июля 1-го. Суббота. Служба в храме Воскресения. На Сионе. В обители Св. Саввы.

Подобно перво-христианам, сегодняшний день мы начали с вечера, отправившись после 8 часов в храм Гроба Господня, который, вскоре после нашего прихода, турецкая стража заперла на замок. Провести ночь в храме Гроба Господня – значит выслушать богослужение, которое здесь, по примеру перво-христианской церкви, совершается всегда по ночам. И многие из нас уже не одну ночь провели в храме Гроба Господня, присутствуя за богослужением. Сегодня же в храме Гроба Господня мы собрались все вместе, так как Преосвященный намерен был совершить богослужение, за которым, по существующему благочестивому обычаю паломников, мы приготовились причаститься Св. Христовых Тайн.

Едва лишь мы вошли в храм, как поджидавшая нас турецкая стража закрыла его двери и храм сразу погрузился в полумрак, сообщивший ему какое то особенно-таинственное величие. Трепетные тени мерцавших лампад побежали во все стороны по обширному храму. Здесь уже было много народу. Слух о том, что в храме Гроба Господня будет совершать богослужение русский Архиерей явление крайне редкое здесь – быстро разнесся по Иерусалиму и его окрестностям, а потому в храме сегодня собрались не только все русские паломники, проживающие в Иерусалиме, но многие и из местных жителей, и из ближайших окрестностей Иерусалима.

По заведенному издавна порядку, православное богослужение в храме Гроба Господня начинается обыкновенно всенощным бдением, которое совершается после 9 часов на Голгофе; литургия же начинается ровно в 12 часов ночи на Гробе Господнем. Так было и сегодня. Около 9 часов из приемной настоятеля Свято-гробского Братства, о. Евфимия, мы поднялись на Голгофу. О. Анастасий и о. архидиакон облачились в священные одежды, несколько отличающиеся покроем от наших, и у престола, поставленного над Голгофской скалой, с благословения Владыки, начали богослужение. Народ стоял здесь же рядом с священнодействующими, тесным кольцом окружая их. С правой стороны на архиерейском месте стал один из присутствовавших в храме митрополитов. Составилось два хора: один из студентов вместе с профессорами, Преосвященным и певчими миссии, другой – греческий. Народ, преимущественно женщины, стоявший тесной толпой за нами, сначала подтягивал нашему хору вполголоса, затем запел громко, – образовался, таким образом, большой хор, могучее пение которого далеко разносилось под сводами громадного храма и казалось очень стройным, особенно по сравнению с монотонно-заунывным греческим пением. Шестопсалмие и канон читал сам Преосвященный. Величие обстановки, торжественность богослужения, стройное, воодушевленное пение производили сильное, потрясающее впечатление на присутствующих. Среди гробовой тишины храма по временам раздавались рыдания молящихся, особенно во время чтения о страданиях Спасителя, дух Которого незримо витал над этим местом. Изображение Висящего на Кресте во весь рост стояло пред нашими глазами, с глубоко скорбными изображениями Богоматери, с одной стороны, и – Иоанна Богослова, с другой, залитыми, словно солнцем, светом многочисленных лампад.

Чисто греческих особенностей богослужение, совершавшееся русскими священнослужителями, не имело; то же, что отличало его от обыкновенного служения, обусловливалось местом богослужения. Так, например, народ, даже женщины, все время стоял около самого престола; евангелие читалось не обычное, а повествующее о распятии Христа на Голгофе; Канон был Великой Субботы: «Волной морской»... По окончании всенощного бдения, Преосвященный читал акафист страстям Господним, затем правило к причастию. В то же время мы исповедовались у о. архимандрита Александра, Начальника миссии, у голгофского престола. Паломники, присутствовавшие за всенощным бдением, по окончании его, разошлись до начала литургии по разным закоулкам храма на отдых. Одни из них сели или легли прямо на пол, другие – на принесенные с собой подушки и подстилки. Подобный способ отдыха при большом скоплении паломников, по наблюдению еще доктора Елисеева, подтверждаемому и новейшими путешественниками, ведет к беспорядкам, оскорбляющим святость и величие места. Мы переждали краткий промежуток до начала литургии в приемной у о. Евфимия.

Ровно в полночь раздался резкий звон колоколов на греческой колокольне, помещающейся тут же, в храме. В храме началось оживление. Поднялись на ноги русские паломники. Откуда-то появились католические, армянские, абиссинские, коптские монахи, собирающиеся совершать свое богослужение. Где-то звучно загудел орган. Заклубился кадильный дым. Кувуклий осветился сотней огней. Преосвященный вместе с прочим русским духовенством отправился в алтарь храма Воскресения, где совершено было облачение священнослужителей, во время которого проф. Н. Ф. Каптерев прочитал часы. Из алтаря храма Воскресения Преосвященный в полном архиерейском облачении, в сопровождении о. архимандрита Александра, пяти священников, протодиакона и нескольких диаконов, несших евангелие и священные сосуды в руках, в предшествии светильников, отправился в Кувуклию, где на Гробе Господнем⁹⁶ была им совершена божественная литургия по-славянски. Пение было исключительно русское: пели мы при участии певчих миссии. Это русское богослужение при Гробе Господнем, совершенное русским архиереем, в сослужении русских священнослужителей, несомненно, весьма знаменательно и отрадно в смысле перемены отношений греков к русским. Мы уже упоминали, как, лет десять–пятнадцать тому назад, бывший патриарх Никодим, произносивший во время богослужения некоторые возгласы по-русски, возбудил против себя бурю негодования со стороны греков, обвинявших его в нарушении древних священных традиций и подозревавших, что он подкуплен русскими (см. Сообщ. Имп. Пр. Пал. Общества). Теперь же вошло в обычай произносить некоторые возгласы и читать евангелие и апостол по-гречески, арабски и русски; но разрешать служить в храме Воскресения одним русским священникам, греки до сих пор избегали. Сегодня же совершалось у Гроба Господня чисто русское богослужение. Не удивительно поэтому, что многие из паломников, долго живущих в Иерусалиме и слушавших обычно малопонятное для них богослужение, теперь плакали от умиления. Апостол и евангелие были прочитаны по-гречески и по-русски. По-русски прочитал Апостол В. Н. М-цын. Во время великого выхода священнослужители вышли из Кувуклии и обошли ее крутом. Вместо причастного стиха пели: «Да воскреснет Бог». Затем мы все сподобились Божественного Источника жизни – тела и крови Христовой – там, где Он предан за грехи мира. Забудутся ли эти священные минуты во всю жизнь? Не можем ли мы считать себя счастливейшими в мире?... Около 3 часов литургия окончилась, после чего мы зашли в келью о. Евфимия, где радушным хозяином предложено было нам для подкрепления по чашке кофе. Скоро турки отперли двери храма и мы отправились по пустым улицам Иерусалима, среди которых встречались только нищие, жалобно-заунывным голосом просившие милостыню, на русские постройки. Уже совсем стало светло, когда мы прибыли туда.

Часов в семь утра часть наиболее неутомимых студентов во главе с о. Анастасием, верхом на ослах, отправилась в лавру св. Саввы – древнейшую монашескую обитель и замечательнейшую по строгости иноческих правил, отстоящую от Иерусалима на расстоянии трех часов пути (15-ть верст). Другая часть студентов провела день в Иерусалиме, торопясь, до отъезда в Назарет, осмотреть все чем-нибудь замечательные, но не осмотренные еще, уголки города. Между прочим сегодня посетили и Сион, столь богатый ветхозаветными и новозаветными священными воспоминаниями, как и бедный историческими памятниками.

К Сиону мы отправились той же дорогой, какой шли к стене плача, именно – мимо Яффских ворот. Первой исторической достопримечательностью на пути к Сиону является «Замок Давида», который стоит на месте крепости Иевусеев. Она была столь неприступна, что Израильтяне, по завоевании Иерусалима, не могли одолеть ее в течение нескольких веков, пока, наконец, не взял ее приступом Давид, основавший здесь свою новую резиденцию, которую он и укрепил еще более. «Замок Давида» и теперь служит цитаделью, в которой турки держат свой гарнизон и военные склады. Снаружи он и теперь представляет очень внушительное сооружение из целого ряда стен и бойниц, среди которых возвышается главная башня, выступающая из линии стен и поднимающая свои зубцы высоко над городом. Тут, говорят, и жил царь Давид. Сюда мы не заходили, так как вход сопряжен с большими трудностями. Но бывавшие там говорят, что указываемое ныне жилище царя скорее напоминает темницу для преступников, чем роскошные царские палаты. Указывают тут и окно, у которого стояло седалище царя, когда он судил народ свой, а также и площадку, с которой он увидел купающуюся Вирсавию. Пруд этот, говорят, уцелел и до сих пор.... Недалеко от него находится и Сион, к которому мы отсюда и направились, выйдя Сионскими воротами, так как Сион почему-то находится вне стен города, как бы исключен из него. Тяжко и подумать это о Сионе, о том Сионе, с которым связано так много знаменательных событий ветхозаветных и первых времен христианства. Сион в уме и на языке еврея был не только славой и твердыней Израиля, но и местопребыванием Иеговы, синонимом его собственной силы и славы. Сказать Сион – это значило назвать одним словом и религию еврея, и историю еврея. Достаточно вспомнить или прочитать любой из псалмов Давида, чтобы понять это великое значение Сиона.... На Сионе же, во время Христа, совершена Им тайная вечеря с учениками и установлено святейшее таинство евхаристии. Тут же Дух Святый сошел на Апостолов, совершилось успение Божией Матери, состоялся первый апостольский собор. А теперь, эта «радость всей земли», гора Сион, на которую царь – поэт, пророк Давид, употреблял все свои богатства для украшения ее, где и потом, во дни Рима, блистал своим мрамором, колоннами и портиками, садами и террасами, великолепный дворец Ирода Великого, – теперь одни развалины или мрачные, своеобразные каменные здания, совершенно не напоминающие о былом величии!...

На Сионе самой великой христианской святыней является так называемая «Сионская горница», где и происходили упомянутые нами события во время Христа. Сионская горница является как бы иллюстрацией той мысли, что над Иерусалимом до сих пор тяготеет предсказание Христа о его разрушении. В первом веке христианства здесь, на месте тайной вечери, была церковь, первым предстоятелем которой был Иаков, брат Господа; в четвертом веке на Сионе воздвигла величественный храм св. Елена. Эта церковь, пострадавшая во время завоевания Иерусалима Турками, была возобновлена крестоносцами; но кресту не суждено было Провидением сиять над первой христианской церковью, над домом тайной вечери. В 1559 году, по приказанию султана Сулеймана, храм крестоносцев обращен в мечеть; над его круглым, покрытым оловом, куполом, заблестел полумесяц, и в таком виде, запущенный и грязный, он существует до сих пор, под именем «гроба Давида» – Наби Дауб, т. е. пророк Давид. За приличный бакшиш, и то после долгих переговоров и угроз Марко, впустил нас сюда страшно свирепый турок. Эта мечеть в настоящее время имеет два этажа; нижний – подземный и верхний. Нижний разделен на две части: первую, где, по преданию, Христос умыл ноги ученикам, и вторую, где Он явился по воскресении собравшимся Апостолам. Верхний этаж имеет также две части: в одной из них, по словам предания, происходила тайная вечеря, в другой – Дух Святый сошел на Апостолов. В этой части за решеткой находится саркофаг, покрытый шелковым старым покрывалом. Это и есть, согласно преданию, гроб царя Давида. Мечеть Наби Дауб слишком запущена и содержится крайне небрежно.

Вскоре за Сионской горницей начинаются кладбища – православных и мусульман. Может быть эти жилища мертвых заняли то самое место, где в золотой век славного Сиона возвышались роскошные дворцы Соломона. Нынешнее положение Сиона является, таким образом, как бы эмблемой современного положения некогда гордого и возносившегося до небес Израиля....

Отсюда мы возвратились прежней дорогой. Нашим проводником при этом указаны были недалеко находящиеся отсюда развалины дома св. Иоанна Богослова, в котором совершилось преславное успение Божией Матери, и место дома Каиафы, где теперь стоит небольшая Армянская церковь. Отягченные грустными думами о нынешнем положении Сиона, возвратились мы домой и поспели на всенощную в Троицкий собор.

Другая же часть студентов, отправившихся в лавру Св. Саввы, возвратилась поздно вечером. Описание этой «частной» экскурсии, сделанное одним из участников ее, и приводится ниже.

Возвратившись из храма Воскресения в 5-ть часов утра, мы, не смотря на усталость от бессонной ночи и понадеявшись на свои молодые силы, решили, не теряя времени, скоро, пока еще не наступила жара, отправиться в обитель Саввы. Перспектива интересной поездки прогнала сон, начавший уже было одолевать нас. У ворот подворья нас уже ожидали оседланные ослики. Освежив свое лицо холодной водой, подкрепившись стаканом чаю и живо переодевшись в дорожные костюмы, четверо нас, во главе с о. Анастасием, ровно в 7 ч. утра, двинулись в путь. Ехали сначала очень тихо, осматриваясь по сторонам, и постоянно, с непривычки, поправляясь на седлах. Впереди нашей скромной кавалькады ехал верхом на лошади бравый кавас, красавец-черногорец Христо, в своем живописном, национальном костюме. Шествие замыкал черный мулат Ахметка, оборванный, как нищий, вооруженный толстой палкой, предназначенной для бедных животных, на случай, если они заупрямятся и не пожелают дальше везти своих наездников. Бедный Ахметка! Он бежал за нами всю дорогу, весь вспотевший, запыленный, то и дело пуская в ход свою дубину, ударяя ею непослушных ослов, колотя их безжалостно, немилосердно, не обращая внимания на стоны, вылетавшие из грудей несчастных животных. Сломив об их спину свою палку, он хотел однажды заменить ее тоненьким зонтиком, принадлежавшим одному из нас, но, при первом же ударе, переломил его. И досталось же за это черномазому Ахметке от нашего нарядного, изящного Христо....

Тихо, несколько торжественно, как и подобает серьезным паломникам, проезжаем мы по улицам Иерусалима. Не смотря на ранний час, жизнь бьет ключом. Вот, проехали мы мимо величественного собора русских построек, куда звон колокола созывал в этот час богомольцев к обедне. Богомолки в своих черных люстриновых платьях, с белыми платками на голове, спешат к службе, останавливаясь на минуту только за тем, чтобы посмотреть на нашу необычную в это жаркое время года кавалькаду и отвесить нам низкий, поясной поклон. Проехали мы ворота русских построек, вступили в узенькую улицу, наполненную маленькими лавочками, где торгуют различными священными предметами, как-то: крестиками, четками, картинками и другими подобными вещами, которые русские богомольцы покупают нарасхват. В этих магазинчиках торговля производится добросовестнее, чем в центре Иерусалима, или в Вифлееме, где алчные торговцы часто запрашивают за вещь неимоверно дорого, ловя на эту удочку простодушных покупателей. По опыту мы знаем, как, например, вещь, за которую торговец запрашивал сорок рублей, после продолжительного торга, отдавал ее покупателю за девять рублей, оставаясь при этом все-таки в барышах. И это практикуется постоянно в этой стране, где восточный человек за пресловутый бакшиш рад бы продать свою душу, если бы у него их было несколько. Бессовестность торговцев в Палестине в деле запрашивания доходит до апогея, и это обстоятельство надо иметь в виду при покупке различных вещей в Иерусалиме.

Благополучно достигли мы до Яффских ворот. Над воротами находится надпись на арабском языке, звезда и полумесяц, – эмблемы турецкого владычества. Мы въехали в открытое место перед воротами, где расположились мелкие торговцы с своими палатками, ослы с погонщиками, ожидающими себе работы; здесь же находится туземная кофейная, против которой на низких скамейках, восседает множество работников и ремесленников в. красных фесках, с трубкой дымящегося кальяна в зубах. Последнее занятие – любимое у восточных жителей, за которым они проводят свое праздное время. Праздность, особенно развита здесь, в Иерусалиме. Эта праздная толпа, апатичная, ленивая, медленно бродит по узеньким улицам, города, удивляя европейца своей вялостью и своим восточным спокойствием, довольная своим жалким положением, исполненная печальной покорности своей судьбе. Блуждают эти люди по городу, равнодушные ко всему, что не касается сегодняшнего дня, и попадают, наконец, на площадь, перед Яффскими воротами. И здесь бродят без цели, без, интереса, с равнодушными лицами, молчат целыми часами, сидя на корточках, зевая на проходящую толпу. Иногда целыми часами стоят они здесь перед лавкой мясника, обсуждая достоинство вывешенной туши барана с огромным, сальным курдюком. Они смотрят, как с бараньей туши стекает кровь, которую лижут собаки, блуждающие здесь подобно этим праздным людям. Мясник отдирает негодные куски и кидает их тут же на площадь. Тощие, голодные собаки с жадностью бросаются на эти отбросы, заводят между собой драку за добычу, возбуждая этим громкий хохот праздного, шатающегося люда, развлекающегося несколько этим зрелищем. Жизнь в этот час была в полном разгаре, благодаря небольшой жаре сравнительно с полуденным пеклом, когда большая часть торговцев закрывает свои лавочки, и весь народ спешит укрыться где-нибудь в тени.

Восточное городское население представляет большой интерес для нас – европейцев. Мы с любопытством смотрим на бесконечное разнообразие одежд и тщательно наблюдаем за всеми действиями восточных жителей. Вот, в Яффских воротах скопилось множество народа. Торговец в феске и полосатой тунике прислонился к стене, имея перед собой прилавок, с нагроможденными на нем восточными сластями. Перед ним стоит какой-то турок в белой чалме и коричневой абе (в роде куртки поверх рубашки), и на своем гортанном языке что-то громко говорит торговцу; может быть, он упрекает последнего за то, что тот продал правоверному своему земляку скверные фрукты, которые он мог бы, без всякого стыда и греха, сбыть иноверным гяурам, как поклонники Магомета величают христиан. Рядом с ним молодой грек, с плутоватой улыбкой на смуглом лице, вынимает из своего короба какие-то мелкие безделушки, показывает их стоящей перед ним русской богомолке, стараясь, по всей вероятности, надуть своим товаром легковерную покупательницу. Вот, чинно выступают из ворот, о чем-то серьезно разговаривая, две монахини-кармелитки, с соответственным их ордену головным убором и в коричневой одежде с капюшоном. Тут же турецкий солдат за что-то колотит темнокожего араба, на коленях ползающего перед бравым турком; а вот, полунагие, оборванные нищие, имея на руках и вокруг себя почти голых, жалких ребятишек, жалобным голосом выпрашивают у проходящих надоедливый бакшиш. Увидя наше шествие, мальчишки со всех ног бросились нам на встречу, загораживая путь нашим осликам и протягивая к нам свои грязные ручонки, надеясь получить от нас несколько «паричек»; но взмах кнута нашего каваса заставил их отскочить в сторону и только издали вымаливать себе милостыню. Показывая свою принадлежность к христианству, они то и дело крестились, думая через это разжалобить нас и получить, таким образом, от нас подачку. В то же время из ворот мерно выступают верблюды, имея перед собой араба в белой кефие и синей бумажной рубахе, но с голыми руками, дополняя пестроту общей картины. Как бы нарочно для увеличения большей сутолоки, навстречу верблюдам в ворота идет что-то живое, трудно различимое на первый взгляд: мы видим только движущиеся горы корзин, ящиков, громадных, чем-то наполненных мешков, направляющихся в город через Яффские ворота; из-под груды этих нагроможденных предметов раздается странный жалобный крик. Оказывается, что это – ослы, навьюченные до такой степени, что под кладью и под тяжестью они совершенно скрываются, и только криком дают знать о своем существовании, как бы жалуясь прохожим на несправедливость своих хозяев, налагающих на беззащитных животных неимоверно тяжелые клади. В этой сутолоке обращают на себя внимание евреи в шляпах с широкими полями, или же в плоских суконных шапках, с пейсами на висках. Костюм их состоит из длинного черного камзола, одетого сверх желтого хитона, который, облегая стан, достигает до пят. И все скопище народа говорит, шумит, спорит, оглашая воздух разноязычными возгласами. Шум, гам невообразимый! Но мы не чувствуем утомления от этого зрелища. Мы желали бы побыть здесь подольше, чтобы в нашей душе остался более сильный след от переживаемых впечатлений восточной жизни. – Но... часы бегут, и нам надо спешить.

Свернув вправо от Яффских ворот, мы проехали мимо целого ряда деревенских домиков, построенных для своих израильских собратий умершим английским подданным, евреем Моисеем Монтефиоре. Миновав последние строения, мы очутились в открытой, обширной равнине, совершенно голой, усыпанной камнями, торчащими из земли в разных направлениях. Напрасно мы будем стараться отыскать здесь хоть травку, хоть один зеленый листочек, чтобы смягчить тяжелое впечатление, которое производят на нас растрескавшиеся и встречающиеся нам на пути каменные утесы. Кругом царствует мертвая тишина и безмолвие. Лишь стук копыт наших ослов о каменистую тропу, да характерное гиканье на животных нашего Ахметки нарушают торжественную тишину пустыни. Тишина кажется нам в особенности резкой по сравнению с недавним оглушительным шумом около Яффских ворот. Нельзя поверить, что мы находимся сейчас за три версты от города, – так нелюдимо и пустынно в этой местности. Виднеющиеся вдали масличные деревья, стоящие одиноко друг от друга, кажутся мертвыми, безжизненными с своими листьями, покрытыми пепельно-серым налетом. Но, оглянувшись назад, мы видим высящиеся стены и здания Святого Града Давида, над которым царит знаменитая мечеть Омара. Мы на минуту остановились, чтобы полюбоваться этой чудной панорамой города, освященной яркими лучами солнца. Тихо. Ни шороха, ни звука. Очарованные необычайной тишиной, мы предались размышлениям о библейских временах. По преданию, на том месте, где теперь стоим мы, остановился некогда Авраам, приказав своим слугам оставаться здесь, а сам продолжал свой путь один в сопровождении только своего сына Исаака, обреченного на заклание. Эта же равнина была несколько раз свидетельницей кровавых стычек евреев с их врагами. Здесь происходила, например, известная из библейской истории битва израильтян с Филистимлянами; здесь Давид, изнемогая от жажды, не стал пить принесенной ему воды, вылил ее на землю, решившись страдать вместе с своими воинами. Жажда, томившая уставшее от сражения войско Давида, должна была быть невыносимой. Нам теперь немного понятен тот ужас положения, в котором находились тогда воины еврейские, и мы по достоинству можем оценить геройский подвиг Давида, отказавшегося от воды. Мы проехали только один час, но нас уже мучит страшная жажда. По дороге – ни ручейка, ни одной капли воды. Бедные ослики изнемогли от жары, губы их пересохли, из их грудей выделяются звуки, похожие на храп умирающих. Вид обнаженных утесов и отсутствие растительности как бы увеличивают жажду. Этот однообразный вид бесплодной пустыни навевает тоску и уныние. Куда ни взглянешь, всюду только голые угрюмые горы и горы... Хоть бы какое-нибудь живое существо! Одни только зеленоватые ящерицы встречаются нам постоянно на пути, прыгая с камня на камень, играя на солнце, чувствуя себя довольными своим положением. Вот, из-под одного камня, направо от дороги, выползла красноватая змея, которая, понюхав воздух и посмотрев с любопытством на нас, нарушителей тишины пустыни, быстро спряталась в свою нору. Кавас говорит, что таких змей водится очень много в горах Палестины: они весьма ядовиты. Но мы совершенно не думаем об опасности быть укушенными этой змеей, довольные тем, что появление ее несколько развлекло нас, внеся некоторое разнообразие в наши впечатления, полученные нами от вида этой дикой местности. По рассказу каваса, в Палестине существуют укротители змей, которые, вырвав змеиные зубы, где кроется яд, делают их безвредными. Но в общем очень много смертных случаев от укушения ядовитых змей.

В разговоре о ядовитых змеях незаметно прошло около получаса времени, но затем – опять томящая скука от пустынного вида проезжаемой нами печальной местности, а увеличивающаяся жажда дает себя знать с каждой минутой все более и более. Мертвая тишина тягостно действует на нашу душу. Но, вот, вдали показались какие-то черные точки, откуда временами слышатся долетающие до нас довольно странные звуки. При приближении, оказалось, что это – овцы, впереди которых шел пастух-араб в грубой одежде, перекинутой через левое плечо, с открытой мошной, загорелой грудью, со свирепым взглядом на коричневом лице. У бедра привязана овечья шкура. Голову пастуха покрывало кефиэ, серо желтого цвета, концы которого развевались на его плечах, придерживаемые на голове веревкой, сделанной из мягких верблюжьих волос. На ногах он имел стертые сандалии, в руках держал свирель из камыша, с проделанными в нем отверстиями, лавируя которыми пастух тянет свою монотонную, унылую песнь. Она издает только несколько низких и высоких звуков. С боку у него привязана толстая палка с крупным наконечником, утыканным толстыми железными гвоздями. Подобная палка составляет страшное оружие в руках сильного храброго араба против разбойников и хищных зверей. В руках у пастуха посох с крючком на конце. Этим крючком он может задевать за ноги своих овец и стаскивать их осторожно с высокого утеса. Впереди стада идет баран, с колокольчиком на шее, и ведет за собой все стадо, как проводник. Этот пастух гонит теперь свое стадо в какую-нибудь пещеру, на отдых, в виду наступающей жары. Приветствовав нас словом «маргаба», на что мы ему ответили тем же, пастух со своим стадом, не останавливаясь, продолжал свой путь дальше. Затем опять стало тихо и безмолвно, лишь издали долго доносился до нас заунывный звук свирели удалявшегося пастуха и тихий звон колокольчика, привязанного к шее проводника-барана.

Но, слава Богу! Наш Христо сообщил нам радостное известие, что до лавры св. Саввы осталось около часу пути. Мы напрягли свои силы, чтобы поскорее добраться до монастыря, но утомленные ослики, не смотря на понукание погонщика, не в состоянии идти быстро. Начиная от самого Иерусалима, мы едем по направлению Иосафатовой долины, которая, по мере удаления от города, постепенно мелеет; а около лавры превращается в глубочайшую пропасть, образуемую с обеих сторон высокими и обрывистыми скалами, и носит название «огненной реки», по причине существующей здесь страшной, неимоверной жары. Отвесные обрывы имеют здесь до 600 футов глубины; но недурно теперь устроенная дорога, с прочной каменной стенкой, безопасно ведет нас западной стороной бездонной пропасти. Такой дикой местности мы никогда не видали, и едва ли когда еще увидим. При приближении к монастырю, эта глубокая долина перехватывается дикой величественной дебрью, поражающей нас своей пустынностью и необыкновенной угрюмостью. Но обеим сторонам этого глубокого ущелья, мы видим в скалах полуразрушенные пещеры, в которых некогда спасались люди, убегавшие от мирской суеты. Особенно в V в., после падения римской империи, многими овладело страстное желание удалиться от общественных бурь и треволнений и искать себе убежища в самых уединенных местах. Страсть к пустынной жизни охватила тогда всех восторженных людей. Они не могли найти более лучшего места для своего подвижничества, как эту дикую дебрь, куда они и шли толпами, высекая в каменных утесах себе небольшие жилища, которые часто служили для них и могилами. Смотря на эти громадные утесы и высеченные в них пещеры, мы невольно проникаемся глубоким уважением к этим подвижникам, у которых желание спасти свою душу и наследовать царствие небесное заглушало все человеческие страсти. Вся эта дебрь, эта глубокая бездонная пропасть тянется вплоть до Мертвого моря, наполненная на всем протяжении подобными пещерами, где спасались неведомые миру подвижники, усовершаясь в богоугодной жизни.

Показались, наконец, здания монастыря, и прежде всего – купол и башня с часами, затем громадная башня, на которой постоянно находится сторож, которого мы видим и теперь. Эту сторожевую башню построил император Юстиниан, желая охранить беззащитное уединение отшельников от набега и грабежа бедуинов. Сторож, стоящий на часах, дает знать об опасности находящимся внизу монахам, посредством звонка. При нашем приближении также раздался звонок. Но, увидя в нас мирных паломников, приехавших поклониться святыням этой обители, нам отперли беспрепятственно железные ворота и с глубоким поклоном впустили в ограду монастыря. Было 10 часов утра. Напрасно мы спешили сюда так рано, чтобы попасть к какой-нибудь церковной службе. Богослужение закончилось уже в семь часов утра. Оказывается, что здесь, благодаря нестерпимой жаре, служба начинается очень рано, а именно: утреня в час ночи, а обедня в 4 ч. утра. В восемь часов утра полагается обед, после которого монахи до трех часов дня спят в своих кельях сном праведников. За железной дверью, в которую мы вошли, есть еще другая, также железная, ниже на несколько ступенек, которая ведет на вторую лестницу. Спустившись с неё, мы попали на маленький дворик, из которого, по третьей лестнице, нас провели в комнату для гостей, с турецкими диванами вокруг стен и с постелью под кисейным пологом в конце этой комнаты. Нас усадили, попросили подождать, затем подали неизбежное «глико», т. е. холодную воду с вареньем, по восточному обычаю. Это угощение было, как нельзя более кстати. Залпом выпили мы по большому стакану холодной освежающей влаги, которая подкрепила наши, изнемогшие от жары, уставшие члены. Вскоре появился какой-то монах в оборванном синем подряснике из грубой материи, в истертых продырявленных сандалиях, через которые просвечивали грязные ноги, имея на голове что-то похожее на камилавку допотопного возраста. Он низко нам поклонился. К нашему удивлению, это был сам наместник лавры, о. архимандрит Анфим, правящий уже несколько лет монастырем, главным настоятелем которого считается патриарх Иерусалимский. Путешествуя по разным русским монастырям, мы не встречали ни одного самого последнего послушника, самого простого церковного служку в такой слишком скромной одежде. Другой монах, отворявший нам ворота, которого по внешности мы приняли за привратника, оказался казначеем обители св. Саввы. Видно, что простота доведена здесь до кульминационной точки; видно, что здесь забота о внешности на последнем плане...

Наш проворный Христо быстро приготовил нам чай, к которому мы пригласили и отца Анфима. Последний рассказывал нам о простоте жизни и нетребовательности монахов этой обители, довольствующихся самой скромной трапезой, состоящей, большей частью, из овощей, и только по праздникам вкушающих яйца и сыр. Посетителей, по его рассказам, очень мало бывает в их обители. Единственные друзья и товарищи монахов – птицы и дикие звери, с которыми они живут в полном ладу. Часто по вечерам, привлекаемые колокольным звоном, к стенам лавры приходят волки, шакалы и лисицы, которым монахи через стены бросают хлеб и разные остатки пищи. Птицы, из которых особенно заслуживают внимания «крастели», похожие на наших дроздов, садятся часто на плечи иноков и из их рук клюют зерна и ягоды. Со слезами на глазах указывал маститый старец Анфим на высокие, толстые стены, служащие для охраны от набегов разбойников-бедуинов, часто беспокоящих мирных иноков... «Да, говорил он, много бурь пронеслось над нашей обителью за последние XIV столетий: она была часто опустошаема, и монахи, ни в чем неповинные, гибли от меча врагов»... При этом нахлынувшем воспоминании, авва – наместник не мог долее удержать текущих из его глаз слез. Простившись затем с нами, он удалился, сделав предварительное распоряжение о приготовлении для нас трапезы. Грустное впечатление навеяли на нас рассказы старца о монастырском прошлом.

Скоро подали нам и обед, состоявший из разных овощей, свежих маслин, смокв, яиц, овечьего сыра, кислого молока, затем особенным образом сваренного риса и еще чего-то горячего, что все вместе, с привезенной нами рыбной закуской, составило довольно сытую трапезу. Два графина чистого виноградного вина, белого и красного, довольно легкого, послужили дополнением к нашему обеду. Мы кушали с аппетитом все блюда, кроме овечьего сыра, которого мы совершенно не могли есть, – до того он резок и обладает особым специфическим неприятным запахом, который можно слышать еще издали. Привыкшим к утонченным блюдам и различным сластям, не понравилась бы эта монастырская трапеза. Мы же, достаточно проголодавшись и уже привыкши несколько к восточным кушаньям, остались довольны предложенными нам яствами.

Подкрепившись обедом, мы попросили о. казначея показать нам все достопримечательности лавры. Мы вышли на дворик и стали осматриваться, стараясь сделать общий обзор всем монастырским зданиям. Лавра св. Саввы пристроена к западному отвесному боку глубокой дебри. В этом боку углублена площадь на средине рва с узким отводом вдоль стены. Площадь эта, в виде треугольника, обставлена как со дна пропасти, так и по окраинам своей ровной поверхности, отвесными скалами. По верхним окраинам треугольника построены толстые стены, из которых две начинаются от вышеупомянутой уже нами четырехугольной сторожевой башни с толстыми стенами и с плоской площадкой вместо крыши. Третья же сторона треугольника не ограждена стенами, так как ее охраной служит зияющая внизу бездна. Внизу сторожевой башни есть потайной ход, ведущий в подземелье, а в самом верху ее устроена библиотека, славившаяся некогда драгоценными древними рукописями, теперь же унесенными оттуда в другие библиотеки православного Востока, частью же сожженными при частых погромах этой обители. Ровная площадь, имеющая вид треугольника, и составляет средоточие лавры. Для ограждения монастырской площади, в незначительных изгибах утесов, поставлены большие устои, которые подпирают главное здание монастыря. Над всем этим возвышаются монастырские кельи, которые лепятся в горах, как гнезда ласточек; перед ними выступают балкончики самой разнообразной формы, высеченные также в скале. Вид этих келий снаружи довольно оригинален. Общий же вид лавры представляет соединение двориков, часовен, церквей, келий, террас и маленьких садиков с небольшими растениями, смягчающими угрюмость этого места. Против самой лавры, по ту сторону рва, видна пещера, где жил и умер преподобный Савва, основатель этой обители. Далее, по ту же сторону рва, находится пещера св. Ксенофонта, теперь разрушенная, прислоненная к стене наподобие птичьего гнезда. Недалеко от неё находится большая и высокая пещера его сына Аркадия, образованная природой в южной стороне дебри и поддерживаемая в передней своей части каменной стенкой. Как раз, напротив этой пещеры, на другой стороне дебри, со стороны монастыря, и потому невидимой отсюда, находится, по объяснению сопровождавшего нас монаха, небольшая пещерка, где спасался второй сын Ксенофонта, Иоанн. Где-то, недалеко отсюда, по ту сторону дебри, по рассказу монаха, находится и пещера матери св. Саввы, пожелавшей жить вблизи своего благочестивого сына. Все это хорошо видно с крыши одной лаврской церкви, откуда открывается превосходный вид на бездонную пропасть «огненной реки». Глаз отрывать не хочется от этой чудной, поэтической, но в то же время страшной, захватывающей душу панорамы. Сердце наполняется умилением при мысли о том, какая должна быть сильная и живая вера у этих отшельников, если она могла двигать их на такие высокие подвиги пустынножития и благочестия. Как должна быть сильна воля у этих людей, оставивших позади себя все земные блага и удалившихся в эту страшную юдоль скорби и печали! Надежда достигнуть царствия небесного победила в них человеческие немощи. Да и теперь нелегко инокам привыкать к кельям, из которых некоторые стоят, не огражденные, на краю бездны, так что невольно удивляешься, как можно жить, видя всегда перед собой эту разверзающуюся пропасть, готовую поглотить тебя при всяком неосторожном движении. Вот, на краю бездны, стоит одинокая финиковая пальма, которая низринулась бы в бездну, если бы не поддерживающие ее цепи. Давно, много веков стоит она здесь, посаженная св. Саввой, свидетельница подвигов спасавшихся здесь святых, а также свидетельница всех бед и напастей, постигавших эту знаменитую обитель.

Вдоволь насмотревшись на эту оригинальную картину природы, мы переходим к обзору отдельных монастырских зданий. На окраине площади, выдающейся в ров, выстроена большая церковь, которую св. Савва посвятил празднику Благовещения Пресв. Богородицы. Восточные и южные наружные ее стены подперты толстыми каменными контрфорсами, расположенными весьма близко друг от друга, а между ними находятся продолговатые узкие окна для освещения храма. Благодаря этому, наружный вид церкви очень своеобразен. На башне над церковью висят три небольших колокола, звон которых оглашает пустыню, вплоть до самого Мертвого моря. Перед входом в церковь – нечто в роде навеса или открытой паперти, где по бокам устроены сиденья для монахов, которые спасаются сюда от невыносимой духоты в церкви во время летних жаров. Внутренность церкви не представляет ничего особенного, хотя все здесь блестит серебром и золотом и новыми иконами греческого письма. Лучшим украшением храма служит плащаница, шитая золотом по фиолетовому бархату. Здесь находится очень древняя икона св. Саввы, а также части мощей, именно: главы святых Ксенофонта и его сыновей Аркадия и Иоанна. Перед этими святынями, поставленными для нас посреди храма, о. Анастасий совершил молебен, поминая в молитвах патриарха Дамиана, нашего Преосвященного, и всех наших путников. Умиротворенные этой молитвой, вышли мы из храма и направились к западу, где посреди двора стоит осьмиугольная часовня, одетая мрамором, с небольшим куполом наверху, сооруженная над местом вечного упокоения св. Саввы. Как известно, мощи Святого унесены тайно католиками в Венецию во время крестовых походов. Над местом же погребения внутри часовни поставлена теперь мраморная гробница, над которой помещена икона этого Святого. На стенах часовни также развешаны иконы многих святых, подвизавшихся некогда в этой обители, а в куполе ее помещено изображение Спаса Нерукотворенного, недурной живописи. Против этой часовни, к северу от неё, находится довольно большая пещера, высеченная в скале, под землей. Пещера эта тройная: в одной есть небольшой придел в честь св. Николая, в другой – придел в честь пострадавших отцов лавры, а третья часть служит усыпальницей для братии монастыря. Св. Савва, спасавшийся еще по ту сторону дебри, видел, по преданию, огненный столб, поднимавшийся из этой пещеры к небу, в память чего он и устроил церковь в честь Святителя Николая. Здесь нам показывали за стеклом множество черепов монахов, павших будто бы от руки персидского царя Хозроя, в VII в. по Р. X. В иноческую усыпальницу можно проникнуть через отверстие, сделанное среди площади и закрываемое большой плитой. В усыпальнице находится каменное ложе, на которое кладут умершего монаха, до следующего покойника. Затем спускаются туда и, найдя первого покойника уже разложившимся, омывают его кости, служат над ним панихиду, ссыпают их затем в особую пещеру, а череп кладут отдельно на каменную полку. Таких черепов в этой усыпальнице множество. По узенькому коридорчику, высеченному в скале, мы прошли на южный конец лавры в пещеру св. Саввы, где он прожил целых пятьдесят лет, причем, как гласит его житие, ему прислуживал лев. В одном отделении этой пещерки находится маленькая церковь во имя св. апостолов Петра и Павла, а в другом отделении показывается спальная основателя этой лавры. Идя на запад и поднимаясь к башне Юстиниана, выше церкви св. Николая, мы попадаем в другую церковь, устроенную из кельи Иоанна Дамаскина, и освященную во имя его. Здесь, у стены, находится гробница этого знаменитого церковного песнопевца с иконой, изображающей его погребение. Спустившись через отверстие в полу к могиле Дамаскина, мы предались воспоминаниям о поэтическом образе св. Иоанна. В этой, смрадной и тесной пещере, не смотря на отсутствие дневного света, при слабом отблеске восковой свечи, в молитве витал сей святой муж своим духом в чудной, духовной поэзии, составляя неподражаемые церковные песнопения, услаждающие душу христианина, окрыляя ее верой, любовью и надеждой. Кому неизвестны его пасхальные песни, приводящие в восторг сердце каждого христианина, или его погребальные песнопения, глубоко проникающие в душу? Смиренно спасаясь в этой келье, он оставил по себе незыблемую память!

Рядом с кельей Иоанна Дамаскина есть придел, устроенный еще им самим, в честь Иоанна Предтечи. Наконец, поднявшись еще выше к сторожевой башне, мы вошли в маленькую церковь во имя св. великомученика Георгия, в которой сохранилась часть древней мозаики на полу.

Во всех этих маленьких пещерных церквах службы совершаются не каждый день, кроме церкви Иоанна Дамаскина, где служба происходит ежедневно.

Осмотревши церкви, мы обозрели затем монастырскую трапезную, кухню, контору, где нам предложили записать на вечное поминовение имена умерших наших близких, – что делается почти во всех греческих монастырях, – на потребы монастырские. Саввинская обитель, в этом случае, не делает исключения из общего правила.

Затем, мы осматривали несколько келий, расположенных в разных местах около пещерных церквей, вверху и внизу. Кельи очень маленькие, низкие, тесные, в виде небольших гротиков, едва пропускающих слабый свет через маленькое отверстие, сделанное в двери. В них очень душно, воздух спертый; жара здесь, пожалуй, сильнее, чем на открытом воздухе. Почти во всех кельях мы видели отдыхающих монахов, утомленных продолжительной утренней службой и изнуренных нестерпимым дневным зноем. Но, вот, из одной крохотной пещерки – кельи, мы вдруг слышим относящееся к нам приветствие на чисто русском языке. Что-то родное почуялось вблизи нас. Мы устремили свои взоры по направлению слышимых нами родных для нас звуков. Из темного угла кельи встал перед нами довольно коренастый монах, в грубой одежде, босиком, с непокрытой головой, с бледным лицом, окаймленным черной с проседью бородой; на этом мрачном лице блестят большие, умные глаза, воспаленные от постоянных слез и от неутомимого молитвенного бдения, как объяснил нам сопровождавший нас монах. Оказалось, что это – казак из Кубанской области, пришедший из России десять лет тому назад и не пожелавший объяснить своего прошлого и своего общественного положения. На наши расспросы он отвечал также неопределенными, отрывочными фразами, видимо не желая продолжать этого неприятного для него разговора, может быть, будившего в нем дремлющие тяжелые воспоминания. Не смея более тревожить его своим присутствием, мы сочли долгом немедленно оставить его уединенную келью, пожелав ему полного душевного успокоения. Нас занимал вопрос: что это за человек, судьба которого забросила в этот уединенный, дикий уголок? Измученная ли грехами душа его пришла сюда искать спасения, или же надоедливая суета шумной мирской жизни сделала для него эту мрачную юдоль тихим пристанищем в его жизненном плавании? Но все покрыто мраком неизвестности. Душа его темна для нас. Тайну своей жизни унесет он с собой в могилу. Его голова, отличающаяся, может быть, недюжинным умом, превратится тогда в пустой голый череп, который несколько веков может пролежать на каменной полке усыпальницы этой святой обители. Трудно позабыть черты этого монаха, глубоко врезавшиеся в нашу память. В этом монастыре можно встретить монахов, пришедших сюда из Турции, Греции, берегов Архипелага и с нашей родины России.

Нам предложили затем посмотреть находящийся на самом дне рва источник св. Саввы, по молитвам которого, как гласит предание, вода в нем появилась из скалы. «Агиазма», как именуют греки этот источник, находится в небольшом гроте, прямо под алтарем храма Благовещения; вода просачивается через стенки грота, собираясь каплями в узкий небольшой колодец, так что в сутки набирается не более 12-ти кувшинов; она очень чиста и приятна на вкус. Монахи же обыкновенно пользуются водой из цистерны, в которую стекает дождевая вода.

Недалеко от лавры находится площадка, обставленная горами и называемая «монашеским базаром». Сюда сходятся три дороги: от Мертвого моря, Иерусалима и самой лавры. Здесь, в прежнее время, отшельники меньших пещер продавали окрестным жителям свои изделия, взамен которых покупали съестные припасы, одежду и другие необходимые в монашеском обиходе вещи.

Достаточно утомившись осмотром и обозрев почти все достопримечательности лавры, мы возвратились в отведенную нам комнату, чтобы немного отдохнуть. Было около двух часов дня. Мы чувствуем усталость во всех членах. Бессонная ночь накануне теперь дает себя знать. Нестерпимый зной, не менее 50° по Реом., еще более способствует изнеможению нашего утомленного тела, требующего продолжительного отдыха. Мы расположились на диванах, надеясь соснуть хотя один час до отъезда. Но странное дело! Благодаря ли переживаемым впечатлениям этого дня, необыкновенной ли духоте, царившей в нашей комнате, или же вследствие массы насекомых, москитов и мух, кишевших в этой гостиной и набрасывавшихся на нас с непомерной алчностью диких зверей, давно не видавших пищи, – вследствие ли всех этих причин, но мы не могли уснуть. Сон, несколько минут назад чуть не смеживший нам веки, сейчас же совершенно покинул нас. Около часу лежали мы, не имея возможности уснуть, предаваясь воспоминаниям о прожитом дне, разбираясь в своих впечатлениях и размышляя о постигшей судьбе этой древнейшей лавры.

Несколько столетий пронеслось над ней, много бед испытала она, но до сих пор стоит незыблемо, будучи свидетельницей стольких исторических событий. Мы невольно вспоминаем богатую событиями историю этого знаменитого монастыря, как мы ее знаем по рассказам наместника обители, а также и из других источников. Как известно, лавра была утроена преподобным Саввой в 502 г. и состояла сначала из небольшого числа келий, где жил сам основатель с учениками, а также из церкви в пещере, где теперь находится придел в честь св. Николая. Через 27 лет импер. Юстиниан, узнав о добродетелях Саввы, построил стены и башни для защиты монастыря, украсил его разными строениями и богато одарил. Св. Савва в 529 г. ездил к императору в Константинополь, в качестве представителя от Палестинских христиан, ходатайствуя о заступничестве последних. Это время было самой цветущей порой св. лавры, в стенах которой вмещалось около 5,000 монахов, не считая окрестных пещер. В 614 г. Сарацины напали на лавру и умертвили много иноков. Затем Персы, под начальством Хозроя, разгромили эту обитель и долго мучили иноков, пытая у них о мнимых сокровищах, хранившихся будто бы в монастыре. Наконец, потеряв всякую надежду узнать что-либо, неприятели 44-м инокам отсекли головы на одном камне, а кельи их ограбили и разорили. В 728 г. лавра, подобно прочим местностям Палестины, подвергалась опустошению со стороны враждовавших между собой арабских племен, при чем многие Отцы этой обители пали от меча неверных. После того св. лавра часто была опустошаема арабами, которые избивали монахов, требуя от них несуществующих сокровищ. В 792 г., Сарацины ради приобретения сокровищ, которых не было, замучили двадцать иноков монастыря. Особенно сильное нападение на лавру совершили арабы после изгнания крестоносцев и завоевания Иерусалима. Озлобленные против владычества рыцарей св. Креста, магометане напали на лавру, перерезали монахов, разрушили до основания многие места обители, оставив нетронутыми церковь и гроб св. Саввы. Монастырь запустел. Но наконец наступило некоторое затишье. Только изредка бывали нападения на лавру со стороны мелких шаек кочующих бедуинов. Обитель стала поправляться. Монастырь опять наполнился иноками. Это продолжалось до 1566 г., когда Турки, при султане Селиме II, покорили Палестину, и в Иерусалим был назначен новый градоначальник или санджак. В этот злополучный год, иноки св. лавры вместе с монахами из окрестных киновий, около тысячи человек, по восточному обычаю, пришли с дарами на поклон новому санджаку. Увидевши такое большое количество людей, в одинаковой черной одежде, и узнавши, что это христианские пустынники, он признал такое множество монахов не безопасным для себя, а потому, отобравши из них двадцать человек, которых отослал в лавру, остальных приказал сейчас же умертвить. Лавра долго не могла оправиться от погрома. Она пришла в такой упадок, что оставалась в целости одна только церковь; келии же и стены, пришедшие в ветхость от времени и от разграбления, грозили падением. Лавра с 1604 г. перешла во владение исключительно монахов-сербов, которые сделали различные поправки в лавре; но вследствие этого они впали в неоплатные долги и должны были оставить все до одного святую обитель. Их безысходным положением воспользовались армяне, старавшиеся захватить этот монастырь в свои руки, обещаясь заплатить заимодавцам все долги обители. Тогда католики, не желая упустить из рук эту богатую добычу, решились вступить с армянами в сделку посредством обмена лавры на принадлежавшую католикам Иерусалимскую обитель архангелов. Но патриарх Иерусалимский Феофан вырвал лавру из рук иноверцев при посредстве выпрошенной им у молдавского господаря значительной суммы денег, необходимой для уплаты должникам. Наконец принялись за поправку зданий монастыря. Патриарх Иерусалимский Нектарий, в 1667 году, предпринял восстановление лавры; он построил внешнюю стену от башни Юстиниана вниз до ворот обители и, кроме того, странноприимную для богомольцев. Окончательное же восстановление лавры совершено патриархом Досифеем, который, в 1686 году, неимоверными усилиями успел выхлопотать на это дозволение предержащей власти.

И теперь лавра иногда терпит нападения от бедуинов, но далеко не так, как прежде. Благотворители до сих пор не оставляют этой святой обители, украшая ее храмы и поддерживая древние здания. Монахи как тогда, так и теперь не блещут образованием, проводя свои дни в церковных службах и телесных трудах, Да они и не нуждаются в многоразличных знаниях: молитва и дела благочестия – вот главная сфера их нравственной деятельности. Мирно живут они под охраной великого основателя лавры Саввы Освященного, вознося свои молитвы к Богу и с нетерпением ожидая того момента, когда душа их, совлекши свою земную оболочку, отлетит от земли на небо. С благоговением вспоминали мы об известных нам отшельниках, населявших это пустынное место: о Стефане чудотворце, племяннике Дамаскина, о св. Иоанне Савваите, о Кирилле Скифопольском, о песнопевце Козьме, и о многих других.

Наше размышление было прервано кавасом, пришедшим доложить нам, что уже три часа и что пора собираться, иначе нам придется ехать в сумерках и даже в полутьме, что, в виду кочующих бедуинов, далеко не безопасно. Поблагодарив радушных монахов за гостеприимство, мы вышли из железных врат монастыря. Архимандрит Анфим с братией весьма сожалели, что их обитель не осчастливил своим посещением наш Преосвященный ректор. Они намеревались было приготовить, ему прием, достойный его святительского сана. Вообще, в лавру св. Саввы редко заезжают даже сами греческие епископы. Только два дня в году, в день памяти св. Саввы Освященного, 5-го декабря, и в день святит. Николая, 6-го декабря, храмы святой обители оглашаются торжественными звуками архиерейского служения.

Монахи нас удерживали до 4 ч. дня, когда у них начиналась вечерня, но за поздним временем, мы, к сожалению, не могли долее оставаться. Ровно в 3 ч. дня мы сели на ослов и отправились в Иерусалим, но только по другой дороге, имея намерение заехать в бывший монастырь св. Феодосия, друга и сподвижника Саввы Освященного. Расстояния от лавры – 1¹/₂ ч. пути. При выезде из последних ворот, мы увидели, налево от башни Юстиниана, другую высокую и крепкую башню. Эта башня служит пристанищем для паломниц, для которых в находящейся там церкви монахи служат молебны св. угодникам этой святой обители. Надо сказать, что в самую лавру женщины не допускаются по обету самого основателя, который не допустил сюда даже свою старую мать, пожелавшую жить вместе с своим любимым детищем. Рядом с этой башней находятся развалины иноческой школы, где готовившиеся принять монашество, и навсегда поселиться в св. лавре выдерживали предварительный иноческий искус, приготовляясь к подвижническому, житию и занимаясь чтением св. книг, или же учась грамоте. Отъехав с ¹/₂ часа пути от лавры, мы взглянули в последний раз, чтобы запечатлеть в своей душе этот чудный вид на св. обитель. Трудно вообразить себе более замечательное место, как это уединенное жилище! Издали эта обитель, высящаяся над пропастью, с своими стенами, башнями, особенно с своей высокой Юстиниановой башней, имеющей сторожа на вышке, напоминает старинную крепость, сооруженную для защиты от врагов и населенную храбрыми воинами. Действительно, это – крепость, охраняющая от врагов веру православную; но населена она не храбрыми воинами, а мирными и смиренными иноками, защищающими истинное православие не силой меча и оружия, а силой настоящей молитвы и могуществом Всечестного Креста. Никогда не изгладится из нашей памяти эта знаменитая лавра с своей ужасной бездной, к которой весьма подходит название «огненного потока» или «печальной юдоли». К западу от монастыря видна очень высокая гора Ель-Монтарь, черная и голая, выделяющаяся своим отвесным скатом, идущим почти без перерыва. Есть мнение, что на этой горе совершался некогда ежегодно древнееврейский обряд «козла отпущения», именно: жертвенного козла приводили на этот холм, с вершины которого и сталкивали его, причем животное, конечно, разбивалось на смерть об отвесные утесы. Это делалось в виду того, чтобы козел отпущения, прямо отпущенный в пустыню, не возвратился обратно в Иерусалим, что считалось дурным признаком и предзнаменованием какой-нибудь беды, имеющей быть ниспосланной Иеговой Своему избранному народу. Вообще, все горы на запад от лавры очень высоки и своими остриями касаются облаков. Начиная от самой лавры, мы поднимаемся все выше и выше, едем по направлению к северу и, наконец, достигаем высокого холма, называемого «горой Пресвятой Богородицы». На этой горе некогда подвизался св. Савва, и есть предание, что здесь ему явилась. Пресвятая Дева, приказав ему поселиться в одной из пещер в печальной юдоли. Близ этого холма находятся развалины монастыря аввы Пассариона. Отсюда открывается горизонт на большое расстояние. Мы видим Иордан и Мертвое море с их окрестностями. Ярко сияющее солнце глядит в воды священной реки, которая, при солнечном освещении, издали кажется длинной извивающейся лентой, отливающей различными цветами. Нам видно, как эта извилистая лента соединяется с узким и длинным, сдавленным высокими, голыми горами, водоемом с зеркальной поверхностью, т. е. с Мертвым морем. Солнце горит над ним, зажигая его золотыми искрами. Кажется издали, что прозрачная вода этого моря вспыхивает, блещет, ярко горит под отвесными ослепительными лучами солнца, представляя волшебную картину природы. Над ним расстилается легкий прозрачный туман, подобно волшебной дымке, закрывающей от нас дальнюю перспективу. Невольный страх охватывает нас при виде этого страшного моря, заменившего своей гладкой поверхностью стоявшие некогда на этом месте цветущие города. Поднимаясь все выше и выше к северо-востоку и часто оглядываясь, чтобы полюбоваться дивной панорамой этого моря, мы, наконец, взобрались на крутую гору, названную «кастеллийской горой», так как, по преданию, на ней некогда Ирод, царь иудейский, построил для защиты от врагов крепость или кастеллюм, разрушенную затем римлянами во время войн их с евреями. Св. Савва на этих развалинах соорудил несколько келий для самых добродетельных иноков, образовав, таким образом, киновию, куда он иногда уходил спасаться и сам, живя в то же время в основанной пм лавре. Под развалинами он нашел прекрасную храмину, которую, очистив от мусора и украсив, переделал на церковь. Есть предание, что на этой горе гнездились бесы, устрашавшие многих приходивших туда отшельников. Но св. Савва, прежде чем сделать ее обитаемой, прогнал бесов, окропивши ее со всех сторон елеем, взятым от св. Креста, и оградив себя крестным знамением, как неприступной стеной, не допускавшей до него исконных врагов Господа. Затем эта киновия была разрушена Хозроем, и теперь это место представляет одни развалины. Старых крепостных стен и вообще камней, которые напоминали бы о древности сооружения, здесь не видно. По всей вероятности, эти старые камни и были унесены в самую лавру для постройки. Здесь, в бывших усыпальницах, находящихся в пещерах, находят кости мучеников, убитых врагами христианской веры. Легенда говорит, что поклонники уносили эти кости с собой, но через несколько времени они опять возвращались в родную усыпальницу. Эта кастеллийская гора изобилует множеством пещер и цистерн.

Все показывает, что здесь некогда была жизнь. Восточный вид горы весьма скалист, неприступен и непроходим, но с южной стороны она поката, и весь склон ее в том месте выровнен. Западная и северная стороны горы весьма отвесны я почти обрывисты, но не скалисты и не высоки.

Наконец, в начале шестого часа вечера, мы достигли до места подвигов св. Феодосия. Монастырь этого Святого был расположен на высоком холме; теперь здесь одни развалины, огражденные стеной. Нам пришлось объезжать кругом ограды, чтобы попасть в ворота бывшего монастыря. Громадная собака, готовая растерзать непрошенных гостей, с громким лаем бросилась на нас. Появился монах, который, предложив нам оставить ослов у ворот бывшей киновии, повел нас через двор в приемную комнату для гостей, в азиатском вкусе, с турецкими диванами по стенам. Нас угостили, по восточному обычаю, холодной водой с изюмом, затем повели осматривать достопримечательности. Их немного, и осмотр был непродолжителен. Весь двор загроможден большими камнями, привезенными сюда для постройки каких-то зданий. Присутствие здесь этих камней нам объяснили тем, что греки намеревались возобновить древнюю киновию, начав строить церковь на месте прежних развалин, но, за неимением средств, работа приостановлена. С полной достоверностью говорят, что именно на этом месте стоял многолюдный прежде монастырь св. Феодосия, разрушенный Персами. Этот монастырь был основан около той пещеры, в которой, по преданию, ночевали волхвы, возвращаясь из Вифлеема после поклонения рожденному Спасителю «иным путем в страну свою», т. е. не через Иерусалим. В этой пещере и жил сначала, до постройки монастыря, св. Феодосий, который обрел место для монастыря, по наитию от Бога. Именно, разыскивая место для постройки обители, Святой наполнил имевшуюся у него в руках кадильницу холодным углем с фимиамом. Когда он шел недалеко от святой пещеры, внезапно уголья в кадильнице загорелись сами собой, и благоуханный дым воскурился из неё Святой понял, что это место избрано Богом для постройки монастыря, и он беспрекословно выполнил веление Божие. Монастырь богател и имел в стенах около тысячи человек братии. Слава о нем все возрастала. Но затем наступили для него годины бедствий. Он испытывал частые погромы от арабов и турок, особенно в первые годы IX столетия, когда он запустел совершенно. Затем совершилось обновление его в XI веке, одновременно с обновлением храма Воскресения. Подобно лавре св. Саввы, монастырь св. Феодосия и после этого часто был опустошаем и возобновляем, но в конце XIV века эта обитель одновременно с Саввинской лаврой запустела совершенно и уже более не восставала из развалин.

Нам очень хотелось посмотреть ту пещеру, где, по преданию, ночевали волхвы. В настоящее время она очищена от мусора и приведена в надлежащий вид. Сопровождавший нас монах ввел нас в большую длинную пещеру, высеченную в скале, довольно сухую, ибо в нее проникает свет и чистый воздух. Там находится несколько гробниц погребенных в этой пещере святых, именно: гробница самого св. Феодосия, его матери, Евлогии, матери св. Саввы, Софии, матери св. безсребренников Козьмы и Дамиана, Феодотии и, наконец, гробница матери Ксенофонта. На стенке этой пещеры нет никаких изображений святых и никакого креста. Все говорит за глубокую древность этой пещеры волхвов. Известно также, что в этой обители, может быть, даже в этой пещере была погребена и св. Евфросиния, смиренная игуменья Полоцкого девичьего монастыря, за 15 лет до завоевания Иерусалима Саладином, в 1173 году. Впоследствии св. мощи ее были перенесены в Киев, где и почивают поныне в киевских пещерах. В пещере волхвов в настоящее время дежурят монахи, читая псалтырь и служа панихиды по желанию паломников, которые могут здесь записывать на вечное поминовение имена своих близких покойников. Но кажется, что богомольцы редко сюда заглядывают. Мы вышли из пещеры и остановились, чтобы полюбоваться открывающимся перед нашими взорами восхитительным видом. Перед нами совершенно открытая местность, видимая на большое расстояние, окаймленная со всех сторон многочисленными холмами самых разнообразных причудливых очертаний, и над всей этой громадой расстилается небесный купол нежно-голубого цвета, безукоризненной чистоты, без малейшего признака облачка. Заходящее солнце освещает последними своими лучами эту дикую, но в то же время поэтичную пустыню. Но однако, надо спешить. Уже шесть часов вечера. Мы быстро садимся на ослов, наскоро прощаемся с удивленными нашей поспешностью монахами и выезжаем из ворот возобновляемого монастыря, чтобы засветло добраться до Иерусалима и не блуждать в вечернем полумраке в незнакомых окрестностях города. Более получаса ехали мы по каменистой местности, поднимаясь на холмы и затем опять опускаясь в овраги. При подъеме на более или менее отвесные холмики, мы с трудом держались на осликах, подвергаясь опасности скатиться с маленьких животных. Окидывая взором эту необозримую холмистую равнину, перерезанную по разным направлениям оврагами, мы замечаем вдали много черных точек. При приближении к последним, оказывается, что это – палатки кочующих бедуинов, покрытые сверху и с боков овечьими кожами, почерневшими от времени. Неприятно встретиться ночью с этими кочевниками, внушающими страх всем проходящим своим страшным видом и горящими огненным блеском черными глазами. Эта неприятность и могла бы случиться с нами, если бы мы пробыли лишний час в гостеприимной обители св. Саввы.

Наконец, мы спускаемся в глубокое ущелье, окаймленное с обеих сторон крутыми утесами, спуск с которых на дно этого глубокого рва сопряжен с опасностью перескочить через голову осла и низринуться на каменное дно ущелья. Но привычные животные осторожно и с необычайной аккуратностью, медленно передвигая ноги, спустились с утеса, и мы свободно вздохнули, увидев себя безопасными на ровной тропинке на дне глубокого оврага между отвесными скалами. По руслу этого оврага нам встречается какой-то тощий кустарник, иногда попадаются тощие масличные деревья с чахлыми листьями. Вдруг, лошадь каваса шарахнулась в сторону, и наши ослы насторожили уши. Оказалось, что довольно большой камень упал сверху в самую средину нашей кавалькады. Подняв голову, мы увидели на самом верху, на самой окраине оврага, толпу арабов, кидавших в нас камни и старавшихся попасть в цель, но неудачно. Живо пришпорив своих ослов, мы поскакали, как только возможно, быстрее, не желая быть жертвой восточных дикарей. Попытка забросать нас каменьями повторилась и в другом месте, где ущелье было глубоко и широко, и камни, поэтому, не долетали до нас. Долго мы ехали по этому ущелью, так что нас начала одолевать скука и явилось даже опасение, не заблудились ли мы в этом обширном овраге, в виду быстрой наступающей ночи, тем более, что, как оказалось, наш Христо не знал этой дороги и ехал наугад, повинуясь инстинкту своей лошади.

Был уже восьмой час вечера. Масличные деревья нам стали попадаться все чаще и чаще. Все длиннее и длиннее становились тени деревьев. Солнце уже зашло. Мы предчувствуем скорое приближение ночи, которая на востоке быстро наступает после солнечного заката. С востока уже надвигается тьма. На потемневшем небе уже робко загорается бледная, дрожащая вечерняя звездочка. Но вот, высокие утесы, окаймляющие ущелье, стали понижаться, и мы очутились в долине, называемой долиной Еннома, и перед нашими взорами показалась гора Елеонская с находящеюся на ней церковью и высокой колокольней. Налево от нас «Акелдама» – «село крови», уцелевшая до сего дня. Она представляет собой пещерное кладбище, нависшее над угрюмой мрачной долиной Еннома, долиной печали и слез, ставшей символом ада кромешного. Здесь всюду господствует смерть, отовсюду веет ее дыханием. С незапамятных времен, эта долина наводила на людей страх и трепет. Долина Еннома некогда оглашалась воплями детей и раздирающими стонами матерей, у которых отнимали их чад, чтобы принести их в жертву страшному идолу Молоху, воздвигнутому при царях Ахазе, Манассии и Амоне. Детей клали на раскаленные распростертые руки бронзового бога, и они умирали в треске костра, расположенного позади этого идола, умирали при звуках труб и тамбуринов, при исступленных песнях жрецов, при безумных криках жриц, плясавших вокруг кровожадного бога, не знающего милосердия. Звуки этих безумных оргий в честь Молоха смешивались с нечеловеческими, неистовыми криками умиравших жертвенных младенцев и с дикими, раздирающими душу воплями их несчастных родителей, которые, полные горя и отчаяния по своим умершим детям, с проклятием бросались сверху этой долины прямо вниз, чтобы не пережить своих, часто единственных, малюток. «Село крови» избрало себе соответствующее место. Оно представляет собой обширную пещеру, в которой находится много отдельных гробовых помещений, в виде каменных лож с нишами. Это, по преданию, и есть та «земля горшечника», которая была куплена за тридцать сребреников, брошенных раскаявшимся Иудой к ногам первосвященников.

Невольно вспоминая историю покупки этого села, а также приводя себе на мысль все ужасы, соединенные с долиной Еннома, мы спешим скорее удалиться из этого жилища смерти.

Скоро мы достигли улиц Иерусалима, и в девятом часу вечера прибыли в занимаемые нами русские постройки, хотя и уставшие, но довольные полученными нами дневными впечатлениями.