Святой профессор

Эта книга о новомученике Юрии Петровиче Новицком. Писатель Николай Коняев, создавший ее, автор многочисленных художественных и художественно-документальных произведений, посвященных жизни православной России.

Его книги «Путник на краю поля», «Апостольский колокол», «Облеченный в оружие света», «Гибель красных Моисеев», «Рубцовский вальс», «Подлинная история дома Романовых», «На земле Святой Троицы», «Русский хронограф» – хорошо знакомы нашим прихожанам и любимы ими.

В работе над книгой «Святой профессор» писатель использовал воспоминания современников, а так же архивные материалы 27 томов следственного дела № 36314, стенограммы судебных процессов.

Весьма ценной оказалась и помощь внука Юрия Петровича Новицкого – Юрия Ивановича Колосова, предоставившего для этой книги семейные фотографии и документы, а также свои размышления о деле.

Многие документы, приведенные в книге, публикуются впервые.

Кропотливо сверяясь с источниками, Николай Коняев создал документально точный и вместе с тем художественноцелостный образ мученика, святого профессора Юрия Петровича Новицкого, многочисленные образы священнослужителей и мирян нашего города, вставших в те дни на защиту Русской Православной Церкви.

Как человек становится святым?

Почему сознательно он идет на смерть ради исполнения заповедей Христовых?

Где берутся силы для исполнения заветов Божиих, ценой собственной жизни, путем принятия невероятных страданий и мук?

Книга Н.М. Коняева, основанная на чисто документальных фактах, дает ответы на поставленные вопросы. И особенно актуальны эти ответы для нас, людей ХХI века, когда, кажется, народ, расслабленный так называемыми благами цивилизации, атеистическим воспитанием, стал неспособен на мощное духовное усилие, ни на какой подвиг во имя веры и Христа.

«Наши светочи, адаманты веры, – пишет Николай Коняев. – Они были сделаны из такого же человеческого материала, как и мы все. И как мы все, они иногда оказывались слабыми в час испытаний, переживали, беспокоились, думали не так, как хотелось бы нам, чтобы думали наши святые. Только, в отличие от нас, у них всегда в нужный момент находилась сила, чтобы преодолеть свои беспокойства, свою слабость. И силу эту давала им вера».

Об обретении в неимоверных страданиях сосредоточенности и покоя и рассказывает книга Николая Коняева, посвященная подвигу святого профессора Юрия Петровича Новицкого.

Евгения Носко,

ктитор храмов св. Ольги и св. муч. Юрия Новицкого.

(Документальная повесть о Ю.П. Новицком)

Пути от Костромы всего триста пятьдесят верст, а добирались до Москвы почти двое суток. Голодная земля жалась к железной дороге, забивалась на станции и полустанки, цеплялась за проходящие поезда, растекалась по всей России...

Когда профессор Юрий Петрович Новицкий вышел в тамбур, от мусорного бачка отпрыгнул заросший грязными лохмотьями мальчишка, испуганно вжался в угол, двумя руками запихивая в себя селедочную голову. Слышно было, как захрустели на зубах рыбьи кости...

Всю свою жизнь Юрий Петрович работал с детьми.

Еще в бытность студентом Киевского императорского университета им. Св. Владимира, он читал в Киевских гимназиях курс законоведения и работал классным наставником, а в 1911 году, после завершения юридического факультета занимался неблагополучными детьми, организовав в Киеве приют для оставшихся сиротами детей ссыльных и каторжников. В 1912 году по инициативе Ю.П. Новицкого в Киеве был создан специальный суд по делам малолетних¹.

И после революции, будучи уже профессором Петербургского университета, Юрий Петрович Новицкий не оставил работы с детьми, организовывал Петроградский педагогический институт социального воспитания и дефективного ребенка, руководил курсами по охране и защите детства...

Но весь этот огромный педагогический опыт был неприменим сейчас – похожий на зверька ребенок нуждался не в педагогическом подходе, а в обыкновенной еде, остатки которой Юрий Петрович отдал такому же точно заросшему грязными лохмотьями мальчишке еще три станции назад.

«То чего мы более всего опасались, случилось в России в 1921 году². Глядя на карту России, где были отмечены провинции с плохим урожаем или вообще без оного, мы говорли, что по крайней мере двадцать пять миллионов человек должны будут умереть зимой от голода, если мир не придет им на помощь.

Мы говорили об этом задолго до того, как правительство и Максим Горький обратились ко всем нациям о помощи голодающим. Когда наступил ужасный голод 1921 года, спасения от него не было. Ни одна губерния не имела излишков хлеба...

Оставшись без работы, за исключением исследований, проводимых в Институте мозга, Историческом и Социологическом институтах при университете, я чувствовал себя сравнительно свободным.

Ранее я изучал голод в городе, используя себя как объект наблюдения, а сейчас у меня была лаборатория необъятных размеров – голодающие деревни и села России.

Зимой 1921 года я отправился в районы бедствия Самарской и Саратовской губерний для научного изучения массового голода. И почти сразу убедился, что не смогу осуществить это намерение. Никакие эксперименты не было возможности проводить, но я видел голод и знаю теперь, что это значит. То, что я узнал там, в этих страшных губерниях, превосходило любой научный опыт. Моя нервная система, привыкшая ко многим ужасам в годы революции, не выдержала зрелища настоящего голода миллионов людей в моей опустошенной стране.

И хотя я оказался не способен проводить там исследования в полном объеме, я многое приобрел просто как человек и еще больше укрепился во враждебном отношении к тем, кто принес такие страдания людям»³.

Мы привели этот отрывок из воспоминаний знаменитого социолога Питирима Сорокина, потому что Питирим Александрович был близким знакомым Юрия Петровича Новицкого и без сомнения рассказывал ему о том, что увидел в Поволжье.

Наверное, вспоминал Юрий Петрович рассказы Питирима Сорокина и, возвращаясь в Москву из Костромы, где он читал в организованном при его участии Рабоче-крестьянском университете имени Октябрьской революции лекции по советскому праву...

Просто невозможно было забыть о похоронах, участником которых стал Питирим Александрович Сорокин в Самарской губернии...

«В деревне, конечно, не было животных – ни коров, ни лошадей, ни овец, коз, собак, кошек, ни даже ворон. Всех уже съели. Мертвая тишина стояла над занесенными снегом улочками, пока мы не увидели сани, с легким скрипом приближавшиеся к нам. Сани тащили двое мужчин и женщина. На санях лежало мертвое тело. Протащив сани короткое расстояние, они остановились и измученно свалились на снег. Когда мы подошли, они тупо смотрели на нас пустыми глазами. Мы тоже рассматривали их – с болью в сердцах. Я уже видел лица умирающих от голода в городах, но такие живые скелеты, как эти трое, мне еще не встречались. Одетые в лохмотья, трясясь от холода, люди были не просто больны, а синюшны, с лицами темно-синего цвета, покрытые желтыми пятнами.

– Куда вы его тащите? – спросил я, показав на труп парня, лежащий на санях.

– К тому амбару, – ответил крестьянин, смотря на низкое строение впереди. – Он сейчас полон.

Другой мужчина и женщина пытались подняться со снега, но не смогли осилить это без нашей помощи. Мы предложили помочь дотащить сани, и пошли к амбару вместе с крестьянами. Амбар оказался новым и добротно сделанным. Самый сильный с виду мужчина, как выяснилось, деревенский милиционер, вынул ключ и отпер амбар. Он, действительно, был полон: на полу лежало десять трупов, в том числе три детских.

Мы внесли тело и положили рядом с другими. Мужчина и женщина, родители парня, перекрестились и тихо вышли.

– Скоро и они лягут здесь, – сказал милиционер.

– Скольких вы принесли за последние две недели? – спросили мы.

– Около десяти или пятнадцати человек. До этого было больше. Кое-кто убежал из деревни.

– Куда они направились?

– А куда глаза глядят. – Затем, запирая дверь, он прошептал: – Запирать надо... Воруют.

– Воруют... что?

– Да... чтобы есть. Вот до чего мы дошли. В деревне охраняют кладбище, чтобы не растащили трупы из могил.

– А были ли убийства с этой целью? – заставил себя спросить я.

– В нашей деревне нет, но в других были. Несколько дней назад в деревне Г. мать убила ребенка, отрезала ему ноги, сварила и съела. Вот до чего мы дошли»⁴.

Позабыть такое было невозможно...

Сам Питирим Александрович Сорокин не позабыл увиденного в Поволжье и сорок лет спустя.

«С самого начала бедствия... – писал он, подводя итог своей жизни в книге «Долгий путь», – десятки тысяч людей ушли из своих домов «куда глаза глядят». Тысячами они бродяжили и побирались и, не найдя ни еды, ни работы, падали и умирали.

И в следующей, и еще в одной деревне мы видели ту же ужасную картину: смерть от голода и его спутника тифа.

«Проклят ты будешь в городе и проклят будешь в поле. Прокляты да будут плоды тела твоего, плоды земли твоей, приплод вола и шерсть овец твоих. Господь ниспошлет тебе проклятие, беды и болезни. И ты пожрешь плоды тела своего, плоть своих сыновей и дочерей».

Это древнее проклятие не выходило у меня из головы все время, пока мы бродили по Поволжью, и долго еще после возвращения в Петроград. За эти двадцать дней, проведенных в районе бедствия, я получил не так уж много научных знаний, но память об услышанном и увиденном там сделала меня совершенно бесстрашным в борьбе с революцией и чудовищами, губившими Россию. Велики и многочисленны грехи русского народа, но в эти годы бедствий, страданий и смерти нация искупила все, заплатив за это сполна».

Наверное, об этом же, возвращаясь в Москву в марте 1922 года, думал и профессор Юрий Петрович Новицкий.

День был бессолнечный, тусклый...

Расстилалось за вагонным окном покрытое снегом поле. Поезд замедлил ход, и чернеющая вдалеке деревня казалась неподвижной и вымершей. Нигде не видно людей, ни над одной избой не поднималось печного дыма...

Медленно втащился поезд на железнодорожный мост, застучали на стыках колеса, за окном потянулись пролеты железнодорожных ферм. Открылась крутизна берега. Внизу, у кромки льда, как обрубки бревен, полузасыпанные снегом, лежали трупы...

Потемнело в глазах.

– Спаси, Господи, люди Твоя... – еле слышно, прижимаясь лбом к выстывшему вагонному стеклу, прошептал Юрий Петрович.

Вагон дернуло. Поезд медленно набирал скорость...

Москва поразила, ошеломила обилием еды.

Выстроившись шеренгами, стояли на вокзале торговки пирожками.

То там, то здесь раздавались мальчишечьи крики:

– «Ира» рассыпная!

– «Ява»!

– «Мурсал»!

Бойко шла торговля и на вокзальной площади.

В бесчисленных кондитерских полки были завалены французскими булками и калачами. Выложенные бесчисленными рядами, устилали прилавки пирожные. Горы коробок с консервами, семга, черная икра, балыки, апельсины зазывали покупателей из витрин гастрономов.

Огромные буквы извещали, что в продаже имеется двадцать восемь сортов заграничного вина.

Всюду работали промтоварные магазины.

Пока Юрий Петрович добрел до Самотеки, он насчитал больше десяти одних только парфюмерных заведений, где рябило в глазах от причудливого стекла флаконов с лучшими французскими духами, галстуков и кружев, разноцветных коробок с пудрой.

Воспоминания о полузасыпанных снегом трупах у кромки льда, которые еще вчера видел Юрий Павлович, не вмещались в Московскую, устроенную кремлевскими упырями жизнь. Казалось, что происходящее там, в умирающей от голода России, отделено от Москвы не километрами пути, а чем-то другим, что невозможно вместить в сознание...

С облегчением вздохнул Юрий Петрович, когда на Самотеке, миновав ворота, вступил в белое от снега Троице-Сергиево подворье.

Здесь монашек указал ему, куда идти к покоям Святейшего патриарха Тихона...

Через три месяца, на процессе, Юрия Петровича Новицкого будут тщательно расспрашивать о подробностях его встречи с патриархом:

«Председатель. В Москве вы встречались с патриархом Тихоном?

Новицкий. Да, я патриарха Тихона видел в понедельник или вторник. Беседа была кратковременная. Нужно сказать, что я попал в неудачный момент.

Председатель. О чем беседовали?

Новицкий. Я просил Патриарха, чтобы он дал обращение о помощи голодающим, которое он выпустил и которого у нас не было, а затем и инструкцию епархиальным архиереям. Патриарх дал и то и другое, и сказал, что по этому поводу он имел переписку с московским ЦИКом, с Калининым, что сейчас этот вопрос поставлен очень остро, если мы думаем, что церкви Петрограда жертвуют и что эти пожертвования будут приняты, то он разрешит жертвовать и то, что у него не указано в воззвании. Я сказал, что это не указано в воззвании, но что мы думаем, что можно отдать всё. На это он сказал, пусть епархиальные архиереи обратятся ко мне, и я им разрешу.

Председатель. В такой форме и передали разговор митрополита?

Новицкий. В такой форме и передал»⁵.

Нужно отметить, что высокопрофессиональный юрист Юрий Петрович Новицкий и на следствии, и перед лицом ревтрибунала ответы давал предельно лаконичные, не уводящие от существа заданного вопроса.

Из показаний других подсудимых и свидетелей, членов правления Общества православных приходов явствует, что помимо документов, предназначенных непосредственно для митрополита Вениамина, Новицкий привез от патриарха Тихона также и благословение на деятельность Общества. Так что, по-видимому, и о работе правления тоже шел разговор во время встречи Святейшего патриарха и Ю.П.Новицкого.

Но этим – увы! – и ограничиваются наши сведения о встрече, состоявшейся на Троице-Сергиевом подворье в конце масляной недели 1922 года.

Однако встреча эта чрезвычайно важна для дальнейшего хода событий, поэтому дополним рассказ хотя бы размышлениями, какой она могла быть.

Кажется, что патриарх Тихон и профессор Юрий Петрович Новицкий – это совершенно разные люди.

Действительно, одному – 57 лет, другому – 39.

Один – глава Русской Православной Церкви, другой – мирянин, крупный ученый-юрист.

Патриарх Тихон – потомственный священнослужитель, Новицкий – потомственный дворянин.

И образ жизни, и воспитание, и общественное положение этих людей было различным, но общего все равно оказывалось больше – и патриарх Тихон, и профессор Юрий Петрович Новицкий были глубоко православными, русскими людьми.

Более того, оба они были деятельно православными людьми...

1917 год стал переломным для всех русских людей годом.

Произошел в этот год перелом и в жизнях патриарха Тихона и Юрия Петровича Новицкого.

Но вот что характерно...

Изменения, которые происходят с ними в 1917 году, происходят не только в силу изменившихся обстоятельств, но во многом и по их собственной воле.

– Где был, что делал в Октябрьскую революцию 17 года? – спросит патриарха Тихона начальник секретного отдела ГПУ Е.А. Тучков на допросе 31 августа 1922 года.

– Был избран Собором патриархом⁶... – ответит патриарх Тихон.

Действительно, под грохот артиллерийских разрывов – большевики обстреливали Кремль из орудий – и взошел митрополит Тихон (Беллавин) на восстановленный патриарший престол.

«В годину гнева Божия, в дни многоскорбные и многотрудные, вступили Мы на древлее место патриаршее, – сказал он тогда. – Испытания изнурительной войны и гибельная смута терзают Родину Нашу, скорби и от нашествия иноплеменников и междоусобные брани. Но всего губительнее снедающая сердца смута духовная. Затемнились в совести народной христианские начала строительства государственного и общественного, ослабела и сама вера, неистовствует безбожный дух мира сего»⁷.

Примерно в эти же многоскорбные и многотрудные дни чиновник по особым поручениям при Главном управлении по делам печати Министерства внутренних дел⁸ Юрий Петрович Новицкий закрыл сейфы в кабинете Зимнего дворца, где принимал участие в комиссии по ликвидации управления, в котором он служил, и, выйдя на набережную, выбросил ключи в Неву.

Потом направился домой, на Литейный проспект...

Поступок этот – не просто акт протеста, но еще и прощание с двумя десятилетиями чиновничьей службы...

Надо сказать, что хотя после завершения в 1908 году Киевского университета Новицкий был оставлен стипендиатом для «приуготовления к профессорскому званию», он совмещал научную деятельность с практической работой, и занимался ею самоотверженно и бесстрашно, вкладывая в эту работу, как и в научную деятельность, всего себя.

В 1911 году Юрий Петрович служил следователем в Киевском окружном суде, и ему пришлось выступить экспертом по делу об убийстве П. А. Столыпина. Он составил тогда докладную записку, в которой бесстрашно указал на неблаговидную роль в совершенном преступлении генерала Курлова – факт, мимо которого следствие старалось пройти мимо⁹.

Записка Ю.П. Новицкого сыграла определенную роль в сенатском расследовании, проведенном после скоропалительного суда и казни непосредственного убийцы. 11 декабря 1912 года обер-прокурор сенатор Кемпе сформулировал в отношении генерала Курлова обвинение: «следует считать установленным бездействие власти, имевшее особо важные последствия».

Разумеется, для того, чтобы выступить с обвинениями такого высокого царского сановника, как генерал Курлов, молодому юристу необходимо было проявить немалое мужество.

Чиновничья карьера Ю.П. Новицкого продолжалась и после его переезда в Петроград в 1914 году.

Собственно говоря, в Петроградский университет пригласили его, тоже рассчитывая в том числе и на организационные способности Юрия Петровича.

В прошении крупнейшего знатока истории права древнейшего периода профессора В.М. Грибовского, поданном на имя ректора университета профессора Э. А. Гримма, отмечалось, что «необходимость приглашения... вызывается той существенной помощью, которую он (Ю. П. Новицкий) может оказать как в деле устройства организуемого кабинета государственных наук, так и в ведении практических занятий по истории русского права»¹⁰.

Выбрасывая в 1917 году в Неву ключи от сейфов, Новицкий отказывался от практической работы, как ему казалось тогда, навсегда. Он собирался сосредоточиться исключительно на преподавании и научных занятиях...

Круг научных интересов Ю. П. Новицкого был достаточно широк. Он занимался исследованием преступлений против личности¹¹ и историей прокурорского надзора; специальными судами для малолетних преступников и законодательством о печати и цензурных уставах ХIХ-ХХ веков...

В документах гуманитарного факультета Костромского государственного рабоче-крестьянского университета в послужном списке профессора кафедры советского законодательства в связи с историей государственного и общественного строя России и важнейших государств Юрия Петровича Новицкого приведен список его трудов, в котором обозначена работа «Суды для малолетних», изданная в 1913 году «Киевскими университетскими известиями»¹².

Известны и специальные работы Юрия Петровича по истории судебных доказательств по Литовским статутам 1529, 1566 и 1588 годов – кодексам феодального права Великого княжества Литовского¹³. А незадолго до революции Ю. П. Новицкий завершил работу о праве мести по «Русской правде»...

Юрий Петрович Новицкий читал в университете серию курсов по истории западноевропейского и русского права, а также спецкурс «Киевский период истории государственного и общественного строя».

Большой популярностью у студентов пользовались практические занятия по истории русского права, которые он вел¹⁴. На них читались, разбирались и комментировались древнерусские источники и памятники права...

В условиях, когда началось формирование законодательства Российской Советской республики, научная и педагогическая деятельность Новицкого не могла не быть востребованной...

Впрочем, востребованными в Советской России оказались и организационные способности Новицкого, хотя и не совсем так, как предполагало советское законодательство...

Отсчет главного времени жизни патриарха Тихона справедливо будет начать с событий 1918 года, в ходе которых патриарху пришлось принять на себя, кажется, все мученические венцы русских святителей.

19 января 1918 года в Александро-Невскую лавру прибыл направленный Александрой Коллонтай отряд матросов и красногвардейцев. Престарелый протоиерей Петр Скипетров, настоятель церкви святых страстотерпцев Бориса и Глеба, обратился к насильникам с мольбой остановиться и не осквернять святыни. В ответ раздались выстрелы, и Священник был смертельно ранен.

В этот же день патриарх Тихон анафематствовал участников кровавых расправ над служителями Божиими. Впервые после семнадцатого века возвысил он голос Русской Православной Церкви и бесстрашно выступил с прямым осуждением действий государственной власти.

В ответ 20 января (2 февраля) в газетах публикуется «Декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви»¹⁵, который не только ознаменовал разрыв многовекового союза Церкви и Российского государства, но и явился юридическим прикрытием для гонения на Церковь.

«Никакие церковные религиозные общества не имеют права владеть собственностью, – говорилось в декрете. – Прав юридического лица они не имеют».

Декрет запрещал не только религиозное воспитание и образование детей в школе, но по сути запрещал и всю Русскую Православную Церковь, и по уровню беззакония и трагическим последствиям мог быть сравнимым только с Октябрьским переворотом.

Однако Русская Православная Церковь, в отличие от Временного правительства и Государственной Думы, не дрогнула.

28 января 1918 года в Москве состоялся крестный ход.

Святейший патриарх Тихон в сопровождении архипастырей и пастырей вышел на Лобное место и оттуда благословил свою паству. Во время службы на площади прозвучала принятая на Соборе молитва о спасении Церкви Христовой.

– Господи Боже, Спасителю наш. К Тебе припадаем с сокрушенным сердцем и исповедуем грехи и беззакония наша, ими же раздражихом Твое благоутробие и затворихом щедроты Твоя. Сего ради праведный суд Твой постиже нас, Господи; раздоры и нестроения объяша нас, убийства и кровопролития, вражда и злоба умножишася до зела. Еже и на Церковь Твою Святую воздвижеся лютое гонение, во еже уставы ея разрушати, учение Закона Твоего попирати, благолепие Дому Твоего оскверняти и служителей и благовестников слова Твоего оскорбляти и изгоняти.

Но, Премилосердный Господи, призри с высоты святыя Твоея на слезныя мольбы ниших и скорбных людей Твоих, преложи гнев Твой на милосердие и даждь нам помощь от скорби.

Вемы, яко от лет древних, в годины искушений, страна наша токмо верою Христовою от гибели спасашеся, токмо молитвою и слезами покаяния от козней и сетей вражиих избавляшеся. Сего ради и в умилении сердца вопием к Тебе: охрани и ныне Отечество наше от врагов, губящих е, воспламени в сердцах наших любовь к Церкви Твоей Святей и научи нас крепко, даже до смерти стояти за Святую Веру Твою и за славу Имене Твоего Святаго, и тако утверди и воспрослави Церковь Твою всесильною крепостию Твоею и от всякаго зла то обстояния избави.

О распеншиих Тя, Моливый, милосерде Господи, и рабам Твоим о вразех молитися повелевый, ненавидящих и обилящих нас прости, не воздашь им, Господи, по делам их и по лукавству начинания их, не ведят бо, что творят, но к братолюбному и добродетельному настави жительству, да обратятся к Тебе, своему Владыце, и купно с сынами Церкве Твоея прославят Тебе единаго в Троице славимаго Бога во веки веков¹⁶.

То же самое происходило и в епархиях...

В Петрограде члены братства защиты Александро-Невской лавры перед ракой с мощами благоверного князя Александра Невского дали обет защищать обитель до последнего вздоха.

Молитвы, прозвучавшие на Красной плошали в Москве, у гробницы Александра Невского в Петрограде, в других больших и малых городах России достигали цели.

Почти шестьдесят тысяч питерских прихожан вступили тогда в союзы зашиты православных храмов. Забегая вперед, скажем, что из этих союзов и выросло в дальнейшем Общество (братство) православных приходов Петрограда.

Возникали такие общества и в других городах, и вот 15 марта 1918 года депутация Собора во главе с А. А. Самариным вручила в Кремле наркому юстиции А. И. Курскому декларацию по поводу декрета об отделении Церкви от государства.

«Религиозное успокоение ста миллионов православного русского населения, без сомнения, необходимое для государственного блага, может быть достигнуто не иначе, как отменой всех распоряжений, посягающих на жизнь и свободу народной веры», – говорилось там.

И большевистская власть, пусть и временно, но отступила. Представитель Совнаркома М.Т. Елизаров признал, что в декрете есть неточные и ошибочные формулировки, которые можно исправить или устранить, а управделами Совнаркома В. А. Бонч-Бруевич обещал, что зарегистрированные церковные общины получат право владеть имуществом.

31 марта патриарх Тихон назвал имена первых мучеников, за веру и Церковь Православную убиенных. Во время Божественной литургии в храме Московской Духовной семинарии он молился об упокоении митрополита Владимира, протоиереев Иоанна Кочурова, Петра Скипетрова, Иосифа Смирнова, Павла Дернова, игумена Гервасия; иереев Павла Кушнякова, Петра Покрывало, Феодора Афанасьева, Михаила Чефранова, Владимира Ильинского, Василия Углянского, Константина Снятиновского, иеромонаха Герасима, диакона Иоанна Касторского, послушника Антония, раба Божия Иоанна Перебаскина и оставшихся неизвестными трех священников и двух мирян.

Этим поминанием как бы подводились итоги первых пяти месяцев противостояния Русской Православной Церкви сатанинской, русофобской власти.

На какое-то время гонения на Церковь затихли, но уже в ночь на 3 июня 1918 года с парохода «Ока» в Туру с камнем на шее был сброшен епископ Тобольский Гермоген, а на следующий день пришел мученический черед архиепископа Пермского Андроника.

«Радуюсь быть судимым за Христа и Церковь... – писал он перед казнью. – Христиан зову к стоянию до смерти».

Тогда, в страшные дни лета 1918 года, Святейший патриарх Тихон побывал и в Петрограде.

«Две недели тому назад Тихон, патриарх Московский, принимал делегации от приходских советов, Духовной академии и религиозно-просветительных обществ.

Представителями делегации – монахами, священнослужителями и мирянами – были произнесены речи. Я записал эти речи и воспроизведу их здесь;

– Социализм есть религия свиньи, приверженной земле.

– Темные люди рыщут по городам и селам, дымятся пожарища, льется кровь убиенных за веру. Нам сказывают – социализм. Мы ответим: грабеж, разорение земли русской, вызов святой непреходящей церкви.

– Темные люди возвысили лозунги братства и равенства. Они украли эти лозунги у христианства и злобно извратили до последнего постыдного предела»...

Изложение речей, прозвучавших в Петрограде во время встречи Святейшего патриарха, мы приводим по отчету, помещенному в газете «Новая жизнь»¹⁷, потому что автор этого отчета – чекист Исаак Бабель специально заостряет, шаржирует в них то, что больше всего пугало большевиков.

В принципе, подручный Моисея Соломоновича Урицкого мог бы тут и остановиться. Материала, по-чекистски обработанного им, хватало, чтобы идти и брать и самого святителя Тихона, и всю Петроградскую паству.

Но Исаак Эммануилович на этом не останавливается...

«Быстрой вереницей проходят кудреватые батюшки, чернобородые церковные старосты, короткие задыхающиеся генералы и девочки в белых платьицах.

Они падают ниц, тянутся губами к милому сапогу, скрытому колеблющимся шелком лиловой рясы (выделено нами – Н.К.), припадают к старческой руке, не находя в себе сил оторваться от синеватых упавших пальцев...

Люди поднимают кверху дрожащие шеи. Схваченные тисками распаренных тел, тяжко дышащих жаром, – они, стоя, затягивают гимны...

Золотое кресло скрыто круглыми поповскими спинами. Давнишняя усталость лежит на тонких морщинах патриарха. Она осветляет желтизну тихо шевелящихся щек, скупо поросших серебряным волосом»...

И не в том беда, что писательская объективность изменяет тут Исааку Эммануиловичу, и он путает Святейшего патриарха с папой Римским (это у него принято целовать туфлю), и не в том, что излишняя чекистская пристрастность делает Бабеля глуховатым к языку, одни только поднятые кверху шеи чего стоят...

Но не это главное...

Едва только начинают звучать «нетерпеливые» слова о возможности спасения России и православия, которые «язвят слух» писателя-чекиста, так сразу мертвеет чекистский взгляд Бабеля.

Всё, на что устремляется он, обращается в мертвь...

... Патриарх слушает «с бесстрастием и внимательностью обреченного»... А «за углом, протянув к небу четыре прямые ноги, лежит издохшая лошадь»... А на паперти «сморщенный чиновник жует овсяную лепешку... слюна закипает в углах лиловых губ»...

Впрочем, нет нужды иронизировать над задыхающимся от ненависти к православию сотрудником Петроградской ЧК.

Святейший патриарх, которого Бабелю так хотелось видеть обреченным и немощным, сам и ответил подобным злопыхателям.

Пройдет еще всего четыре месяца страшного, самого короткого в мире года и прозвучит обращение патриарха к Совету Народных Комиссаров:

«Все, взявшие меч, мечем погибнут» (Мф.26:52).

Это пророчество Спасителя обращаем Мы к вам, нынешние вершители судеб нашего Отечества, называющие себя «народными» комиссарами. Целый год вы держите в руках своих государственную власть и уже собираетесь праздновать годовщину Октябрьской революции; но реками пролитая кровь братьев наших, безжалостно убитых по вашему призыву, вопиет к небу и вынуждает Нас сказать вам горькое слово правды.

Захватывая власть и призывая народ довериться вам, какие обещания давали вы ему и как исполнили эти обещания?

Поистине вы дали ему камень вместо хлеба и змею вместо рыбы (Мф.7:9–10). Народу, изнуренному кровопролитной войной, вы обещали дать мир «без аннексий и контрибуций».

От каких завоеваний могли отказаться вы, приведшие Россию к позорному миру, унизительные условия которого даже вы сами не решались обнародовать полностью? Вместо аннексий и контрибуций великая наша Родина завоевана, умалена, расчленена, и в уплату наложенной на нее дани вы тайно вывозите в Германию не вами накопленное золото.

Вы отняли у воинов всё, за что они прежде доблестно сражались. Вы научили их, недавно еще храбрых и непобедимых, оставить защиту родины, бежать с полей сражений. Вы угасили в сердцах их воодушевляющее их сознание, что «больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою, положит за други своя» (Ин.15:13). Отечество вы подменили бездушным интернационалом, хотя сами отлично знаете, что, когда дело касается зашиты отечества, пролетарии всех стран являются верными его сынами, а не предателями.

Отказавшись защищать Родину от внешних врагов, вы, однако, беспрерывно набираете войска.

Против кого вы их поведете?

Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью и вместо мира искусственно разожгли классовую вражду. И не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян доставить торжество призраку мировой революции.

Не России нужен был заключенный вами позорный мир с внешним врагом, а вам, задумавшим окончательно разрушить внутренний мир. Никто не чувствует себя в безопасности; все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертию часто без всякого следствия и суда, даже без упрощенного, вами введенного суда. Казнят не только тех, которые пред вами в чем-либо провинились, но и тех, которые даже пред вами заведомо ни в чем не виноваты, а взяты лишь в качестве «заложников»; этих несчастных убивают в отместку за преступления, совершенные лицами не только им не единомышленными, а часто же вашими сторонниками или близкими вам по убеждениям. Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем не повинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной контрреволюции. Бесчеловечная казнь отягчается для Православных лишением последнего предсмертного утешения – напутствия Св. Тайнами, а тела убитых не выдаются родственникам для христианского погребения.

Не есть ли всё это верх бесцельной жестокости со стороны тех, которые выдают себя благодетелями человечества и будто бы сами когда-то много претерпели от жестоких властей?

Но вам мало, что вы обагрили руки русского народа его братской кровью; прикрываясь различными названиями – контрибуцией, реквизицией и национализацией, вы толкнули его на самый открытый и беззастенчивый грабеж, по вашему научению разграблены или отняты земли, усадьбы, заводы, фабрики, дома, скот, грабят деньги, вещи, мебель, одежду. Сначала под именем «буржуев» грабили людей состоятельных, потом под именем «кулаков» стали уже грабить и более зажиточных и трудолюбивых крестьян, умножая таким образом нищих, хотя вы не можете не сознавать, что с разорением великого множества отдельных граждан уничтожается народное богатство и разоряется сама страна.

Соблазнив темный и невежественный народ возможностью легкой и безнаказанной наживы, вы отуманили его совесть и заглушили в нем сознание греха; но какими бы деяниями ни прикрывались бы злодеяния, – убийство, насилие, грабеж всегда останутся тяжкими и вопиющими к небу об отмщении грехами и преступлениями.

Вы обещали свободу.

Великое благо свобода, если она правильно понимается, как свобода от зла, не стесняющая других, не переходящая в произвол и своеволие. Но такой свободы вы не дали; во всяческом потворстве низменным страстям толпы, в безнаказанности убийств и грабежей заключается дарованная вами свобода. Все проявления как истинной гражданской, так и высшей духовной свободы человечества подавлены беспощадно. Это ли свобода, когда никто без особого разрешения не может провезти себе пропитание, нанять квартиру, переехать из города в город? Это ли свобода, когда семьи, а иногда и населения целых домов выселяются и имущество выкидывается на улицу и когда граждане искусственно разделены на разряды, из которых некоторые отданы на голод и разграбление? Это ли свобода, когда никто не может высказать открыто свое мнение без опасения попасть под обвинение в контрреволюции? Где свобода слова и печати? Где свобода церковной проповеди? Уже заплатили своею кровию мученичества многие смелые церковные проповедники; голос общественного и государственного обсуждения и обличения заглушен, печать, кроме узкобольшевистской, задушена совершенно.

Особенно больно и жестоко нарушение свободы в делах веры. Не проходит дня, чтобы в органах вашей печати не помещались самые чудовищные клеветы на Церковь Христову и Ее служителей, злобные богохульства и кощунства. Вы глумитесь над служителями алтаря, заставляете епископов рыть окопы (епископ Тобольский Гермоген Долганов) и посылаете священников на грязные работы. Вы наложили свою руку на церковное достояние, собранное поколениями верующих, и не задумались нарушить их посмертную волю. Вы закрыли ряд монастырей, домовых церквей без всякого к тому повода и причины. Вы заградили доступ в Московский Кремль – это священное достояние всего верующего народа. Вы разрушаете исконную форму церковной общины – прихода, уничтожаете братства и другие Церковно-благотворительные и просветительные учреждения, разгоняете церковные епархиальные собрания, вмешиваетесь во внутреннее управление Православной Церкви. Выбрасывая из школ священные изображения и запрещая учить в школах детей вере, вы лишаете их необходимой для Православного воспитания духовной пиши.

«И что еще скажу? Не достанет мне времени» (Евр.11:32), чтобы изобразить все те беды, которые постигли нашу Родину. Не буду говорить о распаде некогда великой и могучей России, о полном расстройстве путей сообщения, о небывалой продовольственной разрухе, о голоде и холоде, которые грозят смертью в городах, об отсутствии нужного для хозяйства в деревне. Все это у всех на глазах. Да, мы переживаем ужасное время вашего владычества, и долго оно не изгладится из души народной, омрачив в ней образ Божий и запечатлев в ней образ зверя. Сбываются слова пророка: «Ноги их бегут ко злу, и они спешат на пролитие невинной крови, мысли их – мысли нечестивые, опустошение и гибель в стезях их» (Ис.59:7).

Мы знаем, что наши обличения вызовут в вас только злобу и негодование и что вы будете искать в них лишь повода для обвинения Нас в противлении власти; но чем выше будет подыматься «столп злобы» вашей, тем вернейшим будет то свидетельством справедливости Наших обвинений.

Не Наше дело судить о земной власти; всякая власть, от Бога допущенная, привлекла бы на себя Наше благословение, если бы она воистину явилась «Божиим слугой» на благо подчиненных и была «страшна не для добрых дел, а для злых» (Рим.13:3). Ныне же к вам, употребляющим власть на преследование ближних и истребление невинных, простираем Мы Наше слово увещания: отпразднуйте годовщину вашего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры; обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный им отдых от междоусобной брани. А иначе взыщется от вас всякая кровь праведная, вами проливаемая (Лк.11:50), и от меча погибнете сами вы, взявшие меч (Мф.26:52).

Тихон, Патриарх Московский и всея России»¹⁸.

Мы привели целиком объемистое обращение Святейшего патриарха Тихона потому, что в нем исчерпывающе проанализирована сущность Октябрьского переворота, те методы, которыми большевики сумели обмануть русский народ, сделать простых, необразованных людей соучастниками своих преступлений.

Современные историки только еще приближаются к постижению столь глубокой и исчерпывающей оценки 1917 года, и непостижимо, как эти мысли могли быть сформулированы, когда всего лишь месяцы отделяли автора обращения от октябрьского переворота.

Но с другой стороны ведь не «гражданин Василий Иванович Беллавин», как его именовали сотрудники советских трибуналов, и составлял обращение, а святитель Тихон, патриарх Московский и всея России, и в обращении заключены не его личные размышления, а Соборное постижение истины.

В это обращение вошли и процитированные нами суждения – надо только изъять из них местечково-визгливую аранжировку сотрудника Петроградской ЧК! – которые высказывались патриарху делегациями от приходских советов, Духовной академии и религиозно-просветительных обществ Петрограда…

Юрий Петрович Новицкий, без сомнения, был на той встрече с патриархом...

Ну, а вторая их встреча состоялась через полтора года, в декабре 1919 года, когда организовывался Петроградский Богословский институт.

История создания этого института интересна тем, что она наглядно демонстрирует, как организовывалось православными русскими людьми противодействие большевистско-чекистской власти и как одерживались победы в этом противостоянии.

30 (17) сентября 1918 года под давлением властей закрылась Петроградская Духовная семинария, но в этот же день по благословению митрополита Вениамина было открыто Богословско-пастырское училище для подготовки священно- и церковнослужителей и преподавателей Закона Божия для Петроградской епархии.

Разумеется, училище не могло решить проблему подготовки церковных кадров, и православная общественность Петрограда начала хлопотать об устройстве в городе Богословского института.

Инициатором этого дела выступил заведующий Богословско-пастырским училищем Иван Павлович Шербов... Он разработал стройную систему духовного обучения, в которую включались богословские кружки и курсы как низшая ступень, Богословско-пастырское училище как средняя и Богословский институт как высшая ступень религиозного образования.

17 сентября 1919 года товарищу Народного Комиссара по просвещению Союза Коммун Северной области З. Гринбергу было подано ходатайство с просьбой разрешить открытие в Петрограде Богословского института, в котором, не противореча постановлению от 24 августа 1918 года, будут преподаваться лишь богословские предметы для лиц, достигших 18-летнего возраста.

Пол ходатайством подписались академики Борис Александрович Тураев и Алексей Александрович Шахматов, профессора Лев Платонович Карсавин и Вячеслав Евгеньевич Тищенко и множество других членов приходских советов.

Есть под ходатайством и подпись члена приходского совета Скорбященской церкви, что за Литейным двором, профессора I Петроградского университета по кафедре истории русского права Юрия Петровича Новицкого, проживавшего по адресу: Литейный проспект, дом 36, квартира 1.

Был Юрий Петрович Новицкий и на общем собрании уполномоченных 26 приходских общин, собиравшемся в Лаврских покоях митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина 13 октября 1919 года.

Иван Павлович Шербов сделал на этом собрании доклад, в котором говорил об укреплении нравственно-христианского мировоззрения как главной цели духовных школ.

Юрий Петрович Новицкий выступал тогда от группы объединенных приходов.

– Предложения, которые мне поручено представить, сводятся к следующему... – сказал он. – Первое... Под руководством Владыки Митрополита гласно и в тесной связи со всеми церковными общинами Петрограда и епархии приступить к немедленному осуществлению идеи открытия Богословского института и Богословско-пастырского училища. Первого – по типу высшего, второго – по типу среднего учебного заведения. Второе... Учредить для этого особую комиссию, которая бы взяла на себя ведение также и хозяйственных дел для выяснения размера материального рода помощи как со стороны объединенных приходов, так и соответствующих статей расхода епархиального совета. Третье... Ввиду общеепархиального значения предпринимаемого дела просить Владыку Митрополита о немедленном созыве Епархиального собрания, в границах возможного, и поспешить с созданием прочного объединяющего союза всех приходов Петрограда и епархии¹⁹.

Вскоре после выступления Ю. П. Новицкого ввиду приближения времени всенощного бдения поступило предложение прекратить прения.

Собрание единогласно приняло резолюцию, в которой, в частности, говорилось, что учреждаемый Богословский институт и Богословское училище должны находиться под руководством Владыки Митрополита, но при этом осуществлять свою деятельность в теснейшей связи с приходскими общинами. Для этого учреждается комиссия духовно-учебных заведений Петроградской епархии.

В комиссию были избраны профессора Петроградского университета А. И. Введенский²⁰, Б. А. Тураев, Л. П. Карсавин, Ю. П. Новицкий, протоиереи В. А. Акимов, Н. С. Рудинский, Н. К. Чуков, Л. К. Богоявленский, Н. В. Чепурин, А. С. Николаев, В. Б. Шкловский, Ф. К. Андреев, И.П. Шербов.

14 ноября комиссия провела необходимые предварительные работы, результаты которых были оглашены на собрании, проходившем в покоях митрополита в Александро-Невской лавре 1 декабря 1919 года.

Результаты работы комиссии были одобрены.

Юрий Петрович Новицкий и на этом собрании тоже проявил существенную активность, предложив, во-первых, отправить в Москву делегацию из представителей приходских общин для того, чтобы исходатайствовать у патриарха Тихона благословения на открытие в ближайшее время Петроградского Богословского института и утвердить «Положение» о нем.

А, во-вторых, он предложил также для беспрепятственного и более успешного ведения дела об устройстве и открытии Богословского института избрать теперь же согласно § 7 и 8 «Положения» в Совет института представителей от общин Петрограда и епархии.

Оба предложения Юрия Петровича были приняты, а сам он избран как в Совет института, так и в состав делегации к патриарху.

Буквально на следующий день делегация, в составе А. С. Николаева, Ю. П. Новицкого и И. П. Шербова, выехала вместе с митрополитом Вениамином в Москву.

3 декабря вопрос об открытии в Петрограде Богословского института обсуждался, как сказано в Указе Патриарха Тихона митрополиту Вениамину²¹, «на соединенном присутствии отделов Высшего Церковного Совета в присутствии Вашего Преосвященства и прибывшей с Вами делегации из членов Комиссии духовно-учебных заведений Петроградской епархии».

Проект открытия Института был одобрен, а на «Положении» Святейший патриарх Московский и всея России Тихон наложил такую резолюцию: «Утверждается. Приветствую учреждение Института и призываю на предстоящую его деятельность Божие споспешествующее благословение. Патриарх Тихон».

16 апреля 1920 года состоялось торжественное открытие Богословского института, а 20 апреля начались и регулярные лекции.

Любопытно, что именно в день открытия Богословского института 16 апреля 1920 года СНК принял декрет «О реквизициях и конфискациях», позволяющий в случаях «особо острой общественной нужды» изымать у граждан их имущество. У академика И. П. Павлова изъяли тогда пять золотых медалей, присужденных ему за научные открытия. Чтобы возвратить эти медали академику, потребовалось издать еще одно постановление СНК.

Беззаконие, как и указывалось в обращении Святейшего патриарха Тихона, возводилось в ранг закона.

Два месяца чекисты пытали Омского архиепископа Сильвестра, требуя от него покаяния. Ничего не добившись, они гвоздями прибили к полу руки владыки и начали прижигать раскаленными шомполами тело.

А 30 июля 1922 года вышло постановление СНК «О ликвидации мощей во Всероссийском масштабе», и уже 16 августа ликвидационной комиссией была вскрыта в Серафимо-Дивеевском монастыре рака с мощами преподобного Серафима Саровского.

Работа Петроградского Богословского института в таких условиях, безусловно, была подвигом сама по себе.

Это было как поднятое высоко вверх знамя, к которому, пошатываясь, собираются израненные, замороченные большевистской ложью русские люди, чтобы снова почувствовать себя силой, чтобы снова ощутить себя непобедимым православным народом.

И совершался этот подвиг во многом благодаря Совету института, в который входили теперь викарные епископы, все штатные наставники института и шесть представителей приходских общин.

Юрий Петрович Новицкий в Совет входил в составе этой шестерки²².

Совет занимался приемом студентов и вольнослушателей, рассмотрением и утверждением программ и учебных планов, составлением наказов и правил.

Сам Юрий Петрович лекций в Богословском институте практически не читал²³, но работой в институте был увлечен настолько, что увлеченность эта передалась его матери Пелагее Дмитриевне Новицкой, с которой жил Юрий Петрович в квартире на Литейном проспекте, и она, хотя и была уже не молода, сама записалась вольнослушательницей в Богословский институт²⁴.

Напомним, что одновременно профессор Ю. П. Новицкий занимался преподавательской работой в Петроградском университете и организацией Гуманитарного факультета в Костромском государственном рабоче-крестьянском университете (он организовывал там преподавание советского законодательства), завершал фундаментальное исследование «История русского уголовного права».

Свободного времени у него было не так уж и много, но для Богословского института Юрий Петрович не жалел сил.

Духовным центром жизни Богословского института можно считать братство св. Софии, которое собиралось на квартире ректора протоиерея Николая Чукова.

В работе братства принимали участие такие видные мыслители, как Н.О. Лосский и Л.П. Карсавин.

И в этом братстве важную роль играл Ю.П. Новицкий.

«Меня привлек в братство человек, которого я до этого времени едва знал, но дружбу с которым я ценю, как одно из величайших благодеяний, какие даны мне были в жизни, – проф. Ю. П. Новицкий. Он тоже был одною из движущих сил братства»... – вспоминал будущий епископ Кассиан²⁵.

Так получалось, что жизнь Юрия Петровича все больше и больше перетекала в Богословский институт.

Отметим тут, что и будущую невесту свою, Ксению Леонидовну Брянчанинову, Юрий Петрович Новицкий тоже встретил на именинах ректора Н.К. Чукова 17 февраля 1921 года.

Ксения Леонидовна выступала тогда на концерте «с декламацией».

Но, просматривая материалы, связанные с деятельностью Новицкого в Богословском институте, ясно видишь, что его интересы были шире просто устройства центра богословского образования.

Всё это время он напряженно искал возможности для активизации объединения Петроградских православных прихожан.

К организации «духовных союзов» патриарх Тихон призвал в послании от 19 января 1918 года. В Петрограде такое «Братство приходских советов», председателем правления которого стал протоиерей Николай Семенович Рудинский, было создано еще в октябре 1917 года.

Комиссаром братства по общеепархиальным делам «для представительства и зашиты общих прав и интересов Петроградской епархии» был избран присяжный поверенный Иван Михайлович Ковшаров.

Юрий Петрович Новицкий принимал участие в работе приходского Совета Скорбященской, что за Литейным двором, церкви. В этом качестве он и подписывал обращение к товарищу Народного Комиссара по просвещению Союза Коммун Северной области З. Гринбергу об открытии Богословского института.

Сам Богословский институт Юрий Петрович Новицкий рассматривал, прежде всего, как то живое дело, вокруг которого может активизироваться объединение православных приходов Петрограда, но стенами которого оно не ограничится.

К сожалению, многие документы, касающиеся Общества православных приходов, весной 1922 года, когда начались аресты членов правления общества, были уничтожены, и проследить всю работу Ю. П. Новицкого по преобразованию Братства приходских советов в Общество православных приходов пока не удается, зато о том сопротивлении, которое встречал Юрий Петрович на пути создания этого общества, свидетельств сохранилось вполне достаточно.

«Мало-помалу в течение апреля и мая 1922 года были арестованы почти все деятели этого Братства (Общества – Н.К.) – пишет в «Воспоминаниях «смертника» о пережитом»²⁶ протоиерей Михаил Чельцов. – Я чувствовал себя почти спокойно, ибо к этому Братству не имел никакого отношения, даже находился и лично, и принципиально во враждебном настроении. Я и доселе думаю, что Братство это, если не активно, то пассивно, если само не способствовало, то своим положением какого-то самодовлеющего епархиального правящего органа наряду с митрополитом содействовало закрытию Епархиального Совета, коего я был председателем»²⁷.

Тем не менее можно совершенно определенно сказать, что многие протоиереи и преподаватели-профессора из числа тех, что сообща организовывали Богословский институт, стали и ядром правления Общества православных приходов, организованного Юрием Петровичем Новицким.

Протоиерей Владимир Сорокин в своей книге «Исповедник. Церковно-просветительская деятельность митрополита Григория Чукова» говорит:

«17 апреля в Административный Подотдел Отдела Управления Петрогубисполкома были поданы «списки наставников и членов Совета Богословского института», которые и сейчас представляют ценность, поскольку дают возможность узнать имена замечательных христиан сложного исторического периода нашей Церкви, поэтому приводим полностью списки»²⁸...

Вот они...

«Богословский институт. Наставники

Чуков Николай Кириллович, ректор, протоиерей. Пр. 25 октября, 11, кв. 19.

Шербов Иван Павлович, проректор. Троицкая ул., А. 3

Абрамович Дмитрий Иванович, профессор, Саперный пер., 10, кв. 66

Алявдин Анатолий Павлович, преподаватель. Наб. р. Ждановки, 3/1, кв.17

Аникиев Павел Петрович, преподаватель. Загородный пр., 21, кв. 17

Безобразов Сергей Сергеевич, преподаватель. Николаевская ул., 13, кв. 4

Боярский Александр Иванович, преподаватель. Колпино, Троицкая ул., 42

Бриллиантов Александр Иванович, профессор. Херсонская, 5, кв. 30

Верюжский Василий Максимович, профессор. Пр. 25 октября, 173, кв. 5

Гревс Иван Михайлович, профессор. В.О., Тучкова наб., 12, кв. 38

Зарин Сергей Михайлович, профессор. Пушкинская, 12, кв. 18

Карабинов Иван Алексеевич, профессор. Пушкинская 2, кв. 35

Карсавин Лев Платонович, профессор. В.О., Универс. наб., 11, кв. 55

Лепорский Петр Иванович, профессор. Пр. 25 октября, 163

Лосский Николай Онуфриевич, профессор. Кабинетская, 20

Малицкий Николай Владимирович, профессор. Гусев переулок

Мироносицкий Порфирий Петрович, профессор. Обводный канал, 125, кв. 6

Митроцкий Михаил Владимирович, преподаватель. Б. Посадская ул., 5, кв.1

Петровский Александр Васильевич, профессор. Садовая ул., 40, кв. 3

Пищулин Владимир Федорович, ассистент. Сергиевская ул., 83, кв. 23

Приселков Михаил Дмитриевич, профессор. Миллионная ул., 12., кв. 8

Соколов Иван Иванович, профессор. Пр. 25 октября, 173, кв. 1

Соколов Михаил Николаевич, преподаватель. наб. Ждановки, 3/1, кв. 17

Чепурин Николай Викторович, преподаватель. Садовая ул., 129, кв. 7

Фармаковский Борис Владимирович, профессор. Мраморный дворец

Шкловский Владимир Борисович, преподаватель. Надлежлинская ул., 33

Члены Совета

Акимов Василий Александрович, протоиерей. Канонерская ул., 29, кв. 3

Рудинский Николай Семенович, протоиерей. Калашниковская наб., 7

Платонов Николай Федорович, протоиерей. В.О., 6-я линия, 11

Аксенов Леонид Дмитриевич, преподаватель. Миллионная ул., 11, кв. 19

Новицкий Юрий Петрович, профессор. Сергиевская ул., 60, кв. 30

Соколов Николай Михайлович, профессор. Колпинская ул., 17, кв. 8

Преосвященный Венедикт, епископ. Александро-Невская лавра

Преосвященный Алексий, епископ. Александро-Невская лавра

Звездов Макарий, студент. Троицкая ул., 3

Васильев Серафим, студент. Александро-Невская лавра»...

Добавим тут, что 17 апреля 1922 года, когда были поданы эти списки, многие из обозначенных в них сотрудников института были уже арестованы, а некоторые готовились к высылке из России на «философском пароходе»²⁹.

Рассказав в предшествующей главе о деятельности патриарха Тихона и Юрия Петровича Новицкого в первые послереволюционные годы, я не претендую на полноту рассказа.

Мне важно сейчас показать, что, людей, встретившихся на Троице-Сергиевом подворье в конце масляной недели 1922 года, никак нельзя назвать раздавленными или запуганными революцией.

Ни патриарх Тихон, ни Юрий Петрович Новицкий не прятались от происходящих в стране перемен, а стояли вровень с ними, бесстрашно встречая обрушивающиеся на Россию бедствия и по мере сил пытаясь предотвратить их.

Еще важнее осознать, что хотя деятельность патриарха Тихона и Юрия Петровича Новицкого и была оппозиционной большевистской власти, но в отличие от белогвардейского и других оппозиционно-партийных движений базировалась не на разрушительной, а на созидательной платформе.

«Мы содрогаемся, читая, как Ирод, ища погубить Отроча, погубил тысячи младенцев. Мы содрогаемся, что возможны такие явления, когда при военных действиях один лагерь защищает передние свои ряды заложниками из жен и детей противного лагеря, – говорил Святейший патриарх Тихон 21 июля 1919 года. – Мы содрогаемся варварству нашего времени, когда заложники берутся в обеспечение чужой жизни и неприкосновенности.

Мы содрогаемся от ужаса и боли, когда после покушений на представителей нашего современного правительства в Петрограде и Москве, как бы в дар любви им и в свидетельство преданности, и в искупление вины злоумышленников, воздвигались целые курганы из тел лиц, совершенно непричастных к этим покушениям, и безумные эти жертвоприношения приветствовались восторгом тех, кто должен был остановить подобные зверства.

Мы содрогались, – но ведь эти действия шли там, где не знают или не признают Христа, где считают религию опиумом для народа, где открыто и цинично возводится в насущную задачу истребление одного класса другим и междоусобная брань.

Нам ли, христианам, идти по этому пути. О, да не будет! Даже если бы сердца наши разрывались от горя и утеснений, наносимых нашим религиозным чувствам, нашей любви к родной земле, нашему временному благополучию, даже если бы чувство наше безошибочно подсказывало нам, кто и где наш обидчик... Следуйте за Христом! Побеждайте зло добром!»³⁰.

Собственно говоря, большевистской идеологии разрушения Русская Православная Церковь противопоставляла в лице лучших своих представителей нравственное созидание.

«...Установление той или иной формы правления не дело Церкви. Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение... – повторил патриарх в день памяти преподобного Сергия Радонежского в послании от 8 октября 1919 года. – Мы убеждены, что никакое иноземное вмешательство, да и вообще никто и ничто не спасет России от нестроения и разрухи, пока Правосудный Господь не преложит гнева Своего на милосердие, пока сам народ не очиститься в купели покаяния от многолетних язв своих, а через то не возродится духовно в нового человека, созданного по Богу в праведности и святости истины (Ев.4:24)

... Памятуйте же, отцы и братия, и канонические правила, и завет святого апостола: Блюдите себя от творящих распри и раздоры, уклоняйтесь от участия в политических партиях и выступлениях... Посвящайте все свои силы на проповедь слова Божия, истины Христовой, особенно в наши дни, когда неверие и безбожие дерзновенно ополчились на Церковь Христову»³¹.

Памятуя об этих заветах патриарха Тихона, и попытаемся понять, о чем же шла речь во время встречи Юрия Петровича Новицкого со Святейшим патриархом Тихоном на Троице-Сергиевом подворье, когда уже был выпущен декрет об изъятии «Для помощи голодающим» церковных ценностей.

О чем могли говорить эти русские люди, которые будут прославлены Церковью, как святые, о чем могли размышлять они в страшные для Православной Церкви дни, в преддверии мученического подвига, который предстояло совершить им?

Они не обманывались, не тешили себя иллюзиями.

Юрию Петровичу Новицкому, еще не вполне пришедшему в себя от контраста затихающих от голода губерний и задыхающейся от продуктового изобилия шумной Москвы, как профессиональному юристу, как организатору преподавания советского законодательства, лучше других было понятно, что кампания по изъятию церковных ценностей, развернутая Советской властью, одним только изъятием не ограничится.

Согласно декрету об отделении Церкви от государства еще 23 января 1918 года Православная Церковь была лишена всякой собственности. Все церковное имущество было объявлено исключительным достоянием трудового народа, его исключительной собственностью, и только это и было тем послаблением, которого подвигами своих первых мучеников сумели добиться православные! – на правах временной аренды передано общинам верующих.

Юридически власть согласно своему же декрету могла произвести какое угодно изъятие, не вступая в переговоры с властями церковными. Более того, попытка церковных властей вступить в переговоры и обсуждение каких-либо условий передачи церковных ценностей было, согласно тому же декрету, деянием преступным.

Возможно, патриарх Тихон и не осознавал так глубоко, как Новицкий, всего юридического бесправия Церкви, но суть проблемы для него была ясна.

Он постиг ее на собственном опыте.

Еще летом 1921 года, когда только начинался голод в Поволжье, патриарх выпустил воззвание о помощи голодающим.

«К тебе, Православная Русь, первое слово Мое! – писал он. – Во имя и ради Христа зовет тебя устами Моими Святая Церковь на подвиг братской самоотверженной любви. Спеши на помощь бедствующим с руками, исполненными даров милосердия, с сердцем, полным любви и желания спасти гибнущего брата. Пастыри стада Христова! Молитвою у престола Божия, у родных святынь, исторгайте прощение Неба согрешившей земле. Зовите народ к покаянию: да омоется покаянными обетами и Святыми Тайнами, да обновится верующая Русь, исходя на святой подвиг и его совершая, да возвысится он в подвиг молитвенный, жертвенный подвиг...

К тебе человек, к вам, народы вселенной, простираю я голос свой:

Помогите! Помогите стране, помогавшей всегда другим!»³²

Слово патриарха было услышано. И в самой России, и за пределами ее. На счет Всероссийского Церковного комитета помощи голодающим (Помгол), организованного под председательством патриарха Тихона в августе 1921 года, потекли пожертвования.

Однако укрепление авторитета Русской Православной Церкви страшило большевиков сильнее, чем смерть от голода десятков тысяч русских людей. Буквально через три недели, 27 августа 1921 года, Всероссийский Церковный комитет помощи голодающим декретом ВЦИК был распущен, а все собранные Церковью денежные суммы потребованы к сдаче и обращены (начинался НЭП!) на текущие нужды членов правительства.

Вместо Помгола стала действовать при ВЦИКе государственная «Центральная комиссия помощи голодающим», а Церкви категорически запретили заниматься любой помощью голодающим.

Теперь Президиум ВЦИК снял этот запрет.

Но как снял...

В декабре 1921 года Комиссия помощи голодающим обратилась к Патриарху с призывом к пожертвованию ценностей, принадлежащих Церкви, на нужды голодающих, но почти одновременно, 27 декабря 1921 года, был выпущен декрет о ценностях, находящихся в церквях и монастырях, согласно которому все церковные ценности были разделены на три группы для более удобного принудительного изъятия их.

О каких пожертвованиях могла идти речь, если еще раз было подчеркнуто, что имуществом своим Церковь распоряжаться не имеет права.

Более того...

Декрет воспрещал «ликвидацию церковного имущества органами местной власти путем неорганизованной продажи или передачи группам верующих»...

А в печати тем временем набрала силу кампания, целью которой было доказать, что единственный выход в создавшемся положении – пустить на помощь голодающим «немыслимое количество золотых и серебряных ценностей», которые скопила за многие века Русская Православная Церковь.

«Житейская правда оскорблена, – писали в газетах. – Никола-Угодник, Иоанн Воин, Федор Стратилат купаются в золоте и роскоши, а Николаи, Иваны, Федоры дохнут, как мухи»³³.

Все шло к тому, что церковные ценности будут изъяты в принудительном порядке, от патриарха требовалось лишь, чтобы он обеспечил соблюдение порядка при изъятии, благословив его.

Выполнить эти требования патриарх не мог.

Священные сосуды, напрестольные Евангелия, кресты помимо своей материальной ценности прежде всего являются святынями, и использование их в любых других, за исключением Богослужения, целях не допускалось.

Но и допустить открытые столкновения верующих с властями, которые повлекли бы бесчисленные жертвы, патриарх тоже не мог.

Внимательно прочитал Юрий Петрович Новицкий текст последнего воззвания, выпущенного патриархом:

«Леденящие душу ужасы мы переживаем при чтении известий о положении голодающих: «Голодные не едят уже более суррогатов, их давно уже нет. Падаль для голодного населения стала лакомством, но этого лакомства нельзя уже более достать. По дорогам и оврагам, в снегу находят десятки умерших голодных. Матери бросают своих детей на мороз. Стоны и вопли несутся со всех сторон. Доходит до людоедства. Убыль населения от 12 до 25%. Из тринадцати миллионов голодающего населения только два миллиона получают продовольственную помощь».

Необходимо всем, кто только может, придти на помощь страдающему от голода населению.

Мы вторично обращаемся ко всем, кому близки и дороги заветы Христа, с горячею мольбой об облегчении ужасного состояния голодающих.

Вы, православные христиане, откликнулись своими пожертвованиями на голодающих на первый наш призыв.

Бедствие голода разрослось до крайней степени. Протяните же руки свои на помощь голодающим братьям и сестрам и не жалейте для них ничего, деля с ними и кусок хлеба и одежду по заветам Христа. Учитывая тяжесть жизни для каждой отдельной христианской семьи, вследствие истощения средств их мы допускаем возможность духовенству и приходским советам, с согласия общин верующих, на попечении которых находится храмовое имущество, использовать находящиеся во многих храмах драгоценные вещи, не имеющие богослужебного употребления (подвески, в виде колец, цепей, браслет, ожерелья и другие предметы, жертвуемые для украшения святых икон, золотой и серебряный лом), на помощь голодающим.

Призывая на всех благословение Божие, молю православный русский народ, чадо Церкви Христовой, откликнуться на этот наш призыв.

«У кого есть две одежды, тот дай неимущему, и у кого есть пища, делай то же» (Лук.3:11).

«Будьте милосердны, как Отец ваш Небесный милосерден» (Лук.6:36).

6/II-22 Патриарх Тихон»³⁴

Закончив чтение отпечатанного на пишущей машинке текста, Юрий Петрович поднял глаза на патриарха.

Это была их третья встреча.

Патриарх Тихон сидел в простой рясе и совсем не похож был на сановника Церкви. Он казался старше своих лет, глубокие складки сбегали по лицу, прячась в седой бороде.

– Да... – отвечая на немой вопрос, сказал патриарх. – По поводу передачи церковных ценностей на помощь голодающим я имел переписку с Калининым. Сейчас этот вопрос поставлен очень строго.

– У нас, в Петрограде, многие считают, что жертвовать священные сосуды не является нарушением канонов... – проговорил Новицкий.

Патриарх улыбнулся.

– Если у вас думают, что церкви Петрограда жертвуют и что эти пожертвования будут приняты, то я разрешаю жертвовать и то, что не указано в воззвании... Пусть митрополит Вениамин обратится ко мне, я дам разрешение.

Как свидетельствуют люди, близко знавшие святителя Тихона, он очень мало изменился, став патриархом. Спокойствие и добродушие никогда не покидали его. До конца жизни оставался скромным и простым, обладал ясным умом и добрым сердцем. Еще говорили, что патриарх очень похож на Кутузова, каким его изобразил Л.Н. Толстой в «Войне и мире».

Наверное, таким и увидел патриарха Юрий Петрович Новицкий, сумевший в полной мере оценить юмор его ответа. Конечно же, можно было изображать, будто изъятие, которое собирается провести советская власть, является добровольной жертвой Церкви.

Правда, очень уж горьким был этот юмор.

– Что же теперь будет? – спросил Юрий Петрович.

– Будет то, на что будет воля Господня. – ответил патриарх.

Ни патриарх Тихон, ни Юрий Петрович Новицкий не могли знать, что буквально через несколько дней, 26 февраля 1922 года, как раз в Прощенное воскресенье, будет опубликован декрет ВЦИК о порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих, который сделает бессмысленными разговоры о каких-либо пожертвованиях.

И, разумеется, не знали они, что этот декрет, принятый еще 23 февраля 1922 года, является важным, но далеко не единственным пунктом реализации секретной директивы о конфискации церковных ценностей и репрессиях против духовенства, подписанной накануне В.И. Лениным.

Надо сказать, что к кампании по разгрому Русской Православной Церкви большевики подготовились весьма обстоятельно.

Известно, что еще в декабре 1920 года Ф. Э. Дзержинский инструктировал М. Лациса: «Церковь разваливается, этому нам надо помочь, но никоим образом не возрождать ее в обновленной форме. Церковную политику развала должна вести ВЧК, а не кто-либо другой. Лавировать может только ВЧК для единственной цели разложения попов».

Согласно этому плану «лавирования», принимая «во внимание и то, что низшее молодое белое духовенство, правда, в незначительной своей части, безусловно, прогрессивно, реформистски и даже революционно настроено по отношению к перестройке Церкви», секретный отдел ВЧК сосредоточил всё свое внимание именно на «поповской массе, чтобы через нее разрушить и разложить Церковь до конца».

Теперь подготовка была завершена, и чекисты решили спустить с привязи завербованных ими священников.

Неделю назад, 18 февраля 1922 года, газета «Петроградская правда» напечатала обращение священника Введенского к верующим, озаглавленное «Церковь и голод».

«С Поволжья приходят кошмарные вести, – писал будущий архипастырь обновленчества. – Жуть охватывает душу: в безумии голода матери убивают детей и пожирают трупики...

Плачет сердце слезами кровавыми...

Плачет сердце над ними, далекими, умирающими, забытыми.

Кем забытыми? Христианским миром...

Я, христианский священник, бросаю это обвинение всему христианскому миру!»

Когда говорится о массовых страданиях людей, не принято обращать внимание на стиль. Однако сейчас, почти столетие спустя, зная, кем оказался автор этой статьи, нарушим правило и всё-таки посмотрим, как она написана.

Первым делом бросается в глаза удивительная схожесть стилей А. И. Введенского и штатных публицистов «Петроградской правды». Та же истеричность, те же картинные рыдания. Сравните: «Дети грызут ручки!» в «Петроградской правде» за 9 февраля, и матерей, которые убивают своих детей, чтобы съесть их «трупики».

Да... Случаи людоедства, действительно, были в Поволжье, но авторам «Петроградской правды» недостаточно этого ужаса. Нужно не изображение страдания, способное вызвать сочувствие в любом сердце, а нечто совсем противоестественное, ошеломляющее читателей, заставляющее потерять контроль нал собой.

Нормальный человек не может не сочувствовать чужому горю.

Если же очерствело сердце, он сохраняет равнодушие.

Но смаковать чужое горе – это уже не вполне человеческое занятие.

Впрочем, ведь и бросить обвинение не большевикам, которые были главными виновниками голода, а сразу «всему христианскому миру», тоже занятие не человеческое, а сатанинское.

А. Левитин-Краснов и В. Шавров в монографии «Очерки по истории русской церковной смуты» отметили, что «наружность отдаленных еврейских предков неожиданно повторилась в сыне Витебского директора (Александре Ивановиче Введенском – Н.К.) в такой яркой форме, что его никак нельзя было отличить от любого из еврейских детишек, которые ютились на Витебских окраинах; он был больше похож на еврея не только чем его отец, но и сам его дед. Задумчивый и, вечно погруженный в книги, он как-то странно выходил моментами из своего обычного состояния молчаливой замкнутости, чтобы совершить какой-либо эксцентрический, сумасбродный поступок»³⁵...

Разумеется, в отличие от авторов монографии, нас абсолютно не интересует национальный состав крови А. И. Введенского. Гораздо более заинтересовала бы нас, так сказать, справка о наличии в крови Александра Ивановича сатанинских составляющих...

Выделили же мы слова авторов монографии для того, чтобы подчеркнуть, что и внешностью своей, и манерами он удивительно походил на тогдашних вождей Советской России, и был не только единокровен с ними, но и единодушно-революционен.

Но повторим, что хотя письмо Введенского и было уже опубликовано, ни патриарх Тихон, ни Юрий Петрович Новицкий даже и не догадывались о беспрецедентной по жестокости и подлости войне, которую ленинская гвардия развязывает против Русской Православной Церкви.

Однако, перечитывая свидетельства о той встрече, трудно отделаться от ощущения, что они очень многое понимали и знали всё, что предстоит им.

Что мог противопоставить Святейший патриарх Тихон той беспощадной жестокости и дьявольской хитрости, которую воздвигали против Церкви большевики?

Власть не оставляла Церкви ни одного шанса на спасение.

Только упование на милость Божию, только свою молитву и мог противопоставить Святейший патриарх большевистской агрессии зла.

Потом, на процессе, Ю. П. Новицкому зададут прямой вопрос:

– О чем вы беседовали с патриархом?

И Юрий Петрович, еще раз кратко пересказав свои вопросы и ответы патриарха, добавит, что спросил об отношении патриарха к тем новшествам, что появляются в некоторых церквях.

– Этот вопрос нас не интересует! – перебьёт Новицкого председатель суда³⁶.

Это, конечно, очень досадно.

То, что не интересовало товарища Яковченко, нам узнать было бы совсем не лишним...

Но с другой стороны, так ли и правомерна наша досада?

Да, мы многого не знаем, но что бы прибавили не известные нам подробности к тому главному, что мы знаем и так? Все упущенные детали не так существенны по сравнению с главным фактом, который доподлинно известен.

В Петроград Юрий Петрович Новицкий привез благословение святителя Тихона и митрополиту Вениамину, и самому себе как председателю Общества православных приходов.

На что было дано это благословение?

Конечно же, на мученический подвиг во спасение Русской Православной Церкви...

И что еще более важное могли бы узнать мы?

Впрочем, тогда, в конце февраля 1922 года, Юрий Петрович Новицкий, может быть, пока и не догадывался об истинном значении благословения святителя Тихона. Просто он почувствовал, что отступили страхи и уныние...

Протоиерей Сергий Булгаков говорил, что каждый ощущал радость в присутствии патриарха Тихона, так как тот не знал страха, даже когда был окружен постоянно грозящей опасностью. В нём была совершенно особая, царственная свобода с полным отсутствием страха за свою судьбу...

Вот и Юрий Петрович Новицкий, покидая Троице-Сергиево подворье, тоже ощущал эту радость, это бесстрашие...

В Петрограде он первым делом публично разоблачил на собрании Общества православных приходов Петрограда цинизм чекиста-протоиерея А. И. Введенского.

«По окончании недели (масляной – Н.К.) я был приглашен на собрание, – доносил следователю Нестерову сам А. И. Введенский, – где профессор Новицкий от имени правления произнес мне порицание за мое письмо в «Правду»³⁷...

В 1922 году масленица заканчивалась 26 февраля...

Мы говорили, что к Прощеному воскресенью Ю. П. Новицкий уже привез митрополиту патриаршее благословение.

Великой силой обладало оно.

Так и получилось, что как раз накануне Великого поста выпало митрополиту Вениамину возвысить голос Петроградской митрополии Русской Православной Церкви. После литургии, в Прощеное воскресенье он обратился к своей пастве с речью.

К сожалению, записи ее сделано не было, а сам митрополит, пересказывая на процессе выступление, существенно адаптировал его, применяясь к уровню слушателей и ситуации.

«Речь в Лавре я произнес в воскресенье, числа 25–26 февраля (26 февраля – Н.К.) сего года. Я указал, что для верующих совершается такое печальное явление, как закрытие некоторых церквей. Изъятие церковных ценностей может быть произведено и некомпетентными лицами, следствием чего в церкви может не оказаться необходимых предметов для богослужения. Надо молиться, чтобы таких явлений не случалось».

Произнесенную в Лавре речь услышали не только верующие, изложение ее попало в рабочие сводки ГПУ, зазвучало в коридорах Смольного...

В научных исследованиях, посвященных анализу Петроградских событий начала 1922 года, существует устойчивый стереотип, согласно которому утверждается, что отношение Г. Е. Зиновьева к изъятию церковных ценностей было более сдержанным, чем в Москве. Утверждается, что петроградский Помгол якобы первоначально полагал, что речь идет, действительно, лишь о помощи голодающим и в связи с этим в феврале-марте наблюдалось даже некоторое потепление в отношениях Церкви с Петроградскими властями.

К сожалению, вся эта концепция выстраивается на уровне введенных в фактологию заблуждений и гипотез и никакими документами не подтверждается. Не удается обнаружить такие документы и в 27-томном деле № 36314, раскрывающем перипетии кампании изъятия церковных ценностей в Петрограде.

Более того, знакомство с материалами дела дает основание утверждать, что если и прошло изъятие в Петрограде без человеческих жертв, то произошло это благодаря деятельности митрополита Вениамина и его окружения, а не властей, которые всё делали для того, чтобы спровоцировать столкновения.

На начальной стадии переговоры с митрополитом Вениамином³⁸ от лица советской власти вел ректор университета имени тов. Зиновьева Семен Иванович Канатчиков.

Избытком культуры этот деятель зиновьевского образования не страдал. Трудно заподозрить его и в переизбытке ума. Но необыкновенная, местами непроходимая тупость совмещалась в этом человеке с патологической ненавистью к Православной Церкви и, видимо, это обстоятельство и определило выбор его в качестве главного переговорщика.

После встречи с митрополитом, которого С. И. Канатчикову так и не удалось спровоцировать на необдуманные заявления, Семен Иванович пришел на заседание епархиальной комиссии помощи голодающим. Пришел не один, а с протоиереем А. И. Введенским.

Любопытно тут, что выяснять отношение Общества православных приходов к декрету ВЦИК «О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих», С. И. Канатчиков идет в Богословский институт.

Еще любопытнее, что Общество православных приходов Канатчикову помогал искать нацеленный ГПУ на борьбу с Русской Православной Церковью протоиерей Александр Иванович Введенский.

«Введенский встретил меня во дворе и повел на – как они называются? – богословские курсы»³⁹

Однако и с помощью вождя обновленцев раскачать членов Общества православных приходов на обсуждение опубликованных в газетах выдержек из декрета ВЦИК не удалось. Вместо принципиальной дискуссии, которую можно было бы использовать и в пропагандистской кампании, и в обвинениях на будущих процессах, члены комиссии повели скучную беседу о конкретной помощи голодающим, чем, разумеется, очень сильно огорчили Семена Ивановича, и он вместе с Александром Ивановичем покинул заседание.

Разочарование было полным. Для виду С. И. Канатчиков пригласил членов комиссии к себе, в Смольный, но встречаться им было незачем.

«Мы пришли в Смольный немного раньше трех часов, – свидетельствовал на допросе Юрий Петрович Новицкий. – Там был Введенский... Мы сидели с трех часов и ждали Канатчикова до пяти часов вечера. Не дождались»⁴⁰...

Любопытно и то, что С. И. Канатчиков, как видно из материалов дела № 36314, единственный персонаж, который поддерживал постоянные контакты с Григорием Евсеевичем Зиновьевым (Радомысльским) и митрополитом Вениамином, с работниками исполкома и с подготовленной ГПУ группой Введенского-Боярского, с руководством Помгола и с Обществом православных приходов.

Воистину что-то зловещее есть в этом человеке, словно бы со страниц романа Оруэлла сошедшего в смольнинский коридор.

Этот человек и послал митрополиту Вениамину повестку с требованием прибыть в Смольный в 14.00, в понедельник, 6 марта 1922 года.

Накануне, в воскресенье, митрополит Вениамин совершал богослужение в Исаакиевском соборе. Сослужили ему около двадцати священников. Им в алтаре Исаакиевского собора и сообщил митрополит о предстоящем визите в Смольный.

«Сущность заявления от 6 марта я им не сообщал, – рассказывал он на процессе. – Я говорил, что мы сейчас переживаем очень серьезный момент и от меня, вероятно, будут просить ответа на поставленный вопрос. Какой ответ я дам – об этом я никому не сообщал, но указал, что моему ответу некоторые могут удивиться».

По-видимому, знаменитое письмо митрополита Вениамина, о котором было потом столько разговоров и в церковных кругах, и среди власть предержащих, было уже составлено владыкой.

«Ввиду неоднократных обращений и запросов по вопросу об отношении церкви к помощи голодающим братьям нашим считаю необходимым заявить:

В настоящее время правительством вновь предоставляется церкви право начать работу в помощь голодающим. Не медля ни одного дня, я восстановил деятельность Церковного Комитета помощи голодающим и обратился ко всей своей пастве с усиленным призывом и мольбой об оказании помощи голодающим деньгами, вещами и продовольствием.

Однако недавно опубликованный в «Московских известиях» (от 23 февраля) декрет об изъятии на помощь голодающим церковных ценностей, по-видимому, свидетельствует о том, что приносимые церковью жертвы признаются недостаточными.

Останавливаясь вниманием на таковом предположении я, как Архипастырь, почитаю священным долгом заявить, что Церковь Православная, следуя заветам Христа Спасителя и примеру великих Святителей, в годину бедствий для спасения от смерти погибающих, всегда являла образ высокой христианской морали, жертвуя все свое церковное достояние, вплоть до священных сосудов.

Но, отдавая на спасение голодающим самые священные и дорогие для себя, по их достоинству, а не материальному значению, сокровища, церковь должна иметь уверенность:

1. Что все другие средства и способы помощи голодающим исчерпаны;

2. Что пожертвованные святыни будут употреблены исключительно на помощь голодающим;

3. Что на пожертвование их будет дано благословение и разрешение высшей Церковной власти.

Призывая в настоящее время по благословению Святейшего Патриарха к пожертвованию церквям на голодающих только ценных предметов, не имеющих богослужебного характера, мы в то же время решительно отвергаем принудительное отобрание церковных ценностей как акт кощунственно-святотатский, за участие в котором – по канонам – мирянин подлежит отлучению от церкви, священнослужитель – извержению из сана.

Митрополит Вениамин 1922 г. 5 марта»⁴¹.

Такой вот ответ приготовил для Смольного митрополит Вениамин.

Потом, в ходе предварительного следствия и во время процесса, к обстоятельствам оглашения письма обращались и обвинение, и защита, и на основании многочисленных показаний представляется возможным нарисовать не только вполне исчерпывающую картину самого заседания в Смольном, но и тех промахов, которые – от неожиданности! – были допущены представителями власти.

Член правления объединенного Совета приходов, бывший присяжный поверенный, юрисконсульт Александро-Невской лавры Иван Михайлович Ковшаров рассказывал на процессе:

«Я живу недалеко от Смольного, и предложил митрополиту, который ни разу в Смольном не был, проводить его, обещая встретить митрополита по дороге. Это мне не удалось. Прибыв в Смольный, я узнал в комендатуре, что митрополит уже прошел наверх. По указанию одной из встретившихся мне знакомых барышень, я прошел в коридор и сел около комнаты № 95, где находился митрополит. Оттуда вышел неизвестный мне человек и пригласил меня войти. В комнате находился Комаров, Канатчиков и еще трое. Войдя, я сел у дверей на стуле»⁴².

Еще позднее появился в комнате № 95 священник Заборовский⁴³.

Этим вечером он должен был совместно с протоиереем Введенским выступать с чтением лекции в Филармонии, и хотел согласовать с Владыкой тезисы. В Лавре он и узнал, что митрополит вызван в Смольный. Заборовский «сел в трамвай и доехал до Смольного, чтобы дождаться его (митрополита – Н.К.) выхода».

Тем не менее и он тоже попал на заседание. Вначале прошел в смольнинский коридор, затем «знакомая барышня» провела его на заседание.

«За столом сидел Канатчиков, напротив митрополит, направо от митрополита Комаров, на диване – Евдокимов и Митрофанов, а в стороне, налево, иподиакон и рядом с ним, на стуле, Ковшаров».

Столь скрупулезное выяснение состава участников заседания, хотя и тормозит повествование, но необходимо, поскольку позволяет вскрыть то, что в дальнейшем всячески затушевывалось.

Так как председательствовал на заседании в комнате № 95 Семен Иванович Канатчиков, с его свидетельств и начнем мы реконструкцию состоявшегося там разговора.

«Я его (митрополита – Н.К.) вызвал, так как неоднократно стал получать сведения, что он ведет погромную (выделено нами – Н.К.) агитацию в церквях против изъятия церковных ценностей... – рассказывал на процессе Семен Иванович. – Его (митрополита – Н.К.) сопровождала целая свита. Здесь велись те же переговоры, что и в предшествующие разы. Кроме того я предъявил митрополиту выдержку из его речи в лавре, которую он признал подлинной и верной, указывая, что при полном объеме речи она имеет иной смысл»⁴⁴.

Этим, однако, ответ митрополита не ограничился.

Митрополит Вениамин сказал, что хотел бы в присутствии официальных представителей власти разъяснить свою позицию по вопросу изъятия церковных ценностей, так как всякие неправильные мнения и недосказанности только вредят делу помощи голодающим... В связи с этим он попросил разрешения зачитать свое заявление в ПОМГОЛ.

Отказать митрополиту в этой просьбе С.И. Канатчиков не смог. Письмо было зачитано. Впоследствии Канатчиков всячески пытался дезавуировать этот факт, говорил, что «это письмо было зачитано вскользь», что «митрополит был вызван не для обсуждения этого письма, но по поводу произнесенной в Лавре речи»,⁴⁵ но это только лишь подтверждает, насколько неожиданным был произведенный чтением письма эффект.

Как показывал И. М. Ковшаров: «кто-то попросил вторично прочитать письмо»⁴⁶.

Митрополит вручил листки председательствующему С. И. Канатчикову, а сам произнес небольшую речь.

«В пояснении моего заявления мною было сказано, что я как православный епископ признаю возможным и должным на спасение голодающих пожертвовать все церковные ценности до священных сосудов включительно и призвать к этому всю Петроградскую паству, но сделать это возможно только тогда, когда все средства на помощь голодающим будут исчерпаны. Кроме того, прежде чем отдавать церковные ценности того или иного храма, должны быть приглашены прихожане пожертвовать вместо церковных драгоценностей стоимость их. Когда таких пожертвований не окажется или окажется мало, тогда жертвовать и святыни храмов.

Для уверенности верующих в том, что жертвуемые святыни идут на помощь голодающим, сами верующие должны принимать непосредственное участие в помощи голодающим, в закупке хлеба, распределении в голодающие губернии, в устройстве столовых и т.д.»⁴⁷

Митрополит Вениамин заверил присутствующих, что берет на себя хлопоты о благословении пожертвований высшей церковной властью. А в заключение подчеркнул, что хотел бы придать молитвенный, священный характер передаче ценностей. Это вызовет религиозный подъем в деле помощи голодающим и расположит верующих не только жертвовать церковные ценности, но и помогать голодающим своими самостоятельными пожертвованиями. В деле помощи голодающим нет нужды прибегать к принудительному изъятию.

Протоиерей Заборовский, как мы говорили, появился на заседании, когда митрополит уже завершил свою речь. «Я пришел, когда Канатчиков держал в своей руке письменный документ, то есть обращение, которое было написано митрополитом в ПОМГОЛ, и читал пункты»...

– У нас имеется декрет и этот декрет мы должны привести в исполнение! – все повторял Канатчиков. – Но мы не хотим, чтобы это происходило как-то насильственно! Не хотим, чтобы вызывалось какое-то нарекание на власть. Не хотим, чтобы это носило характер, какой сейчас придают верующие массы. Мы хотим, чтобы это произошло как можно спокойнее и благороднее. И мы приглашаем церковь для того, чтобы здесь об этом договориться!

– Если вы действительно хотите этого, как тогда объяснить ваши действия? – спросил митрополит Вениамин. – Вот последнее изъятие в домовой церкви. Пришли люди. Взяли напрестольное Евангелие, сорвали с него серебряные украшения. Серебра там было всего на пять золотников, а Евангелие испортили. Разве это поможет голодающим?

Вторая «публикация» заявления митрополита Вениамина состоялась в этот вечер, 6 марта 1922 года, на заседании правления Общества православных приходов.

Здесь заявление огласил сам митрополит, а потом поделился своими впечатлениями от посещения Смольного и сказал, что «наступила новая полоса в жизни, когда можно будет активно приступить к тому, к чему он стремился»⁴⁸.

«Трудно в простых и ясных словах достаточно сильно передать, что за человек был митрополит Вениамин, – вспоминал анонимный современник владыки. – Простое, кроткое лицо, тихий свет прекрасных голубых глаз, тихий голос, светлая улыбка, все освещавшая, полная таинственного веселия и вместе – постоянной грусти. Весь его облик так действовал на душу, что невозможно было сопротивляться его обаянию... Митрополит обладал выразительной, редкостной, абсолютной аполитичностью. Это не значило, что его не трогало все, совершающееся кругом. Он беззаветно любил Родину, свой народ, но это не колебало его аполитичности. Все слабы, все грешны; большевики, совершающие так много зла, еще более слабы и грешны; их следует особенно пожалеть, так можно, неполно, выразить основное настроение владыки»...⁴⁹

Это замечательный и очень глубокий портрет...

Митрополит был святым...

Как святой, он и говорил, и действовал.

Анализируя поступки владыки, некоторые исследователи забывают об этом обстоятельстве, стараются обойти те моменты, которые представляются им сомнительными.

Священномученику Вениамину подобное «вспомоществование» совершенно не нужно. Умалчивая же о сложностях, встававших перед ним, мы обкрадываем его...

И это не слабость, а сила и мудрость митрополита Вениамина, что он «жалел большевиков, совершавших так много зла». В этом и заключается величие святого... И нам ли осуждать владыку за радость, которой наполнилось его сердце, когда, как показалось ему, большевики сделали попытку свернуть с погибельного пути? Нам ли осуждать его за то, что он стремился поделиться этой радостью с другими...

«Наша – правления – точка зрения: все отдать голодающим. Я удостоверяю, что радостное чувство охватило нас, когда мы узнали, что митрополит получил хороший прием в Смольном», – вспоминал Николай Александрович Елачич⁵⁰.

Юрий Петрович Новицкий тоже святой, как и священномученик Вениамин.

Но он был не иерархом Церкви, а профессиональным юристом. Возглавляя правление Общества православных приходов, Юрий Петрович много сделал для легализации Православной Церкви в Петрограде после того, как декретом 1918 года фактически она была поставлена вне закона.

И все же на нём не лежала непосредственная ответственность за паству. Поэтому-то его рассказ о том заседании правления более сдержан. Не забудем к тому же, что, рассказывая о заседании, состоявшемся 6 марта, Юрий Петрович уже знал, как сложатся события в будущем.

– В тот же день митрополит пришел на очередное заседание правления и сообщил, что он прочел в Смольном адресованное в Помгол заявление, и что в Смольном постановлено, а ему обещано предоставить Петроградской церкви возможность самой жертвовать, как помощь голодающим, церковными вещами при участии власти и под ее контролем. При этом было прочитано само письмо, с каковым я ознакомился впервые⁵¹.

На дополнительном допросе, 22 мая, Юрий Петрович повторит эти показания:

«Я категорически утверждаю, что обращение митрополита в Петроградский ПОМГОЛ было принесено в одном экземпляре митрополитом и прочтено. На столе во время этого события никаких экземпляров не лежало. Правление их не размножало ни путем перепечатки, ни путем переписки и не распространяло... Митрополит решения и мнения Правления не только не считал обязательными, но он не считал желательным следовать им»⁵².

Понятно, что некоторая раздражительность, прорывающаяся в словах Новицкого, была вызвана попытками следователя Нестерова во что бы то ни стало обвинить правление в распространении заявления митрополита Вениамина. Но и некая досада на владыку тоже присутствует в словах Юрия Петровича.

Видимо, была эта досада и во время самого правления, 6 марта.

Понять причину ее тем более важно, что в самом начале заседания Новицкий был настроен вполне спокойно. «Перед приходом митрополита он передал собравшимся благословение патриарха Тихона на общее положение относительно Приходского устава»⁵³.

Опять-таки, мы уже говорили, что Юрий Петрович был человеком весьма сдержанным, и коли и он не сумел скрыть досаду, то это значит, что рассказ владыки весьма обеспокоил его.

Новицкий, как известно, даже читал в Костроме курс лекций по советскому праву. Что это такое, он знал лучше других.

В выработанном в Смольном решении содержались существенные противоречия декрету ВЦИК.

Такого не могло быть!

Но ведь и митрополит Вениамин тоже не мог обманывать...

Значит, произошла по вине смольнинских чиновников чудовищная путаница, и поскольку решение не зафиксировано в документальной форме, служащие Смольного непременно откажутся от своих слов. Или же просто – замышляется провокация...

Юрий Петрович ясно понимал это и досадовал, что не может объяснить этого владыке.

Тем не менее он очень грамотно повел собрание.

– Мнение митрополита от 6 марта, – говорил он на допросе, – правление никому не разъясняло. Ни мне и – я уверен – никому из членов правления даже в голову не могло прийти о каком-либо противодействии декрету. Он понимался мною и, я думаю, другими так, что приглашенные верующие должны были прибыть по вызову власти в храм, представить книги, указать имущество и, если нужно и возможно, постараться выкупить его⁵⁴.

В свое время Юрия Петровича Новицкого чрезвычайно занимали философско-правовые взаимосвязи «подвиг – преступление», «награда – кара»... Так получилось, что в весенние месяцы 1922 года ему выпало вернуться к этим проблемам уже не в теоретических изысканиях, а в собственной жизни.

Когда возник вопрос: кто из членов правления будет представлять Церковь на следующем совещании в Помголе, первым митрополит назвал Леонида Дмитриевича Аксенова. Это был юрист, сотрудник пастырского отдела правления православных петроградских приходов, большой знаток канонов⁵⁵.

От поручения владыки Аксенов не отказался, но попросил назначить в напарники ему еще кого-нибудь. Посовещавшись, митрополит остановил свой выбор на Новицком.

С тяжелым сердцем отправился Юрий Петрович Новицкий с Николаем Михайловичем Егоровым⁵⁶, заменившим так некстати заболевшего Леонида Дмитриевича Аксенова (его свалил возвратный тиф), на встречу с комиссией Гуденкова.

Вот как рассказывал об этой встрече Н.М. Егоров:

«Заседание комиссии началось с опоздания, но... протекало в атмосфере абсолютного доверия и имело характер мирного и доброго настроения. Мы сказали, что кладем в основу наших переговоров обсуждение составленной митрополитом декларации. Гуденков сказал, что он не знает, как к ней отнеслись в Смольном... После некоторых тщетных попыток дозвониться он обратился, по-видимому к Комарову, с вопросом: не встретилось ли в заседании в Смольном какое-нибудь возражение против этой декларации. Он получил, по-видимому, благоприятный ответ, потому что заявил, что положит в основу обсуждения эти пункты»⁵⁷.

Этих пунктов в заявлении митрополита, как мы помним, было три.

Первый – «церковь должна иметь уверенность, что все другие средства и способы помощи голодающим исчерпаны» – был снят по предложению Юрия Петровича Новицкого. Обсуждать этот пункт было бессмысленно. В Поволжье действительно умирали от голода люди и коли власть не помогла им, значит, и возможности такой не имела. В противном случае, нужно было бы говорить о преступности большевистской власти, а это не входило в полномочия Новицкого.

Третий пункт – благословение высшей Церковной власти – тоже обсуждению не подлежал, поскольку всецело находился в компетенции митрополита Вениамина.

Сосредоточились на обсуждении второго пункта – о гарантиях, что церковные ценности будут употреблены исключительно на помощь голодающим.

– Здесь мы, – рассказывал Н. М. Егоров, – встретили полнейшее сочувствие. Прежде всего Гуленков нам обещал постоянный доступ и ревизию бухгалтерских книг и касс.

И хотя тут же выяснилось, что контроль будет осуществляться лишь на стадии перевозки ценностей в Москву, но речь ведь и идет об изъятии ценностей, а не о том, как организовать самостоятельную помощь Церкви голодающим.

Слово за слово выяснилось, что и комиссия, в которую приглашены Новицкий и Егоров, называется комиссией по изъятию церковный ценностей, созданной согласно декрету.

– Но митрополит говорил нам о целом ряде отступлений, обещанных нам в Смольном... – сказал Егоров.

– Нет! – возразил Гуденков. – Декрет издан центром, и никто не имеет права его изменить. Будет сделано только одно отступление – разрешено превращать священные сосуды в слитки и деформировать их. Вы приглашены сюда для обсуждения вопроса о порядке и начале изъятия согласно декрету.

– Простите... – сказал Новицкий. – Митрополит командировал нас, чтобы условиться, в какой форме возможно и будет допущено участие церкви в помощи голодающим. Ввиду того, что создалась совершенно другая картина, отличная от той, которую рисовал нам митрополит, мы просим отложить заседание до получения нами дополнительных инструкций.

Судя по его показаниям, Н.М. Егоров так и не понял, почему Новицкий покинул заседание комиссии, которое «протекало в атмосфере абсолютного доверия и имело характер мирного и доброго настроения».

«Вечером мы докладывали митрополиту о результатах совещания. И здесь я понял, что мы сделали не совсем то, что надо было. Благодаря тому, что мы не были в Смольном, мы не оправдали намерений, которые были у владыки»...

Митрополит сразу прервал рассказ Егорова о достигнутой насчет контроля договоренности.

– Мне никакого контроля не нужно! – сказал он. – Я власти доверяю, у нее есть свой контроль.

«И он пояснил ту точку зрения, которая не была ясна до этого. Именно ту точку зрения, что нужно самостоятельное участие Церкви в деле помощи голодающим, но не в качестве гарантии, контроля, а как известный факт для того, чтобы данную задачу облечь в высокоморальный характер, чтобы заставить верующих пожертвовать не только то, что есть в церкви, но, может быть, снять ризы с собственной иконы»⁵⁸.

Не совсем понятно, почему Николай Михайлович употребляет в своем рассказе местоимение «мы». Как явствует из показаний Новицкого, тот очень хорошо понимал не только то, чего хотел митрополит, но и то, что добиться исполнения желаемого невозможно.

По свидетельству Егорова: «Было принято решение созвать на следующий день, 11 марта небольшое совещание, какое только успеем».

Совещание это проходило на квартире больного Аксенова.

Присутствовали: митрополит Вениамин, настоятель Казанского собора Н. К. Чуков, настоятель Троице-Измайловского собора М. П. Чельцов, настоятель Исаакиевского собора Л. К. Богоявленский, Ю. П. Новицкий, И. М. Ковшаров, Н. М. Егоров и другие.

«Новицкий и Егоров подробно доложили о произошедшем в комиссии, после чего митрополит обратился к присутствующим с вопросом: «Что делать?» Решили согласиться с мнением митрополита о не прекращении переговоров со Смольным, о вторичном обращении за выяснением недоразумения»⁵⁹.

«В заявлении от 5 марта 1922 г. за № 372, – писал митрополит Вениамин, – мною было указано, что передача церковных ценностей может состояться только при наличии следующих трех условий:

1. Что все другие средства и способы помощи голодающим исчерпаны;

2. Что пожертвованные святыни будут употреблены исключительно на помощь голодающим;

3. Что на пожертвование их будет дано благословение и разрешение высшей церковной власти...

В день подачи мною указанного заявления я был вызван в Смольный, в заседание комиссии по изъятию церковных ценностей... Оглашенный лично мною на означенном заседании текст поданного мною заявления не вызвал никаких возражений по существу...

Однако, к глубокому моему огорчению, появившиеся вскоре в газетах отчеты о заседании в Смольном, неправильно освещавшие ход происходившей там беседы, поколебали мое первоначальное впечатление, а затем сообщение командированных мною на особое заседание Комиссии в Губфинотдел моих представителей решительно меня убелило в полном несоответствии заявлений, сделанных в моем присутствии на заседании в Смольном, с вопросами, поставленными на обсуждение в комиссии в Губфинотлеле.

На заседании в Смольном мне было предложено назначить 2 своих представителей в комиссию по разработке деталей, предьявленных мною условий. В действительности же мои представители оказались в составе комиссии по принудительному изъятию церковных ценностей...

Ввиду создавшегося положения и в предупреждение дальнейших недоразумений и неправильных истолкований моих словесных и письменных обращений считаю долгом сделать следующее пояснение к моему письменному заявлению от 5 марта с.г. № 372.

1. Вновь подтверждаю полную готовность вверенной мне Церкви Петроградской со всем усердием прийти на помощь голодающим, если только ей будет предоставлена возможность проявить свою благотворительную деятельность в качестве самостоятельной организации.

2. Если при развитии своей благотворительной деятельности церковь исчерпает все имеющиеся в ее распоряжении на голодающих средства, а именно сборы среди верующих денег, церковных ценностей, не имеющих богослужебного характера, продовольствия, вещей, займы и пр., а нужды голодающих и умирающих от голода братьев наших означенными источниками покрыты не будут, тогда я признаю за собой и моральное, и каноническое право обратиться к верующим с призывом пожертвовать на спасение погибающих и остальное церковное достояние, вплоть до священных сосудов и исходатайствовать на такое пожертвование благословение Святейшего Патриарха.

3. Только при указанной в § 1 и 2 самостоятельной организации благотворительной деятельности Церкви и возможно каноническое разрешение вопроса об обращении церковных священных ценностей на помощь голодающим. Немедленное же изъятие священных предметов, без предшествующего ему использования церковью всех других доступных ей средств благотворения является делом не каноничным и тяжким грехом против Святой Церкви, призвать на который паству – значило бы обречь себя на осуждение Святой Церкви и верующего народа.

4. Настаивая на предоставлении Церкви права самостоятельной организации помощи голодающим, я исходил из предположения, что нужды голодающих столь велики, что Церковь вынуждена будет при развитии своей благотворительной деятельности отдать на голодающих и самые священные предметы свои, использовать которые по канонам и Святоотеческим примерам может только непосредственно сама Церковь.

Если же предоставление Церкви самостоятельности в деле помощи голодающим будет признано почему-то нежелательным, то тогда Церковь, отказываясь, в силу канонической для себя невозможности, от передачи священных предметов, все же примет самое широкое участие в помощи голодающим, но только путем сборов денег, продовольствия, вещей и церковных ценностей, не имеющих богослужебного характера, и передаст Гражданской Власти все собранные суммы и предметы для израсходования их на голодающих и без требования даже какого-либо контроля со стороны Церкви.

Там, где свободе Архипастыря и верующего народа не положено предела, мы можем пойти даже дальше, чем это принято в обычных формах общественной жизни, где же она встречается с ясными и твердыми указаниями канонов, там для нее нет выбора в способе исполнения своего долга, и я, и верующий народ, послушные Святой Церкви, должны исполнить этот долг, вопреки всяким требованиям, тем более, что самое дело помощи голодающим от этого нисколько не пострадает, а лишь изменится форма вспомоществования церковными ценностями, которые будут использованы для голодающих, но только не через чужих Церкви лиц, а чрез освященные руки пастырей и Архипастырей Церкви.

5. Если бы указанное в сем предложение мое о предоставлении Церкви права быть самостоятельной организацией помощи голодающим Гражданскими Властями было принято, то мною немедленно был бы представлен проект Церковной организации помощи голодающим на рассмотрение и утверждение его Гражданской Властью. Если же такого согласия не последует, и равным образом, Церкви не будет предоставлено право благотворения и в ограниченной форме, то тогда мои представители на комиссии будут мною немедленно отозваны, так как работать они мною уполномочены только в Комиссии Помощи Голодающим, а не в комиссии по изъятию церковных ценностей, участие в которой равносильно содействию отобрания Церковного достояния, определяемому Церковью как акт святотатственный.

6. Если бы слово мое о предоставлении Церкви права самостоятельной помощи голодающим на изъясненных в сем основаниях услышано не было, и представители власти в нарушение канонов Святой Церкви преступили бы без согласия ее Архипастыря к изъятию ее ценностей, то я вынужден буду обратиться к верующему народу с указанием, что таковой акт мною осуждается как кощунственно-святотатственный, за участие в котором миряне, по канонам Церкви, подлежат отлучению от Церкви, а священнослужители – извержению из сана.

Митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин»⁶⁰

Письмо было написано митрополитом Вениамином в воскресенье, а в понедельник, 13 марта, состоялось заседание правления Общества православных приходов, где владыка зачитал свое послание.

У присутствующих это письмо вызвало противоречивые впечатления. Часть членов правления узрела в нем соглашательские настроения.

«Я считал письмо митрополита соглашательским, мотивируя тем, что в Москве настроение в этом положении весьма твердое и что в Петрограде нужно держаться той же тактики»⁶¹.

Другие же члены правления напротив огорчились непримиримости и резкости тона владыки.

«Меня удручало в письме то, что осложнялось положение, исчезал последний контакт церковной и гражданской власти», – писал Н. Чуков, будущий митрополит Григорий⁶².

Сама полярность критических высказываний доказывает, что в письме была представлена предельно взвешенная и разумная позиция. Но митрополит Вениамин счел неразумным открывать дискуссию: «Владыка пришел, прочел свое письмо и ушел», – говорил Ю. П. Новицкий.

«Обсуждения не было, – подтверждает его слова Н.М. Егоров. – Возник вопрос, как отнести это письмо в комиссию Гуденкова. Здесь Новицкий заявил, что он не берётся быть представителем митрополита и просит его освободить от этого, указывая, что если бы он и взялся, то он может сделать только механическую передачу, как курьер. В том же смысле высказался и я, но наше ходатайство не было уважено. Нам было поручено отнести эту записку в комиссию Гуденкова, и на следующий день, 14 марта, мы были там. Вручили эту записку».

Об отношении Юрия Петровича Новицкого к переговорам митрополита Вениамина со Смольным мы уже говорили. Очень четко и недвусмысленно сказал об этом и сам Новицкий еще на допросе у следователя:

«Я отказывался, ибо понимал, что между властью и митрополитом происходит какое-то недоразумение (здесь и дальше выделено нами – Н.К.). С моей точки зрения Советская власть могла привести Декрет в исполнение без всякого соглашения с митрополитом, так как эти ценности (и имущество) находились в пользовании по договору и согласно договору были в ее руках. В порядке послушания митрополиту быть на заседании я согласился для того, чтобы отнести письмо»⁶³.

Читая показания Юрия Петровича Новицкого, порою ловишь себя на мысли, что святой обращался не столько к следователю Нестерову, сколько к нам, его потомкам. Его слова и поступки – очень важный урок подлинного православного смирения.

Повторим еще раз, что для Юрия Петровича было ясно – или происходит чудовищнейшее недоразумение, или готовится провокация... Он пытался объяснить это митрополиту. Порою в его словах прорывалась досада, даже некоторое раздражение.

И все же он смирил себя.

Когда митрополит твердо сказал, что письмо нужно отнести, Юрий Петрович уже не спорил. В порядке послушания выполнил то, чего так не хотелось ему...

Из дальнейшего повествования мы увидим, что митрополит Вениамин понимал всё и всё прозревал гораздо глубже, чем представлялось в середине марта Юрию Петровичу Новицкому. Порою кажется, что владыка предвидел даже мученическую кончину и свою, и тех людей, что были наиболее тесно связаны с ним. И посылая со своим письмом Юрия Петровича, священномученик Вениамин ясно представлял себе все последствия этого для Новицкого.

Но послал.

Настоял, чтобы письмо отнес именно Юрий Петрович Новицкий, хотя мог бы отправить письмо и с простым курьером.

Атеистически воспитанный человек увидит в этом решении митрополита неразумность, даже жестокость. Мы же видим высочайшую заботу и попечительность митрополита. Любимейшему духовному чаду своему дарует волею Господа митрополит Вениамин венец мученика за православную веру...

За несколько дней до расстрела в письме протоиерею Петру Ивановскому митрополит Вениамин напишет удивительные слова:

«В детстве и отрочестве я зачитывался житиями святых и восхищался их героизмом, их святым воодушевлением, жалел всей душой, что времена не те и не придется переживать, что они переживали. – Времена изменились, открывается возможность терпеть ради Христа от своих и от чужих. Трудно, тяжело страдать, но по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступить этот рубеж, границу и всецело предаться воле Божьей. Когда это совершится, тогда человек избыточествует утешением, не чувствует самых тяжких страданий, полный среди страданий внутреннего покоя, он других влечет на страдания, чтобы они переняли то состояние, в котором находится счастливый страдалец. Об этом я ранее говорил другим, но мои страдания не достигали полной меры. Теперь, кажется, пришлось пережить почти все...

Страдания достигли своего апогея, но увеличилось и утешение. Я радостен и покоен, как всегда. Христос – наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда и везде хорошо»...

Бесконечно-мудрые, несущие в себе небесный свет слова...

И так точно они подходят и к судьбе Юрия Петровича Новицкого, словно о нем и написаны.

Только почему же «словно»?

Конечно же, и о нем тоже.

У внука святого, Юрия Ивановича Колосова бережно сохраняются сейчас многочисленные документы о жизни дела. Среди них – целый пакет с фотографиями Юрия Петровича Новицкого.

Вот Юрий Петрович еще ребенок, фотография сделана, когда ему было два года.

Вот Новицкий в гимназии.

Вот – Новицкий студент.

Новицкий – в Геттингене.

Новицкий – следователь Киевского окружного суда.

Новицкий – молодой приват-доцент...

Новицкий – профессор Петроградского университета...

Новицкий – глава комитета по ликвидации цензуры...

Наконец, Новицкий – в зале суда. Завершение земной жизни святого...

Это удивительные фотографии.

Если разложить их по порядку, можно увидеть, как происходит величественнейшая картинка преображения обычного человека в святого.

Юрий Петрович Новицкий родился 10 (23) ноября 1882 года в Умани в семье мирового судьи, титулярного советника Петра Георгиевича Новицкого.

Ему был один год, когда в Бужевале, вблизи Парижа, на 65 году жизни умер русский писатель Иван Сергеевич Тургенев, три года, когда ушел из жизни великий русский драматург Александр Николаевич Островский.

Уходил девятнадцатый – великий век России...

Первая фотография ребенка-барчука – мать Юрия Петровича, Пелагея Дмитриевна, была столбовой дворянкой – сделана в том уходящем, девятнадцатом веке...

Превращение Юрия Новицкого в отрока, в юношу, хотя оно и происходит в ХIХ веке, но – это уже ХХ век. Не случайно Юрий Новицкий – одногодок великих русских философов ХХ века – Павла Александровича Флоренского и Ивана Александровича Ильина.

И мы буквально видим, как взросление, возрастание его, подобно наступающему веку вбирает в себя всю силу и мощь предшествовавшей русской истории.

Тогда, на шестом году жизни Юрия Новицкого, начались торжества в Киеве и по всей России по случаю 900-летия крещения Руси, и вся жизнь в России словно бы стала созвучной богатырской былине...

Вот несколько лат этого года...

22 июня 1888 года в Томске открыли первый в Сибири университет.

15 июля в Киеве открыли памятник святому равноапостольному князю Владимиру на праздновании 900-летия крещения Руси.

23 июля во время сильной грозы в Петербурге молнией выжгло изнутри часовню у Стеклянного завода, но образ Богоматери «Всех скорбящих Радость» просветлел и обновился. Из-за того, что к нему чудесным образом прикрепились вылетевшие из разбитой кружки для подаяний монетки, образ этот стали называть «Всех скорбящих Радость» (с грошиками) и он стал одной из самых почитаемых святынь Петербурга.

Ну, а 17 октября 1888 года произошло и вовсе богатырское событие.

Близ станции Борки на Курско-Харьково-Азовской железной дороге потерпел крушение императорский поезд. Александр III во время крушения смог удержать на плечах крышу вагона-ресторана и «таким образом спас жену и детей, не проявив при этом даже особого волнения».

Эти события и превращали ребенка-барчука в отрока – уманского гимназиста. Он еще не велик, и гимназической фуражкой, которую держит в руке, может прикрыться подобно щиту, но посмотрите, как твердо и уверенно стоит он, как прямо смотрит...

Известно, что качество обучения в Уманской гимназии показалось Петру Георгиевичу Новицкому неудовлетворительным и после первого класса он отправил сына в Киев.

К сожалению, сведений о детстве и отрочестве будущего святого сохранилось очень немного, и можно было бы именно отцовской заботой о качестве образования сына и ограничить объяснение причины его переезда в Киев. Однако, если вспомнить о подвиге, который предстоит совершить новомученику российскому Юрию, мы обнаружим и другой, более высокий смысл в этом событии жизни подростка Новицкого.

Мы не знаем, насколько глубоко религиозными людьми были родители Юрия Петровича⁶⁴, но твердо известно, что настоящее воцерковление его произошло в Киеве, в доме профессора-богослова Ореста Марковича Новицкого.

Орест Маркович преподавал в Киевском университете имени св. Владимира и Духовной академии и у него была большая библиотека религиозной литературы, чтение которой и составило вторую половину гимназического обучения любознательного мальчика.

Именно в эти годы Юрий Петрович начал серьезно интересоваться религиозными вопросами, и вера его начинает становиться сознательной.

«Религиозные вопросы меня начали интересовать со второго или третьего класса гимназии»... – скажет он на допросе в ГПУ.

Известно и то, что именно во время обучения в киевской гимназии Юрий Петрович начал петь и читать на клиросе.

Киевскому гимназисту Новицкому было десять лет, когда он участвовал в праздновании пуска в 1892 года в Киеве первого в империи трамвая.

Двенадцать, когда скончался в Ливадии император Александр I.

Праведный Иоанн Кронштадтский, свидетель и очевидец блаженной кончины Царя-Миротворца, вспоминал потом: «Он тихо скончался. Вся Семья Царская безмолвно, с покорностью воле Всевышнего, преклонила колени. Душа же Помазанника Божия тихо отошла ко Господу, и я снял руки свои с главы Его, на которой выступил холодный пот. Не плачь и не сетуй, Россия! Хотя ты не вымолила у Бога исцеления своему Царю, но вымолила за то тихую, христианскую кончину, и добрый конец увенчал славную Его жизнь, а это дороже всего!»...

Начиналось в России последнее царствование...

На престол взошел Николай II, единственный из Романовых государь, которому предстоит войти в сонм святых.

Сохранилась написанная Юрием Петровичем в гимназические годы работа «Украинская природа в творчестве Гоголя»⁶⁵, где ничего не говорится ни о кончине императора-богатыря Александра III, ни о начале царствования царя-мученика Николая II, но которая тем не менее несет в себе ощущение происходящих в русском православном сознании перемен.

По окончании гимназии Юрий Петрович Новицкий поступил на юридический факультет Киевского Императорского университета св. Владимира.

Уже во время учебы в университете он начинает преподавательскую деятельность.

В принципе, многие студенты жили тогда уроками, но это были частные уроки, репетиторство отдельных учеников.

Новицкий же студентом работал в гимназиях и был классным наставником.

Сохранилось разрешение за подписью попечителя Киевского учебного округа, допускавшее Ю. Новицкого к работе в частных гимназиях В. И. Петра, В. А. Жеребцовой, «Группы родителей», в реальном училище Св. Екатерины.

Похоже, что как преподаватель работал Юрий Петрович Новицкий и после завершения учебы в университете. В Государственном архиве Киева среди документов киевских гимназий В. А. Жеребцовой, В. И. Петра имеются сведения о преподавателе истории Ю. П. Новицком за 1906–1909, 1911–1913 годы⁶⁶.

Вот фотографии студента Новицкого на последнем курсе университета.

Вот Юрий Новицкий в Германии, в Геттингене, куда он был командирован для подготовки диссертации по проблемам преступлений против личности.

Красивое лицо, стройная фигура, франтоватые усы...

Воистину, Господь щедро наградил Юрия Петровича. И происхождение, и материальная обеспеченность, и красота, и прекрасное образование, и выдающиеся способности, и необыкновенная работоспособность – все было у него.

И хотя Юрий Петрович и делал прекрасную карьеру, удачно совмещая научную и педагогическую деятельность с административной работой, – перед революцией тридцатичетырехлетний Новицкий был и профессором Петроградского университета, и чиновником по особым поручениям – сказать, что он был баловнем судьбы, даже позабыв, что он святой, никак нельзя.

Семейную жизнь Ю. П. Новицкого с красавицей Анной Гавриловной Сусловой, дочерью крупного ученого, известного специалиста по теоретической механике профессора Г. К. Суслова, назвать безмятежно-счастливой трудно.

Познакомился Юрий Петрович с Анной Гавриловной в Киеве.

И хотя по общественному положению Сусловы занимали место никак не ниже Новицких⁶⁷, но столбовой дворянке Пелагее Дмитриевне казалось, что дочь человека, имеющего лишь личное дворянство, ровней ее сыну быть не может.

Разумеется, Пелагея Дмитриевна считала себя человеком передовых убеждений и открыто столбового чванства не проявляла, но в бытовом общении демократизма ей, похоже, не хватало.

В архиве Ю. И. Колосова сохранилось несколько открыток, которые Пелагея Дмитриевна получила от молодых Новицких.

Одна из открыток из Германии.

Ее Юрий Петрович послал 11 июля 1913 года из Геттингена, куда он был командирован для подготовки диссертации.

«Любящий сын почти совершенно здоровый посылает своей матери вид своего обиталища в чужой земле. А живет он на третьем этаже над вывеской, где три этажа и жалюзи. Под балконом лавровые деревья, на них птицы устроили гнезда и вывели птенцов. За виллой других домов нет, а сад и гора покрытая лесом. Целую крепко. Юрий Новицкий».

Другая открытка, датированная 29 октября 1913 года, послана тоже Новицким, но уже из Киева:

«Дорогая мама! Вчера выдержали экзамены. На этой неделе буду читать пробные лекции, чтобы получить доцентуру. Шляпы высылаются. Жену Алабовского зовут Клавдия Николаевна. Он тебе кланяется»...

Последняя открытка, написанная Юрием Петровичем, датирована 16 ноября 1913 года.

«Староконстантинов Волынской губ.

Пелагее Дмитриевне Новицкой.

Пожарная ул. Женская гимназия.

Дорогая мама! Как прошло твое литературное утро? Оксана, получив твое письмо, сама, борясь, со своей утратой, смастерила тебе ответ. С твоими шляпами беда. Порф. Ив. никак не мог достать у Булгакова подходящий ящик и решили мы переслать тебе шляпы через (неразборчиво). Он согласен и повезет. Не особенно ругайся. Целуем тебя. Все любим».

То ли Юрий Петрович притомился заниматься объяснениями препятствий для пересылки в Староконстантинов шляпок, то ли еще по какой другой причине, но последующие открытки составляет его молодая жена Анна Гавриловна.

И сразу меняется тон.

Уже никаких небрежных отговорок, никакой шутливости.

И почтительности становится больше и даже как бы и заискивания, а главное все – строго, чопорно...

«Киев 23 ноября 1913 года.

Староконстантинов. Волынской губ.

Ея Высокородию Пелагее Дмитриевне Новицкой.

Пожарная улица.

Поздравляем Вас с успехом, дорогая Пелагея Дмитриевна. Ваше письмо очень нас обрадовало. Ждем вас на праздники и целуем крепко все трое – Ксюша. Юра. Нюта».

«Киев. 15 марта 1914 года.

Староконстантинов. Волынской губ.

Дом Татарского.

Ея Высокородию Пелагее Дмитриевне Новицкой.

Дорогая Пелагея Дмитриевна. До нас дошли слухи, что Вы получили назначение уже. Если это так, поделитесь с нами. А то мы все беспокоимся, что Вы так долго не пишете. Об Аллочке не беспокойтесь. Маруся мне писала – Аллочка здорова. Итак, ждем письмо, а на Пасху – Вас. Целуем. Нюта».

Разумеется, столь краткие тексты не позволяют проникнуть в глубину отношений Анны Гавриловны Новицкой со своей свекровью, но и по этим открыткам видно, что определенные сложности были.

Едва ли мы ошибемся, если предположим, что и перевод Юрия Петровича Новицкого в Петроградский университет не обошелся без хлопот его тестя – Гавриила Константиновича Суслова.

Тем не менее, хотя и удалось уехать подальше от строгой и властной свекрови, но та – началась война! – тоже перебирается в Петроград.

И вот в Петрограде Анна Гавриловна решается на весьма неординарный поступок.

В 1915 году, когда Юрий Петрович уже читал лекции в Петроградском университете, профессор Гавриил Константинович Суслов на свои деньги укомплектовал санитарный поезд, на котором Анна Гавриловна Новицкая и уехала на войну, став сестрой милосердия...

Поступок несомненно героический, но для семьи и прежде всего для мужа создающий ряд весьма трудноразрешимых психологических проблем.

Семейная жизнь Новицких – особая тема, углубляться в которую в нашем повествовании нет нужды, поскольку в 1921 году Анна Гавриловна умерла от возвратного тифа в Одессе, где жили тогда, собираясь выехать за границу, ее родители.

Сусловы ехали как бы во встречном Пелагее Дмитриевне Новицкой направлении – из Киева в Одессу, чтобы выехать за границу, но смерть дочери задержала их.

Так и остались они возле ее могилы.

Впрочем, всемирно известный ученый Гавриил Константинович Суслов пригодился и в Одессе, где стал ректором здешнего политехнического института.

Умер он незадолго до войны, и некрологи о его смерти напечатали многие московские газеты.

Ну, а тогда, в 1921 году героическая Анна Гавриловна оставила Юрия Петровича Новицкого вдовцом с двенадцатилетней дочерью-сиротой на руках...

Перебирая фотографии святого, я вспоминал его автобиографию, изложенную им во время процесса:

«До революции я, будучи профессором, принимал участие в работе приходских советов, но тогда не было такой самостоятельной организации верующих.

После февральской революции я продолжал быть приват-доцентом университета.

После Октябрьской революции я работал только в университете и педагогическом институте, читал ряд лекций, ездил читать лекции по России по историческим вопросам.

После Октябрьской революции я был избран членом Правления. Я часто ходил в церковь, настоятели меня знали, и я был избран. Теоретических работ в области религиозной я не вел.

До революции трудов по религиозным вопросам у меня не было, но я читал лекции на религиозно-философские темы: о проблеме добра и преступлений, о преступлении в идее, о Церковном Соборе. Это были лекции чисто философско-исторического содержания.

В восемнадцатом году я уклонился более в религиозную сторону»...

Впрочем, если бы и не знать этой «автобиографии», ее можно было прочесть по снимкам. Вроде и не прибавилось морщин, но перемена поразительная. Воочию видишь, как все мирское, суетное переплавляется в этом лице в чистейшую духовность...

Говорят, что весной 1922 года Новицкого навестил философ Лев Платонович Карсавин. Знаток религиозной жизни Запада, сподвижник Юрия Петровича по Богословскому институту, он скоро будет выслан из Советской России вместе с другими профессорами университета.

Дочь Новицкого, Ксения Георгиевна, запомнила их разговор.

– Юра, – сказал Карсавин отцу. – Подумай еще раз. Поедем. Здесь ничего не будет. Ты погибнешь.

– Здесь моя Родина, – ответил Юрий Петрович Новицкий своему другу. – Я останусь...

Последние шаги на пути своего духовного восхождения Юрий Петрович Новицкий прошел рядом с митрополитом Вениамином...

И когда мы говорим об их разногласиях по поводу адресованных властям писем, следует помнить, что это не имеет ничего общего с обычными житейскими раздорами. Тем более что уже через несколько дней стало ясно – ни пастырский опыт митрополита, ни юридические познания Новицкого никак не помогали в разгадывании планов агрессивно-беззаконного сатанизма.

Чтобы противостоять этому, мало было быть иерархом Церкви и высокопрофессиональным юристом. Нужно было быть святым...

Впоследствии, во время процесса, высказывались самые различные суждения о «линии» митрополита. Одни порицали владыку за нерешительность, другие – за излишнюю твердость. «Обновленцы» старались подчеркнуть, что недовольство владыкой распространилось среди прихожан, что митрополит был перепуган и растерян.

– Скажите, – спросили на процессе протоиерея Боярского. – Было ли у вас впечатление во всей истории переговоров и предшествующих событий, что митрополит затягивает решение этого дела?

– У меня было такое впечатление, что после первого письма в Помгол митрополит оказался под большим влиянием и давлением, во-первых, масс, а во-вторых, может быть, других лиц, и замедлил в этом деле помощи, – хладнокровно ответил Боярский. – Медлил он, потому что боялся тех упреков, которые на него сыпались⁶⁸.

Вторил Боярскому и Н. М. Егоров.

«Между митрополитом и Правлением, и верующими массами возникло расхождение. Толпа говорила о том, что владыка митрополит вошел в дружбу с большевиками, что давно был большевиком, что под его благословение не надо подходить... Необходимо было указать на то, что Церковь не идет здесь вслепую, а ставит те условия, которые принимаются властью»⁶⁹.

Подобных свидетельств в «Деле» чрезвычайно много.

И, наверное, в каждом конкретном случае интересно было бы разобраться, чем – субъективностью восприятия или умыслом – порождалось непонимание поступков митрополита, но это задача другой работы. Для нас важно, что ни о какой растерянности, ни о какой запуганности митрополита не могло быть и речи. И это видно не из чьих-то свидетельств, а из документов, которые в эти дни подписывает митрополит.

13 марта, когда на правлении Общества православных приходов обсуждалось второе послание митрополита в Смольный, которое обвинители на процессе назовут «ультиматумом», владыка подписал еще одно письмо.

«Ввиду участившихся случаев посещения действующих и закрытых храмов разными лицами для проверки храмовых описей и даже изъятия священных предметов преподаются следующие руководящие указания, как поступать в таких случаях.

1. При этих посещениях обязательно должен присутствовать священник с пятью или в крайнем случае тремя представителями прихожан местного храма.

2. Священник, входя в храм, должен предупредить, что храм для верующих, пока в нем остается святой престол, священный, и всякое несоответствующее его святости повеление, является оскорблением религиозного чувства верующих.

3. Облачившись в епитрахиль и поручи, так как придется ему касаться престола и священных сосудов, священник показывает посетителям священные драгоценные церковные предметы согласно описи. При этом он должен предупредить посетителей, что вход в святой алтарь мирянам воспрещается, тем более неправославным. Священные же предметы, находящиеся в святом алтаре, он покажет, вынося на клирос, обязательно держа в своих руках и не позволяя касаться к ним рукам не освященным, так как и сам их касается только в священном облачении.

4. Если же посетители на предупреждение священника не обратят внимания, войдут в святой алтарь, – то в таком храме и алтаре, прежде чем начать службу после такого посещения, должно быть совершено малое освящение.

5. Святыни храма закрытого, если окажутся, как-то: Святые мощи, святой антиминс, святые запасные дары, святое миро должны быть взяты священником с собой и переданы в ближайший приходской храм.

6. Священные сосуды и освященные предметы священник по церковным канонам и по распоряжению церковной власти не может отдать посетителям. Если же они будут настойчиво требовать, то должен заявить – берите сами.

7. Если же в храме окажутся предметы, не имеющие богослужебного, священного характера: подвески с икон в виде колеи, цепей, ожерелий, канделябры и т.п., лом золотой и серебряный, то таковые предметы, но с согласия общины верующих, если существует при храмах, а где общины нет, то и непосредственно священником, могут быть переданы по акту.

Митрополит Вениамин»⁷⁰.

Как свидетельствовал епископ Венедикт Кронштадтский, «16 марта утром я был с докладом у Владыки-митрополита и он осведомился, буду ли я на собрании благочинных. Получив утвердительный ответ, он предложил инструкцию, как вести себя мирянам и священнослужителям при изъятии церковных ценностей. Эта инструкция была только что издана им, и он просил на собрании благочинных сообщить ее, если они еще не были с ней знакомы... Инструкция удовлетворяла всех, потому что там ясно высказывались правила, которыми должны руководствовать священнослужители и миряне при изъятии ценностей»⁷¹.

Трудно не согласиться с епископом Венедиктом.

Эти правила в каком-то смысле являются памятником православно-правовой мысли двадцатого столетия.

Искусно вписаны здесь в правовое поле абсолютного юридического бесправия Русской Православной Церкви самые строгие канонические правила.

Невозможно было спасти церкви от разграбления...

Нужно было хотя бы спасти жизнь священнослужителей и прихожан, а главное – их души. Выход найден с ювелирной точностью и определен в простых и ясных формулировках...

Нет прямых свидетельств, указывающих, кто из юристов принимал участие в разработке инструкции.

Вероятно, в работе над нею принимал участие и юрисконсульт Александро-Невской лавры Иван Михайлович Ковшаров. Сохранилось довольно много документов, подписанных им в качестве комиссара по общеепархиальным делам Братства приходских советов Петрограда и епархии⁷².

Наверное, ни над кем не издевались на суде обвинители так злобно, как над Иваном Михайловичем. «Митрополитов курьер», «митрополит и его присяжный поверенный по бракоразводным делам Ковшаров», – изощрялись они в своем остроумии судьи и обвинители.

– Я думаю! – кричал обвинитель Смирнов, – что вы, Ковшаров, старый присяжный поверенный, старый адвокат с высшим образованием, не искренне и не веря, пошли в церковь, не для того, чтобы курьером служить, а для того, чтобы здесь организовать, если вам не удалось в Думу пройти от народных социалистов, для того, чтобы здесь нагадить, чтобы здесь совершить преступление против Рабоче-крестьянской власти!

Иван Михайлович на эти и подобные обвинения и оскорбления ответил очень достойно и просто:

– Я был до революции присяжным поверенным, практика у меня была разнообразная, были уголовные, гражданские, политические дела. Ни одного бракоразводного дела я не вел. Я состоял помощником юрисконсульта Александро-Невской лавры, присяжного поверенного Соколова. Я всегда вне партий...

И вот что интересно.

Об инструкции духовенству – главном деянии Ивана Михайловича, за которое и был он удостоен высшей меры награды от Трибунала, на процессе его не спрашивали.

И вместе с тем именно по адресу Ковшарова звучала почти площадная брань, расточалось злобное остроумие, необычное даже для этого судилища.

Загадка?

Или просто потому и не спрашивали обвинители Ивана Михайловича об инструкции, что при всем желании не могли найти в ней противоречий с Инструкцией ВЦИК и, не отыскав их, всю неизрасходованную энергию злобы выплеснули на Ковшарова в ее, так сказать, первозданном виде...

Вероятно, в работе над инструкцией принимал участие и Юрий Петрович Новицкий... Как мы видим по сохранившимся в деле № 36314 свидетельствам, контакты его с митрополитом Вениамином в марте-апреле 1922 года были регулярными и достаточно частыми.

И весьма символичным представляется нам тот факт, что четверку расстрелянных по приговору трибунала мучеников составляли поровну священнослужители и юристы.

На основании изучения двадцати семи томов дела № 36314 можно с полной уверенностью заявить, что никакого элемента случайности нет в таком составе четверки «смертников». Трибунал и Кассационная комиссия безошибочно определили лиц, благодаря которым и удалось Православной Церкви Петрограда практически без потерь пройти сквозь дьявольскую, устроенную властями ловушку.

Насколько своевременным было издание митрополитом Вениамином инструкции «для руководства духовенству», показали события самых ближайших дней...

Как и было договорено, Ю. П. Новицкий и Н. М. Егоров отнесли второе заявление митрополита в исполком.

– Мы ограничились только передачей письма Гуденкову и никаких переговоров не вели, но я заявил, что я не представитель приходов, а нахожусь здесь по личному распоряжению митрополита, – рассказывал потом Ю. П. Новицкий.

Гуденков тоже не настаивал на обсуждении. Он передал послание Г. Е. Зиновьеву, и переговоры на этом прекратились.

В тот же день Большой президиум губисполкома принял постановление: «Обязать комиссию по изъятию церковных ценностей не позже, чем в недельный срок, приступить к изъятию».

Ответственным был назначен доверенный человек Г. Е. Зиновьева – Иван Петрович Бакаев.

Человека этого петроградцы хорошо знали...

Возглавляя Петроградскую чрезвычайку, И. П. Бакаев зарекомендовал себя исключительной жестокостью. При нем резко возросла «эффективность» террора. Только за 1920 год Бакаев провел через подвалы на Гороховой улице более десяти тысяч жителей города.

Известен такой случай...

Семнадцать генералов и офицеров бывшей царской армии были осуждены к расстрелу, когда было принято постановление ВЦИК и СНК об отмене смертной казни. Осужденные знали о своем спасении, но радовались они напрасно. Бакаев проявил завидную оперативность, и все семнадцать ни в чем не повинных человек были расстреляны за день до публикации постановления ВЦИК в газетах...

Г. Е. Зиновьев не ошибся, остановив свой выбор на этом палаче. Бакаев не терял времени.

Тут же полетела в Москву телеграмма:

«Реввоенсовет, тов. Троцкому. На Вашу 159 сообщаю: вопрос изъятия церковных ценностей Петрограда последние дни осложнился. Достигнутое было соглашение духовенством предательски сорвано последний момент заявлением митрополита Вениамина, что он призовет верующих воспрепятствовать изъятию. Время, потраченное на переговоры, духовенство использовало для организации противодействия. Попытки Комиссии приступить учету ценностей Казанском и Троицком соборах встретили организованное сопротивление прихожан, составляющих церкви протоколы не сдаче ценностей и недопущении Комиссии работе. Тов. Зиновьев ходом дела знаком и дважды созывал собрание Президиума Губисполкома этому вопросу. Последним заседании Президиума моим участием постановлено изъятие произвести не останавливаясь и перед репрессиями. Всем данным только посредством вооруженной силы удастся произвести изъятие. Прошу немедленно дать директиву – допустимо ли исполнение декрета указанным путем и как поступать дальнейшем»⁷³...

Ю. П. Новицкий указывал, что второе заявление митрополита было передано им в комиссию Гуденкова 15 марта. Этим же числом помечена и процитированная нами телеграмма.

Оперативность изумительная!

В спешке Зиновьев и Бакаев даже не заметили, что в заявлении митрополита нет угрозы «призвать верующих воспрепятствовать изъятию». Владыка Вениамин говорил лишь, что будет вынужден обратиться к верующему народу с указанием, что изъятие осуждается им, как кощунственно-святотатственный акт, за участие в котором миряне подлежат отлучению от Церкви. Митрополит грозился призвать народ к неучастию, а отнюдь не к сопротивлению изъятию.

Столь вольную трактовку заявления митрополита можно объяснить спешкой, но вот с упомянутыми в телеграмме инцидентами «организованного сопротивления» у Казанского и Троицкого соборов сложнее. Тут нужно говорить уже о некоем мистическом прозрении авторов телеграммы.

Дело в том, что указанные в телеграмме от 15 марта события произойдут, как явствует из заключения помощника уполномоченного 1-го отдела ПГО ГПУ И. Коршунова, только на следующий день – 16 марта.

«16 марта с.г., в день проверки церковных ценностей у Казанского собора собралась толпа народа, во главе которой находился быв. личный дворянин Калибярский Лев Михайлович и Бессонов Яков Иванович, монтер. Говорили окружающей их массе народа, что якобы большевики, а в особенности жиды хотят отобрать православные святыни, не довольствуясь тем, что отобрали дворцы, и т.п. Также Калибярским было сказано, что якобы большевики, видя, что в России им конец и не имея в своем распоряжении сейчас денег, так как награбленное пропито и прокучено, хотят с награбленными с церкви ценностями удрать заграницу. Кроме того, он добавил, что в бытность свою в Аничковом дворце он видел там золотой сервиз и из достоверных источников ему известно, что сервиз сейчас находится у Луначарского, который его присвоил. Бессонов говорил, что драгоценности все равно не попадут голодающим, а попадут большевикам, жидам»⁷⁴...

Нас должно было бы удивить, что бывший дворянин, знаток домашнего хозяйства наркома Луначарского Лев Михайлович Калибярский, рассказывавший о замысле большевиков удрать с церковными ценностями за границу, не был выведен на процесс. Это тем более странно, что в группу из девяти десятков подсудимых следователи включали даже случайных прохожих, оказавшихся вблизи храмов во время изъятия из них церковных ценностей...

Но, разумеется, только на основании этого мы не решились бы утверждать, что бывший дворянин Калибярский являлся самым заурядным провокатором, если бы, повторяю, не попал инцидент у Казанского собора в отправленную накануне инцидента телеграмму...

Между тем, шестнадцатого числа, действительно, происходили столкновения. Самое крупное, где помимо милиции были задействованы и курсанты, развернулось на Сенной площади.

«Совершенно секретно. Информационная сводка о ходе операции по изъятию церковных ценностей. 16 марта у церкви «Спаса на Сенной» избит помощник начальника 5-го отделения. Операция по изъятию продолжается».

«Согласно данного поручения о выяснении волнения на Сенной плошали у собора Спаса нами задержаны два гражданина: № 1. Филатов А. В. № 2. Айдалов Сергей Георгиевич. Первый был задержан за избиение одного гражданина национальности еврей.

Сотрудники: Шестьдесят первый.

Шестьдесят девятый.

Семьдесят шестой»⁷⁵

«Я, Матюков Евгений, был командирован на Сенную площадь с шестью агентами Угрозыска для изъятия бунтовщиков и подстрекателей. Заметив, что с крыши корпуса Сенного рынка, прилегающего к церкви, на конного милиционера сбрасывается большая глыба льда, хотел его предостеречь, но было поздно. Если со стороны милиции и были пушены нагайки, то применялись только по отношению хулиганов-подстрекателей»⁷⁶.

«Изъятие из толпы особо живых защитников церкви происходило чересчур шумно и неумело. На моих глазах был случай, когда одну из женщин схватили за шиворот, повалили на ехавшую мимо подводу, прикрепили к подводе севшим на нее милиционером, и в таком положении повезли в комендатуру... Член РКП(б) № 498 605 А. Шахнович»⁷⁷.

Страшно читать эти донесения...

Сотрудники № 61, № 69, № 76 рапортуют об аресте семнадцатилетнего Миши Филатова, якобы избивавшего одного «гражданина по национальности еврей»...

Член РКП номер 498 605 сетует, что милиционер «чересчур неумело» прикрепил к подводе женщину, усевшись на нее сверху...

Начальник агентов угрозыска, не успевший крикнуть милиционеру, что на него может свалиться глыба льда с крыши, успевает однако рассмотреть, что нагайками милиционеры избивают исключительно «хулиганов-подстрекателей»...

И нет нужды доказывать здесь, что и нагайки, и жестоко-унизительное прикрепление женщины к саням, и ничем не мотивированные аресты не могли произойти, если бы не были санкционированы. Совершенно очевидно, что все эти действия рядом с самым людным в городе рынком – специально задуманная провокация.

И обилие тайных и явных агентов, и конная милиция, и рота курсантов с заряженными винтовками, находящаяся рядом, подтверждают, что товарищем Бакаевым готовилось достойное колыбели революции действо.

И отрываясь от этих страшных документов, невольно задумываешься, что же происходило в те мартовские дни. Известно, что никакой директивы из центра о массовых расстрелах еще не поступало. Но именно в середине марта по всей России произошло более тысячи столкновений безоружной толпы с войсками. Произошло, так сказать, по инициативе местных властей.

И это самое страшное...

Страшная ненависть местных большевиков к русскому православию прорвалась сразу, по всей России, без единой команды. Пройдет еще несколько дней и сатанинское возбуждение сообщится и московским верхам, заскучавшим без русской крови.

В эти дни напишет В. И. Ленин свое знаменитое письмо:

«Товарищу Молотову для членов Политбюро. Строго секретно.

По поводу происшествия в Шуе, которое уже поставлено на обсуждение Политбюро, мне кажется, необходимо принять сейчас же твердое решение в связи с общим тоном борьбы в данном направлении. Так как я сомневаюсь, чтобы мне удалось лично присутствовать на заседании Политбюро 20 марта, то поэтому я изложу свои соображения письменно.

Происшествие в Шуе должно быть поставлено в связь с тем сообщением... о подготавливающемся черносотенцами в Питере сопротивлении Декрету об изъятии церковных ценностей...

Я думаю, что здесь наш противник делает огромную ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него особенно безнадежна и особенно не выгодна (наша – Н.К.). Наоборот, для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99 из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо, во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету.

Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские сокровища некоторых монастырей и лавр). Без этого никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности и никакое отстаивание своей позиции в Генуе в особенности совершенно немыслимы. Взять в свои руки этот фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (а может быть и несколько миллиардов) мы должны во что бы то ни стало. А сделать это с успехом можно только теперь. Все соображения указывают на то, что позже сделать это нам не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, который бы либо обеспечил нам сочувствие масс, либо по крайней мере, обеспечил бы нам нейтрализование этих масс в том смысле, что победа в борьбе с изъятием ценностей останется безусловно и полностью на нашей стороне.

Один умный писатель по государственным вопросам справедливо сказал, что если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществить их самым энергичным образом и в самый короткий срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут. Это соображение в особенности еще подкрепляется тем, что по международному положению России для нас, по всей вероятности, после Генуи окажется или может оказаться, что жестокие меры против реакционного духовенства будут политически нерациональны, может быть, даже чересчур опасны. Сейчас победа нал реакционным духовенством обеспечена полностью. Кроме того, главной части наших заграничных противников среди русских эмигрантов, т.е. эсерам и милюковцам, борьба против нас будет затруднена, если мы именно в данный момент, именно в связи с голодом проведем с максимальной быстротой и беспощадностью подавление реакционного духовенства.

Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий. Самую кампанию проведения этого плана я представляю следующим образом:

Официально выступать с какими бы то ни было мероприятиями должен только тов. Калинин, – никогда и ни в каком случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий.

Посланная уже от имени Политбюро телеграмма о временной приостановке изъятий не должна быть отменяема. Она нам выгодна, ибо посеет у противника представление, будто мы колеблемся, будто ему удалось запугать нас (об этой секретной телеграмме, именно поэтому, что она секретна, противник, конечно, скоро узнает)...

На съезде партии устроить секретное совещание всех или почти всех делегатов по этому вопросу совместно с главными работниками ГПУ, НКЮ и Ревтрибунала. На этом совещании провести секретное решение съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть произведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше.

Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать⁷⁸.

Это письмо тоже памятник.

Только уже большевистской мысли.

Кстати сказать, оно помогает понять, почему Ленин прочно стоял во главе кремлевской нечисти, не прибегая к внутрипартийным интригам. Все, что думали Троцкие, Бухарины, Зиновьевы, думал и чувствовал он, но кроме этого в Ленине была еще сила, позволяющая придать их, зачастую иррациональной, ненависти к России и православию политическую осмысленность.

Причем, как всегда у Ленина, решение рождается в абсолютно конкретной ситуации, в абсолютно реальном пространстве и времени. Ленин не борется с ситуацией, не поправляет, а осёдлывает ее. Он как бы аккумулирует в себе стихийно-местечковые выплески русофобии, преобразует их в мощную энергию сатанизма и возвращает назад, на места...

К сожалению, не удалось найти никаких документов, которые позволяли бы расшифровать, как появляется в письме Ленина название Петрограда. Возможно, информация о «подготавливающемся черносотенцами в Питере сопротивлении Декрету об изъятии церковных ценностей» почерпнута из телеграммы, отправленной 15 марта в Реввоенсовет Троцкому.

Но это не столь уж и важно.

В дьявольском озарении Ленин как бы мгновенно сумел увидеть и рассмотреть весь паучий клубок Зиновьевых и Комаровых, Бакаевых и Введенских и, как Гоголевский Вий, указал пальцем.

Город был назван.

20 марта в Москве заседало Политбюро.

Был принят весь пакет директив, подготовленных Львом Давидовичем Троицким: «В Москве к изъятию приступить не позже 31 марта. Полагаю, что в Петрограде можно было бы установить тот же приблизительно срок по согласованию с т. Зиновьевым, ни в коем случае не форсируя слишком компанию и не прибегая к применению силы, пока политически и организационно не вся операция обеспечена целиком».

В этот же день в Петрограде пол председательством Григория Евсеевича Зиновьева снова заседал Петросовет. Была принята резолюция: «Приверженцы митрополита Вениамина пытались мобилизовать против голодающих часть купцов и спекулянтов Сенного рынка».

– Декрет ВЦИК будет осуществлен и в Петрограде! – сказал, выступая на заседании Петросовета, Николай Павлович Комаров. Будут приняты все меры, чтобы духовенство само технически выполнило это изъятие!

Вообще такого не бывает...

Это же чудо управленческой оперативности. Еще вчера только набрасывает Ленин свой дьявольский план наступления на Церковь, а уже сегодня Троцкий утверждает на Политбюро пакет директив по этому плану. И одновременно с Троицким в Москве Зиновьев в Петрограде конкретизирует эти директивы для Петрограда.

Никакого рационального объяснения этому чуду не найти, и приходится думать о некоей мистической связи, существовавшей в сообществе Ленин – Троцкий – Зиновьев. Это и не сообщество отдельных лиц, а как бы единый организм.

А. Штейнзальц в работе «Кто мы: трагические актеры или самобытная нация» писал о властном зове, что непрестанно звучит в душе каждого еврея, благодаря которому они никогда не растворяются до конца в окружающих их народах. Евреи – это народ, «который можно разорвать на куски, но эти куски останутся живыми и вырастут снова».

Сообщество Ленин – Троцкий – Зиновьев вполне может служить пусть и уродливой, но точной иллюстрацией мысли А. Штейнзальца. Все части чудовищной Лентрозины⁷⁹, даже и разобщенные в пространстве, жили и действовали в едином, точно скоординированном ритме.

… И мгновенно меняется тон агентурных донесений. Никакой торопливости, никакого нахрапа, никакой импровизации. Трудолюбиво и тщательно обшаривают рассыпавшиеся по городу агенты все, что можно обшарить...

«Выписка из рабочей сводки № 66. Троицкая улица, дом 10, квартира 15, проживает Борисов Александр Матвеевич, который по вопросу об изъятии ценностей из церкви выразился, что это воровство и дал клятву, что он выйдет на улицу, чтобы препятствовать, как он выразился, «грабежу жидов». Секретарь СОЧ ГПО»⁸⁰.

«Агентурный лист. Подпись № 3. 17 марта я был командирован для наблюдения за совершением богослужения в церковь. 17 марта церковь была закрыта. 18 – была вечерняя служба. 19 утром была обедня, после которой священник прочел воззвания патриарха Тихона и митрополита Вениамина. Настроение толпы проследить не удалось, так как я неожиданно был встречен в церкви одним из рабочих З.В.В.З., на котором работаю. Пришлось из церкви уйти, не дождавшись выхода всех присутствовавших, так как рабочий довольно громко спросил меня, почему я в православном храме, чем обратил на меня внимание присутствующих. 19 вечером священник сказал речь на тему: люби Бога и не забывай Его. Призывов к выступлению против власти не было, но чувствовалось, как со стороны духовных, так и верующих глубокое озлобление»⁸¹.

Подобными агентурными донесениями пестрят тома «Дела». В отличие от донесений с Сенной площади, которые делались ранее, здесь уже чувствуется настоящая агентурная работа. Медленно, но очень добротно плетется паутина, в которую должен быть уловлен православный Петроград...

К счастью, Ленину не суждено было возглавить боевые действия против Русской Православной Церкви. Он совершил немало чудовищных преступлений против России и Православия, но сейчас, как видно, чаша терпения Божия оказалась переполненной.

В марте 1922 года у Ленина начинаются частые припадки, «заключающиеся в потере сознания с онемением правой стороны тела». Иногда припадок захватывал вождя прямо на ходу, и тогда он падал в кремлевских коридорах, корчась в страшных судорогах.

Между прочим, как свидетельствует «Биографическая хроника», 19 марта, Ленин помимо процитированного нами письма поручил Скворцову-Степанову, поскольку тот написал «хорошую книгу об электрификации РСФСР», взяться за работу над книгой по истории религии и против всякой религии».

Запись эта показалась мне симптомом наступающей на Владимира Ильича болезни, которая всего через два месяца превратит его в не умеющего читать идиота.

Действительно...

Хотя письмо в Политбюро и исполнено сатанинской злобы на Православную Церковь, но в нем во всем блеске является злая мощь ленинской мысли. План уничтожения Православной Церкви разработан Лениным во всех деталях, с учетом всех возможных обстоятельств и осложнений. Зато в записи поручения Скворцову-Степанову прослеживаются явные признаки идиотизма.

Ну написал товарищ по партии книгу по электрификации РСФСР. Ну понравилась эта книга Ленину. Может быть, с большевистской точки зрения всё там было правильно.

Но религия-то тут причем? Почему именно автору книги по электрификации нужно давать партийное поручение написать книгу против всякой религии? Неужто в ЦК не было более подходящих, более владеющих атеистической проблематикой авторов?

Хотя если взглянуть на эту запись глазами самого Ленина, может быть, ничего странного и не обнаружится. Это для нормального человека электрификация и атеизм не имеют ничего общего, а в извращенном сатанинском сознании Ильича электрификация и борьба с православием воспринимались как тождество.

Кстати сказать, было бы интересно именно с этой точки зрения проанализировать и ленинский план ГОЭЛРО, и возведение гигантских гидроэлектростанций во времена Никиты Сергеевича Хрущева.

Ведь в зону затопления попадали не только городки и села, не только гектары самой плодородной земли, из века в век кормившей русских людей, но и нечто большее. Намоленная нашими святыми, согретая светом их святости земля тоже должна была скрыться в мутноватой воле мелководья, сквозь которую скорее угадываешь сейчас, чем различаешь, минувшую жизнь...

Какая страшная метаморфоза, какое жуткое противостояние!

Озаренные тихим и ясным светом православия монастыри, основанные русскими святыми...

Это с одного края истории.

А с другого – исполинская, дышащая мертвящей стужей тьма бесчисленных Свирьлагов. Самое же трагичное, что и там и тут находились одни и те же православные, русские люди...

Впрочем, это попутное замечание, рисующее, так сказать, характер и источник болезни Ленина.

Припадки его учащались.

В апреле месяце Ленин вынужден обратиться к врачам. «Биографическая хроника» утверждает, что 23 апреля из Ленина извлекли пулю, оставшуюся после ранения 1918 года.

В промежутке между приступами в эти дни Ленин проявляет необыкновенную заботу о врачах, которые лечат его. Он хлопочет о медсестрах, добивается, чтобы Розановой разрешили провести отпуск в Риге, и т.д., и т.д. Но и окруженный ленинской заботой медперсонал ничем не может помочь ему...

Преждевременно радовался Ленин, когда писал 13 мая 1922 года Фотиевой: «Лидия Александровна! Можете поздравить меня с выздоровлением. Доказательство: почерк, который начинает становиться человеческим (выделено нами – Н.К.)»⁸².

25 мая случился острый приступ на почве склероза сосудов мозга, приведший теперь к расстройству речи...

В опубликованном 3 июня бюллетене было сказано, что Владимир Ильич захворал «острым гастроэнтеритом».

В полном соответствии с главным правилом войны большевики вели войну с Русской Православной Церковью без всяких правил.

Не зная усталости, круглыми сутками работали многочисленные осведомители и провокаторы. Изготовившись, застыли надежные войска. Милиция, ГПУ, трибуналы забыли про выходные.

Газеты наполнились истерическим криком:

«Заскорузлые души попов не слышат стонов детей Поволжья! Их души заткнуты ватой, глаза их привыкли созерцать блеск бриллиантов, их руки любят тяжесть золотых монет. И они думают все это прикрыть своими мантиями. Ошибаются! Пусть знают эти господа Вениамины, что рабочие красного Питера этого не допустят!»

«Церковь в лице своих авторитетнейших представителей проповедует каннибальство и погром. Как же иначе назвать то отношение митрополита Вениамина к вопросу о голоде, какими словами обозначить его поведение, если он не только не употребил своего авторитета, чтобы двинуть духовенство на подвиг любви, а наоборот молчаливо потворствует черносотенным бандам, избивающим людей».

Почти в каждом номере газеты появлялись карикатуры на митрополита. Митрополит Вениамин сидит на сундуке с золотом и смотрит, как умирают от голода дети. А вот митрополит Вениамин и сам разрывает детей на куски...

– Поп? – с наглой развязностью спрашивает со страниц «Петроградской правды» Георгий Устинов. – Чего же ты хочешь, поп?

Ответ на этот вопрос сотоварищи Георгия Устинова давали смертоносными залпами у церквей, которые штурмовали они в Шуе и тысячах других русских городов, сотнями расстрельных приговоров, что выносились по всей Русской земле...

Во вторник, 21 марта, «Петроградская правда» опубликовала постановление Петросовета об изъятии церковных ценностей:

«Те самые служители церкви, которые во время грабительской империалистической войны предлагали отдать Николаю Кровавому церковные ценности на войну, теперь не хотят отдать их на кусок хлеба для голодающих миллионов крестьян.

В частности, митрополит Петроградский Вениамин стал на этот путь. Комиссия помощи голодающим обратилась к митрополиту Вениамину с лояльным предложением сотрудничества и готовностью пойти на встречу религиозным чувствам верующих. На это приверженцы митрополита Вениамина ответили тем, что пытались мобилизовать против голодающих часть купцов и спекулянтов Сенного рынка.

Петроградский Совет заявляет:

«Советская власть уважает религиозные чувства верующих, она ни в коем случае не мешает каждому исповедовать какую ему угодно религию. Но она не позволит кучке высших представителей руководства, привыкших служить царям и помещикам, срывать помощь голодающим.

Смерть новых десятков тысяч крестьян, которых можно еще спасти, падет на голову тех, кто не хочет отдать золота и бриллиантов. Даже часть заграничной буржуазии помогает хлебом голодающим нашего Поволжья, а русские служители церкви отказываются от этого, покрывая себя вечным позором.

Петроградский Совет требует выполнения декрета.

Петроградский Совет поручает всем своим членам разъяснить смысл и назначение декрета.

Петроградский Совет предупреждает всех и каждого, что попытки сорвать помощь голодающим будут пресечены суровой рукой».

Ну а через неделю пришла очередь «пятой» колонны...

29 марта в «Известиях» появилось так называемое письмо двенадцати.

«События последних недель, – говорилось там, – с несомненностью установили наличие двух взглядов среди церковного общества на помощь голодающим. С одной стороны, есть верующие, принципиально (по тем или иным богословским или небогословским соображениям) не хотящие при оказании этой помощи пожертвовать некоторые ценности. С другой стороны, есть множество верующих, готовых, ради спасения умирающих, пойти на всевозможные жертвы, вплоть до превращения в хлеб для голодного Христа и церковных ценностей. (Голодающий – это Христос, Ев. Матф., гл.25:31–46). О необходимости всемерно прийти на помощь голодным и церковными ценностями со всей апостольской ревностью высказались авторитетные святители церкви: архиепископ Евдоким, архиепископ Серафим, архиепископ Митрофан и ряд других иерархов, а также многие священники. Молва недобрая и явно провокационная объявляет лиц священного звания, так мыслящих, предателями, подкупленными врагами церкви. Судьей их пусть будет Бог и собственная совесть. Однако то явно не христианское настроение, что владеет многими и многими церковными людьми, настроение злобы, бессердечия, клеветы, смешения церкви с политикой и т.п. понуждает нас заявить следующее. Ни для кого из лиц знающих не секрет, что в церкви всегда бывала часть принадлежащих к ней не сердцем, духом, а только телом. Вера во Христа не пронизала всего их существа, не понуждала их действовать и жить по этой вере. Думается, что среди именно этой части церковников господствует злоба, которая явно свидетельствует об отсутствии в них Христа. Болит от этого сердце, слезами исходит душа... Братья, сестры о Господе! Ведь умирают люди. Умирают старые, умирают дети. Миллионы обречены на гибель. Неужели еще не дрогнуло сердце ваше? Если с нами Христос, то где же любовь Его ко всем – близким и далеким, друзьям и врагам? Где любовь, которая, по слову Божию, выше закона? Где любовь, что готова прервать все преграды, лишь бы помочь? Ведь именно такой любви научил нас Господь. Неужели это непонятно? Бессердечие, человеческие расчеты, так печально выявившиеся в связи с голодом, принуждают нас определенно сказать: нет, нам, христианам, надо строить жизнь только по заветам Христа. В частности, по вопросу о церковных ценностях мы полагаем, что нравственный, христианский долг наш идти на эту жертву. Ведь в принципе на это благословил нас и патриарх Тихон, и митрополит Вениамин, и другие архиереи. Верующие охотно придут на помощь государству, если не будет насилия. (О чем же и заверяют нас представители власти.) Верующие отдадут, если надо, даже самые священные сосуды, если государство разрешит Церкви под самым хотя бы строгим контролем им самим кормить голодных, о возможностях чего говорили представители власти. Так будем же готовы на жертвы! И решительно отойдем от тех, кто, называя себя христианами, в данном вопросе смотрит иначе и, таким образом, зовет на путь равнодушия к умирающим от Голода и даже на преступный, Христом запрещенный путь насилия в деле зашиты церковных ценностей. Церковные люди! Одно лишь печальное недоразумение разделило нас по этому вопросу. Мы должны со взаимной любовью, со взаимным уважением, с горячей любовью к гибнущим от голода братьям нашим помочь им всем, даже жизнью своей. Этого ждет Христос!

Протоиереи: Иоанн Альбинский, Александр Боярский, Александр Введенский, Владимир Воскресенский, Евгений Запольский, Михаил Попов, Павел Раевский.

Священники: Евгений Белков, Михаил Гремячевский, Владимир Красницкий, Николай Сыренский.

Диакон Тимофей Скобелев»⁸³.

Появление этой статьи, почти целиком составленной из цитат, взятых из проповедей Введенского, на петроградцев произвело ошеломляющее впечатление.

Вель одно дело, когда, задыхаясь от злобы, – «Дайте церковные ценности!» – кричат газетчики, одно дело, когда злобные угрозы митрополиту Вениамину произносит какой-нибудь Григорий Устинов, и совсем другое, когда эти же обвинения повторяют священники. У журналистов была хоть формальная отговорка, дескать, они не знали всех нюансов отношений митрополита Вениамина со Смольным. У Введенского и Боярского и такой отговорки не было! Они-то все знали. Они читали обращения владыки в Помгол, не могли не получить «Руководство для духовенства», разосланное митрополитом по всем церквам.

Лжесвидетельство – грех. Но какой же грех лжесвидетельствовать священнику, лжесвидетельствовать с именем Христа на устах?! Какая злобная, черная карикатура само появление этих двенадцати апостолов чекистско-большевистской лжи, и когда?

В предпасхальные дни, когда «Да молчит всякая плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом, и ничтоже земное в себе не помышляет»...

Начальник Петроградского отдела ГПУ Станислав Адамович Мессинг мог быть доволен новым сотрудником. Введенский доказал, что он чекист не только по наружности, но и по своей сути.

Такому можно было доверить и самостоятельную операцию...

И она будет доверена Александру Ивановичу Введенскому. Именно из Петрограда, прямо из-под крылышка Станислава Адамовича отправится в Москву, к патриарху Тихону боевая группа, чтобы произвести «октябрьский переворот в православной церкви».

«А по благословению нашего отца, что нам приказали жити за один, так и я вам приказываю своей братии – жити за один... – писал перед смертью князь Симеон Иванович Гордый. – А лихих бы людей вы не слушали, кто станет вас сваживать. Слушали бы вы отца нашего, владыку Алексея, также и старых бояр, кто хотел добра отцу нашему и нам. А пишу вам это слово для того, чтобы не перестала память родителей наших и наша и свеча бы не угасла»...

Никогда еще, может быть, так нужно и верно, не звучали слова Великого князя, как в Петрограде, в Страстную неделю 1922 года...

Мучительно трудными были для митрополита Вениамина последние недели поста.

Предательство группы священников, многие из которых находились в близких отношениях с ним⁸⁴, произвело на него очень тяжелое впечатление.

В эти трудные дни рядом с митрополитом Вениамином был Юрий Петрович Новицкий.

Как свидетельствует внук святого, Юрий Иванович Колосов, мать его, Оксана Георгиевна, рассказывала, что в последние недели Великого поста 1922 года отец часто посылал ее с записками к митрополиту Вениамину, наказывая, чтобы записка была передана лично в руки владыки.

– Обычно выходил монах, – рассказывала Оксана Георгиевна. – Но поскольку папа предупреждал меня, чтобы я передала записку лично митрополиту, я так и говорила: я не могу, мне надо передать лично. Скажите, что от Юрия Петровича. И меня впускали... Митрополит добрый был... Подойдет и благословит. Видно было, что хороший человек.

Что было в записках, четырнадцатилетняя Оксана, конечно, не знала. Но про записки помнила.

Всю жизнь потом хранила она свою первую награду – расписанное пасхальное яйцо, которым благословил ее священномученик Вениамин.

Яичко разымалось, и внутрь него можно было вложить записку.

Так поддерживалась связь митрополита с председателем Общества православных приходов...

Участие Юрия Петровича Новицкого потребовалось, когда Николай Михайлович Егоров, не зная о задании, полученном Введенским в ГПУ, попытался «разрулить» его отношения с митрополитом.

«Я отправился к своему личному другу протоиерею Введенскому, – рассказывал Н. М. Егоров на процессе. – Обратился я к нему с таким предложением: если бы владыка предложил вам, как лицу, которое создало себе определенную и твердую в этом отношении репутацию, если бы он предложил вам быть посредником для улаживания отношений между Церковью и властью? Введенский ответил мне, что для блага Церкви согласен на всё... После этого, не желая действовать секретно – с одной стороны, а с другой – зная Новицкого, как сторонника сдачи ценностей с самого начала постановки этого вопроса (я знал его работу в комиссии Помгола, помнил его горячие речи в одной из больших комиссий по устройству столовых о том, что нельзя успокоиться на том, что прервано отношение с властью, что это ненормально, когда люди продолжают умирать от голода, что мы должны искать выход, должны открыть столовые). Зная это, я предложил Новицкому свой план и предложил принять в нем участие»⁸⁵.

Обратим внимание, что идея устроить встречу с митрополитом возникла в ходе беседы Егорова с Введенским. Усвоив эту идею, как собственную, Егоров энергично принялся хлопотать над ее претворением в жизнь.

Юрий Петрович Новицкий с благословения митрополита Вениамина на встречу согласился.

«Предупредив об этом митрополита, я 30 или 31 марта (31 – Н. К.) пришел к протоиерею Введенскому с просьбой поговорить в исполкоме, чтобы тем или иным образом успокоить приходскую жизнь, – рассказывал он на допросе у следователя. – Введенский обещал свое содействие. О его обещании я тогда же уведомил митрополита»⁸⁶.

Сейчас, почти столетие спустя, воссоздавая события 1922 года, то и дело ловишь себя на ощущении, что митрополитом Вениамином и Юрием Новицким была совершена какая-то ошибка. Кажется, что если бы вот тут повел он себя гибче или, наоборот, менее доверчиво, если бы здесь выступил сдержанней, а тут решительней, вот тогда-то...

И тут же обрываешь эти нелепые и несуразные мысли...

И не только потому, что у истории нет сослагательного наклонения...

Не только потому, что в отличие от нас митрополит Вениамин был святым и видел то, что недоступно нам...

Нет...

Все наши предположения ошибочны потому, что основываются на существовании причинно-следственной связи между событиями. Однако, если приглядеться внимательней, то нетрудно увидеть, что последующие события во всей истории с изъятием церковных ценностей не вытекают из предыдущих, а пристраиваются в полном соответствии с планами задумавших это действо режиссеров.

Голод в Поволжье не являлся причиной изъятия, он служил лишь маскировкой задуманной акции...

Неизбежные инциденты, происходившие при изъятии, не были организованы духовенством и не могли служить причиной репрессий...

В напоре злой, сатанинской силы смешивались причины и поводы, следствия и выводы, рвалась причинно-следственная связь и, кажется, деформировалось само время. Оно уже не текло естественно и необратимо, а закручивалось, то меняя свое направление, то останавливаясь совсем.

Как бы ни поступал в этом времени митрополит Вениамин, любой шаг его все равно оказался бы неверным, ибо последующая ситуация все равно бы оказалась пристроена так, чтобы самый правильный и разумный поступок казался абсурдным и нелепым...

Приступая к работе нал этой книгой, я добросовестно изучил все двадцать семь томов огромного «Дела № 36 314», подшивки газет за 1922 год, воспоминания очевидцев и множество других документов.

Многое прояснилось, многое находило вполне разумное объяснение...

Неясным и необъяснимым и по сей день остается главное: как удалось нашим священномученикам противостоять злым, сатанинским силам, разбушевавшимся над Россией в 1922 году.

Можно кропотливейшим образом выстроить из многочисленных показаний и воспоминаний ту или иную сцену, можно почти безошибочно установить, почему тот или иной персонаж говорил именно эти слова, а не другие, можно рассчитать, куда он пошел, что сделал. Но всё равно за пределами наших реконструкций остаются почти все действия митрополита Вениамина и Юрия Петровича Новицкого, а главное то, как они это делали.

Увы...

Слишком ничтожны наши силы, чтобы подняться на ту духовную высоту, на которой находились наши новомученики, слишком слабо наше духовное зрение, чтобы различить то, что видели они...

Мы вынуждены ограничиваться лишь внешней стороной происходящего, констатацией результата, который был достигнут невидимой и непостижимой для нас работой...

Результат же был поразительным...

Вспомним еще раз указание Владимира Ильича Ленина: «Именно теперь и только теперь... мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления... Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий... Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся по этому поводу расстрелять тем лучше»...

И что же?

Разве товарищи Зиновьев, Бакаев и Мессинг саботировали ленинскую директиву?

Нет …

Петроградские товарищи, как мы видели, не жалея, вкладывали свою бешеную энергию, чтобы достичь указанного Ильичом результата.

И все равно, результат оказался весьма далеким от того, которого жаждал вождь мирового пролетариата. Ленинский план, по существу, провалился по всем своим пунктам.

Более того...

Православная Церковь вместо украденных у нее святынь обрела новых святых мучеников. Это они и приняли на себя первый удар, нанесенный сатанинскими силами, персонифицированными для нас в образе демонической лентрозины.

Это они, наши новые святые, прикрыли собою православный мир.

Удар обрушился, разумеется, на Церковь, но «бешеная энергия» уже ушла из него, силы удара не хватило, чтобы совершить задуманное.

«Агентсводка от 30 марта 1922 г.

Выявлено, что у церкви «Знамения» у Николаевского вокзала волнение произошло из удара в набат для сбора прихожан для отстаивания церковных ценностей. Собралась порядочная толпа преимущественно из женщин и детей. За агитацию в толпе против изъятия церковных ценностей, а также против власти арестованы: П. Н. Миронов, П. П. Сенюшкин, В. А. Высокоостровский, А. К. Гурьянов, которые доставлены в комендатуру ПГО ГПУ.

Уполномоченный № 58 Горный»⁸⁷

Из агентсводки от 14 апреля.

«Иоанновский монастырь. Толпа бомбардирует камнями членов комиссии. Часть толпы, вооруженной железными болтами, врывается в кельи, проникает на колокольню, раздается набат, чинятся насилия и расправы нал членами комиссии. Вызваны войска.

У церкви Скорбящей Божьей Матери бушует толпа около 500 человек»...

«Совершенно секретно.

Информационная сводка о ходе операции по изъятию церковных ценностей.

При изъятии ценностей из церкви Александра Свирского на углу Боровой и Разъезжей улиц 23 апреля сего года собравшейся толпой после окончания изъятия были брошены в присутствующих при операции членов милиции несколько кирпичей, не причинивших кому-либо серьезного вреда, за исключением легких ушибов, полученных начальником 9-го отделения, квартальным надзирателем и двумя милиционерами. После данного милицией залпа в воздух толпа рассеялась и порядок был водворен».

«Совершенно секретно.

Информационная сводка о ходе операции по изъятию церковных ценностей.

25 апреля. При изъятии церковных ценностей из церкви Покрова на Боровой улице Комиссию по изъятию толпа пыталась избить. При содействии милиции, которой было дано несколько выстрелов в воздух, порядок был водворен. Арестовано пять человек».

«Сводка от 26 апреля 1922 г.

Церковь св. Екатерины. Васильевский остров, 1-я линия. Гражданка Адамова Глафира Федоровна ругала члена комиссии и секретаря Василеостровского райисполкома т. Грачева и всю комиссию следующими словами: «Сволочи пришли грабить, а нас не пускают в церковь. Для того и берут с церкви, чтобы погулять на Первое мая да посидеть в кафе». По сему собрала толпу народа, а еще стала объяснять, что она видела, как уже продают с церквей на рынке отобранное серебро и золото.

Сотрудник номер тысяча семь»⁸⁸.

«Совершенно секретно.

Информационная сводка о ходе операций по изъятию церковных ценностей в районах гор. Петроград.

ВТОРОЙ ГОРОДСКОЙ РАЙОН. Операция по изъятию проходит удовлетворительно, за исключением случая, имевшего быть при изъятии ценностей 16 марта из церкви «Спаса на Сенной» (избит пом. начальника 5-го отделения). Операция по изъятию продолжается.

СМОЛЬНИНСКИЙ РАЙОН. Операция по изъятию протекла и окончена удовлетворительно, за исключением следующих эксцессов со стороны верующих, а именно: при увозе ценностей из Рождественской церкви (на 6-й Рождественской) и Марии Магдалины некоторыми гражданами по адресу комиссии по изъятию и милиции были сделаны отдельные выкрики и брошены камни. Затем у собора «Духа» и церкви «Покрова» (на Охте) к приезду комиссии на колокольне ударили в набат, и к церквям стала собираться толпа, преимущественно из женщин и подростков, но поднявшимся на колокольню членом комиссии тов. Авдеевым звон был прекращен.

ВОЛОДАРСКИЙ РАЙОН. Операция протекла и закончилась удовлетворительно.

ПЕТРОГРААДСКИЙ РАЙОН. Операция протекла и закончена 22 апреля удовлетворительно.

МОСКОВСКО-ЗАСТАВСКИЙ РАЙОН. Изъятие проходит удовлетворительно, за исключением имевшего быть случая, а именно: при указанной операции 28 апреля в церкви Николая Чудотворца на углу Мало-Детскосельской и Международного проспекта в момент изъятия собравшаяся толпа за тысячу человек препятствовала производству хода операции. Для противодействия толпе за малочисленностью сил милиции начальником означенного района были затребованы в помощь курсанты, которые прибыли в количестве десяти человек. Дальнейшими предпринятыми мерами толпа была оттеснена от церкви, но при отъезде автомобиля с ценностями из нее было произведено по таковому несколько выстрелов.

ВЫБОРГСКИЙ РАЙОН. Изъятие церковных ценностей протекало и закончено 10 мая удовлетворительно»⁸⁹.

Перечень подобных документов: агентурных сводок, донесений агентов можно было бы значительно расширить, но это не изменило бы представленной нами картины. Везде одно и тоже: толпа, преимущественно состоящая из женщин и детей, достаточно оскорбительные для членов комиссии выкрики, два-три брошенных детьми камня...

Но это с одной стороны.

А с другой – тысячи шныряющих в толпе агентов и провокаторов, отмобилизованная милиция, мгновенно поднимаемые по тревоге курсантские части. Вся эта огромная сила и предназначена была, чтобы с самой бешеной и беспощадной ленинской энергией обрушиться на православных петроградцев. Гигантское, способное снести все на своем пути цунами сатанизма поднималось в морях зиновьевского агитпропа, а результат?

Слабый, не пугающий никого прибой у берегов церковной тверди...

И это ли не результат невидимой и непостижимой для нас молитвенной работы наших новых святых?

Попробуем открытыми глазами посмотреть на апрельские события 1922 года в Петрограде и мы увидим, что делалось всё не так, как планировали Зиновьев и Мессинг, а так, как говорил владыка Вениамин.

Православные не только не участвовали в изъятии, но и ясно демонстрировали осуждение политики властей.

Не было ни одной церкви в Петрограде, где бы зиновьевские уполномоченные не почувствовали, как относится к ним простой русский православный народ.

Атеистически мыслящий читатель несомненно усмехнется тут, дескать, большевики все-таки достигли задуманного: запугав попов, изъяли из церквей все ценности...

И в принципе это замечание верное, с одной только существенной поправкой. Ограбленными оказались не церкви, а вся Россия. Украденным оказалось наше общее национальное достояние, которое в равной степени принадлежало и верующим, и неверующим.

И опять же с достаточной степенью определенности можно сказать, что похищенное пошло, конечно же, не на голодающих Поволжья – кремлевские власти категорически запрещали замену церковных ценностей эквивалентным количеством хлеба, – и даже не на армию, как планировал Л. А. Троицкий.

Подавляющая часть богатств попала, минуя Гохран, прямо в руки взращенной большевиками, нерусской в своем подавляющем большинстве нэпманской буржуазии.

Еще Владимир Иванович Даль печалился, что мы перестали понимать смысл народных пословиц, потому что сильные и краткие обороты речи оказались вытесненными из письменного языка, чтобы сблизить его, для большей сподручности переводов, с языками западными.

«Со времен Ломоносова, – писал великий знаток русского языка, – с первой растяжки и натяжки языка нашего по римской и германской колодке, продолжают труд этот с насилием и все более удаляются от истинного духа языка».

Мысль Даля, что русский язык стараниями классиков оказался более приспособленным для переводов западных идей, чем для выражения собственных национальных мыслей, стала особенно актуальной в ХХ веке, когда объем невыраженных национальных мыслей достиг той критической массы, которая разрушила само русское общество.

Увы...

Мы видим сейчас, что в феврале 1917 года многие русские люди перестали понимать не только свои пословицы, но и смысл того, что происходило со страной.

В письме Павла Ивановича Милюкова, найденном мною в архиве ФСБ, либерал № 1 признавался, что девяносто лет назад цели российских прогрессистов ограничивались: «достижением республики или же монархии с императором, имеющим лишь номинальную власть; преобладающего в стране влияния интеллигенции и равные права евреев»⁹⁰.

«Ждать больше мы не могли, – объяснял в этом письме Павел Иванович, – ибо знали, что в конце апреля или начале мая наша армия должна была перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство и вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования».

И они и не стали ждать...

На станции Дно до сих пор сохраняется поезд, который так и не был подан 2 (15) марта 1917 года государю.

И это не императора Николая II не пустили тогда в Петроград изменившие Родине и государю аристократы и либералы, а саму русскую победу.

«Мы полагали, – писал Павел Иванович, – что власть сосредоточится и останется в руках первого кабинета министров, что временную разруху в армии и стране мы остановим быстро и если не своими руками, то руками союзников добьемся победы над Германией, заплатив за свержение царя некоторой отсрочкой этой победы... Вы понимаете теперь, почему я в последнюю минуту колебался дать согласие на производство переворота, понимаете также, каково должно быть в настоящее время мое внутреннее состояние».

Вообще-то Павлу Ивановичу Милюкову весной 1918 года, когда было написано это письмо, следовало бы радоваться, ибо всё, о чем он мечтал, всё, ради чего предавал Родину, было достигнуто. Весною 1918 года в России и государя уже не было, и обитатели черты оседлости получили права настолько равные, что у православного русского народа, кажется, вообще не осталось тогда никаких прав.

Но перевод революции на русский язык после Октябрьского переворота оказался непостижимым даже для его непосредственного автора.

Что же говорить об остальных россиянах?

Только сейчас, оглядываясь на события, что происходили девяносто лет назад, начинаешь различать подлинные очертания их, начинаешь смутно догадываться об истинных целях Октябрьского переворота.

Величайшее заблуждение, что после Октябрьского переворота в нашей стране началось строительство социализма.

Захватив власть, большевики не провели ни одной повышающей реальное благосостояние трудящегося народа реформы. Рабочим они смогли предложить только демагогию и – читайте роман Николая Островского «Как закалялась сталь» – полуголодный каторжный труд, а крестьянам – грабительскую, осуществляемую в самых худших вариантах крепостного права продразверстку.

Но Ленин и Троцкий, озабоченные устройством мировой революции, в отличие от позднейших историков партии, не очень-то и скрывали, что строят они в России не социализм, а военный коммунизм.

Не очень-то скрывалось и то, что опиралась ленинская гвардия в своем преобразовании России отнюдь не на пролетариат или крестьянство, а на эмиграцию и плохообразованные местечковые массы, которые хлынули тогда во все крупные города России, захватывая в свои руки должности, связанные с организацией управления и распределения продуктов.

Разумеется, было бы не верно утверждать, что лица титульной национальности в принципе не могли попасть в ленинской России на государственную службу или в органы ВЧК и ГПУ.

Могли...

Но при том непременном условии, что с наганом в руках они готовы были доказать, что свободны от православных «заблуждений», от «иррационального» (мы цитируем тут наркома А. В. Луначарского) пристрастия к русской речи, русской истории, русскому типу лица», когда их начальникам-большевикам становилось очевидным, что судьба России так же безразлична этим представителям русского народа, как и им самим.

Отметим тут, что совершенно логичным в этом смысле был переход от военного коммунизма к НЭПу, поскольку новому советскому чиновничеству, достаточно обогатившемуся за счет реквизиций военного коммунизма, за счет тотального ограбления православных церквей, более удобно и комфортно было ощущать себя нэпманами.

Милую большевистско-нэпмановскую идиллию этого перевода предстоит разрушить Иосифу Виссарионовичу Сталину, который не обладал юрким умом В. И. Ленина и не мог понять, как это революционные завоевания трансформируются в новую разновидность возрождаемого капитализма.

Пуская в распыл ленинскую гвардию, вознамерившуюся легитимизировать таким вот бесхитростным образом награбленные богатства, И. В. Сталин боролся не только за собственную власть, но еще и за свои революционные идеалы.

И это именно благодаря И. В. Сталину и будет построен в нашей стране социализм, и в послевоенные десятилетия и простой народ, хотя ему и придется для этого строительства принести неимоверные жертвы, начнёт ощущать реальные преимущества социалистического образа жизни.

Другое дело, что этот социализм не захотят узнать ни наши прогрессивные интеллигенты, ни продвинутые по линии загранкомандировок партаппаратчики.

И вот опять же возникнет проблема перевода...

Тот перевод демократической свободы на косноязычную атеистическую русофобию перестройки, который будет сделан Михаилом Сергеевичем Горбачевым, приведет не к освобождению, а к развалу страны⁹¹.

Но тут мы забегаем вперед...

Вернемся в 1922 год, опыт которого показал, что в противостоянии откровенному сатанизму недостаточно было собственного ума, как бы велик он ни был, невозможно здесь было полагаться и на самую идеальную организацию сопротивления.

Тут необходима была прежде всего Божия помощь.

Проявление этой помощи осуществлялось, может, и не так, как планировали участники тех событий, но всегда очевидно и разрушающе для сатанинской силы.

Мы видели, что В. И. Ленину в каком-то дьявольском озарении удалось безошибочно найти понятную народу мотивацию задуманного преступления. Церковные ценности изымались якобы для спасения голодающих. Учитывая, что все средства массовой информации находились в руках большевиков, противостоять накату лжи не представлялось возможным.

Казалось бы, пропагандистская кампания изначально была выиграна большевиками.

Но вот просматриваешь апрельские подшивки той же «Петроградской правды» и буквально своими глазами видишь, как начинает пробуксовывать идеально задуманная и идеально исполненная кампания. И даже не сразу понимаешь, чем вызвано это. Снова перелистываешь газеты, и теперь более внимательно перечитывая рекламные объявления, замечаешь, что это они и сводят на нет все пропагандистские усилия фельетонистов.

«Кафе 12 ПЕПО»

«Ресторан быв. Палкин»

«Донон открыт до 2-х часов ночи»

«Конфеты, монпансье, пряники, печенье, пастила, мармелад, постный сахар, шоколад, шоколадные конфеты фабрик Жорж Барман и Карл Безлека»...

Вот этого-то даже и в дьявольском озарении не мог предвидеть Ленин. Кричащие, зазывающие с газетных полос вкусно покушать и выпить рекламные объявления не только сводят на нет труд фельетонистов, но и разоблачают саму ложь пропагандистской концепции.

Мощнейшая машина большевистской агитации, противостоять которой не смог бы никто, сработала против себя самой.

Более того...

О Божией каре, превратившей В. И. Ленина весной 1922 года в не умеющее читать и писать существо, мы уже говорили.

Но не обошел Гнев Божий и других участников надругательства над Русской Православной Церковью.

Сейчас опубликовано письмо Л. Д. Троцкого в Политбюро ЦК РКП(б), в котором подробно расписана сатанинская интрига, что предстоит провести с помощью завербованных ГПУ священников:

«Сегодня же надо повалить контрреволюционную часть церковников, в руках коих фактически управление церковью. В этой борьбе мы должны опереться на сменовеховское духовенство... Чем более решительный, резкий, бурный и насильственный характер примет разрыв сменовеховского крыла с черносотенным, тем выгоднее будет наша позиция... Компания по поводу голода для этого крайне выгодна, ибо заостряет все вопросы на судьбе церковных сокровищ. Мы должны, во-первых, заставить сменовеховских попов целиком и открыто связать свою судьбу с вопросом об изъятии церковных ценностей; во-вторых, заставить довести их эту кампанию внутри церкви до полного организационного разрыва с черносотенной иерархией, до собственного нового собора и новых выборов иерархии»⁹²...

Письмо написано 30 марта 1922 года и, как мы знаем, под общим руководством ГПУ по всем пунктам было реализовано священниками-обновленцами.

Но знаем мы и то, что буквально через три дня, 3 апреля 1922 года на пленуме ЦК РКП(б) Генеральным секретарем ПК был избран И. В. Сталин.

Мы не собираемся объявлять Сталина идейным защитником православия и русского народа. Этого не было... В 1922 году Иосиф Виссарионович не особо и отличался от своих товарищей-большевиков...

Но Иоанн Креститель говорил, что «Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму»... Отчего же нельзя было изготовить из Сталина бич Божий, который обрушится на засевших в Кремле русофобов?

Разумеется, самовлюбленный Лев Давидович Троцкий еще никак не мог почувствовать тяжести вонзающегося в его голову ледоруба, но воля Господня, но Суд Божий, кажется, именно тогда и свершился над ним – 3 апреля 1922 года, через три дня после изготовления сатанинского письма...

О метаморфозах, происходящих в общественном сознании, лучше других сказала в 1922 году Анна Андреевна Ахматова:

И выходят из обители

Ризы древние отдав,

Чудотворцы и святители,

Опираясь на клюки.

Серафим – в леса Саровские

Стадо сельское пасти.

Анна – в Кашин, уж не княжити,

Лен колючий теребить.

Ахматова писала это стихотворение, вероятно вспоминая о печальной годовщине, когда в Петрограде была раскрыта «боевая организация» профессора географии В. Н. Таганцева. Среди заговорщиков расстреляли и мужа Анны Андреевны, поэта Николая Гумилева.

В стихотворении Ахматовой нет ни слова о Гумилеве, но кажется, каждое слово здесь о нем и о тех прекрасных русских людях, которых стремилась уничтожить возглавляемая Лениным, Троцким и Зиновьевым нелюдь...

Провожает Богородица,

Сына кутает в платок

Старой нищенкой оброненный

У Господнего крыльца.

Настоящая поэзия всегда сродни пророчеству.

Читая стихи Ахматовой, только удивляешься, как точно угадан тридцатитрехлетней Анной Андреевной путь Русского Православия.

В сокровенную глубину народной души прячутся наши святыни, чтобы в дивном сиянии и славе вернуться к нам, когда мы будем готовы к этому. Вернуться вместе с Собором новомучеников российских, обретенных нашей Церковью в эти годы...

То золото, которого так жадно искали в наших православных храмах Ленины, Троцкие и Зиновьевы, никуда не ушло от нас. Переплавленное страданиями, оно сохранилось в подвигах новомучеников – истинном сокровище Православной Церкви.

Ночь с 28 на 29 апреля 1922 года для петроградских чекистов выдалась хлопотливой.

21.45. Начальник Петроградского ГПУ Станислав Адамович Мессинг подписал ордер на арест священника Степана Ивановича Зенкевича⁹³.

21.50. Подписан ордер на арест протоиерея Павла Антоновича Кедринского⁹⁴.

22.05. Подписан ордер на арест священника Николая Викторовича Чепурина⁹⁵.

22.50. Подписаны ордера на аресты Леонида Дмитриевича Аксенова и Юрия Петровича Новицкого.

23.00. Подписаны ордера на аресты Сергея Ивановича Бычкова⁹⁶, Константина Михайловича Секетова и протоиерея Василия Александровича Акимова⁹⁷.

23.15. Подписан ордер на арест архимандрита Сергия⁹⁸.

23.20. Подписаны ордера на аресты настоятеля Пантелеймоновской церкви Николая Георгиевича Дроздова и священника Николая Гермогеновича Ладыгина.

23.25. Подписаны ордера на аресты настоятеля Исаакиевского собора Леонида Константиновича Богоявленского, Павла Андреевича Демченко⁹⁹, Геннадия Федоровича Чиркина.

24.00. Подписаны ордера на аресты Ивана Михайловича Ковшарова и Владимира Николаевича Орловского...

Аресты продолжались всю ночь.

Привозившие арестованных оперативники получали новые ордера и ехали по новым адресам.

К утру стало понятно, что берут членов правления Общества православных приходов.

Почему Станислав Адамович Мессинг выбрал эту организацию для завершения своей «операции по работникам культа» – неясно, но совпадение дат – 26 апреля в Москве начался судебный процесс по делу о сопротивлении изъятию церковных ценностей – наводит на определенные предположения.

Как мы помним, в письме В. И. Ленина указывалось, что нужно провести процессы в Москве и Петрограде... Московское ГПУ такой процесс подготовило, а петроградское, занятое разработкой плана переворота в Православной Церкви, ленинское указание как бы подзабыло.

Григорий Евсеевич Зиновьев, очевидно, обратил внимание товарища Мессинга на это обстоятельство. Он подчеркнул, что негоже колыбели мировой революции пренебрегать указаниями вождя мирового пролетариата.

Станислав Адамович, разумеется, ошибку исправил.

Сразу после замечания Зиновьева он распорядился произвести аресты. Поскольку создавать контрреволюционную организацию дело хлопотное и ненадежное, решили в качестве таковой использовать общество, существующее на самом деле.

Подготовку процесса поручили следователю Губревтрибунала Ф. П. Нестерову.

В воскресенье, 30 апреля, он приступил к делу.

Первым на допрос был вызван председатель Общества православных приходов Юрий Петрович Новицкий.

Вообще-то, Юрия Петровича Новицкого могли и не арестовать 29 апреля 1922 года...

Дело в том, что ордер на арест был выписан по адресу: пр. Володарского¹⁰⁰, д. 36, кв. 1, где жила Пелагея Дмитриевна Новицкая и где Юрия Петровича – он жил с дочерью у Ксении Леонидовны Брянчаниновой на Сергиевской улице – просто не было...

Наверное, чекисты всё равно нашли бы Новицкого, но могли – такие были тогда времена! – и не отыскать. Хотя и закончилась революция и Гражданская война, но время революционной целесообразности продолжалось. Питирим Сорокин, например, именно так и спасался от осуждения и расстрела. Он уходил из дома, когда чувствовал, что за ним должны прийти.

Проходило время, нужда в аресте его отпадала, и он спокойно возвращался домой.

Но Пелагея Дмитриевна возможно потому, что была столбовой дворянкой, не сочла допустимым для себя выкручиваться перед чекистами. Она назвала им адрес сына, и Юрия Петровича арестовали в тот самый день.

Арест застал Юрия Петровича врасплох.

Оксана Георгиевна много лет спустя рассказывала, что в конце апреля она заболела корью.

В ночь на 29 апреля она металась в жару и смутно запомнила, как в комнату зашел проститься отец. За его спиной, в светлом проеме двери, темнела фигура военного...

Что чувствовал сам Юрий Петрович, навсегда прощаясь с дочерью, мы не знаем...

Может быть, ему вспомнился, февральский день далекого 1917 года, когда вот также зашел он к больной дочери 26 февраля 1917 года.

Но тогда еще жива была мать Ксаны, хотя ее и не было в Петрограде... На санитарном поезде, снаряженном ее отцом Сусловым, колесила она по фронтам.

Но тогда еще не свергнут был Государь...

Оксана температурила, она хныкала, чтобы ее пожалели.

– Что это? – спросил Юрий Петрович, заметив засунутый под подушку альбом, в который Оксана, как и все смолянки¹⁰¹, собирала разные стишки.

– Папа... – попросила Оксана. – Напиши мне что-нибудь в альбом...

Юрий Петрович взял протянутый альбом, раскрыл его.

На первой странице были нарисованы две девочки, занимающиеся хозяйством, и кошка. Всё это было обрамлено извилистой ветвью, в листьях которой пряталась надпись: «Дорогому Суслику. От любящей Е. Погорелко. 14.3.1899 года».

Альбом был подарен еще матери Оксаны – Анне Гавриловне Сусловой, но она не заполняла его и так, с чистыми страницами и подарила дочери, месяц назад – 24 января 1917 года.

Зато Оксана времени терять не стала.

Страницы альбома были исписаны стихами и разрисованы цветочками...

Обычные гимназические стихи, которые всегда можно встретить в таких альбомах:

Я на беленьком листочке

Напишу четыре строчки

И в знак памяти святой

Ставлю точку с запятой.

Если точка та сотрется,

Наша дружба разойдется,

Если точка та цела,

Наша дружба весела.

Юрий Петрович перевернул несколько страниц, и глаза выхватили совсем другие строчки:

Или по жизненной дороге,

Будь счастлива и счастьем не гордись,

А если встретятся невзгоды,

Вот мой совет тебе: «молись».

– Папа... – повторила Оксана, и слезы побежали по ее лицу. – Так ты напишешь мне что-нибудь в альбом...

– Напишу-напишу... – сказал Юрий Петрович и, присев к столу, обмакнул перо в чернильницу.

Что обезьянка,

Моя дочь Оксанка!

– вывел он на альбомном листке. Почти не задумываясь, Юрий Петрович записывал полушутливые, но правильные, педагогические слова:

Слез наплакала вокруг,

И беда! – потонем вдруг!

– и вдруг спохватился, понимая, что стихотворение получается не по-детски серьезным:

Но ведь гибнуть нам уж рано,

Ты поправься, дочь Оксана!..

– Но ведь гибнуть нам уж рано... Ты поправься, дочь Оксана! – повторил Юрий Петрович 29 апреля 1922 года и отступил из дверного проёма назад, в комнату, где ожидали его сотрудники ГПУ.

Что, помимо спасения собственной души, самое важное для православного человека?

Работа... Семья...

Когда сотрудники ГПУ уволили Юрия Петровича из дома, они унесли с собой его так и не завершенную «Историю русского уголовного права», главный научный труд профессора Новицкого.

Он оставлял больную дочь-сироту...

Кроме дочери Юрию Петровичу нужно было проститься и с хозяйкой квартиры – Ксенией Леонидовной Брянчаниновой, с которой они собирались в ближайшее время обвенчаться...

Кажется, если бы и специально так делалось, невозможно было более неудачно для Новицкого подгадать с арестом. Остановленный на последних страницах научный труд... Больная дочь, которую он должен оставить у женщины, так и не ставшей его женой...

Ни дочери, ни невесты Юрию Петровичу уже не суждено будет более увидеть, но внутренне, духовно, Новицкий оказался готов к страшной неожиданности...

В Евангелии сказано: «Бодрствуйте, ибо не знаете ни дня ни часа, когда приидет Сын Человеческий».

Святой Юрий Новицкий и являет нам пример этого «бодрствования».

Ни растерянности, ни тени смятения не сумел обнаружить в нем следователь Нестеров, проводивший первый допрос по делу петроградских церковников. А от этого допроса многое зависело, и Нестеров старался.

Итак...

30 апреля 1922 года. Первый допрос святого…¹⁰²

– Фамилия, имя, отчество...

– Новицкий Юрий Петрович...

– Возраст?

– 39 лет...

– Происхождение?

– Сын чиновника...

– Адрес?

– Сергеевская, дом 60, квартира 30.

– Должность?

– Профессор университета в Петрограде.

– Семейное положение?

– Вдов.

– Имущественное положение?

– Нет.

– Партийность?

– Беспартийный.

– Образование?

– Высшее.

– Специальность?

– Уголовное право.

Нестеров был опытным следователем, и свою паутину он плел осторожно, не давая опомниться подавленному – так казалось Нестерову – Новицкому.

Первый вопрос о правлении Общества православных приходов.

– Когда было собрание, на котором обсуждался вопрос о помощи церковными ценностями голодающим? – небрежно, как бы между делом, спросил Нестеров.

– Специального собрания, посвященного исключительно помощи голодающим церковными ценностями, у нас не было... – ответил Новицкий. – Этот вопрос поднимался на одном из заседаний, но решения мы не выносили. Было просто рекомендовано, чтобы все церкви приняли все меры к сбору золота, серебра, денег и продуктов. Правление выразило также пожелание, чтобы владыка переговорил по этому поводу с благочинными.

– А церковная комиссия помощи голодающим, в которой вы председательствуете, какие принимала решения?

– Такие же... Только председателем той комиссии является митрополит, а не я.

– Ну, хорошо... – сказал Нестеров. – Расскажите мне о собрании, состоявшемся в день событий на Сенной площади...

– В день событий на Сенной площади у нас не было никакого собрания.

– А накануне, до событий, были?!

– До событий, конечно, были... Было, например, собрание правления, где в присутствии товарища Канатчикова обсуждался вопрос о помощи голодающим...

– Когда правление получило сведения о событиях на Сенной площади? – перебил его Нестеров. – В тот же день или позже?

– В этот день правление официально никаких сведений не получало. Сведения были получены через несколько дней и не официально. Я лично узнал о событиях на Сенной площади на улице...

– От кого?

– Сейчас уже не помню... Приблизительно через дней восемь-десять в правлении стало известно, что на Сенной площади никакой комиссии не было и события там носили явно провокационный характер...

Столь же малоуспешным для Нестерова оказался и второй допрос Новицкого, из которого следователь узнал массу полезных сведений о структуре общества. Выяснил, что оно состоит из пастырского, богослужебного, хозяйственного, певческого, организационного отделов. Кроме того, Новицкий рассказал Нестерову, что Общество работает над проектами:

«1. Общей исповеди;

2. Причащения без исповеди;

3. Отмены поминовения на сугубой ектении на литургии;

4. Упорядочения сборов на нужды храмов;

5. Регистрации прихожан и согласования приходских уставов с действующим законодательством»...

Сведения эти несомненно были чрезвычайно интересными и, перечитывая протоколы допросов Новицкого, невольно досадуешь на следователя, что он ограничился сухим перечислением тем, поднятых Новицким.

Хотя с другой стороны понятно, что сам Нестеров, оформляя протоколы допросов, тоже испытывал сильную досаду. Ответы Юрия Петровича не давали ни малейшей зацепки для связи деятельности общества с инцидентами, имевшими место при изъятии церковных ценностей.

Как мы видели, хотя и готов был товарищ Зиновьев с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь, провести изъятие и расстрелять по этому поводу хоть всех представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства, но удар ушел в пустоту, затопить город кровью не удалось, директивы товарищей Ленина и Троцкого в Петрограде остались неисполненными.

И когда знакомишься с протоколами допросов арестованных весной 1922 года членов общества православных приходов, видишь, что с большевистской точки зрения общество, возглавляемое Юрием Петровичем Новицким, разумеется, совершило преступление. Оно, по сути дела, сорвало выполнение директивы Ленина – Троицкого...

Следователь Губревтрибунала Ф. П. Нестеров не раз, должно быть, пожалел о том, что ушли в прошлое времена революционной законности, когда урицкие и дзержинские приговаривали русских людей к расстрелу, руководствуясь исключительно одной только революционной целесообразностью.

Теперь, хотя и очевидна была вина арестованных, но надо было хоть как-то обосновать ее, а с обоснованием получалось плохо. Тем более, что и свидетели отнюдь не спешили перекладывать свою «вину» на чужие плечи.

«1922 года мая 18 дня. Я, следователь Петрогубревтрибунала Нестеров Ф. П., допросил митрополита Вениамина, который, будучи предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний, объяснил»…

Далее в протоколе допроса¹⁰³ в ту же строчку, через запятую, записано: «объявлений, воззваний не выпускалось никаких. Предьявленное мне обращение в петроградский Помгол было передано в комиссию в Смольном... Совет приходов представляет чисто самостоятельное учреждение. Распоряжение его не имеет для приходов обязательного значения... Мои распоряжения являются для верующих обязательными. Свое мнение Совет Советов (правление Общества объединенных православных приходов – Н.К.) предъявляет на мое утверждение, после какового они являются уже обязательными для приходов».

Решительно и твердо пресек митрополит попытки Нестерова увязать инциденты, произошедшие при изъятии, – помянем здесь, что еще 16 мая все дела церковников были объединены в дело «О противодействии и злоупотреблениях при изъятии церковных ценностей»¹⁰⁴ – с деятельностью правления Общества православных приходов. Столь же решительно протестовал он против попыток следователя снять с его плеч ответственность и переложить ее на предназначенное к закланию правление Общества.

В результате допрос митрополита Вениамина завершился постановлением о привлечении его в качестве обвиняемого по делу о противодействии и злоупотреблении...

«1922 г. Мая 18 дня, я, следователь Петроградского Губернского Революционного Трибунала Ф. П. Нестеров, опросив митрополита Гдовского и Петроградского Вениамина и усматривая наличность преступного деяния (агитация против изъятия церковных ценностей), постановил: привлечь Казанского Василия Павловича к следствию по обвинению в выпуске и распространении ответа Петроградскому Помголу, как агитационного средства для противодействия изъятию церковных ценностей.

Избрать меру пресечения способов уклонения от суда и следствия – подписку о невыезде из Петрограда».

Внизу бланка собственноручная расписка священномученика Вениамина: «Настоящее постановление мне объявлено, в чем и подписываюсь. Вениамин, Митрополит Петроградский. Василий Павлович Казанский»¹⁰⁵.

Обратите внимание на дату...

Подписка о невыезде взята с митрополита в тот самый день, когда завербованным в ГПУ обновленцам обманом удалось выманить у заключенного под домашний арест патриарха Тихона согласие на образование Высшего церковного управления.

Но в этом совпадении, в отличие от прочих, никакой загадочности нет.

Все делалось по строго согласованному плану.

И все шестеренки в этом плане крутились, как в хорошо отлаженном часовом механизме...

Но ненадежная вещь налаженные на отсчет сатанинского времени часы.

24 мая, в тот самый день, когда, получив мандат ВЦУ, отправился Александр Иванович Введенский в Петроград «договариваться» с митрополитом Вениамином, лопнула главная пружина в часах... В этот день согласно официальному сообщению захворал «острым гастроэнтеритом» Владимир Ильич Ленин.

Гастроэнтерит – штука опасная.

Особенно в Кремле...

Особенно для членов Политбюро...

У Владимира Ильича эта болезнь выразилась в полном расстройстве речи.

Лечили Владимира Ильича десятки медицинских светил.

Борясь с прогрессирующим параличом, больному привили малярию, приступы которой купировали хинином. Благодаря эффективной медицинской помощи на этот раз вождя мирового пролетариата удалось вытащить. К июлю он научился узнавать слова в заголовках статей и подписи, к октябрю уже складывал однозначные цифры и собирал расставленные вдоль дорожек парка грибы. Прошло еще немного времени, и он смог вернуться к руководству страной...

– Понимаете... – рассказывал он Льву Давидовичу Троцкому с недоумением. – Ведь ни говорить, ни писать не мог. Пришлось учиться заново...¹⁰⁶

Лев Давидович тут явно что-то путает.

Ухаживавшая за Владимиром Ильичом медсестра Е. И. Фомина писала, что в ночь на 6 марта 1923 года Ленин излагал свои мысли совершенно иным стилем.

– Помогите! Ах, черт! Йод помог, если это йод!¹⁰⁷

К годовщине же своего знаменитого письма о решительном и беспощадном сражении с черносотенным духовенством словарь Ленина уже ограничивался словами: «Вот, иди, идите, вези, веди, аля-ля, гут морген».

Еще иногда, неожиданно, и всегда не к месту, выскакивали слова: «Ллойд Джордж», «конференция», «невозможность»...

Но это будет через год, а пока, 24 мая 1922 года «острый гастроэнтерит» свалил Ленина, и назначенное на 26 мая заседание Политбюро НК РКП(б) прошло без него. Политбюро приняло предложение Троцкого поддержать раскол Церкви.

Встреча Введенского с митрополитом Вениамином тоже состоялась 26 мая.

И тут мы снова должны попытаться понять, на что же рассчитывало ГПУ, снаряжая Введенского в Петроград. Да, патриарх был надежно изолирован и навести у него необходимые справки для разоблачения никто бы не сумел. Судя по тому, что Введенский с запальчивостью изобличенного мошенника твердил, дескать, любой человек может познакомиться с резолюцией патриарха, резолюция эта тоже была упрятана достаточно надежно.

Но ведь митрополиту Вениамину и не надо было наводить справки!

Без всяких справок знал он, что патриарх Тихон просто не мог, пусть даже и временно, передать церковную власть в руки Введенского.

Мы знаем, что Введенский гордился тогда своей способностью «уговорить и стену». Не менее наглой самоуверенностью обладали и другие обновленцы. Так что с ними все ясно...

Но Е. А. Тучков всегда отличался здравомыслием и практичностью. Он-то должен был понимать, что митрополита Вениамина обмануть все равно не удастся...

Думается, что Тучков и не рассчитывал, что митрополит поверит Введенскому. Тучкову было достаточно, если бы митрополит сделал вид, что поверил, или хотя бы вступил в переговоры с ВЦУ на предмет выяснения законности и полномочий этого органа...

Митрополит Вениамин не оправдал надежд ни обновленцев, ни Тучкова. Спокойно выслушав повествование Александра Ивановича о том, как несчастный патриарх Тихон в силу сложившихся обстоятельств вынужден был передать управление Русской Православной Церковью Введенскому, Красницкому и Белкову, он, даже и не взглянув на мандат, объявил, что отлучит от Церкви всех троих, если они не опомнятся и не принесут покаяния в самовольном захвате церковной власти.

Это был сокрушительный удар...

Вечером Введенский получил из канцелярии митрополита уведомление. Если Введенский не принесет покаяния, 28 мая, в воскресенье, по всем петроградским храмам будет возвещено о его отпадении от Церкви.

Суббота была тогда выходным днем, и Александр Иванович, несмотря на все хлопоты, так и не сумел связаться с нужными начальниками, чтобы они каким-либо образом предотвратили готовящийся удар.

28 мая послание митрополита Вениамина было прочитано в петроградских церквях:

«Тревожно бьются сердца православных, волнуются умы их. Сообщение об отречении Святейшего Патриарха Тихона, об образовании нового высшего церковного управления, об устранении от управления епархией Петроградского митрополита и т.п. вызывает великое смущение. Вместе с вами, возлюбленная паства, переживаю сердечную тревогу, со скорбью наблюдаю волнение умов и великое смущение верующих. Чувствую вашу чрезвычайную потребность слышать слово своего архипастыря по поводу всего, переживаемого Церковью. Иду навстречу этой потребности. От Святейшего Патриарха никакого сообщения об его отречении и учреждении нового высшего церковного управления до сего времени мною не получено, поэтому во всех храмах епархии по-прежнему должно возноситься его имя. По учению Церкви епархия, почему-либо лишенная возможности получить распоряжение от своего Патриарха, управляется своим епископом, пребывающим в духовном единении с Патриархом. Епархиальный епископ есть глава епархии. Епархия должна быть послушна своему епархиальному епископу и пребывать в единении с ним. «Кто не с епископом, тот не в Церкви», – говорит муж апостольский Игнатий Богоносец. Епископом Петроградским является митрополит Петроградский. Послушаясь ему, в единении с ним – и вы будете в Церкви. К великому прискорбию, в Петроградской церкви это единение нарушено, петроградские священники: протоиерей Александр Введенский, священник Владимир Красницкий и священник Евгений Белков без воли своего митрополита отправились в Москву, приняв там на себя высшее управление церковью. И один из них, протоиерей А. Введенский, по возвращении из Москвы объявляет от этом всем, не предъявляя на это надлежащего удостоверения Святейшего Патриарха. Этим самым по церковным правилам (Двукр. собор; прав. Вас. Великого) они ставят себя в положение отпавших от общения со Святой Церковью, доколе не принесут покаяния пред своим епископом. Такому отлучению подлежат и все присоединяющиеся к ним. О сем поставляю в известность протоиерея А. Введенского, свящ. В. Красницкого и свящ. Е. Белкова, чтобы они покаялись, и мою возлюбленную паству, чтобы никто из них не присоединялся к ним и через это не отпал от общения со Святой Церковью и не лишил себя ее благодатных ларов.

Слушайтесь Пастыреначальника нашего, Господа Иисуса Христа. Да будете все едины с вашим архипастырем. Чтобы никто из вас не погиб, слушайте своего епископа со слов Господа. «Слушающий вас Меня слушает» (Лк.10:16). Блюдите единение веры в союзе мира (Ефес.40:3). И Бог любви и мира да будет с вами.

Вениамин митрополит Петроградский,

15/28 мая 1922 г.»

Воистину грозный блеск разящего меча есть в этом послании. Так получилось, что митрополиту Вениамину выпало первым выступить против выкравших высшую церковную власть обновленцев, и он предстал перед ними, как грозный воин.

«Вчера, в воскресенье, служил в Никольском морском соборе, – записал в тот день в своем дневнике сосед Юрия Петровича Новицкого по камере смертников, протоиерей Николай Чуков¹⁰⁸. – Служили – Владыка Митрополит, Преосв. Алексий, Преосв. Венедикт и были деятели организации двух благочиний под руководством П. П. Мироносицкого. За Литургией, после Евангелия, Владыка Митрополит сказал слово о единении и прочитал послание свое к петроградской пастве об отлучении от общения церковного прот. Введенского и священников Красницкого и Белкова на основании 13 правила двукратного Собора, как и всех, кто будет продолжать с ними церковное общение, – впредь до раскаяния»...

Страшен был удар, нанесенный этим посланием по петроградским обновленцам.

«Во время Литургии, – пишет в дневнике Н. Чуков, – это послание было пересдано Митрополитом в Захарьевскую церковь, где, как говорят, батюшки, послушав, разоблачились и ушли (это было во время причастного стиха), а о. Введенский вышел с чашей к народу и, сообщив о полученном от Митрополита отлучении, сказал, что кто смущается этим, пусть не подходит к св. Чаше, а кто не смущается, пусть приобщается. Толпа отхлынула и причастились только 4 человека. Затем он говорил очень долго слово, в котором оправдывал себя и обвинял Митрополита, и, как говорят, вступил вообще на протестантский путь, отрицая важность епископата»¹⁰⁹...

В.А. Красницкий скажет потом на процессе:

– Вот письмо на имя председателя ВЦИК товарища Калинина. Патриарх Тихон говорит: нахожу полезным для блага церкви поставить временно до созыва собора или Ярославского митрополита Агафангела, или митрополита Петроградского Вениамина. Так что здесь, хотя имя митрополита Вениамина было, патриарх Тихон послал нас к Агафангелу – его воля была нас послать и к митрополиту Вениамину. И вот в это время, когда мы наладили управление, когда мы ожидали прибытия Агафангела, то для оповещения послан был в Петроград личный друг митрополита Вениамина, отец Александр Введенский, который как раз взял на себя эту миссию ввиду особенно дружественных отношений к митрополиту – поставить его в известность об этом событии. И вдруг мы узнаем совершенно невероятную вещь. На основании слухов, дошедших до митрополита, он нас троих отлучил от церкви... Патриарх сказал нам: «Вы знаете, я никогда не искал патриаршества и когда вы меня освободите от патриаршества, я буду вам чрезвычайно благодарен». Это были его последние слова. В это-то время... вдруг получаем документ, собственноручное послание Вениамина, в котором он нас троих отлучает от церкви. Это был, конечно, самый большой удар, который нанесли нашему Церковному управлению представители монашествующего духовенства...

Красницкий давал эти показания, когда отлучение с обновленцев по настоянию ГПУ было снято епископом Алексием (Симанским). Но страх Красницкого не рассеялся и тогда.

Каково же чувствовал себя Александр Иванович Введенский, когда послание митрополита только-только было оглашено в храмах?

Суля по всему, Введенского охватила паника.

В тот же день он явился к митрополиту Вениамину в сопровождении И. П. Бакаева, которому в свое время было поручено возглавить кампанию по решительному и беспощадному изъятию церковных ценностей. Вообще-то появляться в обществе такого человека главе обновленцев не полагалось, но Введенский совсем потерял голову. Тут, когда прахом шло все выстраданное в кабинетах ГПУ дело, было уже не до щепетильности. Введенский попросил Бакаева потребовать от митрополита, чтобы тот дезавуировал свое послание.

Иван Петрович Бакаев и потребовал.

По-чекистски прямо предъявил митрополиту ультиматум.

Или – или.

Или митрополит снимает отлучение с Введенского, или его самого ожидает немедленный арест и расстрел.

– На все воля Господня... – ответил чекистам митрополит Вениамин. – Ступайте с Богом.

О чем говорили Бакаев и Введенский, покидая митрополита, неизвестно. Но подлинно известно, что уже в этот день Введенский сидел в кабинете следователя Нестерова и торопливо, стараясь никого не забыть, закладывал всех своих бывших товарищей.

«С сего числа я отлучен митрополитом от церкви за то, что являлся членом Высшего церковного управления. После выхода декрета, на масленой неделе, состоялось собрание благочинных, на которое я допущен не был. По слухам там вырабатывалась точка зрения на декрет. По окончании недели я был приглашен на собрание, где профессор Новицкий от имени правления произнес мне порицание за мое письмо в «Правду»...

Нет нужды цитировать весь протокол допроса Введенского.

Ф. П. Нестеров не успевал фиксировать сыплющийся из Введенского компромат.

Так много хотелось сказать Введенскому, что он согласился прийти на следующее утро и продолжить свои показания.

И пришел ведь.

Охваченный доносительским вдохновением, он продолжал закладывать своих бывших друзей.

«На вопрос следователя – была ли профессором Бенешевичем произнесена фраза «приходится верить, что согласно предсказаниям наступает конец этой большевистской власти. Она теперь напивается церковной крови и потому должна погибнуть»? – ответил: в заседании в Богословском институте, на котором обсуждались тезисы моего доклада «Церковь и голод», на котором присутствовали Бенешевич, Белков, Быков, Бриллиантов, Карабанов и я – такая фраза, насколько помню, была произнесена. Только не помню: «кровью», «Церковными силами» или «церковью»... Но в связи с разрушением церкви погибнуть... Я только не ручаюсь за стенографическую точность этой фразы... Она гласила приблизительно так: «Поневоле приходится верить всем этим пророчествам, что советская власть погибнет, гибель подходит, так как теперь власть напивается церковным соком (или кровью). Такую фразу я сам слышал на заседании, причем она была сказана в речи профессора Бенешевича»¹¹⁰...

Венцом же этого воистину вдохновенного стукачества Александра Ивановича Введенского является его заявление, написанное прямо на бланке следчасти Петроградского губернского революционного трибунала:

«В Ревтрибунал.

Прошу предоставить мне возможность выступить на процессе с защитительной речью. Я собираюсь вскрыть и подчеркнуть все язвы церковности, все заигрывания церкви с контрреволюцией, но вместе с тем просить пощады этим личностям, как таковым.

Протоиерей А. Введенский»¹¹¹.

Ах, Александр Иванович! Александр Иванович...

Какое надо сердце иметь любвеобильное, как самому надо это сердце свое любить в себе, чтобы, излившись потоком самых подлых доносов, хотя бы в глазах следователя Нестерова попробовать возвыситься над теми, кого ты закладывал.

Как-то особенно ясно понимаешь тут, почему Е. А. Тучков потом «С величайшим презрением» отзывался об Александре Ивановиче Введенском. Судя по характеру записи, с трудом сдерживал свое презрение к Введенскому и следователь Нестеров.

Но презрение презрением, а служба службой.

Показания Александра Ивановича Введенского помогли ему сдвинуть увязшее в недомолвках и стремлении не давать показаний друг на друга дело церковников.

В этот же день, исполняя указание вышестоящих товарищей, Нестеров пишет постановление:

«Я, следователь Петроградского Губернского Революционного Трибунала Нестеров, рассмотрев следственный материал по делу о противодействии при изъятии церковных ценностей и принимая во внимание, что оставление при свободе привлеченного в качестве обвиняемого Митрополита Петроградского Вениамина (он же Казанский Василий Павлович) может вредно отразиться на ходе следствия по настоящему делу,

ПОСТАНОВИЛ: меру пресечения уклонения от суда и следствия изменить и подвергнуть Казанского Василия Павловича домашнему аресту»¹¹²

– Вы знаете, – говорил в эти дни Введенский. – Утверждают, что я предался, что я заключаю в тюрьмы и что я виновник бесчисленных бед. Может быть, если бы я вам сказал, что это не так, вы бы мне не поверили. Конечно, я скажу, что это не так и все-таки многие мне не поверят, но у меня есть и известное объективное, с чем я могу выступить здесь, я позавчера подал в Революционном трибунале заявление, просьбу письменную, чтобы мне разрешили выступить на суде защитником митрополита и всех прочих привлеченных к этому делу...¹¹³

Эти слова, произнесенные А. И. Введенским во дворце им. Урицкого, мы цитируем по изданной в Смольнинской типографии брошюре.

Лекция была отредактирована Введенским уже после того, когда его свалил камень, брошенный в вождя обновленчества у здания Филармонии, где проходил процесс. Камень этот если и не поубавил злобы Александра Ивановича, то научил его не проявлять так открыто своих эмоций... До камня, судя по воспоминаниям очевидцев, Введенский был еще более откровенен, чем в своей книге.

«В Духов день делал доклад протоиерей Введенский. Он публично сообщил, что расстрел пяти священников в Москве был ответом на его отлучение от церкви, – говорил протоиерей Павел Антонович Кедринский. – Я эти слова понял, как террор по отношению к духовенству. Я понял что Введенский клевещет на Советскую власть. Введенский сказал, что исход настоящего процесса зависит от постановления Пастырского собрания»¹¹⁴...

Введенский защищал себя, не брезгуя никакими средствами. Точно так же, защищая протоиерея-большевика, работали ГПУ и агитпроп.

Уже 30 мая «Петроградская правда» вышла с шапкой на первой полосе: «Вениамин Петроградский раскладывает костер гражданской войны, самозванно выступая против более близкой к народным низам части духовенства. Карающая рука пролетарского правосудия укажет ему настоящее место!»

«Митрополит Вениамин, бросая вызов лояльной части духовенства, – вещала газета, – мало того, что раздувает костер гражданской войны внутри церкви, он через головы ее бросает вызов и Советской власти. Он идет дальше самого патриарха Тихона, своевременно отошедшего в сторону под давлением низов... Поджигатель в белом клобуке... он брызжет бешеной слюной в своих противников... не может примириться, что его подлая роль сыграна».

В тот же день, 30 мая, на заседании Бюро губкома РКП(б) было решено форсировать подготовку процесса «о попах».

Главным обвиняемым Бюро обкома назначило митрополита Вениамина...

Вторым номером должен был идти профессор Юрий Петрович Новицкий...

Вот и наступили для следователя Ф. П. Нестерова горячие деньки.

Он и раньше трудился не покладая рук...

Так, например, только 24 мая он провел восемь допросов...

Но теперь, когда следствию начал помогать Александр Иванович Введенский, работы прибавилось. Срочно отсеивались случайные обвиняемые, их места в тюремных камерах занимали влиятельные в православных кругах люди.

Между прочим, арестовали в эти дни и протоиерея Михаила Чельцова, который уже совсем было успокоился, полагая, что арестовывают только членов правления Общества православных приходов.

«18/31 мая в пять часов утра в квартиру ко мне явился агент с Гороховой и без всякого обыска взял, посалил в автомобиль и увез арестованным на Гороховую. Здесь меня, проведя через какие-то комнаты, без всяких опросов и допросов препроводили в камеру – опять в прежнюю №65, только теперь переименованную в №1, где я был уже два раза.

Никаких внешних перемен в ней не нашел я: не почистилась, ничем не улучшилась. Там я встретился с ранее меня, но в эту же ночь арестованным протопресвитером А. Дерновым, духовником из Александро-Невской лавры архимандритом Сергием и священником Пашулиным. Архимандрит Сергий заметно чувствовал себя, как истинный монах, спокойно ел, пил и спал; я не видел, чтобы он с кем-нибудь разговаривал; на вопросы наши к нему отвечал неохотно, односложно, неопределенно, отзываясь на все незнанием. Отец Дернов, видимо, беспокоился... С о. Пишулиным я впервые встретился, и он мне очень понравился сердечностью, простотой и умом. Он говорил о своей любви к старушке матери, о своих научных занятиях... передавал и о своей былой близости, как товарищу по университету и сослуживцу по храму, к прот. А. Введенскому, как он с ним разошелся, и, естественно, свой арест ставил в самую очевидную и непосредственную зависимость от последнего, ставшего в то время своим и большим человеком у большевиков.

Недолго я пробыл на Гороховой. Часа в два-три дня меня вызвали и повели вниз. Сначала мне показалось, что ведут меня на улицу – на свободу; но скоро пришлось думать иначе. Меня привели в самый нижний этаж, где сидел какой-то старик-чиновник, невдалеке от меня поставили часового... Больше часу я сидел в этой комнате, предоставленный своему тяжелому размышлению-воображению, редко проходил и входил кто-нибудь из служащих; иногда уходил и старик. Жуткая тишина.

Потом пришел какой-то агент, показал старику и часовому какую-то бумажку и приказал мне следовать вместе с ним. Вышли быстро на улицу, сели в поджидающий нас автомобиль и покатили. На улице шел холодный дождь с сильным ветром»...

О судьбе протоиерея Михаила Чельпова, тоже приговоренного на процессе к расстрелу, мы еще поговорим, а сейчас вернемся к митрополиту Вениамину.

1 июня, утром, из Москвы пришла телеграмма:

«Петроград. Губотдел ГПУ.

Митрополита Вениамина арестовать и привлечь к суду. Подобрать на него обвинительный материал. Арестовать его ближайших помощников – реакционеров и сотрудников канцелярии, произведя в последней тщательный обыск. Вениамин Высшим Церковным Управлением отрешается от сана и должности. О результатах операции немедленно сообщите.

Начсоперупр ГПУ Менжинский».

В этот день в Петрограде шел дождь и дул сильный ветер. Тем не менее, несмотря на непогоду, митрополит не отказался от положенной прогулки. Гулял он здесь же, в лавре, на Никольском кладбище.

Митрополит стоял у могилы блаженного Митрофана, когда прибежавший келейник сказал, что приехали агенты ГПУ. Перекрестившись, митрополит направился в канцелярию, где уже шел обыск.

С обыском, который в соответствии с указанием Менжинского делался особенно тщательно, чекисты под задержались. Прибывший занять канцелярию Александр Иванович Введенский явился, когда митрополита еще не успели увезти в тюрьму.

Введенский, однако, не смутился.

Со свойственной ему наглостью подошел к владыке и попросил благословения.

– Отец Александр... – отстраняясь от него, сказал митрополит. – Мы же с вами не в Гефсиманском саду.

Ночью митрополита перевезли в дом предварительного заключения, и больше к себе, в Александро-Невскую лавру, ему уже не суждено было вернуться.

Как и указывал Менжинский, быстренько подобрали обвинительный материал, и уже 3 июня состоялось распорядительное заседание Президиума Петрогубревтрибунала.

Председатель т. Озолин, зампредседателя т. Березовский, наблюдавший за следствием т. Кирзнер постановили:

«Заключительное постановление следователя Нестерова утвердить. Дело назначить к слушанию в открытом судебном заседании по Военному отделению на 10 июня. В состав судебного присутствия назначить: председателя Яковченко, членами Семенова и Каузова, зам. членами Смирнова и Иванова. Общественными обвинителями назначить по делу Позерн, Лещенко, Драницына и Крастина. Допустить по делу защиту»¹¹⁵.

Земной жизни митрополиту Вениамину и его главному подельнику Юрию Петровичу Новицкому оставалось теперь всего семь недель.

Процесс начался 10 июня в помещении бывшего Дворянского собрания, ставшего теперь Филармонией.

Невский – проспект был усеян народом, а от Гостиного двора стояли сплошной толпой. Как утверждает очевидец, стояли с утра, ожидая проезда митрополита. Когда его привезли, упали на колени, запели: «Спаси, Господи, люди твоя».

Начало суда тоже походило на театральное действо.

Раздался приказ: «Ввести подсудимых!» – и из двери, возглавляя шествие обреченных, вышел митрополит в белом клобуке. Все, присутствовавшие в зале суда – а вход сюда был по билетам, причем билеты давались не более чем на одно заседание, – встали.

Следом за митрополитом вереницею пошли подсудимые.

Ковшаров Иван Михайлович

Новицкий Юрий Петрович

Елачич Николай Александрович

Бенешевич Владимир Николаевич

Чуков Николай Кириллович

Зенкевич Степан Иванович

Плотников Виктор Васильевич

Чельцов Михаил Павлович

Карабинов Иван Алексеевич

Богоявленский Леонид Константинович

Огнев Дмитрий Фролович

Шеин Сергей Павлович

Сапетов Константин Михайлович

Бычков Сергей Иванович

Петровский Александр Васильевич

Парийский Лев Николаевич

Союзов Михаил Федорович

Кедринский Павел Антонович

Толстопятов Анатолий Михайлович

Ляпунов Сергей Михайлович

Флеров Константин Николаевич

Никиташин Семен Семенович

Семенов Виктор Петрович

Комарецкий Николай Ананьевич

Акимов Василий Александрович

Тихомиров Михаил Владимирович

Виноградов Павел Павлович

Борисов Александр Матвеевич

Перепелкин Михаил Иванович

Закржевская Елизавета Ивановна

Изотов Василий Изотович

Антонов Алексей Георгиевич

Кравченко Михаил Васильевич

Бессалов Яков Иванович

Никольский Николай Васильевич

Козеинов Никифор Петрович

Пешель Василий Васильевич

Филатов Михаил Васильевич

Абдалов Сергей Георгиевич

Емельянов Владимир Федорович

Зальман Владимир Карлович

Янковский Петр Станиславович

Дубровицкий Михаил Степанович

Дымский Михаил Николаевич

Янковская Зинаида Николаевна

Ливенцов Митрофан Павлович

Соколов Сергей Евлампиевич

Козьмодемьянский Павел Потапович

Соколов Александр Алексеевич

Семенов Александр Владимирович

Сенюшкин Павел Петрович

Высокоостровский Виктор Александрович

Гурьян Александр Кузьмич

Миронов Петр Николаевич

Смирнов Яков Иванович

Черняева Анастасия Ивановна

Кудрявцева Евгения Ильинична

Попов Николай Степанович

Травин Леонид Николаевич

Пестова Мария Александровна

Киселев Василий Федорович

Чельцов Павел Михайлович

Островский Александр Иванович

Касаточкин Николай Иванович

Ивановский Константин Васильевич

Дмитриев Александр Васильевич

Жабров Василий Михайлович

Федоров Николай Николаевич

Корчагина Анастасия Ивановна

Низовцева Елизавета Аникиевна

Маркин Владимир Семенович

Пилкина Надежда Алексеевна

Власова Мария Алексеевна

Позднякова Варвара Фроловна

Дьяконов Леонид Васильевич

Королев Петр Александрович

Орнадский Иван Николаевич

Бобровский Василий Владимирович

Петрова Мария Дмитриевна

Левицкий Павел Петрович

Гусаров Яков Иванович

Пикленок Николай Яковлевич

Соустов Василий Иванович

Ананьев Николай Герасимович

Герасимов Иван Сидорович

Беззаборкин Степан Сидорович

Смирнов Федор Васильевич

Савельева Анна Ивановна

Выведенным на процесс обвиняемым вменялось в вину использование легальной церковной организации (Православного общества приходских советов) в контрреволюционных целях, а также «агитация против изъятия церковных ценностей, противодействие и сопротивление изъятию церковных ценностей и хищение таковых – преступления, предусмотренные ст. 72, 73, 77, 86, 119, 160, 180 и 185 Уголовного кодекса РСФСР...

Не спеша подсудимые рассаживались на стульях, расставленных возле колонн...

Сохранился их снимок...

На первом ряду, в самом центре – в белом клобуке – митрополит Вениамин, справа – епископ Венедикт, слева – протоиерей Николай Чуков, будущий митрополит Ленинградский Григорий...

Во втором ряду Иван Михайлович Ковшаров, Юрий Петрович Новицкий...

За спинами подсудимых – чекисты с наганами. Часть из них в фуражках, часть – в островерхих буденовках.

Снимок сделан в большом зале филармонии, где проходили заседания Революционного трибунала.

Это удивительная фотография. Часами можно вглядываться в спокойные, красивые и очень одухотворенные лица людей, сидящих вокруг митрополита Вениамина...

Двадцать лет назад, 12 мая 1902 года, в Самаре совершалась закладка нового храма здешней семинарии. По этому случаю было совершено архиерейское служение. Ректор Самарской семинарии, архимандрит Вениамин произнес речь.

«Закладка совершена... – говорил он. – Камень краеугольный, живая вера во Иисуса Христа есть. Но закладка ведь только начало дела. На фундаменте нужно возводить здание. При устройстве вещественных зданий употребляется камень, кирпич, дерево... При создании храма духовного – церкви Бога живаго – таковыми материалами являются добрые мысли, желания, дела. Когда ими украшена душа, тогда только Бог может обитать в ней. Много нужно потрудиться, чтобы привести душу в такой вид. Для этого нужно оторвать ее от привязанности ко всему греховному, что требует постоянного бдительного наблюдения не только за делами рук наших, но и за мыслями, желаниями и чувствами, чтобы ничто скверное и нечистое не закралось в душу нашу!»

И вот смотришь на фотографию и понимаешь, что миряне и священнослужители, что уселись вокруг митрополита Вениамина в большом зале филармонии, позаботились «об устроении своего внутреннего храма»...

И когда расселись они, как было указано, вдруг оказалось, что своей представительностью, своей духовной массой – было почти сто подсудимых – они как бы задавили суд, и такое ощущение возникало порою, что не их сулят, а они...

Даже красноармейцы, вставшие за ними, возле колонн, не выглядят охранниками, а более схожи с зеваками, подошедшими, чтобы сфотографироваться с уважаемыми людьми...

В 16 часов председатель Яковченко огласил состав суда. Представителями обвинения были назначены Смирнов, Лешенко, Красиков, Драницын, Крастин.

Их портреты тоже сохранились на групповой фотографии.

Кажется, что эти люди из совершенно другой страны. На лицах – туповатая самоуверенность. Членам трибунала все известно заранее, а то, что еще не известно, будет – они знают об этом – известно, когда сверху спустят необходимое указание.

Весь первый день шли необходимые формальные процедуры, связанные с установлением личностей обвиняемых.

Председатель трибунала называл фамилии, и один за другим поднимались подсудимые и называли себя...

– Подсудимый Казанский!

– Я уроженец Олонецкой губернии, – ответил, вставая, митрополит Вениамин. – Происхожу из духовного сословия, получил высшее образование, беспартийный, ранее не судился, обвинительный акт мне вручен.

– Подсудимый Ковшаров!

– Я мешанин города Одессы, с высшим образованием, преподаватель, беспартийный, не судился, обвинительный акт мне вручен.

– Подсудимый Новицкий!

– Я сын чиновника, уроженец города Умань Киевской губернии, беспартийный, с высшим образованием, профессор университета, не судился, обвинительный акт мне вручен.

– Подсудимый Елачич!

– Я происхожу из дворян Петроградской губернии, с высшим образованием, преподаватель, не судился, обвинительный акт мне вручен...

– Подсудимый Бенешевич!

–Я сын чиновника, профессор Петроградского университета, с высшим образованием, беспартийный, не судился, обвинительный акт мне вручен.

– Подсудимый Чуков!

– Я крестьянин Олонецкой губернии, с высшим образованием, не судился, обвинительный акт мне вручен.

– Подсудимый Зинькевич!

– Я сын священника, уроженец города Сестрорецка Петроградской губернии, с высшим образованием, беспартийный, не судился, обвинительный акт мне вручен.

– Подсудимый Плотников!

– Я происхожу из духовного сословия, уроженец Олонецкой губернии, с высшим образованием, беспартийный, не судился, обвинительный акт мне вручен...

– Подсудимый Чельцов!

– Я уроженец Рязанской губернии, из духовного сословия, с высшим образованием, беспартийный, не судился, обвинительный акт мне вручен...

– Подсудимый Карабинов!

– Я происхожу из духовного сословия, с высшим образованием, беспартийный, не судился, обвинительный акт мне вручен, уроженец Владимирской губернии...

– Подсудимый Богоявленский!

– Я сын чиновника, с высшим образованием, священник, беспартийный, не судился, обвинительный акт мне вручен, уроженец Пензенской губернии...

– Подсудимый Огнев!

– Я – бывший дворянин гор. Москвы, чиновник, с высшим образованием, беспартийный, не судился, обвинительный акт мне вручен...

– Подсудимый Шеин!

– Я уроженец Тульской губернии, сын чиновника, с высшим образованием, беспартийный, не судился, обвинительный акт мне вручен...

В протоколе заседания трибунала процедура установления личности подсудимых занимает четыре листа машинописного текста, напечатанного с двух сторон¹¹⁶.

Если качество предварительного следствия и оставляло желать лучшего, то насчет представительности выведенных на процесс подсудимых никаких упреков не могло быть.

Различным было образование подсудимых – высшее и «низшее», среднее и домашнее... Различным было происхождение – из дворян и священников, из мещан и крестьян.

Вставали священники и крестьяне, педагоги и столяры, бухгалтеры и музыканты, врачи и торговцы, мешане и студенты, чистильщик сапог и профессор консерватории, наборщик-инвалид и инструктор сельскохозяйственных курсов, сестра милосердия и конторщица, счетовод и чертежник, буфетчица и конторщица, акушерка и чернорабочий, водопроводчик и булочник...

Выходцы из Москвы и Петрограда, из Ростова и Баку, из Пскова и Харькова, из Ревеля и Старого Оскола, из Ярославской и Тульской, из Смоленской и Новгородской, из Рязанской и Тверской, из Черниговской и Полтавской, из Владимирской и Орловской, из Калужской и Вятской, из Вологодской и Костромской, из Курляндской и Тифлисской губерний были усажены на скамью подсудимых...

Кажется, вся Россия была представлена в зале бывшего дворянского собрания.

Вся несудимая Россия проходила перед угрюмыми, с малоподвижными лицами членами трибунала...

Эту Православную Россию и судили они...

Митрополита Вениамина допрашивали первым.¹¹⁷

Ему было предьявлено обвинение, что он:

1) злонамеренно хитрил, ведя переговоры с Советской властью, чтобы в результате вызвать возмущение темных народных масс;

2) распространял с целью агитации свое обращение к Помголу.

Митрополит решительно взял всю вину, если трибуналу угодно считать его действия виной, на себя.

По составленному в ГПУ сценарию митрополиту Вениамину отводилась на процессе роль «немудрого сельского попика», которым вертят в своих контрреволюционных целях настоящие враги Советской власти. Представить митрополита таким, подсказал своим товарищам по чекистской работе Александр Иванович Введенский.

Сделал он это в силу двух обстоятельств. Во-первых, вполне возможно, он таким и представлял себе митрополита. Во-вторых, для собственного триумфа и предстоящего самоутверждения ему очень хотелось, чтобы митрополит был таким.

– Трудно было представить себе более некомпетентного в политике человека... – откровенничал Александр Иванович. – Вот я и хотел изобразить трагедию благочестивого, доброго монаха, которым вертели, как хотели, церковники...

Разумеется, митрополит Вениамин не исполнил намеченной для него роли.

В развернувшейся драме Русской Православной Церкви не сотрудниками ГПУ, а самим Промыслом Божиим ему была отведена другая роль, и роль эту митрополит Вениамин исполнил твердо и без колебаний.

«Ужасные минуты! – утверждает очевидец. – Шла страшная игра, где ставкой была жизнь или смерть. Был один момент, когда сердце перестало биться, – председательствовавший обратился к владыке со следующими словами: «Призовите на помощь все силы ума, памятуя о последствиях, отвечайте на последний и решительный вопрос – вы ли писали?»

Легкий и светлый голос митрополита контрастом прозвучал в напряженной тишине: «Я несколько раз говорил вам, что я написал. Да я никому и не позволил бы вмешиваться в мои распоряжения в такую минуту».

Семнадцать лет спустя, 12 сентября 1939 года, Александр Введенский, объявивший себя «святейшим и блаженнейшим» первоиерархом обновленческих церквей в СССР, запишет в своем дневнике: «Если взять мою внутреннюю жизнь, то она вся полна света, и внешним выражением ее является успех, иногда триумфальный успех».

Введенскому тогда, в 1939 году, исполнилось пятьдесят лет...

Пятьдесят лет исполнилось бы в 1922 году и митрополиту Вениамину, если бы он не был расстрелян возле станции Пороховые, окруженный ореолом священномученичества.

Все это нельзя назвать простыми совпадениями...

Неведомыми нам путями творится Воля Господня. Но результат Ее является таким образом, чтобы любой человек мог различить и узнать буквы, высеченные Господом в поучение нам.

Велик и милостив Господь.

Любому чаду своему дает он возможность раскаяться в совершенных ошибках, исправить их и спастись. И каждый человек сам решает, как воспользоваться предоставленной ему возможностью...

Александр Иванович Введенский обладал воистину изуверской подлостью. Он не только усалил митрополита на скамью подсудимых, не только активно помогал еще в ходе следствия подобрать обвинительный материал, но он еще и собирался взять на себя «защиту» митрополита Вениамина на процессе, чтобы утвердиться таким образом. Свою «защиту» он собирался построить на психологическом анализе характера митрополита Вениамина.

Но намеченный ГПУ «триумф» Александра Ивановича Введенского не состоялся.

Когда 10 июня он выхолил из Ревтрибунала, в голову его ударил камень, брошенный из толпы.

12 июня председатель трибунала Яковченко огласил заявление А.И. Введенского: «10 июня при выходе из Ревтрибунала я ранен в голову. Вследствие этого я по предписанию врача лежу в постели и поэтому в течение ближайших дней не могу явиться в Ревтрибунал для дачи свидетельских показаний по делу церковников»¹¹⁸.

Женщину, бросившую камень, арестовали.

На допросах она твердила, что увидела дьявола и поэтому и бросила в него камень.

– Вы бросили камень в гражданина Введенского! – говорил следователь.

– Нет! – упрямо отвечала женщина. – Я бросала камень в дьявола...

Защиту на процессе представляли Бобришев-Пушкин, Гамбургер, Гартман, Гиринский, Генкен, Гуревич, Жижиленко, Иванов, Масинзон, Ольшанский, Павлов, Равич, Раут, Элькин, Энтин.

Все защитники объявили себя атеистами, за исключением Владимира Михайловича Бобришева-Пушкина.

Только он один и нашел мужество заговорить на процессе о главном...

«Я не боюсь прослыть несознательным... – прозвучали в зале филармонии слова этого семидесятилетнего патриарха. – Скажу вам: я верю. Не думайте, что я буду вам говорить о Боге. Для меня священна третья заповедь: «Не произноси имени Господа твоего всуе». Я слово «Бог» не произнесу. Но когда мне сегодня пришлось услышать, что всё настоящее дело должно быть сведено к признанию лицемерия в этих людях, потому что они не могут не понимать, что они заблуждаются и они в это заблуждение втягивают других, я жалел об этих словах, жалел, что они раздавались здесь... Я знаю слово Христа, который говорит: «люби ближнего как самого себя». Отлай голодному последнюю рубашку. Они это делали. Всё, что могли собрать, – собирали. Если бы они этого не делали – о! тогда я воспылал бы гневом Саванароллы и осуждал бы, быть может, этих людей резче, чем осуждал обвинитель. Но против своей веры они не погрешили. А вы хотите уверить нас, уверить весь мир, что духовенство во главе с высшими представителями растоптало Евангелие, растоптало слово Христа. Нет!»

Новицкого защищал Л. Н. Гиринский.

Мнения Юрия Петровича о нем мы не знаем, но протоиерей Николай Чуков, которого тоже защищал Гиринский, оценивал своего защитника весьма невысоко: «неудачный защитник: размазня, вопросов кратко ставить не умеет и это все впечатление портит»¹¹⁹.

Еще более неприятное впечатление Л. И. Гиринский произвел на анонимного очевидца, оставившего подробные воспоминания о процессе: «Начало его (Гиринского – Н.К.) речи вызвало большое недоумение ввиду отсутствия какого бы то ни было содержания и полной сумбурности. Председатель несколько раз останавливал его с просьбой пояснить, кого же он наконец защищает»...¹²⁰

И тем не менее, хотя остальная защита старательно подыгрывала чекистам, сидевшим за судейским столом, «спектакль» развивался не по тому сценарию, который задумывали в ГПУ.

Сам митрополит Вениамин сумел так устроить свой внутренний храм, что в этом храме не могло быть места ничему скверному и нечистому.

– Нет! – ответил он накануне ареста, отвергая ультиматум Введенского.

– Нет! – отвечал он и на процессе на все попытки разделить ответственность с другими подсудимыми.

Стенограмма допроса митрополита на процессе занимает почти сорок машинописных страниц¹²¹. Имя его постоянно появлялось и в допросах других обвиняемых и свидетелей. Целый месяц, пока шло это судилище в Филармонии, митрополит Вениамин подвергался бесконечному потоку издевательств, укрыться от которых он мог только в своем «внутреннем», как он говорил, храме.

Этого он не мог знать за двадцать лет до своего мученического подвига, но разве не об этом говорил с амвона семинарской церкви в Самаре?

«Для преодоления трудностей самоотречения и постоянной борьбы с греховными наклонностями у человека наперед должен быть большой запас ревности о своем спасении и любви к Богу... Слушатели-христиане! Присутствуя на торжественной закладке церкви, вполне естественно нам справиться: в каком положении находится наш собственный духовный храм? Обитель ли в нашей душе Бога? Храм ли Божий она? Если да, то слава Богу, нужно и впредь хранить душу в таком состоянии. Если же окажется, что в ней есть место для всего, только не для Бога и не для Христа, то беда велика. Это значит, что основание храма нашего поколебалось, сам он обветшал и разваливается. Нужно заняться его обновлением: ослабевшую веру оживить, свое себялюбие сократить. Ум, сердце и волю очистить огнем борьбы с греховными наклонностями. Весьма важным событием нашей жизни было бы, если бы мы нынешнюю закладку храма вещественного решились ознаменовать обновлением наших храмов духовных. Тогда, внимая молитвам святительским об успехе в созидании закладываемого храма, мы помолились бы об успехе в созидании и наших собственных храмов, о том, чтобы нам, устроившим церковь Бога жива в своей душе здесь на земле, иметь верный залог общения с Ним в жизни будущей – во царствии небесном во веки веков. Аминь».

Вспоминал ли, сидя на скамье подсудимых, митрополит Вениамин свою речь, произнесенную в Самаре?

Этого мы не знаем.

Но совершенно точно известно, что в полном соответствии со своими словами и жил он в те страшные дни июня 1922 года.

Ему подстраивали ловушки на бесконечных допросах, его уговаривали отступиться, ему открыто угрожали. Митрополит не дрогнул. Читая протоколы, поражаешься сейчас, как спокойно и без всяких, кажется, усилий, разрушал своими ответами митрополит

Вениамин все хитроумные западни, возводимые обвинителями из ВЦУ и ГПУ.

Впрочем, могло ли быть иначе?

Сила Господня поддерживала священномученика, необоримой была крепость устроенного им в своей душе храма.

Следующим за митрополитом Вениамином пришла очередь Юрия Петровича Новицкого.

Его допрос начался в среду (14/1 июня).

Мучительный, наполненный ловушками и западнями, он продолжался и на следующий день. Порою председатель трибунала нарочно запутывал Юрия Петровича, но чаще запутывался сам...

«ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Скажите, когда происходило у вас совместное обсуждение с КАНАТЧИКОВЫМ, когда это было?

НОВИЦКИЙ. Это было на Масляной неделе. Это было очень непродолжительное обсуждение.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это задолго было до первого письма?

НОВИЦКИЙ. 1 письмо было 6 марта, значит на второй неделе Великого поста. Канатчиков был на Масляной неделе. А после КАНАТЧИКОВА в пятницу должны были быть созваны представители иностранных (инославных – Н.К.) церквей. Митрополит указывал состав Комиссии. В Комиссии должны были участвовать: Я, ЧЕПУРИН, ПЛАТОНОВ и ВВЕДЕНСКИЙ.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. В этой комиссии вы были назначены представителем?

НОВИЦКИЙ. Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. В этой комиссии вы работали?

НОВИЦКИЙ. Эта комиссия с КАНАТЧИКОВЫМ не состоялась. Мы пришли в Смольный немного раньше 3 часов. Там был и Введенский, в это время он предполагал читать свою лекцию о голоде и хотел с нами. поделиться своими тезисами. Мы сидели с 3 часов и ждали КАНАТЧИКОВА до 6 часов вечера, не дождались, составили протокол, подписали и отослали.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вы помните свое показание на предварительном съезде (следствии? – Н.К.). Вы там указывали, что до издания Декрета об изъятии церковных ценностей этот вопрос должен был обсуждаться в комиссии, в присутствии КАНАТЧИКОВА. Там говорилось, как отнестись, если будут пожертвования церковных ценностей. «Между 1 посещением Канатчикова и 2 вышел декрет. Не об изъятии ценностей мы говорим, а говорили о том, Можно ли выдавать все церковные ценности, а некоторые полагали, что священных предметов давать нельзя и касаться их неосвященными руками нельзя, а протоиерей ВВЕДЕНСКИЙ считал, что отдавать можно». Обвиняемый, объясните подробно, при 1 обсуждении разные взгляды получились с Введенским?

НОВИЦКИЙ. Он сообщил, что он написал в газетах и в лекции говорил, что можно жертвовать священные предметы. Ему так кажется по-христиански, и он подыскивал соответствующий текст.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. А ваше мнение какое?

НОВИЦКИЙ. Мое мнение такое, что нужно отдавать церковные ценности, тем более, что здесь взгляд протоиерея Введенского был очень подробно обоснован АКСЕНОВЫМ, как смотрела церковь на пожертвование церковных предметов и как поступала. Нужно сказать, тут был совершенно академический разговор. У протоиерея Введенского был составлен текст совсем неправильно, он ссылался на некоего отца церкви, ему сказали, что текст не тот, но есть текст, более подходящий к этому моменту.

ПРЕАСЕДАТЕЛЬ. Вы не сообщили, какие академические споры происходили по этому вопросу. У вас была одна точка зрения, у Введенского другая?

НОВИЦКИЙ. Между моей точкой зрения и Введенского противоречий не было. Он не выступал, никаких реплик не подавал, а выступал АКСЕНОВ, который прочел, как церкви в древнее время выдавали свои ценности на помощь голодающим... В этой плоскости и велось обсуждение.

ПРЕАСЕДАТЕЛЬ. Значит, у вас с Введенским никакого расхождения не было?

НОВИЦКИЙ. По поводу пожертвования церковных ценностей у меня не было разногласий...

ПРЕАСЕДАТЕЛЬ. Вы назначены были в комиссию с проф. Егоровым. Почему вы ушли из этой комиссии?

НОВИЦКИЙ. Мы с Егоровым ушли, когда митрополит отправил второе письмо. Сказав нам: «Передайте, а по поводу его ни в какие обсуждения не вступайте». Мы это письмо передали, а там это письмо обсуждалось.

ПРЕАСЕДАТЕЛЬ. К чему ваша роль сводилась?

НОВИЦКИЙ. Мы были простыми передатчиками – так понимал я и Николай Михайлович.

ПРЕАСЕДАТЕЛЬ. Вас митрополит уполномочил отнести это письмо?

НОВИЦКИЙ. Да, второе.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. На предварительном следствии вы указали, я вам процитирую, что вы пришли на заседание Комиссии и узнали... (читает)

НОВИЦКИЙ. Второе заседание было в комиссии ВВЕДЕНСКОГО. Это относится к первому. Если понедельник был 6, то заседание было в пятницу. Комиссия Введенского, значит, была 9 или 10 марта, там велись разговоры с Егоровым о пожертвованиях, конечно. Заседание было очень продолжительное, было назначено в 11 часов. Началось в 11 1/2 ч., и около 3 1/2 часа мы вышли.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Вы делали такое заявление?

НОВИЦКИЙ. Да, делал.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это относится ко 2 заседанию?

НОВИЦКИЙ. К 1.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. К заседанию, на которое вы пошли, чтобы отнести это письмо?

НОВИЦКИЙ. Я и АКСЕНОВ были в Смольном, и так как Аксенов заболел сыпным тифом, то его заменил Егоров, это было в 1 заседании.

ПРЕАСЕДАТЕЛЬ. В первом обсуждении вы сделали такое заявление?

НОВИЦКИЙ. Выяснил, что вопрос идет не о том как говорил митрополит в понедельник, что церкви будут так делать: ценности митрополит сам снимет при помощи священнослужителей, потом они будут превращены в слитки и постепенно отдаваться власти.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Здесь идет вопрос о самостоятельной помощи церкви, вы делали такое заявление?

НОВИЦКИЙ. Конечно, когда Введенский сказал, что мы приглашены к обсуждению вопроса об изъятии церковных ценностей. Мы несколько изумились и говорим, что не можем принять (участие в обсуждении – Н.К.), потому что нужно сказать митрополиту, что его письмо в Смольный не принято, и пусть он поступает дальше, как знает.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Значит, ваше посещение было – в 1 раз вы снесли письмо и участвовали?

НОВИЦКИЙ. И участвовал.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Во 2 раз?

НОВИЦКИЙ. Во 2 раз отнесли письмо и не входили в обсуждение – это (было) согласно нашему желанию, потому что я и Егоров не хотели туда идти.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Когда отнесли письмо?

НОВИЦКИЙ. Заседание комиссии было во вторник, 14 или в среду.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Когда вели эти переговоры?

НОВИЦКИЙ. Первое заседание комиссии ГУДЕНКОВА было 10 или 11, когда мы не только передали письмо, но и вели переговоры. Второе заседание было 13 или 14, мы только принесли письмо и по сему поводу был составлен подробный протокол.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Скажите, распоряжения митрополита, его действия подвергались обсуждениям правления?

НОВИЦКИЙ. Нет, они не подвергались обсуждению.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. – Мог ли митрополит ставить вопросы на обсуждение правления?

НОВИЦКИЙ. Митрополит мог поставить на обсуждение правления вопрос академического характера, но вопросы административные не мог. Во всяком случае я, как председатель Правления, отстранил бы это.

ПРЕАСЕДАТЕЛЬ. Каким образом второе и первое письмо получили такое широкое распространение в Петрограде?

НОВИЦКИЙ. Первое и второе письмо правлением предварительно не рассылались. Они не были отпечатаны и не раздавались. Может быть, один экземпляр был у меня, может быть, второй у Егорова, когда шли в комиссию Гуденкова.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это было широкое заседание?

НОВИЦКИЙ. 6 марта, да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Было широкое обсуждение письма?

НОВИЦКИЙ. Обсуждения никакого не было.

ПРЕАСЕДАТЕЛЬ. Много ли было членов правления?

НОВИЦКИЙ. Много. Я думаю, человек тридцать духовенства. Кроме членов правления, я думаю, были два или три благочинных»¹²².

Читая эти стенограммы, видишь, с каким огромным мужеством держался Юрий Петрович Новицкий. Он отвечает на вопросы, но при этом, невзирая на старания Яковченко, никакого обвинительного материала на других обвиняемых извлечь из его ответов невозможно.

Более того...

Читая стенограммы записи допросов митрополита Вениамина и Юрия Петровича Новицкого, архимандрита Сергия и Ивана Михайловича Ковшарова, видишь, что в противостоянии обвинителей и судей своим подсудимым первые всегда проигрывали. И, конечно, не только потому, что на скамьях подсудимых оказались недостаточно умные и опытные юристы.

Нет»:

Рядом с митрополитом Вениамином и Юрием Петровичем Новицким, архимандритом Сергием и Иваном Михайловичем Ковшаровым все эти яковченки, семеновы, каузовы, смирновы, красиковы, крастины, драницыны, гуревичи и гиринские и не могли выглядеть иначе.

Порою дело доходило до анекдотов.

Один из членов трибунала, к примеру, оказался студентом, получившим двойку на экзамене у профессора Новицкого. В связи с этим или просто по необходимости, но судьи то и дело как бы забывали, что они сулят Новицкого, просили его дать ту или иную необходимую им юридическую справку.

Но все это то, что касается внешней стороны процесса.

Толпы людей у здания Филармонии, величественные, почти монументальные фигуры обвиняемых, рядом с которыми жалкими и ничтожными выглядели исполнители написанных в ГПУ ролей.

Была, однако, и внутренняя наполненность процесса.

Мы говорили, что дело о сопротивлении изъятию церковных ценностей было, так сказать, притянуто за уши. Митрополита Вениамина судили за другое. Судили за отлучение им от Церкви Александра Ивановича Введенского. Судили за открытое сопротивление разработанному Тучковым плану превращения Церкви в отдел ГПУ.

Поэтому ни о какой страдательности и невиновности митрополита Вениамина не может быть и речи. Он страдал за вполне конкретную вину перед советской властью в целом, ГПУ и Введенским, в частности.

И, разумеется, если бы митрополит Вениамин раскаялся, если бы покорился обновленческому ВЦУ, возможно, он был бы прошен.

Митрополит Вениамин не раскаялся.

Он сделал то, что обязан был сделать. Исполнил свой архиерейский и сыновний долг перед Русской Православной Церковью. Спас ее от страшной беды...

Да, мы знаем, что чекистам удалось обмануть епископа Алексия (Симанского), удалось заставить будущего патриарха снять наложенное митрополитом Вениамином на Введенского запрещение.

Мы рассказывали, как торжествовал в те дни Александр Иванович Введенский.

Но это ведь он торжествовал, он думал, что побелил...

А это было не так.

18 июня, когда на петроградском процессе завершился наконец допрос основных обвиняемых, вся Россия услышала голос запертого в Ярославле митрополита Агафангела.

«Благодать вам и мир от Бога и Отца нашего и Господа Иисуса Христа! – писал назначенный Патриархом Тихоном своим заместителем, ярославский митрополит... – Я лишен и доныне возможности отправиться на место служения... Между тем, как мне официально известно, явились в Москве иные люди и встали у кормила правления Русской церкви. От кого и какие на то полномочия получили они, мне совершенно не известно. А поэтому я считаю принятую ими на себя власть и деяния их незаконными... Возлюбленные о Господе Преосвященные Архипастыри! Лишенные на время высокого руководства, вы управляйте теперь своими епархиями самостоятельно, сообразуясь с Писанием и священными канонами впредь до восстановления Высшей церковной власти окончательно. Решайте дела, по которым прежде спрашивали решения Священного Синода, а в сомнительных случаях обращайтесь к нашему смирению. Честные пресвитеры и все о Христе служители Алтаря и Церкви! Вы близко стоите к народной жизни. Вам должно быть дорого его просвещение в духе православной веры. Умножайте свою священную активность. Когда верующие увидят в вас благодатное горение духа, они никуда не уйдут от своих святых алтарей. Братья и сестры о Господе, наши пасомые! Храните единство святой веры в образе братского мира, не поддавайтесь смущению, которое новые люди стремятся внести в ваши сердца. Не склоняйтесь к соблазнам, которыми они хотят обольстить вас».

В. А. Красницкий говорил на процессе о самом большом ударе, который нанесло ВЦУ отлучение Введенского, Красницкого и Белкова митрополитом Вениамином.

Послание митрополита Агафангела тоже удар.

И удар сокрушительный для ВЦУ.

Говорят, что когда Тучков прочитал это послание, его самого едва не хватил удар...

И все-таки Красницкий все равно отдавал приоритет удару, нанесенному митрополитом Вениамином... Только ли потому, что Владимир Дмитриевич давал показания против митрополита Вениамина?

Нам кажется, что Красницкий тут проявил известную долю объективности. Вполне ведь возможно, что не предприми своих решительных действий митрополит Вениамин, не решился бы опубликовать свое послание и митрополит Агафангел. Может быть, чекистам и удалось бы уговорить его отмолчаться...

Мы говорим все это не для того, чтобы принизить роль митрополита Агафангела в борьбе с обновленцами. И, конечно, не для того, чтобы приподнять митрополита Вениамина.

В этом нет нужды.

Исполненная подлинного величия картина открывается перед нами. Падает, сраженный бесчисленными врагами, богатырь, но – рано торжествовать нечисти! – на замену ему поднимается другой богатырь. Подвигами Петроградского и Ярославского митрополитов, по сути дела, открывается страница деятельной борьбы Православной Церкви с перерожденческой ересью.

На долгие и долгие годы затянется борьба.

Именами десятков новомучеников российских пополнится Собор русских святых. И все они, проходя сквозь ад тюрем, пересылок и лагерей, бесстрашно уходя на расстрел, без сомнения вспоминали о подвиге, совершенном митрополитом Вениамином, снова и снова, в который уже раз повторяя его подвиг.

И нет, нет ничего случайного в Божием мире. И не напрасны принесенные Русской Православной Церковью жертвы. Великое очищение приняла она, проходя через горнило неимоверных испытаний...

Когда вчитываешься в стенограммы процесса нал Петроградскими церковниками, порою возникает ощущение, что видишь, как нерукотворный храм, устроенный митрополитом Вениамином, впускает в себя и Юрия Петровича Новицкого, и Ивана Михайловича Ковшарова, и архимандрита Сергия...

И это уже их общий храм, в котором они укрыты надежнее и безопаснее, чем спрятавшиеся за кремлевским частоколом Ленины и Троцкие...

4 июля подсудимым было предоставлено последнее слово.

– Каков бы ни был ваш приговор, – сказал митрополит Вениамин, – я буду знать, что он вынесен не вами, а идет от Господа Бога, и чтобы со мной не случилось, я скажу: Слава Богу!

Митрополит осенил себя крестным знамением и сел.

Это последние слова митрополита Вениамина, произнесенные им публично.

Надо сказать тут, что в деле номер 36314 последние слова подсудимых сохранены только в нерасшифрованной стенограмме. Судя же по литературе, все очевидцы приводят свою запись последних слов святых мучеников.

Один вариант мы уже привели, а вот другой...

«День был солнечный, яркий. Вся фигура митрополита была освещена. Говорил просто, как всегда. Он сказал, что к самому обвинению он относится спокойно, но не может отнестись Спокойно к тому, что его здесь назвали «врагом народа».

«Народ я люблю и отдал за него все, – говорил митрополит, –и народ любит меня».

Потом, забыв о себе, перешел к установлению алиби отдельных обвиняемых. Называя каждого по имени, он говорил: «Распоряжения ему были даны мною. Он должен был подчиниться», «такой-то был в командировке и, следовательно, он не мог принимать участия в том, что ему вменяется»... И все так. Ни звука о себе. «Я, – закончил он, – говорю бездоказательно, но ведь я говорю в последний раз в жизни, а такому человеку обыкновенно верят».

Председатель новым голосом, которого нельзя было узнать, – в нем слышалось большое человеческое волнение, – сказал владыке: «Вы подсудимый. Вам дано последнее слово для того, чтобы вы сказали что-либо о себе. Это важно для революционного трибунала».

Митрополит встал и в милом – иного слова не придумаешь, несмотря на весь трагизм положения – недоумении сказал: «Что же могу о себе сказать? Я не знаю, что вы скажете мне в своем приговоре: жизнь или смерть? Но что бы вы ни сказали, я осеню себя крестом и скажу – слава Богу за все».

Новицкий, как вспоминают очевидцы, в своем последнем слове сказал, что никаких контрреволюционных выступлений не было. Если же власти нужны жертвы, то пусть будет такой жертвой он Один.

Слова достойные...

И что из того, что они не сходятся с другими свидетельствами.

Может быть, так и должно быть...

И митрополит Вениамин, и Юрий Петрович Новицкий говорили, уже перешагнув ту грань, которая отделяет житейское бытие от святости, и каждый из них получил возможность говорить так, что слова его не нуждались ни в каком анализе, а сразу начинали звучать в душе человека, пробуждая в ней отклик...

И потому-то так трудно, и так по-разному и выплывали они потом из памяти очевидцев...

Зато последнее появление митрополита «на публике» на следующий день, когда был оглашен приговор, описано с необыкновенной точностью и достоверностью.

Портрет сделан протоиереем Михаилом Чельцовым.

«Я старался внимательно всматриваться в настроение, в лицо митрополита Вениамина. Ему-то, думалось мне, больше всех других должен быть известен исход нашего процесса; ему приговор суда должен быть более грозным и тяжелым. Но как я ни старался распознать что-либо в митрополите Вениамине, мне это не удавалось. Он оставался как будто прежним, каким-то окаменевшим в своем равнодушии ко всему и до бесчувственности спокойным. Мне только чудилось, что в этот день он был более спокоен и задумчиво-молчалив. Прежде он больше сидел и говорил с окружающими его, – теперь он больше ходил».

Тут обязательно нужно сказать про «Воспоминания «смертника» о пережитом»...

Это поразительная книга.

Михаил Чельцов был приговорен к расстрелу и несколько недель провел в ожидании исполнения приговора. Потом было помилование, но память о пережитом осталась. Воспоминания об этих днях и составили основу книги. Михаил Чельцов успел записать их, и только потом, уже по другому делу, его расстреляли...

Мы много говорили в этой книге о промыслительности всего, что совершается в Божием мире. В высшей степени промыслительной видится нам и эта задержка с получением мученического венца протоиереем Михаилом Чельцовым.

Его воспоминания о лете 1922 года, когда он только лишь ощутил переживания смертника, в каком-то смысле являются частью подвига, который назначено было совершить ему. Беспощадно по отношению к своей собственной слабости написаны они. И эта беспощадная откровенность и позволяет нам заглянуть в души наших святых мучеников в самые главные минуты их земной жизни.

Наши светочи, адаманты веры...

Они были сделаны из такого же человеческого материала, как и мы все. И как мы все, они иногда оказывались слабыми в час испытаний, переживали, беспокоились, подобно протоиерею Чельцову, думали не так, как хотелось бы нам, чтобы думали наши святые. Голько, в отличие от нас, у них всегда в нужный момент находилась сила, чтобы преодолеть свои беспокойства, свою слабость.

И силу эту давала им вера.

Нарисованный Михаилом Чельцовым портрет митрополита Вениамина удивительно точен.

Собственно говоря, дается тут даже не сам портрет, а описание барьера, который разделял 5 июля митрополита Вениамина и Михаила Чельцова.

Равнодушие ко всему и бесчувственное спокойствие митрополита – это то, что видит Михаил Чельцов. Сам он, внутренне, еще не готов к смерти, и вид человека, уже приготовившегося перешагнуть рубеж земной жизни и жизни вечной, полностью отрешившегося от всех мирских забот и страхов, действительно, производит – впечатление – окаменевшего – равнодушия и бесчувственного спокойствия.

Митрополит Вениамин уже не способен был беспокоиться о том, что беспокоило Чельцова, бояться того, чего тот боялся...

С митрополитом Вениамином произошло, по сути, то же, что и с мучеником Вениамином, святое имя которого носил митрополит. Как известно из Жития, царь Издигерд приказал пытать святого мученика, но тот, «вменяя себе сии страдания как бы в некую радость», и мужественно перенес все нестерпимые мучения.

И как душеполезно, какой это великий урок для всех нас, что, не прибегая к лукавым фантазиям, можем увидеть мы святого мученика нашего времени таким, каким он был на самом деле...

Из последнего предсмертного письма митрополита Вениамина протоиерею Петру Ивановскому мы знаем, что всё его «бесчувствие и окаменелость» коснулись лишь обмиршвленной оболочки. До последних своих минут священномученик Вениамин оставался митрополитом и продолжал свое архиерейское служение. И предсмертное письмо его – великое слово архиерея к своей пастве...

«Трудно, тяжело страдать... – поучает нас в своем последнем письме Владыка. – Но по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступить этот рубикон, границу и всецело предаться Воле Божьей. Когда это совершится, тогда человек избыточествует утешением, не чувствует самых тяжких страданий, полный среди страданий внутреннего покоя»...

Последнее письмо митрополита Вениамина – это не его только письмо. Это письмо всех четырех мучеников, потому что и Юрий Петрович Новицкий, и Иван Михайлович Ковшаров, и архимандрит Сергий (Шеин) разделили с владыкой мученический венец, все они уже вошли в один непоколебимый храм, и митрополит в письме говорил и за них...

И я бы никогда не решился написать, что в эти дни новомученики Петроградские были счастливы, если бы этих слов не написал сам владыка Вениамин в своем предсмертном письме: «Я радостен и покоен, как всегда. Христос – наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда и везде хорошо»...

Великие слова...

Две тысячи лет назад сказаны они, но каждый раз они потрясают нас, как будто эта великая истина открывается нам впервые...

«Радостно и спокойно» ощущал себя в эти дни и Юрий Петрович Новицкий.

В литературе, посвященной Петроградскому процессу над церковниками, укрепился миф не то что бы о недостойном поведении Юрия Петровича Новицкого, но о некоем слабодушии его.

Из книги в книгу кочует описание, как плакал Юрий Петрович перед расстрелом, горюя о судьбе своей малолетней дочери-сироты, как просил он передать ей на память свои часы и прядь волос...

Нет нужды доказывать, что все эти подробности последних минут земной жизни святого чистейшей воды легенда, основанная на неведомо кем распушенных слухах.

К сожалению, невозможно сейчас установить не только то, как происходила казнь, но и где она происходила. Расстрел святых был произведен в обстановке такой глубокой секретности, что во всем двадцати семитомном деле, определившем их судьбу, мне не удалось найти ни единой бумажки, которая бы документировала последние минуты их жизни.

Зато с определенной уверенностью можно утверждать, что свои часы Юрий Петрович никак не мог попросить передать дочери.

Часы у Юрия Петровича, как свидетельствует тюремная справка, были изъяты еще 30 апреля и никакому возвращению не подлежали, поскольку осужден был Юрий Петрович на расстрел с конфискацией имущества...

Более того...

Все известные нам документальные свидетельства о Юрии Петровиче Новицком после оглашения ему смертного приговора говорят о необыкновенном самообладании, об удивительной силе духа этого человека.

Как мы уже говорили, протоиерей Михаил Чельцов к Обществу православных приходов «находился и лично и принципиально во враждебном настроении», поскольку общество это содействовало закрытию Епархиального совета, коего Чельцов был председатель. Это неприязненное отношение к обществу он, похоже, переносил и на его председателя.

И вот теперь Михаил Чельцов оказался в одном фургоне смертников¹²³ с Юрием Петровичем Новицким.

«...Объявляют, что везут не в 3, а в 1 исправдом, где обычно содержатся все приговоренные к смерти в ожидании ее. Это известие прибавляет уныния. Едем при полном молчании. Я помню только одну фразу Новицкого, обращенную ко мне: «Вас вместе с нами к расстрелу?! А знаете ли, Вы наилучший повод к кассации».¹²⁴

Свидетельство потрясающее.

Юрий Петрович Новицкий, получив смертный приговор, находит в себе силы, чтобы подметить анекдотичность ситуации: вместе с членами правления общества приговорен к расстрелу человек, находившийся «и лично и принципиально во враждебном настроении» к обществу.

Но при этом он, разумеется, ни в коей мере не злорадствует над отцом Михаилом, попавшим по воле членов трибунала в компанию приговоренных к высшей мере наказания, а тут же и зароняет – недаром только эти слова Новицкого и запомнились потрясенному Михаилу Чельцову! – надежду в него: «А знаете ли, Вы наилучший повод к кассации?».

В одной этой фразе – весь характер Юрия Петровича, блестящего юриста-профессионала, умеющего мгновенно выхватить самую суть правовой коллизии, человека, способного к великодушию даже в такой безысходной ситуации... Но при этом и отстраненность тоже есть. Новицкий, разумеется, не может знать наверняка, что Чельцов будет помилован, но, называя его «поводом к кассации», он как бы отделяет его от себя.

До обидного мало сохранилось свидетельств и документов о последних неделях земной жизни новомученика Юрия Новицкого. Но и того, что удалось обнаружить, достаточно, чтобы проследить, как совершалось последнее восхождение Святого профессора.

В камере смертников Юрий Петрович сидел вдвоём с протоиереем Николаем Чуковым.

«Вот провели и первую ночь, – пишет он в своем дневнике. – Беседовали об этом кошмарном деле, о всей искусственности его вздутости, о полной невиновности, о бесполезности всей процедуры суда: ведь в обвинительном приговоре упомянуто всё, что опровергнуто показаниями, сохранены даже все опечатки и ошибки в датах, в наименованиях отдельных лиц (Богоявленский – «благочинный, распространяющий по своему благочинию письма Митрополита»!) Словом, полное невнимание ко всему, выявленному в пользу подсудимых, и, наоборот, внесение в приговор того, что не в их пользу – с точки зрения обвинения, – это членство в Думе Шеина, сенаторство Огнева и тому подобные глупости, которыми, хотя бы для виду, надо было вздуть обвинение в процесс.

Положительно не ожидал подобного пристрастного одностороннего отношения Трибунала. Зачем тогда было создавать процесс, вести его 25 дней? Инсценировать подобное «правосудие»? Как это недостойно, как это унижает власть»¹²⁵...

Еще вспоминал будущий митрополит, что 7 июля «не успели мы пообедать, как появился отделенный Демин и предложил нам собирать вещи и отправляться»...

– Куда? – спросил Чуков.

– Неизвестно... – ответил Демин.

– На полигон? – спросил Юрий Петрович. – Но ведь днем не возят туда...

– Нет... – сказал Демин.

– Да и 48 часов еще не истекло, – успокаивая Чукова, сказал Новицкий. – И кассация у нас подана...

Здесь тоже, хотя и наполнена запись об этом диалоге рефлексией самого Николая Чукова, свидетельств о малодушии Юрия Петровича мы не обнаруживаем. Напротив, он вселяет в будущего митрополита надежду, что приговор будет смягчен.

И он не ошибся...

«Выписка из протокола № 51 Заседания Президиума ВЦИК от 3 августа 1922 года.

СЛУШАЛИ: Дело Петроградских церковников.

ПОСТАНОВИЛИ: в отношении осужденных Казанского, Новицкого, Шеина, Ковшарова приговор Петроградского Революционного Трибунала оставить в силе. В отношении осужденных Плотникова, Огнева, Елачича, Чельцова, Чукова и Богоявленского – заменить высшую меру наказания пятью годами лишения свободы.

Секретарь ВЦИК А. Енукидзе.

8 августа 1922 г.»

* * *

Сохранилась записка Юрия Петровича Новицкого, чудом переданная им из камеры смертников.

«Дорогая мама. Прими известие с твердостью. Я знаю давно приговор. Что делать? Целую тебя горячо и крепко. Мужайся. Помни об Оксане. Целую крепко. Юрий.

Дорогой Порфирий Иванович. Обнимаю тебя. Поддерживай маму».

Обычно эту записку Юрия Петровича трактуют как свидетельство его необыкновенного мужества.

И это несомненно так и есть.

Но если мы вспомним обстоятельства ареста Юрия Петровича, то мы обнаружим в этой записке-завещании еще более важный смысл...

Мы говорили, что ордер на арест Юрия Петровича был выписан на адрес квартиры на проспекте Володарского (Литейном), где жила мать Юрия Петровича – Пелагея Дмитриевна. Сам Юрий Петрович с дочерью жил на квартире у Ксении Леонидовны Брянчаниновой на Сергиевской улице, находившейся за Московским вокзалом.

Почему Пелагея Дмитриевна дала чекистам адрес сына, мы не знаем.

Может быть, раздражение на сына сказалось, Может быть, высокомерие столбовой дворянки, не пожелавшей выкручиваться перед гэпеушным быдлом, взыграло... Но совершенно определенно можно сказать, что судьба давала Юрию Петровичу шанс на спасение. Скорее всего, чекисты устроили бы на квартире Пелагеи Дмитриевны засаду и неизвестно, когда бы удалось им арестовать Юрия Петровича.

И опять-таки мы не можем утверждать, что Юрий Петрович Новицкий обязательно воспользовался бы этим шансом, как, например, его коллега по университету Питирим Александрович Сорокин, пересидевший в аналогичной ситуации в укрытии и объявившийся властям месяц спустя, когда опасность миновала.

Но с другой стороны, так же определенно можно утверждать, что кое-какие дела Юрий Петрович все-таки успел бы уладить, если бы мать дала ему отсрочку ареста.

Но ни гнева, ни раздражения – таких естественных в данной ситуации чувств, в Юрии Петровиче Новицком не возникает. В своей записке-завещании он не просто прощает мать, по сути сдавшую его в ГПУ, но утешает, снимает с нее вину и пытается позаботиться о ее судьбе.

Перечитываешь снова эту коротенькую записку и возникает ощущение, что Юрий Петрович откуда-то из небесной выси – так свободен он даже и от малейших страхов и раздражений! – смотрит на своих близких.

Но так и было.

Совершался подвиг новомученика Юрия и он восходил на небеса, к Престолу Господнему...

Это же относится и к размышлениям о судьбе дочери.

О судьбе ее Юрий Петрович наверняка думал в последние дни своей жизни, хотя наверняка думал не так, как описывают сейчас некоторые авторы.

– Что же теперь будет? – спрашивал он, прощаясь с патриархом Тихоном.

– Будет то, на что будет воля Божия... – отвечал святитель Тихон.

Как часто мы, слабые и грешные люди, оправдываем собственную трусость и нерешительность якобы заботой о своих близких. Дескать, что будет с ними, когда они лишатся нашей заботы?

– Пропадут ведь... – сокрушенно вздыхаем мы.

И, конечно же, в эту минуту, сами не замечая того, проявляем свою гордыню и окаянство. Мы забываем, что помимо нашей заботы, наших близких сохраняет и воля Божия. И что по сравнению с этой волей все наши хлопоты?!

Нелепо даже и предполагать, что святой Юрий Новицкий мог усомниться в силе Божией.

Разумеется, в тюремной камере он думал о судьбе дочери.

Но мысли эти состояли не из опустошающей рефлексии по поводу горестной судьбы сироты, а из молитвы, возносимой Богу...

Отметим тут, что Оксана Георгиевна прожила потом большую и достойную жизнь. Ксения Леонидовна Брянчанинова заменила девочке мать, вырастила ее...

«Тебя, о Родина люблю

Всем сердцем, всей душой.

О, как тебе я послужу,

Когда я вырасту большой!

– записала в 1917 году в детский альбом «на память милой Оксане» ее подружка Августа Колосова, и эти бесхитростные стихи и стали девизом всей жизни Оксаны Георгиевны.

И хотя и были некоторые сложности, но Оксана поступила в институт, успешно закончила его, и потом работала педагогом, преподавала химию.

И как преподавала.

В архиве Юрия Ивановича Колосова сохранилась грамота, полученная матерью в блокадном Ленинграде.

«На основании итогов олимпиады детского творчества, проведенной в г. Ленинграде на второй год Великой Отечественной войны (март-апрель 1943 г.) за умелое руководство научной работой учащихся в области химии учитель Колосова К. Г., школа 112, награждается грамотой.

Заведующий Ленинградским городским отделом народного образования Никитин.

Секретарь Ленинградского городского комитета ВЛКСМ Кириллов».

Организовать научные исследования школьников по химии в блокадном Ленинграде – это говорит о многом...

Не случайно, среди учеников Оксаны Георгиевны – десятки докторов наук, академики...

За свою плодотворную педагогическую деятельность Оксана Георгиевна была награждена орденом Ленина. Награда эта, кстати сказать, дала возможность некоторым журналистам уже во времена перестройки попрекнуть дочь святого, так сказать, в отступлении от идеалов, как бы даже предательстве отца.

Обуянный азартом разоблачений литератор не вспоминал при этом, что награждена была Оксана Георгиевна не за какие-то специальные заслуги перед большевистской властью, а за педагогический труд. За вполне конкретные достижения в педагогике отмечена она высшей наградой страны, на благо которой трудился и ее отец – святой Юрий Новицкий...

В ночь на воскресенье, 13 августа 1922 года, четверо новомучеников российских: митрополит Вениамин и Юрий Петрович Новицкий, архимандрит Сергий и Иван Михайлович Ковшаров были расстреляны возле станции Пороховые по Ириновской железной дороге.

Говорят, что перед смертью их обрили и одели в лохмотья.

Николай Чуков сидел уже в другой камере, отдельно от Юрия Петровича Новицкого.

Ночью на 13 августа он слышал шум в коридоре, но не знал наверняка, что значит этот шум.

Просто встал и раскрыл тетрадку с дневником, а утром обнаружил, что он нарисовал там четырех ангелов с крыльями...

Казнь была совершена тайно...

Делалось все, чтобы скрыть дату ее.

12 августа после отчаянных хлопот Ксении Леонидовне удастся получить разрешение на свидание с женихом.

«Начальнику ДПЗ.

Петрогубревтрибунал настоящим разрешает свидание гражданкам Брянчаниновой Ксении Леонидовны и Новицкой Ксении Георгиевны с осужденным Новицким Юрием Петровичем во вторник, 15 августа»¹²⁶.

Но не будет и этого свидания...

Сразу, как только Ксении Леонидовне выдадут разрешение на свидание, в ночь с 12 на 13 августа Юрия Петровича Новицкого расстреляют.

А Ксения Леонидовна и четырнадцатилетняя Оксана Георгиевна еще два дня будут ждать свидания...

Что это?

Чудовищная бюрократическая ошибка или заведомая циничная ложь?

Вероятнее, последнее.

В понедельник, 14 августа, в первый день Успенского поста, духовным чадам митрополита Вениамина, принесшим для него передачу, сказали, что «гражданин Казанский, гражданин Шеин, профессора Ковшаров и Новицкий потребованы и отправлены в Москву»...

На самом деле все четверо уже были зарыты в безымянной могиле где-то невдалеке от станции Пороховые по Ириновской железной дороге.

«Отправить в Москву», «дать десять лет без права переписки» эти почти тотемические обозначения исполненных смертных приговоров изобретались работниками советского «правопорядка», потому что страх смерти в них самих был сильнее революционного сознания...

После расстрела начали делить вещи расстрелянных новомучеников...

«Распявшие же Его делили ризы Его, бросая жребий»...

Эти евангельские слова почти буквально повторились в Петрограде, в 1922 году.

«1922 г. Ноября 3 дня. Я, комендант Петрогубревтрибунала Кандаков, в присутствии помощника коменданта и представителя Александро-Невской Лавры на основании предписания помощника губернского прокурора от 2 ноября за № 261 произвел изъятие из комнат бывшего митрополита Вениамина... Из упомянутых комнат взято следующее:

1 комната. Семь стульев столовых, один стол обеденный, одна кушетка, один полубуфет, один зеркальный шкаф, один шкаф с этажеркой и две этажерки.

2 комната. Одно зеркало, один письменный стол, две этажерки, один ночной столик, одни настольные часы, четыре стула, два кожаных кресла, один кожаный диван, настольная лампа, одна металлическая кровать с двумя матрасами, три ковра»¹²⁷.

«1922 г. Августа 21 дня. Я, комендант Петрогубревтрибунала Кандаков, в присутствии сотрудника того же трибунала и управдома на основании предписания члена президиума Степанова, прибыв на квартиру осужденного Шеина, изъяли: одну картину в золоченой раме – Иисус и Марфа, и Мария. Одну икону. Одни столовые часы и две вышитые ручной работы Богомазовой картины в золоченых рамах, а также из ящиков письменного стола бумаги, бланки, конверты и тетради. Всего около трех стоп»¹²⁸.

«Опись вещей, произведенная у гражданина Ковшарова Ивана. Комната № 1. Одна этажерка с книгами, один письменный стол с канцелярскими принадлежностями, открытый библиотечный шкаф с книгами, два кожаных стула, одно кресло деревянное, настольная лампа, одна люстра.

Комната № 2. Три портрета, одна икона, одна люстра, один термометр, один ламберный столик. Два кожаных стула, два кресла кожаных, один диван кожаный, один стол столовый, три стула столовых, один полубуфет с посудой, одна керосиновая печка, один столик.

Комната № 3. Один иконостас с семью иконами, пять портретов, одна полочка с тремя статуэтками, один комод с бельем, две кровати металлических, один стол, одно кресло мягкое, одни весы, один портрет с фотографией патриарха. Коридор. Один шкаф платяной, одно рваное дамское пальто, одно мужское, поношенное, одни брюки, две шторы, одно трюмо»¹²⁹.

Вещи осужденных делили между своими людьми.

Архимандрита Сергия вместе с митрополитом Вениамином, Новицким и Ковшаровым расстреляли в воскресенье, а уже в четверг, 17 августа, прибежал в Трибунал член Петросовета И.З. Преображенский и принес заявление:

«В настоящее время проживающий по Троицкой улице, д. № 3 и не имеющий никакой квартирной обстановки. Прошу председателя Ревтрибунала предоставить мне как нуждающемуся мебели из распечатанной квартиры гражданина Шеина, так как он ликвидирован з Петрограда, а мебель находится в вашем распоряжении»¹³⁰.

Сосед члена Петросовета И. З. Преображенского, военмор Иван Климович был скромнее:

«Заявление. Прошу не отказать в выдаче для моего пользования один платяной шкаф за минимальную плату из квартиры Шеина. 18 августа 1922»¹³¹.

Просили вещи архимандрита Сергия для проведения лотерей Наробраза, для личных надобностей членов трибунала...

Однако наиболее отвратительно делили вещи Юрия Петровича Новицкого.

«1922 года Июля 14 дня. Протокол. В квартире № 30 по Биржевой улице. При чем выяснилось – квартира № 30 состоит из пяти комнат. Занята и числится за гражданкой Брянчаниновой. Из упомянутого числа комнат осужденный Новицкий с дочерью занимали одну комнату в качестве жильцов. Описано следующее: диван красного дерева, к нему два кресла и три стула, пять золоченых стульев, два мягких стула, четыре маленьких столика, зеркало, восемь картин в золоченых рамках, одна настольная лампа, один книжный шкаф с книгами, опечатанный печатью ревтрибунала, кроме того описаны находящиеся в пользовании Новицкого (свидетельство управдома и дочери Новицкого) и принадлежащие гр. Брянчаниновой письменный стол и кожаный диван. По заявлению управдома и по сведениям дочери Новицкого гр-ка Брянчанинова выехала в Москву»¹³².

Ксения Леонидовна Брянчанинова действительно 14 июля ездила в Москву хлопотать за Юрия Петровича Новицкого. Вернувшись, она узнала, что описана принадлежащая лично ей гостиная.

Ксения Леонидовна пыталась протестовать, но это, как и ее хлопоты за Юрия Петровича, успеха не имело. Юрия Петровича Новицкого расстреляли, а вещи, принадлежавшие Ксении Леонидовне, разделили между собой сами члены ревтрибунала.

Вещи, действительно, были ценные и никаких военморов к дележке их не допускали.

Акт.

19 сентября 1922 года.

Мы, нижеподписавшиеся, комиссия в составе: председателя – члена Коллегии Петрогубревтрибунала т. Еремеева; членов: члена коллегии Смирнова и коменданта Кандакова, на основании резолюции председателя трибунала на рапорте коменданта от 14 июля с.г. произвели оценку имущества осужденного Новицкого, подлежащего конфискации согласно нижеприведенной ведомости:

Диван, к нему кресел 2, стульев мягких 3 – 1 200 р. (Смирнов).

Стульев золоченых 5 – 150 р. (Лебедев).

Стульев мягких 2 – 50 р. (Смирнов).

Маленькие столики 4 – 100 р. 3 (Лебедев), 1 (Смирнов).

Экран 1 – 25 р. (Михайлов).

Картин в рамках 8–400 р. 1 (Нейдар), 1 (Смирнов Н), 1 (Лебедев), 3 (Смирнов А.) 2 (Михайлов).

Настольная лампа 1 – 50 р. (Лебедев).

Шкафчик 1 – 75 р. (Кандаков)

Кровать железная 1 – 200 р. (Еремеев).

Письменный стол 1 – 200 р. (Лебедев).

Итого: 2 450 р.

Все перечисленные вещи, бывшие в долгом употреблении, частью сильно потрепаны»¹³³.

Акт этот не нуждается в комментировании.

Мы уже видели, как вершилось трибуналом «правосудие». Теперь мы видим, как оплачивалось совершение такого «правосудия».

За две с половиной тысячи рублей в Петрограде в 1922 году трудно было приобрести и поношенные штаны. Тут же приобреталась целая коллекция антикварной мебели с дорогими картинами.

Правда, как стыдливо заметили работники правосудия, «вещи бывшие в долгом употреблении и частично сильно потрепаны».

Что еще можно добавить, завершая рассказ о новомученике Юрии Новицком?

Эту книгу я закончил 12 августа 2008 года, как раз накануне дня памяти Юрия Новицкого, митрополита Вениамина, архимандрита Сергия, Ивана Ковшарова...

А на следующий день я поехал на первую литургию в первом храме во имя мученика Юрия.

Храм этот устроен трудами игумена Евстафия (Жакова) и прихода храма равноапостольной Ольги в цокольном этаже церкви.

Выбор святого мученика не случаен. Вся усадьба «Михайловская дача» передана сейчас Петербургскому университету для устройства Международной Высшей школы менеджмента СПБГУ.

В перестроенных дворцах и зданиях усадьбы разместятся учебные помещения. А жилые корпуса для слушателей и сотрудников, библиотеки и спортивные залы еще предстоит построить. Почему-то решено строить их в виде пирамид и пентаэдров, которые окружат кольцом здание церкви равноапостольной княгини Ольги...

Получается, что Юрий Петрович Новицкий первым из университетских профессоров прибыл на территорию строящейся Высшей школы менеджмента СПБГУ, первым обосновался здесь...

Литургия это всегда великое Таинство, но 13 августа 2008 года в храме Юрия Новицкого она была действительно чудесной...

Низкие, незабелённые кирпичные своды...

Голоса хора, звучащие за каменной перегородкой, но не только ясно различаемые в самом храме, но и наполняющие все пространство особой проникновенностью и красотой...

И так точно соответствовала простота и суровость храмового убранства простоте и суровости той высочайшей правды, которую нес в себе профессор, юрист, христианин Юрий Петрович Новицкий, что казалось, он здесь и стоит рядом с молящимися...

И тоже молится вместе со всеми о спасении нашей страны, о спасении Церкви Православной и в том числе и этого храма Святой равноапостольной княгини Ольги от обступающих ее пирамид и пентаэдров...

«Святый мученик Юрий, моли Бога о нас!»

«Спаси, Господи, люди Твоя!»

(эскиз к портрету интеллигента!¹³⁴)

Честь и совесть – превыше всего!

Я хочу рассказать вам о своем деде, жизнь которого была недолгой, оборвалась трагически и, казалось, канула в Лету. Он не был ни героем, ни подвижником, ни ниспровергателем, ни государственным мужем – он был обыкновенным русским интеллигентом. Сейчас на тему русской интеллигенции много говорят и пишут, иногда впадая при этом в сладостно-умилительный тон и зачисляя в ее ряды тех, кто интеллигентом никогда не был. Не будем искать и сочинять собственных определений, обратимся к умному скептику В. О. Ключевскому (да простится длинная цитата), размышлявшему над этим понятием: «Это слово недавно вошло у нас в употребление и держится пока только в газетном жаргоне. Оно некрасиво, хотя имеет классическое происхождение. Некрасиво оно потому, что неточно, значит не то, что хочет обозначать. Оно означает собственно человека разумеющего, понимающего, и им обыкновенно называют человека, обладающего научно-литературным образованием. Как видите, это понятия различные, хотя и не противоположные. Очевидно – это первое слово, подвернувшееся торопливому писателю¹³⁵, когда он искал простейшего термина, которым можно было бы обозначить такое сложное явление, как человек, имеющий научно-литературное образование. Таков уж характер газетного лексикона: он весь состоит из слов кратких и неточных, которые не столько слова, сколько условные знаки»¹³⁶.

Выделяя два критерия интеллигентности, Ключевский на первое место поставил способность разуметь, понимать, вероятно, имея под этим в виду стремление человека самостоятельно мыслить, наличие у него собственного мировоззрения. Фундаментом этой, не всем присущей особенности естественно, становилось образование.

Юрий Петрович Новицкий был, безусловно, человеком образованным. Это определялось и его происхождением, и укладом всей его жизни.

Он родился 23 (10 ст.ст) ноября 1882 года в Умани, куда его отец, титулярный советник Петр Георгиевич Новицкий, окончивший Санкт-Петербургский Императорский Университет, был назначен мировым судьей.

Старинный дворянский род Новицких, по-видимому, происходил из Польского королевства. Предок рода полковник Илья Федорович Новицкий служил в Запорожском войске. За мужество и воинские подвиги он был пожалован по грамоте великих государей и великих князей Иоанном Алексеевичем и Петром Алексеевичем почестями и занесением рода Новицких в 6 часть родословной книги с поколенной росписью рода Новицких. «Честь и совесть – превыше всего!» – девиз рода.

В русской истории оставили след многие представители этого рода. Иван Федорович Новицкий сражался под Полтавой. Его сын Григорий в 1715 году написал одну из первых книг о Сибири «Сказание о народе остяцком». В 1721 году ее перевели в Германии, а в 1884 году Л.Н. Майков издал ее в «Памятниках древней письменности».

Мать Юрия Петровича Пелагея Дмитриевна Новицкая (урожденная Иванова) окончила Фундуклеевскую гимназию в Киеве и там же Педагогические курсы. Содержала в Киеве частный пансион, впоследствии учебное заведение, начальницей которого являлась. 12 лет была действительным членом Свято-Владимирского братства. С 1917 года она работает библиотекарем Российской Книжной палаты. В 1920 году была вольнослушательницей в Петроградском Богословском институте.

Первоначально Юрий Петрович учился в Уманской гимназии, однако качество обучения там не устраивало его отца, и он отправил сына в Киев.

Так Юрий Петрович оказался в доме профессора-богослова Киевского университета и Духовной академии Ореста Марковича Новицкого.

Орест Маркович был неординарным человеком. Он первым исследовал и довольно объективно описал религиозное течение духоборов в среде русского крестьянства и в небольшой брошюре «О духоборцах» (1832 г.) верно предсказал ход дальнейшего развития его. О. М. Новицкий написал также первую на русском языке историю древней философии «Постепенное развитие древних философских учений в связи с развитием языческих верований» (четыре тома вышли в Киеве в 1860–1862 гг.). Написанное по первоисточникам, это издание до сих пор представляет научный интерес.

Орест Маркович Новицкий обладал большой библиотекой светской и религиозной литературы, чтение которой и составило вторую половину гимназического обучения любознательного мальчика.

По окончании гимназии он успешно поступил на юридический факультет Киевского Императорского университета св. Владимира.

Выбор определился профессией отца, домашними разговорами о правоведении и проблемах судебной реформы, а так же массой прочитанных книг и прежде всего замечательной книгой А. И. Мейера «Русское гражданское право».

Идеи правды и добра воодушевляли юношу.

Со всей серьезностью изучая основные дисциплины и языки, молодой студент большое внимание уделял литературе и искусству, истории и философии, благо структура предоставляла для этого все возможности. Он увлекся «русской идеей» Владимира Соловьева.

В 1908 году Юрий Новицкий окончил Киевский университет с дипломом 1 степени и был оставлен стипендиатом для «приуготовления к профессорскому званию».

Одним из этапов этой подготовки стала командировка в Германию, в Геттинген, где молодой юрист писал свою диссертацию по проблемам преступлений против личности.

В 1913 году были сданы положенные экзамены на степень магистра уголовного права, прочитаны две «пробные» лекции – и в Киевском университете появился еще один приват-доцент.

Как видим, обычная схема жизни молодого человека из средней семьи. Конечно, и успешное окончание гимназии, и оставление стипендиатом после окончания университета свидетельствовали о трудолюбии и знаниях, но что еще можно добавить к этой характеристике?

Известно, что работу над диссертацией молодой юрист сочетал с практической работой судебного следователя одного из участков Киевской судебной палаты. В 1911 году он организовал «приют для детей ссыльно-каторжных, которые оставались сиротами», а в 1912 году в Киеве создал «суд по делам малолетних». С 1910 по 1914 г. Ю. П. Новицкий «работал в тюрьме в качестве члена «Патронажа» нал заключенными», учредителем которого являлся.

Интересен и такой факт: в 1911 году молодой криминалист Ю. П. Новицкий был привлечен экспертом по делу об убийстве П. А. Столыпина, составил докладную записку по этому вопросу, где говорилось также о неблаговидной роли генерала Курлова в убийстве премьер-министра. Записка была довольно широко известна, во всяком случае на нее как на общеизвестный факт ссылался в 1916 году П. Н. Милюков во время совещания членов прогрессивного блока с министром внутренних дел А. А. Протопоповым¹³⁷.

К моменту составления записки Новицкий служил следователем в Киевском окружном суде. Приглашение к участию в столь громком и важном для России расследовании означало, что, несмотря на молодость, он успел себя зарекомендовать, обладал практическими знаниями и авторитетом.

Более всего, однако, молодого ученого привлекали проблемы истории отечественного права, которые он рассматривал на фоне общественных и государственных отношений.

Углублению научной работы способствовал переход Ю. П. Новицкого в Петроградский университет, куда он был приглашен по инициативе крупнейшего знатока истории права древнейшего периода профессора В. М. Грибовского.

В прошении на имя ректора университета профессора Э. А. Гримма, В. М. Грибовский отметил, что «необходимость приглашения... вызывается той существенной помощью, которую он (Ю. П. Новицкий – Ю.К.) может оказать как в деле устройства организуемого кабинета государственных наук, так и в ведении практических занятий по истории русского права»¹³⁸.

В университете Юрий Петрович читал серию курсов по истории западноевропейского и русского права, истории русского государственного и общественного строя в связи с историей хозяйства (сейчас бы называли это курсом политологии), а также спецкурс «Киевский период истории государственного и общественного строя». Известны его работы по истории судебных доказательств по Литовским статутам 1529, 1566 и 1588 годов – кодексам феодального права великого княжества Литовского, включавшим государственное, земельное, уголовное, процессуальное и наследственное право и действовавшим до 1840 года.

Большой популярностью у студентов Петербургского университета пользовались практические занятия по истории русского права, которые вел Ю. П. Новицкий¹³⁹.

На них читались, разбирались и комментировались древнерусские источники и памятники права: Русская правда, Псковская судная грамота, Княжеский и Царский судебники 1497 и 1550 годов, Уложение царя Алексея Михайловича. На эти занятия, кроме студентов-юристов, приходили и историки.

Буквально в канун революции Ю. П. Новицкий пишет работу «О праве мести по «Русской Правде»

Кроме этих проблем Ю. П. Новицкого интересовали и другие вопросы. Два года он читал курс «История прокурорского надзора в России» и очень серьезно занимался историей законодательства о печати.

К 1922 году он закончил большую монографию «История русского уголовного права». Она не была опубликована до его ареста, а позднее текст ее затерялся. Но кто знает, может быть, где-то в архивах КГБ лежит эта рукопись – итог короткой жизни ученого.

Юридический факультет в те годы был самым большим, и я бы сказал, многопрофильным факультетом Петроградского университета. На его 13 кафедрах училось более половины всех студентов Университета (точнее, 50,62%)

На факультете вместе с Новицким работали многие известные специалисты, считавшиеся тогда уже классиками юриспруденции: профессора М. Я. Пергамент (гражданское право); А. А. Жижиленко, А. Ф. Кони, Н. Н. Розин (уголовное право); барон Нольде (римское и международное право); В. Н. Бенешевич (церковное право); доценты М. М. Кулишер (история хозяйственного быта и кассационное производство); М. А. Рейснер (история политических учений).

Юрий Петрович легко и достойно вписался в ряд этих людей, поддерживая с ними и научные и человеческие связи. Однако круг его знакомых не ограничивался юристами. Достаточно теплые отношения связывали Юрия Петровича Новицкого с выдающимся востоковедом академиком С. Ф. Ольденбургом, с арабистом, автором первого научного перевода Корана на русский язык И. Ю. Крачковским, с китаеведом В. М. Алексеевым, с лингвистами Л. В. Шербой и Н. Я. Марром, создателем оригинальной и спорной теории развития языка, с филологом В. В. Бушем, специализировавшимся на истории древнерусской литературы, с историками М. А. Приселковым и Л. П. Карсавиным, серьезно занимавшимися проблемами истории церкви и религиозной культуры.

С Приселковым, сыном настоятеля Казанского собора, у Юрия Петровича были общие научные интересы к истории Киевской и Московской Руси, схожие устремления к дотошному исследованию источников, анализу степени их достоверности, общие педагогические принципы. Были, вероятно, и еще какие-то сходные политические и общественные дела, сейчас уже не восстановимые. Известно, однако, что М. А. Приселков, так же как и Ю. П. Новицкий, был арестован в ночь с 29 на 30 апреля 1922 года в связи с готовившимся процессом «Петроградских церковников», но в дальнейшем имя его в деле не фигурировало, и судьба их сложилась по-разному.

Теплые дружеские отношения были у Юрия Петровича Новицкого с Львом Платоновичем Карсавиным, который был специалистом по европейской истории и занимался преимущественно вопросами религиозной истории Запада.

В тот период Карсавин занимался историей средневековых религиозных течений и духовной культурой средневековья. Юрия Петровича, которого привлекало стремление к созданию целостной системы христианского мировоззрения, интересовали эти работы. На основе философии истории им строились и другие разделы системы: учение о личности, этике и т.д. Работы по философии личности вызывали большой интерес у Ю. П. Новицкого. О них они много спорили. Это, наверное, заложено в русском характере: постоянный поиск ответов на «вечные вопросы». Хочется найти их как можно скорее, четко сформулированными, и тут же начать использовать. Не доспорили. Их пути разошлись.

Лев Платонович перед отъездом за границу уговаривал уехать в Европу и Новицкого. Тот категорически отказался. «Здесь разделю судьбу Родины», – сказал он. Это был настоящий интеллигент – человек качественно, внутренне свободный. Имея определенные взгляды, он придерживался их, несмотря ни на какие обстоятельства, готовый даже умереть, но не поступиться ими.

Новицкий вскоре был расстрелян под Петроградом. Карсавин погиб от туберкулеза 20 июля 1952 года в лагере под Воркутой.

Известно о дружеских отношениях Ю. П. Новицкого с Николаем Александровичем Берляевым одним из крупнейших русских философов.

Близко сдружился Ю. П. Новицкий с П. А. Сорокиным, который еще в 1914 году был оставлен при кафедре уголовного права и судопроизводства для подготовки к профессорскому званию. Их объединяли общие социологические воззрения, стремление к возрождению религиозной культуры, участие в общественной деятельности.

Сорокин некоторое время был секретарем и доверенным лицом А. Ф. Керенского. Ю. П. Новицкий в 1917 году по рекомендации П. А. Сорокина принимал участие в Комиссии по ликвидации Главного управления по делам печати царского Министерства внутренних дел.

В 1919 году Сорокин объявил о своем выходе из партии эсеров, отошел от политики, целиком сосредоточившись на научной деятельности, и основал в Петроградском университете кафедру социологии. Вскоре появилась фундаментальная работа Питирима Сорокина «Система социологии», в которой он делал вывод о том, что «всюду забравшее власть большинство отделяется от управляемых, тот, кто стал вверху, обнаруживает внизу массу тех, кто является ничем, а диктатура пролетариата становится диктатурой над пролетариатом»¹⁴⁰.

Новаторские исследования П. А. Сорокина были близки и понятны Ю. П. Новицкому. Наряду с фундаментальной «Системой социологии» его особенно привлекали работы «Преступление и кара, подвиг и награда», «Проблема социального равенства», перекликавшиеся в известной мере с его собственными криминалистическими работами. Питирим Сорокин поддерживал Юрия Петровича в его выступлениях за реформы и свободу личности, против насилия. Эти дружеские отношения были небезопасны после нападок на Питирима Александровича со стороны Демьяна Бедного и особенно В. И. Ленина.

Сообщество университетской профессуры характеризовалось неординарностью научных интересов, разнообразием философских взглядов (Марр и Жижиленко, например, были атеистами, Приселков, Карсавин, Новицкий – глубоко верующими) и при этом теплотой человеческих отношений, стремлением и желанием поддержать и помочь друг другу в тяжелое время войны и революции. Новицкий был частью этого сообщества, и все сказанное относится и к нему тоже. Его жизнь, жизнь «обыкновенного профессора», определялась в основном университетским распорядком лекций, семинаров, практических занятий, которые, по воспоминаниям, пользовались популярностью у студентов – не только юристов, но и историков.

Вообще педагогическая деятельность для Ю. П. Новицкого была «постоянной составляющей» его жизни. Он начал преподавать еще студентом Киевского университета – работал в нескольких частных гимназиях. Сохранилось разрешение за подписью попечителя Киевского учебного округа, допускавшее Ю. Новицкого к работе в частных гимназиях В. И. Петра, В.А. Жеребцовой, «Группы родителей», в реальном училище Св. Екатерины. Факт, на первый взгляд, малоудивительный, ибо многие студенты «жили уроками», зарабатывая себе на жизнь и обучение, но это обычно были частные уроки, репетиторство отдельных учеников. Новицкий же студентом читал в гимназии курс законоведения, работал классным наставником, т.е. помимо простой необходимости заработать, были желание и возможность использовать свои знания. Разрешение попечителя показывает, что знания эти были основательными. От гимназического преподавания он поднялся к преподаванию университетскому, которым занимался в период своей работы в суде и подготовки магистерской диссертации. В 1919 году он активно участвовал в организации в Костроме «Рабоче-Крестьянского университета в память Октябрьской революции» и несколько лет регулярно читал там лекции. «...Он явился первым преподавателем и организатором нового предмета – Советского законодательства и устроителем кабинета по этому предмету. Костромской университет весьма обязан многим в расширении своего книгохранилища Ю. П. Новицкому», – писалось в отчете университета за 1920 год¹⁴¹. Преподавание давало Новицкому возможность развивать и реализовывать свои научные взгляды, но педагогика была для него не только профессией, но и призванием. Переехав в Петроград, он стал деятельным членом Фребелевского общества, пропагандировавшего передовые гуманные идеи воспитания, профессором Института дошкольного образования, учрежденного этим обществом. Несколько позднее, уже в советское время, Юрий Петрович был в числе организаторов Петроградского педагогического института социального воспитания и дефективного ребенка, руководил курсами по охране и защите детства. Профессор Петроградского университета Ю. П. Новицкий работал также и профессором Политехнического института, читал лекции в других учебных заведениях Петрограда и других городов. Его педагогическая деятельность носила активный характер. Такая же активность свойственна была ему и в других областях...

Многое из того, о чем он писал и думал, Юрий Петрович стремился применить практически. В июле 1916 года он стал чиновником по особым поручениям при Главном управлении по делам печати Министерства внутренних дел¹⁴². В то же время в университете он читал курсы «Важнейшие моменты в истории законодательства о печати в России», «Законодательство и суд по делам печати в России со II пол. XХ столетия» и считался знатоком истории русской цензуры. Обладая блестящей памятью, он мог ответить на любой вопрос, тут же аргументируя его цитатами из цензурных уставов 1812, 1859, 1869 годов. Он прекрасно знал Временные правила о печати (устав о цензуре) 1906, 1912, 1913 годов, так как принимал непосредственное участие в разработке двух последних вариантов. Кстати, именно поэтому он и был позже приглашен к работе по ликвидации Главного управления по делам печати¹⁴³.

Можно сказать, что в характере Новицкого была постоянная активность, организаторская жилка, которую чувствовали окружающие. Занимаясь преподаванием в гимназии, Юрий Петрович участвовал в организации Педагогического музея Киевского учебного округа¹⁴⁴. Когда в 1915 году съезд профессоров истории и истории права высказался за учреждение на юридическом факультете Петроградского университета особого кабинета по истории права – дело это было поручено Новицкому, и он в течение полугода не только организовал кабинет, но и собрал при нем солидную библиотеку. Точно так же он поступил и в 1919 году в Костроме, создав там кабинет и библиотеку по проблемам советского законодательства.

Книги в жизни Ю. П. Новицкого были естественной средой обитания, что, впрочем, является нормальным для подлинного интеллигента. Его собственная библиотека в квартире на Литейном проспекте, 36, занимала целую комнату, была обширна и разнообразна, отражая и специальные интересы хозяина, и его пристрастие к художественной литературе, языкам, истории, философии, искусству. Словом, обычная профессорская библиотека, орудие интеллигентного труда, что и подчеркивалось в специальном «Охранном свидетельстве», выданном библиотечным отделом Наркомпроса в 1920 году. В нем утверждалось, что «личная библиотека (Ю. П. Новицкого – Ю.К.), в качестве рабочего аппарата обслуживающая его научные труды... не подлежит никаким реквизициям отдельными лицами и учреждениями»¹⁴⁵. Увы, она не сохранилась, распылившись во времени, осталось лишь несколько томов, подаренных им когда-то с трогательными надписями своей дочери: «Калевала», «Песнь о Гайавате», «Былины», но и они послужат нам ее визитной карточкой. Книги входили в серию «Памятники мировой литературы», выпускавшуюся издательством «М. и С. Сабашниковы». Издательство отличали тщательный подбор шрифтов и бумаги, красивое оформление книги и обложки, но главное – строгий подбор, научный характер издаваемой литературы. Иначе говоря, это были книги, рассчитанные на взыскательного читателя. Новицкий серьезно следил за чтением девочки, заботясь, чтобы в ее руки попадала настоящая литература, развивал в ней вкус к истории, географии, этнографии, любовь к родному языку. Может показаться странным, что он советовал дочери читать протопопа Аввакума: «...мятежный Аввакум, – говорил он, – был единственным действительно великим писателем Московской Руси, только у него можно научиться настоящему русскому языку»¹⁴⁶. Для современного образованного читателя это утверждение очевидно, но в то время это было отнюдь не всеобщее мнение. Интересно, что мысли Ю. П. Новицкого об Аввакуме почти сходны со взглядами такого знатока русской литературы, как А. С. Лихачев. Считая Аввакума классиком, подчеркивая его национально-русский характер, Дмитрий Сергеевич писал, что язык Аввакума «русский в самой своей глубокой основе» и что это «читатель чувствует с предельной силой»¹⁴⁷. Столь же богатым был русский язык и у трех наиболее любимых Новицким писателей – Гоголя, Лескова и Достоевского. Отличные по своему литературному стилю, общественно-политическим взглядам, они, однако, объединяются обшей чертой: интересом к церковной, религиозно-нравственной стороне жизни человека, хотя и здесь можно усмотреть разницу. Мистическо-романтический Гоголь, сосредоточенный на христианской нравственности Достоевский, приземленный, знающий «мелочи» церковной жизни Лесков – все они были созвучны душе Юрия Петровича, оказали воздействие на его мировосприятие в юности, на его поведение и даже профессиональные позиции – впоследствии.

Из «Легенды о Великом Инквизиторе» Ф. М. Достоевского многие интеллигенты черпали свои религиозно-философские взгляды. Перед юным Ю. П. Новицким Достоевский предстал не только как великий художник, но и как великий учитель жизни, блестящий психолог, проводник христианского возрождения. Под влиянием Достоевского Новицкий-юрист был активным противником смертной казни, сторонником идей христианского социализма, понимания свободы не как права, а как долга человека.

Принадлежа к известной школе правоведа профессора Б. А. Кистяковского, в своей практической деятельности Юрий Петрович проводил передовые прогрессивные идеи в уголовном праве. Он был добрым человеком. Добро – сила, которая сострадает, размышляет и толкает на решение. Он активно боролся против смертной казни. Он был потрясен ею, как и все лучшие русские люди, как Достоевский и Толстой, как Тургенев и Вл. Соловьев. На Западе смертная казнь не вызывала никаких сомнений, в ней видели порождение социального инстинкта. В России же было даже сомнение в справедливости наказания вообще. Основываясь на Евангелии, Лев Толстой совсем отрицал суд и наказание. Достоевский допускал наказание для ослабления мук совести преступника. Но все единодушно были против смертной казни. Эту позицию настойчиво, упорно и последовательно отстаивал и криминалист Ю. П. Новицкий. Как парадокс звучало на его процессе требование обвинителя «профессора» Драницына: «Необходимо применить высшую меру ко всей этой компании профессоров... Жутко смотреть: на скамье 65 лиц с высшим образованием! Они мешают строительству новой жизни и должны быть стерты с лица земли»¹⁴⁸. Задумаемся, парадокс ли это? Вероятнее всего, нет. Ведь был другой юрист, который, наоборот, отстаивал необходимость смертной казни. В проекте Уголовного кодекса, который готовился к сессии ВЦИК в мае 1922 года, шесть статей предусматривали своим высшим пределом расстрел. 15 мая на полях этого проекта В. И. Ленин добавил еще шесть (!) статей, по которым также необходим расстрел. В своей записке наркому юстиции он писал: «Товарищ Курский! По-моему надо расширить применение расстрела... ко всем видам деятельности меньшевиков, эсеров и т.п.»¹⁴⁹.

Гоголю был посвящен первый литературный опыт Юрия Петровича – небольшой реферат «Украинская природа по Гоголю», вышедший в 1902 году в сборнике «Памяти Гоголя» к 50-летию со дня смерти писателя¹⁵⁰. Со школьной скамьи Юрий Петрович хорошо знал «Ревизора» и «Мертвые души», любил «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Тараса Бульбу». Последнего особенно, так как основу повествования составила одна из семейных легенд рода Новицких. Ю. П. Новицкого интересовали работы Н. В. Гоголя «О преподавании всеобщей истории», «О средних веках» и другие, но особенно его привлекали религиозные штудии писателя: «Размышления о божественной литургии», «Авторская исповедь», «Избранные места для переписки с друзьями». На эту сторону творчества Гоголя обратил внимание Новицкого-гимназиста законоучитель протоиерей Михаил Златоверховников.

Живя в доме Ореста Марковича Новицкого, Юрий Петрович находился в атмосфере образованной религиозной семьи. Можно по-разному оценивать усиленную клерикализацию народного просвещения, проводившуюся в 1880–1905 годах К. П. Победоносцевым, но значительная часть русской интеллигенции была воспитана именно в этом духе. Другое дело, что часть молодежи лишь следовала традиционной церковности, не вдумываясь в богословские тонкости, часть отторгала навязанную религиозность, а часть обращалась к религиозному поиску, осмысливала принципы жизни с этих позиций. Новицкий принадлежал к числу последних. Его религиозность была глубокой и осмысленной, будучи взрослым, он продолжал эту внутреннюю работу. В 1913–1914 годах в Киеве посещал заседания религиозно-философского общества.

Переехав в Петроград, продолжал жить той же активной религиозной жизнью, был членом Совета Духовной академии. В числе его друзей и знакомых, естественно, были священники, причем это была элита Петроградского духовенства. Один из них – Николай Константинович Чуков, настоятель Университетской домовой церкви, а затем Казанского собора, ректор Богословского института (в будущем – митрополит Ленинградский Григорий) – был не только прогрессивным священнослужителем, но и сотрудником Академии наук по исследованию Севера России. Другие: настоятель церкви Спаса-на-Сенной, профессор Духовной академии Александр Петровский; настоятель Троицкого собора Михаил Чельцов; епископ Кронштадтский Венедикт (Плотников); первый викарий епархии, епископ Ямбургский Алексий (Симанский), будущий патриарх всея Руси; настоятель Троице-Сергиева подворья архимандрит Сергий (Шеин). Многие из этих людей входили затем в Правление общества православных приходов вместе с Юрием Петровичем. Подчеркну, однако, что его религиозность не была ни бездумной, ни узкоортодоксальной, она опиралась на философию Всеединства, введенную в оборот В. С. Соловьевым и развитую Л. П. Карсавиным. На этой идее последний построил систему христианского мировоззрения и видел в ней фундаментальную категорию исторического процесса. Л. П. Карсавин был выслан вместе с рядом других философов-идеалистов. Весной 1922 года он долго пытался уговорить Новицкого уехать в Европу. Юрий Петрович категорически отказался, его удерживали семейные связи, кроме того, в России ему виделись новые возможности применения своих сил и способностей. Он не мог тогда представить, что попадет в роковой водоворот политического противостояния и через полгода жизнь его оборвется. Судьбу его определили два поступка: организация Общества православных приходов в 1920 году и поездки к патриарху Тихону в 1922 году.

Отправной точкой для организации процесса против Ю. П. Новицкого и других стало, как известно, письмо двенадцати «прогрессивных священников», опубликованное 24 марта 1922 года в «Красной газете». Люди, писавшие его, принадлежали к течению «Живая церковь», состоявшему в основном из белого духовенства. Дальнейшие события показали, что это течение стремилось к подчинению себе всей православной церкви, претендовало на высшее управлению ею. Внутри церкви шла борьба по-разному ориентированных группировок, бывшая продолжением ситуации, складывавшейся еще до 1917 года. Можно бы отнести это к внутреннему делу самой церкви, но участники событий сами выносили это за пределы церковной организации, апеллировали к властям. Эпизодом этой внутренней борьбы и было «письмо двенадцати», обвинявшее Петроградское духовенство в контрреволюционных настроениях, в желании оттянуть сдачу церковных ценностей. Среди авторов письма были Петроградские священники В. А. Красницкий, А. И. Боярский и А. И. Введенский, которые не могли не знать о реальной позиции Общества православных приходов, ибо были связаны с ним и участвовали в его работе.

Обвинение было брошено, через месяц прошли аресты, было арестовано 87 человек. Еще через месяц с небольшим, в начале июня, открылись заседания Петроградского губернского революционного трибунала по делу «Петроградских церковников». Не буду повторять того, о чем уже написано довольно много¹⁵¹, не буду пересказывать ход этого несправедливого и скоропалительного судилища. Я рисую здесь облик только одного подсудимого, которого обвиняли в контрреволюционности, в организации сообщества для борьбы с советской властью, в подстрекательстве к массовым волнениям и беспорядкам, в то время как он был лоялен к власти и стремился избежать столкновений и крови. Обвинение, сфабрикованное начальником 6 отделения ОГПУ Евгением Тучковым и начальником 5, так называемого ликвидационного, отдела Наркомата юстиции, занимавшегося церковными делами, Петром Красиковым, было шатким, основывалось на допущениях и умозаключениях обвинителей, на аналогиях с другими событиями и в других городах. Утверждалось, что Общество православных приходов, так же как и Московский совет объединенных приходов, готовится активно, чуть ли не с оружием в руках, противостоять советской власти. Ю. П. Новицкий как юрист не мог не видеть нелепости аналогий, пытался показать, что как раз Петроградское общество и было исключением. Но он быстро понял, что логика его здесь бессильна. Факт его визита к патриарху бросал на него дополнительное сильное подозрение.

По свидетельству очевидцев, Юрий Петрович вел себя во время процесса очень спокойно, ответы его были ясными и четкими. Он не признал свою вину, но подробно охарактеризовал деятельность руководимого им правления общества, подчеркивая, что она вращалась вокруг церковных вопросов и приходского быта. Он снова и снова повторял, что считал недопустимым внесение политических мотивов в свою церковную деятельность, что не стремился воспользоваться трудным положением власти, считал в тех условиях необходимой передачу церковных ценностей государству. В то же время он пытался принять на себя часть вины, вменяемой Н. К. Чукову, рассчитывая сохранить его жизнь ради нескольких маленьких детей Чукова. Эта жертвенность была принципиальной, ведь и у него самого была 14-летняя дочь. Ю. П. Новицкий шел навстречу своей судьбе, он, увы, не сомневался в исходе процесса. Но Юрий Петрович был человеком очень мужественным, твердым, бесстрашным перед смертью. Просто жизнь в его представлении не имела всепоглощающего смысла, она имела ценность лишь как жизнь ради своего дела, своих идей, за которые ты готов умереть. В записке к матери из тюрьмы он писал: «Дорогая мама. Прими известие с твердостью. Я знаю давно приговор. Что делать? Целую тебя горячо и крепко. Мужайся. Помни об Оксане. Целую крепко. Твой Юра»¹⁵². Можно подумать, что здесь звучит обреченная покорность судьбе, но скорее всего Юрий Петрович достиг здесь того особого понимания, которое В. О. Ключевский считал истинным предназначением интеллигента – «понимать окружающее, действительность, свое положение и своего народа»¹⁵³. Поднявшись до этого уровня, человек и собственную трагедию воспринимает со спокойным достоинством. Поэтому странно читать перекочевывающее из одной в другую публикацию о деле митрополита Вениамина описание последних минут приговоренных к смерти. «Новицкого угнетала мысль, что остается круглой сиротой его 14-летняя дочь, и он плакал, просил передать ей на память прядь своих волос и серебряные часы...». Неназванный «очевидец» рисует мелодраматическую и банальную сцену. На самом деле все эти подробности последних минут жизни Ю. П. Новицкого – легенда, основанная на неведомо как распространенных слухах.

Сейчас, к сожалению, невозможно установить не только как происходила казнь, но и где она совершена. Расстрел был произведен в обстановке такой глубокой секретности, что во всем двадцати семитомном деле №36314, определившем судьбу осужденных, не удалось найти ни единого документа, который хотя бы косвенно пролил свет на последние минуты их жизни. Зато с полной уверенностью можно утверждать, что свои часы Юрий Петрович не мог просить передать дочери. Как свидетельствует тюремная справка, золотые часы (а не серебряные) были изъяты у профессора Ю. П. Новицкого еще 30 апреля при аресте и никакому возвращению не подлежали, так как он был приговорен к расстрелу с конфискацией имущества. Другое дело – размышления о судьбе единственной дочери, остающейся сиротой, поскольку ее мать умерла в 1921 году¹⁵⁴.

О дочери Ю. П. Новицкого позаботились его друзья. Ксения Леонидовна Брянчанинова, которая заменила девочке мать, Сергей Федорович Ольденбург, Николай Яковлевич Марр, Лев Владимирович Щерба. Марр и Щерба помогли ей поступить после окончания школы в Педагогический институт. И был еще кто-то, неизвестный, который до окончания школы ежемесячно посылал девочке деньги.

Она прожила свою жизнь в соответствии с принципами, преподанными ее отцом, хотя строила ее по-своему. Успешно окончив институт, она работала педагогом, директором одной из блокадных школ Ленинграда. Среди ее учеников несколько академиков, более 50 докторов и около 400 кандидатов наук, два лауреата Государственной премии, инженеры, врачи, учителя, журналисты. Заслуженная учительница Российской Федерации, она имела много наград, которыми удостоила ее родина, и среди них – орден Ленина. Награда эта дала возможность некоторым журналистам¹⁵⁵ уже во время перестройки попрекнуть дочь Юрия Петровича даже в предательстве отца. Николай Коняев дал отповедь этим попыткам: «Обуянный бесовским азартом литератор не вспоминал при этом, что награждена была Оксана Георгиевна не за какие-то специальные заслуги перед большевистской властью, а за педагогический труд. За вполне конкретные достижения в педагогике отмечена она высшей наградой страны, на благо которой трудился ее отец...».¹⁵⁶

А завершение «дела Вениамина» произошло уже в наши дни – 31 октября 1991 года. Президиум Верховного суда РСФСР отменил приговоры Петроградского ревтрибунала и кассационной коллегии Верховного трибунала 1922 года и, признав в деле отсутствие состава преступления, реабилитировал расстрелянных.

4 апреля 1992 года Архиерейский собор Русской православной церкви канонизировал (причислил к лику святых) митрополита Вениамина, профессора Ю. П. Новицкого, архимандрита Сергия (Шеина) и юрисконсульта лавры Н. М. Ковшарова, расстрелянных в ночь с 12 на 13 августа 1922 года.

В заключительной речи на процессе защитник Я. С. Гурович спрашивал, что скажет будущий историк, когда установит неоспоримый факт, что были расстреляны невиновные люди. Наверное, он, этот историк, присоединится к мнению человека, жившего за целое столетие до событий 1922 года. Талейран сказал по поводу расстрела наполеоновской полицией герцога Энгиенского (все «дело» которого в чем-то похоже на Петроградское «дело»): «Это хуже чем преступление, это ошибка»¹⁵⁷. Старый политик понимал, что плата за такие ошибки безмерна.

Отдел Секретный

г. Петроград, 30 апреля 1922 г.

Протокол допроса, произведенного в Петроградской Губернской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией

Фамилия – Новицкий

Имя, отчество – Юрий Петрович

Возраст – 39 лет

Происхождение – сын чиновника,

Местожительство – Сергиевская, 60, квартира 30

Род занятий – профессор Университета в Петрограде

Семейное положение – вдов.

Показания по существу дела¹⁵⁸

Специального собрания, посвященного исключительно помощи голодающим церковными ценностями, не было.

Был этот вопрос поднят на одном из заседаний, на котором решения по этому поводу вынесено не было. Но было рекомендовано, чтобы все церкви приняли все меры к сбору золота, серебра, продуктов и денег, по этому же поводу было общее желание Правления, чтобы владыка митрополит переговорил об этом с о.о. благочинным.

Такое же мнение было и о комиссии помощи голодающим, председателем которой является владыка митрополит.

В день событий на Сенной площади у нас никакого заседания или собрания не было, сведений правление в этот день никаких не получало, правлением сведения были получены через несколько дней неофициально, я лично об этом узнал на улице, не помню от кого, в тот день вечером или на второй день.

Через несколько (приблизительно 8–10) дней в правлении стало известно, что на Сенной никакой комиссии не было, и события прошли провокационные. Правлению так же из рассказов некоторых лиц стало известно о беспорядках и в других церквях, как-то Казанском соборе, о котором сообщил протоиерей Чуков и добавил, что были приняты меры и никаких эксцессов допущено не было.

Со стороны правления никаких специальных указаний приходским советам не давалось.

До событий на Сенной плошали приблизительно в середине февраля состоялось заседание правления в присутствии Канатчикова, где обсуждался вопрос о помощи голодающим. После ухода тов. Канатчикова на этом заседании резко выступал против отдачи ценностей покойный (неразборчиво) и возражал против меня как председателя, так как я настаивал на соглашении с предложением т. Канатчикова.

Последние протоколы наших заседаний имеются в правлении на Троицкой, д.3

Ю. Новицкий

И дальше рукой Новицкого: В конце пятой недели поста (неразборч.) я был лично у прот. Ал. Введенского и просил, чтобы он принял меры к тому, чтобы состоялось соглашение в деле (неразборч.) ценностей и чтобы не было никаких эксцессов в этом деле. Введенский обещал свое содействие, и в результате было опубликовано обращение Петроградского митрополита¹⁵⁹.

Допрос Юрия Петровича Новицкого 19 мая 1922 г.

1922 Мая, 19 дня. Я, следователь Петрогубревтрибунала Нестеров Ф. Л. допрашивал в качестве обвиняемого Новицкого Юрия Петровича, 39 лет, сына чиновника, происходящего из граждан Киевской губ. Уманского у. (г. Умани), жительствующего на Сергиевской ул., 60, квартира 30, вдов, неимущий, беспартийный, с высшим образованием (профессор Петроградского университета), под судом и следствием не состоял.

Общество православных приходов Петрограда было зарегистрировано и имело свой Устав с 1920 года, ноября месяца.

Устав должен был быть принесен по требованию /неразборчиво/, но я не успел окончательно оформить дело, составил только проект. По /неразборчиво/ проекту просветительская деятельность исключалась. Цели общества: хозяйственная, оказание содействия приходам в устройстве их церковной жизни, ходатайство перед светскими и духовными властями /неразборчиво/ и чисто церковные богослужебные вопросы.

Общество имело отделы:

а). Пастырский, во главе с протоиереем Богоявленским,

б). богослужебный – прот. Дроздов,

в). в /неразборчиво/,

г). хозяйственный (Максимов),

д). певческий – Лебедев,

е). организационный (Елагин).

Состав Правления – под моим председательством, 4 товарища – Чуков, архимандрит Сергий, выбывший в конце апреля, /неразборчиво/ и Огнев.

В Правление входили члены 1. Богоявленский, 2. Зинкевич, 3. /неразборчиво/, 4. Дроздов, 5. Бычков (благочинный округа), 6. Петровский, 7. Чепурин, 8. Сперанский, 9. /неразборчиво/, 10. Ладыгин, 11. Климентьев (благочинный округа), 12. Боярский – Колпинское благочиние, 13. /неразборчиво/, 14. Епископ Николай (Янушевич), 15. Кремлевский, 16. Яцкевич, 17. Елагин (секретарь.), 18. Ковшаров, 19. Приселков, 20. Карабинов, 21. Максимов, 22. /неразборчиво/, 23. /неразборчиво/, 24. Соколов, 25. /неразборчиво/, 26. Чиркин, 27. Орловский, 28. Волков, 29. Виленс, 30. /неразборчиво/, 31. Егоров.

Обществом были выработаны проекты, исключительно церковные:

1) об общей исповеди,

2) о причащении без исповеди,

3) об отмене поминовения на сугубой ектении на литургии,

4) об упорядочении¹⁶⁰ сборов на нужды храма,

5) о регистрации прихожан.

И начато обсуждение вопроса о согласовании приходских уставов к действующему законодательству.

Собрания правления происходили по понедельникам, а общее собрание в этом году было лишь один раз 3 января для выборов.

Когда было официально объявлено о голоде, по моей инициативе была образована комиссия помощи голодающим при Правлении /неразборчиво/ под председательством митрополита Вениамина: я, епископ Венедикт, епископ Алексий, Елагин, Ковшаров, Соколов, прот. Чуков, которая и действовала с конца июля до конца августа месяца, когда была /неразборчиво/ недопустимо с точки зрения /неразборчиво/ существование комиссии.

На призыв комиссии многие приходы откликнулись...¹⁶¹ впервые. Митрополит сообщил, что в самом близком будущем произойдет заседание комиссии в исполкоме, на которой он должен делегировать двух своих представителей. Первым митрополит назвал Аксенова. Что касается второго, то подумавши, назвал меня, сказав потом /неразборчиво/, что если мне будет затруднительно, то он назначит заместителя, каковым будет Егоров. Правление не считало ни Аксенова, ни меня уполномоченными от правления, поэтому никакого мандата и никаких указаний я не получал.

9 или 10 марта я получил предложения от митрополита явиться на заседание комиссии, каковое должно было состояться в финотделе, в кабинете Гуденкова. Такое же предложение получил и Аксенов. Узнав накануне заседания (где немногие были), я в день заседания, Комиссии сообщил митрополиту, что заменил Аксенова Егоровым...

Прибыв на заседание, мы узнали, что это заседание комиссии об изъятии ценностей, а не по вопросу о том, как организовать самостоятельную помощь церкви при /неразборчиво/, как-то было сказано нам митрополитом...

Из разговора, который я вел совместно с Егоровым и с Кондратьевым и Гуденковым, выяснилось, что дело идет об исполнении декрета об изъятии церковных ценностей в самом точном смысле, и ни о каком отступлении, как и говорил митрополит, речи быть не может. Мы с Егоровым, сообщив, что не уполномочены митрополитом на ведение переговоров в этой области /неразборчиво/ действиям, которые митрополит не принимает, потому что нам осветил дело совершенно иначе. Просили комиссию дать нам возможность сообщить митрополиту, что от него желают.

В тот же день беседовали с митрополитом о положении дел, на что митрополит ответил, что в Смольном ему ответили совершенно другое, при чем письмо его было заслушано. Митрополит заявил, что он этот вопрос выяснит и просил нас на следующее заседание комиссии непременно придти. /неразборчиво/ отказывали, ибо понимали, что между властью и митрополитом происходит какое-то недоразумение и с моей точки /неразборчиво/ привести декрет в исполнение и всякого соглашения с митрополитом, т.к. эти ценности (имущество) находились в положении по договору и /неразборчиво/ договора были в руках. В порядке послушания митрополиту быть на заседании я согласился для того, чтобы отнести письмо, и 14 марта я вместе с Егоровым, участвовавшим тоже в порядке послушания, явился в комиссию и вручил /неразборчиво/ Кондратьеву письмо. С содержанием письма я ознакомился, ожидая заседания комиссии /неразборчиво/. Ибо письмо было передано Егорову в день заседания комиссии митрополитом. По беглому ознакомлению на мой взгляд оно было совершенно аналогично с первым полным /неразборчиво/ различие было только в том, что оно напоминало об обещаниях Исполкома не приводить декреты в исполнение во всей строгости и о том, что митрополит, как епископ, согласно ... может¹⁶² распорядиться имуществом /неразборчиво/.

Письмо вызвало сильное неудовольствие среди комиссии, и нам было указано, что мы затягиваем дело, на что я решительно заявил, что я не представляю собою приходов Петроградских и что только исполняю поручение митрополита. На этом мое участие в комиссии Гуденкова было кончено.

Правление вопроса об изъятии церковных ценностей не обсуждало, первое письмо митрополита было оглашено в информационном порядке, никаких дебатов /неразборчиво/ и не последовало.

Лично-то я держался того мнения, что раз митрополитом занята определенная позиция, нам обсуждать этот вопрос не следует, а по нашему уставу и не должны.

Впрочем, мне казалось, что /неразборчиво/ Советская власть захочет переговорить по поводу изъятия с приходами, но таких разговоров не было. Однако считал очень важным, чтобы церковь оказывала всякую помощь голодающим, в области, в том она свободна.

Я сообщил /неразборчиво/ проведение в комиссии помощи голодающим постановления /неразборчиво/ в деле помощи всех приходов путем собирания золота, серебра, продуктов и передачи их митрополиту для отсылки властям и для /неразборчиво/ организованной в Лавре и на /неразборчиво/ подворье. (другой почерк)

Казанский собор и некоторые другие церкви объявили эти сборы, и я знаю, что собрали много. Предложение мое о сборе вышеуказанном правлением не обсуждалось, а было им принято к сведению.

Когда в газетах появилось письмо 12 священников, в Правлении о нем говорили, причем было высказано, что это письмо представляет дело так, будто значительная часть духовенства не на помощь голодающим /неразборчиво/, а против нее. Между тем все стоят за /неразборчиво/, особенно при тех условиях, о которых говорит это письмо, и что таким образом дело представлено неправильно.

Между прочим, считаю нужным добавить, что за несколько дней до появления письма я говорил с протоиереем Боярским, подписавшим это письмо, что нужно убеждать /неразборчиво/ Колпинских жертвовать на помощь голодающим /неразборчиво/ – Никаких официальных обсуждений в Правлении по поводу письма¹⁶³ не было, равным образом, не было никаких суждений и о происходивших изъятиях. Однако, когда я увидел, что на почве изъятия ожидаются волнения, весьма неуместные для церкви, и едва ли, по моему мнению, могущие быть одобренными всеми сознательными верующими, я считая, что необходимо как-нибудь удалить этот печальный факт, решил обратиться к власти, чтобы устроить какое-либо соглашение между нею и митрополитом.

Предупредив об этом митрополита, я 30 или 31 марта пришел к протоирею Введенскому, как к подписавшему письмо 12 и близко знающему мнения и настроения власти, с просьбой переговорить с Исполкомом, чтобы там или иным образом успокоить приходскую жизнь.

Введенский обещал свое содействие. О его обещании я тогда же уведомил митрополита.

Если не ошибаюсь, 3 апреля Введенский был у митрополита и получил от него полномочие вместе с протоиереем Боярским вести переговоры с Исполкомом в качестве самостоятельных уполномоченных...

Вместе с Боярским и Введенским были указаны ими я и Егоров. Дело нужно было вести спешно, как говорилось Введенским, а я был очень занят в это время, и поэтому лишен был возможности¹⁶⁴ участвовать в делегации.

После переговоров Введенского митрополит издал свое обращение к верующим вместе с условием. Думая, что его не успеют поместить в газетах, он, не зная, как ему оповестить об этом, он предложил мне собрать общее собрание, а что взамен его из членов Правления под его, Митрополитом, председательством, а не /неразборчиво/ обращение было напечатано, а собрание состоялось 20 апреля.

Вопрос дебатировался в том смысле, как понимать условия, как согласовать текст воззвания с прежними? взглядами /неразборчиво/. Причем обнаружено, что никакой разницы нет, что митрополит может распорядиться имуществом таким образом, и что все приходы должны ему в этом /неразборчиво/ подчиниться, не только по самому существу дела, но и по каноническим¹⁶⁵...добавляю, что /неразборчиво/ митрополитом 6 марта не рассылали никому. Ни мне, и я уверен, никому из членов Правления даже мысли не могло придти о каком-либо противодействии декрету. Он понимался мною, и я думаю, другими, так что приглашенные верующие должны были прибыть по вызову власти в храм, представить книги, указать имущество, если нужно и возможно, постараться выкупить.

16 марта было заседание не Правления, а комиссии помощи голодающим, на котором было решено, не касаясь вопроса об изъятии, призвать всех верующих по приходам к самому широкому пожертвованию вещей, продуктов и денег на помощь голодающим...

Посылая все это митрополиту, чтобы передать или власти, или в столовую при Лавре. Вместе с тем, по предложению Ладыгина, решено о пожертвованиях сообщать и в районные Советы. Об этом решении и сообщил я на ближайшем заседании Правления!¹⁶⁶...

… Тут об этом же решении я сообщил к сведению на ближайшем заседании Правления, а митрополиту было послано письменное извещение.

Категорически отрицаю какое бы то ни было обсуждение в Правлении вопроса об изъятии в нежелательном для Правительства смысле организации противодействия. Между правлением и благочинными собранием контакта не было. К участию в собраниях законных представителей Правления митрополит и (неразборчиво) отнеслись в апреле или марте 14 резко отрицательно. На собрании Правления законные бывал и должен заявить, что /неразборчиво/ов был только на одном заседании. /неразборчиво/ и ввиду болезни жены не принимал участия в Правлении, о чем я даже уведомил его, прося сообщить, что он пропускает заседания.

Протоиерей Дроздов в этом году почти не посещал Правления, может быть, был 2–3 раза, он болел и сосредоточил свое внимание исключительно на служебном отделе. Об уличных инцидентах у храмов даже не говорилось¹⁶⁷.

Дополнительный допрос Ю. П. Новицкого.

22 мая 1922

1922 Мая 22 дня Я, следователь, Петрогубревтрибунала Нестеров Ф. Л. дополнительно допросил Новицкого Юрия Петровича...

Я категорически утверждаю, что обращение митрополита в Петроградский Помгол:

1) принесено было в одном экземпляре митрополитом на собрание 6 марта и прочтено. На столе во время этого события в папке или /неразборчиво/ экземпляров не лежало, Правление их не размножало ни путем перепечатки, ни путем переписки, и не распространяло. Не согласен, что оно могло пойти по рукам присутствующих и желающие могли снять копию /неразборчиво/.

Не помню, была ли у меня копия этого обращения. Правление официально не принимало участия в обсуждении вопроса об изъятии ценностей и не ставило подобного вопроса на повестку.

На эту тему могли быть только частные разговоры, но были ли они – я не помню. Что же касается беспорядков, то и разговоров даже не было на эту тему...

Митрополит решения и мнения Правления не только не считал обязательным, но он не считал желательным следовать им...

Постановление об отмене /неразборчиво/ не утверждено, тоже и порядок поведения во храме, тоже о порядке богослужений /неразборчиво/, не были решены /неразборчиво/ о регистрации приходов и об /неразборчиво/ сборов.

Ни я, ни кто-либо из других членов Правления, насколько мне известно, – не принимали участия в /неразборчиво/ митрополиты Помголу.

Пояснение части моего /неразборчиво/ относительно /неразборчиво/с Буденкова сообщаю: прежде всего внесу поправку; /неразборчиво/, что копия обращения была у меня с собою – наверное, я ее напечатал для того, чтобы иметь именно на случай поездки для переговоров с властью.

10 марта я с Егоровым прибыл в комиссию Гуденкова (Губфинотдел), причем выяснилось, что Гуденков и все члены комиссии совершенно иначе понимают тот разговор, который был у митрополита в Исполкоме, и как следствие его – наше (появление?) в комиссии...

Мы приглашались для обсуждения вопроса о начале и порядке изъятия, согласно декрета, митрополит же командировал нас, чтобы условиться, в какой форме возможно и будет допущено участие Церкви в помощи голодающим. По указанию митрополита мы, как уполномоченные в комиссию для того, чтобы выяснить, в какой форме Церковь примет участие, обещанное ей в принципиальном смысле в Смольном на заседании 6 марта – по мере /неразборчиво/ (Правительство устанавливает /неразборчиво/) церковь /неразборчиво/ количестве дает необходимое количестве ценностей /неразборчиво/ возможности самостоятельной /неразборчиво/ при правительстве¹⁶⁸ и под его контролем /неразборчиво/ в порту и отсылка его через правительство, /неразборчиво/ представителя в комиссии.

Гуденков же сказал о неуклонном исполнении декрета, заявив, что таковой издан Центром, и никто не имеет права его изменить, что одно отступление они делают: можно превращать сосуды в слитки и деформировать их. Что касается комиссии с участием представителей верующих, то неизвестный мне член комиссии заявил, что такая комиссия существует, и об ней говорит инструкция в Москве. При оглашении инструкции оказалось, что он ошибся, т. к. имел неправильно переписанный экземпляр, где секретарем центральной комиссии было перепечатано «церковная комиссия».

Ввиду того что создалась совершенно другая картина, чем та, которую рисовал митрополит, – мы просили отложить заседание...

Второй раз 15 марта я и Егоров ограничились только передачей письма Гуденкову, и никакие переговоры не вели, но я заявил, что я не представитель приходов, а нахожусь здесь по личному распоряжению митрополита... /неразборчиво/ я просил сообщить ответ митрополиту.

Прочитано правильно.

Следователь Нестеров¹⁶⁹