Глава 9. Первые наблюдения преосв. Кирилла на православном Востоке и предположения его относительно дальнейшей деятельности второй русской миссии в Иерусалиме

C первыми наблюдениями начальника второй русской иерусалимской миссии над положением дел на православном Востоке и с первыми его соображениями относительно дальнейшей деятельности миссии мы знакомимся, кроме многочисленных писем преосв. Кирилла к его родным, преимущественно по двум отчетам его, представленным им в министерство иностранных дел 11 марта 1858 года и 10 февраля 1859 года²⁵⁶.

Само собою понятно, что наблюдения эти, как сделанные лицом, которое было поставлено в сравнительно благоприятные условия для того, и как проверенные путем обмена мыслей с несколькими лицами – членами миссии, которые также могли близко знать истинное положение дел на православном Востоке, должны представлять для нас по тому самому особенно важное значение. С другой стороны, наблюдения эти представляют немаловажный интерес и в том отношении, что они, касаясь различных сторон современного наблюдателю состояния православной церкви на Востоке, дают сравнительно полную, живо и рельефно изображенную картину. В пользу истинности положения дел, изображаемого в данном случае, говорит отчасти и то обстоятельство, что отчеты начальника русской миссии в Иерусалиме, которые мы имеем в виду, предварительно просматривались и проверялись в нашем константинопольском посольстве и только тогда уже представлялись в министерство иностранных дел с объяснениями и замечаниями русского посла в Константинополе А. П. Бутенева. Что же касается собственно личных соображений и заключений, какие делал, на основании своих наблюдений, преосв. Кирилл, то они имеют, разумеется, меньший сравнительно исторический интерес, хотя также важны для нас, потому что восполняют наши сведения о деятельности второй русской миссии в Иерусалиме, и объясняют внутреннюю сторону истории ее.

Первые наблюдения преосв. Кирилла на православном Востоке касались преимущественно двух предметов: значение России на Востоке вообще и в Иерусалиме особенно и внутреннего состояния православной церкви на Востоке, причем эти последние наблюдения касались преимущественно иерусалимского и антиохийского патриархатов, но иногда распространялись и на другие патриархаты, напр., константинопольский, и только в редких случаях имеют в виду всю вообще православную церковь Востока.

Мы уже знаем²⁵⁷, что одним из важнейших побуждений для русского правительства к учреждению в Иерусалиме второй духовной миссии было желание восстановить сколько-нибудь поколебленное крымскою войною положение России на православном Востоке. Само собою понятно теперь, что преосв. Кирилл, прежде всего, должен был определить, каково было действительное положение России на Востоке после войны 1853/6 г.г. и как Восток относился в то время к нам?

Ближайшее наблюдение преосв. Кирилла над этим дало частию благоприятный, частию же неблагоприятный и неутешительный результат.

Православное население Востока в громадном большинстве, при всяком непосредственном соприкосновении преосв. Кирилла с ним, выражало живое сочувствие России и всему русскому. «Не весьма доверчивый к восточным любезностям, – писал он об этом в своем отчете 11 марта 1858 года, – я не мог однако же не чувствовать особенного удовольствия, встречая по всему протяжению пути от Константинополя до Иерусалима одинаковые выражения чувств благоговения (иначе не могу выразиться, не изменяя истине,) к имени Государя Императора, любви и доверии к России. Я бывал в весьма различных между собою кругах, сложенных из лиц разных наций и различных степеней общественных; входил в сношения с этими кружками не без предварительных сведений о событиях времени минувшей войны (для меня не тайна – разные толки и проч. в патриархиях константинопольской и иерусалимской, в Константинополе, торжество в Иерусалиме по случаю взятия, как здесь выражались, Севастополя и пр. и пр., чего не хочется писать на бумаге), – и во всех видел одно и то же. Официальные лица забывали, по крайней мере, на мгновение, свою, обыкновенную на Востоке, осторожность и не могли удержаться – не бросить хотя по нескольку слов, в которых, звучали правда вместе с горем. Тысячи частных лиц, весьма немногие тайно, бо́льшею же частию явно, несли мне на встречу открытую радость и надежды, слезы и мольбы. Имя Государя русского слышалось в церквах и из уст толпы народной на улицах и площадях, где мне проходить случалось; слезам, предо мною пролитым, и ласкам, мне оказанным, нет меры».

Замечательно, что сочувствие России выражало на глазах нашей миссии не только православное, но также и иноверное население Востока. Наряду с православными арабами и болгарами, и турки выражали свои чувства преданности и доверия России, равно как и армяне, «слишком уже смелые в изъявлении своих чувств к России», и сирийцы, греко-униаты и марониты, – все с доверием обращались к начальнику русской миссии, не стесняясь принимать благословение от русского архиерея; все возлагали надежды на Россию, страшась ближайших, новых друзей своих, так уже близко прижимавших их к своей холодной груди, что им становилось душно и тяжко.

Но внимательный наблюдатель не мог не заметить и другой, обратной стороны в настроении населения православного Востока и в его отношении к России. Было совершенно ясно и очевидно, что, если Россия за время минувшей, т. е. крымской, войны не потеряла еще ничего особенно важного, зато другие, западноевропейские народы приобрели очень много и притом прямо в ущерб влиянию России на Востоке. Было заметно, что если известный исход крымской войны дал России еще более верных, чем когда-нибудь прежде, друзей, то она в продолжение войны нажила себе на Востоке и врагов новых, таких, каких прежде не имела, или они, по крайней мере, не были заметны.

В то время, о котором у нас идет речь, между архипастырями Востока, по наблюдениям преосв. Кирилла, можно было встретить таких («я видел и слышал их, – говорит в своем отчете преосв. Кирилл, – собственными глазами и ушами»), которые чувствовали и выражали, что имеют довольно сильный голос в противодействии России; которые знали дорогу в посольство католическое, не зная дороги в посольство русское – православное; которые не пожелали посетить русская архиерея, причем один из членов синода константинопольского патриарха, желая выслужиться пред турецким правительством, послал об этом даже особое донесение в Порту, которое, по странной случайности, пришло туда в тот самый день, когда начальник русской миссии был принят турецким визирем и министром иностранных дел.

В самом простом населении православного Востока замечалось уже разделение и, к глубокому сожалению преосв. Кирилла, по его наблюдениям, предвиделось склонение большинства не на сторону России. В школах и сколько-нибудь образованном обществе начинал преобладать французский язык; воспитание юношества перешло в руки латинских монахов и сестер милосердия; в официальных речах, в которых православные святители и вселенские учители поставлялись ниже блаж. Августина, св. Амвросия и блаж. Иеронима, ставились рядом имена двух императоров и т.п. В бейрутской православной школе была публично произнесена речь, направленная против православия, и затем, после акта, православным воспитанникам в награду за успехи и поведение были розданы латинские молитвенники.

Таким образом народонаселение православного Востока в своих мнениях о России, по наблюдениям преосв. Кирилла, делилось на две партии, которые обе тогда (т. е. в 1858–1859 г.г.) находились в напряженнейшем состоянии. Партия чисто русская в исходе крымской войны видела лучшее и сильнейшее доказательство могущества России, как царства, которого не могли победить соединенными силами четыре государства. Эта партия пламенно желала и нетерпеливо ждала, что Россия снова покажет свою силу и влияние на судьбы православного Востока, заставит уважать свой авторитет, вековыми заслугами приобретенный, первой законной покровительницы православных обитателей Востока. В доказательство своих последних наблюдений преосв. Кирилл ссылался на энтузиазм, проявленный населением православного Востока во время путешествия русской миссии от Константинополя до Иерусалима, причем в иных местах энтузиазм проявлялся с такою силою и так выразительно, что русская миссия даже нарочито должна была уклоняться от восторженного приема жителей тех городов, через которые она проезжала, и даже совсем не выходила на берег, как это было сделано, напр., на островах Родосе и Кипре и др. Кроме того, преосв. Кирилл указывал еще на следующее обстоятельство, как на лучший и красноречивый пример, обнаружения горячих надежд и сочувствия некоторой части православного населения Востока к России. Турецкое правительство, еще до прибытия второй русской миссии в Иерусалим, сделало распоряжение²⁵⁸ об устройстве турецкого госпиталя на 120 кроватей на месте дома, близ храма Воскресения, где помещались кожевенные заводы. Вскоре по своем прибытии в Иерусалим, миссия получила положительные и подробные сведения о предположениях турецкого правительства и только ожидала, когда оно приступит к очистке мест. Вдруг приходит к начальнику русской миссии с торжественною вестью, что кожевенников выгоняют из дома и что толпы народа сбегаются смотреть на это, радуясь, что, наконец, русские выгнали кожевенников. Народ был твердо убежден, что именно прибытие русской миссии в Иерусалим было причиною давно желанного события, и партию, расположенную к России, никто не мог переуверить в этом, тем более, что и противная партия была поражена совпадением двух событий – прибытия русской миссии и разорения кожевенных заводов. Партия, враждебная к России, по наблюдениям преосв. Кирилла, была убеждена, что русская миссия имела весьма важные и серьезные намерения по отношению к Иерусалиму и с боязнью, плохо скрываемою, ожидала, когда миссия обнаружит свои планы. Скромное положение и образ действий русской миссии не только не успокаивали сторонников этой партии, но как будто еще более устрашали и раздражали. Везде шли толки о русских, со всех сторон употреблялись усилия проникнуть в предположения русской миссии; эта последняя составляла предмет всеобщего внимания, смелых надежд со стороны одной половины населения, боязливых опасений со стороны другой. «Обе половины, – говорит по этому поводу преосв. Кирилл в своем отчете 11 марта 1858 года, – нетерпеливо ждут исхода, чтобы порешить, которая из них права, и установить сколько-нибудь правильные взаимные отношения. Мы теперь на точке отправления; стоять на одном месте не можем; можем только двинуться – или вперед, к чести своего имени и ко благу православия, или назад – к торжеству врагов русского имени и славы православной церкви и веры. Остановить такое движение умов не в нашей силе; даже ослабить видимое напряжение здешних надежд и опасений нет возможности. Остается только ожидать (конечно, не сложа руки), что принесет Востоку будущее: восторжествует ли и утвердится, и получит ли преобладание партия русофилов, или враги наши, воспользовавшись нашею слабостью, унизят нас в глазах наших братьев и увлекут с собою весь Восток под сень другого покровительства, на пастбище иноверное и враждебное православию».

Однако решения этого великого сложного исторического «восточного» вопроса преосв. Кириллу не суждено было дождаться; да и доселе этот вопрос, можно сказать, остается нерешенным, открытым.

Другим важнейшим, после положения России на православном Востоке, предметом наблюдений преосв. Кирилла и членов его миссии было, как сказано выше, внутреннее состояние православной церкви Востока. Первое, что прежде всего остановило на себе внимание нашей второй иерусалимской миссии в этом последнем, отношении, – это было печальное разделение православного населения Востока на два лагеря – противоположных и даже прямо враждебных между собою. С одной стороны, стояли греки, которые, благодаря тому, что из них избирались члены высшей церковной иерархии во всех восточных патриархатах, пользовались всеми правами и привилегиями, а с другой – остальные православные народности, находившиеся в подчинении у первых. «Путешествующего по Востоку, – писал преосв. Кирилл 11 марта1858 года, между прочим, в министерство иностранных дел, – болезненно поражают жалобные вопли, начинающиеся у входа в великую церковь константинопольскую и не оканчивающиеся еще у врат св. Иерусалима... С переменою места, переменялся внешний вид жалующихся и ропщущих, не переменяется только предмет ропота и воплей. Если язык арабов на дальнем Востоке, не имеет ничего общего с языком болгар, живущих на европейском предместии греко-восточной великой церкви, то скорбь этих двух подавляемых народностей и общая у них, ожесточенная ненависть к грекам выражается в русском переводе почти одними и теми же словами».

Невозможно было, по отзыву преосв. Кирилла, равнодушно смотреть со стороны на то нравственное унижение, на тот упадок внутренних жизненных начал, какие поражали взор наблюдателя в церквах – болгарской и арабской, – на те страшные признаки начавшегося уже распадения составных начал церковного общества, какие на каждом шагу встречались в тех церквах, внутренняя жизнь которых всецело сосредоточивалась, казалось, на борьбе между преобладанием и усилиями подавить народные начала со стороны пастырей и ожесточенною ненавистью за то к ним со стороны пасомых. Дело зашло уже тогда так далеко, что, с одной стороны, в пастырях заметна была холодность к делу веры и церкви, страшная для постороннего наблюдателя жестокость, с какою духовенство греческое (по происхождению) намеренно отталкивало от себя желавших присоединиться к православной церкви, отговариваясь тем, что эти новоприсоединенные потребуют только лишних хлопот и расходов; а с другой стороны, непреодолимое в народе презрение и ненависть к греческому духовенству.

В подтверждение своих последних наблюдений начальник русской миссии в Иерусалиме ссылался, с одной стороны, на письма сирийских греко-униатов к нему, которые сильно желали воссоединиться с православною церковью, но от исполнения этого своего желания удерживались единственно боязнью попасть под тяжелую руку греческого духовенства; а с другой стороны, на жалобы болгар, которые тогда открыли сильную полемику против греков с целию приобретения церковной независимости. Нельзя при этом не заметить, что настоящий отзыв преосв. Кирилла о крайне угнетенном положении православных народностей Востока у греков, сделанный им отчасти под влиянием сведений, полученных им еще в Петербурге, пред отправлением на Восток, в министерстве иностранных дел, о чем он сам говорит²⁵⁹, не чужд был крайности и преувеличений. Даже из последующих наблюдений и деятельности самого преосв. Кирилла видно будет, что 1) зависимость православных народностей Востока от греков вытекала из всего хода истории православия на Востоке, и 2) эта зависимость во многих отношениях была даже необходимою и спасительною дли православия на Востоке. Если бы инославная западноевропейская пропаганда не встретилась на Востоке с такими борцами – искусными, опытными и умными – за православие, как греки, то православие в иных местах, быть может, давно перестало бы уже и именоваться. В подтверждение последних наших слов позволительно будет, кажется, привести здесь слова другого лица, немалое время прожившего на Востоке, хорошо знавшего внутреннее состояние его и высоко ценившего заслуги греков пред православною церковью, именно архимандрита (впоследствии епископа) Петра (Троицкого), который говорит: «во многих и многих делах церковных пред греками мы – дети, и православие на Востоке, весьма многим обязано именно грекам»²⁶⁰.

Но тем не менее сам по себе подмеченный преосв. Кириллом факт разделения между высшим греческим (по происхождению) духовенством и паствою православного Востока, принадлежавшею к негреческим племенам, не подлежит никакому сомнению, так как он совершенно подтверждается и другими тоговременными свидетельствами.

И разделение это было опасно не столько само по себе, сколько потому, что им ловко пользовались деятели инославной пропаганды на Востоке для своих целей и во вред православию. К внутреннему злу, к печальному разделению между пастырями и паствою, к ужасному невежеству и нищете приходского духовенства, между которым в патриархии иерусалимской, по наблюдениям начальника русской духовной миссии, можно было встретить и таких, которые только за два месяца до посвящения начали учиться грамоте, и выучились только читать псалтирь, а с другой стороны, можно было видеть весьма немного таких, у которых белье, платье и обувь были бы похожи на человеческие, ко всем видам нравственного и внешнего расстройства в пастве, присоединялись еще вражеские наветы. Протестантские общества, раздражая жалобы, усиливали ненависть к православным и подавали утешение в своих школах, госпиталях и в различных кабинетах, где давались деньги под расписки на суммы в 1000 раз большие того, что давалось в руки, и откуда вели только две дороги: или к Риму, или к английскому покровительству. Если в этом отношении и была некоторая разность в судьбе православия на далеком Востоке, и в европейском преддверии великой константинопольской церкви, то разве, только в том, что Сирия и Палестина уже тогда совершенно «офранцузились» по языку и обычаям, по крайней мере, в главнейших пунктах их, a Болгария только еще начинала склоняться на сторону европейского запада, будучи еще не в состоянии отказаться от прадедовских надежд на Россию.

Причина всего зла там и здесь, по наблюдениям преосв. Кирилла, была одна и та же, именно: преобладание греков, захвативших в свои руки всю духовную власть. В их распоряжении находились тогда три патриархии восточной церкви, населенные чисто арабскими племенами. Константинопольский синод, по своему усмотрению, располагал патриаршими престолами в Иерусалиме, Антиохии и Александрии. A патриархи – иерусалимский, антиохийский и александрийский, с своей стороны, действовали в отношении к епископским кафедрам своих патриархатов точно так же, как и константинопольский патриарх в отношении к болгарской церкви, т. е. ставили епископами по преимуществу греков, которым вменялось в обязанность всеми мерами стараться искоренять употребление народных языков и заменять их греческим. Арабское население Востока было в этом отношении, пожалуй, еще несколько счастливее Болгар, так как, по крайней мере, в антиохийском патриархате насчитывалось тогда до шести епископов из арабов. Но и эти архиереи, по наблюдениям преосв. Кирилла, находились в совершенной власти греков, будучи рассеяны по отдаленным концам патриархии, согласно с наперед обдуманными планами греческих иерархов, а с другой стороны, оставаясь на той же степени невежества, на какой стояли вообще народ и низшее духовенство. Красноречивейший опыт своей недальновидности и несообразительности эти архиереи показали при назначении тоговременного антиохийского патриарха. Не решившись предоставить чести высшего управления одному из своей среды, они положили просить вселенский престол прислать им патриарха из Константинополя, и прислан был, разумеется, грек.

Впрочем, и преосв. Кирилл сам здесь же признавал, что на стороне греков была не одна только внешняя сила, как бы случайно приобретенная, но также и преимущества нравственные, или, точнее, умственные. Зависимое положение изощрило их изворотливый по природе ум, и, если просвещение греков тогда было не высоко, однако же и между простецами обстоятельства нередко развивали такие политические способности, которые невольно бросались в глаза стороннему наблюдателю. При своих разнообразных сношениях с греками в Константинополе и Иерусалиме, преосв. Кирилл имел возможность убедиться, что между ними люди ученые считались единицами, люди умные и благонамеренные десятками, а люди столько же ловкие, сколько и недобросовестные сотнями. Все они вместе, по его наблюдениям, весьма обдуманно и систематически вели дело, остававшееся общим, несмотря на интриги, который делали одну патриархию до озлобления враждебною другой. Все они умели, когда нужно было, прикрыться за несколькими, на показ подставленными образчиками пастырской попечительности о православии и просвещении народа; умели, когда нужно было, укрыться под покровом ближайшей и сильнейшей власти, смотря по тому, какая казалась более выгодною и обещала скорейшее вспомоществование: две причины, которые заставляли, напр., иерусалимского патриарха сидеть в Константинополе, где он устроил и лично показывал членам русской духовной миссии училище для 250 девочек-гречанок, и где ему удобно было, в случаях нужды, обращаться к великому визирю с целию расширения власти или защиты иерархических прав. Таким образом, против «несчастных наций, исповедывавших православие и находившихся под руководством иноязычной иерархии, – говорит преосв. Кирилл, – была не только сила внешних прав, но и сила утончившегося в лукавстве ума в людях, державших кормило правления в своих руках».

Неутешительное зрелище представляла для наблюдателя другая половина православного населения Востока, которую преосв. Кирилл называет «угнетенною, подавленною». Вражда всеобщая, ожесточенная и упорная, которая «опьяняла» тогда угнетенные национальности, и в одних, особенно в Болгарии, пробуждала преждевременные и безрассудные вопли, а в других, по преимуществу на дальнем Востоке, развивала тайную решимость перебегать от иерархии иноязычной, но единоверной, к иерархии иноверной, – эта вражда, по наблюдению преосв. Кирилла, служила скорее признаком слабости угнетенных, чем противодействия их угнетающим, и составляла единственный признак внутренней самостоятельной жизни паств, управлявшихся пастырями, чуждыми им по языку и нравам. Сами угнетенные национальности инстинктивно чувствовали, что они не имели еще в себе залогов благоустройства, и обращали свои робкие надежды к единоверной России, так как, действительно, собственных средств к благоустройству внутренней жизни в этих народностях было крайне мало: одни из жизненных начал уже были истощены, другие еще не были сознаны.

Та же самая борьба и разделение между двумя противоположными элементами – греческим – господствующим и негреческим – подчиненным, который составляли основу церковной жизни на всем православном Востоке, проявлялись во всей своей силе и в патриархатах – иерусалимском и антиохийском, которые с особенным удобством мог наблюдать начальник нашей духовной миссии в Иерусалиме.

Иерархия иерусалимского патриархата, по отзыву преосв. Кирилла, слагалась в его время из трех элементов: 1) патриарха, который тогда, завладев всеми суммами святогробского братства, издали управлял своим синодом с неограниченным самовластием; 2) синода, состоявшего из архиереев и некоторых других чинов, исключительно греков, и находившегося в безусловной зависимости от произвола патриаршего, чему содействовало и то обстоятельство, что все архиереи, кроме двух (не говоря уже о других чинах), безвыходно сидели в патриархии на скудном содержании от патриарха, дававшего им только изредка какую-нибудь денежную помощь, постоянно же квартиру, пищу, одежду и право – отслужить иногда заказную литургию, или сходить к поклонникам для совершения над ними елеосвящения; и 3) белого духовенства исключительно из арабов, в Иерусалиме состоявшего на содержании патриархии и находившегося в положении худшем последнего прислужника греческого монастыря, а в других местах бедствовавшего от скудости и крайней нужды, безграмотного, безгласного, беспомощного.

Последние два элемента, по наблюдениям преосв. Кирилла, были подавлены тогда до последней степени унижения. Исключений из общего правила было весьма мало, именно: один из патриарших наместников (тогда как другой едва только начинал понимать гнет) и один священник в Акре, который, имея на своей сторон местных бедуинов, служил в продолжение всей крымской войны молебны за успех русского оружия и не мог быть никем тронут. В остальной массе единственный признак человеческого достоинства проявлялся только в том, что иной архиерей позволял себе не послушаться патриарха после троекратного приказания, как это сделал, напр., акрский, или настойчиво выпрашивать себе единовременное пособие рублей в 100 сер., как сделал это один из архиереев, живших в Иерусалиме; что священники, как это было в Вифлееме, отправлялись иногда к латинскому патриарху просить себе хлеба и жаловаться на своего патриарха, который быль бессилен наказать виновных даже церковною епитимиею.

Патриарх тоговременный иерусалимский²⁶¹, по наблюдениям преосв. Кирилла, был человек без всякого образования, но не без природного ума, который ставил его много выше окружавшего его большинства, человек с самолюбием, иногда мелочным, всегда сильным и щекотливым, проявлял некоторого рода деятельность, «если не на истинную пользу церкви, то на славу своего имени»: завел и поддерживал типографию, устроил в Крестном монастыре нечто в роде духовной семинарии, или академии. Оба эти учреждения преследовали односторонние и тенденциозные цели. Типография была занята только перепечаткою греческих книг; для арабских уделялось едва несколько недель в году и то разве уже по каким-либо особенным побуждениям. Правда, кладовые типографии на всякий случай, для виду были набиты арабскими псалтирями и катихизисами, которые лежали неподвижно, так как даром патриархия их никому не давала, а за деньги арабы не покупали, хотя, по замечанию преосв. Кирилла, за сорок лет пред тем было еще хуже того: тогда жгли арабские богослужебные книги. Академия, или семинария крестная представляла тогда чисто греческую школу, в которой три пришлых грека считались на одного араба, да и этим бедным арабам то старались внушать, что они – не арабы, а греки, забывшие свое происхождение, то на деле усиливались показать, что лучше выдавать себя за грека, чтобы иметь какой-либо почет и внимание, нежели оставаться арабом – «в приличном этому племени пренебрежении». «Бог ведает, – замечал по этому поводу преосв. Кирилл, – к чему приведет эта школа, вовсе не соответствующая потребностям местной церкви: доброго не предвидится. Что будут делать с этими «учеными арабами», при существующем здесь правиле – не допускать, по возможности, арабов до принятия обетов монашества? Что будут делать эти самые ученые арабы, когда их рассеют по бедным селам учителями, или священниками? Более образованные, будут ли они более терпеливы, или, при более развитом самолюбии, будут только более решительны в борьбе с греками, или в продаже православия? Страшно подумать о последствиях этих предприятий патриарха, задуманных более с целию устранить участие русской духовной миссии в просвещении арабов, нежели с желанием истинной пользы для церкви».

Что касается самой паствы иерусалимского патриархата, то она, по наблюдениям преосв. Кирилла, представляла почву хотя и не совсем неблагодарную, но в то же время и совершенно не подготовленную. Среди иерусалимской паствы, преимущественно арабской, было, правда, сильно развито стремление к школьному образованию, к устроению училищ в каждом селе, в каждой деревне. Но при ближайшем наблюдении, это стремление оказывалось явлением искусственным, возникшим под влиянием инославной пропаганды. Наблюдения преосв. Кирилла, которыми он делился с начальством своим в отчете 10 февраля 1859 года, над существовавшими уже народными школами в Палестине, казалось, вполне подтверждали такое его суждение. «В греко-арабских школах, – говорит он здесь, – постоянно повторяется печальное явление, на которое жаловался мне и патриарх, – что христиане то отдают своих детей в школы, то берут их назад совершенно безвременно. Патриарх решился, наконец, принимать детей в школы только по контрактам, которыми отцы обязываются не брать детей из училища до истечения пяти лет: мера на мой взгляд не довольно обдуманная, но во всяким случае показывающая, что христиане, много крича о школах по подражанию, в существе дела, ценных весьма мало. Школы иноверные более православных благоустроены, но зато существование их еще более искусственно и, в отношении к нам, не может служить слишком сильным поощрением к намеренному размножению школ повсюду в Палестине».

Прежде чем перейти далее, к изложению наблюдений преосв. Кирилла над патриархатом антиохийском, считаем необходимым сказать, каким образом он приобретал сведения о внутреннем состоянии этого последнего. Мы знаем, что одним (именно двенадцатым) из пунктов инструкции, врученной начальнику нашей иерусалимской духовной миссии, ему прямо вменялось в обязанность распространять свою деятельность и свои наблюдения и на антиохийский патриархат и следить там за действиями патриарха греческого, не всегда благоприятного арабам. При этом в инструкции прямо замечалось, что «поездки некоторых лиц нашей духовной миссии в Дамаск и в Горную Хазбею и на поморие сидонское могут быть весьма полезны»²⁶². Имея в виду свою обязанность, прямо выраженную в приведенных сейчас словах инструкции, а с другой стороны, пользуясь приглашением антиохийского патриарха и русского генерального консула в Бейруте, преосв. Кирилл в первый же год своего служения на Востоке решил лично посетить пределы антиохийского патриархата, что и сделал в промежуток времени между 9 ноября и 23 декабря 1858 года. Встреченный им при этом в Сирии прием поразил его своею неожиданностью. «Описывать приемы, какие делаемы были мне в Сирии по всему протяжению моего пути и православными и греко-униатами восточными и даже друзами²⁶³ и частию маронитами²⁶⁴, – доносил об этом преосв. Кирилл 30 декабря 1858 года кн. Лобанову-Ростовскому²⁶⁵, – я не берусь: их лучше очертить одним выражением: безграничный энтузиазм, чем дать какое-либо определительное описание. Марельяс и Захля, наполненные греко-униатами, Дамаск, встретивший меня с торжеством, какого давно там не видали, если только когда-либо видели Ратея и Хазбея, где мусульмане, друзы и христиане оспаривали друг друга в выражении мне своего сочувствия, наполненные греко-униатами Сайда и Сург, не говоря уже об Акре, Назарете и Наплузе, – громко и задушевно высказывали живейшее сочувствие России, какого в России, вероятно, не предполагают. Много раз я был потрясен до глубины души выражением восторга, любви и веры со стороны тех, для которых мы с своей стороны много ли сделали? Сердце обливается кровью при мысли: неужели мы теперь ничего не сделаем? еще раз обманем веру народов? еще раз попытаемся задушить своими руками любовь к нам, возникшую без наших усилий?»²⁶⁶.

Результатом 1½ месячного путешествия преосв. Кирилла по Сирии были следующие сведения и наблюдения, собранные им и касавшиеся внутреннего состояния антиохийского патриархата.

Иерархия этого последнего патриархата, разделенная, как и в Иерусалиме, на две неравные – и по численности и по правам – половины – греческую и арабскую, тем не менее значительно отличалась от иерусалимской иерархии в других отношениях.

Тоговременный патриарх антиохийский²⁶⁷, по наблюдениям преосв. Кирилла, был человека добрый, хотя и слабый, способный подчиняться всякому влиянию, был любим паствою за доброту, но осуждался многими за слабость. Патриарха окружали следующие лица, более или менее имевшие влияние на него: 1) брат его, архидиакон Петр, человек взбалмошный, но тем не менее державший в своих руках всю патриархию и поддерживавший в ней хотя кажущийся порядок; в отношении к России и русским он мог быть одинаково полезен и вреден, смотря по тому, какое направление мог получить. 2) Консульский агент греческого королевства, некто Спартали, женатый на племяннице патриарха; он действовал постоянно под влиянием и в видах французского консула, направляя и деятельность патриарха сообразно желаниям этого последнего. 3) Русский агент Телятиниди, который не способен был иметь прямое влияние на кого бы то ни было, но мог действовать под руководством других, как он и действовал по отношению к патриарху в совершенном не только согласии с греческим агентом, но и в слепом подчинении его видам. Архиереи антиохийского патриархата были – наполовину греки, наполовину арабы. Ни те, ни другие не принимали никакого участия в делах патриархии, за исключением временного патриаршего наместника, епископа аркадийского, который жил тогда, во время отсутствия патриарха, в Дамаске, но в совершенной зависимости, чтоб не сказать пренебрежении со стороны архидиакона Парфения, патриаршего брата. Некоторые архиереи жили; a другие, не имевшие постоянного пристанища, скитались по своим епархиям, и все, находились вне Дамаска, резиденции патриарха: обстоятельство, отличавшее антиохийский патриархат от иерусалимского и константинопольского и имевшее свою хорошую и дурную сторону, – хорошую в том, что архиереи были все-таки на своих местах и чрез них можно было действовать на все, самые отдаленные части патриархата; дурную в том, что патриархия действовала уже совершенно самостоятельно, не стесняясь даже кажущимся участием в делах церкви со стороны архиереев, как это было, напр., в Иерусалиме.

Все архиереи антиохийского патриархата жили между собою недружелюбно, что наблюдалось не только между греками и арабами, но даже и между самими греками; по крайней мере, бейрутский епископ находился постоянно в оппозиции патриарху и его наместникам. Что же касается отношений между архиереями-греками и архиереями-арабами, то между ними, по наблюдениям начальника нашей миссии, царила непримиримая вражда. При всей своей симпатии к арабскому, «угнетенному» элементу, преосв. Кирилл однако же отдавал предпочтение архиереям из греков пред архиереями из арабов. «Между арабами, которых я лично узнал, – говорит преосв. Кирилл, – я нашел только одного архиерея умного и вполне достойного своего звания, преосвященного Герасима, который, вероятно, по этой именно причине и состоял без епархии и под опалою патриарха. Остальные, по крайней мере, из тех которых я видел, так уж плохи, что всякого снисхождения для них мало, хотя винить ни их, ни арабское племя за них нельзя: патриархиею принято за правило – поставлять на архиерейские места тех из арабов, которые менее всего к тому годны, с тою целию, чтобы самих арабов убедить опытом, что из арабов делать архиереев нельзя и что все спасение в греках».

Положение всех архиереев антиохийского патриархата, по крайней мере, тех, которых видел начальник нашей иерусалимской духовной миссии, за исключением бейрутского преосвященного, было самое горестное и жалкое. Так, напр., патриарший наместник, преосвященный аркадийский Иосиф убежал из своей епархии, испугавшись нападения бедуинов, не имел никакого пристанища. Он с ужасом представлял себе, что его ожидало, если бы осталось без успеха ходатайство патриарха пред русским Св. Синодом о вызове его на антиохийское подворье в Москве. В Дамаске ему жить не позволяли, а если бы и позволили, то это было бы для него хуже ссылки; на епархию ехать, по его словам, было невозможно, а если и возможно было бы, то не с чем: жалованье его равнялось полутора, двум, много трем тысячам пиастров (140– 280 руб. сер.); ризницы он не имел никакой, так что начальник русской миссии в Иерусалиме должен был дать ему парчи на саккос и подарить свою мантию.

Преосвященный селевкийский Мефодий был изгнан из Захли и не нашел никакого пристанища нигде и никакого участия в патриархии. Преосв. Кирилл сам ответь его в Захлю, примирил с православными, а также и с греко-униатским архиереем и его паствою, дал пособие преосвященному и назначил некоторую сумму на содержание архиерейского дома.

Преосвященный Герасим, пользовавшийся прежде особенным доверием патриарха, в то время, т. е. в 1858 году разошелся с ним, получил беднейшую епархию, где невозможно было существовать, и потому оставил ее, но не получил другой епархии, не получил даже позволения жить в Дамаске, хотя присутствие его там было весьма необходимо, по мнению преосв. Кирилла, особенно для дела греко-униатского. В то же самое время попавший в опалу архиерей не получил никакого пособия от патриархии, которая предложила было ему только помещение, иначе ссылку в одном из отдаленных монастырей. Начальник русской миссии, во время своего свидания с антиохийским патриархом, старался примирить его с этим преосвященным, но без всякого успеха. Патриарх только обещал дать ему со временем Тиро-сидонскую епархию и затем сдал его на руки преосв. Кириллу, позволив этому последнему взять его с собою в Дамаск и употребить, по своему усмотрению, в греко-униатском деле, что тот и сделал, положив преосвященному денежное пособие из сумм миссии.

В Хазбее начальник русской миссии нашел преосвященного тиро-сидонского Исаию. «Трудно было бы найти человека, – говорит о нем преосв. Кирилл, – менее соответствующего потребностям этой обширной и важной епархии, в состав которой входит Ратея, Хазбея, Сур (Тир), Сайда (Сидон) и др. города, где преобладает уния, и начинает усиленно распространяться протестантство. Но и положение его таково, что и при способности он едва ли бы мог что-нибудь сделать в пользу православия. Он едва имеет 3000 пиастров (около 150 руб. сер.) годового дохода. Он не имеет диакона для служения в церкви и служит с двумя священниками, получая за заказную литургию пиастров 10–12: такого жалкого явления я доселе не встречал, да признаться и не думал встретить».

Приходское духовенство антиохийского патриархата произвело на преосв. Кирилла более отрадное впечатление. В самом Дамаске приходское духовенство, по его отзыву, было даже достойно всякого уважения. Между священниками были люди очень умные, и все они вообще не были такими невеждами, как в иерусалимском патриархате, и держали себя весьма прилично: причина этого, быть может, заключалась, по объяснению преосв. Кирилла, и в том, что они большею частию были люди очень достаточные, так как семьи их занимались различными промыслами. И вне Дамаска, во всех местах, которые посетил преосв. Кирилл, духовенство арабское не производило на него того безотрадного впечатления, какое снова стало поражать его, едва только он вступил в пределы иерусалимского патриархата. Правда, оно было бедно, скудно, но вместе, с тем не лишено смысла, не забито. Более других терпели в материальном отношении священники из новообратившихся греко-униатов, к которым патриархия относилась непростительно холодно.

В народонаселении православном антиохийского патриархата преосв. Кирилл подметил несколько весьма характеристических, по его мнению, черт. По местам оно было богато, по местам бедно и стеснено, но везде довольно живо и самостоятельно, обнаруживало здравое стремление к образованию и умело стоять за свою народность. «Эта первая черта, – замечает преосв. Кирилл, – которая постоянно бросалась в глаза мне во время путешествия по Сирии, – черта весьма отрадная, подающая добрые надежды для будущего».

Другая, еще более заметно выдававшаяся, по наблюдениям преосв. Кирилла, черта состояла в особого рода отношениях народа к иерархии. Высшее духовенство почти везде уже потеряло доверие и уважение в глазах народа: здесь не было различия между архиереями из греков и архиереями из арабов; греков не любили, как греков, а арабов за то, что они, как люди неспособные (замечено уже было, что патриархия нарочито выбирала таких), не поднимали собою, а окончательно роняли арабское население глазах единоверцев и иноверцев. Но отношения мирян к приходскому духовенству здесь были так хороши, как только можно было желать того. Эти два элемента были связаны между собою крепким взаимным доверием и любовию: «что было бы, – замечает по этому поводу преосв. Кирилл, – если бы духовенство было еще образовано, как должно!».

Третья черта, подмеченная преосв. Кириллом в православном населении антиохийского патриархата и особенно знаменательная для русского дела на Востоке, заключалась по мнению народа о России, в его чувствах к России. «Я не боюсь утверждать, – говорит преосв. Кирилл по этому поводу, – что весь этот народ живет только верою в Россию, надеждою на Россию. Он убежден, что престол православия теперь в России: туда и обращает он свои заветные верования; оттуда влечет к себе успокоительные надежды. Он верит только в духовенство русское и по этой вере снисходит к своему. Выражения этой веры, встречавшие и сопровождавшие меня по всему пути от гор ливанских до гор иудейских, поражали меня, потрясали все существо мое. Право, мне кажется, не иначе принимали Апостолов Господних, когда они посещали свои паствы: так много евангельского было в этих воплях радости, смешанных со слезами умиления, с какими одно другому передавали меня христианские сирийские селения, в этих массах, которые теснили меня отовсюду, которые по нескольку часов держали меня в своей среде, доколе я не благословлю всех, доколе не осеню крестным знаменем все до одной чашечки с маслом или водою, подносившиеся мне каждою матерью семейства. Вместе с тем какая безграничная и как поразительно высказывалась любовь и благоговение к священному имени Государя Императора нашего! За Него у всех здесь молитва пламенная! На Него у всех здесь надежда! Он царствует здесь во всех сердцах безраздельно! За него все готовы положить души; от Него и от Него одного ждут жизни!».

Таким образом, по наблюдениям преосв. Кирилла, в антиохийском патриархате народная жизнь была пробуждена больше, чем где-либо в другом месте Православного Востока. Пробуждение это проявлялось в живой жажде, в усиленных порывах сделать что-нибудь на пользу православия, для распространения образования и т. п.

Понимая такие потребности народа и сочувствуя им, патриарх антиохийский, с своей стороны, старался делать кое-что и при этом не только не чуждался и не отказывался от русской помощи, как это было, напр., в иерусалимском патриархате, но даже сам желал ее. Архиереи, в свою очередь, каждый в своей епархии заботились о благоустройстве церквей, о заведении школ и охотно шли навстречу русской помощи. Наконец, весь вообще народ готов был на всякую возможную жертву для своего утверждения в вере, для своего образования наукою.

Правда, все, дотоле начатые, предприятия на пользу благоустройства церковной жизни в антиохийском патриархате, оставались как-то недоконченными. Церкви, вновь построенные, оставались без полов, без потолков, без иконостаса, который временно заменялся 5–6 деревянными неотделанными столбиками, между которыми иногда бывали повешены, как приходилось самолично наблюдать это начальнику русской миссии в Иерусалиме, напр., в Хазбее и некоторых других местах, листы с лубочными произведениями наших суздальских живописцев; иные же церкви оставались совершенно недостроенными, по недостатку средств.

Школы антиохийского патриархата также казались жалкими, по отсутствии в них всякого порядка и всякого благоустройства, что особенно резко бросалось в Дамаске, где было несколько отдельных школ с несколькими сотнями учеников; но все эти школы были одинаково ничтожны и неустроены, между тем как здесь же рядом лазаристские заведения блестели порядком и разнообразием и обширностью преподававшихся в них предметов.

Касательно человеколюбивых заведений антиохийского патриархата преосв. Кирилл сделал в своем отчете следующее замечание: «Я видел одно из них в Дамаске; и, признаюсь, жалею, что видел эту бесчеловечную насмешку над горем человеческим: так отвратительны эти конуры, в развалившемся домишке, где больные, преимущественно неизлечимые, лежат в грязи и во тьме, без всякого призрения, даже без хлеба».

Что касается монастырей, какие имел возможность видеть и наблюдать преосв. Кирилл в антиохийском патриархате, то они, по его мнению, поддерживались только номинально, только для сборов, а монахов на самом деле не было в них. В единственном же на всем православном Востоке женском монастыре нужда побудила установить особый чин, по которому монахини в один день ели только один хлеб, а в другой – одну чечевицу. Древняя же величественная (некогда) церковь этого монастыря оставалась без окон и с провалившеюся по местам крышею. «Впрочем, – замечал по этому поводу преосв. Кирилл, – все это еще существует, не брошено совсем, обо всем этом еще болит сердце народа. Тут есть еще что делать и многое можно сделать».

С своей стороны, во время путешествия по Сирии, пользуясь указанием инструкции «раздавать милостыню», преосв. Кирилл охотно своими пожертвованиями содействовал добрым начинаниям и совокупным усилиям патриарха, архиереев, низшего духовенства и народа, направлявшимся к возвышению православия в Сирии. Кроме незначительных пожертвований на церкви в Даар-Псалине, в Каффорине, Захле, Джуб-Джените, Салиме и других местах, а также на школы в Ирбине, Ратее и пр., он решился, по указанию и при содействии нашего генерального консула в Бейруте, 1) поддержать постройку церкви православной в Суре, где православие уже исчезло и могло быть восстановлено только под условием существования церкви, а церковь никогда не была бы устроена без русской помощи; 2) устроить помещение для преосвященного селевкийского в Захле, что не потребовало от миссии больших расходов, а между тем для поднятия православия в крае было решительно необходимо; 3) устроить школу в Триполе, куда недавно проникла протестантская пропаганда и откуда тотчас же исчезла школа протестантская, как только появилась православная; 4) принять на свое содержание учителя катихизиса для бейрутской школы, где до того времени всему обучал один маронит, бесцеремонно вносивший латинское учение в православную школу; 5) приобрести участок земли в одном селении близ Бейрута для устройства там, в будущем, центральной русско-арабской школы, что составляло насущную потребность края, по мнению преосв. Кирилла, и предмет горячих и задушевных забот антиохийского патриарха и русского генерального консула в Сирии.

Кроме того, начальник русской духовной миссии в Иерусалиме вступил в переговоры с антиохийскою патриархиею и попечителями школ в Дамаске касательно училищ дамасских, способов содержания их, образа устройства и управления их; а имея в виду улучшить в будущем человеколюбивые учреждения в Сирии, он выгодно приобрел в Дамаске дом. Что же касается сирийских монастырей, то преосв. Кирилл особенное внимание обратил на два из них, в которых были иноки, именно: на мужской Пелементский, архимандриту которая передал денежное пособие, и на женский Сайданайский, в который он отправил с денежным пособием одну из русских поклонниц, царскосельскую мещанку Марию Иваницкую, женщину благочестивую и вместе способную с тем, чтобы она, изучив на месте нужды обители, могла впоследствии послужить монастырю сборами по России вместе с одною из сестер обители, разумеется, с разрешения русского правительства.

Таковы были наблюдения, сделанные начальником русской духовной миссии в Иерусалиме над состоянием и нуждами православия в двух значительных патриархатах Востока – иерусалимском и антиохийском. Наблюдения эти, независимо от тех частных мер, какие он, на основании и в силу своей инструкции, принимал на месте немедленно и о каких сейчас было сказано у нас, приводили его к следующим соображениям касательно дальнейшей деятельности его миссии на Востоке и вообще урегулирования отношений России к православному Востоку.

Ревнителям православия на Востоке, по его мнению, предстояла двоякая борьба: с вековым преобладанием греков и с ежеминутно возраставшим влиянием иноверцев; двойной труд в отношении, c одной стороны, к требовавшим защиты от иноверцев, а с другой стороны, к подавленным своими же единоверцами национальностям. Поддержать и усилить тех и других, не раздражая однако же их страстей и даже принимая все меры к водворению возможного мира между ними, который сам по себе служил уже значительною преградою для злонамеренных действий иноверцев, пользовавшихся в своих видах смутами Востока, – вот в чем состояла, по убеждению преосв. Кирилла, главнейшая задача дальнейшей деятельности его миссии и вместе конечная цель благотворительно-умиротворяющих отношений России к православному Востоку.

Какие же средства могли быть употребляемы и миссиею и Россиею вообще для достижения этой последней цели?

Открытая борьба с греками, по мнению преосв. Кирилла, была немыслима и невозможна, потому что они были очень сильны, как одна господствовавшая над всем Востоком община, умевшая ценить выгоды своего, веками приобретенного, положения, когда они могли в разных случаях с одинаковою уверенностью опираться то на православных, то на турецкое правительство.

Единственным средством к ослаблению этой силы было, по мнению преосв. Кирилла, изъятие из-под власти греческой иерархии патриархий: иерусалимской, антиохийской и александрийской, или, по крайней мере, двух последних, на которые греки не имели уже ни малейшего – ни канонического, ни исторического, ни нравственного права. Это же освобождение, или, точнее, изъятие патриархий дальнего Востока из-под рук греков было возможно только под условием участия Порты в деле. Ни слезные мольбы самих арабов, ни ходатайство со стороны не могли бы склонить греков к тому, чтобы выпустить из рук свое достояние. Одно только настояние Порты, для которой арабское население должно быть столько же дорого, как и греческий народ, и которая могла бы понять, если бы ей было разъяснено, как следует, что народ, владеющий в турецкой империи всем православным населением Востока, слишком уж силен и даже опасен, как status in statu, – одно только настояние Порты могло преодолеть систематические усилия греков поддержать свой народ на счет других народностей и уравнять права подчиненных ей национальностей.

С другой стороны Россия в лице своих деятелей на Востоке, должна была, по мнению преосв. Кирилла, поддерживать, сколько можно, Константинопольскую патриархию, которая сама по себе была совершенно законна на своем месте, в отношении к России занимала высокое положение матери по вере, а в отношении к целому составу православной церкви имела значение и достоинство первого престола, против которого направлены были преимущественно все усилия Рима. Это была патриархия, прежде всего, беднейшая, которая по необходимости держалась обеими руками за свои скудные и жалкие доходы с архиерейских кафедр. Это, с другой стороны, была патриархия, менее всех других пользовавшаяся благодеяниями России, в которых она между тем более других нуждалась. Поэтому, по мнению преосв. Кирилла, России было бы лучше и, особенно при тоговременных обстоятельствах, полезнее для дела православия поддержать денежными пособиями константинопольского патриарха, чем иерусалимского, или антиохийского. Необходима была со стороны России также и нравственная поддержка константинопольской патриархии.

С другой стороны, по мнению преосв. Кирилла, и тайные вспомоществования подавленным греками народностям не достигали своей цели, а иногда даже вели в противоположную сторону от цели. Россия принимала к себе болгар и арабов для обучения в русских духовных училищах. «Вещь, – замечает по этому поводу преосв. Кирилл, – по-видимому, хорошая; но в существе дела это, как показывает действительность, ведет только ко злу, поскольку мы действуем в подобных случаях отдельно от греков и тайно. Принимая молодых людей путем не официальным, мы и отпускаем их без обеспечения явного и прочного. Отсюда выходит, что большая часть русских воспитанников восточного происхождения, по окончании курса обучения, усиливается остаться в России, что, может быть, не составляет еще самого большого зла: по крайней мере, эти люди не подают на стороне повода к глумлению над Россиею. Те, которые возвращаются на родину, ни себе не находят там приюта, ни нам не делают чести. На своей родине они, как были, так и остаются людьми ничтожными. Болгары по преимуществу бежали в Константинополь, спасаясь от унижений и бедствий в своем отечестве. Константинопольские власти не только не хотели их знать, по принятым уже началам, но и действительно часто не знали, что это за люди, кто их посылал в Россию, зачем Россия воспитывала их и, наконец, какие обязанности в отношении к ним имеет константинопольская патриархия, нередко в первый раз при этом видящая их. Поэтому, места им в Константинополе не оказывалось, за исключением тех случаев, когда за кого-нибудь из них ходатайствовало русское посольство, и тогда патриархия из вежливости давала ему какое-нибудь место. Брошенная на произвол судьбы молодежь, не зная, что предпринять, не знала на кого и жаловаться. На долю России выпадала частица ропота, иногда весьма значительная. И неудивительно, если иногда из среды подобных людей выходили недоброжелатели России, а еще чаще люди, не вполне достойные, укрывались за именем России. А между тем высшая духовная власть восточной церкви оскорблялась более или менее настоятельным участием России в судьбе людей, недовольно и нам известных; турецкое правительство, в свою очередь, подозрительно смотрело на наш двусмысленный образ действий; наконец, народ, который видел только полумеры – робкие и бесполезные, скорбел и недоумевал, боясь положиться на Россию, хотя еще больше страшился отказаться и потерять всякую надежду на Россию. «Казалось бы, – говорит преосв. Кирилл, – нам приличнее и полезнее было бы (особенно в настоящее время – разумеется 1858–59 год, – когда открыто несколько определенных вакансий для воспитания болгар и арабов в наших духовных училищах, и русскому церковному правительству открыт свободный путь прямых сношений c константинопольскою патриархиею) действовать прямодушными сношениями c константинопольским и прочими патриархами. На всякий случай, я подготовил царьградскую патриархию к подобного рода сношениям касательно образования болгар и арабов». Вообще, в видах урегулирования этой столь важной стороны в отношениях России к православному Востоку преосв. Кирилл предлагал русскому правительству принять следующие меры: во 1) продолжать русскую субсидию халкинскому училищу с тем непременным условием, чтобы в училище были выписаны и впоследствии выписывались для воспитания молодые люди – два из Антиохии, по одному – из Александрии, Кипра, Тырнова, Силистрии, Виддна, Боснии, Герцоговины, Охриды, Солуня и Кесарии, имена которых должны быть сообщаемы русским местным консулам и чрез них министерству иностранных дел, а также и Св. Синоду чрез непосредственное отношение патриархий к нему; во 2) просить восточных патриархов от имени Св. Синода, чрез посредство константинопольского посольства, иерусалимской миссии или местных консулов, чтобы они ежегодно высылали в Россию известное число молодых людей для образования в духовных училищах с тем, чтобы впоследствии патриархии имели возможность употребить их на служение церкви православной, согласно с свидетельствами, какие они получат в России. «Тогда, – говорит преосв. Кирилл, – мы будем иметь право следить за судьбою этих молодых людей и быть требовательными в отношении патриархий касательно устройства образованных юношей и улучшения школ. И такой порядок сношений, сам по себе законный, правильный и прямой был бы существенно полезен и в том отношении, что не подавал бы повода простодушным или безрассудным преувеличивать надежды, выходить из границ благоразумия в требованиях и раздражать власти безвременным и крайне нетерпеливым ропотом и осуждением чужих действий. То, что есть справедливого в желаниях наций, не подготовленных еще к совершенно самостоятельному быту, – жажда иметь утешение в виде нескольких епископов из среды своих соплеменников, – с первого раза удобно могло бы быть достигнуто чрез патриархии (другого пути нет), коль скоро они будут убеждены, что мы не ведем никаких дел помимо их. Поэтому, необходимо, чтобы сношения о предметах подобного рода велись чрез Св. Синод, отсутствие участия которого в сношениях с Востоком, по делам церковным, успеху дела мешает, и придает сношениям не довольно выгодный для нас характер – чисто политический».

Постоянно возраставшее тогда, т. е. в конце 50-х годов XIX столетия, влияние на Востоке западноевропейской инославной пропаганды могло иметь противодействие в пользу православия, по мнению преосв. Кирилла, только со стороны России. Это противодействие – скромное, но верное, особенно при существовавшем тогда тяготении православного народонаселения Востока к России, могло бы состоять в том, чтобы Россия, не отставая от других, пользовалась умело силою реакции, которая, хотя дотоле, и бесплодно, обнаруживалась в православном населении Востока против иноверия. Первым шагом на пути к достижению этой цели могло бы служить устройство в Иерусалиме странноприимного дома и госпиталя, которые в летнее время, когда не было русских поклонников, могли бы служить для призрения нуждавшихся во врачебной помощи местных жителей и для устройства неофициального училища в видах распространения между прочим, употребления русского языка в народе параллельно с французским.

Второю мерою, направленною к достижению той же цели, преосв. Кирилл признавал устройство консульств в важнейших пунктах Востока из лиц русских и непременно православного исповедания, и при консульствах православных церквей, хотя бы с небольшими причтами, и при церквах училищ, в которых могли бы обучаться дети местных жителей своему и русскому языкам и закону Божию, а девочки, кроме того, и рукоделью. «Латины тем и берут, – замечает при этом преосв. Кирилл, – что у них везде устроены приюты для нуждающихся, или просто желающих. Нам это было бы тем более удобно устроить, что сами местные православные жители, более достаточные, с радостью поддержали бы учреждения подобного рода, требуя с нашей стороны только вспомоществования, главнейшим же образом нравственной поддержки».

Третью меру к достижению той же цели преосв. Кирилл видел в свободном доступе в страны православного Востока наших русских ремесленников, которые могли бы там найти себе весьма много выгодной работы. «Так уже начали, – говорит он, – действовать Англия и Пруссия, заводя свои колонии и устрояя приюты для своих ремесленников под кровом консульств. Так полезно было бы поступить и нам: мы пустили бы сей народный элемент в здешний нижний слой и помогли бы ему подняться на ноги при помощи приобретения навыков к полезным ремеслам».

Что касается до восстановления арабского духовенства, устройства или улучшения духовных школ арабских, то преосв. Кирилл, на основании своих первоначальных наблюдений, приходил к тому заключению, что рассадником будущих национальных пастырей и архипастырей Востока могла быть только одна антиохийская патриархия или, быть может, александрийская, но иерусалимская патриархия ни в каком случае, вследствие придуманного патриархиею заклятия на арабов.

В отношении к антиохийскому патриархату, который произвел на преосв. Кирилла сравнительно благоприятное впечатление, он, на основании своих наблюдений над ним, предполагал, в своей дальнейшей деятельности обратить особенное внимание на следующие два дела: 1) устройство центральной русско-арабской школы на Ливане. Дело это, по его мнению, не обещало в будущем особенных затруднений для своего осуществления. Турецкое правительство не должно было здесь вмешиваться, так как школа предполагалась в селении, принадлежавшем православному эмиру; антиохийский патриарх, c своей стороны, был согласен; учеников могло явиться больше, чем сколько нужно было для первого раза; наконец, и учителей можно было, по крайней мере, несколько приискать на первых порах, а впоследствии сама школа могла бы поставлять себе учителей, и в будущем могла бы сделаться даже, по мнению преосв. Кирилла, колыбелью арабской православной литературы; 2) дело греко-униатское, которому преосв. Кирилл придавал особенно важное значение и которому он, действительно, как скоро увидим, посвятил много забот и труда не без значительного успеха.

Вообще же деятельность иерусалимской миссии в отношении к антиохийскому патриархату могла сопровождаться успехом, по мнению преосв. Кирилла, только при следующих двух условиях: 1) при учреждении там русского консульства, на каковом посту преосв. Кирилл особенно желал бы видеть тоговременного секретаря генерального консула русского в Бейруте г. Макеева, как человека, который мог принести существенную пользу делу; 2) при устройстве в Сирии, при консульстве, церкви и маленького отделения духовной миссии тем более, что и патриарх антиохийский выражал желание иметь при себе общество русских духовных лиц. Эта маленькая сирийская миссия могла бы быть вспомогательным органом в отношении к нашей иерусалимской духовной миссии.

Для изыскания средств, требовавшихся на устройство миссии в Сирии и вообще на расширение деятельности русской духовной миссии в Иерусалиме, преосв. Кирилл предлагал свой собственный проект, сущность которого заключалась в следующем. Он просил министра иностранных дел исходатайствовать иерусалимской миссии привилегию наделить каждого новокрещаемого в России младенца крестиками из Иерусалима, а новообручаемых – кольцами. Это могло бы доставить в распоряжение миссии довольно значительную сумму, которая еще более возвышалась вследствие той нравственной пользы, которая при этом достигалась бы сама собою. «Крестики и кольца (по две копейки стоимостью), – говорит преосв. Кирилл, – высылались бы из Иерусалима все одинаковые, самые простые, все освященные – крестики в Иордане, а кольца в Назарете, у источника Божией Матери. Контроля здесь не нужно никакого: по первому календарю можно было бы проверить сумму. Между тем мы могли бы доставить таким образом 1) миссии средства для деятельности, 2) России постоянное напоминание о святынях Востока, 3) Вифлеему и Назарету работу, которая, будучи предоставлена исключительно православным, могла бы служить значительным противодействием пропаганде латинства»²⁶⁸.