Отдел VIII

«После весьма тяжелой болезни, постигшей высокопреосвященного Владыку Филарета в самом конце 1855 г., он видимо стал изнемогать, подвергаться частым недугам, которые и встречал каждый раз, как предвестников своей кончины, но переносил их с изумительным терпением и благодушием и радовался всегда при мысли, что они приближают, вожделенный для него, час преселения в жизнь вечную! Как зрелый плод сам собою спадает с дерева, готовый для житницы, так и душа Архипастыря, созревшая в подвигах веры и благочестия, естественно стремилась в житницу небесную"…⁵¹⁸.

В повествовании нашем о последних днях жизни, о кончине и погребении в Бозе почившего высокопр. Филарета мы, главнейшим образом, воспользуемся содержанием, изложенным в отдельной книжке, составленной и изданной в самые же первые месяцы после его кончины. С нашей стороны будет восполнено только то, что не могло войти в содержание указываемой книжки, сколько по самой скорости составления и издания её, столько и потому, что некоторые данные открывались уже впоследствии постепенно до настоящего времени⁵¹⁹.

В описании «Последних дней жизни» высокопр Филарета читаем следующее.

«Имев от природы крепкое телосложение и сохранив свои физические силы от всякого преждевременного расстройства и истощения строгою, воздержною и правильною жизнью, какую всегда вёл от самого раннего детства, в Бозе почивший незабвенный Архипастырь Киева – Высокопреосвященный Митрополит Филарет, в схимонашестве Феодосий (Амфитеатров), и в глубокой старости был неутомим как в трудах Святительского служения, так и в подвигах иноческой жизни, и выносил эти труды и подвиги с удивительною бодростью, укрепляемый помощью свыше и необычайною силою духа в немощах плоти, изнурённой преклонностью лет. Только с 1853 года, и в особенности, после весьма тяжкой болезни, постигшей его в Декабре месяце 1855 года, он видимо стал изнемогать, подвергаться частым недугам, которые каждый раз встречал как предвестников кончины, но переносил с изумительным терпением и благодушием, и радовался при мысли, что они приближают вожделенный для него час переселения в жизнь вечную. Как зрелый плод сам собою спадает с дерева, готовый для житницы: так и душа Архипастыря, созревшая в подвигах веры и благочестия, естественно стремилась в житницу небесную, подобно душе Псалмопевца, который говорит: имже образом желает елень на источники водные, сице желает душа моя к Тебе, Боже. Когда прииду и явлюся лицу Божию? (Пс. 41:2–3), или душе великого Апостола, который писал: желаю разрешитися и со Христом быти. Мне еже жити – Христос, а еже умрети приобретение есть (Флп. 1:21–23). «Кто это держит меня здесь»? – говорил часто Архипастырь в постигавших его недугах; или же обращался к приближённым своим с такими словами: «не держите меня, отпустите меня; ведь я совсем уже приготовился отойти ко Христу Спасителю. Я не хочу умирать, а хочу вечно жить. Храмина тела моего видимо разрушается. Вот и ноги отказываются ходить и руки делать, и голова работать, а душа радуется, и желала бы хоть сейчас разрешиться. Слава Богу за всё! Довольно было с меня пожить. Уповаю на милость Его, что там будет мне хорошо. Дух мой стремится из уз плоти, и всё земное для меня уже чуждо; от того и тело моё так утончилось и исхудало. Как жених с нетерпением ждёт брачного дня для соединения с невестою, так и я жду и желаю разрешиться от этой жизни. Я также поступил бы со смертью, как Игнатий Богоносец, который, быв приговорён к съедению зверями, говорил: если звери пощадят меня, я нарочно раздражу их».

«Впрочем, при столь пламенном желании разрешиться от уз плоти, преданный вполне в волю Господню, в руках Коего жребий наш и у Коего исчислены месяцы и дни жизни нашей, Архипастырь был готов и ещё нести тяжкое для него бремя сей временной жизни, если то Господу угодно и, потому никогда не отвергал медицинских пособий, но принимал все средства, предписываемые ему в болезни врачами с совершенною покорностью. «Вы делайте своё дело, – говорил он им, – и я готов и буду всё исполнять. Душа моя жаждет разрешения, и никто мне не воспретит сего: но я готов и жить ещё – из послушания, если то Господу Богу угодно». Сила духа его, подкрепляемая благодатною молитвою и причащением св. Таин, с 1-го Августа 1854 года ежедневным⁵²⁰, всё ещё торжествовала над немощью плоти, восстановляла его здоровье, и он снова старался по прежнему и делами заниматься неопустительно, и часто служить, и не оставлять своего обычного келейного правила. Как укрепляли и придавали ему жизни молитва и причащение св. Таин, это сам он высказывал приближённым с особенным чувством умиления. «Меня поддерживает теперь, – говорил он, – и в физических силах только молитва. Встанешь поутру и через силу движешься; но возьмешься за молитву, и оживёшь, станешь бодрее и сильнее. Прежде я вставал в четыре часа, потом в три, в два, а теперь встаю уже в час. Нет сна, но зато я имею занятие самое приятнейшее для меня, молитвенное правило моё, которое продолжается три часа. После чего утомившись, я отдохну несколько перед обеднею, а там обедня и причащение св. Таин. Эти часы так отрадны мне, что я не променяю их и ни на какое царство. И скуки нет для меня в бессонницу. Затем пойдут уже, тяжелые для меня, часы земных занятий и суеты». «Вот что поддерживает мой дух: это причащение Божественных Таин Тела и Крови Христовых. О, какое это дивное руководство к Богословию, к истинному уразумению истин веры и спасения! Можно о всем читать, доходить до познания истины размышлением: но это всё не то... Божественные Тайны очищают, освящают и просветляют душу; в них тайна спасения самым делом совершается и как бы воплощается⁵²¹. Вот, слава Богу, я уже сорок месяцев дознаю это ежедневным опытом. Это жизнь души; а без этого я не знаю, как бы и жить в такие лета». Опасаясь, чтобы по немощи его не было какого опущения в делах епархиального управления, – хотя до последних дней он всегда твердо держал их в руках, – он иногда приходил к мысли просить увольнения на покой. «Тяжело, – говаривал он, – до крайности носить мне бремя службы. Так мне всё наскучило. Отрадного так мало во всём. Итак бы хорошо совсем удалиться в Голосеево и посвятить себя единому Христу Спасителю! Вкусив сладости общения с Ним, крайне горько отрываться от Него какими бы то ни было житейскими делами. Я вступил уже на этот путь; сходить с него уже не могу, да и не захочу ни за какие блага». Не раз приготовлял он и прошение об увольнении на покой. Но сперва тяжкие обстоятельства Отечества с 1853 по 1856 год, а потом – уверенность, что и без того Господь позовет его скоро на вечный покой, удерживали его от исполнения сего намерения. «Нет, – говорил он, – видно уже до конца висеть мне на кресте. И Христу Спасителю говорили: сниди со креста, но Он не сошёл, а оставался на нём, пока Его сняли. Так и я часто слышу эти слова: сниди со креста – вопиют иногда дела, а иногда собственное нетерпение. Но я положил уже висеть, пока снят буду. Теперь уже не к чему; быть может недолго. Я вижу, Господь скоро позовет меня к Себе»⁵²².

Такая уверенность Архипастыря не обманула его. Настал 1857 год. Он встретил его на болезненном одре и чаще прежнего повторял, что этот год верно уже последний для него. Недуги его, в самом деле, чаще повторялись и силы всё более и более ослабевали. Не чувствовал он обычного прежде оживления их и в Голосеевой Пустыне весною и летом. Редко мог совершать там и прежние прогулки; всё казалось ему, что проводит там последнее лето⁵²³; говорил, что душу его уже не занимает ничто и в этом, столь любимом, месте. Сильно озабочивала его только мысль об обещанном в сём году посещении Киева Их Императорскими Величествами, и он высказывал живейшее желание дожить до этого времени и принять, как можно лучше вожделенных Гостей. Желание это исполнилось. С каким нетерпением и заботливостью он ожидал Царственных Поклонников, с такою же потом радостью и пламенным усердием встретил Их и с удивительною, по летам его и состоянию здоровья, бодростью и неутомимостью руководил по святым местам Лавры и Киева. А по отбытии Высочайших Гостей долго самым приятнейшим предметом бесед его было воспоминание о Них. С живейшим восторгом всегда говорил он о глубоком благочестии Царственных Богомольцев, какое явили Они во время пребывания в Киеве, и радовалась душа его при мысли – какой прекрасный пример в этом подан Ими всей Православной Руси и как благословлять будет Их за сие благочестивый народ Русский. Утешался он и мыслию о чрезвычайной благости и внимании, каких удостаивался сам он от Их Императорских Величеств. «Хотелось, – говорил он, – непременно дождаться и видеть в Киеве Их Величества: это и исполнилось. Теперь можно бы и «Ныне отпущаеши» пропеть мне». Так и совершилось! Труд, подъятый во время сие Архипастырем, и изумительная бодрость, с какою он понёс сей труд, были напряжением последних жизненных сил его, после которого настал совершенный упадок их. В том же месяце заболел он, и хотя скоро оправился, но так сделался восприимчив к самым малым переменам воздуха, что выезд из дома на самое краткое время и при всех предосторожностях подвергал его простуде. Потому он до самой уже кончины не выезжал никуда решительно. Впрочем, во все воскресные дни и праздники служил неопустительно в теплой церкви.

В таком положении Архипастыря наступило 1-е Декабря – день Филарета Милостивого, его ангела. Издавна он имел обычай проводить день сей в молитвенном безмолвии, уединяясь почти каждый год в Голосееву Пустынь и уклоняясь от всех приветствий и приёмов. Теперь не мог он отправиться туда; притом день был воскресный. Предложено было ему общее желание видеть и приветствовать его в этот день всем. Но он не согласился. «Буду, – говорил, – праздновать день своего Ангела по прежнему обычаю в совершенном уединении и для сего удаляюсь на весь день на ближние пещеры к св. Преподобным: это лучше, – ибо сказано: »с преподобным преподобен будеши«. Так и было: отслужив в св. Пещерах в церкви св. Преподобного Антония, а потом, поклонившись св. Угодникам в ближних и дальних пещерах, он провел остальное время дня до вечера в келлиях покойного старца иеросхимонаха Парфения и только к вечерней службе возвратился в Лавру в свои покои. После службы, когда ближайшие к нему лица приветствовали его со днём ангела и изъявляли обычные желания, чтобы Господь дал пастве Киевской ещё впредь праздновать день сей,  он отвечал: «Нет, благодарю за такое желание. Не хочу, чтобы оно исполнилось. Ведь это в 60-й уже раз я праздную нынешний день. Может быть в целой России нет такого монаха, который бы сравнялся со мною летами в монашестве. Нет, этот день уже не повторится для меня. Да признаться, выходя из святых пещер, и припав ко гробу св. преподобного Антония, так усердно помолился ему, чтобы он принял меня к себе в небесные обители, что, думаю, он услышал и исполнит мою молитву». В самом деле, в это время, по всей вероятности, положено было начало в нём той болезни, которая впоследствии оказалась смертельною, хотя и не вдруг обнаружилась в своей силе. И сам он чувствовал это и высказывал, что точно 1-го числа получил болезнь и её послали ему св. преподобные Отцы. Утром на другой день вручена была Архипастырю телеграфическая депеша с поздравлением ко дню Ангела от Её Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Александровны, и с вопросом о состоянии здоровья⁵²⁴. С живейшим чувством благоговения и благодарности за такое Высочайшее благоволение, прочитал он депешу и сказал при этом: «чудное дело! я и во сне видел, что получил депешу и был рад. Какое сочувствие! Но я же и молюсь много за Государя, Государыню и Чад Их». Тогда же надиктована была им и отправлена ответная депеша, с изъявлением всеподданнейшей благодарности и присовокуплением, что и последние силы посвящает служению, священнодействию, молитве, службе.

6-го числа, в день святителя Николая и Тезоименитства Государя Наследника Цесаревича и Великого Князя Николая Александровича, Архипастырь в последний раз совершал божественную Литургию в теплой церкви. После неё, по обычаю, принимал посетителей, и никакой особенной перемены в состоянии его здоровья не было заметно.

Но 7-го числа, с самого утра он почувствовал простуду, жаловался на кашель, головную боль и озноб, и слёг в постель. В прежние болезни свои, сделав уже различные распоряжения благотворительные, он и теперь первее всего занят был мыслью: чтобы ещё сделать доброго. «Хочу, – говорил он,  – тысячу рублей серебром передать Лавре с тем, чтобы проценты с этой суммы были раздаваемы всегда нищим в день моей кончины. Думаю, что это будет хорошо. Кто получит хоть малую частицу из этого, всё перекрестится и скажет: дай Бог ему вечную память! Упокой душу его»! Распоряжение сие было немедленно исполнено.

8-го числа, в воскресенье, не мог служить и после ночи, проведённой без сна, продолжал быть в постели, но не оставил обычного своего молитвенного правила, хотя и не сам читал оное, а слушал от иеромонаха: к ранней же литургии выходил сам в церковь для причащения св. Таин. Приглашённые врачи нашли, что у него катарр и прописали нужные средства. Болезнь уступила им и здоровье Архипастыря видимо восстановлялось, хотя предчувствие, что конец его близок, не оставляло его и становилось сильнее и сильнее. Чаще прежнего повторял он слова: «храмина тела моего разрушается... Не удерживайте меня, отпустите меня... Возьмите себе землю и дайте мне небо. На что я вам? Кому нужен? Когда заметили ему, что жизнь его ещё нужна и драгоценна для многих, особенно для бедных, вдов, сирот, – он отвечал: «Да, правда, многие кричат за меня, особенно бедные. Заболю, – начинают молиться. Видно, вопль этот доступен к Богу и имеет он силу. Видно, Господь, слышит этот вопль... Когда я выхожу, и они видят, что я едва двигаюсь, то начинают кричать – поддержи тебя, Господи! Продли твою жизнь, Господи! Вот я взял к празднику жалованье, всё пятачками, гривенниками, четвертаками, полтинниками, – до праздника все разойдутся». Видно было, что душа его чувствовала живейшую отраду в творимой им ежедневно милостыне, и ещё здесь предвкушала то блаженство, которое обещано в Евангелии милостивым. Занятый мыслью об отшествии, он высказывал тогда же различные распоряжения на случай своей кончины. Имея правилом ежедневно читать св. Евангелие и отдыхать душою на сём чтении между обычными занятиями дневными⁵²⁵, Архипастырь и в болезненном, полусонном забытьи видел себя за этим, любимым для него, занятием. «Я обыкновенно читаю Евангелие, говорил он; теперь и во сне часто будто вижу перед собой Евангелие, читаю будто и, окончив чтение, хочу поцеловать слова св. Евангелия, где имя Иисуса Христа или другое из Имен Божественных. Но только что стану наклоняться, тотчас просыпаюсь, и смотрю – Евангелия нет. Иногда представляю, будто служу, молюсь». Так – что душа любит наяву, тем занята бывает и во сне.

12-го числа Архипастырь был уже в состоянии сам совершить келейное правило своё, а 13-го и 14-го утром занимался делами обычными, принимал с докладами, подписывал бумаги и чувствовал, что болезнь его как будто совсем прошла.

Но – это был не конец болезни, а краткое время, на которое она уступила остаткам жизненных сил, ещё бывших в его организме и дала им вспыхнуть в последний раз при помощи принятых благовременно медицинских пособий. Скоро вслед за тем она возобновилась со всею силою и сделалась смертельною, продолжавшись ровно семь дней. И это была истинная страстная седмица Архипастыря, в которую он, – любя во всю жизнь ежедневно и еженощно воспоминать молитвенно спасительные страсти Христовы, – ближайшим и преискреннейшим образом приобщился оных и, по собственному выражению его, как жил всегда на кресте, так и умер на кресте⁵²⁶. И изумительны были его терпение, благодушие, младенческая кротость и безропотность, с какими он переносил предсмертные страдания до последней их минуты, не обнаружив ни тени какого-либо неудовольствия, или ропота на кого-либо, или на что-либо; поразительна была и сила духа его, сила веры и упование, с которыми он бестрепетно встречал смерть лицом к лицу и, несмотря на всю болезненность её, ждал её как ангела утешителя. Нельзя было не удивляться также и тому, как сохранилась у него до последнего часа вся сила сознания, самого ясного и бодрственного, и даже целость чувств зрения и слуха, при всем том болезненном сотрясении, какому подвергся организм его в сём тяжком недуге.

Того же 14 числа вечером Архипастырь подвергся сильнейшему припадку болезни: он вдруг почувствовал крайнее стеснение в груди, кашель, боль в желудке, сильный жар во всем теле до того, что был весь в огне и по временам забывался, – спрашивал: «не был я ныне в пещерах»? воображал утро, тогда как был вечер. Но и при этом забытье, несмотря на тяжкие страдания, помнил существенное: когда прибывшие врачи предлагали принять лекарство, он долго отказывался, говоря: «не стану; вот приобщусь, тогда стану принимать лекарства». И только тогда, как уверили его, что ещё вечер, а не утро, и лекарства не помешают причаститься, принял оные. Ночь проведена без сна и тяжело, хотя медицинские пособия, оказавшие вскоре свои действия, и облегчили несколько болезнь. Впрочем после полуночи выслушано им правило ко святому Причащению, а утром 15-го числа в обычный час (7-й) он оделся и вышел с великим усилием к Литургии, и причастился, по обычаю, в малом архиерейском облачении, в олтаре. После Литургии чувствовал себя несколько лучше, но потом во весь день был очень слаб и пищи не принимал никакой, требуя только питья для утоления, палившей его, жажды. С приходившими для посещения его почти не мог говорить и только повторял: «человек яко трава... Отпустите меня... кто меня удерживает?!.. Желал бы скорее пропеть: Ныне отпущаеши ... Душа стремится... Но – воля Божия»! А ближайшим домашним своим говорил: «готовьте меня к погребению; я отойду от вас». К вечеру того дня жар, по видимому, уменьшился; но всю ночь на 16-е число провел без сна; после полуночи опять слушал правило ко Причащению, а утром опять для Причащения св. Таин выходил на Литургию и причащался в олтаре в полуоблачении. Прибывшие вскоре, врачи нашли, что болезнь усилилась и внутренний жар стал сильнее: оказались признаки воспаления в правом легком. Были прописаны и употреблены немедленно надлежащие средства, а между тем видя, что напряженные движения больного для слушания Литургии и причащения, а также то, что с 12-го часа ночи, готовясь ко причащению, он не принимал не только лекарств, но никакого питья, ни даже простой воды для утоления палящего его жара, врачи просили его поберечь себя всячески от малейшего движения с постели и утолять жажду после полуночи, хотя святою водою. Тяжелы были душе Архипастыря эти требования, по первому он покорился, чувствуя и сам, что не в состоянии уже ходить в церковь для причащения и решился причащаться с сих пор во внутренних своих покоях. Впрочем, с заботливостью душевною говорил: «как же это мне причащаться здесь на постели?! Быть может, хотя в кабинете, где занимаюсь. Меня могут перенести туда на кровати». Когда замечено было ему, что Господь готов всюду, во всяком месте посещать болящих, даже в темницах, – он сказал: «Да посетит больного, где бы он ни был, – это любимое дело Спасителя». А на второе требование решительно не согласился; изъявил только желание, чтобы Литургия, вместо 6-ти часов, начиналась ранее, в 5-ть, дабы сократилось, хотя несколько время, которое он томился жаждою без утоления её. Принятые лекарства оказали некоторое действие, но по-прежнему больной сна не имел ни днем, ни ночью, и пищи не принимал, а предчувствие близкой кончины переходило у него в решительное убеждение. «Зачем они будут беспокоиться? – говорил он о врачах. Ведь не помогут; пожалуй, ещё помешают, а в нашем звании это не хорошо. Не перестать ли принимать лекарства? Буду питаться одними св. Тайнами: это одно и нужно ещё теперь». Продолжал и распоряжения делать касательно погребения. «Положите на меня во гроб, – говорил, – панагию Московского Митрополита⁵²⁷. При погребение и поминовении устроить всё, как прилично».

Ночь на 17-е число Архипастырь провёл без сна и тяжелее прежних ночей. Впрочем, правило обычное выслушал; для причащения же не выходил к Литургии, а благословил Наместнику принести св. Дары в кабинет. Перед окончанием Литургии он оделся, облачился в мантию, малый омофор и епитрахиль и с великим трудом переведён был в кабинет и посажен в кресло. Когда принесены были св. Дары и поставлены перед иконами на особом столике, Архипастырь, поддерживаемый иподиаконами, пал перед ними на колена и в таком положении, с глубочайшим благоговением, приял отдельно Тело, а потом Кровь Христову. Отдохнув несколько после сего и выслушав благодарственные молитвы, он отведён в постель, и хотя душою утешен и укреплён был принятием св. Таин, которых не чаял дождаться, но телом крайне изнемог. Видя с часу на час усиливающуюся слабость его, предложили ему, не благословит ли завтра совершить над собою елеосвящение. «Хорошо, – отвечал он, – распорядитесь. Пригласите преосвященного Стефана, архимандритов, старцев. Сперва приобщусь, а потом Елеосвящение». Принесена была почта; прослушал некоторые письма и потом спросил: «что в газетах? Нет ли чего особенного? Каково – Англичане в Индии». Ему отвечали согласно с содержанием газет. Но говорить ему было трудно. По временам он как бы забывался для сна; потом тяжело кашлял; иногда приказывал себя поднять и посадить на несколько минут в кресла; но сна настоящего не было и пищи тоже не принимал. После всенощной, которую во все эти дни и после до кончины, совершали в кабинете его, а он слушал оную с постели или же сидя близ неё в креслах, Архипастырь чувствовал себя несколько легче, дыхание было свободнее и кашель легче. Только сильно жаловался на боль в правом боку и жар внутренний по прежнему палил его. Врачи, не скрывавшие опасности положения больного, ещё не теряли, впрочем, надежды и просили его продолжать прежние средства, и в особенности не тревожить себя ничем. Вследствие этого предложено было ему: не отложит ли Елеосвящение? «Нет, – отвечал он, – отлагать не следует».

В ночь с 17-го на 18-е число, проведённую как прежде без сна, Архипастыря озаботила мысль, что в завещании его, написанном ещё в 1851-м году, есть обращение к почившему в Бозе Государю Императору НИКОЛАЮ ПАВЛОВИЧУ, и при чтении оного и новом подписе в последний раз, в настоящем году, он оставил это место без перемены. Призвав Наместника и Екклесиарха, он говорил им: «не переписать ли вновь завещание»? Но когда ему заметили, что теперь трудно будет ему подписать его, и притом для Лавры дорого особенно завещание, писанное собственною рукою его, а Государь Император слова, обращенные к Его Августейшему Родителю, конечно, примет, как бы сказанные к Нему Самому, то он успокоился и принесённый уже пакет с завещанием велел опять отнести в ризницу. Между тем о своём положении говорил: «плохо моё здоровье; перемены нет никакой на лучшее: грудь и бок крепко болят. Хотя врачи усердно заботятся обо мне, но как они дадут мне то, чего сами не имеют? Один Иисус Христос есть жизнь наша: но если Он ничего не делает, то, что они сделают? Да и смерти я не страшусь. Это может казаться для иных странным; но таково настроение души моей. Желаю отойти ко Господу. Боюсь одного – как бы не остаться ещё в живых. Врачи делают своё дело. Нужно было отдать честь науке и их искусству и усердию, и удовлетворить желанию паствы и Лавры, а теперь пора предаться в волю Божию. Попрошу их оставить меня без лекарств».

Время приближалось к утру и Архипастырь, выслушав правило, ожидал Литургии. К причащению не мог сам уже идти даже в кабинет, но не захотел и в постели причащаться, а его вынесли в креслах в кабинет, и облачившись в мантию, он, как и вчера, причастился, пав на колена перед принесёнными св. Дарами. Перенесённый опять в постель, он просил ускорить совершением Елеосвящения, и оно совершено было в девятом часу Преосвященным Епископом Стефаном⁵²⁸ и собранными архимандритами и иеромонахами Лавры. Архипастырь, во время священнодействия, был в постели, в левой руке держал свечу, а правою часто полагал на себе крестное знамение. Зрелище было глубоко трогательное и умилительное... Лицо больного было спокойно и светло, как бы совершалось над ним что-либо торжественное и радостное, но на лицах предстоящих были слёзы, и они едва удерживали рыдание... По совершении таинства, больной всем присутствовавшим преподал прощение и благословение, и у всех взаимно просил себе прощение и молитв. «Простите меня, – говорил, – и молитесь за меня. Намеренно я никого не оскорбил, но, по должности и службе, быть может, кто и оскорблён мною. Поручаю вас Божией Матери и св. угодникам. Желаю, чтобы Господь дал вам после меня пастыря доброго и учительного». Долго продолжалось прощание; ибо Архипастырь приказал всех допускать и никому не воспрещать приходить к одру его и всех благословлял, кто желал принять благословение. И потому, пока принял он всех приходивших, чрезвычайно утомился и был в крайнем изнеможении. После некоторого отдыха опять продолжал принимать приходивших за благословением. Прибыл посетить его г. Киевский Военный Губернатор, Князь Васильчиков⁵²⁹. На вопрос его о здоровье Архипастырь сказал: «какое моё здоровье? время моего отшествия наста», и потом просил его написать по его кончине Государю Императору, что «если обрящу там дерзновение пред Господом Богом, то первая молитва моя будет за Его Императорское Величество, Его Августейшую Супругу, Чад, Братьев, и весь Царствующий Дом и за всю Россию. Буду молиться и за вас, и за семейство ваше». Вечером, после всенощной, прибывшие врачи нашли, что болезнь идет вперёд и надежды осталось менее; впрочем, прописали ещё лекарства и больной согласился ещё принимать их, хотя и просил в начале оставить его без лекарств. Когда они в ближайшей комнате советовались с собою и довольно долго разговаривали, он сказал окружавшим его: «доктора думают долгую думу, но не помогут; это я чувствую; пришло моё время. Ныне вы ходили около меня в беленьких (т. е. ризах при Елеосвящении), походите скоро и в черненьких... Готовьте меня к погребению». А врачей отпуская, сказал: «простите и благословите; быть может, не увидимся». После того, оставаясь по прежнему без сна и пищи, продолжал делать ещё последние распоряжения, сказывал, кому что дать на память о нём и кого чем наградить за службу ему, кому быть при погребении его, изъявив желание, чтобы, ради болезни преосвященного Викария, приглашён был Преосвященный Подольский Евсевий и проч.⁵³⁰.

Выслушав молитвы к св. причащению рано утром 19-го числа, Архипастырь, чувствуя, что не может уже и в кабинет перенесён быть для причащения, говорил: «как же это причастится мне»? «Благословите, отвечали ему, с одним св. Потиром придти к вам, к постели». «Хорошо, – сказал он, – меня здесь посадят в кресла и я буду ждать. Да как бы поскорее? Поспешите начать обедню. Теперь всякая минута величайшее для меня благодеяние». Обедня начата в начале пятого часа, а в начале шестого принесены св. Дары. Больной, облачившись как прежде в мантию, сидя в креслах близь самой постели, прочёл перед св. Потиром «Верую Господи» и приобщён лжицею; но потом, обняв руками своими Потир, приобщился из него сам до трех раз Пречистой Крови и, целуя его, в живейшем душевном восторге произнёс: «о жизне моя! о свете мой! о надеждо моя»! Когда после сего он несколько отдохнул и успокоился от сделанного им напряжённого движения при облачении и потом разоблачении его, на вопрос: «вам как будто легче теперь», – отвечал: «Нет! это вот радуют меня св. Тайны и разливают жизнь по всему телу; от того я чувствую себя в это время несколько легче». Прибывшие врачи нашли, что болезнь в прежнем положении, но он видимо слабеет более и более. Несмотря на то, приказано было им допускать всех, приходивших за благословением и, принимая их с удивительным терпением, он беседовал с ними и отпускал, благословляя малыми иконами; а иным преподавал и приличное их званию и состоянию наставление. Так говорил он одному посетителю: «Я отхожу в жизнь вечную, а вы поживите. Желаю вам здоровья и благополучия временного и блаженства вечного. Да помните Бога и не ограничивайте своих желаний и своей службы одними временными видами, а старайтесь получить Царствие небесное. Вот я прожил восемьдесят лет и говорю по опыту, что жизнь наша, – если ограничиваться одним настоящим, временным, крайне жалка и ничтожна и одна совершенная пустота и суета, и не стоило бы жить из-за этого. Но когда живем и употребляем жизнь для блаженства вечного, – это совсем другое дело. Так и вы живите». Врачи, кроме прежних лекарств, просили было его принять пластырь на грудь; но он, вспомнив, что подобный пластырь, когда то употреблённый им, крепко наскучил ему, не согласился принять, просил оставить его, хотя на этот день, и без прочих лекарств. «Что они мне помогут? – говорил он. Только помешают природе производить свой процесс... Оставьте ей довершить своё дело, т. е. отделить душу от тела. На что мне теперь лекарства? Мое лекарство – Иисус Христос». «Слава Богу, – продолжал он, – перекрестившись при этом, что дождался приобщиться св. Таин! Вот моя пища... Все другое мне несвойственно». «Но мы ещё ожидаем кризиса вашей болезни» – возразил врач. «Какого кризиса? – отвечал он, я ожидаю разрешения от тела: вот мой кризис».

В двенадцатом часу дня явился офицер с телеграфической станции с вопросом о состоянии здоровья Архипастыря, для доставления депеши о сём в кабинет Его Императорского Величества по особому оттоле повелению, и с прошением ежедневно для сей цели присылать на станцию нужные сведения. Узнав о сём, больной надиктовал сам ответ в следующих выражениях: «здоровье преосвященного митрополита очень слабо, и он спокойно готовится к отшествию из жизни временной в вечную». Прибыл проститься с ним преосвященный Викарий, сам тоже больной и доживавший последние дни. Видя его тяжелое положение и уверенный, что скоро встретится с ним за гробом, Архипастырь скоро отпустил его⁵³¹. Входили и многие лица за благословением и все были принимаемы до самой всенощной, после которой с особенною заботливостью повторял часто: «дал бы Бог завтра дождаться причащения св. Таин»! На вопрос: не прикажет ли начать обедню ещё раньше, – отвечал: «чем раньше, тем лучше». А о положении своём говорил: «тяжелое, ужасное, мучительное томление! Много испытал я болезней и тяжелых: но такой ещё не бывало у меня. Да, правда, я как жил на кресте, так видно и умереть ныне надо на кресте». По временам впадал в дремоту на несколько минут, но потом опять тяжело откашливался; жар внутренний палил его по-прежнему. «Это природа совершает свой процесс, – говорил он, – переплавляет и претворяет мое тело». Однажды, после минутной дремоты, до четырех раз перекрестился с молитвою, и потом сказал: «как имя Священномученника, которого завтра память совершается? Хочу вспомнить, и никак не вспомню. Да вот, как Архиерей Кавказский»? – Игнатий, – сказали ему. «Да Священномученник Игнатий, великий угодник! И начало предпразднества Рождества Христова. А праздник, Бог даст, я там буду праздновать»! Прибыли некоторые лица с семействами принять благословение. Дозволил войти и на приветствие их сказал: «время отшествия моего приблизилось; и я ничего не желаю на земле, а желаю только разрешиться и со Христом быть». «Ваша жизнь в руках Божиих, – сказали ему, – и как Богу угодно». – «Конечно, как Богу угодно, – отвечал он, – но желать позволительно и должно». Благословляя, всем дал по иконке и прибавил: «желаю вам благополучия временного, а в жизни вечной Царствия небесного. Наипаче будьте благочестивы, преданы св. Православной Церкви и верны Царю». Бывшие в тот же вечер, врачи нашли, что в местном поражении легких у больного нет перемены, но больной, видимо слабнет и надежды весьма мало. «Разве один Творец Всесильный, – сказал один из них, – совершит какую-либо необыкновенную перемену»!

Ночью на 20-е число Архипастырь, как и прежде, не имел сна, а только по временам легко забывался на несколько минут; принял ещё некоторые лекарства. Душа его, видимо, была занята мыслию о предстоящей ему скорой кончине и жизни загробной. «Я помышляю, как буду лежать во гробе», – проговорил он однажды окружавшим его, приняв на постели точно такое положение, какое обыкновенно дают усопшим, – и видно было, что это помышление не тяжело и болезненно, а радостно и отрадно было для него. Потом, около полуночи, вдруг запел тихим и прерывающимся, но ещё довольно внятным голосом песнь: «зряще мя безгласна и бездыханна прележаща», и пропев её всю до конца, сказал: «вот вам последняя моя песнь. Какая прекрасная песнь»! Вслед затем, прочитал также вслух всю до конца молитву из субботней полунощницы: «Величая величаю Тя, Господи, яко призрел еси на смирение моё, и неси мене затворил в руках вражиих»⁵³². Спустя несколько времени сказал: «чувствую себя несколько легче во всем теле», и жар уменьшился, и грудь и бок как будто не так болит, и мокрота не так давит. Не приготовляет ли это мне перехода в другую жизнь»? Хотя таким образом душа его постоянно занята была горним отечеством, в которое стремилась и уже готова была воспарить, но притом с живейшим сочувствием обращалась ещё и к дольнему отечеству и озабочивалась мыслию о предстоящих ему судьбах. До болезни не случилось ему читать, только что вышедшего, Высочайшего Рескрипта Дворянству некоторых губерний Западного края и отношение Министра Внутренних Дел касательно нового устройства быта помещичьих крестьян. Теперь он вспомнил об этом. «Нельзя ли достать тех бумаг? – сказал он: хотел бы прочитать, пока дышу. О! какое великое дело сделает Государь! дал бы ему Господь успешно совершить этот подвиг! Тогда и Россия вступит в новую эпоху... Тогда и Государь Александр Николаевич прославит Себя паче всех; будет не только Благословенным, как Государь Александр Павлович, но »Преблагословенный».

Вскоре после полуночи Владыка слушал обычное правило ко св. Причащению и благословил Иеромонаха, читавшего оное всегда во время болезни, иконою. Пред обеднею на вопрос, – как ему угодно причаститься, – сказал «Придти с одним св. Потиром. После непродолжительного спокойствия во всем теле, опять у меня мучительное страдание». Обедня начата в пятом часу. Для причащения, облачившись по обычному, он посажен в кресла около постели. Св. Дары, как и вчера, преподаны лжицею, но после того он опять, обняв св. Чашу, ещё трижды причастился Пречистой Крови и, отслушав молитвы благодарственные, часто повторял: «слава Богу, что сподобился и ныне принять св. Тайны! Не знал, как дождаться сего блаженного времени». Прибывшие в 10-м часу, врачи нашли, что хотя ночь проведена немного спокойнее, но больной очень ослабел, и дыхание сделалось труднее и, потому опасность возрастает с каждым часом. Нужно было отправить депешу на телеграфическую станцию для доставления в Императорский Кабинет. Это самое и написано было, с присовокуплением, что врачи мало подают надежды. Он прослушал и сказал: «написать не так, а «что надежды нет никакой». Отпустив врачей, он объявил, что хотя они и прописали ему ещё лекарства, но он принимать их не станет; будет утолять только жажду тем питьём, какое они указали, и только. Между тем окружавшим опять сказал: «приготовляйте меня к погребению. Вот там шкатулка со св. схимою, приготовленною мне во гроб. Пожалуй, её можно и посмотреть теперь. Не послать ли теперь же и за гробом»? Отперли шкатулку и нашли там новую схиму. По собственному указанию его, собрали и другие принадлежности к погребению новую власяницу, подрясник простенький, пояс и всё прочее, и положили вместе со схимою в шкатулку.

Пришли вновь многие за благословением. Принимал всех, несмотря на тяжкие страдания и крайнюю слабость, с любовью и радушием благословлял всех иконками и преподавал почти каждому краткие, но приличные и назидательные пастырские наставления, и все, в последний раз целуя руку его, отходили со слезами и долго не могли осушить их. У всех видна была искренняя и глубокая скорбь о Святителе, у всех усердное желание, чтобы Господь продлил ещё драгоценную жизнь его, и никому не хотелось верить, что последний час его близок. «Посылайте поклон о. Парфению, – сказал он одним, бывшим ближайшим духовным детям сего старца: – я скоро там увижусь с ним». С особенною живостью говорил он с одним господином об устройстве в сельских приходах казённого ведомства, сколько возможно более, благолепных храмов, – чего требует как вообще святость священнодействий, совершаемых в них, так в особенности местные обстоятельства сего края. Одной жене лютеранке, пришедшей с мужем Православного исповедания, сильно внушал принять Православие. «Бог да благословит, – говорил он, – исполнить тебе это. Я непременно советую и даже приписываю. Между мужем и женою не должно быть ни в чём разделения, тем паче в вере, чтобы и здесь вместе исполнять все обязанности христианские, и там предстать пред Господом в Царствии небесном».

Принесена была почта. Он прослушал некоторые письма. Когда сказали ему, что в Пчеле, в одном из последних №№ напечатано известие о Высочайшем посещении Киева, он рад был сему и просил прочитать эту статью. Выслушав её всю до конца, сказал: «вот этой-то славы дай Им Бог более! Всякой другой славы у Них много, а слава благочестия особенно и всего более нужна Им (разумея Их Императорские Величества). Это всякому Русскому приятно будет прочесть». Выслушав также со вниманием Рескрипт Государя Императора и циркуляр министра касательно крестьян и повторив при этом желание, чтобы дал Господь успешно совершиться сему великому делу, обещался, что это будет и там предметом усердной его молитвы пред Богом. В полдень посетил его опять Князь Васильчиков. Беседуя с ним, он опять просил его написать Государю Императору, что умирает с пламенною молитвою в душе о Нём и о всём Августейшем Доме и по смерти молиться будет о Них. «Я жил на кресте и умру на кресте, – между прочим, говорил он Князю. Много я получил, правда, и отличий и почестей, но всё это мало меня занимало. Везде мне много было скорбей. Но благодарю за всё Господа»! Потом просил Князя продолжать своё доброе расположение к Лавре, к Академии и ко всей пастве. Прощаясь с ним, благословил его иконами и изъявил желание видеть детей его. Вследствие сего Князь вновь посетил Владыку с детьми своими вечером, и Владыка ещё довольно побеседовал с ним и, благословив детей иконами с приличными благожеланиями и пастырскими наставлениями им⁵³³, простился с Князем в последний раз.

«С часа шестого до девятого длилось его страдательное состояние… С чтением первых тропарей келейного канона Богоматери он успокоился, благоговейно слушал и непрестанно осенял себя крестным знамением, а из померкавших уже и полузакрывшихся очей струились слёзы… При чтении тропарей хвалитных движение рукою прекратилось и дыхание становилось редкое. В руку его была дана зажжённая свеча, на грудь положен крест; движения не было заметно, но свеча в руке держалась…а из очей, уже совсем закрывшихся, продолжали струиться слёзы… При начатом последнем чтении кафизмы: блаженны непорочнии в путь ходящии… исходили уже последние дыхания и, наконец, блаженная душа Святителя воспарила ко Господу, оставив на лице почившего совершенное спокойствие праведника»⁵³⁴.

Последние часы жизни, видимо для всех, приближались... В обычное, впрочем время была совершена и выслушана умиравшим всенощная. Врачи прибыли ещё и составили такую депешу: «больной не принимал пищи; дыхание затрудняется и становится более поверхностным. Силы ещё упали. Сознание полное. Надежды нет». Прослушав сию депешу, Владыка велел поправить так: «больной не принимал пищи и лекарств». «Отпуская врачей, он благодарил их за усердие и заботы о нём, простился с ними и просил не беспокоиться посещать его, сказав, что верно завтра уже не увидится с ними. Между тем, ещё прежде всенощной он сделался так слаб, что можно было опасаться каждую минуту, – не настаёт ли последний час его». «Простите, отцы и братия, – сказал он однажды приближённым своим, стоявшим около болезненного одра его; я уже отхожу от вас». «Но прежде благословите нас», – отвечали ему, – и он приказал подать св. иконы, благословил каждого особою иконою. Дано было знать начальствующим в духовных учебных заведениях, в Лавре и в других некоторых ведомствах. Вечером явились и они к одру умирающего и все приняли последнее благословение и одарены иконами, которые он сам выбирал и указывал каждому. Ночь проведена в крайне мучительном томлении от внутреннего жара и стеснения в груди. Около полуночи Архипастырь просил, чтобы принесены были запасные Дары на случай, если смертный час настанет ранее обедни, и выслушав правило в два часа, беспрестанно спрашивал: который час и скоро ли обедня и повторял: «о, как бы дождаться мне причащения св. Таин»! Обедня начата в три часа. Он опять спрашивал постоянно: «что поют, скоро ли кончится»? К причащению он не мог уже подняться с постели, чтобы сесть в кресло по прежнему, однако же и оставаясь в постели, оделся и облачился по обычаю и, поддерживаемый иподиаконами, ожидал св. Даров. Они принесены в начале пятого часа. Как и прежде, с пламенною любовью и благоговением принял он св. Тайны сперва лжицею, потом, обняв Чашу, ещё причастился Крови и долго не выпускал Чашу из рук, многократно ее лобызая... Выслушав молитвы и сняв облачение, он непрестанно повторял: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко! Господи, приими дух мой»! и, как бы, имев какое-либо обетование свыше, ожидал конца своего с совершенною уверенностью, что он настал.

«Но Господу угодно было к прежним болезням его ещё приложить болезнь, и ещё очистить и более усовершить избранника своего, продолжив несколькими часами предсмертные страдания его, достигшие, между тем, высшей своей степени. Успокоившись несколько после Причащения, он приказал позвать духовника своего, и когда он явился, побеседовал с ним несколько, выслушал от него правило к исповеданию и исповедался и, отпуская его, благословил Евангелием и потом просил подать ещё икону – Трех Радостей. Когда домашние затруднялись найти её, он сам сказал, где она стоит в молитвенной комнате. Простился ещё с некоторыми лицами, келейными своими монахами, послушниками и служителями, и тоже всех благословил иконами, а некоторым и преподал наставление. Затем начались самые тяжкие страдания Архипастыря. Это была последняя борьба жизни со смертью, силы духа с немощью плоти. С шестого часа до десятого длилось его страдательное состояние... Он был весь как в огне и остатки жизни догорали в нём с чрезвычайною силою; внутренний жар так был велик, что пульс его делал до 130 ударов в минуту; дыхание с трудом исходило из груди его. «Что ж это такое? – говорил он много раз самым болезненным голосом; много перенёс я болезней, но такого мучения ещё не испытывал. Но видно так угодно Богу, послать мне такую трудную кончину, видно до конца надобно претерпеть! Буди воля Божия». Думая облегчить страдания, он то переменял непрестанно положение своё, приказывая себя или поднять или положить на бок; то раскрывался и снимал с себя платье и приказывал открыть трубы в комнате и окна, то опять одевался и закрывался, часто требовал питья для утоления палившей его жажды.

«При телесных тяжких страданиях, видимо, болела и душа его; он как будто чувствовал, что Господь как бы оставил его, и что чаяние веры и упование его как бы не сбывается... Это точно были тяжкие минуты того оставления на мало время от Бога, которому подвергает Он самых избранных Своих, дабы после того вскоре с милостью великою помиловать их (Ис. 54:7), и которое испытал на кресте и Сам Божественный Страдалец... Великим испытанием были эти минуты и для окружавших одр умирающего Святителя и по их неопытности в жизни духовной душа страдальца не могла обрести в них для себя достаточной опоры. Наконец, Господь вразумил их, что теперь суетно спасение человеческое, и настало время призвать к одру болящего единую помощь от другого мира. Предложили страдальцу прочитать у одра его молебный канон Богоматери⁵³⁵. «Хорошо, – сказал он болезненно, – вы действуйте, как чувствуете». Зажжены были свечи перед иконами близ одра его и начат канон. С чтением первых тропарей страдания утихли, он успокоился, благоговейно слушал и осенял себя крестным знамением каждый раз, когда читавший произносил: «Пресвятая Богородице спаси нас», а из померкавших уже и полузакрытых очей постоянно струились слёзы... При чтении тропарей хвалитных движение рукой прекратилось и дыхание стало редкое, показывались уже ясные признаки скорой кончины. По окончании канона Богоматери начали читать канон на исход души. В руку умирающего, уже почти охладевшую, дана была зажжённая свеча, на груди положен крест. Движения не было заметно, но свеча в руках держалась твердо, а из закрывшихся очей продолжали струиться слезы... К одру собиралась братия Лавры и собирались извещённые уже другие чада паствы. Окончен канон; дыхание, хотя всё реже и реже становилось, но продолжалось. Стали читать 17-ю кафизму: блажени непорочнии. Жизнь ещё не угасла и тихо, без заметных уже страданий, догорала. Прочитали 17-ю и начали читать 18-ю кафизму – песни степеней. При чтении исторгались последние, уже очень редкие дыхания, и наконец – с последним, тяжелым вздохом, в первую четверть девятого часа блаженная душа Святителя воспарила ко Господу, оставив на лице совершенное спокойствие Праведника...

«Большой колокол Лаврский возвестил Киеву, что любимого Пастыря его уже не стало. С трепетом ожидали известия о сём в городе и потому народ при первом ударе колокола спешил в Лавру поклониться останкам Почившего; страдальческое же тело его облечено в новое, им самим назначенное, одеяние. Когда собралась к почившему осиротившая паства: г. Военный Губернатор со свитою, Члены Консистории, Начальники заведений учебных и многие другие из духовенства и светских сановников, – принесён был пакет с духовным завещанием, хранившийся в ризнице. На нём собственною рукою усопшего было написано, чтобы прочитать завещание прежде всякого другого действия. Вследствие сего оно и прочитано было тогда же с двумя приложениями к нему, и тогда только сделалось известным Киевской пастве, что её Пастырь под святительскими ризами скрывал великоиноческую схиму, и был молитвенником за неё и как Первосвятитель и как ещё Схимонах. Между тем в кабинете приготовлена была архиерейская кафедра со всеми другими принадлежностями архиерейского служения и новым собором лиц, обычных при сём служении. Почившего Архипастыря вынесли со смертного одра, посадили на кафедру и иподиаконы по чину, с обычным возглашением: «да возрадуется душа твоя о Господе» и пением, – облачили его в архиерейское облачение, приготовленное также им самим заранее, а потом сверх малого омофора возложена была на него, согласно с завещанием его, св. схима, новая, но давно уже хранившаяся у него в тайне⁵³⁶. В сём виде Архипастырь-схимник вынесен был в приёмный зал и положен на столе с крестом в руках и Евангелием на груди, также им самим приготовленными, и покрыт, вместо обыкновенного покрова, архиерейскою мантиею. Вслед затем совершена Преосвященным Стефаном с собором сослужащих первая торжественная панихида по усопшем и начато чтение Евангелия. 22 числа вечером в 4-м часу останки почившего положены во гроб, приготовленный тоже им самим ещё за 17 лет пред сим, сделанный из кипариса и хранившийся дотоле в Голосеевой пустыне, в домовой церкви, в алтаре в особом ящике. Тогда же сделан и вынос гроба из покоев в великую Лаврскую церковь, – для чего, собрав последние силы, прибыл и Преосвященный Викарий, чтобы отслужить последнюю службу Архипастырю, которому более двенадцати лет помогал нести крест Первосвятительского служения и, чтобы потом и самому пойти вслед за ним в жизнь вечную. Великим утешением для себя всегда считал почивший Архипастырь служить в большой Успенской, небеси подобной церкви Лаврской, и потому особо завещал и просил совершить чин погребения его в сей именно церкви; и вот семь дней почивали там останки его к радости и утешению блаженной души его, бывшей уже в руце Божией, но конечно ещё сочувствовавшей живо всему, что совершалось с храминою его земною, которая только что оставлена ею.

«Неисповедимый в судьбах Своих Промысл, судивший г. Киеву радость светлых дней Рождества Спасителя мира растворить скорбью о кончине глубоко-почитаемого и любимого Архипастыря, не лишил утешения видеть ещё в эти дни честные останки Почившего и в самых останках иметь утешение веры и надежды христианской.

Сквозь слёзы скорби и печали, у гроба почившего Архипастыря, во дни явления в мире Источника жизни, очам нашим ясно представлялось знамение не тщетного упования в блаженное бессмертие, дарованное нам о Христе Иисусе. Эти дни радости и вместе печали были поистине для Киева торжеством Веры христианской. Во всё время, от 22 до 29 Декабря, Лаврская Церковь и двор день и ночь наполнялись народом. Люди всех сословий и состояний, не только живущие в Киеве, но и приезжавшие из окрестных весей спешили воздать последнее целование Почившему; стены великолепного дома Царицы Небесной были оглашаемы почти непрерывным пением панихид за упокой Архипастыря, которые совершались собором два раза – в 12 часу дня и в 7 часов вечера, и кроме того во всякое время по усердию и просьбе посетителей непрерывно.

О последовавшей кончине в Бозе Почившего немедленно же посланы были телеграммы – а именно, в Кабинет Его Величества и в Св. Синод, и Митрополиту Московскому Филарету и многим другим. Не имея сведений, в каком буквальном содержании были посланы все телеграммы и какие были ответные, мы обратимся лишь к одной из последних – к телеграмме от высокопр. Филарета Митрополита Московского. Он в тот же день⁵³⁷ ответил телеграммою такого содержания: «Разделяю печаль не только Киевской паствы, но и Российской Церкви, а потом и Вашу. Припадите к стопам в Бозе почившего Владыки с мыслью о мне и с последним на земли от меня целованием благоговения и любви, да помолится, да иду по нём в мире – Филарет М. Московский». Затем А. Антоний немедленно, по переносе тела в Бозе почившего в великую Лаврскую церковь, отправил к тому же Московскому Митроп. Филарету письмо следующего (буквально) содержания⁵³⁸.

«Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь и Отец! – Настаёт всерадостный Праздник Святыя Церкви – Воплощения Господа нашего Иисуса Христа, принёсшего спасительное обновление человеческому роду и всему миру. С сыновним дерзновением поставляю себя мысленно перед Святительское лицо Ваше и вместе с ближайшими и присными чадами Вашими, присущими Вам, приношу Вашему Высокопреосвященству всеусерднейшее поздравление и вместе благожелание, да Господь, воплотившийся нас ради, подаст Вам от неистощимого сокровища благодати Своея вся потребная к временной и вечной жизни и обновит Ваши силы в наступающем новом году к новым трудам и подвигам на пользу всей Святой Церкви».

«Живейшую благодарность приношу Вашему Высокопреосвященству, что подали скорое утешение нам, сирым, в постигшей нас печали, которая и наступающий светлый Праздник превращает для нас в жалость. Земной поклон Ваш я передал гробу Почившего в Бозе, передал и желание Ваше, – но признаюсь, – с прибавлением своего собственного желания, чтобы Ваше желание ещё долго не исполнилось, – да светит нам и да радует нас светом своим хотя Московский Светильник, когда Киевский уже погас. Послужите подольше хотя Вы, Святый Владыко, когда наш Владыка оставил и осиротил всех нас! Сего желал Вам и Почивший, который во время последней болезни своей среди тяжких страданий своих, часто обращался мыслью своею к Вам и высказывал свою глубокую преданность и живейшее сочувствие к Вашему Высокопреосвященству и тесный духовный союз души своей с Вашею. Он рассказывал мне и поручил писать Вам, по своей кончине, свой сон, виденный им в самом начале болезни⁵³⁹. «Видел я, – говорил он, – будто я прихожу в покои Московского Владыки; в руках у меня Казанская Икона Богоматери, вся сияющая лучами. Выходит ко мне Владыка и я встречаю его умоляющим тоном произнесенными словами: «Владыко Святый, помолись Господу Богу, чтобы принял дух мой с миром». Вслед за сим Владыка (Московский) будто бы бросился ко мне, заплакал с горьком рыданием, и я проснулся». Верно, – прибавлял он, – это последняя моя болезнь и мне больше не встать». Так и исполнилось. Незадолго перед кончиною он достал панагию, подаренную ему Вами, ещё в бытность его Ректором Московской Академии, когда Вы приезжали ревизовать эту Академию. Панагию сию он приказал положить с собою в гроб, что и исполнено. Заболел он 7-го Декабря катаром. Но поправился в начале, так что 14-го занимался уже делами, а вечером вдруг страшно заболел и едва пережил ночь. Медицинские пособия ему помогли несколько. Воспаление, поразившее у него правое лёгкое, было не по его уже летам. Ровно неделю страдал он тяжко и во все дни причащался литургийными Дарами, облачаясь сам в малое облачение и оставаясь сперва в Церкви, а потом в спальне в креслах и только последний раз причастился на постели, но всё же в облачении. Надобно было видеть, как обнял он принесенную ему св. Чашу, как целовал её и прильнул к ней устами. Страдания его ещё продолжались после того, «от шестого часа до девятого». Но при воспоминании обо всём этом у меня нет сил писать... Завещание его дало нам знать, что он давно уже принял схиму и наречён в ней «Феодосием». Облачив его, сперва в архиерейское облачение, мы согласно воле его сверх облачения возложили на него схиму; 22-го вынесли в Церковь, а 26-го или 27-го⁵⁴⁰ думаем совершить погребение, ожидая для сего Преосвященного Подольского. С глубочайшим сыновним смирением и преданностью повергаю себя к стопам Вашим и лобызаю Вашу десницу. Вашего Высокопреосвященства нижайший послушник, Ректор Киевской Академии Архимандрит Антоний».

«В день погребения, 20 Декабря, заупокойная литургия началась в 8 часов утра. Её совершали Преосвященный Евсевий, Епископ Каменец-Подольский и Брацлавский и Преосвященный Епископ Стефан с 8 архимандритами, 2 протоиереями и 2 иеромонахами. Перед окончанием Литургии произнесено надгробное слово⁵⁴¹. Отпевание тела по чину священническому совершено теми же Преосвященными при сослужении всего духовенства градского и лаврского. По прочтении Евангелий перед каноном произнесена надгробная речь, после канона – другая. Перед начатием последнего целования наместником Лавры прочитано трогательное и назидательное духовное Завещание в Бозе Почившего. По окончании отшествия, в 3-м часу по полудни, последовал вынос тела на ближние пещеры, где – в надпещерной церкви Воздвижения Креста Господня, – сам Высокопреосвященный назначил своим останкам место вечного упокоения. Погребальное шествие совершилось из церкви святыми лаврскими воротами, через крепость, по предварительно составленному для сего церемониалу. Гроб, содержавший в себе тело Архипастыря, несён был архимандритами, протоиереями и иеромонахами в предшествии градского и лаврского духовенства, в сопутствии властей города военных и гражданских и несметного множества жителей всех званий и состояний, при пении митрополичьими певчими и лаврскими клирошанами сначала выносного канона (Помощник и Покровитель), а потом «святый Боже», и при печальном звоне как на лаврской колокольне, так и при всех градских церквах. Но время шествия от святых ворот до церкви Воскресенской останкам Усопшего отдана была воинская честь отрядами войск, расставленными в линию по всему означенному пространству. По внесении гроба в надпещерную церковь Воздвижения Креста Господня, отпета лития; в заключение её произнесены две прощальные речи. Затем гроб снесён в могилу при пении обоими клирами певчих и всем духовенством «вечная память».

«Так скончал незабвенный Архипастырь Киева своё долголетнее течение, ознаменовал добрым подвигом и важными заслугами Церкви и Отечеству! Так он соблюл, возрастил и плодоносну показал в себе, в скончании жития своего, святую Веру Христову! Всеконечно, соблюден для него и светлый венец правды, его же воздаст ему Господь, в день онь (2 Том 4, 7, 8) в небесном Царствии Своём. Но и здесь – не отъидет память его и имя его поживет в роды родов, и хвалу его исповесть Церковь и память его во благословениих!.. (Сир. 39, 12–13, 45:1)».

После этого изложения, взятого нами из книжки, изданной под заглавием: «Последние дни и пр.» и по местам дополненного, следуют по порядку: во первых, речь, сказанная о. Наместником Лавры перед чтением Духовного Завещания в Бозе Почившего, – затем самоё Завещание с двумя приложениями; потом надгробное слово, сказанное во время Литургии и все прочие речи – в числе пяти⁵⁴² и наконец, Церемониал выноса и погребения. Мы не помещаем ни здесь, ни в особом приложении сейчас сказанных речей, так как существенное и более всего характерное содержание их было изложено нами по местам, где подобало. Приведём здесь одну лишь речь (и то в сокращении) о. Наместника, сказанную им перед чтением Духовного Завещания, – а затем во всей буквальной подлинности и самоё Завещание с двумя приложениями.

Впрочем, предварительно этому изложению, мы не можем не уделить несколько строк для выражения тех чувствований, которые преисполняли нашу душу при личном предстоянии гробу в Бозе Почившего во время Литургии и отпевания. «Мы – студенты Академии – стояли в рядах, примыкая буквально к самому гробу (с левой стороны), а я – пишущий, – благодаря своему, выше всех, росту стоял во главе самого первого ряда. Умилительны до глубины души были иные моменты, особливо под влиянием Лаврского погребального пения... В особенности таково было пение Антифонов и песни »Покой Спасе наш с праведными«… Довольно сказать только, что пение этой песни прерывалось несколько раз от того, что буквально все служащие, певшие её вместе с певчими, пели не столько голосом, сколько рыданием, от порывов которого и не могли её сразу продолжать. Столько же трогательно было и самоё последнее целование... Наконец не могу я, в частности, умолчать здесь и о том, что сказано было мною и в Биографии высокопр. Антония, – а именно. «Бывший тогда Ректором Академии А. Антоний, по понятному для всякого его личному родственному чувству, перед самым уже выносом гроба позволил себе приподнять воздух, лежавший на лице в Бозе Почившего, чтобы воззреть на него в последний раз... и тут-то и я, как стоявший ближе всех, имел отраднейшее и навеки незабвеннейшее для меня утешение узреть лик Святителя Божия... сохранившийся во всей полноте спокойствия и светлости, как лик Праведника... Об этом не раз приводилось мне впоследствии с душевным услаждением воспоминать вместе с высокопреосв. Антонием, высказывавшим со своей стороны свои личные самые глубокие чувствования и назидания»...⁵⁴³.

Обращаемся к указанной выше речи и Завещанию, – заимствуя изложение из «Последних дней».

«По окончании чина погребения, перед последним целованием Усопшего, Наместник Лавры приблизился ко гробу и, держа свиток, в коем начертано было Завещание, произнес следующую речь:

«Вот и настал для Тебя, дражайший наш Отец и Архипастырь, давно желанный Тобою, час Твоего отшествия ко Господу. Моления сердца Твоего услышаны. Господь принял дух Твой. Гроб, который семнадцать лет таил Ты от нас, как некую драгоценность и святыню, и у которого в часы богомысленного уединения любил Ты поучатся памяти смертной, упокоил наконец в своих недрах крестоносное тело Твоё, там долго и неутомимо потрудившееся ради Господа, – тело, преукрашенное столькими подвигами Первосвятительства и, в духе древних времён, иноческого по Бозе труженичества; – тело, освященное столькими постами, целомудрием, деннонощными молитвенными воздыханиями, слезами, бдением, предстоянием, коленопреклонениями, священнодейственным рук воздеянием, милостыни подаянием, повседневным благоговейным чтением и слышанием слова Божия, и – наипаче – ежедневным в течение многих лет, живым и действенным общением с самим Источником жизни и святыни в пречистых и животворящих Тайнах Христовых».

«И какое глубоко-трогательное и вместе глубоко-отрадное видение денно-нощно видим мы, вот девятый уже день, в сём небеси подобном, так много любимом Тобою, хpаме! Он денно-нощно полон был во все дни сии верными чадами паствы Твоея, спешившими отдать последний долг своему любимому Пастырю. У нас теперь скорбь, но – она растворена радостью; мы льём слёзы, но эти слёзы наши не горьки. И теперь понятно нам, почему так часто Ты наперёд утешал себя и нас этою любимою Твоею мыслию: – как будешь лежать Ты во гробе... Понятно и то необычайное спокойствие, тот дивный восторг, которого, ещё за два дня до блаженной кончины Твоей, полна была душа Твоя, когда в час полуночный, после долгого молчания, Ты неожиданно проговорив нам: «я помышляю, как буду лежать во гробе», через несколько минут, среди глубокого безмолвия, тихим и прерывающимся, но ещё вполне внятным, глубоко растроганным и умиляющим голосом пропел, к удивлению, всю до конца надгробную песнь «зряще мя безгласна и бездыханна предлежаща, восплачите о мне братие и друзи... и сказал: «вот вам и последняя песнь! – Какая прекрасная песнь, – самая лучшая, кажется, из всех песней!»

Но вот, – эту предсмертную, издавна любимую песнь Твою возгласит над Тобой сама святая Церковь и мы отдадим Тебе последнее целование. Земля, соблюдшая во глубине пещерной святые гробы Богоносных Отцов наших, житию которых поревновал Ты, готова хранить и Твои драгоценные для нас останки на месте, которое Ты сам избрал ещё за двадцать лет до блаженной кончины Твоей. Что ж ещё оставляешь в залог любви Твоей, богоспасаемой пастве Твоей, и столько возлюбленной Тобою Лавре и всем предстоящим Твоему гробу? Какое от Тебя ещё нам наследство? Какое последнее Твоё к нам слово?

Велико-иноческая святая схима, семнадцать лет уже Тобою втайне носимая, и ныне, вместе со святительскими одеждами покрывающая тело Твое, явила уже нам одну из заветных таин Твоего святоподвижнического по Бозе жития. Благослови же Владыко святый исполнить нам и последний завет Твой: – открыть всем последнюю Твою волю, Tвоё последнее, предсмертное, к нам завещание! Внемлем братие и отцы».

Вслед за сим прочитано было самоё завещание с двумя особыми к нему приложениями.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

«Вознесу Тя, Боже мой, Царю мой, и благословлю имя Твое в век и в век века. На всяк день благословлю Тя и восхвалю имя Твоё во век и в веке века. Господи Боже мой, яко благ и человеколюбец, многие милости сотворил еси со мною, яже не чаях видети. И что воздам Твоей благости, Господи мой, Господи! Благодарю Твоё многопетое имя! Благодарю Твоё неисповедимое на мне благоутробие! Благодарю бесприкладное Твое долготерпение.

«Благодарю Тя, Господи Боже мой, яко сподобил мя еси родитися и воспитатися в недрах святыя, Православныя, Соборныя и Апостольския Церкве, и даже до днесь сохранил мя еси благодатию Твоею от всякого самомалейшего уклонения от Православной Веры отцов наших.

«Благодарю Тя, Господи Боже мой, яко неизреченным милосердием Твоим покрыл еси грехи юности моея, и Сам благодатию Своею вложил еси в бедное сердце моё ещё в отрочестве избрати житие иноческое.

«Благодарю Тя, Господи Боже мой, яко ниспослал еси всесильную помощь Твою с терпением понести многие скорби во днех жития моего. Благодарю Тя, Господи Боже мой, яко сподобил мя еси быти служителем святыя Православныя Церкве Твоея, и неисповедимым Твоим Промыслом меня грешного и недостойного вчинил еси в лик иноческий святыя чудотворныя Киевопечерския Лавры, её же Настоятельница есть сама Пречистая, Преблагословенная, Пресвятая Владычица наша Богородица и Приснодева Мария. Под Матерним Ея святым покровом, родившись от благочестивых родителей иерея Георгия и Анастасии 17 Апреля 1779 г. и оканчивая семьдесят третий год жития моего, оставляю сие духовное завещание моё, составленное мною пред Всевидящими Очами Божиими и написанное собственною моею рукою в здравом смысле:

1) Древней и знаменитой пастве Киевской, от нея же возсиял свет христианския Веры во все страны России, любезного отечества нашего, именем Господа нашего Иисуса Христа, завещаю первее всего и паче всего хранить твердо и непоколебимо святую Православную Веру, яко камень краеугольный, на котором зиждется благоденствие и вечное спасение наше, яко неоцененное наследие отцов наших и священный залог наследия Царствия небесного. Завещаю именем Господа нашего Иисуса Христа хранить непоколебимую верность Благочестивейшему Самодержавнейшему Великому Государю нашему Императору НИКОЛАЮ ПАВЛОВИЧУ и всему Его Богом благословлённому Потомству.

2) Пастырям и священнослужителям Церкве Христовой завещаю проповедовать ревностно слово Божие; наставлять на путь спасения вверенные попечению их души, искупленные кровию Христовою, и учением и примером благочестивой и добродетельной жизни.

3) Возлюбленной мне братии святыя Киевопечерския Лавры Пресвятыя Богородицы завещаю и молю соблюдать иноческие обеты: целомудрия, послушания, смирения, воздержания и нестяжательности в чистоте совести пред Всевидящими очами Божиими, да не лишатся наследия Царствия небесного, но да сподобятся получить вечную жизнь и спасение с Преподобными отцами Антонием и Феодосием и всеми преподобными Печерскими, ихже молитвам и Матернему заступлению Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы вручаю святую Обитель сию, воистину чудотворную.

4) Начальникам и наставникам всех училищ, а особенно духовных, завещаю воспитывать детей, вверенных попечению их, в страхе Божии и всяком благочестии, соблюдать тщательно их целомудрие и чистоту, вкоренять в сердцах их Православную Веру и благочестие отцов наших, питать души их словом Божиим, остерегать от заблуждений иноверных, да будут они просвещены истинным светом Христовым и руководимы Духом Божиим, утверждать их в разумении слова Божия, по изъяснению оного святыми Отцами и Учителями вселенские – Православныя Церкве.

5) Всем сословиям Киевския богоспасаемыя паствы оставляю мир Божий и благословение Отца небесного во Христе Иисусе Господе и Боге и Спасителе нашем и благодать Святого Духа.

6) Аще кого по немощи человеческой оскорбил чем-либо, или согрешил пред кем, смиренно прошу прощения, и всех от всего пастырского сердца прощаю во Христе Иисусе Господе нашем, – и поручаю себя молитвам всей любимой мне досточтимой паствы. Аминь.

От юности моей не был я любостяжателен. – Точию по нужде и по приличию звания моего принадлежащее мне имущество завещаю употребить следующим образом:

1) Святыя иконы, какие обретаются в келлиях, мною занимаемых, оставить на своих местах.

2) Бриллиантовый крест, Высочайше пожалованный на клобук, при назначении меня Киевским Митрополитом отдан мною к чудотворной Иконе Успения Божией Матери при жизни моей. Прошу оставить оный навсегда при св. Иконе.

3) Алмазный крест на клобук, Высочайше пожалованный мне в звании Казанского Архиепископа, а также и всю белую крепу отдать в ризницу Киево-Софийского Собора для употребления преемниками моими.

4) Две панагии с драгоценными камнями отданы мною в ризницу Киевопечерские лавры при жизни моей, которые и должны навсегда оставаться в оной.

5) Четыре панагии и два креста на клобук с простыми камнями, отдать в ризницу Киевопечерския Лавры⁵⁴⁴.

6) Бархатные и шелковые рясы и подрясники, а также и материи завещаю отдать на ближние и дальние пещеры, для употребления при святых Мощах.

7) Библиотеку, мне принадлежащую, завещаю Киевской Духовной Семинарии⁵⁴⁵.

8) Ковры, столовые приборы, мне принадлежащие, всё без изъятия предоставляю Киевопечерской Лавре.

9) Двое часов золотых, а также шубы, пояса, белье и одеяла прошу отдать Киевской Духовной Академии Ректору, Архимандриту Антонию.

10) Все прочие сребряные вещи, какие останутся по смерти моей, а также и бронзовые предоставляю Киевской Лавре⁵⁴⁶.

11) Из денег, какие останутся по кончине моей, тысячу рублей серебром употребить на погребение моё, из них третью часть на нищих, – остальные затем разделить по ровной части на Киевское Попечительство о бедных духовного звания и на содержание бедных учеников Киево-Софийских духовных Училищ и отдать в кредитное учреждение на вечное время.

12) За сим сродникам моим по плоти никакого наследства по кончине моей не оставляю.

Сие духовное завещание составил, собственною рукою написал и по листам скрепил и к оному руку приложил Филарет Митрополит Киевский и Галицкий, Киево-печерския Лавры Священно-Архимандрит.

17 Ноября 1847 года.

Киев⁵⁴⁷.

«16-го Апреля 1847 года. Прошу и смиренно умоляю Епархиальное и Лаврское начальство, по кончине моей, совершить погребение в соборной Киевопечерской Лавры церкви Успения Божией Матери и предать бренное и грешное тело моё на ближних св. пещерах, в Крестовоздвиженской церкви, на правой стороне у стены, против чудотворной Казанской иконы Божией Матери. Памятника прошу не делать, а только в стене утвердит доску с приличною надписью. Тело моё прошу положить в приготовленном мною гробе, который хранится в домовой церкви преподобного Иоанна многострадального в Голосеевой Пустыни. Смиренный Филарет, недостойный Митрополит Киевский собственноручно подписуюсь и именем Господа нашего Иисуса Христа прошу и молю исполнить сие моё завещание».

Тоже повторяю 17 Ноября 1851 года.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, Аминь.

«По сокровенному и неизглаголанному желанию и влечению сердца моего дан мною пред Господом Богом обет восприять на себя великий ангельский образ – святую схиму. Обет сей исполнен мною пред всевидящими очами Господа Бога и Спасителя моего Иисуса Христа, с наречением имени преподобного отца нашего Феодосия Печерского. Посему прошу и молю Духовный Собор святыя Киевопечерския Лавры, по кончине моей, облечь грешное моё тело в святую схиму, хранящуюся в келлии моей, в особом ящике, которую и возложить сверх одежды новой, приготовленной на погребение моё. Паки и паки прошу и молю и завещаю именем Господа и Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа исполнить сие смиренное желание сердца моего неизменно. Смиренный Филарет, Митрополит Киевский».

28 Сентября 1857 года

В день памяти Преподобных Отец наших Печерских.

Окончив чтение, читавший заключил оное следующими словами: «Святителю Божий, – Архипастырю и Отче наш! – слышим слухом сердца драгоценные, отеческие заветы Твоя, с любовью приемлем и лобызаем их и, Богу содействующу, будем свято хранить их. Этим только и можем мы достойно почтить навсегда драгоценную для нас память Твою».

«В Бозе Почивший Архипастырь наш завещал не ставить никакого памятника над его могилою. Но принадлежа к числу тех, коих »память во благословенних«, он всею своею жизнью оставил неизгладимую память в сердцах всех и каждого, кто только видел его и ведал об нем. Эта память будет несомненна жива в потомстве вместе с памятью о тех, которых в Бозе Почивший избрал для себя и самоё место посмертного покоища»⁵⁴⁸.

«При сей знаменательной усыпальнице в Бозе Почившего достоблаженного Святителя и Отца нашего не нужно наше скудное слово. Для души и сердца эта усыпальница сама говорит и много и поучительно. Буди же благословен Учителю благий! Ты наставляешь нас на путь истины и спасения и по успении Твоём»⁵⁴⁹.

В Завещании в Бозе Почившего читающие видели, выраженные им, смиренное желание и прошение: «предать бренное и грешное тело моё на ближних св. пещерах в Крестовоздвиженской Церкви на правой стороне у стены против св. Чудотворной Казанской иконы Божией Матери; памятника же не делать, а только в стене утвердить доску с приличною надписью». Избрание в Бозе Почившим этого именно, а не иного места для своего покоища, – скажем словами одного из Преемников его, – «красноречивее и действеннее всякого слова вещает и нам – всем и каждому столько глубокознаменательного и поучительного, что возможно только более воспринять сердцем и чувствовать, нежели рассуждать и выражать словами.– Да! Если он сам – Почивший и зде ныне предлежащий безмолвствует, – то одно присутствие гроба его именно при самом входе в пещерные виталища мужей Праведных, нетленно и чудодейственно почивающих⁵⁵⁰, более внятно и выразительно, нежели членораздельные звуки человеческого голоса, говорит всем и каждому, переступающему через сей священный праг: приидите и видите... и пр.»

Избрание высокопр. Филаретом описываемого места для своего погребения, действительно, кроме духовно-назидательного значения, замечательно и в том отношении, что до сего времени никто из Первосвятителей Киевских не был погребён вообще в Лавре; – равно как никто из них не имел и постоянного жительства в Лавре. В лице высокопр. Филарета положено, таким образом, самое первое начало и тому и другому. Но замечательно, что все один за другим Преемники его последовали этому примеру неизменно; высокопреосвященные Митрополиты – Исидор, Арсений, Филофей имели постоянное жительство в Лавре, равно как тут же постоянно жительствует и нынешний высокопреосв. Митрополит Платон. Наконец двое из почивших Преемников – Митрополиты – Арсений и Филофей избрали себе и места для своего погребения, по примеру же высокопр. Филарета, нигде, как совместно с его могилою; – равно как и самые могилы их, подобно, как и могила первого, тоже не имеют никаких памятников, а над каждой из них в стене утверждены только металлические небольшие доски с надписями, подобные доске над могилою высокопр. Филарета. Представим самое описание последней.

Доска, утвержденная в стене над могилою высокопр. Филарета, довольно значительной толщины, медная позолоченная. Длина её (поперёк стены) двенадцать вершков, а ширина (сверху вниз) девять вершков. В верхней части этой доски сделаны рельефные изображения следующие: на самой средине – митра с крестом; с правой стороны её клобук Митрополитский, а с левой – куколь Схимнический. Несколько повыше этих предметов рельефно же изображены по обеим сторонам – с правой – рипида и трикирий, с левой – рипида и дикирий. Под этими же изображениями сделана вырезная, крупными буквами, надпись следующего содержания:

«Здесь покоятся останки Синодального Члена Высокопреосвященнейшего Митрополита Киевского и Галицкого и Священно-Архимандрита Киево-Печерския Лавры Филарета, в схимонасех Феодосия. Родился 17-го Апреля 1779-го года; пострижен в монашество 7-го Ноября 1798-го года; рукоположен во Епископа 1-го Июня 1819-го года; Митрополитом Киевским и Священно-Архимандритом Киево-Печерские Лавры пожалован18-го Апреля 1837-го года; принял схиму 13-го Августа 1841-го года. Скончался 21-го, погребен 29-го Декабря 1857 года».

Доска с надписью укреплена в стене в расстоянии от пола на два аршина с четвертью. Над этою же доскою, – выше на три четверти аршина, – находится киоть, устроенная в виде равноконечного креста, в которой размещены пять икон, кои все одинакового размера – в вышину девять вершков, а в ширину семь вершков. Иконы эти следующие и расположены в крестообразной киоти в таком порядке: в самой средине – икона Покрова пресвятыя Богородицы в ряд с нею – с правой стороны Икона св. Священномученника Симеона Епископа Персидского, – а с левой Св. Преподобного Феодора Сикеота; наверху же над иконою Покрова – Икона св. Праведного Филарета милостивого, а внизу – икона св. Преподобного Феодосия Киево-Печерского. Относительно устройства и этой киоти с иконами, сколько нам известно, за несомненное, не было никакого распоряжения и даже намека со стороны самого высокопр. Филарета. Мысль об устройстве её возникла уже впоследствии и собственно в том значении, чтобы всеми этими иконами изобразительно представить следующее: Иконою Покрова Пресвятыя Богородицы то, что в Бозе Почивший родился при церкви во имя Покрова и питал, – как известно читателям, – особеннейшие чувствования веры к Покрову Пресвятыя Богородицы; – иконою же – Священномученника Симеона – то, что он родился в день памяти сего Святого – 17 Апреля; – иконою же третьею, – что он наречен был при св. Крещении Феодором; – иконою св. праведного Филарета милостивого – обозначит имя его, принятое в монашестве, – а наконец, последнею иконою – имя его в схимничестве. Все поименованные иконы одного письма и простой работы, равно как и киоть сделана простая без всякой резьбы и украшений. Внутренность же самой могилы устроена так, что в неё есть сход до самого нижнего уровня её, а в ней на правую сторону к самой стене сделана, так называемая, ниша на высоте от самого низу на аршин с четвертью, длиною же и шириною в размере самого гроба, поставленного в этой нише⁵⁵¹. Закров над всею могилою сделан из обыкновенных досок и наложен совершенно в уровень с полом церковным; он покрыт обыкновенно бывает простым ковром, на котором находится постоянно аналойный столик невысокий, а на нём значительной величины крест на небольшом пьедестале. Перед этим аналойным крестом и совершаются обыкновенно панихиды, как соборные, назначенные в известные времена по определению Лаврского Начальства, так и все, которые совершать просят усердствующие. При одном взгляде на всю эту обстановку места покоища в Бозе почившего Иерарха, отличающуюся такою смиренною простотою, так и чувствуется и зрится то же самое, что и там, куда прямо от сего места ведёт открытый вход, – т. е. «в пещерных виталищах нетленно и чудотворно почивающих святых Божиих Угодников»... Потому-то, и перед входом для благоговейного святого поклонения последним и при выходе от них, так и влечётся и взор, и сердце для отдания долга молитвенной памяти с подобающим поклонением и на месте покоища первого...

И действительно, нужно быть только личным непраздно-мысленным очевидцем, чтобы признать и убедиться в истинности и искренности всего, что бывает, в среде вообще богомольцев и всех приходящих, на описываемом месте покоища в Бозе почивающего Иерарха-Схимника Филарета – Феодосия!... При виде же всего этого, так и вливаются в самую глубину души те мысли и истины, которые выражены были, между прочим, в одной из надгробных речей. «Приникнем, братие, благоговейною мыслию в святилища таин Всевышняго и увидим, что предел жизни земной для избранных Его не есть предел служения последних, но начало нового и вящего молитвенно-ходатайственного за всех земнородных... Так и наш Архипастырь, яко истинно избранный, если оставил нас здесь, то в сердце своём он перенёс нас всех туда... дабы там еще сосредоточеннее молить о нас Отца Небесного яко о присных чадах своих и ближе у самого Престола Его выну ходатайствовать о сугубых дарах всеспасительной благодати в укрепление нас при немощах наших и в преуспеяние во всём том, в чём и чем он сам подвизался и преуспевал вседейственною благодатию Божиею, взем ярем Господень от самой ранней юности своея и не озираясь вспять, дóндеже управлен был в Царствие Небесное. О! Пастырю наш благий! укрепи же нас Твоим последним богословением в сих утешительнейших и священных чувствованиях верования и упования нашего, и сохрани, и возрасти во многоплодии всё, посеянное Тобою в пастве твоей и в сердцах всех ведавших Тебя и послушавших слово истины из уст Твоих, всегда спасительное, живое и действенное для всех и каждого»! А кто же – эти ведавшие и послушавшие!.. Ответ на это мы встречаем в другом надгробном слове⁵⁵² – ответ, к которому приклонит слух свой, всеконечно, и всякий не только лично ведавший и послушавший, но – позволим себе сказать, – и прочитавший всё настоящее наше посильное повествование, в котором фактически изображено всё то, что выражено в нижеследующих поучительнейших словах церковного проповедника.

«Отцы и матери семейств! напечатлейте неизгладимо в сердцах своих, что стремление к доброму подвигу в первый раз возникло в сердце Почившего Архипастыря нашего при чтении глубокознаменательных повествований о жизни Святых Божиих. Не забывайте, что он с радостью сердечною вспоминая об этом, с болезнью сердца отзывался о теперешнем обычае – учить детей всему и полезному и бесполезному, кроме только единого на потребу, так что дитя, выучившись всему, не только не знает, но часто не умеет и читать книг церковных».

«Мужи именитые, почтенные величием и славою! Поучитесь из жизни Почившего, стоявшего на свещнице святительского служения старейшей кафедры Церкви Poссийской, – как можно и на высоких степенях славы и величия не забывать о высшем звании христианина и ходить достойно сего звания».

«Мужи богатые, наделённые от Господа в изобилии всеми благами мира! Научитесь из примера Почившего, – как во спасение своё употреблять избытки достатков своих».

«Юноши, крепкие силами телесными, не растратившие и даров духовных! Смотрите, – какое ещё здесь на земле благо для человека в летах зрелых, а особенно в летах преклонной старости, если он от юности своей неуклонно следует заповедям Божиим; что же будет там – на небе»?

«А для всех же вообще мне слышится, – и да услышится каждым, – от гроба сего такое наставление: «Блюдите веру Православную, яко зеницу ока; неуклонно держитесь св. Церкви, как спасительного Ковчега Божия: стяжите память смертную, как охранение от всех искушений и соблазнов греха; старайтесь воспитать в сердце любовь к Сладчайшему Господу Ииcycy Христу, сколь можно чаще соединяясь с Ним в св. Тайнах Его; стяжите терпение и благодушие в скорбях и напастях, преданность в волю Божию во всех житейских обстояниях. Если исполните сие, не далече будете отстоять от царствия Божия».

Впрочем, если бы кто помыслил, что в приведённых словах проповедовавших могла быть принесена, так или иначе, дань, так называемого, панигиризма и самые проповедовавшие лица были более или менее не независимы от общих и своих личных впечатлений и чувствований, по причине самой поразительности факта и трогательности всех действий при отдании последнего церковно-молитвенного долга в Бозе Почившему Архипастырю, – то развернём два других свитка, в которых содержатся вещания тех, которые предстали гробу в Бозе Почившего спустя долгое время, – один через год, а другой через три и предстояли перед ним, как высшедостойнейшие Иерархи и Преемники его Первосвятительского служения. И что же услышим мы в этих вещаниях самих Первосвятителей?! Услышим то, чему труднее всего может верить наш маловерный век, способный и готовый, скорее и более всего, по изречению св. Апостола, влаяться всяким ветром учения, навеваемого, по выражению одного из упоминаемых теперь нами Первосвятителей, духом времени излишне прихотливого, своенравного, мудрствующего паче, неже подобает мудрствовати и не о том, ο чем подобает»... Да! мы услышим в вещаниях обоих Первосвятителей или точнее увидим в лице и собственном состоянии их то, что свойственно только истинно смиренномудрствующим о Господе!! В самом деле трудно определить, – при всем вожделеннейшем вникании в содержание двух этих речей, сказанных Первосвятителями на месте самого покоища в Бозе Почивающего их Предместника – желали ли они поучать здесь своих пасомых и всех предстоявших или более всего чувствовали и сознавали духовную потребность в поучениях для самих себя, и не в поучениях только, но и в самом восприятии, – как изрек один из них, – «того великого и высокого духа и той благодатной силы, с которыми так благоуспешно и благоплодно управлял их Предместник бывшею его паствою и им теперь, преемственно, вверенною от Господа».

Представляем благовниманию читающих подлинное содержание указываемых речей⁵⁵³, из коих первая была сказана бывшим непосредственным Преемником высокопр. Филарета – Высокопреосвященнейшим Исидором, назначенным из Экзархов Грузии на Киевскую Митрополию в 1858 г., и вторая – Высокопр. Арсением, поступившим на Киевскую Митрополию из Архиепископов Варшавских в 1860-м году. Обе эти речи были произнесены после служения Литургии и панихиды в день ангела в Бозе Почившего– 1-го Декабря на месте самой его могилы.

Речь Высокопреосвященнейшего Митрополита Исидора, нынешнего Первосвятителя С.-Петербургского.

«Вечная память Тебе, достоблаженный Святитель и Отец наш! Она не умрет во устах и в сердцах наших. Отдалённые роды будут воспоминать имя Твоё с благоговением.

При сей благознаменательной усыпальнице в Бозе Почившего, не нужно наше скудное слово. Для души и сердца она сама говорит и много и поучительно.

Не будем нарушать его покоя суетными похвалами. Смиренномудрый не искал их в жизни, – не требует и по смерти. Его похвала у Бога и слава в Бозе!

Преклонив главу свою под сению св. образа Христа Спасителя и Царицы Небесной, Обители Коей посвящены были многолетние труды его, Святитель как бы говорит нам: «вот моё упование и покров! В милосердии Господа и заступлении Матери Его и вы обрящете и утешение в скорбех, и силу в немощех, и врачевание недугов душевных и телесных».

Сколько назидательных мыслей внушает самоё место, избранное им для упокоения бренного телесе своего. Благочестивая душа, любившая уединятся в сии св. пещеры и молитвенно беседовать с друзьями Божиими, в глубоком смирении избрала себе жребий как бы придверника у входа в сей чертог Праведников, богатно украшенный сокровищами духовными и славою нетленных Мощей их. Не внятно ли для сердца это смирение говорит нам: «сюда-сюда обращайте ваши мысли и желания. Возьмите свои светильники веры и любви и идите за мною; – я вам поведаю дела Угодников Божиих и они дадут вам дух умиления, согреют сердце любовью ко Господу, вдохнут соревнование к подвигам благочестия. Буди же благословен, Учителю благий! Ты наставляешь нас на путь истины и спасения и по успении Твоём. Вечная память Тебе, Пастырю Добрый! Помяни нас в молитвах Твоих»⁵⁵⁴.

Речь Высокопреосвященнейшего Арсения, бывшего Митрополита Киевского.

«И так сбылось Твоё слово предвещательное, Иерарх приснопамятный, и совершилось желание Твое давнее... Я, по судьбам Божиим, здесь – на том самом месте, которое, назад тому несколько лет, Ты сам лично указал мне, как место своего посмертного покоища до дне великого и просвещенного... Я в Твоей любимой Обители, о которой Ты, в продолжении всего своего пребывания в ней, так усердно и ревностно заботился, – на той самой Кафедре, на которой столько лет восседал Ты с толикою славою. Но где тот великий и высокий дух и та благодатная сила, с которыми Ты так благоуспешно и благоплодно управлял вверенною Тебе паствою? Почто Ты не оставил их своим Преемникам?! Для чего, по крайней мере, меня немощного и духом и телом не предварил Ты, подобно Илии, о времени Твоего отшествия из сей юдоли земной, дабы и я, подобно Елисею, мог испросить у Тебя милоть Твою и с нею дух сугубый, иже в Тебе, столь нужный и благопотребный и по обстоятельствам настоящего времени, излишне прихотливого и своенравного, и по всеобщему настроению умов к переменам неизведанным, к нововведениям не всегда безопасным?.. И ты по любви своей к благу человечества, верно, не отказал бы мне.

Но нет ответа на наши воззвания; нет гласа послушания на наши вопрошения: безмолвно почивает Тот, который не любил молчать, когда призывали его к слову, благо Церкви и польза ближних; – неумолимая смерть на веки сомкнула уста его благоглаголивые.

Сомкнула, – бесспорно; но только для нас, а не для Бога. Там он и ныне, как прежде, вопиет ко Господу об нас и о нашем спасении; и мы веруем, что молитвенный вопль его и по ту сторону гроба не останется бесплодным.

Он безмолвствует, – но его безмолвие не громче ли и не красноречивее ли всякого другого слова, взывает к нам: «сюда, сюда – к подножию Спасителя, при котором мне ныне так отрадно и радостно в чаянии жизни вечноблаженныя покоится, – сюда придите вси труждающиися и обремененнии грехами и скорбми многими, и в нём обрящете покой душам вашим; оставьте суету мирскую и кладенци мира сокрушенные, не могущие содержати воды спасительныя...

Он – Архипастырь и отец наш безмолвствует, – но присутствие гроба его при самом входе в пещерные виталища мужей праведных, нетленно и чудодейственно зде почивающих, разве менее внятно и выразительно, нежели членораздельный звук человеческого голоса, говорит всем и каждому, переступающему через сей священный праг: «придите и видите, коль благ и милостив Господь ко всем воистину любящим Его и соблюдающим заповеди и оправдания Его, в самом тлении украшая и увенчивая их нетлением и в смерти бессмертием, их же взирающе на скончание жительства, подражайте их вере?

«Утешимся убо, возлюбленные братия, в утрате нашей и возблагодарим в Бозе Почившего Святителя Отца нашего за дарование нам столь великого утешения в самом избрании им для себя покоища на сём месте, в сей ограде благоухающей святыни… Будем от времени до времени приходить сюда и при его гробе поучаться его добродетелям; возобновляя в памяти светлые стези его на разных поприщах его высокого служения, будем приучать себя ходить по ним с такою же непоколебимою верою в Бога и любовью к ближним, с таким же благодушием и терпением в скорбях и напастях, с какими он прошёл весь свой многолетний путь жизни от начала до конца, и вместе молится об нём, да сопричтет его Господь к сонму Избранных Своих, с которыми он любил молитвенно беседовать при жизни и жаждал верою упокоиться купно с ними и по смерти, а потому и возжелал возлечь в мертвенных своих останках не где-либо, как при самом входе в их, благоухающие святынею, виталища».

Итак, если для кого-либо не довлело бы свидетельство приведённых выше слов в надгробных речах, то при двою сих свидетелех – самих Преемниках в Бозе Почившего – Первосвятителях Российской Церкви, да станет глагол истины, изреченной Премудрым: – «Не отъидет память Его – в Бозе Почившего, – и имя поживет в роды родов. Премудрость его поведят людие, и хвалу его исповесть Церковь». (Сир. 39:12–13). Потому-то и мы поставили в самом начале нашего труда⁵⁵⁵ это изречение, как оправдавшееся во всём житии и деяниях в Бозе Почившего.

Этими отраднейшими и поучительнейшими мыслями и истинами мы и готовы были бы закончить все наше повествование, в том вожделенном и несомненном убеждении и уповании, что и все, со вниманием прочитавшие его, признают эти мысли и истины во всём их значении. Но за нами остается ещё недосказанное слово именно о том, что выражено нами, вслед же за вышеприведённым изречением Премудрого, в следующих словах:

«Сто слишком лет протекло от рождения и тридцать – уже после блаженной кончины Высокопреосвященного Филарета, бывшего Митрополита Киевского; но доселе не явилось в нашей литературе цельного и полного жизнеописания этого Святителя Божия, бывшего истинно светильником и украшением не для Киевской только паствы, но и для всей Православной Русской Церкви»⁵⁵⁶.

Эти слова не наши только, как собственные; мы встречали их, хотя и не в тожественных выражениях, и на страницах современной литературы. Нашими же признаём мы их в том смысле и в той мере, насколько, естественнее всего, должны были быть присущи нам самые мысли и намерения и желания, когда только мы благословлялись предпринять свой труд составления Биографии в Бозе Почившего Первосвятителя. Скажем более, – эти слова были выражаемы и самим тем, кто благословлял нас на сей труд и, наконец, завещал выполнить его. Мы разумеем в Бозе почившего высокопр. Антония, бывшего Архиепископа Казанского, который, – о чем сказано было нами в предисловии к его Биографии, – сильно озабочивался этим делом и положительно укорял себя, что прошло столько уже лет по кончине его дяди, завещавшего лично ему составление своей Биографии, а он не мог собраться и приступить к этому... и что, пожалуй, дело выйдет слишком опоздалым и, таким образом, и самая память о в Бозе Почившем может значительно ослабиться... Такие и подобные мысли и чувствования высокопр. Антоний высказывал в особенности по поводу двух фактов; во первых – когда скончался (19-го Ноября 1867 г.) высокопр. Митрополит Московский Филарет; и во вторых, – когда исполнилось, в 1879-м году 17-го Апреля, столетие со дня рождения высокопр. Филарета Киевского. В первом разе высокопр. Антоний, как бы в чувстве ревности, в отношении к своему дяде высказывался так: «вот, видишь, как торжественно совершено погребение Московского Владыки, – сколько собралось Святителей и в том числе из Членов Св. Синода… и Св. Синод не замедлил распорядиться о повсеместном во всей России совершении заупокойных молений и о поминовении Усопшего в течение целого года». Затем же, – как только вышла, немедленно по кончине высокопр. Митрополита Московского Филарета, книга г. Сушкова, – Владыка Антоний ещё более приложил это к сердцу. «Вот видишь, – говорил он, – какие добрые люди нашлись, что смертные останки Московского Владыки не успели ещё, как говорится, и остыть, а уже о нём создана такая огромная книга, как есть – почти целая биография... и нет сомнения, с каким особенно живым сочувствием она будет прочитана всеми и всюду»... Наконец, в самый же день исполнившегося столетия своего дяди-Владыки Филарета, высокопр. Антоний всего более восчувствовал всю свою виновность... «Ах! как бы вот было особенно благовременно издание Биографии Владыкиной – «к нынешнему дню столетия его»!! Но увы! я теперь вижу ясно, что и сам-то первый не доживу, чтобы увидеть исполнение, возложенного на меня, дядею долга по его завещанию...» (высокопр. Антоний спустя семь месяцев после этого скончался). При этом же выражено было высокопр. Антонием и то чувство прискорбия, что самый день столетия дяди его остался как бы никем не замеченным?! О! как бы Господь благословил и благопоспешил хотя тебе исполнить твой труд, который я тебе теперь окончательно завещеваю... ты этим снимешь и с меня хоть половину виновности моей перед Владыкою-дядей». Да, вот почему вышеприведённые слова мы и признаём и по праву и по долгу нашими, так как и самые мысли и чувствования высокопр. Антония были и обращены прямо лично к нам.

Впрочем, прилагая к себе, выраженные лично высокопр. Антонием, мысли и чувствования, мы тем не менее, позволяем себе сказать, что разделяем их не все и вообще не во всей полноте и точности их значения. И в своё время мы разумели эти мысли и чувствования не иначе или, по крайней мере, более всего в том отношении и смысле, что они были совершенно естественны в приложении к личному состоянию выражавшего их, как ближайшего родственника и по плоти и по духу, ... почему они и отзывались, – как замечено нами, – похожими и на ревность и самоукорение. Правда, нам приводилось слышать не раз и от довольно многих лиц, в роде и смысле таких же рассуждений относительно напр. оставшегося совершенно неизвестным, дня столетия высокопр. Филарета Киевского, особливо, когда совершилось особенно торжественно во всей Империи празднование дня столетия высокопр. Филарета, Митрополита Московского (26-го Декабря 1882 г.) и, отчасти, относительно торжественности погребения последнего и повсеместного поминовения его; таковые же бывали рассуждения и относительно того, что о высокопр. Филарете Киевском почти что нигде и ничего особенного не напечатано... и что имя и память его, таким образом, сразу сокрыты как бы под спудом... А впрочем, присовокупляли некоторые, – и писать-то о Митрополите Киевском Филарете можно и должно разве только одно, – что он был-де, действительно, истинный и монах и великий подвижник, а от того-то он принял даже и схиму, хотя и потаённую».

Все эти мысли и рассуждения, начиная с выраженных покойным высокопр Антонием, конечно, имеют под собою своего рода и в своей мере почву и основание. На некоторые из этих мыслей есть указания даже и в литературе. Так напр. относительно мнения о высокопр. Филарете, как исключительно о монахе-аскете, читатели припомнят, конечно, приводимые нами в своём месте⁵⁵⁷, такие буквальные слова, – взятые со страниц Исторического Вестника: «Не безызвестно, что высокопр. Филарета, Митрополита Киевского обыкновенно считали и считают исключительно монахом-аскетом и по убеждениям, и по жизни, и потому как бы чуждым совершенно всяких земных дел и проч.; – между тем как эти дела (о которых сказано в указанном месте) изображают и освещают личность его с такой стороны, о которой меньше всего известно и в печати, и даже для лиц, достаточно знавших его, именно со стороны и его дальновидности, и житейской мудрости, и опытности и проч.»⁵⁵⁸ Так точно и другой Автор, нами прежде упоминавшийся, рассуждает в этом же отношении о высокопр. Филарете так: – «Как высоко стоял высокопр. Филарет, Митрополит Киевский в общественном мнении, каким почётом окружено было его имя, – это можно видеть из тех, хотя и немногих биографических сведений о нём, какие можно встретить в разных духовных журналах. Все с глубоким уважением относились к нему, пока он жил и действовал; когда же его не стало, повсюду скорбели о нём. Между тем должно сказать, что доселе он не возбудил ещё к себе и своим трудам должной внимательности. Доселе не только не имеется в печати хотя бы и краткого, но цельного жизнеописания его, не сделано и оценки его деятельности административной и в прочих отношениях; нет даже отрывочных, более или менее полных и подробных, биографических о нём сведений. Его скорее и более всего считают только за аскета и консерватора»...

Что же касается тех мыслей и чувствований, которые по преимуществу выражал высокопр. Антоний по ревности о чести и славе своего дяди, т. е., что и к кончине и погребению его отнеслись как бы безучастно Святители Русской Церкви, и что самый день столетия в Бозе Почившего прошёл совершенно незамеченным, то ответом на это да послужит и нам самим и всем, истинно почитающим ими память в Бозе Почившего, истинно богомудренные слова Того, Кто наименовав его «достоблаженным Святителем и Отцом своим и нашим» рек: «Не будем нарушать его блаженного покоя земными похвалами!.. Он – Смиренномудрый не искал их в жизни своей, – не требует и по смерти. Его похвала у Бога и слава вся в Бозе»...⁵⁵⁹.

Наконец, что сказать о том, о чём так сильно сокрушался и в чём сам себя укорял и винил покойный же Владыка Антоний, когда только представлял себе, что на слишком долгое время задлилось составление Биографии его Дяди?! Употребить ли в ответ на это обыкновенное выражение «хотя и поздно, но лучше чем никогда, – или повторить слова Премудрого: »всему своё время» или, что всего точнее и справедливее, признать здесь истину, изреченную тем же Премудрым: «В Руце Господни власть земли, и потребного (мужа) Он воздвигает во время на ней» (Сир. 10:4) и следовательно, остается доказать, – Он же Сам Единый вο время же благопотребное воззывает и являет на земле и имя, и память, и житие, и деяния всех таковых мужей, по реченному: «Блаженни умирающии о Господе. Ей, глаголют Дух: да почиют от трудов своих; – дела бо их во след их грядут» (Откр.). И не так ли поступает и сама История, разумеемая во всей строгой точности её значения, как по выражению самого слова Божия, – книга бытия человека (Быт. 5:1)? История не спешит вносить в свои вековечные скрижали и имена, и деяния лиц, и самые события и факты, как говорится, по горячим следам, а собирает их до времени только на страницах своих летописей, предоставляя и право, и задачу окончательного суда и оценки потомству и вообще самому времени. Время же, разумеемое историческое, и есть лучший и пробирщик и оценщик... даже самых исторических сказаний и, в особенности, тех в них взглядов, какие установляются по ближайшим только соображениям и с одной феноменальной стороны, а не в цельной, так сказать, панораме всех, и предшествующих и последствующих, данных, более или менее непосредственно относящихся к самим предметам повествования, как неотъемлемых, так называемых, атрибутов и аксессуаров, личных ли, или фактических; – одним словом – когда установляются указываемые взгляды вне времени – в значении его духа и status-quo и притом, простирающихся на целый, более или менее целостно сложившийся и определившийся в своём характере и значении, период, повременно переживаемого «бытия человека» (Быт. 5:1). И вот в силу этого-то, так сказать, аксиоматически-исторического требования мы и вели свой труд не иначе, как в указываемом смысле и виде, – а потому и озаглавили наше биографическое повествование так:

«Высокопреосвященный Филарет, в схимонашестве» Феодосий (Амфитеатров), Митрополит Киевский и Галицкий, и его время».

***

Благословившись издать в свет настоящий свой посильный труд, мы питаем одно всеискреннейшее чувство желания и упования, «дабы, – скажем поучительнейшими, прежде приводимыми, словами нашего, знаменательно долгоденствующего Маститейшего Первосвятителя Царственного града, – в Бозе почивший достоблаженный Святитель и Отец наш, как во всём житии своём оправдал на себе слово Господне – »Иже сотворит и научит, сей велий наречется в Царствии небеснем» (Мф. 5:19)⁵⁶⁰, поучая житием своим, так и по блаженном успении своём, да наставляет на путь истины и спасения всех, ревнующих шествовать по благим стезям жития и всех деяний его, какие кто узрит и найдет приложимыми и благоисполнимыми для себя и по званию, и состоянию своему в предлагаемом для назидания подробном жизнеописании его. В этих собственно, Богу свидетельствующу, чувствах и помышлениях, и целях, был принят на себя и выполнен нами настоящий труд наш, весь посильный успех в котором мы приписываем, по вере нашей, благословению и молитвам самого же достоблаженного в Бозе Почившего Первосвятителя, предстательством и ходатайством которого пред Престолом Всевышнего да управится и прочее время живота нашего по стезям его, столько назидательным и богоспасительным, насколько могли мы чувствовать и воспринять это в глубине души нашей во всё продолжение труда нашего. Сего молитвенно братски о Господе благожелаем и всем читающим!

***

Аще кто изъ чтꙋщихъ каѧ либо въ писанїихъ нашихъ писательскаѧ, иои инаѧ погрѣшенїѧ и неисправленїѧ обрѧщетъ, любовїю ксѧ да покыетъ, могїй е исправити да исправитъ.⁵⁶¹.

Конец и Богу слава.

Автор – Архимандрит Сергий.

Казань, Зилантов Успенский Монастырь.