Отдел IV. Время служения Архимандрита Филарета в Тобольске и в Санкт-Петербурге. (1810–1814 гг.)

«Ну смотри, Пётр Иваныч, я дознаю о твоём добром Филарете, – переведу его ещё в иную епархию и велю тамошнему Архиерею каждую треть года доносить мне о нём. Я уверен, что этот Архиерей не обманет меня»¹⁶².

«Ваше Высокопреосвященство прислали ко мне на испытание не человека, а ангела во плоти»¹⁶³.

В

письме Архимандрита Филарета к Протоиерею Турчанинову мы видели, что он не находил слов выразить своих чувств благодарения ангелу-утешителю Митрополиту Санкт-Петербургскому Амвросию за его мудрость, проницательность и благость, которые удержали, наконец, стремление воздвигнутой бури..; но он не знал, чем и как всё это закончится. Сам Турчанинов, как видно, тоже не писал Филарету в ответ на его письмо; да и писать что-либо определённое не мог, так как и сам получил от Митрополита только обещание перевести Филарета в другую епархию и притом в смысле дознания на будущем новом месте его служения, где он имел в виду Архиерея к нему искреннего и доверенного. О самом же месте и об Архиерее не упомянул.

Но вот скоро состоялось определение Св. Синода (18 Октября 1810 г.) о перемещении Ректора Оренбургской Семинарии Филарета в Тобольскую епархию с назначением его только Настоятелем тамошнего Знаменского второклассного монастыря, хотя при этом же монастыре находилась самая Семинария. Весть об этом перемещении с одной стороны была для Филарета отрадной; во всяком случае, он, – как сам выражался словами Псалмопевца, – избавлялся от потопления, и от бури; но с другой, узнав из Указа Св. Синода, что он перемещается на новое место во-первых, только в Настоятели монастыря¹⁶⁴ и во-вторых, в видах окончательного испытания и дознания его благонадёжности, он само собой, был немало озадачен этим. В частности же озадачивала его самая местность, столь отдалённая и глухая и он называл это перемещение прямой ссылкой в Сибирь, чтобы не чаять никогда оттуда и возвратиться. Эти мысли и чувствования всего более невольно высказывались им перед своим братом – Гавриилом, прибывшим с ним из Севска и, здесь в Уфе бывшим, по окончании курса в Семинарии, Преподавателем Немецкого языка, а потом уже, женившимся на дочери того самого священника Григория Андреевича Несмелова, который из сострадания к Филарету, оставшемуся в одних дырявых туфлях, поусердствовал доставить ему сапоги. Филарет, во всяком случае, никак не решался приглашать с собой в Тобольск своего брата, да и родители жены его ни за что не соглашались отправить дочь в такую даль, и тем более, что сам Филарет не скрывал своих, сказанных выше, мыслей о будущем своём как бы ссылочном положении. И так решено было, – рассказывал отец Григ. Андреевич, – идти к немилостивцу (Августину) искать милости, чтобы благословил он моему зятю остаться в Оренбургской епархии, где он уже поступил священником в золото-приисковом заводе Миасском. Августин хотя тут и кольнул меня снова за сапоги¹⁶⁵, но вдруг что-то взмиловался. О самом же Филарете промолвил: «вот ему – свату-то твоему, можешь подарить теперь лапти с хорошими оборами и тёплыми онучами на дорогу…, ну а там он сам увидит, во что его обуют по его заслугам».

В личном состоянии и настроении самого Филарета, отправляющегося к месту своего назначения, казалось бы, можно предполагать чувства, ободряющие его. Довольно представить, что будущий его Начальник – Архиепископ Тобольский был тот самый – Амвросий (Келембет), который, в бытность свою Епископом в Уфе, вполне благоволил к Филарету, прослужившему при нём два года (1804–1806 гг.). Но Августин во-первых, через посредство уже свата Несмелова напутствовал Филарета слишком неотрадными словами, а во-вторых, и через келейного священника Ил. Петр. Попова тоже передал неутешительные предсказания: «пусть ка теперь не больно рассчитывает на свою хитрость и пронырство, чтобы объехать Амвросия Тобольского по-прежнему, как здесь в Уфе... Туда сообщено всё, что нужно и строго-настрого предписано, чтобы не взирать ни на какие его ласкосердия... да и не прикрывать и не замедлять доносить о нём прямо Митрополиту в положенные сроки... а Митрополит-то уже спуску не даст ни при каких забегательствах его приятелей в Петербурге»!¹⁶⁶ Да и сам Филарет, впрочем, вовсе не рассчитывал на помилование, как видно было из его слов перед родными, – что он едет чисто в ссылку... Самое, прежде бывшее к нему, благоволение Амвросия в Уфе, – куда он тоже явился к нему как опальный... и где считал себя обязанным только личным его чувствам, чтобы пользоваться его архипастырским благоволением, – в настоящий раз, всего естественнее, стесняло и мучило его... Если он, Филарет, в письме своём к другу Турчанинову, выражался так, что и честь, и уверенность, и должность, – словом всё, что есть в служении в жизни достойное, – всё для него было уже потеряно, – и если сердце его паче всякой меры было отягощено и истощено, – и наконец, как известно, в бывших порывах самоуничижения Филарет желал себе только одного, чтобы быть отребием миру и попранием для всех… то, кажется, не может быть более подходящего изображения душевного состояния Филарета, отправлявшегося в Тобольск под начальство своего бывшего, благоволившего к нему, Архипастыря, – как вроде состояния блудного Евангельского сына...

Покойный Высокопр. Антоний (Архиепископ Казанский – племянник Филарета) – по прочтении сейчас изложенного в прежней, бывшей в его рассмотрении, моей рукописи сказал: «всё это было естественно и совершенно правда, сколько мне известно, как из слов самого Владыки Филарета, хотя в кратких намёках, (когда я записывал с его рассказов сведения о его жизни), – так и из рассказов моих родителей, особенно моей матушки. И вот я, кстати, выскажу тебе, что нужно, и что можешь ты, хотя вкоротке, изложить в твоём труде. Мои родители – по случаю прибыли в Уфу как раз к поре проводов, и тут-то окончательно решался вопрос: нужно ли и им перемещаться из Уфимской епархии в Тобольскую, если не теперь, то со временем, по лету, или вовсе оставить подобное предположение... Матушка-то и рассказывала, что Владыка Филарет, собиравшийся в дорогу, просто изумлял всех нас... и мы даже чего-то опасались за него... Уж такой-то он был унылый: а если заговаривал о чём со мной ли, или с о. Гавриилом в особенности, то как будто бы сквозь слёзы... Батюшка один только и выводил его из этого состояния; он был ведь у нас такой весельчак и забавник. Помню, накануне уже самого отъезда собрались к нам вечером многие; батюшка старался всячески развеселить всех и самого Филарета; заставил братцев Петрушу, Ваню, Яшу петь духовные канты, которые любил и Филарет. – И тут-то он вдруг сам запел священную песнь: »Вскую мя отринул еси от лица Твоего, Свете незаходимый!» и уж так жалобно, что мы все чуть не навзрыд заплакали... и сам батюшка прослезился, хотя тут же оправился и сказал Филарету: «Эх, сват, сват мой любезный! Ты ведь как отличный богослов сам знаешь, что и ослица была некогда пророчицей... так и я тебе скажу: вот мне Августин велел тебе приготовить для Тобольска лапти... а я так крепко-накрепко верую, что там тебя встретит Архиерей, бывший наш добрейший Амвросий, право же, по-Евангельски, обнимет и облобызает тебя, как истинного сына. И помяни моё слово, да я сам доживу до той поры, что увижу тебя не только в хороших сапогах, но и стоящим на орлецах¹⁶⁷. Итак вместо – »вскую мя отринул еси...» давай-ка споём на этот же глас ирмос: «Ты моя крепость Господи, Ты моя и сила, Ты мой Бог, Ты моё радование... и нашу нищету посети!» Да, брат-сват, ты знаешь поговорку здешнюю: «Горе коли Августин на кого напустил…», но зато я тебе теперь же срифмую другую: – «Благо, лишь бы Амвросий нас-то не бросил... Так не томись, не тужи – а лишь Богу молись, – верой-правдой служи!» И вот на ко тебе чарочку твоего любимого красненького, а мне моя со светленьким... и да будут всем нам дни жизни красные, светлые, ясные! Тут-то они сватушки, обнялись, поцеловались и батюшка вдруг запел: «Tебе Бога хвалим»... а мы все подхватили... После же пропетия, сам Филарет сказал каким-то особенно-спокойным тоном, обращаясь ко всем нам: «да, присные мои! воистину так: На Тя Господи уповахом, да не постыдимся во веки. Аминь, т. е. повторил последние слова пропетой песни, и после этого совершенно успокоился и даже повеселел, – а с ним и все мы. Так мы на другой день, помолившись, и проводили его, даже и не плакали, а чего-то чаяли в душе как будто отрадного... что и сотворил всемилосердый Господь с дядюшкой Филаретом вскоре же там в Тобольске, о чём он нам обо всём, бывало, писал, доколе наконец, сам приехал к нам по пути, когда его перевели уж совсем из Тобольска куда-то под Москву или в самый Петербург. Так вот, – присовокупил покойный Высокопр. Антоний, – после этого моего теперешнего рассказа как раз кстати и будут следовать в твоём изложении и дальнейшие слова Владыки в моих Записках».

Эти указываемые слова следующие: «По прибытии его (Филарета) в Тобольск, тамошний Преосв. Амвросий (Келембет), прежний благодетель его в Уфе опять принял его с радостью, утешил, поддержал его... о чём он (Филарет) во всю жизнь свою воспоминал с глубочайшей благодарностью». Чтобы понять такой приём и вообще оборот дела, естественнее всего думать, что Филарет, по прибытии в Тобольск, рассказывал Преосв. Амвросию всё подробно о злосчастных обстоятельствах, постигших его в Уфе – и рассказывал тем откровеннее, чем яснее сразу увидел, что Преосв. Амвросий оказался к нему с прежним неизменным благоволением. Со своей стороны и Преосв. Амвросий тем скорее мог поверить всему этому, что и прежде в Уфу перемещён был к нему Филарет тоже по подобных обстоятельствам, как человек весьма нехороший, но оказался совсем иным. Наконец, по словам одного доставителя сведений, Преосв. Амвросий тем более мог принимать такое сострадательное участие в состоянии Филарета, что он и сам, как известно, в двух же местах прежней своей службы до архиерейства – в Киеве и в Воронеже, подвергался большим напраслинам и много от них выстрадал»¹⁶⁸.

На службе в Тобольске Филарет пробыл недолго, – менее трёх лет; по определению Св. Синода 1 Декабря 1813 г. он был перемещён Настоятелем в Волоколамский Иосифов монастырь и, с тем вместе, вызван был в Санкт-Петербург на чреду для священнослужения и проповедования слова Божия. Эта самая недолговременность пребывания Филарета в Тобольске показывает, что Преосв. Амвросий, выполняя предписание, чтобы доносить после каждой трети года о Филарете, в своих доношениях свидетельствовал о нём прямо в его пользу. Не зная всех других подобных отзывов Преосв. Амвросия, мы можем зато представить один из таких, который с избытком восполняет все другие, как бы хороши они ни были. Довольно сказать только, что в этом указываемом донесении своём Митрополиту Амвросию, Преосв. Амвросий Тобольский выразился буквально так: «Ваше Высокопреосвященство прислали ко мне на испытание не человека, а ангела во плоти». Приведя эти именно слова, прежде упоминаемый автобиограф о. Протоиерей Лука Ефремов говорит, что когда Митрополит получил это донесение, в котором Преосв. Тобольский, употребив сказанные выражения, описал затем характер, поведение и ум Ректора Филарета самыми блестящими красками, то потребовал к себе П.Н. Турчанинова и говорил ему: – «ну, Пётр Иваныч, твоя рекомендация о Филарете на самом деле оправдалась; Архиерей доносит мне о нём с великой похвалой, и прочитал ему всё донесение». Сам о. Протоиерей Турчанинов пишет, что «вскоре за сим Филарет был вызван на чреду служения в Санкт-Петербург; Митрополит обласкал его, и имея о нём письмо от Тобольского Архиепископа, который отлично о нём писал, советовал Филарету забыть все прежние горести и страдания».

Из этих сведений нельзя не видеть, что одобрительных рекомендаций со стороны Преосв. Амвросия Тобольского было немало, и что эта, сейчас приведённая, была вероятно самая последняя. Иначе Митрополит, как сильно предубеждённый против Филарета, не мог бы с первого разу и поверить такому, можно сказать, необычайному отзыву о нём, сколько ни был уверен по его же словам, что новый Архиерей не обманет его: особливо же не мог он принять этот первый отзыв с такой решительной достоверностью, чтобы объявлять о нём Турчанинову. Да и сам Преосв. Тобольский не мог дать на самых же первых порах такого отзыва о Филарете. Положим, он знал Филарета ещё прежде по службе в Уфе, но всё-таки видел, что теперь он перемещён был к нему сколько на службу, столько под надзор и испытание, и потому должен был выждать, и по крайней мере время, чтобы дать сгладиться прежним впечатлениям там в Петербурге, и тем вернее постепенно провести другие.

Чем же руководился Тобольский Архипастырь, что так вообще похвально рекомендовал ново-определённого к нему Архимандрита, несмотря на то, что последний был понимаем высшим Начальством совсем совершенно иначе?! Одних чувств сострадания, само собой, было здесь недостаточно, сколько бы ни был христиански любвеобилен Начальник. Искомый ответ, очевидно, должен заключаться в действительных достоинствах лица подчинённого. Но эти последние, как оказывается из хода и положения дела, так сказать, раздваивались. Сам, преследовавший Филарета Августин, как известно, отзывался о нём двойственно – именно, что «у него на службе в Уфе был человек ретивый и толковый», но что «он прогнал его из Уфы за дурную жизнь». Таким образом, первая – служебная сторона жизни Филарета в Тобольске едва ли и должна была подлежать особенному испытанию и контролю, тем паче, что и сам Амвросий быв в Уфе, мог это видеть и ведать. Ясно что Амвросий, если должен был строго проследить и проверить Филарета, то собственно по части его нравственности и образа жизни. И действительно, тот самый отзыв Преосв. Амвросия, где он выразился о Филарете так, что недоумевал как бы, – кого ему прислали под надзор и на испытание, – человека ли или ангела во плоти, – ясно характеризует именно эту нравственную сторону лица, так им аттестованного, – хотя эта последняя, естественно могла и должна была отражаться и на стороне служебной и по званию его как начальника и воспитателя духовного юношества, и как Настоятеля монастыря и даже благочинного над монастырями... Правда, здесь как бы невольно встречается вопрос: – чем и как мог особенно зарекомендовать себя Филарет по самой недолговременности его службы в Тобольске?

Но если кто, то Преосв. Амвросий более других имел основание и право приложить здесь, так сказать, плюс к плюсу – т. е. к настоящей службе Филарета в Тобольске таковую же, бывшую при нём самом, и Уфимскую. Для этого потребна была одна лишь действительность первых фактов. И вот, при всей краткости данных, читающие могут с уверенностью убедиться в настоящем значении их.

В напечатанных кратких заметках покойного Высокопреосв. Антония читаем: "В Тобольске Филарет пробыл до начала 1814 г. Тут ему пришлось, сверх обычных трудов по управлению Семинарией и монастырём, строить каменные Семинарские здания, – и всё это было исполнено им благоуспешно: и только». Но этого рода деятельность, хотя и составляет заслугу перед Начальством, – в рассматриваемом деле едва ли могла иметь особенное значение. Из доставленных других сведений¹⁶⁹, хотя и кратких же, открывается многое, в чём действительно Филарет выдавался перед глазами всех, кто бы ни были свидетели – ценители его качеств и достоинств в разных отношениях. После выбывшего в 1808 г. – пишет один доставитель сведений – Ректора Тобольской Семинарии, Архимандрита Михаила, Семинария эта была временно управляема Гавриилом – Архимандритом Тюменского монастыря – и потом, по смерти его, бывшим в ней Префектом Протоиереем Земляницыным. Только уже в самом конце 1810 г. назначен был сюда Ректором бывший Ректор Оренбургской Семинарии Архимандрит Филарет (Амфитеатров). Самое же перемещение его из Уфы в Тобольск состоялось потому, (как стало тогда же известным), что тамошний Уфимский Архиерей крайне не любил его и довёл до того, что этого Филарета едва было не устранили вовсе от духовно-учебной службы. Потому-то он, Указом Св. Синода от 10 Декабря 1810 г. перемещён из Уфимской Семинарии в Семинарию Тобольскую с замечанием от Петербургского Митрополита, «что если ещё и Тобольский Архиерей найдёт его, Архимандрита Филарета, не хорошим, тогда пусть уже Филарет пеняет сам на себя». Но к счастью предостережение высокопреосвященного Митрополита оказалось не нужным: «Филарет вёл жизнь самую строгую. Начальству был благопокорен, обращался с сослуживцами, подчинёнными и встречавшимися посторонними лицами тихо и вежливо; проходил свои обязанности, как по званию Ректора и преподавателя Семинарии, так и по званию члена Консистории и благочинного монастырей, с усердием и пользой. Преосвященный Амвросий всё это видел, всё это знал и ценил своего Ректора по достоинству. Потому отзывы его перед высшим Начальством о Филарете завсегда были наилучшие, и, потому скоро, через два или через два с половиной года службы в Тобольске, Филарета вызвали на чреду священнослужения в Санкт-Петербург». Далее доставитель этих сведений в виде примечания в подстрочном тексте пишет: «Филарет в Тобольской Семинарии преподавал Философию, за увольнением тогда от преподавания её учёного, но слабого, Игумена Вениамина. Богословия же он, вопреки обычаю почти всех Ректоров того и последующего времени, не преподавал затем, что при приезде его в Тобольск, да и во всё время службы его в Тобольске, в Семинарии богословскую кафедру занимал весьма почтенный Префект её, кафедральный Протоиерей Л.В. Земляницын. Филарет оставил по себе в Тобольской Семинарии некоторую память тем ещё, что очень хорошо выучился, занимаясь частным домашним образом, Французскому языку у одного богослова (Матвея Неводчикова), который начал (в 1811 г.) первый преподавать этот язык в Семинарии. Об этом же Филарете мне пишущему, (говорит доставитель сведений), в конце 30-х годов не раз доводилось слыхать от даровитейшего ученика его по Орловской Семинарии, бывшего Советника Тобольского Губернского Правления – Степана Михайловича Семёнова, как об отлично-способном преподавателе наук, вообще преподаваемых в среднем духовно-учебном заведении. Наконец ещё об этом же Филарете осталось памятным то, что по весьма ограниченному тогдашнему семинарскому жалованью, и по скудным монастырским доходам и, особенно по своему нищелюбию, Филарет, при отъезде из Тобольска, не имел даже тёплой шубы, а уехал в шубе, подаренной ему купцом Алексеем Мир. Гневашевым».

Другой доставитель сведений¹⁷⁰ пишет: «В бытность Высокопр. Митрополита Киевского Филарета в Тобольске Ректором Семинарии и Настоятелем Знаменского монастыря, – Казначеем последнего был из кончивших курс Семинарского учения вдовый Диакон Константин Алексеевич Попов. Этот Константин, впоследствии Архимандрит-Настоятель Енисейского монастыря Ксенофонт, – лично неоднократно рассказывал, что

1) Архимандрит Филарет имел только две рясы – одну – самую простую, другую вроде шёлковой.

2) Когда приходил кто-либо из почётных лиц к нему в гости, он приказывал казначею купить полштофик красного вина и только.

3) Каждый день ходил к ранней обедне, (совершение которой он первый завёл) и после неё пил чай с чёрным семинарским хлебом. Один из Иеромонахов монастырских Израиль, человек честный, трезвый, добрый, но со странностями, тяготился весьма этими ранними обеднями при малом числе Иеромонахов. Когда в 1812 г. достигла до Тобольска весть об изгнании французов из Москвы, то в один праздничный день после обедни у Настоятеля Филарета вели разговор, что-то будет с Наполеоном. И тут-то спросили о. Израиля, – что он думал бы сделать с Наполеоном? Он резко ответил: «Я бы отрядил его в Тобольский Знаменский монастырь на полгода служить ранние обедни!» Вообще же о. Архимандрит Филарет оставил по себе в Тобольске самую прекрасную память у всех».

Все эти сведения, сколько ни кратки и отрывочны по своему содержанию и самому изложению, представляют такую характеристику Филарета, какая ближе всего подходит к переживаемому им в Тобольске положению, равно как эта характеристика вполне соответствует и тому, что известно о его жизни и службе в Уфе и даже в Севске. Сюда остаётся только присовокупить ещё тот психологический и прагматический вывод, что сам Филарет, после суровых, тяжких опытов и уроков на службе в Уфе, всеконечно, научился прилагать их к делу и к жизни, а равно, чувствуя себя теперь в благоприятном состоянии, он ещё более мог раскрывать и проявлять свои природные дарования и свойства, чтобы употребить их на пользу общую в сфере его служебной деятельности и общественного положения. В первом отношении недаром же он сам свидетельствовал об Августине, «как лучшем его наставнике и исправителе недостатков, каковы бы они ни были, которых он без него не мог бы сам сознавать и от них освободиться». – В другом же отношении, действительно, не незамечателен тот факт, что Филарет сознал и потребность, (очевидно, для своих учёно-служебных целей) и употребил и время и труд, чтобы изучить Французский язык, не стесняясь даже тем, что учителем для него должен был быть его же ученик. Таких же, в своём роде новых и усиленных, трудов требовало от Филарета и самое преподавание философских наук вместо богословских. Далее, что касается религиозно-духовной стороны в жизни Филарета, то и в этом отношении имеет своё особенное значение, заведённое им, совершение ранних литургий и неопустительное посещение их им самим, – чего он не мог выполнять прежде ни в Севске, ни в Уфе по самому неимению возможности к этому. Наконец относительно нравственной иноческой жизни Филарета, кроме прочих качеств и действий, указанных и изложенных сведениях, особенно рельефно выдаётся тот факт, – насколько он был, как истый монах, нестяжателен, когда не нашлось у него средств, чтобы иметь необходимейшую вещь – тёплую шубу. И это не от неизбежной случайности, когда приходилось ему не иметь даже сапогов – в Уфе, а от произвольного самолишения и христианского нищелюбия.

Итак, искомый ответ на вопрос: чем руководился Преосв. Амвросий, что так похвально рекомендовал Филарета перед Митрополитом Санкт-Петербургским, кажется, по всей справедливости может в полной достаточности заключаться и в одних этих, хотя кратких, сведениях. Но Преосв. Амвросий, сколько вероятнее всего, знал о Филарете и то, что могли знать и другие более или менее сторонние лица, столько и непосредственно сам лично не мог не видеть и иного многого и не убеждаться, что действительно Филарет по всему оправдывал на себе истину, что по имени его было тако и житье его¹⁷¹. Со своей стороны и сам Филарет, столько обласканный и утешенный с первого раза Преосв. Амвросием и затем постоянно видевший к себе такое отеческое его расположение, о чём он, как читаем в его Записках, во всю жизнь свою воспоминал с глубочайшей благодарностью, – сам, говорим, Филарет, несомненно, держал себя в отношении к Преосв. Амвросию, как всепреданнейший сын к отцу со всей чистосердечностью, откровенностью, сколько и с полнейшим смирением. Это же всё, само собой, давало Преосв. Амвросию прямую и полную возможность видеть и читать, как говорится, насквозь всю душу своего подчинённого-приближенного и определять самая внутренняя души его. В силу этого, от избытка своего любвеобильного сердца и святительского духа ревности о правде и истине, Преосв. Амвросию действительно оставалось свидетельствовать и пред Митрополитом о лице Филарета не иными, как этими словами: «Вы прислали ко мне не человека, а ангела во плоти».

Что было прямым и окончательным результатом всех доношений Преосв. Амвросия и особливо с последней рекомендации об Архимандрите Филарете на службе его в Тобольске, уже известно из приведённых прежде слов друга – ходатая его, о. Турчанинова, – именно: «Филарет был вызван в Санкт-Петербург на чреду священнослужения». Определение Св. Синода об этом состоялось 2 Декабря 1813 года, по которому Филарет с тем вместе был перемещён вовсе из Тобольска с назначением его Настоятелем Волоколамского Иосифова монастыря, – И вот с этой-то поры началась и стала совершаться, как выражено в надгробном слове, в жизни Архимандрита Филарета «измена десницы Вышнего, Который извёл, – по слову Псалмопевца, – »яко свет правду его и судьбу его яко полудне (Ис. 36:6) и здесь-то так видимо оправдалось, явленное ему в начертании на стене изречение: «Не бойся! Судьбы Архимандрита Филарета в руках Божиих».

Перенося наше повествование, вместе с перемещением Филарета, от берегов Иртыша к берегам Невы, последуем за ним по пути его шествия, остановившись, между прочим, на кратковременном пребывании его у его родного брата – священника Миасского золото-приискового завода в Троицком уезде, Оренбургской епархии, – того самого о. Гавриила Георгиевича Амфитеатрова, который, вместе с женой своей – Татианой Григорьевной (дочерью известного Уфимского Священника Григ. Андр. Несмелова), находился и при проводах, из Уфы в Тобольск, своего брата Филарета. Всё содержание настоящего эпизода в нашем повествовании мы берём исключительно из того же источника, из которого был приведён рассказ о бывших проводах Филарета. Мы будем слушать здесь того же покойного Высокопр. Антония (Архиепископа Казанского), слышавшего в своё время не раз от своих родителей, а всего более от его словоохотливой матушки, – как принимали они у себя столь бесценного гостя, возвращавшегося оттуда, откуда он и сам не чаял никак и никогда выбраться, а тем более в таком благополучном для него состоянии.

«Ждать-то мы, и не знай как, больно ждали (таков был рассказ матушки в своё время сыну своему Яше)¹⁷², дядюшку-то Филарета на пути из Тобольска к нам; мы почти что и не верили, что это сбудется. Мне грешной даже и не верилось, что жив-то он и цел, хотя и думалось тогда же, что это было у меня и от радости свидания и от нетерпения... И он сам, родимый наш, как оказалось, только-только что на суточки еле урвался побывать у нас, своротивши очень-таки далеко от трактовой дороги. И вот я помню, что как только вступил он на крыльцо, то перекрестившись, вместо всякого приветствия нам, сказал первые слова такие: Возвеличьте Господа со мною и вознесём Имя Его вкупе! А мы-то как будто онемели, и только тоже перекрестились... Потом уже пошли, конечно, разговоры. Он тут же, однако, объявил, что заехал к нам только мимолётом потому, что ему строго предписано явиться всевозможно наскоро, – да и попутчик какой-то купец ожидать должен был его в каком-то городе, так что этот купец дал ему будто бы в задаток и свою шубу на проезд. Нам-то, конечно, всего более хотелось знать, – куда же именно его перевели – на хорошее ли место, и будет ли там к нему какая особенная милость... Но он что-то мало нас утешил ответом, сказав, что его вызывают ещё не на место, а на новую проверку, при этом показал, впрочем, на письмо, которое дал ему от себя Тобольский Архиерей. – А впрочем, проговорил он полушутливо: «ну, уж если не заела меня мачеха-Сибирь, то не будет же мачехой сама матушка-Россия». Расспрашивал он и нас о нашем житье-бытье; осматривал сам всё хозяйство; узнавши же, что прихожане у нас, больше всего, были переселенцы из Орловской губернии¹⁷³, он уж особенно этому обрадовался, велел позвать нескольких и долго с ними беседовал по-ихнему тамошнему говору, что мужичкам-то особенно понравилось; говорил им и о церкви, которая только ещё строилась, обещавши в случае помочь... Я сама как-то захлопоталась в стряпущей избе, но он и туда приходил и говорил мне настрого, чтобы я отнюдь ничего не затевала стряпать лишнего, да и с чаем-то не захотел употреблять моих сдобненьких лепёшечек, а попросил простого чёрного хлебца. Верочку, (старшая дочь), больно ласкал, заставлял креститься хорошенько, и Павлушу, бывшего тогда ещё в люльке, сам покачал, приговаривая прибаутки, а главное, чтобы рос во славу Божию и был бы Священником. А о тебе-то, Яша, как будто он спророчил, что скоро родится второй сын¹⁷⁴. Ну, вот так и так – а времечко-то и пролетело, и удержать его было нельзя. Но всё-таки мы расставались в какой-то непременной надежде, что Бог даст, быть может, и скоро мы не только увидимся, но и жить будем вместе. Он и сам об этом промолвил: «ну, братец мой – о. Гавриил, из-за меня ты попал сюда в зауральские-то горы; помоги же Господи, чтобы я мог высвободить тебя когда-нибудь опять на родную сторонушку. Стал он нам давать денег, – мы всячески отказывались; но нет – выложил, кажется, чуть не половину из всего, сколько у него было, велевши часть употребить и на церковь строящуюся. Я, между временем, полюбопытствовала, сколько с ним всей поклажи дорожной... Посмотрела и удивилась, что у него почти ничего не было из пожитков... Подумала и спросила его... а он сперва будто сконфузился, а потом как бы спохватился, да и говорит: «что ж? я ведь к вам только мимолётом, налегке, – а поклажа-то моя вся там с попутчиком купцом»... После-то на правду вышло иначе; у него действительно ничего не было кроме книг и бумаг разных в двух коробках... да и шуба-то была действительно чужая, но только подаренная ему навсегда, – в чём он и сам вспоминаючи про этот случай уже в Калуге, высказывался нам, – а в эту самую пору не хотел нас опечаливать своею бедностью».

Что Высокопр. Филарет любил сам вспоминать про это былое время, пишущему приводилось в Киеве иметь случаи слышать рассказы его именно и об Уфе и Тобольске и даже о сейчас описанном Миасском заводе. Да, земляк, говорил он однажды, ты вот и сам, как видно, твёрдо знаешь от Уфимских наших родных, когда и как служил я в Уфе-то... Она-то мне, сказать правду, больно-больно памятна на всю жизнь... за что и Слава Богу. Да и всю тамошнюю вашу Уральскую и за-Уральскую Сибирь я поисколесил, сколько и сам Ермак – покоритель её... Я вот знаю и колыбельную-то родину его (Антония, при котором и была ведена речь), золото-приисковый Миасский завод. Я заезжал туда повидаться с братцем моим – Гавриилом – вот его батюшкой, – когда отправлялся из Тобольска в Петербург, куда я был вызван тогда на чреду священнослужения, а с тем вместе и вовсе был возвращён из Сибири-то"…

О подобных воспоминаниях Высокопр. Филарета и, в частности, об отношениях его к брату своему Гавриилу и, по смерти его ко всему семейству и роду, из которого произошёл и именовавшийся »дитя его сердца» – Антоний, будет речь ещё много раз в дальнейшем повествовании с самой первой поры его епископства в Калуге и до самого последнего времени его жизни. До времени же епископства почти шесть лет (1814–1819 г.) службы Филарета проведены были им в двух Академиях – Санкт-Петербургской и Московской.

«С этой поры начала и стала явственно совершаться в жизни в Бозе почившего »измена десницы Вышнего, Который извёл яко свет правду его и судьбу его яко полудне (Пс. 38:6), и здесь-то оправдалось явленное ему в начертании на стене, изречение: «Не бойся! Судьбы Архимандрита Филарета в руках Божиих»¹⁷⁵.

Вызываемые в Санкт-Петербург на чреду священнослужения и проповеди, Архимандриты, обыкновенно, удостаиваются этого избрания по вниманию к их особенным достоинствам и заслугам, с тем, чтобы высшее начальство, лично удостоверившись в их достоинствах, могло иметь в виду высшее им назначение, которое, по преимуществу, состоит в кандидатстве на епископство. Такой порядок в прежнюю пору имел, между прочим, прямую связь с Правительственным законоположением об учреждении особого звания и штата «Соборных Иеромонахов», в прямую обязанность которых было поставлено проповедание слова Божия, соборные священнослужения и проч. так, чтобы они через это могли достигать, как сказано в Высочайшем Указе, возведения и на степени архиерейские». Потому-то Архимандрит Филарет, как удостоенный избрания в штат Соборных иеромонахов при самом ещё вступлении его в учители, кроме даже прочих достоинств и заслуг по службе, мог иметь право на вызов на чреду священнослужения. Чередовые архимандриты обыкновенно состоят, во всё время их пребывания в столице, в непосредственном ведении Митрополита Санкт-Петербургского; для этого они и помещаются на жительство в Александро-Невской Лавре. Обязанности и занятия их состоят в служении с Митрополитом или Викарием его, в сказывании проповедей в особо назначенные дни, а также в занятиях делами Санкт-Петербургской Консистории, или, по особым каким-либо поручениям. В прежнее время, нужно заметить, порядок и значение этих вызовов был определённее и серьёзнее. Самое то, что вызываемые на чреду лица и ныне состоят в особенном непосредственном ведении Митрополита Санкт-Петербургского, есть, можно сказать, остаток прежнего. В то время, когда с преобразованием учебных заведений, учреждена была Комиссия духовных училищ, то в ней Первенствующим Членом и главным деятелем и распорядителем был Митрополит Санкт-Петербургский. А как Комиссия заведовала всеми делами духовно-учебного Ведомства и ей принадлежало право избирать и назначать лиц на начальнические и наставнические должности в духовно-учебных заведениях, и так же точно из этих лиц указывать достойных и для вызова на чреду священнослужения, и для назначения на какие-либо высшие должности, то Митрополит, как главный администратор в делах Комиссии, мог ближе и вернее удостоверяться в достоинствах указываемых лиц, имея их у себя постоянно перед глазами и под руками. Так было и с вызванным на чреду Архимандритом Филаретом. В формулярном списке его значится: «что он именно Комиссией духовных училищ был определён Инспектором Санкт-Петербургской духовной Академии 15 Февраля 1814 г.»

Смотря на сейчас указанное время определения Филарета на должность Инспектора СПб. Академии и на время самого вызова его на чреду служения (2 Декабря 1813 г.), промежуток оказывается так мал, что если принять во внимание срок для проезда от Тобольска до Петербурга, при тогдашних сообщениях, – то назначение его на инспекторство последовало очень скоро, – в какой-либо один месяц по явке его в Санкт-Петербург. В этом обстоятельстве нельзя не видеть особого значения: им окончательно свидетельствуется, какое благодетельное для него влияние имели бывшие отзывы о нём Тобольского Преосвященного, быть может в особенности, письмо его к Митрополиту, вручённое самому Филарету, – что действительно гармонирует и с тем особенно благоволительным приёмом, какого удостоился Филарет при первом своём представлении к Митрополиту. Дело это объясняется следующими обстоятельствами.

О. Турчанинов пишет: «По прибытии в Санкт-Петербург Архимандрит Филарет приехал прямо ко мне. Обоюдной нашей радости, после столь долгой разлуки, и описать нельзя, – так она велика! Потом мы пошли к о. Ректору Академии Филарету, главному виновнику улучшения участи безвинно гонимого. Он принял его очень хорошо, долго с ним беседовал и представил его Митрополиту. Затем о. Ректор Филарет весьма полюбил его и благодарил меня, что я, будучи сам нов у Митрополита, не убоялся защищать невинно страждущего и твёрдо постоял за него. Скоро о. Ректор Филарет сделал его своим сотрудником – Инспектором Академии». Из этих сведений очевидно, что определением на должность Инспектора, равно как и самым ускорением сего дела новоприбывший Филарет был обязан Ректору Филарету. Последний же мог сделать это сколько с соизволение Митрополита, столько же и по своему служебному положению, как Ректор Академии и как Член Комиссии духовных училищ, а наконец по особенным близким его отношением к тогдашнему Обер-Прокурору Св. Синода Кн. Голицыну. Из этих сведений нельзя не усматривать так же и самых побуждений и оснований к избранию на эту должность не другого кого, как Филарета. Если Ректор Филарет, уже и в ту пору при всей молодости своей, отличавшийся всем известной гениальностью, сразу полюбил новоявившегося соименника своего так, что благодарил виновника вызова его в Санкт-Петербург – Турчанинова, то нет сомнения, он сразу же определил и его достоинства и способности, чтобы избрать его себе в сотрудники по Академии, требовавшей по самой новости своего образования, деятелей особенно благонадёжных. Сам в Бозе почивший Высокопр. Филарет Митрополит Московский, при личной беседе со мной¹⁷⁶ о настоящем предмете, говорил так: «всё, что о. Протоиерей Турчанинов свидетельствует в своей автобиографии об его собственном участии в судьбе блаженной памяти Преосв. Филарета, верно и справедливо: приписываемое же им мне, зависело от него же. Я действовал на основании его заверений, в коих не думал ошибаться и не ошибся. Выбор же в Инспекторы пал на него по моей мысли и по моему указанию, равно как и назначение его, впоследствии в ново-открывшуюся Московскую Академию сначала Инспектором, а потом Ректором, состоялось тоже по моим указаниям». Впрочем, относительно определения Филарета на какую-либо должность именно в Санкт-Петербурге, принимал прямое участие тот же неизменный ходатай за него о. Протоиерей Турчанинов. Он, желая вернее обезопасить положение Филарета, а для этого находя всего более надёжным быть ему под непосредственным ведением высшего Начальства, обратился, – как пишет один из доставителей сведений, – к Ректору Филарету с просьбой о содействии. Тут-то Ректор Филарет сказал Турчанинову: «спросите своего товарища, – согласен ли он быть Инспектором здешней Академии?! И Филарет (Тобольский) согласился»¹⁷⁷.

Судя по нынешнему порядку, представляется странным, что лицо, бывшее уже в трёх Семинариях Ректором, назначается Инспектором, хотя бы то и Академии. Но, во-первых, Архимандрит Филарет был Ректором Семинарии ещё старинного характера, и потому служба при Академии, в её новообразованном состоянии, была выше. Далее нужно отдать справедливую честь тогдашнему времени, что благо просвещения предпочиталось личным служебным интересам. В доказательство можно указать на тот, невероятный почти, пример, что в число профессоров новообразованной Санкт-Петербургской Академии не стеснился поступить даже Архиепископ Рязанский Феофилакт, и при том без всякого вознаграждения за труды¹⁷⁸, имевши впрочем при себе помощника в звании бакалавра, которого сам же он и рекомендовал впоследствии на своё место. Наконец назначение Ректора Семинарии Архимандрита Филарета в Инспекторы Академии составляло не первый и не единственный опыт. Оба предместника Филарета были Инспекторами из Ректоров же Семинарий, и тоже вызванных на чреду, а именно: Архимандрит Иона, бывший прежде Ректором Калужской Семинарии. Вызванный на чреду в 1810 г. он тогда же был определён Инспектором Академии и вместе даже экономом, а вскоре затем хиротонисан в Епископа Тамбовского¹⁷⁹. После Ионы был Инспектором Ректор Вологодской Семинарии Архимандрит Амвросий, на место которого в начале 1814 г. и поступил Архимандрит Филарет¹⁸⁰. Впрочем эти лица, назначаемые инспекторами, не имели занятий по преподаванию предметов. Комиссия духовных училищ, при определении в инспекторы первого из сказанных ректоров – Архимандрита Ионы, рассудила так: «по многим уважительным предметам, в состав должности инспектора входящим, и для ближайшего надзора за студентами, признаётся нужным определить к её исправлению такого человека, который бы не был отвлекаем никакими учебными упражнениями»¹⁸¹.

О всех этих преемственно бывших инспекторах читаем, между прочим, в «Обозрении пятидесятилетнего существования СПб. Академии», следующие строки: «Устроителями нравственной жизни и внешнего поведения первых воспитанников были знаменитые впоследствии пастыри нашей Церкви: Евгений, Архиепископ Ярославский, Митрополит Иона, и Филарет, Митрополит Киевский. Редкое сочетание имён, так чтимых целой Россией»¹⁸².

Служение Филарета на должности Инспектора в Санкт-Петербургской Академии продолжалось очень недолго – только полгода, зато в самую важную пору. В Июле 1814 г. состоялся первый выпуск воспитанников этой Академии после её преобразования. Важность этого события, может быть, в наши времена покажется вовсе не такой, какова она была на самом деле, не по отношению лишь к тогдашнему состоянию просвещения, но и к настоящему и даже к всегдашнему будущему в нашем православном Отечестве в среде духовенства. Несомненным уверением и ручательством в этом служит то, что Государь Император АЛЕКСАНДР I изволил, между прочим, сказать по выслушании благодарственной Ему речи, сказанной от лица Св. Синода Митрополитом Амвросием, за дарованные Церкви способы к утверждению и процветанию духовных училищ. Вот слова Монарха: «Я, представляя выгоды для духовных училищ, имею в виду то удовольствие, что сии (училища), и при распространении общенародного просвещения всегда будут стараться идти, по прежнему, впереди»¹⁸³. И вот, при окончании первого курса студентами Санкт-Петербургской Академии, и должно было оправдаться то, чего с удовольствием желало и ожидало Сердце Царёво. Действительно, когда представлено было Государю Императору от Комиссии духовных училищ об окончании сего курса, Его Величество благоизволил удостоить Высочайшими рескриптами первенствующего Члена Комиссии Митрополита Амвросия, а также и Ректора Академии Архимандрита Филарета. В первом рескрипте, между прочим, сказано: «Рассмотрев доклад Комиссии духовных училищ об окончании первого курса новообразованной Санкт-Петербургской Академии, остаюсь уверенным, что сей вертоград наук даст в своё время плоды обильные, поколику принял семена благие, и расцвёл под непосредственным влиянием искусных смотрителей. Слава и благодарение Всевышнему, так благословившему намерения Мои представить Церкви достойных пастырей»¹⁸⁴. Во втором рескрипте на имя Ректора Академии Архимандрита Филарета сказано: «Донесение об успешном окончании первого академического курса обратило Моё внимание на отличные труды ваши и способность к образованию юношества. Начальство отдаёт вам справедливость, вверяя опытности вашей успех второго курса. Бог да подкрепит силы ваши к перенесению трудов на новом поприще. По благим расположениям души вашей надеюсь, что питомцы, призванные на служение Церкви, научатся от вас ходить в заповедях Божиих и просветятся внутренне светом Евангельского учения»¹⁸⁵.

В такую, говорим, важную пору ново-начавшейся светлой эпохи духовного просвещения в нашем отечестве, суждено было быть Филарету в числе деятелей, или, как выражено самим Венценосцем, «искусных смотрителей, под непосредственным влиянием коих самый первый ново-учреждённый вертоград наук принял семена благие и расцвёл, чтобы дать в своё время плоды обильные». Само собой разумеется, что изъявленное Государем Императором столь лестное благоволение к главным представителям Академии относилось, в известной доле, и к лицу Архимандрита Филарета, как Инспектора Академии, и следовательно ближайшего сотрудника Ректора Филарета, хотя это сотрудничество и было весьма непродолжительно. Кроме же этого посредственного удостоения чести в лице своего Начальства Инспектор Филарет был тогда же почтен самой высшей степенью учёного достоинства – ступенью Доктора Православного Богословия. Эта степень, именно тогда, при самом первом её установлении, имела, само собой, особенно важное значение. Вот что читаем, между прочим, в тогдашнем акте по этому предмету.

«Пред торжественным собранием Конференции Академии 3 Августа 1814 г. она имела предварительное чрезвычайное совещание для принятия и представления Начальству правильных мер к открытию в особенности степени Доктора Православного Богословия. Собрание сие следуя тому опыту, что лучшие заведения как во внутреннем совершенстве своём, так и во мнении народном, возвышаются, или унижаются влиянием и примером лиц, к ним принадлежащих, и по сему рассуждая, что весьма важно для духовного в России просвещения то, какие лица на первый раз будут избирателями в степень доктора Богословия и как поддержать возникающее заведение важностью своего примера, составило проект. По утверждению сего проекта, Конференция в торжественном своём собрании через избранных депутатов поднесла докторальную книгу – 1) Митрополиту Санкт-Петербургскому Амвросию, 2) Преосв. Михаилу, Архиепископу Черниговскому и 3) Преосв. Серафиму, Архиепископу Минскому и Литовскому¹⁸⁶. Эти лица, приняв звание Докторов почётных, или мужей знаменитых духовными сочинениями и благодетельным влиянием на духовное просвещение, приняли на себя характер избирателей и при первом случае избрания признали достойными возведения на степень Доктора: 1) Санкт-Петербургской Академии Ректора и профессора Богословия Архимандрита Филарета; 2) здешней же Академии инспектора Архимандрита Филарета; и 3) здешней же Семинарии Ректора Архимандрита Иннокентия"¹⁸⁷.

Смотря на эти удостоения степени Доктора, кто-либо подумает, – какие же могли быть особенные достоинства Архимандрита Филарета в учёном собственно отношении, чтобы получить высшую степень Доктора, когда он не был даже и профессором Академии, а так же не известен был и на литературном поприще?! Думать так позволительно, особливо когда известно, что Докторство давалось в последующее время почти исключительно за учёные труды, относящиеся притом к таким систематическим богословским сочинениям, которые могли бы быть приняты в учебник или в пособие преподавания в духовных заведениях, или когда в настоящее время требуется от докторантов представление особого, возможно-капитального, научного труда. Но, во-первых зная то, с какой похвалой отозвался об Архимандрите Филарете Митрополит Платон, когда выслушал его приветственную речь в Севской Семинарии, и вообще с какой ревностью занимался Филарет науками по преимуществу богословскими как в бытность свою в Севске, так и в Уфе и Тобольске, – было бы несправедливо отнимать от него учёное достоинство по тогдашнему состоянию духовного просвещения. К тому же мы скоро увидим ясное доказательство учёности Архимандрита Филарета – именно в бытность его Ректором Профессором МДА в 1814–1819 г., где он из академических лекций своих составил полную систему Догматического Богословия (бывшую даже на рассмотрении в Комиссии Духовных училищ), и также часть толкований по Св. Писанию В. Завета. Во-вторых, докторство Богословия по самому статуту назначалось не за одни собственно учёные достоинства лица, но и за то, что означено на самом докторском кресте, именно: Иже сотворит и научит, сей велий наречется в царствии небесном (Мф. 5:19). Потому-то и в Уставе было сказано: «никакое совершенство сочинения не должно доставлять звание Доктора Богословия тому, кто чистым и неукоризненным образом жизни не засвидетельствовал о себе вышнего звания быть учителем христианским». В этом же последнем отношении кто усомнится в истинных достоинствах в Бозе почившего, дающих ему неоспоримое право на Докторство?! С другой стороны все звания и знаки отличия, сколько составляют награду за труды или свидетельство о достоинствах отличаемого, столько же имеют (особенно в самом начале их установления) – значение поощрения и возбуждения большей готовности и ревности к дальнейшим трудам и успехам. Весьма интересно и даже поучительно привести здесь слова из благодарственной речи, говорённой именно на эту тему, – собранию Конференции одним из ново-произведённых магистров, (воспитанников первого курса Санкт-Петербургской Духовной Академии) – Георгием Постниковым¹⁸⁸.

«Силы умственные умножаются, – говорил юный Магистр, – не иначе, как трудами. Но поскольку человеческая природа в каждом труде привыкла увеличивать тягости и изнурение: то, дабы предупредить возмущение природы, надобно было в одних из нас произвести ревность, в других соревнование. Дарованные и предназначенные нам отличия будут поддерживать и в нас и в наших преемниках готовность к понесению всех трудов, на нас возлагаемых. Сия же готовность, распространяясь, очищаясь и превращаясь в бескорыстную ревность Божию, через спеяние просвещения может послужить к преспеянию благочестия». И затем, обращаясь к своим сотоварищам по воспитанию, тот же юный магистр-вития выразил следующие прекраснейшие мысли и чувства о значении самого креста, как знака отличия для духовно-учёного мужа: «Крест сей, как видимое отличие учительства, не должен быть для одних предметом тщеславия, а для других предметом неправильного домогательства: он служит только к тому, дабы единственная должность учителя Церкви – его собственный крест – никогда не была забвена учителем, и чтобы он постоянно, имея пред очами свою должность, всей полнотой сил своих стремился к её исполнению, – чтобы не внешне носил крест, но внутренне, не на себя токмо возлагал его, но и себя пригвождал к нему – распинался на нём»¹⁸⁹. Принимая в этом же и высшем значении и смысле звание и должность Доктора, которого удостоен был Архимандрит Филарет, кто не согласится, сколь достойно и праведно идёт крест Докторский к лицу пожалованного им, – «всю жизнь,– по его собственному выражению, – жившего на кресте духовного подвижничества и умершего на кресте»¹⁹⁰.

Впрочем, в прямое разъяснение и решение рассматриваемого вопроса о заслуживаемом Архимандритом Филаретом праве на достоинство Докторской степени, мы имели возможность найти подлинный документ¹⁹¹ по этому собственно делу, – следующего буквального содержания:

«Комиссии Духовных Училищ от нижеподписавшихся – Предложение.

«Санкт-Петербургской Духовной Академией быв мы избраны и Комиссией Духовных Училищ утверждены в звании Почётных Докторов Богословия с правом избрания и других в сию степень, долгом поставили мы предложить Комиссии Духовных Училищ, что мы избираем и признаём достойными степени Доктора – Академии оной Ректора Богословии Профессора Архимандрита Филарета и Инспектора, бывшего в трёх Семинариях Ректора и Богословии учителя, и ныне по одобренному Конспекту к обучению оной (Богословии) назначенного, – (здесь разумеется назначение Филарета в Московскую Академию), Архимандрита Филарета; и здешней же Семинарии Ректора Архимандрита Иннокентия». – «Подписались: Амвросий, Митрополит Новгородский, – Михаил, Архиепископ Черниговский, – Серафим, Архиепископ Минский».

Этот документ действительно раскрывает дело и в полноте и ясности. Если Архимандрит Филарет, как вызванный на чреду, был назначен на должность Инспектора Санкт-Петербургской Академии как бы только временно, и притом без профессорской кафедры, то избрание и определение его не Инспектором только, а и Профессором богословских наук в ново-открываемой Московской Академии последовало со стороны Начальства, само собой, не без уверенности в его учёных достоинствах. А эта-то уверенность и самые достоинства основывались именно на том, что прямо выражено в приведённом выше предложении трёх Почётных Докторов-избирателей, бывших в тоже время Членов Святейшего Синода. При этом, наконец, нельзя не принять во внимание, что если в эту же Академию – Московскую назначены были одновременно с Филаретом несколько (числом восемь) из лучших магистров-воспитанников первого курса Санкт-Петербургской Академии, – следовательно, и Филарет должен был равняться с ними в степени образования. Относительно же значения и степени тогдашнего образования, в лице только что кончивших курс и назначаемых на учебную службу, интересно знать рассуждение об этом предмете самой Комиссии Духовных Училищ: «Новость заведения не токмо не должна унижать понятия о воспитанниках настоящего первого курса, но ещё может возвышать оное. Живость и напряжение сил, преимущественно свойственные началу всякого дела, нередко дают новым заведениям качество неутомимости; а сия уже ручается за успех во всяком роде»¹⁹². Вообще же в деле избрания и определения указываемых лиц, и в том числе Архимандрита Филарета, на должность в ново-открываемую Московскую Академию, Комиссия не только руководилась своими соображениями, но и прямым указанием воли и желания Самого Монарха. В Именном Указе Своём Государь Император изрёк: «Считаю нужным изъяснить Комиссии Мои намерения о воспитании духовного юношества. Первый учебный курс Александро-Невской Академии кончен, образовавший учителей для второго курса Санкт-Петербургского Округа и открытия вновь Московского: то Я желаю, чтобы Комиссия обратила своё внимание как на сих новообразованных учителей, так и на самые училища, чтобы устроить их в прямом смысле училищами истины»¹⁹³. Соответственно этим словам Благословенного Монарха Комиссия, при назначении начальствующих и учащих лиц в Московскую Академию, действительно сделала один из удачных выборов в лице Архимандрита Филарета: – это оправдалось всей его административной и учебной деятельностью в течение пятилетнего его служения в Московской Академии. Об этом служении в Бозе почивший сам не обинуясь засвидетельствовал в следующих словах, значащихся в Записках: «Служение в Академии Московской стоило особенно великих трудов, которые и были все вполне благоплодны»¹⁹⁴.

Правда относительно этого, так скоро состоявшегося перемещения Филарета из инспекторов Санкт-Петербургской Академии в Московскую, приводилось нам слышать сведение и суждение иного рода. Выше было сказано, что это определение состоялось по мысли и указанию Ректора Филарета. Поэтому то поводу, в ту ли самую пору или впоследствии сложилось мнение, что будто бы Ректор Филарет, как поспешно избрал Филарета в свои сотрудники – в Инспекторы, также скоро и разубедился в нём: потому, чтобы не иметь его при себе на будущее время, он воспользовался случаем указать ему другое назначение. На чём основаны эти сведения, трудно было дознать, но неосновательность их очевидна будет для всякого из последующих данных, опирающихся на личных и официальных свидетельствах самого Филарета, бывшего Ректора Санкт-Петербургской Академии. В настоящем месте мы приведём только слова покойного Высокопр. Антония, которые он сказал, по прочтении этого нашего указания на бывшие суждения... «Сказать можно напрямки, что подобные мнения – чистые бредни, засевшие в головах у тех, которым представлялось, на основании как будто некоторых фактов, что оба Филарета и на митрополичьих кафедрах и на Членских Синодальных креслах питали какие-то будто прикровенные несочувствия¹⁹⁵, которыми надеялись некоторые пользоваться в своих видах, подбивая к этому особливо устаревшего тогда совсем, Митрополита Серафима... Напротив – говорил Преосв. Антоний – что касается до излагаемого теперь дела – т. е. перемещения Владыки Филарета, хотя столь ускоренного, из СПб. Академии в Московскую, – то это дело было даже так, что Филарет, – ректор Петербургский, подавал в Комиссию прямой и решительный свой голос, чтобы Инспектора Филарета переместить не в Инспекторы, а прямо в Ректоры ново-открываемой Московской Академии; – а если он и не настаивал решительно на этом своём мнении, то именно потому, что ясно предвидел, что это непременно и скоро само собой осуществится. Да и сам Владыка-дядя, как сам он мне рассказывал, очень стеснялся заносить, как говорится, ногу сразу на столь высокую ступень, сознавая себя мало ещё подготовленным к новому поприщу академического служения. Об этом он со всей искренностью высказался даже и самому Ректору Филарету, который очевидно признал эту мысль разумно-практичной, а потому и не настаивал на своём мнении в Комиссии.

Переходя от места и времени служения Инспекторского в Санкт-Петербургской Академии к таковому же служению Архимандрита Филарета в Московской Духовной Академии, мы должны во всяком случае с уверенностью признать, что между обоими соименниками сослуживцами взаимные их отношения, полные сочувствия и единения духа, были несомненны и искренни. Об этом лично засвидетельствовал один из них (Филарет Киевский) в своих Записках в следующих словах: «С этого-то времени – (с первого учебного курса в Московской Академии, когда бывший ректором Петербургской Академии Высокопр. Филарет (Московский) приезжал ревизовать Московскую Академию) утвердилась та внутренняя искренняя духовная связь между ними, которая вовсю жизнь их продолжалась неизменно». Начало же и первый залог этой связи, очевидно, были при совместном служении обоих Филаретов в Петербургской Академии, где действительно первый Филарет-ректор полюбил, по свидетельству о. Турчанинова, новоприбывшего своего соименника так, что благодарил и самого Турчанинова«. Значит, он в таких же чувствах с ним и расставался; – а не так, чтобы, как говорится, сбыть его лишь от себя, почему бы то ни было... Скорее рождается вопрос такого рода: – от чего Филарет-Ректор желал и настаивал, чтобы назначен был непременно его сослуживец Филарет, а не кто другой и именно в Московскую Академию? Ответ на это будет ясен в дальнейшем изложении о служении Филарета, когда он вскоре же был определён Ректором Московской Академии.