Декабрь

—177—

лал Он, и говорили так, как будто слухи и молва о Нём никогда не достигали до ушей их. Что же было то, чего они хотели? Об этом ясными словами сказали Ему: «отцы наши ели манну в пустыне, как и написано: хлеб с неба дал им в пищу (Ин.6:31; ср. Пс.77:21)». Как бы так говорили: если сделаешь таковое знамение, то хорошо, если – меньшее, то не хочем более видеть Тебя, потому что Моисей сказал нам: «пророка, как я, воздвигнет вам (Господь) (Втор.18:12)». Поскольку Господь видел, что они хвалятся Моисеем, а Им гнушаются, то отказался сделать то, чего они хотели, не потому чтобы не мог исполнить его, но потому что это будет для них бесполезно. Ведь, Моисей сделал им это, и пользы не получилось, так что, напротив, они отвратились от союза с ним и развратили нравы свои.

Господь же, не гнушаясь даров пославшего Его, но порицая принимающих дары, (и) зная, к какой цели стремится их жестокая душа, сказал им: «вот хлеб, который сходит с небес; если кто будет вкушать от него, тот разве умрет?» Ни коим образом, – говорит, – потому что это есть хлеб, который дан всему миру (Ин.6:33). Моисею дана была несовершенная манна; посему манна его давалась только израильтянам. А чтобы показать, что дары Моисея превосходятся Его дарами, как и призвание жестоковыйного народа превосходится призванием язычников, говорит: «всякий, кто вкушает от этого хлеба, будет жить во век (Ин. 6:51)». Потому что хлеб Божий сошел с неба и к тому же дан всему миру. «Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его к Себе Отец, пославший Меня (Ин. 6:44)». Сие сказал для того,

—178—

чтобы учение, данное им от Бога, вызвать в них к действию. Но где же то, что (сказано Им): «Я есмь путь и дверь овцам (Ин.10:7)»?²²⁶⁴ Далее, сказал сие для того, чтобы каждый из них делался совершенным, как привлеченный Богом, и таким образом становился бы надежною Его собственностью. Ибо кои пришли ко Христу, те были наименованы во имя Отца, а кои погибли, те (названы) по имени сатаны. «И никто из них не погиб, кроме сына погибели (Ин.17:12)». На таковом основании народ Израильский, который согрешил, назван по имени Моисея, потому что упорно стоял на повелениях Моисея. «Кто злословит отца своего или мать свою, смертью да умрет (Мф.15:4 ср. Исх.20:12; 21:16)», а кто хулит Бога, да будет распят (ср. Лев.24:16). Сими словами Бог сравнил почитание родителей с почитанием Его Самого, каковое сравнение сделал и пророк, говоря: «если Я – отец, то где почтение ко Мне, и если Я – Господь, то где страх предо Мною (Мал.1:6)?». Это (же) подтверждает Господь, говоря: «Бог сказал: почитай отца твоего и матерь твою, а вы говорите каждому из отцов ваших и матерей ваших: вот, дар то, чем бы ты от меня попользовался (Мф.15:4:5)». И сын, которому ты дал такой закон, не постарается впоследствии почитать отца и мать. Быть может поэтому и фарисеям, кои возбуждали на Господа последователей своих, сказал: «ради предложенной пищи Я не смотрю на лицо того фарисея, который пригласил Меня на пир, как вы обыкновенно делаете»; ибо также и он не почи-

—179—

тает отца и матери. Слова: «всякое растение, которое не насадил Отец Мой небесный искоренится (Мф.15:13)», – должно понимать относительно преданий их старцев.

«Женщина кричала и следовала за Ним, говоря: помилуй меня. Он же не дал ей никакого ответа (Мф.15:22:23)». Молчание Господа оказалось как бы громким голосом и сделало уста хананеянки плодоносными. Отверг её молчанием, но она не отступила; противостал ей словами, но она не остановилась; неприязненного Израиля почтил, но она не поддалась зависти. Напротив, женщина умаляет себя и превозносит Израиля, говоря: «и псы едят крохи от стола господина своего (Мф.15:27)», – так что иудеи явились господами язычников. Ученики приступили к Нему и стали просить и молить, чтобы отпустил её. Господь хотел в лице этой женщины предложить им пример сильной любви язычников. Господь назвал язычников псами, а израильтян сыновьями, однако язычники, коих иносказательно наименовал псами, имели любовь и целомудрие, израильтяне же, коих иносказательно назвал сыновьями, показали (в себе) ярость псов. «Не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам (Мф.15:26)». Много уничижительных слов Господь вслух высказал женщине, дабы открылась вера её. Послушай же, что она ответила: «так, Господи (Мф.15:27)». Не постыдилась ради своей пользы назваться псом. Посему: «говорю тебе, женщина, велика вера твоя (Мф.15:28)». Поскольку же язычников наименовал псами, то дары свои сравнил с хлебом.

Совершил это чудо среди Израиля, дабы научить их, что противляясь Ему они противятся силе Вы-

—180—

шнего. Ибо народ Израильский, коего некогда принял под (свое) управление так называемый Иисус, сын Навина, не признал пришествие истинного Иисуса; потомки же хананеян, наблюдая знамения, какие видели некогда у Иисуса, сына Навина, познали истинного Животворца чрез предызображения Его. И после того как из семени хананеев явилась эта нечистая, которая из образов и подобий познала истину, то, обратившись, чистою вошла в (среду) Израиля, для коего, не смотря на долговременное приготовление чрез образы и подобия, неожиданно пришел Господь, назнаменованный посредством (этих) образов. Но тот же лукавый дух овладел ими, (как и в то время), когда, по возвращении из осмотра земли (ханаанской), они, движимые яростью, толпою поднялись на Моисея, чтобы побить его камнями (Числ.13:18–34; 14:1–5). Восстановил мир и гнев их подавил.²²⁶⁵

Это имя²²⁶⁶ погубило исполинов пред лицом их, и лукавый (дух) вошел в хананеян, и они пришли, чтобы вести войну с Иисусом, сыном Навина. Когда же явился (истинный) Иисус, то по истинной вере хананеян (в Него) изгнал лукавого духа из этой девицы (Мф.15:22:28), которая служила образом народа хананейского. Ради имени Иисуса они оставили почитание разных идолов, а если ты посмотришь на Израильтян нашего времени, то найдешь, что в них обитает всякая ярость, раздражение, гнев, ненависть и зависть, свойственные язычникам.

Но ты, когда слушаешь это, будь осторожен и не следуй повествованию об этом нечистом духе

—181—

и семи его товарищах (Мф.12:43) прямо и всецело,²²⁶⁷ но здравым суждением воспринимай силу подобия или смысл притчи, и не распространяй (его) ни на все части подобия, ни на всю внешнюю оболочку притчи. Ибо где притча вдается в подробности описания, там как бы некоей одеждою облекается употребленное по этому случаю выражение, которое, будучи освобождено от этого излишнего (одеяния), открывается в своей истине. И как хананеи, кои вели войну против того имени, были искоренены из своей земли, так и Израильтяне изгнаны были от места своего жительства.

Господь наш, как ловчий, пришел к колодезю (Ин.4:1–42). Потребовал воды, чтобы, от воды взявши повод, дать воду. Как жаждущий, просил воды, дабы устроить Себе случай утолить жажду питьем (иного рода). Обратился с просьбой к женщине, научая её, чтобы и она в свою очередь просила у Него. Богатейший не погнушался просить как нуждающийся, дабы Своею нуждою побудить (других) к просьбам. И не устрашило Его смущение говорить наедине с женщиной, дабы научить нас, что твердо стоящий в истине смущаться не может: «удивились, что Он разговаривал с женщиной (Ин.4:27)». Удалил от Себя учеников, чтобы они не отогнали добычи Его. Бросил голубю зерно, чтобы посредством его (голубя) уловить всё стадо. Спрашивал её о разных предметах, чтобы высказала правду. «Дай мне пить воды (Ин.4:7)». Заметь, как завязал начало беседы. Воды пожелал Тот, Кто обещал (дать) воду живую. Попросил Господь и оставил Свою просьбу, как и

—182—

женщина (оставила) свой водонос, который она должна была поднять (ср. Ин.4:28). Поводы (к беседе) умножались для того, чтобы явилась истина, ради которой привлечены были (эти) поводы.

«Дай Мне пить воды. Говорит Ему женщина: вот, Ты – Иудей. Говорит ей: если бы ты знала (Ин.4:7–10)», – сими словами показал ей, что она была несведуща и неискусна и по неведению находилась в заблуждении, и вместе с тем направил её к познанию истины, так однако, чтобы постепенно снять покрывало с сердца её. Ведь, если бы с (самого) начала открыто сказал ей, что Он Христос, то женщина в ужасе убежала бы от Него и при помощи наставления и учения не сделалась бы Его ученицей. «Если бы ты знала Того, Кто сказал тебе: дай Мне пить этой воды, то ты сама просила бы у Него. Говорит Ему женщина: у Тебя нет почерпала, а колодезь глубок (Ин.4:10:11)». Говорит ей: Моя вода нисходит с неба. Именно, она есть учение о вещах высоких, питье небесное, пьющие которое не жаждут более. Одно крещение существует для верующих. «Кто пьет эту воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек. Говорит Ему женщина: Господин! дай мне этой воды, чтобы мне не иметь жажды и в другой раз не ходить к этому колодезю черпать из него воду (Ин.4:15)».

«Говорит ей: иди, позови ко Мне мужа своего (Ин.4:16)». Путь Себе открыл, чтобы в качестве пророка показать ей сокровенное. «Пяти мужей ты сменила, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе. Говорит Ему женщина: Господи! я вижу, что Ты пророк (Ин.4:18:19)». Этими словами возвысил её на более высокую степень (разумения).

—183—

«Отцы наши покланялись на этой горе. Ответил ей: ни на этой горе, ни в Иерусалиме, но истинные поклонники будут поклоняться в духе и истине (Ин.4:20:21)». Этими словами возвел её к совершенству. Далее, сказал сие для того, чтобы показать, что женщина эта не бесплодная земля, и таким образом чрез неё, кою взял в свидетельство Себе, дал знать, что Его семя принесет стократную жатву. Говорит женщина: «вот, Христос идет, и когда придет, даст нам всё. Говорит ей: это Я, который говорю с тобой (Ин.4:25:26)». Если Ты царь, то зачем просил у меня воды? Итак, с самого начала беседы не объявил ей Своего лица, но открылся ей сперва иудеем, потом пророком и наконец Христом. (Начавши) ступенью обыкновенной, возвел её на ступень высочайшую. Видела Его сперва как человека жаждущего, потом как Иудея, затем как пророка и наконец как Бога. Человека жаждущего она хотела убедить, от Иудея отвратилась, учителя расспросила, пророком была обличена, а Христу поклонилась.

Поскольку Иудеи считали постыдным вступать в брак с женщиной самарянкой, соблюдая пример Иуды, который устранил Шелу от Фамари (Быт.38:11, 14:26), посему и эта женщина, будучи совращена с пути, предавалась прелюбодеянию, ибо Христос сказал ей: «тот, которого ныне имеешь, не муж тебе». И так как женщина исповедала свои грехи, то ей поверили; ведь, наше внимание привлекается,²²⁶⁸ когда раскрываются преступления; еще более (они поверили ей) потому, что видели,

—184—

что они сами не знали того, что открыл ей Христос. Однако же благоразумно рассудили так и сказали: если бы Он был Христос, то не в одном (только) этом деле, но и во многих других показал бы Свою силу. И, действительно, Господь, исполняя желания их, во многих делах открыл Свою силу между ними (Ин.4:40:41). Когда увидели эти чудеса и услышали о чудном и изумительном откровении, сделанном самарянской женщине, то поспешили предупредить повод к посмеянию со стороны Иудеев, которые стали бы говорить, что вера их основана была на исповедании прелюбодейной женщины. Посему сказали женщине: «уже не по твоим словам веруем в Него, но потому, что сами слышали Его учение и видели дела Его, потому что Он Бог, и узнали, что Он действительно есть истинный Христос (Ин.4:42)». И подлинно, в познании нашем надлежит полагать основание веры нашей.

«Отцы наши поклонялись на сей горе». Это сказала об Иакове и его сыновьях, потому что они поклонялись на горе Сихемской, или в Вефиле, или на горе Симгриацин.²²⁶⁹ Слова: «не на горе сей и не в Иерусалиме будут поклоняться» означают тоже, что и (слова): «на всяком месте, где вспоминают о имени Моем (Исх.20:24)». Затем, так как женщина сказала: «вы говорите, что только в Иерусалиме должно находиться место поклонения, а отцы наши на этой горе покланялись», то, дабы показать ей, что Бог не телесен, говорит: «истинно говорю тебе: не на горе сей и не в Иерусалиме будут поклоняться, но истинные поклонники будут покло-

—185—

няться» Отцу чрез Духа Святого «в истине (Ин.4:21)». «Не на горе сей и не в Иерусалиме будут поклоняться», – сим показал, что поклонение распространится по всей земле после того, как иссохнет смоковница, которая препятствовала поклонению.²²⁷⁰

«Если хочешь, Господи, можешь исцелить меня (Мф.8:2)». Прокаженный так рассуждал в себе: «быть может, Он (также) соблюдает закон, как Елисей, который не вышел к Нееману (4Цар.5:9–11)», – каковое сомнение Господь разрешил прикосновением к нему и (вместе с тем) научил, что закон не может препятствовать законодателю. Или прокаженный предполагал, что Он чужд закону и противник закона; посему Господь исцелил его тайно и явно, дабы, будучи исцелен телесно, он не потерпел осуждения духовно. «Иди, покажи себя (Мф.8:4)» т. е. покажись ради священников. Так как он боялся прикоснуться к Господу, чтобы не сделать Его нечистым, то Господь Сам прикоснулся к нему, дабы показать ему, что Он не только не может сделаться нечистым чрез него, но Своим повелением и в (других) нечистых уничтожает нечистоту. Что Господь показал прокаженному, сие в целях испытания соделал Он. Прежде чем испытывать его в вере, знал его; искушать без предведения свойственно неведению. Господь разгневался²²⁷¹ на то и другое: ведь, если бы не коснулся прокаженного, то чрез это в нём укрепилась бы мысль, что Господь боится

—186—

проказы; а если бы коснулся его, то (тогда) в душе его возникла бы противоположная мысль, что Господь противник закона. Посему, простирая руку Свою показал Божество и изгнал нечистоту; словом же уст Своих обнаружил Свой образ мыслей и устранил подозрение, что Он чужд закону и противник закона. Или так как тот (прокаженный) был Иудей и от священников слышал, что Иисус противник закона и враг Писаний, то думал, что Христос не хочет исцелять Иудеев.

«Если хочешь, можешь». Мысль и выражение просьбы обличают сомневающегося. Знаю, – говорит, – что ты можешь; хочешь ли, – (сего) не знаю. А Господь за эту двойственность (то же) показал ему двойное: порицание, поскольку разгневался на него, и милосердие, поскольку исцелил его. Разгневался на то, что (прокаженный) сказал: «если хочешь»; (но) так как добавил «можешь», то исцелил его, дабы очистить как тело прокаженного от нечистоты, так и дух (его) от неправых мыслей. Научает же его словами: «иди» к тем, которые сами нечисты и не могут научить тебя, и «принеси, дар (Мф.8:4)», за очищение своё. И говорит: «никому не сказывай», дабы священники не подумали, что прокаженный вспомнил о них и принес жертву потому, что они обвинили (Иисуса). Молчи, говорит, а когда придешь к ним и спросят тебя, как ты исцелился, то пусть узнают, что Я блюду за тем, чтобы закон Моисея не оставался в пренебрежении.

«Если хочешь, то можешь меня очистить». Человек этот видел, что Господь не всех мертвых воскрешает и не всех больных исцеляет, на этом основании он думал, что исце-

—187—

ляет (только) тех, коих хочет (исцелить), и посему сказал Ему: «Господи, если хочешь, можешь меня очистить». Вследствие этого Господь посредством неблаговоления показал, что Он исцеляет не по лицеприятию. Однако, поскольку (прокаженный) веровал, говоря: «если хочешь, можешь меня очистить», то Господь исцелением его открыл, что Он не отвергает веры. Кроме того, так как прокаженный видел, что разными наставлениями, даваемыми относительно проказы священниками, прокаженные (только) обременяются, не получая от них исцеления, то обряды закона по этой причине потеряли в глазах его силу, и посему он сказал: «если хочешь, можешь меня очистить». Поэтому Господь ради таковых (его) помышлений прогневался на него и потом повелел ему: «иди, покажись священникам и исполни закон, который ты презираешь». Далее, сделал это потому, что прокаженный думал, что Христос имеет такое же мнение (о законе, как и он), поскольку видел, что Он нарушает нечто из закона. Но заметь и то, что Христос гневался не на него, а на проказу.

«Если хочешь, можешь меня очистить. И простер руку». Что простер руку, в этом, – говорят, – заключается нарушение закона, ибо по закону нечисто всё, что касается проказы. Но Господь отнюдь не прикоснулся к прокаженному, а распростер над ним Свою целительную десницу. Оказался ли врагом закона, это мы увидим, перечитывая вновь то, что следует (в рассказе далее). Показал, что природа (сама по себе) есть благо, потому что пополнил её недостаток, и посылая его к священникам, утвердил священство. Затем, повелевая (ему) принести дары за свое очищение, разве (этим)

—188—

не утвердил закон, как и тем, что добавил: «как повелел вам Моисей?» Много повелений о проказе дал им Моисей, но они не могли получить от них никакой пользы; с явлением же Христа явилось и исцеление чрез слово и отменило многие роды повелений (Моисея), к которым относится, кажется, и закон о проказе. «Иди к священникам для свидетельства их», ибо предписано было, чтобы они исследовали проказу пред очищением и после перенесения проказы служили свидетелями (выздоровления). О повелениях древнего закона Моисея Христос сказал это и их призвал в свидетельство Своего учения, говоря: «как повелел Моисей», – каковыми словами научил, что они не отменяются Им, и (напротив) становятся глашатаями Его пред лицом народа.

Глава тринадцатая

«Был там некий муж, находившийся в болезни своей тридцать восемь лет. Говорит ему Господь: хочешь ли быть здоровым (Ин.5:5:6)». Значит, не хотел. «Говорит ему больной: у меня нет помощника, который опустил бы меня (в купальню), когда возмутится вода (Ин.5:8)». Об ином спросил Господь, и иное ответил больной, говоря: «нет у меня помощника, который опустил бы меня, и пока я медленно приближаюсь (к купальне), другой уже сходит прежде меня (Ин.5:8)».²²⁷² И в продолжении тридцати восьми лет не нашел такового. Сими словами постыжаются Иудеи, кои не верят, что крещение отпускает грехи. Ведь, если верят, что посредством воды Силоамской Ангел

—189—

исцелил больного, то насколько более надлежит верить тому, что Господь Ангелов чрез крещение очищает от всякого порока? И поскольку думали, что одна только вода (может) помочь ему, то (Господь) сказал ему: «встань, возьми постель свою и ходи (Ин.5:8)». Грешник он был и неверующий, о чём свидетельствует Господь, говоря: «не греши больше (Ин.5:14)». Приступила правда и искала в устах его веры, но не нашла; исцелило его милосердие, дабы благодать не прошла (мимо его) тщетно.

«Встань на ноги свои, возьми постель свою, и иди в дом твой». Разве недостаточно было сказать: встань, ходи? Разве и это не было бы чудом, когда бы тот, кто не имел силы повернуться на ложе своем, внезапно поднялся и пошел? Но дабы показать, что дал ему совершенное здоровье, Господь присоединил повеление поднять ложе. Ибо исцелил его не по подобию больных, у которых постепенно возвращается здоровье; посему сказал: «встань на ноги, возьми постель твою и ходи». Ведь, если бы он стал молчать, то ложе его возопило бы. Когда же Иудеи увидели его, то сказали: «кто сказал тебе: возьми ложе твое (Ин.5:12)»? Опустили, как показывает Писание, спросить его: кто тебя исцелил, а сказали: «кто повелел тебе взять на себя ложе в день субботний?» О, слепые, глупые, глухие и бесчувственные, почему вы одно пропускаете, а о другом спрашиваете? поскольку они спрашивали, как слепцы, то тот, кто был исцелен, дал им освещающий (дело) ответ; потому что был разумным и просвещенным ходатаем, которого мудрый Врач послал для того, чтобы заблуждающихся привести на правый путь.

—190—

«Кто повелел тебе взять ложе свое на себя?» Так как они хотели скрыть чудо исцеления и подвергнуть поношению человека, взявшего, ложе, то сей (последний) открыто возвестил о своем исцелении и (вместе с тем) осудил и опроверг их неверие. Сказал им не то, что они хотели слышать (от него), а то, чему отказывались верить. «Тот, Кто исцелил меня, сказал мне: встань, возьми ложе свое и иди. Говорят ему: кто он? Сказал: не знаю, потому что Иисус, когда увидел множество народа, уклонился от того места. А спустя некоторое время увидел его и сказал ему: вот, ты стал здоров, не греши больше, чтобы тебе не потребовался кто-либо другой (Ин.5:11–15)». Ибо сказал: никого не имею.²²⁷³ «И тогда человек (этот) пошел и рассказал Иудеям, что Иисус был Тот, Кто исцелил меня (Ин.5:15)». Когда же они обвинили Господа за то, что исцелил в день субботний, то (Господь) сказал им: «Отец Мой до ныне делает, посему и Я делаю (Ин.5:17)». И таким образом Иудеи преследовали Спасителя не только за то, что исцелял в день субботний, но «еще и за то, что Отцом Своим назвал Бога и Себя Самого сделал равным Богу (Ин.5:18)».

Однако заметь, что не ответил: «не нарушай субботы», но: «нарушай её так, как Отец Мой на небесах. «Отец Мой делает и Я делаю». Ведь, если тварь, ангелы, и светила, и роса, и дождь, и источники, и реки не останавливаются (в своей деятельности) днем субботним, если в день субботний ни ангелы не оставляют своего служения и делания, ни небеса (не перестают) посы-

—191—

лать росу и дождь, ни светила (не прекращают) движения, ни земля (не перестает) производить плоды, ни человек дышать и рождать детей, – напротив, в день субботний люди тем скорее рождаются, что (этому) не препятствует никакое повеление, и в осьмой день обрезываются, – если этими примерами и почти бесчисленными другими закон нарушается; если так делает тварь, то насколько более (может делать так) Творец? Посему: «Сын человеческий есть господин субботы (Мф.12:8)».

Подобный (сему) ответ Его находим в другом месте, когда учеников Его порицали за то, что они растирали колосья (Мф.12:1); ибо (тогда) сказал им: «разве вы не читали, что сделал Давид, как он ел хлебы предложения, которые не дозволялось есть ни ему, ни бывшим с ним (Мф.12:3:4)?» Итак, уразумей смысл сих слов и познай сокрытую в них силу. «Преследовали, Его – говорит, – за то, что Себя Самого сделал равным Богу». Когда обвиняли учеников Его, то предложил им свидетельство Давида, который, хотя был пророком, царем и праведником, но все же оставался человеком, как человеками были и Апостолы; ведь, прилично было рабу сделаться свидетелем для сорабов своих; когда же хотели обвинить Его Самого, то не Давида, который был человеком, привел им в свидетельство, и не свидетельство небес, кои суть тварь, ни ангелов, ни серафимов, ни духов хранителей, кои все на служение посылаются, но оставивши все небесное, преисподнее и земное, и небеса, и всё, что в них, указал на свидетельство Господа всякого естества и Бога всей твари, говоря: «Отец Мой до ныне делает, и Я делаю».

—192—

Равным образом и слепого от рождения послал умыться в (купальне) Силоамской (Ин.9:7), во-первых, для того, чтобы ясно показать, что слепой не усомнился (в Нём), иначе не исцелился бы, а во-вторых, для того, чтобы, если на пути будут расспрашивать слепого, то он изложил бы (всё) дело, и таким образом опять вера его сделалась бы известною. Подобно (сему) и слова: «встань, возьми ложе свое» сказал для того, чтобы в день субботний увидели исцеленного и расспросили (об исцелении). Итак, суббота установлена не ради Бога, а ради человека; посему, кто дал её, тот и господин её. На вопрос: Я – податель субботы или нет? – усматриваем ответ в делах (Его). Вот, слепой служит свидетелем и больные – глашатаями. Господь обыкновенно соблюдал все законы, и этим показал, что их должно сохранять, дабы сохраненные Им законы осудили своих нарушителей. Некоторые же законы разрушил во имя блага (ср. Мф.12:12), дабы научить, что Он имеет высшую власть над всеми вещами, и также посредством исцеления открыть, что Он есть Господь закона, поскольку тварь оказала повиновение Тому, Кто по воле Отца имеет власть над субботой.

Итак, из нарушения субботы узнаем, кто Тот, Кто сказал: «Отец Мой до ныне делает». Далее, сими словами обличил Иудеев в том, что они не ради блага нарушают закон. Ведь, не подверг их порицанию за то, что каждый (из них) водил поить осла или скот (в день субботний), напротив скорее (этим) научил их, что хорошо делать в субботний день благое (ср. Лк.13:15). Свидетельство Себе взял от них самих.

—435—

пользе своей собственной души, представляя себя как камень живой и духовный в храм святый и жилище Бога в духе (1Пет.2:5; Еф.2:22), – таковой конечно приобретет возможность легко спасти свою душу.

Агг.2:10–15. В двадесять четвертый (день) девятаго месяца, в лето второе при Дарии, бысть слово Господне ко Аггею пророку, глаголя: сице глаголет Господь Вседержитель: вопроси иереев закона, глаголя: аще приимет человек мясо свято в краи ризы своея, и коснется край ризы его хлеба, или варива, или вина, или масла, или всякаго брашна, еда освятится? И отвещаша священницы и реша: ни. И рече Аггей: аще прикоснется оскверненный нечистый по душе от всякаго сих, еда осквернится? И отвещаша иереи и реша: осквернится. И отвеща Аггей и рече: сице людие сии, и сице язык сей предо мною, глаголет Господь, и сице вся дела рук их: и иже аще приближится тамо, осквернится.²²⁷⁴

Это другое откровение чрез пророка к Изра-

—436—

илю было, полагаем, по следующей причине. Когда с наступлением второго года Дария царя, в месяце седьмом, Бог стал порицать освобожденных от плена и обвинять их косность, разумею косность в отношении к долгу построения храма, тогда-то наконец собрались они и уже ревностно предались трудолюбию. Потом, совершивших это Бог похваляет и обещался быть вместе с ними и благословлять их, – повелевал также быть смелыми, так как посреди их присутствует Дух. Но они снова сделались медлительными и мало деятельными: кажется едва прошло и два месяца, а они уже опять стали впадать в нерадение и оказываться ужасно нерешительными. Чрезмерно и постыдно увлекшись делами торговли и имея неудержимую страсть к корыстолюбию, они начали впадать в нерадение (по отношению к храму), когда для них становилось невозможным отдаваться заботам о торговле так, как на широком досуге. Потом, принося жертвы, стали говорить, что этого им будет достаточно для освящения, хотя даже как-либо и случилось бы не существовать божественному храму. Посему пророк получает повеление дать им посредством благородных обличений почувствовать и научить их, что если они и решатся совершать молитвы и жертвы, но окажутся нерадивыми в деле построения дома Божия, то уже не в пользу будет им, а напротив во вред, нежелание своевременно приносить жертвы и приступать к божественному жертвеннику. Кроме того разъясняет, что в предлежащих им торговых делах, вступая в сношения с лукавыми и инородными людьми, и без сомнения даже с идолопоклонниками, они крайне

—437—

оскверняются. Вопрос же вполне законен, но труден для толкования. Впрочем объясню, представив значение его, в каких смогу словах. Итак, пророк спрашивает священников, ибо написано, что устне иереовы сохранят суд²²⁷⁵ и закона взыщут от уст его (Мал.2:7). А какой вопрос? Аще приимет человек мясо свято в скраи ризы своея, и коснется край ризы его хлеба, или варива, или вина, или масла, или какого брашна, еда освятится? Они же сказали: ни. Святым называет мясо, взятое от животного, принесенного в жертву Богу. Впрочем желает научить их вот чему. Священники, совершая жертвы по закону, иногда своими одеждами касались назначенных на всесожжение овнов. Итак, говорит, если священная одежда, освятившаяся может быть чрез жертвенное мясо, коснется чего-либо другого, не принесенного (в жертву) Богу, то будет ли и это свято? На это, согласно закону, священники дали отрицательный ответ. Таким образом как бы чрез преподавание пойдем к более истинному. Итак, приносящий жертвы, если возбуждает гнев Божий другими какими-либо способами, освятится ли от жертвы? Никак, напротив – должен быть осужден, как еще не очистившийся, а приносящий жертву. Что это истинная речь, послушай, что говорит Законодатель в книге Левит: и мясо, еже аще прикоснется всякому нечисту, (да) не снестся, на огни (да) сожжется: всяк чистый (да) снест мясо: душа же, яже аще снест от мяс жертвы спасительной, еже есть Господу, и нечистота его на нём, погибнет душа она от людей своих (Лев.7:

—438—

19). Видишь, как бесполезно, даже более – бывает виною гнева и смерти приношение жертвы нечистыми руками. Посему, как одеяния священников, хотя и освященные чрез мяса жертвы, не освятят однако же прикасающихся к ним: так, говорит, и жертвоприношения Богу не соделают святыми тех, кои решаются оскорблять каким-либо другим образом и желают бездействовать в угодном Богу. А что, как сказал я, ради торговли и её барышей соприкасаясь с людьми нечистыми, они и сами без сомнения будут причастны скверне тех, это представляет ясно посредством другого вопроса. Сказал опять: аще прикоснется оскверненный по душе от всякаго сих, еда осквернится? Они же реша: осквернится. Закон Моисеев повелел освященным не прикасаться мертвого тела и не подходить к умершим людям: не должны, сказал, оскверняться священнодействующие (прикосновением к трупу), кроме только (трупов) матери, отца, брата и сестры, а предстоятель священнических чинов и начальник – даже и к этим (трупам) совсем не должен прикасаться (Лев.21:1–4, 10–11; ср. 11:24 сл. и Числ.6:7).

Таинственным прообразом было это постановление, ибо закон есть сень (Евр.10:1). Мертвец может служить образом мертвых дел и мирской нечистоты, и подвизающимся в священной и пречистой жизни подобает, думаю, стараться избегать мертвых дел и удаляться мирского растления. Но если случалось тогда трупу коснуться чего-либо другого, например человека или одеяния, то это по закону было нечисто (в продолжении известного срока). Вот теперь и вопрошает пророк: если кто-либо

—439—

прикоснувшийся к мертвому телу и потому оставшийся (на известный срок) нечистым случайно прикоснется к другому кому, то ведь он осквернит его? Когда же ответили: осквернит, тогда уже Бог объявляет обвинение: сице людие сии, и сице язык сей предо мною, глаголет Господь, и сице вся дела рук их: и иже аще приближится тамо, осквернится. Кто прикасается к мертвым делам, говорит, тот не только сам оскверняется, но и доходит до такой испорченности, что легко и очень сильно оскверняет других. Посему надо радеть о делах добрых и постараемся исполнять наиболее благоугодное истинному Богу и таким образом приносить духовные жертвы. Только при таком условии Он будет принимать, и не в осуждение, наши молитвы, а мы станем получать пользу и благословение. Стряхнем же с себя и мертвые пожелания и как бы бездушные удовольствия и мирскую нечистоту. С очищенными таким образом и освященными сопребудет Бог.

Агг.2:15, б. За приятия их утренняя поболят от лица трудов своих, и ненавидесте во вратех обличающаго.²²⁷⁶

Говорят, что этих слов не имеет ни еврейский текст, ни другие переводчики не читают и не знают. Впрочем в них открывается со-

—440—

ответствующий предшествующим словам смысл. Поскольку, как сказал я, они стали сильно впадать в корыстолюбие и излишества, а это оказывалось у них предлогом к нерадению, хотя им и приказано было построить божественный храм, то по необходимости подвергает их наконец обвинению за это. Утренния же приятия говорит потому, что утром они совершали хождения и употребляли старания не из-за чего другого, как только ради этого одного, то есть стремления к барышам. И из-за них-то, говорит, пострадают (поболят) они, так как цель их не достигнет желанного им конца. И это потому, что если Бог не направляет и не устрояет нам путь наших деяний, то тщетны конечно и бесполезны человеческие заботы о чём бы то ни было, как написано: аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиджущии его (Пс.126:1). Но предпочитая построению божественного храма как бы утренние и ранние барыши и постыдное ставя впереди достойнейшего, они кроме того оказывались страждущими и еще некоторым другим ужасным пороком: возненавидели обличающих во вратах. Выражение: во вратах разумей вместо: явно.²²⁷⁷ За что же возненавидели? Раз подпавшим под власть дурных удовольствий и необузданно устремившимся к совершению неподобающих дел конечно не были приятны те, кои могли бы их исправлять, напротив (они были для них) тяжелы и ненавистны. Да и какого из

—441—

таковых пороков нельзя было бы найти у них? Весьма ужасным поэтому пороком души является склонность к дурному, ненависть к (людям) могущим быть нам полезными и перенесение, даже с величайшим наслаждением, какого-либо случающегося с нами недуга (порочного), хотя бы это и было нечто весьма гнусное. Напротив, достойно и премудро – отражать мужественно вред, вливаемый во внутрь души и ума, а если бы и пришлось подвергнуться какому недугу, то поскорее искать врачей и любить обличителей и припадать, к ногам как бы Самого Бога, к говорящим: исцели мя Господи, и исцелею: спаси мя, и спасен буду, яко хвала моя ты ecu (Иер.17:14).

Агг.2:16–18. И ныне положите же в сердца ваши от дне сего и выше, прежде неже положити камень в храме Господни, кто бысте, егда влагасте в мех²²⁷⁸ ячмене двадесять сат, и быша десять сат ячмене? и входисте в подточилие черпати пятдесят мер, и быша двадесять. Поразих вы неплодием, и ветротлением, и градом вся дела рук, и не обратистеся ко мне, глаголет Господь.²²⁷⁹

Неопровержимыми доводами убеждает их в том, что они поступили правильно, решившись строить

—442—

божественный храм, – и что они оказываются лучшими, чем были прежде, предавшись старанию об этом. Размыслите, говорит, и вспомните, кто бысте, к чему и каким образом были вы расположены, прежде чем положить камень на камне в храме Господнем. Ведь тогда, говорит, вы полагали в ларь (разумеется тут род хранилища плодов) едва собиравшиеся с полей и гумна долгими трудами двадцать сат (сата, полагаю, есть мера) ячменя, а оказывалось десять сат ячменя, так как моль, по действию разгневанного Божества, очевидно истребляла плоды и превращала в прах. А если кто шел к точилу²²⁸⁰ с намерением почерпнуть пятьдесят мерок и с сосудами (в потребном количестве), то и он приходил потом в изумление, когда находил неожиданное уменьшение меры. Были вы, говорит, поражены и другими бедами – неурожаями, гибельными ветрами, градами, – и все-таки вы были упорны, ибо не обратистеся ко мне, глаголет Господь.

Что же мы должны узнать отсюда? Ясно, что у не желающих создать дом Господень, то есть Церковь, или безрассудно медлящих соделать свои души храмом Божиим, даже и приобретенные уже блага обратятся в ничто, а кроме того появится конечно вред и от нечистых духов, бесплодие и град, то есть нашествия тяжелых искушений, повергающих во всякого рода зло, – и божественный гнев найдет на них.

Агг.2:19–20. Подчините же сердца ваша от дне сего, и далее от двадесять четвертаго (дне) девятаго ме-

—443—

сяца, и от дне, в оньже основася храм Господень. Положите в сердцах ваших, аще познается на гумне, и аще еще виноград, и смоква,²²⁸¹ и яблонь, и древа масличная не творящая плода, от дне сего благословлю.²²⁸²

Посредством искусных речений наперед преподав убеждение в том, что на решившихся быть недеятельными в отношении к божественному храму совершилось некое величайшее нашествие бедствий. Теперь же говорит: из предметов, доставляющих радость, они могут удостовериться в том, что плодом старания своего в благоугодном Ему они будут иметь благоденствие и что наградою за благочестие к дому Его будет без сомнения полнота всяких благ. Обещает подавать им великое изобилие полевых плодов, так что обилие это будет почти невероятным и на гумнах сверх ожидания появятся скирды, – тоже случится и с деревьями в садах: виноград окажется благоплодным, смоковница, гранатовая яблонь и вообще все плоды бу-

—444—

дут у них в изобилии и цветущем состоянии, даже и оливка в неожиданном излишестве даст им плод свой, благодаря благословению от Бога.

Так и у тех, кои не имеют рвения созидать Церковь, то есть представить себя самим Христу в храм святый, все идет к худшему, они подвергаются искушениям и терпят духовное бесплодие. И наоборот, желающим созидать и возлюбившим подвиги благочестия несомненно дано будет от Бога пребывание во всяком благополучии, обильное благоплодие духовное, обладание, как бы цветущим различными достоинствами добродетели и как бы изобилующим зрелыми плодами, садом внутреннейшим, так что они уже могут с дерзновением взывать написанное в Песни Песней: да снидет брат мой в вертоград свой, и да яст плод овощий своих (Песн.5:1). Ведь плоды добродетелей и приятность духовного благоплодия служат как бы пищей Богу.

Агг.2:21–23. И бысть слово Господне вторицею ко Аггею пророку, в двадесять четвертый (день) месяца, глаголя·. Рцы к Зоровавелю (сыну) Салафиилеву от колена Иудова, глаголя: аз потрясу небом и землею, и морем и сушею: и превращу престолы царей, и потреблю силу царей языческих, и превращу колесницы и всадницы, и снидут кони и всадницы их, кийждо во оружии на брата своего.²²⁸³

—445—

От частных и сподручных деяний пророческое слово всегда почти делает переход к предметам всеобщим и главнейшим. Так, если когда делает упоминание об освобождении кого-либо, то часто переходит к освобождению чрез Христа. Нечто подобное и теперь являет нам слово пророческое, так как к прежде сказанному почитает необходимым присоединить и то, что служит уже тонким предуказанием, как бы в загадке и сени, на тайну Христову. Пророк посылается к Зоровавелю из колена Иудина сказать, что поколеблется небо, земля, также море и суша, – уничтожатся и престолы царей. И премудрый Павел, отдавшись созерцанию предложенного пророчества, выражение: поколеблется, говорит, указывает на то, что будет преложение колеблемого, дабы осталось не поколебимое (Евр.12:26–27). И чрез Него все стало новым (2Кор.5:17), очевидно твердым, непоколебимым и постоянным. Итак, замечай благоустроение слова пророческого. Возвестив им удивительное благоплодие и обещав доставлять в изобилии всё для их радования и удовольствия, тотчас же присоединил и указание на благоплодное время истины, очевидно

—446—

на обильное от Бога подаяние духовного благословения. Я поколебал, говорит, поднебесную, когда выводил Израиля из земли Египетской. Но поколеблю и еще, то есть славным и известным для всех жителей земли соделаю его (Израиля), как бы подвергая всё потрясению. И низложив престолы царей, уничтожу всю их силу, и как бы у витязей каких, объезжающих всю поднебесную, отниму у них жестоковластие над всеми, воздвигну других витязей или воинов, обнажающих меч против рода своего и братьев своих. Этими словами, кажется, указывает на низверженные могуществом Спасителя нашего лукавые и вражьи силы, начала и власти, над коими восторжествовал крестом Своим и, лишив их жестоковластия над всеми, оказал помощь угнетенным, нам очевидно (1Кор.15:24; Кол.2:15). Так и святая и непорочная Дева, когда еще имела Христа во чреве своем, исполнившись святого Духа в душе своей, предвозвестила, сказав так: низложи сильныя со престол, и вознесе смиренныя (Лк.1:52). Итак, низвержены властелины и пали с престолов своих. Впрочем благодеяния пришествия Спасителя нашего не оканчиваются на этом. Но воздвигнут еще некий сонм витязей, мужи воительные, опытные в войне, умеющие предводительствовать и мужественно противостоящие злобе диавола. Эти же божественные ученики были также и теми, кои обнажали мысленно меч духа, то есть слово тайноводства, живое, действенное и проницательнейшее (Евр.4:12), – выходили против всякого человека, и против рода, и против братьев, не до смерти поражая, но уничтожая в них невежество, – как бы умерщвляя для мира и заставляя умереть для грехов, дабы

—447—

жили для Бога, возлюбив достославную и непорочную жизнь, очевидно евангельскую. А что из-за любви ко Христу должны были сыны противиться отцам, дочери матерям, братья братьям, можно ли сомневаться в этом, когда Спаситель ясно сказал: приидох разлучити человека на отца своего, и дщерь на матерь свою: и невесту на свекровь свою: и врази человеку домашнии его (Мф.10:35–36). Враги – поскольку держались других мыслей, но вскоре и друзья – в единодушии веры и в единстве духа любви во Христе.

Агг.2:24. В день той, глаголет Господь Вседержитель, прииму тя, Зоровавелю, Салафиилев, рабе мой, глаголет Господь, и положу тя яко печать, понеже тя избрах, глаголет Господь Вседержитель.²²⁸⁴

Не к Зоровавелю во всей своей истинности относилось это слово, но, вернее, оно было к Господу нашему Иисусу Христу, как прекрасно предызображенному в лице Зоровавеля; потому что он был и из колена Иудина, и царь, и вождь освобожденных из плена, и как бы начальник над зиждущими дом Господень. Итак, взяв Тебя, говорит, раба Моего, – то есть явившегося в зраке раба (Флп.2:7), однако свободного по природе, – в то время, когда Я решу низложить властелинов с престолов и изгнать начальство – яко печать положу. Печать же Бога и Отца есть Сын, как имеющий всецелое и совершенное подобие с Ним

—448—

и отражающий в собственной красоте природу Родившего. А в Нём и нас отпечатлевает Бог в подобие Свое: если во Христа преобразуемся, то приобретаем как бы и образ Бога. И так, Сын есть точное отображение Бога и Отца, и Его избрал, то есть соделал возлюбленным и избранным. Таковым Он исповедал Его при струях Иорданских, говоря: Сей есть Сын Мой возлюбленный, о немже благоволих (Мф.3:17); ибо благоволил Бог и Отец восстановить всё (в первоначальном порядке) и возвести к первоначальному состоянию, как и божественный Павел пишет: возглавити яже на небесех и яже на земли во Христе (Еф.1:10).

—343—

Тя, неизреченно совокупившего небесным, Христе, земная, и едину церковь совершивша ангелом и человеком, непрестанно величаем.

Из службы ангелам 8 ноября, канона песнь 9, троп. 1.

Церковь, понимаемая в самом обширном смысле, есть общество всех разумно-нравственных сотворенных существ, не только человеков, но и ангелов, соединенных между собою в одно целое под единою главою – Сыном Божиим, Иисусом Христом, с целью прославления Бога и достижения ими высшего совершенства, а следовательно и блаженства. (См. Введ. в Правосл. Догм. Бог., Митроп. Макария, §§ 16 и 19). Основание для такого понятия о Церкви дает нам Ап. Павел, когда говорит, что Бог, благоволивший примирити всяческая в себе чрез Христа, аще земная, аще ли небесная (Кол.1:20) и возглавити всяческая о Христе, яже на небеси и яже на земли, посадил Его одесную себе на небесных: превыше всякаго начальства и власти и силы и господства, и всякаго имене именуемаго не точию в веце сем, но и в грядущем. И вся покори под нозе его: и того даде главу выше всех церкви, яже есть тело его, исполнение исполняющаго всяческая во всех (Еф.1:10, 20–23). В другом месте тот же Апостол говорит, что христиане, вступая в Церковь Христову, приступают к Сионстей горе и ко Граду Бога живаго, Иерусалиму небесному, и тмам ангелов, торжеству, и церкви первородных на небесех написанных, и судии всех Богу, и духом праведник совершенных, и к ходатаю завета новаго Иисусу (Евр.12:22–24). Так что ангелы являются такими же членами

—344—

Церкви небесной, как и духи усопших праведников, удостоенных прославления на небеси, имея вместе с ними одну главу, Христа, и будучи от Него в служение посылаеми за хотящих наследовати спасение (Евр.1:14), как старшие и более совершенные братья к младшим и слабейшим. Некоторые отцы и учителя Церкви, проникая в глубокий смысл Апостольского учения, понимали Церковь именно в таком обширном смысле. Св. Игнатий Богоносец говорит: «где Христос Иисус, там и кафолическая Церковь» (Смирнян. 8). Ориген выражается: «естественно, что и ангельские силы служат в собраниях верующих…, так что в собраниях святых находится двоякая церковь: одна состоит из людей, а другая из ангелов» (о молитве, п. 31). По блаж. Августину, «Церковь святейшей Троицы обнимает все существа небесные и земные (Enchirid. с. 56). Св. Иоанн Дамаскин (по друг. изданиям, св. Иосиф песнописец) в вышеприведенной церковной песни говорит о Христе, что Он неизреченно соединил с небесным земное и едину Церковь составил из ангелов и человеков.

Но здесь возникает вопрос: можно ли считать ангелов в собственном смысле членами Церкви Христовой, которая утверждена кровью Его и основана главным образом с целью освящения людей грешников и воссоединения их с Богом; ангелы же, как существа бестелесные и безгрешные, не отторгнутые от союза с Богом, не нуждаются ни в воссоединении с Богом, ни в тех средствах спасения, какие подаются людям в Церкви? Иисус Христос, как учит нас Св. Писание и св. Церковь, пришел спасти род человеческий от греха, проклятия и смерти; а эти три бедствия, свойственные роду человеческому, не простираются на мир чистых ангелов, так что они не нуждаются в спасении от них. Тем не менее в прямой принадлежности ангелов к Церкви Христовой не может быть никакого сомнения, и чтобы убедиться в этой истине, мы должны обратить внимание на некоторые обстоятельства, имеющие ближайшее отношение к грехопадению человека, вызвавшему главным образом необходимость искупительного дела совершенного Христом.

—345—

I

Грех начался в мире ангельском. Прежде всего пал диавол, бывший, по учению св. отцов (Кирилла Иерусал., Афанасия Вел., Григория Богослова, Кирилла Александр. и др.), первым и ближайшим к Богу ангелом; а потом увлек за собою множество и других подвластных себе ангелов; наконец соблазнил ко греху и человека. Следовательно, и искупление, имевшее целью уничтожение в мире человеческом греха и его пагубных последствий, должно было, начавшись с людей, коснуться и мира ангельского.

Мы определенно не знаем, в чём состоял грех падших ангелов; но несомненно, что первой причиною падения диавола была гордость, как дает разуметь и Св. Писание (1Тим.3:6; Сир.10:15). По мнению некоторых толкователей, ангелам, точно также, как впоследствии людям, была дана заповедь, чрез нарушение которой диавол и некоторые из подчиненных ему ангелов пали. Такою заповедью, как думают, было для них Божие повеление поклониться первородному Сыну Божию, когда Отец извел Его во вселенную и сказал и да поклонятся ему вси ангели Божии (Евр.1:6). Самое это изведение Сына Божия пред ангелов было, как догадываются, в том человеческом образе, который Он впоследствии благоволил принять на себя для спасения человека. Но диавол, гордясь своим высоким положением среди всех сотворенных существ и своею близостью к Богу, как денница (Ис.14:12), и завидуя величию Единородного Сына Божия, отказался поклониться Ему, и своим примером и наветом увлек в тот же грех сопротивления Богу и многих из подчиненных ему духов, и таким образом нарушил заповедь Божию и пал (Лактанций, Divin. institut. 2:8). Другие же св. Отцы, как напр. Иоанн Дамаскин, вслед за Григорием Нисским, Афинагором, Мефодием, Иоанном Златоустым, Феодоритом и другими древними толкователями, полагают другую причину падения диавола. Дамаскин (Точн. излож. веры, Кн. II, гл. 4) полагает, что диавол «был поставлен во главе земного чина и что ему Богом вверена была охрана земли». Но он, считая, может быть, унизитель-

—346—

ным для себя служить человеку, как существу низшему его по достоинству, и, обманув других ангелов, склонил их восстать против Бога. Таким образом диавол, по слову Спасителя, и сам не устоял в истине (Ин.8:44) и других научил лжи. Вследствие той же гордости он, как говорит Ап. Иуда, не сохранил и своего достоинства, т. е. порученной ему должности служения роду человеческому, но оставил свое земное жилище (Иуд.6) и сказал в уме своем: на небо взыду, выше звезд небесных поставлю престол мой, сяду на горе высоце, на горах высоких, яже к северу; взыду выше облак, буду подобен вышнему (Ис.14:13, 14. Ср. Иез.28:2, 6, 12–14). И бысть брань на небеси: Михаил и ангели его брань сотвориша со змием и змий брася и аггели его. И не возмогоша и место не обретеся им ктому на небеси. И повержен бысть змий великий, змий древний, нарицаемый диавол, и сатана, летяй вселенную всю, и повержен бысть на землю, и аггели его с ним низвержени быша (Апок.12:7–9.). Так, по мнению св. Отцов, появился грех сначала в мире ангельском, а оттуда вниде грех завистию диаволею (Прем.2:24) и во вся человеки. И потому естественно, что великое дело спасения, совершенное Сыном Божиим для уничтожения в роде человеческом греха, должно было простереться и на ангелов. Правда, не все ангелы пали, и оставшиеся верными Богу, по учению Церкви, так ограждены благодатью Божиею, «при помощи которой они уже столько утвердились в добре, что не могут пасть и всегда останутся добрыми» (Учебн. Догм. Богослов., Макария § 46). Но так как все они подвергались искушению со стороны диавола и опасности падения, и даже предначали ту борьбу с диаволом, которая окончена совершенным поражением его от Иисуса Христа: то и по долгу справедливости они должны быть причтены к лику торжествующих свою победу над общим врагом, т. е. к Церкви небесной, которая обыкновенно называется Церковью торжествующих (Евр.12:23). В Апокалипсисе, действительно, ангелы представляются участниками торжества небесной Церкви по причине победы, одержанной Агнцем над диаволом (Апок.5:5–14).

—347—

II

Диавол, падший ангел, был самым величайшим из ангелов, или, как называет его св. Писание, денницей (Ис.14:12), т. е. ближайшим к Богу ангелом, и – можно думать – был главою всех сотворенных духов. Таким образом, с падением его, ангелы лишились своей естественной главы, и хотя каждый чин и даже лик ангельский мог сохранить свою главу, своего начальника; но главного начальника всех ликов они потеряли в лице денницы. Поэтому Господу было угодно дать им новую главу, нового верховного начальника, в лице воплощенного Сына Божия, человека Иисуса, – и тем возглавиши всяческая, яже на небеси и яже на земли (Еф.1:10). Если бы ангелы не нуждались в такой главе, или не лишились её чрез падение некоторых из их числа: то и Христос не был бы поставлен их главою; т. е. власть у главы, первоначально данной им, не была бы отнята Богом и отдана Иисусу; а Иисус был бы только главою искупленных Им людей. Между тем св. Писание, как мы видели, прямо называет Иисуса главою ангелов и человеков. Это великое достоинство Иисус получил за свое глубокое смирение и вообще за совершенное Им дело спасения человеков Своею крестною смертью. Он смирил Себе, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя: темже и Бог его превознесе, и дарова ему имя, еже паче всякаго имене, да о имени Иисусове всяко колено поклонится небесных и земных и преисподних (Флп.2:8–10). И так, великое дело искупления, совершенное Иисусом Христом для спасения человеков, имеет чрезвычайно важное значение и для ангелов, потому что в Иисусе Христе они приобрели себе главу, которой они лишились со времени падения денницы. Он стал для них новою светлою, но уже не меркнущею денницею (Апок.22:16); и как глава, Он стал не просто начальником ангелов, которому они обязаны своим повиновением, а сделался их руководителем к высшей жизни и совершенству, а следовательно, и к высшему блаженству. «Высочайший Виновник чиноначалия, говорит св. Дионисий Ареопагит, для мира ангельского предначертал такой закон, чтобы в каждой

—348—

иерархии,²²⁸⁵ не только у высших и низших, но и у состоящих в одном чине были первые, средние и последние чины и силы, и чтобы ближайшие к Богу были для низших тайнодействователями и руководителями в просвещении, приближении к Богу и общении с Ним» (О Небесн. Иерарх. гл. IV, § 3). «Сам Иисус, продолжает тот же св. отец, для нашего спасения вчиненный в число благовестников, назван Ангелом великого Совета (Ис.9:6), ибо Сам Он, как ангел, говорит, что все, что Он слышал от Отца, возвестил нам (Ин.15:15)». (Там же, § 4). А как Он есть глава и ангелов, то без сомнения, и им являет Отца небесного и возвещает Его совершенство для усовершения их самих. Бесплотные духи, принадлежащие к первой небесной иерархии, по свидетельству св. Дионисия, «суть существа созерцающие, т. е. они обладают совершенно простым знанием высочайшего Света, и исполнены по возможности созерцания истинной, первоначальной, непостижимой и Триипостасной красоты; удостоены также общения с Иисусом, как истинно близкие к Нему чрез непосредственное участие в познании Его Божественных советов; и притом в самой высшей степени им дарована способность подражать Богу, и сколько возможно, они имеют ближайшее общение с Божественными и человеческими свойствами Иисуса» (Неб. иерарх. гл. VII, § 2).

III

Падение диавола сопровождалось отпадением от ликов ангельских большого числа ангелов. Хобот его отторже третию часть звезд небесных, и поверже я на Землю (Апок.12:4). Как велико число падших ангелов, неизвестно. Неизвестно и то, указывает ли Апокалипсис приведенными словами на действительное или приблизительное число падших духов. Но во всяком случае, на основании многих мест Писания, можно заключать, что число их очень велико, и что между ними есть ангелы, принадлежавшие к разным ликам ангельским: есть начала и власти (Еф.6:12; Кол.2:15); есть ангелы (Мф.25:41); есть менее сильные и злейшие

—349—

(Лк.11:26); есть князья (Мф.12:24); и миродержители тьмы века сего (Еф.6:12). Отсюда видно, что ряды ангелов потеряли многих своих сослужителей. Но так как Святейший и Праведный Творец не мог допустить, чтобы зло причинило какой-либо ущерб добрым созданиям Его и, хотя временно, торжествовало свой успех во вражде против Бога и оставшихся верными Ему тварей: то и предопределил восполнить недостающее число добрых ангелов людьми. Вместе с тем Ему благоугодно было, чтобы те самые существа, которые были низшими ангелов и слабейшими в ряду других духовно-нравственных существ, чтобы они явились победителями гордившегося своим положением и своими силами диавола и могли поразить во главу того, кто некогда прельстил человека и причинил столько бедствий роду человеческому. Средством к достижению сей цели Господь избрал воплощение Сына Божия, чрез которое Он благоволил воспринять наше человеческое естество в Свою Божественную ипостась и превознесть оное выше всякой твари. Не от ангел бо когда приемлет, говорит Апостол, но от семене Авраамова приемлет (Евр.2:16). То есть, для того чтобы уничтожить грех и спасти род человеческий, Сын Божий благоволил принять не ангельское, а человеческое естество, и для восполнения ликов ангельских не сотворил новые духовные существа, а предназначил к тому спасенных Им людей. Ангелов ликостояния восполняя, не от ангелов восприял ecu (естество), но мене ради, Бог сый, человек был ecu (Акаф. отрастем Христ. Икос 1-й). Или, как говорит Апостол: Бог богат сый в милости, за премногую любовь Свою, ею же возлюби нас, и сущих нас мертвых прегрешенми, сооживи Христом: (благодатию есте спасени и с Ним воскреси, и спосади на небесных во Христе Иисусе (Еф.2:4–6). Чрез такое соединение человечества с Божеством в лице Иисуса Христа люди стали причастниками Божественного естества (2Пет.1:4), и имеют возможность получать вся Божественныя силы яже к животу и благочестию (там же, ст. 3), чтобы с помощью их не только самим спасаться от козней диавола, но и достигать высшего равноангельского совершенства и

—350—

удостаиваться чрез то включения в число ангелов. Если человек Иисус, за свое величайшее смирение и неизмеримую жертву (Флп.2:5–11), удостоен стать главою ангельских чинов, то точно также и многие из праведников будут удостоены чести стать наравне с ангелами, займут среди их места, оставшиеся свободными после падения их клевретов. Так св. Церковь учит, что Пресвятая Матерь Божия, бывшая на земле для Богочеловека живым престолом херувимским, достойно почтена честнее херувимов и славнее серафимов на небеси и предстоит престолу Божию одесную Сына Своего, как царица ангелов и человеков. И не только Она, по Своей близости к Сыну Божию, ублажается всеми родами существ земных и небесных; но и другие из людей почитаются наравне с ангелами, принадлежащими к высшим чинам. Четыре евангелиста, таинственно изображаемые четырьмя животными, на которых воссидит Царь славы, очевидно, и по чести равны тем престолам, или херувимам, на которых воссидит Господь, как то видели Божественные пророки Ветхого Завета (Пс.79:2; 98:1; Ис.6:1–3; Иез.1:4–28; 10 гл.). Тайновидец Нового Завета, св. Иоанн, видел тех же четырех животных стоящих вокруг престола Божия (Апок.4:6; 5:6 и др.). Вместе с ними вокруг престола Божия находились и восседали на сопрестольях 24 старца из людей, которые прославляли Агнца за искупление их Своею кровью (Апок.5:8:9). Такая близость к престолу Божию и совместимость предстояния Богу с высшими ангелами, без сомнения, указывает и на равенство их по достоинству. И Апостолам Иисус Христос обещал, что во второе Его пришествие, когда Он сядет на престол славы Своей, сядут и они на двенадцати престолах, чтобы судить 12 колен Израилевых (Мф.19:28); между тем как ангелы при всеобщем суде являются только слугами и исполнителями воли Судии (Мф.13:41:49). Вообще прославленные и избранные праведники, по Апокалипсису, представляются очень близкими к престолу Царя небесного и участниками высочайшей славы, уготованной для них Богом. На лоне Авраамовом, которое символически изображает высшую степень блаженства праведников,

—351—

вместе с Исааком и Иаковом возлягут многие пришедшие с востока и запада (Мф.8:11). Понятно, что те, которые являются чадами и наследниками Богу, сонаследниками же Христу (Рим.8:16:17), которым предоставлено достигать в меру полного возраста Христова (Еф.4:13) и заповедано быть совершенными, как Отец небесный совершен есть (Мф.5:48), – что они уже по такому праву совершенства, по мере достижения его и по своему положению в Церкви, могут удостаиваться на небе высших почестей наравне с ангелами. Епископы, как предстоятели церквей, уже и на земле, по словам Господа, называются ангелами церквей (Апок.1:20 и сл.). В жизни св. Иоанна Златоуста рассказывается, что когда после смерти его Аделфий, епископ г. Кукуза, где долго находился в заточении великий святитель, молил Бога показать ему, в каком ликостоянии святых обретается Иоанн: то получил от ангела откровение, что святитель «Божию предстоит престолу, его же обстоят херувимы и серафимы». Тако Златоустый святый, заключает писатель жития его, по многих волнениях и бури бед и скорбей, яже правды ради претерпе, приста к небурному пристанищу небесному, идеже со ангелы радуяся, славит Отца и Сына и Святого Духа, единого в Троице Бога (Четьи-Минеи, 13-го Ноября).

Еще в Ветхом Завете многие праведники сподоблялись имени и чести ангелов. Сиф и его потомки, подобно ангелам, называемые сынами Божиими (Иов.1:6; 2:1 по русск. тексту; Быт.6:2); Авраам – друг Божий (2Пар.20:7; Иак.2:23); Мелхиседек, уподобленный Сыну Божию (Евр.7:3), Иаков, укрепившийся бороться с самим Богом (Быт.32:28); Моисей, удостоенный лицезрения Божия, верный служитель (Евр.3:5), которому Сам Господь глагола лицем к лицу, якоже к своему другу (Исх.33:11); Самуил, как ангел, измлада послуживший Богу (Кондак Самуила, 20 Авг.); Давид, муж по сердцу Божию (Деян.13:22) и Богоотец Христа (Мф.22:45); Енох праведный и Илия огнеколесничник, еще прежде смерти удостоенные восхищения на небо; в особенности же Иоанн Предтеча, больший из всех рожденных женами (Мф.11:10:11)

—352—

и называемый у пророка-ангела ангелом лица Господня (Мал.1:1; 3:1); Ной и Иов, Аарон и Иисус Навин, Исаия и Даниил: все они и многие другие лица за свою жизнь по справедливости достойны называться ангелами. Но особенно с открытием царства благодати на земле многие лица своею жизнью сравнялись с ангелами. Симеон Богоприимец, носивший на руках своих Богомладенца; Стефан первомученик, сиявший ангельским светом (Деян.6:15), Игнатий Богоносец, всегда носивший Христа в сердце своем, и множество святителей, преподобных, мучеников, юродивых и других святых мужей и жен, – не в переносном только смысле, но по действительному достоинству, носят в Церкви название небесных человеков и земных ангелов, или ангелов в телеси. Проходя на земле равноангельское житие, пребывая непрестанно в молитвах, как бесплотные, удивляя даже ангелов своею жизнью (тропарь пр. Афанасия Афонского, 5 июля), они и достигают ликов ангельских, и водворяются с ними на небе, и делаются единовсельниками и собеседниками бесплотных духов; вместе с ними удостаиваются выну видеть лицо Отца небесного и прославлять Его, делаясь таким образом участниками их радости и блаженства.²²⁸⁶ Можно было бы привести бесчисленные выражения и указания из житий святых, из песней церковных, чтобы видеть, что Церковь с несомненностью сопричисляет к ликам ангелов своих чад, прославившихся на земле своею крепкою верою и подвигами мученичества и всякого рода добродетелей, в

—353—

том – конечно – справедливом убеждении, что и ангелы и люди, как существа духовные и разумно свободные, составляют не два различные мира, а один духовный мир, одну неделимую Церковь, под одною главою Христом, и что в этом мире и низшие по творению и первоначальному положению члены своими подвигами и заслугами могут достигать высших почестей и мест, как это и показывают вышеприведенные примеры. На основании сих указаний и верования Церкви, можно принять за твердое то мнение, что Творец, благоволивший восполнить лики ангелов людьми и даже умножить их ликами праведников – людей, с этою именно целью и дал человеку творческую силу рождения, чтобы посредством её род человеческий не только наполнил данную ему в обладание землю, но и наполнял своими потомками самое небо, с которого диаволом отторгнута третья часть звезд небесных; и таким образом, чтобы полнота Церкви Христовой стала полнотой всего мира. Особенно это нужно сказать о тех случаях бесплодия, когда естественные силы человека оказываются как бы недостаточными для выполнения назначенной человеку цели размножения, но когда по особому благословению Божию, вследствие молитв родителей, даруется им деторождение. Так, у престарелых Авраама и Сарры рождается Исаак, у бесплодной Анны Самуил, у Иоакима и Анны Пресв. Дева Мария, у Захарии и Елисаветы Иоанн и многие другие. Эти богодарованные чада и рождаются как бы для того, чтобы сделаться по преимуществу сынами Божиими, членами царства Божия, наследниками обителей небесных.

IV

Естественными следствиями такого значения искупительного дела Христова для ангелов являются их отношения к людям. Составляя вместе с людьми одну Церковь, одно общество, ангелы как члены одной и той же семьи, как старшие братья в доме одного Отца небесного, принимают постоянное братское участие в судьбах и делах духовной жизни людей. Они служат их спасению. Не вcu ли суть служебнии дуси, в служение посылаеми за хотящих наследовати спасение? (Евр.

—354—

1:14). Они сохраняют людей в путях их, являясь постоянными их хранителями и руководителями в жизни, особенно нравственной (Пс.90:11). Они разделяют с людьми то служение Богу, которое совершают люди, и принимают участие в священнодействиях Церкви земной, как будто и сами принадлежат к ней. Силы небесныя с нами невидимо служат, когда жертва тайная совершенна дориносится ангельскими чинми (Херувим. песнь на преждеосвященной литургии); когда Царь царствующих и Господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным; предходят же сему лицы ангельстии со всяким началом и властию: многоочитии херувими и шестокрилатии серафими, лица закрывающе и вопиюще песнь: аллилуиа (Херувим. песнь в Великую Субботу). Они, далее, возносят молитвы людей пред Бога (Апок.8:3:4), и сами молятся и ходатайствуют за них. Они радуются на небеси и о едином грешнице кающемся (Лк.15:10), и наоборот, скорбят о грехах и нераскаянности людей (Канон ангелу хранителю). Вообще они принимают постоянное участие в борьбе людей с диаволом и по воле Божией и сами борются с ним. Пророк Даниил, говорит, что Михаил (архангел) един от старейшин первых прииде помощи ему в борьбе с князем царства Персскаго (Дан.10:13), и что он стоял о сынех людей Израилевых (Дан.12:1). Ап. Иуда рассказывает, что тот же архангел со диаволом препирался о Моисееве телеси (Иуд.9); а Ап. Иоанн в откровении изображает и самую брань ангелов со змием (Апок.12:7–9). С целью постоянного руководства и охранения людей на пути добродетели, егда разделяше Вышний языки, яко разсея сыны Адамовы, постави пределы языков по числу ангел Божиих (Втор.32:8), т. е. каждому народу и стране дал своего ангела покровителя, или как называет прор. Даниил, князя (Дан.10:13, 20; 12:1).

Вследствие такого постоянного участия ангелов и отношения их к делу спасения людей, мы почитаем их, как ближайших слуг Божиих и исполнителей воли Спасителя о нас, – и выражаем это почтение к ангелам поклонением и прославлением их и призыванием

—355—

их в своих молитвах. И прежде всего, мы просим у Господа, каждый о себе, ангела мирна, верна наставника, хранителя душ и телес наших (2-е прошение просит. ектеньи), и вверяем себя их руководству и предстательству пред Богом, твердо веруя в то, что как они, исполняя возложенное на них от Бога служение нашему спасению, найдут в нужных случаях средства помочь нам своим содействием или заступлением и молитвами о нас к Богу: так и Он, заповедавший им сохранять нас в путях наших, не отвергнет их ходатайства и молитв за нас. Руководимые и поддерживаемые сими блаженными силами и как бы чувствуя их соприсутствие и содействие нам в молитвах и служении Богу (см. троп. св. Спиридона Тримиф. 12 Дек.), мы грешнии и сами благонадежнее вопием и глаголем к Богу, прося о прощении наших грехов и о принятии Им наших молитв, возносимых нами к Нему чрез ангелов (ср. молитвы малого входа и пред освящением даров в литург. Иоанна Злат. и Василия Вел.). При этом мы также твердо уверены и в том, что ангелы будут пребывать нашими хранителями и молитвенниками за нас пред Богом до последнего издыхания нашего и не оставят нас в особенности при разлучении души с телом; что, как душу праведного Лазаря ангелы отнесли на лоно Авраамово, так и наши души будут препровождены ангелами к престолу Отца небесного; что во время прохождения души чрез мытарства ангелы своим предстательством облегчат этот переход и защитят нас от нападений злых духов, желающих нашей погибели. Если же с помощью ангелов мы пройдем мрачное и грозное место мытарств, то вместе с ними удостоимся и предстоять Богу и прославлять Его и, подобно ангелам, наслаждаться радостями и блаженством в обителях небесных: чего и да сподобит нас всех Господь – Владыка ангелов и человеков!

На основании представленного учения Церкви об ангелах мы можем сказать, что ангелы вместе с людьми составляют одну великую Церковь Христову.

А. И.

—356—

III

Может быть, кто-нибудь усомнится: существуют ли такие взгляды, которые нами изложены, и есть ли лица, разделяющие эти взгляды. Эти взгляды, скажем мы, разделяются и устанавливаются множеством ученых. Беспощадный поход против достоверности нашего мышления можно найти, наприм., у Авенариуса и Лааса. Довольно подробную теорию выведения изящного из полезного мы можем найти уже у человека, открытие принципа естественного подбора которому принадлежит в равной мере с Дарвином, – у Уоллесса. В настоящее время положения Уоллесса развиты еще более подробно, относительно же трактата Дарвина о половом подборе большинство полагает, что он слишком преувеличил значение красоты. Что касается до выведения доброго из полезного, то это сделал еще утилитаризм и о нём теперь вообще говорят, что в своих этических изысканиях он предварил теорию эволюции. Может быть не найдут сочинений, в которых бы признавались все положения, изложенные в предыдущей главе, но найдут очень много сочинений, из положений которых с необходимостью вытекают все тезисы, перечисляемые в той главе. Перейдем же теперь к разбору изложенных нами воззрений.

У современных мыслителей эволюционного направления, взгляды которых мы исследуем, есть некоторые догматы или аксиомы, во всяком случае предвзятые положения, ко-

—357—

торые они ставят в основу своих рассуждений и эти то положения и привели их к изложенным выводам. Они поверили физико-механической теории о сохранении вещества и энергии и биологической теории происхождения видов путем эволюции. Они расширили принципы эволюции, распространив их на все виды феноменов. Они призвали далее единство бытия, неизменность законов управляющих им и неизбежность фактов наблюдаемых в мире, т. е. они а priori отвергли бытие внемирного Творца и свободных существ и признали вечность и неизменность мира. Отсюда они стремились и стремятся давать миропостроение, имеющее характер строго механический и эволюционный. Но такие построения гораздо менее возможны, чем построения на воздухе. Воздух во всяком случае не ложь и не фикция, их же положения отличаются таким характером, что воздвигаемые на них постройки прежде всего обрушиваются на них самих, обнаруживая их неправду, и однако эти философы строят и еще долго будут строить свои учения на таком странном фундаменте. Что за причина этого печального явления? Об этом мы не будем говорить в настоящей статье, но мы покажем сейчас, к каким противоречивым выводам они приходят в своих построениях.

Они признали, что эволюционною точку зрения должно распространить и на мышление, но приложение принципов эволюции к явлениям мышления заставило их прийти к отрицанию самодостоверности мышления. Если же наше мышление не самодостоверно, то нельзя верить и тем положениям, которые они ставят краеугольным камнем и исходным началом своих исследований: нельзя признать достоверными положения, которые выработало несамодостоверное мышление. Их принципы теряют свою устойчивость. Они пытаются найти спасение в такой оговорке, что предлагаемые ими учения имеют значение относительной, а не абсолютной истины: нормы мышления, присущие современному человечеству, и факты известные ему принуждают его признать эти учения истинными и признание их истинными приносит практическую пользу человечеству. Они истинны, потому что кажутся истинными, но пусть никто не забывает, что они истинны лишь для рода

—358—

homo и лишь на ограниченное время. Такова оговорка современных учителей истины. Этой оговорки не принимают на самом деле ни учители, ни ученики: никто из них не сомневается не только в факте собственного существования, но и в том, что жизнь была за много веков до них, что прежде на земле жили иные создания и т. д.

Механическая точка зрения, устанавливаемая мыслителями исследуемого направления, обязывает их рассматривать все человеческие действия, как неизбежное следствие предшествовавших условий. Эта точка зрения снимает с человека ответственность за его действия и лишает права кого бы то ни было предъявлять требования к человеку. Однако – в противоречие самим себе – наши мыслители дают предписания и предлагают нормы для человеческой деятельности. Они оправдывают себя таким образом. Во 1) они указывают, что, ведь, и они предъявляют свои требования по необходимости: их слова, их мысли и их сомнения, суть тоже, как и падение камня и солнечный свет, неизбежные следствия предшествовавших условий, во 2) их запрещения и повеления представляют собою, правда, не единственные, но тоже силы, обусловливающие действия людей, к которым они направлены.

Самая слабая сторона детерминизма, бросающаяся прежде всего в глаза, состоит в том, что детерминист всегда стоит в противоречии с самим собой: он чувствует, что он свободен, он действует, как существо свободное, и вместе с тем он отрицает свою свободу. У мыслителей исследуемого направления это противоречие выступает не менее ярко и даже более ярко, чем у многих иных детерминистов. Мы указали уже выше на одного английского эволюциониста, который определил, что задачею человека должно быть соперничество с неизвестным творцом в повышении его создания, манекены не могут соперничать с кем бы то ни было и менее всего конечно с тем, кем они устроены. Один русский позитивист (Лесевич), отличая 2 течения в жизни человечества: эволюционное и деэволюционное, т. е. попросту говоря прогрессивное и регрессивное, говорит, что религиозною задачею человека должно быть стремление содей-

—359—

ствовать эволюционному направлению жизни человечества. Рассуждая так, эти люди вносят крайние противоречия в свою теорию. С точки зрения эволюционной теории задач быть не может: могут быть лишь законы и факты. Можно рассуждать, напр., так, что осуществление известных нравственных законов будет способствовать возвышению человечества, что из изучения действительности можно вывести, что в будущем человечество будет совершеннее, но нельзя призывать человека к совершенствованию. Оправдание эволюционистов, что они совершают это не свободно, не имеет никакого смысла: их лично – с их точки зрения – мы и не будем признавать ответственными за их слова и рассуждения, но мы обязаны установить, что умственный аппарат, сначала ставящий тезисом, что мы не можем выполнять никаких задач и целей, а ведемся по жизненному пути силою естественных законов и затем намечающий нам задачи и цели, такой умственный аппарат функционирует плохо, в нём, очевидно, не хватает некоторых винтов и к выводам, делаемых им, должно относиться с осторожностью.

Так наши мыслители отрицают самодостоверность своего мышления и верят двойственным выводам своего мышления, что они владеют знанием, соответствующим действительности, и что они не могут владеть им. Так они отрицают свободу человеческих действий и чувствуют, что они свободны и действуют так, как будто и те, с кем они имеют дело, существа свободные.

Отличительный характер исследуемой нами теории состоит в том, что устанавливаемые ею положения стоят в решительном противоречии с требованиями природы тех, кто устанавливает эти положения. Так теория признает, что стремления к истине, красоте и добру суть модификации инстинкта самосохранения и продолжения рода, между тем человеческая природа требует жертвовать и собою, иногда и ближними ради удовлетворения этим стремлениям. Стремление к знанию побуждает человека предпринимать экспедиции к северному полюсу, подниматься на высочайшие горы, совершать путешествия по раскаленному песку тропических пустынь. На такие жертвы

—360—

способны и такие жертвы совершали многие из защитников разбираемой теории и все они одобряют лиц, совершающих эти трудные и опасные предприятия. Стремление к красоте выражается в служении искусству. Условием успешности этого служения является «вдохновение». Это неопределенный и несколько мистический, но тем не менее глубоко верный термин: когда художник творит, он чувствует, что его творения не вполне его, что он создает их под влиянием какой-то внешней, свыше на него воздействующей силы. Припомним, что говорит об этом Сократ в своей апологии и что передает нам об этом Платон: поэты творят, не сознавая как и не сознавая зачем. Эта черта была присуща времени Сократа, можно доказать, что раньше Сократа положение дела было таково же, не изменилось оно и в настоящее время. Равным образом люди наслаждаются художественными произведениями, вовсе не имея в виду принципа пользы. Позитивисты стремятся на оперу и получают от неё такое же наслаждение, как и прочие люди, хотя их теория происхождения музыки должна бы была побуждать их смотреть на современную музыку, как на нечто ненормальное. Остается добро. К счастью потребность совершать его присуща многим из позитивистов в такой же мере, как многим не позитивистам: их трогают страдания безнадежно больных и они поддерживают их существование и облегчают их положение, не размышляя при этом ни о своей пользе, ни о пользе человечества. Все это показывает нам, что мыслители, учение которых мы разбираем, находятся в противоречии сами с собою. Самопротиворечивость – вот черта, которая должна резко поражать в их учении всякого, кому только будет оно изложено. Они прибегают тогда к дополнениям, поправкам и пояснениям, но самопротиворечивость их основоположений представляется столь очевидною, что далеко, пожалуй, не все захотят выслушать их самооправдания; поэтому они сохраняют и приобретают себе последователей не тем, что показывают мнимый характер противоречий в их теории, а тем, что замаскировывают эти противоречия, не показывают их совсем.

—361—

Представим себе теперь, что в силу каких-либо обстоятельств в руках наших мыслителей оказалась возможность управлять течением вещей, возможность устроить по своему вкусу общественный строй, возможность воспитывать детей, как им угодно. Очень может быть, что они оказались бы не подготовленными к такому положению, ибо они полагают пока, что еще далеко то время, когда всё человечество признает и примет их учения, поэтому они проповедуют теорию приспособления к настоящему и постепенного его улучшения, а не непосредственную его радикальную перестройку. Как на представителя такого образа мыслей, можно указать на недавно умершего Ипполита Тэна. Он усвоил себе принципы позитивизма и теории эволюции, он видел в христианстве, понятно, одно из временных заблуждений и однако, мы видим, в своей политической деятельности он иногда являлся поддерживающим клерикалов, он поддерживал их, искренно желающий, чтобы они исчезли с лица земли, и вполне уверенный, что они когда-нибудь исчезнут, но он думал, что попытка вредить им сейчас может иногда принести вместо пользы вред и этим объясняется его образ действия. Когда во французской палате обсуждался вопрос о том: продолжать ли платить жалование католическому духовенству, или нет, то некоторые неверующие настаивали, чтобы плату жалования продолжали, и приводили такое соображение: во Франции народ еще в довольно значительном числе верующий. Если у духовенства этого народа отнять государственное жалование, тогда оно будет содержаться поборами со своей паствы и обложит её новыми и тяжкими налогами, которые при том падут на беднейшее население Франции, между тем как теперь церковный налог необременителен для всех жителей государства и в значительной мере устраняет возможность злоупотреблений со стороны духовенства. Во имя этих соображений оратор-атеист поддерживал клерикалов в их требовании сохранения государственного жалования для духовенства. Так происходит при настоящем порядке вещей, но представим себе иной порядок, представим себе общество, образованное исключительно из людей исследуемого нами образа мыс-

—362—

лей, там не было бы нужды в приспособлении, там можно бы было усердно и исключительно заняться делом усовершения. Возможность такого положения вещей, вообще говоря, довольно осуществима. Общество людей эволюционно-позитивного образа мыслей может образовать свою колонию где-либо на австралийских островах и устроиться так, как ему желательно. Как бы оно должно было устроиться?

Без сомнения, оно прежде всего изгнало бы религию, по его мнению, только пугающую человека какими то фантастическими призраками, налагающую на человека нелепые обязанности (молиться, посещать храмы) и заставляющую его непроизводительно тратить время и средства. Затем занятия науками и искусствами ради наук и искусств тоже должны бы были быть там изгнаны. Бесплодная погоня за призраками истины должна была бы там уступить место заботам о практических удобствах жизни. Техника, агрономия, медицина и право, вот, занятиям чем должны бы были всецело отдаться эти идеальные люди. Заботы о прекрасном они сменили бы заботами о полезном. При постройке домов они имели бы в виду сделать их наиболее удобными. Относительно костюмов они заботились бы только, чтобы они были практичны. Они выработали бы правила, которые самым целесообразным образом регулировали бы жизнь членов общества: столько то часов в сутки каждый член должен заниматься физическим трудом, тогда то он должен принимать пищу (разумеется, самую питательную), тогда то отдыхать. Общество постаралось бы уничтожить соперничество и неравенство между членами: все бы получали равное количество благ и все бы равно целесообразно пользовались этими благами. Нам однако думается, что в конце концов в этом обществе исчезли бы всякие жизненные интересы, исчезли бы желания и страсти, члены общества может быть только по нужде бы стали говорить друг с другом, они превратились бы в питающихся и работающих (все равно, мозгом или руками) автоматов.

Но хотя такое общество с точки зрения мыслителей, мнения которых мы излагаем, должно считаться несравненно выше известных нам современных обществ, оно

—363—

однако не может считаться воплощением его идеалов. Идеал, к которому должны стремиться люди, выводящие все стремления человеческого духа из инстинктов самосохранения и продолжения рода, должно искать в царстве животном и притом не в высших его представителях, а в низших, наприм. в червях. Представьте себе червей-паразитов (наприм., трематод), которые живут в питательной среде, все тело которых представляет аппарат для питания и которые кроме органов питания имеют лишь органы размножения. У человека наука, искусство, религия, право, все ведь это в сущности служит лишь для сохранения индивидуума и продолжения рода, да еще иногда и служит не совсем хорошо. Таким образом здесь для достижения цели затрачивается громадное количество энергии, наши черви паразиты для достижения той же цели почти не тратят энергии. Вообще принято считать, что тот механизм выше, который тратит меньше сил, чем другой, служащий тому же самому делу. Поэтому трематоды должны быть поставлены выше людей. Представляющееся одно возражение, что организм человеческий служит многим и разнообразным целям, устраняется тем, что при ближайшем рассмотрении оказывается, что эти цели суть средства для достижения той, которой прямо и непосредственно достигает организм трематод.

Таким образом оказывается, что с точки зрения исследуемой теории идеал, к которому должно стремиться человечество, лежит не впереди, а сзади. Его нужно искать, скажем мы, еще гораздо ниже, чем между трематодами. Трематоды – черви, тип червей в биологической лестнице занимает довольно высокое место. Если мы спустимся ниже, то там мы найдем еще более простые и более просто достигающие целей бытия организмы. Таковы, наприм., фораминиферы. Это одноклеточные организмы микроскопической величины с протоплазматическим телом – полужидкой, полутвердой консистенции, постоянно меняющей форму. Они питаются, обволакивая протоплазматическою сетью маленькие растительные организмы, все тело их при этом служит и ртом и желудком и анальным отверстием, чрез которое выбрасываются останки пищеварения. Размножение фораминифер происходит таким

—364—

образом, что одна фораминифера распадается на несколько. Таким образом еще оказывается, что фораминиферы бессмертны: сохранение индивидуального и родового бытия достигается здесь наилучшим образом. Остается только удивляться, почему вся органическая жизнь на земле не существует в таких или аналогичных – таким формам, в каких является жизнь фораминифер. На самом деле в далеком прошедшем согласно теории эволюции было время, когда все организмы были таковыми, т. е. подобными фораминиферам. Какая же причина заставила эти организмы эволюционировать, т. е. ухудшаться, ибо теперь оказывается, что раз организм становится сложнее, то он становится менее совершенным. Причина эволюции фораминифер неизвестна; но зачем эволюционисты вместо того, чтобы призывать нас возвратиться назад и уподобиться простейшим, все зовут нас вперед. «Impavidi progrediamur», говорит Геккель. Но куда и зачем? Он и сам не знает, куда и зачем идет, он знает, что он не овладеет истиной, он склонен думать, что и человечество уничтожится, не овладев ею. Едва ли он также решится утверждать, что последовавшие за ним будут счастливы: люди, идущие по пути жизни, без веры и надежды, не могут быть счастливыми. Геккель непоследователен, он не может еще отрешиться от унаследованного стремления к бескорыстному знанию, он должен еще видоизменить в себе этот инстинкт, чтобы стоять на высоте своей теории.

Идеал, намечаемый теорией, неизменный идеал: должно сохранять бытие, должно питаться и размножаться, это закон бытия. Все прочее есть развитие и осложнение этой первоначально простой формулы. Мыслители, из теории которых вытекают такие практические выводы, однако не соглашаются с этими выводами. Практика у них расходится с теорией, как и теория постоянно расходится сама с собою. Это самое уже может служить для нас достаточным ручательством того, что их теория никогда не сделается общепринятым учением, но мы теперь попытаемся еще показать, что их поход против исповедания лиц не соглашающихся с ними, утверждается на неверных основаниях, что запрещение служения идеям ис-

—365—

тины, добра и красоты представляется у них выводом из неправильно установленных положений.

IV

Служение идее истины запрещается мыслителями исследуемого нами направления по 2-м основаниям: во 1) потому, что самое стремление к истине есть исполнение стремления знать полезное или есть искажение полезного инстинкта и потому есть нечто ненормальное, во 2) потому что овладеть истиною для человеческого мышления невозможно: мышление человека и ограничено и несамодостоверно. Мы попытаемся прежде всего показать, что не самодостоверность человеческого мышления не доказана. Было бы безумною попыткою доказать самодостоверность человеческого мышления, ибо исходным началом всякого доказательства является признание этой самодостоверности. Самодостоверность мышления есть необходимый постулат, неизбежное prius всякого рассуждения. Но дело в том, что нам говорят, что это мышление кое-где и кое-когда приводит к неверным выводам, отсюда следует, что на него нельзя полагаться, хотя по необходимости им нужно руководствоваться, но сам руководитель в самом себе заключает признаки заставляющие относиться к нему подозрительно. Не трудно видеть, что когда из того обстоятельства, что наше мышление иногда приводит к неверным выводам, выводят, что ему нельзя доверять совсем, то из факта выводят более, чем следует, из факта вытекает лишь, что самодостоверность нашего мышления ограничена, а им хотят доказать, что мышлению нашему совсем не присущ признак самодостоверности. Таким образом, пытаясь доказать не самодостоверность мышления, при помощи самого же мышления, на самом деле прибегают к передержкам и софизмам. Без сомнения каждый человек имеет много заблуждений, но наше мышление дает нам возможность находить причины происхождения этих заблуждений. Характер приобретения наших познаний таков, что за ними можно лишь признавать большую или меньшую степень вероятности, но они редко являются с характером достоверности. Прежде всего мы приобретаем познания по вере в правдивость

—366—

сообщений людей, воспитывающих нас, затем приобретаем познания, руководясь свидетельством наших внешних чувств, далее устанавливаем более или менее общие положения путем индуктивным, наконец приобретаем познания и путем дедуктивным. Рассмотрение всех этих источников наших познаний побуждает нас относиться к ним с крайней осторожностью. Сознательно или бессознательно лица, обогащающие нас познаниями, могут сообщать нам ложь вместо правды. Наши чувства не представляют нам вещей такими, каковы они есть, а дают лишь символы вещей, притом оказывается, что они совсем не могут давать символов некоторых вещей (напр., ультрафиолетовых, инфракрасных цветов, рентгеновских лучей, слишком низких и слишком высоких звуков), для некоторых вещей различных самих по себе они дают одинаковые символы (свет от сгорания многих различных веществ кажется одинаковым, между тем как на самом деле он оказывается весьма различным по своим физическим и химическим свойствам) и для вещей одинаковых различные символы, смотря по изменению нашего субъективного состояния и сопутствующих внешних условий. Умозаключения путем индукции, как мы и сами хорошо сознаем, суть умозаключения вероятности и они часто оказываются ошибочными. Наконец, умозаключения дедуктивные только тогда будут верны, как говорит нам наше собственное сознание – когда собран и надлежащим образом установлен весь нужный материал для умозаключений. Мышление оперирует над готовым материалом и раз не доставлено этого материала, или если в известных случаях он упущен из внимания, то вывод окажется ложным. Так, положим, палеонтолог находит несколько костей животных и пытается по ним воссоздать целое животное. Он исходит из закона физиологического соотношения органов. Положим, он нашел кости ноги. Изучение строения костей дает ему возможность составить умозаключения относительно ножной мускулатуры (по тем углублениям и возвышениям, какие оказываются в костях, можно заключить и о характере мускулов, прилегающих к этим углублениям и возвышениям), далее кости ноги дают основания заключить о

—367—

костях остальных частей организма, а мускулы ноги о прочих мускулах (кость бедра, наприм., своею верхнею частью непосредственно знакомит нас с устройством таза). Этого достаточно для того, чтобы составить понятие о питании и образе жизни животного. Находится таким образом, класс, порядок, род, к которому должно быть отнесено животное. Исходя из закона пропорциональности в изменениях органов и сравнивая то, что мы пока нашли от ископаемого животного, с тем, что мы имеем в ныне существующих родственных ему животных, мы заключаем, что в остальных органах и частях оно должно отличаться от этих животных так-то и так-то: глаза его должны быть такими то, рога такими то и т. д. Палеонтологическое животное восстановлено. Способ умозаключений, которым шли к его восстановлению, сам по себе, по-видимому, непогрешим и однако очень может быть, что реставрация на самом деле оказалась весьма неудачною. Не трудно понять почему: законы или основоположения, из которых исходили, отличаются своею эластичностью, допускают при тех или иных условиях различные отступления, а многие из таких условий могли быть упущены из виду, далее многое могло быть не замечено, многое позабыто при составлении выводов из наличных данных и отсюда выводы, построяемые верно, могли быть совершенно неверными.

Всё это объясняет нам, почему ваше мышление приводит нас иногда к ложным выводам. Ученик неверно решивший задачу, ученый, составивший ошибочную гипотезу, даже наши мыслители, дошедшие своим умом до того, что перестали в него верить, всё это не ставит нас в противоречие с необходимым требованием духа верить самодостоверности нашего мышления, ибо анализ, производимый самим мышлением показывает нам, что оно и действительно иногда должно приходить к ложным выводам. Но вместе с этим этот же анализ показывает, что мышление может разбираться в своих неверных выводах, мало-помалу может находить causam erroris и уменьшать таким образом число заблуждений. История человеческого мышления и показывает нам, что число заблуждений в человечестве уменьшается, что

—368—

ложные понятия постоянно заменяются более истинными, и что, следовательно, человеку нет никакой нужды приходить в отчаяние от того, что он никогда не узнает действительного положения вещей, нет никакой нужды быть абсолютным скептиком.

Анализ, далее, показывает нам, что есть круг идей и предметов, который недоступен для нашего мышления: мы не можем мыслить о внепространственных предметах, не может во многих отношениях применять требования нашего мышления к понятиям вечного и бесконечного. Это объясняет нам, откуда происходит целый ряд математических софизмов, где мы часто пользуемся этими понятиями. Однако, с другой стороны, мы часто пользуемся этими понятиями там с успехом. Так в математике наприм., суммируются многие бесконечные ряды, тригонометрия с успехом пользуется понятиями положительного и отрицательного нуля, положительной и отрицательной бесконечности. Наше мышление может разбираться во всех этих операциях над бесконечностями и всегда может различать случаи, в которых выводы будут достоверными от тех, в которых они будут сомнительными. Это показывает нам, что и область бесконечного не вполне для нас запретная область, мало-помалу мы вторгаемся и в неё, и никто еще не указал границы, дойдя до которой человек не мог бы двинутся далее. Для нашего ума открыто, что кроме области для него познаваемой есть еще область непознаваемая, далее для него открывается, что с одной стороны он о многом и в области познаваемой составляет неверные понятия, представления и суждения, с другой – и область непознаваемого не совсем закрыта для него. Отсюда задача: улучшать качество и увеличивать количество своих познаний в области конечного и постепенно стремиться проникать в область бесконечного.

То обстоятельство, что вспомогательным приемом для уразумения предметов и явлений, служат иногда фикции, набрасывает тень на самодостоверность нашего мышления, нам кажется, лишь потому что понятие фикции в курсах логик всегда было неверно определяемо. Неверные выражения математиков авторы исследований по логике, при-

—369—

нимали за положения, из которых математики делают свои выводы. Многие из таких авторов, как раскрывается из их рассуждений, на самом деле думают, что из таких положений, как «круг есть многоугольник с бесконечным числом сторон», кривая есть ломаная, состоящая из бесконечно малых прямых» (т. е. вообще из заведомо ложных положений) можно что-нибудь выжать. На самом деле это – неправда. За всеми такими выражениями обыкновенно скрываются не бесконечности и нули, а теория пределов: свойства кривых, определение их касательных, вычисление площадей и объемов тел основываются обыкновенно на теоремах о пределах. Напротив, где нельзя руководиться теорией пределов, там нули и бесконечности являются понятиями, игра с которыми приводит лишь к софизмам. Самодостоверность нашего мышления в математических операциях открывается из того, что мы, пользуясь понятиями бесконечности и нуля, всегда можем там различать случаи, в которых выводы будут достоверными от тех, в которых они будут ошибочными. Приведенные выше примеры несовершенства математических теорий, отчасти, правда, свидетельствующие об этом несовершенстве, не свидетельствуют однако о том, что причина их несовершенства заключается в самопротиворечивости нашего мышления. Что касается того, что определенные вопросы получают часто в математике несколько ответов (уравнения высших степеней), то это вполне соответствует действительности. Мнимые величины, которым ничто не отвечает в природе, и в математике показывают лишь невозможность решения заданного вопроса. Философской теории величин иррациональных пока еще не дано, но уже высказывалась мысль, что может быть они могут быть рассматриваемы, как пределы чисел рациональных. Может быть после подробного раскрытия этой мысли выяснится, что и теория чисел, имеющаяся у нас, вовсе не так несовершенна, как это может показаться с первого взгляда.

Указывают на фиктивный будто бы характер неизбежно употребляемых нами понятий: система и индивидуум. Здесь есть недоразумение. Система не фикция уже

—370—

потому, что она вполне может быть приложена к искусственным произведениям, затем при оценке того факта, что присущему нашему мышлению стремлению к систематичности не отвечает несистематичность природы, должно обратить внимание на то, что мышление о предметах мира в системе есть нелогический, а мнемонический прием. Мы не можем помнить бесчисленного множества предметов (вследствие ограниченности а не не самодостоверности нашего мышления) и потому разделяем их по их сходству на порядки и в таком виде они гораздо удобнее сохраняются в нашей памяти, причем сами мы хорошо понимаем искусственность такого деления. Система, далее есть прием педагогический: расположение изучаемых предметов в порядке восхождения от более легкого к менее легкому облегчает дело изучения. Что касается до понятия индивидуальности, то раз мы определим, что индивидуумом должно называть всякий обособленный предмет или организм, то вопрос о существовании индивидуумов, понятно, должно будет решить в положительном смысле. Но на самом деле индивидуумы существуют и как неделимые. Таким индивидуумом является «я» человека. Оно никогда не делилось и не может делиться; это говорит нам наше непосредственное сознание и наблюдение над другими людьми. Это опровергают словами, а не фактами. Указывают на «раздвоение сознания», но «раздвоение сознания» это только неудачный термин для обозначения факта состоящего в том, что душевнорасстроенный или замагнетизированный субъект считает себя другим лицом, а не тем, каким он на самом деле есть. Здесь, следовательно, происходит изменение содержания сознания, а не раздвоение его. В других подобных случаях происходит потемнение сознания, но опять-таки не раздвоение его.

Вообще все то, чем хотят поколебать веру в самодостоверность нашего мышления, на самом деле нисколько не колеблет этой веры. С другой стороны без этой веры не возможна жизнь. Эта вера есть необходимый постулат, и мы с необходимостью признаем, что нашему мышлению присущ признак самодостоверности. Отсюда вывод, что при помощи этого мышления мы можем более и более

—371—

познавать истину. Нашему духу присуще признание, что есть объективная истина, и присуща потребность познать эту истину. Отрицать или сомневаться в существовании объективной истины, как это делает Геккель, можно лишь на словах и притом противореча самому себе. Потребность знать истину – потребность чисто духовная и совершенно отлична от потребности приобретать полезные для жизни знания – технические, медицинские и юридические. Весь род человеческий строго различает их, показать, что первая потребность есть видоизменение или исполнение второй, никому не удалось. Что же касается до того, как должно смотреть на эту потребность, то думаем, что должно предполагать, что она есть исконное и законное требование человеческого духа, ибо только при этом признании жизнь может получить смысл. На самом деле, если стремление к истине есть модификация стремления к сохранению жизни, а жизнь не имеет никакой цели, то не стоит и жить. В глазах разумного человека жизнь может иметь цену, лишь поскольку она имеет цель. Но если мы сознаем и признаем, что нашему духу присущи стремления, ведущие нас к чему то высшему и самое служение каковым стремлениям уже дает нам много радостей, то нам лучше всего повиноваться указаниям и зову этих стремлений: может быть когда-либо наше стремление к знанию и получит возможно-полное удовлетворение, может быть мы узнаем тогда, к чему мы идем и откуда вышли и увидим, что идем мы к чему-то высшему и абсолютно хорошему. Допущение этой возможности опирается на то, что может быть мыслители, мнения которых мы исследуем, ошиблись в своих выводах, утверждая, что доказано, что существование мира, а следовательно, и нас бесцельно, и что существование человечества лишь временно, что в конце концов от человечества не останется ничего: все произведения человеческой мысли погибнут. Эти мыслители, так твердо веря в сохранение материи, решительно отрицают сохранение духа. Но они слишком скоры в своих отрицаниях. То обстоятельство, что дух является действующим посредством тела, что расстройство тела имеет своим последствием расстройство духа, что наблюдение и самонаблюдение показывают воз-

—372—

можность угасания сознания (духа) при некоторых болезненных случаях, все это еще не доказывает, что при смерти дух действительно становится néant. Последнее мы не обязываемся мыслить, признавая первое, ибо оно не следует из первого с неизбежностью, оно лишь плохое индуктивное заключение. Если же мы примем во внимание другой ряд фактов, положим тот, что ни одно впечатление полученное душою не может исчезнуть из неё, хотя и перестает быть объектом сознания, побуждающий думать, что душа может существовать независимо от тела, то тогда по крайней мере вероятность этого посмертного существования станет для нас вне сомнения. Точно так же учение о бесцельности бытия мира, исходящее из признания вечности мира, представляется еще далеко не имеющим характера аподиктической достоверности. Учение о вечности мира опирается на то, что при отрицании этой вечности приходится допустить, что мир возник из ничего, а из ничего ничего не бывает. Рассуждающие так однако упускают из виду, что при допущении вечности мира, приходится признать, что мир существует без причины, а без причины ничего не бывает. Если же они замечают, что понятие «причины» субъективного, а не объективного характера, то ведь им можно заметить, что в таком случае и учение ex nihilo fit nihil то же субъективного характера. Но совершенно напрасно наши мыслители тревожат это положение: мир, не будучи вечным, мог ведь возникнуть и не из ничего. Так именно утверждает христианское учение. Мир был создан Богом, он был таким образом реализацией Божественных идей. Обыкновенный художник, создавая произведение, создавая даже лишь его идею, пользуется внешними средствами и воплощает эту идею резцом, кистью или пером также при помощи внешних средств. Бог – Существо обладающее бесконечною полнотою бытия – не нуждается ни в каких внешних средствах, он творит все из Себя, чрез Себя, не умаляясь и не отделяя от Себя ничего. Для нас этот акт Божественного творчества непостижим, ибо он происходит за тою чертою, до которой может простираться наше понимание. Попытка приложит здесь те принципы и нормы, которыми мы руководимся при понимании

—373—

конечного бытия, приведет нас лишь к противоречиям и абсурду. Но допущение возможности такого акта не ставит нас в противоречие с законами логики, ни – поскольку они нам известны – с законами действительности. Таким образом мы имеем право допустить происхождение мира во времени или со временем. Допуская это, мы не видим оснований отвергнуть и того, что бытие его имеет какую-то цель, который он еще не успел достигнуть. Но если предположение, что мы назначены к чему-то высшему, не опровергнуто, то оно должно быть принято. Оно принималось людьми издревле, оно освещало путь жизни и сообщало смысл существующему. Все, которые пытались разгадать, к чему это высшему стремится человек, те, которые вообще пытались найти и сделаться обладателями истины и сделать обладателями её всех людей, были без сомнения лучшие между людьми. Если отвергнуть это предположение, если нет ничего высшего, «если пусто там вверху над звездами», если биография человека исчерпывается словами Франца Моора: «человек рождается из грязи, делает грязь и становится грязью», то зачем жить и страдать, зачем вся эта ужасная сумма мучений в роде человеческом? Зачем позволять природе так зло и грубо шутить над собой? Человек, это произведение природы, говорит ведь о какой-то борьбе с природою и каких то одержанных над нею победах, по он забывает, что все эти победы достались ему ценою ужасных трудов и мучений и что все они – мнимые: потускнеет солнце, перестанет греть землю, и жизнь исчезнет с земли, и её поверхность усеется трупами ныне так громко кричащих победителей. Природа позволила человеку разрыть кое-какие горы, переплыть кое-какие моря, а он уже и вообразил себя неограниченным властелином природы, но природа шутит над ним, придут дни и от этого властелина она не оставит и воспоминания. Пусть некоторым нравится такой взгляд на вещи и они принимают его, однако они должны сознаться, что ведь и другой взгляд на вещи, полный надежды и упования еще не опровергнут. С точки зрения этого взгляда служение идее истины желательно и обязательно для человека, пусть кто хочет пытается опровергнуть это, но пока это не опровергнуто, ни-

—374—

кто не имеет права предлагать наложить запрещение на таковое служение.

Идея добра на первый взгляд не заключает в себе таких признаков объективности, как идея истины. В общежитии понятие добра часто смешивают с понятием пользы и даже сознающие, что между тем и другим существует различие, и желающие установить его, определяют действия добрые, как полезные для ближних, и устанавливая, что всякий человек есть ближний, выводят, что доброе есть то, что полезно для всех или что по крайней мере будучи полезным и не для всех, ни для кого не вредно. А так как далее оказывается, что нельзя избежать действий, которые не были бы вредными для кого-либо из созданий способных ощущать удовольствие и страдание, то заключают, что понятие добра, как и понятие пользы, ограничено, условно и субъективно. Мы прежде всего попытаемся показать, что за идеею добра можно признать объективный характер, и затем попытаемся доказать, что таковой характер, за нею и должно признать. Идея добра не есть идея полезного, а есть идея нормального. Наблюдая и изучая действительность, мы необходимо сознаем, что не всё то, что существует, должно существовать, что должно существовать многое, что не существует и что многое из существующего должно бы было измениться, чтобы удовлетворять некоторым требованиям, которые – как мы сознаем – должны быть предъявляемы к существующему. Это сознание мы прежде всего направляем на свой собственный дух и находим, что многое, присущее ему, должно бы быть удалено из него, как, наприм., помышления злые, бурные движения сердца, и что многое должно бы быть привлечено в него. С идеею добра у нас связывается гораздо более богатое содержание, чем с идеею истины. По отношению к истине, вообще говоря, мы признаем, что она есть, и что её должно искать, но на вопрос, в чём она заключается? – даются крайне разноречивые ответы. Что касается до вопроса о том, что признавать добрым или нормальным, то здесь мы найдем гораздо более согласия: человек любящий брата своего, признается более соответствующим норме, чем человек не любящий брата, отсюда человек стре-

—375—

мящийся воспитать в своем сердце любовь к брату – разумея под братом вообще человека – и действовать так, как действуют во имя любви, является служащим идее добра. Служение добру должно заключаться в том, чтобы всеми силами стараться содействовать установлению в мире нормального порядка. Я питаю недобрые чувства к некоторым лицам, это – ненормальность, я должен стремиться уничтожить её, т. е. заглушить эти чувства. Я вижу человека, дрожащего от холода, он страдает, страдание есть ненормальность, в моих силах в данном случае уничтожить это страдание: я имею лишнюю теплую одежду и должен отдать её бедняку. Содействовать умножению любви в мире и стремиться уничтожить страдание, вот задача человека, служащего добру. Возражение, что добро не есть высшее требование, а лишь субъективное требование человеческой природы, что волк по естественному закону должен питаться ягнятами, и что следовательно при таких условиях не может быть речи, ни о всеобщем уничтожении страданий, ни о всеобщей любви, это выражение оказывается совершенно несостоятельным. Закон пожирания твари тварью даже при настоящем порядке вещей не есть необходимый закон. Что касается до человека, то он конечно, легко мог бы обойтись без мяса и лишь по жестоковыйности его ему позволено есть все, как зелень травную. Люди, питающиеся преимущественно пищей растительною, вовсе не слабее физически и не менее долго живут, чем люди, питающиеся преимущественно мясом. Люди, совсем не употребляющие мясной пищи, наприм., монахи, тоже не являют ни примеров болезненности, ни краткосрочности человеческого бытия. Вообще говорят, что употребление растительной пищи понижает интенсивность жизни, делает человека менее энергичным и менее способным к работе, но в отдельных случаях это, как нам известно, заведомо несправедливо. Что же касается до общего положения, то имеющиеся в наличности статистические данные и научные исследования не представляются достаточными для его установления. Указывают, что на некоторых вредно влияют посты и отсюда делают общее заключение, что посты вредно влияют вообще на человеческую природу, но на всех вегетари-

—376—

анцев вредно влияет мясо, какое же заключение должно вывести из этого факта? Почему неупотребление мяса отзывается вредно, это понятно: люди издавна употребляют мясо, их желудок ослабел, отвык перерабатывать растительную пищу, и когда ему приходится иметь дело с одной пищей растительной, естественно он испытывает переутомление. Но почему употребление мяса может сопровождаться вредом? Переваривать его, ведь, гораздо легче, чем растения? Не представляют ли собою вегетарианцы явление атавизма? И не будет ли благом всех обратиться в вегетарианцев? Во всяком случае должно признать, что человек может существовать, не убивая живых тварей, вообще может жить и не на счет смерти животных. Остаются плотоядные животные. Их пища – животные травоядные. Тигр не может питаться травою, его желудок не способен превратить траву в животные ткани, корова может сделать это, в мясе коровы тигр получает траву преобразованной таким образом, что его желудок может извлечь из неё все полезное для его организма. Неизбежен ли этот несчастный посредствующий член? Мы не может доказать, что этот член может совсем исчезнуть, но мы можем показать, что он может быть заменен другим. Организм травоядных не единственная лаборатория, в которой растения могут превращаться в пищу удобоприемлемую для плотоядных, в некоторых случаях такой лабораторией является обыкновенная кухонная печка: собака – чисто плотоядное животное – может питаться печеным хлебом и обходиться совсем без мяса. Нет никаких оснований думать, что то, что возможно для собаки, невозможно для других плотоядных. Далее собаку можно научить есть даже яблоки. В природе есть много растений, обладающих высокою степенью питательности (наприм., кокосовые орехи, бананы) и очень может быть, что даже и нынешние плотоядные легко бы могли перейти на этот род пищи. Конечно, весь животный мир не может перейти на растительную пищу, не могут перейти на неё, наприм., животные паразиты, но самый факт их существования – ненормальность, и современная биология вообще устанавливает, что паразиты произошли от непаразитов, и при

—377—

нормальном порядке вещей они, очевидно, или должны возвратиться к типу первоначальных предков или исчезнуть.

То, что не может жить, не причиняя зла другим тварям, не должно жить. Современный мир представляет нам явления борьбы за существование и явления взаимопомощи. Мир идеальный должен представлять лишь явления второго порядка. Может быть скажут: если не будет борьбы за существование, то не будет нужды и во взаимопомощи. Это неправда. Борьба за существование исчезнет, но останется стремление к нравственному усовершенствованию и вообще усовершенствованию всестороннему. Взаимопомощь и будет заключаться в том, что каждый будет содействовать умственному и нравственному возвышению своего брата.

Признавая объективный характер добра, мы должны вместе с тем признать факт существования свободы. Если все существует по необходимости, то нет ни нормального, ни ненормального, ни доброго, ни злого, а есть лишь одна правда. Понятия нормы и добра содержат в себе мысль о свободном исполнении и нарушении законов. Свобода человеческой воли есть способность творческая, она является одним из факторов, которыми определяются человеческие решения действовать и мыслить так или иначе. Её отличие от прочих факторов, определяющих эти решения, состоит в том, что прочие факторы сами по себе суть необходимое следствие каких-либо им предшествовавших причин, для свободы отыскивать причины невозможно. Человек не может творить из ничего, но в деле управления созданным физическим и психическим материалом он является не просто передаточным механизмом между первоначальною причиною и конечным результатом, но свободным устроителем, некоторого рода димиургом. Так понимает свободу религия, ибо только при таком понимании её ответственность человека за свои деяния является имеющею смысл. Если человек по необходимости подчиняется сильнейшему из находящихся в его душе в данный момент желаний, то в таком случае с него должна быть снята всякая ответственность за свои деяния. Если, когда греховное желание и желание не делать греха столкнутся и борются между

—378—

собою в душе человека, человек не может без внешней причины и воздействия подавить одно из них и осуществить другое, то он не свободен. Такое учение о свободе воли принимает обыкновенный здравый человеческий смысл, такой взгляд на свободу воли предполагает религия. Когда Господь Иисус Христос говорил отцу бесноватого ребенка, чтобы он веровал, когда Господь требовал веры от Фомы, когда он говорил женщине помазавшей миром его ноги, что её вера спасла её, очевидно, он разумел ту веру, которая является плодом свободного самоопределения, а не актом роковой необходимости. Не может человеку вмениться в праведность то, что зависит не от самого человека. Могут возразить конечно, что такое понимание свободы воли стоит в противоречии с требованиями логики и данными действительности. Но эти возражения не убедительны. Что касается до данных действительности, то они могут показать и действительно показывают лишь ограниченность свободы, а не её отсутствие. Если бы и на самом деле свободы не было, то для того, чтобы констатировать это, нужны невозможно точные инструменты и невозможно талантливые наблюдатели, но невозможное не существует и отсутствие свободы никогда не может быть открыто. То теоретическое соображение, что признание некоторых действий свободными есть признание их беспричинными, основано на недоразумении. Мы не отрицаем причину свободных действий, мы только признаем, что в свободных действиях причина и следствие являются в новом своеобразном сочетании. Бог не есть непосредственная причина наших действий, но Он есть причина нашей способности производить эти действия. Способность самоопределения есть факт, имеющий для себя причину в Боге, но каждый отдельный акт самоопределения есть факт, имеющий для себя конечную причину в нашем «я». Предположить существование такой свободы – кроме непосредственного сознания – обязывают нас самая идея бытия и идея нормального. Если мы представим себе бытие в виде громадного механизма, в котором каждое отдельное явление есть необходимое следствие другого и необходимая причина третьего, то тогда все бытие явится для

—379—

нас в сущности чем-то призрачным, чем-то в роде индийской маии, бытие будет тогда лишь тем, что в механике называют передаточным механизмом с тою лишь особенностью, что этому громадному механизму некому и не для чего передавать свою силу. Для разумных существ явления, совершающиеся с необходимостью имеют значение постольку, поскольку они совершаются для существ свободных. И если мы выкинем понятие свободы за борт существующего, то тогда все бытие потеряет характер разумности, а всё нам известное, как существующее, потеряет характер действительности. Наше «я» со всеми присущими ему способностями представится нам тогда как функция, производимая частью нам известными, частью неизвестными причинами и совершенно подобная такому явлению, как белый цвет, который есть функция эфирных волн, различной длины. Само собою понятно, что если наше «я» не есть реальность, то тем более не может быть признана реальностью вся обширная область «не я». Это – группа феноменов. Всё существующее есть лишь вечно призрачное, так мы придем к крайнему феноменализму и если мы не хочем прийти к такому результату, то должны отвергнуть наше предположение о существовании в мире одной только необходимости. Мы должны отрицать господство этой необходимости и во имя присущего нам этического стремления разделять явления на нормальные и ненормальные, желательные и нежелательные, добрые и злые. Ненормального и безнравственного не должно бы было быть, о нём нечего бы было говорить, если бы в мире царила только необходимость. Страдания, болезни, скорби являлись тогда бы необходимыми нормальными элементами существующего. Весь путь жизни человека от первого болезненного крика при рождении до мучительной предсмертной агонии в старости, весь этот путь исполненный горя и скорбей должно бы было признать нормальным. Человечество должно бы было провозгласить тогда культ совершившихся фактов и действия и намерения человеческие оценивать так-же, как физические явления. Мы не говорим о нравственной или безнравственной радуге, о добродетельных минералах и т. д., тот кто не признает человека сво-

—380—

бодным, должен бы был также изгнать из своего лексикона эти термины, причем вопрос о том, откуда же явились у человека понятия, ими обозначаемые, остался бы для него абсолютно неразрешимым. Но чтобы ни говорил человек, как бы решительно он ни утверждал, что он не свободен, что учение о свободе воли есть вопиющая из нелепостей, его совесть и его сознание всегда будут свидетельствовать против него, сам он в своей жизни будет постоянно признавать и мыслить себя и других свободными. Мы уже потому должны признавать человека свободным, что не можем мыслить его иначе. И человечество признает свободу воли и на этом признании утверждается нравственная жизнь человечества.

Если без признания свободы невозможно признать существования нравственного и безнравственного, то и, наоборот, признание свободы необходимо предполагает собою признание существования объективных нравственных норм. Философы эволюционно-антропологической школы направляют против объективного характера добра то возражение, что существуют дикари, у которых совсем отсутствует идея добра, и то, что различные племена понимают добро весьма различно. Первое возражение, опирающееся, надо заметить, на очень сомнительные и противоречивые сообщения о дикарях, представляет собою странное недоразумение. Никто из сообщающих не отрицает ведь того, что у дикарей существуют идеалы, представления об идеальных нормах поведения, причем эти идеалы нисколько не отождествляются с полезным и вредным. Пусть эти идеалы безнравственны, грубы и жестоки, они, служа выражением идеи добра у бушменов, готтентотов и других диких племен, констатируют тот факт, что идея добра присуща и прирождена человеческому духу. То обстоятельство, что бушмен не знает нашего нравственного идеала, также мало доказывает субъективность этого идеала, как мало доказывает субъективность дифференциального исчисления то, что его не знают очень многие европейцы и в своих нуждах довольствуются более простыми способами счисления, но несомненно, что если им открыть способ исчисления бесконечно-малых, они примут его, как истину и это ука-

—381—

зывает на объективный характер математической теории. Если возвысить человека до понимания нравственного евангельского идеала, то тоже несомненно он признает, что этот идеал есть благо, хотя бы он и отрицал божественный характер Евангелия и вел безнравственную жизнь. Нравственная правда Евангелия так несомненна, что тот, кто возвысился до её понимания, хотя и может отрицать её словами и делом, никогда не может отвергнуть её сердцем. Это по нашему мнению есть сильное доказательство объективного характера добра.

Признание объективности идеи добра, заключая в себе признание факта свободы, вместе с тем, понятно, предполагает и то, что человечество не есть нечто преходящее, и что не все для человека кончается смертью, ибо при предположении уничтожимости человеческого «я» и человечества стремление к совершенствованию было бы лишь обманчивым инстинктом: мы тянулись бы к небу и всегда оставались в грязи. Допустим, что эти положения и не доказаны и не очевидны, но из вышеизложенного, нам кажется, следует что они и не опровергнуты. А этого одного уже достаточно для того, чтобы оспаривать право запрещения служить добру ради добра. Имеются еще 2 основания для того, чтобы совсем отвергнуть это право. Во 1) несомненен факт, что стремление к нравственному совершенствованию, что проявление альтруистических чувств всегда в прошедшем служило на благо народу, а не во вред ему, сохраняло и усиливало, а не ослабляло народ. Давно уже признано, что могущество народа заключается не в нарезных пушках и игольчатых ружьях, а в его нравственной силе. Во 2) отрицание объективности нравственных норм содержит в себе освящение всякой антиномистической теории и отрицание смысла жизни. Вообще содержит в себе те же печальные выводы, как и отрицание объективности истины.

Кто верит в истину и добро, тот должен признать и объективность красоты. Существующие определения красоты, пытающиеся дать понятие о её свойствах, а не о её происхождении, вообще говоря односторонни и недостаточны. Определение прекрасного, как идеализации индивидуального и индивидуализации идеального, как соответ-

—382—

ствия формы содержанию, как воплощения идеи в образе, приложимы далеко не ко всему (почти лишь к произведениям искусства, да и то не ко всем). Мы не будем пытаться давать свое определение красоты, мы постараемся показать лишь, что даже из того определения прекрасного которым пользуются, когда пытаются представить его, как модификацию полезного, можно вывесть, что она есть нечто объективное. Красота бывает присуща или предметам или действиям и является в природе и в искусстве, остановимся сначала на прекрасном в природе. Явления, существо или предмет должно признать красивыми, когда они воплощают в себе разумную или нравственную идею и они являются тем более прекрасными, чем лучше их форма открывает их содержание, и чем шире и глубже это содержание. Нам нравятся яркие цветы, пестрые птицы и бабочки, потому что их наряд представляет собою воплощение идеи сильной интенсивности жизни, которая им всегда бывает присуща, хотя и на короткий срок. Эти создания представляют нам локализацию значительного количества энергии в миниатюрных формах. Цветы заключают в себе зародыши жизни многих растений, они выделяют более углерода чем кислорода (в противоположность остальным частям растительных организмов) и это свидетельствует о том, что в них происходит энергичная работа. Маленькие яркие птички быстро и много летающие говорят нам о том, что в их мышцах можно предполагать силу во 100 раз большую, чем их вес. Однако мы не может долго любоваться этими созданиями, ибо идея, воплощение которой открывается в них, доставляет немного материала для мысли. Наивысшую красоту в природе представляет человек и именно лицо человека, потому что в лице его может открываться наиболее глубокое содержание. Но воплощение не всякой идеи прекрасно: лицо скупца отвратительно, человек обуреваемый пороками и страстями производит отталкивающее впечатление, мяуканье мартовских котов гнусно. Напрасно думают натуралисты (наприм. Брэм), за которыми, недостаточно просознав, что говорят, идут и художники (наприм. Лев Толстой), что гнусное завывание котов на потолке и трели соловья воплощают одну идею и имеют

—383—

одно происхождение: половой инстинкт. Песнь соловья гармонична. Законы гармонии суть законы алгебры и геометрии, они не условны и объективны, реализация этих законов в звуках доставляет наслаждение, соловью присуща способность этой реализации и способность наслаждаться ею. Последнее доказывается тем, что, когда он поет, он становится невосприимчив к внешней действительности. Если песнь соловья наводит на мысль о любви, то прежде всего о духовной стороне этой любви – о тех движениях, чувствах и ощущениях души, которые присущи любящему существу. Мяуканье кота говорит лишь о низменной похоти. Воплощение низкой страсти и низкого чувства в природе – всегда являются безобразными. Животные паразиты все отвратительны. Если фигура какого-нибудь итальянского бандита нам представляется красивой (как это мы видим, наприм., в произведениях Сальватора Розы), то это потому, что она являет нам собою воплощение мужества, отваги и силы. Если изобразить этого бандита пьяным, уподобившимся животному, он потеряет всю своеобразную красоту. Явления, как и предметы, могут быть воплощением идеи: ураган и смерч – воплощение идеи могущества. Признавая объективность разумного и нравственного, мы признаем, что наиболее совершенное воплощение того и другого, и будет наивысшею красотою. Красота не условна. Различие в понимании и оценке прекрасного не доказывает её условности, как то обстоятельство, что различные племена и лица различно объясняют физические явления, не доказывает, что причины их необъективны. Лицо не достигшее степени понимания известных идей, не может понимать прекрасного, которое является их воплощением. Лицо, имеющее неправильное понимание истинного и доброго, со своей неверной точки зрения судит и о прекрасном. Однако по мере того как люди развиваются и становятся выше, их оценка прекрасного приобретает все большую устойчивость: об этом свидетельствуют все художественные галереи Европы. Нельзя рассматривать прекрасное, как признак полезного, и объяснять его происхождения так, что вместе с полезным стали некогда (по ассоциации) нравиться и признаки полезного. Такое объяснение опровергается фактами:

—384—

дикарю нравятся такие блестящие предметы и безделушки, с которыми никак нельзя ассоциировать мысли о пользе и нравятся такие уборы, с которыми можно ассоциировать лишь мысль о вреде. Почему же он ценит их? Никакой отдаленный ни человеческий, ни проблематический животный предок не мог усмотреть в них или аналогичных им предметах ничего полезного для себя. Красота в искусстве есть нечто иное, чем красота в природе. Фигура скупого на картине или в поэтическом произведении может явиться высоко художественною, хотя в действительности она отвратительна. Произведение должно быть названо прекрасным или художественным тогда, когда в нём известный предмет воспроизведен так, что от него получается тоже или по крайней мере близкое к тому впечатление, которое вызывает этот предмет в природе или должен вызывать по нашему представлению. Для того, чтобы создать такое произведение, художник должен открыть, какими именно чертами известный предмет или вид вызывает в нас то или другое впечатление. Ни один человек не лишен совершенно этой способности и ни одни не владеет ею во всей полноте. Художники суть те, которым она присуща в значительной мере и различие этой меры обусловливает различные степени таланта. Обыкновенно художник улавливает эти черты бессознательно. У всех нас есть наприм., представление о том, что внешний вид Божией Матери должен обнаруживать, что она дева, способная стать и ставшая Матерью Бога. Рафаэль изобразил нам её, без сомнения он сам не сознавал и не умел бы объяснить как он сделал это, тем более, что он и сам никогда не мог повторить своего произведения, хотя очень часто повторял его сюжет. Образ Спасителя не дан никем. Создавать идеальные образы вообще труднее, чем воспроизводить действительную жизнь, для этого требуется понимание идеала и (в некоторой мере) стремление к нему. Вот почему идеальные образы в художественных произведениях всего чаще оказываются бледными, безжизненными, неудачными. В некоторой мере, нам кажется, это можно подметить даже у Шекспира.

Мы не имеем своею задачею здесь подробно говорить

—385—

о прекрасном, но мы думаем, что из сказанного нами можно вывести, что служение красоте должно совершаться ради самой красоты и ни для чего более, и что всякая попытка подчинить красоту каким-либо утилитарным идеям, не содействуя этим идеям, будет гибельна для красоты. Художественное творчество состоит в том, что художник воплощает в своих произведениях предносящиеся его духу или внешним чувствам образы и звуки. Смотря по характеру и высоте развития художника, различные образы наполняют его душу и от одних и тех же предметов и явлений различные художники получают различное впечатление и поэтому когда они дают изображения этих явлений, то они являются различными. Художник по своей воле может заняться воплощением одних, а не иных образов и никто не может упрекать художника за то, что он соглашается или не соглашается рисовать тот или иной сюжет или за то, что он рисует море, а не леса. Искусство будет утилитарным тогда, когда художник будет пытаться своим произведением доказать или опровергнуть какое-нибудь положение. Наприм., когда какой-нибудь писатель захотел бы доказать, что американский общественный строй наиболее способен дать счастье обществу и с этою целью дал бы роман из американской жизни, то для того, чтобы доказать свою мысль, он изобразил бы влияние общественного строя на общество не таким, каким оно ему казалось, а каким бы ему было желательно, чтобы оно было. Поскольку он искажал бы правду в своем произведении, постольку оно теряло бы в художественности. В одном и том же предмете один может находит преобладание хороших качеств, другой – дурных, и сообразно с этим первый и второй должны получить различные впечатления от него и, воспроизводя этот предмет на полотне, один бы изобразил его привлекательным, другой – отталкивающим. То и другое произведение могло бы быть вполне художественно. Портрет Тургенева, написанный Репиным, изображает покойного беллетриста привлекательным. Если бы Достоевский обладал кистью и изобразил бы на полотне своего Кармазинова (Тургенева тож) фигура бы вышла несимпатичная, но то и другое произведение остались

—386—

бы художественными. Но если бы портретист задался целью доказать, что вот такой-то человек, обладающий таким-то талантом, умом и волею, – дурной человек, то он бы дал не художественное произведение, а изображение чего-то несуществующего. Вообще нельзя рассуждать ни кистью, ни резцом, ни нотами, но сочетания нот и произведения резца могут быть убедительней всякого рассуждения. Задача искусства реализировать образы и впечатления; только от произведений, представляющих выполнение этой задачи, мы можем получать эстетическое наслаждение; если произведение становится тенденциозным, оно перестает быть прекрасным, оно иногда будет и правдивым, но не может быть художественным, напротив, художественное произведение может представляться нам произведением заблуждающегося ума и однако прекрасным.

Художественные произведения, смотря по тому, каковы их творцы, могут направлять человека к добру и к злу. Изображение Маргариты до её падения может вызвать уважение к её чистоте и изображение «Нана» может вызвать прилив чувственности. Если художник высоко развил в себе стремления к истине и добру, то его произведения будут поднимать нас к небу. Таковы, наприм., произведения Шиллера. Если художник всецело приник к земле, он повлечет за собою и своих читателей. Художник воспитывается обществом и общество может, вообще говоря, направить его к добру и к злу. Впрочем большинство художников носит в себе много задатков понимания доброго и стремления к нему (по крайней мере в теории) и литературные уроды, у которых совершенно атрофировано нравственное чувство, являются печальными исключениями. Общество должно только озаботиться, чтобы появляющиеся в среде его художники, воспитывались в лучших верованиях и надеждах. Тогда те идеалы, которые обществу предносились еще как смутные желания, служители красоты представят ему воплощенными в своих произведениях. Эти идеалы станут руководительными маяками общества. Этой последней цели искусство может служить лишь тогда, когда оно будет искусством для искусства, таким образом только служе-

—387—

ние идее красоты чуждое каких-либо тенденциозных расчетов может содействовать благу человечества.

Заключение

И так запретные идеи не должны быть признаны запретными.

Стремление к истине, добру и красоте есть и право и обязанность человека. Этим правом пользуются и эту обязанность выполняют – хотя и в весьма различной мере – все люди: выполняют и те, которые их отрицают.

Христианин стремления к истине, добру и красоте объединяет в стремлении к Богу. Христианское учение освещает глубоким светом эти стремления и указывают средства, которые наилегчайшим и наилучшим образом содействуют удовлетворению этих стремлений. Мыслители, несостоятельность мнений которых мы пытались показать на предыдущих страницах, прежде всего находят нужным наложить запрещение на христианскую религию: они находят безнравственным со стороны родителей воспитывать детей в своих религиозных убеждениях и находят неразумным дело преподавания закона Божия в школах, школа должна быть лаическою. Они находят неразумным учение о личном Боге, Который, по их мнению есть ничто иное, как безмерная тень, наброшенная на пустоту пространства воображением неведущих людей, «душа» по их воззрениям, есть ничто иное, как слово употребляемое невежественными людьми для выражения неверной идеи. Они ставят крест над религией и метафизикой, и преследуют их с настойчивостью и упорством, достойными лучших целей. Но на самом деле у них есть метафизика и их метафизика отличается только теми особенностями, что ей не следуют они сами, не могут и не желают следовать, и что она ни на чем не основана. Провозгласив уничтожение метафизики, наши мыслители оставили от философии лишь гносеологию и этику. О происхождении стремления к познанию они учат, что его вызвала потребность в открытии средств для удовлетворения практических нужд, о результатах нашего познавания они учат, что они никогда не дадут ничего большего, чем удовлетворения этих нужд. Наши познания

—388—

субъективны, не отражают и даже не служат верным символом действительности. Этика по их воззрениям не есть учение о принципах человеческой деятельности, а есть наука о человеческих нравах, оказывающихся весьма различными у различных человеческих племен, и об исторических и биологических условиях, содействовавших выработке этих нравов. Нормы для практической деятельности они приказывают отыскивать в социальных науках, будто много подвинувшихся в своем развитии, благодаря помощи биологии. Все свои философские тезисы наши мыслители полагают утверждающимися на эксперименте, – слове, говорят они, неизвестном и страшном для метафизиков и теологов.

По отношению к прошедшему ложь последнего утверждения открывается при самом поверхностном изучении истории человеческой мысли. (Декарт был метафизик и хороший экспериментатор), легко открывается эта ложь и для настоящего времени. Замечательнейший из астрономов нашего века Секки и величайший из ученых нашего времени Пастер, над могилою которого еще не замолк гул хвалебных речей, произвели на своем веку не мало экспериментов и однако они люди верующие в метафизику и теологию. Но так ли близко знакомы с экспериментом наши противники метафизики, как они утверждают. Мы сильно сомневаемся в этом. Что касается до некоторых, то их естественнонаучное невежество выступает довольно ярко в их произведениях, но и все они если бы вдумались глубже в смысл своих трактатов, то увидели бы, что они опираются не на экспериментальное естествознание, а на метафизику естествознания, ибо механико-атомистическая и эволюционная гипотезы говорят о том, что происходит за пределами наблюдения и опыта: первая о явлениях, происходящих в бесконечно малых пространственных границах, вторая о явлениях, совершающихся и могущих обнаруживаться лишь в бесконечно-большие периоды времени. Остаются еще ссылки на биологию, но эти ссылки поражают невежеством ссылающихся. Они полагают, что применение эволюционного принципа к явлениям человеческой жизни заимствованы из биологии и не знают того, что дело

—389—

было и лишь может быть наоборот: эволюции (изменения) видов еще никто не наблюдал, экономические и политические эволюции (изменения от низшего к высшему) могут быть наблюдаемы постоянно. Наконец и основной принцип теории эволюции – принцип естественного подбора приложен Дарвином не от животных к человеку, а от человека к животным и взят им у Мальтуса. Изучение жизни социальных животных нисколько тоже не помогает уразумению экономических и политических явлений, а напротив обыкновенно производится и может производиться лишь при признании аналогии между нею и общественною жизнью людей и объясняется из последней.

Таким образом, если можно говорить о чём, то лишь о зависимости биологии от социологии, а никак не наоборот.

Связь новейшей философии, как и древнего материализма, с естествознанием – фиктивная связь и глубоко вредна для естествознания, ставя его под антирелигиозное знамя и внушая к нему подозрения со стороны людей просто верующих в высшие истины. Люди, с религиозною верою соединяющие высокое умственное развитие, всегда понимали фиктивный характер этой связи и никогда не считали науку ответственною за изуверство прикрывающихся её знаменем фанатиков атеизма и материализма, но сторонники последних направлений никогда не умели понять, что религия – именно христианская религия – нисколько не ответственна за фанатизм, суеверия и заблуждения некоторых её последователей, возведших на костер Сервета и причинивших столько зла Галилею. Это их непонимание обусловливается их нежеланием изучать религию. Они наложили запрещение на целый круг идей и предметов и, зачислив религиозные учения в index, предприняли по истине ужасную работу заглушения в человечестве высших стремлений. Они достигли в этом отношении довольно значительных и весьма печальных результатов, но им никогда не удастся победить своей собственной природы и тем менее, конечно переродить всё человечество. Скоро ли только они поймут, что их деятельность представляет собою неразумно безнравственную попытку произвести духовное оскопление человечества?

С. Глаголев

—390—

Академия всегда стояла под непосредственным наблюдением Митрополитов: сначала, в продолжении почти полсотни лет, – Филарета, потом, в течении восьми лет при жизни А. В-ча – Иннокентия. Служа ректором Академии, А. В-ч служил, собственно говоря, митрополитам; и служение это было бескорыстным и честным, потому что вытекало из таких же убеждений и взглядов его на предержащую власть. Припомним, что отвечал он В. М. Ундольскому, когда тот, явившись к нему, просил отделить ему с Погодиным для описания часть синодальных рукописей: «это дело не наше. Поручением, сделанным от начальства мы не можем располагать по своему. Можем всё передать другому, если будет приказано, и не имеем права ничего сами по себе передавать». Какая преданность воле начальства! Совсем по-апостольски: «несть власть, аще не от Бога» и «всяка душа властем предержащим да повинуется» (Рим.13:1), власть – учреждение Божественное, постоянное, твердое и устойчивое, которое покрывает собою всё; всё от неё, а она одна от Бога. Все остальное, простые смертные – её покорнейшие слуги: что она им прикажет, то и делают, как повернет их судьбу, так им и быть. Так глу-

—391—

боко веровал А. В-ч, так безответно и служил. Судить начальство, власть, указывать ему, входить в пререкания с ним, не было в его обычае, и он этого не любил. В 1857 г. К.И. Невоструев, встревоженный тем, что митр. Филарет долго не определяет ни на какое место выслужившего у них одного писца-семинариста, жаловался в письме на это А. В-чу и говорил, как бывает иногда несправедлива епархиальная власть и просил его еще раз напомнить митрополиту о писце. А. В-ч ответил ему: «не считаю себя вправе поверять и обличать действия моего начальства. Не до того мне, чтобы наблюдать его правду; хотя бы мои то дела не уклонялись от правды».²²⁸⁹ Оттого он всегда и был в мире с начальством – митрополитами, и они были с ним мирны. С м. Филаретом, кроме того, у него были еще и личные отношения, которые упрочивали их мир. Филарет приблизил А. В-ча к себе,²²⁹⁰ а тот платил ему за это: любил, уважал, благоговел пред ним. «Святитель наш», «милостивый Святитель», «владыка» – только было у него и названий ему.²²⁹¹ Каждое слово его внимательно выслушивалось им, всякий разговор исправно записывался.²²⁹² Когда умер Филарет, А. В-ч сильно сожалел о том. В первое время он никак не мог забыть о нём, вспоминал и думал о нём денно и нощно. С 6-го на 7-е декабря он видел его во сне. Записывая для памяти себе этот сон, А. В-ч так объяснил его: «с вечера, пред сном на молитве вспомнив о нём (Филарете), я почувствовал сильное желание увидеть его во сне, и думал про себя, почему бы я не мог его видеть в настоящем его положении».²²⁹³ Филарет был строгий, суровый человек; надо было уметь, чтобы обра-

—392—

щаться с ним. Многие, изучив его, действительно, и умели. На первом или втором году службы в Академии, когда А. В-чу пришлось пред экзаменом составлять для митрополита конспект по своему предмету, ректор Филарет (Гумилевский) учил его: «мне кажется, что если Ваш опыт на беду составлен будет вовсе не по его мыслям: то Вы тем вызовете его на бой открытый и без нужды растрогаете его вспыльчивый характер. Надобно наперед узнать его мысли. Тогда, если эти мысли не совсем будут верны: можно сначала слегка сказать о их неверности; или лучше не говоря прямо о их неверности выставить спой план, и тогда когда он, заметив несходство его со своим, будет настаивать на преимущества своего; то можно слегка и сказать кое-что в свою защиту. Но заметьте, надобно говорить только слегка. Не надобно сильно настаивать. Это сочтут за упорство и сочтут быть может справедливо. Тогда (чего сохрани Бог) и хорошее не назовут хорошим. Зачем же пред ним и настаивать на свое? Я и после могу сделать тоже, что теперь защищаю слегка, – когда т. е. мысль моя свята. И меня никто не укорит за то. Я поступаю по убеждению совести. А давать волю своемыслию не дознавши его основательности – нехорошо».²²⁹⁴ И учил, оказывается, не напрасно: в сношениях с Филаретом А. В-чу приходилось часто и к таким приемам прибегать, особенно когда требовалось его от чего-либо, «отклонить» или направить на что.²²⁹⁵ В других случаях он ограничивался по большей части одними краткими вопросами и ответами ему. – Иннокентий, наоборот, был слишком мягок, к тому же не имел высшего образования и вступил на Московскую кафедру с силами уже значительно ослабевшими под влиянием преклонного возраста и многотрудных подвигов прежней миссионерской деятельности. Все академические дела решались им так, как указывал А. В-ч (припомним, наприм., дела об устроении академ. церкви, о кладбище при ней), на него он полагался во

—393—

всем: где А. В-ч, там, значит, он сам (в Академии ли или на стороне – в Учебном Комитете).²²⁹⁶ С полным уважением к нему относился А. В-ч, но уже не с прежнею, как при Филарете верой, смотрел на его начинания и выслушивал его слова. Тонкий критицизм у него невольно пробивался и здесь, хотя А. В-ч сам никогда не обнаруживал его митрополиту в глаза. В 1871 году Иннокентий прислал А. В-чу свой проект на счет соединения православных с раскольниками и просил исправить его и, где нужно, дополнить. А. В-ч, работая над ним у себя дома, не оставил в нём ни одной частности без замечания.²²⁹⁷ В ответ митрополиту, тонко и незаметно направляя его на более целесообразный путь, в общем он все-таки одобрил его мысль. Как видно, случаи критического отношения к планам Иннокентия у А. В-ча бывали, но только тогда, когда напрашивался он сам. – В 1872 году А. В-ч справлял сорокалетие своей служебной деятельности. В теплом и задушевном письме м. Иннокентий по достоинству оценил его заслуги.²²⁹⁸

После Академии все внимание и вся любовь А. В-ча были сосредоточены исключительно на его родных. Один из профессоров, родственник А. В-ча, в надгробной речи пред его отпеванием говорил: «при этом гробе нет детей, но не мало сирот и сродников, для которых покойный был всегда самым заботливым и нежным отцом. Как орел собирает птенцов под крылья свои, так и он всегда окружен был дорогими для него сиротами, заставляя их забывать горе и нужды под надежным покровом своей нежной горячей любви».²²⁹⁹ И действительно, кто из них не пользовался его помощью, советом и заступлением? За одного, бывшего смотрителя духовного училища, которому грозила опасность быть уволенным от службы, он ходатайствует в академическом Правлении;²³⁰⁰ другому, занимавшему экономскую в

—394—

семинарии должность, советует оставить её, в виду неприятностей, которые можно нажить на ней;²³⁰¹ за сына третьего, окончившего семинарский курс и намеревающегося поступить на гражданскую службу, просит в Семинарии и выхлопатывает ему звание студента.²³⁰² Больной тетке (Анне Косминичне, проживающей в собственном доме в Костроме) посылает сначала 35 р., потом, чрез месяц 50 руб.:²³⁰³ дяде, выдававшему свою дочь, помогает в покупке некоторых вещей приданого, пересылает их и делает ей к свадьбе подарок.²³⁰⁴ В конце 50-х и начале 60-х годов в Москве учились племянники А. В-ча: один – в университете (Алекс. Павл. Птицын), другие два – в военном училище (Владимир и Василий Губастовы); А. В-ч присылал им денег, а маленьким, кроме того, гостинцев;²³⁰⁵ а в 73 году на свои средства нанимал в Москве квартиру, стол и репетитора для своего внука.²³⁰⁶ Детей А. В-ч особенно любил; покупал для них игрушки, книги, ноты;²³⁰⁷ бывало в молодости, что он и сам забавлялся с ними как маленький. Рассказывали нам про него такой случай. Пришел он в посаде к одному из профессоров; самого его не было дома, а супруга ушла хлопотать по хозяйству. В комнате остался А. В-ч и маленькие дети. На полу лежал ковер; А. В-ч лег на него, посадил детей на себя и чуть ли не рассказывал им сказки. Входит мать-хозяйка и застает такую идиллическую картину. И дети любили А. В-ча. В его присутствии они держались непринужденно; обращались с

—395—

ним тоже свободно. Вот как писал ему, наприм., четырнадцатилетний племянник из Москвы: «милый мой папаша! Я слава Богу здоров и благодарю Вас за письмо и за поздравление. Простите меня в том, что я не писал Вам писем, хотя и бываю в отпуску каждый праздник. Учусь я порядочно. У нас в Москве холера ужасная, так что утром заболевают, а вечером умирают. У нас в корпусе, благодарим Бога, её нет пока. Напишите мне, папаша, приедете ли вы на святую в Москву, или останетесь в Лавре. Прощайте!»²³⁰⁸ Письмо, как видно, – без всяких титулований и формальностей; написано так, как вылилось то из чистой детской души. А это свидетельствует только о том, что А. В-ч и сам был всегда естественен и прост. – Отношения его к родителям заслуживают подражания. А. В-ч не только их любил, – все любят своих родителей, – но и уважал. Благодаря этому придатку к его сыновней любви, который не всегда встречается в других, и отношения к ним были у него не такие, как у других. А. В-ч вырос и на месте уже был, а за опросами да советами все обращался в Кострому. Нужно сшить ему теплую шинель, спрашивает у родителей, как лучше её сделать;²³⁰⁹ нужно отправиться в Иерусалим, – наперед советуется с ними, ехать ли ему;²³¹⁰ – в Вологду ездил, и то докладывал о том своим родителям.²³¹¹ Или – занимается у себя в Академии над своими рукописями и фолиантами – пишет об этом в Кострому и сообщает, что им сделано, что он нашел,²³¹² хотя об этом мало мог понимать В. С-ч и еще меньше Ольга Косминична. Все делал с их воли и согласия. Со своей стороны и родители считали себя обязанными всё ему указать, на всё направить. А. В-ч был профессором в Академии, а В. С-ч учил его, как должно вести хозяйство, как

—396—

блюсти семейные порядки.²³¹³ – В письмах своих к А. В-чу он иногда приписывал ему: «утешай собою нас»; то же делала и мать.²³¹⁴ А. В-ч ставил это для себя священным долгом. И как он, бывало, умел утешать их! Но говорим уже о том, что всегда радовал их своими успехами – в занятиях и по службе; – случится годовой праздник, или именины чьи из домашних, – А. В-ч шлет домой письмо. Оно попадает туда в самый нужный момент и усиливает общее настроение; отцу приходится благодарить его за это «от полноты своего сердца».²³¹⁵ Или – сделает неожиданно такой сюрприз: возьмет да и приедет к такому дню домой.²³¹⁶ Раз в присутствии всех домашних кто-то спросил А. В-ча, почему он не женится. Указывая на сестру и её детей, он отвечал: «вот моя жена, вот и мои дети». Родителям это было весьма приятно. Когда они состарились уже, А. В-ч присылал матери душеспасительного содержания книжки: в долгие зимние вечера она сидела и разбирала их понемногу; а отцу выхлопотал за долголетнюю службу пенсию. В. С-ч, тронутый такою заботливостью о нём сына писал тогда ему: «благодарю Вас за Ваше обо мне великое попечение. Оно предваряет мои желания – слава Богу, что имею в Вас такого о мне попечительного, заботливого ходатая».²³¹⁷ В том же году он помер. А. В-ч, извещая о своей скорби, писал К. И. Невоструеву: «Бог даровал мне по крайней мере то утешение, что я мог быть свидетелем последних дней родителя моего, послужить ему в чём мог, и похоронить его».

А. В-ч оставил нам после себя в наследие свои литературные труды. Если иногда по одним произведениям составляют характеристики писателей, то нам приходится воспользоваться ими лишь в дополнение к тому, что уже сказано об А. В-че.

—397—

Всех названий сочинений А. В-ча более сорока,²³¹⁸ не считая в том числе объемистой «истории евангельской и церкви апостольской», «о церкви греческой с 1453 года до начала XVIII ст.», представляющих из себя перепечатку его академических лекций (в Приб. 1882 г., XXIX–XXXI и 1883 г., XXXII) и «описания славянских рукописей московской синодальной библиотеки». Принимая во внимание постоянно лежавшие на нём ученые поручения начальства, а также занятия его по должности – профессор-

—398—

ской, секретарской, библиотекарской и наконец ректорской, надо сказать, что число это очень велико для него. Но вот что особенно бросается в сочинениях в глаза: они очень разнообразны по содержанию. Просматривая их заглавия, мы найдем в них касающиеся: и общей церковной истории, и русской, и русской гражданской истории и введения в книги Св. Писания и канонического права; найдем несколько сочинений библиографических. А сопоставляя сочинения каждой этой области науки отдельно, мы увидим, что они ничем между собою не связаны и ни одно нельзя назвать продолжением другого; о мотивах, по которым то или другое исследование писано именно по этому, а не по другому вопросу, – можно лишь догадываться.

Внешняя обстановка сочинений очень скромна и незатейлива. Нет в них и следа того блеска и той роскоши, которой нередко разукрашены книги и статьи современных писателей. Возьмем для примера цитаты в сочинениях А. В-ча. Не раз, не два пришлось бы нам помножить их количество само на себя, чтобы получить произведение хотя немного близкое к тем цифрам, которыми обозначаются итоги цитаций в теперешних ученых и исторических исследованиях. А еще замечательней в его сочинениях однообразие и ограниченное число тех источников, на которые он ссылается в своих немногочисленных цитатах: всего десяток книг, и того меньше – авторов. Если вспомнить при этом современные ученые труды по богословским предметам, то контраст получится самый резкий. Здесь мы встретим что ни цитату, то нового автора, новое сочинение. – Но ученая роскошь отсутствует не в одних только подстрочных сносках сочинений А. В-ча; её нет и в средине самого текста. Мы не найдем здесь отборных выписок из самых знаменитых сочинений корифеев науки, не встретим подробного разбора различных теорий и гипотез, не прочтем целой истории разработки данного вопроса. Автор, очевидно, не считал нужным показывать читателю весь материал своей ученой лаборатории, знакомить его со всеми обстоятельствами своих богословско-исторических экскурсий. Кратким простым замечанием он сообщает только итоги своих

—399—

ученых операций. Равнодушие к ученой нарядности и блеску доходит иногда даже до какой-то застенчивости. Часто невольно чувствуете, что просто и скромно высказанный взгляд автора стоил ему многих кропотливых изысканий, долгих, серьезных размышлений; но автор, как будто стесняется признаться, как дорого обошлась ему известная мысль, и говорит о своей драгоценной находке, как о предмете, который находится у всякого под руками. Остаются только неясные следы, темные намеки на тот продолжительный процесс, результатом которого явилось известное воззрение автора.

Изложение во всех сочинениях А. В-ча весьма сжатое. Каждое событие он описывает в очень немногих словах, и вычеркнуть из его описания – не только несколько фраз, но даже несколько отдельных выражений, без ущерба для содержания, – дело невозможное. В тех случаях, когда в рассказе события следуют одно за другим, эта сжатость изложения переходит даже в сухость. Речь в сочинениях, большею частью, периодическая, когда А. В-ч что-нибудь описывает; но когда ему приходится передавать факты, он почти всегда пишет отрывистой речью. Язык везде точный: нигде не встретите у него выражений, которые бы видимо не соответствовали понятиям или которые можно бы понимать так и иначе. – Сразу заметен в авторе положительный характер и сильный критический ум.

Вникая во внутреннюю, идейную сторону содержания сочинений А. В-ча, – обращая внимание на тот принцип, которым он руководился, на ту цель, которую он преследовал в своих богословско-исторических исследованиях, мы увидим, что цель эта – нравственная назидательность. Она очень ясно, очень прозрачно выступает в сочинениях по церковной истории. Автор преследует её с особенным напряженным старанием. Он не пропускает ни одного удобного случая, чтобы не выставить на вид нравственную поучительность указываемого им факта. Исторический рассказ его часто прерывается лирическими излияниями благочестиво-назидательного характера. Всегда такие отступления запечатлены особенною воодушевленностью, восторженностью. Преподать нравственный урок, основан-

—400—

ный на историческом факте, вызвать в читателе благочестивый восторг историческим рассказом – было, очевидно, самою заветною целью А. В-ча.

Это – ближайшая цель, которую он преследовал в своих сочинениях; а дальнейшая и конечная – чистое служение науке и просвещению на пользу ближних. Так, по крайней мере, объяснял свои ученые труды сам А. В-ч. «Каких сил, – писал он однажды своему другу Евсевию, – каких трудов будет жалко, когда знаешь, что найдется не один, а несколько людей – с душою, которые поймут эти труды, воспользуются этим приобретением, передадут его другим, пойдут сами за этими открытиями к новым, и сообщат их нам, когда мы уже, может быть, не в состоянии будем продолжать далее поиски и исследования? Утешаясь этою мыслью, усталая голова снова приободряется, утомленная рука еще раз омокает перо и труженик просвещения празднует всенощное бдение в честь истины».²³¹⁹

Великий урок всем труженикам на поле церковной науки в век прогресса, отрицания, разрушения, религиозного индифферентизма, легкомысленного, а иногда и умышленного злоупотребления драгоценной наукой.²³²⁰

Мы не станем делать в заключение об А. В-че особой характеристики его; личность достаточно уже выяснилась из тех его писем, записок и речей и из тех рассказов о нём, которые мы, говоря об отношениях его к окружающей его среде, имели возможность привести. Нам остается лишь указать, как сложился такой характер, при каких условиях и под какими влияниями он вырос. Это и будет нашим заключительным словом об А. Васильевиче.

Говорят – «человек продукт обстоятельств», «человека вырабатывает жизнь». Может быть, это из сотни только в пятидесяти случаях верно; может быть, и в каждом случае только на половину верно: нельзя катего-

—401—

рически о всех утверждать этого. Но в данном случае, сколько мы ни размышляли об А. В-че, это оказывается верно: А. В-ч принес с собою в свет одну только основную черту в своем характере; а осложнилась, наросла и разветвилась она потом, в зависимости от обстоятельств и условий его жизни. – Когда приходилось читать письма Василия Сергеевича, была заметна в авторе какая-то поэтическая жилка: он пишет складно, слово его как река льется, плавно, без запинки, пишет картинно, с воодушевлением. Это сказывалась в нём его живость характера. Её то и передал он по наследству своему сыну; она-то и легла у А. В-ча в основу всего его характера. Он сам впоследствии так разгадывал себя: «во мне живет два я; по они – тот же один я сам, только в двух различных более или менее остепенившихся и укрепившихся положениях – тот же я с двух сторон, которых первоначальное образование и постепенное возрастание и укрепление я мало постигаю. Есть я всеугодливое, которое подчиняется всякому обстоятельству, уживается со всяким отвратительным существом, существует ко внешнему счастью моему – это я, мне кажется, родилось во мне в лета моего детства, может быть, от воспитания. Другое я самостоятельное, которое родилось со мною; это природная живость, упругость и саморазгибаемость моих сил».²³²¹ – Суетливо, вся в хлопотах проходила его жизнь. А. В-ч как-то раз даже жаловался на неё и писал одному: «известна вам моя хлопотливая жизнь. День за днем, дело за делом: и не видишь, как время проходит. Весь разбредаюсь на мелочи и эти мелочи одолевают меня».²³²² Это теперь понятно от чего: выдался такой характер. В частности, нежность и доброта, которым все удивлялись в нём, это отчасти увлечение А. В-ча: воображение его было так живо, что сразу и всего захватывало его картинно изображенным счастьем или несчастием людским; А. В-чу оставалось после того только отдаться ему. Любовь к де-

—402—

тям, которой многие не понимали в нём, это значит опять то, что живой характер А. В-ча чувствовал и как бы искал в них нечто сродное себе.

Мальчик от природы бойкий и живой воспитывается вдруг «под грозящим жезлом скромности»²³²³ в доме родительском. А что это был в доме за жезл, можно судить по такому случаю, где было готово приложение его. Влад. В-ч, в детские годы еще, играл раз во что-то на лужайке пред домом, да нечаянно и свалился под гору к реке и попортил свой костюм. Беда была так велика, что надо было полдня просидеть где-то за углом – «чтобы не узнали папаша с мамашей». – Таким то жезлом учили А. В-ча скромности – «благонравию да вежливости», сказать бы языком попечительных родителей. Само собою разумеется, при такой науке живость и бойкость А. В-ча по неволе должны были осесть, войти в рамки; а параллельно им явиться «я всеугодливое», «которое подчиняется всякому обстоятельству, уживается со всяким отвратительным существом существует ко внешнему счастью»; и из А. В-ча должен был выйти больше молчаливый, самоуглубленный, и внешне-степенный и пристойный мальчик, – «монастырка», как выразился он.²³²⁴ – У него природный характер уравновешивался воспитанием, поэтому в результате и получился характер ровный, спокойный, невозмутимый. У нас такие характеры принято называть «безхарактерными», а в сущности это очень хорошие характеры. И А. В-ч склонен был видеть в себе бесхарактерность, когда ею объяснил отсутствие у себя привычки исправно каждый день заносить по нескольку строк в свой дневник;²³²⁵ но он в этом случае ошибался на счет себя.

Шестнадцати лет А. В-ч перешел в Академию: в самое время развития юношеской мечтательности попал в уединение и глушь. Здесь под влиянием живых примеров у него выработалось «направление» жизни – в аскетическую больше сторону. И теперь уже он два раза

—403—

порывался в монашество, но останавливала только отеческая рука. Здесь, в Академии, где он далеко стоял от людей, развилась в нём застенчивость, которая в соединении с вынесенною из дома всеугодливостью в итоге дала скромность, которою он всегда отличался потом. Здесь же зародилась в нём страсть к чтению, – единственная страсть, которая была в его натуре и поглощала всё свободное время: мертвые друзья, книги, заменяли для него товарищей; а так как в Академии тогда лучшим считалось «то сочинение, которое испещрено было цитатами из отцов церкви»,²³²⁶ то страсть его направлялась больше к святоотеческим творениям, т. е. в ту самую область, из которой впоследствии он заимствовал материал для своих богословских и исторических трудов. Книжная страсть А. В-ча была вместе с тем и почвой для образования в нём сильного критического ума, который после не только сказывался во всех его ученых работах, но заметно участвовал и в выработке всего его житейского такта.

Молодым человеком с такими задатками и характером поступил А. В-ч на службу, – чрез год опять в ту же Академию. Здесь он подпал сильнейшему влиянию сначала Феодора Александровича и ректора Филарета, потом – Евсевия. Ф. А. передал ему частицу своего мистико-созерцательного настроения духа: по его примеру А. В-ч стал веровать в знаменательность сновидений и пророчественное значение на удачу попавшихся из Н. Завета слов.²³²⁷ Филарет усилил прежде всего его аскетическое направление жизни. По его совету А. В-ч принял бы в 1840 году и монашество, но этому помешали его родители.²³²⁸ Не добившись этого, Филарет раньше добился в А. В-че другого: он перестал вкушать мясное;²³²⁹ стал чаще прибегать к молитве. Бывали такие

—404—

случаи, когда утомившись вечерней молитвой, А. В-ч ложился отдыхать и потом с новой силой опять принимался за неё.²³³⁰ Чаще стал вспоминать о душе, о вечности, глубже веровать в промысл Божий, весь отдался воле высшей власти.²³³¹ Филарет влиял и на самые занятия А. В-ча. Он говаривал ему: «если духовные отстают в познаниях от светских, это будет чрезвычайно вредно для святой веры»,²³³² и вместе с ним просиживал за книгами дни и ночи. Он будил литературную его деятельность. «Пишите, пишите, что знаете», – побуждал не раз он его;²³³³ «пишите, – внушал, – имея в виду пользу вечную, пользу своей души, пользу тех, которые будут читать. Что делать, если иногда и встречают нас очень не ласково? Быть может, впоследствии признают что-нибудь и доброе в труде немощи, в труде грешника, но труде искреннем».²³³⁴ Относительно писательства он давал ему и более частные наставления – писать сжато, давать место своему чувству, но не выставлять себя всезнающим,²³³⁵ А. В-ч все это слушал и слагал в своем сердце. – Такие же только реже советы преподавал ему и Евсевий.²³³⁶ Вся разница влияний того и другого на А. В-ча состояла в том, что Филарет действовал на душу А. В-ча и поучал его, как «беречь её при добрых расположениях истинного христианина»;²³³⁷ а Евсевий учил А. В-ча просто, как жить с людьми на свете, и если иногда касался в разговоре с ним душеспасительного, развивал в нём больше созерцательность.²³³⁸

—405—

В то время, когда А. В-ч служил в Академии, во главе её стоял знаменитейший из московских иерархов Филарет. De facto он был почти полновластным и единственным начальником Академии: высшее начальство смотрело на неё глазами Филарета, а низшее (конференция, правление и ректор) могло только исполнять его распоряжения. Влияние его в Академии было так обширно и сильно, что было как бы непосредственным. Поступив в Академию А. В-ч сразу подвергся незримому действию той духовной атмосферы, какую раньше создал в ней строгий и внимательный во всем к себе и другим Филарет. Отсюда появилась в нём та точность в слове и деле, которую многие, когда А. В-ч был ректором, считали за самую скрупулезную формальность в нём; отсюда же его обдуманность и размеренность каждого поступка, каждого шага в частной жизни; а в ученых работах и трудах – глубокое убеждение в истине Христа, пламенная ревность о православии и благодатное и сильное слово учительское. Поэтому-то, когда А. В-ч скончался, панегиристы над гробом его и говорили: «дух великого иерарха осенял мысли и действия в Бозе почившего отца нашего и был для него всегдашним, достойным подражания, образцом и руководителем».²³³⁹

А. В-ч в своем дневнике когда-то писал: «каждыми сутками кладется в личности нашего характера, умственного или нравственного, какая-нибудь новая черта»;²³⁴⁰ а мы теперь добавим: – и каждой встречей, каждым обстоятельством жизни, как было с ним. Блажен А. В-ч что мог вместить в себе все эти черты.

С. Попов

—406—

VI. Православная славянская церковь в Австро-Венгрии

Буковинско-Далматинская митрополия. – Общие сведения о Буковине и Далмации. – Три епархии Буковинско-Далматинской митрополии. – Монастыри. – Греко-восточный богословский факультет Черновицкого университета. – Православное богословское училище («завод») в Задре. – Церковно-административное устройство Буковинско-Далматинской митрополии. – Юридическое положение православной церкви в Буковине и Далмации по основным государственным законам Австрийской империи. – Печальная действительность. Притеснения и преследования православного русского населения Буковины со стороны австрийского правительства. – Римско-католическая пропаганда в Буковине и Далмации

Обозрению церковной жизни в Буковинско-Далматинской митрополии предпошлем краткие сведения о Буковине и Далмации. В последней православная церковь по народности – сербская, а в первой – русская. И, конечно, из всех заграничных славян самый близкий к нам народ и по единому с нами происхождению и по единой вере – буковинский русский народ.

Буковина, получившая свое название, как говорят, от росших прежде в ней обширных буковых лесов и занимающая пространство около 190 квадр. географ. миль, лежит в юго-восточной окраине Австро-Венгрии, гранича с востока и юга с Россией (с Бессарабскою губернией) и Румынией, с запада – с Трансильванией и Венгрией, с севера – с Галицией. Любопытна история этой ныне австрийской области. Долгие годы Буковина находилась под владычеством русских государей, сначала с 993 г. до половины XII в. входя в состав т. н. Червонной Руси, завоеванной великим князем Владимиром, Крестителем

—407—

Руси (в продолжение этого времени в Буковине, Галиции и северо-восточной Венгрии распространилась и укрепилась среди тамошнего русского народа православная вера), а потом с конца XII в. до 1340 г. принадлежа к Галицкому удельному княжеству. В 1340 г., когда Русь и восточная часть Галицкого княжества – Буковина и Молдавия – находились под властью татар, Галиция вплоть до реки Прута отошла во власть польских королей и находилась под польским владычеством до 1772 г. до первого раздела Польши, и в этот-то длинный период времени там распространилась и укрепилась уния. Православный русский народ в соседней Буковине избег участи сделаться союзником римской церкви благодаря двум обстоятельствам, именно, в 1-х, тому, что стоявшие в северной части Буковины могущественные полчища татарского хана Мамая не позволили полякам в 1341 г. из Галиции проникнуть в соседнюю Буковину, и, во 2-х, тому, что вскоре после занятия Галиции поляками, в половине XIV в., русский народ в Буковине был подкреплен православными румынами, занявшими, по предложению венгерского короля Людовика I, после изгнания им татар из Венгрии, Буковины и Молдавии, – пустопорожние места в Буковине, особенно в южной её половине.²³⁴¹ Воеводе

—408—

Богдану Драгошу, под предводительством которого прибыли в Буковину румыны, вскоре (в 1359 г.) удалось с помощью буковинских русских и румын овладеть соседней Молдавией и образовать из этих двух земель особое независимое государство под названием: «Земля Молдавская». В 1399 г. в буковинском городе Сочаве молдавским князем Югою учреждена была первая православная митрополия в Буковине, а до этого времени православная церковь в Буковине находилась под управлением православного епископа в г. Охриде (в Болгарии). Однако в 1564 г. столица буковинской митрополии перенесена была – вместе со столицей молдавских князей – из г. Сочавы в г. Яссы, в Молдавии, а в Буковине православная митрополия возобновлена только в 1873 г. с резиденцией митрополита в г. Черновцах. – Под владычеством молдавских князей, в свою очередь подвластных Турции и вообще весьма покровительствовавших православной церкви, Буковина находилась до 1774 г. когда в силу Кучук-Кайнарджского мира России с Турцией она передана была во власть Австрии. Буковина получила тогда военное устройство на подобие Военной Границы. В 1787 г. военное управление заменено гражданским, и Буковина, как округ, была присоединена к королевству Галиции, в связи с которой она находилась до 1848 г. С 1848 г. Буковина образовала особую коронную землю – Воеводство со своим управлением, и считается принадлежащей к цислейтанской половине империи. С 1861 г. Буковина посылает в венский рейхсрат своих депутатов (30), составляющих буковинский сейм. Высшее местное управление воеводства Буковины сосредоточивается в г. Черновцах. Во главе его стоит областной начальник; ему подчинены 8 окружных начальников, соответственно 8 округам, на которые Буковина разделяется с 1868 г.: Черновицкий, Радовицкий, Сочавский, Серетский, Выжницкий, Сторожинецкий, Кимполунгский и Коцманский. Население Буковины составляют разные народы различных вероиспо-

—409—

веданий. При последней народной переписи, произведенной во всей Австро-Венгрии к 1 января 1891 г, в Буковине считалось: 268,371 чел. русских, 208,217 румын, 82,717 евреев, 50,848 немцев, 23,604 поляков, 8,139 мадьяр, 536 чехов и словаков, 28 словинцев, 18 итальянцев и наконец 1 серб, разделявшихся следующим образом относительно вероисповедания: 450,773 чел. православного, 82,717 иудейского, 72,389 римско-католического, 19,810 униатского, 16,344 лютеранского, 3,213 старообрядческого, 747 армяно-католического, 3 чел. магометанского и 2 старокатолического вероисповедания. Наконец, 47 чел. заявили себя не имеющими никакого вероисповедания. Черновцы – главный город воеводства Буковины, расположен по берегу Прута на склоне довольно высокой горы Цецины. Жителей насчитывается в нём свыше 50 тысяч. Тут и русские, и румыны, и немцы, и евреи цивилизованные в немецком платье и нецивилизованные с пейсами, в меховых шапках и длинных кафтанах, и мадьяры, и поляки и представители различных других народностей. В г. Черновцах живет православный митрополит, помещаются православная духовная консистория, присутственные места областного управления, университет (немецко-румынский, основан в 1875 г.), несколько средне-учебных заведений и низших школ, библиотека и пр. Бород не велик, но отличается замечательно красивым местоположением и образцовыми порядком и опрятностью. Дома, почти все каменные, многие четырехэтажные, нисколько не уступающие нашим столичным, каковы, напр., городская ратуша, правительственный дом, гимназия, реальное училище, университет, кафедральный собор и в особенности дворец митрополита. По описанию очевидца, дворец буковинского митрополита представляет верх роскоши и изящества. Находится он на краю города, над обрывом, спускающимся к Пруту. Это высокое двухэтажное, в некоторых местах трехэтажное здание, выстроенное в виде буквы П, с красивыми башенками и куполами в византийском вкусе. Стены вымощены из красного кирпича, крыши выведены различными узорами из разноцветных кирпичей, ярко блестящих на солнце. Перед двор-

—410—

дом между боковыми флигелями находится большой, чистый, вымощенный разноцветными плитами двор с палисадником. С другой стороны, обращенной к Пруту, – хороший, содержимый в большом порядке сад, с искусственными пригорками и гротами. Внутри здания помещаются: квартира, приемные комнаты и домовая церковь митрополита, зала митрополичьего Синода, богословский факультет и семинария (общежитие) для студентов, семинарская церковь и естественное отделение философского факультета. Приемные комнаты митрополита поражают своею роскошью и в тоже время вкусом. Громадные окна с зеркальными стеклами, полы из цветных плит или мозаики, стены, или из мрамора или расписанные красками, колонны, одни с вьющимися желобками и раскрашенные красной краской и золотом, другие гладкие из белого и черного мрамора. Потолки очень оригинальны: они разделены на небольшие квадраты и в каждом из них – куполок, раскрашенный золотом и красною краской в роде известных деревянных изделий в русском вкусе. Кресла обиты цветным бархатом с высокими резными стенками. Особенно великолепна зала Синода, высокая, в три света, с хорами и большими окнами. Золота и серебра в ней почти нет – и стены и колонны из белого и черного мрамора.²³⁴² И стоило это здание не дешево – свыше 5 мил. гульденов! Надобно заметить, что для небольшой Буковины церковь обладает очень большими средствами. Эти средства заключаются в так называемом «религиозном фонде» который образовался из отобранных при Иосифе II в 1786 г. от всех буковинских православных монастырей недвижимых имений. Ныне он состоит из основного капитала, полученного от продажи части этих недвижимых имений (до 7 милл. гульденов) и из оставшихся или вновь приобретенных недвижимых имений, оцениваемых почти в 8 милл. гульденов; ежегодного дохода по той и другой статье получается свыше 900 тыс. гульденов. Доходы эти идут на содержание духовенства (жалование священнику с высшим богословским образо-

—411—

ванием от 500 до 600 гульд., т. е. по нынешнему курсу на наши деньги от 400 до 500 рубл.), постройку и ремонтировку церквей и трех оставшихся не упраздненными монастырей, на православные учебные заведения (богословский факультет, высшая реальная школа в Черновцах и др.), на покрытие расходов по управлению религиозным фондом и т. п. Излишек доходов над расходами присоединяется к основному капиталу. Управление фондом возложено на находящуюся в Черновцах особую дирекцию, состоящую в ведении австрийского министерства исповеданий и просвещения. Все распоряжения, касающиеся религиозного фонда, приводятся в исполнение после сношений с митрополитом и духовной консисторией. – По естественному порядку, церковные имущества должны бы идти на пользу обеих народностей, входящих в состав церкви буковинской, т. е. русских и румын (русские к тому же составляют большую половину православных в Буковине). Между тем всё духовное управление и богословский факультет находятся в румынских руках. Естественным следствием сего получается то, что огромные церковные богатства оказывают пользу только или по преимуществу румынской народности и всего менее пользуется ими православное русское духовенство Буковины.

Далмация – узкая полоса земли, между 42–44 град. широты и 32–37 град. долготы. С востока с нею граничат Босния и Герцеговина, с юга – Черногория, с севера – Истрия (отдельная австрийская провинция), с запада – Адриатическое море. Далмация получила свое имя еще со времен древнего Рима. Во время римской империи Далмация была значительно более и захватывала собою некоторую часть Истрии, Боснии, Герцеговины и Черногории. Ныне это отдельная австрийская провинция или губерния. Главный город Задр (Zara), местопребывание губернатора или наместника, и лицом этим бывает обыкновенно генерал, облеченный военной и гражданской властью. Жителей в Далмации – 500 тыс. Из них 100 тыс. православных, остальные – католики. Православные занимают главным образом Боку Которскую и часть горной Далмации. При больших природных богатствах страны, каковы: доступное море, живописное местоположение, прекрас-

—412—

ный климат, Далмация в материальном отношении довольно бедна, так как ей недостает самого главного условия экономического развития – почвы. Далмация столь камениста, что иностранные путешественники не могут надивиться, как в этих скалах может жить и кормиться народ. Есть и поля, но их слишком мало в сравнении с множеством голых утесов, на которых лишь с трудом держится маслина, смоковница или виноградник. Что касается языка, одежды, обычаев обитателей Далмации, то они представляют замечательное разнообразие. Одежду в каждом селе носят различную. Обычаи также различаются во многом. Между городом и деревней в Далмации полная противоположность: в городах обычаи западные, новые, а по селам – первобытные, славянские. В городах говорят преимущественно по-итальянски и для самих славян некогда это был единственный культурный язык. Славяне говорят различными местными наречиями. В отношении этнографическом Далмация – настоящая пестрая мозаика. Однако огромное, подавляющее большинство – славяне, и школы ныне все славянские, за исключением нескольких итальянских (в Задре и некоторых других городах). Что касается, наконец, народного образования, то Далмация довольно отстала в этом отношении от других областей австрийских. Правда, есть несколько средних школ, низших свыше 300, православные имеют кроме того особые конфессиональные школы, – вообще народ понемногу привыкает к книге, но все-таки Далмация и теперь еще занимает в Австрии чуть ли не последнее место по грамотности населения; разве Буковина стоит еще ниже.²³⁴³ Литература далеко не процветает в Далмации так, как в прежние века, кода отсталый теперь Дубровник считался юго-славянскими Афинами. Центр юго-славянской образованности ныне не в Далмации, а в Хорватии, именно в Загребе. Здесь и университет и югославянская академия наук и искусств, так долго (в течение 27 лет, с самого основания академии в 1866 г.) стоявшая под управлением неутомимого и известного серьез-

—413—

ными учеными трудами председателя каноника Франца Рачкого (род. в 1828 г., сконч. в 1894 г.).²³⁴⁴

В состав Буковинско-Далматинской митрополии входят три епархии:

1) Митрополия Буковинско-Далматинская и архиепископия Черновицкая. Кафедра в Черновцах. В Черновцы православное епископство перенесено было в 1781 г. из буковинского же города Радовец, в каковом городе епископская кафедра учреждена была молдавским князем Александром Добрым в 1402 г. В 1873 г. черновицкий епископ Евгений Гакман был произведен в Буковинские и Далматинские митрополиты. Епископ Евгений Гакман, русский по происхождению и убеждениям, оставил по себе прекрасную память между всеми православными в Буковине, но он вскоре после своего назначения в митрополиты скончался, так что официально не был возведен на митрополичий престол. Две далматинских епархии (кафедры коих в Задре и Которе), состоявшие с 1815 г., т. е. со времени присоединения к Австрии далматинских владений бывшей венецианской республики, в ведении архиепископа Карловицкого, причислены, с открытием особой митрополии Буковинской, к этой последней, т. е. русско-румынской. Правительство австрийское, угождая румынам, отняло далматинские епархии у сербов потому, как можно думать, что по отношению к ним, так как они не были епархиями переселенцев, оно не связано было пред сербами никакими обязательствами.

3 апреля 1895 г. скончался митрополит Буковинско-Далматинский и архиепископ Черновицкий, доктор богословия, Сильвестр Морарь-Андриевич.²³⁴⁵ Сын орумынившегося сельского священника Андриевича, покойный митрополит родился в селе Митоко-Драгомирна в 1818 г.

—414—

По окончании курса богословских наук на Черновицком факультете, он в 1843 г. был посвящен в диакона, а затем и во священника к церкви села Чагор, где и оставался до 1862 года. Заняв затем место учителя Черновицкой духовной семинарии и члена местной консистории, он в 1874 г., овдовев, принял монашество и возведен в сан архимандрита, а 12 марта 1880 г. был назначен архиепископом Черновицким и митрополитом Буковинско-Далматинским. В первые пять лет управления митрополит Сильвестр не мало способствовал орумынению русского православного духовенства и введению румынского языка в богослужение в приходах с русским населением. Но, встретив сильный отпор со стороны местных русских, а также сознав вред от крайностей национализма в делах чисто церковных, он усвоил себе более примирительное направление и явился ревностным защитником православия в виду враждебных отношений к последнему со стороны местной польско-латинской пропаганды. В опровержение нападок на православную церковь в Буковине митрополит Сильвестр составил две брошюры, под заглавием Апологии. По его почину созван был в 1891 г., с разрешения австрийского правительства, церковный конгресс для обсуждения вопросов по внутреннему управлению делами православной церкви в Буковине. Ревностно боролся он против т. н. украйнофильской пропаганды и «фонетического» правописания, ходатайствовал об учреждении в Черновицком богословском факультете кафедры церковно-славянского языка. За 15-летнее управление епархией митрополита Сильвестра сооружено в Буковине более 70 новых православных храмов, из коих до 60 освящены лично самим архипастырем. В 1893 г. торжественно отпразднован был 50-летний юбилей служения митрополита Сильвестра в священном сане и вместе 20-я годовщина основания Буковинско-Далматинской митрополии, с резиденцией в Черновцах.²³⁴⁶

—415—

В феврале текущего года на место Буковинско-Далматинского митрополита и Черновицкого архиепископа назначен бывший доселе (со дня смерти митрополита Сильвестра) временным администратором митрополии, архимандрит Аркадий Чуперкович, а в апреле состоялась и хиротония его в греческой Венской церкви. Хиротонию совершали епископы: Бококоторский Герасим Петранович и Далматино-Истрийский Никодим (Милаш), епархии которых в церковно-административном отношении соединены с черновицкою архиепископией. Новый митрополит уроженец Буковины. Родился в 1823 г., гимназическое и богословское образование получил в Черновцах, до 1866 г. был приходским священником, заявив себя ревностным пастырем, отличным проповедником и администратором. В 1866 г. принял монашество и получил в управление монастырь Путну, откуда его в 1873 г. выбрали в депутаты буковинского сейма. Здесь игумен Аркадий заявил себя горячим защитником интересов православного духовенства и православных жителей Буковины. Таким же защитником православной Буковины заявил он себя и в имперском парламенте, куда, уже в сане архимандрита, был выбран депутатом в 1885 г. – Так как высшее церковное управление в Буковинской церкви издавна в румынских руках, то при назначении нового митрополита естественно возникает вопрос о том отношении, в какое поставит себя новый архипастырь к своей православной русской пастве. Новый митрополит по народности румын, по-русски знает очень немного. Это обстоятельство вызвало было тревогу среди русских православных Буковины на счет возможного развития румынизации русского элемента. Но при первом же приеме русской депутации, явившейся с поздравлениями, митрополит Аркадий рассеял эту тревогу, заявив твердо и определенно свое решение не допускать национально-партийного преобладания в своей пастве. И нам остается только искренно пожелать, чтобы вновь назначенный архипастырь Буковины на самом деле был достойным преемником своего предшественника, митрополита Сильвестра по ревности о благе православной церкви и по справедли-

—416—

вым отношениям к нуждам и духовным интересам своей разноплеменной паствы.

Статистические сведения о положении православия в епархиях Буковинско-Далматинской митрополии обыкновенно ежегодно сообщаются в официально-издаваемых т. н. «шематизмах» или календарях, в коих, кроме статистики, содержатся и списки лиц церковного управления. Отсюда они заносятся в епархиальные органы, каков, напр., «Гласник православне Далматинско-Истриjске епархиjе». Из такого календаря за 1895 г. узнаем, что к 1 января 1895 г. в Буковинской архиепископии было православных прихожан всего 478118, в том числе русских 259955, и румын 218163.²³⁴⁷ А к 1 января 1893 г. было русских 254579, румын 213163, всего 467742.²³⁴⁸ Итого за два года прибыло православных русских 5376 чел., и православных румын 5000 чел. – Монастырей в Буковинской архиепископии 3, протопресвитерств или благочиний 12, приходов при церквах и часовнях 242, церквей и часовен 365, монашествующих 34, священников 346, диаконов 5; одна высшая богословская школа, при ней богословская семинария (общежитие), 296 народных школ с 33141 учащимися.²³⁴⁹

Как и в других славянских землях, в Буковине большие услуги делу православия и народности оказывали и оказывают монастыри. Правда, немного здесь монастырей, всего три; но, поддерживаемые и нравственно и материально князьями молдавскими, они довольно долгое время служили оплотом православию, доказательством чего служит довольно изрядное еще количество церковно-славянских рукописей и старопечатных книг, сберегаемых в их библиотеках и церквах; сюда стекались долгое время лучшие духовные и литературные силы русских и румынов; здесь зародилась и развилась румынско-славян-

—417—

ская письменность. Вот краткие сведения о монастырях в Буковине (раньше в Буковине было 9 монастырей, но в конце прошлого столетия шесть закрыто и осталось всего три).

1) Путна, основан в живописной местности Карпатских гор молдавским господарем Стефаном V Великим в 1466–1470 гг. Главный храм во имя Успения Пресвятой Богородицы. Основатель монастыря щедро одарил его церковно-славянскими богослужебными книгами, писанными на пергамине. Уцелело, однако, немного: три пергаминных Евангелия XV–XVI в., церковный устав на пергамине и несколько бумажных рукописей. 2) Сочавица, с храмом Воскресения Христова. Строителями монастыря были братья из семейства господаря Могилы: Георгий (впоследствии митрополит молдавский) и Иеремия (впоследствии господарь молдавский) в 1578 г. Из хранящихся в монастыре рукописей заслуживают быть отмеченными: пять Евангелий (два на пергамине), пасхальная служба 1604 г., декабрьская минея 1606 г. и Пендикостарий XVII в. 3) Драгомирня – Свято-Духовский. Основан в начале XVII в. молдавским митрополитом Анастасием Кримкою (1609–1630 г.); здесь некоторое время игуменствовал известный архимандрит Паисий Величковский. В монастыре довольно много славянских рукописей, в том числе Евангелия 1608 и 1614 гг., два служебника 1610 и 1612 гг. Сюда же поступила довольно значительная библиотека основателя монастыря Анастасия Кримки. Отметим еще храм во имя св. Георгия Победоносца в Сочаве, прежде бывшей столице и митрополии молдавской, построенный в 1522–1523 г. господарем молдавским Богданом и сыном его Стефаном. В Сочавском храме почивают мощи св. Иоанна Нового.

Богослужение совершается в Буковине в русских церквах на церковно-славянском, в румынских на румынском языке, а в приходах, в которых живут русские и румыны, пополам – на церковно-славянском и румынском языках. Славянские церковно-богослужебные книги издавна приобретались из России, из книжного склада Киево-Печерской Лавры, но так как в последнее время русские богослужебные книги всячески преследу-

—418—

ются буковинским правительством, не пропускаются или конфискуются, то во многих православных церквах в русских буковинских приходах употребляются в настоящее время униатские богослужебные книги, печатанные во Львове. Еще одно замечание. На сколько православные церкви в румынских приходах в Буковине богаты, красивы, на столько же бедны православные русские храмы, деревянные, очень тесные и лишенные всяких внутренних украшений. Румынские храмы поддерживаются и богатыми румынами помещиками и румынами или орумынившимися русскими, членами православной консистории с Буковинско-Далматинским митрополитом во главе.

Греко-восточный богословский факультет Черновицкого университета основан и содержится на средства буковинского «религиозного» фонда. Начало «клирикальной» школы положено в скромных размерах иеромонахом и наместником Ковыльского монастыря Даниилом Влаховичем (с 1789 г. епископ Черновицкий, † 1822 г.) 1786 г. в Сочаве, откуда в 1789 г. перенесена в Черновцы и помещена в покоях архиерейских. В 1818 г. закрыта, но 4 октября 1827 г. при епископе Черновицком Исаии Балошеску вновь открыта с курсом богословского училища. 12 февраля 1828 г. при ней основано общежитие (богословская семинария). В 1848 г. при епископе Евгении Гакмане введено преподавание наук на румынском языке (вместо господствовавшего дотоле латинского). В 1850 г. училище получило титул «императорского», а в следующем году епископ Евгений задумал преобразовать его «согласно духу и потребностям времени», желая поднять его на степень факультета. Однако, прошло еще 25 лет, прежде чем исполнилось это желание епископа. В 1875 г. основан университет в Черновцах и при нём «греко-восточный богословский факультет». На факультете положены кафедры: 1) библейской науки и толкования Ветхого Завета; 2) библейской науки и толкования Нового Завета; 3) догматики; 4) нравственного богословия; 5) истории церкви; 6) церковного права; 7) практического богословия; 8) восточных языков. Прочие учебные предметы соединены с названными кафедрами. Введен институт суплентов или приват-доцентов. Учебный курс продолжается 4

—419—

года. Архиепископ Черновицкий наблюдает за преподаванием богословских наук. Он же имеет решающий голос при назначении профессоров и доцентов. Факультет присуждает своим питомцам степень кандидата богословия и доктора богословия. Последняя дается после строгого испытания, но в отдельных случаях присуждается без испытания (honoris cavsa). Докторский титул honoris cavsa преподнесен был факультетом пок. митрополиту Сильвестру Морарю-Андриевичу и епископу Бококоторскому Герасиму Петрановичу в 1879 г., а в 1881 г. – епископу Далматино-Истрийскому Никодиму Милашу (бывшему тогда архимандритом, профессором богословия и ректором Задрской семинарии). – Библиотека факультета в конце 1893 г. насчитывала более 2500 названий и свыше 6000 томов.²³⁵⁰

2) Епархия Далматинско-Истрийская. Кафедра в Задре. Епископ Никодим Милаш, назначенный в 1890 году после кончины предшественника его, епископа Стефана Кнежевича. Преосвященный Никодим получил образование в гимназии, а за тем в Задрской духовной семинарии, по окончании которой отправился в Россию, где поступил в Киевскую духовную академию, которую окончил в половине семидесятых годов, со степенью магистра богословия. Из Киева Никодим Милаш отправился в Австрию. Черновицкий университет удостоил его степени доктора богословия. За тем Милаш был назначен профессором богословия и ректором духовной семинарии в Задре, а в 1886 г. был приглашен сербским правительством в Белград и назначен ректором Белградской духовной семинарии. Эту должность он исполнял всего один год и в 1887 году уехал обратно в Далмацию. Епископ Никодим пользуется весьма большою известностью, как ученый исторический исследователь и знаток канонического права.²³⁵¹ За свои ученые труды

—420—

избран в 1894 г. почетным членом С.-Петербургской духовной академии. Известен также как ревностный защитник православия против римско-католической пропаганды в сербских странах. – Что касается статистических сведений, то к 1 января 1895 г. в Далматинско-Истрийской епархии было всего 73084 православных прихожан, три монастыря, пять протопресвитерств, 53 прихода, 79 церквей, 47 священников, 22 монаха, 1 диакон, одна высшая богословская школа, при ней богословская семинария (общежитие), до 50 народных школ с более чем 1500 учащихся.²³⁵² Монастыри: 1) Крупа с храмом Успения Богоматери; когда и кем основан – неизвестно; храм этот, построенный – как гласит одно предание – королем Стефаном Душаном в 1345 г., действительно свидетельствует о древности. 2) Драговичский во имя Рождества Пресвятые Богородицы; время основания неизвестно. 3) Крка, во имя Архистратига Михаила; основание его относят к первой половине XV в. Возобновлен и украшен предшественником нынешнего епископа Стефаном Кнежевичем, который и погребен здесь.

Высшая богословская школа носит название: «Православни богословски завод у Задру». Эта православная богословская семинария служит для образования православного сербского духовенства двух далматинских епархий. Настоящий строй её определен высочайшим указом австрийского императора от 5-го июня 1869 г.; в июне 1894 г. торжественно праздновалось её 25-летие.²³⁵³ Вот краткие сведения о прошлом этой семинарии. В 1819 г. основана была в Шибенике семинария епископом Кралье-

—421—

вичем с униатским направлением, но продолжалась недолго, всего три года. В строго православном духе основана была епископом Далматинским Иосифом Раячичем в епископской резиденции в Шибенике в 1833 г. под названием: «Православная клирикальная школа». С перенесением в 1841 г. епископской резиденции в Задр, перенесена туда и «Православная клирикальная школа». Состояла из 5 классов. Поступали в неё окончившие четырехразрядную основную школу. Всего по штату полагалось 25 воспитанников, по 5 в каждом классе. Преобразована Далматинским епископом Стефаном Кнежевичем и получила название «Православни богословски завод» в июне 1869 г., когда были введены и новый устав и новые программы преподавания. По условиям поступления эта школа скорее соответствует нашим академиям, нежели семинариям: в неё принимаются лишь окончившие полный курс осмиклассной гражданской гимназии. Учебный курс продолжается четыре года. Преподаются: библейская наука (исагогика и экзегетика), введение в богословие, догматическое богословие, пастырское богословие, общая история церкви, патрология, церковное право, литургика, гомилетика, катехетика, педагогика с методикой, церковнославянский язык, новозаветный греческий язык, церковное пение с уставом. Одни из преподавателей носят звание ординарных профессоров, другие – суплентов. Семинария содержится на счет казны. По уставу 1869 г. полагается 40 казенных стипендий. Принимаются в семинарию по уставу только уроженцы епархий далматинской и которской, но с особого разрешения далматинского наместника могут быть принимаемы и из других краев (из Боснии, Герцеговины, Черногории). Ежедневный порядок жизни семинаристов точно определен правилами. Отпуск за ворота семинарии дозволяется ректором лишь в исключительных случаях, а равно и свидание с приходящими в семинарию посетителями обставлено строгими формальностями. При воспитанниках состоят надзиратели, провожающие их и на прогулках. При семинарии есть библиотека, доступная и питомцам. Читать посторонние книги можно только по предъявлении начальству. Беллетристические произведения дозволяется чи-

—422—

тать только с разрешения начальства, чтение изданий политических не допускается. Библиотека семинарии в конце 1883 г. насчитывала 2218 названий в 4001 томе. Ежегодно ассигнуется на библиотеку 100 гульд. Для приготовления профессоров, с 1882 г. выдается государственная стипендия лучшим воспитанникам семинарии, посылаемым для усовершенствования в богословских науках в университеты Венский или Черновицкий. В программе наук произведены некоторые перемены в 1882 г., а в августе 1894 г. утвержден «Устав за православни богословски завод у Задру», которым точнее определяются права профессорских собраний вообще и отдельных профессоров в частности, словом все, что относится к внутренней стороне жизни семинарии. Воспитанников с 1869 г. до 1894 г. было 138.²³⁵⁴ Преосв. Никодим Милаш, епископ Далматинский и Истрийский, был в течении 19 лет профессором и 4 года ректором Задрской богословской школы. По поводу и в память исполнившегося 25-летия школы, преосв. епископ Никодим принес ей в дар 1000 крун с тем, чтобы проценты с них выдавались ежегодно в Пасху тому воспитаннику, который напишет лучшее сочинение по богословским наукам.

3) Епархия Боко-Которская, Дубровницкая и Спичанская. Кафедра в Которе. Епископ Герасим Петранович. Это старейший из православных епископов Австро-Венгрии (род. 1820 г., рукоположен в епископа 9 мая 1874 г.), доктор богословия. Известен как писатель и ревнитель просвещения, более 20 лет подвизающийся в сане епископа на пользу сербской приадриатической паствы. – По «шематизму» 1895 г. в Боко-Которской епархии – монастырей 8, протопресвитерств 4, приходов 44, церквей 206, душ 27574, священников 42; монахов 10, диаконов 2. Ни высшей богословской школы, ни священнической семинарии не имеется. Народных школ 40, учащихся до 1800 чел.²³⁵⁵ – Монастыри: 1) Баня, с храмом св. великомученика Георгия Победоносца. 2) Савина, с храмом Ус-

—423—

пения Богородицы. 3) Режевич, с храмом во имя Успения Богоматери, 4) Прасквица, с храмом во имя святителя и чудотворца Николая. 5) Подластва, с храмом во имя Рождества Богородицы. 6) Градиште, с храмом во имя святителя Николая Чудотворца. 7) Дульево, с храмом во имя св. архидиакона Стефана. 8) Подмайне, с храмом во имя преп. матери Параскевы (Петки). Для такого числа монастырей монахов очень мало (всего 10), – впрочем в некоторых монастырях монахов совсем не бывает.

Церковно-административное устройство православной Буковинско-Далматинской митрополии таково. Высшим органом власти в делах церковного управления и церковного суда служит митрополитский Синод.²³⁵⁶ Он состоит из митрополита, как председателя, и епархиальных епископов (§§ 5 и 6). Как митрополит, так и епархиальные епископы имеют право вводить в синодские заседания по одному из духовных лиц своей епархии, но только с совещательным голосом (§ 6). Синод собирается один раз в году; если нет предметов, требующих скорейшего рассмотрения, то может и не собираться каждогодно (§ 7). Во внимание к географическому положению епархий Синод обыкновенно собирается в Вене в православном храме Св. Троицы; впрочем, по предварительному соглашению митрополита с епархиальными епископами, может собраться и в другом месте (§ 8). Если митрополит или какой-либо из епархиальных епископов встретит препятствие к прибытию на собор, то допускается замещение их духовным лицом епархии, уполномоченным на сие надлежащим письменным документом; и в первом случае, т. е. когда митрополит отсутствует, председательствует в Синоде епископ старейший по службе (§§ 12 и 13). В круг ведения Синода входят все дела, касающиеся веры, христианской нравственности, церковного обряда, дисциплины клира, духовных учреждений и духовного суда (§ 14). Заседания собора совершаются закрыто; впрочем, ему пре-

—424—

доставляется право допускать к соборным совещаниям лиц духовного и светского сословия, принадлежащих к православному исповеданию и отличающихся благочестием и доброю нравственностью (§ 16). Определения Синода, касающиеся веры, христианской нравственности и церковного суда, имеют обязательную силу сами по себе. Все же прочие определения, по закрытии Синода, представляются председателем его в удостоверенных копиях с приложением относящихся к ним синодальных протоколов чрез министра церковных дел и просвещения на высочайшее усмотрение (§ 17). По высочайшем одобрении синодальные определения, смотря по роду дел, публикуются законодательным порядком и приводятся в исполнение подлежащими властями (§ 18). – Внутреннее управление в каждой из епархий, входящих в состав митрополии, принадлежит епархиальной консистории, состоящей из определенного числа духовных лиц, именуемых почетными и действительными её членами. Действительные члены имеют свое местопребывание непременно в кафедральном городе и собираются на заседания по одному разу в неделю для решения текущих дел. Буковинскую духовную консисторию составляют, под председательством архиепископа, консисторский архимандрит и четверо действительных и два почетных члена; Далматинскую, под председательством епископа, составляют консисторский архимандрит, два действительных и два почетных члена;²³⁵⁷ Боко-Которскую, под председательством епис-

—425—

копа, составляют два действительных и два почетных члена.

В конце 1892 г. исполнилось 25 лет со времени издания (21 дек. 1867 г.) основного государственного закона об общих гражданских правах для королевств и земель, имеющих своих представителей в венском парламенте. По этому поводу «Гласник православне Далматинско-Истриjске епархиje» в № 1 за 1893 г. поместил статью: «Иедна двадесетпетогодишьница» – о нравах православной церкви в Далмации по основным законам империи. Чтобы познакомиться с юридическим положением православия в Далмации (а вместе и в остальных епархиях Буковинско-Далматинской митрополии), заимствуем из указанной статьи краткие сведения по сему предмету. Следующие две статьи закона 1867 г. обеспечивают свободу исповедания православной веры. «Ст. 14-я: Обеспечивается каждому полная свобода веры и совести. Пользование гражданскими и политическими правами не зависит от вероисповедания; вместе с тем вероисповедание не может никого освободить от исполнения государственно-гражданских обязанностей. Никто не может быть принужден к исполнению какого-либо религиозного обряда или к участию в каком-либо церковном торжестве, на сколько он не зависит от власти третьего лица, которое по закону может его к тому принудить». «Ст. 15-я: Каждая церковь и каждая религиозная община («задруга»), законом признанная, имеет право явно и сообща с другими исповедовать свою веру, самостоятельно устраивать и управлять своими внутренними делами, владеть и пользоваться своими учреждениями, фондами и имуществами, предназначенными для богослужения, для обучения и для благотворения; только, как и всякая другая община, подлежит общим государственным законам». К законам признанным церквам в австрийской империи принадлежит и православная церковь (Императорский патент Иосифа II от 13 окт. 1781 г. и Указ от 24 янв. 1850 г.). Следовательно, православная церковь и её

—426—

члены имеют полное право пользоваться во всем тою свободою, которую обеспечивают им упомянутые статьи закона, совершенно так же, как римско-католическая церковь и все, законом признанные вероисповедания. До 1867 г. положение православной церкви в австрийской империи было иное. Вначале, а что касается Далмации – от Парижского мира 1814 г., когда Далмация окончательно присоединена была к землям австрийской короны, православная церковь была только терпима в государстве, а по временам и подвергалась гонению.²³⁵⁸ С 1849 г. православная церковь получает некоторую свободу, но и эти льготы были вскоре уничтожены конвенцией 5 ноября 1855 г. с римской курией (каковая конвенция, впрочем, не долго сохраняла свою силу). Настоящею полною свободою православная церковь в Австрии начала пользоваться с 1867 г. со времени издания вышеупомянутого закона. После того издано было несколько других законов в том же духе. Из них особенно важны, как совершенно уравнивающие права православной церкви с римско-католическою, два закона – от 25 мая 1868 г., коим определяются отношения между церквами, и от 31 декабря 1868 г. о смешанных браках. На основании первого закона предоставляется родителям, принадлежащим к разным вероисповеданиям, воспитывать своих детей в том вероисповедании, в каком они пожелают, по взаимному соглашению; прежние узаконения об обязательном воспитании детей в римско-католической вере, не имеют никакого значения (ст. 1); если кто, вопреки закону, будет усиливаться совратить дитя в свое вероисповедание, против такого совратителя каждый имеет право искать помощи государственной власти (ст. 3); никто не смеет никого принудить силою или обманом к отступничеству от своей веры, под опасением наказания от государственной власти (ст. 7); никакой иноверный священник не может совершить никакой духовной требы для лиц, не принадлежащих к его вероисповеданию

—427—

(ст. 8); никто не может быть принужден жертвовать на цели и предмет другого вероисповедания (ст. 9); никто не может быть принужден праздновать иноверные праздники (ст. 13); никто не может запретить производить церковный звон в те дни, в которые в другом вероисповедании звон воспрещен (ст. 14). – На основании второго закона (от 31 дек. 1868 г.), когда имеют венчаться лица разных вероисповеданий, брак может быть совершен безразлично священником того или другого вероисповедания и имеет законную силу, несмотря на то, если случайно иноверный священник и не огласит такой брак. Этим законом устранены все те страшные насилия и неприятности, которые прежде были чинимы над православными, когда хотели жениться на католичке, а особенно если невеста имела перейти в православную веру. Тем же законом 1867 г. положение православных священников уравнено с духовенством других исповеданий как в отношении священнических прав и обязанностей, так и в школьных делах. А последующими узаконениями (19 апр. 1885 г., 10 дек. 1887 г. и 1 янв. 1888 г.) уравнено и жалование духовенству православному с римско-католическим.

Таково юридическое положение православной церкви в Буковинско-Далматинской митрополии. «Больших прав сравнительно с теми, которые ныне законом обеспечены православной церкви в Австро-Венгрии, нельзя найти ни в какой другой державе», – с благодарным чувством говорит автор вышеупомянутой статьи: «Иедна двадесетпетогодишьница». Но таково ли же положение православной церкви в Буковинско-Далматинской митрополии и на самом деле? К сожалению, совсем нет! Нужно заметить, что тем же основным законом империи обеспечена равноправность вероисповеданий и во всех других краях австрийской империи. Опыт, однако, показывает, что повсюду, где есть славянское православное население – в Галиции, в Венгрии, в Боснии и Герцеговине, оно весьма часто подвергается насилиям в делах веры и церкви, так что обеспеченная законом равноправность в действительности постоянно и резко нарушается. Не лучше и в Буковинско-Далматинской митрополии. Прежде

—428—

всего, как в других краях, и здесь австрийское правительство старается всеми мерами и всеми возможными способами подавить национальный дух славянских племен, ему подвластных, при чем даже выдумывает различные якобы «руссофильские и москалефильские тенденции», которые опять-таки дают ему новый предлог угнетать славян. Русские крестьяне в Буковине от крайней нужды, нищеты и полной бесправности выразили в недавнее время стремление к переселению в Россию – и что же? виноватыми оказались руссофильские агитаторы… Везет русский человек из России церковно-богослужебные книги для православной церкви в Буковине, – опять и здесь «москалефильство», ибо в богослужебных книгах упоминаются лица русского царствующего дома, а православные буковинские священники должны молиться за царствующий в Австрии императорский дом. И вот книги конфискуются. И много можно представить примеров притеснения русских в Буковине. То закрыто русское студенческое общество в Черновицком университете, то оставлено без удовлетворения ходатайство об открытии русской школы. Гонение на русские церковно-богослужебные книги в Буковине – обычное явление. Материальное положение православного духовенства в Буковине очень незавидное и, можно сказать, прямо печальное по сравнению с гражданскими чиновниками разных ведомств. Когда же вопрос об улучшении материального быта православного духовенства и уравнении священников в жаловании с гражданскими чиновниками соответственного образования внесен был одним буковинским депутатом в венский парламент, то, по обыкновению, вопрос этот остался нерешенным. То подручные правительству польско-иезуитские и русские украйнофильские газеты ратуют за проект разделения православной епархии в Буковине на две епархии – русскую и румынскую. Мотивом к разделению выставляется, по-видимому, желание освободить русских буковинцев от нежелательной румынизации. На самом же деле это не более как хитрый иезуитский замысел – внести раздор туда, где его не было, и под видом сердобольного сочувствия подготовить почву для латинизации и полонизации русского народа. К глубокому прискорбию, латино-польская пропа-

—429—

ганда давно уже пустила глубокие корни в православной Буковине. Католическое миссионерство, вполне организованное и богатое средствами, ведет оживленную борьбу с православием, чтобы заменить последнее тою переходною к католичеству стадией, которая называется унией восточной церкви с западною, а на самом деле есть вовлечение православных в латинство. С польско-латинскою пропагандою, проникающею в Буковину из Галиции, ревностно боролся покойный буковинско-далматинский митрополит Сильвестр. В 1894 г. он даже в особом послании запретил своей пастве читать галицко-русские газеты и книги. Цель его запрещения заключалась в ограждении православного русского населения Буковины от влияния, какое стараются приобрести на него галичане-униаты путем издания календарей, брошюр, газет и книг, направленных к сближению русских с поляками и к переходу их в латинство. В последнее время католическая пропаганда в Буковине ведется открытым и подпольным образом. Нужно отдать справедливость иезуитам и полякам, она проводится весьма последовательно, деятельно поддерживаемая униатским митрополитом во Львове Сильвестром Сембратовичем, который недавно за свое усердие награжден званием кардинала. Австрийское правительство с явною целью совратить в латинство русских православных жителей Буковины и слить их с римско-католическим польским народом (как уже слиты с ним 3 милл. русского народа в Галиции), поселило несколько лет тому назад в Черновцах целый отряд иезуитов, построило для них монастырь, училище, огромный великолепный римско-католический костел. В училище принимаются преимущественно дети русского православного населения Буковины. Кроме воспитания и образования в училище местных русских православных детей (само собою разумеется, в польском и римско-католическом духе), живущие в Черновцах иезуиты занимаются национальною и религиозною пропагандою в среде русских православных крестьян буковинских. Не только в главном городе Буковины Черновцах, но и в других городах и селах польские пропагандисты понастроили римско-католических часовен и костелов, основали польские общества,

—430—

библиотеки и читальни. С тою же целью среди народа распространяются разные тенденциозные издания и газеты, в роде «Буковины» и ей подобных. Чтобы усилить свою пропаганду, поляки усердно поддерживают в Буковине сепаратистское движение среди тамошних русских, принимая, конечно, сторону т. н. украйнофилов или украйноманов, близоруких политиков, усматривающих спасение русского народа в слиянии с исконными врагами его, поляками и латинством. Украйнофилы, эти буковинские «ново-эристы», под видом распространения украинских идей, действуют в пользу уничтожения православия и подчинения русского народа исключительному влиянию поляков и иезуитов. Они стараются посредством печати и школ воспитать русский народ в духе враждебном православию и русской идее. Вместе с тем идет усиленная агитация против православного духовенства. Антирусская и антиправославная газета «Буковина» всеми средствами старается подкопать в народе уважение к православному духовенству, чтобы таким образом содействовать уничтожению православия в Буковине. Хуже всего в этом случае то, что поляки и иезуиты деморализуют русский народ чрез украйнофилов, а это дает фальшивую видимость, будто движение к католицизму идет из среды самого русского народа… Так обстоит дело с православием в Буковине! Где же обеспеченная государственным законом равноправность православного вероисповедания с римско-католическим? Очевидно только на бумаге. – В другой половине Буковинско-Далматинской митрополии, в пределах Далматино-Истрийской епархии не далее как в 1895 г. римско-католическая пропаганда старалась привлечь – и не без видимого успеха – на свою сторону несколько семейств православных. Посредством подкупа и обмана сербо-униатский епископ крижевацкий, Юлий Дрохобецкий совсем было склонил на сторону унии несколько семейств в Верлике; но преосв. Никодим Милаш, епископ Далматино-Истрийский, немедленно отправился к своей расхищаемой пастве и успел парализовать временный коварный успех латинской пропаганды.²³⁵⁹

—431—

В обеих православных епархиях Далмации, как и в Буковине, идет ожесточенная борьба представителей римско-католической церкви против православия. И нельзя не пожелать успеха тем немногим сынам православной Буковинско-Далматинской церкви, которые, под руководством своих доблестных архипастырей, энергично выступают на защиту православной веры против происков и наступательных действий римско-католической пропаганды.

Г. Воскресенский

—432—

Самый древний монастырь Эфиопии Дебре-Дамо, основанный аббою Арегауем, находится в царстве Тигре, в провинции Адуа. Образ жизни монахов этого монастыря заимствован из египетской Нитрийской пустыни. Монастырь расположен на высокой столовидной скале, неприступной, как крепость. Взобраться на неё возможно только при посредстве веревки, которую спускают в необходимых случаях с вершины скалы. Веревкой подымают на гору людей, животных и всякий груз. Скала Дамо служит еще местом ссылки тяжких преступников благородного звания, которых содержат там без особых стеснений, так как уйти со скалы не представляется возможным. Природа скалы Дамо считается одной из лучших в стране. На плоской равнине по верхушке скалы раскинуты рощи оливок, яблонь, апельсин, лимонов. В чаще дерев, в прохладе ютятся монашеские хижинки, а в самом центре блестит золотым крестом собор. Не смотря на большую высоту, на поверхности скалы есть много колодцев, большею частью представляющих из себя крутые расселины, на дне которых находится холодная вода; есть также множество ключей и источников. Каждую ночь в дебре-дамском саду раздаются вопли молящихся анахоретов, и в тоже время слышится грохот цепей у гуляющих преступников. С каждым преступником закован в цепи благородный юноша, обязанный веселить и развлекать сановного зло-

—433—

дея. Среди ссыльных попадаются закованные в золотые цепи, отличающие родственников императора или вообще лиц царской крови. Таким преступникам доставляются на скале все удобства и все присущие их сану почести. Каждого окружает толпа верных слуг, ушедших за своим господином в ссылку.

Абиссинский народ считает Арегауя еще живым и думает, что он живет внутри скалы, в одной из темных бездонных расселин, и что вход туда оберегает громадной величины змей, устрашающий всякого, кто задумал бы проникнуть в келью Арегауя. Чернеющее жерло пропасти служит предметом почитания всех благочестивых туземцев. В день памяти Арегауя вокруг входа в расселину собираются толпы богомольцев и священники; последние, при участии хора, прославляют подвижника, как живого, относя свои хвалебные восклицания в глубину пропасти, в то место, где стоит будто бы в молитвенном положении Арегауй. Народ убежден, что он молится там за всю Абиссинию, и благодаря его молитвам страну Эфиопов никому не осилить.

Другой старинный монастырь Абиссинии, возникший немного позднее Дебре Дамо и основанный учеником Аввы Арегауя Текле Хайманотом, находится в государстве Шоа, на высокой горе, называемой «дебре Либанос» – гора Ливанская. Восхождение на гору совершается спиралью, отчего путь необыкновенно удлиняется: начиная от подошвы до вершины путь совершается в 1½–2 дня. Вся Эфиопия высоко чтит аббу Текле Хайманота; ко дню его памяти (24 октября) несметные толпы богомольцев, стекающиеся со всех царств обширной империи, восходят на гору Ливанскую. Весь народ располагается на площади, раскинутой пред собором авуны Текле Хайманота. Одновременно с церковным торжеством, с 24 октября на площади открывается оживленный рынок; в течение двух недель – до окончания праздника здесь продаются молитвенники, псалтири, евангелия, четки, пергамент (бронна), материи для монашеских одежд, как-то: жесткий шерстяной мак (сукно), кожи (дабба), звериные шкуры (доволо); продаются и готовые монашеские одеяния: власяницы, хитоны из крашеной телячьей кожи, борнусы (накидки в

—434—

роде фелони), пояса, ковы (камилавки) и проч. Богомольцы содержатся на Ливанской горе в течение двух недель бесплатно, питаясь от щедрот благотворителей. Богатые христиане ежедневно устраивают для народа обеды и ужины, закалая тучных тельцов и овец, выкатывая на площадь бочки с медом и пивом, раздавая всем хлебы, вкусно выпеченные из тефа или дагусы.

Под 24-е октября в соборе Ливанского монастыря в 6 часов вечера начинается благовест, созывающий народ на торжественную вечернюю службу – «озима селляси». Вся служба состоит из импровизированных гимнов (к’не), сочиненных к празднику дабтарами соборного хора. К 24 октября дабтары особенно усердствуют и их к’не выходит тогда на славу. Народ после исполнения каждого гимна приходит в такое возбуждение, что, не смотря на святость места, громко аплодирует, стуча посохами и произнося вполголоса: иведжь! иведжь! (браво).

В одном старинном гимне авва Текле Хайманот восхваляется в таких выражениях:

Приветствую рождество твое, ибо

Бесплодна была матерь твоя Леба, но

Предзнаменование о тебе от Ангела прияла.

Текле Хаймонот! подобен ты солнцу,

Которое управляет временами.

Напомнила землю слава твоя от края до края

И сияние твое небеса облистало.

Дебре Ливанский монастырь имел важное значение в церковной истории Эфиопии. Он был всегда рассадником просвещения и давал направление мысли туземным богословам. В течение веков в его стенах развивалась и крепла богословская наука. Образ мысли дебре-либаносцев был однако камнем преткновения для многих и вызывал горячие споры между эфиопскими учеными, идущие на всем протяжении веков от IX до XIX.

Третье место в счете монастырей отводится туземцами монастырю св. Лалибелы, в области Ласта. Из лето-

—435—

писей Абиссинии мы узнаем, что св. Лалибела (жил в XII веке) был абиссинским императором и происходил из племени евреев фалашан, населяющих провинцию Самен. Владычество фалашан, незаконных восхитителей эфиопского престола, длилось от VIII до XIII в. В течение этого времени абиссинские летописи не называют царей даже по имени, – словом отделываются упорным молчанием, но делают исключение в пользу одного Лалибелы, пользовавшегося в народе симпатиями за свое благочестие и гуманные поступки. Он дал убежище христианам, бежавшим из Египта от преследований мусульман, показал себя ревностным в сооружении храмов, употребив на работы искусных каменщиков, оказавшихся в числе египетских беглецов. Замечателен сооруженный им храм, сохранившийся доселе на том самом месте, где стоит теперь монастырь св. Лалибелы. Храм имеет вид пещеры, высеченной в недрах гиацинтовой горы; в пещеру ведет узкая галерея, начинающаяся у подошвы и ведущая в мрачную глубь. Паломники, останавливаясь недалеко входа, любуются изображениями, украшающими поверхность площади, раскинутой у подошвы горы: по каменистой почве площади прямо под открытым небом высечены на вечные времена изображения рая и ада, – райских блаженств и адских мучений. Площадь легла несколько наклонно от горы и зрителю изображения видны очень ясно. Направо находится картина рая, налево – ада. Посредине между обеими картинами идет узкая тропа, возводящая путника ко входу в галерею. Над самым входом – вверху и по сторонам его тоже высечены прямо на гиацинте разные священные изображения. Галерея приводит в мрачный храм, освещенный несколькими лампадами. Там сбоку в нише покоятся открытыми мощи св. Лалибелы. Над нишей надпись: «кто был в храме Лалибелы, тому Бог дает завет спасения».

К покровительству Лалибелы обращаются все, впавшие в болезнь, постигнутые несчастьем, горем. Такие лица дают обет, по миновании бедствия, совершить паломничество в монастырь Лалибелы и принести для святого подарки. В мрачном пещерном храме ежедневно

—436—

можно видеть массы богомольцев, большинство которых приходит сюда по обету, доставляя в дар святому (т. е. его монастырю) мулов, овец, коров, быков, коз. Иные приносят ткани для священных облачений и покровы на гроб святого, фимиам (ытган), воск (сэм) для свечей, пшеницу для евхаристии, деревянное масло и проч.

В царстве Шоа, в провинции Зукала стоит монастырь Авуны Гавре Манфыс Кдуса (имя основателя: отец наш раб Духа Святого). Это очень многолюдный монастырь, являющийся притом предметом гордости всех абиссинских христиан. Удивительно то, что дикие кровожадные язычники, окружающие Зукалу (галласы, шингалласы) чтут Гавре Манфыс Кдуса за великого чудотворца, называя его «аббо», и боятся чем бы то ни было оскорбить его обитель. Они даже считают этого святого своим покровителем и обращаются к нему с молитвами при начале каждого своего, обычно, гнусного и зверского предприятия. Напр., шайка галласов, идущая охотиться на христиан, непременно, приблизясь к ограде монастыря, усердно молится здесь об успехе и дает обет принести угоднику подарки. Кому из дикарей удалось много награбить и многих убить, тот приписывает такой успех покровительству Гавре Манфыс Кдуса и обязательно не забудет воротиться к монастырю, чтобы поблагодарить угодника; дикарь перебрасывает через ограду внутрь монастыря овцу или теленка; а то какую-нибудь цепную вещь, напр. слиток золота, клык слона, или что-нибудь в этом роде.

Уважение дикарей к авуне Гавре Манфыс Кдусу простирается до того, что они не трогают и не обижают никого из закальцев (жителей Зукалы, где стоит монастырь). Убить зукальца дикарь считает тяжким грехом и следит, чтобы не сделать промаха. Встретясь с христианином, он закидывает его вопросами: «откуда ты? куда идешь? как тебя зовут?» Несколько слов, сказанных встреченным, дают дикарю знать, зукалец тот или нет (узнают по выговору или акценту). Зукальцу он не только не делает зла и обиды, но ради «аббо» наделяет его подарками, угощает, если есть чем, и отпу-

—437—

скает с честью, напутствуя благожеланиями, между тем как всякому другому христианину (не из Зукалы) не долго думая, снимает голову, чтобы присоединить новый череп к семейным трофеям!

Упомянем еще о монастырях: Сионском, Уальдыбба и аббы Саламы.

«Цион», стоящий в Аксуме, хранит в своих стенах национальную абиссинскую святыню – Ковчег Моисея или – по более употребительному теперь названию – Ковчег Божией Матери (Таоте Марьям). Влиянию этой святыни абиссинцы, между прочим, приписывают свое благополучие и то, что страна Эфиопов, не смотря на усилия врагов, сохраняет свою независимость по сие время. И Сионский монастырь в виду этого пользуется в стране самыми лучшими привилегиями и привлекает к себе более всего богомольцев, жаждущих узреть хотя бы старинную кровлю храма, где стоит Ковчег, так как приблизиться к храму, окруженному притом высокой стеной, никто не может. На сионский праздник (баал Цион), повторяемый ежегодно, в Аксуме собирается такое множество паломников, что весь город переполняется людьми. В домах городских жителей размещаются все приезжие аристократы (по 20–25 человек в доме), а люди простого звания проводят дни и ночи под открытым небом, заполняя собою все улицы и площади города. Иные, впрочем, строят себе временные палатки. Весь этот люд питается в течение празднеств приношениями благотворителей. Весь народ без различия пола, возраста, звания и состояния – питается от одной общей трапезы. Никто не голодает; все бывают сыты и довольны.

В Абиссинии нет монастыря или собора более богатого, чем Аксумский «Цион». Он имеет обширные владения, разрозненно помещающиеся то там, то здесь – на всем протяжении Абиссинской империи. Ни один епископ, ни чаггэ, ни рас, ни лика, ни один сановник и ни одно учреждение, ни один владыка, кроме разве императора, не имеет так много земли и такие богатства, какие есть у Циона. Всё его достояние дробится на множество мелких поместий (гультов), управляемых наместниками главного владыки в Ционе, носящего титул «нэврид». Много соборов и монастырей

—438—

находится в вассальной зависимости от нэврида. Пользуясь его землей, они имеют подчиненными себе еще низшие приходы сел и городов. Титул нэврида выше всех светских и духовных титулов, за исключением титула чаггэ. Одежда нэврида блещет роскошью и великолепием, но сделана по образцу священнических одежд, так как нэврид – духовное лицо, «абба». Он, впрочем, носит на голове убор, присущий только императору и заслуженным лицам императорской фамилии, – и называемый «рас орк» – золотая глава, – это шапка, сделанная из золотистой львиной гривы, вставленной в золотой околыш. Когда шапка лежит на голове, – полоса золота обрамляет лоб, а из неё густыми снопами торчит грива, исходящая на подобие лучей. Значение шапки такое: грива льва свидетельствует о могуществе, золото – о богатстве, лучи приравнивают нэврида к солнцу, все согревающему и оживотворяющему.

Уальдыбба – так называется большая монастырская область на северной окраине Эфиопии, вмещающая в себе до 40 отдельных монастырей. Из них главных три: 1) Соккар 2) Уаша и 3) Дальшега. Громадный лес, в котором укрылись уальдыббаские монастыри, занимают пространство в длину в 1½ суток пути. Лес идет параллельно берегу реки Такаце и упирается на севере в область номадов. В монастырском лесу постоянно бродят шайки этих дикарей, ищут добычи. Они часто нападают на монастыри, грабят казну и убивают монахов, а некоторых уводят в плен и делают пастухами своих стад. Нет возможности бедным отшельникам защитить себя от кровожадности диких соседей, приходится мириться с судьбою. К указанному бедствию для монахов следует присоединить еще другое – убийственные смертоносные лихорадки. Особенность уальдыббаского климата та, что он вреден без исключения для всякого, кто в первый раз поселяется в нём. Но вредоносное действие его продолжается недолго – всего две недели, после которых наступает кризис; больной – или умирает, или выздоравливает, чтобы не заболевать больше. В виду указанных бед, связанных с жизнью в Уальдыбба, поступление в её монастырь считается наивысшим подви-

—439—

гом. Поступающий рискует жизнью во 1) со стороны климата, во 2-х) со стороны нападения дикарей. Первая опасность имеет, положим, силу лишь на первых порах, вторая же грозит жителю Уальдыбба непрестанно. Нужна твердая решимость, чтобы поступить в Уальдыбба, хотя желающих есть много; опасность как будто манит их к себе своею таинственностью и исполняет гордости их сознание. Каждый из них, исповедав пред духовником свои грехи и получив прощение, лишь только окончится срок епитимьи, готовый умереть ради Христа, – идет в Уальдыбба. При входе в уальдыббаский лес, путника встречают «сторожа дороги» (по-абиссински: аккаве-ын-гыдда) – монахи из Уаша и Дальшега. Их обязанность – дни и ночи сидеть у дороги при входе в лес, чтобы встречать и провожать путников, идущих в какой-нибудь из уальдыббаских монастырей. Сторожа приводят гостя к воротам монастырской ограды и здесь его окружает приветствующая радушная толпа монахов, которые наперерыв спешат услужиться пред ним. Кто-нибудь чуть не насильно стаскивает с плеч гостя суму с хлебом и пожитками и исчезает с пей где-то в группе хижин; в одной келийке всё заготовлено для любезного приема; гостя усаживают; один поливает ему ноги, другой трет их полотенцем; приносят вина подкрепиться с дороги; достают у аббы-гаваса хлеба и мяса… Во все последующие дни пришлец может жить в монастыре, сколько угодно времени, как гость, питаться от общей трапезы, участвовать с монахами в общей молитве, если желает; но никто не станет испытывать его на счет его намерений, т. е. на счет того, угодно ли ему поступить в монастырь или нет. Заявить желание свое он может, когда угодно. Прожив год или два, гость, если присмотрясь к жизни монахов, найдет её несовершенною и неудовлетворяющею идеалу, может уйти, любезно распростившись с радушными хозяевами. Если хочет остаться, то заявляет об этом игумену. Первый вопрос, какой задает ему игумен, следующий: «как ты желаешь нам помогать, – по духовному или по телесному?» Неофит выбирает одно из двух и сообразно с этим ему игумен определяет послушание. К духовным трудам относятся:

—440—

непрерывное чтение псалтири, поклоны (от 2–10 и более тысяч в сутки), пост – сверх положенного, непрерывная молитва, пение в церкви, обучение монахов грамоте и проч. Желающего служить «по телесному» заставляют исполнять какую-либо из следующих работ: 1) пасение стад 2) уборка поля и хлеба 3) прислуживание в трапезной 4) кухарство 5) шитье одежд 6) собирание дров 7) ношение воды 8) собиранье кореньев для хлеба 9) поправка и постройка жилищ 10) стояние на страже и т. п. Отличительная особенность уальдыббаских монастырей, – что там не любят уклоняться от пострига. Самая решимость прийти и поселиться в смертоносном Уальдыбба выше всякой другой решимости, в том числе и решимости на постриг; отсюда новички, избравшие местом своей жизни какой-нибудь уальдыббаский монастырь, сразу же спешат и постричься. Нареченного монаха стригут, закутывают в пелены и, как мертвеца, кладут среди храма во гроб. Около двух часов над ним прочитывается группою монахов псалтирь; игумен же, стоя у изголовья мнимого мертвеца, шепчет ему на ухо монашеские обеты…

Уальдыббаские монастыри предпочтительно пред всеми прочими обителями Абиссинии славятся строгостью жизни своих монахов. Строгость эта выражается: в пище, одежде и молитве.

В день памяти св. апостолов Петра и Павла все уальдыббасцы оставляют глубину лесов и выселяются на берег реки. Здесь они строят себе временные палатки и живут так все лето до сентября – собственно до праздника четырех животных, приходящегося в сентябре. Вместе с тем с Петрова дня часть монахов отряжается в дальний захолустный лес – по ту сторону реки, для собирания кореньев, из которых потом делают хлебы. Иногда сам император своими вооруженными силами приходит на помощь уальдыббаской монашеской экспедиции, которой в лесу грозит гибель от дикарей. В течение всего летнего периода экспедиция исхаживает лес во всех направлениях, чтобы собрать на зиму побольше кореньев, а оставшаяся на другом берегу прочая братия удваивает свои молитвы за подверженных опасности тружеников. Монахи держат все лето строгий пост, едят один хлеб

—441—

(из кореньев) и то раз в день – по заходе солнца. К празднику четырех животных экспедиция должна возвратиться обратно к своим. Если к этому дню она не возвратится, то все так и знают, что она погибла; вся братия облекается тогда в траур, увеличивает пост и устраивает непрерывные поминовения за павших. Но при удачном исходе экспедиции, праздник четырех животных ознаменовывается пиром и весельем. Ликование монахов не знает тогда границ. В честь возвратившихся братьев празднование длится две недели. Много истребляется тучных овец и быков, выпивается много вина и меду.

Праздник четырех животных тем привлекателен для уальдыббасцев, что накануне его прекращается тяжкий летний пост; все монахи оставляют знойный берег Такацы и перекочевывают вглубь леса, где их ожидают зимние кельи. В течение зимы уже не бывает такого продолжительного и усиленного поста, какой был летом. В дни постов – рождественского, великого и петрова уальдыббасцы хотя и едят тоже, один хлеб, как и летом, но уже приготовляемый из свежих кореньев, следовательно, ароматный и вкусный.

Хлеб из кореньев – особенность пищи уальдыббасцев. Коренья эти белого цвета, ароматны и имеют сладкий маслянистый вкус. Сначала с них сдирают верхнюю плотную корку, моют в теплой воде и выставляют на несколько дней под солнце для просушки; когда коренья совсем высохнут и затвердеют, их толкут на муку, из которой пекут потом хлебы.

Как в пост, так и не в пост уальдыббасцы едят раз в день. Разница та, что в скоромные дни трапеза бывает в полдень, а в постные – вечером, по заходе солнца. В скоромные дни монахи едят мясо дичи, овец, быков, и хлеб из пшеницы или тефа, пьют пиво, мед, вино и тъэдь. Напиток тъэдь (распространенный у абиссинцев) приготовляется обычно домашним способом из меду. Мед варят, примешивая к нему некоторые лесные плоды, ароматные цветки и листья; всю эту смесь разливают в чаны, которые закапывают в землю не-

—442—

дели на две; после этого получается необыкновенно вкусный, сладкий, полухмельной, подбодряющий напиток.

Одеждой уальдыббасцу служит один только монашеский хитон, из телячьей кожи, длиною ниже колен, с рукавами, просторными у кистей рук (чего не бывает в хитонах светских лиц). Есть специалисты портные из монахов, умеющие красиво шить монашеские хитоны. Особенно такими портными славится Уальдыбба. Там хитоны окрашивают в золотистый цвет, получаемый от смеси каких-то трав; краска отличается такою прочностью и так похожа на цвет золота, что получается полная иллюзия: кажется, что монах надел рубаху, сшитую из тонких листов золота. Некоторые монахи опоясывают свои хитоны поясом – тоже из телячьей позолоченной кожи; сандалий никто не носит; на голове у иных красуется «ков» – шапка, сплетенная из эластичных древесных прутиков. Все в путь берут с собой посохи.

Монахи, избравшие своим послушанием «духовные труды», держат следующее молитвенное правило. От полуночи и до восхода солнца они выстаивают нагие, вычитывая псалтирь, уддасе Маръям, Мелькаа Маръям, Мелькаа Иисус и проч. Каждый «духовный делатель» молится отдельно от прочих в своей келье, или чаще всего на открытом воздухе под деревом, если благоприятствует погода. После восхода солнца молящиеся надевают хитоны и молятся в них до полудня; в этот час полагается отдых, а в скоромные дни – трапеза; потом молятся до захода солнца, когда опять немного отдыхают, причем, если день постный, вкушают только теперь пищу, и, помолившись еще мало, отходят ко сну.

Всех монахов, живущих в Уальдыбба, около трех тысяч.

Заслуживает, наконец, внимания монастырь аббы Саламы. Это небольшая обитель в память святителя Фрументия, просветителя Эфиопии, которого эфиопское имя было – Салама (радость). В богатом храме обители покоятся открытыми мощи св. Фрументия, привлекающие к себе толпы поклонников. Обитель Саламы стоит одиноко на крутой скале; на вершину её взбираются, как и на дебре Дамо, при посредстве веревки. Одну половину скалы занимает

—443—

монастырь, а другую – военная крепость, в которой хранится царское имущество, казна, запасы ружей, пороху и т. п. Тут же содержатся в золотых оковах важнейшие государственные преступники из царского рода, – обыкновенно рецидивисты. Провинившегося в первый раз ссылают в Дебре-Дамо, а потом, если случится новое преступление, заключают на амба (скала) Салама. Здесь содержался в оковах император Ате Текла Георгис, низверженный с престола Иоанном, царствовавшим в Эфиопии до 1889 года.

Перечисленные нами монастыри – первые и главные во всей Эфиопии. К ним следует присоединить еще: 1) дебре-Бизан (в провинции Хамасфен) и 2) дебре-Какамо (в провинции Тамбен), Все они пользуются автокефальностью, т. е. полною независимостью от центральной духовной власти, служат главными рассадниками духовного просвещения в стране и вместе убежищами для тяжких преступников, преследуемых законом, обладают большими богатствами и проч. В частности – монастыри: 1) дебре Дамо 2) дебре Либанос 3) Кдуса Лалибелы 4) Авуны Гавре Манфыс Кдуса и 5) – Цион – составляют для Абиссинии тоже самое, что для нас – наши лавры: Киево-Печерская, Троице-Сергиевская, Александро-Невская и Почаевская. Для полной аналогии заметим еще, что для абиссинцев более всего дорог Ливанский монастырь, как для нас Сергиевская лавра. Авуна Текле Хайманот, основатель Ливанского монастыря, оставивший абиссинцам свои св. мощи, тоже для Эфиопии, что преп. Сергий для всей России. В одном старинном эфиопском кодексе евангелия, в послесловии к евангелию Матфея говорится между прочим: «все мы сыны отца нашего Текле Хайманота Дебре Либаносского».²³⁶⁰

Обители Абиссинии имеют самую тесную и живую связь с народом. По мнению народа, все лучшее, высшее и святое хранится в стенах обители. Оттого к ней народ обращается во всех случаях жизни. В случае нужды или бедности, абиссинец знает, куда ему идти, – в гедам или дебр; там его накормят, оденут, и да-

—444—

дут еще хлеба на дальнейшее пропитание. Туда же идут разрешать религиозные сомнения, просить советов, ходатайств и проч. Чего не может сделать приходский священник, – напр., – разрешить от безрассудной клятвы, облегчить епитимью в случае тяжкой болезни, это может сделать обитель (т. е. вся братия её). К молитвам братии обращаются всякого рода больные, паралитики, бесноватые. За исцелением бесноватого обращаются обыкновенно к монастырю, особенно прославившемуся святостью жизни своей братии. В изгнании бесов принимает участие вся братия монастыря в полном составе. Это происходит так. – Связанного веревками больного кладут у ног настоятеля, окруженного монахами. Диаконы тут же назначают каждому псалом или молитву, которые тот обязан прочесть. Обыкновенно читаются – псалтирь, уддасе Маръям, мелькаа Марьям, мелькаа Иисус и проч. Читают все разом, – причем так, что если один читает, напр. 1-й псалом, другой в это время произносит 2-й, третий вычитывает третий псалом и т. д. Благодаря такому распределению, псалтирь прочитывается скоро, в особенности если много чтецов. После обычных молитв следуют заклинания, повторяемые всеми молящимися. – Так бывает каждый день в течение около месяца. Наконец, в указанный игуменом день совершается над бесноватым таинство крещения. К этому времени большая толпа любопытных собирается в ограде близь храма. После прочтения обычных крещальных молитв и освящения воды пред западными дверьми храма, монахи уводят бесноватого в укромное место церковного сада, где никто не ходит и где обыкновенно совершается важнейшая часть таинства крещения. Там больного раздевают до нага и ставят коленопреклоненным на земле; в это время игумен, взяв крест, прикладывает его к голове крещаемого, а правой рукой принимает от диакона 1-й водонос крещальной воды и выливает из него всю воду на больного поверх креста, произнося: «крещаю тебя во Имя Отца»; потом берет второй водонос и, выливая из него на больного, говорит: «во Имя Сына»; наконец, выливает третий водонос воды со словами: «во Имя Духа Святого. Аминь». Толпа народа, оставшаяся вдали

—445—

от того места, где совершается таинство, наблюдает за тем, что происходит с бесноватым. В момент крещения он приходит в неистовство, рвет веревки и кричит, что есть мочи: «выхожу, выхожу из него и не войду другой раз в него». Иногда больной разрывает веревки и убегает нагой к вящему ужасу зрителей. Удостоившиеся крещения бесноватые обыкновенно скоро выздоравливают. Чтение над ними молитв продолжается до полного и совершенного излечения.

Важнейшие обители Абиссинии играют важную роль даже в политической жизни этой страны. В истории Абиссинии бывали нередко случаи, когда богатейшие эфиопские монастыри своими богатствами помогали императорам в критические моменты и тем спасали страну от погибели. Случается и теперь, что в затруднительных финансовых обстоятельствах владыки Эфиопии обращаются за помощью к монастырям.

В заключение своей речи о монастырях Абиссинии мы желали бы привести хотя приблизительные статистические данные о количестве, например, монастырей в Абиссинии, о численности монахов, о процентном отношении их ко всему населению Абиссинии и т. п. К сожалению, таких данных найти совершенно невозможно. Сами абиссинцы не знают себе числа. Император не знает даже, сколько у него солдат… Еще не бывало случая, что бы кто-либо из правителей Абиссинии предпринимал исчисление народа или части его, исчисление церквей и монастырей, воинов, городов и проч. – Это потому, что перепись в глазах абиссинцев преступление. Основание для такого взгляда абиссинские христиане заимствуют из Св. Писания и именно из сказания о переписи Давида. Известно, что когда Давид повелел военачальнику Иоваву исчислить еврейский народ, то Бог разгневался за это и наслал на Евреев язву, истребившую 70,000 человек. (2Цар. 24 гл. и 1Пар. 21 гл.).

Е. Долганев

—446—

Письмо XXIII.

18 Января 1893 г. Кеото

Мы тоже здесь встретили и проводили святки, только у нас они совсем перепутаны, так как новый год празднуется по новому стилю, 20 декабря. Японский год начинается приблизительно с Февраля, одним словом с переходом зимы на весну. Но теперь введено европейское счисление и старый год помнится в каких-нибудь захолустных деревнях, да у стариков, которые никак не могут помириться с мыслью, что новый год начинается при полнолунии.

Празднование нового года здесь весьма интересно и напомнило мне нашу масленицу, которая, кстати сказать, и начинаться-то должна бы тоже приблизительно при переходе зимы на весну. Канун нового года проходит в разных приготовлениях и расчетах со старым годом. В городе всеобщее возбуждение. Ночью никто не смыкает глаз, кроме разве сильно больных. Если некоторые лентяи и засыпают, то во всяком случае уже после 12, в новом году. Хозяйкам дела очень много. Нужно гонять дьявола, который в прошлом году довольно бесцеремонно расположился в их доме. Нужно готовить «моци», новогоднее кушанье, по значению прямо тождественное с нашими блинами или с малороссийской кутьей. На вид это нечто вроде клёцок из риса, особенным образом

—447—

стертого, что-то такое клейкое, вязкое, нельзя сказать, чтобы очень легкое для желудка (но ведь, это священная пища, это блины, а при них об удобствах пищеварения совсем не спрашивается). Моци варятся и подаются с соусом, строго определенным для каждого дня. В первые три дня (или неделю, не знаю хорошенько) соус варится из всех овощей (непременно местных, японских), какие только употребляются в японской кухне. В восьмой день делают соус из сладкого гороха или чечевицы, а в 15-й и 30-й еще из чего-то.

Канун нового года, таким образом, проходит в хлопотах. – Да и не для одних хозяек, так как вся семья заинтересована в приготовлении моци, всякий помогает, насколько и чем может. Но, ведь, моци варятся, и для этого нужен огонь, не будничный огонь, которым пользовались целый год, не огонь от варварских спичек: для моци нужен огонь тоже новогодний, священный. Такой огонь достается только из мия Гион. Это капище бога кёотосской земли. В нём горит всегда огонь, к которому в ночь на новый год и отправляется всё Кёото или по крайней мере, отправлялось прежде, когда тлетворное влияние европейской культуры еще не проникло сюда. Каждый идет в Гион с соломенной веревкой для огня, и, зажегши её, возвращается домой, крутя и махая ей во все стороны. Идут таким образом целые тысячи народа, наполняют собой все улицы города. Представьте же себе, какое это оригинальное зрелище. В доброе старое время был при этом и еще другой, тоже весьма похвальный обычай: всегда вежливые и почтительные кеотосцы на этот раз, именно идя или возвращаясь из Гиона, обязаны были бросить свою вежливость и быть, насколько могут, более грубыми. На всякий толчок локтем, на всякое случайное прикосновение должно было отвечать пинком, а то и оплеухой. На улицах поэтому шла всеобщая драка. Премилый обычай!…

Пред 12 часами весь город замирает в ожидании, но лишь только пробьет полночь, по всему городу опять поднимаются несвязные крики, – по улицам опять движение, это, толпы приказчиков с гиком везут тележки, нагруженные всяким товаром, «хацу-ни», т.е., первый

—448—

груз, почин, по-нашему. Пока часы бьют двенадцать, нужно поскорее нагрузить тележку и двинуть её с места, а потом провезти по улицам. Всё это для того, чтобы в новом году торговля шла благополучно. Сделавши такой моцион по городу, накричавшись вдоволь, возвращаются домой и едят моци. После этого более ревностные продолжают бодрствовать, а ленивые засыпают, но только часов до 5 или 4 утра, когда снова встают, едят моци и снова тащат свое хацу-ни по улицам. И так целое утро до обеда, а пожалуй и целый день до вечера. Все провозят свои тележки: везут приказчики из больших магазинов, везут свои ведра и кадки бочары, даже мусорщики и те не отстают: нарядившись, по возможности, и они везут свои огромные корзины.

Процветает здесь также и тягостный обычай новогодних визитов, и японцы также, и даже несравненно больше нашего, бегают в этот день из конца в конец, облачившись в хакама (широкие шаровары по значению – фрак). Даже простые мастеровые и лавочники несут эту всеобщую повинность, притом не для чайков, а только как повинность. В большинстве случаев, хозяина, конечно, нет дома, тогда оставляется визитная карточка. Вы вот не знаете, зачем нужна хозяину эта карточка, а здесь знают, по крайней мере, знали в доброе старое время. Новогодняя карточка имеет при нужде способность издавать голос своего господина. Стоить только собрать все новогодние карточки вместе и повесить при двери. Вообразите, как должен испугаться вор, который осмелился бы тихонько ночью прокрасться в ваш дом, когда каждая карточка закричит голосом своего хозяина! Теперь, конечно, увы, это значение и польза карточек забыта, они просто бросаются, как никуда ненужная вещь.

Мы тоже праздновали: в семь часов утра отслужили молебен, потом ели моци и ходили поздравлять друг друга.

На Рождество после обедни христиане сначала собрались у меня, пили чай, расположившись всеми способами по стульям, по полу и даже стоя в сенях. Потом был у нас общий обед или завтрак: вскладчину заказали кушанья в японской кухмистерской. Сварен был рис с

—449—

разными приправами. Христиане почти по всей Японии так проводят день Рождества Христова. На второй день праздника мы с катехизатором и певцом отправились по домам христиан славить, как и у вас в России. Да и погода напоминала родину; было довольно холодно, даже морозно, лужи стояли замерзшими все утро. Христиане встречали нас с обычным своим радушием. В каждом доме на почетном месте разостлано было красное байковое одеяло на нем чайный прибор, по возможности новый или какой-нибудь вычурный, дорогой, иногда были и «забутоны», небольшие круглые или квадратные коврики для сиденья. В некоторых домах пред иконами зажжены были свечи. – Мы пели, что обычно поется при славлении, пили с хозяевами о-ча, ели о-каси (пирожное), и отправлялись далее. В одном месте наше пение разбередило бонзу. Дом находился как раз подле тэра, и почтенный сослужитель наш «атама-по маруки сенсей» (учитель с круглой головой), как в шутку величают бонз за их бритые головы, принужден был слушать и наши тропари, и ектенью и всё. Особенно «Сю аваремейо» (Господи помилуй) ему не понравилось. На его ворчанье наши рассмеялись, и бонза умолк. Из этого можете также видеть, насколько тонки стенки японских домов.

На Богоявление окрещен еще один, молодой юноша аптекарский ученик, товарищ крещеному на Введение (того назвали Николаем). Таинство первый раз пришлось совершать мне самому. Совершается оно у нас, конечно, без всяких изменений сравнительно с уставом. Накануне пред или после всенощной читаются молитвы первого и второго оглашения, третье входит составной частью в чин последование самого крещения. Иногда крещаемый накануне приглашается исповедать свои грехи, причем разрешение ему, как еще не христианину, не дается. Утром собираются по возможности все христиане. В комнате ставится купель, нечто вроде японской ванны или даже прямо ванна (только, конечно, не употребляемая для обыденных нужд), сделана она просто из дерева без всяких украшений. Когда приходит время погружения, крещаемый сходит в купель, становится там на колени, а священник, положивши руку ему на голову, трижды на-

—450—

клоняет его в воду, произнося: крещается раб Божий… Новопросвещенный, по выходе из купели, надевает белое кимоно, поверх которого – свои обычные одежды. Потом все идут в молитвенную комнату и совершают литургию, если есть антиминс, или же только обедницу, за которой новый христианин причащается Св. Тайн. А потом, конечно, идут поздравления, ликование, больше, конечно, ликует он сам. До крещения, говорил мне один из христиан, всё как-то неясно, неспокойно на душе. Крестишься, и сразу – точно сел, душа успокоится и всё получит определенность. Да так, конечно, и должно быть: «прежде невозлюбленные, а теперь возлюбленные», «прежде не люди Мои, а теперь люди Мои», несте странни и пришельцы, но сожители святым и родные, присные Богу. Это должен чувствовать всякий, приемлющий св. крещение с верою.

Нового христианина мы назвали Дамианом, в честь св. бессребренника-врача. Он сам просил дать ему имя святого, который бы, как он, занимался врачебным делом, был бы «ися». Этому, конечно, его научил Сибахара, который тоже носить имя целителя (Пантелеймон). Дал бы Бог, чтобы подольше остался наш Дамиан в обществе Пантелеймона, лучшего руководителя для него и не сыскать.

Готовилась было к крещению и жена Окумура, одного из наших христиан (о нём я писал как-то вам). Она теперь уже носит и христианское имя, но почему-то в этот раз не могла. Окрестим её в посту. Недавно пришел к нам и еще новый оглашенный, студент Доосися (здешнего протестантского университета). Он начал слушать учение в Нагое, и с переездом сюда должен был прекратить. Теперь собирается продолжать. Может быть, успеем его приготовить вместе с Юлией, как теперь мы называем нашу оглашенную. Этот студент Морита рассказал много неотрадного о Доосися. В этом университете – несколько отделений, в том числе и богословское. Учредители имели, конечно, весьма благую цель: поставить светское образование под влияние христианства. Но вышло совсем наоборот. Светские учители – американцы в большинстве оказались атеистами, враждебными

—451—

христианству, и неверие сделало большой успех среди учащейся молодежи. Теперь же американцы начинают возвращаться в Америку, а на место их, по обычной практике японской, назначаются японцы – язычники, и полухристианский университет с каждым годом всё более и более теряет и последние следы христианства.

Наши милые сослужители каждый день по утрам угощают нас своим завыванием. В какой-то из сект (кажется, в Зен-сюу. созерцательной) есть правило ежедневно ходить за сбором милостыни, и вот часов с восьми мимо нашего дома проходить партия за партией в широких шляпах с мешками. Что поют они, разобрать нельзя, только ужасно завывают.

В Кёото живет теперь главная знаменитость секты Зен-сюу, весьма ученый бонза – подвижник, последняя «половина человека», оставшаяся в буддизме. Не помню, кто именно, но какой-то знаменитый японец сказал несколько лет тому назад, что в буддизме осталось всего только полтора человека: наш кеотосский подвижник представлял из себя половину, а еще кто-то целого человека. Теперь целый человек уже умер, и во всем японском буддизме осталась только половина. Живет эта половина в одном из самых тихих уголков Кеото за Доосися, среди обширных парков, оставшихся от прежних счастливых времен буддизма. Монастырь в свое время, должно быть, был и богат и велик. Еще до сих пор сохранились его входные ворота, чуть не на полверсты вынесенные вперед. От них ведет в монастырь роскошнейшая, весьма величественная аллея громадных, столетних дерев, со статуями по местам, с мостом чрез классический для буддийских монастырей пруд, поросший лотосом. Но, увы, теперь чрез эти триумфальные ворота и чрез этот философский мост никто не ходит да и нельзя: на величественной аллее теперь разбиты совсем невеличественные грядки и растет чай. Где прежде в Капитолии венчались цари… В монастыре несколько храмов, два весьма большие, обширные помещения для монахов, кругом идет галерея или просто крытый ход для разных процессий и хождений, которые, нужно сказать, в этой секте весьма приняты при богослужении. В других

—452—

сектах бонза обычно при богослужении сидит на одном месте пред идолом и мурлыкает свои бесконечные: Наму мео кео Ренге-кео или Наму Амида бу. Первое – принадлежность секты Ренте, самой воинственной или фанатической секты японского буддизма, неуживающейся даже с другими буддийскими сектами (что, конечно, довольно непонятно, так как секты в старом буддизме отличаются друг от друга в сущности только частностями, особенностями в обрядах и т. п., вроде католических монашеских орденов). Другая молитва или восклицание принадлежит всем сектам без различий. Так, в других сектах, говорю я, бонза всегда сидит, мурлыкает и иногда постукивает в такт по какой-то странной фигуре, лежащей пред ним (какая-то мифическая черепаха). В Зен-сюу же, бонза мурлыкая ходит, для чего у них устроены особые дорожки, который идут и переплетаются между собой по всему храму. Кроме этого, имеются еще особенные процессии в известные праздники.

Монастырь, о котором я говорю, теперь совсем спит, несколько раз я был в нём, и, кроме простых рабочих, копавших что-то около ворот, ни разу не встретил и даже не слыхал никого другого. Большие хоромы стояли молча, главный же храм, кажется, и совсем заколочен. Ранним утром там, впрочем, говорят, бывает некоторое оживление. Часа в три утра или раньше совершается, как и во всех буддийских монастырях, утренняя служба, после которой знаменитый бонза проповедует. Со всего Кеото собираются к нему бонзы этой секты и другие, интересующиеся проповедью. Час или два бонза говорит, – говорит, конечно, витиевато и научно, т. е. до невозможности мудрено, так что требуется громадный навык, чтобы понять что-нибудь из его премудрости. Недаром в народе есть пословица про эту мудреность буддийских бонз. После проповеди ученики завтракают и потом отправляются завывать по городу, собирая милостыню. Не думайте, что я называю пение бонз завыванием из нерасположения к ним, иначе и нельзя его назвать, завывание в самом прямом и буквальном смысле.

Секта Зен-сюу принадлежит к самым отвлеченным

—453—

и созерцательным сектам буддизма, поэтому, не знаю, имела ли она когда-нибудь особенное распространение и влияние на народ. В Кеото в старые годы процветала другая секта Тен-дай-сюу. В северо-восточном углу кеотосской долины возвышается огромная, остроконечная гора, которая царит над всей долиной и над всеми окружающими горами. Это – Хи-ей-зан или гора подобная Эй, той горе в Китае, на которой жил основатель этой секты. Хи-ей-зан был своего рода Афоном для японских тендайцев. В старые годы весь он от вершины до подошвы покрыт был буддийскими монастырями, храмами и часовнями. Были там и философские школы и пр. До трех тысяч монахов жило там, и народ всё был не то, что теперь. Не один раз в истории Японии хиейзанские сослужители отлагали в сторону свои четки и молитвенники, покрывали свои бритые головы шлемами, и с оружием в руках, в латах спускались со своей горы вниз, в Кеото. Тогда они, особенно в союзе с бонзами других таких же Афонов (а их было несколько в Японии, для каждой большой секты – свой), бывали страшны самим японским императорам. Теперь всё это миновало, оружие от бонз отобрали, приношений на их долю приходится гораздо меньше, поэтому и тендайский Афон опустел и опустился. Много храмов разрушено, многие пусты, бонз теперь нет и десятой доли против прежнего. Тем не менее Хи-ей-зан интересен и теперь, и даже может быть теперь-то особенно он и интересен, навевая на своего посетителя разные мечты о своей прошедшей жизни. Там идешь по какому-то особому царству, везде тишина, везде молчащие храмы, везде следы каких-то усилий, подвигов. Ведь, жили же люди всем этим. Конечно, воюющие бонзы едва ли могли бы нам объяснить, почему и зачем они живут, да пожалуй и о подвигах-то неудобно было бы их спрашивать. Но ведь были же и настоящие подвижники.

Вся гора покрыта густым лесом, отчего таинственность и особенная прелесть её еще более увеличивается. Мы ходили там целый день, и чего только не видали там? Видели и следы ног Будды, отпечатанные на камне. Всего больше там помнится имя японского героя-богатыря Бенкея. Бенкей был тоже бонзой, – когда жил, неизвестно,

—454—

по крайней мере, мне. Был он примерный и монах и богатырь. На Хи-ей-зане показывали нам источник воды, открывшийся по молитвам Бенкея. «Так говорят», прибавила с улыбкой старушка, показывавшая нам этот источник, (о скептицизм!). И тут же неподалеку стоят два храма, соединенные между собою крытой и галереей на столбах: Бенкей во время оно нашел эти храмы где-то далеко внизу, они ему приглянулись, и он, недолго думая, подставил свое могучее плечо под галерею и перенес эти два храма, как коромысло с ведрами, к себе на Хи-ей-зан. Спускаетесь вы с Хи-ей-зана на противоположную сторону от Кеото, к знаменитому озеру Бива, с полчаса езды по берегу этого озера, и вы встречаете знаменитый буддийский храм Мии-дера. В старые годы и у этого монастыря было много силы, и его настоятель пользовался большим почетом, так что мог спорить из-за первенства с самим настоятелем Хи-ей-зана. При похоронах одного императора спор из-за первенства едва не повел к междоусобной войне. Так вот, в этом Мии-дера (храм трех колодцев) покажут вам громадный колокол, на вид пудов в пятьсот. Колокол этот висел, кажется, на Хи-ей-зане и звонил очень громко и мелодично к вящей досаде соперничествующего Мии-дера. Бенкей, «икатте» (рассердившись), в один прекрасный день отправился туда, взвалил колокол себе на плечи и принес сюда (Спрашивается, где же жил Бенкей: на Хи-ей-зане или в Mии-дера? Но уж это – отрицательная критика).

Продолжая идти всё в том же направлении по берегу Бива к Оцу, встретим синтоистический храм с редкостной сосной, которая одна представляет из себя целый сад. Она из породы ползучих сосен, но достигла в свою долгую жизнь чудовищных размеров, чего, конечно, достаточно, чтобы признать её священной. Высота дерева 90 футов, ширина ветвей с востока на запад 240 ф., с севера на юг 288 ф., всё оно стоит на подпорках, так что только после долгого рассматривания поймешь, что это одно дерево.

Но возвратимся к Хи-ей-зану. На нём есть три достопримечательные лица: азяри в заштате (инкео), азяри

—455—

настоящий и кандидат на азяри: для всех времен по азяри: прошедший, настоящий и будущий. Азяри в переводе значит собственно подвижник, но в настоящем случае это название является почетным титулом настоятеля всех монастырей Хи-ей-зана. Для каждого из трех азяри на горе существуют особые монастыри, пользующиеся почетом и известные своим богатством и редкостями. В самом верхнем из них живет азяри-инкео, заштатный азяри. Монастырь его славится бронзовой кровлей своего дивного храма и идолом, изображающим какого-то древнего знаменитого бонзу этой секты. Идол этот считается настолько священным, что простому народу его и не показывают, он стоит всегда закрытым и открывается только для императора или для императорского посланца. В прежние годы в известный день приходил сюда сам микадо, ежегодно присылалось от него обильное приношение монастырю и заштатному азяри. Теперь всё это только предание. Заштатный азяри живет в своем монастыре в полном спокойствии, не занимаясь никакими делами управления. Его опытность делает его советы весьма нужными и важными, его влияние заставляет всех его уважать. Поэтому, он пользуется гораздо большим уважением и почетом, чем азяри, находящейся у дел.

Когда заштатный азяри умрет, действующий азяри уходит на покой, а на его место вступает кандидат, до сих пор томившийся ожиданием и проживавший в нижнем из главных монастырей. Тогда поднимается вопрос о приискании лица на место этого кандидата или будущего азяри. Избранный вступает в свою должность после долгого и трудного искуса. Три года он должен странствовать по богомольям: первый год ежедневно должен обойти все храмы и монастыри на Хи-ей-зане; во второй год и тоже ежедневно – все храмы и монастыри в Кеото, в третий год – к уроку прибавляются еще храмы и монастыри ближайших окрестностей Кеото. Когда он начинает свой искус, ревнители– миряне собираются толпой и ходят за ним неотлучно в продолжении дней десяти или около того, поддерживая его за руки, за плечи и пр., вообще всячески помогая ему, так как в это время

—456—

сидеть и отдыхать ему не полагается. Так, по крайней мере, гласит закон и обычай, на практике может быть существуют и послабления, как и во всякой практике. Окончивши искус, азяри будущего поселяется в нижнем монастыре и ждет терпеливо или нетерпеливо смерти заштатного азяри, чтобы самому вступить в управление всей горой Хи-ей-заном.

Но как ни свят азяри, каких чудес и силы ему ни приписывают, а все они половины не стоят «монзеки», главы секты нового буддизма, хотя последний (или лучше последние, так как секта распалась на две ветви, и каждая из них имеет своего монзеки), женат. Об этом монзеки мне пришлось слышать много рассказов, особенно о том фанатическом обожании, каким он пользуется в народе. Около монзеки всегда находятся двое молодых людей, что-то вроде ассистентов, никогда его не оставляющих. Один из них, знакомый нашему Пантелеймону, и рассказывал. Каждый год монзеки объезжает часть Японии, посещая своих буддистов. Вот однажды, год тому назад, приехали они на пароходе к одному городу на Kиy-Cиy. Весь берег покрыт был плотной массой народа всех возрастов и состояний. Лишь только пароход бросил якорь, целые тысячи мужчин и женщин, снявши свою верхнюю одежду, бросились в море и на воде построились шпалерами вплоть до самого парохода. Кто стоял, кто плавал, если было глубоко. Каждый схватился рукою со своим визави и на руки положили доски – образовался живой мост, по которому и прошел торжественно монзеки. Приношения этому почетному гостю, конечно, льются рекой, только не уставай брать. Путешествует он, поэтому, медленно, останавливаясь на ночлег чрез каждые пять ри. Но и этого его верным почитателям кажется мало, каждое селение старается палучить дорогого гостя на ночлег к себе не в очередь. Старания эти по большей части выражаются в том, что подкупают ассистентов, а иногда принимают и более радикальные меры. В Мино, напр., чтобы зазвать к себе монзеки почитатели его вооружились веревками и ловили курума, на котором ехал монзеки. Этот последний пересел на лошадь, но лошади связали ноги: монзеки –

—457—

в каго (паланкин), но и паланкин захватили веревками. пришлось уступить. Однажды монзеки западной ветви (Ниси-Хонганзи) вздумал посетить село, принадлежащее монзеки восточной ветви (Хигаси-Хонганзи), потому что «вабоку» было, т. е., они между собой не ругались в эту пору. Случилось так, что ему приходилось в эту чужую часть заехать раньше, чем в свою. Свои сильно оскорбились, – конечно, не на монзеки, так как он выше всяких мирских мелочей, а на ассистентов, они-де всё это устроили. На дороге поставили тын и взявши дреколье, стали ждать, с твердым намерением избить и убить ассистентов, если монзеки все-таки поедет к чужим сначала. И в этом случае пришлось уступить. Все это, конечно, происходило в провинциях, где буддизм силен, где встречаются еще самые фанатические его приверженцы. Напр., в одном из городов северной Японии, т. е. на берегу обращенном к Владивостоку, ожидали приезда монзеки, устроена была особая загородь, чтобы как-нибудь предохранить его от напора фанатической толпы, стояла полиция в усиленном составе. Приехал, наконец, монзеки. Не успел он сойти из вокзала, как один крестьянин ломает загородь бросается к монзеки и схватывается за него. Полиция бросилась отталкивать слишком усердного почитателя, но тот твердил только, что теперь ему хоть и умереть хорошо вместе с живым Ками-сама (богом). Долго пришлось повозиться с ним. Всё это доказательства того, что буддизм по местам не умер, хотя, конечно, сами эти живые боги с их ассистентами и пр. давно бросили всякую веру. В провинциях, где не умер еще буддизм, проповедь теперь идет не особенно живо и успешно, сравнительно с другими провинциями, но зато там, пожалуй, больше надежды на массовое обращение и вообще на принятие христианства в будущем. Главное препятствие к вере, ведь, не ложная вера, а холодность, теплохладность, с которой уже ничего не поделать. Тот, кто спорит, ненавидит проповедника за проповедь, скорее поверит, чем улыбающийся и соглашающийся на всё, напр., кеотосец. В Кеото, правда, привязанность к буддизму тоже велика, но это привязанность совсем особого сорта. Кеотосцы кормятся от тера

—458—

и от богомольцев, боятся потерять средства к жизни, они даже не решаются и спросить себя искренно, насколько они веруют во все эти тера и в бонз с их мурлыканьем. Не даром здесь всего более и распространены разные шутки и пословицы про бонз.

Письмо XXIV.

4 Мая 1893 г. Кеото

За тот долгий период времени, который протек с последнего моего письма к вам, очень много воды утекло, многое случилось интересного, а всего более было разных праздников наших и языческих. Начну, впрочем, по возможности с начала.

Не задолго до великого поста я отправился в Тоокёо, не столько по делу, сколько потому, что хотелось повидаться со своими. Путешествие вышло не из приятных. Было холодно в тоненьких железнодорожных вагонах, несчастные грелки для ног мало помогали, а тут еще метель, на дороге постоянные заносы. Пришлось несколько раз стоять на станциях по часу и больше, и в конце всего, вместо утра, я прибыл в Тоокёо к шести часам вечера. Конечно, сугробы снега напоминали родину, но, ведь, хорошо смотреть на снег, одевшись в меховую шубу в легкой же рясе удовольствие получается далеко не такое. Впрочем, плохо только ночью: утром, вместе с мраком пропадают и ветры, и метели, да и холод значительно уменьшается. Тем не менее, не могу понять, как это японцы, проживая, по их рассказам две тысячи лет в свой стране, до сих пор ничего не могли выдумать в защиту от её холодов. Навьючить на себя весь свой гардероб и сидеть – коптиться подле курной хибаци, все-таки ежась от холода, во всяком случае не остроумно. Что же приходится им испытывать на севере, где зима и продолжительнее и суровее, немногим, может быть, помягче русской?

В нашей миссии был в то время гость – о. П., вновь назначенный китайский миссионер. В Пекин зимой нельзя было пробраться или, по крайней мере, очень трудно, он и заехал к нам в Японию зимовать и, кстати, по-

—459—

смотреть на нашу страну и на нашу миссию. Время проходило довольно незаметно. Я несколько раз преподавал в Семинарии и в катехизаторской школе, вместо одного японца-преподавателя, у которого заболел смертельно сын. Пришлось нам заняться и переписыванием отчета за прошлый год. Обыкновенно, отчет составляется и собственноручно переписывается в трех экземплярах самим преосв. Николаем, который для всего находить у себя и времени и сил. Но на этот раз пришло какое-то распоряжение, нужно было какую-то статью переставить в другое место, и вот все три экземпляра уже готового толстого отчета пришлось переписывать снова. Преосвященный принужден был обратиться к нашему содействию. Беда с этими отчетами!

В среду на четвертой неделе мы отправились вдвоем с о. П. в обратный путь: он провожал меня до Кёото, чтобы в Кобе сесть на французский пароход и переправиться в Китай. По дороге мы решили посетить наши церкви в Хамамацу и в Нагоя. Из Тоокео, конечно, послано было известие в ту и другую церковь, и потому нас ожидали.

Хамамацу находится приблизительно на средине расстояния между Кеото и Тоокео. Мы прибыли туда часам к четырем вечера. На станции собралось уже много христиан, все в праздничных одеждах, все с поклонами, улыбками. Здешняя церковь в материальном отношении, пожалуй, самая лучшая, да и в нравственном отношении отнюдь не плохая. Христиане почти все местные домовладельцы, живут в достатке, целыми семьями. Самая первая семья в несколько поколений, все живут вместе под главенством старика-отца, и все хорошие христиане. Эта семья купила и пожертвовала для церковного дома порядочный участок земли, да и самый дом почти тоже она построила. Старик строго блюдет свою веру и не стыдится исповедовать её пред своими согражданами. В воскресный день его лавки (он один из первых богачей города) всегда заперты. Не платит он и на городские празднества в честь какого-то храма. Этот праздник имеет, конечно, больше гражданский характер, чем религиозный, но все же повод-то к нему

—460—

языческий, христианская совесть не всегда может одобрить участие в нём христианина. Сограждане пытаются как-нибудь отплатить старику за его твердость, но сделать ничего с ним не могут, все их стрелы ограничиваются только тем, что не поливают улицы пред его домом, и т. п.

Катехизатор в Хамамацу получает содержание не от миссии, а от церкви же. Это один из не многих примеров. Впрочем, нигде и условия материальные такие хорошие, как в этой церкви.

Все христиане, один за другим подошли к нам под благословение, низко наклоняя головы (благословение берется здесь не руками, а на голову, что по японским понятиям почтения более прилично. Впрочем, обычай этот установился сам собою, может быть, даже вопреки указаниям миссионеров). Поздоровавшись с ними, мы сели в дзинь-рикися и помчались по улицам к церковному дому. За нами также быстро неслись длинной вереницей еще с двадцать или более дзинь-рикися с христианами. В городе, конечно, к великой радости и удовольствию распорядителей приема, большая сенсация.

Церковный дом стоит на одной из хороших улиц. Выстроен он несколько на европейский образец, т. е. из дерева со стеклянными окнами, в два этажа, выкрашен белой масляной краской, и белеется на всю улицу. На крыльце нас встретила с такими же улыбками другая партия христиан. Мы, конечно, сняли нашу варварскую обувь и поднялись прямо во второй этаж, где устроена молельня. Она имеет вид храма с иконостасом, с престолом и жертвенником. Везде чисто, опрятно. Живопись на иконах хорошая, на жертвеннике прекрасные сосуды. Видно, что за храмом смотрят и усердствуют к нему.

По принятому здесь обычаю при посещении церквей, я, облачившись в рясу и в здешние епитрахиль с фелонью, начал вечерню. Один из молодых христиан облачился в стихарь и стал на левом клиросе за псаломщика (катехизатора не было дома). Несколько девочек с учителем пения во главе образовали хор, своим усердием покрывавшим (и не без успеха) некоторые недочеты в

—461—

стройности. Вечерня кончилась, я снял епитрахиль и фелонь и, севши на табуретку у солеи, сказал, как мог, проповедь. Мои слушатели были все мужчины, так как хозяйки их остались домовничать. Сидели они на полу, поджавши ноги, сложивши руки на коленях и сосредоточенно опустив голову. Я молил Бога, чтобы понятно было им мое косноязычие.

После вечерни спустились вниз, знакомились с христианами, пили о-ча с разными печеньями, а потом нас повели на ночлег в кухмистерскую, так как гостиниц порядочных здесь нет. Распорядители провели нас в самую почетную комнату, с какемоно, с причудливыми колонками из сосен в коре, с видом на реку (правда, вид этот пришлось по возможности закрыть и завесить: было холодно, а с реки несло сыростью совсем негостеприимно). Чрез несколько времени подали японский ужин, т. е. гозен с разными супами и ухою, со сладким в виде бобов в сахаре, с угрями, настоящий лукулловских ужин! Распорядители пододвинули нам по подносу с ужином, поставили рядом на полу круглую миску с рисом, и потом, всхлипнувши и поклонившись, удалились в другую комнату и двери за собой захлопнули (точнее задвинули ширмы). Это один из видов японской вежливости: пусть гость наслаждается ужином, не стесняясь присутствием хозяев.

В той же комнате потом приготовили нам и постель. Принесли целую гору одеял (футонов), толщиной каждое вершка в два, а то и больше, настоящие матрацы; чтобы они сгибались, к ним пришивается что-то вроде рукавов, таких же толстых и тяжелых. Вы покрываетесь одеялом, и рукава, спускаясь по ту и другую сторону, заставляют одеяло плотно прилегать. Я к такой ночевке успел привыкнуть, и потому не просыпался до самого утра. Но мой бедный компаньон, приехавший из-под тропиков, и никогда не ночевавший зимой при температуре улицы, страдал всю ночь, давая себе обещание впредь никогда в японском доме не ночевать.

Утром хозяин подал нам о-ча. Это уже было не за плату, а из уважения, как говорится, и значило, что и мы должны тоже оказать хозяину какое-нибудь уважение,

—462—

т. е. подарить что-нибудь на чай. Этого требует японское приличие, размер же «чая» определяется общественным рангом гостя. Мы, конечно, соблюли этот обычай, и вот при уходе нашем со всего дома, из кухни, со двора выбежали слуги, кланяясь в землю и с всхлипами благодаря нас (хотя им бедным ничего из этого чайка не достанется). Это тоже требование этикета, теперь уже не известного в больших городах.

Мы отправились по домам христиан. Их здесь много, так что наши визиты пришлось сократить до последней степени. Ограничивались только тем, что заходили в двери каждого дома, раскланивались с хозяевами, торопливо надевавшими свои форменные кимоно, получали благодарности за посещение и шли дальше. В одиннадцать часов я служил обедницу таким же порядком, как и вчера, только на этот раз молились и были слушателями моей проповеди уже женщины: мужья сидели по домам. После проповеди выступили какие-то Филимон и Бавкида, старичок со старушкой, и просили отслужить благодарственный молебен; старичку в этот день исполнилось 71 год, а старушка, хотя и не праздновала сегодня дня рождении, но все же имела основание благодарить Бога за свою долговечность: ей было 73 года. Отслужили, по возможности, молебен (книги не было и ектенью пришлось сочинять), а после внизу было для всех угощение: красный рис, т. е. рис, сваренный с красным горошком, – высшее лакомство!

Собрались к нам дети. Кто просто глядел на нас, крепко держась за полу матери и сосредоточенно сося свой палец. Некоторые опасливо брали из рук гостинцы, по возможности поспешно удирая назад. Но были и такие, которых мы спрашивали и молитвы и всё. Между прочим подошли три девочки-подруги, крещенных вместе, одну звали Син (Вера), другую Ли (Любовь), третью Бо (Надежда). Это первый случай перевода имен на японский язык. Обыкновенно, каждый наш христианин имеет два имени: японское и христианское. Для удобства, новорожденным теперь стараются дать такое японское имя, которое бы немного напоминало христианское. Здесь же догадались просто перевести христианские имена. Тем бо-

—463—

лее, что и у нас эти имена переведены на русский. Ребята, крестясь, читали нам молитвы и заповеди, за что получили, конечно, награду. Дай Бог, чтобы эти молодые побеги и в других церквах воспитывались также тщательно. От них зависит будущее.

Чрез несколько времени мы распрощались с нашими любезными хозяевами и таким же торжественным поездом отправились на станцию железной дороги. До Нагоя нужно ехать часа два, так что скоро мы были там. Церковный дом здесь весьма обширен (так как и церковь многочисленная). Молельня устроена тоже по образцу храма, с иконостасом и пр. Жаль только, что мы запоздали со своим приездом: нас ждали утром, и тогда собрались все христиане. Пождали-пождали и разошлись. А собирать их теперь было уже поздно: Нагоя – город огромный, некоторым пришлось бы идти по часу и больше. Человек с тридцать все-таки было. Опять служили вечерню, опять была проповедь. Катехизатор стоял на левом клиросе и исправлял службу псаломщика. Несколько человек пело. Хотелось бы и с этими христианами поговорить, хотелось бы всех их посетить. Но времени нам не было: ночью мы отправились далее, чтобы не ночевать опять в японском доме. Мы бегло осмотрели город, проехали мимо знаменитого «сиро» (древняя крепость) с его золотыми рыбами на кровлях. Посетили некоторых из христиан, дома которых находились на дороге. Один между прочим фотограф, владелец лучшей здешней фотографии. Христианин тоже хороший и выбран сицудзи, т. е. старостой церкви. В полночь отправились далее, в Кеото, куда и прибыли на следующий день в пять часов утра, промерзши насквозь и тысячу раз раскаиваясь, что не остались ночевать в Нагоя.

О. П. пробыл у меня дня четыре, терпеливо выдерживал тесноту и неудобство в комнате. Мы, впрочем, понапрасну времени не теряли: утром и вечером, пока светло, разъезжали по здешним достопримечательностям. О. П. осматривал всё в качестве туриста, а я, пользуясь благовидным предлогом, потому что один бы не собрался. Были мы и в Кин-каку-дзи, т. е. золотом дворце.

—464—

Это собственно говоря, буддийский монастырь, в саду которого стоит увеселительный дворец какого-то императора, круглый павильон с золотым павлином (символ императора) на вершине. В саду вам покажут и место где пил о-ча основатель этого дворца, и еще много других вещей, напоминающих веселую старину. С верхней галереи вам укажут на пруд и на красных рыб, на которых любовался в свое время и кормил император. Можете и вы за «сен» достать корма и бросить его рыбам в память императора. После осмотра (как и в каждом буддийском монастыре, в Кин-каку-дзи много всяких археологических редкостей, древних дорогих картин, ширм, посуды, мебели), посетителей угощают ма-ча. Это чай в порошке, его заваривают особым образом и пьют из больших чашек с разными церемониями, строго установленными, с особым видом печенья и даже в комнате особого устройства, специально приспособленной именно для питья этого чая. В Кин-каку-дзи, конечно, нам особой комнаты не отвели, да и мы не знали тонкостей чайного церемониала, выпили по чашке самым варварским, обыкновенным образом. Во время чая послышалось характерное мурлыканье и завыванье молящегося бонзы. – «Что это такое у вас?» спрашиваем угощавшего нас бонзу. – «Это у нас вечерня, каждый день в эти часы бывает». Нужно посмотреть, едва ли когда встретится такой удобный случай наблюдать монастырскую жизнь в буддизме. Оказывается эта вечерня была совсем обыкновенного вида. Молоденький бонза – мальчик лет двенадцати сидел на полу пред идолом и преусердно распевал что-то такое, гнуся во всю и ударяя в гонг. Монастырская братия, которую и хотелось собственно посмотреть, таким образом возложила молитвы на мальчугана, сама занятая, без сомнения, более важными делами. Довольно остроумно, хотя далеко не так, как молитвенные мельницы тибетских буддистов.

В субботу, т. е. на следующий день после нашего приезда прибыл о. Иоанн Оно, из Оосака. Вечером он исповедал некоторых из христиан, а на утро крестил нашу Юлию. Я совершал литургию, за которой и новокрещенная и исповедники приобщились св. Таин. И за все-

—465—

нощной, и за обедней я доставили себе и христианам редкое удовольствие послушать проповедь о. Иоанна. Действительно, говорит образцово. Говорит он совсем просто, но так ясно, так складно, что положительно невозможно устать его слушая. Так и льется его ясная, прозрачная и простая речь.

На следующий день о. Иоанн уехал далее по церквам, а мы c о. П. направились в Оосака, где в этот день должно происходить одно из торжественнейших и многолюднейших буддийских торжеств – праздник умерших. Я вам, может быть, когда-нибудь писал, что в Оосака есть замечательный храм Тенно-зи, представляющий из себя собственно целую серию больших и малых храмов, заключенных в одну ограду. Это целый огромный квартал на краю города. В день поминовения умерших в Тенно-зи совершается торжественная служба с участием главного бонзы, и народу собирается туда не один десяток тысяч. Мы к сожалению к этой службе не успели, видели только, как проехал из храма главный бонза в дзиньрикися с ливрейными возницами. Народная волна пронесла нас по улицам (движение на дзиньрикися должно было прекратиться) к входным воротам Тенно-зи. Сквозь двойной ряд полиции проникли мы во двор, – везде давка, везде движение. Больше, конечно, гуляющих, простых зрителей, чем богомольцев, но и этих последних несметное число. Во всех храмах бонзы не успевают собирать деньги, горят тысячи свеч (каждый желающий покупает в храме свечу и зажигает её). На дворе под открытым небом устроен особый помост, на котором поставлен небольшой идол и сидят бонзы со всеми своими принадлежностями, с гонгами, с молитвенниками. Это потому, что в храмах нет места для всех. Каждый богомолец подает бонзе небольшую табличку (можно бы сказать листик дерева, настолько тонка и изящна эта табличка) или таблички с именами своих умерших родственников. Бонза получает деньги, читает какую-то молитву, ударяет в гонг или колокол и возвращает таблички, поминовение совершено. После этого полезно омыть грехи умерших, и все приспособления для этого тут же под рукой: в Тенно-зи есть фонтан, обладаю-

—466—

щий этим чудесным даром омывать грехи умерших. За несколько рин или копеек можно получить ковшичек на длинной ручке, стоит только на этом ковшичке протянуть табличку к бьющей струе воды, и грехи умершего окончательно отмыты. И дешево, и полезно… У ворот сидят торговцы с семенами, кто не хочет много расходовать денег, тот может купить этих семян и потом в каждом храме сыпать в кружку по щепотке. Тут же продаются и воробьи; за несколько копеек вы можете выпустить одного из маленьких заключенных на свободу, – это тоже в память умерших.

В этот день много было работы кладбищенским бонзам и по всей Японии; непременно всякая буддийская семья, да пожалуй и синтоистская (здесь, ведь, эти две веры на практике вполне смешиваются), идет на могилы своих предков, приносит им риса и приглашает бонзу отслужить поминальную службу.

Вечером я проводил о. П. до Кобе. Завтра уходил французский пароход, на котором он и отправился в свой Китай, а я возвратился в Кеото, читать по утрам с моим учителем японскую историю и время от времени ходить по христианам на их симбокукваи и пр.

Скоро пришла и Пасха, которая, как вы знаете, в Японии проходит особенно оживленно и радостно. Мы к ней готовились усердно. В великий четверг и субботу были причастники. Читались у нас двенадцать Евангелий и пр. Из Тоокео прислали нам маленькую плащаницу и настоящих восковых свеч. Мураками пожертвовал блестящие медные подсвечники, сделали трехсвечник из проволоки. Тем временем шли спевки, приготовления. В субботу, часам к восьми вечера, церковный дом уже гудел, как улей, собрались все наши, пришли с ними их знакомые и родственники – язычники (многие, впрочем, из них остались на службу), сошлось несколько человек из окрестных городов и деревень, где нет православной церкви. Я исповедовал одну нашу христианку, которая не могла исповедоваться во время поста. Смотрю, идет другая совсем незнакомая. Оказывается, бедная года три не причащалась. Живет она в Кобе в языческой семье, нет там ни церкви, ни катехизатора. Ехать в Оосака

—467—

причащаться и исповедовать далеко. Она бывала в Оосакском храме только на Пасху и думала, что в этот день нельзя исповедоваться и причащаться. Теперь увидав, что я исповедую, она и прибежала ко мне. Вот вам пример нашего «рейтана», т. е. ослабевшей христианки. Конечно, нельзя было не побранить её за небрежение святым долгом исповеди и причастия, но можно ли назвать её падшей или отпадшей? Скольких бы тогда из нас пришлось вычеркнуть из списка христиан!… Это неожиданное возвращение заблудившейся овцы было радостным подарком нам к Пасхе, все искренно приветствовали пришедшую.

Часов в восемь вечера я начал чтение Деяний апостольских, за мной стали читать желающие из христиан. Чтение, впрочем, не особенно удалось нам: приходил все новый народ, нужно было его принимать, объяснять, показывать. В одиннадцать с половиною начали полунощницу, с чтением канона великой субботы. За минуту или за две до двенадцати все мы зажгли свечи и с пением «Воскресение Твое, Христе Спасе», вышли из церкви в сени, затворили двери и замерли на мгновение, ожидая полночи. Потом я сказал: «Слава Святей» и пропел «Христос воскресе» (конечно, по-японски). Мои христиане так воодушевились, что запели потом все вместе и пели всю заутреню и обедню. В нашей молельне было жарко от свечей, тесно, душно от ладана. Но зато радостно и весело, совсем по-праздничному, по пасхальному. Мы условились петь по очереди: один тропарь я, другой – христиане. Этим достигались сразу две и даже три цели: и певцы не уставали, и внимание слушателей при переменном пении всегда поддерживалось, да и служба шла гораздо скорее, наш импровизированный хор, чем больше пел, тем больше растягивал.

После обедни все сошли вниз разговляться. Ширмы были убраны и из всего нижнего этажа образовалась довольно просторная зала. Мы сели в кружок на пол, и после молитвы стали угощаться. Каждый принес с собой чего-нибудь съедобного или сладкого. Кто рису с приправами, кто о-каси, и каждый непременно несколько красных яиц и хлебец причудливой формы. Все эти яства сна-

—468—

чала лежали на столе под большим цветком, потом перешли к нам на пол и стали ходить вкруговую. Веселья было без конца. Мой Соокици (слуга) немало насмешил меня своей японской недогадливой подражательностью. Нужно было приготовить чай. И вот он усердно начал таскать сверху всю мою мебель и расставлять около стола. Это, оказалось, всё для чая: видя, что я всегда пью чай на стуле за столом, он вообразил, что без стульев и стола по-русски и совсем нельзя пить чай, на полу ничего не выйдет. При этом вспоминаю другой подобный анекдот из японской церковной жизни. При миссии был регент Тихай, брат покойного о. Анатолия и сам тоже уже умерший. При управлении хором он имел привычку сильно размахивать обеими руками, как это делают многие. Случилось однажды преосв. Николаю приехать в одну церковь, где бывал в свое время и Тихай и обучил христиан пению. Пели все, м. б., не стройно, но во всяком случае пели, слушать было можно и молиться было можно. Но только все до единого певца усердно размахивали обеими руками, причем ребята, конечно, находили в этом весьма интересную забаву. «Что это такое вы делаете»? спросил их преосв. Оказалось, они думали, что без махания церковное пение не полагается. Можете поэтому судить, как здесь нужно осторожно обходиться со всякой мелочью, со всякой частностью в устройстве церкви, в поведении при Богослужении. Из усердия во всем хранить христианские обычаи, японцы могут скопировать и совсем ненужное.

Наша беседа продолжалась до самого утра, – никто и не думал спать в эту ночь. Часов в восемь я с катехизатором и двумя христианами отправились гулять, осматривали выставку, дворцовый сад отца императора, или императора в отставке и пр. Вечером часов в семь отслужили вечерню, а на следующий день обошли всех христиан с крестом и с пение «Христос воскресе». Привел Бог провести Пасху радостно. И после Фомина воскресенья вскоре окрещен был и тот студент Доосися, о котором я вам писал в прошлом письме. Оглашение и крещение совершал я сам. Крещаемого назвали Иоанном. Помаленьку-помаленьку, а все-таки наша

—469—

церковь прирастает. Бог даст и вырастет со временем. Беда только вот в том, что настоящие кеотосцы не поддаются на проповедь, крестится всё пришлый народ, – без настоящих кеотосцев трудно завести более или менее близкие отношения, знакомство с кеотосцами: от чужих они сторонятся.

Летом Кеото празднует. Каждая его часть имеет свой особый религиозный праздник синтоистический. Наша часть празднует в Гион (15 июня нового стиля). Следующая к югу часть – Инари, т. е. лисьему храму, который находится недалеко от Кеото к югу. Этот праздник и привелось мне видеть 6 мая н. ст. Главная принадлежность этих праздников торжественные процессии с «микоси» или «хоко». Первое не что иное, как небольшая переносная часовенка, позолоченная и разукрашенная резьбой, с круглыми зеркалами по бокам – символ бога. Символ этот имеет свою историю. Однажды богиня Ама-тера-сама (солнце), на что-то рассердившись, спряталась в пещеру. На земле, конечно, стало вдруг темно и невесело. Боги собрались на совет, как тут быть, как выманить обидевшуюся богиню. Вот один хитрый бог выдумал показать ей зеркало: увидит себя в зеркале богиня, не вытерпит, полюбопытствует тогда её и поймать. Расчеты оказались верными: не выдержала богиня, выглянула из пещеры, тут её и поймали соломенной веревкой. С тех пор Ама-тера-сама больше не капризничает и светит на землю, а зеркало и соломенная веревка стали принадлежностью синтоистических храмов.

На праздник Инари приносятся целых пять громадных микоси. Все они золоченные, раскрашенные, покрытые красными попонами, а на вершине главной из них возвышается металлический золотой павлин. Под каждую из них сделаны из бревен носилки соответствующих размеров. Получается тяжесть большая, и несут каждую микоси человек 50–60. 15 апреля н. ст. все эти пять микоси приносятся в Кеото и стоят в известном месте до 6 мая, когда совершается их торжественное возвращение домой, которое видел и я.

В общем нечто невообразимое, чудовищное. Сперва долго тянется бесконечная процессия разных древних зна-

—470—

мен, флагов, хоругвей, значков и пр., и пр., штук до ста, если не более. Идут все мерно, степенно и до утомительности долго. Носильщики одеты в странный костюм придворных прежнего времени (в сущности это древний китайский костюм, перенятый японцами): широчайшие халаты, широчайшие рукава и такие же шаровары. На головах кое-как лепят маленькие шапочки, черные, не то деревянные, не то кожаные, держатся только благодаря толстому белому шнуру. За знаменами и флагами верхом на коне, во всем белом и таком же широком, ехал ассистент одного из главных каннуси (синтоистический жрец), а за ним в открытом ландо на паре (о, цивилизация!) один из жрецов в таком же одеянии и с неизменным для каннуси веером (особой формы) в руке. За ним должны бы идти микоси, но их не было еще видно: непомерная тяжесть их не позволяла спешить. Но вот в дали в улице показалось красное пятно и слегка подпрыгивая медленно стало приближаться к нам. Вскоре послышались беспорядочные крики, гвалт, звон бубенцов. У каждой мокоси привешено несколько огромных, величиной с человеческую голову бубенцов. Боже мой, что тут было. У каждой микоси было смены три носильщиков, кроме того просто провожатые, главным образом мальчишки, так что около каждой микоси наберется человек до двухсот. Все они одеты в короткое белое платье с голыми ногами (увы, и здесь древний обычай, позволявший для торжеств довольствоваться только перевязью, нарушен), все повязаны белыми платками с синими гербами Инари, все они пьяны вдребезги, все выкрикивают какое-то короткое присловье, все пляшут и беснуются, как только кто хочет. Над всем этим хаосом колыхается, подпрыгивает (носильщики тоже – подплясывают, хотя и с искаженными лицами) странная микоси. В более значительных местах носильщики останавливаются и с дикими криками поднимают микоси к верху, при чем по близости всегда оказывается какое-нибудь теплое местечко с угощением, с саке пр. В общем получается что-то невозможное, почти демоническое. И нужно еще отдать справедливость выдержанности и манерности японцев, будь на их месте другие, тогда бы

—471—

многих картонных домиков по дороге не досчитались после этой процессии: микоси с её носилками из бревен могла бы служить прекрасным тараном. – Микоси следовали одна за другой чрез большие промежутки, всех их было пять. Затем опять знамена и флаги, хотя и не так много, как в начале, несколько коней в причудливом древнем военном уборе, конюхи, ведшие их, тоже напоминают старину. Несколько пар прислужников мия с регалиями и знаками храма и главного жреца: какой-то шар, нечто вроде скипетра и пр. Далее опять цивилизация: карета и в ней сам главный жрец в белоснежном широчайшем одеянии с веером в руках. За ним двое слуг с зонтом на длинной рукоятке и с опахалом. В заключение всего верхом на коне в белом одеянии с шапочкой на голове ассистент жреца. – Мы долго стояли, пока проходила эта процессия, а потом обошли улицы, где праздновалось Инари. Везде убранство, везде расписанные фонари и флаги. Из лавок товар был вынесен и на место его поставлены великолепнейшие ширмы, какие-нибудь редкие приборы, мебель, развешаны драгоценные кимоно, хранившиеся может быть из рода в род. Каждый старается блеснуть пред своими соседями. В каждом доме принимают гостей, пьют саке, едят тай (рыба), больших раков. Саке пьется как и у нас, с разными обрядами. Вместо нашего чоканья, японцы меняются рюмками, всполоснувши их, конечно. После же пира каждый гость, сполоснувши свою рюмку, протягивает её хозяину, и этот последний, horrible dictu, должен все это выпить. Как видите, положение хозяина не особенно безопасно.

На других праздниках носят, как я сказал, «хоко», т. е. копье. Это громаднейший шест, на конце которого укреплен клинок в аршин длиной, широкий, но весьма тонкий, так что он гнется при колебании. Шест раскрашен и разукрашен всячески, но главное его украшение длинная хоругвь, приспущенная почти до земли. Делается она из великолепнейшей материи, расшивается богатым шитьем, и вообще представляет из себя большую редкость для всякого. Каждый околоток или квартал в данной части города старается иметь на празднике свое хоко,

—472—

сам его устраивает, украшает, не щадя расходов. Нести его выбирается какой-нибудь силач: на каждом шагу нужно хоко встряхивать, чтобы звенели его бубенцы и чтобы сверкал на солнце его изгибающийся клинок. Сами же устроители хоко или их молодежь, разрядившись в пух и прах, поддерживают свою драгоценную хоругвь. При этой процессии нет такого беснования, как при Инари, все чинно, изящно, порядок, тишина. Микоси переносится, ведь, крестьянами окрестных деревень, здесь же участвуют кровные кеотосцы.

Интересная процессия совершалась также третьего мая (15 н. ст.) из императорского дворца в одно из самых почитаемых миа находящееся подле Кеото к северу. В старые годы император посылал туда своего чрезвычайного посланца или даже ездил сам с дарами и на поклонение. Его, конечно, сопровождала огромная свита в её придворных нарядах, с знаками отличия, присвоенными каждому рангу. Теперь императора здесь нет, но процессия воспроизводится с возможною точностью до сих пор, везется даже и колесница, в которой император предполагается. Идут воины в их доспехах, едут вожди, несут знамена. И всё это с пунктуальной верностью древнему церемониалу. Анахронизмом только являются европейские костюмы жандармских офицеров, сопровождающих процессию. Не будь их можно бы совсем перенестись воображением в древнюю Японию. – Вообще в эту пору много интересного в нашей японской Москве.

Заключение

Это письмо было последним из Японии: незадолго до него получен был, конечно, не неожиданно, указ о моем переводе в Россию, и я должен был собираться. Грустно было расставаться с кеотосскими христианами, мы успели привыкнуть друг к другу и полюбить. Опечалены были они и судьбой своей церкви: вот-де теперь она опять станет маленькой, ничтожной среди других церквей, едва заметной горсточкой людей с простым катехзатором во главе. Впрочем, опасение это едва ли было основательно тогда, а в последствии и совсем не оправда-

—473—

лось: теперь в Кеото подвизается о. Симеон Мии, кандидат Киевской академии, первый из японцев-академиков принявший духовный сан. Это для Кеотосской церкви, конечно, в несколько раз лучше моего пребывания. – Церковь эта и теперь все еще немногочисленна, но каждый год растет, теперь говорят, крестились некоторые и из настоящих кеотосцев. Бог даст со временем их будет и больше, и тогда (да и теперь, сомнения нет) дело православия в Кеото будет вполне обеспечено.

Вскоре после моего отъезда стали прибывать из России другие японцы-академики, теперь их человек восемь или девять. Ими заняты места в Семинарии, в других школах, издаются журналы, переводятся с русского книги. Вообще работа идет своим порядком, ни мало не задерживаясь отсутствием русских работников. Преосвященный Николай сумел воспитать деятелей для японской нивы и теперь имеет радость видеть и благие последствия своих трудов. Одного только нет в Японии: нет в ней монастыря и нет среди японцев монахов, как было в первые самые времена христианства у нас в России. Монастырь послужил бы незыблемой точкой опоры для всего будущего, в нём бы воспитались первые японские архипастыри, находили бы себе нравственный покой и поддержку и все утомившиеся труженики на ниве Господней. Монастырь этот всегда был любимой мечтой и преосв. Николая, но мечта эта, как она ни сладка, ни завлекательна, до сих пор остается мечтой. Нет средств, нет подходящих людей, не идут туда эти подходящие люди. А место готово: дача в Тонусана. Лучшего места по его удивительной живописности, по его отдаленности от мира, по тишине и не найти.

В последние дни японской Церкви приходится переживать много беспокойства. Вмешательство России в китайско-японскую войну сильно озлобило самолюбивых японцев, ненависть их, конечно, распространилась и на всё русское. И вот христианам пришлось переносить разные выходки этого уязвленного самолюбия. Называли их изменниками и пр. Это сильно смущало христиан. Потом, конечно, и проповедь не могла идти так свободно и с таким успехом, как прежде. Но все это – мимолетные тучки,

—474—

они пройдут, не оставив на небосклоне следа. Дело Божие не пропадет в Японии, вопреки всем надеждам и ожиданиям не сочувствующих ему здесь и там. Будет время, когда там не будет, может быть, и ни одного русского, когда прекратится прилив пожертвований из России, это нанесет, конечно, глубокую рану церковному делу, но рана эта опять таки будет только временная, потому что японская миссия имеет в себе залог жизни, несомненный залог и именно в том, что она живет уже своею жизнью и теперь. У ней есть и священники, и проповедники и пр., и всё это свое, воспитанное здесь, воспитанное учителями японцами, в японском духе. У японской церкви есть и то святое семя, которым стоит мир: и это те её истинные члены, которые разбросаны по всем её многочисленным общинам, её разные Анны Симано, Пантелеймоны, Сибахара и многие-многие другие, которые хорошенько и не слыхали про Россию и русских миссионеров, исключая своего «сикео Николай», и которые тем не менее уверовали во Христа и веруют в Него, и будут веровать, зажигая и других своей верой. Конечно, трудно ожидать, чтобы Япония когда-нибудь во всем своем целом пришла ко Христу, подобно тому, напр., как пришла наша Русь при св. Владимире. Уж слишком привыкли японцы относиться безразлично к делу веры и слишком много этого безразличия насмотрелись они у европейцев, чтобы когда-нибудь серьезно поднять об этом вопрос. Впрочем, кто знает, что будет впереди? С развитием придет правительство к мысли о нелепости своей государственной религии, а пришедши едва ли оно может долго удержать её у себя. Теперешнее поколение, конечно, еще слишком привыкло к ней. Но подождем, как будет смотреть на неё поколение последующих сорока-пятидесяти лет. Но пусть и не будет этого Establishment (да, право и желательно ли оно особенно?), православие все-таки будет идти своим путем, тихо, медленно, но постоянно и твердо. И дай Бог этого Японии…

Архимандрит Сергий

—475—

27 Октября в залах елизаветинских «чертогов» – главного здания Академии – происходило братское приветствование столь известного русскому миру историка – профессора В. О. Ключевского с исполнившимся двадцатипятилетием его профессорской службы при Москов. Духовной Академии.

Намерение сослуживцев юбиляра отпраздновать это событие в тесно замкнутом кругу – братскою трапезою – не совсем удалось: стоило появиться в газетах случайной заметке какого-то провинциального корреспондента о готовящемся товарищеском обеде в честь Ключевского, чтобы этот обед превратился, так сказать, в событие академической жизни, каковое многочисленные ученики и почитатели юбиляра и Академии не замедлили сделать гласным по всей России: в день юбилея В. О. Ключевским получена масса приветственных телеграмм, свидетельствующих о том, что приветственные благожелания симпатичному юбиляру раздавались не только в залах елизаветинских чертогов, но и всюду по России в кружках почитателей и учеников высокоталантливого и примерно ревностного служителя русской строго национальной исторической науке. Неотразимо-симпатичная личность юбиляра и его верное служение ученой цели сделали то, что такое по внешности обычное явление жизни, как «товарищеский обед» стало событием, изложению которого заурядный летописец Богословского Вестника должен уделить не малое число страниц.

—476—

Двадцать пять лет тому назад в научном движении русской мысли и общественного самосознания замечательно плодоносными результатами обнаруживало себя между прочим славяно-русское направление. Имена влиятельнейших представителей славянофильства, историков и славистов русских и славянских принадлежат этому времени. Московская Духовная Академия имела в среде своей самых искренних поклонников и ученых деятелей этого направления. Естественно поэтому произошло, что когда появилась на свет магистерская диссертация одного из питомцев Московского Университета, под заглавием: «Древнерусские жития святых как исторический источник» В. Ключевского, Московская Духовная Академия постаралась привлечь в свою среду молодого ученого – автора этого произведения, изумившего и критическим тактом и талантом, и – мало сказать – трудолюбием, а прямо-таки подвижничеством в изучении житийного рукописного и печатного материала. На профессорской кафедре В. Осипович познакомил своих слушателей со свойственною ему увлекательною красотою преподавания русской истории чистою, характерно-пластичною русскою речью. Строго научный тон лекций в соединении с художественным их изложением и мастерскою манерою произношения сделали аудиторию Ключевского весьма многолюдною и личность его необыкновенно популярною. Хотя в течении 25-ти летней своей службы Василий Осипович постоянно жил в Москве, однако-ж своим сердечным участием во всех делах, затрагивающих интересы Академии он так с нею сроднился, что она всегда почитала его совсем «своим» и на каждый его приезд на «лекцию», «диспут» или какой либо «акт» смотрела как на приезд его в свой дом.

Такой же домашний, дружеский характер носило и празднование академией двадцатипятилетия Василия Осиповича. Кроме сослуживцев его в праздновании принимали участие только о. Ректор и преподаватели Вифанской Духовной Семинарии.

В воскресный день, избранный для празднования двадцатипятилетия, по окончании литургии о. Ректором Академии в сослужении с академическим духовенством был отслужен благодарственный молебен, за тем все сослу-

—477—

живцы Василия Осиповича собрались в комнатах о. Ректора – в чертогах Академии. Кратко приветствуя юбиляра о. Ректор при сем поднес ему просфору с вынутою за здравие его частицею. В залу вошли потом четыре студента – представители студентов Академии, один из коих произнес юбиляру следующее приветствие:

Ваше Превосходительство,

Глубокоуважаемый наставник

Василий Осипович.

К общему хору согласных поздравлений и благожеланий по поводу истекшего 25-ти летия Вашего служения русской исторической науке, решаемся и мы, студенты духовной академии, присоединить свой скромный голос.

На Вашу долю выпала счастливая и завидная роль вести к свету истины и познания юношество в двух высших учебных заведениях столицы, и в течение целой четверти века Вы с достоинством, честью и большой славой выполняете эту, на сколько высокую и почтенную, на столько же трудную и ответственную задачу.

Не нам, конечно, входить в оценку Вашей научной деятельности; в общем она настолько известна каждому, что всякие комментарии тут по крайней мере с нашей стороны не уместны и излишни.

Как настоящие Ваши ученики и ближайшие слушатели, мы позволяем себе отметить в данную минуту ту сторону Вашей педагогической деятельности, которая наиболее непосредственно нас касается, – я разумею здесь Ваш блестящий лекторский талант.

Если до вступления в стены сего учебного заведения большинство из нас знало Вас, как выдающегося современного историка, то все мы тотчас же по вступлении познакомились с Вами, как блестящим лектором, способным увлекать и потрясать аудиторию.

Сходить на лекцию В. О. Ключевского, послушать его мастерские очерки русской истории, богатые запасом глубоких исторических познаний и тонкого психологического анализа, – значит получить не только большое умственное, но и высокое художественное наслаждение.

В Ваших увлекательно составленных очерках забы-

—478—

тые картины нашего прошлого восставали во всей их неотразимой жизненной правде и осязательной реальности; давно отжившие лица снова выступали действующими на исторической сцене во всей их индивидуальности, со всеми их достоинствами и недостатками, как действительные, конкретные личности.

Словом – в своих исторических рассказах Вы с неподражаемою художественностью воскрешали прошлое нашей истории, а своим мастерским изложением приковывали к себе всеобщее внимание слушателей, ни на минуту не ослабевавшее в продолжение всей жизни.

За Вашу обширную, многостороннюю и благотворную деятельность, как выдающегося ученого историка, за Ваше симпатичное к нам отношение и за Ваше неподражаемо-художественное и талантливое чтение лекций, мы, Ваши ученики и слушатели, приносим Вам свою искреннюю благодарность и глубокий поклон».

На эту речь юбиляр отвечал: «Так много оказывается мне внимания и со стороны моих сослуживцев и с вашей! И за что же? За то только, что к исполнению прямого долга с моей стороны приложен труд и любовь к делу. Награда – весьма высокая! От всей души желаю и вам впоследствии – когда вы будете действовать на поприще учительства – иметь таких же внимательных и признательных учеников. Большое спасибо вам, а в лице вас и всем моим бывшим и настоящим ученикам».

После сего начался обед, в конце которого, в обычное время тостов со стороны сослуживцев юбиляра полились речи, можно сказать, целым потоком. Первым говорил профессор Василий Александрович Соколов (старший из присутствовавших на обеде слушателей Василия Осиповича). Он говорил так:

Глубокоуважаемый Василий Осипович!

Двадцать пять лет, сильных и плодотворных лет, своей жизни Вы посвятили на служение нашей дорогой Московской Академии. В нынешний знаменательный для всех тружеников по отечественной истории день, посвященный

—479—

памяти препод. Нестора, Академия в лице всех нас, собравшихся здесь её наличных представителей, выражает Вам свое искреннее сердечное спасибо за Вашу многолетнюю, доблестную службу.

Как учреждение ученое, Академия и прежде всего и больше всего чтит Вас как ученого. Глубокий исследователь и знаток своего предмета, Вы приобрели себе такое почетное ученое имя, что академическая семья наша считает для себя предметом справедливой гордости иметь Вас в своей среде. В ученых трудах своих Вы обнаружили такие разносторонние достоинства, что всякий желающий историк может найти в них для себя высокие образцы, вполне достойные подражания. В «Древнерусских житиях» Вы показали, как нужно работать над источниками, как целые годы, не жалея времени, труда и сил, копаться в библиотеках и архивах, изучать многие сотни рукописей и, путем их тщательного сличения, строгой критической оценки, извлекать из массы материала крупицы скрывающейся в нём исторической истины. А в «Боярской думе» своей Вы показали, как из добытого материала нужно созидать изящное, стройное здание. Не смотря на трудность предпринятой Вами в этой работе задачи, на крайнюю часто скудость имеющихся данных, Вы силою своего таланта развернули пред читателем такую широкую картину, в которой он на судьбах одного лишь учреждения видит всю и политическую и социальную историю древней Руси. Но и этого мало. Вы явили себя не только образцовым историком-критиком и историком-прагматиком, но и историком-художником. Ваши «Добрые люди древней Руси», Ваш «Евгений Онегин», Ваше «Воспоминание о Новикове», Ваша речь «о значении преп. Сергия Радонежского» представляют собою такие блестящие, истинно-художественные характеристики эпох и личностей, что смело могут поспорить с произведениями резца, или кисти каких-либо известных маэстро. – Счастливое, редкое сочетание в Вас глубокой учености с выдающимся талантом всегда высоко ценила Московская Академия и потому всегда видела и видит в Вас одно из своих лучших ученых украшений.

Но Академия не ученое только учреждение, а вместе и

—480—

школа и, как такая, она приветствуют теперь Вас как одного из достойнейших своих профессоров и руководителей её питомцев. Я лично имею счастье принадлежать к первому курсу Ваших учеников. Мы впервые увидели Вас, когда Вы только еще в качестве претендента вступали на кафедру, чтобы в присутствии всего академического ареопага с незабвенным Алек. Васильевичем во главе прочитать свою пробную лекцию. Мы же были слушателями и первого курса Ваших лекций, которым Вы открыли свою достославную службу в Академии. Не могу удержаться, чтобы не засвидетельствовать теперь, что с первого же года Вы так сумели завладеть своими слушателями, что мы внимали Вам можно сказать с замиранием сердца и мы начали собою тот длинный ряд Ваших поклонников, который непрерывно тянется теперь уже десятки лет. Если даже тогда в первый же год своей службы, при всех трудностях и слабостях неизбежных для всякого начинающего, Вы уже заставили нас преклоняться пред собою, то чем же стали Вы для своих учеников потом, когда вошли в пору полного расцвета своих сил? Об этом мы сейчас слышали от Ваших настоящих учеников и еще поведает нам тот наш сослуживец, который в составе нашей корпорации является самым юным из Ваших слушателей.

Академия, далее, есть корпорация и мы приветствуем Вас, как своего прекрасного сослуживца и товарища. Не будучи питомцем Академии, войдя в неё со стороны, даже и живя вдали от Академии, Вы все-таки так сроднились духом с нею, что всегда были и остаетесь для неё близким и своим. Все наши академические радости и беды всегда были близки Вашему сердцу столько же, как и нам. Не раз на моей памяти бывали и бывают в жизни Академии такие напр. минуты, когда корпорация должна дружно сплотиться и твердо стать на защиту чести, доброго имени и интересов Академии и всегда в таких случаях Вы – наш Василий Осипович – всей душой являетесь нашим; и опытным советом и энергическим содействием, и словом и делом готовы поддержать товарищей и постоять за свою Академию. А сколько разного рода личных товарищеских услуг Вы оказывали и оказы-

—481—

ваете весьма многим из нас? Понадобится ли нам что-либо в Университете или в Публичной Библиотеке, или в архиве каком-нибудь, или в одном из ученых обществ Московских, всегда мы с просьбой к нашему Василию Осиповичу и хлопочете Вы за нас и добываете нам, что нужно, с такою готовностью и любезностью, как может делать только лучший бескорыстный друг и товарищ.

Наконец мы, члены академической корпорации, живем и своею общественною жизнью, составляем из себя маленький, но дружный товарищеский кружок, в котором проводим свои досуги и делимся друг с другом своими мыслями и чувствами. С искренним удовольствием мы можем сказать, что Вы, глубокоуважаемый Василий Осипович, и живя в Москве всегда были и остаетесь одним из самых близких и любимых членов нашего посадского академического кружка. Всегда Вы любезно откликаетесь на наш призыв и идете к нам, как к своим. Все мы испытали и знаем, как веселы и приятны те часы, когда Вы с нами!! Большое нам удовольствие, когда представится случай быть участниками Вашей интересной, остроумной и задушевной беседы. В товарищеском кружке нашем Вы всегда добрый, желанный гость.

Приветствуя теперь Вас с исполнившимся двадцатипятилетием Вашей академической службы, от души желаем, чтобы и впредь, как ученый и профессор, Вы еще многие годы служили украшением Московской Академии и по прежнему продолжали быть для нас добрым товарищем и дорогим желанным гостем».

Продолжительное лаврское многолетие, последовавшее за тем, служило выражением общего сочувствия оратору всех присутствующих. Потом начал говорить Доцент С. И. Смирнов (младший из присутствующих учеников юбиляра).

Глубокоуважаемый Василий Осипович!

Я так недавно слушал Ваши лекции, а потом работал под Вашим руководством, что не могу относиться к Вам иначе, как к своему учителю. Позвольте же мне, младшему в академической корпорации и одному из

—482—

последних учеников Ваших здесь, говорить как ученику. Только Вы меня простите, если мне придется повторить отчасти то, что Вам говорили Ваши ученики настоящего и давно прошедшего времени.

Из семинарии все мы являемся сюда немножко философами, – маленькими философами, берущимися за разрешение только самых великих вопросов миросозерцания. Естественно, что на всякую историю мы смотрим тогда свысока, а на русскую в особенности. Скучный семинарский учебник, длинный ряд княжеских и других имен, мало или ничего не говорящих ни уму ни сердцу, поселили в душе убеждение, что в русской истории негде развернуться мысли, не над чем думать, – что работа русского историка чисто механическая – корпеть по архивам и извлекать оттуда скучные факты. И мы семинаристы как-то обходим родную историю в своих занятиях и, надо сознаться, в вашу аудиторию являемся во всеоружии неведения, с полузабытыми семинарскими уроками и с случайными сведениями из пятка книг, прочитанных без плана и разбора, – а главное, являемся с предубеждением против Вашей науки.

То, что мы слышали в Вашей аудитории, было совершенной неожиданностью. Пред нашими глазами стройно двигалась русская историческая жизнь, закованная в строгую систему, одетая в точную сжатую фразу, – и так от начала истории до конца, от жизни славян на Карпатах до преобразовательной эпохи в царствование Александра II включительно. Деятели нашего прошлого проходили пред нами в ряде мастерских характеристик. Как живые они вставали во всем величии своего исторического подвига, в драматизме или комизме своего положения. Вместо голых имен наших учебников в представлении Ваших слушателей стояли такие же яркие человеческие типы, как литературные типы лучших художников слова; вместо ряда несвязанных между собою исторических эпизодов – строгая историческая система. И мы видели, какая энергия мысли требовалась для выработки этой системы, какая сила чувства и художественного проникновения нужна была для того, чтобы заставить жить снова людей нашей старины. Издали мы пугались истори-

—483—

ческих памятников. Но Вы извлекали из них образцы бесподобного народного лаконизма, своеобразные выражения всем близких движений человеческого ума и сердца, на основании этих памятников Вы рисовали такие цельные картины прошлого, что Ваши слушатели невольно проникались к ним живым интересом. Так сами собой и неприметно исчезали все наши сомнения насчет родной истории и мы понимали, как можно полюбить её всей душой и отдаться ей всей жизнью.

Но Вы являлись пред нами не только ученым и художником, но и артистом, талантливо передающим в чтении самые тонкие оттенки мысли, вливающим живое чувство в каждый образ. В Ваших лекциях нас поражала музыка Вашей блестящей речи. Завидев Вас на кафедре, мы целиком отдавались в Вашу власть. И Вы по временам владеете своей аудиторией, заставляя её то издавать шепот восторга, то смеяться. Шумно проводив Вас из аудитории, мы ждали следующей Вашей лекции, следующего понедельника. И как бывало становилось досадно, когда в понедельник в большую аудиторию вместо Вас входил Степан и объявлял нам: «Василия Осипыча не будет… не приехал… прислал телеграмму!»… Одним словом, ученики Ваши должны Вам сказать, что учились они у Вас с наслаждением.

Впрочем я думаю, Вы и не подозреваете, многоуважаемый Василий Осипович, как много в нашей Академии всегда было учеников Ваших, сколько их перебывало у Вас в 25 лет Вашего профессорства. Если бы в одну из своих лекций Вы случайно заинтересовались и привели в известность состав своей аудитории, то Вы узнали бы, что кроме обязанной Вас слушать одной группы одного курса, Вас слушают со всех групп и курсов. Конечно, так охотно ходят на Ваши лекции не даром. Кто заинтересовался русской историей и занимается ею, внимает каждому Вашему слову, потому что даром они у Вас не говорятся. Кто работает в какой-нибудь другой области истории, идет к Вам учиться искусству анализировать явления и синтезировать факты, – идет учиться писать по истории. Наконец многие являются к Вам с целью выслушать тонкие психологические наблюдения, ори-

—484—

гинальные мысли, которые брызжут в каждой Вашей фразе, – перенять образцовую форму Вашей речи, сжатой и изящной. Так Ваши лекции для многих студенческих поколений служили и служат не только ближайшему делу ознакомления с научной постановкой русской гражданской истории… они имеют огромное значение в смысле общеобразовательном. И не даром, оставляя Академию, каждый студент, у которого была возможность и деньги, везет с собой подробный курс Ваших лекций.

И вот наше желание Вам, многоуважаемый Василий Осипович! – желание учеников Ваших в день 25-летия Вашей профессорской службы: пусть и еще многие студенческие поколения слушают Вас с тем же наслаждением; пусть они учатся у Вас любить наше родное прошлое; пусть с восторгом вспоминают о Вас по выходе из школы. Пусть продолжится на многие годы Ваша блестящая профессорская деятельность!…

Затем следовали речи профессоров: Д. Ф. Голубинского, Г. А. Воскресенского П. И. Горского.

Д. Ф. Голубинский говорил:

Многоуважаемый Василий Осипович!

Вам, как Профессору Истории России, желаю предложить несколько относящихся к Вам исторических воспоминаний.

К сожалению бывает с нами, что когда мы слушаем поучение в Церкви или что-либо подобное, то является у нас грешная, препятствующая действию поучений, такая мысль: человек говорит только по обязанности, а не по глубокому внутреннему убеждению. Но когда человек науки неожиданно скажет нам что-нибудь поучительное и назидательное для души, то это сильно действует на нас и на долго остается в душе.

Желаю привести несколько примеров того, когда приходилось мне слышать от Вас нечто назидательное.

Вспомните, что было почти девятнадцать лет тому назад. В ноябре 1877 года блаженной памяти отец Протоиерей Александр Михаилович Иванцов-Платонов защищал диссертацию на степень доктора, и после того в

—485—

гостинице предложил нам трапезу, к концу которой мы развеселились. В то время и он и Вы преподавали в Александровском Военном Училище. Тогда война с Турками еще не окончилась, и я говорил Александру Михаиловичу и Вам краткую речь, в которой выражал желание, чтобы под Вашим руководством воспитывались патриоты, горячо любящие свое Отечество. Вспомните: что Вы отвечали на мою речь? Вы предложили тост: за изучение природы в духе веры.

Эти Ваши слова были для меня, во-первых, очень радостны: ибо за несколько лет пред сим, когда закрыт был в Академиях класс физико-математических наук, мне предстояла опасность совсем оставить дорогую Академию. И только благодаря доброму участию приснопамятных Митрополита Иннокентия и отца Ректора Александра Васильевича Горского я уцелел в звании преподавателя Естественно-научной Апологетики.

Во-вторых, Ваши слова были для меня поучительны: ибо самая должность побуждает меня стараться об изучении видимой природы в духе веры.

С утешением воспоминаю и о Вашей речи в академический Праздник, в 1888 году, – когда праздновалось девятисотлетие Христианства в России. Весьма знаменательны на второй странице этой речи Ваши слова:

«Воспитывая верующего для грядущего града», Церковь «постепенно обновляет и перестраивает и град, зде пребывающий. Эта перестройка гражданского общежития под действием Церкви – таинственный и поучительный процесс в жизни христианских обществ». И эти слова были Вами раскрыты и доказаны историческими фактами.

Первое число октября было в 1888 году в субботу. Ваша речь так на меня подействовала, что, по окончании всенощной в приходском храме, я говорил о содержании вашей речи нашему церковному старосте, и он со вниманием и сочувствием это слушал.

Блаженной памяти Родитель мой относился с благоговением к святому Димитрию Митрополиту Ростовскому, и в честь его дал мне имя. Несколько лет тому назад я обратился к Вам с вопросом о значении святого Ди-

—486—

митрия в русской Истории. Помню, Вы хорошо объяснили мне, что святой Димитрий является светлою личностью той не очень светлой эпохи, в которую он жил.

Вспомните и о Вашей поучительной речи в 1892 году, – когда праздновалось пятисотлетие памяти Преподобного Сергия. Нет нужды говорить много о том, с каким сочувствием и здешнею святою Обителью и обществом принята была сия речь. Скажу только, что и ко мне обращались с просьбами достать её экземпляры. И еще с благодарностью воспоминаю, что в то время Вы передали мне новое пожертвование в Братство Преподобного Сергия.

Из сказанного мною очевидно выходит такое следствие:

Весьма драгоценны относящиеся к Истории России труды добросовестных ученых. Ибо эти труды побуждают нас любить наше Отечество и дорожить священным сокровищем Православия.

От души желаем Вам для блага дорогого Отечества и во славу святой Церкви потрудиться еще и еще на многая лета!

Г. А. Воскресенский говорил:

Глубокоуважаемый Василий Осипович!

Четвертый год Вы состоите председателем Императорского Общества Истории и древностей российских при Московском Университете. Несколько ранее этого срока начались, но Вами деятельно поддержаны и ныне, можно надеяться, прочно установились наилучшие отношения членов академической корпорации к названному Обществу. Не редкость, что академический труженик, собрав ценный исторический материал, или обработав его, затрудняется вопросом: где напечатать собранный материал или научно-обработанное исследование? Своих средств на издание нет. Наш академический журнал, ровно как и другие духовные журналы по совершенно понятным причинам отказываются помещать сырые материалы или слишком специальные и длинные исследования. Как тут быть? К кому обратиться? Кто придет на помощь? На помощь за последние годы приходит Общество Истории и древностей

—487—

российских. На страницах своих «Чтений» оно дает место и сырому материалу, если он представляет историческую ценность; не затруднится напечатать за один прием и целую диссертацию. Вместе с тем, благодаря именно участию тружеников высшей духовной шкоты, самые «Чтения» Общества получают отчасти характер церковно-исторический, церковно-археологический, столь любезный сердцу православного богослова. Примеры внимательно доброго отношения Московского Общества к ученым трудам членов академической корпорации за последние годы у всех на лицо. Достаточно назвать Евгения Евсигнеевича, Николая Федоровича, Александра Петровича. Ровно год тому назад я также воспользовался услугами Общества и, зная Ваши, Глубокоуважаемый Василий Осипович, сердечные отношения к дорогой нам Академии, позволяю себе выразить твердое свое упование, что указанное мною отрадное явление и впредь будет иметь место в председательствуемом Вами Обществе.

Итак позвольте, Досточтимый Василий Осипович, провозгласить тост за Вас, как за достойнейшего председателя Императорского Общества Истории и древностей российских и пожелать, чтобы установившиеся добрые отношения членов академической корпорации к названному Обществу продолжались и впредь, на благо духовного просвещения и историко-археологической науки.

П.И. Горский говорил так:

Случалось мне не раз и хаживать и сиживать около Вифанского пруда в лунные ночи, при легком ветерке, и любоваться игрой света на мелких волнах, катившихся иногда вдоль, иногда поперек узкой водной полосы, отражавшей блеск луны. Смотришь, – мелюзги – волночки бегут будто на перегонки и, мелькая, сверкают мгновенно вспыхивающими огоньками белоцветными, будто отпущенными из Эдиссоновских лампочек на самый короткий срок. Игрой света на мелкой водной ряби любовался я подолгу.

Случалось мне, проходя мимо пашни, останавливаться и любоваться, как сеет хороший посевщик. Крепко ступнет он левой ногой, быстро передвинет правую,

—488—

нижним концом кисти правой руки стукнет слегка об лукошко, – и широким веером раскинутся из его горсти семена ржи или овса. Посмотришь: зерна легли правильно, с одинаковой густотой, совсем без прогалов. Рука посевщика сработала свое дело мастерски, не хуже сеялки. Смотришь, – и любуешься.

Слушаешь сонату или симфонию Бетховена, – и дивишься силе его мысли, его чувства, его фантазии. Щедрый, чуть не до расточительности, богач музыкального мира, он будто совсем невзначай, походя, на все стороны раскидывает свое добро: куда – червонец полновесный, куда – целковый рубль, куда – блестящую, совсем новенькую, музыкальную мелочь. Только успевай замечать, куда и что летит, и только успевай хватать. Схватишь: но никак не угадаешь, чем на следующей же строке метнет он в твои жадно слушающие уши.

То же, по существу, что и в лунные ночи на Вифанском пруде, то же, что и около умелого посевщика на пашне, то же, что и слушая Бетховена, переживал я, читая ваши, Василий Осипович, статьи.

Еще раз поднимем бокалы за игру света, за мастерство сева, за Бетховеновский уклад русской мысли и речи, – и выпьем за Василия Осиповича Ключевского. –

Ряд приветствий заключился речами Проф. – Н.А. Заозерского и Инспектора Вифанской семинарии И.И. Лапенского.

На все приветствия Юбиляр отвечал с обычными ему любезностью, остроумием и задушевностью и скромный обед затянулся на несколько часов, превратившись в задушевную дружескую беседу. Во время этой беседы к общей радости совсем неожиданно явился в залу Преосвященный Аркадий, епископ Балахнинский – один из многочисленных учеников Юбиляра, бывший проездом в Лавре – и горячо приветствовал своего учителя. Было получено множество писем и телеграмм, приветствовавших юбиляра которые и были тотчас же по получении прочитываемы.

Так простой товарищеский обед превратился в единодушное обнаружение самой искренней симпатии к тому, кто поставил целью своей жизни служить родной земле

—489—

всеми силами своей души, неусыпным трудом над собою, употребляя в дело данный Богом талант и ценя более всего в жизни весьма скромное, но весьма трудное и весьма ответственное профессорское призвание.

Торжество юбиляра не ограничилось одним этим днем. На следующий день в 11 часов утра В.О. Ключевский явился на обычную свою лекцию в аудиторию. Здесь произошло совершенно неожиданное, не поддающееся описанию событие, как по своей наружной простоте, так и по глубокому внутреннему содержанию. Собравшиеся в большем против обыкновенного количестве студенты встретили своего профессора-учителя радостными восторженными рукоплесканиями и один из них – простыми и трогательными словами громко засвидетельствовал от лица всех собравшихся свою искреннюю любовь к учителю, испросив позволение запечатлеть её дружеским целованием… Затем студенты попросили Профессора сесть на кресло и своими руками понесли его на кафедру. Растроганный учитель в ответ на это выражение любви и уважения произнес редкую по воодушевлению и художественной красоте импровизацию, выразив свой взгляд на профессорское призвание и отозвавшись восторженно о некоторых профессорах Академии – своих предшественниках – в особенности об А.В. Горском и А.Ф. Лаврове – с которыми он находился в самых дружеских отношениях, образовавшихся единственно на основании общности воззрения на профессорское призвание и служение научной истине.

Поведая кратко и скудно о сих событиях, летописец со своей стороны выражает искреннее желание, чтобы подобные простые события в жизни наших школ, особенно духовных, повторялись чаще и чаще. Они назидательны и плодотворны как выразители той истины, что скорби служения истине и меньшей юной братии, нередко венчающие скромного деятеля крестом и тернием, сплетенным завистью и злоречием, вознаграждают его неизбежно и искренними симпатиями и совсем нежданно даруют радость и торжество, которых не в силах отнять ничто в мире.

Н. Заозерский

Оствальд, Несостоятельность научного материализма. 1895.

Годри, опыт философской палеонтологии. 1896.

Сабатье, опыт о бессмертии с точки зрения эволюционного натурализма. 1895.

—490—

Судьба всех ошибочных научных теорий бывает одною и той же: они погибают по мере того, как развиваются, процесс их роста есть процесс умирания. Теории, это – рамки, в которые ученые пытаются укладывать факты природы, и если эти рамки сделаны неудачно, то по мере накопления фактов рамки расшатываются и распадаются. Люди второй половины истекающего столетия были свидетелями того, как в естествознании были вы­строены грандиозные рамки, в которые натуралисты решили заключить все здание вселенной. Механико-атомистическая и эволюционная теории должны были истолковать весь мир и весь процесс мировой жизни. Многие и во имя различных побуждений выступили против предложенного истолкования богословы, философы, историки, юристы, натуралисты и даже математики, многие горячо и упорно защищали его, с обеих борющихся сторон в течение полустолетия были сделаны некоторые, правда, незначительные уступки, которые однако не привели ни к какому соглашению. Но доселе еще не было случаев, чтобы из лагеря сторонников нового истолкования мира были перебежчики, или чтобы кто-либо из тех, кого этот лагерь причислял к своим, объявил о своей солидарности с чужими. Противоположные случаи (перехода к дарвинизму) бывали в шестидесятых годах. Но вот, теперь в конце девяностых годов мы видим обратное: друзья эволюционизма

—491—

и атомизма начинают отказываться частью от принципов и частью от выводов этих учений именно от тех, которыми они наиболее отталкивали от себя многих.

Мы выписали в начале нашей статьи заглавия трех книжек написанных тремя натуралистами, мы расположили эти книжки не в порядке их хронологического появления в свет, но по их содержанию: о мертвой материи, о жизни, о бессмертии. Книжки весьма неравны по объёму (книжка Оствальда – собственно маленькая брошюра), но они равно важны по содержанию: в первой из них знаменитый химик отрекается от механико-мистической гипотезы, во второй известный палеонтолог отрекается от механического истолкования истории жизни на земле и видит в судьбах этой истории постоянные следы промышления о земле живого Бога, наконец в третьей не безызвестный биолог проповедует бодрую веру в бессмертие.

«Несостоятельность научного материализма» представляет собою речь произнесенную В. Оствальдом на третьем общем заседании 67-го съезда немецких естествоиспытателей и врачей в Любеке 20-го сентября 1895 года. По мнению Оствальда идеал научного материализма – истолкование природы из движений материи, по сколько им руководятся натуралисты в деле исследования, приносит вред этот исследованию. Факты, утверждает Оствальд, опровергли научный материализм, истина одержала победу над материализмом (Оствальд озаглавил свою речь “Die Ueberwindung des wissenschaftlichen Materialismus”). На место материализма должен стать энергетизм».²³⁶² Что

—492—

мы можем узнать о физическом мире? спрашивает Оствальд. Мне не трудно будет на это ответить. Очевидно только то, что воспринимают наши органы чувств. Какое же условие необходимо для того, чтобы вызвать действие одного из этих органов? С какой бы точки зрения мы ни рассматривали этот вопрос, мы все-таки находим только одно общее начало, выражающееся в следующем: наши органы чувств реагируют лишь на разницу энергий между нами и окружающей средой. В мире, температура которого повсеместно была бы такая же, как и температура нашего тела, мы не чувствовали бы теплоты подобно тому, как не чувствуем постоянного атмосферного давления, под которым живем. Только создавая пространства с другим давлением, мы познаем его. На представляющееся возражение, что носителем энергии является материя, Оствальд отвечает: «не заключается ли уже в понятии энергии то, что мы знаем и высказываем о материи, так что при помощи одной лишь первой величины можем изобразить совокупность явлений? По моему убеждению двух ответов на этот вопрос и быть не может. В понятии о материи заключается прежде всего масса, т. е. емкость для энергии движения (Capacitat der Bewegungsenergie); затем наполнение пространства или энергия объема (Volumenenergie); далее вес, или особый вид энергии положения (Eagenenergie), проявляющийся в силе тяжести, и наконец, химические свойства, т. е. химическая энергия. Как видим, дело идет постоянно только об энергии, и если представим себе материю, от которой отделены различные роды энергии, то ничего не остается, ни даже пространства, которое занимала материя, потому что оно познается лишь по энергии необходимой для того, чтобы проникнуть в пространство. Следовательно, материя есть не что иное, как пространственно соединенная группа различных энергий, и все, что мы хотим высказать о материи, мы высказываем лишь об этих энергиях». «Представьте себе, говорит Оствальд, что вас ударяют палкой, что вы тогда чувствуете: палку или её энергию»? Ответ может быть только один: «энергию»; палка самая безобидная вещь на свете, пока ею не размахнулись. Но, ведь, мы можем удариться и о покоящуюся палку; совер-

—493—

шенно верно: то, что мы чувствуем, как уже отмечено, есть лишь разница между состоянием энергии вне пас и её состоянием в наших органах чувств; поэтому безразлично, ударилась ли палка о нас, или мы ударились о палку. Если же наше тело и палка имеют равные и одинаково направленные скорости, то палка не существует для нашего чувства осязания, потому что она не может прийти в соприкосновение с нами и вызвать обмен энергии».

Оставальд указывает случаи того, как научный материализм оказывался в противоречии с фактами природы и как он препятствовал подведению явлений под математическую теорию (в учениях об электричестве). Он приходит к заключению, что наука в настоящее время доросла до того, что научный материализм оказывается для неё негодным методом, и он надеется, что энергетизм, напротив, будет плодотворен для науки. Энергетизм, по мнению Оствальда, дает возможность построить науку о физических и химических явлениях, не обращаясь к гипотезам». Мы, говорит он, более не ищем ни атомов, которых не можем наблюдать, ни действующих между ними сил, которых существование не можем доказать; напротив, каждый раз, когда мы хотим судить о каком-либо процессе, мы стараемся определить лишь род и количество входящей и исходящей энергии. Ее мы можем измерять и все, что нужно знать, может быть выражено в этой форме. Какое громадное преимущество заключается в этом учении в методическом отношении, станет ясно всякому, чья научная совесть страдала под гнетом того постоянного разлада между действительными фактами и гипотезами, который проявляется в современной физике и химии, как пауках рациональных. Энергетика – единственный путь на котором может быть точно исполнено столь часто ошибочно понимаемое требование Кирхгофа заменить так называемое объяснение природы описанием её. С отсутствием допущений в энергетической науке тесно связано такое методическое единство, которое, смело можно утверждать, еще не было достигнуто до сих пор». Видя в учении об энергетизме такой шаг вперед, Оствальд од-

—494—

нако не увлекается чрезмерно, он осторожен. Он отмечает, что в истории наук увлечение новыми идеями, которым хотели придать всеобъемлющее значение, принесло чрезвычайно много вреда. Он предостерегает от подобного увлечения по отношению к энергетике и заранее отрицает и её непогрешимость и возможность для неё стать всеобъемлющим началом. В учении об энергии он видит новое приобретение науки, но, заключает он, «в борьбе за новое приобретение глаз не должен оставаться закрытым видеть, что вслед за покоряемой страной простираются обширные владения, которые в будущем также должны быть завоеваны. В прежнее время пыль и Дым сражения удерживали взгляд в узких границах поля битвы. В настоящее время это недопустимо; теперь мы стреляем бездымным порохом, а это, давая возможность, вместе с тем налагает на нас обязанность, не впадать в ошибки прежних эпох».

Главное значение рассуждения Оствальда заключается, по нашему мнению, не в его указаниях относительно новых путей научных исследований Его указания общие, неопределенны и частью неясны, а поскольку они ясны, они не заключают в себе чего-либо существенно нового. Так настойчиво выдвигаемая им мысль о естествознании без гипотез – не новая мысль. Она выдвинута вперед силою вещей и благодаря успехам знания. В первую половину девятнадцатого столетия говорили о теплороде, о световых частицах, исходящих из светящихся предметов, об электрических жидкостях. Во вторую половину века стали говорить, что эти учения суть учения о скрытых качествах и отзываются мистицизмом. Развилось учение, что световые, тепловые, электрические явления суть результат вибрационных движений мирового эфира. Но вот, в конце века выдающиеся физики начали указывать, что вибрации эфира отзываются таким же мистицизмом и метафизикой, как и теплород доброго старого времени. Факты, оказалось, не подходят под мерку этих гипотез, а логический анализ вскрыл, что в основе их лежит логический Круг: первичные атомы наделяли всеми теми свойствами, происхождение которых потом объясняли из движения этих атомов. Так постепенно выяснилось, что но-

—495—

вые гипотезы не только не объясняют фактов, но иногда препятствуют их пониманию. Тогда стала развиваться мысль о том, чтобы в естественнонаучных исследованиях обходиться совсем без гипотез. Эту мысль формулировал Кирхгоф, ею руководились Гельмгольц, Клаузиус, Томсон, Герц, Гиббс, Больцман. Ранее в физике было два направления – механическое (Декарта) и ди­намическое (Ньютона). Новейшие физики, высоко ценя сделанное в области науки исследователями обоих направлений и отдавая должное гению Картезия и Ньютона, примиряют их тем, что отрицают их обоих. Пуанкаре, знаменитейший из современных геометров Франции, говорит: «динамизм Лейбница, Ньютона и Босковича, как и чистый механизм картезианцев, не совместим с термодинамикой за Пуанкарэ с энтузиазмом следуют многие физики. Таким образом Оствальд своим рассуждением о естествознании без гипотез только констатирует факт, а не высказывает что-либо новое. Сам он однако склонен думать последнее и, опасаясь, что его за новаторские идеи упрекнут в самомнении, говорит следующее: «ведь не истолкуют самомнением со стороны марсового матроса, стоящего на вахте, если он криком: «бурун впереди!» заставит изменить путь громадного судна, на котором он занимает такой незначительный служебный пост. Матрос обязан докладывать о том, что видит впереди, и он не исполнит своего долга, не предварив своевременно об опасности. В таком именно смысле я и сегодняшнее мое сообщение понимаю, как исполнение долга. При том каждый из вас не должен изменять своего научного курса исключительно на мой крик: «бурун впереди!» всякий может путем личного опыта проверить и узнать, действительность ли находится перед моими глазами или же меня обманывает мираж». Нам и представляется отрадным и важным, что уже ранее Оствальда раздался призыв к перемене курса и что после проверки основательности этого призыва путем личного опыта многие последовали ему. А сущность этого призыва заключается в том, что естествознание должно порвать свою незаконную связь с материалистической метафизикой и у него должны прекратиться

—496—

враждебные отношения к религии. Речь Оствальда возвещает это миру и в этом – её важное значение. Оствальд призывает отрешиться от старых грехов. Натуралисты сильно грешили двумя грехами против одной и той же заповеди – «не сотвори себе кумира» и Оствальд метко и авторитетно обличает эти грехи. Ученые прошлого, как и современные, творили себе кумиры из идей, увлекаясь ими, но ученые конца XIX в. явились идолопоклонниками и еще в более прямом и грубом смысле. Развивая учение о том, что явления мира суть только движения атомов, они хотят дать нам такое миропостроение, в котором действительность непосредственно рисовалась бы нашим чувственным глазам. Но все научные завоевания отрицают возможность и разумность такой цели.

Речь Оствальда появилась в русских переводах, и о ней появились рецензии в русских изданиях. Одни (наприм., «Мир Божий») отозвались о ней одобрительно, в отзывах других (наприм., «Русской Мысли») слышится глухая нотка скрытого раздражения против взглядов знаменитого химика. У нас под руками перевод речи Оствальда сделанный под редакцией профессора Рижского по­литехнического училища Вальдена студентами Эдельманом и Подпалым. На обложке книжки мы читаем, что те же лица приготовляют к печати перевод речи Дю-Буа Реймона «о границах естествознания» и некоторые другие. Для нас представляется интересным и отрадным, что техники начинают обнаруживать наклонность к умозрениям, и что их умозрения принимают такое благотворное направление.

Вторая из названных нами книг принадлежит Альберту Годри, она написана по-французски (Essai de paléontologie philosophique) и посвящена философскому выяснению истории жизни на земле. Со стороны фактической эта история уже выяснена в общих чертах, жизнь направлялась от единства к множеству, от простого к сложному; Годри – эволюционист, он убежден, что ныне существующие животные произошли от ископаемых, он поэтому не разделяет мир живой и мир ископаемый, для него существует только один мир, развитие которого в прошедшие века можно исследовать точно также, как раз-

—497—

витие индивидуума. В истории земли²³⁶³ Годри видит постоянный прогресс, открывающийся во всем. Так, сначала на земле существовали животные, которые не умели защищаться, таковы – полиповые, иглокожие, первые рыбы и некоторые пресмыкающиеся, сама природа наделяла их бронею охранявшею их от врагов – у них были раковины, роговые покровы и т. д. Но затем, эти существа, совершенствуясь, стали способными защищать себя сами, из неуклюжих башен в течение веков они превраща­лись в грациозные создания и наконец явился человек, совершенно лишенный покровов, имеющий обнаженную кожу и однако самый могущественный среди обитателей земли.

Животные в течение веков развивались физически и психически. С физической стороны у них постепенно усовершенствовались органы движения и хватания. Наибольшего развития они достигли у человека. Правда, он двигается не так быстро, как другие животные, но он ходит, как никто из них, смотря перед собою и огля­дываясь назад, и он владеет органом хватания столь совершенным, какой только возможен. Для определения степени психического развития Годри исходит из того принципа, что это развитие должно рассматривать, как связанное в некоторой мере с развитием нервного вещества. Если это так, то должно признать, что гигантские животные (от 10 до 12½ сажень длины) вторичной эпохи должны были быть созданиями крайне мало разумными, так как количество мозга у них было весьма ничтожно, только постепенно грубая животная сила уступала место силе интеллектуальной. Так как изучение животных ископаемых открывает, что в мире постоянно являются новые силы, то Годри заключает отсюда, что эти силы не могут являться без причины, т. е. без Бога непрестанно воздей-

—498—

ствующего на всё.

Но, заканчивает свою книгу Годри, «хотя Бог близок к природе, он перемешивается с нею, ибо история мира открывает нам единство плана, который проходит чрез все века, возвещая о неизменяющемся Организаторе, между тем как палеонтология представляет нам зрелище существ непрестанно изменяющихся. Открывается противоположность между этими неустойчивыми существами и их Творцами, остающимся всегда одним и Тем же... Душа наполняется идеею Существа бесконечного, остающегося неизменным среди перемен мира».

Можно оспаривать многие положения книги Годри, но нельзя не подписаться с чувством истинной отрады под её заключительными строками. В течение полувека мысль о божественном вмешательстве в мировую жизнь находили враждебною интересам истинной науке, и вот человек во всяком случае знающий все открытое наукой по исследуемому вопросу и не имеющий побуждений лгать, говорит, что все факты природы узнанные доселе представляют собою лишь откровение Бога, находящегося недалеко от каждого из нас. Механический принцип истолкования природы, предложенный Дарвином и ревностно и всюду прилагавшийся его последователями, оказался полезным столь же мало, как мало полезными оказались рецепты алхимиков для приготовления золота. Что за причина совершенствования, открывающегося в органическом мире? спрашивали у натуралистов. – Естественный подбор, отвечали они. Но, ведь, подбор подбирает и может сохранять только то, что уже есть, а совершенствование состоит в возникновении того, чего ранее не было, возражали им. На это они сумели только ответить, что подбор сохраняет нововозникающие более совершенные формы, но на вопрос, отчего они возникают, доселе не дано никакого ответа. Исследования самого последнего времени только устранили некоторые общевысказывавшиеся гипотезы (бесконечно малых изменений во всевозможных направлениях, употребления и не употребления органов, воздействия солнечного света и т. п.) о причинах совершенствования, не поставив на их место никакой новой. Многими начинает высказываться предположе-

—499—

ние, опирающееся на данные палеонтологии и на наличную действительность, что развитие органического мира совершается скачками. Палеонтология показывает нам, что новые формы часто в отложениях являются внезапно и в большом количестве, наблюдаемая действительность открывает нам скачки в развитии насекомых, даже некоторых ящериц (особенно аксалотов, посетители нижегородской выставки в этом году могли видеть в акварии живыми этих некрасивых, но весьма замечательных мексиканских земноводных). Зоотехника знает особый факт, называемый индивидуальной потенцией и состоящий в том, что иногда рождается животное с резко выраженными особенностями, отличающими его от родителей, и с исключительною способностью передавать свои особенности потомству. Они обыкновенно становятся родоначальниками новых пород возникающих таким образом сразу, а не путем суммирования в долгом ряду поколений бесконечно малых изменений. Сторонниками этого взгляда начинают выступать и русские натуралисты. Так проф. Тихомиров в реферате, «борьба за существование и эмбриональное развитие прочитанном 15-го октября нынешнего года в годичном заседании общества любителей естествознания, выставил несколько фактов представляемых эмбриологией, которые решительно расходятся с дарвинистическою теорией происхождения органов. Таким фактом, по мнению референта, является возникновение у шелковичного червя (Bombyx mori L.) в личиночной его стадии хитиновых крючков, вырастающих после линьки животного на его ножках. Крючки эти, как оказывается по исследованиям референта, появляются не постепенно, но сразу в 1½ дня после каждой линьки и такое вне­запное возникновение их не может быть объяснено, как результат борьбы за существование. Кроме того крылья насекомого развиваются все время внутри его тела и следовательно никогда не могут быть упражняемы. Все это, по мнению г. Тихомирова, показывает, что орган появляется лишь в то время, когда он нужен, и притом появляется сразу. Так как всякий орган залагается уже в раннюю пору эмбрионального развития, то несомненно, что это состояние оказывает громадное влияние на дальней-

—500—

шую судьбу органа и следовательно, все приспособления его должны иметь свое происхождение в яйце. Что борьба за существование здесь не причём, видно из примера ланцетника (Amphioxus lanceolatus, простейший тип рыбы, головного мозга и черепа нет, есть бьющиеся сосуды с бесцветною кровью); ланцетник, выйдя из яйца, немедленно начинает борьбу за существование и однако он занимает самое низшее место в ряду позвоночных жи­вотных. Тихомиров отсюда делает вывод, что совершенство форм обусловливается не борьбой за существование, а происходит в тиши эмбрионального развития. Что же производит это совершенствование? Что направляет мир per aspera ad astra? Вместе с Годри натуралисты должны отвечать: Творец Промыслитель, Он ведет мир к высшему совершенству.

Но кому же суждено достигнуть этой блаженной цели? Позади нас лежат кости существ живших в течение тысячелетий и послуживших для нас лишь ступеньками, по которым мы добрались до той высоты, на которой находимся; неужели и наше значение ограничится только тем, что мы явимся ступеньками лестницы, по которой последние поколения существ взойдут на небо? На этот вопрос пытается дать ответ Сабатье (Essai sur L'immortalite). Как и Годри, он эволюционист; Годри, мы видели, верит в Бога Промыслителя, Сабатье верит в личное бессмертие. Годри духовное развитие связывает с развитием нервной системы, Сабатье делает тоже самое. Дух существует в материи, уже в неорганической материи можно видеть, по Сабатье, некоторые – хотя и слабые зачатки – духовной жизни, в материи органической духовная жизнь усиливается, нервная система животных представляет собою аккумулятор духа, но для развития духовной жизни, предполагает Сабатье, существует еще более тонкая и более приспособленная среда, чем нервы. Существование этой среды доказывается фактами внушения, гипнотизма, телепатии и другими. В течение жизни дух приспособляется к этой среде и по смерти может начать в ней новую более совершенную жизнь. Развитие духовной жизни состоит в развитии личности. Личность, по представлению Сабатье, не есть индивидуум, но совокуп-

—501—

ность индивидуумов, низшие индивидуальности в ней находятся в подчинении и строго координированы между собою. Развитие личности состоит в развитии ею своей воли и нравственной природы, нравственно-сильная личность может подчинять и поглощать в себя другие, нравственно слабая или, иначе, безнравственная должна подвергнуться разложению или поглощению. Дух вообще неуничтожим, как неуничтожима и материя, отсюда следует, что неуничтожима и бессмертна и душа животных, но если душевное начало не развилось до сознания своей личности или это сознание у него слабо, то оно вместо того, чтобы развиваться самостоятельно, может стать, так сказать, питательным материалом для развитой личности. Эволюция духа состоит в повышении его самосознания; тот дух, который достиг сравнительно высшей степени его, выживает в борьбе с другими за существование. Благородные и сильные души не погибнут, но будут бессмертны, такова вера Сабатье, эту веру он считает необходимым постулатом эволюции. Последовательный эволюционист, по его мнению, необходимо должен поверить в бытие Творца и в бессмертие добрых людей.

Мы думаем, что более, чем Годри, Сабатье неправ в своих основаниях, по что его выводы заслуживают такого же горячего приветствия, как и выводы Годри. Теория сложности личности, предлагаемая Сабатье, нам кажется, не может быть допущена, ибо представление, что путем сложения психических единиц можно получить какое то высшее психическое целое, не выдерживает ни какой критики и разрушается теми самыми аналогиями, на которых его хотят утвердить²³⁶⁴. С другой стороны, эта теория на самом деле содержит в себе выводы роковые для учения о личном бессмертии. Опираясь па аналогии в мире физическом и на факт параллелизма между психическими и физическими явлениями, она не может быть последовательною и не доводит до конца своих оснований. Несколько лет тому назад у нас на Руси некто инженер Ярковский предложил теорию происхождения небесных

—502—

светил путем их суммирования и поглощения малых большими. Теория эта имеет для себя основание в фактах. Малые тела, двигаясь в небесном пространстве, притягиваются большими и падают на них. На землю ежегодно падает громадное количество метеоритов, па солнце их падает неизмеримо более. Вследствие этого, чем больше небесное тело, тем быстрее оно растет и тем более и более поглощает других тел. Земля упадет на солнце и поглотится им, солнце поглотится затем другим доселе нам неизвестным светилом. В конце концов вся вселенная заключится в одно тело. Теория Сабатье нам представляется совершенно аналогичною теории Ярковского и ведущей к аналогичным выводам. Слабые личности будут поглощаться сильными, из множества неустойчивых и нестойких личностей будут образовываться немногие все более и более могучие психически (сложные) единицы, которые будут поглощать и уничтожать всё слабейшее. Сабатье указывает, что при гипнозе личность экспериментируемого поглощается личностью экспериментатора, но здесь различие в силах личностей незначительное; что же будет происходить при громадном различии в силах? полное поглощение всего слабого и беспомощного. По теории Сабатье, все души должны в конце слиться в одну, как по теории Ярковского все тела должны стать одним телом.

Желает ли такого конца Сабатье? Судя по тону и содержанию его книги, он желает того бессмертия, которого всегда желало человеческое чувство. Правда, он много фантазирует и пытается пролить свет на такие вопросы и задачи, относительно которых человек «здесь на отмели времен» едва ли когда-либо получит удовлетворительные познания. Но все это уже – детали. Его основные положения – признание личного бессмертия и признание, что для достижения доброй участи по смерти нужно заботиться о воспитании совести и нравственном развитии найдут себе отклик во всех верующих сердцах.

На этом мы расстаёмся с Оствальдом, Годри и Сабатье, расстаёмся с добрыми и хорошими чувствами. В их книгах нам слышится трепетание новых научных идей и стремление возвратиться к старым религиозным

—503—

верованиям. Это подсказывает нам радужные мечты о будущем союзе науки с религию. На пространстве трех последних веков мы видим между учением веры и гипотезами науки много острых и печальных конфликтов. Исчезновение их в будущем – сильнейшее желание всякого верующего ученого. Но несомненно ХIХ-ый век не увидит этого исчезновения, над ним самим уже занимается вечерняя заря. Что-то даст век ХХ-ый?

С. Глаголев

—417—

сторонне обсуждает всё, что известно и что написано в иностранной литературе о догматических, догматико-полемических и гомилетических сочинениях Аполлинария и фрагментах из догматических произведений того же лица (гл. 2–6); особую главу автор уделяет обзору и разбору известий и ученых изысканий относительно апологетических трудов Аполлинария (гл. 7) и в особой же главе рассматривает Аполлинария, как поэта. В заключительной главе, не вошедшей в общий счет, г. Спасский оценивает литературную деятельность епископа Лаодикийского, при чем он сводит к единству все свои прежние рассуждения об этом писателе и делает характеристику его богословских воззрений, разрешая и некоторые другие вопросы, касающиеся той же личности и представляющие интерес в церковно-исторической науке.

Как сочинение, изучающее и излагающее литературную деятельность Аполлинария не на основании полных трудов этого писателя, а на основании отрывков из них и руководясь гипотезами о принадлежности Аполлинарию того или другого произведения, дошедшего до нас с именем совсем другого писателя древности, оно требовало большой внимательности, кропотливости, критического таланта и остроумия. К счастью всеми этими качествами автор обладает в такой мере, которая дала ему возможность отлично выполнить принятый на себя труд.

Автор, кажется, не пропустил ни одного важного сочинения древности, которое могло бы давать ему полезное руководство или благой совет. Ему понадобилось знать очень многое, именно: сочинения Иустина Философа, Евсевия, Афанасия Великого, Василия Великого, Григория Богослова, Дидима, Юлиана Отступника и пр.; – познакомиться с литературой о некоторых из них. И всё это он изучал с усердием и любовью, делающими ему честь. С неменьшею тщательностью и вниманием автор иссле-

—418—

дует и самомалейшие отрывки из сочинений Аполлинария, при чем старается извлечь из этого рода фрагментов всё то содержание, какое они могут давать, пользуясь для этого и пособиями филологии и истории, руководством других ученых и собственной способностью к такому анализу.

Всё сочинение автора, как и следовало ожидать, проникнуто критическим элементом. Автор подвергает основательной критике и свидетельства древних, и выводы современных писателей об Аполлинарии и таким путем достигает достойных полного внимания научных результатов. Его критика безупречна и свидетельствует о значительной его ученой опытности.

Гипотезы, к которым приходят новейшие исследователи относительно литературных трудов Аполлинария, не увлекают автора, не смотря на то, что иногда они имеют полную внешнюю привлекательность. Он присоединяется к ранее его выраженной гипотезе только по многостороннем её обсуждении. Автор правильно поступает, не принимая на себя труда оспаривать гипотезы, высказанные ученым норвежским профессором Каспари (Caspari), о котором немцы так отзываются: «где работал Каспари, там другому нечего делать». Этим мы хотим сказать, что г. Спасский ведет свое дело самостоятельно, за исключением тех случаев, когда самостоятельность только повредила бы достоинству сочинения (а такие явления в русской литературе, к сожалению, встречаются). Нельзя не заметить, однако-ж, к чести автора, что значительная эрудиция, которою обладает он, позволяет ему иногда делать очень существенные дополнения к изысканиям даже вышеназванного Каспари; см. у автора стр. 465 и 479. (В этом последнем случае автор привлекает к делу акты собора Латеранского VII века, чего не сделал сам Каспари).

—419—

Справедливо относясь с уважением к исследованиям Каспари, наш автор с такою же научною чуткостью не охотно идет по стопам другого специального исследователя вопросов о сочинениях Аполлинария, – разумеем Дрэзеке, выводы которого нашли себе довольно широкое распространение в западной церковно-исторической литературе, не смотря на то, что авторитет Дрэзеке не имеет прочного положения в науке.

Апологетический элемент сочинения г. Спасского, о котором мы упоминали выше, главным образом и выразился в опровержении выводов сейчас названного Дрэзеке. Этот писатель, по-видимому, с ясно им сознаваемым намерением хочет поставить авторитет и значение Аполлинария, как богословского деятеля своего времени, на недосягаемую высоту, в ущерб и укоризну для таких общепризнанных авторитетов богословия, как Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский и пожалуй Афанасий Великий. У Дрэзеке можно находить стремление извратить действительную церковно-историческую науку в узких интересах рационализма, к которому так нередко склоняются протестантские ученые. Основательные мысли, высказываемые автором по поводу тенденциозных воззрений Дрэзеке, составляют в полном смысле слова заслугу г. Спасского перед наукой, так как он первый и при том с успехом разобрал Дрэзеке и таким образом сделал то дело, какое лежало на обязанности немцев. Желательно чтобы суждения автора в данном случае сделались известными и на западе; к этому нужно приложить старания ради самой чести церковно-исторической науки. Нельзя не поставить в похвалу нашему автору то, что он ведет полемику с немецким исследователем замечательно спокойно, чувствуя свою силу и уважая в лице Дрэзеке собрата по науке.

Разбирая существующие в науке гипотезы относительно

—420—

принадлежности тех или других сочинений Аполлинарию, наш автор создает иногда свои собственные гипотезы о том, кому в действительности должно принадлежать спорное сочинение. Получат ли они место в науке или нет, это решит будущее, но все же нельзя не признать их остроумными и дающими видеть в авторе человека талантливого.

Не поставляя себе целью это, автор, однако ж, достиг того, что его сочинение служит прекрасным пособием для уяснения религиозных споров следующего V-го века на востоке. Оно очень ясно дает разуметь, как мало сделано, в особенности в нашей русской науке, для разъяснения монофизитства, как серьезно было это движение и какие особые пружины заправляли им. Русская литература давно нуждалась в таком сочинении, как это, – для более глубокого и серьезного понимания христологических монофизитских споров.

Сфера научных вопросов, в которых вращается автор, есть сфера малоизвестная и мало-разработанная. Читатель как будто читает новую главу из церковной истории IV века. Само собой понятно, что поэтому работа автора требовала большого запаса как терпения, так и трудолюбия. Едва ли при этом нужно говорить о том, что в русской литературе автор не нашел ничего такого, что могло бы пособлять его работе (за исключением некоторых святоотеческих переводов), и он должен был перечитать массу книг иностранных ученых.

Всё, что должен был заимствовать автор из источников, взято им именно отсюда, а не из вторых рук. Цитация источников и пособий в сочинении автора образцовая. Начинающие свое дело ученые здесь могут находить для себя поучительный пример пунктуальности в научных работах и честности.

К недостаткам сочинения можно отнести очень не мно-

—421—

гое. Биографический очерк в первой редакции сочинения автора (т. е. когда оно было представлено мне в качестве кандидатской диссертации) был много занимательнее и живее, чем теперь. Желание автора придать этому очерку больше серьезности имело своим последствием уменьшение в нём интереса для читателя. Недостаток этот, как видим, дело условное. Не принадлежат к числу безусловных и прочие недостатки сочинения, на которые мы имеем в виду указать. Автор изучил церковную, по крайней мере, второстепенной важности литературу следующего V века менее, чем сколько можно было пожелать. Некоторые главы его сочинения могли бы быть изложены короче без ущерба для дела (напр. III-я глава первого отдела; первая половина второй главы второго отдела и VII-я глава того же отдела). Наконец автор желает писать языком очень точным, – таким, который соответствовал бы греко-латинским источникам сочинения, но последствием этого является по местам недостаток легкости и изящества изложения.

В заключение с полною решимостью утверждаю, что рассматриваемое церковно-историческое сочинение г. Спасского стоит на высоте тех требований, с которыми можно обращаться к магистерской диссертации, достойной этого наименования.

Сочинение г. Спасского читано мною в рукописи».

б) Экстраординарного профессора Ивана Корсунского:

«Исследование г. Спасского, имеющее задачею своею, как видно из самого заглавия его, выяснить историческую судьбу сочинений известного ересиарха IV века Аполлинария Лаодикийского, состоит из «Предварительных замечаний» (стр. I–XII) и двух отделов самого исследования, из коих первый, в трех главах, содержит в себе биографические сведения об Аполлинарии (стр. 1–89); а второй, в осьми главах, заключает в себе

—422—

собственно исследование о сочинениях Аполлинария (стр. 90–451), с заключительной оценкой литературной деятельности последнего (стр. 452–465).

Личность и деятельность Аполлинария, именно Аполлинария-сына, епископа Лаодикийского (а не Аполлинария-отца, пресвитера Лаодикийского же), не смотря на громкое имя его, как «известного», повторяем, ересиарха, основателя ереси аполлинаристов, отвергавших человеческий ум в воплотившемся Слове, Сыне Божием, доселе оставалась мало, а в некоторых частных чертах даже и совсем не выясненною в истории христианской церкви, при том не только в нашей отечественной, едва начинающей твердыми шагами самостоятельности идти науке, но и в науке западной, давно уже самостоятельно работающей в области истории церкви и обогатившей себя разработкой источников и пособий в этой области. Имя Аполлинария – этого современника великих святителей, отцов и учителей вселенской церкви IV века – святых Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского и других, – друга св. Афанасия Великого, – замечательного по талантливости, многосторонней образованности и энергии деятеля, жившего и действовавшего в эпоху истории церкви Христовой, и по истине самую цветущую, в золотой век христианства, и в то же время весьма бурную по возникшим в течение её христологическим и другим спорам, – было едва ли не у всех на устах, произносимое то с величайшими похвалами, то с самым жестоким порицанием в течение IV, V, много-много VI века, а потом оно было почти забыто и самые плоды энергической, многообразной деятельности Аполлинария, многочисленные сочинения его едва не все затерялись, так же, как и самая ересь его еще в V веке прекратила свое существование. От многочисленных в свое время сочинений Аполлинария в памяти истории скоро остались почти одни только

—423—

имена, да и то во многих случаях с обозначениями, не вполне верными. Выяснить причины этого странного, по-видимому, явления; осветить верным, по возможности, историческим взглядом исполненную таких явных противоречий личность и деятельность Аполлинария и его разнообразные отношения к своему веку и деятелям последнего, его положение в истории церкви и литературы, пролить свет в тьму, облегающую судьбы пользовавшихся некогда громкою славою сочинений его, наконец раскрыть в истинном свете самое значение Аполлинария, как ересиарха, есть непременный долг церковного историка. За исполнение этого долга до последнего времени на западе брались многие, но почти безуспешно. Только в последнее время западная церковно-историческая наука мало-помалу стала обогащаться исследованиями, косвенно или прямо затрагивавшими личность и деятельность Аполлинария и пролившими значительную долю света в покрывавший доселе эту личность и деятельность мрак. Особенно много сделал в этом отношении ученый Дрэзеке. Исследования этого-то ученого, так же как и другого ученого Каспари и иных, и были поводом для А. А. Спасского к составлению своей монографии об Аполлинарии и его сочинениях (см. стр. IX–X его соч.). Нечего и говорить о том, что у нас в России, до появления в свет рассматриваемого сочинения г. Спасского, личность и деятельность Аполлинария оставалась покрытою средневековым мраком. И вот уже в этом освещении личности и деятельности Аполлинария особой монографией о нём и его сочинениях заключается большая услуга автора науке церковной истории и церковной словесности, не малая ученая заслуга его.

Как же выполнил свою задачу автор? Его труд является первым опытом особого исследования об Аполлинарии и его сочинениях в нашей отечественной литера-

—424—

туре, как и первым опытом серьезной ученой работы автора вообще. Как таковой опыт, он, конечно, не свободен от некоторых недостатков и в постановке дела исследования, и в решении некоторых частных вопросов, и в самом изложении. Так, напр., по нашему мнению, напрасно автор, излагая собственно «историческую судьбу сочинений Аполлинария Лаодикийского» и лишь «с кратким предварительным очерком его жизни», разложил все содержание своего исследования на два указанных выше нами отдела. Оттого и вышла у него неравномерность, вносящая некоторую нестройность в выносимую из чтения книги цельность впечатления: для первого отдела автору пришлось уделить лишь три главы и едва 89 страниц своего исследования, а второму отделу предоставить целых восемь глав и целые сотни страниц; потом и заключение сделать в сущности лишь ко второму отделу, а не к целому сочинению. Судя по тому, что сказано у самого автора (на стр. X) о значении сообщаемых им биографических сведений об Аполлинарии, эти сведения должны были бы служить именно «лишь обстоятельным введением к рассмотрению его сочинений», а не особым отделом в составе целого исследования. Неприятное впечатление оставляет за собой также обнаруживающаяся по местам нерешительность суждения (напр. стр. 50, 88–89 и др.), некоторая доля противоречия себе (напр. стр. 107 по сравнению с предшествующими, стр. 455 по сравнению с стр. 435 и др.), излишняя заботливость о разработке таких подробностей, выводы из которых для исследования почти ничтожны (напр. на стр. 428–429 относительно «Увещания к эллинам», на стр. 451 относительно трагедии «Христос страждущий» и некр. др.), неразборчивость в употреблении выражений (напр. стр. 3, 9, 35, 68, 94 и др.), обилие иностранных слов, которые легко было бы заменить соответствующими русскими (напр.

—425—

стр. II, III, 9, 10, 18, 19 и т. д.) и т. п. Но все эти недостатки положительно исчезают пред высокими достоинствами сочинения. Помимо указанной заслуги автора, заключающейся в решимости разработать научно непочатый доселе у нас предмет его исследования и составляющей бесспорно уже по этому самому высокое достоинство его сочинения, это последнее обладает и многими другими несомненными и также высокими достоинствами, дающими ему большую цену в ряду наших учено-литературных произведений. Сюда относятся: обилие церковно-исторических и литературных данных для суждения об Аполлинарии, его сочинениях и эпохе, из коих притом самая большая часть только теперь, под талантливым пером нашего молодого ученого, увидела впервые свет в нашей литературе; поражающая своею обширностью начитанность автора в области всестороннего, можно сказать, изучения своего предмета, с замечательным умением – из всего множества данных, часто сомнительных по качеству и исторической достоверности, выбрать немногое самое нужное, верное и выдающееся; ясность изложения, благодаря которой после прочтения книги автора, личность и многообразная в частности литературная деятельность Аполлинария получает полное освещение и как бы картинное изображение, оставляя посему неизгладимый след и резко очерченный образ в сознании читателя и т. д. Но что важнее всего, пользуясь в своем исследовании источниками и пособиями, возникшими преимущественно на почве инославного запада, автор не увлекся вероисповедными воззрениями ученых сего последнего; напротив, всюду действует самостоятельно, строго критически относится к ученым запада и твердо держится точки зрения православия, для чего см. напр. стр. 447, 454 и дал., 461 и дал., 464 и мн. др.

В виду всего этого сочинение г. Спасского вполне за-

—426—

служивает быть допущенным к соисканию степени магистра богословия, представляя собою богатый и дорогой вклад в сокровищницу нашей богословской науки».

Справка: 1) По § 32 положения об испытаниях на ученые степени: «ищущие степени магистра обязаны представить ректору академии по крайней мере за две недели до защищения 50 экземпляров напечатанной диссертации». 2) И. д. доцента Анатолий Спасский представил требуемое количество экземпляров своей диссертации 20 октября текущего года. 3) По § 29 того же положения: «если диссертация будет признана удовлетворительною, то совет допускает кандидата к публичному её защищению».

Определили: 1) Допустить и. д. доцента академии Анатолия Спасского к защищению его диссертации на степень магистра богословия. 2) Официальными оппонентами при защищении диссертации назначить профессоров Алексея Лебедева и Ивана Корсунского. 3) Предоставить о. ректору академии войти в соглашение с магистрантом относительно дня коллоквиума и пригласить к участию в нём посторонних лиц. 4) Постановление сие представить на благоусмотрение и утверждение Его Высокопреосвященства.

V. Прошения:

а) ординарного профессора академии Митрофана Муретова:

«Покорнейше прошу совет академии выписать для моих занятий на один месяц из С.-Петербургской духовной академии рукописное евангелие славянское Софийской библиотеки, значащееся в печатном описании Куприянова под № 27-м (пергам. на 143 лл. в лист, в два столбца)».

б) экстраординарного профессора Ивана Корсунского:

«Имея надобность для своих ученых занятий в рукописи № 1203 Софийской библиотеки, хранящейся в библиотеке С.-Петербургской духовной академии, покорнейше

—427—

прошу совет сделать распоряжение о высылке означенной рукописи мне на двухмесячный срок».

в) студента IV курса Василия Казанцева:

«Покорнейше прошу совет Московской духовной академии выписать из библиотеки Казанской духовной академии на двухмесячный срок следующие книги, необходимые для моего кандидатского сочинения: Kotg. Lehre der Kirchen-Väter über das Wort-Gottes und dessen Interpretation и Vogl. Die Heilige Schrift und ihre Interpretation durch die Heilige Väter der Kirche.

Определили: Просить советы духовных академий С.-Петербургской и Казанской о высылке означенных в прошениях профессоров М. Муретова и И. Корсунского и студента IV курса В. Казанцева рукописей и книг на испрашиваемые сроки.

VI. Отношение Управления Императорской публичной библиотеки от 3 ноября за № 932:

«Управление Императорской публичной библиотеки, вследствие отношения совета Московской духовной академии от 28 минувшего октября за № 624 и по распоряжению Его Высокопревосходительства Г. Директора, имеет честь препроводить при сем следующие издания в двадцати восьми книгах на трехмесячный срок, кроме журнала «La Nouvelle Revue», который, в виду частого требования посетителями библиотеки, может находиться в пользовании совета Московской духовной академии не более одного месяца:

1. La vie du père A. Possevin. Paris. 1712.

2. A. Possevini. Moscovia. Vilnae. 1586.

3. Pierling. A. Possevini missio Moscovitica. Parisiis 1882.

4. Pierling. Le Saint-Siege, la Pologne et Moscou. Paris. 1885.

5. Bathory et Possevino. Paris. 1887.

6. Pierling. Papes et Tsars. Paris. 1890.

—428—

7. «La Nouvelle Revue» 1893–1894 гг. книги 80–91 в 12-ти переплетах и 1895 года за январь–май месяцы десять книг».

Справка: Присланные книги переданы для научных занятий студентам IV курса Владимиру Тимофееву и Сергею Ставровскому, причем сообщено Ставровскому о сроке пользования журналом «La Nouvelle Revue».

Определили: Принять к сведению.

VII Записки профессоров Митрофана Муретова и Александра Шостьина о выписке книг, которые они считают нужным приобрести для академической библиотеки.

Справка: I) К выписке представлены следующие книги:

1. Meyer. Kritisch-Exegetisches Kommentar über das Neue Testament. 8-te Aufl. neu bearb. v. G. Weiss und I. Weiss.

2. Eugène Ménégoz. La Théologie de l’épitre aux Hébreux. Paris, 1894.

3. The four Gospels in Syriac transcribed from the Synaitic Palimpsest by Bensley and Harris. Cambridge, at the University Press. 1894.

4. W. Creiznach. Iudas Jscarioth in Legende und Sage des Mittelalters. 1875.

5. Winer. Grammatik des neutestamentlichen Sprachidioms. 8-te Aufl. neu bearb. v. Schmiedel. Goettingen, 1894–1895.

6. Falke. Die geschichtlichen Thatsachen des Neuen Testaments. 1893.

7. Schirlitz. Griechisch-Deutsches Wörterbuch zum Neuen Testamente. 5-te Aufl. neu bearb. v. Eger. Giessen. 1893.

8. Feine. Der Jakobusbrief. – Eisenach. 1893.

9. Nebe. Die Kindheitsgeschichte unseres Herrn Jesu Christi. 1893.

10. Halmel. Die Vierkapitelbrief im zweiten Korintherbrief. Essen. 1894.

—429—

11. Zimmer. Der Text der Thessalonischer Briefe. Quedlinburg. 1893.

12. Scrivener Friederik. Adversaria critica sacra with a short explanatory introduction. Cambridge Univ. Press. 1873.

13. Trencle. Der Brief des heiligen Jacobs. Freiburg. 1894.

(Ордин. профессором M. Муретовым).

14. Kayser. Johann Heinrich Pestalozzi.

15. Langheinrich. Biblische Pastoraltheologie nach d. 2 Br. St. Pauli an d. Korinther.

16. Wucherer. Pastoralbriefe.

17. Schultze. Deutsche Erziehung.

18. Spitzner. Natur u Naturgemässheit bei I. I. Rousseau.

(Экстраорд. профессором А. Шостьиным).

II. Означенных книг в академической библиотеке не имеется.

Определили: Поручить библиотекарю академии Николаю Колосову выписать для академической библиотеки означенные в записках книги и о последующем представить правлению академии.

VIII. Донесение библиотекаря академии Николая Колосова:

«Честь имею донести совету академии о следующих пожертвованиях, поступивших в библиотеку:

1) От Православного Палестинского Общества:

а) Православный Палестинский Сборник вып. 41, 42. б) Палестинский Патерик вып. 6, 7; в) Соловьева «Св. Земля и Палестинское Общество» и г) «Сообщения» Общества за апрель, июнь, август 1895.

2) От Московского Общества Истории и Древностей Российских – «Чтения» Общества 1895 г. кн. IV.

3) От гг. профессоров академии: а) «Русский Архив» 1894 г. №№ 7–10; 1895 г. №№ 1–3, 5, 6; б) «Русский Вестник» 1894 г. №№ 10–12; в) «Рус-

—430—

ское Обозрение» 1894 №№ 1–12; 1895 г. №№ 1–4; г) «Северный Вестник» 1894 г. 5–7; е) «Русская Мысль» 1894 г. №№ 5–11; ж) «Книговедение» 1894 г. №№ 11–12; 1895 г. №№ 4–5; з) Приложения к «Ниве» 1894 г. №№ 7–12; и) Приложения к «Живописному Обозрению» 1892 г. №№ 1–12.

4) От прот. Н. Флоринского: «Два слова в день памяти св. великомученицы Екатерины» в 3 экз.

5) От проф. академии А. П. Лебедева: «Christliche Welt» 1894 г. №№ 1–52.

6) От экстраорд. профессора академии Г. А. Воскресенского – его сочинение: «Характеристические черты четырех редакций славянского перевода Евангелия от Марка по 112 рукописям Евангелие XI–XVI вв.»

7) От профессора академии И. Н. Корсунского – его брошюра: «Определение понятия о Церкви в сочинениях Филарета, Митрополита Московского».

8) От помощника инспектора академии И. Д. Андреева – его сочинения: а) «Константинопольские патриархи от времени Халкидонского собора до Фотия» вып. 1, в 2 экз.; б) «Отношение педагогической деятельности к пастырской».

9) От Иеромонаха Иоанна – его сочинение: «Обрядник Византийского двора, как церковно-археологический источник», в 2 экз.

10) От свящ. Г. Истомина – его брошюра: «Опись книг библиотеки Московского Успенского Собора» в 2 экз.

11. От свящ. И. Полянского – его брошюра: «Записки миссионера Вологодской епархии», вып. 4-й.

12. От П. П. Борисовского – его брошюра: «Чего надо желать для нашего общественного воспитания».

13. От преп. А. Стадницкого – его сочинение: «Гавриил-Банулеско-Бодони, экзарх Молдовлахийский и Митрополит Кишиневский».

—431—

14. От А. А. Третьякова – его брошюра: «Памяти А. Н. Муравьева».

15. От монаха Троице-Сергиевой Лавры Антония: «Gmelin. Flora Sybirica» t. 1, 4.

16. От свящ. с. Орехова, Влад. губ. В. В. Никольского – «Синаксарник на турецком языке, писанный греческими буквами».

Получено с почты:

1. Труды Орловской Ученой Архивной Комиссии 1894 г., вып. 1–4. 1895, вып. 1.

2. Систематический каталог книг библиотеки Орловской дух. семинарии, т. 1.

3. Проф. В. Ф. Миллера «Систематическое описание коллекций Дашковского этнографического музея» вып. 4.

4. Тюремный Вестник 1895. №№ 1–10.

5. Записки Науковаго Товариства iмени Шевченко, т. 7.

6. Етнографiчний Збiрник. т. 1.

Определили: Благодарить жертвователей, а книги записать в каталог библиотеки фундаментальной.

IX. а) Прошение на имя о. ректора академии студента I курса Киевской духовной академии Николая Остроумова: «Находя наиболее удобным для себя получить высшее образование во вверенной Вашему Высокопреподобию академии, как ближайшей к месту моей родины (Владимирская губерния), – я осмеливаюсь покорнейше просить Ваше Высокопреподобие принять меня в число студентов Московской духовной академии с предоставлением мне в ней казенной вакансии студента Феодора Мищенко, который имеет быть принят в Киевскую духовную академию на мое место».

б) Отношение Преосвященного ректора Киевской духовной академии от 2-го Ноября за № 928 с уведомлением о том, что студент I курса Николай Остроумов в нравственном отношении вполне благонадежен для продолже-

—432—

ния образования в академии и что к перемещению его в Московскую академию препятствий не встречается.

в) Отношение правления Киевской духовной академии от 2 Ноября за № 925 с уведомлением о том, что оно (правление) находит возможным перемещение студента I курса Московской академии Феодора Мищенко, согласно его прошению, в число студентов того же курса Киевской академии на казеннокоштную вакансию, занимаемую студентом Николаем Остроумовым, в случае перемещения последнего на таковую же вакансию студента Мищенко.

Справка: По § 81 лит. б. п. 1 устава духовных академий зачисление в студенты академии значится в числе дел совета академии, представляемых на утверждение Епархиального Преосвященного.

Определили: Ходатайствовать пред Его Высокопреосвященством о перемещении студента I курса Киевской духовной академии Николая Остроумова на место студента того же курса Московской академии Феодора Мищенко, с предоставлением Остроумову казенной стипендии, которою пользовался Мищенко и о последующем сообщить совету Киевской духовной академии.

X. Донесения комиссий, рассматривавших программы, представленные профессорами и преподавателями академии. Из донесений видно, что все программы найдены вполне удовлетворительными и соответствующими целям академического преподавания.

Справка: 1) Согласно определению совета академии от 22 сентября текущего года для рассмотрения программ, представленных профессорами и преподавателями, образовано было на основании § 80 академического устава, из членов совета и прочих преподавателей академии пять комиссий, которым поручено было представить совету свои соображения и заключения по рассмотрении программ к

—433—

1 Ноября текущего года. 2) Указом Св. Синода от 10 апреля текущего года за № 1571 совету академии предписано представить программы преподавателей, по надлежащем рассмотрении и утверждении их, в Св. Синод к 1 Января 1896 года. 3) По § 81 лит. а п. 3 академического устава «рассмотрение и утверждение программ» значится в числе дел, окончательно решаемых самим советом академии.

Определили: Представленные профессорами и прочими преподавателями академии программы утвердить и, по переписке их в одну тетрадь, просить Его Высокопреосвященство представить их в Св. Синод.

На сем журнале резолюция Его Высокопреосвященства: «Ноябр. 23. Студента Николая Остроумова принять и поместить на означенную казенную стипендию; программы доставить мне. – Прочее утверждается».

1 Декабря 1895 года

Присутствовали, под председательством ректора академии архимандрита Лаврентия, члены совета академии, кроме профессоров: А. Смирнова, не присутствовавшего по болезни, В. Ключевского, Н. Каптерева, В. Кипарисова и А. Шостьина, не присутствовавших по семейным обстоятельствам.

Слушали: I. Резолюции Его Высокопреосвященства, последовавшие на журналах совета академии:

а) от 26-го Октября текущего года:

«Ноябр. 13. Константин Попов (ст. XIV) утверждается в должности помощника библиотекаря; с определением по ст. XIX согласен; по прочим статьям поступить, как постановлено».

б) от 9 Ноября:

«Ноябр. 23. Студента Николая Остроумова принять и поместить на означенную казенную стипендию, программы доставить мне. – Прочее утверждается».

—434—

Справка: 1) Об утверждении Константина Попова в должности помощника библиотекаря сообщено правлению академии для зависящих распоряжений. 2) В статье XIX-й журнала от 26-го Октября совет академии просил ходатайства Его Высокопреосвященства пред Святейшим Синодом об удостоении ординарного профессора Алексея Лебедева и экстраординарного профессора Андрея Смирнова, прослуживших в должности штатных преподавателей в академии 25 лет, звания заслуженных профессоров. 3) В статье II-й журнала от 9 Ноября было изложено определение совета академии, представленное на утверждение Его Высокопреосвященства, о поручении и. д. ординарного профессора Петру Казанскому временного исполнения преподавательских обязанностей по вакантной кафедре нравственного богословия, с производством ему, согласно § 60 академического устава, вознаграждения в размере 900 рублей в год. 5) В статье IX того же журнала совет академии ходатайствовал пред Его Высокопреосвященством о перемещении студента I-го курса Киевской духовной академии Николая Остроумова на место студента того же курса Московской академии Феодора Мищенко. 5) В ст. X того же журнала советом академии постановлено было: «представленные профессорами и прочими преподавателями академии программы утвердить и, по переписке их в одну тетрадь, просить Его Высокопреосвященство представить их в Святейший Синод».

Определили: 1) Резолюции Его Высокопреосвященства принять к сведению и исполнению. 2) О поручении профессору Петру Казанскому временного исполнения преподавательских обязанностей по вакантной кафедре нравственного богословия, с производством ему вознаграждения по 900 рублей в год, сообщить правлению академии для зависящих распоряжений. 3) Уведомить совет Киевской духовной академии о последовавшем разрешении принять Ни-

—435—

колая Остроумова в число студентов I курса Московской академии на казенную стипендию, которою пользовался студент Феодор Мищенко, перешедший в Киевскую академию; прочее принять к сведению.

II. Отношения Канцелярии Обер-Прокурора Святейшего Синода:

а) от 8 Ноября текущего года за № 6714:

«По утвержденному Г. Синодальным Обер-Прокурором, 2 текущего Ноября, докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде, кандидат Московской духовной академии Петр Шумов определен на должность учителя по русскому и церковно-славянскому языкам в Звенигородское духовное училище (в первой класс), с окладом жалования, положенным учителям из студентов духовных семинарий».

б) От 15 Ноября за № 6892:

«По утвержденному Г. Синодальным Обер-Прокурором, 9 текущего Ноября, докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде, кандидат Московской духовной академии князь Александр Ухтомский определен учителем по русскому языку в 1-й класс Казанского духовного училища, с окладом жалования, положенным учителям из студентов духовных семинарий».

в) От 22 Ноября за № 7009:

«По утвержденному Г. Синодальным Обер-Прокурором, 16 текущего Ноября, докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде, кандидат Московской духовной академии Михаил Владыкин определен на должность помощника инспектора в Ставропольскую духовную семинарию».

К сему Канцелярия Обер-Прокурора Святейшего Синода присовокупляет, что об ассигновании упомянутым лицам следующих им, по положению, денег сообщено Хозяйственному Управлению при Святейшем Синоде.

—436—

Справка: По распоряжению о. ректора академии всем вышеозначенным кандидатам дано знать о назначении их на духовно-учебную службу.

Определили: Принять к сведению.

III. Предложение о. ректора академии архимандрита Лаврентия: «Честь имею предложить совету академии избрать экстраординарного профессора академии, доктора церковной истории, Николая Каптерева в звание ординарного профессора и ходатайствовать об утверждении его в означенном звании».

Справка: 1) По § 45 устава духовных академий «ординарные профессора академии должны иметь степень доктора богословских наук». 2) Экстраординарный профессор Николай Каптерев утвержден в степени доктора церковной истории указом Святейшего Синода от 16 Декабря 1891 года. 3) По § 105 того же устава ординарных профессоров в академии полагается 8; в настоящее время всех ординарных профессоров пять и один исправляющий должность ординарного профессора. 4) На основании действующих законоположений по инспекторской части гражданского ведомства о служебных переменах по должностям V и VI классов, для внесения их в общий Высочайший приказ, подлежащие начальства входят с представлениями в Инспекторский отдел Собственной Его Императорского Величества Канцелярии; при этом представления, к коим прилагаются ведомости со сведениями о лице, назначаемом на должность, и проекты приказов вносятся непосредственно теми начальствами, от которых, по силе действующих законов, зависит такое назначение. 5) По § 81 лит. в. п. 4 устава духовных академий «избрание кандидатов на должности профессоров» значится в числе дел совета академии, представляемых, чрез Епархиального Преосвященного, на утверждение Святейшего Синода.

—437—

Определили: 1) Просить ходатайства Его Высокопреосвященства пред Святейшим Синодом об утверждении экстраординарного профессора академии, доктора церковной истории, Николая Каптерева в звании ординарного профессора. 2) Приложить требуемые законом сведения о профессоре Николае Каптереве для представления их в Инспекторский Отдел Собственной Его Императорского Величества Канцелярии.

IV. Ведомость о. ректора академии о пропущенных наставниками академии лекциях в Ноябре месяце текущего года, из которой видно, что а) доцент и лектор английского языка А. Введенский опустил 8 лекций, доцент В. Мышцын – 5 лекций, ординарный профессор В. Ключевский, экстраординарный профессор А. Смирнов и и. д. доцента П. Соколов – по 4 лекции, доцент и лектор французского языка А. Голубцов – 3 лекции, экстраординарные профессора И. Корсунский, А. Шостьин и и. д. доцента П. Тихомиров – по 2 лекции – по болезни; б) орд. профессор П. Цветков – 2 лекции – по домашним обстоятельствам и в) экстраорд. профессор В. Кипарисов – 3 лекции и лектор немецкого языка В. Лучинин – 4 лекции – по случаю исполнения обязанностей присяжных заседателей в окружном суде.

Определили: Ведомость напечатать вместе с журналами совета академии.

V. Прошение преподавателя Псковской духовной семинарии, кандидата богословия, Михаила Тареева:

«Во исполнение указа Святейшего Синода от 14 мая 1893 года за № 2138 на имя Его Преосвященства, Преосвященного Александра, Епископа Дмитровского, управлявшего тогда Московскою епархией, сданного Его Преосвященством в совет академии от 21 мая 1893 года, по предмету моей магистерской диссертации, представляю при сем в совет академии (рукописное) сочинение «Искушения Иисуса

—438—

Христа» и всепокорнейше прошу совет академии поступить с этим сочинением по смыслу оного указа».

Справка: 1) Указом Святейшего Синода от 14 мая 1893 года за № 2138, присланным на имя покойного Преосвященного Александра, Епископа Дмитровского, и сданным в совет академии, предписано было: а) преподавателю Псковской духовной семинарии Михаилу Тарееву предложить заглавие сочинения (Искушения Богочеловека, как единый искупительный подвиг всей земной жизни Христа, в связи с историей дохристианских религий и христианской церкви) изменить, самое сочинение тщательно, при руководстве Слова Божия и святоотеческих писаний пересмотреть, особливо в тех его частях, которые имеют ближайшую связь с заглавием и по исправлении вновь представить на рассмотрение совета академии; б) о имеющем за тем последовать постановлении академического совета донести в свое время Святейшему Синоду. 2) По § 81 лит. а. п. 6 устава духовных академий «распоряжение о рассмотрении диссертаций на ученые степени и оценка оных» значится в числе дел, окончательно решаемых самим советом академии.

Определили: Диссертацию преподавателя Михаила Тареева передать для рассмотрения доценту академии Василию Мышцыну.

VI. Заявление о. ректора академии архимандрита. Лаврентия о том, что вторым рецензентом сочинения преподавателя Михаила Тареева он назначает члена совета – ординарного профессора Митрофана Муретова.

Справка: Согласно руководственным правилам для рассмотрения сочинений, представляемых на соискание ученых богословских степеней, препровожденным при указе Святейшего Синода от 23 февраля 1889 года, «каждое сочинение на ученую степень сначала должно быть прочитано с надлежащею оценкою наставником, по предмету которого

—439—

писано сочинение, затем одним из членов совета, по назначению ректора академии».

Определили: Принять к сведению.

VII. Отзыв и. д. доцента академии Ивана Попова о кандидатском сочинении действительного студента Василия Юрасова, под заглавием: «Христианское подвижничество в Египте в IV и V веках в его религиозно-нравственных основах. Опыт раскрытия аскетического воззрения на христианскую жизнь, как на взаимодействие свободного подвига и благодати Божией на основании писаний и аскетического делания египетских подвижников IV и V веков»:

«Сочинение распадается на введение и пять глав. Введение посвящено краткому обозрению источников и пособий, а также выяснению общей точки зрения. Отметив в 1-й главе главнейшие моменты подвижнической жизни – обращение к Богу, бегство от мира, борьбу с искушениями, – в дальнейшем исследовании автор углубляется в подробности и частности иноческого делания. 2-я глава имеет своим предметом отрицательную сторону этого делания – борьбу с искушениями внешними и внутренними, а 3-я положительную сторону подвижничества – самопринуждение к добродетели. 4-я глава изображает состояние иноческого совершенства. Заключением служит пятая глава, содержащая краткий очерк возникновения монашеского общежития в Египте.

По вопросу, которым занимался автор, существует обильная литература на западе, которая могла бы ему оказать существенную пользу в качестве пособия. К сожалению, автор не вполне ею воспользовался.

Недостаточное знакомство с литературою предмета могло бы быть вполне вознаграждено тщательным изучением источников. Но и в этом отношении сочинение оставляет желать лучшего. Автор незнаком с подлинниками своих пря-

—440—

мых источников, а цитует их почти исключительно по переводу Преосвященного Феофана в 1-м томе Добротолюбия.

Рассматривая выполнение задачи в указанных пределах, нужно отметить в нём следующие недостатки.

1) Всякая характеристика должна ясно и раздельно указать в изучаемом явлении его общие и видовые признаки. Согласно этому методологическому требованию автор должен был отметить, в чём египетское монашество IV и V веков совпадает с другими формами восточного подвижничества и чем от них отличается. Автор этого не делает и потому не оставляет в читателе ясного представления об изучаемой им группе подвижников в их отличии от других. Необходимость сопоставления изучаемого явления с другими, сродными ему, сознавал и сам автор. Желая яснее обрисовать воззрения египетских иноков, он часто сравнивает его с «обычным мирским мировоззрением» и находит между ними полную противоположность. При этом остается неизвестным, что разумеется под «обычным мирским мировоззрением» – воззрения ли членов церкви, спасающихся в мире, или убеждения неверующих и сынов церкви только по имени. Воззрения последних противоположны не только иноческим, но и верованиям истинных христиан, живущих в мире. Наоборот, верования не монашествующих членов церкви не отличаются качественно от воззрений иноков, на что указание автор мог бы найти в своих источниках. К этой ошибке автор был приведен недосмотром опять методологического характера. Именно, он сравнивает между собою идеалы египетских подвижников с мирскою действительностью, т. е. явления совершенно неоднородные.

2) Задачею автора служило выяснение религиозно-нравственных основ египетского подвижничества; поэтому иноческой практики он имел право касаться лишь постольку, поскольку она служит выражением этих основ, Он

—441—

должен был дать не столько изложение, сколько обсуждение данных, заимствованных из житий подвижников. Сочинение удовлетворяет этому требованию, но не в той мере, в какой это было бы желательно: изложение фактов несколько преобладает в нём над их обсуждением.

Не смотря на эти недостатки, сочинение несомненно говорит о способности автора к научным и литературным трудам. Живое сочувствие к изучаемому предмету, умение проникать в истинный смысл явлений, своею внешнею своеобразностью вызывающих иногда нарекания на христианское подвижничество, способность подмечать яркие и характерные факты, хорошее изложение – всё это нужно отнести к достоинствам сочинения г. Юрасова, покрывающим его отрицательные стороны. В виду этого нахожу возможным признать автора достойным степени кандидата богословия».

Справка: 1) Василий Юрасов окончил курс в академии в минувшем учебном году со званием действительного студента и правом на получение степени кандидата богословия по представлении сочинения, заслуживающего сей степени. 2) По § 81 лит. б п. 10 устава духовных академий присуждение степени кандидата богословия значится в числе дел совета академии, представляемых на утверждение Епархиального Преосвященного.

Определили: Ходатайствовать пред Его Высокопреосвященством об утверждении действительного студента Василия Юрасова в степени кандидата богословия.

VIII. Прошение на имя о. ректора академии чиновника Контроля при Святейшем Синоде, кандидата богословия, Алексея Смирнова:

«Желая напечатать в одном из духовных журналов свое кандидатское сочинение, писанное в 1890–91 академическом году на тему: «Сочинение св. Амвросия Медиоланского «De officiis ministrorum» и его отношение к со-

—442—

чинению Цицерона «De officiis», почтительнейше прошу Ваше Высокопреподобие сделать надлежащее распоряжение о высылке мне названного сочинения, на трехмесячный срок, по месту службы моей.

Определили: Выслать просителю его кандидатское сочинение на трехмесячный срок.

IX. а) Сданное Его Высокопреосвященством с надписью: «Ноябр. 23. От совета академии требуется мнение», прошение на имя Его Высокопреосвященства коллежского асессора, миссионера, – сотрудника и попечителя церкви-школы в г. Перми Ивана Лопухинова:

«Отправляясь на службу в Пермский край, в 1892 г., в распоряжение Пермского Губернатора, я дал обет послужить делу православной миссии. Изучая быт населения, я прежде всего обратил внимание на рабочий класс больших Пермских заводов, который совершенно отчужден от всякого просвещения, занят работами, по большей части, и в праздничные дни, а если располагает свободным временем, то предается пьянству и разгулу. Дети рабочих остаются без надзора и науки, вследствие того, что заводы расположены на отдаленной окраине города Перми, где нет школ. Желая дать нравственную духовную пищу бедному рабочему классу, я, по соглашению с Пермским епархиальным начальством, открыл в среде оседлости рабочих церковно-приходскую школу на свои скудные средства. В школе по праздничным и воскресным дням совершались молебны, после которых я читал лично и разъяснял посетителям бесед поучения отцов церкви и евангелие, под непосредственным надзором Епископа Пермского и Соликамского. Школа существует и теперь; беседы посещала масса народа. В прилагаемой при сем копии письма (подлинное приложено к всеподданнейшему прошению) Епископ Пермский достаточно ясно очертил мою деятельность на поприще воспитания народа. Письмо

—443—

адресовано мне по случаю отъезда в Петербург с целью поступления в академию, но мои намерения не осуществились, так как Обер-Прокурор Св. Синода, по имеющимся у него данным, находил лишним мне тратить время на высшее образование, находя достаточным то, что простой народ меня понимает, сочувствует мне, что видно из прилагаемого при сем адреса.

Углубляясь всеми чувствами в дело миссии, посещая Пермскую епархию с Чердынским и Запечерским краем, населенные Черемисами, Чувашами, Вотяками, Пермяками и Вогулами, я вынес тяжелое впечатление, видя эту темную массу инородцев, отчужденную от истинного света Евангельской истины, которая, живя совместно с раскольниками и магометанами, увлекается последними в магометанство и раскол. Ваше Высокопреосвященство не можете себе представить ту тьму, которая царствует между ними во всех отношениях; если между ними и считаются некоторые православными, то они бывают только два раза в жизни в церкви, во время крещения их и погребения. Свет Евангелия со времен св. Стефана Великопермского слабо тлеет. Всё изложенное мною представлено на Всемилостивейшее воззрение, в виду того, что оставил службу по Министерству Внутренних Дел и перехожу на миссионерскую деятельность. На запрос, последовавший со стороны Главноуправляющего Канцелярией Его Величества к Обер-Прокурору Св. Синода, К.П. Победоносцев дал прекрасный отзыв о моей деятельности и поддерживает нижеизложенный мой проект относительно указанного мною пути воспитания инородцев.

Весь упомянутый край требует правильной постановки миссионерского дела между инородцами. Необходимо создать такую школу грамоты, которая служила бы действительным пособием просвещению инородцев; это будет достигнуто только тогда, когда состав учителей инородче-

—444—

ских школ будет подготовлен согласно требованию местных условий, применяясь к каждой народности. Опытами дознано, что лучшими учителями-миссионерами могут быть только те, которые вышли из среды того же народа, который требует просвещения, – как лица, вполне знакомые с бытом, языком и вероучениями. Учителя должны быть воспитаны в церковно-приходской школе 2-х классной с 4-х годичным курсом, пятым педагогическим, но с хорошей подготовкой к обличению вероучений в самых только существенных основах не для того, чтобы публично уличать, а улавливать такие уклонения от православия, которые служат камнем преткновения заблуждений. Для того, чтобы иметь таких учителей, необходимо на местах оседлости инородцев выбрать по желанию детей сирот, которых везде масса, берите, сколько угодно, и воспитывать их интернами в православной школе, не касаясь первоначально их религиозной стороны, дабы инородцы не смотрели на школу, как на насильственную меру к обращению в христианство, а когда дети, получив воспитание в православной школе, совместно с детьми коренного русского населения, освоятся со светлыми сторонами христианства, будучи согреты, выкормлены и поставлены, как говорится, на ноги, тогда сила Христова сама привлечет их к подножию Креста, так как, раз прикоснувшись к свету Евангелия, от него уже не оторвешься, – необходимо только проникнуться чувством. По окончании школы, воспитанников назначать немедленно учителями в свои места оседлости, для чего открыть школки грамоты в деревнях.

Для осуществления моей этой не новой мысли на деле, я уже приступил; при помощи сочувствующих лиц построил в г. Перми центральную миссионерскую церковь-школу, во имя св. Николая Чудотворца, а для того, чтобы она не была чувствительна к разным случайностям, –

—445—

построил в память восшествия на престол Его Величества Государя Императора Николая Александровича, ныне благополучно царствующего, – придал церкви-школе монументальное значение, которая должна поддерживаться всегда; она может изменяться по духу времени, но совершенно не может быть закрыта. В настоящее время в этой церкви-школе помещена мною церковно-приходская школа, основанная два года назад.

Дабы окончательно положить начало школы с инородческим элементом, посеять зерно, я на днях оставил службу при Пермском Губернаторе, желая всецело посвятить себя миссионерской деятельности, приняв священство, и отправиться на проповедь к идолопоклонникам Вогулам, кочующим за Уралом, в пределах Березовского округа Тобольской епархии и Верхотурского округа Екатеринбургской епархии. Эта народность представляет для меня большой интерес и влечет к себе инстинктивно, о чём я сообщал глубокочтимому о. Иоанну Сергиеву (Кронштадтскому), который так ко мне симпатичен, что снабдил почти полною походною церковью с священническим облачением и пояснил мне, что в этом моем влечении он видит перст Божий. По его указанию я исповедаваюсь и приобщаюсь Св. Даров еженедельно, к чему я стремился и жаждал, чувствуя силу и бодрость духа. Для немощного, убогого доброй жизнью – единственный источник к врачеванию, и если Бог сподобит, то я ежедневно буду насыщаться Его плотью и кровью и уверен непоколебимо, что Он меня соделает сосудом святости и придет и вселится в меня всем своим Триипостасным Божеством.

Представляя изложенное на милостивое и благосклонное усмотрение Вашего Высокопреосвященства, умоляю принять меня, немощного, под свою мощную святительскую руку и допустить к слушанию курсов по историческому от-

—446—

делу при Московской духовной академии на счет миссионерских сумм; в летнее время буду ездит на проповедь к Вогулам, пробыв в академии столько, сколько признаете для меня необходимым для принятия сана иерея. Для меня было бы величайшею Божией милостью, чтобы благодать Св. Духа излилась на меня, недостойного, из Ваших Святительских рук, и я был бы рукоположен у мощей Св. Стефана Великопермского, которому я около двух лет в Перми, во время бесед при часовне во имя Святителя, возносил горячие молитвы, и твердо уверен, что его молитвами, обращенными к Всемогущему Творцу, направлен под Ваше высокое покровительство, чтобы получить благословение в далекий путь на проповедь из того же града, из которого он, Святитель, сам направился в Пермский край.

Молю Всемогущего Бога, дабы я черпал из любвеобильного сердца Вашего Высокопреосвященства все дары, которые дали бы мне возможность, предаваясь руководительству Вашему, взирать на мудрости Ваши, запечатлевать их на своем сердце, передавать их темной массе, жаждавшей света Евангельской истины и вместе с ними молить Бога за здравие Ваше, пока не сомкнутся уста и сердце не перестанет биться.

Прилагая при сем мой аттестат о службе, имею честь почтительнейше доложить, что все сведения о моих нравственных качествах собраны и доставлены при отличной рекомендации Обер-Прокурором Св. Синода и Министром Внутренних Дел в Канцелярию Его Величества по принятию прошений на Высочайшее Имя приносимых, на предмет доклада Его Величеству о переходе моем в духовное ведомство и поступление в академию. В Канцелярию мною сделано донесение о том, что я отправляюсь к Вашему Высокопреосвященству ходатайствовать о принятии меня под Ваш покров и все

—447—

сведения, если потребуете, будут доставлены упомянутою Канцелярией».

б) Копию с письма Преосвященного Петра, Епископа Пермского, на имя коллежского асессора Ивана Лопухинова:

«Ваши намерения слушать богословские лекции в С.-Петербургской духовной академии и особенно по отделу, где разбираются разные вероисповедания, заслуживает высокого одобрения. Это – самый лучший путь, которым вы с удобством можете достигнуть исполнения Ваших задушевных желаний быть авторитетным пастырем христианской церкви и с пользою служить миссионерскому делу. Если не ослабеет Ваша энергия, – Вы с лучшим успехом будете исполнять ту заветную задачу, которая в Перми была постоянным предметом Ваших забот и трудов – именно изыскивать средства к просвещению детей и бедного простого народа. Господь, исполняющий во благих желания, да поможет Вам благоуспешно достигнуть намеченной доброй цели, и я с усердием призываю на Вас Его небесное благословение».

Определили: Принимая во внимание, что 1) для успешного миссионерского действования на инородцев необходимо изучение группы предметов миссионерских, которые не преподаются в Московской академии, а, согласно академическому уставу, преподаются специально в Казанской академии, как более близкой к местностям, населенным инородцами; 2) из прошения Лопухинова не видно, получил ли он какое образование, или нет; 3) здания в академии слишком тесны и не могут вмещать наличного количества студентов, потому академия не может дать помещения Лопухинову; жить же вне академии студентам дозволяется только у родителей; 4) допущение вольных слушателей не признано академическим уставом полезным и потому они не допускаются в академию, – просьбу Лопухинова о допущении его к слушанию курсов по исто-

—448—

рическому отделу при Московской академии на счет миссионерских сумм отклонить.

X. Заявление о. ректора академии, архимандрита Лаврентия:

«Долгом считаю заявить совету академии, что Его Преосвященством, Преосвященнейшим Иустином, Епископом Рязанским и Зарайским, пожертвованы в библиотеку академии 10 томов его сочинений и сданы мною библиотекарю Николаю Колосову».

Определили: Послать Преосвященному Иустину, Епископу Рязанскому, благодарность за пожертвованные им в академическую библиотеку сочинения.

XI. Записки профессоров: А. Лебедева, Г. Воскресенского, В. Соколова и И. Татарского о выписке книг, которые они считают нужным приобрести для академической библиотеки.

Справка: I. К выписке представлены следующие книги:

1) Krumbacher. Michael Glycas. München, 1895.

(Орд. проф. А. Лебедевым).

2) Соболевский, А.И., проф. Сборник снимков с славяно-русских печатных изданий. Ч. 1–2. Спб. 1895.

3) Заметки по славянской грамматике. 1895.

4) Великорусские народные песни. T. 1. СПБ. 1895.

5) Южнославянское влияние на русскую письменность в XIV–XV вв.

6) Петухов, Е.В. Очерки из литературной истории Синодика.

7) Жданов, И. Русский былевой эпос. Исследования и материалы. I–V. СПБ. 1895.

8) Флоринский, Т. Лекции по славянскому языкознанию. Ч. I. Юго-западные славянские языки (болгарский, сербский и славянский). Киев, 1895.

9) Памятники древнерусской учительной литературы. Вып. 1. СПБ. 1894.