Athenae Atticae. Понедельник. 5 июля 1865.

Вчера я заметил своему доброму старому знакомому, ученому нумизматологу Ахиллесу Постолака, что известный в его профессии термин: Athenae Atticae есть просто плеоназм, что возможны ли еще какие-нибудь Афины кроме АФИН (нет Бога, кроме Бога...), так сказать, Афинских? Ученый муж, улыбаясь, заметил, что, оставляя без внимания с десяток Афин Североамериканских, в древности были известны Афины Эввийские (Эвбейские на острове Негропонте). Кроме того, он слыхал еще об Афинах Кипрских... Да и чем же не хороша Аттика, чтобы не желать услышать имя ее лишний раз? прибавил он. Уж не ко мне, конечно, мог относиться укор подобного рода. Каменистая, безлесная, ненаселенная и вообще не приглядная Аттика 10 лет неустанно очаровывала меня своим тонким ароматическим воздухом, своим ясным небом, своим, почти непрекращающимся, ведром, теплом, светом... а всего более своим неисчерпаемым прошедшим, полным самых живых, привлекательных, как-бы вечно свежих, юных, цветущих образов. Ее, ненаглядную, я многократно ездил обозревать всю „во мгновение ока“ с соседней громады горной, именуемой Имиттом ³⁹⁸ , и раза два для той же цели взбирался еще на более высокую точку, на вершину Пентелика, с которой сам Имиттос казался ровным полем. Полюбоваться пленительным этим зрелищем я не прочь был даже в настоящую краткую гостьбу свою в Аттике. Да кстати, подстрекало к тому и столько естественное желание как-бы заставить воскреснуть безвозвратное минувшее. Бывало привязываешься к каждому праздничному случаю, чтобы накануне его заказать на завтра поездку в горы. Пресловутый в домашнем кругу нашем Ламбро, весь сияющий радостно, берет на себя всякое распоряжение и заутра, чуть свет, у дома Калаганова уже толпятся штук 12–15 ослов, дом запирается на замок, и счастливые обитатели его, во всем раздольи непринужденности и веселости, гуськом тянутся на поля Элисейские, в собственном историческом смысле сих слов. „Ἠλύσια πεδία“ находились в Афинах охотники производить от: Ἰλισσὸς – Афинской речки, почти круглый год безводной, имеющей свои истоки у подошвы Имитта, и извивающейся по широкой равнине между городом и горою, которая и могла, в былое время, считаться вечно цветущим полем, особенно, если место обиловало тогда лесом, а, следовательно, и водою. Нужды нет, что в таком случае поля те писались бы Ἰλισσια, а не Ἠλύσια... Когда дело идет о чести Афин, то все лексикографические счеты в сторону. Не одна идет дорожка по этим воображаемым полям блаженных в замыкающую их гору. У нас намечены были в горе пять разоренных монастырьков³⁹⁹ и один уцелевший, но обращенный как-бы в мызу, куда в летние жары выезжают на прохладу афиняне целыми семействами, монастырь зовется по просту Серьяни, а по ученому: Кесарьяни. Находится примерно в одной трети высоты горы, в месте очень красивом и богатом водою родниковою, которою любят лакомиться в жаркую пору зажиточные горожане. К нему мы и направлялись теперь. Давно переехали Илисс, и даже не менее его сухой приток его, который те же элисеисты необинуясь зовут Эриданом, опираясь, сколько могу припомнить, кажется на Павсания или Страбона. Не доезжая версты две до места, останавливались у развалин тоже как-бы монастыря или скита с церковью, украшенною по стенам иконами столетней и больше давности, служащею теперь загоном для овец. Еще несколько зигзагов подъема, и мы у ворот обители какого-то Кесаря Яна, то есть Иоанна. Многократно пытался я добраться историко-филологически⁴⁰⁰ до происхождения этого прозванья монастыря, но безуспешно. Что он очень древен, был когда-то знаменит и многолюден, это очевидно с первого взгляда на его твердыни, хотя объем его сравнительно и невелик. Его ворота напомнили нам вход в Акрополь. Над ними также лежит мраморный монолитный архитрав с весьма красивою выпуклою резьбою, представляющею попеременно кресты и цветы или травы. Внутри монастыря небольшой дворик, отделяющий собственно обитель от гостинничного корпуса в два этажа с галлереями, плохой постройки, служащего местом летнего времяпровождения городских жителей, несколько экземпляров которых с чадами и домочадцами мы действительно и видели на деревянных поветях, зовомых чести ради галлереями. Нежданно оказавшийся на лицо Игумен-арендатор просил и нас „на верх“, но мы предпочли столько памятную, тенистую площадку за монастырем у пресловутого источника: Коз-баши (баранья голова), именем коего в Турецкое время назывался не только монастырь, но и пресловутый мед Иметский, чистый, густой и ароматический, отправлявшийся ко двору Падишаха ежегодно в большом количестве и с немалыми церемониями, так-как монастырь и чуть-ли не вся громадная гора составляли чифлик Султанского гарема. В минуту руками спутников устроилась походная кухня. Огромный рофос (рыба высшего сорта; компания вся состояла из иноков) оказался, несмотря на июль месяц и не близость моря, совершенно свежим, и обещалась уха, по словам импровизованного повара, не хуже Попельской и Касторийской, уже забытых моею непризнательною памятью.

Тем временем, я повторил, может быть в десятый раз, археологический осмотр церкви, очевидно, одной эпохи с десятью Афинскими византийскими церквами, приписываемыми Афинским „любочестием“ (φιλοτιμία) императрице Ирине, афинянке родом. В былое время я не только ее измерял и всячески изучал, но даже фотографировал и притом не раз. Размеров она самых скромных, плана – общего стольким другим, то есть составляет квадрат, центр которого занимают 4 мраморные колонны, поддерживающие высокий восьмиоконный купол. С востока алтарный выступ, с запада притвор, позднейшего, впрочем, времени, тоже с куполом. Вся внутренность церкви росписана al fresco в давние времена. Живопись от времени, сырости, небрежения и неискусства рук заведывающих делом, весьма попорчена. В своде купола, по обычаю того времени, колоссальный бюст Вседержителя, то есть Иисуса Христа без букв ОѴ20;N, что явно выносить время росписания церкви в XIII, по меньшей мере, век. Притвор росписан заново в 1682 г., как гласит следующая заметка: Историровано предхрамие сие или нарфикс издержками притекших в обитель из страха заразы, державною рукою Всепетыя Троицы и покровом Блаженной Девы, которые (притекшие) суть: благородный и словеснейший Бенизелос ⁴⁰¹ , Иоаннов сын, вместе, с благородными сестрами и родительницею и прочею компанией. При игуменге Иерофее, мудрейшем иеромонахе, рукою Иоанна Ипата изъ Пелопонниса. Года 1682, месяца августа 20. Перед церковию есть дворик, на котором, прямо против церковных дверей, водружена колонка в аршин вышины с мраморною поверх плитою, служившею когда-то столом для совершены литий, по древнейшему правилу св. церкви православной. Кроме того, на том же дворике есть немало цельных и обломанных колонн, поставленных рядами, свидетельствующих о минувшем великолепии обители. В разных местах ее я видел также мраморные столбики, которые византийский стиль любил ставить в окнах, разделяя их на два (реже – на три) просвета. Я нашел их в 120 и даже в 145 сантиметров вышины. Следовательно, надобно предположить существовавние когда-то тут здания почти с саженными окнами. Где им могло быть место? Вероятно, в трапезной, который остатки еще сохраняются к югу от церкви со многими арками и сводами и даже одним куполом. Теперь в одном из отделений этого заброшенного угла стоит большая мраморная масложомня (ἐλαιοτριβεῖον). Солома, сажа, пыль и всякий ворох. И на мысль не придет имя какого-то Кесаря, прикрывающее собою весь этот хлам.

Обозревши внутренность монастыря, я поднялся по склону горы к бывшему монастырскому кладбищу, откуда открывается вид на Афины и на всю тезоименную им, широкую (верст на 20) долину. О том, чтобы взобраться на вершину горы и полюбоваться оттуда всем протяжением Аттики, вершинами Парнасса, Геликона, Киферона и, как полагают, даже Морейского Тайгета, нельзя было и подумать. Мы, задержанные зрелищем прибытия в Афины из Керкира Его Величества короля Георгия I, не рано двинулись в путь и не имели для того достаточно времени. Удовольствовались тем, что сходили еще несколько выше кладбища, к самому потоку воды, подземными путями пробирающейся к „Бараньей голове“ и, как думают, где-то поблизости монастыря пробившей себе русло и образовавшей именитый поток Эридан. Спешим оговориться – не тот лжеименный Эридан – Padus (По) или Rhodanus (Рона), в котором утонул баснословный Фаетон, не сумевший справиться с огненной колесницей отца своего, а Аттический, в коем нельзя утонуть и муравью. Несомненно, тут где-нибудь, как на самом оживленном месте Кекропия (древнейшее имя горы), водружены были и святилища Дия Омврия (дождевника) и Аполлона Проопсия (провидца). Первого когда-то мы, помню, не щадили острыми словами, застигнутые здесь проливным дождем, шедшим целую ночь. А был канун королевского праздника, и нам крайне хотелось быть утром дома. Теперь, когда мы с беспокойством заметили, сидя за вечерней трапезой, что Аполлон Проопсий скрыл от нас светлый лик свой за высокою стеною обители, неожиданно (ἐξ ἀπροόπτου) из калитки ее показался мальчик с тарелкой именитого меда, о котором один только певец Илиады представляется ничего не слыхавшим, а все другие писатели древности не преминули, в свое время, упомянуть и отозваться с похвалою. Так древня слава его! Действительно, он стоит своей широкой репутации. Преимуществует в нем запах травы, зовомой у нас богородскою, и, кажется, в Малороссии тимьяном (предположительно от греческого: θύμος, θυμάζι), которою покрыт весь северозападный склон горы. Это было последнею усладою нашею на нынешшй день, сладкий мне по множеству воспоминаний о сладостном прошедшем. Несмотря на быстрый бег застоявшихся лошадей, мы возвратились домой уже в потемках. Весело горели несчетные огни на боках конусовидного Ликавитта, освещая нам дорогу при въезде в город. Это мой старый знакомый Спанос (безбородый), пустынножительствующий на самой верхушке горы, устроил иллюминацию ради возвращения Его Величества в столицу⁴⁰².