Отдел VIII. Перемещение преосвященного Филарета из Калужской Епархии в Рязанскую

«Калужская паства и в своё время и поднесь молит Господа, да пошлёт Он ей в утешение подобного Отца-Архипастыря, каков был приснопамятный Филарет».

«Последним словом своим Владыка Филарет тронул всех, в чрезвычайном множестве присутствовавших в храме, до всей глубины души; и слёзы – искреннейшие знаки искреннейшей приверженности всех, свидетельствовали о печальных чувствованиях горестного разлучения». «При самом же прощании и проводах были такие умилительные сцены, которые возможно только чувствовать сердцем, а выразить словами – нет»⁴⁹⁰.

Читающие припомнят, что мы закончили повествование о служении Высокопр. Филарета в Московской Духовной Академии словами, бывшего воспитанника этой Академии, новонаречённого Епископа Иоанна в речи его Святейшему Синоду, – словами, как нельзя более, верно характеризующими дух, характер и образ всего Академического служения. Мы и в настоящий раз не можем отказать себе, чтобы не воспользоваться словами этого же духовного витии⁴⁹¹, в которых столь же верно охарактеризованы дух, характер и образ Святительского служения, каковые в достойной мере могут быть приложимы и к самому начальному служению Высокопр. Филарета в Калужской Епархии, а тем паче в связи с изложенными по делу о переводе Св. Писания на Русский язык историческими данными.

Впрочем, чтобы воспользоваться содержанием указываемой речи Преосв. Иоанна, мы имеем для этого и право и даже долг по следующим обстоятельствам. Когда покойный Преосвященный был уже Епископом Смоленским, непосредственным преемником Высокопр. Антония, и я находился, в течение первого года его служения, тоже в Смоленске, и в ту пору начинал собирать материалы для биографии Высокопр. Филарета, тогда сам же Преосв. Иоанн заинтересовался этим моим делом, по отношению собственно к лицу и памяти жизнеописуемого. Имевши честь сыздавна, ещё во время его ректорства в Казанской и Санкт-Петербургской Академии, быть в знакомственных отношениях к Преосв. Иоанну и зная его личный характер, что он не любил быть словоохотливым по каким-либо частным предметам, я даже удивлялся, что при настоящем моем деле он проявил в себе совсем иную сторону своего характера. Он явился столь сочувствующим и интересовавшимся, что подобное что-либо в других лицах, бывших, сколько мне известно, в очень близких отношениях к в Бозе почившему Первосвятителю – Высокопр. Филарету, мне весьма немного приводилось встретить...

«Да, – говорил он, – вот ровно двадцать пять лет⁴⁹², как я в первый раз, он же был и последний, узрел лицом к лицу этого великого силой духа Святителя Русской Церкви. Это было, – как теперь помню, – в Мае 1842 г., когда покойный Митрополит Филарет был в нашей Московской Академии, на пути его в Киев из Санкт-Петербурга, из которого он тогда возвращался навсегда. В лице его, и под белым клобуком с блистающим на нём крестом и при всех орденских отличиях на его персях, я впервые узрел, сколько истинный внутренний образ истинного Святительства, исполненный духа, жизни, силы, света, любви, составляющих ореол... столько же в нём я видел как бы воплощение всего, что возможно и желалось бы всей душой вообразить себе в лице и состоянии великого Аввы... Но, видно, такова доля подобных избранных в среде земнородных и в частности, пожалуй, даже в среде носящих тоже звание, – что эти избранные и при жизни не находят себе пьедестала, а вернее сказать, никогда сами же они не ищут и не помышляют о нём, и по кончине своей остаются под спудом... Я знаю, например, что о некоторых уже заранее приготовлены скрижали писанные...⁴⁹³. Но, вероятнее всего, эти скрижали каменные... И вот я наперёд готов высказать вам моё недовольство, если, и начинаемое вами, жизнеописание будет в чём-либо похожим на такие скрижали... Не честь, не хвала и Преосвященному Антонию, что он в течение целых десяти лет не взял на себя долг и труд начертать во всем достойном изображении, хотя и в кратких чертах, жизнь великого Святителя – Филарета, образ которого так живо, глубоко, назидательно всегда предносится мне»... После этих слов я, между прочим, высказался перед Преосв. Иоанном со всею искренностью, соответствующею его собственной, что мне весьма желалось бы иметь у себя сочинение Вашего Преосвященства «о Монашестве Епископов»,.. и собственно для того, чтобы проверять, в известных отношениях, многие черты и качества в Бозе почившего не как только Святителя, но нераздельно как схимонаха»... В ту же минуту вынес Преосвященный экземпляр своего сочинения и, отдавая его мне, сказал: «знайте же, что писавши это сочинение, я сам представлял себе образ почившего, и как великого Святителя, и как великого Аввы»... При этих столь искренне-откровенных словах Преосв. Иоанна, мне подумалось тогда же, а потом и при повторительном не раз чтении вышеуказанной речи его при наречении в Епископы, что, вероятно, представлялся ему образ Высокопр. Филарета и при изложении самой речи. Приводим из этой речи следующие мысли.

«Церковь требует, – говорил новонаречённый Епископ, – от своих Святителей – пастырей, чтобы светить светом Христовой истины, проводя её в народ в её живом действенном духе, в ярких и сильных чертах Евангелия, а не в одних общих словах отвлечённых поучений, или в неясных безжизненных образах школьной науки; светить светом собственного духа, внося в церковную деятельность ясную мысль, сознательное убеждение, неизменные начала и твёрдую систему, а не одни преходящие мнения и случайные соображения... – светить светом жизни, чтобы оправдывать учение делами и побеждать всякое лжемыслие столько нравственно и практически, сколько умственно и догматически». Далее, сказав, что как Церковь наша была полна жизни и силы в лице своих Святителей от Илариона Киевского до Тихона Воронежского, новонаречённый Епископ говорит, что «эта жизнь и сила выражалась в неизъяснимой теплоте сердца, – словом в любви, горячей и пламенной любви к своему званию, своему служению, своим подвластным и пасомым, к своей Церкви. И вот это-то и было истинное пастырское Богословие, великая наука пасти души человеческие (христианские)! У тех, духом горевших, Пастырей вся наука эта (и вся деятельность) заключалась почти в одном слове: любить, – любить, чтобы со всей полнотой душевного сочувствия исполнять свой долг и любовью препобеждать все его трудности..., чтобы неустанно и неусыпно стоять на страже Веры и Церкви, в непрерывной борьбе с её врагами внутренними и внешними – любить, чтобы и люди любили и нас и Церковь и Бога».

Да сколько быть может, ни не полно во всех подробностях и отчасти не определённо, по недостатку и не точности некоторых сведений, наше повествование о жизни и служении в Бозе почившего за время управление его Калужской паствой, но сейчас приведённые из речи, истины и мысли едва ли, но в большинстве совпадают с изложенными данными. Вся Калужская паства, всеконечно не желала обольщать себя и обманывать других, когда, по свидетельству одного из доставителей сведений «и в своё время и по днесь молит Господа, да пошлёт ей в утешение подобного отца-Архипастыря, горевшего любовью ко всем и располагавшего всех любить его, как истинного служителя Божия и Пастыря Церкви, каким явил себя соделавший навсегда незабвенным для неё своё имя и память – Преосв. Филарет"⁴⁹⁴.

Впрочем, представляемые в таком виде и значении Святительские достоинства Калужского Епископа Филарета и личные его качества не оставались, как оказывается, безызвестными и вдали – в самом Петербурге. То, что приведено было нами прежде в виде слуха, как и передавало нам упоминавшееся лицо (о. Наместник Сергиевой Лавры А. Антоний), т. е. что, вместе с вызовом в Синод Киевского Митрополита Евгения (в 1824 г.), имелся в виду и Калужский Епископ Филарет, подтверждается действительными данными⁴⁹⁵. «Архимандрит (Юрьевский) Фотий, – читаем в «Истории» г. Богдановича, пользовавшийся авторитетностью и доверенностью Государя Императора АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВИЧА⁴⁹⁶, – в доносе своём (от 18 Мая 1824 г.) говоря о том, кого нужно сменить из присутствовавших в Синоде, (разумея, само собой, во главе Филарета Московского, – в это время, впрочем, не бывшего в Синоде), и кого лучше вызвать в Синод для присутствования, и указав во-первых на Киевского Митрополита Евгения (Болховитинова), что «сей человек умнее Филарета (Московского), мудрее, старее и опытнее, – писатель и историк отличный, притом правоверен, он⁴⁹⁷ и в Питере не бывал и партий не имеет⁴⁹⁸ и вообще может быть надёжен ко всему, – присовокупил: «на всякий случай на вид представлю, хотя и не знаю лично, славящихся благочестивой жизнью, правоверием и учёностью доброй, Архиереев: 1) Могилёвского Архиепископа Иоасафа, 2) Калужского Епископа Филарета, 3) Курского Епископа Владимира, 4) Владимирского – Парфения».

Этот факт, хотя представляет свидетельство из уст одного частного лица – А. Фотия, но во-первых, это лицо имело доступ представлять доносы или доклады Самому Государю, а во вторых самое то, что А. Фотий представлял о кандидатах в том числе и о Филарете не как лично ему известных⁴⁹⁹, то и самые мнения одобрительные были, значит в большей, или меньшей мере в ходу в среде лиц, в обществах, которых он вращался, – лиц разумеется высокопоставленных. Во всяком случае, имевшийся в виду и доходивший даже до слуха Московского Филарета, вызов Филарета Калужского на высший почётный пост служения в среде Присутствующих в Св. Синоде, имел ближайшим последствием то, что вскоре же Высокопр. Филарет был перемещён из Калужской епархии на высшую кафедру – в епархию Рязанскую⁵⁰⁰.

Перемещение это состоялось по Высочайшему повелению, изображённому в Указе Св. Синода 12 Января 1825 года.

Таким образом, управление в Бозе почившего Калужской епархией продолжалось всего шесть лет с несколькими месяцами. Но очевидно, здесь имело значение не количество времени, а качество святительского служения. О последнем же мы видели свидетельство, что Калужская паства и в своё время и поднесь молит Господа да пошлёт ей в утешение подобного отца – Архипастыря и пр. Потому-то, – читаем у другого доставителя сведений – «и при прощании и проводах Владыки Филарета были такие умилительные, трогательные сцены, которые возможно только чувствовать сердцем, а выразить словами – нет».

На прощания и проводы, о коих мы хотим сказать, многие, правда, смотрят двусмысленно, а иные, пожалуй, положительно видят в них один лишь обычай, обряд, или просто – церемонию, хотя для духовенства обязательную, как заведённый и сохранившийся от старины порядок. Но да позволено будет, прежде всего, обратиться к подобным многим с вопросом, так резко и метко выраженным в известном стихотворном изречении: «С кого портреты они пишут. Где разговоры эти слышат»?! Странное, в самом деле, явление! Не эти ли же самые лица, если бы дело коснулось их личной, как говорится, живой струны, вроде например, того, когда на каком-либо заздравном, или прощальном обеде нужно бывает почтить какое-либо лицо, иногда и заочно, то не первые ли они готовы бывают разразиться на перерыв каким-либо спичем, оглушительными кликами и рукоплесканиями, или отнестись с адресом, или отправить телеграмму?! И во всём этом они же готовы всеми силами доказывать, что здесь не обычай только, а излияние душевных, и будто бы, священных чувств и проч. Итак, если у автора-поэта вопрос его не остался без известного ответа, то и в настоящем месте он ясен сам собой...

Да, прощания и проводы, какие в большинстве, к утешению, доднесь видим и слышим мы при разлуке Архипастырей со своими паствами, берут основание и побуждения не из другого источника, как из религиозного настроения, и истекают из той внутренней духовной связи, где паства становится истинно едино тело и един дух со своим Архипастырем – святителем... Говорим – паства, а не избранные лишь и представительные лица её, так как, что замечательно, всегда при подобных событиях, все даже сословия как бы уничтожаются, – все сливаются как бы в одну семью, все одинаково простирают свои взоры и руки, чтобы не пропустить последнего взгляда, не проронить последнего слова, не остаться без последнего благословения со стороны своего бывшего Архипастыря. А что здесь действует не одно лишь общечеловеческое чувство, доказательство в том, что можем ли мы указать подобные чувствования и отношения к кому-либо при подобных расставаниях и проводах; – бывает ли, например, это при отъезде Начальников губерний и других равностепенных лиц?! Может быть, из сотен случаев один пример, и то не в таком роде и виде. Нет, – кроме Помазанников Божиих – Царей и Августейших Лиц, ни к кому не относится Русский Православный народ с такими единодушными чувствами, какие видим мы и в отношении к Святителям и при встречах, и при проводах; – следовательно, эти чувства прямо приносятся на алтарь Церкви и Престола, освящаемого Церковью же. Самый церковный колокольный звон имеет при этом свою особенную знаменательность. Производить же эти явления из обычаев старины, собственно говоря, не значит ослаблять и унижать их значение, а напротив, только лишь подтверждать их истинность, естественность, законность и священность. Желающий пусть раскроет страницы из жизнеописаний древних великих Святителей Церкви, напр. св. Иоанна Златоустого, и уразумеет, как этот Святитель, громоносно обличавший и поражавший всякое раболепство, ласкательство в среде своей паствы, не исключая даже самого двора, в то же время понимал и принимал те заявления и выражения чувств, какими сопровождали его и при разлуке с {ним}, и при встрече при его возвращении Православные жители Царьграда. Для примера развернём свиток его златословесной беседы, которую он говорил по возвращении своём из Азии, когда в несметном множестве и с громкими кликами встретили его пасомые чада его. «Радуюсь и восхищаюсь, как бы воспаряю от восторга и не могу выразить, как велика моя радость. Что скажу любви вашей и тому благорасположению, какое показали вы, когда радостные восклицания ваши проникали в небо?! Самый воздух освятили вы, и город соделали церковью: почтён был я, а прославлен Бог!»⁵⁰¹. Думать ли, что тогда были особые времена и обстоятельства, в которых и паствы и пастыри имели особенные причины и побуждения иметь такую тесную, внутреннюю и внешнюю связь между собой?! Но кто же дал нам право не признавать эту же самую связь, ту связь чувств и отношений, в силу которой и Калужская паства молила Господа, да пошлёт ей в утешение подобного отца и архипастыря, – и сам в Бозе почивший в своей прощальной беседе взывал молитвенно ко Господу перед лицом, оставляемой им, паствы: «Господи Сердцеведче! Ты веси, сколько сердце моё воздыхало и будет воздыхать к Тебе, да сей знаменитый град, цветущий благочестием и добродетелями отцов наших, очистится от последних останков заблуждение и суеверия».

Сведения о прощаниях и проводах Преосв. Филарета, при отъезде его из Калуги в Рязань, доставлены от различных лиц – очевидцев, и в общем их составе они состоят в следующем:

«12 Января 1825 года был получен указ Св. Синода о назначении Преосв. Филарета во второклассную епархию Рязанскую – (хотя в звании Епископа же). Выезд его последовал в первую неделю великого Поста – в Воскресенье. С Семинарией Преосвященный простился ещё накануне после вечерни. Когда собрались все начальствующие, учащие и ученики в покои его Преосвященства, сколько могли вместиться. Преосвященный вышел и сказал с чувством: »О если бы нам увидеться такими чистыми на суде Господнем!«, ибо в тот день сподобились приобщения Св. Таин; а затем, обратившись к Ректору Семинарии, сказал ему: »попекитесь о детях; пусть они будут иметь недостатки в познаниях, только были бы истинные христиане«. В самый же день отбытия своего из Калужской епархии в неделю Православия (15 Февраля), Преосв. Филарет, по совершении Божественной Литургии соборно, прощальным словом своим тронул и всех присутствовавших во храме, собравшихся в чрезвычайном множестве, до всей глубины души, – и слёзы-искреннейшие, знаки искреннейшей приверженности свидетельствовали о печальных чувствованиях горестного разлучения. По окончании молебствия пред Иконой Калужской Божией Матери с коленопреклонением, происходившего в присутствии всего городского духовенства, маститый старец кафедральный, Протоиерей Иоанн от лица всей паствы произнёс пред Его Преосвященством благодарственную речь, в которой, прерывающимся от лет и чувствительной горести голосом, изъявил совершеннейшую признательность пасомых к истинно-пастырскому управлению сею паствой и отеческим благодеяниям Его Преосвященства. Все Калужское духовенство в глубокой скорби и слезах поверглось к стопам Его Преосвященства и принимало его благословение. За сим Преосвященнейший изволил прощаться со всеми сословиями паствы своей и изъявил особенную признательность, пред лицом всего собрания, за усердие к святой церкви и благочестивый пример. Его Превосходительству, г. Гражданскому Губернатору Н.К.О. также и духовенству – за отличное его поведение. В два часа по полудни начался в соборе благовест к сопровождению Архипастыря, а в три часа Его Преосвященство, приложившись к св. иконам в домовой церкви и будучи напутствован речью, произнесённой Архимандритом Ректором Семинарии Венедиктом, сопровождаемый искренними благословениями всех жителей Калуги, при многочисленнейшем стечении всякого звания людей, со слёзными рыданиями провождавших своего доброго Архипастыря, коими наполнена была вся площадь около собора, и при колокольном звоне во всех церквах, изволил отправиться в путь свой по московскому тракту. Духовенство и граждане проводили его за город до часовни, известной под именем Креста, где Преосвященнейший, по молитве о благосостоянии Калужской паствы, паки прощался со всеми, желая всему граду благословения от Господа. Граждане напутствовали Его Преосвященство хлебом и солью. Народ толпился и бежал вслед за своим Архипастырем, провождая его взорами, доколе не потерял совершенно из виду.

Но можно ли описать такие трогательные сцены, которые сердце лучше может чувствовать! Преосвященнейший Филарет оставил признательной пастве своей вечный памятник своего истинно-пастырского служения по духу Пастыреначальника – Христа Спасителя. Его святая и подвижническая жизнь – пример толико назидательный для нынешнего христианства, мудрое правосудие, бескорыстное, примерное милосердие, отеческое внимание, покровительство и ободрение учащих и учащихся в духовной Семинарии и училище, искреннейшая сострадательность к бедным и беспомощным, которым, не имея возможности удовлетворить иным образом, столь часто уделял он в пособие от своего имущества, – кроткое и необыкновенно терпеливое снисхождение и смиренное обращение со всеми, в котором никогда не отказывал и последнему нищему, – назидательнейшие его поучения и беседы, которые он, из желания спасения всей пастве своей, почти каждый воскресный день предлагал в церкви, – дали ему имя незабвенного и добрейшего Отца-Владыки. Сиротствующая Калужская паства молит Господа, да пошлет ей в утешение подобного отца и архипастыря».

На пути своём Преосв. Филарет заезжал в г. Боровск и там также прощался с паствой в Боровском Пафнутьевом монастыре, о чём свидетель-очевидец пишет следующее: «Прощание происходило в тёплой Рождественской церкви, куда собраны были и все ученики Боровского духовного училища. Когда начали петь: Ныне отпущаеши... то, с каким глубоким благоговением преклонил Преосв. Владыка святительские колена свои перед престолом Благодати, и как долго и умилённо молился! По окончании моления вышел на амвон и начал говорить речь, но слёзы помешали и он замолк. В это время подошёл к Преосвященному наместник монастыря о. Феофил, наш бывший о. Смотритель училища и, не могши произнести от слёз речь, прочитал её по тетради. За ним приблизился к Владыке родной брат его – о. Протоиерей Гавриил Егорович (Амфитеатров), который начал было тоже говорить речь, но горькие слёзы его смешались со слезами брата-Архипастыря, и мы все заплакали. Простившись с братией, благосердый Архипастырь начал прощаться и со всеми учениками, каждого благословлял, некоторых целовал в голову, и на не многих возлагал святительскую руку и проч. (а чем ознаменовались эти архипастырские действия, читатели уже знают из прежде сделанной нами выписки из этого же самого письма⁵⁰²).

Путь свой из Калуги направил Преосв. Филарет не прямо в Рязань, а отправился сначала в Москву. Вот что писал он об этой поездке, а равно и о прибытии своём в Рязань, в самом первом письме⁵⁰³. «Очень-очень тяжело мне было разлучаться с любимой Калужской паствой. От сего я ещё в Калуге был довольно болен, но Господь помог перенести всё. Бывши в Москве, я в тамошних холодных соборах простудился и потерял было голос, но не смотря на простуду, слетал в Троицкую Лавру к свышнему Покровителю моему по Господе, Св. Угоднику Преподобному Сергию в один день. А на другой день с простудой отправился в Коломну и целую ночь был в дороге. Но смотрите, как Господь ко мне милостив. Отправляясь уже из Москвы, узнал я, что недалеко от большой дороги находится в Епархии моей Николаевский Радовицкий монастырь, в котором чудотворная икона Святителя Николая, издревле прославленная чудесами и всеми здесь почитаемая, и монастырь весьма устроенный и богатый. Узнавши о сём, я тотчас решился прибегнуть, прежде Рязани, к Святителю и испросить его помощи на предлежащий мне подвиг, а вместе и отдохнуть. Довольно больной явился я в обитель угодника Божия 2 Февраля. Помолился Святителю, и целую неделю провёл в обители в тишине и безмолвии, и совершено оздоровел молитвами Святого. 28 Февраля вечером прибыл весьма благополучно в Троицкий монастырь, находящийся в предместье Рязани. Тут отслушал всенощное бдение и переночевал, а в воскресенье, 1 Марта, с наступлением первого весеннего месяца, вступил в Рязань. Жители с великой радостью встретили меня. От мала до велика все стеклись на сретение своего пастыря. Встреча с Литургией продолжалась с три часа с лишком, и я хотя и устал, но всё кончил с посильным усердием весьма благополучно и теперь чувствую себя здоровее, нежели в Калуге, при разлучении моем с вами – болезненном. Возблагодарите за моё недостоинство Господа Иисуса Христа. Ваш всегда усердный Богомолец Филарет, Епископ Рязанский».

P. S. Возок вам возвращаю во всей исправности. Он так был для меня полезен, что без него едва бы доехал я до Рязани.

В течение последующей жизни Высокопр. Владыки Филарета, читаем в заключении прежде приводимой выписки⁵⁰⁴, «Калужская паства дважды имела счастье видеть его, именно: в 1837 и 1842 годах, когда он был уже Митрополитом Киевским. В оба эти раза он заезжал в Калугу на пути из Санкт-Петербурга в Киев, и из Калуги в оба же раза ездил он в любимую им Оптину Пустынь». При описании посещения Высокопр. Филаретом этой Пустыни в 1842 г. мы приводили знаменательный факт, – как во время совершения им Богослужения и молебна в Церкви, по свидетельству составителя истории этой Пустыни, «внезапно была ниспослана благодать Божия на тамошние пределы, а именно: после долговременной страшной засухи (в течение всего Мая) пролился на землю обильный благотворный дождь и оросил, почерневшие уже от засухи, поля и пр. В это же время при бытности Высокопр. Филарета и в Калуге совершилось то же и ещё более знаменательно. По случаю той же страшной засухи были уже совершаемы особые церковные молебствия; но когда прибыл Высокопр. Филарет, то жители и города и ближайших окрестных селений приняли это самое прибытие его как бы знамением, и потому все обратились к нему с усерднейшими просьбами, чтобы он вознёс свои тёплые святые моления о своей бывшей любимой пастве, угрожаемой бедствием неурожая и голода. И помимо просьб, тронутый до глубины души таким постигшим Калужскую паству, бедствием, Первосвятитель явил всю свою готовность вознести с прежними пасомыми общее моление. Совершив Божественную Литургию в Соборе, он, когда только вышел с крестным ходом на ближайшую площадь, переполненную народом, тогда уже было замечено что-то вроде подвигавшегося облака, хотя и самого не большого и тонкого. Но как только совершена было ещё половина молебна, облако внезапно увеличилось и сгустилось, затем, в самое чтение молитвы с коленопреклонением, вдруг хлынул дождь как из ведра и, затем более и более усиливался. Все так и думали, что вот-вот, Владыка Митрополит, как бывший в полном праздничном облачении, в котором совершал он Литургию, почтёт нужным поспешить в Собор, а иные из сослужащих, готовы были бы и просить его об этом из опасения, между прочим, чтобы он, промоченный насквозь ливнем, не получил последствий вредных для здоровья; – но, говорил нам очевидец, Владыка поступил наоборот: – во первых, он обратился ко всему народу с поучением из текста: »аще имате веру, яко зерно горушичное и пр. и продолжал ещё несколько минут; во вторых, когда народ, буквально, бросился к нему за благословениями, а другие с издалека преклонялись пред ним на землю, то он почти не двигался с места, пока мог благословить всех, двигавшихся к нему массами, – причём снова продолжил разные поучительные изречения в назидание и утешение всех. После окончания этого молебствия, когда Владыка, разоблачившись в Соборе, вышел, народ снова обступил его и он, вместо того, чтобы сесть в поданную уже карету, опять продолжал преподавание благословения.

После прибытия в архиерейский дом, куда собрались вслед за ним избранные из представительных лиц города, местный Преосвященный и другие из присутствующих высказались перед Владыкой, что они крайне опасались, что его совсем затолкает народ, потому что не было сил и самой полиции ограждать его от натисков и толчков... Владыка отвечал: «А знаете ли, что это-то толкание нас и есть особенная милость Божия... Худо и горе, когда нас перестанут так толкать... Ведь эти-то толкающие (разумея простой народ) толкают нас именно от того, что их самих толкает внутреннее чувство веры, столь обильной в простых сердцах их. В этих толканиях их, несомненно, исполнение слов Господа: толцыте и отверзется вам – просите и дастся... И я верую, что они-то так сильно и толкали всей силой своей веры в самые двери неба, что оно отверзлось и излило столь неожиданный и обильнейший дождь... И я помню, не по памяти только одной, а паче по сердцу чувствую как теперь, – как меня толкали и прежде мои добрые пасомые Калужские, и особливо, между прочим, при прощанье и проводах из Калуги, несмотря на тогдашнюю зимнюю, сильную стужу… значит, и самая стужа не могла охладить их горячих чувств... Вот вы говорите ещё, что для самой полиции не было сил ограждать от натисков и толчков... Это опять новое свидетельство той же истины... Запрещали, чуть рот не зажимали и слепцу, сидевшему на пути шествия Господа Спасителя, отталкивали и отгоняли и жену Хананейскую, вопиявшую во след Его же... но ведомо нам, что сие означало и чем завершилось…⁵⁰⁵. Кстати скажу вам, что бывало со мной на опыте в Казанской пастве, где многое множество инородцев из язычников и татар некрещённых и крещённых, хотя и мало утверждённых в Христианской Вере. У последних оказывалось особенное предубеждение против Архиереев. Когда я в первый раз обозревал Епархию, то при въезде в тот или иной приход из новокрещённых встречали меня у церкви священник с причтом и земский чиновник с урядниками. Народ же стоял, бывало, далеко на полуверсту... Что это значит? спрашивал я. «Не смеют – отвечали мне...» – Как не смеют? И я приказал тут же священнику и чиновнику звать всех... Они придвинулись, а я к ним, и начал благословлять их всех, и детей, которым и раздавал тут же и пятачки серебряные и крестики и иконки маленькие, и всё преобразилось... Когда же я приезжал в следующие разы, то те же, не смевшие прежде, везде спешили ещё за околицы ко мне навстречу... Случилось однажды, что нужно было освятить церковь в новокрещенском приходе, и я назначил было для этого миссионера – Архимандрита. Но не тут-то было... Прихожане – мещеряки новокрёщенные пристали ко мне: нет – нет, бачка, так не можна... айда сам... Я хотел объяснить им причину... но они своё: нет-нет, – наша сама тащим твоя... айда!.. И надо было видеть и паче чувствовать, как эти же самые, не смевшие прежде и приближаться, затаскали и затолкали меня во всё время моего пребывания на освящении церкви в их селении, куда собрались в огромном множестве и из ближайших селений. Всё это так живо сердечно чувствуется мне и до днесь, и молитва моя об них – этих истинно простодушных овечках выну в душе моей⁵⁰⁶. Эти же чувства унесу я и теперь и сохраню навсегда и о сегодняшнем дне, в который слава Богу, потискали и потолкали меня своею любовью добрые незабвенные мои, бывшие пасомые Калужские. Этим же чувствам и словам бывшего Архипастыря может ли быть большее и достойнейшее соответствие со стороны пасомых, как то, которое выражено доставителем сведений, а именно: «Калужская паства и в своё время и поднесь молит Господа, да пошлёт Он ей в утешение подобного Отца – Архипастыря, каков был приснопамятный Филарет"⁵⁰⁷.

Переходим к повествованию о служении в Бозе почившего в Рязанской Епархии.