев, относительная нравственная чистота их и светлый, здравый взгляд на жизнь, что нравственно-простые понятия и строгие чувства доблести и мужества отпечатлелись в более патриархальных и простых религиях Славян и Германцев (впрочем, о нравственной чистоте религии Германцев Рöнтш, как Немец, упомянуть не забыл)?

Рöнтш из своей характеристики арийских религий не выводит никакого результата, пригодного для апологетики, потому, быть может, что в его сочинении апологетическая задача занимает далеко не главное место. Апологетическая задача нашего труда обязывает нас сделать вывод из изложенной характеристики арийских религий. Вывод этот кратко можно выразить в следующих словах. Богато одаренные от природы арийские народы, из которых притом некоторые издавна сделались цивилизованными, создали религии, далеко превышающие по своему достоинству натуральные религии других народов. И, однако же, самим же Арийцам, когда они выходили из состояния детской непосредственности и достигали в своем развитии степени мужеской зрелости, их родные религии казались недостаточными, даже совсем ложными, стоящими того, чтобы отвергнуть их. Наилучшие из натуральных религий, созданные народами даровитейшей расы, были полуразрушены или совсем отринуты, как непригодные, теми самыми народами, которые произвели их и в течение многих столетий исповедовали. Так, напр., древнейшая народная религия Индусов уступила место браманизму, недостаточность этого последнего вызвала буддизм; антропоморфическая народная религия Греков, осмеянная сначала философами и потерявшая всякое значение в глазах лучших людей своего народа, не могла затем выдержать борьбу против христианства – прежние поклонники Зевса и прочих Олимпийцев сделались горячими борцами против своей национальной религии. То же случилось и с другими арийскими религиями: персидская религия пала под ударами мохаммеданства¹¹⁷; религии римская, славянская, литовская и германская не устояли против христианства. Правда, некоторые из этих народов были отторгнуты от многобожия и обращены в христианство или в мохаммеданство насильственно, силой меча и огня. Но несомненно, что и без гонения на язычников со стороны христиан и мохаммедан, самою силой вещей арийские многобожные религии рано или поздно должны были пасть не только перед христианством, но и перед исламом. Огонь и меч часто даже вредили делу распространения христианства между язычниками, потому что они, с одной стороны, разжигали языческий фанатизм, усиливали нерасположение и ненависть к христианству, воздвигали язычников на ожесточенную борьбу против этой новой веры и через то вливали новые силы и новую жизнь в бессильное язычество, а, с другой стороны, они роняли достоинство христианства, распространяли ложный взгляд на него, препятствовали правильному пониманию и глубокому усвоению высоких христианских истин: религия духа, истины, святости и всепрощающей любви становилась орудием жестокости, попрания личной свободы. Впрочем, если бы даже Арийцы были обращены к христианству исключительно силой огня и меча, то и это свидетельствовало бы о внутренней слабости и неудовлетворительности их натуральных религий: в войнах побеждает, собственно, не меч, а духовная сила, которая держит его в руке и поднимает на врага, поэтому если язычество побеждено в борьбе с христианством, хотя бы эта борьба была и кровавая, значит первое хуже второго. Но, конечно, более веское и разительное доказательство непригодности арийских натуральных религий и несравненного превосходства перед ними христианства заключается в том, что многие арийские народы сами покинули свое язычество, потому что сознали его лживость, и добровольно, с радостью приняли христианство. – Но если даже даровитейшие из народов земного шара, каковы Арийцы, не могли собственными силами создать религию истинную и вполне соответствующую своей цели, если их религии падали в борьбе с религией богооткровенной, то ясно, что для дела религии, для дела спасения человека религией (ибо как может спасти человека религия ложная) не достаточно натуральных сил ни личности, ни народа, как бы они ни были талантливы, не достаточно даже всех народов земли, вообще не достаточно одного только естественного человека. Для приобретения истинной религии и для плодотворного усвоения ее нужна сверхъестественная помощь Божия. Религия должна быть даром Божьим, и поэтому только богооткровенная, сверхъестественная религия есть религия совершенно истинная и могущая спасти человека. Но и после того, как эта религия явилась на земле, человек не может обойтись без содействия Божия: нужна особенная помощь Божия и для того, чтобы принять богооткровенную религию и для того, чтобы плодотворно пользоваться ею. Ведь и среди христиан, т. е. среди принявших богооткровенную религию, были и есть раскольники, еретики, неверующие. Истинная религия есть прежде всего дар Божий, а затем совокупное дело Бога и человека. Но она отнюдь не должна быть изобретением и делом только человека, Этому учит нас история религий.