По разрушенному пути…
20 сентября 2020 года отошёл ко Господу отец Василий Стойков, заслуженный протоиерей, профессор, первый проректор Санкт-Петербургской духовной академии.
Я записывала беседу с отцом Василием для альманаха «Линтула».
…Меня встретил милый, трогательный старичок, но когда он начал говорить, я поняла, что стою у подножия настоящей скалы мудрости и веры.
И мне приходилось всё время сдерживать сердечный порыв, перекреститься на батюшку как на иконку и бухнуться ему в ножки.
Отец Василий стал священником в те годы, когда уже тысячи священнослужителей были подвергнуты репрессиям, замучены по лагерям, расстреляны. Он не побоялся вступить и идти по разрушенному пути!
***
Есть батюшки, которые на путь священства ступали, когда это был Крестный Путь. Посреди гонений, озлобленности, безудержной антирелигиозной пропаганды и всеобщего страха перед репрессиями, доносами… Какая нужна была смелость и вера, чтобы в это время стать священником, открыто исповедовать Слово Божие, чтобы пойти дорогой, которую совсем недавно освятили своей кровью Новомученики…
Я встретилась с заслуженным протоиереем Василием Стойковым, настоятелем храма святителя Иоанна Милостивого в Отрадном, чтобы спросить, как можно было решиться на этот Путь?
Отец Василий при жизни Сталина закончил сначала Духовную семинарию в Одессе, потом Ленинградскую Духовную Академию, в которой учился вместе с отцом Василием Лесняком и будущим митрополитом Иоанном (Снычевым).
Свое служение Богу он начал, будучи мальчиком, в храме святителя Иоанна Милостивого[1], в родном селе Ольшанка, Кировоградской области, когда бушевала Великая Отечественная война.
Я попросила батюшку рассказать об этом времени.
— Как вы знаете, в 30-е годы ХХ века храмы разрушали, и у нас тоже храм был разрушен, и в нем устроен кинотеатр. А когда началась война, и к нам в сентябре 1941 года пришли немцы, храм открыли, прислали священника. И священник пригласил меня служить с ним в качестве пономаря. Службы у нас совершались по воскресным и праздничным дням. Мне это было интересно. Тем более семья наша религиозная — отец в свое время был послушником на Афоне, но в 1914 году, когда началась Первая Мировая война, его отозвали на Родину; мама тоже происходила из религиозной семьи, и сама была очень набожная. У нас всегда был полный угол святых икон, всегда горела лампадка перед ними.
В селе был склад для макулатуры, куда сносили все ненужные книги. А я, по детской любознательности, решил посмотреть, что там есть. И нашел я Святое Евангелие, которое было напечатано на славянском и на русском языках. У нас в доме было Евангелие на славянском, но я его не понимал еще. А на русском прочитал эту Книгу с огромным интересом!
У нас храм открыли, а в других селах храма не было, так люди и из других мест приходили к нам в Ольшанку на службы. Старушки заходили к маме, и я читал им Евангелие на русском языке. Им тоже очень интересно было.
Кроме того, дома сохранилась еще книга Евангельские чтения на каждый воскресный день и толкования святителя Софрония Врачанского, болгарского деятеля XVIII века, который составил эти краткие поучения. Ее я читал на болгарском языке. Болгарский язык XVIII века был ближе к русскому, не такой как теперь.
Таким образом я приобщался к церковной жизни. Служил пономарем я не долгое время, но это был первый опыт церковного служения.
— Когда я писала статью про отца Василия Лесняка, меня мучил вопрос: в этот момент, когда только что были расстреляны и замучены тысячи священников, как можно было решиться встать на их место?
— Да, время действительно было страшное, но дело в том, что во время войны отношение государства к Церкви смягчилось, и Сталин повернулся к ней. За время гонений у нас осталось всего четыре архиерея! Сталин их вызвал к себе, и начались переговоры. Послевоенное время было уже более благоприятным для нас. После тех ужасных репрессий, которые совершались, наступило ослабление Сталинского режима по отношению к Церкви и церковным деятелям. Собственно с этого времени, со встречи архиереев со Сталиным, началось возобновление церковной жизни. Лично мы не пережили гонений. Которые были прежде, до войны, те да… А мы решились на это дело, потому что открыли Духовные школы — это было в сталинское время сделано…
— А вы помните тот момент, когда приняли решение стать священником. Как родители отреагировали?
— Родители были только рады. Они же — люди верующие.
— Они, наверное, боялись за вас?
— Нет, нисколько не боялись. В то время уже не страшно было. Раз открыли Духовные школы, значит можно учиться.
— Но ведь в любой момент их могли закрыть, могли с новой силой начаться репрессии…
— Конечно, все могло быть. Мы тогда не думали о том, закроют или нет. Мы радовались, что можно учиться…
В 1947 году я принял решение, а в 1948 году поступил в Одесскую Духовную семинарию. Меня приняли сразу на второй курс. Так что я за три года окончил обучение, несмотря на то, что был не из взрослых. В семинарию принимали тех, кто уже войну прошел, и более старшие были. Их принимали на первый курс, а меня сразу на второй…
То были трудные годы, время неурожая, голод. Мы жили на карточки. По ним в семинарии нам выдавали хлеб. Обычная буханка хлеба весила, наверное, килограмма три, потому что была какая-то водянистая и оттого тяжелая. Ее можно было за один раз съесть, а нужно было разделить на шесть дней… Помню, большую радость, когда карточки отменили и на столах появился хлеб. Его резали кусками, и он лежал на тарелках. Это было что-то необыкновенное! Просто замечательный праздник!
Приходилось, конечно, и подрабатывать. В то время дома еще были на дровяном отоплении, для того, чтобы немножко подзаработать, мы с товарищами пилили и кололи дрова. Я получал стипендию, но ее нужно было уделять, сестра училась, надо было ей тоже помочь.
Это было трудное время, но благодатное…
— В академические годы стало легче?
— Да, конечно! Это уж 1951 год был, когда я окончил Одесскую семинарию. Приехали мы в Ленинград, пять студентов, на приемные экзамены. Некоторых приняли на заочный сектор, меня — на стационар. Здесь все было, слава Богу. И условия очень хорошие…
— В академии вы учились вместе с отцом Василием Лесняком и будущим митрополитом Иоанном (Снычевым)?
— Да, учились мы вместе и с отцом Василием, и с иеромонахом Иоанном, и с отцом Михаилом Сечейко, который сменил отца Василия, стал настоятелем Спасо-Парголовского храма. Тоже недавно скончался… А митрополита Иоанна уже нет двадцать лет, как и протоиерея Василия.
— Расскажите, какими вы были студентами? Как вы общались?
— Мы-то были еще миряне, а наши братья — отец Анатолий Мороз, который приехал поступать с отцом Василием был уже в сане диакона, отец Василий — священник, отец Михаил тоже в сане священника, — не дистанцировались они от нас. Воспринимали нас как своих друзей, товарищей. Жили мы дружно.
Будучи студентом, отец Василий, помимо учебы служил в Парголово на приходе, а я приезжал к нему.
Та дружба продолжалась всю жизнь. Дружили семьями. Когда случались торжественные моменты, праздники — справляли вместе. Очень дружно жили.
На тот момент было не так много священников, всего пятнадцать храмов действовало. И мы конечно все знали друг друга. А с кем учились в академии, самые близкие отношения поддерживали.
Когда был День Ангела или другие праздники: Рождество, Пасха — собирались все вместе, чтобы побеседовать, поделиться своими впечатлениями о том, как и что происходит в жизни каждого из нас. Дети наши тоже вместе росли. С отцом Василием и с матушкой Еленой ездили в Петергоф, на фонтанах бывали, в других местах вместе проводили время.
— А каким был будущий митрополит Иоанн?
— Он уже был в сане иеромонаха. И очень хорошее, серьезное оказывал влияние на нас, студентов, и на прихожан академического храма. Они обращались к нему, и как к монаху, и как к человеку авторитетному.
Мы были в близких отношениях с ним, но он жил, хоть и в общежитии, но уединенно. Отдельно ото всех. Поэтому возможности общения с ним было меньше — только на лекциях и в храме во время богослужений.
Но отношения были очень хорошими. И потом, когда он стал митрополитом, а я в это время был ректором, мы часто общались с ним, иногда спорили по некоторым вопросам, но поскольку он — авторитетный человек, владыка, приходилось подчиняться (смеется).
— Батюшка, вы говорите, что не застали репрессий. А время хрущевской «оттепели»?
— Да! При Хрущеве был очень сильный пресс. Это мы почувствовали. Эта, так называемая, «оттепель» оказалась для нас лютой зимой. Снова разрушались храмы, началось преследование священников.
Было совсем мало абитуриентов, которые могли поступать в духовные школы. Потому что, когда узнавали о том, что молодой человек хочет поступить в семинарию, то творили всяческие препятствия — в армию призывали, грозили заключением в тюрьму.
В это время я был преподавателем, я знаю, что некоторые, даже не некоторые, а большинство людей, окончивших нашу Академию или Семинарию, не могли получить назначение на приход — требовалась справка от уполномоченного по делам русской православной Церкви. Если регистрацию не получил, то не можешь служить на приходе. Архиерей говорит: «Что я могу сделать? Назначу тебя на приход, но если уполномоченный регистрации не даст, то вот и все…» И священники вынуждены были идти на светскую работу, не смотря на то, что четыре года в Семинарии учились, а потом еще четыре года в Академии. Восемь лет, можно сказать, насмарку. Нигде нельзя было устроиться… Для нас это было весьма чувствительное время. При Сталине уже более мягко стали относиться к Церкви. Считали обскурантами, людьми второго или третьего сорта, но при Хрущеве этот пресс мы почувствовали значительно сильнее.
— Столько лет в Советском Союзе действовала мощная антирелигиозная пропаганда, конечно, она не могла не повлиять на людей. Ощущалось противостояние с обществом? Непонимание, неприятие?
— Особенно не ощущалось. У нас разная судьба была. Отец Василий (Лесняк — М. М.) после окончания Духовной академии сразу пошел на приход. Конечно, там, на приходе, он больше соприкасался с мирянами и с властью. Пресс со стороны государства на священников, которые служили на приходе был сильнее. А Духовная академия находилась в каком-то оазисе.
Как раз в разгар хрущевской компании по закрытию храмов, в 1963 году митрополитом у нас был владыка Никодим (Ротов) — очень известный церковный деятель, который своим авторитетом защитил духовную академию. Вопрос тогда стоял о закрытии духовных школ.
Чтобы спасти академию, Владика Никодим организовал факультет для афро-азиатской молодежи, который потом стал факультетом иностранных студентов. Первоначально учащиеся приезжали из Эфиопии, из Кении, из других Африканских стран. Кроме того митрополит устраивал в академии всевозможные приемы, конференции, в том числе, и собеседования с иностранными делегациями. Приемы впечатляли. Владыка приглашал на них уполномоченного по делам Русской Православной Церкви, и тот видел, что Церковь осуществляет очень полезную для Государства деятельность. Благодаря тем усилиям, которые предпринимал владыка Никодим, академия устояла.
Да, при Хрущеве снова храмы закрывались, разрушались, духовенство всячески притеснялось. Особенно, как мы знаем, в Белоруссии. Там первым секретарем был Машеров[2]. При нем особенный пресс был, и атеизм процветал…
— Вы сказали, что находясь в академии, не так ощущалось противостояние. А как ваша семья пережила это время, им было тяжело? Им пришлось столкнуться с враждебностью общества?
— Да, на семью давление все эти годы было сильное. Особенно тяжело пришлось старшему сыну, он сначала был очень успешным учеником, хорошо учился. Потом его начали принуждать вступать в пионеры. Мы не разрешили. Пришлось ему смиряться с одиночеством. Как-то пришла учительница, и я постарался ей объяснить, что нельзя ребенка лишать общества друзей…
На матушку тоже было давление. Ей говорили, что она должна воспитывать своих детей по-современному. А она ответила: «Как это по-современному? Что, я буду молиться, а их выставлять за дверь? Они — дети священника, и должны знать, как нужно молиться, как в храм ходить, как должно себя вести на богослужении…»
В статье[3] нашего автора Дмитрия Леонтьева есть такие слова: «…в природе химические вещества в чистом виде практически не существуют. Редкое исключение — алмазы “чистой воды”… Но какие жуткие, невообразимые условия необходимы для их появления! Вот так же и среди людей: элементов разной степени чистоты много, а настоящих алмазов — единицы».
Я вспоминала этот образ, когда разговаривала с отцом Василием Стойковым — потрясающим человеком нашего времени, крепким как алмаз и многогранным —блистательный ум, скромность, духовная сила, строгость и доброта.
Да, чтобы закалиться, пришлось многое претерпеть и превозмочь, восстанавливая разрушенный путь…
(Беседу записала Мария Мельникова)
Протоиерей Василий Стойков. Из автобиографии
Вехи
Василий Иванович Стойков родился 22 апреля 1929 года в селе Ольшанка, Ольшанского района, Одесской (ныне Кировоградской) области.
В Ольшанской средней школе учился в 1936–1941 годах, затем в 1944–1946 годах.
Окончил Роскошенскую ветеринарную школу (1946–1947) и получил специальность младшего ветфельдшера.
В 1947–1948 годах работал в Ольшанской райветлечебнице.
В 1948 году поступил в Одесскую Духовную семинарию, которую окончил в 1951 году по первому разряду.
С 1951 по 1955 год учился в Ленинградской Духовной академии, окончив ее со степенью кандидата богословия за диссертацию на тему «Юрий Иванович Венелин и его значение в деле национального возрождения болгар».
В 1953 году вступил в брак.
В 1955 году рукоположен в сан диакона и в сан священника.
По окончании Академии оставлен профессорским стипендиатом (ассистентом) с одновременным назначением на должность преподавателя по истории славянских Церквей. В последующее время преподавал так же другие предметы в Семинарии и в Академии.
В 1956 году присвоено звание доцента.
В 1975 году — профессора.
В 1996 году — заслуженного профессора.
Кроме преподавания участвовал в административной деятельности:
В 1973–1976 годах — секретарь Ученого Совета.
С 1976 по 1982 год — инспектор (проректор по воспитательной работе).
В 1990–1992 годах — проректор по учебной работе.
В 1992–1996 годах — ректор.
В 1996–2009 годах — проректор по учебной работе.
С 2009 года назначен первым проректором с поручением участвовать в заседаниях Воспитательского совещания.
По поручению Отдела внешних церковных связей участвовал в различных местных и международных конференциях, а также в двусторонних межконфессиональных собеседованиях. Был членом редколлегии ежегодника «Богословские труды», членом Богословской Комиссии, членом Комиссии по подготовке празднования Тысячелетия Крещения Руси. В 1990 году был членом Поместного Собора Русской Православной Церкви.
Не прерывая преподавательской деятельности, служил настоятелем в Князь-Владимирском соборе в Ленинграде (1983–1987). В 1995–1997 годах в качестве настоятеля трудился на восстановлении храма Успения Пресвятой Богородицы и приходской деятельности в с. Лезье Кировского района Ленинградской области. С 1997 года являюсь настоятелем храма святителя Иоанна Милостивого в городе Отрадное того же района.
В настоящее время продолжаю читать лекции по предмету «Христианская этика и аскетика».
Имею церковные награды. В 1962 году возведен в сан протоиерея, в 1976 году награжден крестом с украшениями. В 1976 году — митрой.
Награжден такими церковными орденами:
Святого равноапостольного великого князя Владимира II степени (1977), святого Климента Охридского (Болгарская Церковь), орденом Святого Гроба Господня (Иерусалимская Церковь, 1981) святителя Софрония Врачанского II степени (Болгарская Церковь, 1989), преподобного Сергия Радонежского II степени (1996), святителя Макария, митрополита Московского (2009).
Цитаты
Родители крестили меня и мою сестру тайно, так как в то время крестить в церкви было запрещено. Мама называла имя тайно крестившего нас священника — Мефодий.
***
Перед утренней и вечерней молитвой мама зажигала лампадку. А по праздникам лампадка теплилась весь день.
***
Время прожитое в Ольшанке, естественно, оставило неизгладимые впечатления. С этим периодом жизни связаны многие приятные и горькие воспоминания, но для этого требуется отдельное повествование.
А сейчас, пожалуй, уместно упомянуть об одном значительном для меня факте, который придал моей связи с Ольшанкой новую и весьма существенную окраску. Работая в 1955 году над кандидатской диссертацией, я обнаружил в библиотеке книгу священника Владимира Лобачевского «Летописи села Ольшанка», в которой автор говорит о переселении моих предков из Болгарии в наши края, об образовании в Ольшанке поселения, о том, что болгары из Ольшанки в составе кавалерийского полка участвовали во взятии Очакова и Измаила и о прочих, неведомых ранее, событиях из жизни моих предков. Для меня это было неожиданным и приятным откровением, усилившим мою привязанность к родному селу.
Соединяет меня с Ольшанкой и духовные узы, для которых время и расстояние не являются помехой. Это связано с почитанием святителя Иоанна Милостивого. Знакомясь с церковной жизнью в Ленинградской области, я узнал, что в городе Отрадное в XIX веке в честь Иоанна Милостивого был построен храм, который подвергся разрушению во время ожесточенных боев на «Невском Пяточке». В начале 1990-ых годов группа верующих стала хлопотать о создании приходской общины. Памятую об ольшанском храме, в котором был пономарем, решил помочь инициаторам в этом благородном деле. Благодаря общим усилиям, летом 1997 года начались регулярно совершаться богослужения во временно предоставленном помещении. Когда общине был передан бывший Дом Культуры, его приспособили для богослужебных целей. С 1999 года службы стали совершаться в нем. Была возведена колокольня, и храм стал определенной доминантой в городе.
Несколько лет тому назад для ольшанской церкви мною был составлен акафист Иоанну Милостивому, а для отрадненского храма другой акафист, который одобрен богослужебной комиссией Санкт-Петербургской Епархии для богослужебного употребления.
***
…Отвлекаясь от древних времен и направляясь к более близкому времени, считаю нужным сказать нечто о ближайших «предках». К сожалению, по отцовской линии сохранилось мало сведений. Мой отец осиротел в раннем детстве и находился на попечении своего двоюродного брата, Адама, который жил в деревне Добрая, и у которого было много своих детей. О родителях отец не рассказывал.
Относительно предков по материнской линии дело обстоит несколько лучше. В детстве я встречался с дедушкой Саввой Григорьевичем Костюком и бабушкой Феодорой. А мама рассказывала об их жизни в деревне Корытня.
Дедушка был трудолюбивым и опытным садоводом. Вместе с детьми он посадил и вырастил большой сад, который довелось мне видеть во время войны. Познакомившись с этим замечательным садом, я был восхищен множеством разнообразных сортов яблонь, груш, слив, абрикосов и других плодовых деревьев.
Местоположение сада соответствовало названию деревни, так как было похоже на корыто, посреди которого протекал ручей.
После «раскулачивания», неведомо за что, дедушке пришлось оставить и дом, и сад. Старик купил небольшую хату в Ольшанке напротив первого дома моих родителей. Некоторое время дедушка работал садовником в парке, расположенном в церковной ограде, но вскоре умер и был похоронен на старом кладбище. А бабушка переехала к младшей своей дочери, Вере, и через несколько лет перешла в иной мир.
В начале 30-ых годов на старом кладбище еще росли деревья, возвышались надгробные памятники из местного гранита. На дедушкиной могиле сначала был деревянный крест, потом небольшая металлическая табличка. Но когда я приезжал последний раз в Ольшанку, от могилы дедушки, как и от многих других могил, не осталось и следа. И, может быть, сказанное здесь о нем явится единственным памятником. Конечно, имена Саввы и Феодоры я всегда поминаю об упокоении.
***
Первого дома родителей не помню. Он находился на самой низкой части улицы, на берегу Синюхи, недалеко от ручья, впадающего в реку. В начале 30-ых годов во время небывалого наводнения дом был снесен внезапно нахлынувшим потоком воды, который унес с собой сарай, корову, всю живность и все имущество. Родители смогли спасти только своих детей: меня и мою сестру Нелю. После того как вода пошла на убыль, удалось из толстого слоя нанесенного ила откопать некоторые вещи…
Нас приютили соседи, а через некоторое время сельсовет продал родителям дом, который пустовал после «раскулачивания» и ссылки его хозяев.
Со вторым домом связаны воспоминания о трудах и заботах моих родителей. Отец работал трактористом-комбайнером. С весны до поздней осени он трудился на колхозных полях, а после окончания страды, под открытым небом, в любую погоду занимался ремонтом сельхозтехники. На ремонтных работах он подорвал свое здоровье и смог работать только сторожем.
Мама трудилась в колхозе. Она и соседка впрягали своих коров в арбу и возили снопы, солому, сено и другое. От этих коров, обращенных в рабочий скот, нужно было сдавать молоко на молокозавод, откармливать теленка для обязательной сдачи государству «по контракту». Приходилось выполнять и другие сезонные работы. На «трудодни» прожить было невозможно. Поэтому существенным подспорьем было приусадебное хозяйство. Только впоследствии я понял, каким тяжким трудом доставался моим родителям хлеб насущный. Но мы — дети ни в чем не испытывали недостатка.
***
Не могу не сказать хотя бы несколько слов о Синюхе, этой водной артерии, вдоль которой на несколько километров протянулось наше село. Летом и зимой женщины приходили на реку, чтобы «прать» белье и все, что требовало стирки. Здесь же замачивали снопы конопли, а когда она доходила до нужной кондиции, ее вынимали и сушили. Потом на особом простом приспособлении выбивали костру, чесали, пряли, ткали полотно, которое несколько раз стирали и отбеливали на солнце. Если внимательно проследить весь процесс от посева семян до конечного продукта, то можно убедиться, что требуется очень много времени, труда и искусства для применения испытанной веками дедовской технологии производства материала столь необходимого в быту.
Для детей Синюха была излюбленным местом отдыха. Здесь мы купались и ловили рыбу. Часто вместе со сверстниками, по пояс в воде, короткой удочкой прямо у своих ног я ловил бубырей (пескарей). Позже занимался и более серьезной рыбной ловлей на верховую и донную удочки.
Воспоминания о Синюхе у меня связаны также с событием, которое едва не стало трагическим. Однажды, в половодье, я провалился под лед. Быстрое течение готово было подхватить меня. Я цеплялся за лед, он крошился.
Я стал кричать, еще громче кричала напуганная моя сестра. Благо, недалеко от места происшествия саком ловил рыбу сосед, Тимоха (Тимофей), который бросился на помощь и, с трудом и большим риском для себя, вытащил меня из бурного потока. Как не упомянуть об этом? Если бы рядом не оказался добрый человек, если бы он не спас меня, не состоялось бы и нынешнего разговора с Вами.
***
Неожиданно нагрянувшая война и оккупация коренным образом изменила привычное течение жизни. В начале войны все взрослое население почти круглосуточно копало противотанковые рвы по правому берегу Синюхи. Последовало так же распоряжение копать окопы в усадьбах. Мне пришлось выкопать в огороде длинную траншею в рост человека и замаскировать ее, но этот труд оказался напрасным.
Началась эвакуация. На машинах уезжали семьи местных начальников. Некоторые уезжали на телегах, но вскоре возвращались, потому что вражеские войска наступали стремительно и не с той стороны, как предполагалось.
Оккупационные власти бесцеремонно обращались с людьми, как с рабами, гоняли на разные работы и жестоко расправлялись с теми, кто пытался оказывать сопротивление. Немцы строили грейдерную дорогу, используя принудительный труд. Однажды ночью была испорчена грейдерная установка. Подозрения пали на партизан. Говорили, что кто-то из своих донес о том, что партизаны скрываются в небольшом лесочке у деревни Осички. Они были схвачены и повешены на площади недалеко от церкви. Их тела не снимали с виселицы для устрашения жителей.
Тогда же был замучен до смерти Коля, который был старше меня на два года. Его обвинили в пособничестве партизанам. Похоронили его на юго-западной части старого кладбища. Родителей его оставили в живых, но они жили в постоянном страхе, не с кем не общаясь, в доме близ моста через Синюху.
В какой-то день появились слухи о том, что немцы увезли всех евреев и расстреляли их в неизвестном месте. Об этом не говорили вслух, не допытывались, действительно ли это произошло. Но с тех пор никто не видел евреев, пропавших в Ольшанке. Как больше я не видел Яшу, с которым учился в пятом классе и сидел за одной партой.
Из ссылки возвратилась «раскулаченная» семья, которой ранее принадлежал дом, проданный моим родителям сельсоветом. Глава семьи умер в ссылке, приехала только его жена с сыновьями. Они потребовали возвращения своего дома, предоставив нам небольшую хату.
Рядом с ней, посреди небольшой усадьбы расположился уникальный колодец, который является неисчерпаемым источником студеной и вкусной воды.
Во время войны мама занималась домашним хозяйством. Отец не имел постоянной работы. Мне пришлось пасти коров, чтобы помочь родителям как-то сводить концы с концами. Потом мой крестный, Василий Иванович Бойко, взял меня в подмастерья в столярную мастерскую МТС, где он трудился. Он научил меня работать на строгальном, долбежном и фрезерном станках, что впоследствии, в период восстановления народного хозяйства, дало возможность участвовать в ремонте деревянных конструкций комбайнов.
Во время войны и после нее приходилось совершать дальние путешествия для сбора вишен в деревню Вивсянык за восемнадцать километров от Ольшанки. Для этого избирался подходящий (погожий) день. Нужно было ранним утром, еще затемно отправляться через деревню Осичку, где переходили Синюху вброд и, достигнув цели похода, немедля вдвоем с мамой приступать к сбору ягод. Полагалось сначала собрать три ведра для хозяев, а потом для себя столько же. На это уходил весь день. Два ведра мама несла на коромысле, а мне поручалось разделить одно ведро на две ноши, чтобы облегчить нагрузку на руки.
Для преодоления пути из Ольшанки требовалось не менее трех часов, а обратный путь занимал не менее четырех часов, так как требовались остановки для отдыха. Ходили, конечно, босиком. Возвращались поздно вечером усталые, но довольные тем, что удался первый этап заготовки на зиму. Предстояло как можно скорее ягоды перебрать и отобрать для вареников, для варенья с косточками и без косточек, для сушки.
***
Первые годы после войны тоже оказались трудными. Засуха и неурожай не давали возможности сделать даже самые минимальные запасы продуктов.
Продуктовые карточки только отчасти могли удовлетворить потребности семьи. Поэтому приходилось ограничивать себя в еде, жить впроголодь, практически голодать, хотя вместо этого слова употребляли другое — «недоедать»!
Но постепенно жизнь стала налаживаться. Большое трудолюбие и небывалый энтузиазм помогали восстанавливать то, что было порушено или уничтожено во время оккупации. Обидно только, что долгое время власти относились к нам, претерпевшим многие лишения, как к людям виноватым в том, что жили на оккупированных территориях.
Все поведанное Вам, вошло, так сказать, в плоть и кровь и стало неотъемлемой, органичной частью моей жизни. Полагаю, что мой рассказ несколько оживит сухие факты «Автобиографии»…
Завершая свой рассказ, должен еще сказать, что благоприятные обстоятельства моей жизни наполняют меня чувством благодарности к людям, которые, несмотря на мои недостатки, по-доброму относились ко мне. Что же касается обстоятельств неблагоприятных, то и за них я благодарен Богу, потому что посредством их научился с терпением переносить жизненные испытания.
Желаю всем помощи Божией, крепкого здоровья и благоуспешных трудов, доставляющих удовлетворение и радость от ощущения исполненного долга.
[1] Неисповедимы пути Господни!
[2] Первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии с 1965 года. Петр Машеров погиб 4 октября 1980 года в автомобильной катастрофе на трассе Москва — Минск у поворота на птицефабрику города Смолевичи: на пути его кортежа, неожиданно выехал автосамосвал, груженый картофелем.
[3] Дмитрий Леонтьев «Монастыри. История», VI книга альманаха «Линтула», рубрика «Монастырская жизнь».
Комментировать