Глава IX. Утверждение аскетических начал в русском обществе. Аскетические воззрения Максима Грека. Склонность к монастырской жизни. Распространение монастырей. Причины их обогащения. Недостатки монастырской жизни. Обнаружение их в литературе. Вопрос о недвижимой собственности монастырей. Два направления среди представителей монашества. Борьба противников. Князь Вассиан Патрикеев-Косой и м. Даниил. Обличения Максима Грека. Средства, предложенные для исправления монастырских нравов. Влияние обличений М.Грека. Требование восстановления древних уставов. Неудача этой мысли

В древней Руси мы замечаем резкое направление народного духа – склонность к мистицизму. Она сильнее всего проявилась в постоянной мысли о близкой кончине мира и увлечении монашеством. Мы указали выше на значение первой, теперь обратимся к последней. – Уже Феодосия и Варлаама (сына боярина Иоанна) никакие угрозы родителей не могли удержать от ухода в монастырь. Стремление к монашеству поддерживалось и развивалось, с одной стороны, под влиянием аскетических произведений византийской литературы, с другой – исключительно религиозным воспитанием. «Патерики синайский и скитский, – говорит Буслаев, – проникнутые самой восторженной поэзией отшельнической жизни, были любимым чтением наших предков от XI и даже до XVII века включительно... Эти аскетические книги, отрывками внесенные в прологи, имели громадное влияние на древнерусскую литературу. В ежедневном чтении пролога они заучивались наизусть и нечувствительно входили в воззрения и убеждения наших грамотных предков, и отражались в практической их деятельности учреждением и распространением пустынножительства в бесплодных захолустьях русской земли¹⁴⁶². Такому развитию аскетических творений еще более способствовало то, что книжность исходила преимущественно из монастырей; отчего и в переводах встречается более сочинений иноческого характера¹⁴⁶³.

Монашество, согласно с восточно-византийскими понятиями, было поставлено в глазах русского общества, как идеал христианской жизни, и потому весьма естественно, что для тех лиц, которые проникались новым началом – христианским, монашество становилось конечной целью всех желаний. Оно представлялось им «лучше царской державы», о нем говорили: «свет инокам ангелы, свет же мирянам иноки»¹⁴⁶⁴; а потому давался такой совет: «монастыри любите, то сыновья святых, пристанища сего света»¹⁴⁶⁵. При взгляде на монастырь, как место покоя от мирской суеты, – он стал убежищем от неудач, бедствий и преследований. Князья и бояре искали в нем успокоения от неурядиц земских; физические и общественные бедствия заставляли идти туда ради покаяния в грехах, так как в то время на всякое бедствие смотрели, как на наказание свыше за грехи. И вот в 1237 году, во время осады Владимира татарами, в 1352 л 1426 гг. во время мора и язвы во Пскове, под влиянием бедствий, многие принимали монашество¹⁴⁶⁶; в 1510 г., после взятия Пскова, когда 300 семейств должны были переселиться в Москву, то «во граде мнози постригалися в черньцы, а жены в черницы и в монастыри поидоша, нехотяще в полон пойти от своего града во иные грады»¹⁴⁶⁷.

Если же принять во внимание обилие общественных бедствий в древней Руси¹⁴⁶⁸, и связь их с мыслью о близкой кончине мира, то становится понятным, насколько эти обстоятельства способствовали развитию монастырской жизни. Для поступления в монашество, богатые считали долгом помогать бедным, так как при этом делались вклады. Князья, бояре и многие другие считали религиозной обязанностью постригаться перед смертью. Василий Иванович говорил митрополиту, что если его не допустят постричься, то чтобы на мертвого положили монашеское платье¹⁴⁶⁹, и когда этому хотели воспрепятствовать окружающие, то м. Даниил сказал Воронцову: «не будет на тебе благословения ни в сей век, ни в будущий, хорош сосуд серебряный, а позлащенный лучше». За противодействие обету угрожали наказанием божиим¹⁴⁷⁰.

Для древне-русского религиозного человека переход от мирской жизни к монастырю не составлял особенной трудности. Ему запрещались гусли, песни и пляски; советовалось проводить время в «молитвах и славословии»¹⁴⁷¹; пост мирян мало чем должен был отличаться от поста монахов¹⁴⁷². Относительно женщин давался такой совет: «блюдитесь и воззрения на лица женские, так как те и святых соблазнили, не беседуй с мужатицами (замужними), ибо не все жены имеют добрые нравы. Не хуля говорю то о женах, но блюдитесь дьявольской сети»¹⁴⁷³. В другом старинном поучении, на вопрос: «что есть жена»? дается такой ответ: «сеть для прельщения людей, которая светлым лицом своим, высоко очами подмигивая, ногами играя, действиями побеждая, многих, уязвивши, низложила, поэтому красотой женской многие прельщаются и от нее любовь, как огонь, возгорается. Что есть жена? на святых обложница¹⁴⁷⁴, покоище змиино, дьявольский увет, без увета болезнь, подгнетающая сковорода, спасаемых соблазн, безъисцельная злоба, купница бесовская»¹⁴⁷⁵. Под влиянием подобных наставлений и понятий, сложилось мнение, что тот, кто «не имеет жены и вне мира пребывает, заповеди Господни исправить может; а с женою и с чадами живя, не может спастися"¹⁴⁷⁶, поэтому бросали жен и детей без пристанища и шли в монастырь¹⁴⁷⁷; а из послания м. Фотия видно, что «жены от мужей стриглись тайно от черниц»¹⁴⁷⁸. На жизнь смотрели с отрицательной стороны; о ней обыкновенно выражались: «вскоре житие минуется и все в нем временно и мечтательно»¹⁴⁷⁹; свет называли «суетным, мимтеокущим и многомятежным»¹⁴⁸⁰. Мистическое настроение простиралось до того, что многие еще при жизни просили поминать их за упокой¹⁴⁸¹. Таким образом, пустыня сделалась «пустыней духовных желаний», предметом изображений¹⁴⁸² и поэзии. Идеализация ее дышит крайним аскетизмом. В весьма распространенном «стихе об Иосафе царевиче», в уста его влагается длинная и поэтическая похвала пустыне, в которой читаем:

Во тебе, матерь пустыня,

Гнилая колода

То сахарное мне будет яство,

То мне райская пища;

Во тебе, матерь пустыня,

Болотная вода

То медвяное мое пойло,

То мне тихия прохлады!

Разгуляюсь я, млад юнош

Иосафий царевич,

Во зеленой, во дубраве;

Там есть частыя древа,

Со мною будут думу думати,

На древах есть мелкия листья,

Со мною станут говорити,

Прилетят птицы райския,

Станут распевати,

Меня будут потешати,

Христа Бога прославляти!

Тем не менее, переход от языческого быта к гражданственности, без участия аскетизма, как и на Западе в средние века, был бы невозможен¹⁴⁸³.

Древние обличители, в своих поучениях, одинаково восставали как против уклонений от нравственного закона, суеверий и предрассудков, так и против «гуслей, сопелей, всяких игр, плясания на пирах и на свадьбах, плескания ручного, скакания ногами, скоморохов»¹⁴⁸⁴. Такие увеселения они называли «проклятыми», игры – «сатанинскими», песни – «бесовскими». По взгляду духовенства, пляска, особенно женская, почиталась душегубительным грехом: «о злое проклятое плясание, – говорит один моралист, – о, лукавое жены многовертимое плясание! пляшущая жена любодейца диавола, супруга адова, невеста сатанинская, все любящие плясание бесчестие Иоанну Предтече творят – со Иродиадою им уготован неугасимый огонь и неусыпный червь». Верующему давался совет: «не смотрите на плясания и иные бесовские игры, злые и прелестные, да не прельщены будете, видя и слушая их; таковые нарекутся сатанинскими любовниками; христианину всякому закон воспрещает баснословить, – говорили они, – ибо сказал Христос в Евангелии: о всяком глаголе праздном воздадут слово человеки в день судный». Существовало мнение, что в образе весельчаков – скоморохов странствуют бесы, а монахи-духовидцы даже видели, как лукавые бесы невидимо били христиан железными палицами, отгоняя их от божьего храма к играм и «ужами за сердце почепивше влекли их»¹⁴⁸⁵. Ригоризм этот в значительной мере объясняется языческим характером пиршеств и празднеств, сохранявших свою силу.

В связи с представленными выше обличениями стоят и запрещения М.Грека. Вычисляя те пороки, которые, по его мнению, влекут за собой наказания божии, проявляющиеся в общественных бедствиях (лихоимство, блуд, содомство и т. п.), он сюда же присоединяет «игры и песни сатанинские, отлучающие от божьего страха и памяти смертной, ради которых грядет гнев божий на сыны непокорные«¹⁴⁸⁶. В другом месте, изображая пороки и грехи, за которые ожидает преступников одно наказание – ад, Максим рядом ставит: лихоимство, обременение тяжелыми работами подручников, игру в зернь и гусли. Советуя во время игр и плясок сидеть дома «во славу божию» и не заниматься «пустошными беседами», моралисты того времени входили с своими наставлениями в супружеские отношения и суровыми угрозами заставляли выполнять столь же суеверные требования: «если кто смесится, – говорит одно из подобных наставлений, – с женой в пяток или субботу и в неделю, и если зачнет – родится тать, или разбойник, или блудник»¹⁴⁸⁷. Требования эти иногда получали реальное основание: «по убиении царя (первого Самозванца) и Басманова, – говорит Бусов, – первыми жертвами злобы народной были музыканты и песенники, люди невинные, благонравные и в своем деле искусные: все они, человек до 100, были побиты в Кремле, в монастырских домах, пожалованных им покойным государем»¹⁴⁸⁸. Воеводам предписывалось иногда истреблять инструменты и хари скоморохов, и бить батогами тех, кто принимает у себя песенников и глумцев. Однажды при Михаиле Федоровиче в Москве было сожжено пять возов музыкальных инструментов не только у скоморохов, но и вообще в домах.

Но, кроме идеализации аскетических начал, у М.Грека мы встречаем и положительное развитие превосходства этого идеала: «Зачем мы, – говорить он, – созданные ради небесных благ, безумно привязываемся к земному; человек – образ божества, и потому будем заботиться, чтобы получить первообразную красоту», «для словесной души одно украшение – забота о божественном, и ее ищи всем сердцем». «Самое устройство человеческого тела, стремящегося к верху, показывает свойство человека – стремиться к небесному»¹⁴⁸⁹. Но человек не совершенен, и потому одна премудрость, одно истинное искусство состоит в том, чтобы одолеть свои страсти, богатство душевное есть единственное богатство истинное, которое дает сам Христос; оно заключается в той награде, которая последует после смерти и которую человек заслужит своими добродетелями. Здешняя жизнь есть место усовершенствования для человека, через которое он достигает своего прекрасного отечества, богосозданного едема. Основанием нравственной жизни человека должно быть убеждение, что «вера кроме дел благих мертва есть и дела кроме правыя веры не полезны»; добродетели же заключаются в христианской мудрости, правде, душевном мужестве и целомудрии, их Максим уподобляет четырем столпам, поддерживающим кровлю дома¹⁴⁹⁰.

Аскетический взгляд на жизнь вообще становится у М.Грека еще более ярким, когда обратим внимание на то, что он постоянно оценивает ее настолько, насколько она приготовляет человека к будущей жизни: «о, как, – восклицает он, – как светел и благодатен и страшен для тебя, душе, подвиг священных трудов, потому что этот подвиг не для жизни и смерти временной, но для славы небесной или мук вечных». «Мы должны, – говорит он, – избегать пороков, если желаем избавиться вечных мук, которые уготовлены для презрителей и преступников евангельских заповедей и отеческих преданий». Поэтому он советует совершенно не заботиться о тленных, земных благах, желать только вечных и мысли свои всегда иметь на небесах. В негодовании на пороки, он восклицает: «Долго ли еще мы будем порабощены плотским сладострастием, конец которых – червь и огонь неугасимый? Долго ли мы еще будем гоняться за несущественным, как за существенным, и прельщаться в уме соблазнительными мыслями? Долго ли будем любить дьявольской любовью сладкую пищу, как будто в этом заключается все блаженство? Долго ли пустая слава будет прельщать нас, золото – наслаждать, постыдные дела – осквернять»? И затем он развивает отрицательное воззрение на жизнь, в которой он не находит ничего отрадного. «Здешняя жизнь, – говорит Максим, – непостоянна, в ней нет ничего верного, все исполнено скорбей, слава, пища, богатство и красота, как весенний цвет, временно проходят и исчезают. Ты (душа) была возвышена, питалась, наслаждалась, прославилась победами, живешь многие десятки лет, а после что? – червь, гниение, гнусный смрад и множество злых, адских мук. Какую ты ожидаешь от земных благ пользу? – чрез них мы погибаем. Не так ли, как дым и сон, все исчезает и рассыпается, точно ветром?... Смотри, чтобы к тебе не применились слова Гомера: «муж бессмысленный, впадая в бедствия, тогда только чувствует это, когда уже не может пособить себе». Для полного усовершенствования, Максим советует употреблять и «худое ядение», как «бразду бесящейся плоти». Наконец, он выражается так: «все, что красно на земле, гноище есть, и ложно, и суетно, и неприбыточно»; а себя, в христианском смирении, называет «древом бесплодным, при корени которого лежит секира, мысленно секущая его и во огнь вметающая», «путем, камением и тернием, на которые падает пометанное от небесного делателя и, истлевши, плода не приносит», «соломой, огнем неугасаемым сожигаемой»¹⁴⁹¹. Однако, монастырский идеал не может стать общим и М.Грек был сам свидетелем неудачи, постигшей попытку его создать. Иероним Савонарола думал, что весь мир создан только для монашества и из Флоренции сделал монастырь, всякий день было одно и то же: посты да моления, моления да посты; Флоренция сделалась посмешищем Италии, «она надела клобук; весь народ стал монахом», – говорит Савонарола. Была учреждена из детей нравственная полиция, отбиравшая все, что доставляло удовольствие; но сам же Савонарола замечает, что «не было дома, куда бы ни проник раздор: муж и жена, отец и дети – все были в ccopе»... Против таких увлечений, пришлось уже, как увидим дальше, выступить самому М.Греку.

Но монастыри не могли служить только одной отвлеченной идее и уже с первых страниц своей истории они являются важным гражданским фактором, и в этом отношении все влияние их выразилось в многочисленных пожертвованиях и наделах недвижимой собственностью. Уже в XI в. мы встречаемся с яркими фактами этого рода¹⁴⁹². В житии Феодосия Печерского сказано, что многие приносили ему от имений своих на утешение братии и на устроение монастыря, другие же и села давали. В другом месте читаем, что князь Ярополк Изяславич (ум. 1086 г.) дал Печерскому монастырю «всю жизнь свою, Небльскую волость и Деревьскую и Лучьскую, и около Киева». В 1158 г. дочь его, при своей смерти, отказала монастырю все свое имение: «а по своем животе дала княгиня 5 сел с челядью, и все отдала до повоя"¹⁴⁹³. Мы не станем приводить далее подобных примеров, а лишь укажем на те многочисленные акты, которые подтверждают сказанное выше. Подобные вклады делались князьями, княгинями, боярами, посадниками, духовными лицами и простыми смертными¹⁴⁹⁴.

Первоначальное побуждение в наделе духовенства недвижимой собственностью вытекало из необходимости обеспечить его и невозможности достигнуть этой цели иначе, как пожалованием ему недвижимых имуществ. Такая невозможность зависела от экономического состояния древней России¹⁴⁹⁵. При общем уважении к монастырям, весьма естественно, что они скоро получили перевес в численности своих имуществ над остальными церквами¹⁴⁹⁶. Кроме того, наделы церквей и монастырей имуществами, в глазах благочестивых жертвователей имели особенное значение, так как они должны были служить вспомоществованием для бедных¹⁴⁹⁷. Пожалование вотчин духовенству и в особенности монастырям часто давало возможность заселить и разработать такие земли, которые оставлялись без всякого употребления, и потому князья, при своих пожалованиях, иногда ставили, как условие дарения, заселение земель купленными людьми или людьми свободного звания¹⁴⁹⁸.

Известно, какое сильное впечатление производили на русских общественные бедствия: в последних они даже видели милость божию, предупреждающую людей от конечной гибели¹⁴⁹⁹, и потому с целью умилостивления часто делались большие вклады на церкви и монастыри¹⁵⁰⁰. Вследствие же постоянной тревоги во время владычества татар и тех льгот, какими пользовалась под их властью церковь¹⁵⁰¹, многие спешили укрыться в монастырь, избегая разных повинностей и вместе с тем скрывая там свои богатства, или просто передавали их туда на сбережение. В монастыре можно было сохранить имущество, которое, по смерти вступившего в монашество, становилось собственностью монастыря¹⁵⁰². Постепенно в монастырях скопились денежные средства, а это дало им возможность приобретать вотчины покупкой у других лиц¹⁵⁰³. Притом монастыри и в отдельности монахи, владея богатствами, отдавали их за известные проценты (обыкновенно «за пять шестой»), в пользование частным лицам, под заклад недвижимой собственности. В таком случае писалась закладная, которая, по прошествии срока, назначенного для платежа, обращалась в купчую; самое же имение, отданное в заклад, предоставлялось по большей части во владение монастырю (или монаху-заимодавцу), вместо процентов¹⁵⁰⁴. «Основываясь на числе этих закладных XV-XVIII вв., – замечает Милютин, – можно предположить с вероятностью, что довольно значительная часть церковных и монастырских вотчин перешла в руки духовенства именно этим путем».

Понятно, что причиной распространения монастырской недвижимой собственности была та религиозность, которая проникала во все побуждения древнерусского человека. Летописцы в числе добродетелей князей, обыкновенно ставят: «чтил свыше меры иерейский и монашеский чин, подавая им, что нужно, на потребу»¹⁵⁰⁵. Главной заботой для религиозного человека было спасение души, которое обусловливалось, в числе других внешних форм религии, и посмертным поминовением, и в большей части жалованных грамот духовенству говорится, что имущество «даруется в наследие вечных благ, по душе, для поминовения души, в вечный поминок души»¹⁵⁰⁶. Если же умерший не успевал сделать распоряжения относительно вклада по душе, то родственники его считали долгом назначить часть наследства на помин по нем¹⁵⁰⁷. Кроме того, в жалованных грамотах встречаются обязательства молить Бога о здравии и долголетии вкладчика, а иногда упоминается, что дарение сделано по поводу какого-либо счастливого события или исполнения намерений и предприятий¹⁵⁰⁸. Наконец, увеличению монастырской недвижимой собственности содействовали также добровольные или насильственные пострижения бояр, князей, княгинь, царей¹⁵⁰⁹, причем в таких случаях они делали значительные вклады, а у знатных лиц существовал обычай – иметь при некоторых монастырях родовые кладбища, что также соединялось с определенными вкладами¹⁵¹⁰.

Мы не касаемся здесь теоретических оснований монастырского и вообще церковного землевладения, рассмотренных в некоторых специальных исследованиях¹⁵¹¹. Не смотря на ясно выраженные мнения о неудобстве и неприличии монастырям владеть вотчинами (м. Киприан, Кирилл Белозерский и др., в разных житиях, не всегда согласных с действительностью¹⁵¹²), в XV в. возникает теория о неотчуждаемости или «неподвижности» церковных земель, окончательно утвердившаяся в нач. XVI в.¹⁵¹³. Процесс развития церковной собственности идет в одинаковом порядке на Западе, в Византии и в России. Уже в нач. VIII в. в Галлии треть всей земельной собственности находилась в руках церкви¹⁵¹⁴. В Шотландии, в средние века, как и в древнем Египте, треть всей земли принадлежала духовенству¹⁵¹⁵. В Англии, перед реформацией Генриха VIII, духовенство обладало 7/10 всей земельной собственности и 1041 религ. учреждение пользовалось доходом ок. 6 мил. франков на наши деньги, что представляло громадную сумму для того времени¹⁵¹⁶. В момент революции во Франции церковь владела третьей частью национальной территории, а доходы ее достигали 400000000 фр.¹⁵¹⁷. Вообще в Запад. Европе 1/3 территории принадлежала духовенству и, кроме того, в его распоряжении, была половина доходов и две трети капиталов¹⁵¹⁸. В Византии 1/3 государственной территории также находилась в руках монастырей и духовенства¹⁵¹⁹. Такое анормальное отношение материальных условий вызывало неудовольствия и протесты¹⁵²⁰, тем более имевшие значение, что владение нередко достигалось незаконными средствами и путем злоупотреблений¹⁵²¹, а в глазах общества соединялось с распространением роскоши и падением нравов в монастырской жизни.

Еще в X в. во Франции один из аббатов нарисовал печальную картину монастырского быта, вследствие нарушения братией семейной жизни, свободного выхода из монастыря, употребления дорогих одежд, вместо монашеских, так что монахов скорее можно было принять за бесстыдных женщин, нежели за иноков: они презирают черное и даже коричневое платье, а любят цветные; допускают употребление мехов, покрывая их норическим сукном; заказывают весьма узкие башмаки, и заботятся придавать им зеркальный блеск, нижнее же платье доходило уже до полного неприличия. Собор запретил все эти отступления, и летописец свидетельствует, что нравы монахов будто бы с того времени улучшились¹⁵²². Однако церковный историк Флери, говоря о духовных орденах XIV стол. выражается: «эти святые учреждения были тогда в наибольшем упадке»... Прошло уже время, когда парижские картезианцы, узнав о намерении графа Неверского (г. 1175) завещать им серебряные вазы, ответили ему, что они лучше желали бы получить пергамент для своих переписчиков. О них де-Ножан мог сказать: «Они бедны, но обладают богатыми библиотеками». Зато, в тоже время, упрекая каноников св. Виктора в Париже, что они не строго соблюдают уставы, «один латинский эпилог говорит о волке, который дал обет монашества и когда он отчаялся в возможности приучить себя к постной пище, то сделался каноником»¹⁵²³. Понятно, что в самом учреждении, вступившем в связь с миром, заключалась уже опасность для него. Описания монастырского быта в XV-XVI вв. в Англии, Франции и Германии вызывают самую жестокую сатиру, побуждают устраивать конгрегации и союзы и вводить более строгие уставы, но многие монастыри вступают даже в борьбу из-за этих стремлений к улучшению¹⁵²⁴. В Италии монашество постоянно служило предметом нападок, а в эпоху «возрождения» и ко времени реформации тон этот усиливается. Духовное сословие считается уже самым развращенным и описания современной монастырской жизни достигают высшей степени фривольности¹⁵²⁵. Развитие монастырского землевладения отразилось на упадке мелкой собственности и положении крестьян, которые со временем вызывают стремление со стороны светской власти к ограничению ею и совершенной отмене в разных государствах с различными особенностями¹⁵²⁶. С другой стороны, появились попытки реформы монастырей в духе отшельничества и пустынножительства¹⁵²⁷. Попытки к ограничениям и прикосновению к монастырской собственности в Византии в царств. Константина Копронима (VIII в.), Никифора Фоки (X в.), Алексея Комнена, Исаака Ангела (XII в.), при завоевании Константинополя крестоносцами и т. п. вызывали негодования в церковной среде, причисление к еретикам и открытое возмущение духовной власти (столкновение Алексея I с патр. Михаилом Керуларием¹⁵²⁸). И в Византии обличения монашества в роскоши и нравственном падении идут рядом с признанием непомерного развития землевладения и угнетения, не уступающего светским вельможам. В 964 г. Никифор Фока обратился к монашеству с жестоким указом, открыто называя злоупотребления приобретением имуществ и других стяжаний, которые ничем не отличают его от мирян, но еще превосходят их суетными заботами, роскошью и дурными нравами, и взывал к исправлению этого зла евангельскими поучениями и примерами древних пустынников Египта, Палестины и Александрии¹⁵²⁹. Таким путем шло постепенное, но постоянное закрепощение свободных крестьян светскими и духовными владельцами и уничтожение крестьянских общин, которое уже в XIII и XIV вв. стало очевидным¹⁵³⁰. Но едва ли можно найти более резкую картину монастырского быта, как описанная Евстафием, писателем XII века (см. выше).

Весьма рано стала известна в Византии грамота, назыв. обыкновенно «веном Константиновым», данная будто бы императором папе Сильвестру, которая перешла оттуда в Россию, и есть основание полагать, что она была уже представлена в защиту имущественных прав церкви Ивану III и самые сильные места в защиту церков. имуществ и суда, помещенные в Стоглаве (гл. 60), также заимствованы из нее. Впервые в таком виде, в печати, появилась она уже при патр. Никоне и он позаботился о внесении ее в Кормчую, напеч. в 1653 г.

Вено Констан. помещено в соч. Ф.А.Терновского «Изуч. виз. ист. в древн. Руси» (II, 134–145). Ср. ст. о нем Н.И.Петрова «Судьба вена Констант. в русской церкви» (Труды Киев. Дух. акад. 1865, № 12, с. 471–488). Констан. вено входило в состав хронографов (Попов, II, 240); А.С. Павлов (Виз. Времен. III, 18–83. Подложная дарственная грамота Константина В. папе Сильвестру в греч. и слав. переводе). На Западе против этого подложного акта сильно возражали Боккаччио, Салютати, Савонарола и особенно Лавр. Валла (Бурхардт, по 8-му немец. изд. I, 110; Корелин, 152, 441, 800, 987; Виллари), соединявшие свою полемику с нападками на нравственность духовенства (также Фойгт, I, 430–432). О спорах относительно церк. имуществ на Западе в средние века (Оп. рус. историогр. II, с. 111, пр. 3), о значении Константинова дара (В. Евр. 1898, № 8 и Ж. М. Н. Пр. № 10, с. 351).

Вследствие указанных условий в России мы также видим громадное развитие монастырской собственности. Не считая нисколько преувеличенным известие одного иностранца, можно судить о ее обширности уже в XVI в. Климент Адам, писавший о России в 1553 году, говорит, что монастырские имения в это время составляли третью часть всего государства («Nam tertiam fundorum partem totius imperii tenent monachi»¹⁵³¹.

Подобное же соотношение указано нами в Опыте о влиянии Византии (гл. VI) и теперь оно не оспаривается (А.С.Павлов, Истор. очерк секуляризации, 23, прим. – «может оказаться близким к истине»); Горчаков (Монастыр. приказ, 145). В Новгор. области 1/3 земель приходилась на монастырское землевладение (Архим. Сергий, Вотская пятина. Чт. в Общ. ист. 1899, IV). Карамзин замечает: «Новгородские святители употребляли софийскую казну в пользу государственную; но митрополиты наши не следовали сему достохвальному примеру. Народ жаловался на скудость, иноки богатели. Они занимались и торговлей, увольняемые от купеческих пошлин» (V, 223; ср. VI, 10). Из ист. секулярир. монастыр. вотчин на Руси в XVI в. С.Рождественского (Ж. М. Н. Пр. 1895, № 5); Н.Серебренников, Псковское церк. землевлад. в XVI и XVII веках (ibid., 1905, № 12); В.Сторожев, О монастыр. землевлад. в Вологде XVII в. (Сборник Ключевского). Ср. общие замечания Бокля (II, 40, 42) и Бастиа (Sophismes Economiques).

Вместе с тем монастыри, как и в других государствах, получали обширные привилегии на свои владения: так, они и их крестьяне освобождались от податей и пошлин (всех или некоторых); они пользовались правом сбора податей и пошлин с других, не подведомственных им лиц; они избавлялись от подсудимости местным властям, светским и духовным (впрочем не все); монастыри получали право суда и расправы над людьми, живущими на их землях (иногда не только в делах гражданских, но и уголовных), право – призывать виновных в их обиде во всякий срок, между тем как крестьяне их могли призываться только в определенный; монастыри избавлялись от законной ответственности за смертные случаи, происшедшие в их селах. Многие монастыри получали право держать пятна для покупки и продажи лошадей, освобождались от проездов через их села княжеских чиновников, выдачи им корма, подвод и проводников, от пиров, братчин и скоморохов¹⁵³². Такие льготы заставляли многих идти на монастырские земли; даже люди свободного состояния, «посадские и уездные», добровольно записывались закладчиками за монастырями.

Выше мы представили тот взгляд на монастырскую жизнь, какой сложился у русских под влиянием идеалов, созданных аскетической литературой. Число монастырей и пустынь и громадное развитие монастырских имуществ фактически подтверждают, что занесенные с Востока правила иночества нашли себе благоприятную почву¹⁵³³. Но, с другой стороны, монашество, по своей идее, требовало личностей, а не массы, которая никогда не может проникнуться одинаковым сознанием той или другой идеи, какова бы она ни была. Следовательно, в древней Руси, как и в других странах, в самом развитии монастырской жизни уже заключалась причина ее слабости. Кроме того, монашество было создано людьми отвлеченными и, по их идее, оно было тем совершеннее, чем более удаляло своих последователей от действительной жизни, чем ближе оно стояло к ней, тем более было вероятности в неосуществимости самого идеала и отступлениях от него¹⁵³⁴. Поэтому самое развитие монастырской собственности, с ее разнообразными отношениями, должно было привести к падению монашества, и в XVI веке монастырская жизнь представляла уже результаты влияния указанных выше двух причин. Обличители того времени, с одной стороны, показывают нам, что монастыри не соответствовали своей первоначальной идее, а с другой стороны – они обыкновенно связывают упадок монашеской жизни с владением недвижимой собственностью.

Замечательно, что, до введения в новгородских монастырях общего жития архиеп. Макарием, даже в лучших монастырях было только по шести или по семи чернецов; со введением же общежития число их там увеличилось до 40 и более, а где было 2 или 3, там стало 12 и 15. Это объясняется словами самого летописца; он говорит, что прежде «койждо себе в келиях ядяху и всякими житейскими печалми одержими бяху», следовательно, новое устройство привлекало лучшей обеспеченностью, почему показалось, что выгодно идти в монастырь «покоя ради телесного». – О преобразовании Макария см. Полн. Собр. рус. лет. VI, стр. 284. – Понятно, почему на соборе 1503 года, лица, рассматривавшие вопрос о монастырских имуществах в иерархических интересах, говорили: «если у монастырей сел не будет, то как честному и благородному человеку постричься»? (Иосиф Волоцкий).

На Стоглавом соборе было заявлено: «Теперь часто стригутся ради покоя телесного, чтобы всегда бражничить и ездить по селам для прохлады. Чернцы и черницы по миру волочатся и живут в миру, не зная даже что такое монастырь. Старец поставит в лесу келью или церковь срубит, да и идет по миру с иконой просить на сооружение, а у царя земли и руги просит, а что собрал, то пропьет так что людям только соблазн. Чернцы и черницы, мужики и бабы, настроенные разными снами и видениями, скитаются по городам и дворам объявляют свои пророчества, собирая деньги под предлогом сооружения церкви или искупления от долгов; и по рынкам ходят с образами бесчинно, так что иноземцы и иноверцы дивятся, а у православных возбуждают подозрения. Некоторые иноки не могут сносить монастырского устава и наказания и, позабыв свои обеты, шатаются по городам и селам, надоедая царю и благочестивым людям; они своим поведением только вводят в соблазн и смущение многих православных. Если у нас есть в обителях напитки, то мы не можем воздержаться от пьянства; мы не хотим и слышать о том, чтобы пить только по одной, по две или по три чаши, и то известной меры; наша мера – напиться на повал, так чтобы и себя не помнить, до блевоты. Таков уж обычай! В монастырях живут чернцы и черницы вместе, а по кельям в иных местах жонки и девки небрежно приходят, и они, по сговору с судьями, на чернецах и на попах ищут срамоты. И ребята молодые, голоусые, живут по всем кельям невозбранно, и ездят с чернецами по селам и по миру без всякого зазрения. Даже в баню мужи и жены, иноки и черницы ходят, не стыдясь вместе¹⁵³⁵. Архимандриты и игумены добиваются санов деньгами, лишь бы получить власть, службы же церковной и монастыря они даже не знают и покоят себя в келье с гостями, да племянников своих содержат в монастыре и удовлетворяют их всем монастырским, а монастыри опустошают и вкладчиков изгоняют, так что братия обеднела, страдает голодом и жаждою и томится всякими нуждами; потому что все богатство перешло к властям, а они его истощили вместе с своими родственниками и друзьями. Между тем своим же крестьянам епископы и монастыри, в случае нужды, отдают деньги и хлеб не иначе, как в рост, и от такой тягости села пустеют»¹⁵³⁶.

Далее собор обращается к церковной жизни вообще. «Попы и причетники в церкви бывают всегда пьяны, и тогда всякие неподобные речи исходят из уст их, а подчас и бьются в церкви, а миряне, смотря на их бесчиние, делают то же, как на торжищах и играх, или на пиру и в корчмах «лаются без стыда, всегда и всякими укоризнами неподобными, и скаредными богомерзкими речами»¹⁵³⁷. Некоторые многим людям на смятение и на соблазн и погибель, скверное беззаконие творят – содомскую пагубу, за что от множества народа и от иноверных бывает поношение и укоризна вере. На Иванов день и в навечерие Рождества Христова и Богоявления сходятся мужи, жены, и девицы на бесовские песни и плясания: тогда бывает отрокам осквернение и девам растление, а которые тяжутся – на поле бьются (на поединках) и кровь проливают, и в то время волхвы и чародеи помогают им волхвованием¹⁵³⁸. Просвирницы, подобно чудским арбуям, над просвирами приговаривают – и те просвиры попу дают. У иных дети родятся в сорочках – и те сорочки приносят к попам и велят их класть на престоле до шести недель; а на освящении церкви миряне приносят мыло и велят его также попам держать на престоле шесть недель. В великий четверг на заре солому палят и кличут мертвых, а некоторые неразумные попы тогда соль под престол кладут и держат ее до седьмого четверга по великому дню, и ту соль раздают на врачевание людям и скоту. Да по погостам и по селам ходят лживые пророки-мужики, жонки, девки и старые бабы – нагие и босые, волосы отростив и распустя, трясутся и убиваются, и говорят, что им являются святые Пятница и Настасия – и заповедывают в среду и пятницу ручной работы не делать, а женщинам – не прясть и платья не мыть и камня не разжигать, а иные еще заповедывают богомерзкие дела творить».

Иван Грозный дополняет нам эти неприглядные черты монастырского быта. «У Троицы в Сергиеве, – пишет он,– благочестие иссякло, поэтому и монастырь оскудел, не пострижется никто и не даст никто ничего. А на Сторожах (в Сторожевском мон.) до чего дошли? уже и затворить монастырь некому, по трапезе трава растет...; не имеем ли сел, как и мирские, но слывут ли нивы черенеческие и озера, и пажити скоту, и дома твердо огражденные, и храмы светлые? не имеем ли ковчеги с имением, твердо хранимые, как и мирские домодержцы? не украшаемся ли золотыми одеждами, не веселимся ли светлостью риз и не величаемся ли? обеды и праздники мирян не бывают ли нами полны? не мы ли созываем мирских богачей, на обеде у себя посажаем, чтобы иметь большее дерзновение ко входу в их дома? не на браках ли у них мы председательствуем? не наша ли рука выше всех пресвитеров возвышается для благословения чаши? не наше ли око всех сидящих рассматривает? не наше ли горло на народном пиру рассыпает многие укоры? Христиане по заповеди Спаса вводят нас в их дома, то молитвы ради, то ради милостыни; мы же, своего чина не храня, посидев так немного с опущенными головами, потом возведем брови и затем горло, пьем пока не станем в смех даже детям»... Монахи из бояр пробавлялись по кельям с остальными «постилами и коврижками и иными пряными составными овощами», а за монастырем держали двор, «а на нем запасы годовые всякие»; к ним приносили «потихоньку в келью и фряжские вина»¹⁵³⁹. Монах, по словам М.Грека «часто бывает пьян, весь красный и, бесчинно слоняясь, вещает гордые слова»¹⁵⁴⁰. Он говорит, что некоторых монахов «возмущало» не только «женское видение, но и доброличного отрочища»¹⁵⁴¹. На этом основании Иосиф Волоцкий в своей духовной грамоте¹⁵⁴² и Стоглавый собор запрещали жить и монастыре «голоусым», собор же еще прибавляет, что в случае нужды, «немощи ради или старости», монах может пользоваться услугой, «но имущего браду»¹⁵⁴³. Иван Грозный, в том же послании к игумену, писал: «я видал, по четкам матерны лают, что в тех четках». Монахи и монахини жили вместе и вели соблазнительную жизнь¹⁵⁴⁴. Ряд посланий м. Даниила на темы о монастырских беспорядках, отступлениях и пороках, подтверждает нам общий упадок монастырской жизни¹⁵⁴⁵.

Легкость пострижения делала доступным вступление многих праздных людей в монастыри. Вот подобная картина. В 1669 г. возникло дело по челобитной братии Белоколоцкой пустыни, поданной архиеп. рязан. Илариону, в которой сообщалось, что черный поп Леонид (Корочюнского мон.) приходит в их монастырь, берет у них церковные книги, ходит по разным селам и мирских людей в иноческий чин постригает без указа самовольством. По этому поводу поп Леонид был вытребован в Переяславль Рязанский¹⁵⁴⁶. Почти одновременно производилось следствие по такому же делу в Кирилловом мон-ре. Крестьянин Иван Павлов сказал: «Пошел-де я из дому сего месяца ноября 24 числа (176–1667 г.) в ночи и пришел на усть Шексны в Троицкий мон. постричься, потому что тут у меня по условию договорено было священнику, чтобы постричь ему меня за шесть алтын и четыре деньги. И как я пришел к нему священнику постригаться, а он у меня стал спрашивать отпускной памяти, а у меня отпускной памяти нет, и для того он меня на усть Шексны в Троицком м. и не постриг, и я оттуда пошел в Кириллов мон., и, не дошед Кириллова мон., будучи на дороге в Вогнемской волости на перелеске встретил меня старец, а сказался мне тот старец из-за Белоозера, из пустыни, а которой пустыни и как его зовут, того я не ведаю, потому что он мне не сказался, а я у него не спросил. И постриг он меня старец тут на дороге в лесе под елью, и волосы резал ножем, а ножниц и книги у него не было, и грамоте он умеет ли или нет, того я не ведаю, а рукою он меня не благословлял и за пострижение дал я ему тринадцать алтын две деньги. А платье у меня чернеческое примышлено задолго до сего времени, потому что постричься я давно наряжался – ради хлебной скудости, что есть стало нечего и стал я скорбен, а жена и дети постригаться меня не отпускали, и я от них ушел таем (тайком), а детей у меня осталось три сына, большой в пятнадцать лет и ныне я у него, прохожего старца, наложа на себя под елью чернеческое платье, пришел в Кириллов монастырь к отцу своему старцу Пахомию». В допросе старец Пахомий сказал: «Я де сына своего и не видал, как он пришел ныне в Кирил. мон. и в келье у меня не бывал, а пострижен ли он или нет, того я не ведаю, а для хлебной скудости постричься он хотел, и я ево удерживал (унимал), и постригаться не велел, а велел ему с женою и с детьми скитаться в мире, а он мне говорил – если ты мне в Кирил. мон. постричися воли не дашь, и я де, уйдя в другое место, где-нибудь постригусь»¹⁵⁴⁷. В обществе существовало мнение, что монаху, по раскаянии, все может быть прощено¹⁵⁴⁸. Другим побуждением служило влечение к удобствам монастырской жизни.

Монастырские богатства и выгоды, соединенные с ними, пробуждали в монашестве страсть к роскоши. «Мы, – читаем в «Беседе», – в иноческом образе строим каменные ограды и палаты, позлащенные узоры с травами многоцветными, царские чертоги украшаем себе в келиях, и везде лучше и завидное все, и покоим себя пьянством и брашнами, от труждающихся нам, и от мирян все лучшее имеем; лишаем бельцов от брашна своего лучшего; а по достоянию подобает пища и питие лучшие мирянам, труждающимся на нас, а не нам инокам, не нам и еще скажу не нам»¹⁵⁴⁹. С злой иронией Иван Грозный замечает, что лишь только у кого из них голова заболит или прыщ сядет, то сейчас «извещают своих знакомых и тогда женские руки тело осязают и мажут, льготу творя, отходят же вздыхаючи, и больной, смотря на них, сожалеет до слез»¹⁵⁵⁰.

Для удовлетворения широких потребностей, необходимы были постоянные средства, а такими могли быть преимущественно недвижимые имущества. И монастыри всеми способами старались приобретать их. Они советовали «не давать имение даже убогим сродникам, а отдавать на монастырь, за что, прибавляли они, святые умолят у Бога царствие небесное»¹⁵⁵¹. Они угождали царю и властям для того, чтобы «выманить имения монастырям, или богатство многое и жить в сладострастиях скверных, питаясь подобно свиньям»¹⁵⁵². Они захватывали чужие имения¹⁵⁵³. Максим говорит: «влекли к суду за малую землицу и то многажды не свою»¹⁵⁵⁴, они составляли подложные акты в пользу монастырей¹⁵⁵⁵. Наконец, они говорили открыто всем: «что имеете потребное несите к нам, ибо все то в руки божии влагаете»¹⁵⁵⁶. «А малосмысленные цари Христу противники, – замечает автор «Беседы», – иноков жалуют и дают инокам свои царские вотчины, грады, села и волости с крестьянами, и отдают из миру от крестьян своих, как от неверных, завидное и все лучшее в монастыри инокам… и верят их ложному иноческому челобитью»¹⁵⁵⁷.

Нередко основатель монастыря служил в ветхих крашенинных ризах (как Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский), а преемники его уже облачаются в золото¹⁵⁵⁸. Но так как не все из монахов могли пользоваться мирскими благами монастырской жизни, то главной заботой их сделалось приобретение «некой земной славицы», или «духовного сана»¹⁵⁵⁹. М.Грек замечает о таких: «Всяким образом стараемся взойти на сан церковный, не только лицемерствуя, житие благоговейное и дружбу составляя с сущими во властях и всяким образом угождая им и лаская их, но многажды и дарами, то принося им, то обещая, чтобы устроили искомое и желаемое нам»¹⁵⁶⁰.

Главный мотив его обличений, направленных против недостатков монастырской жизни, состоит в представлении контраста между удовольствиями и роскошью, каким предавались владельцы, и печальным состоянием их крестьян. Каждый из монахов, говорит Максим, «старается богатства ради получить некоторые земные славицы», а получив думает, что «над законом владеть поставлен.., гордится, беззаконствует, люто гневается, мучит, связывает, мзду берет, блудно питается, все его мудрование заключается в злате и многомятежном попечении – как угодить властям. Язык его разрешен от священных уз молчания, все с яростью вещает и с досаждением.., да и рука не безмолвствует, но, высоко жезл воздвигши, хребет мужа убогого готова ударить с яростью..; к тому же, погубив душевную доброту.., пестрыми и мягкими шелковыми тканями, золотом и сребром и добрыми бисерами старается украсить внешний свой образ... Одевшись в мягкие одежды, как некий глухой аспид, затыкает уши свои, руки же его, забывши о том, чтобы с любовью простираться на милостыню к жестоко обуреваемым нищетой, увы, бичами их истязуют из-за лютого резоимания (процентов), как неимущих чем отдать, или, свободы лишив их и рабами себе записав, или лишив их имущества, с руками тощими, из их пределов отгоняют бедных. Властно над селами весьма превознеслись, он не склоняется к поселянам, как своим членам, по заповеди Господней, но как рабов купленных частыми морит тягостями всяческих трудов, и если когда-нибудь прегрешат, то оковами железными озлобляет ноги их. С лютой яростью возгордившись властью, без страха носится он по пагубной пропасти, как жестоковыйный конь, дерзостью избывший узды и сбросивший с себя всадника, пока ни встретит плотоядных зверей, которые растерзают и пожрут его»¹⁵⁶¹.

Монахи, говорит Максим Грек, сохраняли хлеб «по вся лета», на голодный год, руководясь «желанием большего прибытка»¹⁵⁶², а крестьяне их «томились в житейских потребах, обильную пищу им уготовляя, в скудости и нищете всегда пребывали, не имея даже ржаного хлеба чистого, много же раз и без соли оставались от последней нищеты»; если крестьяне не могли возвратить заимодавцам-монахам долга, то последние «расхищали оставшееся у них от крайней нищеты стяжания»¹⁵⁶³. Когда же обремененные «тягостью» крестьяне хотели куда-нибудь переселяться, то с них монахи требовали плату за прожитое на монастырской земле время, а в крайних случаях и продавали их ¹⁵⁶⁴ . Это свидетельство М.Грека получает особенное значение, если принять во внимание, что монастырские крестьяне пользовались большими льготами, и если уже решались оставлять свои места раньше срока, то видно, что притеснения со стороны их владельцев пересиливали всякое терпение¹⁵⁶⁵. И нападки на лихоимство в монашеской среде занимают выдающееся место в обличениях Максима Грека. Вместе с тем владельцы нередко отягощали крестьян «беспрестанно всякими монастырскими работами, огорчая их жизнь внутри и вне монастыря, все сделав, кроме щедрот и милости»¹⁵⁶⁶.

Страсть к стяжанию лиц высшего духовенства часто приводила к печальным результатам: их наместники притесняли своим судом, их посещения были тягостью для самих же духовных; не получив требуемого подъезда, они налагали отлучения на свою паству; их насилия заставляли искать суда у патриарха. Их требования были до того тяжки, что летописцы отзывались о них, как об общественных бедствиях: «это все по нашим грехам», говорили они. (П. С. Р. лет. III, 80, 228; IV, 53, 209; Карамзин, V, 144; послание Г.Скрипицы, в Чт. Моск. Общ. ист. 1847 г, № 6, 48). В житии Михаила Клопского читаем: «Бысть же нуже некоей належащи монастырю от архиепископа Евфимия первого, овогда насильствием среброимания, овогда монастырских коней отъятием», с обличением его (Памят. стар. литер. IV, 43).

Высшая иерархия служила нередко примером подобных отношений. Они, говорит Максим, хвалили Бога «красногласными песнями», «шумом доброгласным светлошумных колоколов», «благоуханными мурами, иконами, великолепно украшенными златом и сребром и многоценными камнями»; но средства на украшение храмов шли от «неправедных и богомерзких лихв и хищения чужих имений»¹⁵⁶⁷. Эти представители духовенства «светло и обильно напивались во вся дни, пребывали в смехе и пьянстве и всяческих веселиях», тешили себя гуслями и тимпанами, сурнами и постыдной болтовней воров», а сирот и вдовиц «бесщадно и безмилостивно расхищали». Те дары и вклады, которые назначались на церкви, для употребления на пользу бедных, они брали себе «в различные наслаждения душ, на украшение риз и светлые пиры». Они призывали на пиры богатых и удовлетворяли во всем своих родственников, а нищих и сирот, таявших и вне врат стоявших и горько плакавших от своей скудости, прежде обидевши горькими лайбами (ругательствами), отгоняли, кинув им кусок гнилого хлеба»¹⁵⁶⁸.

Сознание высоты духовного сана¹⁵⁶⁹, не мешало лицам высшей духовной иерархии искать мирских благ и спускаться до обыкновенного сребролюбия¹⁵⁷⁰. О другом лице Максим говорит: «Ты же, треокаянный, кровью убогих нещадно напивающийся, лихвами и всяким делом неправедным изобильно приготовляешь все тебе угодное, когда же пожелаешь во граде разъезжаешь на конях благородных со многими, одними, последующими, другими же напереди воплем и бичом разгоняющими встречающихся или стесняющих тебя, – угодное ли ты думаешь творить долгими молитвами и черным власяным образом Христу, любящему милость более жертвы и осуждающему всякого нищененавидца»¹⁵⁷¹? «Такой, – замечает Максим, – как некий кровопийца зверь от сухих костей тщится сосать мозги, подобно роду псов и воронов»¹⁵⁷², и обеими руками нещадно истощает имения нищих в наслаждениях всяких своего сердца. Сам светло веселясь и пренебрегая нищими, погибающими от голода и мороза, сам греемый нарочитыми (отличными) соболями и светло и пресладко по вся дни питаясь, окруженный многими рабами и слугами, предстоящими ему, как бы нарочно противится божественному закону, повелевающему кормить вдов, сирот и убогих¹⁵⁷³. Князь Курбский в оценку этих явлений вносит уже свое личное раздражение. «Таков, – восклицает Курбский, – в нынешнем веке презлой, любостяжательный и лукавства исполненный мнишский род! Во истину всяких катов горши: понеже к лютости вселукав зело»¹⁵⁷⁴, приговор, сложившийся у него под влиянием негодования против иосифлян. В свою очередь враг последних, автор «Беседы» говорит: «их обиды (т. е. монахов) паче всех вопиют к Богу и к Пресвятой Богородице и ко всем святым. И за таковой иноческий грех, и за царскую простоту попущает Бог и на праведных людей свой праведный гнев»¹⁵⁷⁵. И в беспорядках монастырской жизни он видел признаки кончины мира.

С чувством глубокой скорби взывал Максим о печальной действительности: «Нет ни единого, учащего прилежно, ни наказующего бесчинных, никто не утешает малодушных, никто не заступается и не прилежит о немощных, никто не обличает противящихся слову благочестия, никто не запрещает бесстыдных, никто не обращает заблудших от истины и честного жития христианского, никто, соблюдая совершенное смиренномудрие, не избегает священнических санов, ни по божественной ревности принимает их, чтобы беззаконнующих и бесчинствующих исправить. Но противное скорее найдешь ныне: все готовы дарами великими их купить, да в отраде и славе и всяком покое всегда поживут.., все уклонились от спасительного пути евангельских заповедей, апостольских и отеческих преданий, и являются непотребными житием, словом и делом, а что затем последует, молчанием миную, щадя негодующих словом и дерзновением ревности по истине. О, кто достойно восплачет обуявшую ныне род наш тьму!.. Наши пастыри оказываются бесчувственнее камней, пренебрегая всем, чтобы спасти себя»... Признавая высокое значение духовного сана, М.Грек свидетельствует, что его носители являются «наставниками всякого бесчиния и соблазном верным и неверным, а равно простым и бесчинным людям»¹⁵⁷⁶.

Общественные деятели XVI века, для устранения монастырских беспорядков, предлагали два средства: отнятие у монастырей недвижимых имуществ и восстановление древних монастырских уставов. Между тем, владельцы монастырских имуществ угрожали наказаниями в здешнем и будущем мире тем, которые решатся прикоснуться к их дарениям¹⁵⁷⁷. Неуместность обогащения монастырей сознавалась еще в первую пору их существования. Нестор по этому поводу говорит: «Изяслав поставил монастырь св. Димитрия и вывел Варлаама на игуменство к св. Димитрию, желая его сотворить выше сего (Печерского) монастыря, надеясь на богатство. Многие же суть монастыри от царей, и от бояр, и от богатства поставлены, но не таковы они, как поставленные слезами, постом, молитвою и бденьем»¹⁵⁷⁸. Подобное мнение далее становилось все более общим. В XIV в. Киприан писал: «А села и люди держать инокам не предано нам святыми отцами: как можно тому, кто от мира и мирьских благ отрекся, опять мирскими делами обязываться, и то, что разорил, снова создавать, по апостолу, и творить себя преступником»¹⁵⁷⁹. И в Сборнике того же века, в «поучении, как подобает задушье принимать и милостини творить», довольно резко замечается, что «кто даст село монастырю, на пагубу своей души даст, и принимающим нет в том спасения»¹⁵⁸⁰.

В XIV же веке уже ясно обнаружилось движение против церковных имуществ. Оно явилось, прежде всего, на почве Новгорода и Пскова, под влиянием ереси стригольников, которая вообще имела антииерархическое направление. По крайней мере, с этого времени начался ряд посланий русских митрополитов в Новгород и Псков, с запрещениями прикасаться к церковным имуществам и пастырскими угрозами¹⁵⁸¹. В своих посланиях митрополиты напоминали о религиозном назначении церковных имуществ (поминовение души); прикосновение к ним называли «обидою святой церкви»; «великим грехом», и даже грозили за нарушение их церковными проклятиями. И благочестивые летописцы в общественных бедствиях видели наказание божие за прикосновение к церковным имуществам¹⁵⁸². В новгородских и псковских попытках, направленных против них, видно намерение обратить их на общественные нужды. В свою очередь, когда в 1477 году Иван III овладел Новгородом, то, отобрав архиепископские и монастырские волости, отдал их в «поместье» детям боярским, «которые были пожалованы из холопей боярских за их службу»¹⁵⁸³. Таким образом, в этом случае была заявлена уже государственная потребность, для которой нужно было найти безобидный исход; на первый раз ограничились землями завоеванными, следовательно, более других подверженными случайности. Но так как этих имуществ оказалось недостаточно, то вел. князь решился взять в ведение государства и остальные вотчины духовенства. Он предложил обсудить это на соборе, созванном по поводу «вдовых попов и дьяконов» (1503 года). На соборе мнения присутствовавших разделились: в пользу вел. князя говорили – Паисий Ярославов, Нил Сорский и пустынники белозерские, как блюстители отшельнической жизни, против них возражали Иосиф Волоцкий и его сторонники.

Нилу Сорскому прописывают статью: «О иноках, кружающих стяжания ради». Опис. р. Рум. муз. 628. Царского, № 274. Архангельский, Нил Сорский, 53. Иосиф Волоцкий, в свою очередь, написал большой трактат в защиту монастырского землевладения и неприкосновенности имуществ, в опровержение «многих глаголющих, яко несть греха еже что от монастыря взяти; того ради неции от вельмож зело не любяху мя, и глаголаху, с собой ли он принес, монастырского не дает, оскудит ли тем монастырь». Таких он называет «помраченными лихоимством» и т. д. (Малинин, Старец Филофей, прилож. 0128–0144). Такой же взгляд на них высказывает м. Даниил (Лет. зан. Арх. ком., XXI, 36–38; Жмакин, гл. 3-я). К этому времени относится еще обширное слово в защиту монастыр. и церковн. имуществ, одними (Горский и Невоструев) признаваемое за перевод с латинского языка (знание законов римской церкви, пользование текстами Вульгаты и употребление латин. слов), а другими (Голубинский, А.Д.Григорьев) за сочин., написанное по поручению архиеп. Геннадия, относящееся к новгородской письменности и принадлежащее доминиканцу Вениамину. Автор слова ссылается уже на Вено Константина Вел., в защиту прав церкви, подтвержденное Людовиком Благоч., Карлом Вел., Оттоном I и Генрихом I римскими царями (см. Чтен. Моск. Общ. ист. 1902, II, xxx – 68 стр., из Матер. собран. Андр. Н. Поповым).

Нил Сорский с белозерскими пустынниками замечал, «чтобы у монастырей сел не было, а жили бы черницы по пустыням и кормили бы себя рукоделием». Остальные члены собора держались противного мнения, и главным защитником его был Иосиф Волоцкий. В подтверждение своих слов он приводил в пример Афанасия Афонского, Феодосия Вел., Антония и Феодосия Печерских и многие монастыри, которые владели селами; наконец он так заключил свою речь: «Если у монастырей сел не будет, как тогда честному и благородному человеку постричься? если же не будет честных старцев, откуда взять на митрополию, или архиепископию, или епископа и на всякия честныя власти? а если не будет честных старцев и благородных, то вере будет поколебание»¹⁵⁸⁴. Его мнение восторжествовало, и здесь началась та вражда между Иосифовским и Кирилловским монастырями, которая продолжалась и далее, как бы по преданию. После своих обсуждений, собор отвечал вел. князю¹⁵⁸⁵, что «святители и монастыри земли держали и ныне держат, а отдавать их не смеют и не благоволят, так как все таковыя стяжания церковныя божья суть», причем он ссылался на пример греческой и русской церкви, на уставы Владимира и Ярослава и на ханские жалованные ярлыки. Духовенство, в лице митр. Симона, отстояло свое дело, и вел. князь должен был отказаться от своей прежней мысли. Иосиф Волоцкий и его сторонники действовали на соборе в интересах иерархических, между тем как Нил Сорский, Паисий Ярославов и белозерские пустынники защищали свое мнение на религиозно-нравственном основании. Но этим дело не кончилось; после них вопрос о монастырских имуществах продолжали развивать авторы «Беседы» и Максим Грек.

Известный своими злоключениями митр. Спиридон был также сторонником идей Нила Сорского. Он жил в Ферапонтовом мон. (бл. Кирил. Белозер.), а умер в Соловецком мон. в 1503 г. В своем «изложении о православной истинной нашей вере» он просит «посетителей и пастырей словесных овец» быть милостивыми к бедным: «да не будем любимии злату хранители и сребру сбиратели и ризам мяккым любиви, молцем (молью) едаемыми, а нищим мразом истаеваемы и гладом изнуряеми и жаждею растлеваеми, колици суть вашего претительства недужии, в градех ваших лежаще, при вратех церковных и по уличищах... Помянем убо богатого и Лазаря... А иже о церковных имених... нищим, сиротам, вдовам и пленником свобода, а не на своя страсти»... (Лет. зан. Арх. ком. III, Опис. Сбор., 25). О нем см. рассказ в ж. Зосимы и Савватия Соловецк. (Прав. Соб.); Соф. Врем., II, 223, Карамзин, VI, 94; летоп. записи (Рус. Арх. 1894, № 6, с. 163). В ханских ярлыках мысль о неприкосновенности церк. имущества выражается (очевидно, со слов самих митрополитов) даже с большей силой и торжественностью, чем в русских княжеских грамотах того же содержания (Павлов, 4, прим.). Трактат Иосифа Волоцкого в защиту неприкосновенности монастыр. имуществ (см. выше).

Но, касаясь обличений М.Грека, направленных против язв монастырской жизни XVI века, мы должны несколько остановиться на характеристике двух современных деятелей, близко стоявших к его деятельности и имевших большое значение в его судьбе. Мы говорим о князе-иноке Вассиане Патрикееве-Косом и митр. Данииле.

По прибытии М.Грека в Россию, его келлия скоро стала местом собраний, куда сходились книжные люди «спираться» (спорить) по делам книжным и беседовать об общественных нуждах, а некоторые касались и политических обстоятельств того времени. В этом кружке вращались: кн. Ив. Токмаков, Вас. Mиx. Тучков, Ив. Дан. Сабуров, Юрий Тютин, кн. Петр Ив. Шуйский, Андрей Холмский, Ив. Никитич Беклемишев-Берсень, Фед. Ив. Карпов, дьяк Жареный, Дм. Герасимов и др.¹⁵⁸⁶, наконец, кн. Вассиан Патрикеев-Косой, ставший вскоре самым близким лицом к М.Греку, разделявшим его убеждения и его участь.

По своему происхождению, Вассиан принадлежал к самым родовитым людям: он был потомок Гедемина. Сын последнего, Наримунт, получил от Новгорода (1333 г.) в удел несколько городов (Ладогу, Орехов, Кексгольм и др.), которые после него перешли к сыну его Патрикию, вступившему на службу к вел. кн. Василию Дмитриевичу. Юрий Патрикеевич женился на дочери вел. князя Анне, а Ив. Юрьев. Патрикеев Голица (отсюда Голицыны) на дочери Владимира Гр. Комнина (по лет. Ховрины) – Евдокии, прадед которой Стефан Вас. выехал с сыном Григорием в Россию после взятия Кафы в 1399 г. На берегу р. Москвы он приобрел имение, которое перед кончиной отдал на монастырь, приняв монашество с именем Симона. Последний был отстроен его сыном и получил название Симоновского (1405 г.¹⁵⁸⁷), первые монахи которого были греки и монастырь находился сначала в непосредственном ведении патриарха. Иван Владимирович Ховрин (Комнен) был государственным казначеем. Он был женат на дочери известного воеводы кн. Дан. Дм. Холмского и первый из русских бояр построил в Москве каменный дом, считавшийся своего рода чудом. По прозванию Голова, потомки его стали называться Головиными¹⁵⁸⁸. Праправнука его (Александра Васильевна) была матерью кн. М.В.Скопина-Шуйского. Принимая во внимание происхождение от Комниных, Курбский Головиных, называет «мужами грецкого рода, зело благородного и богатого»¹⁵⁸⁹. Понятно, что Патрикеевы занимали весьма видное место при дворе Василия Темного и Ивана III. Расположением последнего пользовался и Василий Иван Патрикеев, который успел прославиться на военном поприще (1493 г.), под начальством двоюродного брата, Даниила Вас. Щени (Патрикеева). В 1493 г. по случаю сватовства дочери Ивана III Елены за литов. князя Александра, кн. Василий принимал участие в посольстве, вместе с Сем. Ив. Ряполовским и Ф.В.Курицыным, бывшими в родстве и близости с Патрикеевыми¹⁵⁹⁰. В 1496 г. он, в звании главного воеводы, ходил из Новгорода на Каянскую землю (в Финляндии), против шведов, откуда возвратился с большой добычей и полоном. Не долго, однако, пользовался кн. Василий своим положением. В 1499 г., Патрикеевы, вместе с другими сторонниками прав вел. кн. Димитрия Ив. и противниками Софии Фом., подверглись преследованию. Сем. Ив. Ряполовский был казнен, а Патрикеевы также приговорены к смерти, но, благодаря заступничеству митр. Симона и епископов, избегли казни: отец был пострижен в Троицком мон., а сын, с именем Вассиана, заточен в Белозерском мон. Обстоятельство это послужило причиной переворота в жизни последнего и отразилось на его мнениях.

Белозерский монастырь славился своими книжными сокровищами. Кирилл Белозерский и его преемник игумен Кассиан заботились о пополнении монастырской библиотеки. В нем были опытные писцы и школа для детей. Некоторые книги списывались в нескольких экземплярах. Так, здесь находились: Сборник Святослава в неск. списках (XIII-XV вв.), Христиан. Топография Козьмы Индикоплова, Хронограф Георгия Амартола (5 экз.), русские хронографы разного состава, русские летописи (11 экз.), а позже и лучший список соч. Курбского, памятники законодательства русского (очень хорошие списки Судебника Ивана IV), и византийского, Тактикон, Номоканон с дополнительными русскими статьями, жития, литературные произведения, ряд произведений апокрифического содержания, многочисленные сборники (числом до 70), важные по весьма разнообразному содержанию от летописного до естественно-исторического, своего рода энциклопедии¹⁵⁹¹. В противоположность внешнему пониманию христианского учения, Кирилл Белозерский говорил своим ученикам: «воистину скажу вам: ничто не избавит нас на страшном суде от мучения, но только добрые дела"¹⁵⁹². Иосиф Волоцкий свидетельствовал о строгости устава Кириллова мон. среди упадка монастырских нравов¹⁵⁹³. Здесь положил начало своим подвигам Нил Сорский (из рода Майковых), представитель созерцательного направления и отшельнического жития, окончательный уклад которого сложился у него уже под влиянием путешествия на Восток, на Афонскую гору и глубокого изучения святоотеческой литературы. Результатом его путешествия по Востоку и знакомства с аскетической литературой и было «Предание ученикам о скитской жизни». Он разделяет монашескую жизнь на три разряда: к первому принадлежит общежительство, ко второму скитская жизнь, когда два или три отшельника живут вместе, имея все общее и повинуясь друг другу; третий разряд – уединенное отшельничество, доступное только совершенным натурам. Наиболее желательным Нил считает второй путь, называемый царским; он даже порицает современных отшельников, которые предпочитают жить каждый особо и руководствоваться во всем собственной волей. В защиту своей мысли он приводит общий голос древних подвижников и пример константинопольских и афонских скитов. Уединенное отшельничество, по его признанию, ведет к высокоумию. Один идти в пустыню может только тот, кто долгой подвижнической жизнью очистился от всех страстей, так как одна пустыня не может освободить от них, а еще более разовьет эти последние. Тут легко впасть в сон, леность и отчаяние. Но совершенному человеку пустыня служит входом к светлому лицезрению Бога и таинственным видениям¹⁵⁹⁴. В 15-ти верстах от Кириллова мон., на р. Сорке, он основал свой скит из 12 челов. братии. Существенной чертой его устава было – отказ от монастырской собственности, в противоположность уставу Иосифа Волоцкого, признававшего, что монастыри не могут удовлетворять своему назначению без этого условия, в число обязанностей которых входило приготовление лиц на высшие иерархические места. Отдавая предпочтение внутренней молитве перед внешней, Нил Сорский критически относился и к многочисленным религиозным сказаниям: ему принадлежит два обширных сборника житий, в составлении которых обнаруживается способность самостоятельно пользоваться источниками¹⁵⁹⁵. В практической деятельности своей (на соборе 1503 г.) он обнаруживал ту же последовательность, будучи противником внешнего преследования еретиков, монастырских имуществ и лишения вдовых попов права служения, вследствие монашеского пуризма, свойственного современным представителям иерархии. На почве этих отношений и пришлось столкнуться его последователям с противоположным, более сильным влиянием, – Иосифа Волоцкого и его учеников.

Кирилло-Белозерский монастырь, владевший прекрасной библиотекой, естественно привлекал любителей чтения своими книжными сокровищами; а чтение возбуждало мысль и вызывало нередко на сомнения. Кроме множества сборников разнообразного содержания, здесь было не мало и таких, в которых находились произведения апокрифической литературы¹⁵⁹⁶. Курбский свидетельствует, что между кирилловскими монахами вообще было распространено свободомыслие¹⁵⁹⁷. Самое отношение Нила Сорского к таким вопросам, как право владения монастырями недвижимой собственностью и преследование еретиков, открывало более широкое поприще оппозиционно настроенной мысли. Вскоре на этом поприще завязалась ожесточенная борьба, сопровождавшаяся взаимными преследованиями, в которой, по праву сильного, взяли верх иосифляне¹⁵⁹⁸ и в которой вскоре затем пришлось видную роль занять последователю учения Нила Сорского († 1508) – Вассиану. Здесь в Кирилловом мон. жил впоследствии Артемий и сюда же бежал Феодосий Косой, также постриженник Кириллова монастыря.

Дружественные отношения с Фед. Курицыным, посольские обязанности, заставлявшие Вассиана соприкасаться с иностранцами и современное умственное движение – должны были оказать влияние на мнения последнего. Его прежняя политическая деятельность и последовавшие затем неудачи могли развить в нем резкость суждений и непримиримую антипатию к противникам, подкрепленную в его новом положении – на Белоозере. Если даже считать преувеличенным утверждение кн. Курбского, что Вассиан «так жестоко и свято житие препровождал, что уподобился великому и славному древнему Антонию»¹⁵⁹⁹, то едва ли нельзя поставить в заслугу ему, что уже при Василии Ивановиче, против прав которого действовала раньше его партия, он успел привлечь к себе внимание вел. князя и стать для него незаменимым собеседником. Немало лет, проведенных вдали от света, среди книжной братии, вероятно, не прошли бесследно для него, и он вскоре уже мог свободно разбираться в произведениях церковной литературы, в интересах своей полемики¹⁶⁰⁰. Нила же Сорского он называет своим «старцем»¹⁶⁰¹, т. е. наставником и в основание полемики полагает мысли, высказанные в его «уставе». Вассиан писал довольно логически, языком правильным и книжным¹⁶⁰², качества не маловажные в то время. Еще в конце 1503 и нач. 1504 г. Вассиан прибыл в Москву¹⁶⁰³, в числе других белозерских пустынников, для поддержания желания вел. князя решить вопрос о церковных имуществах на соборе, созванном под предлогом («паче же рещи») суждения о вдовых попах, держащих наложниц¹⁶⁰⁴, но едва ли тогда он остался уже на житье в Москве¹⁶⁰⁵. На соборе, как известно, восторжествовали мнения Иосифа Волоцкого по всем пунктам, не исключая и права казни еретиков; поэтому возвращение Вассиана в Москву могло произойти и позже, чему содействовало, вероятно, покровительство вел. княг. Соломонии, из рода Сабуровых, родственных Патрикеевым¹⁶⁰⁶, быть может, по смерти его наставника Нила Сорского († 1508), однако при жизни еще его, противника – Иосифа Волоцкого († 1515¹⁶⁰⁷). Пользуясь близостью ко двору, Вассиан мог выступить с большей решительностью против Иосифа Волоц., о чем свидетельствуют дошедшие до нас три его слова на Иосифа, писанные еще при жизни последнего, основанные главным образом на Пандектах Никона Черногорца¹⁶⁰⁸. Мало доступный, вел. кн. Василий Иванович, успел, однако, оценить Вассиана и позабыть выступление фамилии Патрикеевых против его прав. Таким образом, по поводу распри между Иосифом и Серапионом (бывш. новгор. архиеп.), служившей предметом разбирательства на соборе 1509 г., жалобу Иосифа на Ниловых пустынников вел. князь передал на рассмотрение Вассиана. «Я, – говорил вел. князь, – не находил еще такого собеседника, как ты для меня, ты подпора моей державе, умягчение сердца, утоление гнева, веселие моей беседы, обогащение души, ветер, рассеевающий мои скорби, наставник нелицемерный любви и братолюбия». Понятно, что вел. князь постарался обставить и жизнь Вассиана более удобно. Невольный постриженик при дворе, не мог не подчиниться требованиям жизни или приличия. А между тем впоследствии, Зиновий Отенский, хотя и ученик М.Грека, но защищавший взгляд собора 1504 г., столь резко выраженный в послании м. Симона вел. князю¹⁶⁰⁹, обвиняет его в том, что он ел лучшие блюда, пил редкие вина (романею¹⁶¹⁰, бастр¹⁶¹¹, мушкатель, рейнское белое, доставлявшиеся от княжеского стола) и пользовался разными удобствами и, в противоположность этому, дает изображение печальной и бедственной жизни обвиняемого им землевладельческого монашества¹⁶¹². Уже во время переводной деятельности М.Грека Вассиан является полным распорядителем в этом деле. Впоследствии на суде один из сотрудников М.Грека, Медоварцев выражался о Вассиане так: «блюлся (опасался), господине, преслушать кн. Вассиана старца, потому что он был великой временной человек, у вел. князя ближний и я так государя не блюлся, как его я блюлся и слушал»¹⁶¹³. И в 1523 г. перед казанским походом, у духовной записи вел. князя, вместе с духовником последнего, сидел старец Вассиан, князь Иванов¹⁶¹⁴. По всему видно, что это был человек властный и умевший пользоваться своим влиянием, а потому и не стеснявшийся в своих действиях.

Мы знаем, что на соборе по поводу прений об отнятии монастырских имуществ, образовалось два враждебных течения, представителями которых являются Нил Сорский и Иосиф Волоцкий. Если первый из них стоял исключительно на идеалистической точке зрения¹⁶¹⁵, то второй всецело руководствовался практическими соображениями, свойственными этому основателю богатого и влиятельного монастыря¹⁶¹⁶. Но защита его не имела строго эгоистических побуждений, так как он преследовал и более широкие цели; тем не менее, борьба его с противниками приняла крайне ожесточенный характер. За отсутствием училищ, Иосиф рассматривал монастырь, как высшую школу для приготовления сановников церкви¹⁶¹⁷. В своей же полемике, он приписывает князю Вассиану даже инициативу в означенном деле, возобновленном при Василии Ивановиче. «Вассиан пустынник, – говорить он, – для того пришел на Москву, чтобы научить вел. князя и благородных людей – села отнять у монастырей». И сам Вассиан на это замечает: «В этом, Иосиф, ты не лжешь, что я велю князю села отнимать у монастырей. А я пишу и говорю правду». Борьба мнений по вопросам, бывшим предметом суждения на соборе, привела обе партии к жестокому антагонизму в жизни. Иосиф завещал своим ученикам, чтобы они не имели никаких сношений с учениками Нила и Вассиана, чтобы избегали с ними дружбы и советов, и даже запрещал сожительство с ними¹⁶¹⁸. Противная сторона держала себя также. Хотя Вассиан и упрекал за это Иосифа, но сам же он на соборе говорил митр. Даниилу: «старцы Иосифова мон. у меня и в кельи не бывали, я их к себе не пускаю и дела мне до них нет»¹⁶¹⁹. Будучи безусловным противником Иосифа в мнениях по церковным вопросам, возбужденным в то время, Вассиан написал отдельное «слово на Иосифа», в котором в диалогической форме (лица Вассиан и Иосиф) делает возражения на все эти мнения. Здесь он опровергает необходимость казни еретиков, запрещение служить вдовым попам, порицает обыкновение украшать церкви и особенно касается вопроса о монастырских имуществах. Еще при жизни Иосифа, ученики его – почитали его как святого. Вассиан сильно напал за это на Иосифа, тесно связывая самое почитание с его мнениями. «А ты, Иосиф, – писал он, – называешь себя святым и чудотворцем и будто бы получил дар пророчества, и ученики твои о тебе то же проповедывают; нет, ты преступник заповедей божиих. О таких чудесах и ложных знамениях в 43-м слове книги Никона (Черногорца) написано «это бесовские чудеса и знамения... и нам не следует в них верить»¹⁶²⁰.

Общий мотив обличений Вассиана Косого, направленных против монастырской жизни, тот же, что и у М.Грека. Это представление контраста между удовольствиями и роскошью, каким предавались монахи, и бедственным состоянием их крестьян, забытых своими владельцами: «Мы, побежденные сребролюбием и алчностью, различными способами оскорбляем убогих братий наших, живущих в наших селах, налагая на них лесть на лесть и лихву на лихву и нигде не обнаруживая даже милости, так что, если кто из них не может отдать лихвы (процента), то мы без сожаления лишаем их последнего имущества: отнимаем у них корову и лошадку, а самих их с женами и детьми, как будто бы поганых, изгоняем далеко от своих пределов; других же еще предаем в руки княжеской власти, и таким образом доводим до конечного истребления. Нам повелено для усовершенствования в добродетели и свое раздавать нищим, а мы, как будто ополчаясь против заповедей, обижаем, грабим и продаем крестьян, братий наших, и без милости истязуем их бичом, бросаясь на них, как дикие звери бросаются на тела¹⁶²¹. Какая польза тем благочестивым князьям, которые принесли свои имения Богу (т. е. пожертвовали в монастырь), когда вы неправедно и с лихоиманием управляете ими. Сами вы богатеете и питаетесь безмерно и сверх иноческой потребы, а братия наша, работающие вам на селах крестьяне, живут в крайней нищете, и если не удовлетворят вашей прихоти или не в состоянии отдать вам лихв – тогда, увы! бывают изгнаны из сел ваших нагие и избитые... Вы, по своему безумию и самолюбию и по неблагодарности к тем князьям (т. е. вкладчикам), весь годовой доход берете себе и одну часть обращаете в деньги, чтобы отдать в рост, а другую – сохраняете до той поры, когда наступит скудость, чтобы продать по высшей цене»¹⁶²².

Представители духовенства, по его словам, нисколько не уступали низшей братии. «Нынешние святители, – говорит Вассиан, – владеющие столькими имениями и богатствами, заботятся только о бесчисленном разнообразии одежд и пищи, и не имеют никакого попечения о своих братьях – крестьянах, погибающих от холода и голода... Ибо кто в состоянии передать роскошь и украшения нынешних архиереев?.. И сколько пред ними стоит богато убранных слуг, готовых на всякое мановение владык своих? Сверх того, эти святители завели еще у себя «множество батогоносных», которые бьют, мучат и различным образом оскорбляют священников и мирян, ищущих суда у своих владык. Будучи блюстителем церковного нестяжения, Вассиан, следуя в этом случае своему наставнику Нилу, не допускает даже никакого украшения в церквах. Он говорит, что не следует церквей и икон украшать золотом и серебром, не следует иметь в церквах золотых и серебряных сосудов; лучше раздать богатство нищим и убогим, нежели украшать церкви. «Церковное украшение, – прибавляет он, – пропадает от огня и расхищается варварами и ворами, а то, что дается нищим, и дьявол не может украсть»¹⁶²³.

Впрочем, Вассиан не безусловно отрицал законность церковной недвижимой собственности. Он желал восстановления первоначального ее назначения. «А соборным и мирским церквам, – говорит он, – церковные правила повелевают держать земли, но только не должны владеть ими ни епископ, ни попы. Все церковное богатство должен ведать эконом и выдавать из него, с разрешения епископа и священного собора, всему церковному клиру на что потребно, а также отсюда следует помогать нищим и убогим и на выкуп пленных. С этой целью христолюбцы и приносят соборным церквам свои имения и богатства. А инокам не следует обогащаться и земли держать, потому что они отреклись от всего, и это им чуждо»¹⁶²⁴.

Конечно, мысли Вассиана не могли нравиться духовной иерархии. Защитники иерархических интересов, как Иосиф Волоцкий, видели в них только дерзость, которая могла привести к запустению церквей и монастырей. Даже смерть одного из противников не примирила спорящих, обоюдно ссылающихся на завет христианской любви. В заключение своей полемики, Вассиан говорит: «Ох, что будет тебе, Иосифе, пред Христом в день судный и с твоими учениками. Ты не потребовал у нас даже прощения, оскорбляя и смущая нас в божиих заповедях, и сам нас не простил, отходя на путь вечный. Каждому по делам его!»¹⁶²⁵. В рукописи, заключающей в себе полемические сочинения Вассиана, вслед за ними идут длинные выписки из Никона Черногорца, собранные в подтверждение его доводов.

Но этим не ограничилась борьба Вассиана с иосифлянами. Он решился поставить этот вопрос на более прочную почву – каноническую. Теперь для него настали более благоприятные времена. С 1511 г. во главе церкви стоял уже митр. Варлаам, благосклонный к идеям Нила Сорского и к исправлению церковных книг и самому Вассиану, а потом и к прибывшему вскоре с Афона Максиму Греку. Вассиан получил от него разрешение на приведение в порядок Кормчей книги¹⁶²⁶. С этой целью он воспользовался списками Кормчей, имевшимся в Симоновом мон., и Кормчей сербской редакции, принесенным с Афона иноком тверского Саввина мон. – Саввою. Поэтому в его списке отсутствуют русские церковно-юридические статьи (Владимира и Ярослава) и слова св. отец 165 на обидящих св. божия церкви и др., на которые всего более опирались защитники вотчинных прав монашества. Не нашли в ней места и греко-римские статьи («гражданские законы»), обыкновенно входившие в состав греческих Номоканонов и славянских Кормчих.

Список Вассиана принадлежал гр. Толстому, ныне в Имп. Публ. библ. Труд этот озаглавлен «Книга глаголема Кормчиа, рекъше Правила закону». Списана в 7025 (1517) году по благословению Всерос. митр. Варлаама, с Симоновских правил и сличена с другим списком – Вассиана архиеписк. ростовского, вывезенным из Св. горы Саввою иноком тверского Савина мон. Полуустав, рукоп. на 447 лл. (Обст. опис. славян. рус. рукоп. гр. Ф.А.Толстого, I, № 169, с. 92–94, о других списках см. ниже). На последнем листе списатель прибавил след. замечание: «Есть в св. Правилех супротивно св. Евангелию и Апостолу и всех святых отец жительству, но не смех на моей души сего положити, и о сем возвестих господину отцу своему митр. Варлааму и всему священному собору, и они мне не велели ничего выставливати, глаголя: кто целомудр разум имеет, тъй лучше его держится, еже есть по Бозе; такожде и мы хотим и благословляем». (ib., примеч.). Любопытное известие для оценки самого труда и отношения к некоторым отступлениям тогдашней иерархии, в противоположность обстоятельствам, сопровождавшим суд над М.Греком и Вассианом (как увидим ниже). Голубинский приписывает эти слова самому Вассиану (II, 660).

По прибытии М.Грека в Москву, Вассиан постарался ознакомиться с историей греческого Номоканона и лучшими его комментаторами, из которых иные не были известны у нас даже по имени. Кроме того, Максим перевел для Вассиана некоторые правила с толкованиями Вальсамона, которыми воспользовался Вассиан при составлении замечаний к тексту канонического трактата, помещенного в Кормчей под заглавием: «Собрание некоего старца, на воспоминание своего обещания (т. е. монашеского обета), от святого писания о отвержении мира». Все его положения сводятся к общей мысли, что все св. отцы об отвержении мира писали: «сел не держать, ими не владеть, но жить в тишине и в безмолвии, питаясь своими руками»¹⁶²⁷. И если в правилах именуются монастырские села, то не инокам повелевается ими владеть (11 грань Номокан. Фотия), но данные им села хранить от соборной церкви экономам, и кормятся от него всякими потребами, повелением епископа, или милостыней от христолюбцев, если не довольствуются своим рукоделием». Он ссылается на ряд как византийских, так и русских святых, которые сел не принимали, ими не владели и не пользовались. Обильный материал в подтверждение своей мысли он находил в житиях святых, но этому часто противоречили жалованные купчие, вкладные и меновые грамоты, данные или совершенные теми же лицами. Ссылаясь на правила всел. соборов (IV-го, 24; VII-го, 12 и 18), Вассиан категорически утверждает (Номокан. Фотия), что сел в мон. держать не велено, что управление всеми монастырскими и церковными имуществами должно принадлежать епархии и совершаться через эконома и что зазорно для епископа и монахов иметь частые и близкие сношения с женщинами, а это неизбежно при вотчинном быте русских монастырей и епископий. Кроме того, в свои правила Вассиан внес изречения и мнения «еллинских мудрецов – Аристотеля, Омира, Филиппа, Александра, Платона, быть может, взятые из сборников (как Пчела и др.) или заимствовав их у того же М.Грека, за что подвергся осуждению на суде спустя всего несколько лет (1531¹⁶²⁸).

Со слов М.Грека Вассиан дает сведения о толкователях церк. правил (Розенкампф, Обозр. Кормчей, 76, прим.), перевод некоторых толкований Феодора Вальсамона, сделанный для него М.Греком, и его статью «О св. горе жительства» – общежительном, скитском и лаврском (Сочинен., III, 243–245, вероятно, написанные для него же), направленные против рус. мон-рей и их вотчин (подробн. см. у Макария, VIII,149–162). Вассиан интересовался также жизнью иерусалим. монастырей (рассказ старца Климента 1518 г., см. Соболевский, 288). Списки Кормчей Вассиана. Румянц. муз. № ccxxxvi, Им. Публ. библ. (Макарий, VIII, с перечнем содержания, 150–159 пр. 185 и 193); рук. сузд. Спасо-Евфим. мон. (Шляпкин, Опис. рукоп., Памятн. древн. письм., Спб. 1890, с. 53), Моск. главн. арх. мин. ин. дел; (рук. Пискарева), в Моск. публ. муз. (Опис. рук., № 39), сход. со сп. Рум. м. и нек. дополнениями.

С Кормчей Вассиана был знаком и одобрил его мысль, поместив в ней его «Собрание», м. Варлаам; ее читал вел. кн. Василий Иванович¹⁶²⁹. Она была в руках во время Стоглавого собора у одного из влиятельных его членов (как полагают еп. ряз. Кассиана¹⁶³⁰). По-видимому, ее имел в виду Башкин, когда стал укорять духовные власти (на соборах) в присвоении им царской и святительской власти и ее влияние сказалось¹⁶³¹ в тех списках Кормчих, которые вышли современно Стоглаву из рук самой иерархии¹⁶³². Тем не менее, как увидим, Вассиан должен был дать ответ за эти свои вольности и отступления.

С именем Вассиана связано еще одно сочинение, известное прежде под именем «Рассуждения о неприличии монастырям владеть вотчинами»¹⁶³³. В указанном издании оно признано принадлежащим кн. Вассиану Патрикееву. Но в исторической литературе – вопрос об авторе его до сих пор остается спорным, и оно помещается даже на пространстве времени с 1510–1554 г. Издатель соч. Вассиана А.С.Павлов, хотя и не признавал, по внешним признакам (простота слога), «Рассуждение» за произведение Вассиана, но допускал, что оно (по др. сп. наз. «Беседой Сергия и Германа Валаамских чудотворцев») могло быть произведением кого-либо из последователей («учеников» Вассиана¹⁶³⁴). Правда, в другом месте, Павлов решительно отказался от усвоения «Беседы» Вассиану, но признавал, что и догадка Невоструева под именем двух чернецов Сергия и Германа разумеет Нила Сорского и Вассиана может быть остроумной и, пожалуй, «вероятной»¹⁶³⁵. Невоструев, напротив, решительно высказался в пользу авторства Вассиана, видя в Беседе прямые указания на светское происхождение автора, те же резкие суждения о монашестве и праве землевладения и покровительстве тому русских царей и вел. князей и т. п.¹⁶³⁶. Преосв. Макарий, признавая современность «Беседы» рассматриваемым событиям (раннее упоминание «царей» и «шлыков» не противоречит тому), считал невозможным приписать «Беседу» Вассиану¹⁶³⁷, однако, затем несколько позже, последовав всецело за Невоструевым, он выражается, что хотя нет прямых доказательств, что названное соч. («Рассуждение» или «Беседа») действительно написано Вассианом, но, судя по содержанию и изложению, оно с вероятностью может быть усвояемо этому иноку-князю.¹⁶³⁸ <И – он> (Пономарев), автор очерка о Вассиане Патрикееве, ограничивается только статьями, изданными под его именем в «Правосл. Собесед.»¹⁶³⁹. Вассиану же приписывают «Беседу» Хрущов¹⁶⁴⁰, пр. В.Жмакин¹⁶⁴¹ и Д.И.Иловайский¹⁶⁴². Пр. Филарет видел в «Беседе» лишь апокрифическое сказание, явно подложное, нигде Вассиану не приписываемое и быть может произведение свящ. Василия – творца разных вымыслов¹⁶⁴³. Как на произведение, боярина-публициста, вышедшее из того круга, к которому принадлежат кн. Вассиан и кн. Курбский, смотрят В.О.Ключевский¹⁶⁴⁴, и Н.В.Знаменский, выражающийся, что «это самый задорный памфлет против духовных властей и монахов-вотчинников»¹⁶⁴⁵. Е.А.Белов, вероятно по недоразумению, Вассиана считает автором «Рассуждения», а неизвестное лицо – автором «Беседы», разделяя, таким образом, оба памятника¹⁶⁴⁶. При этом, некоторые из названных авторов относили появление «Беседы» к более позднему времени, чем статьи Вассиана, но до Стоглавого собора или вскоре после него. Издатели «Беседы», вышедшей в Лет. Арх. ком. (1890, В.Г.Дружинин и М.А.Дьяконов¹⁶⁴⁷), рассматривают последнюю как апокрифический памятник, Вассиану не принадлежащий, который, по некоторым признакам может быть отнесен (с Иным сказанием, прибавленным к нему) ко времени после соборов, бывших на еретиков в 1553–1554 гг. Внутреннее основание не считать Вассиана автором Беседы – то, что в ней весь интерес нападения сосредоточивается на праве владения монастырями вотчин и на отрицательных чертах современного монашества, а другие вопросы, поднятые Вассианом (о еретиках, о вдовых попах и т. п.) вовсе не затронуты. Той же точки зрения держится В.Боцяновский в биографии Вассиана, приписывая ему некоторые из статей, названных о. Жмакиным¹⁶⁴⁸. Пресняков, соглашаясь с доводами издателей, отодвигает появление статьи к более отдаленному времени от спора заволжских старцев и усматривает в мыслях «Беседы» предчувствие наступающей смуты, почему и самый памятник относит к концу XVI и нач. XVII в.¹⁶⁴⁹. Другой рецензент, С.И.Смирнов¹⁶⁵⁰, напротив, вслед за издателями памятника, приурочивает его к собору 1553–1554 гг., но считает автора «Беседы» сочувствующими собору, имевшему явно иосифлянские тенденции (на соборе судились Артемий, ученик Нила Сорского, и др. заволжские старцы), почему он не мог иметь никакой связи с заволжским монашеством и, вероятно, не был одним из учеников Вассиана. Разделяя мысль заволжцев о монастырских вотчинах, он не питает ненависти к иосифлянам и прилагает к своей «Беседе» «Извет преп. Иосифа Волоцкого». Автору безразличны счеты двух монашеских партий, но дороги землевладельческие интересы. «Беседой» откликнулось на вопрос о монастырских вотчинах землевладельческое боярство половины XVI в. И хотя «Иное сказание» и «Извет», очевидно, приписаны после к «Беседе» (чем и объясняется редкость новых списков памятника), за единство их говорят общая ссылка на новгород. архиеп. Иоанна и Беседы Иосифа Прекрасного и оригинальная мысль о царском надзоре за исправным хождением верующих на исповедь. Все это свидетельствует в пользу одного автора «Беседы» и добавлений. П.Н.Милюков также стоит за единство памятника и появление его около времени созыва духовного и земского соборов, причем программа вопросов, представленных царем на собор, напоминает ему идеи автора «Беседы», но признает его памфлетом, написанным каким-нибудь почитателем Вассиана и являющимся возражением на другой памфлет «Сказание» Ивашки Пересветова, соединяющим в себе теории нестяжателей с теориями оппозиционного боярства, идеи религиозной оппозиции с идеями оппозиции политической, Нила Сорского с Курбским¹⁶⁵¹. Е.Е.Голубинский держится того же мнения, т е. что Вассиану «Беседа» не принадлежит, «ибо он был не такой человек, чтобы прибегать к подлогу и чтобы ссылаться на какие-то «беседы Иосифа Прекрасного». Автор говорит: «Ученик и продолжатель Нила был человек, несомненно, умный, наделен был весьма важным для публициста и пропагандиста талантом остроумия и едкости; но он не мог вести своей письменной пропаганды слишком блистательно потому, что у него не было выработано способности литературного изложения, которое страдает у него отсутствием ясности, отчетливости и последовательности в изложении мыслей и что, как большой барин, он не мог иметь охоты к усидчивости в письменном труде». С другой стороны, Голубинский не признает в деятельности Вассиана прямоты и искренности, свойственных его учителю – Нилу Сорскому¹⁶⁵². В последнее время была сделана еще попытка появление этого памятника снова отнести к более раннему времени; а именно следовавшему непосредственно за собором 1503 г.¹⁶⁵³, и даже снова связать (1531–35) его с именем Вассиана¹⁶⁵⁴.

В свое время (1866) мы высказали мнение о принадлежности «Рассуждения» (известного тогда только в единственном издании) Вассиану, в связи с общей антивладельческой полемикой в первой половине XVI в.¹⁶⁵⁵, и, хотя в позднейшее время явился ряд противоположных мнений, но и прежнее имеет своих защитников. Не оспаривая сделанных возражений, скажем только, что «Беседа» (Рассуждение) явилась в свет в непосредственной связи с полемическими статьями, направленными против монастырского землевладения¹⁶⁵⁶, статьями Вассиана и соч. М.Грека и защитой церковных имуществ в переводе с латинского яз. в 1505 г., как полагают сделанном по поручению Геннадия¹⁶⁵⁷, которым еще пользовались в позднейшее время (Димитрий Ростов.¹⁶⁵⁸), а также политическими памфлетами как Извет, надписанный на имя Иосифа Волоцкого¹⁶⁵⁹ и помещенный рядом с «Беседой», автор которого мог воспользоваться мотивами «Беседы», как позже Сказание Ивана Пересветова и т. п. произведения публицистического характера, большей частью анонимные или подписанные на имя других лиц.

Отличаясь властным характером, еще более укрепленным влиянием при дворе, Вассиан оказывал очевидное давление на Максима Грека, более податливого при настойчивых требованиях других и, конечно, совершенно незнакомого с придворной средой. Между тем, круг лиц, в котором ему приходилось постоянно вращаться, принадлежал к направлению более близкому и сочувственному Вассиану, многие из которых подверглись вскоре опале и стали в открытую оппозицию к правительству. Подобные обстоятельства не могли не отразиться потом на положении и судьбе самого М.Грека¹⁶⁶⁰. Самое отношение Вассиана к последнему обязывало как бы М.Грека следовать его указаниям. В своей критике окружающей действительности Вассиан выражался так: «Здешние книги все лживые, от диавола писаны, а не от св. Духа. До Максима по тем книгам Бога хулили, а не славили, ни молили, а ныне Бога познали Максимом»¹⁶⁶¹. Пока во главе церкви стоял м. Варлаам, сочувствовавший мнениям заволжских старцев и книжной деятельности М.Грека, последний мог пользоваться спокойствием и неприкосновенностью; но с удалением его покровителя, взяло верх противоположное течение, с которым пришлось считаться и Вассиану, и Максиму Греку. Преемником этим был митр. Даниил. Он содействовал канонизации Иосифа Волоцкого, изображение которого, как святого, вскоре заняли видное место в церковном обиходе¹⁶⁶², и его ученики в церковной иерархии (см. выше) и направление это боролось за свое господство в течение всего XVI века¹⁶⁶³.

Митрополит Даниил, родом рязанец¹⁶⁶⁴, не принадлежал к старшей братии, так как в списке кандидатов (10) на игуменство после своей смерти Иосиф его не называет; однако братия избрала именно Даниила, мотивируя тем, что он любил нищету и пребывал в посте, трудах и молитвах, но, быть может, и потому, что не хотела отпустить его в другой монастырь, где он искал игуменства. В этом его акте видят признак честолюбия, но, вероятно, и те его монашеские добродетели, на которые указано выше, сыграли свою роль¹⁶⁶⁵. Некоторые видят в этом даже своего рода ловкость и умение расположить в свою пользу братию¹⁶⁶⁶. По-видимому, тогда (1515) он был еще в полном цвете лет¹⁶⁶⁷. Иосиф должен был примириться с этим выбором и нисколько не ошибся, так как преемник его оказался верным выразителем его мнений и желаний. От монахов, согласно воле своего учителя и вел. князя, как ктитора монастыря, он требовал строгого исполнения устава, отступления от которого вызывали открытые обличения¹⁶⁶⁸. Воспитавшись в монастыре, богатом книжными сокровищами¹⁶⁶⁹, он обогатил его библиотеку новыми вкладами, как игумен и митрополит¹⁶⁷⁰. М. Даниил, по словам довольно беспристрастного его биографа, по праву может быть поставлен первым членом Волоколамской общины после личности ее основателя¹⁶⁷¹. Вел. кн. Василий Иванович часто наезжал в Волоколамский монастырь, охотился в его окрестностях и даже последние дни его жизни связаны были с этим монастырем. Понятно, что игумен его мог обнаружить все качества, приятные вел. князю и последний не ошибся в нем. В борьбе с противниками вел. князя (дело Шемячича) и в осуществлении его желания (развод и второй брак) митрополит являлся верным исполнителем его воли, хотя и подвергался за то суровым нареканиям. Тем более для него это должно было быть чувствительно, что разрешение, данное им, вопреки довольно влиятельным настояниям (возражения афонцев), вызвало желание у других последовать примеру вел. князя. Разрешения, конечно, они не получили, но это обстоятельство послужило предлогом к осуждению действий митрополита, доказательством чего служат три поучения последнего, в которых он безусловно отвергает развод и вторичный брак после него, а свои действия оправдывает тем, что отступления от церковных постановлений, допущенные ради государственных целей, не могут служить примером для частных лиц¹⁶⁷²; но М.Грек, Вассиан, кн. Симеон Курбский и др. блюстители церковных постановлений не могли примириться с подобной точкой зрения¹⁶⁷³, и отголосок этих обличений нашел место в одном из сочинений М.Грека, как увидим ниже¹⁶⁷⁴.

Митр. Даниил принадлежал к выдающимся писателям своего времени, как по количеству произведений и начитанности, так и по общественным вопросами, затронутым в них. До нас дошло два сборника его поучений и посланий, в которых помещено 29 произведений и несколько отдельных сочинений (6) такого же характера, которые могли бы составить третий Сборник¹⁶⁷⁵. В своих произведениях он цитирует до 50 писателей, конечно пользуясь часто ими в известных тогда сборниках, составлявших обычную принадлежность монастырских библиотек, в хронике Георгия Амартола, а также преимущественно в Пандектах Никона Черногорца, в которых приводится масса чужих свидетельств, без связи, относящихся к тому или другому предмету, и подобным способом изложения пользуется м. Даниил, наполняя ими свои слова и не делая никаких прибавлений или пояснений. Но он не прочь также внести в подтверждение своих мнений, «Сократа мудреца еллинского, вопросы и ответы», Аристотеля «философа от епистолии к царю Александру Македонскому» или поместить сказание об этом последнем, а, коснувшись разных занятий, выделить «философов» как имеющих особый дар художества¹⁶⁷⁶. Как компилятор, свойство, впрочем, общее тогдашней литературе, м. Даниил, не обинуясь, соединяет и учение Нила Сорского о помыслах¹⁶⁷⁷, и мнение своего наставника Иосифа Волоцкого о «коварстве и хитрости божией»¹⁶⁷⁸, которые он даже обобщил и расширил. Он не так суров, как его учитель, в отношении менее опасных и виновных еретиков, но, с другой стороны, в интересах успеха обращения к ним, он рекомендует даже, как средство, поселять раздор между ними, чтобы ослабить вредное влияние вольнодумцев, «принцип, отзывающийся некоторым иезуитизмом». Он приводит даже свидетельства Иоанна Злат. (Беседа на Евангелие Матфея), в которых говорится, что должно не ненавидеть грешников и еретиков, а молиться за них и обращать их к истине любовью и милостью и даже приводит место из того же источника, категорически утверждающее, что вообще еретиков не должно убивать и умерщвлять¹⁶⁷⁹, т. е. те самые свидетельства, с которыми выступал Вассиан Косой в своей полемике с Иосифом Волоцким. Но относительно упорных еретиков Даниил неумолим, хотя и тут он более скрывается за свидетельствами из отцов церкви¹⁶⁸⁰. В сочинениях его можно найти много бытовых данных, характеризующих современные нравы и отношения разных классов общества, чем и отличаются они существенно от других обычных церковных обличений и поучений¹⁶⁸¹. Они касаются церковной жизни, современных ересей, быта монашества, отношений служилого класса, правительствующих лиц (во время господства бояр), положения крестьян, семейных отношений, поединков, увлечения астрологией, роскоши, пьянства, содомии, гаданий, грубости обращения и т. п. нравственных явлений. Некоторыми из его показаний мы воспользуемся далее, в своем месте, а здесь заметим, что он, как и М.Грек, решительно поднимает голос против излишнего увлечения монашеством, в ущерб семейной жизни, и в защиту жен, нередко подвергавшихся грубому обращению и истязанию со стороны мужей, в то время, когда в обществе в широких размерах имели место правила Домостроя. Он настаивает на необходимости грамотности для женщин¹⁶⁸², что уже выдвигает его в ряду тогдашних общественных деятелей. По его желанию игуменом Волоцк. мон. Нифонтом была составлена Кормчая, пополненная при м. Макарии и послужившая основанием для печатной Кормчей патр. Иосифа¹⁶⁸³; но любопытно, что составитель пользовался для своей цели и Кормчей Вассиана, против которой с таким осуждением собор высказался на его суде под председательством того же Даниила¹⁶⁸⁴, как он сам – переводами М.Грека, не смотря на участие свое в его осуждении¹⁶⁸⁵. Он желал (три раза просил), чтобы М.Грек перевел¹⁶⁸⁶ на русский язык «церковную историю» блаж. Феодорита, но последний уклонился, опасаясь, что подробное изложение еретических мнений может повести к соблазну простых читателей и этим отказом так обидел Даниила, что последний не постеснялся припомнить М.Греку свое неудовольствие на суде против него¹⁶⁸⁷. По желанию же м. Даниила был сделан в 1534 г. перевод с немецкого языка обширного лечебника («Благопрохладный вертоград здравию», по сп. 1616 г. на 20†300†14 листах мелкой скорописи с 461 черным, отчетливо выполн. рисунком трав, употребляемых в лечении, с названиями их на разных языках). Лечебник этот представляет описание болезней и способов лечения и перечень (вначале) философов и писателей, касающихся медицины. Перевод был исполнен, как можно полагать, не Феофилом¹⁶⁸⁸, также врачом Василия Ивановича, а тем же Николаем Люевым, о котором нам приходилось говорить как об известном своими переводами и сочинениями. Если принять во внимание частые болезни, которым подвергался Даниил, то можно думать, что при своей болезненной тучности, он прибегал иногда к искусственными средствам, о которых судили иначе его противники.

Одному близкому к нему человеку, м. Даниил писал: «яко от многих лет и времен известна тебе немощь моя и знаема тебе худость моя, боголепче! Ныне же наипаче пребываю убо немощен трегубо: главою, нутром, ногами. И от сих много сугубо – и печаль и утеснение, и оскудение смысла, и зубом болезни, и изнурение, и света очию умаление, и крепости и силы изнеможение» и т. д. (Макарий, VII, 393). Подтверждением тому служит послание к м. Даниилу архиеп. новгор. Макария, который, сообщая о слышанных им нестерпимых болезнях, укоряет его в незаботливости, о себе и возложении попечения на Бога, пресв. Богородицу и великих чудотворцев (Жмакин, 060–061). Однако мы видели, что Даниил прибегал к лечебникам, и, вероятно, к врачам, если принять во внимание, что перевод сделан был врачом Люевым. Не с теми ли болезненными обстоятельствами соединяется рассказ Герберштейна (1526), что Даниил был человек дюжий и тучный (robustus et obaesus) с лицом красным, что, по-видимому, он был предан более чреву, чем посту и молитвенным бдениям, и что когда нужно было являться в народе для служений, он придавал лицу своему бледность посредством окуриваний себя серой (по изд. Старчевского, pag. 20). Не от придворных ли лиц, близких к Вассиану, шла подобная беспощадная характеристика, в особенности после суда над М.Греком, когда о всех архиереях тот же Вассиан выражался, что им нужны только «пиры и села и скакати и смеятися с воры» (Судное дело, Чт. Моск. Общ. ист. 1847, № 7, с, 8).

Но его книжная ученость, кажется, не подлежала сомнению. Если ученейший из современников, м. Макарий, мог отзываться о нем, как о «премудром в человецех и чудном во святителях», как о «свете учителям», «книжнике живота» и «острейшем толковнике божественному и человеческому писанию», ученому, «уму которого ничто не может быть сокровенно в писании»¹⁶⁸⁹, то это можно было бы счесть за цветы любезностей, расточаемые подчиненным лицом своему патрону, но не менее ценят эти качества м. Даниила и М.Грек, не пользовавшийся вообще его расположением, и известный уже нам Карпов, обращающийся к нему, как «высокия книжности разуму уроженному»¹⁶⁹⁰. В одном из посланий к Николаю Немчину М.Грек, между прочим, писал: «Когда ты будешь просвещен разумом, то вопроси о том господина и учителя Даниила, митрополита всея России, и он научит тебя всей истине, я написал неучено и нерассудно, словом варварским и дебелым, а он просветит своим учением и возвестит тебе, тогда ты ясно увидишь, что насколько отстоит солнце от звезды по светлости, настолько отстоит он от нас благодатью и светом разума, ты отрешишь луну и прилепишься к солнцу... Когда ты узришь изящный разум святого митрополита, доктора закона Христова, украшенный многими знаниями и с любовью будешь слушать его, – то пощади, честный друже, краткость (малословие) и простоту моей трости, которой я начертал тебе немногое»¹⁶⁹¹.

В свое время сочинения м. Даниила пользовались литературным успехом. Они выписывались целиком или в извлечениях в течение XVI и XVII вв., а иногда подвергались переделкам. Для своего времени они служили как бы «церковной энциклопедией», пригодной для справок, по выражению П.М.Строева. В известном круге читателей сборник его сочинений рассматривался как продолжение «Просветителя» Иосифа Волоцкого. В среде же раскольников они оставались с таким же авторитетом до позднейшего времени, наравне с святоотеческими творениями¹⁶⁹². В ряду митрополитов собственно северной Руси его считают самым просвещенным, за исключением разве Макария, без сомнения не менее начитанного, но более даровитого и более деловитого для русской литературы, хотя и оставившего менее своих сочинений. Даниил был любитель просвещения. Едва ли какую мысль он повторял так часто и с такой настойчивостью, как мысль об учении и необходимости читать божественные писания, разумея это в обширном смысле, не только инокам, но и мирянам. Но в его сочинениях есть и существенные недостатки. Почти всегда он ограничивается общими понятиями и поверхностными замечаниями, часто повторяется, уклоняется в сторону и вообще излагает свои мысли без надлежащей отчетливости и последовательности и в этом отношении он уступает своему наставнику Иосифу Волоцкому... Лучшие места в его сочинениях – те, где ему приходится касаться современных заблуждений и пороков. Тут он оставляет свой спокойный и холодный топ и заметно одушевляется, слово его становится живее, образнее, красноречивее, чувствуется, что он проникнут тем, о чем говорит и свои образы и примеры заимствует из жизни. В этом отношении сочинения Даниила, как и сочинения М.Грека, являются ярким отражением современной жизни русского общества¹⁶⁹³. Некоторые делают даже сопоставление в его изображении русского общества с сатирическими описаниями современного польского общества в произведениях публицистов – писателей золотого века польской литературы: Петра Скарги, Кохановского, Рея, Збылитовского, Модржевского и др.¹⁶⁹⁴.

Сопоставление двух деятелей эпохи, принадлежавших к разным направлениям, но судивших о ней под одним углом зрения, усиливает значение их свидетельств, как исторических данных. Если не всегда они согласны в признании основных причин известных явлений, то данные эти не теряют своего фактического значения и исторического характера, и, напротив, дают обильный материал для оценки современных общественных явлений.

Автор «Беседы» на существование монастырских имуществ смотрел, как на «душевредство» для монахов, потому что они обещались избегать мирской суеты, а владеть вотчинами значит «позавидети сесветная». Они «отреклися сесветного жития мирского», и потому должны «питаться от своих праведных трудов и своей потной прямой силой, а не царским жалованьем и не христианскими слезами, как прочие праведные пустынные жители». Те из монахов, которые не хотят кормиться своими трудами – «не богомольцы, а иконоборцы». Из подаяний в пользу монахов тот же автор допускал только «урочную годовую милостыню». Вместе с тем он постоянно дает советы светской власти против монашеского влияния и порицает ее за потворство монахам¹⁶⁹⁵. В свою очередь, М.Грек указывает на владение монастырей имуществами, как на главную причину зла, обнаружившегося в монастырской жизни: «Ничто, – говорит он, – столько не может озверить нас, как владеть стяжанием, подобно господам, потому что «не может душа двум господам работать, Богу и мамоне вместе, как нельзя одним оком смотреть на землю, а другим на высоту небесную, но обоими нужно смотреть вверх или вниз»¹⁶⁹⁶. И в этом случае он представлял в пример русским монахам – картезианцев, которые питались одним подаянием. «Сие же пишу, – прибавляет Максим, – не для того, чтобы показать латинскую веру чистой, совершенно и прямо ходящей – да не будет во мне таково безумие – но да покажу православным, что и не у правомудренных латын есть попечение и прилежание о евангельских спасительных заповедях»¹⁶⁹⁷. Нужно заметить, что М.Грек судит о картезианцах по их уставу и рассказам. Но мы знаем уже какова была жизнь картезианцев во Франции в его время. В Commentario d'ltalia помещено также изложение «бесшабашной жизни» картезианских монахов¹⁶⁹⁸. В одном из своих сочинений, Максим представил два противоположных мнения о монастырских имуществах, существовавших тогда в русском обществе. Это сочинение написано в диалогической форме, под заглавием: «Стязание о известном иноческом жительстве. Лица же стязующихся Филоктимон, сиречь любостяжательный, да Актимон, сиречь нестяжательный»¹⁶⁹⁹. В лице «нестяжателя» Максим приводит собственные возражения.

Защитники монастырских имуществ, в подтверждение своего мнения, приводили слова Евангелия, в котором, за отречение от отца, матери, детей и сел, обещается награда сторицей не только в будущей жизни, но и в «нынешнем веке» (Матф. 19:29). Они указывали в пример на Авраама, Исаака, Иакова, Иова, Давида, Самуила, левитов и священников (Ветх. Завета), которые владели имуществом. Наконец говорили, что и при существовании монастырских имуществ «все общее всем» и каждый из монахов сам по себе не может располагать ничем.

М.Грек на это возражает, что поступающий в монастырь изъявляет свободное желание, причем, отказывается «от стяжения», а, следовательно, «приложение стяжания» есть нарушение обета, тем более, что с многостяжанием и лихоимством соединяются бесчеловечные поступки, евангельские же обещания следует понимать духовно, так как в противном смысле выходило бы, что «и за едину жену, которую кто оставит, воспримет иные многие, и чада породит больше первых». Против указания на пример Авраама, Исаака и др., Максим замечает, что они заботились о бедных, вдовицах и сиротах; притом они жили с женами, детьми и рабами «по данному закону», и заповедь не запрещала им владеть имениями и рабами, почему они и угодили Вышнему». «Мы же иноки, – продолжает он, – в оправдание себя приводим тех праведных мужей? Где о них писано, что свое сребро, вопреки заповедям и уставам, с ростом взаим давали, или росты на ростах истязали от убогих и не могущих отдать и, за умножением многолетних ростов, расхищали оставшиеся у них в последней нищете худые стяжания, как ныне дерзаем мы налагать еще на бедных поселян, лихоимствуя и обременяя их тягчайшими ростами и разоряя тех, которые трудятся беспрестанно в наших селах и во всех наших нуждах, внутрь и вне монастыря? Где что-нибудь столь бесчеловечное о праведных мужах писано»?

На доводы защитников монастырских имуществ, что левиты и священники Ветх. Завета владели собственностью и получали десятину, Максим отвечает: «Ветхий Завет миновал и теперь все ново», и представляет им в пример известных пустынников. «Корень всем злым, – говорит он, – сребролюбие», потому что оно приводило многих к самоубийству, умерщвлению других и к отречению от веры. «Гораздо лучше и спасительнее для соблюдающих уставы иноческого жития, ради Христа обходить грады и страны, и, если где случится претерпеть поношение и бесчестие, со благодарением переносить по заповеди Спаса, нежели обливаться сребром и златом и огражденными быть землями и селами, вопреки заповеди Господней... Любостяжательный и сребролюбивый инок боголюбцем, как подобает, и нищелюбцем быть не может, так как он ходит в преступлении святых божиих заповедей». Наконец, против последнего довода своих противников (об общности имуществ), Максим возражает: «смешно, что вы вздумали мне говорить, ничем не различаясь от тех, которые, сочетаясь с одной блудницей и будучи за это поношаемы, отвечают, каждый говоря: никакого нет мне греха в том, так как она общее достояние, или как тот, кто со многими разбойниками идет на разбой и соберет многие богатства, когда будет взят и подвергнут истязанию, станет отвечать: я неповинен; все у них оставил и ничего из того себе не взял»¹⁷⁰⁰.

В заключение, обращаясь к читателю, Максим Грек, просит его «не враждовать к написавшему по истине это слово», так как в последнем нет ничего несогласного с евангельскими заповедями и преданием; еще просит, чтобы читатели (он имел в виду монахов) не оправдывались, но молились, чтобы им «приложиться на добрые и спасительные дела и мысли в пользу нестяжательности». «Не только предосудительно, – замечает Максим, – чтобы согрешать, – человеку эта страсть свойственна, – но, чтобы, по согрешении, не познавать своего греха и не исповедать его», ибо, по словам «Лествицы»: «отвращающийся обличений лишится своего спасения». Относительно же самих имуществ, Максим замечает: «лучше дурно скопленное достойно раздать», а в «Главах поучительных начальствующим правоверно» он говорит вел. князю: «все, что от правоверных царей и христолюбивых князей возложено святым божиим церквам, имения и стяжания, на прокормление нищим и сиротам, должно быть назначено на их потребности и нужды в их жизни. Воистину солгало дело маслины мысленной, т. е. дело милостыни, потому что оскудело и иссякло дело благотворения. Таковую обиду для нищих кто иной может исправить кроме Бога, и царствующим благоверно на земле необходимо и прилично таковые священнические недостатки, не скажу прегрешения, по ревности древних православных царей – Константина, Феодосия и Юстиниана Великих, – исправить. Ничто иное так не может утвердить царский скипетр, как попечение о нищих и милосердие к ним»¹⁷⁰¹. Следовательно, признавая весь вред монастырских имуществ, М.Грек требовал восстановления их первоначального назначения, т. е. чтобы они служили вспомоществованием для нищих, вдов и сирот. Он ставил в пример порядки Афона, где все обязаны были нести общий труд, а несколько служителей предназначались только для ухода за скотом¹⁷⁰².

Вассиан и М.Грек, в своих сочинениях, смотрели на этот вопрос с религиозно-нравственной стороны. Таким образом, они были прямыми продолжателями в развитии мнения, высказанного на Московском соборе Нилом Сорским и его сторонниками. Так смотрели на них и лица, близко знавшие эти отношения. «Как не стало, – говорит современник, – старца Нила, то ученик его князь Вассиан Косой начал сильно поборать по своем старце Ниле, чтобы у монастырей не было сел, и с ним стали иные старцы, а с ними святогорцы"¹⁷⁰³. И Вассиан и Максим, подобно Нилу, указывали монахам на пустынножительство, как на образец монашеской жизни. Но в их полемике есть и некоторое отличие. Вассиан находился в значительной степени под влиянием личных мотивов и отношений; М.Грек ратовал за чистую идею¹⁷⁰⁴, в которой возрос и воспитался. Однако, напрасны были советы Вассиана и М.Грека вел. князю. Василий Иванович не разделял убеждений своего отца. Во время своего правления, он беспрестанно подтверждал жалованные грамоты своих предшественников (на монастырские имущества), давал новые, строил монастыри и наделял их вотчинами. Иван Грозный, не стеснявшийся относительно церковных имуществ (Горсей) и ограничивший права монастырей в приобретении вотчин (дополнит. статьи к Судебнику), по обстоятельствам своей жизни, делал постоянные отступления.

Свой взгляд на этот вопрос Иван Грозный высказал в письме к Гурию, архиеп. казанскому (с 1555 г.), бывшему игуменом Иосифова мон. «Многие, которые взялись пасти и беречь церковь, разоряют ее, казну церквей и монастырей истребляют на своих родственников и на свою роскошную жизнь, а нищих не питают и странников не призревают. Не спросит Господь на судилище своем, как долго молитесь? как много поститесь? по какому чину в храме и церкви воспеваете? Хотя и все это хорошо, но спросит: сколько оказали милости бедным, сколько научили их, как св. Матфей пишет... Помни ты только то, что я тебе часто говорил, когда ты был игуменом, что не хорошо монастыри чересчур обогащать и давать им многие вотчины; они от того более пустуют, пьянствуют и ленятся, а праздность на всякое зло влечет; а когда убоги, то более трудятся, как достать хлеб и одежду, а другое и в голову не пойдет» (Продолж. Рос. Вивл., V, 243–244. Письмо подписано: Царь Иоанн благословение прошу). Тут же похвалы Макарию, Дионисию и ему, Гурию, и укоризны другим. Он поощряет, чтобы старцы детей учили и не только читать и писать, но и читаемое право разуметь, чтобы могли и других учить и бусурман наставлять. Гурий, будучи игуменом, заботился не об обогащении монастыря и внешнем благолепии, но о достойной жизни братии (Филарет, Жития, 4 дек.). В житии Геннадия Костромского (1-й ред.), сост. игуменом Спасо-Геннад. мон. Алексеем, читаем след. место, характеризующее отношение Ивана Грозного к монастырям: «яко дым прогоняет пчелы, так и пиянство Св. Духа отгоняет от человеков; сей же преп. авва Геннадий чужался пиянства. Нецы братия наша любят пиянство, яко же и аз, а ини же игумены малых обителей желают в великия обители на игуменство. Яко како в день ярости Господня не ползует человека многое имение, тако же и нас не ползует в великих обителех игуменити: ему же дано много, много ся и взыщет. Мне глаголал самодержец великороссийский православный царь и вел. князь Иван Васильевич: «живи ты, игумен, да имей расход по приходу; аще ли не по приходу расход, и ты скатерти урежь» (Проток. засед. Арх. ком., III, 217, примеч.).

Иван Грозный, в своих теоретических воззрениях на современный быт монастырей, был истолкователем мнений М.Грека (Павлов, 107), с которыми, конечно, познакомился по его сочинениям.

В борьбе за право владения церковными имуществами, резче всего обнаружилась сила влияния духовенства. И насколько оно было настойчиво в этой борьбе, может служить подтверждением следующий пример: когда митрополиту Иоасафу (жившему на покое в Троицкой лавре) предложили на рассмотрение мнения Стоглавого собора, между которыми находилась статья, чтобы для выкупа пленных собирать ежегодно посошныя с крестьян, и когда Иоасаф советовал, брать на это деньги из сумм митрополитских, архиепископских, епископских и монастырских, потому что крестьянам и так много тягла в своих податях, то его совет не был принят.

При каждом важном случае духовенство всегда напоминало о неприкосновенности церковных имуществ (1504, 1551). И в числе условий, предложенных Владиславу, при избрании его в цари, было поставлено и требование, чтобы новый царь никаким образом не нарушал неприкосновенности церковных имуществ и доходов¹⁷⁰⁵. То же поставлено было на вид и в уставной грамоте 1611 года, в числе условий, предписанных земской думой трем избранным ею для управления Россией военачальникам¹⁷⁰⁶. В 1648 г. люди всех сословий поднесли Алексею Михайловичу челобитную, в которой просили, чтобы он отобрал у духовенства все вотчинные земли, неправильно им приобретенные после запретительного указа 1580 года, и раздал бы их служилым людям¹⁷⁰⁷. Хотя за это дело принялись, но просьба все-таки осталась без последствий. Даже Петр Великий не мог окончательно разрешить вопроса о церковных имуществах, и только при Екатерине II вопрос этот был решен, но он вызвал сильное негодование против нее¹⁷⁰⁸, которое не скоро улеглось.

Могло ли помочь исправлению монастырской жизни восстановление древних уставов? – Посмотрим, к чему приводили подобные попытки того времени.

Когда Иосиф Волоцкий хотел ввести в Боровском монастыре строгий устав, то встретил противодействие в большинстве братии¹⁷⁰⁹. В XVI в. Феодорит основал на реке Коле Троицкий монастырь и запретил в своем уставе всякое приобретение, кроме труда рук, а также держать в монастыре женщин, то «сего ради, – говорит Курбский, – сложившись со диаволом, иноки оные вознеистовствовали; схватили святого старца и били его нещадно, и не только из монастыря извлекли, но и изгнали из той страны, как врага некоего». Феодорит пошел в один из новгородских монастырей, но и там побыл только два года. Когда он был архимандритом суздальского Евфимиевского монастыря и начал обличать монахов, живших не по уставам и церковным правилам, стал «уздать их страхом божиим, наказывая жить по великому Васильеву уставу, то иноки его возненавидели». И Артемий отрекся от игуменства в Троицком-Сергиевом монастыре «многого ради мятежа любостяжательных и издавна законопреступных мнихов»¹⁷¹⁰, говорит Курбский, а известный Паисий оставил игуменство потому, что «не мог превратить чернецов на божий путь, на молитву, пост и воздержание»; они хотели даже убить его, так как между монахами были бояре и князья, которые не хотели ему повиноваться¹⁷¹¹. Иосиф Волоцкий написал отдельное сочинение, в котором ясно показал, в каком печальном положении оказывались игумены, требовавшие соблюдения уставов, а мы видели из каких лиц часто избирались игумены.

Максим Грек с своей стороны предлагал, чтобы игумены избирались «собором» братии, а не «дарами сребра и злата, приносимыми народным писарям». Такие игумены, он замечает, «суть бесчинники житием, в пьянстве всегда и пище всякой упражняющиеся сами, а сущая под рукою их братия, презираемая телесно и не брегомая духовно, скитается беспутно, как овцы не имеющия пастыря»¹⁷¹². Но если он ставил хорошую жизнь монахов в зависимость от избранных игуменов, то самым лучшим доказательством против его мнения служит борьба указанных выше лиц. Иосиф Волоцкий, Паисий, Артемий и Феодорит хорошо известны своей жизнью, чтобы подтвердить сказанное нами, и в соч. Иосифа Волоцкого «о святых отцех, бывших в рустех монастырех», ясно представляются беспорядки монастырской жизни именно от выбранных монахами игуменов¹⁷¹³. Митр. Даниил был защитником монастырского общежития и Макарий проводил, по его настоянию, последнее в Новгороде, но существенно оно отразилось лишь на увеличении монастырской братии¹⁷¹⁴.

По утверждению Зиновия Максим не мог судить о русских монахах, так как до заключения своего жил при дворе, а Вассиан, хотя и жил в Симонове монастыре, но получал содержание от вел. князя, а не от монастыря, почему и не мог знать о неудобствах монастырской жизни (Истины показ., Прав. Coб. 1863 г., гл. 45, и Ист. иерархии, II, xxxi-xxxiii). Но Максим не был постоянно при дворе, а жил в Чудове, а потом в Волоколамске, в Твери и Троицкой лавре и видел наглядные примеры монастырской жизни. Иван Грозный указывает на распутство именно Симоновского и Чудовского монастырей: «якоже сами видите на Симонове.., точию одеянием иноцы, а мирская вся совершаются, яко же и у Чюда быша среди царствующаго града, пред нашима очима». (Акты истор. I, № 204).

В к. XVI в. делаются напоминания о соблюдении монастырских порядков, установленных Стоглавым собором; но и в XVII веке встречаем известия, что от пьянства в монастырях бывают многая вражда и мятежи, отчего иноческому чину угрожало совершенное разрушение; монастырские власти с своих слуг, посланных в монастырские вотчины, на жалованье, и с крестьян брали посулы большие, а кто не давал, тому чинили побои и изгони большие же¹⁷¹⁵. Картина эта остается такой же неизменно, как по русским свидетельствам, так и по иностранным известиям, вызвав резкий поворот в деятельности власти уже при Петре Великом.