О том, как надо и как не надо воспитывать детей, написано столько, что можно предположить: эта тема исследована и раскрыта со всех сторон. Но почему-то очень часто папы и мамы, учителя и воспитатели не могут применить правильную теорию на практике. Нужно ли учить детей бороться со страстями? Да, и даже необходимо.
Урок 1.
Отчего так происходит? Ответ на этот вопрос известен. Взрослые оказываются бессильны тогда, когда кипарисы в душах детей успели уже вырасти и укорениться. Помните эту притчу аввы Дорофея, когда он сравнивал деревца кипариса со страстями и на этом примере пояснял принципы борьбы с ними. Выполоть молодую поросль легко, а вот вырвать руками из земли взрослое дерево невозможно. Гость наших ближайших уроков – монахиня Марфа (Валль), директор православной школы в Вифании с этими проблемами хорошо знакома, как знакома она и с православной аскетикой. Благодаря этим знаниям работа в школе выстраивается так, чтобы не допускать в душах воспитанниц бесконтрольного и безудержного роста кипарисовых аллей, то есть страстей. О том, как сестрам Гефсиманской обители удается это делать – причем в условиях повышенной сложности, поскольку события происходят на Святой Земле и учатся в школе арабские дети из не всегда благополучных семей, мы узнаем на ближайших «Уроках православия».
– Дети к нам в приют, в интернат поступают чаще всего по трем каналам. Либо их приводят уже сами родители – чаще всего после разводов, или в какой-то сложной ситуации. Либо включается большая семья: дяди, тети, дедушки и бабушки, и так ребенок оказывается у нас. Либо это священник с прихода, который встревает в ситуацию, считает, что ребёнку будет лучше вне семьи. Нас находят – мы ведь нигде не афишируем, что интернат при Вифанской школе в Иерусалиме, существует такой приют для христианских детей, и все равно нас чаще всего как-то находят – земля слухами полнится. Все равно где-то, кто-то, как-то что-то слышал – или знает, или сам побывал. Дети появляются у нас и, конечно, это не так как, в семье – дети уже не наши, и уже понятно, что они с чем-то приходят. То есть такого искушения, что придет «чистый лист», и на нём можно будет очень грамотно, толково и по-монастырски правильно написать – такого искушения даже не возникает.
Понятно, что дети появляются уже из каких-то сложных ситуаций. Чаще всего они уже многое видели, слышали, познали, почувствовали, и у нас уже совершенно другая исходная ситуация. Интереснее другое: что в повседневной жизни все равно у нас другое искушение вспыхивает, встает перед нами – что это дети тех, скажем так – «испорченных родителей» или не совсем правильных, которые уже наломали дров в воспитании, не справились со своей родительской задачей; а мы вот тут вот, в монастыре, со своим уже христианским – более глубоким, если не монашеским опытом, сможем что-то исправить. Ан, нет. Все совершенно не так просто, и более того: в повседневной жизни, чем дольше ребенок остается у нас в интернате, тем больше и четче становится ясно, что дети вдруг, в какой-то момент рефлексируют твои собственные грехи. То есть, они что-то подмечают, видят и передают, что они откликаются на твою неискренность, на твою нетерпимость, на твою неспособность именно глубоко, по-христиански, по-Божески любить, и снова и снова появляются такие ситуации – особенно конфликтные, какие-то разборки, когда ты видишь: вот перед тобой стоит не твой ребенок, но он – твое зеркало. И можно увидеть знакомые облики тех грехов, с которыми ты на самом деле – в повседневной жизни, о которых ты, вроде как знаешь, и с которыми ты, вроде бы как бы уже ведешь борьбу. Но которые вот так вот, убедительным образом прямо перед тобой отобразились на этом ребенке.
Но ребенок – не чистый лист бумаги, он скорее губка, убеждена сестра Марфа. И эта губка способна впитывать в себя если не все, то очень многое из окружающей действительности. А еще ребенка можно сравнить с зеркалом, в котором отражаются все достоинства и недостатки – как родителей, так и педагогов.
– Такой очень острый момент, иногда болезненный момент, очень часто не хочется смотреть правде в глаза, но факт остается фактом. Не только губка – и очень удивительная губка, которая даже то, что ты порой пытаешься сам от себя спрятать, именно это он, как раз на интуитивном уровне, где-то считывает информацию, и иногда, даже очень чётко в ярких образах, опять отдает себе в полном масштабе.
Неумелые действия пап, мам, воспитателей можно сравнить с тем, как решал свои проблемы герой мультфильма «Вовка в тридевятом царстве». Кто смотрел этот мультик, тот, конечно, помнит, что Вовка мечтал о такой сказочной жизни, в которой ему не придется делать ничего, жизнь эта будет царской. Но за такую тунеядскую политику ему приходилось расплачиваться. Захотел, например, Вовка испечь пирожки, но в итоге получились угольки.
– Вот такие пирожки и у нас очень часто бывают.
Но почему же часто так бывает – и не только с воспитанницами сестры Марфы? Почему, несмотря на все усилия взрослых, на все их действия правильные, намерения добрые, дети зачастую ведут себя неподобающе и делают не то, что надо, а только то, что хотят. Откуда в них злое, если учат их доброму. Для христианина ответ на эти вопросы очевиден. Причиной тому является грех. В аскетической литературе святые отцы говорят об этом прямо. Так, святитель Феофан Затворник пишет, что основными возбудителями греха являются: своеумие – в уме, своеволие – в воле и самоугождение в чувствах, а потому нужно приучать силы души и тела преобладать над ними, сколько можно обессиливать и доводить до безвредности. На это и должно быть ориентировано все воспитание, учит святитель Феофан. О том, как обессиливать и обезвреживать таких возбудителей греха, а точнее, как помогать детям бороться со страстями, мы и будем говорить на ближайших «Уроках православия».
Личные наблюдение и опыт работы монахини Марфы могут стать для многих из нас той копилкой, в которой каждый найдет для себя полезный совет, подсказку, а наполнять эту копилку мы будем в той последовательности, в какой святые отцы и советуют начинать борьбу со страстями. Мы начнем со страсти чревоугодия. Она проявляется в привязанности человека к вкусной и обильной пище и является первой из восьми главных страстей – их корнем, потому еще ее называют коренной страстью.
– Я могу поделиться просто нашим опытом. Мы, конечно же, стараемся готовить вкусно, то есть все равно еда должна быть домашней, но нам очень важно, чтобы была какая-то дисциплина в еде, должны быть выдержаны какие-то рамки. В течение нашего учебного дня, когда дети ходят в школу, вне каникул, у них получается пять трапез в день. Завтрак, потом на большой перемене, в школе полдник – по-арабски это «асруна», «snack по-английски», то есть это обычно фрукты, или может быть и бутерброд, когда все дети в школе или приносят свои бутерброды, или покупают в магазине, но наши дети прибегают к нам домой, едят на кухне, обязательно что-то пьют. Потом обед, полдник – перед тем, как они начинают делать домашнее задание, и ужин. У нас установка, что между этими трапезами нет так называемого «кусочничества». Мы заметили, что новоприбывшие дети, особенно те, которые в каких-то формах испытывали голод или недоедание в семьях, они прячут еду и постоянно ее тянут. Некоторые тоже не приучены из дома к такой вот дисциплине, и у них еда продолжается в течение всего дня. Я иногда смеюсь – вот вы тоже похоже выразились,– иногда непонятно, живут ли они для еды, или едят для того, чтобы жить. То есть это у нас тоже тема, они очень любят это и подхватывают, и потом друг другу об этом напоминают – особенно вновь прибывшим – когда одна печенька старается перейти в следующее яблоко или еще в какой-нибудь бутерброд. Это кусочничество мы пытаемся свести на «нет», между трапезами выдерживается пауза. Всегда, а особенно за главными трапезами – обедом и ужином стараемся приучить их, чтобы можно было взять маленькую порцию, съесть ее, и только после этого, если ощущаешь голод, попросить добавки на тарелку. А то тоже всегда искушение: навалить себе гору, а потом не справиться. Тут тоже (это уже из моего детства) правило «чистых тарелок» – оно как-то перешло к нам интернат. То есть если ты что-то положил себе на тарелку, то значит это нужно обязательно и съесть. Хорошо, что у нас много детей – все-таки бывают всякие ситуации, и мы выходим из положения, когда понятно, что это еще от неумения распределить – новенькие, которые только втягиваются, или страсть сыграла плохую шутку, но есть возможность, если кто-то смилостивится, поделится, распределить по нескольким тарелкам то, что сам не можешь съесть. Либо есть возможность то, что ты не доел, за обедом оставить себе на ужин. Но тогда за ужином придется это доесть и чаще всего все-таки не попросить добавку. Это процесс, который занимает какое-то время, детям приучиться соблюдать какой-то самоконтроль. Это и нам порой тяжело. Посты тут играют очень важную роль. Мы их все-таки стараемся соблюдать, готовимся к постам вместе с детьми, объясняем, почему это важно, даем им возможность задать вопросы, расспросить, точно также и читаем об этом, и приводим примеры. Но перед постом, особенно перед Великим, они берут себе еще разные «капельки мужества» – чаще всего на неделю. «Капелька мужества» – это то малое дело, над которым они в течение недели очень интенсивно работают. Одно какое-то дело и это иногда бывает связано и с едой.
Но это мужество в борьбе со страстями вообще, и в частности, со страстью чревоугодия, дети легко теряют, когда оказывается рядом со своими мамами. Ведь для мамы так важно, чтобы ребенок всегда был накормлен – сытно, вкусно. А когда дети возвращаются от таких мам обратно в школу, у них вновь возникают трудности, поскольку им заново приходится входить в режим и обуздывать своеволие, самоугождение. Однако делать это ребенку необходимо, для христианина в любом возрасте такие духовные упражнения должны стать нормой, и формирование таких первоначальных навыков является основанием для борьбы со страстями.
– То есть там, где ты можешь проконтролировать себя и отказать себе в каком-то даже удовольствии, в приеме еды, там, где ты можешь сохранить пост, несмотря на то, что вокруг все едят мясо – там ты тренируешься потом отказаться от того, что тебя – уже в подростковом возрасте, надеюсь, попросит обнять молодой человек, или пойти дальше в каких-то таких взаимоотношениях. Мы тренируемся на еде, но это может помочь воздерживаться нам и в других областях. Где ты научился отказаться от шоколадки, там легче объяснить ребенку, что вот так же точно также можно воздержаться от обидного слова или ругательного слова. Или можно проанализировать ситуацию, посмотреть, когда начинает ребенок гневаться, где это начинается, и точно так же с ним проговорить этот момент – а вот здесь ты должен тоже как-то воздержаться. Тут просто, может быть, отойти, не подходить к холодильнику, а там – что можно сделать в той ситуации. То есть ребенок тоже учится анализировать ситуации, и вот в этом процессе борьбы с собственными страстями приобретает какие-то навыки, нужные ему и потом.
Взять, к примеру, такую проблему современной жизни – а это действительно проблема – как открытый доступ ребенка к холодильнику. Давайте вспомним, что эти замечательные устройства появились в нашем быту всего-то полвека назад, но как же их волшебные дверцы переменили жизни человека! Распахивая их, человек вступает в схватку с едой, и не всегда бывает понятно, кто кому хозяин, кто кого побеждает. А что говорить о ребенке? Конечно, он будет побежден – и мороженым, и пирожным, и прочими вкусностями, таящимися в недрах холодильника. Но воспитанниц православной школы от подобных соблазнов защищают добрые традиции, уверена сестра Марфа, и если от них не отступать, то поведение ребенка удобнее регулировать или выравнивать.
– У нас в интернате уже такая сложившаяся традиция. Во-первых, трапеза принимается вместе – то есть очень важно, что если ребенок где-то заигрался, забегался, не слышал звонка или сознательно не пришел, то трапеза прошла. Трапеза, конечно, начинается с молитвы и кончается молитвой. И очень важно для нас, чтобы эти процессы проходили вместе. У нас даже изменение было, когда я стала старшей сестрой и директором,– до этого сестры и дети трапезничали отдельно друг от друга. Отчасти это было легче – по графику наших послушаний, но в какой-то момент я поняла, что все-таки очень важно детям быть вместе с нами, а нам быть вместе с ними. Это и возможность быть просто примером, это и возможность где-то сделать замечание, это и возможность просто увидеть, что происходит. И поэтому мы изменили весь этот график. Только утром, завтрак у нас происходит отдельно, а после этого обед и ужин проходят вместе, А вот те асруны – полдники, там обязательно кто-то из сестер стоит. И вот такой свободный доступ к кухне и к холодильнику – у нас даже вопроса этого как такового не встает, потому что все знают: если трапезы вместе, время трапезы – есть график, кто-то из детей несет ответственность, если это готовка еды – то ты должен приготовить и для других. Ты никогда не готовишь только для себя одного – это не то, что там вот, я проголодался, подошел к холодильнику, открыл, сделал себе бутерброд, остальные все играют, а я один ем. Конечно, отчасти это связано с тем, что все равно даже с нашим маленьким количеством детей и такой семейной атмосфере большой семьи, где-то мы не перестаем быть приютом. И где-то мы не перестаем быть сестрами, а они – быть детьми из разных семей. Тем не менее, этот момент мне кажется очень важным – даже в те моменты, когда такое происходило, и вот этот один ребенок, особо голодный, сделавший себе бутерброд, выходит на улицу – недоумение в глазах других девочек, которые говорят: как, ты, что один ешь, а мы что? То есть очень быстро становится понятно, что такое невозможно. Это совершенно естественно переходит в знание: трапезы – они всегда вместе. И если, например, приехал родитель навестить, и он привез какие-то сладости, то это понятно, что эти сладости должны быть обязательно разделены на всех. Это такой уже закон, сестры не обязательно должны смотреть, чтобы он должен был выполнен – уже сами дети знают об этом. Как так – я дам половине детей, а другие как? И как им же будет обидно, что мой родитель приехал, привез мне сладкое, а у них ничего нет. Поэтому, конечно же, и родители уже все знают, что если я приезжаю, привожу какое-то вкусности – причем мы стараемся все-таки сократить объем вкусностей и сделать их по максимуму полезными. Пусть это будут лучше фрукты, чем какие-то чипсы и «бамбы» так называемые – к нам вообще уже не привозят. Сладости – это всегда такой большой соблазн. Даже те немногочисленные группы паломников, которые к нам заезжают, зная, что у нас есть дети, обязательно везут сладости. У нас уже это перешло в такую шутку. Я говорю, что принимаю сладости только вместе с деньгами на зубного врача, с пожертвованием. Потому что если столько сладостей есть, то понятно, что зубы очень скоро почти у всех начнут вываливаться.
Но шутки шутками, а сладостями, мы, конечно же, делимся. Дети знают, что даже если группы привозят, то эти сладости чаще всего пойдут на угощение следующей группы. Они у нас очень активно участвуют в повседневной жизни. Обязательно, если приходит следующая группа, значит, кто-то из девчонок бежит искать сестру, которая будет их вести; следующий ребенок бежит искать сестру, которая будет готовить чай; кто-то из детей обязательно сам вызывается, чтобы вытереть стол, протереть стулья, вынести открытки брошюрки про нас, вынести воду подготовить стаканчики – если под чай, то это другие стаканчики и рассыпать сладости, вынести для приема. Если я веду группу, то они знают, что один из них должен быть обязательно «ногами». Я говорю, что кто-то должен быть обязательно рядом, если кого-то послать зачем-то, то должны быть рядом. У нас уже это такой четко отработанный механизм. Эстафету они передают друг другу. Кто-то любит больше быть «ногами», кто-то больше любит готовить угощения, но, тем не менее, сладости перераспределяются, это тоже совершенно четко понимается, принимается, акцептируется и ведется.
Расшифровка видеосюжета телеканала «Союз»
Урок 2.
На наших уроках мы часто говорим о добродетелях, не уточняя, что это за понятие, зачем нам нужны добродетели, откуда они берутся. Но уточнять необходимо, поскольку правильной веры без правильных точных понятий быть не может
Так вот, добродетелью принято называть такое внутреннее расположение человека, которое влечет его к деланию добра, которое стало для него привычкой, благим навыком. Однако сами по себе добродетели в душе не появляются, как не растут в огороде сами по себе огурцы или редиска, сорняки вот растут самостоятельно, а все остальные растения мы садим, более того, ухаживаем за ними и лишь потом собираем урожай. Так и добродетель в душе человека вырастает в результате больших духовных усилий, иначе – аскетических подвигов. Совершать их можно и нужно не только в зрелом возрасте, но и в детстве. Только в этом случае ребенку должны помогать старшие – родители, воспитатели. О том, какой может быть аскетика для детей, мы говорим на наших уроках с монахиней Марфой (Валль), директором православной школы в Вифании. Ее монашеский и педагогический опыт дает замечательную возможность приобщать детей к аскетике и наблюдать за тем, что более всего в этих трудах содействует развитию в душе ребенка добродетелей и искоренению страстей. На прошлом уроке мы говорили о том, как взрослые могут помогать детям бороться со страстью чревоугодия и обретать добродетель воздержания. Сестра Марфа обращала внимание на некоторые, очень существенные моменты, упускать из виду которые нам нельзя. Если мы не приучим детей соблюдать определенные правила, о добродетелях придется забыть.
– Еще один такой момент: сидят они все равно за столом все вместе, и общие тарелки с едой. То есть, тоже приходится делать сначала на этом очень большой акцент, а потом они это усваивают и понимают, как на самом деле насколько это важно. Последний кусок. Кому достается последний кусок. Это же всегда большой соблазн – схватить себе последнее, особенно если это вкусное, и доесть быстренько. Это требует какого-то времени, чтобы остановиться, и сначала предложить другому – хотя бы. Хотя бы кого-то спросить – может быть, кто-нибудь еще хочет,– а потом найти выход из положения: либо разделить, либо уступить, либо кто-то другой уступит, и у тебя будет возможность съесть.
Точно также, когда приезжают гости, и девочки, особенно старшие, должны ухаживать за столом – кому подать первому? Тут встает вопрос иерархии. И тут, конечно, очень ценен опыт монастырский, что по иерархии, всегда, если матушка игуменья гостит у нас, то к первой подходят к ней. Если начальник Миссии приехал – он у нас очень часто служит, то чай, кофе сначала предлагаются ему. И потом девочки как-то очень быстро учатся и усваивают, что нужно знать какую-то иерархию. И что опять таки такой опыт большой семьи – что сначала за столом, в большой семье – кто получает первый кусок хлеба? Не самый младший, оказывается, а вроде бы как кормилец семьи в большой семье, а потом мама. То есть сначала отец, потом мама. Но у нас, за отсутствием отца и матери, хорошо, что есть просто иерархия монастырская. Так как я считаюсь папой, все равно сначала предлагают еду мне, потом сестрам. А потом другой вопрос: между детьми как, какой распорядок? Сначала подходят к младшему – к самому младшему. А потом – тут у нас очень много диспутов конкретных, все эти диспуты допускаются, позволяются, мы это обсуждаем,– у нас есть детки умственно отсталые, болезненные; существует какой-то распорядок, как они сидят за столом, поэтому каждый привносит свои предложения, это учитывается. Мы позволяем, чтобы они иногда пробовали, если это ощущается не совсем правильно, то мы меняем немножко правила. Иногда, так как они сидят за двумя столами – когда ухаживает один человек, то это одна ситуация, если ухаживают два человека, то это другая ситуация. То есть все решается очень гибко, с обсуждениями, а где-то и очень стабильно, используя те монастырские знания и знания, как осуществлялось это именно в христианских многодетных семьях.
Мы уже говорили о том, что чревоугодие является не просто первой, но и коренной страстью, то есть корнем для всех других страстей. А потому кухню и столовую можно без натяжки сравнить с тренажерным залом, в котором все мы можем постоянно упражняться. И если относиться к таким тренировкам серьезно, если вести борьбу с чревоугодием, обретать добродетель воздержания, то результаты не замедлят сказаться. И сестра Марфа на примерах из жизни своих воспитанниц подтверждает – подобные духовные тренировки необычайно полезны для детей.
– Когда Литургия, а перед Литургией нужно подготовить трапезу, особенно если ты хочешь идти к Причастию, и ты должен поститься, а тут ты занят едой – сколько раз происходило, когда нечаянно вроде бы готовишься, и – раз!– в рот положил. Сколько слез было, когда после этого потом к Причастию невозможно идти. У нас тут тоже такой момент, когда объясняешь – вот это так, дорогие мои. Особенно если получается так, что служба после скоромного дня, когда и обед получается более вкусный, или завтрак, все равно не все причащаются, или те, кто не причащается, могут потребовать: я завтра не причащаюсь, можно мне все-таки со сметаной? Такие моменты всегда рассматриваются. Иногда можно. А другие кричат: а как тогда нам – мы причащаемся и нам нельзя, а он не причащается, и ему можно? Ему можно, а мы к Причастию идем. Правильно, значит, каждый должен себя как-то настроить и выбрать: еда или Господь. Сметанка или Господь. Перед Причастием, особенно когда праздничные длинные богослужения, мы все равно стараемся праздники провести на тех местах, на которых они произошли. Иногда легче поехать на праздничное место, например, на Фавор на Преображение, уже после Литургии – причащенными и позавтраканными; например, в Вифлеем – обычно наша всенощная служба, переходящая в Литургию, ночью, в монастыре, а потом мы утром едем в Вифлеем на поклонение Звезде, и потом мы заезжаем на Поле пастушков. А иногда, как на Вознесение – Илион – вот он тут, рядом, и поэтому идешь на праздничное богослужение туда. Но оно всегда дольше и начинается чаще всего позже. И начинается с полуночницы и водосвятного молебна. И до Причастия ждать дольше. И народу больше, в храме чаще всего битком набито, стоять труднее, и пить хочется. И каждый раз должен быть сознательный выбор: воды напиться или ко Причастию пойти. Христос или вода. Мы даем возможность ошибиться. Не выдержал – хорошо, напейся воды, но без Причастия. И как обидно и горько, когда ты туда не попал. То же очень важный опыт.
Следующая страсть, борющая и часто побеждающая как наших детей, так и нас самих – это сребролюбие. Оно проявляется в ненасытном желании увеличивать материальные блага, в любви к ним. Противоположной сребролюбию добродетелью является нестяжание. Но как непросто взращивать его в душе – не просто взрослым, но тем более уж детям – как же научить малых сих не прилепляться к богатству мира всего? Как помочь им рассмотреть сокровища нетленные сквозь плотную завесу блесток и мишуры?
– Помня о том, что наши дети приходят уже чаще всего из неблагополучных семей, оказавшись в интернате, приюте, у них тоже эти болезни «детдомовские» – когда хочется своего, во-первых, и все, что ты имеешь, кажется мало. Сравниваешь с тем, что есть у детей – например, у других одноклассниц. У них семьи, они живут там, и есть, например, самый новый мобильник, или MP3, и можно слушать музыку, а у меня этого нет. Это очень и очень часто повод для разговоров и обсуждений. Очень важно, что они все-таки растут при монастыре, при сестрах. Когда они что-то требуют – например, из одежды, им ставишь вопрос: а на самом ли деле тебе это нужно и для чего? И вот посмотри: у меня есть только, к примеру, три подрясника, и этого совершенно достаточно, и в этих подрясниках я иду и в море купаться, и в Церковь на богослужение, и есть рабочий подрясник, есть подрясник, в котором ты спишь, и есть подрясник для приема – но все это один и тот же подрясник. И одно только разделение. Это так удобно! Это ужасно удобно, на самом деле это один из таких самых радостных моментов монашеской жизни, когда ты, наконец, понимаешь, что тебе настолько мало надо для жизни и не нужно ни о чем задумываться, что надеть на следующий прием, или на следующий праздник, или на следующее Пасхальное богослужение. Все совершенно четко, все одно и то же. И они на самом деле видят. Правда, они говорят: ну правильно, это ты, вы сестры, а мы не сестры. Я говорю: хорошо, ну, давай, обсудим, насколько это тебе на самом деле нужно. Давай откроем твой ящичек и посмотрим, сколько у тебя уже есть. Проводим – особенно Постом, конечно, эксперименты, когда они пытаются определить, сколько на самом деле вещей нужно, например, на одну неделю, или на две. Очень хороши всегда походы. Мы очень редко уезжаем в какие-то поездки, а так это тоже очень полезно – сколько вещей нужно взять на поездки. А если это поход, то это же все на себе нести. Особенно если жарко и нести далеко – тогда лучше, на самом деле, два раза подумать, сколько же из одежды тебе нужно и для чего. На самом деле какие-то вещи у нас просто-напросто отпадают совсем. То есть то, что у нас много детей и определенное количество места или определенные места в шкафу, например, тебе нужно со своими вещами как-то вот в это уложиться. А то, что сверх того – то нужно в коробки и убрать повыше. Поэтому, во-первых, нужно как-то уметь распределять: зимняя и летняя одежда – это убирается – что остается на лето, что из этого на самом деле нужно. Очень много приходит опытным путем, когда они на самом деле понимают – ну, на самом деле не нужно нам много одежды и много обуви. В обуви важно, чтобы она была удобной не столько, сколько нужно, чтобы она была красивой. Ее не должно быть много. Конечно, нужно иметь что-то праздничное, и что-то на повседневную, это да. Несомненно, но опытным путем, и особенно тем, что старшие всегда ухаживают за младшими и вообще должны им помочь и одеться и обуться и убрать все свои вещи, когда им приходится разбирать горы в шкафчиках, они тоже ругаются: почему у тебя столько много одежды? Я говорю: так, очень интересный вопрос, посмотрим на твой шкафчик. Решается все опытным путем, где-то приходится ставить очень четкие рамки. Это у нас такое правило, в этих рамках мы действуем, и не более того.
У арабов есть такая традиция: на каждый праздник – это принято из мусульманства, покупать новую одежду и идти в этой новой одежде на праздник. И у нас есть друзья, христиане-арабы, которые как-то пытаются нас финансово тоже поддержать, как спонсоры, и они обязательно хотят каждый раз в год подарить какую-то одежду. Сколько могу, я сопротивляюсь, но обычно минимум раз в год мне приходится идти с ними в магазин, чтобы дети могли для себя что-то выбрать. При этом нужно сказать, что я сама всю свою жизнь совершенно не любила ходить по магазинам, и до сих пор это единственное послушание, которым я отказываюсь заниматься. То есть я могу быть водителем, довезти до магазина, подождать в машине, пока кто-то закупится, но проводить время в магазине кажется мне просто совершенно глупым времяпровождением. Причем это кончается обязательно головной болью. Но вот, один раз в год, мы со всеми детьми выезжаем в магазин. Тут опыт тоже приходит с годами. Первый выезд был – ну, просто какой-то зоопарк или зверинец, потому что у детей загорелись глаза, они бросились тебе что-то выбирать. Конечно же, они девочки и тут существует просто такое правило: нужно где-то позволять им быть девочками, дать возможность примерить хотя бы три разные вещи минимум (а лучше пять), и только после этого можно начать на самом деле что-то искать. И тут стараешься быть рядом, как-то направить, и одежда должна быть качественной. Задаешь вопрос: хорошо, а куда ты это наденешь, или с чем ты это наденешь. Ты выбрала эту прозрачную блузку – с чем ты ее будешь надевать, и куда ты в ней выйдешь, если без рукавов, например. У нас в Вифании, в нашей мусульманской деревне – куда ты в этой короткой юбочке пойдешь, в Церковь? В Церковь, в такой короткой.? Хорошо. Великим Постом, когда нужно будет поклоны делать, как это будет выглядеть? Все, понимаем.
Иногда просто приходится давать им возможность и ошибиться тоже. Ну, купила ты эту блузку, полежала она у тебя какое-то время в шкафчике, ну увезла ты ее домой, может быть, ты ее дома где-то надела. А вот на самом деле давай теперь вернемся и подумаем, насколько она тебе на самом деле была нужна, и стоило ли это того? Чаще всего они идут на эти разговоры, обсуждают, они об этом думают, они смеются – иногда над самими собой: да, сестра Марфа, ты была права!..
Потом еще такой момент – косметика. У нас это правило и в школе – что школьницы не имеют право – не красятся ни ногти, ни лицо, никаких «маскировок», как я говорю, и волосы должны быть заплетены в косы. У них у всех длинные шикарные волосы, и они с большой радостью, особенно на праздники, их распускают. Это тоже такой признак красоты, это то, что оценивается на брачном рынке, это то, на что прельщаются молодые люди – и есть, чем прельщаться. И поэтому тот, кто не хочет заплетать косы, тут ставится уже перед другим выбором: либо стрижка (этого же они, конечно, не хотят) либо платочек покрывать голову, чтобы это все во все стороны не летело. Чаще всего после такого выбора они предпочитают – причем и мусульманские дети тоже – плести косы.
А вот с косметикой – ее вечно хочется, всегда же хочется быть красивой и иногда аргументы очень веские мои – что, если бы Господь считал, что ты с зеленым лаком на ногтях, черными подкрашенными ресницами и с красным ртом была бы красивее, что ты такая бы уже и родилась,– они в какой-то момент перестают работать. Сестра Марфа, ну так же красиво, и так все делают! Аргументы «а если все начнут с третьего этажа прыгать, ты тоже прыгнешь?» тоже уже не очень как-то действуют. На самом деле тут я пошла по стопам своего семейного опыта. У меня отец не любил, даже когда мама красилась. Она в какой-то момент это дело забросила, все равно,– она говорит,– он меня считает такой красивой, и что я буду краситься? Во-первых, мы это видели. И когда мы уже – девчонки, его дочери, пришли в тот возраст, когда жутко хотелось быть более красивой, где-то подвести, где-то подкрасить, где-то еще что-то, он иногда ничего не даже не говорил, иногда язвил, а иногда и просто взглядом показывал, насколько ему это не нравится. В конечном итоге никто из нас не красится. Какое-то время он нам просто этого не разрешал – пока мы были до определенного возраста («пойди смой!»), и мы слушались беспрекословно, а потом, когда с 18-ти летнего возраста, когда сам пытался это сделать, то какое– то время ты это делал, а потом как-то все.
Расшифровка видеосюжета телеканала «Союз»
Урок 3.
Святой праведный Иоанн Кронштадтский об этом говорит так: «взрослые должны постоянно заботиться об искоренении из детских сердец греховных привычек, наклонностей, страстей. Враг рода человеческого и грешная плоть не щадят и детей, а потому их сердца также засеяны семенами всех грехов. И потому родители и воспитатели обязаны не столько развивать ум ребенка»,– учит святой,– «сколько обращать внимание на его сердце, ибо сердце и есть жизнь. Нам необходимо очищать этот источник жизни, ибо Господь хочет от каждого человека чистого сердца».
Размышляя на наших уроках об аскетике для детей, мы с монахиней Марфой (Валль), директором православной школы в Вифании, разбираем вполне конкретные, типичные ситуации, которые позволяют увидеть, как можно помочь ребенку очищать свое сердце, бороться, например, со страстью чревоугодия или сребролюбия. Наша собеседница знакома с православной аскетикой, а еще имеет педагогическое образование. Кроме того, у нее есть многолетний опыт работы с детьми, и потому ей есть чем поделиться с нами. Сестра Марфа убеждена: мы должны не просто говорить с детьми о страстях, о необходимости бороться с ними, но и научать ребенка этой борьбе. Как тренер помогает юному атлету развиваться и достигать определенных результатов в спорте, так и взрослые христиане – если они сами знакомы с аскетикой,– могут осваивать с детьми те духовные упражнения, которые и побеждают зло в сердце, и тема сегодняшнего урока: как научить детей бороться со страстью гнева.
– Да, это у нас всегда на самом деле такой сложный момент. Дети у нас темпераментные, чаще всего имеющие какие-то навыки, или увидевшие в своих семьях такой отрицательный опыт реакции гнева – просто «спустить» это всё. Мое главное оружие – это многочисленные разговоры и юмор. Пытаюсь показать, обратить внимание на то, как они себя ведут – вплоть до того, что говорю: вот ты себя сейчас слышишь? Ты со мной как разговариваешь? А как я с тобой разговариваю? А как ты со мной разговариваешь? Ты хочешь, чтобы я с тобой так говорила, как ты со мной говоришь? Я ведь тоже могу, я ведь тоже сердитая. Есть такая присказка – мы можем с тобой по-хорошему и по-плохому. По-хорошему – это значит раз-два-три, по-плохому – это раз-два-три. По-хорошему – это значит, мы сейчас сядем, обсудим, и найдем выход из положения, но ни ты не будешь кричать, ни я не буду кричать. По-плохому – это я на тебя рассержусь, ты, конечно, топнешь ножкой, хлопнешь дверью, но я обязательно тебя поставлю в угол, или я точно так же в гневе разозлюсь, как и ты – имею право. Ты гневаешься – и я буду гневаться, и я тебя шлепну по попе. Потом я буду переживать из-за того, что я тебя шлепнула, а тебе будет неприятно, что я тебя шлепнула. То есть вот это все мы обсуждаем, и так как эта ситуация повторяется, то учимся на повторении.
Иногда очень важно взять тайм-аут. У нас даже знак: «тайм-аут». Я говорю, что я сейчас настолько сердитая, что я просто не могу с тобой спокойно разговаривать. Поэтому расходимся и встречаемся через какое-то определенное время. С более младшими детьми прекрасное место – угол – успокаивает и детей, и родителей, знаю по себе. Потому что просто так, в «свободный полет» не отпустишь – в гневе они еще чаще всего могут идти и оставлять за собой разрушительный след, а угол – это такое ограниченное пространство, которое усмиряет всякий такой гнев. Угол рядом с моим офисом, все разборки все равно проходят на красной дорожке у сестры Марфы, и поэтому они из угла иногда стучат и говорят: сестра Марфа, ты уже успокоилась, мы можем поговорить? Я говорю: знаешь, дай мне еще пять минут. Но потом через пять минут садимся и как-то пытаемся разговаривать, и чаще всего именно успокоившись, причем не только ребенок, а в первую очередь и я,– всегда находим какой-то выход из положения, тогда уже можно искать какие-то компромиссы.
Архимандрит Рафаил (Карелин) советует борьбу со страстью гнева начинать с молчания. В страстном состоянии нельзя ни сказать, ни сделать ничего доброго, кроме одного: успокоить самого себя. Каждый из нас об этом знает, но важно научить тому же и ребенка, объяснить ему, что в своем гневе прежде всего необходимо остановиться, затем успокоиться, и лишь после этого возвращаться к решению этой проблемы, которая и породила конфликт. А чтобы вновь не вспыхнуть при этом гневом, очень полезно сокрушать свое сердце самоукорением. Ведь в конфликте всегда участвуют двое, и если один человек возьмет часть вины на себя, второму будет намного легче пойти на примирение.
– Сколько раз у меня были ситуации, когда я сама с собой, в том же самом гневе, на этого же самого ребенка, не совладала. В такие моменты очень важно просить прощения. Просто подойти и сказать: слушай, я была не права, я разгневалась и тебя наказала в гневе, и это было неправильно. Наказать мне тебя все еще хочется, и я очень сердита на твой поступок, но то, что я тебя наказывала именно в таком состоянии – это неправильно. Это, кстати, они очень четко чувствуют. Они любое наказание принимают, если ты это наказание предъявляешь им спокойно, то есть хотя бы попыткой – в моем случае, родительской любви,– потому что на самом деле ты радеешь о ребенке в этот момент, его поступок должен иметь какие-то последствия, но ты не наказываешь ни в гневе, ни в ярости, ни в раздражении, а именно спокойно. Они это понимают, и когда ты его чего-то лишаешь, и когда ты его ставишь в угол – это принимается. Но он очень чутко чувствует несправедливость, когда ты на самом деле не спокоен, просто свою злость вымещаешь на нём, когда ты переступаешь свои какие-то полномочия на самом деле, когда уже не по-взрослому, не по – христиански, тем паче не по-монашески, переступаешь барьер. Как раз на такие наказания они серьезно обижаются, не прощают, и обязательно тебе потом возвращают открытой картой: вот это тогда было, вот ты тогда… – и помнят очень долго. Очень важно, во-первых, просить прощения, а во-вторых, тренироваться. Не хочу хвастаться, но на самом деле, думаю, именно какой-то определенный участок пути для меня пройден. Есть какой-то опыт: остановиться, разойтись, некоторые дети предпочитают сосчитать до десяти, они говорят: сестра Марфа, тебе пора помолиться сначала. То есть знают, что мне нужно. Я говорю: да, ты прав,– идешь, молишься, потом встречаешься, опять разговариваешь, обсуждаешь, пытаешься проанализировать, и ты допускаешь потом в этом разговоре – в любом случае должен быть открыт к компромиссу. То есть не только ты всегда прав. У ребенка тоже есть свое видение. Гнев, конечно же, это страсть, но она растет не на пустом месте и вспыхивает не просто так – всегда есть какой-то крючочек, всегда есть какая-то запинка, что привело к этому.
Что же является тем пусковым механизмом, который распахивает двери нашей души перед страстью гнева? На этот вопрос святые отцы отвечают так: гнев рождается в душе от тщеславия, надмения и самолюбия, хотя и прочие неудовлетворённые страсти так же легко подпитывают гнев. Но все же очень часто его причиной является именно ущемленное самолюбие, а точнее – гордость. И вот как авва Дорофей описывает механизм действия этого механизма: невозможно человеку разгневаться на ближнего, если сперва его сердце не вознесется над ним, если он не уничижит его, и не сочтет себя выше него.
– Гордость это самая такая страсть, такой грех, такой порок, который является задним планом почти всех основных страстей. Она проникает и прячется, одевается в разные обличия, и на самом деле ее очень трудно иногда выковырять из другого. Может быть, мы на самом деле настолько еще не доросли до того, чтобы углубиться настолько, чтобы уже непосредственно бороться с самой гордостью, пока еще идет борьба со всеми проявлениями других страстей, которые соки свои тянут из гордости. Так, чтобы открыто сказать, какой мой опыт в борьбе с гордостью в себе или в детях, я сказать не могу. Я точно знаю, как гордость действует во мне. Я лично пытаюсь на каждой исповеди это как-то выявить. И иногда это страшно: насколько глубоко гордость проникла в наше существование, какие мощные корни она пустила, как она обвила – как лозой, и все остальное, и это просто такая тень, идущая за тобой. Совершенно непонятно, как это отсечь, как от этого отделиться. В этом плане я хочу сказать, что даже я сама только в начале этого пути. А что касается детей – вот так вот совершенно явно, чтобы это было только и четко гордость – такого нет. Это тоже все завуалированно, это все спрятано, это все под спудом, по капелькам вылезает.
Единственное, что, конечно же, «я», «я», «я» – оно всегда и везде лезет. Оно лезет и за столом, и кто первый сядет в машину, и кто будет сидеть впереди, и кто первый войдет в храм, и кто первый пойдет на исповеди – «я», «я», «я» – оно везде так проталкивается – и кто первый выскочит из храма, и кто первый имеет право выбрать любимое послушание, чтобы выбрать более любимое и менее трудное. И тут одно только у нас часто слышится: «я» – это что? Это последняя буква в алфавите. Где она должна быть? Учимся видеть ближнего. На этом мы делаем как раз такой упор: не «я» центр вселенной, не «я». Посмотри, кто рядом с тобой, и посмотри, что этому ближнему нужно. Ты увидел, в каком он состоянии? Ты увидел: приехала матушка, въехала в ворота – я понимаю, что нужно взять благословение, но ты подождал, пока человек вышел из машины, ты спросил: матушка, может быть, вам что-то из машины выгрузить, и так далее. Или ты сразу только со своим «я» подскочил и хочешь только получить свою долю внимания? У тебя какие-то обиды, ты ждешь сестру Марфу. Вот она приехала, въехала в ворота – ты сразу летишь. Ты посмотрел, в каком состоянии я приехала? У меня был очень тяжелый день, я очень устала – дай мне войти в дом! Ты спросил, может быть, я еще не завтракала, не обедала, и не ужинала,– меня сначала накорми, а потом уже все свои претензии предъяви. То есть пытаешься всякий раз им показать. Ты поссорился с кем-то, опять что-то не поделили. Ты посмотрел на своего ближнего? Может быть, он чем-то удручен, может быть, что-то произошло в школе, у него и так был плохой день, а ты тут еще добавляешь своего. Ты забыл покормить перепелок – ты подумал вообще, каково твари Божией весь день при этой 40-градусной жаре без воды? Как ты мог! Давай-ка мы тебя на день оставим так на солнышке и сравним. Мне кажется, все-таки, что через такую заботу о ближнем, через внимание вообще, или умение посмотреть по сторонам и увидеть не только ближнего, но и его состояние и его нужду, – это совершенно незаметным образом помогает все-таки этому ребенку где-то отодвинуть это свое «я», эту свою гордость куда-то в сторону, научить его приобрести навык, обратить внимание на добродетель. Это как раз тот случай, когда ты не борешься напрямик с грехом, а пытаешься укрепиться в навыках добродетели.
Мы уже вспоминали на наших уроках притчу аввы Дорофея о том, как важно своевременно вырывать страсти из души, пока они, подобно молодым деревцам кипарисов, не укоренились на почве нашего сердца. Но корчевать укрепившиеся, разросшиеся страсти, как и большие деревья – дело многотрудное, а порой и непосильное. И тогда святые отцы предлагают другой способ борьбы. Они советуют присушивать корень, то есть не давать пищу для той или иной страсти, а также делать то, что противоположно ей – то есть совершать добродетели. И именно от взрослых зависит, освоят дети эти духовные упражнения или нет. Опыт Церкви свидетельствует: родителям и воспитателям, которые прежде всего корчуют свои собственные страсти, помогает воспитывать детей Сам Господь. Потому так важно помнить: всем нам необходимо прежде всего заниматься самовоспитанием, и лишь затем, если понадобится, воспитанием детей.
– Да, на самом деле именно это я считаю самым важным, причем даже в нашей ситуации, когда на самом деле мы не являемся родителями этих детей, и, тем не менее, эти дети, как лакмусовые бумажки, предъявляют нам иногда очень четко наши собственные страсти, и тогда ты понимаешь: в первую очередь нужно заняться собой. На самом деле это удивительным образом так. Только по мере того, как ты борешься со своей страстью сознательно, исповедуешь ее открыто и стараешься ее превозмочь, во-первых, твои навыки борьбы с этой страстью дают тебе возможность как-то помочь ребенку в его борьбе. Плюс он видит, что ты борешься. Он это чувствует, и он это воспринимает, и он это отчасти копирует, и плюс Господь ему помогает. По мере того, как очищаемся мы, рядом очищаются они. То есть это настолько взаимосвязано, что если честно, иногда становится страшно. Но иногда можно от ребенка напрямик услышать замечания. То есть ему что-то говоришь, а он тебе к тебе поворачивается и говорит: а сестра Марфа, разве ты точно так же не поступаешь? Это уже такой совершенно «контрольный выстрел» Господень, когда Он показывает уже четко: «Ты до сих пор еще не поняла?– Займись собой!». Этим самым и занимаешься. А дети на самом деле, им очень важно и нужно, во-первых, видеть, что мы идем этим же самым путем, которого мы порой требуем от них. То есть мы их тащим на исповедь, и иногда говорим: тебе уже нужно, ты сегодня столько натворил – так, чтобы причаститься завтра нужно на исповедь! А на самом деле он поворачивается к тебе и говорит: а тебе – нет?.. И ты понимаешь: да, и тебе тоже – по тому же самому адресу… Поэтому, если он видит, что ты очень серьезно к этому относишься – готовишься, борешься, молишься, где-то останавливаешься, где-то падаешь, потом просишь прощения,– они сами вслед за тобой встают на этот же самый путь, на эту же самую канву, и начинают по ней, точно также, шаг за шагом, делая свои ошибки, оступаясь то там, то здесь…
Тут еще один такой очень важный момент. В монастыре есть традиция: всегда перед Причастием или после исповеди испрашивать друг у друга прощения. Раз, увидев это, наши дети тоже это переняли. Мы посчитали, что это, конечно, тоже очень важно, и так и оставили. Перед началом Великого Поста, в Прощеное Воскресение, есть Чин Прощения. Наши дети его безумно полюбили с самого первого раза, и с самого начала настаивали, что, приехав домой, после этого Чина Прощения мы обязательно шли либо к одной, либо к двум учительницам, которые рядом с нами живут, чтобы тоже у них обязательно испросить прощения. Плюс Чин Прощения уже непосредственно в Вифании. Мы взяли это на вооружение, и мне показалось, что это очень важно, и мы ввели Чин Прощения после нашего вечернего правила ежедневно в Вифании. В Гефсимании совместного вечернего правила нет, поэтому там нет такой традиции. Дети переняли это сами, то есть никто это не предлагал, никто не просил. Они сами – от старших это пошло,– изо дня в день просят друг у друга прощения. Они научились просить прощения.
Это было очень тяжело в начале, а теперь иногда кажется, что иногда они просят прощения для того, чтобы не было наказания. И тут такая палка о двух концах. Проштрафились вчера – попросили прощения. Сегодня проштрафились с тем же самым – опять просят прощения, или несколько раз – и просят прощения. И ты, как взрослый, не можешь найти внутри себя силы, на самом деле ты понимаешь: я не хочу его прощать. И были такие ситуации, когда и другие сестры, и я тоже говорят: они делают то же самое, они настолько легко просят прощения, но ничего не меняется! И тут такой очень важный момент – осознать, как часто мы у Бога просим прощения. Ведь мы грешим точно так же, самыми грехами. И чаще всего на исповедь ходим с теми же самыми словами. Если исповедуешься у одного и того же батюшки, иногда становится стыдно, что говоришь одно и тоже каждый раз. Конечно, это болезнь, с ней борешься, но сам факт, что грешишь, падаешь на тех же самых местах, и у Бога точно так же просишь прощения за то же самое, неоднократно. Если ожидаешь, что Господь тебя простит, то как-то нужно и их простить . Отче Наш что требует: «…остави нам грехи наши, яко же и мы оставляем должником нашим». Вот это как раз о том же самом. Как трудно это нам порой – простить их, когда они просят прощения – пусть они иногда это просят неискренне, но все равно они говорят это слово «простите». И насколько более важно, чтобы они все-таки умели сказать «простите», чем, ежели бы они как-то остановились на том: вот это я так сделал, это мое право, и грехом не считаю. Тоже такой момент на обсуждение, на обдумывание. Это у нас ещё в таком процессе, когда мы сами с собой: вот пришел ребенок, он кается, ты должен простить – а трудно… Если ты не простишь, то тебя там не просят – приходится…
Расшифровка видеосюжета телеканала «Союз»
Урок 4.
На «уроках Православия» мы не раз говорили о том, что аскетика необходима не только монахам, но и мирянам. И что они, живя в повседневных заботах, трудах и суете, не должны оставлять этих духовных упражнений, чтобы обнаруживать свои грехи, бороться со страстями и постепенно приобретать добродетели. А на прошлом уроке мы с монахиней Марфой (Валль), директором православной школы в Вифании, выяснили, что аскетика необходима и чрезвычайно полезна даже детям. Но при условии, что помогать маленьким христианам осваивать навыки борьбы со страстями будут опытные в этих делах взрослые. Именно от них зависит, каким вырастет ребенок.
Вот что говорит об этом святитель Филарет Московский: «не брегут о детях те родители, которые старательно учат их лишь тому, что полезно для жизни временной, но не учат тому, что спасительно для души бессмертной». Взрослые больше забивают головы детей наборами слов понятий, чем возделывают виноградники их сердец, извергая из них дикие травы неправильных наклонностей и привычек. Так святитель Филарет подхватывает ту же самую тему, которую некогда начал авва Дорофей, говоря, что страсти из сердца человека и даже ребенка выкорчевывать необходимо. Но при этом важно понимать: для родителей, педагогов и воспитателей эта работа не является самоцелью. Делать ее необходимо для того, чтобы приготовлять ребенка к царствию Божию. Как говорит святитель Филарет – «чтобы приготовить будущих граждан Неба». Интересно, а сами дети способны размышлять о спасении и готовиться к такому небесному гражданству?
– Мы очень много об этом разговариваем, мы очень много об этом говорим. И это прослеживается везде. Мы пытаемся аргументировать с этих позиций, и любые их поступки рассматривать именно с этих позиций. Вот то, что ты сейчас сделал – попробуй это проанализировать, куда это тебя приблизило. Просто сама ситуация вокруг нас располагает именно к таким разговорам. С одной стороны, мусульманское агрессивное окружение, когда встает вопрос о том, кто ты, и если ты христианин – что это значит, и кем ты должен быть, и что значит твоя христианская вера. То есть очень много разговоров о христианстве. И второе то, что мы живем все-таки в неспокойном таком месте, где очень часто вспыхивают почти военные конфликты, дети очень часто сталкиваются с насилием на улицах, и перестрелки у нас происходит прямо перед воротами школы. Понятно, что все это просто-напросто опасно. Смерть совершенно по-другому присутствует в повседневной жизни. Поэтому у нас как раз параллельно и пересекаясь идут разговоры о том, что такое значит быть христианином, что такое исповедничество веры. Они совершенно четко ощущают себя меньшинством в таком мусульманском окружении, и диспуты, которые возникают в школе, не всегда проходят очень мирно, и они ведутся иногда агрессивно, чувствуется эта агрессия, то есть они понимают: такое вот преследование за веру – это совершенно реальная часть нашей жизни.
Такой маленький момент: нательный крест на Святой Земле носится снаружи. Это момент исповедничества. Ты сразу открыто показываешь, что ты христианин. Кресты не прячут. И поэтому, это тоже такой сознательный знак: утром высунуть и положить его сверху, и быть готовым, если нужно, и дать ответ. У нас иногда просто такое напряжение, что воздух можно ножом резать – вышел, отошел от участка в ближайший магазин, и не понимаешь, что вокруг тебя происходит. Тут же какая-то искра, и костер может разгореться в мгновение ока, и ты понимаешь, что на самом деле в любой момент и ты, и дети могут стать предметом преследования.
Когда та опасность, в которой живут воспитанницы школы, педагоги и сестры становится очевидной для многочисленных паломников, приезжающих на Святую Землю, они начинают задавать сестре Марфе один и тот же вопрос: как вы здесь живете? А после высказывают недоумение по поводу целесообразности такого образовательного риска. Мол, мало того, что вы в такой неспокойной обстановке решились на создание школы — вы в ней еще зачем-то даете образование и мусульманским детям. Зачем?
– Чаще всего, когда у меня кончается терпение отвечать на многочисленные вопросы, и как-то не хочется оправдываться, тогда я отвечаю четко: знаете, мы образовываем для того, чтобы нож, который, очень вероятно, будет – чтобы он был не в спину. И это факт. То есть на самом деле нож очень вероятен. Это мы видим по исламизации – она идет, она заметна. Что творится в соседних странах, мы видим: христианам просто глотки перерезают. Эти видеоролики очень открыто выкладываются в Youtube. И даже если наши дети интернатские очень ограничены, у них нет открытого доступа к Интернету, к фильмам, телевизора у нас нет, конечно же,– но все равно их одноклассницы приходят и рассказывают. Все равно они узнают о каких-то вещах, и это опять-таки становится темой для обсуждений, и такой вопрос, что может быть, мученичество ждет и нас, поднимается тоже сравнительно часто.
Вопрос о смерти – это всегда непростой вопрос. Всё равно все мы, взрослые, хотим как можно дольше защитить детей от всех сложных вопросов о смерти. Это всегда непросто. С одной стороны, конечно, смерть перестала быть естественной в нашей жизни, а в христианской жизни она все-таки должна найти свое достойное место. Для нас это все-таки переход в другую – вечную и ожидаемую жизнь. Конечно, мы поднимаем этот вопрос. С маленькими говоришь по-одному, со взрослыми по-другому. Со взрослыми стараешься быть предельно искренним, открытым, и дать возможность обсудить эти страшные моменты. Говоришь, что – да, отчасти это и так, отчасти может и такое произойти. Отчасти может и у тебя появится та самая ситуация, когда ты окажешься на месте Иуды, и у тебя будет выбор, что же сделать. Предать или не предать? Дать поцелуй или не дать? И даже если произойдет какое-то предательство – как ты с этим потом поступишь? Будешь ли ты Петром, который все-таки покается, или ты пойдешь дальше по пути Иуды? Такие выборы не значат, что они произошли только 2000 лет назад, и они больше никогда ни перед кем не встанут – это далеко не так. То есть христианская вера дает ответы на многие вопросы, но нужно знать, во что ты веришь. И конечно, в таком ракурсе разговоры о спасении – отчасти неизбежная часть, и они более естественные здесь, чем, может быть, в совершенно другой ситуации. Когда смерть более реальна, когда соседи гибнут, когда происходят теракты, и виновники теракта живут по нашей улице, или это непосредственная близость, когда вот они, столкновения у тебя под окнами, когда ты понимаешь, что жизнь – и это тоже, а значит, и перед тобой завтра может возникнуть ситуация, где потребуется твой выбор, и это будет только одна возможность. И ты можешь ошибиться. Когда с этого ракурса говорить о том, что намного важнее, кем ты окажешься при переходе в ту вечность, чем то, что тебя ждет здесь.
Но неужели дети – те самые воспитанницы школы, которые любят наряжаться, хотят пользоваться косметикой, которые ссорятся, гневаются, завидуют, то есть ведут себя, как самые обыкновенные дети, при этом умудряются слышать то, о чем многие взрослые христиане слышать не хотят?
– Слышат, потому что это реальность.
Память смертная является одной из главных составляющих аскетического подвига христианина. Тот, кто постоянно напоминает себе о конце земной жизни, смерти тела, исходе души, о неизбежно грядущих мытарствах и частном, а затем и Страшном Суде Божием, кто постоянно размышляет об этом, тот, на самом деле, не вгоняет себя в тоску, в печаль, не обкрадывает свою земную жизнь, не лишает ее радости. Святые отцы учат, что, напротив, памятью смертной человек надежно ограждается от любого греха и не дает умереть своей душе. Духовное упражнение, если его понимать и совершать правильно, никогда не посеет в сердце панического страха или отчаяния. Напротив, оно помогает формировать человеку покаянное воззрение на свою жизнь вместе с надеждой на милосердие Божие, а это более всего и привлекает к подвижнику Божью благодать. Да, воспитанницам сестры Марфы приходится иметь память смертную поневоле – в силу уже упомянутых обстоятельств, но вот что удивительно: эти юные христианки, совсем еще дети, не просто соглашаются с тем, что жизнь любого человека, в том числе и их собственная, конечна. Девочки постигают и глубинную суть этого духовного упражнения, и тем самым учат нас, взрослых, что память смертная на самом деле рождает в душе спасительный страх Божий, упование на Его милосердие, и готовность жить со Христом и во Христе.
– Несомненно. И на самом деле они чаще всего реагируют необыкновенно по-взрослому. Отчасти они даже это лучше понимают, чем ты. У нас, например, в этом году умер от рака заместитель школы – моя правая рука месяца. Сгорел от рака за два месяца. Провел рождественскую елку в младших классах и еще у старших, уже зная диагноз «рак», и должен был на рождественских каникулах лечь в больницу на химиотерапию. Но на самом деле химиотерапия только ускорила процесс. 18 февраля буквально у меня на руках умер, и это был очень такой короткий срок. Так как их семья – большие помощники в Вифании, особенно школе, я была очень задействована – я помогала и с транспортом, родственников отвозила и привозила в больницу. И дети сами напросились его навестить. Мы были в больнице несколько раз. Я всегда брала маленькие группы – именно тоже сознательно, чтобы иметь возможность с каждым из них пообщаться и поговорить. Болезнь смертная, и болезнь такая, которая сейчас просто, по-моему, Паисий Святогорец говорил «рак не дурак – за руку и в рай»,– такая болезнь, где Господь явно набирает Себе, пополняет райские обители. Было очень интересно наблюдать за разной реакцией детей – и старших, и младших. Отчасти подростки больше боятся смерти, чем малыши, и с ними нужно больше разговаривать; отчасти и малышам пытаешься как-то в другой форме, по-другому просто с ними даже разговаривать. Но факт то, что мы были у него в больнице. Последний наш визит был за три дня до смерти. И там было уже ясно, что остались считанные дни – он страшно выглядел. Я думала, может быть, испугаются, все равно болезнь – дело такое. Я старшим искренне сказала: дети, в общем так: на самом деле он умирает. Я еду сейчас в больницу. И они сами захотели поехать. Вы уверены, что вы этого хотите? Вы можете в любой момент отказаться, остаться в машине, не зайти в палату, или зайти и сразу выйти – смотрите сами. Они подошли и говорят: нет, сестра Марфа, нужно поехать, нужно попросить прощения. Я говорю: за что вам нужно попросить прощения? Он заместитель, мой завуч, и непосредственно с детьми интернатскими дела не имеет, а в школе – все равно они в классах не настолько вредины, чтобы быть на дисциплинарном учете у завуча, и быть вызванными в кабинет. И каждая из них вспомнила какую-то ситуацию, где она чувствовала, ее совесть обличала, что она поступила неправильно: кто-то смеялся за спиной, кто-то услышал, как подружки что-то творят. Каждый пошел туда и сказал: мне нужно попросить прощения. Я говорю: хорошо. Я их всех взяла, и они подошли, каждая попросила прощения.
Причем ему самому родственники решили не говорить, что он умирает – чтобы он не испугался. И у меня было очень много дискуссий как раз с его супругой на эту тему Я говорю: а ты знаешь, человек имеет право на то, чтобы знать и к этому подготовиться. Она говорит: мне даже страшно ему об этом это говорить. Это было семейное решение, Поэтому я все равно думаю, что он об этом знал, и по тому, как он уходил – я была последняя, с кем он разговаривал,– по его последним словам, мне кажется, что он все-таки успел подготовиться и как-то более-менее, достойно или недостойно, но пройти эту дверь уже совершенно сознательно.
И мои дети – те, которые попрощались и попросили прощения, конечно, потом были на похоронах, потом ходили на кладбище. А в арабском мире это очень разделено – похороны имеют определенный сценарий: что делают женщины и что делают мужчины. Например, женщины никогда не допускаются на кладбище, что, будучи очень эмоциональными, они иногда бросаются в могилу, на гроб, и так далее. Они имеют право плакать в храме или до этого, когда гроб стоит в доме – там есть даже такие профессиональные плакальщицы, которые как-то помогают в этом процессе. В похоронной процессии на кладбище идут только мужчины. Я в своем качестве сестры не отношусь к женщинам, поэтому монахиням можно идти на кладбище. Конечно же, я взяла с собой девчонок, мы шли в самом конце похоронной процессии, чтобы не вызывать недовольства этой толпы, но в конечном итоге, когда уже все стали расходиться после погребения, мы подошли к могиле, спели «Вечную память», бросили горсть земли, еще раз обсудив и обговорив все моменты погребения и самого отпевания, почему происходит так и так, и что именно это значит, и что будет сейчас после смерти.
Во время болезни они сами себе назначили определённое количество поклонов, которые каждая из них, каждый день вместе делали, молясь об исцелении, на самом деле. Когда я сказала: девчонки это уже последние дни, человек уходит, Господь его забирает, то есть ему надо в этом помочь. Это привело к тому, что они только увеличили количество этих поклонов, но уже молились не об исцелении, а потом чтобы все прошло как нужно. И после смерти, когда мы обговорили, что происходит на третий день, на девятый день, на сороковой день – они в течение сорока дней ежедневно каждая делала по пятьдесят поклонов. Пятьдесят поклонов каждый день – уже об упокоении души. Особенно мы вместе молились на третий день, на девятый день и на сороковой день. Мне кажется, что это очень важно. Они видят не только факт болезни, смерти, отпевания и погребения, но они задают вопросы, спрашивают, узнают и познают другую духовную сторону этого вопроса. Что это значит – да, мы все умрем, и это будет, дай Бог, наш самый лучший момент, но дай Бог, чтобы мы были достойны в тот момент пройти эту дверь и не стыдиться ничего, и как важно вовремя покаяться во всех своих прегрешениях, и как важно стараться жить со Христом ежедневно. На самом деле никто из нас не знает, когда этот переход произойдет, и будет ли нам дана такая возможность именно в болезни прожить последние дни – зная, что ты уходишь, и с такой возможностью подготовиться к этому. И вдруг получается, что болезнь – это не только плохо, – может быть и Господним благословением. И что это дано тебе для чего-то, и что это дает тебе совершенно другие возможности подготовиться к переходу. Они очень серьезно к этому отнеслись – и стар, и млад. С младшими детьми – это одно, а вот подростковый возраст – я думаю, что именно все эти знания, и этот опыт дает им потом совершенно другие возможности в борьбе с собственными страстями, особенно в этот трудный период, когда мир так соблазнителен, когда кажется, что это все второстепенное, это все потом, а сейчас важно другое, и когда смотришь на одноклассницу – а она занимается чем-то другим, смотришь направо и налево – люди живут с другими идеалами, – все равно этот опыт остается.
Расшифровка видеосюжета телеканала «Союз»
Комментировать