Изображение характера Семитов и Иафетитов в связи с характером их религии, которое делает Грау⁷⁷

Какое значение придает Грау особенностям расы для образования характера ее, это особенно ясно видно из его взгляда на происхождение монотеизма народа еврейского. Соглашаясь в сущности с М. Мюллером и Рöнтшем в том, что израильский монотеизм произошел через Божественное Откровение, сообщенное Аврааму, Грау далее говорит, что если остановиться на одном этом, чисто супранатуральном воззрении, то вопрос вовсе не будет решен научно, как и при пантеистическом Ренановом воззрении на него. В воззрении супранатуральном нет ответа на вопрос: почему же именно Аврааму дано Божественное Откровение? Почему Израиль избран из всех народов земли? Нельзя же допустить, чтобы Бог по произволу от вечности предопределил все народы к политеизму и только одному мужу и одному народу предназначено иметь веру в единого истинного Бога. Такое одностороннее супранатуральное воззрение, с одной стороны, несогласно с понятием о свободе воли человека, с другой стороны, оно делает невозможным научно-историческое рассмотрение вопроса. Истина находится в середине между двумя крайностями: между „религиозными инстинктами“, которыми все религиозное развитие объясняется чисто естественным путем, и супранатуральным детерминизмом, который рассматривает ход истории механически. Нужно предположить в Аврааме, в Израиле какое-нибудь свойство, послужившее мотивом для Божественного избрания их, потому что избрание Божие есть не детерминистический акт Божественного всемогущества и необходимости, но акт Божественного милосердия и благости, в котором и через который не уничтожается человеческая свобода. Бог избирает Израильский народ, как жених невесту, и такой выбор не уничтожает свободы невесты, не бывает без основания и по произволу. Само Священное Писание далеко от указанного супранатурального воззрения. Иначе зачем бы оно стало придавать такой вес происхождению Израиля от Сима? Какое бы значение, далее, имело Ноево благословение Сима? Нельзя же и его представлять себе, как нечто чисто супранатуральное, как не имеющее никакого отношения к характеру Сима и его потомства.

Установив точку зрения на значение характера расы для религиозного развития ее, Грау изображает и общий характер трех рас и характер их религии. Так как Хамиты стоят у него особняком, а характер Семитов и Иафетитов изображается у него, как и у Ренана, вместе, так сказать, параллельно·, то и мы последуем за ним в изображении этих последних рас, а о Хамитах скажем после. Так как, далее, Грау в своей характеристике Семитов и Иафетитов слишком много заимствует у Ренана, то мы, во избежание повторений, по возможности не будем говорить о том, что сказано было у Ренана и что нами уже изложено.

Назвав вопрос об отношении Семитов и Иафетитов одним из интереснейших вопросов нашего времени, Грау определяет это отношение, как отношение противоположности. У Иафетитов, по его мнению, процветают науки, искусства, социальная и государственная жизнь, торговля, промышленность, одним словом все ветви светской культуры, так что Иафетиты в настоящее время почти одни на всей земле держат знамя прогресса всего человеческого рода. Все это есть выражение той основной черты их духа, что они преимущественно обращены к миру, склонны исследовать, познавать и обнимать разнообразие жизни природы и творчески воспроизводить его в созданиях искусства, – есть выражение богатства, широты и разнообразия способностей и сил их духа. Совсем иной вид представляют Семиты: они не отличались ни в одной из отраслей светской культуры, они совсем не способны к пластическому искусству, и религиозные запрещения в этом случае гармонировали с их природной наклонностью.

У Арабов пластика запрещена законом потому, что, по их мнению, человек не имеет права подражать Богу в творчестве, а у Евреев – для предостережения от политеизма. У Семитов нет ни драмы, ни эпоса, потому что у них нет объективности, которая требуется для этих родов поэзии; а для эпоса, кроме того, у них не достает и содержания, ибо у них нет мифологии, их история есть история священная, в которую человеческая фантазия не вольна вносить свои вымыслы; даже в лирике, поэзии по преимуществу субъективной, гармонирующей с субъективизмом Семитов, они превзошли Иафетитов только там, где она соприкасается с религией и нравственностью, напр., в псалмах. Науки для науки Семиты не знают по своей субъективности; наука у них служит религии; принцип и цель, начало и конец всякой мудрости есть страх Божий; мудрость состоит не в знании, а в благочестии; Семит не спрашивает о ближайшей причине явления, а все относит к Богу: гром, напр., для него есть голос Божий; если Семит не понимает известного явления, то в непостижимости его он видит тем большее доказательство премудрости Божией и не стыдится признаться в своем незнании. Вместо философии у Семитов религия. У Семитов нет даже и богословия в смысле науки, а только откровение, которое принадлежит уму не человеческому, а Божественному и, которое потому самому нельзя изменять и усовершенствовать. У Семитов нет гражданской истории, а только священная: пророчество и история у них сливаются. Также и при образовании государства главным деятелем является у них религия: упадок ее сопровождается падением государства, усиление ее воздвигает его. Арабы в этом случае составляют совершенную противоположность Римлянам: у последних религия служила целям государства, а у первых государство подчинялось религии. Одним словом, у Семитов все служит религии. Они во всем ниже Иафетитов и только в одном превосходят их – в религии. От чего это происходит?

Семит отличается субъективизмом, живостью и горячностью чувства, энергической стремительностью, напряженностью всех внутренних способностей и упрямым, неотступным преследованием предположенной цели. Куда же и к чему направлено его стремление, куда он летит своими желаниями, в чем он хочет успокоить и удовлетворить свое страстное чувство? В противоположность Арийцу, который сначала обращается к миру и потом уже от мира переходит к Богу, Семит своим сердцем сначала направляется к Богу и от Него к миру. Семит по преимуществу есть Я и менее природа и потому он стремится сначала не к безличной природе, а к бесконечному Я. Семит слишком субъективен, чтобы его мог удовлетворить великий объект – мир; он чувствует успокоение только в одном объекте, который в тоже время есть и субъект, – в Боге, существе абсолютном и самодовольном. К Семитам и особенно к Иудеям хорошо идут слова блаженного Августина: „Боже, Ты создал нас для Себя, и наше сердце не найдет покоя, пока оно не успокоится в Тебе“. Один Израильтянин неподражаемо высказал это томление духа по Богу в псалме Пс.41:2–3,6. Им же образом желает елень на источники водные: сице желает душа моя к Тебе Боже. Возжада душа моя к Богу крепкому, живому. Вскую прискорбна еси душе моя: и Вскую смущаеши мя; уповай на Бога. А успокоение в Боге хорошо выражено в псалме Пс.22:1–2. Господь пасет мя и ничто же мя лишит. На месте злачне, тамо всели мя: на воде покойне воспита мя. У Семита преобладает сердце, чувство, любовь, поэтому он обращается к бесконечному субъекту, который не только может отвечать на его любовь, но и наполнять покоем его сердце, чего не могут сделать субъекты ограниченные – люди; у него есть ревность по Богу (Рим.10:2). У Арийца, напротив, преобладает ум, фантазия; он хочет не чувствовать, а действовать, и избирает объектом своих действий и понятий прежде всего мир. У Арийца преимуществует миросознание, у Семита – богосознание. Удивительные явления природы того возбуждают к исследованию их, а в этом пробуждают благоговение перед Творцом их; красота мира влечет Арийца наслаждаться ею, а Семиту она напоминает о величии Божьем и возбуждает желание созерцать его и наслаждаться им. У Семита чем слабее миросозерцание, тем живее и энергичнее богосознание; напротив, Ариец, вследствие преобладания миросознания перед богосознанием, постоянно находится в опасности смешать тварь с Творцом. Арийцы чувствуют свое родство с миром не только в науке и искусстве, но даже и в религии: их религии суть религии натуралистические. Семит, напротив, живо чувствует свою возвышенность над миром и сходство с Богом. Так как Семит возвышается над миром видимым, то он есть человек веры, которая относится к невидимому. Семит не сомневается в бытии Божества и уверен в нем, как в своем собственном бытии. Он считает за позор ничего не знать о Боге и о вещах Божественных. По его представлению только глупые люди могут отвергать бытие Божие, или сомневаться в нем, или доказывать его. У Арийцев, напротив, доказывают бытие Божие, или сомневаются в нем самые мудрые – философы. Место свойственных Арийцам научного знания и эстетического созерцания у Семитов занимает пророчество, которое, насколько оно обращено к Богу и вообще к миру невидимому, отличается не только от дискурсивного, но и от обыкновенного интуитивного познания, имеющего своим предметом видимый мир. И дискурсивное, и обыкновенное интуитивное познание относятся к интеллектуальной области, пророчество же к нравственной. Между тем как Арийцы со своим познанием и искусством живут в мире без Бога, пророчество есть знание и жизнь в Боге, в общении с Ним. Так как Семит преимущественно и прежде всего обращен к премирному, бесконечному Богу, а Бесконечный может быть только один, то поэтому весь характер Семитов запечатлен единством, однообразием. Правда, и Ариец в конечном ищет Бесконечного, но он хочет обнять Его умом, знанием, для Арийских философов Бог представляется идеей, абстракцией, а не живым, личным существом; место нравственных факторов в религии у Арийцев заступают интеллектуальные (ум, познание, философия) и эстетические (фантазия, искусство). Семит, напротив, стремится обнять Бога чувством, любовью; отношение его к Богу нравственное, а не интеллектуальное; для Семита Бог прежде всего свят, и потому отношение его к Богу свято, религия его чиста, нравственна, свята. Так как коренное отношение человека к Богу есть отношение веры, любви, преданности, а не познания, то Бог и открылся тем, которые веровали в Него, любили Его, отдались Ему сердцем, т. е. Семитам. Но он оставался скрыт от тех, которые старались только познать Его, т. е. от Арийцев, к которым особенно идут слова апостола Павла, что они оставались в мире без Бога, что они были άθεοι έν τώ χόσμω (Еф.2:12). Если бы Греки были в десять раз гениальнее, то может быть вместо одного у них было бы десять Фидиев, десять Гомеров, десять Эсхилов, Аристотелей и Платонов, но сами собой они все-таки не дошли бы до монотеизма. Они доходили бы до познания о Боге, как об абсолютной идее, о единой, первой причине всего, но их Бог не был бы личным Я, любовью, правдой, святостью. Вообще они доходили бы до пантеизма, но не до монотеизма. Истинная религия первоначально находится у Семитов, а не у Арийцев, потому что она есть дар Божий, а не произведение самого человека. Так как самое существенное свойство этого дара есть его святость и потом уже истинность, то он сообщается не знающим, а нравственно чистым. Так как, далее, истинная религия есть дар Божий, то, по самому свойству дара, она дается не тем, которые способны сами, своими силами достигнуть до нее, а тем, которые способны принять ее сердцем, с любовью и верой. Она дана бедным духом потому, что они желают ее. Всеми этими свойствами, необходимыми для получения Божественного дара, отличаются Семиты.

Иудейский народ представляется в Ветхом Завете женой Бога; и, действительно, его, как и все Семитические народы, можно назвать женственным, восприимчивым. Напротив, Арийцы по их активной и творческой природе отличаются характером мужским. Как женщина создана не для науки, искусства и государственной жизни, так этого не должно требовать и от Семитов; но зато как женщина живет для мужа и отдается ему до самопожертвования, так Семит вполне предается Богу, и его назначение заключается в религии. Монотеизм – основная черта и женщины, и Семита. Женщина менее склонна к полигамии, нежели мужчина. Муж, кроме жены, имеет другие задачи жизни и другие радости, а истинная жена живет только для мужа. Как у женщины, так и у Семита нет способности к абстракции и философии: они люди сердца и любви. У Семитов всего яснее выражается это в их языке – языке не абстрактного знания и ума, а конкретного чувства и сердца. Множество гортанных букв между прочим указывает на силу и стремительность вырывающегося из самой глубины груди чувства⁷⁸. Как у женщины с неспособностью к абстракции соединяется субъективизм, вследствие которого она смотрит на мир не an sich, a по отношению к себе или по отношению к любимому человеку, так и Семит рассматривает мир только по отношению к самому себе или к Богу. Во всем, в началах и конечных целях мира, он видит только выражение мыслей Божьих. Семит не склонен к войне, но в мести, в аффекте чрезвычайно храбр и за религию готов перенести все; такова же и женщина. Как у женщин, так и у Семитов в устройстве черепа и чертах лица меньше разнообразия, нежели у мужчин и Арийцев.

Такую параллель между мужчиной и Арийцем, женщиной и Семитом Грау проводит для того, чтобы нагляднее представить различное отношение Семитов и Арийцев к Богу и миру и разрешить вопрос, почему истинная религия происходит от Семитов. Приведем точные слова его: „если мы представим, говорит Грау, семитическую и арийскую группы народов в виде двух дев, из которых Бог должен избрать одну для союза с собой в святой любви, то, конечно, арийская дева может хвалиться многими преимуществами, которых не имеет семитическая дева. Она может сослаться на украшения и сокровища, которые она приобрела через свое господство над миром, на богатство фантазии, проявившееся во всех искусствах, на мудрость и глубокие познания во всех вещах мира. Как мужественная дева, она может даже, в сознании своей силы, найти довольство и цель жизни в самой себе. Ничего этого нет у другой девы. Она стоит перед той, как нищая, бедная и не украшенная перед королевой. Но она имеет одно, чего недостает той, – это сердце, полное неизгладимого стремления к Богу и Спасителю ее души, к Создателю ее жизни, – сердце, полное неисчерпаемой любви, которая не спрашивает ни о небе, ни о земле, если только она обладает Богом, и которая допускает погубить тело и душу, лишь бы дух имел часть с Ним. Одно имеет некрасивая дева – это смиренную веру, в силу которой она сама по себе желает быть ничто, но все имеет только в другом, при которой она не находит никакого удовлетворения в мире и потому прилепляется единственно к Богу, ни мало не сомневается в Боге, но совершенно на Него полагается. Живо предносится нам, говорит Грау, образ такой девы в Божией Матери, которая ничего не имеет, кроме смиренной веры чистой и целомудренной души, когда она говорит ангелу-благовестнику: „се раба Господня: буди мне по глаголу твоему.“ (Лк.1:38)⁷⁹.

Результатом такого различия между характерами Семитов и Иафетитов, по мысли Грау, нужно признать различие в истинности, долговечности и вообще важности религий той и другой расы. Кроме одной части Индийцев, все известные арийские народы приняли семитические религии – христианство и ислам. Собственные религии Арийцев оказались несостоятельными. Греческая и римская религия не пережили Рима и Греции, хотя эти государства существовали не очень долго. Часть Индийцев, не принявшая ислама и придерживающаяся своей собственной религии, всего более показывает ничтожность религий, возникших в лоне Иафетитской расы: в буддизме индийская религия дошла до атеизма, т. е. до самоуничтожения, а в брамаизме она из политеизма перешла в пантеизм. Про все вообще самородные Иафетитские религии можно сказать, что развивающаяся цивилизация и, особенно, философия поглощали их. Напротив, семитические религии – иудейство, ислам и, особенно, христианство живут до сих пор и их вполне можно назвать религиями мировыми.

Обрисовав характеры Семитов и Иафетитов и отношение характеров к религии тех и других, Грау старается исторически проследить развитие ее у них, ставя это развитие в связь с их характерами. Посмотрим сначала, как Грау рассуждает о развитии религии у Семитов, а потом у Иафетитов.

Соглашаясь с М. Мюллером в том, что религией в семье Ноя был энотеизм, Грау в тоже время добавляет, что если остаться при этом абстрактном понимании религии, то нельзя будет объяснить, каким образом из одного и того же энотеизма произошли столь противоположные религии, как монотеизм и политеизм. По его мнению, М. Мюллер не объясняет различие энотеизма Иафетитов, из которого произошел политеизм, от первоначальной семитической религии, из которой образовался монотеизм Авраама через посредство данного ему Божественного откровения. Между тем, призвание Авраама совершилось не без отношения к первоначальной семитической религии, которая заключала в себе истину и была не похожа на иафетитскую и хамитическую религию. В общем у всех трех рас энотеизме религия Семитов очень много отличалась от религии Хамитов и Иафетитов. Отличие это, по мнению Грау, состояло в том, что Семиты удержали понятие о премирности и святости Бога, которое, как основное понятие Ветхого Завета, было свойственно первоначальной семитической религии, хотя и не в такой развитой форме, в какой оно является в позднейшем монотеизме. По взгляду Семитов, жизнь всемогущего и вечного Бога отделена от жизни мира, а отнюдь не смешивается с ней. Впрочем, этим не исключается промыслительное отношение Бога к миру и человеку, которому Бог открывается в слове. Те, которые удержали такое понятие о Боге, сознавали, что они находятся в жизненном общении с Богом через исполнение Его заповедей и молитву. Так как Ной, благословляя Сима, называет Бога его Иеговой, т. е. Богом домостроительства спасения человеков, Который должен был некогда избрать из семени Симова Израиля, то нужно думать, что у Семитов с самого начала было и оставалось предание о Божественном откровении отличном от естественного откровения. Так как Иегова есть Бог только Сима, то нельзя думать вместе с М. Мюллером и Рöнтшем, что Авраам был избран вообще из всего языческого мира, а не из одних Семитов, иначе Иегова назывался бы Богом Израиля, а не Сима.

Как содержание сверхъестественного откровения не измышлено человеком, а объективно сообщено Божеством, так это же должно сказать и о Божественном имени. В отличие от остальных людей Семиты сознавали, что они не сами изобрели или создали имя Божие, но получили его от Бога. От этой объективной силы, означенной в этом имени, они считали себя зависимыми и определяемыми в вере и деятельности; поэтому-то они назывались „сынами имени,“ т. е. такими людьми, жизнь которых определена откровением премирного Бога.

Но раз отделившись от Хамитов и Иафетитов в религиозном отношении и победив искушение, которое представлял натурализм, особенно хамитический, Семиты еще не создали своего характера, а только положили начало его образования. Характер именно образуется через победы над искушениями. Он не есть естественная необходимость, а определяется нравственными решениями. Его нельзя представлять готовым, законченным сразу и потому неизменным, как инстинкт; скорее он есть нечто изменяющееся, он может быть сломлен при новых искушениях. Этим объясняется то, что очень многие семитические племена позже подчинились хамитической культуре и потеряли свой характер. – Даже избранный Богом народ Израильский получил твердость и устойчивость своего народного характера только с вавилонского плена, хотя основы этого характера образовались от времен Сима. Тому, что Семиты сохранили в своем религиозно-нравственном характере, чистого, отделившись от Хамитов с самого начала, грозила постоянная опасность от соприкосновения с этими после последними в позднейшее время. Действительно, Израильтяне не раз забывали истинного Бога под влиянием Хананеян. Когда опасность от языческого влияния была велика, тогда Бог для сохранения истинной веры воздвигал пророков. Для этой же цели был призван в более ранее время и Авраам, и на него нужно смотреть как на всех вообще пророков. Сначала Семиты, отделившись от Хамитов и Иафетитов, все веровали в истинного Бога, но по мере того как они размножались, они далеко не все оставались поклонниками истинного Бога. Правда, кроме племени Фары, оно сохранялось еще в племени Мельхиседека (если священное писание называет его царем, то предполагается, что он был родоначальником племени), однако можно сказать, что древне-семитическая религия без особенной Божественной помощи не устояла бы в борьбе против соблазнов со всех сторон облегавшего ее язычества, особенно хамитического. И это нужно сказать о времени не Авраама только, но и Моисея и Илии. Религия Сима связана с непрерывным откровением Божьим, которое совершается через пророков, избираемых не из Хамитов и не из Иафетитов, а из Семитов. Вся священная история состоит из ряда связанных между собой избраний. Так, из потомков Авраама избраны Сифиты, из них Ной, из потомков Ноя Семиты, из Семитов Авраам, из Авраамитов Исаак, из двух сыновей Исаака Израиль, из потомков Израиля два колена – Иудино и Вениаминово, между тем как остальные десять колен впали в язычество, подобно многим другим семитическим народам. Только уже послепленный народ иудейский обнаруживает характер, который не изменялся потом в существенных чертах, несмотря на то, что Иудеи со времена Иисуса Христа были отринуты Богом и вскоре были рассеяны по разным странам мира. Это долгое развитие, эти многократные избрания Божьи показывают, что Бог не делает насилия человеческой природе своим путеводительством, не препятствует народному характеру развиваться естественным образом; иначе не потребовалось бы столь продолжительное время для того, чтобы Еврейский народ сделать способным выполнить то великое назначение, для которого он был избран в народ Божий.

Впрочем, отделение семитических племен от народа, который Бог вел к особому назначению, не всегда соединялось с уничтожением сообщенных им некогда особенных Божественных средств, не совсем искореняло воспитанный народный характер. Бог, предоставляя народам идти своими путями, не отнимает сообщенных им даров; этими дарами они пользуются различно: одни тотчас же утрачивают их, другие пользуются ими очень долго. Эти последние народы можно сравнить с блудным сыном, который хотя не имеет отцовского благословения и не может пользоваться дарами отца вечно, но полученное уже наследство может сохранять более или менее продолжительное время. Некоторые семитические племена от смешения с Хамитами теряли свой религиозно-нравственный и вообще расовый характер, но этого нельзя сказать о многочисленных семитических племенах, известных под общим именем Арабов, которые произошли частью от ближайших потомков Сима, частью от Авраама. Вероятно, древне-семитические Арабы сохраняли первоначальную чистую семитическую религию, почему к ним и переселились Измаильские Арабы, которые своим Авраамовским монотеизмом поддержали истинные понятия о Боге тех Арабов; через это древне-семитическое наследие умножилось новым даром, или, лучше сказать, семитический монотеизм получил новые силы. Потому-то, хотя хамитическое языческое влияние, шедшее из Южной Аравии, Вавилона и Египта, и изменило в частностях семитический характер Арабов, но, вообще говоря, арабизм остался победителем над хамитизмом. Родство Арабов с Авраамом и Израилем подтверждается именами Божьими. Арабское Имя Бога Allah, как и еврейское Elohim, кажется, происходит от еврейского Eloah. Поэтому можно сказать, что Арабы получили откровение Бога – Elohim и сохранили его, хотя не в совершенной чистоте, но, по крайней мере, в более важных чертах; а народ Израильский в дополнение к откровению Бога, как Elohim, т. е. к откровению, которое сначала получили все потомки Ноя, получил откровение Бога Иеговы (Iehovah), т. е. откровение особенное, которым он один только и пользовался.

Что касается до спорного в науке вопроса о том, был ли у Арабов до Мохаммеда политеизм или монотеизм, то Грау высказывается за последний. Классическому по этому вопросу замечанию Геродота, что Арабы имеют два Божества: Оротала, соответствующего греческому Дионису, и Алилату, соответствующую богине Урании, Грау не придает большого значения: потому что, говорит он, оно, если даже и признать его верным, относилось, вероятно, только к Арабам, жившим при берегах Средиземного моря, которых только и посетил Геродот и которые подчинились хамитическому влиянию. – Кроме того, Грау делает другое предположение, именно, что Геродот не понял культа Арабов. Подобно тому как другие языческие писатели по ошибке богослужение в Иерусалимском храме считали культом осла. Может быть слово Алилата, как имя женского рода, означало отвлеченное понятие Божества, каковое понятие у Евреев выражалось формой множественного числа (Элогим). Оротал же, или Уротал, по объяснению Моверса, значит огонь Божий, а по мнению Креля, это имя должно читать: Нуротал, что значит Нур-Аллах, т. е. свет Божий. Геродот, слыша эти имена, мог не понять их значения и подумал, что одно из них – Оротал, означало Бога, а другое Алилата, как имя женского рода, было именем богини.

О почитании же Арабами камней, идолов, звезд и других предметов, которое породило у них множество местных культов, Грау думает, что оно имело у Арабов такое же значение, какое у православных и католиков имеет почитание святых и изображений их; т. е. Арабы считали священные предметы посредниками между ними и Богом и через почитание их они предполагали лучше угодить Богу.

Грау приводит и положительные доказательства в пользу того, что большинство Арабов до Мохаммеда были монотеистами. Он ссылается на свидетельства арабских историков о том, что большая часть арабов до Мохаммеда были монотеистами и что отпадение от религии Авраама приписывалось влиянию демона. Арабский писатель Шахри-Стани говорит, что Арабы до-исламского периода распадались в религии на несколько классов: одни отрицали Творца, воскресение и возвращение человека к Богу, приписывая происхождение жизни самой природе и смерть действию времени; другие, хотя веровали в Творца, но отрицали воскресение и возвращение человека к Богу; иные веровали в переселение душ; но большая часть веровала в единого Творца и в возвращение человека к Богу, принося при этом жертвы и совершая религиозные церемонии в честь идолов, как посредников между людьми и Богом. Извращения религии, имевшие место у некоторых арабских племен, Грау приписывает влиянию Хамитов.

Новое доказательство существования у Арабов монотеизма до Мохаммеда Грау находит в том, что проповедь Мохаммеда о едином Боге, Боге Авраама, была бы не мыслима, если бы Арабы были политеистами и если бы они давно забыли о сродстве своей религии с религией Авраама. Точно так же как не мыслима была бы проповедь пророка Илии о Иегове, если бы не было наперед откровения при Синае. Возникновение ислама указывает на то, что Арабы, несмотря на развращающее влияние язычества, довольно твердо держались древнего предания о едином Боге.

Сохранив в большей или меньшей чистоте семитическую религию, Арабы сохранили, также в противоположность другим Семитам, совершенно подчинившимся влиянию Хамитов, и свой племенной тип и характер. В исламе они получили новые силы и одним ударом завоевали все области, в которых некогда семитизм не устоял против хамитизма. В заключение Грау говорит, что арабский монотеизм, принявший форму ислама, будет еще долго силен в мире, потому что история Арабов утверждается на благословении Сима и Авраама.

Обращаемся к изложению мнения Грау о религии Иафетитов. Вот сущность этого мнения. Хотя религия всех язычников есть натурализм, обоготворение природы, но в ней есть глубокие различие. Иафетиты отделились от Хамитов и не приняли их культуры не из-за одной только любви к свободе и независимости, которая так им свойственна, но и по голосу совести, который удержал их от безнравственности, составляющей отличительную черту хамитических религий. Характеристическими свойствами Иафетитов нужно признать их чувство стыдливости и целомудрия. Хотя эти добродетели сохранились во всей чистоте только у Германцев и древних Римлян, но уже то, что они были у этих двух народов, доказывает, что первоначально они составляли общее наследие всех Иафетитов. Греки и Кельты потеряли их, вероятно, через влияние Хамитов, а позднейшие Римляне через подражание Грекам и Кельтам. Представление о Божестве у Иафетитов было возвышеннее, нежели у Хамитов. Они представляли себе Божество в чистом голубом небе, в светилах его, в грозе, в буре, ломающей деревья, в тихом веянии ветерка, производящем таинственный шелест листьев. С представлением о чистом светлом небе, как о Божестве, связывалось понятие о том, что Божество возвышается над животной и человеческой жизнью и вообще над всем земным.

Прежде развития мифологии, зародыши которой находились уже у первоначального Иафетитского народа до разделения его на племена, Иафетиты знали только одно всеобъемлющее Божество. Это Djaus, Jupiter, Zeus, это небо – отец. Об этом первоначальном Божестве Иафетиты имели слишком возвышенное представление, чтобы они могли приписать ему жену, детей или что-нибудь подобное. Хотя мы нигде в преданиях Иафетитских народов не находим прямо такого представления о Божестве в чистом виде, и Божество является в них существом ограниченным и понятие о Нем – затемненным мифологическими баснями, но даже в самой мифологии можно найти указания на то, что упомянутое чистое представление о Боге первоначально существовало.

О Зевсе древнейших времен у Греков было представление, как о первоначальном, всеобъемлющем и высочайшем Божестве, как об отце богов и людей, как о великом существе, которое было, есть и будет. Частные черты такого представления о Боге, которое сначала было общее всем Иафетитам, долго удерживались и после, у поэтов, и к ним примкнуло потом развившееся философское учение с монотеистическим характером. У Эсхила, напр., говорится о Зевсе, что Зевс есть земля, воздух, небо, он есть все то, что есть и над всем возвышается. Таким образом, первоначальной религией Иафетитов, как и Семитов, был энотеизм.

Но чем же отличались первоначальные религии Иафетитов от религии Семитов? Тем, отвечает Грау, что Божество Иафетитам не представлялось так отрешенно от мира, как Семитам, они не удовольствовались, как последние, невидимым Богом и Его святым именем. У них Бог и природа начинают сливаться в энотеизме: уже здесь утрачивается представление о святости и премирности Бога, хотя еще долго удерживается воспоминание о Его единстве. Иафетиты были язычниками и тогда, когда почитали единого Djaus, потому что это было небо, природа, в так как природа разнообразна, то от энотеизма до политеизма оставался только один шаг. Оставив премирного святого Бога Семитов, Иафетиты обратились к миру. Они хотели созерцать Бога в природе и, особенно, в небе и дали Ему имена природы, а это в период мифологического развития значило обоготворять природу. Обоготворение же природы на низших ступенях развития человека производит мифологию и политеизм.

Хотя Иафетиты обратили свое религиозное созерцание на ту сторону природы, которая возбуждает в человеке чувство благоговения к высочайшему Существу, но они слишком живо чувствовали разнообразие природы и к ней самой обращали свое чувство благоговения. Небо в своем блаженном покое, с которым оно, кажется, ниспускается на суетливую землю; солнце, это возвышенное существо, представляющееся всевидящим глазом-Гелиосом; гроза с ее ужасами и благотворными действиями; буря с ее непреоборимой силой; тихая, таинственная, исполненная неги лунная ночь и проч., – все это поражало Иафетитов. Сначала они во всех этих возвышенных явлениях природы видели только проявления единого всеобъемлющего Бога. Призывали ли они Варуну, или Агни, или Зевса, они молились единому Богу. Но скоро чувство разнообразия должно было подавить представление о едином Боге. Они скоро стали замечать взаимное противодействие и борьбу в явлениях природы, перед которыми они благоговели. Напр., гроза не должна ли была представляться им соперником ясного голубого неба? Не носит ли она в себе самого возвышенного и живого образа борьбы? Борющиеся силы и явления в живом воображении Иафетитов стали являться, как различные боги. – С другой стороны, представление о причине и следствии, которое возникало при взгляде на последовательность явлений природы, должно было напомнить Иафетитам об отношении отца и сына, рождающего и рождаемого. Они замечали, что ясная погода рождает грозу, и вот в Ведах бог грозы – Индра, является сыном Djaus’a. С понятием о рождении неразрывно понятие о браке, союзе двух существ. Сначала это понятие переносится на богов образно и сохраняет поэтическую целомудренность и чистоту образа, – так, по мифологическому представлению Арийцев, дождящее небо обнимает землю, а земля хочет с ним соединиться, зачинает и рождает траву и плоды, – но потом образы становятся все более и более реальными и теряют в значительной степени прежнюю возвышенность и чистоту. Зевс делается героем любовных историй. Это заметно уже в Додоновском культе Зевса, т. е. в очень раннее время. Такому раннему упадку чистоты религиозных представлений Греков много способствовало влияние на Греков Финикиян и Египтян.

Впрочем Иафетиты, при обоготворении природы, не всегда остаются политеистами. Достигнув ступени философского развития, они путем рефлексии доходят до понятия о едином Боге. Но это понятие, как и первоначальное представление их о единстве Божества, есть чисто языческое, совершенно отличное от понятия о едином Боге Семитов, В этом Иафетическом понятии о Божестве последнее совпадает с природой, рассматриваемой как одно целое. Хотя это понятие о Боге и освобождено от мифологической оболочки, однако оно есть только пантеизм, который, в сущности, точно так же исключает понятие о святости Божества, как и языческий политеизм.