III. УСЛОВИЯ УМНОГО ДЕЛАНИЯ В АСКЕТИЧЕСКИХ ВОЗЗРЕНИЯХ свт. ИГНАТИЯ.

Залог успеха всякого дела, к которому приступает человек, – правильное ему обучение. В любой стороне человеческой жизни для обретения опыта необходимо руководство. Никакая наука не может существовать без приобщения к опыту более совершенных. И если для избежания пагубных ошибок руководство необходимо в делах земных, тем более, оно необходимо в умном делании – в этой, по свт. Игнатию, «науке из наук, Божественной науке»¹²⁶. Свт. Игнатий в своих творениях неоднократно обращает внимание на то, что умное делание должно быть совершаемо правильно. Для правильного прохождения умного делания необходимо правильное ему обучение, а для этого – правильное руководство. Вместе с тем, вся эта тема в творениях свт. Игнатия насквозь пропитана его сердечной болью.

Первое, что нужно сказать по этому поводу, есть то, что свт. Игнатий всею душой стоял за необходимость в умном делании живого наставника, который бы безбедственно провел наставляемого чрез все невидимые для внешнего взора стремнины внутреннего, душевного делания. Пользу, необходимость для умного делания духовного руководства Святитель описывает так: «Ежедневное исповедание духовному отцу или старцу своих помыслов, отречение от деятельности по своему разуму и по своей воле начнет в непродолжительном времени действовать против рассеянности, уничтожать ее, удерживать ум в словах молитвы. Смирение пред старцем и пред всеми братиями немедленно начнет приводить сердце в умиление и содержать в умилении. Напротив того, от деятельности по своей воле и по своему разуму немедленно явится попечительность о себе, предстанут уму различные соображения, предположения, опасения, мечты, уничтожат внимательную молитву»¹²⁷. Пребывание под руководством духовного наставника, по свт. Игнатию, всецело связано с добродетелями послушания и смирения, которые – «единственно прочное основание молитвенного подвига»¹²⁸. И именно послушание и смирение, выражающиеся в полном доверии духовному руководителю, усваивают душе послушника предлагаемое ему духовное наставление. Такое послушание с отсечением своих воли и разума рождает зрение греха своего, оно откроет духовному взору послушника его внутренний плен, покажет падшесть естества его, так как дьявол, по зависти, не замедляет приступать к истинному послушнику с греховными мечтаниями, помышлениями, ощущениями¹²⁹. Но продолжающийся подвиг послушания старцу, духовному наставнику ниспровергает все козни падших ангелов, возводит послушника в истинное смирение, в духовный разум¹³⁰. Принцип этого заключается в том, что, так как «сила и жизнь всех страстей человека сосредоточены в его испорченной воле», то «послушание, связывая и убивая волю, связывает и убивает совокупно все страсти»¹³¹. Так, свт. Игнатий всегда осознавал крайнюю необходимость послушания старцу, духовного руководства наставника в прохождении умного делания: «Состоящие под руководством старца не должны выходить из его системы наставления»¹³².

Однако свт. Игнатий видел и реальную действительность, видел реальное оскудение духовных сил даже среди православных подвижников. Как на редчайшее исключение он указывал на прп. Серафима Саровского, прп. Георгия Затворника, мон. Никандра Бабаевского и монаха Игнатия Никифоровского, достигших, по словам Владыки, в умном делании духовного уровня, сподобившихся осенения и просвещения Божественной благодатью, способных старчествовать, руководить других¹³³. Указывал также Святитель на прп. старца Паисия, которому ученики могли небоязненно оказывать безусловное послушание¹³⁴. Общее же положение и духовной жизни, и духовного руководства остается крайне печальным. «Напрасно Ваше желание, – пишет свт. Игнатий, – находиться в полном послушании у опытного наставника. Этот подвиг не дан нашему времени. Его нет не только посреди мира христианского, нет даже в монастырях»¹³⁵. «Не утомляй себя напрасно исканием наставников: наше время богатое лжеучителями, крайне скудно в наставниках духовных»¹³⁶. Такое суждение связано с тем правилом духовной жизни, что наставник умного делания должен не только достичь начитанности в святых отцах и существенного преуспеяния в своем личном делании, но и стяжать особое помазание Духа Святого для руководства во внутреннем делании других, то есть наставник должен быть Боговдохновенным¹³⁷. «Падшая и растленная воля человека, – пишет Святитель, – заключает в себе стремление ко всем страстям. Очевидно, что умерщвление падшей воли (имеется в виду воля ищущего духовного руководства – В. Д.), совершаемое так величественно и победоносно волею Духа Божия, не может совершаться падшею волею наставника, когда сам наставник еще порабощен страстям»¹³⁸. «Умерщвление разума и воли не может быть совершаемо человеком душевным, хотя бы и добрым и благочестивым. Для этого необходим духоносный отец: только пред духоносцем может быть явна душа ученика; только он может усмотреть, откуда и куда направляются душевные движения наставляемого им. Ученик для чистоты своей совести должен с точностию и подробностию исповедывать свои помышления; но наставник не должен руководствоваться этою исповедью в суждении о душевном состоянии ученика; он должен духовным ощущением проникать, измерять его, и поведать ему незримое им состояние души его»¹³⁹. В том-то и заключается суть старчества, духовного руководства, что оно зиждется не только и не столько на собственной духовной опытности, из которой предлагается наставление, сколько на проникновении духовным оком внутрь души наставляемого. «Крайне трудно найти советника, который бы, так сказать, измерил и взвесил душу, с ним советующуюся, из нее, из ее достояния, преподал бы ей совет. Ныне советники и руководители больше преподают совет из себя и из книги. А первого совет, тот-то особенно полезен и действителен; он близок к душе ищущей приютиться под сению совета, – своего ей; это она чувствует. Св. Исаак сказал: «ничего нет каждому полезнее, как совет свой». И совет чуждый, хотя по-видимому состоящий из благих и разумных слов, приносит душе лишь мучение, расстройство. Она чувствует его несообразность, чувствует, что он чужд ей»¹⁴⁰. Истинный старец сам раскроет душу наставляемого, он не нанесет ей раны, его руководство не подавит в ней живых чувств, сердце наставляемого ощутит близость предлагаемого наставления, ощутит легкость, свободу, радость, которые приносит старец находящейся в беде душе, она со всей силой доверия откроется старцу, потому что он принес ей «свой совет» – родной, оживляющий, близкий ей. И поэтому в древности «не седины, не количество лет, не земная ученость, но причастие Святому Духу возводило на степень наставника; и привлекало слышателей слово к говорящему Слово Божие, а не свое, человеческое слово»¹⁴¹.

Но все с большим удалением от времен древних, все с большим оскудением духовных сил, оскудением живой веры, иссякают и силы духовного руководства, увеличивается «глад Слова Божия»¹⁴². Интересно заметить, что оскудение духовного руководства и оскудение умного делания свт. Игнатий характеризует как одно явление, и он находит свидетельства более ранних святых отцов, указывающих на постепенное развитие этого явления. Так, прп. Симеон Новый Богослов, живший в 10в. призывает изучать Божественное Писание и писания святых отцов, дабы по ним сверять учение и поведение своего духовного руководителя, в связи с появлением многих обманщиков и лжеучителей, и он же свидетельствует, что внимательной молитвой занимаются очень немногие. Прп. Григорий Синаит, прибывший на Афон в 14-м в., нашел, что жившие там монахи уже не имеют никакого понятия о умной молитве, их некому было учить ей, и прп. Григорий возродил на Святой Горе традицию умного делания. Но в 15 в. посетивший Афон прп. Нил Сорский вновь констатирует крайнее оскудение истинных наставников. Прп. Паисий Величковский, живший в 18-м в. и сменивший многие монастыри Украины, Молдавии и Афона, замечает, что пришедшие в старость иноки не знали не только об умной молитве, но и даже имен святых Писателей, учивших этой молитве¹⁴³. О самом прп. Паисие свт. Игнатий замечает, что, занявшись умным деланием и много в нем преуспев, прп. Паисий достиг благодатных даров, среди которых особенно выделился дар духовного руководства ближних¹⁴⁴. Духовное руководство может осуществлять лишь человек, стяжавший духовный разум, в который вводит лишь духовное делание, это осененное Божественной благодатью душевное, умное делание. С оставлением этого делания закрывается вход в духовный разум, лишь при котором одном возможно руководить душой человеческой.

Но «опасен недостаточный наставник при обучении новоначального благим нравам и первым правилам монашеского жительства: тем опаснее он для дерзающего слышать учение о великом таинстве умной молитвы, ведущей христианина к сокровенному, вместе существенному и вполне ощутимому соединению с Богом»¹⁴⁵. В умном делании крайне необходим наставник, руководитель, тот, кто опытно прошел все ступени умной молитвы, кто знает, как преодолеть все незримые препятствия, но если он еще сам не достиг цели пути, если он еще сам блуждает, то не сможет полноценно вести к цели другого. Суждение свт. Игнатия о дерзающем принять на себя обязанность духовного наставника достаточно строго, оно исполнено глубочайшей сердечной скорби и вместе праведного гнева на мнящего о себе, как о Богодухновенном старце: «Старцы, которые принимают на себя роль древних святых Старцев, не имея их духовных дарований, да ведают, что самое их намерение, самые мысли и понятия их о великом иноческом делании – послушании суть ложные, что самый их образ мыслей, их разум, их знание суть самообольщение и бесовская прелесть, которая не может не дать соответствующего себе плода в наставляемом ими. Их неправильное и недостаточное настроение только в течении некоторого времени может оставаться незаметным руководимому ими неопытному новоначальному, если этот новоначальный сколько-нибудь умен и занимается святым чтением с прямым намерением спасения. В свое время оно должно непременно раскрыться и послужить поводом к неприятнейшей разлуке, к неприятнейшим отношениям старца с учеником, к душевному расстройству того и другого. Страшное дело – принять, по самомнению и самовольно, на себя обязанности, которые можно исполнять только по велению Святого Духа и действием Духа; страшное дело – представлять себя сосудом Святого Духа, между тем как общение с сатаною еще не расторгнуто, и сосуд не престает оскверняться действием сатаны! Ужасно такое лицемерство и лицедейство! Гибельно оно для себя и для ближнего, преступно пред Богом, богохульно»¹⁴⁶. Святитель критикует желание некоторых привести в пример прпп. Захарию и Акакия, находившихся в повиновении у старцев неискусных, не достигших совершенства, даже страдающих нравственными недугами. Святитель утверждает, что оба святых, хотя и до конца находились в наружном послушании у недостаточных старцев, но «руководствовались советами Духоносных Отцов, также назидательнейшими примерами, которые были во множестве пред очами их… Эти случаи – вне общаго порядка и правила»¹⁴⁷.

Святитель критикует принцип: вера послушника заменяет недостаточность старца, – он возражает: «Вера в истину спасает, вера в ложь и в бесовскую прелесть губит»¹⁴⁸. Опасность беспрекословного послушания недостаточному старцу состоит не только в том, что он не всегда рассмотрит тончайшего пагубного увлечения послушника, но в том, что при отсутствии духовного разума, наставник не сможет дать правильное направление отношению послушника лично к нему. «Иноческое послушание, – пишет свт. Игнатий, – процветало при обилии духовных наставников. С оскудением наставников оскудел и великий подвиг послушания, скоро приводивший подвижников к святости: вера, составлявшая сущность этого подвига, требует, чтобы предмет ее был истинный и духовный: тогда она приводит к Богу. Вера в человека приводит к исступленному фанатизму»¹⁴⁹. «Истинное послушание – послушание Богу, единому Богу. Тот, кто не может один, сам собою, подчиниться этому послушанию, берет себе в помощники человека, которому послушание Богу более знакомо... Если же руководитель начнет искать послушание себе, а не Богу, – не достоин он быть руководителем ближнего! – Он не слуга Божий! – Слуга диавола, его орудие, есть сеть!»¹⁵⁰. Исполнение личной воли недостаточного наставника, следование его личному мнению о духовной жизни ставит ищущего спасения в незримую для внешнего взора зависимость от наставника, подчиняет личности наставника, якобы самодостаточной для спасения наставляемого. Такое послушание налагает на душу наставляемого внутренние узы, оковы, которые, не исправляя греховной воли, подчиняют жизнь послушника образу мыслей и действий наставника, без видения руководителем промысла Божия о наставляемом, без духовного ощущения, что нужно лично для души послушника, именно для этой единственной души. Здесь действия наставника – из уровня своей душевности, по своему мнению и взгляду на послушника, без видения воли Божией о нем, что возможно лишь по достижении наставником значительного преуспеяния, просвещения от Духа Святого. Так свт. Игнатий разрешает эту проблему: «Всякий духовный наставник должен быть только слугою Жениха небесного, должен приводить души к Нему, а не к себе, должен возвещать им о бесконечной, неизреченной красоте Христа, о безмерной благости Его и силе: пусть они полюбят Христа, точно достойного любви. А наставник пусть, подобно Великому и смиренному Крестителю, стоит в стороне, признает себя за ничто, радуется своему умалению пред учениками, умалению, которое служит признаком их духовного преуспеяния. Доколе плотское чувство преобладает в учениках, – велик пред ними наставник их; но когда явится в них духовное ощущение и возвеличится в них Христос, они видят в наставнике своем только благодетельное оружие Божие. Охранитесь от пристрастия к наставнику. Многие не остерегались и впали вместе с наставниками своими в сеть диаволу. Совет и послушание чисты и угодны Богу только до тех пор, пока они не осквернены пристрастием. Пристрастие делает любимого человека кумиром: от приносимых этому кумиру жертв с гневом отвращается Бог. И теряется напрасно жизнь, погибают добрые дела, как благовонное курение, разносимое сильным вихрем или заглушаемое вонею смрадною. Не давайте в сердце Вашем места никакому кумиру. И ты, наставник, охранись от начинания греховного! не замени для души, к тебе прибегшей, собою Бога. Последуй примеру святого Предтечи: единственно ищи того, чтоб возвеличился Христос в учениках твоих. Когда Он возвеличится, – ты умалишься: увидев себя умалившимся по причине возраставшего Христа, исполнись радости. От такого поведения чудный мир будет навеваться на сердце твое: в себе увидишь исполнение слов Христовых: смиряй себе, вознесется. Блаженны те, которые с самоотвержением следуют истинному Евангельскому учению, которые отреклись от удовлетворения похотениям тела и похотениям души! Похотения падшего тела – греховны: греховны и похотения падшей души. Она всюду ищет осуществить свое я, соделаться каким-то отдельным, самостоятельным, первенствующим существом, для которого должно существовать все прочее. Евангелие требует, чтоб такая жизнь была умерщвлена, чтоб человек признал Бога Богом, а сам встал на свое место: в разряд созданий. По умерщвлении безумной, мечтательной, на самом деле несуществующей жизни, может явиться истинная жизнь, с преизобильным ощущением существования – жизнь о Боге»¹⁵¹.

Здесь необходимо коснуться вопроса личного в поиске наставника опыта свт. Игнатия и сложной проблемы отношений его с первыми оптинскими старцами, достаточно известными руководителями духовной жизни в его время. С горечью свт. Игнатий сообщает в своих письма, что в юности он не нашел наставника, который бы удовлетворил запросы его души, «который был бы живым изображением аскетического учения Отцов Православной Церкви»¹⁵². Ведь с самых ранних лет душа свт. Игнатия пылала особой искренностью в стремлении к Богу, особым благоговением к Спасителю, особой жаждой Богообщения. Желание монашества было естественно для него, увидевшего весь смысл жизни в приобщении Всевышнему, его сердце было словно избрано для того, чтобы устроять из себя обитель Богу. «Я не имел, – делится Святитель о себе в статье «Плач мой», – кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих. Завеса, изредка проницаемая, лежала для меня на Евангелии; но Пимены Твои, Твои Сисои и Макарии производили на меня чудное впечатление. Мысль, часто парившая к Богу молитвою и чтением, начала мало-помалу приносить мир и спокойствие в душу мою. Когда я был пятнадцатилетним юношею, несказанная тишина возвеяла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, я полагал, что это – обыкновенное состояние всех человеков»¹⁵³. «Чем возблагодарю Благодетеля? – Разве только тем, что посвящу на исследование и искание Его, на служение Ему, всю земную жизнь мою!»¹⁵⁴. Никто не смог разъяснить будущему Святителю его первых, еще не определенных чувств сердца, первых движений его внутренней жизни, жаждущей Бога. Современное общество не думало об опытном внутреннем Богообщении, оно либо довольствовалось внешней принадлежностью государственной церковности, либо погружалось в мутное состояние мистических переживаний, оно забыло святоотеческую аскезу. Никто не поддержал Святителя, тогда еще Димитрия Брянчанинова, в его первых шагах душевного делания, никто не утвердил в первых явившихся плодах внутренней жизни – тишине, мире, покое. Димитрий поступил в инженерное училище Петербурга, он отдает на изучение наук человеческих все силы души. «Протекли почти два года в занятиях земных: родилась и уже возрасла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая – по Боге. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то забвение, которому предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, которая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни! И точно – это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей, Бога»¹⁵⁵.

Оставаясь одиноким в своих душевных исканиях, Димитрий обращается к источникам живой веры, к тем, кто в письменах запечатлел опытом испытанное внутреннее делание. «Не живые человеки были моими наставниками; ими были почившие телом, живые духом святые Отцы. В их писаниях нашел я Евангелие, осуществленное исполнение; они удовлетворили душу мою»¹⁵⁶. Димитрий отдает себя умной молитве, в своем одиночестве взыскует помощь единого истинного Помощника и Благодетеля. Еще будучи студентом училища, он достигает почти непрестанного умного делания, часто целые ночи проводит в молитве, а с рассветом идет на занятия¹⁵⁷. Во внутренних бранях будущий Святитель, ощущая свою еще неопытность, обращается за помощью к духовнику училища, говорит ему, что «борим множеством греховных помыслов». Но не имеющий духовной чуткости отец протоиерей не находит различия между «греховными помыслами» и «политическими замыслами», вместо руководства ищущего наставления он обращается к училищному начальству с опасениями о политической благонадежности исповедавшегося студента¹⁵⁸.

Как сообщает биограф свт. Игнатия, «неосмотрительность духовника повергла Брянчанинова в тяжкую ответственность пред своим начальством и довела до болезненного состояния; он принужден был избрать себе другого духовника»¹⁵⁹. Брянчанинов со своим другом Чихачовым обращается к инокам Валаамского монастыря, исповедуется у них, приобщается их духовным назиданиям. Испугавшемуся предложения чаще исповедаться и причащаться Чихачову Димитрий сказал: «Не твое дело, а духовника»¹⁶⁰. Но духовные запросы обоих друзей были глубже, чем то могли удовлетворить иноки Валаамского подворья, и они сами предложили им обратиться к монахам Невской Лавры, где пребывали такие опытные иноки, как лаврский духовник о. Афанасий, монахи: Аарон, Харитон, Иоанникий, – ученики старцев о. Феодора и о. Леонида, преемственных учеников прп. Паисия (Величковского). Два друга «совещались с иноками, как с духовными отцами, обо всем, что касается внутреннего монашеского делания, исповедывали свои помыслы, учились как охранять себя от страстей, греховных навыков и преткновений, какими руководствоваться книгами из писаний святых отцов и т. п. Добрые иноки, особенно о. Иоанникий и духовник о. Афанасий делились с монахолюбивыми и любомудрыми юношами всем, что составляло достояние их многолетней духовной опытности. Часто Димитрий Александрович удивлял их своими вопросами, которые касались таких сторон жизни духовной, какие свидетельствуют о довольно зрелом духовном возрасте»¹⁶¹. По-видимому, это руководство удовлетворяло будущего Святителя, по-видимому, среди всеобщей столичной атмосферы бездуховности душеполезные назидания благочестивых иноков служили живительной влагой для истомившегося по слову Божию сердца угодника Божия. Но, может быть, глубинные запросы постоянно ищущего сердца будущего Святителя простирались и далее?…

Когда Александро – Невскую Лавру посетил прп. Леонид, в схиме Лев, затем старец Оптинский, Димитрий в беседе с ним «почувствовал такое влечение к этому старцу, что как бы век жил с ним: это были великие минуты, в которые старец породил его духовно себе в сына»¹⁶². Именно прп. Леонид Оптинский произвел своим духовным влиянием окончательный разрыв уз с миром в душе Димитрия, именно он повлек за собой юного святого к всецелому посвящению жизни богоугодному деланию души. Старец Леонид поддерживал Брянчанинова своими письмами в том духовном одиночестве, в каком он оказался, когда был вынужден по окончании училища в 1827г. выехать на службу в Динабургскую крепость. К старцу же Леониду, получив скорую отставку, Димитрий выезжает в Александро – Свирский монастырь. Здесь душа нового послушника ищет того идеала, который он видел у святых отцов: Димитрий отдает себя беспрекословному послушанию старцу и глубочайшему смирению среди братии. Безропотное выполнение всех, даже самых низких послушаний породило в душе святого послушника при полном забвении своего «я» сладость смирения, о чем затем Святитель помнил всю жизнь. Со всей искренностью он отдал себя духовному руководству старца Леонида, по подобию древнего послушничества, ежедневно исповедывал ему все движения внутренней жизни, не предпринимал ни одного действия без его благословения, проходил испытания, налагаемые на него старцем, иногда очень тяжелые, вводящие в душу смирение¹⁶³. Будущий Святитель искал внутреннего делания, во внешнем, телесном подвиге, в послушаниях он видел только вспомоществование духовной жизни, но самую духовную жизнь он видел глубже, во внутреннем, незримом умном делании, и он искал именно этого…

Когда старец Леонид переселился в Площанскую пустынь Орловской епархии, послушник Димитрий Брянчанинов находится с ним, а когда старец из-за неприятности со строителем Площанской пустыни иером. Маркеллом переселяется в Оптину Введенскую пустынь Калужской губернии, то Димитрий с другом Чихачовым сначала пытается основаться в Белобережской пустыни, но вновь приезжает к старцу Леониду. Однако здесь все уже существенно меняется. Настоятель отец Моисей, не соглашавшийся сначала принять Димитрия с другом, относился к ним неблагосклонно, не было доверия к ним и со стороны братии. Недоброжелательство и крайне скудная пища привели обоих друзей в такое болезненное состояние, что они едва могли подниматься с кроватей, а помощь получали лишь один от другого, когда кому-нибудь из них становилось чуть легче. Именно в это время к Димитрию приходит весть от сильно заболевшей матери, желавшей видеть перед возможной смертью сына; с вестью одновременно прислана и крытая бричка. И Димитрий вместе с другом покидает монастырь, покидает старца, духовного руководителя, идет на встречу уже новым испытаниям, но уже без того руководства, которое он имел¹⁶⁴. Он побывал еще в Новоезерском, Семигородном, Глушицком Дионисиевом монастырях, постриг и рукоположение в священные степени принял от Вологодского еп. Стефана, некоторое время жил в загородном доме своего дяди и крестного отца Д. И. Самарина близ Вологды, затем назначен строителем Пельшемского Лопотова монастыря, а затем настоятелем Сергиевой пустыни близ Петербурга, на берегу Финского залива¹⁶⁵. Свт. Игнатию было тогда двадцать семь лет, но духовный путь его теперь был уже свой, особенный, определившийся в переживаниях души и в опыте жизни.

Какова была причина оставления свт. Игнатием в своем новоначалии духовного руководителя, почему он покинул старца, помощь своей душе от которого со всей очевидностью признавал сам? Нам, не имеющим того внутреннего опыта, который имел Святитель, не коснувшимся тех душевных переживаний, тех внутренних борений, которые прошел он, трудно и даже невозможно проникнуть полностью в суть и причины его жизненных решений. «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно. Но духовный судит о всем, а о нем судить никто не может» (1Кор. 2, 14–15). Мы можем приобщиться лишь тем знаниям, лишь той частице духовной жизни Святителя, которую он благоволил открыть нам сам. Среди многих писем свт. Игнатия, исполненных искренности, откровенности его просветленного сердца, наше внимание в данном случае может привлечь содержащее в себе следующее: «Все внимание наше должно быть обращено на ум и сердце: ум и сердце должны быть исправлены по Евангелию. Если же будем изнурять телесные силы по пустой, кровяной ревности к телесным подвигам, то ум ослабеет в брани с духами воздушными, миродержителями тьмы века сего, поднебесными, падшими силами, ангелами, сверженными с неба. Ум должен будет ради немощи тела оставить многие, сильные, существенно необходимые ему оружия, – потерпеть безмерный ущерб. Говорю тебе испытанное на самом деле, познанное на горьких опытах. Когда я был юношею, – все это говорило мне сердце мое, – не так ясно, не определенно, – но говорило. Другого голоса, другого свидетеля, который бы подтвердил, объяснил свидетельство сердца – не было. И не устоял, неподдержанный никем, глагол моего сердца пред умом моим! Не умел я слушать моего сердца! Страшным, опасным казалось мне слушать его! Тонок, таинствен его голос!… Старцы, общей молвою прославленные, как одаренные духовным рассуждением, говорили другое, издавали другое мнение об этих предметах, не так, как я понимал и видел их. Всегда я себе не верил: мысль слабая, увертка ума в другом, казалась мне предпочтительнее моей мысли, прямой и сильной. Много времени протекло в таком состоянии; не много лет, как я оказался освобожден от последования мнениям других; – встречаю приходящее к уму моему мнение человека и книги не как страннолюбец гостеприимный и приветливый; но как строгий судия, как привратник, хранитель чертога, облеченный в этот сан милостию Всемилостивого Бога моего, после бесчисленных, смертных, долговременных язв и страданий»¹⁶⁶. Очевидно, речь здесь идет о необходимости первенства во всех отправлениях душевной жизни человека сокровенного умного делания, делания ума и сердца, этой сердцевины духовной жизни, чего так жаждал с ранних лет аскетически настроенный подвижник Божий. Именно этого искал, еще будучи совсем юным, свт. Игнатий, он увидел это у святых отцов, и во всех своих беспрекословных послушаниях, в ежедневной исповеди, в смирении пред всей братией, в неопустительном посещении храма, во всем телесном подвиге он желал достичь не просто беспрекословности, но желал разуметь самую сущность, разуметь сам дух этого исполнения. Его святая душа отличалась от всех других, обычных, хотя и обращавшихся к Богу, людских душ, она отличалась с ранних лет своей особой утонченностью, вдохновенностью, нередко словно по естеству созерцательностью, тяготением к безмолвию. Его духовные запросы простирались много далее, чем того требовал весь тот слой интеллигенции и простолюдинов, нашедший в Оптиной свое сокровище, сокровище, имеющее свою духовную цену. Свт. Игнатий искал разъяснения всех тончайших движений души, сердца, ума. И еще, должно сказать, он искал наставника совершенного и бесстрастного, потому что о таком писали святые отцы, потому что такой полностью движим Духом Святым, он не погрешит в руководстве, не погрешит в руководстве именно умного делания, этой науки из наук, а не просто в руководстве общих для всех сторон религиозной жизни человека.

Сложно сказать, кого именно в вышеприведенных словах имеет в виду Святитель, конкретные имена не указаны. На самом деле, Святитель встречался или просто знал о достаточно многих подвижниках, бывших в славе у людей, но по сущности находившихся в самообольщении, и о таковых лжестарцах он упоминает в Аскетических Опытах¹⁶⁷. К Старцам Оптинским это не относится ни в коей мере; нигде, ни в творениях, ни в письмах Святителя нет и малого сомнения в их благочестии. Когда Святитель говорит о старцах Оптинских, то говорит только о прпп. Леониде, своем наставнике в новоначалии, и Макарие, ученике старца Леонида и своем современнике, – обоих он знал достаточно хорошо. В Аскетических Опытах свт. Игнатий так свидетельствует об этих угодниках Божиих: «Ищите тут (в монастырях) успешного врачевания! тогда требование ваше будет справедливее.

Осуществление этой мысли мне пришлось видеть на опыте. В Калужской епархии, близ города Козельска находится общежительная Оптина Пустыня. Туда, в 1829 году, прибыл на жительство известный по знанию деятельной монашеской жизни иеросхимонах Леонид; впоследствии присоединился к нему ближайший ученик его, иеросхимонах Макарий. Оба старца были напитаны чтением Отеческих писаний о монашеской жизни, сами руководствовались этими писаниями, руководствовали ими и других, обращавшихся к ним за назидательным советом. Такой род жительства и поведения они заимствовали от своих наставников; он начался с первых иноков, достиг по преемству до нашего времени, составляет драгоценное наследство и достояние монахов, достойных своего имени и назначения. Братство Оптиной Пустыни начало немедленно умножаться в значительном размере, и совершенствоваться в нравственном отношении. Ревностным братиям старцы объяснили правильный и удобный способ подвижничества; колеблющихся они поддержали и ободрили; слабых укрепили; впавших в согрешения и греховные навыки привели к покаянию, и исцелили. К смиренным хижинам схимонахов стали стекаться во множестве светские лица всех сословий, обнажали пред ними страдание души, искали врачевания, утешения, укрепления, исцеления. Тысячи обязаны им благочестивым направлением своим и сердечным миром. С состраданием смотрели они на страждущее человечество; облегчали пред ним значение греха, объясняя значение Искупителя, и из значения Искупителя объясняя необходимость для христианина в оставлении греховной жизни; были снисходительны к немощи человеческой, и вместе сильно врачевали эту немощь! Таков дух Православной Церкви; таковыми были ее святые всех времен»¹⁶⁸. «Преподобный Нил (Сорский) никогда не давал наставления или совета прямо из себя, но предлагал вопрошающим или учение Писания, или учение Отцов. Когда же, говорит Преподобный в одном из своих писем, он не находил в памяти освященного мнения о каком-либо предмете, то оставлял ответ или исполнение до того времени, как находил наставление в Писании. Этот метод очевиден из сочинений священномученика Петра Дамаскина, преподобного Григория Синаита, святых Ксанфопулов и других Отцов, особенно позднейших. Его держались упомянутые мною иеросхимонахи Оптиной Пустыни Леонид и Макарий. Память их была богато украшена мыслями святыми. Никогда не давали они советов из себя: всегда представляли в совет изречение или Писания, или Отцов. Это давало советам их силу: те, которые хотели бы возразить на слово человеческое, с благоговением выслушивали Слово Божие, и находили справедливым покорить ему свое умствование. Такой образ действия содержит в величайшем смирении преподающего совет, как это явствует из Предания преподобного Нила: преподающий преподает не свое, Божие». «Упомянутые выше иеросхимонахи Оптиной Пустыни имели под руководством своим много учеников, которые ежедневно, после вечернего правила, открывали им свою совесть. Эти ученики отличались от тех, которые жили самочинно, резкою чертою. Мысль о предстоящей исповеди была как бы постоянным стражем их поведения, постепенно приучила их к бдительности над собою, а самая исповедь соделала их сосредоточенными в себе, непрестанно углубленными в Писание»¹⁶⁹. Из этих цитат следует со всей очевидностью признание свт. Игнатием благотворности духовного руководства Оптинских старцев. Он признает их напитанными святоотеческим учением, которым они руководят и монахов и светских лиц, признает их проникшимися в частности учением прп. Нила Сорского и более древних отцов свв. Петра Дамаскина, Григория Синаита, Ксанфопулов – этих, кстати, учителей умного делания. Святитель замечает, что Оптинские старцы преподают не свое, Божие, что они находятся в русле духовной традиции истинных монахов, преуспевших в духовной жизни и передававших свой опыт другим. Святитель видит пользу старцев Леонида и Макария в духовном укреплении Оптиной пустыни: они врачуют души, исцеляют страсти, принимают откровение помыслов – эту неотъемлемую часть умного делания. Он ставит их в один ряд со святыми всех времен.

Впрочем, нельзя остановиться только на этом суждении свт. Игнатия, это было бы необъективным представлением его образа мыслей, было бы непониманием всех внутренних переживаний Владыки. Да, здесь видно признание Святителем пользы, незаменимой пользы от духовного руководства Оптинских старцев. Но это еще не значит, что их руководство было до конца незаменимо для самого Святителя, духовные запросы которого, – должны уже признать мы, – были много глубже, тоньше, духовнее, быть может, целого поколения христианского общества его времени. Поэтому в тех же Аскетических Опытах есть слова: «Я желал быть под руководством наставника; но не привелось мне найти наставника, который бы вполне удовлетворил меня, который был бы оживленным учением Отцов. Впрочем, я слышал много полезного, много существенно нужного, обратившегося в основные начала моего душеназидания. Да упокоит Господь в месте злачном, в месте прохлады, в месте света и блаженства, почивших благодетелей души моей!»¹⁷⁰. Святитель видел пользу от духовного руководства старцев Оптинских, даже нужду общества в их руководстве, но он и видел их недостаточность для своего личного подвига, сконцентрированного всецело в умном делании. В том-то все и дело, что Святитель признавал рассудительность Оптинских старцев в жизни деятельной, но сам он всем сердцем был обращен к жизни созерцательной, к подвигу внутреннему, к духовному умному деланию. Так он говорит об этом в своих письмах: «Отец Макарий Оптинский решительно отвергал умное делание, называя его причиною прелести, и преподавал одно телесное исполнение заповедей… Но отец Макарий в наше время был лучшим наставником монашества, действовал по своим понятиям, с целию угождения Богу и пользы ближним, при значительном самоотвержении»¹⁷¹. «Нужны мужи духоносные, а ныне даже водящихся отчасти писаниями Отцов, при объяснении их душевным разумом, каков был отец Макарий Оптинский, нет… Даже наружное благочинное поведение, какое введено было в Оптиной Пустыне отцами Леонидом и Макарием, почти всюду оставлено»¹⁷². Святитель искал идеала, и не просто искал, он осуществлял его в своей личной жизни, в невидимой внутренней борьбе, в сосредоточении всецело на внутренней жизни, по образу древних исихастов, писания которых Святитель усвоил самым сердцем. «Для многих монахов, – признается Владыка, – славных своею аскетическою жизнию, например для Оптинских, мое настроение остается очень неясным: ибо их настроение образовалось от деятельной жизни телесной, столько видной для мира и прославляемой им, а мое от вынужденного болезнями и другими обстоятельствами затвора и сопряженного с ним душевного делания и подвига, невидного и непонятного для мира. Это-то настроение и проявляется повсюду в моих сочинениях, как они ни недостаточны, и делает их своехарактерными. Они по характеру подходят к писаниям древних аскетов»¹⁷³. Свт. Игнатий не довольствовался душевным разумом, хотя бы и проникнутым благочестием, он искал разума духовного, полного подчинения всех сторон жизни Духу Святому, бесстрастия, совершенства, но для современного общества видел нужду и в воспитании благочестивым душевным разумом, какой он находил в старце Макарие Оптинском. Более того, Святитель осознавал даже большую способность оптинцев влиять на нравственное преображение общества, как более близкое к ним в их деятельном подвиге и более далекое от одинокого делания свт. Игнатия. «О. Макарий, – говорит Святитель, – хотя и был наиболее телесным исполнителем заповедей, но имел любовь к ближнему и ею поддерживал братство. Он незаменим по моему мнению и взгляду!»¹⁷⁴. «Этот человек был неоцененное сокровище для христиан, живущих среди мира. Он был приготовлен и предназначен для того служения, которое проходил. Простота и свобода в обращении, любовь и смирение врожденные, образование себя чтением Отеческих книг, повиновением искусным старцам дали ему возможность рано сделаться духовником и наставником, а долговременный опыт усовершил его в этом служении… Мой путь был совсем другой: я был часто и подолгу болен, подолгу не выходил из своей келлии, терпел много неприятностей. Все это отделяло меня от общества человеческого и сосредотачивало в себе. Такое душевное положение лишило меня знания человеков. Чем далее иду путем жизни, тем более удаляется от меня это знание, потому что иду очень одиноко»¹⁷⁵.

И все же для руководства в умном делании необходим именно духовный, не душевный разум, и умное делание обязательно в руководстве нуждается. Но если нет рядом достигших духовного разума, если таковые крайне оскудели, как может руководство во внутреннем делании осуществляться? Свт. Игнатий, во-первых, видит здесь необходимость совета со стороны преуспевших в душевном делании. «Доколе сердце не стяжет навыка отличать добро от зла, очень полезен опытный совет ближнего – воспитанника Восточной Церкви, единой святой, единой истинной, – ищущего и нашедшего в повиновении ей блаженную свободу»¹⁷⁶. «В особенности важен путь духовного совета, которым проходили святые иноки, и достигали сперва очищения страстей, а потом и благодатных дарований. Горе же единому, сказал св. Иоанн Златоуст, заимствовав слова эти у Екклезиаста»¹⁷⁷. Совет не должен подаваться по собственному желанию, без вопрошения ближнего, так как подающий совет богодухновенным наставником не является, поэтому он подает совет и не как наставник, а лишь по существенной необходимости душевной помощи ближнему. «Совет же тот только может преподать, кто в душевных искушениях советовался с искусным, и ощутил облегчение в душевных болезнях»¹⁷⁸. Советник сам должен опытно пройти все ступени умного делания, чтобы преподать совет в этом делании из испытанного в своей жизни. Получившие же благодатную молитву сразу, без предварительных ступеней, то есть не общим путем, а по особому смотрению Божию, учить этой молитве других не могут и не должны¹⁷⁹. Свт. Игнатий находит, что жизнь по совету освящена примером прп. Антония Великого (†351), который не был в послушании у старца, но, живя уже в новоначалии отдельно от всех, заимствовал образ разных добродетелей из примера и учения разных отцов и братий, современных ему¹⁸⁰.

Святитель следующее различие делает между жизнью в абсолютном послушании старцу, свойственной древности, и жизнью по совету, свойственной времени нашему: «Скромное отношение советника к наставляемому – совсем другое, нежели старца к безусловному послушнику, рабу о Господе. Совет не заключает в себе условия непременно исполнять его: он может быть исполнен и не исполнен. На советнике не лежит никакой ответственности за совет его, если он подал его со страхом Божиим и смиренномудрием, не самопроизвольно, а будучи спрошен и понужден. Также и получивший совет не связывается им; на произволе и рассуждении его остается исполнить или не исполнить полученный совет»¹⁸¹. Только необходима осторожность в принятии совета, в последовании ему, потому что и не всякий совет может принести пользу, советующий не имеет видения души вопрошающего, советующий не умеет слушать волю Божию о человеке, почему он всего лишь и советует, а не руководит. «Не увлекайся, – предостерегает свт. Игнатий, – советом по первоначальному действию его на тебя! По страстности и слепоте твоей иной страстный и зловредный совет может понравиться тебе единственно по неведению и неопытности твоим, или потому, что он угождает какой-либо сокровенной, неведомой тобою, живущей в тебе страсти. С плачем и сердечными воздыханиями умоляй Бога, чтоб Он не попустил тебе уклониться от Его всесвятой воли к последованию падшей человеческой воле, твоей или ближнего твоего, твоего советника. Как о своих помыслах, так и о помыслах ближнего, о его советах, советуйся с Евангелием»¹⁸².

И поэтому второе, на что обращает внимание свт. Игнатий касательно нашего духовного руководства, есть руководство Священным Писанием и писаниями святых Отцов, тщательное изучение их, усвоение душою, следование их советам, сверение по ним советов ближних¹⁸³. «С оскудением наставников, – говорит Святитель, – святые Отцы, по внушению Святого Духа, благовременно и прозрительно промышлявшему о духовной потребности иноков последнего времени, составили много назидательных сочинений, совокупностию которых удовлетворительно определяется иноческий подвиг. Этими святыми писаниями пополняется в некоторой степени недостаток живых органов духа»¹⁸⁴. «Ум наш, как омраченный грехом, никак не может удовлетвориться по отношению к спасению собственными помышлениями, немощными, колеблющимися, обманчивыми: ему необходимо посредством внимательного чтения, или тщательного слышания Слова Божия заимствовать из него помышления Божественные, и вразумляться ими. Должно заниматься изучением Слова Божия весьма благоговейно и весьма часто, чтоб оно было руководителем нашим в деле спасения; потому что наши собственные помышления легко могут отвлечь нас от спасительного пути, приняв неправду за правду»¹⁸⁵.

Только и здесь, в руководстве Священным Писанием и святоотеческими творениями необходимо соблюдать рассудительность. Свт. Игнатий замечает, что неопытный в духовной жизни не может применить книгу к своему положению, он непременно увлечется направлением книги: если она говорит о совершенном безмолвии, читающий сразу влечется в безлюдную пустыню, если же она говорит о безусловном послушании старцу, читающий ищет этого, тогда как ни тот, ни другой подвиг не даны нашему времени¹⁸⁶. Так, можно повредить себе даже книгою, и потому книгу необходимо читать согласно своему духовному уровню и согласно своему образу жизни, дабы нам не наполняться «мыслями, хотя и святыми, но неисполнимыми самым делом, возбуждающими безплодную деятельность только в воображении и желании»¹⁸⁷.

Из Священного Писания свт. Игнатий советует всем читать сначала только Новый Завет и непременно с толкованием Церкви, в частности с толкованием блж. Феофилакта Болгарского¹⁸⁸, духовное же понимание Ветхого Завета есть достояние преуспевших¹⁸⁹. Одновременно с Новым Заветом, и даже чуть предваряя его, необходимо просветить себя книгами святоотеческими. «Святые Отцы научают, – пишет свт. Игнатий, – как приступать к Евангелию, как читать его, как правильно понимать его, что содействует, что препятствует к уразумению его. И потому сначала более занимайся чтением святых Отцов. Когда же они научат тебя читать Евангелие: тогда уже преимущественно читай Евангелие. Не сочти для себя достаточным чтение одного Евангелия, без чтения святых Отцов! Это – мысль гордая, опасная. Лучше пусть приведут тебя к Евангелию святые Отцы, как возлюбленное свое дитя, получившее предварительно воспитание и образование посредством их писаний»¹⁹⁰.

Для живущих в миру наиболее подходят писания Отцов, писавших для всех, вообще христиан: св. Иоанна Златоуста, свт. Тихона Задонского, свт. Димитрия Ростовского, Никифора Астраханского, Георгия Затворника¹⁹¹. Тем же, кто посвятил себя шествию по пути тесному, свт. Игнатий советует сначала читать книги, посвященные общежительным монахам: Поучения аввы Дорофея, Оглашения прп. Феодора Студита, Руководство к духовной жизни прпп. Варсонофия Великого и Иоанна Пророка с 216-го ответа, Творения свв. Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Иоанна Кассиана Римлянина. Затем, по утверждении в наставлениях этих святых Отцов, можно приступить к книгам деятельным или подвижническим, написанным для безмолвников, таковы Добротолюбие, Патерик Скитский, Слова прп. Исаии Отшельника, св. Исаака Сирина, прп. Марка Подвижника, прп. Макария Великого, прп. Симеона, Нового Богослова¹⁹².

К тем, кто посвятил себя умному деланию, свт. Игнатий обращается с таким назиданием: «Не будем увлекаться и восхищаться книгою, написанною как бы огнем, поведающею о высоких деланиях и состояниях, нам несвойственных. Чтение ее, разгорячив воображение, может повредить нам, сообщив познание и желание подвигов, для нас безвременных и невозможных. Обратимся к книге Отца, по умеренности своего преуспеяния, наиболее близкого к нашему состоянию. При таком взгляде на отеческие книги, в первоначальное чтение инока, желающего ознакомиться с внутренним молитвенным подвигом, можно предложить наставления Серафима Саровского, сочинения Паисия Нямецкого и друга его, схимонаха Василия. Святость этих лиц и правильность их учения – несомненны. После изучения этих писаний, можно обратиться к книге прп. Нила Сорского. Мала эта книга по наружности, но духовный объем ее необыкновенной величины. Трудно найти вопрос о умном делании, который не был бы разрешен в ней. Все изложено с необыкновенною простотою, ясностию и удовлетворительностию. Так изложен и способ упражнения молитвою Иисусовою. Впрочем как способ, так и вся книга предназначены для иноков уже способных к безмолвию»¹⁹³. Предисловия схимон. Василия к отцам Добротолюбия Святитель особенно советовал читать современным делателям умной молитвы¹⁹⁴, советовал также читать Цветник священноинока Дорофея¹⁹⁵.

Среди всех писаний, служащих руководством для приступивших к умному деланию, свт. Игнатий отводит место и своим собственным сочинениям, в которых он приспособил наставления святых Отцов для современности, выразил сам дух святоотеческой аскезы, показав путь правильного его усвоения. «В наше время, – пишет Святитель, – когда мы отделены многими веками от обычаев и положения, в недре которых жительствовали и произнесли свое учение Отцы, применение учения их к современному положению иночества в нашем отечестве представилось особенно нужным и обещающим принести пользу. Такова была цель при изложении предложенных здесь (в Творениях самого свт. Игнатия, – В. Д.) советов. Уповаем, что они могут служить руководством для иноков нашего времени, по тому положению, которое им предоставлено промыслом Божиим. Уповаем, что убогий труд наш может быть с пользою приложен и в общежительном и в штатном монастырях, и к жизни инока на подвории или при часовне, и к жизни инока, странствующего на корабле по требованию и обычаю государственному, и к жизни инока, находящегося в долговременном послушании посреди мира, и к жизни инока, постриженного в монашество при духовном училище, занимающего при нем какую-либо ученую или административную должность, – даже к жизни мирянина, который захотел бы среди мира с особенным тщанием заняться своим спасением»¹⁹⁶.

Свт. Игнатий признавал, что жизнь при руководстве советом и по книгам, ведет к преуспеванию в умном делании много медленнее, чем при живом руководстве боговдохновенного наставника, «плотской и душевный человек, слыша духовное слово, понимает его соответственно своему состоянию, извращает, искажает его, и, последуя ему в его извращенном смысле, стяжавает ложное направление, держится этого направления с упорством, как направления, данного святым словом»¹⁹⁷. Необходима нам крайняя бдительность, крайняя осторожность в предпринятии каких-либо шагов в нашем внутреннем делании, ведь, при руководстве советом и по книгам, руководителями своей души являемся уже не мало мы сами, при этом неизбежны ошибки и падения. «Книга, начертанная на бумаге, не может заменить живой книги человека. Чудная книга – ум и сердце, исписанные Святым Духом! так и пышет из нее жизнь! так и сообщается эта жизнь слушающим с верою»¹⁹⁸. «Всякая книга, хотя бы исполненная благодати Духа, но написанная на бумаге, а не на живых скрижалях имеет много мертвости: не применяется к читающему ее человеку! Потому-то живая книга – безценна!»¹⁹⁹.

Но наше положение таково, что мы приступили к духовной трапезе уже по окончании роскошного обеда богатого Домовладыки, – так это изобразил в притче свт. Игнатий, – нам оставлены лишь крохи, чтобы «удовольствоваться понятием гадательным и приблизительным о блистательной и насладительной трапезе, которою воспользовались почетные гости»²⁰⁰. Нам предлежат долгие годы, чтобы опытно познать написанное святыми отцами в книгах. Путь наш теперь таков, как это открывает о самом себе, о своем собственном пути свт. Игнатий: «Прошу, чтоб совершалась надо мною воля Божия. – Это прошение воли Божией внушается боязнию, чтоб не попросить чего, превышающего мои силы. Эта боязнь внушена самым опытом: ибо во всех опытах, коими испытывалась моя сила, обнаруживалась моя немощь; где бесы рисовали пред моим умом картину блистательных успехов, там на самом деле, оказывался ущерб, там возникло бедствие, там прикрывалась цветами гибельная пропасть. Я познавал обман, по совершении обмана; познавал прелесть, будучи обольщен и поврежден ею»²⁰¹. Но, несмотря на кажущуюся безысходность положения нашей духовной жизни, несмотря на множество прочных сетей, закрывших нам путь к духовному Небу, в самом этом состоянии нашего положения кроется возможность удивительного спасения душ наших, поскольку «косность преуспеяния, многочисленность преткновений невольно смиряют дух наш, столько склонный к тщеславию и превозношению, доставляют драгоценное познание наших немощей, приводят к упованию на единое милосердие Божие. Такое «упование не посрамит» (Рим. 5, 5)"²⁰².

И еще должно обратить внимание на то, что свт. Игнатий, признавая невозможность абсолютного послушания наставнику по причине крайнего оскудения боговдохновенных наставников, в то же время признает необходимость послушания обычным настоятелям монастырей и духовникам, «которые обязаны во всякое время, при всякой встретившейся нужде, и не будучи спрошены, наставлять врученное им братство»²⁰³. Инок должен оказывать в своем труде и занятиях послушание и небесстрастному настоятелю монастыря, только в своей духовной жизни он не должен входить в абсолютную нравственную зависимость от него²⁰⁴. Именно послушания, монастырские труды, если они соединены с совершением во время этих трудов умной молитвы, возводят к молитве непрестанной, потому что «ничто так не способствует молитве, как послушание, умерщвляющее нас для мира и для самих себя»²⁰⁵. И во время послушаний необходимо совершать умную молитву, лишь тогда это будет означать «трудиться в разуме», то есть «нести труд монастырский, как наказание за свою греховность, в надежде получения прощения от Бога»²⁰⁶, поскольку и молитва, и труд – не жертва Богу, а испрашивание Его милости. Касательно же отношения еще не достигшего духовного разума настоятеля к своим послушникам и подчиненным свт. Игнатий говорит так: «Поведение мужа бесстрастного, исполненного Божественной благодати, никак не может служить точным образцом подражания для настоятелей и наставников, которых преуспеяние очень умеренно, которые еще борются со страстями. Но кроткое обличение подчиненных братий, благоразумное, основанное на слове Божием указание им недостатков их, воздержание от зловредного и лукавого человекоугодничества и ласкательства в обращении с подчиненными при искренной любви к ним, должны принести несомненную, существенную пользу и братству и самому настоятелю»²⁰⁷.