Отдел III. Время служения в Орловской духовной Семинарии в г. Уфе (1804–1810 г.)

«Не бойся! Судьбы архимандрита Филарета в руках Божиих»⁸⁸. «Пятый уже год каждый день паче всякой меры отягощаемо было сердце моё, яко не надеятися мне и живу быти. Состояние моё можно не обинуясь, приравнять к состоянию Иосифа во рве. Обаче Господь Спаситель сподобил меня сохранить в незлобии так, что воистину я готов возлюбить вовек всякого, творящего мне напасти»⁸⁹.

Тяжкие испытания и скорби, о которых только что предуказано нами в предшествующей главе, постигли Архимандрита Филарета не непосредственно по вступлении его на службу в Уфе, но спустя полтора года, так как и самый виновник их – Преосв. Августин – прибыл сюда Епископом в эту только пору. Поэтому оставляя пока в стороне эти обстоятельства, скажем сначала о состоянии перемещённого и о положении самых дел на новом месте его службы, из чего тем яснее будет видно, что всё, что привелось впоследствии испытать в Бозе почившему, произошло действительно от прямых недоброжелательств и преследований известных лиц.

О самом прибытии в Уфу и первоначальном своём положении в ней Филарет сам говорит в своих Записках: «В Уфу приехал я зимою на святках, в сопровождении родного брата своего Гавриила⁹⁰ и одного Иеромонаха. Тамошний Преосвященный Амвросий (Келембет) принял меня весьма ласково, – оставил у себя обедать и потом уже на ночь отпустил меня в монастырь, мне назначенный. Монастырь этот, только что открытый в 1801 году, находился вне города в чистом поле, обнесён плетнёвым забором и состоял из нескольких мазанок, почти совсем занесённых снегом. Поутру встав, я пошёл обозревать свой монастырь и увидел единственную деревянную бедную ветхую церковь и только начавшуюся постройкой новую каменную. Это произвело на меня крайне грустное впечатление и до слёз растрогало меня. Этими слезами я начал здесь своё служение».

Передавая эти сведения для внесения их в Записки, в Бозе почивший объяснял, между прочим, что сам Преосв. Амвросий потому-то и продержал его у себя в первый день приезда до поздней поры, и отпустил лишь на ночь в монастырь, чтобы – как объяснил сам Амвросий – не дать ему вдруг увидеть всё жалкое положение монастыря⁹¹.

Описываемая скорбь при виде своего монастыря для Филарета была тем естественное, что в этом монастыре он должен был иметь и постоянное жительство, так как в Семинарии не имелось помещения для Ректора, а Семинария отстояла от монастыря на расстоянии около четырёх вёрст. Что же касается средств самого монастыря, то трудно почти поверить их скудости⁹². Так напр. в монастырской экономии не было даже особой лошади, на которой бы Настоятель монастыря мог отправляться к месту службы своей, по званию Ректора Семинарии и члена Консистории, а должен был ходить иногда даже пешком, несмотря на четырёхвёрстное расстояние монастыря от Семинарии. Завести же свой собственный выезд Филарет тоже не мог. Сколько скудны были его средства от монастыря, столько же не великие и от Семинарии, о чём увидим в своём месте. Об этих крайних недостатках привелось нам слышать следующий, между прочим, рассказ от одного лица, бывшего в 1850 г. в Киеве на благословении у Высокопр. Филарета. «Когда Митрополит услышал, что я прибыл из Уфы и узнал мою фамилию (Ломоносов), то обратился ко мне с такими словами: А знаете ли вы, что ваш дед – Александр Борисович был великий мой благодетель. Когда я служил в Уфе и мне приводилось ходить мимо дома вашего дедушки пешком из монастыря в семинарию и обратно, – потому что завести особую лошадь на монастырский или на свой счёт мне не было возможности, – то вот дедушка-то ваш, дай Бога ему царство небесное, сжалился надо мной и подарил мне лошадку, на которой я после того и разъезжал».

Впрочем, Филарет успел достроить церковь и устроить кельи для братии почти без всяких готовых монастырских средств. Ясно, что эти последние получались от лиц же, подобных сейчас сказанному благодетелю, сколько по усердию к монастырю, только что восстановленному, столько же и по чувствам уважения и любви к самому Настоятелю. Об этих чувствах и отношениях не только местных граждан, но и вообще жителей губернии, равно как и о самых достоинствах, коими заслужил их в Бозе почивший, вот что свидетельствует один из доставителей сведений.

"Когда Филарет переведён был в 1810 г. в Тобольск Ректором тамошней Семинарии, то жители Уфы и все знавшие его вообще в тамошней губернии крайне о сём сожалели и провожали его к новому месту со слезами. Такова была преданность к Филарету всей паствы Оренбургской губернии. И он действительно вполне заслужил добрую о себе память. Жизнь его в сем монастыре была самая монашеская, самая уединённая, проходившая вся в трудах, в богомыслии и учёных занятиях, среди которых он иногда по целым ночам напролёт не спал. Посты соблюдал Филарет самым строжайшим образом и братию монастырскую содержал в отличном порядке; особенно из среды оной старался изгонять пьянство, которое до его управления монастырём сильно было там развито. Словом Филарет, будучи архимандритом в Уфе, хоть сам и молод был ещё летами, но был удивительный монах по духу и жизни и служил образцом для старых, так что его доблестям монашеским удивлялись все, видевшие и знавшие его»⁹³.

Сверх этих данных, столько рекомендательных и располагавших к достойному почитанию новоприбывшего Настоятеля монастыря, само собой, служило к этому же и служебное положение его, как Ректора Семинарии. На этой должности он был первый ещё Ректор в сане Архимандрита; до него с начала открытия Семинарии в 1800 г. управлял ею Иеромонах Тихон, бывший в тоже время экономом архиерейского дома. По своему образованию Филарет был тоже из числа первых учёных по тогдашнему времени. Всё это, несомненно заставляло обратить на него внимание, и тем более, что и сам Преосв. Амвросий, видимо для всех, ценил его достоинства и по жизни, и в учёном отношении, и в делах служебных по званию Настоятеля и Ректора.

О самой начальной служебной деятельности Филарета, как Ректора и Учителя Семинарии, мы не можем указать каких-либо подробностей из дел официальных потому, что в 1806 г. с 5 на 6 число Марта, в самую полночь здание, в котором помещалось Семинарское Правление, сгорело. С ним сгорели и все дела, бывшие с основания Семинарии. На донесении Семинарского Начальства об этом несчастье Преосв. Амвросий написал резолюцию в своём роде замечательную, – а именно: «Что совершилось, того не возвратить. Напредь же будущее время, для охраны от подобного несчастья, учредить из старших взрослых семинаристов стражу по подобию воинской⁹⁴. Так как это событие случилось перед самым перемещением Преосв. Амвросия из Уфы в Тобольск, то нельзя не видеть здесь, как бы своего рода, предзнаменования в отношении к судьбе самого Филарета.

С перемещением сего Святителя, говорится в Записках о нём, изменилось положение его совершенно. Преемник Амвросия – Преосв. Августин с первых же пор показал себя не расположенным к нему, и впоследствии это было причиной всех тяжких искушений и скорбей для него⁹⁵.

Самые начальные причины нерасположенности Преосв. Августина к Ректору Филарету читающим уже отчасти известны: они состояли в предвзятом мнении, внушённом ему со стороны – от Преосв. Досифея. Но от чего это мнение не изменилось и со временем, когда Августин мог бы, кажется, убедиться в его неосновательности и несправедливости, узнав короче Филарета, – а напротив, перешло в прямую неприязнь и открытое даже преследование, кончившееся лишь тогда, когда, выстрадавший всю тяжесть его, Филарет был переведён из Уфы в другое место и притом лишь в смысле последствия снисхождения к нему, как бы к падшему несчастному человеку?! Какие же, в самом деле, были этому причины и как вообще сложились обстоятельства, поставившие самого преследуемого в такое безвыходное положение и безответное состояние?!

Сила и степень предвзятых убеждений и действий зависят от разных условий и обстоятельств. Всего сильнее бывают предубеждения, когда они исходят от лиц, имеющих влияние на тех, кому передаются и, вместе с тем подходят более всего под собственный взгляд и характер последних. В этом случае из предвзятых извне предубеждения переходят уже в положительные личные, и тогда-то становятся они ничем неотразимыми со стороны имеющих несчастье подвергнуться им. Самая беспрекословность и благодушная терпеливость преследуемых не только не облегчают их положения, но – или ещё более раздражают виновников их несчастия, или же представляются им как бы фальшивым притворным оправданием для себя даже в глазах других... Так и было в действиях и отношениях Августина и в страдальческом положении в Бозе почившего.

Преосв. Августин начал своё недоброжелательство к Ректору Филарету действительно вследствие, как известно, письма Преосв. Досифея⁹⁶, который хотел не только предупредить, но прямо вооружить первого против второго. Писавший же, под влиянием личного озлобления, конечно не пожалел красок, чтобы обрисовать преследуемого с невыгодной стороны возможно резче. Достаточно впрочем, если он прописал здесь то же самое, что писал и к Митрополиту Амвросию. Да и сам Митрополит, могло статься⁹⁷, не умолчал об этом перед Августином, когда отпускал его в Уфу на епископство. По крайней мере, известно, что Преосв. Августин сам был в хороших отношениях к Митрополиту Амвросию и дорожил ими, даже до некоторой степени заискивал у Митрополита, так как эта черта была заметна в нём и в отношении к другим знатным лицам в Петербурге. В такие личные отношения к Митрополиту и прочим Преосв. Августин вошёл ещё тогда, когда до назначения в Епископы, служил в Петербурге в должности Законоучителя в одном из Кадетских корпусов и известен был, между прочим хорошим проповедничеством. Для поддержания этих-то отношений он вёл и из Уфы постоянную переписку с Петербургом, о чём не скрывал даже перед знакомыми в своей пастве, чтобы выставить через это особенные свои достоинства. Обо всём этом довольно подробно говорится в изданном биографическом очерке его жизни⁹⁸, где видно, между прочим, как наивны до странности были некоторые из его писем, посылаемых в Петербург в смысле сказанного заискивания. Письма такого рода были, например, к кн. Голицыну. В частности же об отношениях и Преосв. Августина к Митрополиту Амвросию и о взаимной между ними переписке в биографическом очерке говорится, что во время пребывания своего в Уфе, Августин написал весьма много писем к Митрополиту и почти на каждое из них получал самые любезные ответы⁹⁹. В такой частой переписке, в ряду прочих лиц и предметов, естественно, не мог быть забываем и Филарет и, очевидно, не в пользу его¹⁰⁰, так как и сам Августин, начав сразу относиться к Филарету недоброжелательно, отнюдь не изменялся, а напротив; да к этому же побуждала его и дружба с Преосв. Досифеем, о чем прямо свидетельствует П.И. Турчанинов: «из-за дружбы к Досифею Августин писал дурно о Филарете к Митрополиту Амвросию, желая этим поддержать первого и угодить ему».

Итак, что же оставалось на долю Филарета, как не одно лишь самое безвыходное положение при всей его безвинности!.. Искать ему защиты себе было не у кого, да и не могло быть надежды на успех. Надобно заметить, что в тогдашнюю пору главное управление всем духовно-учебным Ведомством состояло в исключительном почти ведении и власти Митрополита Санкт-Петербургского. А потому искать и просить защиты Филарет мог только у Митрополита же Амвросия. Но это привело бы скорее к результатам, ещё более неблагоприятным; всякой просьбой он мог бы вызвать лишь новые невыгодные взгляды и мнения о себе, как о строптивом подчинённом и лживом или докучливом жалобщике¹⁰¹… Не более было для него надежды и на то, чтобы личными своими истинно добрыми качествами и поступками изменить отношение к себе самого Преосв. Августина. Личный характер последнего и самый образ жизни и действий его были самые оригинальные до странности и тяжёлые в отношении к подчинённым. Об этом читаем у разных доставителей сведений следующие описания личного характера и поступков Преосв. Августина.

«Преосв. Августин был вроде как бы юродивого. Он носил крашенинную рясу и такой же подрясник, подпоясывался простым мужицким кушаком; ездил всегда даже и в торжественные дни к обедне в простой извозчичьей лубочной кибитке на одной лошади, редко на двух. А за что от этого Преосвященного было страшное постоянное гонение Филарету, – Бог весть! Разве, как слышно было за то, что Филарет не разделял с ним его полу-юродства, – а вёл себя во всём прилично своему тогдашнему званию; был всеми любим в Уфе за свою кротость и смирение более, нежели сам Августин»¹⁰². Другой свидетель пишет: «Преосв. Августин имел странности. Например, он ездил по епархии в крестьянской кибитке; брал с собой всегда и Ректора, которого сажал не иначе как на козлах с кучером¹⁰³. О сиденье на козлах с кучером сообщён был мне рассказ бывшим Кафедральным Уфимским Протоиереем (в 1849–54 г.) Ил. Петр. Поповым, который во время епископства Августина, быв вдовым молодым священником, состоял у него и экономом дома и вместе келейником его». «Мне, – говорил он, – особенно памятна кибитка Августиновская, а главное – козлы: на них мне – Священнику, одетому в рясу, приводилось обязательно… присаживаться к кучеру, чтобы сопровождать Архиерея в поездках к Богослужению, а также и к знакомым лицам в городе. Но этого мало, – так как Преосв. Августин, посещая знакомых, не любил и не принимал никаких угощений, даже и чаю, и кофею, а между тем, любил пить кофей ячменный, то желая иногда угодить посещаемым, доставить себе угощение, он приказывал приготовлять мне ещё дома большой чайник с ячменным кофеем, уже сваренным, и брать этот чайник с собой, держа в руках на козлах. И вот бывало, как только приедем в дом, где Владыки угодно подольше посидеть, то он лишь сядет на место, мне тотчас же велит отправляться на кухню, чтобы разогреть в чайнике его кофей и принести для него в гостиную, где он угощался». «Преосв. Августин, – говорится в его биографическом очерке, – и дома не любил не только чего-либо излишнего в пище, но и в самой посуде столовой и чайной. К обеду подавали ему на деревянном подносе два, а по праздникам три маленьких горшка, из которых прямо и употреблял он пищу, не трогая никакой более посуды. Серебра на столе терпеть не мог, а когда где подавали серебряную ложку, он отвергал её с презрением и требовал деревянной»...

Вот что ещё свидетельствует об этом первый из доставителей сведений: «Ректор Филарет, с самого первого времени по приезде в Уфу нового архиерея Августина, терпел от сего Владыки страшное гонение, которое простиралось до того, что Августин иногда, ни с того ни с сего, – запрещал ему служение или ставил его пред местными иконами в церкви на поклоны. Посещая семинарские классы, делал ему жесточайшие выговоры, в буквальном смысле бранные, к соблазну семинаристов: иногда же созывал для такой брани в одну огромную комнату архиерейского дома учеников всех классов Семинарии и при них доводил кроткого Филарета, безмолвно стоявшего, до горьких слёз... Я сам был свидетелем таковых выходок Августовых, будучи тогда учеником Семинарии. Даже в Консисторию бывало, после классов зазовёт Августин многих из семинаристов и там при них часа по два бранит Филарета, которого, бывало, так станет нам жаль, что мы особенно малые, сами истощённые иногда усталостью после классов и от долгого стояния тут на ногах, плачем горько. Смиренный же Филарет при этом только бывало вздыхает, ни слова не говоря Архиерею, а только разве низко кланяясь ему»¹⁰⁴.

В других сведениях читаем: «Преосв. Августин подвергал Ректора Филарета по Консистории даже штрафу, взыску и описи имения, тогда как всё имение его состояло из двух лишь ряс – одной будничной, а другой праздничной, – о чём он лично сам говорил Владыке-Августину"¹⁰⁵. Относительно этого последнего факта – конфискации имущества Филаретова в монастыре прежде упоминавшийся о. Илья Петрович Попов сообщил мне объяснения такого рода. Когда Преосв. Августин постепенно узнавал, что Филарет устраивает и церковь каменную и другие монастырские здания, и наконец, что он сам ездит на очень хорошей лошади и тележке, – а между тем высказывается постоянно, что средств у монастыря совершенно нет никаких, – тогда Преосв. Августин вдруг и забрал себе в голову (хотя конечно нашлись тут и недобрые люди, особенно выслужившиеся перед Августином), что Филарет или только прикидывается по части скудости, или просто-напросто злоупотребляет средствами монастыря, заведя себе даже выезд, о котором Августин и верить не хотел, что это подарок известного лица А. Б. Вследствие этого Преосв. Августин велел произвести конфискацию всего имущества Филарета¹⁰⁶. Конфискация эта и была произведена совершенно внезапно. Филарет, застигнутый прибывшей Комиссией врасплох, в келейном и простом одеянии, по выслушании Указа всё-таки заявил, что он не может же остаться в том, в чём есть, и потому тут же надевши рясу, крест, клобук, взявши чётки и помолившись с земным поклоном пред иконами, сказал: «ну вот теперь я могу сказать истинно словами какого-то древнего мудреца «omnia mea mecum porto», – так доложите и Владыке… и тут не удержался, – крепко зарыдал... После уже отъезда Комиссии Филарет, наконец увидел, что как он был застигнут без сапог, а в домашних туфлях, – к тому же разбитых, – так в них и остался потому, что всё имущество его и белье и сапоги были описаны и заперты. В этих-то туфлях приводилось Филарету некоторое время даже являться и на должность, пока не поспешил доставить ему сапоги искренний его знакомый – Священник Григорий Андр. Несмелов, хотя и то тайком «страха ради архиерейска...» Этот факт, естественно поражал всех в обществе, особенно хорошо знавших Филарета: но Августин и тут не щадил преследуемого: он в самом этом факте – в хождении в туфлях – подозревал и уличал Филарета в ханжестве, так как и вообще в домах знакомых титуловал его – хитрой лукавой жучкой¹⁰⁷.

При одном представлении всех этих, истинно поразительных обстоятельств в жизни в Бозе почившего, приходится помышлять только, – каково должно было быть его состояние и внутреннее и внешнее за всё, пережитое им время, притом столь продолжительное. Для ответа на это нужно было бы только разве заглянуть, как говорится, в душу самого страдавшего! И вот к счастью, действительно, имеется на это самое непогрешительное свидетельство, заключающееся в подлинном письме Филарета к искреннейшему другу своему – Протоиерею Петру Ив. Турчанинову.

«Весть, которую Вы мне сообщили – писал Филарет к П.И. Турчанинову – для обременённого скорбями сердца моего есть тоже, что для добродетельного Иакова Патриарха было известие о жизни и счастье оплакиваемого им Иосифа: честь, доверенность, должность, полезное служение Церкви святой, словом всё, что есть достойного и приятного в общественной жизни, я всё считал для себя потерянным. Пятый год сердце моё, коего чувствования вам известны, каждый день паче всякой меры отягощаемо было, яко не надеятися мне и живу быти... Бывшее состояние моё можно не обинуясь, приравнять к состоянию Иосифа во рве. Избавляяй же смиренныя Бог избавил меня от всякого греха, и вем, яко и ещё избавит меня. Ежели бы я хотел описать вам все мои страдания, надлежало бы написать к вам целую книгу. Ежели бы случилось мне лично с вами беседовать о том, вы бы не поверили и мне. Но при всём том Спаситель мой сподобил меня сохранить незлобие моё... Я и теперь его сохраняю и паче сохраню, даже до того, что воистину я готов возлюбить вовек всякого, творящего мне напасти. Я не знаю, чем могу достойно возблагодарить ангела-утешителя Всероссийской Церкви – Высокопреосвященнейшего Митрополита. Ежели бы не его мудрость, проницательность и благость удержали, наконец, стремление воздвигнутой на нас, бури, то я и около десяти отцов семейств должны бы были пить чашу невинных страданий до самого гроба. Я поставлен был главным предметом, на который столь долговременно, и столь сильно устремляемы были все стрелы разогорчённого Епископа. Но Бог мне помог так всё перенести, что из всех моих страдальцев никто не потерян. Любовью и уважением всех здесь добродетельных я слишком награждён, хоть за сие и терпел я несказанно много... Равно и попечения ваши обо мне я никак оценить не могу, – они для меня останутся вечно наиважнейшими в жизни моей. Я их приемлю точно так: как св. Павел, находясь в злостраданиях, принимал от любящих его». Я тем же духом молю Спасителя моего, да даст вам Господь обрести милость от Господа в день он. Не писал же я к вам доселе потому, что был не известен о Вашем местопребывании»¹⁰⁸.

Письмо это, как показывает самое содержание, писано было под конец всех страданий, когда виделась уже надежда избавиться от них в недалёком будущем. От этого, естественно, и тяжесть страданий и самое состояние страдавшего могли уже несколько облегчиться. Но каково было Филарету в самую пору страданий, коими в течение пяти лет каждый день, по его выражению, «паче всякой меры отягощаемо было сердце его», и для описания которых «потребна была бы целая книга»? Благо, что так тверды были и сохранились в нём вера и упование и то незлобие и смирение, о коих не обинуясь, с Апостольским дерзновением, засвидетельствовал писавший; – но чего стоило сохранить всё это, когда отягощение доходило до того, яко не надеятися ему и живу быти? Не здесь ли до́лжно всецело признать оправдание, на самом деле всего того, в чём доселе от самого детства проявлялись повременно сила и значение особенных внутренних свойств души и всего истинно подвижнического призвания и настроения в Бозе почившего?!

В самом деле, если судить по одному только содержанию и тону письма, – ясно, что нельзя смотреть на все описываемые обстоятельства и факты, как на внешние и случайные только столкновения и неблагоприятности служебные и вообще житейские. «Это был крест, хотя видимо для других сложившийся из внешних обстоятельств и действий, но здесь – под видимым скрывался незримый, внутренний, духовный, которому Сам Господь в особенных путях Промысла Своего подвергает избранных Своих, с оставлением их даже на малое время, дабы после того милостью великой помиловать их (Ис. 54:7), так как и сами избранные, претерпевшие подобное испытание до конца, всегда видят в нём впоследствии явное благодеяние к ним Промысла Божия¹⁰⁹. Об этом состоянии в Бозе почившего сохранились, хотя краткие сведения, зато ясно и верно характеризующие свойства и все направление его».

«С половины 1806 года до конца 1810 г. – говорится в Записках о нём, – был он под тяжким крестом, который и перенёс с терпением: и всё это обратилось ему в истинную пользу духовную. Здесь слезами своими омыл он грехи юности своей». Каковы же были эти слёзы, в буквальном значении слова, проливаемые им в эту пору, – об этом сохранилось свидетельство одного святителя – бывшего Преосвящ. Орловского Поликарпа. Находясь в Уфе Инспектором Семинарии – спустя двадцать лет после ректорства Филарета, этот Преосвященный сообщал, что он в Уфимском монастыре видел простенькой работы полукресло, на котором сидя Филарет облегчал своё горе слезами, от которых остались пятнышки на самом полукресле¹¹⁰. Конечно, среди этого горя и самых слёз он искал и находил себе облегчение и иного рода, а именно: «он в это время, – как значится в Записках о нём, – выучил наизусть всю Псалтирь и последние беседы Господа Спасителя с учениками своими и много-много созрел в жизни духовной…»¹¹¹ Но как видно, тяжесть скорби его доходила наконец до такой меры и степени, какая бывает посылаема от Бога, и то редко, на особенных только избранников Его: это минуты того оставления на мало время, в кои или остаётся страждущему взывать: «Боже Боже мой, Вскую мя оставил еси», или быть объятым и преодолеваемому тою бурею помышлений сумнительных, которые, может быть, опаснее самых тяжких страданий, и потому для избавления от них всегда является Божия помощь в особенных явлениях и знамениях.

В Записках в Бозе почившего значится следующий факт: «Однажды после одного из самых тяжких оскорблений, нанесённых ему Августином, среди пламенной и слёзной ночной молитвы, Филарет полу-заснул на полу, (на том месте, где он коленопреклонённый совершал молитву), и увидел в полусонном видении руку, писавшую на стене: »Не бойся! Судьба архимандрита Филарета в руках Божиих!« Воспрянув в ту же минуту от своего полусонного состояния, Филарет ощутил в душе своей такое отрадное чувство внутреннего спокойствия и утешения, что забыл все свои прежние скорби и, вместе с сим, восчувствовал в себе какую то особенную крепость духа и готовности на подвиг всякого терпения, какой бы ни предстоял ему в будущем. И вот, после этого, (как сказано в надгробном слове), и последовала »измена десницы Вышнего в судьбе его. Господь извел, яко свет правду его и судьбу, его яко полудне» (Пс. 36:6)¹¹².

Но что же было перед этим?! По одному же понятию о знамениях Божиих и тем более по самому выражению – «не бойся» – можно судить, что в состоянии страдавшего совершалось что-то такое, за исход чего можно было даже опасаться... В Бозе почивший, сообщив сам в своих рассказах о явленном ему видении, передавал и то, что предшествовало сему видению в его личном состоянии, – но вносить в Записки последнее не позволил слушавшему и записавшему лицу, племяннику своему, бывшему тогда Ректору Киевской Академии Архимандриту Антонию, (впоследствии Архиепископу Казанскому)¹¹³. Между тем последний поведал мне слышанный им рассказ, чтобы поместить его и в биографии, – именно в следующем содержании. «Когда покойному Владыке приходилось испытывать то состояние, среди которых, как он выразился в письме к о. Турчанинову, сердце его каждый день Было паче всякой меры отягощаемо, тогда он приходил к мысли и убеждению оставить учебную службу и удалиться куда-либо в пустынную обитель, – чего сам он первоначально так желал и на что давал особенный не раз обет. И вот, эта-то мысль особенно и запала ему в душу, когда он начал молиться. Ему так и чуялось, что вот Господь, видимо, преследует его за неисполнение данного обета; ему представлялось, что он как бы подобно Савлу »прёт против рожна«, и что поэтому самое его состояние, хотя и невинно-страдальческое, не угодно Богу и не будет угодным никогда... Даже у Владыки промелькивала мысль и такая, что-де не по достоинству он принял на себя и самое-то монашество... а потому, намереваясь удалиться в какую-либо пустынную обитель, он хотел было поступить так, чтобы отречься тайно от самого своего сана, и быть простым монахом, самым последним послушником, так что он тогда-то готов бы быть, по слову Св. Апостола, отребием миру и попранием для всех, – так как тогда не было бы и молвы, и соблазна из-за него, как это невольно, происходило теперь при настоящем его звании в служебном положении в среде общества, сочувствие которого для него составляло особую горькую чашу, и тем более, что эту последнюю, – как выражено было и в письме его – должны были пить неповинно немало отцов семейств... Потому-то, – заключил покойный Высокопр. Антоний свой поведанный рассказ – и не умедлило последовать столь явное успокоение и ободрение страдавшего и от тяжких внешних озлоблений и от внутренних его помыслов со стороны Toго, Кто возносит смиренныя. «Не бойся! Судьбы архимандрита Филарета в руках Божиих!»

Так всё это и оправдалось. В то самое время как совершился этот, так сказать, кризис в личном внутреннем состоянии в Бозе почившего, уже начиналось иное направление судьбы его, хотя совершенно неведомыми и неожиданными для него путями, но прямо оправдывающими истину бывшего видения. Из приведённого выше письма ясно, что Филарет совершенно не знал о месте служения протоиерея Турчанинова: последний же хотя и знал прежде, что Филарет был перемещён в Уфу, но оставался в неведении относительно его тяжкого положения: да когда и узнал об этом и почувствовал в себе решимость явиться ходатаем за него, то во всём этом и признавал впоследствии особенные пути Божии. «Вот как премудры пути Провидения! – говорит он в своей автобиографии. – Не приезжай я в столицу и не познакомься дружески с Секретарём Митрополита, то как перевод Филарета в Уфу остался бы для меня тайной, так и из Уфы ему мудрено было бы выбраться». В таком же чувстве благоговейного исповедания путей Божиих он излагает и всё дальнейшее дело в следующих подробностях.

«С домашним Секретарём Митрополита В. В. Юлиановым я сошёлся дружески и мы часто бывали друг у друга. В один вечер я начал рассказывать ему о Севске и тамошних приятелях, а особенно о Филарете, усланном в Уфу, как человеке высокой жизни и добродетелей. Когда же, к удивлению моему, узнал я тут же от Секретаря все обстоятельства и увидел всю клевету и пр., то возблагодарил Господа, что предо мной всё открылось, и что я могу при помощи Божией отыскать возможность помочь невинно обнесённому Филарету, выяснив перед Митрополитом всё его положение. Хотя Секретарь и говорил мне, что трудно сделать что-либо для Филарета, потому что Митрополит любит Досифея, да и Августин писал тоже худо о Филарете, и что этим я могу только повредить самому себе, – но я, несмотря на всё, решился защитить невинного и был уверен, что Господь мне поможет в том.

Немедля я написал Филарету в Уфу, объяснив ему всё, и советовал ему отвечать мне письмом, в котором бы объяснил он мне всё, что с ним делается, и как он поживает в Уфе, и написать так, чтобы я письмо его мог показать о. Архимандриту Филарету, (впоследствии Высокопр. Митрополиту Московскому), который был уже Ректором Академии и в большой милости у Митрополита и у князя Голицына. По милостивому его ко мне расположению я надеялся, что и он примет участие в судьбе Филарета и доложит все обстоятельно Митрополиту.

Скоро за сим получил я письмо от Филарета из Уфы, которым он со слезами объяснил мне все свои несчастия и страдания. Помолясь Господу, я пошёл к Ректору Филарету, рассказал ему, – за что Преосв. Досифей рассердился на Филарета и, показав его письмо ко мне, убедительнейшее просил вступиться за невинного и упросить Митрополита вызвать его на чреду, или перевести в другую епархию, чтобы только высвободить из Уфы. Ректор Филарет долго колебался, совсем не зная Филарета, но по усиленной моей просьбе согласился ходатайствовать, причём сказал мне, что он будет просить Митрополита, но когда тот его спросит, – почему он принимает в нём участие и как ему известны все обстоятельства, – то он покажет на меня. Надеясь на Господа, я твёрдо был уверен, что Филарет невинен, а невинных Господь Бог оправдывает; любя же его вседушно и помня нашу дружбу и нашу приятную жизнь в Севске, я уверил Ректора Филарета, что не сробею; и когда Митрополит меня спросит, то я и ему буду тоже говорить. И благодарение Господу, всё устроилось так, как мне то желалось!

Ректор Филарет взял от меня письмо и на другой же день объяснил всё Высокопреосвященному. Митрополит позвал меня и стал расспрашивать: я не оробел, но подкреплённый любовью и справедливостью, объяснил ему всё аккуратно, что служило к оправданию о. архимандрита Филарета. Митрополит, выслушав, сказал: «ну смотри, Пётр Иванович, – я дознаю о твоём добром Филарете, переведу его ещё в иную епархию и велю Архиерею каждую треть доносить мне об нём; я уверен, что этот Архиерей не обманет меня. Если же и он будет худо рекомендовать Филарета, то вся беда обрушится на тебя. – Ты не боишься этого?!»... Ни мало – был ответ: я уверен, что гонимый оправдает мою рекомендацию о нём вполне. Митрополит сказал: – хорошо! – а через несколько дней Филарет из Уфы переведён был в Тобольск Ректором Семинарии и учителем Богословия. Из всего этого я ясно увидел, что Промысел Божий Сам всё устроил к счастью о. Архимандрита, и что он, яко злато искушённое в горниле воссияет. Я же всегда радовался и благодарил Господа и прежде и теперь, что удостоился по недостоинству моему быть, некоторым образом, орудием Промысла в деле избавления и последующего благополучия такого лица. Письма его, хранящиеся у меня, доказывают и его чувствования ко мне¹¹⁴.

Высказанное Протоиереем Турчаниновым подтверждает ещё другое лицо в таком же духе и чувстве, признающее во всём пути Промысла Божия, так как и самое автобиографическое повествование этого лица, в котором изложены, между прочим сведения, касавшиеся Высокопр. Филарета, носит название: «Пути Промысла Божия в моей жизни». Лицо это, уже известное нам, – Протоиерей Лука Ефремов. Он, рассказав как совершилось избавление Филарета через ходатайство о. Турчанинова, у которого по знакомству с ним он видел и самые письма первого, описывает следующий факт, о котором умолчал, вероятно, по скромности сам о. Турчанинов. "Когда Пётр Иванович Турчанинов был однажды в Киеве на поклонении и явился к высокопреосвященному Филарету, то Первосвятитель, взяв за руку своего благодетеля, вывел его пред лице всего, случившегося у него, собрания многих знатных особ, и сказал: господа! вот мой благодетель! Он меня своей любовью и своею рекомендациею, когда я был только ещё Архимандритом, избавил от притеснений и недоброжелателей и как Иосифа вывел из рва несчастий». Этот факт достопочтенный автобиограф закончил такими словами: «приятно и поучительно нам бывает слышать или видеть, когда великие люди, стоя уже на высоте почести и славы, не забывают оказанной им услуги и не стыдятся так открыто признавать своими благодетелями какого-либо школьного товарища или друга юности, хотя и отставших от них впоследствии далеко по своему званию и значению».

Такой поучительный вывод действительно верен и по всему праву достойно приложим к значению изложенного факта и к самому лицу. Впрочем, здесь всё-таки видны чувства и отношения лица облагодетельствованного к своему благодетелю за избавление его от тяжких бедствий. Но особенно замечательно и назидательно в лице и действиях Филарета то, какие чувства сохранил он к самым виновникам своих бедствий и страданий. В письме своём, как мы видели, Филарет писал: «Господь Спаситель сподобил меня сохранить всё незлобие; я и теперь его сохраняю (т. е. когда бы, по-видимому, он мог питать иное чувство, имея верную надежду скоро избавиться из-под власти Августина), и паче сохраню даже до того, что истинно готов любить вовек всякого, творящего мне напасти! И это были не слова только, выраженные лишь в порыве временного чувствования. Доказательство на это мы увидим в многочисленных фактах, когда будет говорено в своём месте о последующих отношениях Высокопр. Филарета к Преосв. Августину, главному виновнику притеснений его. Приведём здесь факт, изложенный в биографическом очерке Августина. «Могилу его (Августина), – пишет автор очерка, – почтил своим посещением покойный Митрополит Киевский Филарет, служивший некогда под начальством Августина в Уфе в звании Ректора Семинарии. Он нарочито приезжал (в Мае 1842 г.) в Варницкий монастырь (в г. Ростове), чтобы поклониться его праху, и во всё время совершения панихиды стоял на коленах и усердно молился над могилой. Когда тут же присутствовавший Настоятель Спасо-Преображенского Дмитриева Ставропигиального монастыря спросил у него: почему воздаёт он такую честь лицу, находившемуся с ним в известных неприятных отношениях по службе? – Высокопреосвященный отвечал: «я должен преклоняться перед этим человеком, потому что он научил меня терпению и смирению; без его наставлений и уроков, – прибавил Высокопреосвященный, – я, быть может, и не был бы Митрополитом¹¹⁵. Факт этот относится по времени к 1842 году: – потому излишне и говорить, как значит неизменны были чувства незлобия в претерпевшем напасти к виновнику их – Преосв. Августину. При самой же жизни Августина в этом бедном монастыре Варницком, когда Высокопр. Филарет, находившийся, между прочим в Синоде по званию Члена узнал, что и Преосв. Августин получал очень малую, издавна ещё назначенную ему пенсию, то принял лично ходатайство перед Синодом об увеличении пенсии, – что и было тогда же сделано¹¹⁶.

Что же касается самого Преосв. Августина, то оказывается, что он до последних пор не совсем-то изменил о Высокопр. Филарете свои прежние мнения, о которых при случаях и высказывался. Об этом ясно увидят читающие из следующих разновременных фактов.

Когда Высокопр. Филарет в бытность свою Архиепископом Рязанским издал в печати свои «Толковательные Беседы на Ев. Матфея» (главы 5–9), то препроводил экземпляр сего издания и к Преосв. Августину при письме, в котором выразил самые искренние чувства почитания к нему. Преосв. Августин тогда же приказал списать это письмо в нескольких (до двадцати) копиях и раздавал их своим знакомым из знатных лиц, говоря: «вот как чтит меня Архиепископ и присутствующий в Синоде, но зато он был долго у меня в своё время под руками...»¹¹⁷. В другой раз, когда Высокопр. Филарет сделался уже Митрополитом Киевским, послал в дар от себя Преосв. Августину Патерик Киевский в прекрасном переплёте, и на заглавном белом листе его написал ему весьма много, так что по словам рассказчика-очевидца весь этот лист на обеих сторонах был исписан. Написанное состояло в самых почтительных и смиренных чувствах и выражениях и начиналось так: «Наставнику моей юности и пр….» Преосвящ. Августин это писание тоже прочитывал всем знакомым и близким и в том числе самому рассказчику. По прочтении последнему он, между прочим сказал: «Да! – а знаешь ли, что я выгнал этого-то Филарета из Уфы за дурную его жизнь»¹¹⁸.

Ещё когда Высокопр. Филарет был Казанским Архиепископом, один из купцов казанских Костылев, церковный староста и отлично известный Высокопр. Филарету, отправившись на родину в Ростов, посетил, между прочим Варницкий монастырь и зашёл на благословение к Преосв. Августину. Преосвященный принял его как земляка (сам он был родом из Ростова), радушно и за чаем высказал: «у вас Архиерей Филарет? – «А Вы его знаете? спросил посетитель. Гм!.. Я был Архиерей, а он у меня был Ректором Семинарии: небось помнит меня...» Купец Костылев, приехав в Казань, ничего не сказал Высокопр. Филарету о том, что говорил его бывший начальник. На другой год Костылеву нужно было опять ехать в Ростов, и вот принимая напутственное благословение от Владыки Филарета, он сказал ему: «посылайте поклон Вашему бывшему Начальнику Преосв. Августину». «Кланяйтесь, кланяйтесь от меня моему отцу и благодетелю: если бы он не так поступал со мной, то я не был бы таким; – он научил меня терпению и раскрыл мои недостатки, которых я сам не мог видеть, а потому и освободиться от них».

При вторичном свидании с Преосв. Августином, Костылев сказал: «Преосвященный Филарет, наш Архиепископ прислал Вам поклон». – «Полно врать», – отрывисто возразил энергичный Владыка.  «Божусь вам!..» Преосвященный Августин посмотрел на Костылева зорко и, – готовый как бы прослезиться, или как бы проглатывая слёзы минут пять, наконец промолвил: «да я много его пробирал и, пожалуй, обижал... Что делать? – характер таков у меня. Но Св. Апостол учит: повинуйтеся владыкам не токмо благим и кротким, но и строптивым... Зато вон он кто теперь стал... – Архиепископ в старейшей знатной Епархии, из которой переход только прямо в Митрополиты... Впрочем, он был и у меня по службе человеком ретивым и толковым»¹¹⁹.

Все эти факты не требуют пояснений, чтобы видеть в них и характер Августина и чувства и отношения его до последних пор к Высокопр. Филарету. Останавливаясь же вниманием на последних словах Августина, что "Филарет был у него на службе человеком ретивым и толковым», мы обратимся к изложению данных, которые вполне подтверждают этот отзыв бывшего, хотя столь сурового и прямо неприязненного Начальника о подчинённом. Указываемую рекомендацию о ретивости и толковости по службе, Филарет, очевидно, мог заслужить по преимуществу и даже исключительно по учебным должностям, как Ректор и Преподаватель в Семинарии, так как другие служебные его обязанности, – каковы: Настоятеля в монастыре и Члена в Консистории, – были, так сказать, побочными и не могли представлять такого поприща для деятельности, где бы могла проявляться особая толковость в широком высшем значении этого слова. Семинария же, наоборот, по самой новости её открытия в г. Уфе – в 1800 г. и потому, что в первые четыре года не было почти и Ректора в Семинарии, а был лишь приставленный временно к управлению ею бывший эконом архиерейского дома, наконец и потому, что не было ещё определённых Высшим Начальством и устава и штатов ни в административном, ни в учебном, ни в хозяйственном отношении. Семинария, говорим, напротив требовала от ново-определённого Ректора и ретивости и толковости, особливо под таким главным начальством, каково было Августиновское.

В своё время (в 1849–1850 г.) мы (пишущий) имели счастливый случай пользоваться всеми данными архива Оренбургской Семинарии в виду предпринятого нами тогда, посильного труда – составления «Краткого Исторического очерка развития духовного просвещения в Оренбургском крае и в частности, в Оренбургской Духовной Семинарии», которой в эту пору исполнилось пятидесятилетие её существования (с 25 Сентября 1800 г. по 25 Сентября 1850 г.)¹²⁰. С особенной душевной отрадой обращаемся мы теперь к страницам нашей, юношеским ещё пером начертанной, рукописи, чтобы извлечь из неё всё, подходящее теперь к содержанию настоящего нашего повествования, – именно к описываемому времени ректорства Архимандрита Филарета (1806–1810 г.).

«Будучи призван государственной обязанностью в г. Уфу на выбор судей, я имел удовольствие заметить в здешней Семинарии благословенные успехи, обучающегося в оной, юношества в духовном просвещении. При сём, не мог я не усмотреть, что Семинария сия обязана в сём цветущем во всех частях благоустроенном порядке единственно отличным распоряжениям своего Начальства. Но как Семинария сия не имеет постоянной библиотеки, то я жертвую из моего собственного капитала без возврата десять тысяч руб. асс. в пользу Оренбургской Семинарии»¹²¹.

Оренбургская духовная Семинария, – так выражено было в подлинной рукописи, – справедливо может хвалиться славой, что первым своим учредителем имела лицо, знаменитое своим высоким духовным просвещением, лицо, начальствовавшее впоследствии в двух высших духовно-учебных заведениях¹²², лицо, и ныне занимающее одно из высших мест в иерархии Русской Церкви. Это – Филарет, – с 1804 года Архимандрит Ректор Оренбургской Семинарии, Настоятель Уфимского Успенского монастыря, ныне – Митрополит Киевский и Галицкий, Член Святейшего Синода, Священно-Архимандрит Киево-Печерской Лавры. Он из Ректоров Орловской Семинарии определён в Оренбургскую Указом Св. Синода от 10 Октября 1804 года и управлял ею до конца 1810 г. Ему по всей справедливости принадлежит имя первого устроителя здешней Семинарии. После него Семинария опять оставалась несколько времени без главного Правителя под ведением Префектов, из числа коих в сане Архимандрита был Афанасий (в миру Александр Инфантьев), бывший воспитанник в здешней Семинарии самого же Филарета, проходивший при нём разные должности, начиная с комиссарской, ещё во время своего учения в Семинарии.

Почти с началом управления здешней Семинарией Ректора Архимандрита Филарета совпадает начало управления здешней Епархией одного из её архипастырей, особенно памятного для своей паствы как по продолжительности управления ею, так и по своей неутомимой деятельности и ближайшему вниманию к Семинарии – преосвященного Августина. Тогдашнее Семинарское Правление, состоявшее из Ректора и Префекта, находясь в полной безусловной зависимости от епархиального Архиерея, в то же время зависело во всех своих внутренних распоряжениях и от местной Консистории, которая давала ему указы, а Правление входило в Консисторию рапортами, донесениями, объяснениями и т. п. При такой зависимости Семинарское Правление совершенно было, так сказать, затенено Консисторией и не имело прямых сношений с другими присутственными местами, которые едва знали о его существовании.

Что касается до способов и условий преподавания наук в тогдашней Семинарии, то в этом отношении всему надобно было только ещё полагать начало, всему давать первое движение и правильный ход. Выбирать было и некогда и не из чего; надобно было довольствоваться тем, что было под рукой. Но, тем не менее, к чести Оренбургской Семинарии нужно отнести, что в ней, при общих первостепенных по своей важности для духовного просвещения предметах, на первых же порах было вводимо преподавание и других предметов, составлявших уже как бы роскошь образования. Так в 1807 г. открыт был класс рисования; в том же году открыт класс славяно-греко-латинского церковного красноречия, порученный Префекту Протоиерею Усовичу, и введено преподавание Медицины, принятое на себя тремя тогдашними членами здешней врачебной управы: (преподавались – Патология, Терапия и Хирургия). В 1808 году открыт класс Французского языка: преподавание же Немецкого введено было ещё ранее¹²³; а в это время оно разделено на два класса – высший и низший. Нет сведений, долго ли и с каким успехом продолжалось преподавание каждого из этих предметов. Но, во всяком случае, самое введение их показывает и заботливую попечительность Ректора Филарета и ясное сознание пользы вводимых предметов.

«С такой же заботливостью старался Филарет и в заведении библиотеки. На первых порах было уже приобретено книг на сумму до 3.000 руб. асс. Так, в одном 1807 году, по поручению Правления, доставлено из Москвы купцом Подъячевым книг 39 пудов на сумму – 1.104 руб. 14¾ коп. За неимением по тогдашнему времени собственных средств, Семинария обязана была заведением библиотеки пособиям со стороны жертвователей. Особенно важно и благодетельно было для Семинарии пожертвование в 1809 году помещика Оренбургской губернии, Надворного Советника Петра Яковлевича Тоузакова, пожертвовавшего в пользу Семинарской библиотеки десять тысяч рублей ассигнациями. Это, важное по количеству капитала, пожертвование важно и достойно особенного внимания по самым побуждениям, вызвавшим его. Здесь мы видим беспристрастное свидетельство о самом благосостоянии Семинарии и о достоинствах лиц начальственных. Вот собственные слова жертвователя в подлинном акте пожертвования. Г. Тоузаков¹²⁴ писал, – что «будучи призван государственной обязанностью в г. Уфу на выборы судей, он имел высокое удовольствие заметить в Семинарии благословенные успехи духовного юношества в просвещении на самом опыте: что, отдавая всю справедливость успехам его, он не мог не усмотреть, что Семинария обязана в сём, цветущем во всех частях, благоустроенном порядке единственно отличным распоряжениям своего начальства. Но как постоянной библиотеки, наинужнейшего пособия к образованию во всех частях духовного просвещения, Семинария не имеет, то, подражая всё оживляющему духу Высокомонаршей благотворительности Его Императорского Величества Самодержца АЛЕКСАНДРА I и беспримерной любви Его к христианскому просвещению, он на сию потребность для Оренбургской Семинарии жертвует из благоприобретённого им собственного капитала десять тысяч рублей асс. и всю эту сумму, яко благоприобретённую его собственность, без возврата посвящает в пользу Оренбургской Семинарии».

«Указанная недостаточность собственных средств Семинарии для заведения библиотеки зависела от тогдашней скудости и самой неопределённости источников этих средств. Какое, напр. жалованье получали тогдашние труженики науки, трудно и поверить! Все они получали жалованье, нужно заметить, не по штатному утверждённому положению, а по усмотрению епархиального Преосвященного, судя по важности преподаваемых предметов и по степени усердия к делу. И как велико было это жалованье?! Ректор Семинарии получал 50 руб. Префект 40 руб. наставники от 15 до 35 руб. ассигн.; – и это не в месяц, – а за целую треть года! Но все, как видно, были довольны, по крайней мере, сыты от высших чинов до последнего калефактора¹²⁵ (истопника), получавшего 2 руб. асс. третнаго жалованья».

«Для сирот и бедных беспомощных учеников был учреждён при Семинарии сиротский дом, где помещались ученики, пользуясь столом, одеждой, освещением и проч. По подробному расчёту, сделанному в Управлении в 1809 году, полное содержание сироты стоило казне 41 руб. 50 коп. ассигн. Последняя, впрочем, цифра оказывается очень значительной сравнительно с ассигнованием в тогдашних годах количеством жалованья тогдашним наставникам».

«В заключение изложенного исторического очерка, именно относительно описываемого первого периода существования Оренбургской Семинарии, был в нашей рукописи поставлен вопрос: «как же велики и полезны были труды и успехи учащих и учащихся?» – Этот же вопрос ставим и теперь, и в ответ на него приведём подлинный отзыв тогдашнего преосвященного Августина, данный 1807 года Мая 5 дня, на одном из донесений Правления о занятиях и успехах учащих и учащихся: «С полным удовольствием признательного сердца рассматривал я представленные мне от семинарского Правления за минувшие Март и Апрель месяцы (1807 г.) классические труды учащих и учащихся, которым объявил всем совершенную мою радость и душевное желание подобно счастливых и впредь трудов и успехов в классическом учении»¹²⁶. А нужно заметить, что этот архипастырь не любил рассыпать похвал; а между тем таких похвальных отзывов от него было много».

Все эти сведения, приведённые из Исторического Очерка, равно как и последнее замечание, в нём же сделанное, о характеристической черте Преосв. Августина имеют, очевидно, самое прямое и ясное отношение к настоящему нашему повествованию. Все данные, свидетельствующие о несомненно возможном для тогдашнего времени, благосостоянии Семинарии падают исключительно на время ректорства в ней Филарета. Если и приписать честь и заслугу в этом самому Преосвящ. Августину, особенно памятному, – как сказано и в Историческом Очерке, – для всей Оренбургской паствы и по продолжительности управления его и по его неутомимой деятельности и ближайшему вниманию и участию к Семинарии, то, само собой, эта же честь и заслуга нераздельно должны принадлежать и Ректору, как ближайшему Начальнику заведения и притом такому, каков был Филарет по отзыву самого же Августина, т. е. ретивый и толковый. Эти же качества тем более могли быть проявляемы со стороны Филарета, что он был не новичок на своей службе, так как служил Префектом и Ректором в Орловской Семинарии, уже устроенной, да и здесь в Уфе, до Августина, прослужил тоже уже два года. Наконец, если Августин делал много похвальных отзывов о благосостоянии Семинарии, при всём том, что не любил расточать похвал даром и, всего менее, конечно к неприязненному лицу – Филарету, то приведённый выше отзыв его и многие другие подобные, рассматриваемые, – помимо личных чувств по отношению Начальника к подчинённому, а с прямой официальной стороны, ясно свидетельствовали о достоинствах и заслугах по преимуществу Ректора Филарета по управлению Семинарией.

После всех этих данных становится почти совершенно непонятным: как же это так, – что Преосв. Августин давал официально похвальные отзывы о Ректоре Филарете, а с тем вместе сам лично преследовал его и доносил о нём с худой стороны высшему начальству, Митрополиту Санкт-Петербургскому? Ответом на это, с одной стороны, и кажется более всего, служит то, что известно уже о свойстве личного характера Преосв. Августина и о его отношениях к известным лицам, коим он желал угодить преследованием Филарета. Поступать же так, как только ему хотелось, он мог совершенно свободно по силе всецелой зависимости тогдашних ректоров Семинарий от местных архиереев и даже от Консистории. К тому же тогдашние официальные распоряжения архиереев по делам Семинарии, равно как и все аттестации о служащих у него лицах не восходили определённым административным путём к высшему начальству и не были поверяемы какими-либо ревизиями. Следовательно, писавши одно на официальных бумагах Семинарского Правления, Августин мог лично от себя поступать совершенно иначе и доносить так же по своим видам и соображениям. Сказать ли, что это явная несправедливость и обида; но сам Преосвящ. Августин, как уже известно, признавался, что он действительно обижал даже Филарета несправедливо... С другой стороны из приведённых же за последующее время жизни, отзывов преосвященного Августина прямо видно, что он свидетельствовал о Филарете как о человеке, собственно по службе достойно-ретивом и толковом, а относительно жизни наоборот так, что за последнюю, как дурную, должен был прогнать его от себя из Уфы. Потому-то и в донесениях своих Митрополиту Санкт-Петербургскому и Августин, всего вероятнее, и мог чернить Филарета именно за его поведение, хотя бы последнее было истинно безукоризненное, но могло казаться на крайне оригинальный, даже как бы юродивый взгляд и нрав Августина совершенно инаковым... Наконец, были само собою, недостатки в образе действий и самого Филарета, – в чём он и сам, как мы уже видели, сколько смиренно, столько и откровенно признавался, говоря при этом, что именно Августин-то и был для него истинным благодетелем-наставником, который раскрыл ему эти его недостатки, которых он сам не мог бы видеть и потому освободиться от них. Наконец то обстоятельство, о котором с особенной скорбью в душе писал Филарет в письме к Турчанинову, т. е. что от воздвигнутой Августином бури гонений вместе с ним (Филаретом) должны были пить чашу неповинных страданий несколько отцов семейств, – это обстоятельство даёт разуметь, что самые сопричастники страданий могли вызывать и независимо от Филарета, недовольство и преследования Августина против самих себя, и нераздельно и против Филарета. У одного из доставителей сведений сказано: за что Преосв. Августин преследовал Ректора Филарета, Бог весть, – разве за то, что все любили, почитали и хвалили последнего более, чем первого; причём Филарету было дано и открыто произносилось наименование «милостивого», а Августину "сурового», ничем и ни кем неумолимого¹²⁷. Понятно, что подобные выражения любви и почитания, и особенно превосходившие, как случается, меру и не всегда уместные, могли, что называется, задевать за живое, кого угодно на месте Начальника в отношении к подчинённому. Августина же тем более. Недаром же он и сам, как бы по выражению «невестке в отместку» рекомендовал перед другими, даже знатными, Филарета очень неодобрительно, титулуя его «хитрой лукавой жучкой».

Впрочем, чем труднее дойти здесь до каких-либо и определённых объяснений по одним лишь человеческим соображениям, тем яснее становится та истина, что в подобных путях и действиях человеческих, не нарушая их свободного течения, совершаются тайные судьбы и пути Промысла Божия. По отношению к лицу и жизни в Бозе почившего Филарета это не подлежит сомнению; здесь было для него истинное горнило внутреннего испытания и очищения, а в меру сего последнего готовилось для него и изменение в самой судьбе его и притом в такую пору, когда он и сам почитал себя потерявшим всё: и честь, и службу и пр., и когда Преосв. Августин едва ли чаял или вернее едва ли желал ему чего-либо доброго, равно как и Митрополит Амвросий, только как бы нехотя, согласился перевести его в иное место, считая его настолько неблагонадёжным, что не предполагали на новом месте его исправления, – почему и предписано было тогда же новому его начальнику – Тобольскому Архиепископу Амвросию доносить о его службе и поведении после каждых трёх месяцев.

Но если таковы были пути Божественного Промысла в судьбах преследованного Филарета, то что же помышлять об Августине в этом отношении и значении? Если сам Филарет во всю жизнь свою почитал Августина своим благодетелем, и считал себя обязанным, по его собственному выражению, преклоняться перед ним, так как без его уроков и наставлений он быть может и не был бы тем, кем стал, быть – Митрополитом, – одним словом признавал и исповедовал перед другими в лице и действиях Августина явное орудие Того же Божественного Промысла, то вместо каких-либо человеческих чувств и взглядов, невольно как бы слагающихся в смысле укоризны Святителю, остаётся всего справедливее разделить чувства и признание самого же Филарета. При этом самые даже сведения, приведённые нами от лица современников-свидетелей, о личном характере и образе действий Преосв. Августина могут быть настолько справедливы, на сколько естественно было судить об них под живыми впечатлениями, так как и сам Филарет не прочь был в своё время изливать всю свою душевную скорбь и горечь, когда изображал в известном письме своё самое тягостнейшее состояние – яко не надеятися и живу ему быти... К тому же самые сведения, здесь разумеемые, относились, как говорится, к одной лишь стороне медали. И в биографическом очерке «Преосвященный Августин», (прежде нами цитированном), и в живых сказаниях, доходивших до нас лично от многих, хорошо помнивших время епископства Преосв. Августина в Уфе в течение целых 12 лет, действительно есть об нём сведения и совсем другого рода, – именно, как о лице высокой духовной жизни. Самое как бы юродство его могло казаться заслуживающим неодобрения, быть может, только по близорукости смотревших на него. Сохранились несомненнейшие сказания о Преосв. Августине, даже такие, что он обладал духовно-благодатным даром прозорливости и сподоблялся многих видений и откровений, как оказалось это фактически при его кончине, – о чём увидим в своём месте. Факт же особенно памятный, как бывший известным всем современникам жителям Уфы, сохранился следующий: «Когда в Уфу, в течение всего двенадцатого года по самой отдалённости, менее всего конечно, могли доходить какие-либо сведения и слухи о военных действиях, вступившего уже в пределы России, Наполеона, тогда истинно изумлял всех Преосв. Августин, когда в частных искренних беседах рассуждал он о тогдашних событиях, как будто получавший какие депеши с театра военных действий... Когда же всего менее можно было даже гадать об известном исходе войны, все жители города Уфы были буквально поражены, услышав вдруг благовест в большой колокол в Соборе... Все смутились, засуетились, не зная совершенно, – что значит такой праздничный звон... Поспешили в Собор, видят, что приехал Архиерей, собралось всё духовенство... После облачения Преосв. Августин выходит на амвон, сначала он положил три земных поклона перед царскими вратами, затем, вдруг обратившись к народу, начал каким-то необыкновенным истинно вдохновенным голосом говорить: «Итак враг – супостат ныне изгоняется вон из твердынь и стогнов нашей первостольной столицы Православной Москвы! Вознесём убо молитвы и моления и благодарения Господу Сил и побед! и проч.». И что же, сказывал нам бывший очевидец этого события, – сказать по правде, некоторые усумнились и заподозрили было Преосв. Августина… и в чём именно?! в том, – не рехнулся ли де ваш Владыка в уме… а другие – власть имеющие и озадаченные этой необычайностью события и притом опасавшиеся каких-то последствий за видимую неосновательность такой прокламации Архиерея, хотели было писать экстренный донос на него... и, кажется, даже писали ... Но вот, недели через три, всё это оправдалось точь в точь: – в тот же день именно – 12 Октября, в который Преосв. Августин совершил торжественное благодарное молебствие, действительно Наполеон выступил со своими полчищами из Москвы. С этой поры в особенности имя Преосв. Августина стало почитаться почти всеми, как великого Святителя, и любовь к нему была неизменна до самого увольнения его из Уфы, которое он сам себе испросил, чтобы удалиться на покой в один из бедных монастырей на своей родине – в Ростове. Очевиднейшим же для всех доказательством таких чувств и отношений Оренбургской паствы к Преосв. Августину был портрет его, который можно было видеть во многих домах даже в 40–50 годах. Портрет этот, вышиной в 7 вершков, и шириной в 5 вершков, сделан пунктиром и очень хорошей рукой. Под портретом печатная (курсивная) – надпись следующая: «Августин. Епископ Оренбургский и Уфимский, родился в 1768 г. в Ярославской губернии в городе Ростове; хиротонисан в Епископа в 1806 г. Июня 18 дня. В двух же нижних строках написано: «Из признательности и любви иждивением дворянства, купечества Оренбургской губернии 1818 г.»¹²⁸. В этих же чувствах и иждивением тех же сословий ко времени проводов Преосв. Августина, – как сообщил нам за достоверное бывший при нём священник-келейник (ездивший на козлах с кофейным чайником) И.П. Попов, – сделано было полное архиерейское облачение и митра для него, так как он ехал в бедный монастырь, где тем более не могло быть архиерейских облачений, а сам Преосв. Августин тоже не имел своих собственных. Это приношение было сделано даже с тем, чтобы Преосв. Августин возлёг в нём и во гроб. Но оказалось, что по завещанию в Бозе почившего, облачение и митра были возвращены в Уфимский кафедральный Собор¹²⁹.

Зная всё это лично в Уфе в своё время и бывши в 1866 г. (1–4 Сентября) в Ростове и в Варницком монастыре для собирания биографических материалов о Высокопр. Филарете, я полюбопытствовал спросить о том, в каком же облачении погребён Преосв. Августин? Бывший при нём келейный (в описываемую же пору уже Иеромонах К.) сообщил мне, что покойный Преосвященный приготовил себе на сей счёт особое погребальное облачение – саккос, омофор и пр. из самой грубой шерстяно-власяной, (так называемой манатейной) чёрной материи и вместо гаса употребил и на каймы и на кресты простой нитяный неширокий белый шнурок. Вместе же с положением себя в гроб он строго-настрого приказал положить туда двенадцать небольших икон разных, сделанных им по нарочитому заказу по случаю разных бывших ему видений и откровений в жизни. «Иконы эти были тех Святых, во дни которых были видения и откровения». Я спросил рассказчика – ο. К. был ли он тут в самую ту пору, когда приезжал в 1842 г. в Мае, в Ростов бывший Митрополит Киевский Филарет, и посещал могилу покойного Августина, и не припомнит ли он чего-либо особенного, бывшего при этом посещении? – «Да, отвечал с каким-то умилением о. К., я именно был тут, как вот теперь с вами нахожусь, – и вовек не забуду этого случая. Владыка-то Митрополит всех нас просто поразил своим беспримерным смирением и благоговением перед нашим бывшим Владыкой Августином, которого, сказать по правде, немногие и из здешних хорошо понимали. При этом ο. К. передал мне прежде всего то, как Высокопр. Филарет, стоял на коленях и просто почти обливался слезами во всё время панихиды и что говорил... – о чём уже сказано было вам и прежде. После совершённой мною панихиды над могилой Преосв. Августина (погребённого в Церкви), добродушный К. сам разохотился передать мне всё, ему известное из обстоятельств посещения Митрополита Филарета, – узнав от меня, что я собираю материалы для биографии последнего.

«Вот, – говорил о. К. по выходе из Церкви на паперть, – обитель-то наша повинна перед Владыкой Митрополитом, что не сохранила его завета, лично им высказанного тогда вслух перед всеми…». Какого же именно? спросил я, заинтересовавшись сведением. «Да вот видите вы в этом садике беседку... но это вовсе не беседка, а было крыльцо у того домика, в котором жительствовал Преосв. Августин. Оно-то только теперь и осталось, а домик продан на слом. Между тем Киевский Митрополит Филарет, побывав в существовавшем тогда домике и много-много побеседовав, и расспрашивая о житье-бытье Преосв. Августина, наказал строго, чтобы это жилище, или как он назвал тогда, это гнёздышко благодатного соловья¹³⁰ было непременно поддерживаемо в целости, причём прямо сказал, что он на это жертвует свои деньги, которые действительно тут же и дал, да и после присылал. Но домик-то не поддерживался, и пришлось сломать». А передавали ли вы, – спросил я ο. К., – Владыке Киевскому то, что и мне теперь относительно погребального облачения и об иконах, положенных в гроб вместе с покойным Августином? – «Ах, да, как же! И мне это особенно памятно... как теперь смотрю на бывшего Митрополита, когда он выслушивал мой рассказ... Он при этом как будто забылся, или как бы унёсся куда-то и духом и телом... И вдруг очнувшись, перекрестился на все почти стороны и промолвил: да! несть сие место, но дом Божий!"… Ведь недаром же, – говорил он далее, – и сия самая обитель основана на том именно месте, где св. Преподобный Сергий Радонежский, бывши ещё малым отроком, сподобился видения в лице старца¹³¹. Значит дух благодатных общений с небожителями здесь и доднесь пребывает для достойных сего... и тем паче cие и сердцем веруется и устами исповедуется, что св. угодник Божий Сергий Радонежский несомненно посещает духом и телом для имеющих очи видети место сие, как излюбленное от невинного ещё своего возраста. И вот ваш-то, жительствовавший в сей храмине, Святитель Божий несомненно имел сии очи видети... Недаром они всегда прежде, ещё на Святительской кафедре, тщился подражать Св. Угоднику Сергию, от юности возлюбившему нищету рубищную, не одевавшись никогда, вот по нашему грешному обычаю – в шёлк и бархат, а в простую крашенину; – да вот и самое-то погребальное облачение, как теперь известно, он уготовал себе такое же... О братие, братие! Истинно блаженны мы, что сподобляемся хотя иметь уши слышати, что я слышал здесь теперь; о когда бы и сердцем всем воспринять в себя слышанное в посильное достоподражание»¹³².

И нам, при выслушивании столь смиренно-мудрёного рассуждения в Бозе почившего Святителя, что иное остаётся, как сложить в сердце то неложное окончательное убеждение, что действительно как бы ни представлялись по человеческим взглядам и соображениям все бывшие неблагоприятные личные и служебные отношения Преосв. Августина к Архимандриту Филарету в дни оны, – но верна и всякого приятия, по выражению св. Апостола, достойна та истина, что под видимыми житейскими обстоятельствами, действиями и путями людей, не нарушая образа их проявления, совершаются в жизни избранников именно те судьбы, о коих начертано было Филарету: "Не бойся! Судьбы архимандрита Филарета в руках Божиих«, хотя оправдание этих судеб было ещё в будущем неопределённом... Из Уфы Филарет должен был отправиться ещё в дальнейшую область Сибирскую – в Тобольск.

Перемещение это совершилось по распоряжению Св. Синода¹³³, и вследствие именно того, что Преосвящ. Августин, (о чём были уже сделаны нами предуказания), кроме личных и официальных преследований Филарета на месте, делал, особенно в течение последних полутора годов, столь учащательные донесения Св. Синоду с приложением разных следственных дел обвинительных против Филарета, что сам Св. Синод поставил ему это, как увидим в своём месте, на замечание в таких именно словах: «таковыми делами, кои более всего зависят от архипастырского рассмотрения, Ваше Преосвященство затрудняет и отвлекает самый Св. Синод от важнейших его занятий... да и вообще Св. Синод находит Вас в образе управления вверенной Вам епархией тягостным и пр. ...»¹³⁴. Какие же были предметы и действия, по которым назначал Преосв. Августин следственные производства, и по последним находил Архимандрита Филарета подлежащим даже суду самого Святейшего Синода, – это увидят читатели в подлинных документах, изложенных в следующей главе. В этих же документах, ясно увидится и то, насколько придирчивы и прямо притеснительны были вообще официальные действия Преосв. Августина и самой Консистории по отношению к Архимандриту Филарету по управлению его как монастырём, так и Семинарией.

«Оренбургская Духовная Консистория напрасно и незаконно завлекает меня в суд за такое дело, которое и Богу угодно и с должностью монастырского Настоятеля сообразно»¹³⁵.

«Св. Синод по сим и другим делам усматривает, что Ваше Преосвященство резолюциями своими останавливаете законные действия дел по таким предметам, кои по своему существу никакой важности не составляют, к непомерному Консистории и подсудного Baм духовенства отягощению, да и самый Св. Синод таковыми делами затрудняете и отвлекаете от важнейших его занятий и проч.»¹³⁶

Документальные данные, которые имеют быть представлены в настоящей главе, извлечены нами во-первых, из подлинных дел, сохранившихся в архиве Консистории, бывшей тогда Оренбургской – нынешней Уфимской¹³⁷, и во-вторых, из таких же дел в Архиве Святейшего Синода¹³⁸.

В ряду излагаемых дел на первом месте, и по порядку времени по видимой важности, мы встретили в документах консисторских дело о подсудности архимандрита Филарета, как Настоятеля монастыря, по возводимым на него обвинениям в сборных деньгах на устройство церкви, – и будто бы израсходованных им самопроизвольно и безотчётно. Дело это помечено так: «началось 1806 г. Марта 23, кончилось 6 Сентября 1810 г.; всё дело на 106 листах». Следовательно, это дело тянулось, как раз от самого первого времени прибытия Преосв. Августина на епархию и до перемещения Архимандрита Филарета из Уфы в Тобольск. Оно доходило не раз и до Св. Синода. Изложим процедуру его, хотя в возможно сокращённом извлечении.

На предмет устройства церкви в монастыре была выдана сборная книга ещё на имя предместника Архимандрита Филарета – бывшего Настоятеля Лаврентия. По этой книге продолжались сборы и при арх. Филарете как им самим лично, так и через посредство других, – на что право было означено в самом заглавии на сборной книге. Эту-то книгу Архимандрит Филарет и передал однажды (в 1805 г.) Бузулукскому Протоиерею Усовичу, бывшему в то же время и Префектом Семинарии, для сбора подаяний в Бузулукском уезде¹³⁹ и смежном с ним Оренбургском. Протоиерей Усович попросил от себя других духовных благочинных и священников посодействовать сбору подаяний. Один из священников (Сорочинской крепости Оренбургского уезда) Егор Гаврилов завёл, по особенному усердию сам от себя, тетрадь для вписывания собираемых денег, и передавал её и другим соседним сельским священникам, а собиравшиеся деньги отсылал или прямо в монастырь, или в Оренбургское духовное Правление, которое представляло эти деньги в Консисторию, что и продолжалось долгое время.

Но вот Преосв. Августин, рассматривая ведомости о делах Оренбургского духовного Правления, увидел дело и о производившемся сборе денег по тетради... и дал (12 Мая) Консистории такое предписание: «Взять от Настоятеля Уфимского Успенского монастыря – Филарета письменное объяснение в том: по собственному ли его желанию и с чьего дозволения, кому и в какое время дана была тетрадь для собирания денежной суммы от доброхотных дателей на построение церкви в Уфимском монастыре, – и представить оное объяснение при журнале»¹⁴⁰.

Приглашённый в присутствии Консистории для выслушивания предписания Преосв. Августина и для дачи объяснения Архимандрит Филарет написал: «сим почтеннейше объясняюсь, что тетрадь для собирания денежной суммы от доброхотных дателей на построение церкви Уфимского монастыря с чьего дозволения, кем и кому именно и в какое время была дана, мне не известно».

На журнале Консистории по этому объяснению Преосв. написал резолюцию: «Дополнить объяснениями протоиереев Иоанна Усовича и Михаила Немкова, члена Оренбургского духовного¹⁴¹ Правления. Оба эти протоиереи объяснили то же, что и Филарет, т. е. что им относительно тетради ничего не известно. Отсюда-то и пошло дальнейшее расследование, продолжавшееся несколько лет и сведённое к тому, что вся вина падала на Архимандрита Филарета в том, что он передавал самовольно сборную книгу Протоиерею Усовичу.

1 Сентября 1809 года Архимандриту Филарету была послана повестка такого содержания: «Имеете вы сего Сентября второго числа для некоторой надобности явиться в Оренбургскую духовную Консисторию, о чём к выполнению сего на обороте сей повестки подписавшись, прислать оную обратно в Консисторию. Оказалось, что эта некоторая надобность и состояла в выслушивании экстракта из следственного дела.

По выслушивании в самом присутствии Консистории этого экстракта, изложенного на 7½ листах, подсудимый Архимандрит Филарет в сделанной им по страницам подписи написал следующее:

«1809 года Сентября 2 дня сей экстракт в присутствии Оренбургской духовной Консистории я – Архимандрит Филарет, читал и в нём нахожу, что вины в даче мной Бузулукскому Протоиерею Иоанну Усовичу сборной книги на устроение Уфимского Успенского монастыря никакой нет. Ибо

1. оная книга не фальшивая, а данная из Оренбургской духовной Консистории.

2. дана была мной книга для вписывания вкладов на Уфимский Успенский монастырь ни с каким худым умыслом, а единственно потому, что считал я и считаю обязанностью моей находить все законные способы для устроения оного монастыря, яко вновь заведённого и созидаемого усердием доброхотных дателей, к тому же самое право на передачу этой книги другим доверенным лицам означено в надписи консисторской на самой же книге.

3. собранные от доброхотных дателей деньги употреблены, действительно, на устроение означенного монастыря. А потому и выписанные к сему делу узаконения к поступку моему не относятся. И Оренбургская духовная Консистория напрасно завлекает меня в суд за такое дело, которое и Богу угодно и с должностью монастырского настоятеля сообразно. Того ради всепокорнейше прошу Оренбургскую духовную Консисторию освободить меня от сего дела».

Из самого дела оказывается, что архимандритом Филаретом собрано денег на построение церкви 6.506 руб. 21 коп. ассигнациями. Что же касается до выписанных к делу узаконений, которые признавал Архимандрит Филарет к его поступку не относящимися, – то действительно они были таковы. Узаконения эти приведены и из Соборных правил и из генерального Регламента, и даже из воинских артикулов и указов, начиная с 1714 г.¹⁴² и с явной натяжкой по отношению к делу; а с тем вместе эти узаконения угрожали подсудимому страшными наказаниями даже до ссылки на галеры... с отнятием имения и лишением чина... На основании этих-то узаконений, очевидно, и было конфисковано имущество арх. Филарета, так что он остался даже без сапог, как уже известно читателям.

После сделанного в рукоприкладстве архимандрита Филарета протеста, – дело это почему-то затянулось. Через долгое уже время Архимандрит Филарет вошёл в Консисторию с новым прошением, чтобы благоволено было решить это дело, – и какое по оному Консистория учинит постановление, в том, – писал он, – полагаюсь совершенно на милость и суд Оренбургского Епархиального начальства¹⁴³. Прямого отдельного постановления по этому делу, однако не последовало; а между тем, в сделанном впоследствии (уже в 1810 г.) донесении Св. Синоду, оно было включено в число прочих обвинительных пунктов.

Между тем, во всё время продолжавшегося сказанного дела, Преосв. Августин не упускал никакого случая, чтобы находить в управлении Филарета монастырём какие бы то ни было неисправности, и через это представить и признать его неумелым и неспособным распоряжаться по части экономических и хозяйственных предметов и действий.

В этом отношении мы встретили подлинные, проходившие всегда через журналы Консистории, такие распоряжения, в которых самым нагляднейшим образом открывается и вся преследовательность и с тем вместе скрупулёзность возможно придирчивых действий Преосв. Августина, – хотя и выходивших, как всюду видно, из ревности его об исправности подчинённых и об интересах служебных, равно как и экономических.

Для образчика мы выписали из архивных документов два-три дела подобного рода. В деле (на восьми листах)¹⁴⁴ читаем следующее: «По предложению Его Преосвященства учинена в Оренбургской духовной Консистории сия образцовая инструкция, по каковой должно действовать Настоятелю монастыря неотменно и без малейшего опущения. Всех пунктов в этой инструкции 12, но мы для краткости выпишем только следующие:

Пункт VI – «Конюхи должны каждый день лошадей чистить, экипажи и конюшенные¹⁴⁵ все приборы содержать в порядке и опрятности; – лошадей кормить чаще, но только понемногу, поить их три раза в сутки, но умеренно; самую же конюшню от сора ежедневно месть (выметать), непременно, выводя в это время лошадей из конюшни, а затем и самых лошадей выводя же чистить, дабы волосы их в сено не попали, от чего бывает вред и кашель».

Пункт VIII – «В летнее время сено косить ранее, дабы сок и влажность из травы высохнуть не могли, и трава имела бы в себе потребную для животных вкусность и питательность; производить же оную сенокосную работу всячески поспешным образом, а именно, в шесть дней, а по крайней мере в десять дней; носить с вечера, а ежели ночь светлая, то всю ночь и утро, пока роса есть, а в самое жаркое время отнюдь не косить и прочих работ не делать. Ибо как людям, так и животным сие весьма вредно, а именно от десятого часа пополуночи до четвёртого пополудни, то есть в самое жаркое время иметь всем свободу; смотреть же, дабы во время самой работы ни малой лености происходить не могло. Для самого же сенокошения до́лжно приготовить заблаговременно косы, брусья (точильные), вилы, грабли и прочее, дабы ни в чём не было никакой остановки».

Далее в одном ещё пункте говорится о погребах и ледниках, – как первые содержать, очищать и хранить в них положенные припасы, – а касательно ледников предписывается, – когда и как набивать их льдом; – колоть, напр. лёд неотменно в конце Января или не позже первых чисел Февраля, дабы и самая возка льда была удобна, т. е. пока дорога снеговая не стала делаться рыхлой; складывать лёд немедля, чтобы не таял и набивать всячески плотно...

Наконец приведём ещё в доказательство придирчивости со стороны Консистории, а более всего самого Преосв. Августина, следующее дело¹⁴⁶: «В рапорте своём от 8 Февраля 1809 г. Архимандрит Филарет доносил Консистории, с приложением к делу подлинного рапорта ему от казначея со старшей братией, что в Декабре минувшего 1808 г. пала буланая лошадь, состоящая по описи вторая», – и просил Консисторию об исключении сей павшей лошади из описи монастырской, о чём и снабдить его с братией Указом». Консистория, в журнале от 15 Января, постановила: «об исключении из описи павшей лошади послать архимандриту Филарету с братией Указ; от чего же оная лошадь пала – от старости ли, или от болезни, или от чего иного прилучившегося, – предписать ему Архимандриту, отрапортовать в Консисторию особо. Журнал сей внести в копии к Его Преосвященству на благоусмотрение». Но замечательно, что в первоначальной копии, представленной Преосвященному, слов: «от чего же оная лошадь пала и пр.» не было, а вставлены эти слова совсем другой рукой, и чернилами, совершенно отличными от написанной консисторской копии, но за то совершенно сходными с теми, какими написана на ней резолюция Преосвященного.

К числу подобных же придирчивостей и прямых стеснительностей до́лжно отнести и то указное распоряжение, что в случае малейшей болезни, по которой Архимандрит Филарет не мог явиться на службу в Консисторию или в Семинарию, он должен был всегда в самый же день заболевания представлять рапорты и в Консисторию и в Семинарское Правление», которое обязано было тотчас же рапортовать в Консисторию, – а последняя обыкновенно составляла журнал с таким определением: «Внести оригиналом к Его Преосвященству, – который давал резолюции: «Принять в известие, сдать в повытье»; Семинарскому же правлению или Префекту предписывал доносить, сколько уроков опущено Ректором по случаю болезни, – и могут ли и когда эти уроки быть им восполнены и во всей ли исправности?» Вследствие этого Ректор Филарет обязан был представлять после каждой болезни Преосвященному рапорты с подробным изложением, – в какое время и в чём именно он мог успевать восполнять все уроки¹⁴⁷. Вообще же на Ректоре лежали самые широкие и труднейшие обязанности в отношении к учебному делу. Так, по личному предписанию Преосв. Августина, с первого же года его служения (с 1 Сентября 1806 г.) Ректор обязан был во всех классах вести собственноручную подробную дневную запись классных занятий учеников, а учеников бывало обыкновенно в каждом классе не менее 70, и по окончании каждой недели представлять ему, Преосвященному, при рапорте для надлежащего засвидетельствования, а сверх сего, по прошествии каждого дня в шесть часов пополудни в учебные дни доносить Преосвященному об исправности занятий всех учителей. По окончании же каждого месяца делать для всех классов (восьми) генеральный список учеников и при нём генеральную нотату, в которой отмечать против имени каждого ученика успехи в каждом на память выученном и наизусть прочитанном классическом уроке и в каждом письменном упражнении, в чём бы оно ни состояло, по всем преподаваемым во всех классах учебным предметам в надлежащем виде отмечать и за подписями всех учителей, каждого по своему классу и предмету и за свидетельством Семинарского Правления ему – Преосвященному представлять¹⁴⁸.

При такой, справедливо сказать, почти невозможной к выполнению многосложности занятий по должности ректорской, и при совместной к тому же должности Члена Консистории и Настоятеля монастыря, и при нередких случаях заболевания, а наконец, при тех разнообразных притязаниях, какие мы уже видели и ещё увидим, – архимандрит Филарет вынудился просить себе увольнения от всех должностей¹⁴⁹. Прошение об увольнении было подано им Преосв. Августину 28 Февраля 1808 г. – Изложив в просьбе с начала вкратце всю свою прежнюю службу, Архимандрит Филарет писал: «Но как ныне по расстроенному моему здоровью и по причине истощённых телесных моих сил в течение десятилетней моей службы, к исправлению возложенных на меня должностей нахожу себя неспособным, – того ради, Ваше Преосвященство, всепокорнейше прошу от должности присутствующего в Консистории меня уволить, – а об увольнении меня от должностей Настоятеля монастыря и Семинарии Ректора и Богословии учителя, а равно и об определении меня, куда благоугодно будет Главному Начальству для поправления расстроенного моего здоровья, представить Св. Правительствующему Синоду на милостивейшее благоусмотрение».

Прошение было того же 28 Февраля сдано Преосвященным в Консисторию с резолюцией: «Рассмотрев, удовлетворить прошению на законном основании». Консистория по выписке разнообразных узаконений постановила: «отнестись во Врачебную Управу, дабы благоволила Архимандрита Филарета в существующей в нём болезни, через кого следует, освидетельствовать и по учинении оного свидетельствования уведомить Консисторию¹⁵⁰. По освидетельствовании состояния здоровья Архимандрита Филарета через Штаб-лекаря Граденкова, Врачебная Управа сообщила Консистории, – что «Архимандрит Филарет, действительно, оказался одержим от прежде бывшей лихорадки, внутренней в правом боку затверделостью и частыми спазмами в груди, равно же расслаблением всего тела». На журнале Консистории по сему предмету Преосв. Августин дал резолюцию (14 Апреля): «Отобрав от Ректора Архимандрита Филарета показание, – на каком основании желает он быть уволенным от занимаемых им должностей, изготовить доношение Св. Синоду при журнале Консистории». Архимандрит Филарет в показании своём в самом присутствии Консистории написал: «Сим почтительнейше объясняюсь: ежели благоугодно будет Святейшему Правительствующему Синоду, милостивейше воззрев на мою десятилетнюю беспорочную службу, переместить меня из Оренбургской в какую-либо иную епархию к одной настоятельской должности, то я надеюсь, по не старым моим летам, освободившись помощью Божиею от болезней моих, принять и другие послушания, какие благоугодно будет Начальству возложить на меня». Показание это было дано 2 Мая, но дело почему-то не двигалось до 23 Октября. В это число было объявлено Архимандриту Филарету об увольнении его от присутствования в Консистории, – в чём и отобрана была от него подписка. Что же касалось до увольнения Архимандрита Филарета от должностей ректорской и учительской в Семинарии, то Преосв. Августин в представлении своём Св. Синоду об этом увольнении прописал, что «он – Архимандрит Филарет, если и желает быть уволен от должностей, то не может быть перемещён в иную епархию, так как вместе с другими лицами, служащими в Консистории, находится под следствием и имеет подлежать денежному взысканию, – на что он – Преосв. и просил Св. Синод дать ему особый Указ, – как поступить ему в случае увольнения Архимандрита Филарета"¹⁵¹.

Знал ли, или не знал об этом содержании представления Архимандрит Филарет, из дела не видно. Во всяком случае, видя замедлительность в удовлетворении его прошения, он подал 24 Февраля 1809 года (следующее, после первого прошения ровно через год) вторичное прошение преосвященному Августину на Высочайшее Имя такого содержания¹⁵²:

«Поданным мной 28 Февраля прошлого 1808 г. на имя Преосвященного Августина, Епископа Оренбургского и Уфимского, прошением просил я о увольнении меня, по причине расстроенного моего здоровья, от всех должностей в Оренбургской Епархии, мной занимаемых, и о перемещении меня в другую Епархию к настоятельской в каком-либо монастыре должности: по каковому прошению 23 Октября 1808 г. от должности присутствующего в Оренбургской Консистории я уволен. Но поскольку я по болезням моим, к исправлению должностей в Оренбургской Семинарии Ректора, Богословия учителя и монастырского Настоятеля нахожу себя неспособным, – того ради всеподданнейше прошу, дабы Высочайшим Вашего Императорского Величества Указом повелено было меня от вышеозначенных должностей уволить, а для содержания моего и излечения болезней моих даровать мне половинную из настоятельского жалованья пенсию, позволив иметь лишь пребывание в Уфимском Успенском монастыре».

«Вследствие этого прошения, Преосв. Августин вошёл вторичным представлением в Св. Синод от 3 Марта № 604, но с прописанием почти слово в слово прежнего своего представления. Но как из Св. Синода не последовало почему-то никакого распоряжения, то от 28 Июля 1810 года ещё представлено было Преосв. Августином Св. Синоду, с прописанием новых дел, о совершенном удалении Архимандрита Филарета из Оренбургской в другую епархию для прекращения наносимых от него беспокойств Оренбургскому Епархиальному Начальству и о назначении вместо его такого Настоятеля, который бы был совершенно опытен в устроении монастыря и в управлении монашествующей братией, и который бы в Оренбургской Семинарии мог с успехом проходить должность учителя Богословия и должность Ректора, а равно и должность присутствующего в Оренбургской Консистории». Наконец это же самое представление было ещё повторено в Октябре 1810 г. (за № 1025)¹⁵³. Одним словом – все дела и представления, касавшиеся Архимандрита Филарета, были направляемы Преосв. Августином к тому, чтобы он – «Филарет был уволен не по прошению, но как человек неспособный, неисправный и не надёжный ни к какой службе, и притом, чтобы он, – как выражено буквально в представлении Преосв. Августина Св. Синоду – был оставлен на настоящем местожительстве в полной зависимости Преосв. Августина для возложения на него монастырских послушаний».

Св. Синод, в силу таких учащательных доношений Преосв. Августина, признал наконец необходимым переместить Архимандрита в Тобольск, в Знаменский монастырь; но с тем вместе с особенной строгостью рассмотрев и обсудив самые доношения Преосв. Августина по всем делам, в которых он – Августин подвергал Архимандрита Филарета суду и обвинению, в результате по всем пунктам находил последнего не подлежащим обвинению, а напротив нашёл действия самого Преосвященного по управлению вообще и самые доношения его неодобрительными по их содержанию и определил поставить это на замечание Преосв. Августину¹⁵⁴.

Содержание сейчас сказанного определения мы увидим в конце настоящего изложения. Теперь же для полного и точного ознакомления с содержанием других дел, представленных в Св. Синод Преосв. Августином в прямое обвинение Архимандрита Филарета по его служебным должностям собственно в Семинарии, мы представим краткую выписку ещё из двух Указов Св. Синода¹⁵⁵.

Содержание первого из указываемых Указов следующее: «Святейший Синод слушали доношение Вашего Преосвященства с мнением об удалении Уфимского Успенского монастыря Настоятеля, Оренбургской Семинарии Ректора и Богословия учителя Архимандрита Филарета от занимаемых им ныне должностей и об оставлении его в полной зависимости Вашего Преосвященства для возложения на него монастырских послушаний¹⁵⁶, якобы виновным оказавшегося:

во-первых, в причинении бывшим в Семинарии ученикам Ильину и Яковлеву и другим сотоварищам их жестокостей;

во-вторых, в беспорядках и упущениях при сдаче семинарской библиотеки;

в-третьих, в неисполнении должности ректорской и учительской, не хождением в Семинарию с 1 по 18 Сентября 1809 г.¹⁵⁷.

По выслушании, приказали: «Соображая обстоятельства в представленных выписках и доношении Вашего Преосвященства по каждому делу описанные, Синод находит по первому делу о причинённых семинаристам Ильину и Яковлеву жестокостях, что они наказаны и исключены из Семинарии были ещё в Марте месяце 1806 г. по резолюции Преосвященного Амвросия, бывшего Епископа Оренбургского, (что ныне Архиепископ Тобольский), по докладу Семинарского правления за худое их поведение и буйные поступки, оказанные с прочими сотоварищами их, из коих по показанию Архимандрита Филарета отдан один в военную службу. После такового разъяснения дела следовало ожидать и забвения сих происшествий. Но вместо того, по происшествии трёх лет, именно Августа 11 дня 1809 г. Консистория, неизвестно с чего, учинив постановление, отбирала от Ректора Архимандрита Филарета и бывшего Префекта Бузулукского Протоиерея Усовича новые объяснения об оных учениках, не имея уже ни от кого из них о сём жалоб, в явную противность Высочайших о губерниях учреждений 130 ст. и именному 1714 г. Марта 17 дня Высочайшему Указу, из коих первой статьёю «Палатам собственных своих решений перевершать запрещено», а вторым – «в дела, глас о себе имеющие, и фискалам вступаться не позволено». Сверх того, когда в рукоприкладстве под выпиской Архимандрит Филарет и Префект Протоиерей Усович просили о дополнении в эту выписку

во-первых, предоставления Семинарского Правления к Преосвященному Амвросию об исключении учеников Ильина и Яковлева с товарищами из Семинарии;

во-вторых, журналов Семинарского Правления по рапортам их и прочих учителей о тех учениках;

в-третьих, справки об Ильине и Яковлеве, когда к каким должностям они определены и где находятся;

в-четвёртых, имеются ли от них поданные на кого прошения о какой-либо обиде;

в-пятых, по каким законам, решённые об них в 1806 г. дела вновь производством начаты?

то Консисторией не только не учинено сего в явную противность многих узаконений, но ещё в доношении Вашего Преосвященства написано, что «все упомянутые в рукоприкладстве узаконения по содержанию своему нимало не принадлежат ни к существу дела, ни к оправданию подсудимых; а что уважено дело сие особым исследованием по прошествии трёх годов, то единственно по той причине, что Ректор и Префект нанесли ещё многим ученикам в Марте месяце сего 1809 г. опасность новых жестокостей и притеснений...» «Но, как видно из выписки, дело это ничем не доказано».

«По второму делу о допущении беспорядков Ректором и Префектом в сдаче библиотеки ясно оказывается, что, хотя всё исследование по нему продолжалось целые пять месяцев, но не иным чем кончилось, как тем, что по неоднократной уже просьбе Ректора Архимандрита семинарская библиотека, по учинённому в 11 день Июля того 1809 г. членами Семинарского Правления свидетельству, найдена вся в целости».

»По третьему делу о не хождении Ректора Архимандрита Филарета 1809 г. Сентября, с 1 по 18 число того же месяца в класс для преподавания богословских лекций оказалось по следствию, что после вакации учеников Богословия, ходивших в класс было только двое, как сами сии ученики показали под присягою, для которых, яко малого количества, не дождавшись прочих учеников, и преподавать богословских лекций далее не настояло никакой надобности, кроме повторения самими ими прочитанных предметов; да ежели бы сие и необходимо было нужно, то и тогда Ваше Преосвященство, яко начальник вверенной Вам паствы, могли бы приватным образом внушить Ректору о продолжении лекций, нежели начинать о сём следствие. Ибо

во-первых, вовремя продолжения следствия, с 18 Сентября по 22 Декабря, и по причине требований от Ректора неоднократных ответов, без сомнения отнято более способов к преподаванию всем ученикам лекций, нежели упущено оных двум в 17 дней.

Во-вторых, допустить Консистории до спрашивания учеников Богословия под присягою о том только, всякий ли учебный день ходили они в класс, противно и Слову Божию и здравому рассудку.

И наконец, в-третьих, винить по сему делу Ректора и преждевременно убавлять у него жалованья сто рублей под предлогом малого числа в его классе учеников и не имения о Богословском классе в течение нескольких недель попечения, крайне предосудительно и есть сущее притеснение».

«Посему, по всем вышепрописанным делам, мнение Вашего Преосвященства, относительно виновности Архимандрита и Протоиерея, яко оказавшихся невинными, отставить. А как Св. Синод и по сим и другим делам усматривает, что Вы резолюциями своими останавливая законные действия дел, обязывали неоднократно Консисторию производить новые исследования по таким предметам, кои по существу своему никакой важности не составляли к непомерному её и подсудного Вам духовенства отягощению, и таковыми делами, кои более зависят от Архипастырского Вашего Преосвященства рассмотрения, затрудняете и отвлекаете самый Св. Синод от важнейших его занятий по лежащей на нём должности; да и вообще Св. Синод, находя Вас во образе управления вверенной Вам епархией тягостным, не может не обратить на всё сие внимание и для того заметив оное Вам подтвердить, чтобы впредь в правлении вверенной Вам паствы поступали Вы сообразно правилам Св. Апостол и Отец, клятвенному при посвящении Вас в сей сан обещанию, духовному регламенту и указам. И о том к Вашему Преосвященству для надлежащего исполнения послать сей Указ с тем, что как Архимандрит Филарет переведён уже в Тобольскую епархию, то для объявления ему решения Синода, сообщить в тамошнюю Консисторию из Оренбургской¹⁵⁸.

Но прежде чем последовало, изложенное в приведённом Указе, определение Св. Синода, о котором очевидно не знал, да быть может, отнюдь и не предполагал Преосв. Августин, – он успел в промежуток времени сделать ещё донесение Св. Синоду, с приложением подлинного журнала Оренбургской Консистории и учинённого по тому журналу определения об оказанных Ректором Оренбургской Семинарии Уфимского Успенского монастыря Архимандритом Филаретом ему самому Преосвященному и Оренбургской Консистории личных оскорблениях – в таких якобы выражениях, (какие внесла в журнал свой Консистория), – что «Вы – Архиерей не есть начальник, и что изготовленные от Оренбургской Консистории и Вами утверждённые, вопросные пункты, предложенные ему, Архимандриту, не годятся». Но по долгому упорству, сопровождаемому разными, его Архимандрита, наглостями, согласился он наконец, дать письменное на те вопросные пункты показание. По этому делу Консистория мнение своё, утверждённое Преосвященным, положила такое: «поскольку Архимандрит Филарет объявил в присутствии Консистории, что Архиерей ему не начальник, и отзывался в том же присутствии, что предложенные ему вопросные пункты не годятся, и притом оказывал разные наглости, состоящие в неправильных спорах и выражениях, оскорбительных для начальства, каковым поступком Архимандрита Филарета, по силе Высочайшего манифеста 1787 г. 21 Апреля, нанесена Его Преосвященству и Консистории тяжкая обида и поскольку Архимандрит Филарет за означенный учинённый им поступок, по силе 17 ст. означенного манифеста, подлежит ответу, к требованию которого от него, Филарета, ни Преосвященный, ни Консистория, яко уже обиженные от него, по силе того же манифеста 1 ст. приступить не могут, то сие обстоятельство представить на высокое уважение Св. Синода с таковым донесением, что Преосвященный и Оренбургская Консистория, (следуя побуждению миролюбивых чувствований, по данному 21 ст. означенного манифеста дозволению, оставляют без иску нанесённую от него, Архимандрита Филарета, тяжкую обиду, ежели он, Архимандрит, будет совершенно удалён не только от занимаемых им должностей, но и из Оренбургской епархии, для прекращения всех беспрерывно наносимых от него епархиальному Начальству разных беспокойств и тяжких оскорблений». Св. Синод по содержанию сего донесения и по справке, постановил: «Поскольку из доношения Вашего Преосвященства видно, что Архимандрит Филарет, при требовании от него ответов, оказал ослушание Консистории в присутствии оной, а в именном Высочайшем Указе, состоявшемся 1724 г. Января 21 дня, изображено: «как пришедшим в судное место поступать, так и какое наказание чинить тем, кто противно тому поступит, то и следовало Консистории в самое же то время поступить с ним, Архимандритом, по точной силе упоминаемого Высочайшего Указа: но как сего с ним тогда не учинено, а, наконец, он же согласился дать требуемое от него показание, чем и признал над собою власть епархиального Начальства: притом же из ведомства Оренбургской епархии он выбыл, то сим самым прекращаются и все между вами неудовольствия и о том к Вашему Преосвященству послать Указ»¹⁵⁹.

Оба изложенные Указы Св. Синода были получены Преосв. Августином спустя уже месяц после Указа о перемещении Архимандрита из Уфы в Тобольск. Судя же по тому, – насколько были сильно неблагоприятны для Преосв. Августина решения Св. Синода по его донесениям против Филарета, не трудно представить себе, что было бы с Филаретом, если бы он оставался на месте... Какие бы чувствования и отношения могли бы, всего естественнее, неудержимо вырваться у Преосв. Августина против Филарета, как виновника таких, неожиданных и столь неблагоприятных для доносившего, решений Св. Синода с прямым даже поставлением ему на вид и замечание неодобрительного вообще и тягостного для подчинённых образа и характера управления паствой. Не мудрено, что Филарету, быть может, пришлось бы подвергнуться той же опасности, какой подвергался он в Севске со стороны Преосв. Досифея, особливо если бы о перемещении его в Тобольск не было в эту пору Указа. Во всяком случае, даже и тогда, когда последовал этот Указ за месяц ранее (от 10 Ноября 1810 г. за № 3072) и объявлен был Филарету в присутствии Консистории с подпиской 1 Декабря (в день его Ангела), – Преосв. Августин не замедлил и тут проявить своё нагнетение. Он назначил ему срок выезда не далее трёх суток по объявлении Указа, о чём приказал Консистории взять с него особую подписку и немедленно же приготовить донесение Св. Синоду, в котором собственноручно обозначил день выбытия из Уфы – 4 числом Декабря, и сам же рассчитал прогонные ему деньги на 1.248½ вёрст на шесть лошадей по 1 коп. асс. на лошадь – всего в количестве 74 руб. 99 коп. асс.

Впрочем, такой краткий и неотложный срок не был затруднителен для Архимандрита Филарета собственно по части сборов к отъезду: вся укладка имущества потребовала не более двух мешков, из коих один был наполнен учебными тетрадями и несколькими книгами. Но крайнее затруднение было для Филарета в том, что он никак не мог, по скорости отъезда, получить прогонные деньги из Казённой Палаты, а о своих собственных деньгах нечего было и помышлять. Потому архимандрит Филарет дал доверенность на получение денег из Казённой Палаты доброму знакомому священнику г. Уфы Троицкой Церкви Андрею Семёнову, который и получил их уже в Январе 1811 г., а деньги на проезд взял Филарет взаймы у своих родственников. При этом же помог ему прежде упоминавшийся г. Ломоносов отчасти деньгами, а главнее всего он дал Филарету свою хорошую тёплую кибитку и хороший тулуп; – родные тоже снабдили его нужными для дороги вещами и провизией.

О личном состоянии Филарета и проводах прощальных в доме родственников мы скажем в следующей главе. Настоящее же изложение мы закончим сведением о том, – как поступал Преосв. Августин, когда сам получил увольнение на покой в Ноябре 1818 г. Об этом мы встретили в делах Консистории следующий документ¹⁶⁰. «Эконом архиерейского дома иеромонах Никодим вошёл с доношением в Консисторию такого содержания: «По прекращении производства жалованья преосвященному Августину, со времени получения Указа об его увольнении, не только находящиеся при его особе три служителя, но и сам Преосв. Епископ Августин в продолжение двух месяцев – Декабря и Января не имел насущного пропитания и проводил болезненную свою жизнь через продажу необходимо нужной своей собственности и помещается доныне (по 4 Февраля), по неимению жалованья и услуги, в одной тесной в холодной келье, и не пользуется от Оренбургского архиерейского дома никаким пособием. Донося о сём Духовной Консистории, прошу принять во внимание все претерпеваемые Преосв. Августином недостатки в насущном его пропитании». По наведённым справкам, через посредство одного Члена Консистории, однако оказалось, что Преосв. Августин сам наотрез отказался от всяких пособий от архиерейского дома и по собственному желанию переместился в сказанную келью из архиерейских комнат, которые во всё это время и оставались совершенно свободными, – и сделал он это с тем, чтобы эконом донёс Консистории, а чтобы последняя довела о сём до сведения Высшему начальству¹⁶¹.