Торжество Софийское
Какое торжество готовит древний Великий, ныне же умаленный Новгород, но тем не менее близкий русскому сердцу? Чьи священные кости хочет он поднять из их векового покоя? Какая рака, слитая вся из серебра, стоит под сению Святой Софии, во глубине одного из придельных ее алтарей? Кто сей нетленный усопший, чрез столько веков снова делающийся виновником торжества? Это ты, Святитель Никита, отшельник и выходец Печерский, седьмой из епископов, восседавших на кафедре Софийской, и первый из семи светильников, горящих доныне внутри храма нетлением мощей своих. Открой же нам чудные дела твои и труженическое житие, добрый пастырь, мирно почивающий посреди нас, как бы живой, дабы когда воздвигнутся мощи твои с их священного ложа и ты станешь опять предстательствовать нам в часы литургии с высоты твоего Горнего места, мы бы с умилением и духовною радостию поминали тебя, наставника нашего, который проповедывал нам слово Божие, и, взирая на кончину твоей жизни, подражали бы вере твоей. «Иисус Христос вчера и днесь, той же и во веки» (Евр. 13:7, 9), по словам его божественного Апостола, и – какое утешительное ведение!– не только Господь, но и ученик его таков же пред нами днесь, каковым положен во гробе вчера, т. е. за семь столетий прежде. Такова его невечерняя слава!
Жизнь Святителя Никиты сокровенна была со Христом в Боге, по выражению того же Апостола. Он был из числа тех воинов, которые более заслуживают уважение, потому что не в полках исходят на брань, но подвизаются в единоборстве, и хотя Господь позволяет им иногда пасть, как и верховному своему Апостолу Петру, дабы не превозносились над другими, но потом опять их восставляет и творит непобедимыми. При самом начале Печерской обители одним из первых ее постриженников был сей преподобный Никита, и распаляемый чрезмерною ревностию, преждевременно пожелал затвора, вопреки опытному совету великого игумена Никона, преемника Феодосиева. Искушение, постигшее затворника Исаакия, постигло и юношу Никиту: дух лести, по словам апостольским, принимающий на себя иногда образ Ангела светлого, обольстил неопытного в его затворе. Сперва послышался ему глас тайной молитвы некоего невидимо с ним молящегося, потом же запах благовонного кадила, как бы небесного фимиама. Возрадовался юноша и стал молить невидимого явиться ему разумно. «Не явлюсь тебе ради твоей юности, дабы ты не превознесся», – отвечал таинственный голос, сими хитрыми словами утверждая еще более затворника в его прелести. Когда же дал он обещание исполнять во всем волю искусителя, тогда явился он пред ним в виде Ангела, и поклонился ему обольщенный. «Теперь уже тебе не для чего молиться, ибо я стану за тебя возносить мольбы Богу, – сказал ему враг человеческий, – ты же только читай книги и подавай полезные советы приходящим к тебе». Поверил затворник, превознесшийся гордостью духовною и успокоенный тем, что за него молится Ангел, стал беседовать с приходящими из книг Св. Писания о пользе душевной, иногда и предсказывая будущее, ибо тот же дух лести предварял его о некоторых событиях, дабы укрепить его в своей неволе.
Горький пример того состояния, до которого может довести нас гордость духовная! И однако сколь многие из зараженных ею с улыбкою прочтут сии строки и с надменным состраданием к простоте писавшего. Ничто не льстит столько самолюбию человека, как внутреннее сознание его усовершенствования и духовного общения с миром невидимым, которое превозносит его над неудовлетворенными желаниями здешнего. Не так судили святые Божие человеки, достигавшие поистине откровений небесных. «Я земля в пепел», – говорит Авраам Богу. «Я недостоин нарещись Апостолом и первый из грешников!» – восклицает Апостол Павел, и когда у одного Палестинского аввы спрашивали, почему наиболее смиряются Святые, по мере своего усовершенствования, он отвечал: «Потому что они не смотрят на то, что оставляют позади себя, но на то лишь, что впереди них, и мелкая их правда кажется им ничтожною пред величием открывающейся им правды Божией».
Однажды затворник послал сказать Великому князю Изяславу: «Сегодня убит племянник твой Глеб Святославич в Заволоче; пошли скорее сына твоего Святополка на престол Новгорода», и чрез несколько дней точно пришла весть об убиении князя Глеба; посему и возросла слава затворника и все с большою верою притекали к нему за советами. Но вот что обличило наконец обольщенного пророка: Никита, зная наизусть все книги ветхозаветные и непрестанно состязаясь о них, не мог ничего привести во свидетельство из книг Нового Завета, Евангельских и Апостольских, в которых то, что было только образом в Ветхом Завете, сделалось самою основою ко спасению нашему. Смутилась братия Печерская о такой злой прелести, и собрались к затворнику все просиявшие тогда в пещерах и на кафедрах святительских: игумен Никон и будущий его преемник Иоанн, довершитель собора лавры; Исайя, Николай и Феоктист, бывшие потом епископами Ростова, Тмутаракани и Чернигова; прозорливые Матфей и Онисифор; два Григория – чудотворец и творец канонов; Пимен Постник и Агапит врач, Летописец Нестор и сам испытавший ту же прелесть Затворник Исаакий. Все они, почиющие ныне нетленными телесами в пещерах Киевских, тогда же еще живой собор праведников, осиявших своими добродетелями едва возникшую лавру, соединились молитвенно в келлии затворника и отогнали от него темного духа. И что же? Когда вывели его из затвора и стали расспрашивать о Священном Писании, исцеленный ими не умел отвечать ни слова, ибо все его мнимое знание было в нем действием прелести.
Опять страшный и назидательный пример, который, по несчастию, и доныне часто повторяется пред нами! Сколько таких людей, которые, по внешности ведя жизнь неукоризненную и, по внутреннему убеждению, следуя учению отцов своих, приемлют с уважением все книги Св. Писания, Ветхого и Нового Заветов и вместе с тем нерассудительно отвергают предания Святых отцов, сохранивших нам невредимо сие сокровище. Если же вникнуть глубже в мудрования человеческие сего мнимо очищенного верования, то в них откроется явное отступление и от истин, заключающихся в священных книгах обоих Заветов. Не молился ли Никита? не имел ли и он ведения? не предсказывал ли будущее? И все cиe не от чрезвычайной ли явности, и даже как будто бы с видимым смирением, ибо он думал предостеречь себя от лести диавольской и сам говорил назидательные слова приходящим. Одной лишь добродетели недоставало затворнику – послушания; он не послушался своего игумена и впал в сети вражеские. Вот как важно послушание заповедям церковным и как далеко может увлечь нарушение оных! «Послушание паче поста и молитвы», – говорили богодухвовенные Отцы, преемники Апостолов, а Господь сказал Апостолам: «Слушающий вас Меня слушает, и отвергающийся вас отвергается Меня и Отца,
Меня пославшего». Но прозревший затворник раскаялся и горькими слезами омыл свое заблуждение, как некогда Апостол Петр. Так ли изглаживают оное и те, которые подобно им падают, но не хотят восстать, ибо нет ничего тоньше и увлекательнее прелести духовной.
Очищенный молитвою Никита, сам был предназначен орудием спасения для других и по смерти Германа, епископа Новгородского, избран был на кафедру Софийскую, потому что в то время иноки Печерские, по святости своей жизни, преимущественно поставлялись на все святительские престолы просветившейся христианством Руси, и целый ряд таковых отшельников один за другим со славою правили делами церковными Новгорода. Святитель Никита имел утешение успокоить в своих пределах чудного пришельца Римского Антония, приплывшего к древней славянской столице, и сам прославился чудесами в тринадцатилетнее свое правление, оставив по себе благую память. Его молитвами испрошен был однажды дождь в губительную засуху, и в другой раз молитвенные слезы Пастыря угасили страшный пожар, свирепствовавший в Новгороде. В последний день января 1108 года отошел он от сей временной жизни в вечную, но оставил пастве сокровище мощей своих, которое открылось ей не ранее как чрез 450 лет и, что весьма замечательно, в самую смутную и тяжкую годину для Новагорода, когда после покорения Иоаннова все ужасы грозного его внука уже висели над народом, обреченным его гневу, и должны были пострадать сами пастыри вместе с народом.
Тогда явился опять, как бы живой, посреди смятений паствы древний ее блюститель в утешение скорбящих, дабы видели они, что не отступает от них благословение Божие. Некто царев муж благочестивый, которому поручено было ведение дел церковных Великого Новгорода, внимая накануне Пасхи чтению Деяний Апостольских в храме Святой Софии, поскорбел духом о небрежении, в каком находилась гробница Святителя Никиты и, по таинственному внушению, поусердствовал сделать на нее богатый покров. Это возбудило в нем и другое ревностное желание – дознать, сохранились ли внутри гроба кости Святителя? Но сколь велико было его утешение, корда, провертев скважину в каменной раке и опустив в нее свечу, он увидел все тело его, ни в одном из членов не подвергшееся тлению. Это случилось в 1551 году, еще во дни правления архиепископа Феодосия, и в таком положении оставалась каменная рака и при его преемнике Серапионе. А между тем православные, движимые тем же усердием, приходили ежедневно смотреть сквозь отверстие на нетленные останки их древнего Пастыря и пламенно желали их открытия.
Наконец, новый архиепископ Новгорода Пимен, подвигнутый усердием граждан, донес о чудном явлении мощей Святителя Никиты Царю Иоанну и митрополиту Макарию, который сам долгое время занимал кафедру Софийскую и, с их разрешения, приступлено было к открытию раки. Пимен приготовил прежде новое полное облачение на нетленное тело своего древнего предместника и, подняв каменную крышу, в присутствии всего собора духовнаго обрел усопшего совершенно целым. Все черты лица сохранились под воздухом, их покрывавшим; правая рука лежала на персях, и персты ее были сложены для благословенья, а левая была простерта. Сама одежда святительская, фелонь и омофор, не только не истлели, но могли служить чрез столько столетий опять для священнодействий преемников усопшего в Бозе Пастыря. Молитвенно облекли его в новые ризы, чтобы сохранить как святыню те, в коих был обретен и, подняв священное тело, поставили нa одpе посреди храма, где во все время всенощного бдения народ притекал к целебным мощам; они же сейчас явили силу свою, ибо до десяти человек, жен и мужей, сухих, слепых и расслабленных, получили здравие от прикосновения к нетленным останкам. Архиепископ поставил их потом с правой стороны главного алтаря Софийского, доколе не разширил придельной церкви Святых Богоотец Иоакима и Анны, где они прежде почивали, и тогда с честию перенес их на прежнее место. Впоследствии подвергся он гневу царскому, посреди страшного разоренья всего Великого Новагорода, и не более счастлив был его преемник Леонид, избранный и сокрушенный тем же Грозным Иоанном. Можно сказать, что в сию бурную эпоху Святитель Никита, как будто бы сам на себя принял радение о своей пастве, когда живые его преемники бедствовали на кафедре Софийской, и только загробное пасение стада было действенно и неприкосновенно.
Какой чудный для Новгорода был этот век, Антониев, Варлаамов и Святителей, подобных Никите, которым он положил начало. Исключая ближайшего его преемника, Иоанна, первого архиепископа, мужа, впрочем, весьма знаменитого и памятного для Церкви, целый ряд прославленных угодников Божиих восседал на кафедре Софийской во все течение двенадцатого столетия. Святитель Нифонт наследовал Иоанну и 26 лет был примирителем князей русских в их междоусобных бранях и защитником прав церковных. Преемник его Аркадий, также святой, был первым из новгородских, а не Печерских иноков, удостоен родной кафедры Софийской. Место его заступил другой Иоанн, величайший из святителей новгородских, который всегда пишется на иконах вместе с Никитою по сторонам Спаса, как ближайшие охранители Новгорода. По его молитве совершилось знамение от иконы Богоматери и спасен был город от осады Суздальской. Чудное житие его более других напечатлелось в сердцах новгородских, а нетленное его тело почивает в соборе Софийском, будучи столь же твердым ему оплотом, как и тело Святителя Никиты. Когда же после двадцатилетнего правления отошел в вечность, он оставил достойного по себе преемника, брата Григория, причтенного также к лику Святых, который почивает в соборе под мощами своего великого брата Иоанна. Столь яркими чертами просиял весь XII век в церковной летописи Великого Новгорода.
Накануне дня, посвященного памяти обретения мощей святительских (30 апреля) уже началось предпразднство торжественною всенощною в соборе Софийском. Сколько раз ни проезжал я до того времени чрез Новгород, никогда не случалось мне присутствовать на каком-либо богослужении в Святой Софии, и потому с особенным желанием поспешил я в восьмивековой храм сей для праздничной всенощной. Вслед за ходом архиерейским взошел я в Корсунские врата, которые затворились за нами, и с невыразимою радостию увидел себя внезапно посреди величия наших церковных обрядов и древнейшей святыни нашей. Пастырь с жезлом в руках, окруженный своим клиром, идущий от Корсунских врат во глубину алтаря Софийского и потом опять исходящий из него, уже во славе церковной, на литию в паперть Корсунскую, – все это сильно действовало на воображение и располагало к молитве. Утешительно было слышать между именами Апостолов и Вселенских Учителей, призываемых в предстательство Церкви, имена собственно новгородских угодников, почиющих в самом соборе или в окрестных обителях: Святителей Никиты, Нифонта, Иоанна, Феоктиста, Моисея, Евфимия, Ионы, Серапиона и Благоверных князей Владимира и матери его Анны, Мстислава, нареченного Георгием, двух братьев – Феодора и Александра Невского – и преподобных отцов: Антония Римлянина, Варлаама Хутынского, Александра Свирского, Михаила Клопского, Саввы Вишерского, Ефрема Перекопского, Арсения Новгородского, Иакова Боровичского и прочих новгородских чудотворцев, которые, казалось, были так близки и доступны призываюшим их. Чувство благоговения умножалось пением божественных гимнов при той мысли, что уже восемь столетий оглашают они священные своды сего храма, устоявшего в буре стольких переворотов человеческих. Самое освещение его древних хоросов и паникадил, возжженных пред местными иконами Спаса, Успения и Святой Софии, возбуждало в сердце неизъяснимое чувствою Кое-где из-за мрачных столбов таинственно мелькала какая-либо одинокая лампада от дальней иконы или от открытой раки мощей, которые, друг против друга, с обеих сторон поражали взоры стоявшего посреди храма. Сквозь широкие скважины Корсунских врат, уже не плотно смыкающихся от ветхости, веял ветер во всю длину собора, колебля огни лампад, и вечерний свет угасающего дня сливался с внутренним освещением векового храма.
Еще умилительнее было то время священнодействия, когда епископ со всем своим клиром вышел для величания усопшего Святителя уже не на средину великой церкви, но в малый придел Святых Иоакима и Анны, к самому его гробу, и, окадив кругом все святилище, прочел над его нетленным ликом слова евангельские о Благом Пастыре. Из алтаря Софийского можно было в глубокой тишине наслаждаться сим великолепным зрелищем и слышать каждое слово гимнов и молитв. Когда же пред окончанием всенощной певчие возгласили с высоты хоров «славу в вышних Богу», это ангельское славословие глубоко потрясло душу под сению Святой Софии. А другой победный гимн, Взбранной Воеводе, напомнил времена Оскольда и Дира, отселе исшедших во мрак язычества и возвратившихся на родину уже со светом веры Христовой.
На следующее утро раздался звук не вечевого, но СоФийского колокола, и дрогнули сердца новгородские, по выражению нашего славного историографа. Народ устремился с Торговой и Софийской стороны на площадь Кремлевскую и наполнил ее, как бы во дни славы Великого Новгорода. Многочисленное духовенство сорока городских церквей и четырнадцати окрестных обителей, одно уцелевшее от прежнего величия древней столицы славянской, стеклось в Святую Софию, как некогда по зову великих Святителей, Иоаннов и Евфимиев. И действительно, здесь звал его мощным гласом своей святыни старейший из всех Владык новгородских, Святитель Никита, готовый опять восстать посреди своей паствы. Встрепенулся, ожил опять старый Новгород в лице своего духовного собора, просиял золотом его облачений, прикрывших обычное его убожество. Он, который всегда представляется мимоидущему по его пустырям мертвым полем с рассеянными на нем белыми остовами храмов, вдруг проявил в себе новую жизнь: что казалось остовом – закипело жизнию, как будто сбылось над ним чудное видение Пророка Иезекииля, и глас Господа Адонаи пробудил давно усопших, и собор многий, великий стал на ногах своих, устремился в Святую Софию и исполнил ее прежнею славою!
О, как трогательна и высока была эта минута, когда пред началом лигургии епископ со всем своим клиром, облаченный сам в семисотлетние ризы Святителя Никиты, в которых был он обретен, подошел к его раке и, склонившись к Святым мощам, чтобы поднять их соборно, возгласил в лицо усопшему: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Bсе прослезились, и вот, пред глазами всех по сему мощному зову, проникающему гробы, совершилось нечто, напоминавшее восстание Лазаря – «и изыде умерый, обвитый по рукам и по ногам пеленами, и лице его обвязано было платком» (Ин. 11:44). Из глубины раки, руками архимандритов, стал подыматься усопший Святитель, облеченный в священные ризы, с лицом, покрытым пеленою, и так был он положен на верхнюю крышу своей древней раки для хода кругом церкви. Молитвенники, стекшиеся отовсюду для сего зрелища, в священном ужасе пали на колени, когда при пении гимнов и свете светильников в дыме фимиама понесли над их головами из придела Богоотцев чрез весь собор во врата Корсунские нетленно почившего, воздвигшегося опять между ними, чтобы осенить собою паству и свой Великий Новгород!
Много высокого видел я на священных торжествах православной родины, но ничего подобного не видел. Это шествие семисотлетнего усопшего кругом собора и стремление к нему живых было чрезвычайно поразительно. Само поприще благоприятствовало величию зрелища: Святая София и зубчатий Кремль вокруг, со своими обвалившимися башнями. Я вышел южными вратами собора на Софийскую площадь, исполненную народом, при гуле всех колоколов Новгорода, и вот, из-под арки Архиепископских палат стало показываться шествие. Вслед за хоругвями потянулся бесконечный ряд клириков со свечами в руках, потом диаконы и священники с кадилами и древними иконами собора, наконец, под багряною сению с богатым покровом священное тело Святителя Никиты, высоко поддерживаемое десятью архимандритами, игуменами и строителями обителей новгородских. Во главе шел викарный епископ Новгорода, и убогая его одежда привлекала общее внимание посреди роскоши облачений, ибо сия одежда принадлежала Святителю Никите, 190 лет была с ним под землею и уже 300 лет сохраняется в ризнице Софийской, ничем не поврежденная. Самый покрой ее свидетельствовал о ее древности, ибо это не нынешний сакос архиерейский, царская утварь, которая от патриархов цареградских перешла постепенно ко всем епископам, но простая священническая фелонь, коричневого штофа с зелеными окраинами и поверх нее белый омофор – собственно отличие епископского сана – с темными крестами.
Против южных дверей собора остановилось шествие для краткой литии. Толпы народа, пользуясь сим мгновением, устремились к мощам, чтобы по древнему православному обычаю пройти под ними, как бы под благословение самого Святителя. Движение было так сильно, что заколебалась верхняя сень и настоятели обителей, державшие доску раки, на коей лежали св. мощи, с трудом могли удержать свою священную ношу. Хотели остановить стремление народа к святыне, но благочестивый епископ Леонид, хотя сам более других страдал от напора толпы, приказал всех допускать, чтобы никто не лишился утешения духовного. Это был Новгород XIV века во всей своей славе и многолюдстве, а пять его концов как будто сошлись еще раз к своему Софийскому центру. Тронулось шествие и опять остановилось во главе храма, против алтаря, и еще однажды у северных дверей, где прочтено было Евангелие о Благом Пастыре, олицетворенном в лике усопшего, ибо во все время хода совершался молебен Святителю Никите. При чтении Евангелия могла, наконец, подойти под сень мощей сама виновница торжества, графиня Анна Чесменская, которая устроила для них великолепную раку и доставила всему Новгороду утешение видеть опять Святителя вне гроба и участвовать в торжестве. С уважением расступился народ, чтобы дать ей место, и приятно было видеть такое изъявление благодарности народной.
Корсунскими вратами внесли в собор сокровище мощей и поставили их в алтаре, на Горнем месте, где столько раз председательствовал епископ Никита. Сквозь тройное окно солнце яркими лучами осветило почиющего под драгоценными покровами Святителя. Шесть священников, диаконов и клириков, стали по сторонам его на священной страже. Началось богослужение, и когда священнодействовавший вступил торжественно со всем своим клиром в алтарь и стал для слушания Апостола и Евангелия на Горнем месте подле своего усопшего предместника, умилительно было смотреть на это зрелище и в сию высокую минуту окинуть взором сверху донизу весь алтарь Софийский. В самом верху Господь Славы, носимый на Херувимах и поклоняемый небесными Силами; несколько пониже Господь Иисусь Христос, в образе вечного Архиерея с Пречистою своею Материю и Предтечею по сторонам его и с ликами Праотцев, Пророков, Апостолов и Святителей, ему молящихся. Еще ниже, позади престола, нетленный Святитель Никита на своем Горнем месте и вокруг него освященный собор служителей Церкви, от епископа и архимандритов до дьяконов и клириков, в тех же самых облачениях, в каких написаны были над ними уже прославленные члены торжествующей Церкви. И кто же первенствует между ними, как бы еще сам принадлежащий воинствующей Церкви? Это ты, Святитель Никита, в одно и то же время присутствующий в обеих видимо и соединяющей их нетленными своими мощами! О какая утешительная близость мира горнего к дольнему!
По окончании литургии мощи Святителя подняты были с таким же торжеством с Горнего места и сквозь царские врата отнесены в Артельную церковь Богоотец Иоакима и Анны, где уже на месте прежней убогой раки стояла новая, изваянная искусным художником с ликом усопшего на ее крышке и с изображением его подвигов по обеим сторонам. В нее опустили нетленное тело, и епископ возгласил особенную молитву угоднику Божию, призывая покровительство его и благословение на всю паству новгородскую, вверенную его заступлению. Так окончилось торжество духовное. Гостеприимная трапеза ожидала всех священнослужителей, высших и низших, все духовенство Новгорода и окрестных обителей и всех почетных гостей в обширных палатах Архиепископских, где уже давно не бывало такого многолюдного собрания.
На следующее утро другое торжество представилось взорам, в том же соборе Софийском и вокруг древнего Кремля Новгородского по случаю праздника Преполовения. Опять епископ совершил литургию в соборе и вышел крестным ходом на Иордань к Волхову, предшествуемый хоругвями и крестами и всею древнею святынею Новгорода. Подвиглась и чудотворная икона Знамения, неотступная от осеняемого ею народа во всех празднествах церковных. Mенее торжествен был ход нежели предыдущий, но так же много говорил сердцу, особенно когда мимо моста, усеянного народом, под навесом разбитых стен Кремля стал спускаться к бурному Волхову, покрытому судами, и все духовенство при веянии хоругвей обступило Иopдань. Она была устроена против древних Водяных ворот, которыми обыкновенно выходили на воду, ныне закладенных; над ними еще сохранилась древняя, весьма замечательная икона Происхождение Честных Древ и Всемилостивого Спаса с изображением Евангелия, которое читается обыкновенно при освящении вод. Внизу представлена весьма хорошею византийскою кистию купель Овчая в Иерусалиме с чающими вокруг нее движения воды при явлении Ангела, а над купелью самые Ангелы, высоко воздвизающие Крест для возмущения воды. Какая глубокая и вместе богословская мысль, что таинственною причиною целебности сей купели было то же животворящее знамение Креста, которое долженствовало спасти мир. Святители Новгородские стоят по обеим сторонам Ангела, как имеющие повторять над водами его предобразовательное действие, а поверх их сам Виновник исцелений, Всемилостивый Спас, окруженный молитвенными ликами своей Пречистой Матери, Предтечи и Святых, содействующих на небесах молитвам, воссылаемым от земли. И эта чудная икона не только совершенно забыта и неизвестна, но даже вскоре сотрется, если не обратят на нее внимания, потому что она писана на стене, которой камни уже осыпаются. Так постепенно исчезают у нас священные памятники древности церковной!
Утешительно было слышать при погружении Честного Креста в воды Волхова и при гуле всех колоколов Софийских праздничный тропарь: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое». Еще умилительнее был тропарь Преполовения, который так много говорит сердцу: «Преполовившуся празднику жаждущую мою душу благочестия напой водами, яко всем, Спасе, возопил еси: жаждай да грядет ко Мне и да пиет. Источниче жизни нашея, Христе Боже, Слава Тебе».
Воздвизальный Крест, которым осенял епископ, был один из древнейших собора Софийского, с частицами Животворящего Древа и многих мощей; Владыки Новгородские всегда употребляли его во дни своего служения. От Иордани крестный ход потянулся к северу, кругом Кремлевской стены, огибающей собор, и остановился для литии, против часовни Святителя Николая, сооруженной над древними вратами Владимирскими. Далее он взошел в новый сад, насаженный по крепостному валу и рву. Живописно для глаз было видеть его движение между деревьев, по излучистым дорожкам и все пространство сада кругом стены, наполненное толпами усердствующего народа. Нельзя было идти кругом всего Кремля, ибо стены местами угрожают падением и нет вокруг них дороги, но там, где кончился сад около большой дороги, крестный ход взошел опять во врата Кремлевские, противоположные тем, из коих выходят к Волхову, и на площади против собора совершилась опять лития. Народ с усердием бросался под икону Знамения, и Святитель торжественно проводил ее опять до часовни Чудотворного Креста, на Волховской мост, который был искони свидетелем событий церковных и гражданских Великого Новгорода. Так окончилось для меня торжество Софийское, в течение трех дней потрясавшее душу мою величием воспоминаний.