Протоиерей Максим Козлов — настоятель Патриаршего подворья храма преподобного Серафима Саровского на Краснопресненской набережной в Москве, профессор Московской духовной академии.
Самый яркий пример родительской любви в Евангелии — это, наверное, притча о блудном сыне. Она показывает, что отец в определенный момент понимает: принуждение к благому — бессмысленно и приведет только к обратному результату. Если мы на секунду забудем, что речь в этой притче идет об отношениях Бога и человека, и посмотрим на нее только с точки зрения педагогики, то увидим: этому отцу должно было быть ужасно страшно, потому что все происходящее — педагогическое и личностное поражение. Ведь твой ребенок говорит тебе: «Жить с тобой не хочу, я ухожу, давай мне мои деньги». Отец понимает, что сын потратит их так, как он их впоследствии и потратил. Но отец не держит сына силой. Думаю, что один из главных нервов в семейных отношениях — умение понять, в какой момент кончается время, когда я могу своего ребенка к чему-то принудить.
Само собой, в определенной степени ребенка нужно заставлять и принуждать, чтобы вырабатывался навык. Но в меру воспитывая и подталкивая своего ребенка, нужно понимать, что чем старше он становится, тем больше нужно переходить от принципа «я погоняю сзади» к принципу «я звоню колокольчиком впереди и зову за собой». А потом в какой-то момент я и вовсе должен уйти на параллельную колею, чтобы ребенок шел дальше сам. Само собой, я остаюсь рядом: если мы семья, мы не можем просто оказаться друг другу чужими людьми.
Уважение личности ребенка — это в том числе и то, что я постепенно принуждаю себя отказаться от мысли, будто я все знаю и понимаю лучше. Я не пытаюсь устроить его жизнь так, как хочу сам, не выбираю эту кофту, это кино, этих друзей… И пускай он будет неправ, если только речь не идет о чем-то нравственно недопустимом. Ну да, в этой юбке дочка выглядит по-дурацки, но это был ее выбор. Я могу недоумевать, что может мой сын-отличник находить в этих приятелях, которые дальше экрана компьютера ничего не видят. Но это его друзья.
Чтобы почувствовать момент, когда следует самому «ослабить вожжи», нужно об этом молиться, вглядываться в своих детей и избавиться от иллюзии, что я могу слепить их жизнь до конца. На мой взгляд, самое ужасное педагогическое поражение — когда у ребенка возникает зависимость от родителей и он неспособен сам принимать решения.
Я знаю эпизоды, когда срабатывало родительское предупреждение об опасности. Попросить в случае ваших нормальных отношений ребенка прислушаться к тому, что вы говорите, можно: «Да, решать будешь ты, но ради нашего взаимного доверия и того пути, который мы прошли вместе, отложи принятие решения на полгода, а до той поры постарайся не делать того, чего христианин не должен делать». Если я, как родитель, убежден, что выбор явно ошибочный — дурь, молодость, гормоны, — и все равно понимаю, что запрещать что-либо в наше время невозможно, то отсрочка, отложенное на полгода-год решение в иных случаях может очень помочь.
Но как при этом не скатиться в равнодушное попустительство, где, за какой чертой должна начинаться строгость? Если бы кто-то точно знал, как найти эту грань, ему бы уже давно стоял памятник в каждом городе.
Главный христианский принцип — любовь. Тут легче сказать, чем сделать, но надо проверять себя: делаю ли я то-то и то-то для ребенка из любви или же просто потому, что мне так удобнее. Ведь в конечном итоге и чрезмерная ответственность, и попустительство не имеют никакого отношения к христианской любви, и то и другое — это просто стремление к собственному комфорту, к самоуспокоению. Дескать, я еще на некоторое время беру на себя решение его жизненных ситуаций как более взрослый человек, и у меня будет меньше «головной боли». Или наоборот: я отстраняюсь полностью, мол, пусть сам учится выплывать, а у меня — пиво с телевизором, грубо говоря. Кстати, на месте условных пива и телевизора может стоять все что угодно — например, моя особо насыщенная духовная жизнь.
Христианская любовь и детоцентризм
Если мы будем знакомиться с классическим греческим искусством, то увидим, что в нем фактически отсутствуют изображения детей и стариков. Только позже, в эпоху эллинизма (не без прямого или косвенного влияния мироощущения, в контексте которого будет происходить и апостольская проповедь), появляются скульптуры и маленьких детей, и старых людей. Есть специальный греческий термин «калокагатия», который на русский переводится как «прекрасное и благое»: знаменитый Дискобол, например, воспринимался именно таким. А вот дети и старики в античном сознании такими не были, они были либо еще, либо уже несовершенными.
Но в Средневековье мы встречаем массу изображений детей и старых людей. Абсолютное большинство иконографических изображений Богородицы — это изображения с Младенцем. Множество святых изображаются старцами. Так что само по себе сосредоточение внимания общества на старом и малом — на старике и ребенке — возникло с приходом в мир христианского понимания личности, которая важна пред Богом не только тогда, когда «в здоровом теле здоровый дух», но и тогда, когда этого еще нет или уже нет. Словом, корни у этого особого внимания к ребенку как к немощному сами по себе христианские.
Однако сегодня видится своего рода искажение, уходящее в эпоху Просвещения, отчасти связанное с именем Руссо, хотя и основательно подкорректированное дедушкой Фрейдом. Оно заключается в убеждении, что маленький ребенок на самом деле очень хороший человечек, а вовсе не носитель падшей природы, и только неправильное воспитание его портит, из-за чего потом из него вырастает такой же монстр, как большинство из нас. В этом есть, на мой взгляд, очевидная антропологическая нестыковка с христианским пониманием человека как существа в нынешнем своем состоянии падшего, того, что «несть человек, иже жив будет и не согрешит, даже если жизнь его День един»[1]. Все мы — с самого рождения — носители греховной поврежденности в своей природе. И в этом смысле все мы нуждаемся в родительских ограничениях и строгости — в том, чтобы расти в подпорках, ограждениях, поливках, обрезках и всяческом другом Попечении извне. Иначе корявое вырастет деревцо, если вообще не погибнет в этом мутном лесу, каковым является современное общество.
Мы рискуем
Я сознательно никогда не отдавал детей ни в православный детский сад, ни в православную школу. Когда родились старшие дети, я уже преподавал в Духовной академии, а позже стал священником, и я видел катастрофическую опасность перекормить детей верой. Кроме того, за общей неидеальностью учебных заведений и всегда существующей угрозой отталкивания от авторитета учителя может возникнуть угроза отталкивания от Церкви. В обычной школе, где ребенок встретит в абсолютном большинстве детей из нецерковных семей, он постепенно будет учиться воспринимать христианство как «мое» — как то, что я должен уметь отстоять, объяснить, а в каких-то ситуациях иметь смелость быть белой вороной. Есть вещи, которые не должны делать мальчик-христианин и девочка-христианка, но которые в светской школе будет делать абсолютное большинство детей вокруг.
Кто-то скажет: «Мы рискуем». Да, рискуем. Но если отдать детей в православную школу, куда потом они выйдут? Они будут ходить по тем же улицам Москвы, Костромы, Новосибирска, по которым ходят нецерковные, неверующие люди. Нужны прививки, я за прививки — психологические, ментальные и душевные.
В подростковом возрасте и уж точно в переходе от подросткового возраста к юности нужно сделать все, чтобы церковная жизнь не стала для твоего ребенка повинностью, что он идет в храм только потому, что ты так велишь и в семье так сложилось. Если такое происходит, это страшно. Родителю хочется, чтобы дети были при нем, направляемы — «ну еще полгодика, ну еще годик» и т. д. Но тут передержать может оказаться хуже, чем недодержать. Мне кажется, иногда может быть полезным даже то, чтобы дети-подростки и родители ходили в разные храмы. Особенно если ты сам на приходе сильно социализирован, если это большая городская община, где все друг друга знают и где отношения с Богом могут подменяться чисто человеческим общением.
Нужно решиться и отпустить ребенка в свободное плавание. Нужно оставить ребенка перед Богом одного.
Из кн.: «Промысл — штука нелинейная. Рассказы и воспоминания»
Издательство «Никея»
Примечания
[1] «Несть человек, иже жив будет и не согрешит» (2Пар.6:36; 3Цар.8:46; Екк.7:20). Также — из последования панихиды.
Комментировать