Отдел VII. Отношения Высокопреосвященного Филарета к делу о переводе Священного Писания на Русский язык

«Изложив сии мои мысли с глубочайшим смирением пред Богом, словом Его святым и Православной Церковью, приближаясь ежедневно к кончине моей и готовясь предстать пред нелицеприятный Суд Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, всем сердцем молю Его Благость, да не по мудрованиям человеческим, а по Премудрому Промыслу Своему Сам Он устроит, якоже весть, лучшее и полезнейшее касательно сего чрезвычайно важного дела, и да сохранит мир в Православной Церкви Своей»³⁷².

В своём месте³⁷³ сделано было нами предуказание на особое изложение дела по вопросу о переводе Священного Писания В. и Н. Завета на Русский язык, предпринятом ещё в 20 годах бывшим тогда Библейским Обществом и затем возобновлённом в 1856–1857 гг. Хотя это дело по окончательному своему результату, на котором, со своей стороны, остановился Высокопр. Филарет в отрицательном смысле вопреки общему его решению в Св. Синоде, относится к самому концу его жизни (1856–1857 г.), но мы считаем необходимым изложить это дело в настоящем именно месте потому, что

– во-первых, сам Высокопр. Филарет, в изложении оснований и соображений для своего отрицательного результата в разрешении этого дела, сделал, прежде и главнее всего, указание на самый первоначальный источник его – «источник, – по буквальному его выражению, – мутный и ядовитый, разумея под сим последним именно Библейское Общество.

– Во-вторых, этого изложения в настоящем месте (за описываемую пору служения преосвященного Филарета собственно в Калуге) требуют особые обстоятельства, сопривходящие в историю Библейского Общества и других мистических и пропагандистских его действий.

– В-третьих, в самом ходе дела, начатого Св. Синодом (в Сентябре 1856 г.) о потребности перевода Св. Писания на Русский язык, против чего выступил со своим отрицательным мнением Высокопр. Филарет Киевский, не раз встречаются официальные указания со стороны, опровергавшего это мнение, Высокопр. Филарета Московского, – именно на время служения первого ещё в Калуге, – указания в том прямом смысле и значении, что в эту-де пору (в 1824–1825 гг.) он (Филарет Киевский) судил о том, что теперь (в 1857 г.) отрицает, совершенно иначе... именно, стоял за потребность перевода на Русский язык³⁷⁴. Наконец,

– в-четвёртых, изложение всего этого дела здесь теперь, по нашему мнению, необходимо в тех видах, что в излагаемом деле изобразятся, наперёд представятся взору читающих, весьма рельефно многие отличительные, самые высокие, светлые черты личности жизнеописуемого Первосвятителя, «совершенно вопреки тому, что в роде немалой тени, налагаемо было на его личность в своё время как по отношению к настоящему делу, – (отрицаемому им переводу Св. Писания), так и по части иных, доходивших будто бы у него до крайности, и консервативных его взглядов и убеждений в делах и вопросах по разным сторонам Церковного управления и духовно-религиозной жизни»³⁷⁵.

Сведения о существовавшем (1812–1826 гг.) Библейском Обществе и, в частности, о переводе Св. Писания на Русский язык вошли уже в последнее время в историю³⁷⁶. Из этих исторических данных мы возьмём только несколько сведений, и то самых кратких, чтобы ознакомить читающих с сутью деятельности и направления Библейского Общества.

Библейское Общество было открыто в 1812 г. и деятельность его с первого же раза пошла весьма быстро и успешно. Сам Государь АЛЕКСАНДР I отнёсся к Обществу с полным сочувствием и записался в число членов его, с ежегодным взносом от себя по 10.000 руб. ассигнациями и единовременно на первых порах внёс 25.000 руб. ассигнациями. Впрочем, в эту начальную пору Общество имело задачей распространение Св. Библии собственно между живущими в России иностранцами и инородцами и только на их языках. Затем, в 1814 г. Общество получило от Государя право издавать Библию и на языке Славянском для Русских. Наконец, в 1816 году бывшим Председателем Общества князем Голицыным было заявлено, что «многие из Русских, по свойству получаемого ими воспитания, будучи удалены от знания Славянского наречия, не без крайнего затруднения могут употреблять, издаваемые для них на сём единственном наречии св. книги»³⁷⁷. Чтобы устранить такое явление, Русское Библейское Общество, в лице своего Президента, того же князя Голицына, вошло в Св. Синод с предложением о дозволении предполагаемого перевода Библии на Русский язык. Св. Синод, найдя это предложение совершенно законным и полезным, положил «поручить Комиссии духовных училищ, чтобы она избрала в Санкт-Петербургской Духовной Академии способных лиц для этого важного дела»³⁷⁸. Комиссия духовных училищ 16 Мая 1816 года определила: «предоставить перевод Библии Ректору Санкт-Петербургской духовной Академии Архимандриту Филарету с прочими членами её, избранными самой Комиссией». С этого времени дело перевода Библии на Русский язык и пошло на первых порах довольно быстро, так что в продолжение двух-трёх лет было переведено около десяти священных книг. Но дело встретило скоро несочувствие со стороны некоторых влиятельных духовных и светских особ: к числу первых принадлежал и Филарет, Митрополит Киевский, бывший тогда Епископом Калужским.

При указании здесь на личность Филарета, в ряду не сочувствовавших делу Библейского Общества, должно заметить, что это несочувствие с его стороны не было и не могло ещё быть вполне заявлено самым делом в описываемую пору по самому иерархическому положению. Несочувствие его в прямом смысле выразилось уже после совершенного прекращения (в 1826 г.) самого существования Библейского Общества, именно в первый раз тогда, когда снова начали появляться (в 1840–1842 гг.) опыты переводов Св. Писания Ветхого Завета на Русский язык – Протоиерея Павского и Алтайского миссионера Архимандрита Макария, и когда Высокопр. Филарет по званию Члена лично присутствовал в Св. Синоде; во второй же раз, когда был поднят и решаем в самом Св. Синоде (в 1856–1857 гг.) вопрос о необходимости перевода всей Библии на Русский язык. Но, как уже замечено нами, по этому последнему делу Высокопр. Филарет в самых первых строках своего отрицательного мнения прямо указал на бывшее по этому предмету дело Библейского Общества и тут же засвидетельствовал в отношении к нему не только своё несочувствие, но прямое отвержение его, как явившегося из мутного и ядовитого источника. Вот буквальное изложение в его отношении к бывшему Обер-Прокурору Св. Синода, Графу Ал. Петр. Толстому (от 1 Января 1857 г.).

«Ваше Сиятельство! Изволите усмотреть, из какого мутного и ядовитого источника явилась на святой Русской земле мысль о переводе Библии, блаженным предкам нашим чуждая. Поручаю Вашему благоразумию и усердию к святой Православной Церкви и отечеству употребить сии сведения к сохранению неприкосновенности родного нам Славянского текста священного Писания, который я в глубине души моей почитаю отечественной святыней нашей. До сведения Его Императорского Величества, вероятно, ещё не дошли все подробности сего дела... На Вас лежит обязанность всеподданнейше доложить Помазаннику Господню³⁷⁹ обо всём обстоятельно, по долгу служения Вашего. Бог свидетель! я не имею в душе моей ни малейшей мысли предосудительной для моих собратий и сослужителей, согласившихся на восстановление перевода священного писания Ветхого и Нового Завета на Русское наречие. Я всех сердечно почитаю ревнителями Православия и пастырями, пекущимися о назидании вверенных им паств. Но при всём моём глубоком уважении к их достоинствам и к дружбе, не могу с ними согласиться на восстановление перевода».

Почти одновременно с этим, в другом отношении, на имя того же г. Обер-Прокурора³⁸⁰ и Высокопр. Филарет писал ещё, между прочим так: «Хотя, по немощам моим, нахожу весьма трудным для себя дать Вам вполне удовлетворительный ответ в деле столь великой важности, но призвав Господа Бога на помощь, пастырским долгом моим поставляю изложить мои мысли, по крайнему моему разумению и по убеждению совести моей, пред очами Божиими, без малейшего пристрастия. Я не участвовал ни в переводе Библейским Обществом Св. Писания на Русское наречие, предпринятом у нас в начале нынешнего столетия, ни в остановлении сего перевода, вскоре за тем и последовавшем, но по долгу звания моего тщательно следил за ходом сего важного дела во всё течение долговременного служения моего Святой Православной Церкви и Отечеству».

Из сейчас приведённых документов очевидно, что Высокопр. Филарет питал несочувствие к бывшему переводу Библейского Общества ещё в самое время его совершения и, что главное, в какой мере он особенно тщательно следил впоследствии за ходом сего дела, в такой же не только не изменялось его несочувствие, а постепенно более и сильнее возрастало, так, что когда от него потребовалось официальное, открытое слово, мы видим не несочувствие только, но прямое отрицание и даже в смысле протеста против вновь начавшегося дела – перевода Библии на Русский язык. «Ещё прежде – писал Высокопр. Филарет в сказанном отношении к Графу A.П. Толстому, – во время пребывания Вашего Сиятельства в Киеве, в личной беседе со мной угодно было Вам предложить мне вопрос: «нужно ли и полезно ли перевести теперь Св. Писание на Русское наречие? Что и как я отвечал Вам тогда, тоже и так же и теперь ответствую. В настоящее время настоит у нас надобность не в переводе Св. Библии на Русское наречие, а напротив, в особенном прилежном изучении Славянского языка во всех наших духовных и во всех светских заведениях и в повседневном прилежном чтении всеми Православными на этом языке Священного Писания. Иначе, чего Боже сохрани, если после перевода Библии вздумают и начнут переводить на язык Русский и книги Богослужебные, составляющие главное после Библии и вернейшее и полезнейшее средство для всех сынов Российской, Православной Церкви к назиданию их в вере и благочестии».

При первом взгляде на эти суждения и отзывы Высокопр. Филарета, можно бы прийти к мысли, что это голос только консерватизма, и что последний исходил главным образом из личного, глубочайше религиозного настроения души его и такого же благоговения перед Священным Писанием и пламеннейшей ревности о ненарушимости Богодухновенных истин даже в слове; – но не то встречаем во всех тех основаниях и соображениях, какие находим в подлинном, пространном сообщении его Обер-Прокурору. Читающие и без всяких комментариев³⁸¹ восчувствуют и сознают всю глубину и неотразимость силы и значения этих оснований и соображений.

Приводим в подлиннике указываемое сообщение Высокопр. Филарета Графу А.П. Толстому.

Прежде всего до́лжно обратить внимание на пути Промысла Божия, Который без сомнения, паче всех бодрствует и премудрее всех мудрований человеческих печётся как о распространении между народами Слова Божия, так и сохранении его во всей чистоте и не повреждённости. Так:

1) Богу угодно было первоначально сообщить Слово сие избранному народу Своему – Израилю, на одном только Еврейском языке, и хотя народный язык с течением времени, с ходом исторической жизни народа Божия, конечно изменялся, а особенно после плена Вавилонского далеко стал уже не тот, каков был прежде и на каком писаны Священные книги. Однако же Богу не угодно было, чтобы они переложены были на новый народный язык, а оставались они неприкосновенными на древнем языке, тщательно хранились от малейших изменений, а для уразумения народу читаемы были в синагогах с объяснением от учителей народных – священников и левитов, Самим Богом на сие поставленных.

2) Когда приближалось время пришествия Христова, то Бог, предвидя что Евреи отпадут от истинной Церкви Божией и что, не признав Иисуса Христа Мессиею, они из ненависти к Христианству могли бы решиться на повреждение Еврейского текста, особенно в Пророческих книгах, ясно обличающих их заблуждение, премудрым Промыслом Своим так устроил, что сами же Евреи, и притом учёнейшие из них, перевели книги Ветхого Завета на Греческий, тогда общеупотребительный язык, и таким образом перевод семидесяти толковников поставлен Самим Богом твёрдым и нерушимым оплотом против ожесточённых врагов Христианства, – Еврейских раввинов. Перевод этот принят Новозаветной Церковью, как совершённый и под несомненным руководством Духа Божия, и под особенным смотрением Промысла Божия так, что даже Апостолы приводили места из Ветхого Завета по сему самому переводу, а Отцы Вселенской Церкви постоянно имели оный, равно как и книги Нового Завета, написанные уже Апостолами на сём же самом языке, непогрешимым руководством в определении догматов Веры и в деле спасения, и Вселенские Соборы им руководствовались в составлении Православного исповедания Веры и обличении еретиков.

3) Матерь наша, Церковь Восточная, Греческая, перевод семидесяти вместе с первоначальным текстом Нового Завета с самых первых веков постоянно признавала столь Священным и неприкосновенным, что никогда не покушалась и не признавала нужным перелагать Священные книги на какое-либо новое наречие, несмотря на то, что с течением времени язык Греческий видоизменялся и более и более удалялся от языка Священных книг. Хотя же ещё в первых веках известны были другие переводы Ветхого Завета, как то: Акилы, Симмаха, Феодотиона, но сии переводы сделаны не Церковью, а частными лицами, не признаны и не утверждены Церковью и не были отнюдь в общенародном употреблении. Вместо перевода на народный язык Отцы Греческой Церкви внушали народу читать Св. Писание на том самом языке, на котором оно первоначально принято, а для уразумения его смысла старались объяснять оный народу, причём держались главнейшим образом перевода семидесяти.

4) Такое глубокое уважение к древнему Греческому тексту Священных книг и живое убеждение в его неприкосновенности было всегда, и доселе продолжается в Церкви Греческой. Она и ныне, под тяжким игом Магометанства, как твёрдо хранит во всей чистоте догматы Православной веры и Богослужение на древнем своём языке, так имеет у себя и единый только текст Священных книг – древний, и не помышляет о переводе на новое наречие. Хотя же в новейшее время сделан и напечатан был перевод Нового Завета – и только Нового – на ново-Греческий язык, и хотя в предисловии, напечатанном при издании Нового Завета на Русском наречии сказано: «что из отчёта Российского Библейского Общества за 1814 год видно, что в Церкви Греческой Патриаршей грамотой одобрено народу чтение Священного Писания Нового Завета на новейшем Греческом наречии, но свидетельство Библейского Общества не есть свидетельство самого Патриарха. Если бы действительно существовала таковая грамота, то она верно, напечатана была бы при издании Нового Завета на новейшем Греческом языке. Но сего нет, а потому и существование таковой грамоты подвержено сомнению. Напротив известно, что этот перевод сделан вовсе не Греческой Церковью, а под влиянием Английского Библейского Общества. И сделан не только не с благословения Иерархов Греческих, а решительно без их ведома и вопреки их воле, и в недавнее ещё время, при Патриархе Константинопольском Григории, отвергнут, осуждён и множество экземпляров оного отобрано у народа и сожжено.

5) Когда приспело блаженное время обращения в Христианскую Веру Славянских народов, Промысел Божий так устроил, что и для них сделан был перевод Священного Писания на родной им Славянский язык и Ветхозаветные книги переведены не с Еврейского текста, а именно с Греческого семидесяти толковников, – сделан мужами Святыми, можно сказать Равноапостольными, Кириллом и Мефодием, следовательно несомненно, под особенным смотрением и руководством Духа Божия. Сей перевод предки наши приняв, хранили неприкосновенным, как неоценённый дар и благословение свыше; от них и мы получили сие драгоценное наследие. Сколько веков прошло уже и сколько тысячей тысяч перешло из недр Церкви Русской в Царствие небесное, и какие великие угодники явились при руководстве Слова Божия, читаемого или слушаемого на древнем родном нашем языке! Между тем никогда блаженные предки наши, подобно как и в Греческой Церкви, не помышляли и не считали нужным делать новый перевод, смотря по видоизменениям народного языка в разные времена. Только по временам Иерархами нашими, – равно как в прошедшем столетии при Императрице ЕЛИЗАВЕТЕ ПЕТРОВНЕ Святейшим Синодом при новом издании Библии, делаемы были незначительные перемены в словах или выражениях, и тёмные, либо не точные и вкравшиеся ошибкой заменяемы другими, или поставляемы были на полях, либо под чертой пояснения; но самый основной текст оставался неприкосновенным.

6) Церковь Болгарская, Сербская и другие у единоплеменных нам Славянских народов, оставшихся Православными, также хранят у себя неприкосновенным древний перевод Св. Писания, и несмотря на то, что их народные языки ещё более удалились от древнего библейского языка Славянского, чем наш Русский, не покушаются перевести на теперешний свой язык как Библию, так и Богослужебные книги. И я совершенно согласен с Вами, так как и сам глубоко убеждён в том, что в этом обстоятельстве точно есть особенное премудрое устроение Промысла Божия, все Славянские народы, разделённые политическим своим положением, связующего как единством Православной Веры, так и единством языка, на котором все они читают Слово Божие и совершают Богослужение.

7) Хотя в начале нынешнего столетия возникла у нас мысль о переводе Св. Писания на Русское наречие и изданы были на сём наречии Новый Завет и Псалтирь: но эта мысль родилась отнюдь не в Церкви Русской, ни в Иерархии, ни в народе, а точно так же, как и мысль о переводе на Новогреческий язык, в Англии, гнездилище всех ересей, сект и революций, и перенесена оттуда Библейскими Обществами, да и принята первоначально не в Святейшем Синоде, а в Канцелярии Обер-Прокурора оного, и развита в огромных размерах в бывшем Министерстве Духовных Дел. Такое начало, а равно и последствия сего дела, ясно показывают, что на нём не было благословения свыше: ибо и Министерство Духовных дел, вследствие сего особенно обстоятельства, уничтожено, и один из главных деятелей сего дела со стороны Иерархии, покойный Митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Серафим, когда увидел последствия сего дела, то восстал на сие со всей силой и перевод был остановлен Высочайшей волей блаженной и вечно-незабвенной памяти Государя Императора НИКОЛАЯ ПАВЛОВИЧА, хотя и были покушения к восстановлению такового перевода, но Он, проникнув политическую цель, столь враждебную Православной Церкви и Отечеству нашему, Английского Библейского Общества, во всё время славного царствования Своего до самой кончины не разрешал возобновлять сие дело.

Что касается до возобновления вопроса о переводе Св. Писания на Русское наречие в настоящее время, то мне не известны причины, побудившие к сему, а изложенные в присланной Вами ко мне Записке³⁸² отнюдь не удовлетворительны:

1) «Святые Пророки и Апостолы, – сказано в первом пункте Записки, – писали Священные книги на природном и общеупотребительном языке тех народов, к которым первоначально должны были поступить сии книги, и передавали оные в общее употребление в церковных собраниях и вне оных. Они же показали нам пример перевода с первоначального языка на другой, более употребительный. Так, Св. Златоуст пишет, что Св. Евангелист Матфей от Иудей веровавшим Еврейским языком сложи Евангелие, но в то же Апостольское время оно переведено на Греческий». Но и для Славянских народов, а следовательно и для нас, переведено Св. Писание на природный наш Славянский язык, общеупотребительный доселе у нас во всех церковных собраниях, и нельзя сказать, что непонятный для Русских и вне церковных собраний. Иное дело перевод Писания на язык целого единоплеменного народа, как то: на Греческий, Славянский, Латинский, Грузинский и проч.; что совершенно согласно с путями Промысла Божия и Им Самим устрояемо было, а иное дело перевод на частное наречие одноплеменного народа. Если переводить на Русское наречие, то почему же не перевести потом на Малороссийское, на Белорусское и проч.?

2) «Святые Отцы, – говорится в Записке, – всегда побуждали верующих к чтению Св. Писания». Но побуждали к чтению на том самом языке, на каком оно было у них, отнюдь не помышляя, как сказано было выше, о переводе на народный язык. А для того, чтобы для народа было сколько возможно понятно Писание, они старались изъяснять смысл священных слов в церковных поучениях и особых истолковательных своих творениях. Это нужно и у нас³⁸³, хотя бы и переведено было Писание на Русское наречие. Ибо, на каком бы наречии ни было оно издано, по высокости и глубине своей оно всегда будет требовать истолкования.

3. «Язык Славянского перевода Библии, общевразумительный и общеупотребительный в своё время, – говорится в Записке, – не таков уже в настоящее время. Для одной части Православного народа он становится вразумительным посредством прилежного упражнения в церковном Богослужении и чтении, но другая, более многочисленная, не имеет сего преимущества и требует Русского перевода книг, как пособия к уразумению Св. Писания». Итак, предполагаемый перевод назначается для тех, которые хотели бы, чтобы Св. Писание было для них вразумительно без прилежного упражнения и чтения!.. Но слово Божие есть кладезь глубокий, есть сокровище; так и нужно, чтобы разумение смысла его доставалось не ленивым, а прилежным искателям оного. Св. Златоуст, внушая постоянно своим слушателям читать слово Божие, вот как, между прочим, о сём учит: «Много нужно нам возлюбленные попечения, много бодрствования для того, чтобы иметь возможность проникать в глубину Божественных Писаний. Ибо иначе, предаваясь сну, нельзя постигнуть смысла их: а нужно тщательное исследование, потребна кроме того и постоянная молитва, чтобы хотя немного прозреть в святилище слова Божия» (Беседа 21 на Евангелие Иоанна). Уже ли после сего, без прилежного упражнения и чтения, Св. Писание будет вразумительно, коль скоро мы будем иметь его на Русском наречии? Кто же читает его, с должным слову Божию благоговением, для того быть не может, чтобы оно не было вразумительно на Славянском языке, по крайней мере большей частью, особенно же книги Нового Завета, и для большей части Русского православного народа. Св. Златоуст опять так о сем рассуждает: «Что же, – скажут, – если мы не понимаем того, что содержится в Писании? Если бы ты и не понимал того, что содержится в Писании, всё-таки от самого чтения ты получаешь великое освящение. Впрочем, и быть не может, чтобы ты ровно всего не понимал. В самом деле, кому не понятно то, что написано в Евангелии? Кто напр. слыша: »блажени кротции, блажени милостивии, блажени чистии сердцем« и другое сему подобное, будет иметь нужду в учителе, дабы уразуметь это? А знамения, чудеса, повествования не каждому ли ясны и понятны? Это только предлог, отговорка, покров для лености. Ты не понимаешь того что здесь содержится? Но и можешь ли когда-либо понять, когда ты вовсе не заглядываешь туда? Возьми в руки Библию, прочитай всю историю и, содержа в памяти понятное, чаще пересматривай непонятное и неясное. Если же не можешь и при постоянном чтении уразуметь то, что читаешь, пойди к тому, кто мудрее, сходи к учителю, объяви ему о том, что написано, покажи всё усердие. Бог видя, что ты прилагаешь столько старания, не презрит твоего тщания и заботливости. Если человек не объяснит тебе желаемого, то Он Сам без сомнение откроет тебе» (Беседа 3 о Лазаре).

4) «Что есть в Славянском переводе Библии места, – сказано в Записке, – в которых состав речи не вразумителен, и которые требуют сличения с первоначальным текстом Еврейским и Греческим», – это основание недостаточно к тому, чтобы делать перевод. Ибо во-первых, всё нужное ко спасению и необходимое к разумению всех вообще Христиан в Св. Писании и на Славянском языке, как сказано было выше, ясно, а этого для большей части народа и довольно и предовольно; во вторых, приходское духовенство в настоящее время довольно образованное в духовно-учебных заведениях и наставляемое там особой наукой в разумении труднейших мест Писания, по тому самому не нуждается в переводе, а для людей светского звания, желающих разуметь Св. Писание в полноте и совершенстве, нужно толкование, а не перевод. Обращаются к иностранным переводам разве те, которые не только малосведущи в Славянском языке, но мало уважают и Русский; таковые будут предпочитать иностранные переводы и Русскому, если бы он и был у нас. И здесь вина не в не имении у нас Русского перевода, а вообще в несчастном пристрастии к иностранному, которое ограничивать нужно другими мерами. Впрочем думаю, что число таковых и не так велико, дабы для них именно предпринимать столь неудобоисполнимое и опасное дело.

5) и 6) На сии пункты касательно начавшегося было у нас и потом остановленного перевода замечания изложены уже выше, и в них я не только не вижу достаточного основания к возобновлению сего дела, а напротив вижу причины, которые должны удержать от нового покушения на сие.

7) Чтобы существовало народное требование именно Русского перевода Св. Писания, это не только не доказано, но и несправедливо. Из ста тысяч Православного народа может быть от десяти до двадцати требуют и покупают его, и из них ещё верно, наполовину только по любопытству, а не для назидания³⁸⁴. Между тем что народ удовлетворяется Славянском переводом, это ясно доказывается тем, что из одной Типографии Киево-Печерской Лавры ежегодно расходится великое число экземпляров Псалтири и Нового Завета на Славянском языке. Не доказывает народного требования на Русский перевод и то, если к нам вторгаются иностранцы со своим изданием Библии на Русском языке. Притом это очень важное обстоятельство должно быть расследовано внимательно, и нельзя в сём деле основываться только на свидетельстве других видевших, и против такового незаконного вторжения до́лжно принять надлежащие меры Правительство. Впрочем, с распространением Русского перевода, таковое вторжение не только не прекратится, но вероятно сделается ещё сильнее. Притом, имея в виду некоторых Русских, желающих иметь Св. Писание в Русском переводе, число коих впрочем едва ли значительно, при рассуждении о сём деле отнюдь не до́лжно упускать из виду заблуждающихся братий наших – старообрядцев и раскольников, которым новый перевод Библии подаст без сомнения новый повод к упорному отчуждению от Православной Церкви и послужит к распространению раскола. Ибо если исправление Богослужебных книг подало повод к расколам: то чего не может последовать, когда явится новый перевод книг Св. Писания? Известно, что в то время, как учреждены были у нас Библейские Общества и появился Русский перевод некоторых книг, раскол усилился и распространился в больших размерах.

На основании изложенных в Записке, приложенной при отношении Вашего Сиятельства, соображений, составлено и Положение касательно возобновления дела о переводе Св. Писание на Русское наречие. Относительно сего Положения представляю следующие замечания:

1) В первом пункте сказано, что «дело это должно быть возобновлено не иначе, как с крайнею осторожностью, какой требует важность оного»; в пятом пункте также говорится, что «ход сего дела не может быть поспешен». Совершенно соглашаясь с этим, я по тому самому считаю необходимым, не спеша начинать дело сие, предварительно обсудить его со всей основательностью и со всех сторон; вполне признаю справедливым, что предварительно должно бы войти о сем в совещание и соглашение с Греческой Церковью: ибо выше сказано мною, что Греческая Церковь у себя не допускала никогда и доселе не допускает для народного употребления никакого нового перевода Библии. Очень может случиться, что она и наш новый перевод Писания не признает Православным, и вследствие того огласит нашу Церковь, уклонившейся от Православия. Ибо известно, что и теперь в минувшую войну Лорд Редклиф, посланник Английский в Турции, требовал от Патриарха Константинопольского Анфима, дабы он объявил Церковь Русскую не Православной. Весьма нужно так же иметь в виду и то, что через новый перевод Библии нарушится союз единения нашего с прочими Славянскими Православными Церквами, который особенно блюдётся именно тем, что мы с ними имеем Библию и Богослужение на одном и том же Славянском языке. Ибо так же известно, что на Западе существует особое общество, утверждённое Папской буллой, для совращения Славян как в Австрийских, так и в Турецких владениях из Православия в латинство. По сему без сомнения общество сие, употребляющее для достижения своей цели всевозможные хитрые меры, воспользуется и новым переводом Св. Писания на Русское наречие, и миссионеры их станут внушать Славянам, что мы Русские, имеем и текст Св. Писания не тот уже, который предан всем Славянским народам Святыми Мефодием и Кириллом; и это тем опаснее, что латиняне считают сих просветителей Славян принадлежащими к их Церкви, и тогда к крайнему несчастью Православия, прервётся и последняя связь, соединяющая Славянские племена с нашим Отечеством.

2) «Во втором пункте сказано: «принять за правило, чтобы перевод был всевозможно точен и, чтобы слова и выражения вразумительные не были без нужды заменяемы простонародными»; в четвёртом пункте, касательно перевода Псалтири замечено ещё, что прежний перевод до́лжно »исправить по сличению Греческого и Еврейского текста«. Вот и всё, что положено учинить касательно способа привести в исполнение дело такой чрезвычайной важности, как перевод слова Божия. Кому будет поручено это дело, где оно должно быть производимо, какие меры имеют быть приняты, чтобы оно совершилось вполне благонадёжно и благоуспешно, об этом ни слова. «Перевод должен быть по возможности точен». Но это правило крайне не определённо и при нём кто может ручаться, что новый перевод будет совершеннее прежнего, на котором например, в Псалтири некоторые места переведены совершенно не согласно с тем, как они приводятся в Новом Завете Апостолом Павлом, и что не явится такой же нечестивый перевод пророческих книг, какой не так давно был налитографирован в нескольких сотнях экземпляров и преподан в уроках в Санкт-Петербургской Духовной Академии?!

3) В пятом пункте сказано, что «производимый постепенно перевод имеет быть на первый раз «печатаем в одном из периодических изданий духовного Ведомства, чрез что откроется удобность усматривать суждения об оном и пользоваться ими для усовершения перевода». И не прилично и не безопасно для Божественной важности Священного Писания передавать для народного чтения незрелые опыты перевода оного, а особенно Пророческих книг, и затем вызывать ещё суждения о сём переводе всякого читающего³⁸⁵. Вообще по моему мнению, это дело отнюдь не может быть делом школы и предметом школьнического занятия в Академиях. Не так производились известные древние переводы: перевод семидесяти, перевод наш Славянский, даже Латинский. Точно, как и вы замечаете, одна учёность недостаточна для уразумения силы Богодухновенных словес Писания.

Вместо того, чтобы переводить Св. Писание на Русское наречие, я признал бы полезными для споспешествования народу в разумении слова Божия, следующие меры:

1) Оставив навсегда неприкосновенным основной текст Славянского перевода по примеру предков наших и Церкви Греческой, которая во всё время согласно с Российскою Церковью признавала его как освящённый древностью и преданный нам от Святых Славянских Апостолов – Мефодия и Кирилла, не излишне позаботиться о том, чтобы при новых изданиях Библии постепенно вводить некоторые частные исправления в тех местах, которые в самом деле, особенно не вразумительны, заменяя одни слова и даже целые выражения другими, яснейшими и точнейшими, или поставляя их на полях, либо под чертой в виде замечаний и пояснений, держась впрочем, строго Славянского склада и оборота речи.

Например: в книге Бытия в 3 главе в 15 стихе, очень можно и нужно против слов: той твою блюсти будет главу, под чертой или на полях заметить: Той твою сокрушит главу. Или в той же книге, в главе 49, ст. 10, против или даже вместо слов: дондеже приидут отложенная ему, поставить: дондеже приидет Примиритель, и т. п. Или же в Новом Завете, в Евангелии Матфея в 11 главе, стих 12 исправить так: Царствие небесное с усилием восприемлется, и усильнии искатели восхищают е. Или в 15 гл. Иоанна в стих. 22, вместо: вины не имут о гресе своем, поставить: извинения не имут; или ещё: в Послании Иакова, в главе 5, стих. 12, вместо: да не в лицемерие впадете, поставить: да не осуждению подпадете и проч. Пример сему мы имеем, достойный подражания, в издании Библии, сделанном Святейшим Синодом при Императрице ЕЛИЗАВЕТЕ ПЕТРОВНЕ.

2) Дело сие можно начать первее всего, с издания Нового Завета, а потом приступить к Псалтири и целой Библии, и притом не делать оного предметом школьнических занятий, а составить для сего особенные Комитеты в Киеве, Петербурге и Москве, под непосредственным и личным руководством Епархиальных тамошних Архиереев, из лиц по их выбору, самых благонадёжных не только по образованию, но наипаче по благочестию, частью служащих при Академии, а частью и наипаче, если можно, совершенно свободных от учебных занятий, каковым Комитетам иметь главным образом пребывание в Лаврах. Сим Комитетам дело должно быть разделено по частям, впрочем, так, чтобы они обо всём взаимно сносились и соглашались между собой, для соблюдения должного единства в деле, а окончательная редакция всех поправок должна принадлежать непосредственно самому Святейшему Синоду.

3) Для Нового Завета в руководство должен быть принят подлинник Греческий, как с иностранных самых тщательных изданий, так наипаче употребляемый ныне Церковью Греческой; причём полезно иметь в виду и древние Славянские экземпляры, как то: Остромирово Евангелие, изданное Востоковым и Острожское издание. Для Ветхого же Завета, главнее всего до́лжно иметь руководством перевод семидесяти, толкование Св. Отец Церкви Греческих, а затем уже принимать в соображение, весьма впрочем осторожно, Еврейский подлинник: ибо на верность нынешних изданий Библии Еврейской полагаться никак нельзя, чему доказательством служит Русский перевод Псалтири, заключающий в себе, как справедливо замечаете Вы, нередко противоречие с истинным, т. е. с Православным смыслом Пророчеств³⁸⁶.

4) Независимо от сего необходимо позаботиться о том, чтобы составить для народа и издать, краткое по возможности, толкование всего Св. Писания, выбранное из Отцов Церкви. Это дело может быть поручено по частям, как Академиям духовным, так и духовным лицам, известным своим образованием, благочестием и способностью к такому делу. Толкование печатать можно постепенно в периодических изданиях, выходящих при Академиях. Здесь, если что случится и не так, опасности не будет и ошибку легко будет поправить без соблазна для народа.

5) Так как знание Славянского языка в простом народе гораздо лучше сохраняется от того, что он усерднее посещает Богослужение и внимательнее слушает церковное пение и чтение, и весьма многие, даже из неграмотных, знают наизусть много Псалмов и песней церковных, – а слабо это знание преимущественно в высшем классе по пристрастию к иностранному, и по редкому, и невнимательному слушанию Богослужения, а главнее всего от того, что дети сего класса начинают учиться не по Славянским азбукам, а по Русским: то, по мнению моему, надобно обратить на это самое строгое внимание. До́лжно издать от Святейшего Синода для обучения детей азбуки Славяно-Русские, по примеру старинной нашей азбуки, со статьями для первоначального упражнения в чтении на Славянском и Русском языках, выбранными из Библии, Богослужебных книг, Творений св. Отцов, в особенности Дмитрия Ростовского, и из Русских, самых назидательных и благочестивых книг, и требовать, при содействии Правительства, чтобы эти только азбуки были в исключительном употреблении у народа всех классов. Азбуки же и книжки, издаваемые ныне у нас во множестве, для обучения и первоначального чтения детей частными людьми, вовсе не признанными к сему, и наиболее для одной промышленной спекуляции, в которых не только совершенно вытеснен Славянский язык, но вместо благочестивых статей для первоначального чтения предлагаются самые пустые, если не вредные, сказки, басни и рассказы, – непременно следует изъять из употребления и издание подобных книг частным лицам впредь воспретить совершенно. Равным образом должно просить Министерство Народного Просвещения, Управление Военно-учебных заведений и Главный Совет женских учебных заведений, дабы и там принято было за непременное правило требовать, чтобы дети, поступающие в училища, непременно обучены были по тем же, от Святейшего Синода издаваемым книжкам и умели читать по-Славянски наравне с Русским. Эта мера, кроме того, что посредством её чтение Св. Писания на Славянском языке будет доступно и понятно для всех, может быть весьма полезна и в других отношениях: в детях, только что начинающих учиться, будет полагаться начало истинной премудрости – благочестие и страх Божий; и знание на память с ранних лет молитв, псалмов, Богослужебных песней и проч. на всю жизнь будет для них чрезвычайно благотворно, вместо того, что теперь, учась по гражданским азбукам, они и нередко, как жалуются Законоучители в учебных заведениях, поступая в училища, не знают даже самых первых молитв: Царю Небесный и Отче Наш, и не умеют вовсе читать по Славянски. Хотя после в Гимназиях они учатся нарочито Славянскому языку, но это уже мало приносит пользы, а в других заведениях, напр. в Военных Институтах и того нет.

6) Не излишне было бы наконец, для светских людей и вообще не знающих Славянского языка составить и издать словарь Славянских слов, употребляемых в Св. Писании с переводом и объяснением их значения на Русском.

Изложив мои мысли с глубочайшим смирением перед Богом, Словом Его Святым и Православной Церковью, приближаясь ежедневно к кончине моей и готовясь предстать пред нелицеприятный суд Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, всем сердцем молю Его благость, да не по мудрованиям человеческим, а по премудрому Промыслу Своему Он Сам устроит, яко же весть, лучшее и полезнейшее касательно сего, чрезвычайно важного дела, и сохранит мир в Православной Церкви Своей после того, как даровал благодатный мир Отечеству нашему через Помазанника Своего, Благочестивейшего Государя Императора АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА.

Читая всё это изложение, поистине благоговеешь пред богомудренными взглядами и суждениями приснопамятного Архистарца – Первосвятителя. Как всё взвешено и исторически, и политически, и практически, и научно, – и притом сколько в отношении к бывшему, столько же, как бы прозорливо, и ко всему последующему, оканчивая самым настоящим, переживаемом нами фазисом в отношении к рассматриваемому предмету и делу. Чтобы не нарушить личного внимания и рассуждения всякого из прочитавших всё изложение, мы не берёмся даже делать какие-либо подробные комментарии. Так здесь всё полно, точно, веско, ясно и назидательно в каждом положении и в каждом пункте, и во всех выражениях. Это – истинно документ, достойный быть как бы законоположительным актом для руководствования на все времена в деле разрешения всякого подобного вопроса и начинания.

Со своей стороны мы обратимся теперь, собственно к тому, чтобы показать, – насколько действительно тщательно следил в Бозе Почивший, – как он сам засвидетельствовал об этом, – за всем ходом бывших разновременных переводов Св. Писания, из коих и указано им на перевод напр. Протоиерея Павского, названный им прямо нечестивым, а равно, несомненно, разумелся им и перевод архимандрита Макария (Глухарева), бывшего Алтайского Миссионера. В частности же и прежде всего мы не можем не указать, для окончательной полноты и ясности излагаемого дела на то, что хотя Высокопр. Филарет не участвовал, по его собственному свидетельству, «ни в переводе, предпринятом Библейским Обществом, ни в остановлении сего перевода, вскоре затем последовавшем», но нижеследующие данные покажут, что он не был безучастным и в этом деле, хотя и посредственно, и в особенности по поводу, напр. Катехизиса, составленного Высокопр. Филаретом, бывшим ещё тогда Архиепископом Московским, и подвергшегося запрещению в силу разных причин, а между тем одной, заключавшейся тоже в новомодном тогда употреблении текстов Cв. Писания вместо Славянского языка на Русском, взятых целиком из перевода, сделанного Библейским Обществом.

По поводу всего этого мы живо приводим себе на память, а многое было нами и записано, что высказываемо было покойным Высокопреосв. Антонием (бывшим Архиепископом Казанским) который, при разборе более важных биографических документов, каков в особенности и настоящий, сообщал много своих объяснений на основании ему известных от своего дяди сведений и своих личных воспоминаний и соображений. Имеются у нас подобные же сведения, сообщённые нам при личных собеседованиях о настоящем предмете с покойным Высокопр. Митрополитом Киевским Арсением и Андреем Николаевичем Муравьёвым³⁸⁷. Наконец такие же сведения имеются у нас в дневнике, ведённом бывшим Наместником Лавры. Изложение всех этих сведений будет в следующей главе.

«Там как хотят, а я сказал своё мнение; умолчать же или человекоугодничать в таком важном деле я почитаю самым ужасным преступлением. Притом меня спросили. Если бы не спросили, может быть так и прошло бы... Но когда меня спросили, я должен сказать правду не обинуясь. Впрочем, странно, – старик, готовящийся каждый день умирать, подал голос, – и вот до сих пор дело это лежит»³⁸⁸.

Я и доднесь как нельзя более живо представляю, – рассказывал покойный Высокопр. Антоний, – все те свидания Владыки-дяди с Графом Ал. Петр. Толстым, тогда ещё не бывшим Обер-Прокурором Св. Синода, а находившимся в Киеве в конце Крымской войны по званию его Начальником Нижегородского ополчения, при которых у них велись беседы касательно предположений о переводе Библии на Русский язык. Я бывал и сам всегда при этих собеседованиях; к тому же Граф Ал. Петр., посещая меня в Академии³⁸⁹, много высказывал своих мнений по чувству известной его христианской ревнительности относительно перевода, не скрываясь при этом, что он также беседовал не раз и с Митрополитом Московским Филаретом, прямо признающим это дело благопотребным и даже необходимым. Не скрывал и я пред Графом, что готов бы соразделять это мнение, хотя Граф заметно был не на этой стороне. Но вот, когда дело дошло до беседований его с Владыкой- дядей, более решительных, тут-то я подивился, – откуда что бралось... Слушая его, я чувствовал себя бывало, именно яко сидящий при ногах Гамалиила... Владыка изумлял даже самой памятливостью при таких его старческих летах и недугах... Он не только сообщал факты, но иногда целиком повторял, как бы с подлинника, некоторые из мнений бывших деятелей во дни ещё Библейского Общества и pro и contra, особливо последних – как например, Шишкова, Сперанского³⁹⁰ и Архимандрита Фотия, хотя и признавал последнего, не столько разумевшим самоё значение дела, сколько явившимся рьяным и иногда резким до крайности обличителем тогдашнего религиозного вообще направления, и направлявшего свои стрелы в особенности против, страшно им подозреваемого в неправославии, и якобы заправлявшего всем делом перевода Св. Писания, Филарета (Московского), как главного Члена бывшей по этому делу Комиссии... Для меня, сказать по правде, почти всё это было новостью, так как в печати не было ещё тогда почти ничего³⁹¹.

Когда же Граф А.П. ссылался, между прочим, на суждение Филарета, Митрополита Московского, то Владыка сначала как будто не дослыхивал... а затем, вызнавши больше и больше суждений, передаваемых Графом от лица Филарета Московского, с грустной улыбкой заговорил: «Оха, оха! Кому бы, как не нам обоим, доживающим уже тот предел жизни, в коем труд и болезнь суть неотлучные спутники наши, по изречению Псалмопевца... кому, как не нам бы и до́лжно последовать и другому изречению того же Псалмопевца: помянух дни древние и поучихся... Владыке же Московскому (которого никто, позволю себе сказать, в жизни не почитает так глубоко, как я), подобает ведать и выполнять это изречение гораздо-гораздо тщательнее, чем мне... Я-то из этих древних дней бывшие самые начальные только знаю, насколько для меня было доступно, – а он был прямым участником, даже в ряду самых главных в том, что тогда творилось под фирмой Библейского Общества... Я был уже, как и он совместно со мной, деятелем лишь в позднейшее время, когда явился нечестивый перевод Протопопа Павского и когда выявлялся новый, ещё не званный, не прошенный призванник на это – Архимандрит Макарий, – да и то не знаю, как Господь сподобил миновать могущей возбудиться тогда бури... Это и Вы, Ваше Сиятельство, конечно знаете... Помните как оный, который и сам не знал, как именовать себя в своём новом звании и которого, между тем, другие ведавшие называли ловким шаркуном с саблей и шпорами... помните, как он шаркнул нас обоих в 1842 г... и за что же? Да вот, за подобное же дело, хотя оно было именно только подобное, потому что заключало в себе некую только часть того, что теперь предполагается к начинанию, – а на прежнее-то я и теперь вполне согласен³⁹². Ведь История всё покажет, – она неумолима, чтобы не сказать правды и истины… И потому нам, искушённым слава Богу, многими собственно-личными опытами и скорбями, не сугубо ли непростительно будет, коль скоро мы, поставленные по сану и возрасту во главе стражей Дому Божия, стали бы теперь на степень тех, коих мы же сами, хотя в ином и не без греха, иногда осуждали за несостоятельность в правах и власти первенствующих Членов Св. Синода³⁹³. Я не знаю впрочем, – сказал в заключение этой своей речи Владыка, – что думает об этом и теперешний первенствующий Владыка³⁹⁴ и что предполагал бы окончательно и сам Владыка Московский. Во всяком разе я наперёд скажу одно, – что не отрицаюсь противостать в лице ему и всякому... Будь-то хоть Вы Обер-Прокурором, если станете приводить те же мысли, какие и теперь, по-видимому с убеждением высказываете, – я не отступлю от своих убеждений; с ними я готов предстать и на страшном судище Христовом, на которое явиться подобает ми скорее других... Я не желал бы и дожить до времени начинания этого дела, – но во всём Единая Воля Того, Кто и живит и мертвит. Дóндеже продлит Господь дни живота моего, буду пламенно от всей глубины моего сердца молить Его Благость, да не по мудрованиям человеческим, а по единому Своему Премудрому Промыслу Сам да устроит, якоже весть, лучшее и полезнейшее касательно сего, чрезвычайно важного дела... Вот и теперь у нас страшная политическая буря... (Крымская война). Избави же Господи, если мы сами от себя породим зачатки бури внутренней в недрах самой матери – Св. Православной Церкви, мняще службу приносити к её благоуспеянию, и делая для неё как бы подпорки своего рукоделия, тогда как сказано: »и врата адова не одолеют ю..."

«Когда, наконец, – продолжал Преосв. Антоний, – получено было вот то самое отношение от Обер-Прокурора Графа Александра Петровича Толстого (от 20 Ноября 1856 г. за № 2457), – на которое последовал и настоящий ответ, – тогда Владыка-дядя на первый же раз, только что успевши наскоро прочитать его с приложениями, высказывал весьма многое в том же роде и тоне, что и в прежних беседах с Графом. В частности же он взялся, собственно, за то, что, как он выразился, больно уже закрутили делом. «Ну вот, так и видно, что одна метла явилась на это новенькая³⁹⁵, – зато другой – старой-то³⁹⁶ не подобало бы подходить под эту стать...» Я, – говорил Преосв. Антоний, – при этих словах ничего сначала не понимал, пока Владыка, указав мне на лежавшие на столе пред ним бумаги, не сказал: «вот получил я и на счёт ново-проектируемого перевода Библии на Русский язык: – теперь приводится уже писать официально по этому делу... Впрочем, я недаром сказал ещё, помнишь, прежде при беседах моих с Графом Ал. Петр., что я не отступлю ни в чём от своего, что и тогда говорил; а что касается вот до этих приложений³⁹⁷, то и они не ахти каковы... старые погудки на новый лад... и отвечать-то бы не хотелось, чтобы не утруждать себя при моих немощах, – но по важности дела невозможно без этого. Благо, что ты слышал все мои прежние рассуждения с Графом, в которых он, я знаю, вполне убедился; потому возьми теперь же эти бумаги, и насколько припомнишь всё моё прежнее, напиши по пунктам, по-раздельнее, чтобы я мог вставить, где что будет нужно; – а на некоторые новые-то положения ты пожалуй и не берись писать: я что знаю сам написать, то и напишу». Затем с обычным своих: Ох-ма, ох-ма! Владыка опять заговорил: «да больно-больно что-то закрутили… Не мнят ли, как можно скорее ознаменовать новую эру царствования этой новинкой... Между тем как для сердца-то Царёва, еже в руце Божией, есть другая важнейшая, священнейшая и потому первейшая задача, для выполнения которой и да возглаголет в Сердце его благая о людех своих³⁹⁸ и воздействует силою многою во исполнение Сам Царь царей и Господь господей...»³⁹⁹.

«По известным уже из бесед Владыки с Графом мыслям и сведениям, – говорил владыка Антоний, – мне не трудно было вскоре же изложить, что нужно; хотя сказать правду, нечто внёс я и своё». Слушая моё изложение, Владыка сразу и как бы по чутью узнавал и говорил: «нет, – это не моё... исправь по-моему, – а это вовсе выбрось... и тут же продиктовывал сам многое. Ко всему же этому присовокупить, в отношении к Графу вот и это, что написано мной, и не сметь изменять ни в одной йоте... Пусть судят там, как хотят, – пусть хоть и осудят меня..., но я скажу навсегда и не яко Пилат, »еже писах, писах«... Подвинь-ка ко мне чернильный прибор... и тут же собственноручно в конце своего изложения написал: – «Изложив всё сии мои мысли с глубочайшим смирением пред Богом, словом Его Святым и Православной Церковью и приближаясь к кончине моей и готовясь предстать перед нелицеприятный суд Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа, всем сердцем молю Его Благость, да не по мудрованием человеческим, а по Премудрому Промыслу Своему Сам он устроит якоже весть лучшее и полезнейшее касательно сего, чрезвычайно важного дела и сохранит мир в Православной Церкви Своей после того, как даровал Он Своею милостью благодатный мир Отечеству нашему через Помазанника Своего, Благочестивейшего Государя Императора АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА⁴⁰⁰. Снова заставив меня прочитать всё изложение, со всей точностью и особенной внятностью для него (в это время он был уже туговат на слух), Владыка сказал по выслушивании: «ну, да благословит же Господь во благий час! и сделав крестное знамение на себе и благословил самую рукопись, приказал немедленно же переписать её в двух экземплярах: в одном на имя Графа, а в другом экземпляре на имя Высокопр. Филарета, Митрополита Московского. «Пусть же не думают, что я готов будто бы тормозить дело даже в самом времени... Думал было я, написать нечто и Первенствующему⁴⁰¹, но помыслих и размыслих... Приводилось бы написать ему нечто и не малое, не по вкусу для него... А, пожалуй, от него и теперь может статься то же, что и по делу о твоей Догматике⁴⁰²; не пустился бы он и теперь в полемику против настоящего изложения... Да и немудрено; ведь он был тоже во дни оны Библейско-общественником в числе членов Комиссии и притом самых ярых ревнителей...⁴⁰³ по переводу Св. Писания на Русский язык, избранных бывшей тогдашней Комиссией Духовных Училищ – и каких же членов?! всё – академистов, молодятников, потому-то справедлив был Шишков, который помнится, выразился так: «перевод был брошен нескольким студентам Академии и притом с приказанием сделать это перевод как можно скорее»⁴⁰⁴.

Кроме этих, устно переданных Высокопр. Антонием сведений, встречаем ещё многие, внесённые в своё время в дневник, ведённый бывшим о. Наместником лавры. Эти сведения особенно интересны: они раскрывают истинно сказать, вся внутренняя души в Бозе почившего в том именно отношении и значении, что вопрос о переводе и ответ его на него вышеизложенный были для него, так сказать, вопросом его жизни и мирного исхода в блаженную вечность... При чтении записанного в дневнике, это и со стороны всякого чувствуется с особенным даже умилением. Выписываем от слова до слова, хотя и не все записи в дневнике.

«А сказывал ли я тебе, – (писано в дневнике) – говорил Владыка, видимо всей душой чувствовавший глубокое удовольствие, – о письме ко мне Обер-Прокурора?! Он прислал мне выписку из письма Сперанского к дочери. Замечательно весьма, его мысли совершенно те же, какие и я лично высказал ему о переводе Библии на Русский язык; – на-ко прочитай». Затем продолжал: «Да как хотят, а я сказал своё мнение, а умолчать или человекоугодничать в таком важном деле я считаю самым ужасным преступлением. Притом, меня спросили. Если бы не спросили, может быть так и прошло бы. Но когда спросили, я должен был сказать правду, не обинуясь. Иные, молодые Архиереи, могли позволить себе и без дальних рассуждений согласиться... хотя и им не извинительно, но должно было стать за слово Божие: я же стою уже одной ногой в гробу. Да, вот видишь, как пишет Сперанский о Славянском языке, а теперь Митрополит (разумеется Григорий Санкт-Петербургский, о чём увидим ниже), сравнил язык Слова Божия с гнилым логовищем, – как это можно?! Перевод на Русский язык, – ведь это к чему поведёт? На слово Божие станут смотреть как на обыкновенное слово человеческое. Но видно и в моём мнении видят уважительные основания; вот до сих пор дело это лежит... Впрочем странно, старик, готовящийся каждый день умирать, подал голос и дело остановилось. Если оно вовсе остановлено будет, то это явный знак, что так Богу угодно». Я (Наместник) заметил: одно то уже, что Ваш голос заставил их не спешить этим делом и подумать о нём серьёзнее, и это уже очень важно. «Да, – заметил Владыка, – они хотели вдруг, как будто легко, и в какое время!! Разговор остановлен был прибытием Доктора»⁴⁰⁵.

«Вечером, после всенощной, в келейной Владыки я и о. Антоний (Ректор Академии) пробыли у Владыки до половины 8-го. При разговоре св. Владыка опять с заботливостью останавливался на проекте о переводе Св. Писания. «Вот статья о Лукарисе, говорил он, между прочим помещённая в Пчеле, прочитана, конечно, многими; на основании её, при первой вести о переводе, могут подумать, что Св. Синод хочет произвести реформацию... Враги Православия, пользующиеся всяким случаем клеветать на Православную Церковь, постараются распустить такой слух. Пойди тогда, оправдывайся! Это первое. Я напишу об этом Графу. А второе: слово Божие низведут на степень обыкновенного слова человеческого, как у Реформатов, – вот что из этого выйдет. А потом уничтожение Иерархии. Ведь Реформаты для того и дают народу в руки Библию, чтобы уничтожить все церковные учреждения. Притом Реформаты имели основание требовать Св. Писание на природном языке. И Папа виноват, что не удовлетворял требования. А у нас какое основание. Наш перевод Апостольский, можно сказать с буквальной точностью на коренном народном языке. Толкуют одно и одно, – что Славянский-де язык не понятен во многом для многих, тогда как Русский, само собой, наоборот... да тут сущность дела не в одной понятливости. Притом, если Русский, т. е. на наречии Великорусском, перевод будет понятнее для вообще Русских, – то что же сказать о Малороссах; для последних наоборот новый Русский перевод будет менее понятен, чем Славянский; значит и для них нужно будет сделать особый перевод на их Малороссийском языке...»⁴⁰⁶.

«С особенной озабоченностью Владыка опять говорил о проекте перевода Св. Писания на Русский язык и о переводе на то же наречие (чего Боже сохрани) и Богослужебных книг, опыт чего найден в бумагах покойного Митрополита Никанора, как это упоминается в его жизнеописании. Владыка со всей силой убеждения повторил совершенное несогласие своё на эти новости, как на самое опасное дело для мира и единства членов Церкви Православной. «Как они хотят, я высказал своё мнение по этому делу, – говорил Владыка, – изменить этого мнения я не могу, с ним я умру, спокойный в совести, что не буду отвечать пред Богом. Суда человеческого я не боюсь; если бы даже произнесли против меня отлучение, и тогда я был бы покоен и не отказался бы от своего убеждения. Впрочем, как Богу угодно, если даже я ошибаюсь, то уповаю, что Бог не осудит меня. Я действую в этом важном деле по крайнему моему разумению и убеждению совести, заботясь не о себе, а единственно о благе Церкви, Государя и Отечества, а потому примут ли в уважение мнение моё или не примут, я покоен: для личности моей тут нет нисколько оскорбления. Я исполнил свой долг, а они как хотят. Если они успеют в своём замысле, то верно Богу будет угодно попустить это по каким-либо особенным целям. Равно им гневаться на меня не за что». Пиша к Высокопр. Григорию (Митрополиту Петербургскому) я сказал, что разность в мнениях по такому важному из предмету не должна разрушать между нами братского союза, любви и мира. Разность мнений была по временам и между Апостолами, однако не производила между ними разъединения и не вооружала друг против друга; тут дело не о личностях и не о личных пристрастиях к тому или другому мнению. Личности в сторону. В деле Церкви всякий, призванный к нему, имеет право подать свой голос по крайнему разумению и убеждению, и этот голос должен быть выслушан с совершенным спокойствием и беспристрастием, ибо тут всякий принимает на себя ответственность пред Богом, Церковью, Государем и Отечеством. На замечание Преосв. Григория, – что Русского перевода Библии громко требует будто бы общее народное мнение, – Владыка изволил опять повторить, что это несправедливо; если бы это мнение было, оно сильно высказалось бы и в здешнем крае, но этого отнюдь не видно. И в бытность в Петербурге я не заметил в ходу этого мнения, прибавил Владыка. Против заметки, что сильное выражение нравится иногда более слуху, а не сердцу и что Апостол осуждает чешемых слухом, Владыка сказал: вот этого-то особенно нельзя опасаться от Священно-Славянского языка: он не способен чесать слуха; Божественная истина высказывается им со всею поражающей строгостью и прямотою, без всякой лести и обоюдности. Но особенно неуместным, несправедливым и оскорбляющим истину признал Владыка, – употреблённое Преосв. Григорием в письме его, – «уподобление священно-славянского языка старому логовищу, гнилому и мёртвому». В глубине души моей я признаю священный Славянский язык нашей отечественной святыней, так выразился я (сказал Владыка) во вчерашнем письме Графу. На языке Славянском передано для нас и сохранилось Промыслом Божиим слово Божие. На нём читается в храме Св. Евангелие и Писания Апостольские, на нём совершается Богослужение наше и все спасительные Таинства Церкви, и этот язык, который один, по выражению Шишкова, сохранился чистым и не осквернённым называть логовищем! Как это пришло ему – Митрополиту – в голову?! Скорее, – это чистый, свежий родник живой воды, это драгоценное хранилище Божественной истины, неприкосновенная сокровищница Божия слова. Странное дело, – прибавил Владыка, – надобно же всему этому быть; думал ли я, что Граф будет Обер-Прокурором, когда он был здесь; мог ли я думать, что давний вопрос о переводе опять будет поднят при моей жизни; а вот как будто и жизнь моя продлилась для того, чтобы мне подать справедливый голос против опасного нововведения, на которое все, по-видимому, так легко решались. Странное дело: когда я служил в Московской Академии, то дело о переводе начиналось. Митрополит Московский тогда ещё был Ректором Петербургской Академии и он писал тогда мне об этом деле; но я и тогда отвечал ему, что это не нужно и предлагал делать по временам где нужно, замену некоторых неясных слов более понятными, не изменяя языка, и при этом указал на некоторые неправильности в первом опыте, изданного тогда на Русском языке, Нового Завета. Так, напр., в беседе Иисуса Христа с Никодимом выражение сын человеческий было переведено сын человека, или слово в беседе Самарянской: «аз есмь глаголяй с тобой, – это я, который говорю с тобой». (К чему тут: это?) Или 3 стих 1-й главы Иоанна прежде переведённый так: и без Него ничто не произошло, что произошло, или ст. 14 той же главы и Слово стало плотию. Или глава 18 «Это я» вместо – Аз есмь. Всё это Владыка говорил с самым глубоким, живым участием сердца и разговор продлил до 8 часов от 6, вопреки обычаю Владыки отпускать от себя в 7 часов (когда он оставался один на правило), и я опасался, что это может вконец растревожить и возмутить дух Владыки, и потому готов был доложить: не время ли отдохнуть ему. Но к моему успокоению это сделалось без слов. Часы пробили 8 и Владыка вспомнил, что речь идёт довольно долго; но ещё примолвил, – благословивши уже меня: «Да, вот в оное время Митрополит Серафим, когда получил словесное Высочайшее разрешение действовать к закрытию действий Библейского Общества, то целые тысячи экземпляров, вновь изданного перевода Пятикнижия Моисеева на Русский язык распорядился немедленно перевезти на Лаврские кирпичные заводы и там сжечь оный дотла...»⁴⁰⁷.

«Владыка получил ответное письмо г. Обер-Прокурора по делу о переводе Св. Писания от 8 Января. Граф собственной рукой свидетельствует живейшую и усерднейшую благодарность Владыке за прямодушный отзыв, обещает представить оный Государю Императору и испросить Высочайшее разрешение внести этот отзыв в Св. Синод на рассмотрение, а копию с отзыва препроводил к Митрополиту Московскому, в уверенности, что по прочтении оного Митрополит Филарет во многом, если не во всём, переменит свои мысли по этому делу. К Григорию же, Митрополиту Петербургскому Граф дал мысль Владыке, вместо ответа на его (Митрополита Григория) письмо, послать копию с того же отзыва. Копия эта ныне и послана с исключением из отношения к Графу всего того, что относится собственно к Графу. Письмо Графа я (Наместник) испросил у Владыки позволение приобщить к делу о переводе св. Писания, а самое дело все, со всеми относящимися к нему документами, а главное отзыв Владыки по этому делу, хранить в ризнице Лаврской, как отеческий и предсмертный его завет, на память и в научение будущим временам. Владыка изъявил на это совершенное согласие и при этом прибавил: «Да! теперь мне хорошо бы умереть; в таком случае мой отзыв точно был бы как предсмертный завет и имел бы всю силу». «Не высказывается ли и в сих словах, – сказано в дневнике, – готовность Владыки запечатлеть высказанные убеждения самой смертью, если бы дошло до того…, не дорога ему жизнь, если бы должно было пожертвовать оной для полного торжества веруемой и исповедуемой истины»⁴⁰⁸. Но к величайшему прискорбию приходится сказать, что высказанное в дневнике желание писавшего его и соизволение самого в Бозе почившего – «сохранить навсегда сказанные документы в Лаврской ризнице, – остались неисполненными...» В бытность мою (пишущего) в Киеве (в Октябре 1887 г.) я употребил и истощил все средства и способы, чтобы увидеть эти документы, как драгоценнейшую находку... Но увы! в ризнице ничего не оказалось и о. Екклисиарх (Архимандрит Валентин) готов был клятвой подтвердить, что ничего подобного не было сделано бывшим о. Наместником Иоанном... Думал было я, – не находятся ли искомые документы в Лаврской Библиотеке, но и тут не нашлось ничего. Наконец обращался я в Лаврский Духовный Собор с вопросом: нет ли в делах там чего-либо, по крайней мере не было ли проведено самоё дело об этом предмете путём формальным; – но ни в реестрах входящих бумаг, ни в архивных описях ничего подобного не найдено. Впрочем, остаётся успокоительная уверенность, что все выше приведённые нами сведения вполне достаточны для удовлетворения читающих и по содержанию, и значению в отношении как к рассматриваемому предмету, так и к личному состоянию в Бозе почившего, действительно засвидетельствовавшего и запечатлевшего всеми своими истинно Святительскими убеждениями и действиями всю чистоту и прямоту и глубину богопреданности и нелицемерной совести до самопожертвования, даже до смерти в непреложном и непреодолимом ничем и никем, его исповедничестве святой спасительной Веры. Не без основания он любил, в чувствах особенно глубокого благоговения, самосвидетельствовать о себе: «Заслуг у меня немного, а может быть и никаких, – зато дерзаю рещи со Апостолом: »Веру соблюдох».

Такую же непреложность убеждений и неизменность действий увидим мы и в дальнейшем повествовании об этом же предмете, где в Бозе почивший не заочно, не в келейном своём уединении, но лицом к лицу и усты ко устом, и в заседаниях Св. Синода, и в частных сорассуждениях в среде сочленов и своих и других, власть имеющих, являл всегда себя верным себе, не поступаясь ни в чём своими убеждениями, с тем вместе не страшась, по слову Апостола, противустать в лице всякого, аще кто зазорен бе... (Гал. 2:11).

После приведённых частных воспоминательных сведений, мы обращаемся к изложению данных, уже внесённых в Историю, относящихся тоже к переводам Св. Писания Ветхого Завета на Русский язык. В этом изложении однако, мы последуем порядку обратному против хронологического. От изложенных доселе фактов за 1856–1857 год, перейдём сначала к 1841–1842 гг. (т. е. к делу о переводе Протоиерея Павского), а затем почти одновременно бывшему переводу Архимандрита Макария (Глухарева), бывшего Алтайского миссионера: напоследок же всего придём к началу всего настоящего повествования, именно к концу служения Высокопр. Филарета в Калужской Епархии (1824–1825 гг.). Такой порядок, образовавшийся у нас по своим причинам, не правилен, но значение дела не в форме изложения, а в верности, ясности и полноте фактов, которые преднамечены были в самом начале настоящего отдела – именно в этом порядке. Надеемся, что и читающие сами признают указываемый порядок отнюдь не затрудняющим их внимания и разумения.

«Я не устрашусь, если бы меня и вовсе уволили от кафедры; но я страшусь за последствия подобных действий, которых не желалось бы, и от которых избавить силен токмо Един Верховный Кормчий Своей святой Церкви – Господь Иисус Христос»⁴⁰⁹.

Факт 1841–1842 гг. к которому мы хотим теперь перенести внимание читателей, сколько прямо относится к рассматриваемому вопросу о переводе Библии на Русский язык (собственно о переводе Протоиерея Г.П. Павского), столько же служит решением вопроса: – от чего оба Первосвятителя – Московский и Киевский, эти бывшие истинные столпы в делах управления Русской Церкви были порушены, можно сказать в один час и безвозвратно, – разумеем безвозвратное увольнение их (в 1842 г.) от присутствования в Св. Синоде? Сколько доселе ни остаются прикровенными обстоятельства этого, в своём роде напоминающего отчасти подобные события в общей древней истории Церкви Вселенской, факта, – но при посильном изучении данных многое становится понятным и ясным... Указываемое время (с 1837 г.) было можно сказать, переломом в состоянии нашего Церковного управления... Но не об этом наша речь, или точнее не наша речь об этом... Для частного характеризования мы приведём только несколько данных, – уже внесённых в последнее время в летописи, и следовательно, не могущих быть не известными для читающих и интересующихся ими. Это, впрочем, уже предуказано нами и в выражениях Высокопр. Филарета об известном лице – шаркун с саблей, который не знал даже и сам, как называть себя в новом его звании... Сведения об этом последнем факте были помещаемы в разных повременных изданиях, но мы не придавали бы им значение достоверности, если бы не встретили сведения об этом в Записках Костромского Архиепископа Платона, внесённого им в свои Записки (дневник) из письма к нему, находившегося на покое в Бабаевском монастыре, Преосв. Игнатия, бывшего Епископа Кавказского, – более же всего знаменитого по-своему архимандритству в Сергиевой (близ Петербурга) пустыни (известного Брянчанинова). Последний писал к Преосв. Платону: «никакое светское возвышение не приводило возвышенного в такой восторг, как назначение его в Обер-Прокуроры. Когда Графа Протасова сделали Обер-Прокурором, он приехал к своему знакомому Генерал-Адъютанту Чичерину и говорит ему: «поздравь меня!.. я – министр, я – Архиерей... я – ч…т знает что...» В присутствии моём, – писал Игнатий Брянчанинов, – эти слова были переданы Киевскому Митрополиту Филарету. "Одно последнее справедливо, – печально ответил Первосвятитель-старец»⁴¹⁰.

Покойный Высокопр. Антоний, по прочтении этой, указанной ему мной заметки, сказал: да, это верно. Владыка-дядя и сам высказывался мне однажды об этом неосторожном его выражении, дошедшем между тем, до самого Обер-Прокурора, – так что с этой поры пошли на него разные невзгоды, которыми он, однако, нисколько не тяготился. Он даже радовался⁴¹¹, что его за это оный шаркун шаркнет тотчас же, – но очевидно время не приспело... Да и не было причин и поводов, хотя и престарелый Митрополит Санкт-Петербургский Серафим был уже, как говорится, подбит к этому. Последний по словам Владыки, более всего опасался воздействия Московского, которого он так всегда называл без имени (Филарет)⁴¹². «Ведь они такие, – говорил Митрополит Серафим, – что их водой не разгонишь: а кто из них мудрёнее, я и разгадать хорошенько не могу...»⁴¹³.

Но вдруг неожиданно открылось составляющее собственно предмет нашего настоящего изложения, обстоятельство, которое, между прочим, как объяснял Преосв. Антоний, едва не послужило было к разъединению между неразрывными, единомышленными духовными друзьями, Первосвятителями – Филаретами. По крайней мере, дядя Владыка всегда вспоминал об этом с глубокой грустью. Дело это⁴¹⁴ состояло в следующем, как читаем в «Истории перевода Библии на Русский язык».

В конце 1841 г. Член Святейшего Синода, Киевский Митрополит Филарет получил в Санкт-Петербурге письмо, присланное из Владимира, без подписи имени писавшего⁴¹⁵, следующего содержания: «Недавно вышел в Петербурге литографированный Русский перевод учительных и пророческих книг Ветхозаветного Канона (исключая Псалмов). Перевод показывает, что над ним трудился человек, сведущий в Еврейском языке и способный владеть Русским словом. Для христианина слово Божие есть семя духовной жизни, хлеб питающий и укрепляющий его на утомительном пути сей жизни, вода утоляющая жажду его в пустыни сего мира. Он ищет того же и в переводе и с плачем отходит, находя в нём не глаголы Бога живаго и истинного, но злоречия древнего змия, извратившего первую заповедь Божию и низвергшего всё человечество в бездну вечного отчуждения от лица Божия. Можно бы почесть неважным сие дело, если бы оно произошло от неопытности и ошибочного выбора иностранных пособий. Но когда переводчик не раз, не два, пересматривал свой перевод, когда при каждом пересмотре вводил новые лжесловия и когда авторитет его учёности и слава многоведения грозят обширным распространением переводу: то ни молчание неуместно, ни терпение не спасительно».

«Высокопреосвященнейший Владыко! Мысль, что Господь поставил Вас стражем Своей Церкви, даёт смелость мне, последнему служителю Его, обратиться к Вашему Высокопреосвященству и представить Вашему вниманию некоторые отступления перевода от истины».

Указавши на неверности перевода, безымённый доноситель предлагает далее советы, как поступить с переводчиком, охранить Церковь от угрожающей ей опасности и удовлетворить потребностям сынов Церкви, жаждущих чтения слова Божия. «Нет нужды, – говорит он, – подвергать переводчика осуждению Церкви и отлучению. Ему нужно напротив, преподать пастырское наставление, нужно возложить на него временную епитимию, да дух его спасётся в день Господа нашего Иисуса Христа. Возвращаясь же опять к литографированному переводу, неизвестный автор обращает внимание на те последствия, которые могут произойти от распространения «произведения сего нового Маркиона», и заключает своё письмо так: «на Русском языке едва ли когда являлось такое богохульство, как в литографированном переводе».

Киевский Митрополит Филарет, препровождая письмо это к Обер-Прокурору Святейшего Синода, Графу H.А. Протасову (19 Января 1842 г.), уведомлял, что по поручению его отыскан и доставлен ему один экземпляр этого перевода⁴¹⁶. «И при самом поверхностном обозрении сего нечестивого творения, – писал он, – нельзя не видеть с глубоким прискорбием, какое великое зло для Православной Церкви и отечества нашего может произойти от распространения его в духовных учебных заведениях и в народе. Благочестивые предки наши, по особенному Промыслу Всевышнего о любезном отечестве нашем, принявши благочестивую и христианскую веру во всей чистоте её, богодухновенные книги Св. Писания, на котором она основывается, доселе с благоговением хранили от всякого нововведения, как драгоценнейшее наследие, как неоценённый дар Божий и залог временного благоденствия и вечного блаженства. Великая и священная обязанность наша, возложенная на нас Богом, есть – сохранить сей закон и передать потомству нашему во всей его чистоте, дабы не постыдно явиться пред лице Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа в день откровения славы Его». Поспешая по долгу звания препроводить к его Сиятельству вышеозначенный экземпляр для принятия мер к открытию виновных в этом злоупотреблении и к прекращению распространения этой вредной книги в учебных заведениях и в народе, Преосвященный Филарет просил Обер-Прокурора предложить немедленно об этом Святейшему Синоду для соборного рассмотрения этого важного дела; с этим же вместе назначить произвести строжайшее расследование во всех Академиях – Петербургской, Киевской и Московской. Когда же Граф высказал недовольство такими крайне настоятельными требованиями Филарета и отклонил их, – то Митрополит сказал: «В таком случае я дерзну лично предстать пред лице Государя…».

Митрополита Санкт-Петербургского Серафима не было, по болезни его, в Синоде при рассуждении об этом деле; но прочитав Синодский протокол 13/18 Февраля, он сообщил Обер-Прокурору своё мнение, которое от слова до слова следующее. «По болезни моей я не мог принять личного участия в рассмотрении поступившего в Святейший Синод дела об оказавшемся здесь искажённом и нечестивом переложении учительных и пророческих книг Ветхого Завета, изданном втайне и распространённом посредством литографирования. Но по особенной важности случая вменяю себе в обязанность, собрав на одре болезни остатки сил, сообщить Вашему Сиятельству соображения и мысли, какие внушают мне долг моего звания, святость присяги, сыновняя преданность к нашей древней, отечественной Православной Вере и опыты долголетнего служения святой Церкви. При известии об упомянутом переложении, я исполнился душевного прискорбия, как потому, что такое злоупотребление святыней очевидно угрожает той чистоте, в которой учение веры преподавалось в Отечестве нашем, ограждаемом от пагубных иноземных суемудрий помощью Божией и попечением благочестивейшего Государя Императора, так и потому, что такое злокачественное посягательство явилось от имени и посреди духовного юношества, от которого мы ожидаем верных и усердных пастырей и служителей Церкви, воспитывающей их своими трудами и пожертвованиями. Рассматривая сей случай со всех сторон, я к великому прискорбию усматриваю в нём горестное последствие тех, ложных на счёт употребления слова Божия, понятий, которые, быв некогда занесены к нам иноверцами и увлёкши умы некоторых у нас, угрожали Иерархии – подрывом во власти, народу – воспитанием в нём обольстительного, но вместе и гибельного, чувства независимости от Церкви, Православию – ниспровержением коренных начал его; ибо по учению Православной Церкви, Священное Писание предано Богом не народу, а сословию пастырей и учителей, и уже через них народу. Зловредные мнения, пресечение коих требовало великих усилий от истинного усердия к Церкви⁴¹⁷, возродившись ныне и явившись во всем своём безобразии, на самом опыте показали, как глубоко вкореняются и с каким трудом врачуются подобные недуги. Нечестивое преложение Священного Писания тем больше возбуждает негодование и скорбь, что оно явилось тогда, когда Православная Церковь наша так недавно ещё и одними истинами своего неповреждённого учения возвратила к себе миллионы отпадших чад⁴¹⁸, когда начинают вразумляться и другие, погрешительно укоряющие нас в допущении перемен, и когда Церковь наша с утешением видит возрастающим благочестивое чувство в народе, возбуждённое примером благочестия в Государе».

Митрополиты – Московский и Киевский не знали об этом мнении Митрополита Серафима, сообщённом им Обер-Прокурору Св. Синода. Между тем, в связи с делом о переводе Г.П. Павского, «как-то в частной дружеской беседе двух Митрополитов (Киевского и Московского) зашла речь о неясности и неверности в разных местах Славянского перевода Библии. Рассуждая как бы поправить важнейшие ошибки и неточности не ожидая нового переложения, они пришли к такому заключению, что можно – где присовокупить истолкование, где заменить непонятное слово и неправильное выражение иным словом и выражением, где пояснить смысл в кратком перечневом содержании в оглавлении той или другой книги. Узнал об этом разговоре и Обер-Прокурор. Он является к Филарету Московскому и спрашивает его: «справедлив ли дошедший до него слух?» – Митрополит Филарет передал случившийся разговор слово в слово. Тогда Обер-Прокурор спросил: «не решится ли он дать ему Записку о таком важном вопросе, чтобы самому в него вдуматься и оценить мнение двух старших Членов Синода?» «Охотно, сказано в ответ; я не отрекусь от своих слов, и что говорил Вашему Сиятельству, то же скажу и на письме»⁴¹⁹. Вследствие этого разговора Московский Митрополит Филарет изложил свои мысли в Записке и 28 Февраля препроводил её к Графу Η.А. Протасову.

Получив Записку и проверив между тем, рассказ одного Митрополита рассказом другого (Киевского), Граф Н.А. Протасов должен был поговорить о ней и с Первоприсутствующим Серафимом. Потом, с его слов, велел для соблюдения канцелярской тайны в своей Канцелярии, написать от него к себе отношение в том смысле, что нельзя допустить никаких толкований на Священное Писание⁴²⁰. Отношение Митрополита Серафима к Графу Протасову подписано 4 Марта.

Граф Протасов предложил о содержании этого отношения Святейшему Синоду. При этом однако ж, никаких рассуждений не было. Московский Митрополит полагал, что за несогласием Первоприсутствующего с мыслями двоих из Членов Синода, предположение их само собой уничтожилось. Между тем Обер-Прокурор доложил об этом Государю как о разногласии, происшедшем между членами Синода.

16 Марта он объявил Святейшему Синоду, что бумаги эти вместе с отношением преосвященного Митрополита Киевского и протоколом Святейшего Синода 13/18 Февраля, представлял он на Высочайшее благоусмотрение Государя Императора, и что Его Императорское Величество Высочайше соизволил утвердить сказанное определение и вполне одобрить мнение Митрополита Серафима; с прискорбием же усматривая из настоящего случая виновность духовных начальств – в недосмотре или в допущении столь пагубного направления, вместе с сим Высочайше повелеть соизволил, чтобы со всею строгостью дознано было и донесено Его Величеству, – кто именно между начальствующими и вообще из духовенства виновен в соучастии по сему делу, и в какой степени, и чтобы Святейший Синод, согласно с мнением Митрополита Серафима и по прямому долгу своему, усилил меры к охранению книг Священного Писания в настоящем их виде неприкосновенно и к утверждению всего воспитания духовного юношества на истинных началах нашего древнего Православия, посредством скорейшего преподавания правильных к тому руководств.

При подписании протокола о выслушивании Высочайшего отзыва, Филарет Киевский настаивал, чтобы в протокол была введена справка о том, что в Синоде не было суждения об исправлении Славянской Библии, – что разговор об этом был в частной беседе двух товарищей на дому, – что если затевать дело, так надобно прежде предложить возбуждённый вопрос Присутствию, отобрать мнение всех Членов и тогда уже пойти с докладом к Императору. «Не менее того, отпрашиваясь на лето в свою епархию, он кротко, но твёрдо высказал всю свою правду Обер-Прокурору, т. е. что лучше было бы провести это дело через Синод. «Что ж, вы разве не вернётесь в Синод?» – «Прикажет Государь – не могу ослушаться. А сам по себе не вернулся бы». «Почему?» «Потому что так дела вести нельзя и опасно. Я не устрашусь, если бы меня и вовсе уволили от кафедры, – но я страшусь за последствия подобных действий, которых не желалось бы, и от которых избавить силен, всеконечно, Един токмо Верховный Кормчий Своей Св. Церкви – Господь Иисус Христос»⁴²¹.

Вслед затем составлена была Комиссия, учреждённая для истребования объяснений от Протоиерея Г.П. Павского. Комиссию составляли Митрополиты – Киевский и Московский и сам Граф Протасов.

Но Киевский Митрополит Филарет, вскоре же подал прошение об увольнении его в Епархию. 16 Апреля Граф Протасов предложил Святейшему Синоду о Высочайшем соизволении на увольнение преосвященного Филарета в Киев к исполнению лежащих на нём по епархиальному управлению обязанностей. Филарет выехал из Санкт-Петербурга 3 Мая; но с 16 Апреля уже не принимал участия в Комиссии⁴²². Обязанности его возложены были на вызванного в Санкт-Петербург к присутствованию в Св. Синоде Рязанского Архиепископа Гавриила (товарища Г.П. Павского по Академии).

Московский Митрополит Филарет и Рязанский Архиепископ Гавриил, рассмотрев ответы Протоиерея Павского, журналом 12 Мая положили:

1) поручение Святейшего Синода признать по возможности исполненным;

2) ответы Протоиерея Павского вместе с самым журналом представить на дальнейшее усмотрение Святейшего Синода.

«Вслед за этим и Митрополит Московский Филарет отправился в Москву, получив Высочайшее соизволение на отправление к исполнению лежащих на нём по епархиальному управлению обязанностей и уже более никогда не был вызываем в Санкт-Петербург»⁴²³. Но к этим сведениям цитируемого Автора до́лжно присовокупить и то, что читаем на страницах Русской Старины⁴²⁴. "Уезжая в Москву и прощаясь с братией Троицкого в Петербурге подворья, Митрополит Московский Филарет плакал... На него сильно подействовал возмутительный образ действий Обер-Прокурора (Протасова), – сильно до того, что он готов был удалиться на покой с оставлением управления Митрополией⁴²⁵. Властолюбивый Обер-Прокурор, сломив постыдным образом противодействие Митрополита Филарета в делах Синодских, не оставил его и заочно в покое. Прискорбно даже и говорить, что Граф Протасов в отсутствие Митрополита Филарета на Петербургском Троицком подворье сделал обыск сундуков Владыки для дознания того – «не заперты ли в сундуках какие-либо ереси».

Итак, из изложенных исторических данных читатели сами видят, – насколько во-первых, прежде приведённые сведения, сообщённые Преосв. Антонием в его воспоминаниях, совпадают с этими историческими данными; во-вторых, что главное, каких был Высокопр. Филарет убеждений в рассматриваемом деле, каковым убеждениям он остался неизменно верным до гроба, (как это и засвидетельствовано было им в его мнении в 1856 г., по поводу возобновлённого вопроса о переводе Библии на Русский язык), и наконец, в-третьих, читающие ясно видят, что сила положений и доказательств в последнем мнении Высокопр. Филарета против возобновления перевода (1856 г.) состояла именно в живых для него, исторических опытах, как в переводе Библейского Общества, так и Протоиерея Павского, одинаково исходивших из мутного, ядовитого и нечестивого источника.

Обращаемся к другому, бывшему почти одновременно⁴²⁶ с делом по переводу Протоиерея Павского, делу по переводу Архимандрита Макария (Глухарева), бывшего Миссионера Алтайского⁴²⁷.

«Ну, уж тогда смотрите!.. не Макарию только достанется, а и иным... Я не скрою пред Самим Государем, – откуда ветер-то дует, кто сыр бор-то подпаливает... Так ты и скажи Московскому»⁴²⁸.

«Μαίνῃ; – τὰ πολλά σε γράμματα εὶς μανίαν περιτρέπει»⁴²⁹.

Д

ело по переводу Св. Писания Ветхого Завета на Русский язык, составленному Архимандритом Макарием, не имело в своё время общеизвестности и интереса, как дело по переводу Протоиерея Павского. Причины этому, естественно были в том, что последний перевод принадлежал лицу общеизвестному в Столице, и самоё дело перевода оказалось в стенах Столичной духовной Академии, и производилось в секрете, открытие которого, само собой, и возбуждало более всего любопытства. Самый, наконец, результат этого дела ещё более послужил к общеизвестности; так как столь высоко стоявшее лицо, – бывший в течение пятнадцати лет Законоучителем Наследника Престола АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА – Протоиерей Г.П. Павский немедленно же был уволен от своего высокого поста, хотя как видим в одном авторитетном свидетельстве⁴³⁰, «по низложению его (Павского) приезжал к нему его Августейший Ученик и со слезами с ним прощался и оставил ему в подарок бриллиантовый крест». Да и самоё немедленное одновременное увольнение из Св. Синода навсегда, бывших главных доселе деятелей-Членов, обоих Митрополитов Филаретов Московского и Киевского, как раз вслед за окончанием настоящего дела, послужило к увеличению той же общеизвестности. Дело же по переводу Архимандрита Макария могло оставаться почти в неизвестности для других, кроме лиц, которым надлежало его ведать, – хотя для последних оно составляло сколько важный предмет, столько же и затруднительный, особливо когда конец его совпал как раз с текущим тогда ещё делопроизводством по переводу Протоиерея Павского. В этом отношении можно сказать даже, что дело по переводу А. Макария усилило самые причины, по которым произошёл сказанный результат – выбытие двух Митрополитов Филаретов из Св. Синода навсегда. Всё это увидят читающие из последующего изложения настоящего дела.

Прежде всего нужно заметить, что Архимандрит Макарий, бывший Начальник Алтайской Миссии в Томской губернии, вёл своё дело слишком смело по отношению к самому Св. Синоду. Он как бы не признавал и власти последнего над собой и над начатым им делом перевода Св. Писания Ветхого Завета на Русский язык. Это был в своём роде чистый фанатизм как бы до ослепления, – в силу которого А. Макарий дерзал обращаться даже прямо к Лицу Государя Императора со своими прошениями, или, как он называл их, «письма на Высочайшее Имя»⁴³¹, а также и к светским высокопоставленным лицам, рассчитывая на их влиятельное содействие к успеху своего дела⁴³². Сколько ни интересны были бы хотя некоторые из этих писем по оригинальности и в содержании и самых слововыражениях, но мы не можем излагать их здесь в подлинном, хотя и кратком содержании⁴³³, дабы не расширять и без того, пространного нашего изложения. Скажем лишь то, что собственно относится к личному участию Высокопр. Филарета в этом деле.

«Владыка-дядя в нередких своих воспоминаниях, говорил нам Преосв. Антоний, выражался так между прочим, что по поводу этого дела ему приводилось быть, как говорится, между двух огней, а с тем вместе бывать по пословице – после чужого пира в похмелье. «Владыка-де Московский, говорил он, не вполне себя выдерживал, а, видимо, мирволил Макарию... Это было отчасти и естественно с его стороны потому, что Макарий (в миру Михаил Яковлев Глухарев) обучался в Академии (Петербургской) при Ректорстве Филарета, который и тогда имел к нему особенную благосклонность⁴³⁴ по его отличным дарованиям и успехам, и, между прочим, в изучении Еврейского языка, в чём отличался он как и Павский, воспитанник 1 академического курса и назначенный на кафедру этого языка. У Павского-то Глухарев особенно и успевал в изучении Еврейского языка, а началоположником изучения этого языка был сам Филарет, составивший тогда же известные «Записки на Книгу Бытия» на основании почти исключительно языковедения Еврейского. Это было отчасти и при мне, – говорил Владыка, – при моём Инспекторстве в Санкт-Петербургской Академии, и я не скрываюсь, что мне тогда же сдавалось что-то неладное в столь усиленном проведении этого научного элемента, равно как и в самых Записках на Книгу Бытия у меня проявлялись взгляды на нечто, не подходящее к духу и характеру самопервейшей книги Божественного Откровения. Но тогда не моё было дело... я мал бех в братии... хотя недаром же эти Записки вместе с Катехизисами Филарета Московского одинаково подвергались опале и временному запрещению».

«Потому-то, – продолжал Владыка, – когда началась своего рода история (в 1837–1839 гг.) по поводу перевода Алтайского Макария, сделанного им на некоторые книги В. З. и когда он выказал себя крайне резким в своих настояниях относительно всенепременной и неотложной потребности в переводе всей Библии на Русский язык, и когда это дело перешло в ведение Св. Синода, где главными деятелями приводилось быть тогда по преимуществу нам двоим с Митрополитом Филаретом, тогда-то мне, как говорится, отрыгнулось всё прежде известное по части пресловутого гебраизма... Зная, однако, насколько глубоко проникнут сам Владыка Московский этим гебраизмом, – я воздерживался всячески, чтобы не высказать чего лишнего. Впрочем, Владыка Московский, видимо волей-неволей, относился к моим взглядам и суждениям с доверенностью. Первенствующий же Член Митрополит Серафим не только был одних со мной мнений, но он прямо называл этот перевод реставрацией нечестивого перевода Библейского Общества и страшным образом вознегодовал на виновника дела – Макария. Негодование это, в своей мере, он питал и выражал, нередко заочно тоже весьма сильно и на Московского Митрополита, а нераздельно с ним и на меня, подозревая, первого в прямой неискренности и как бы в укрывательстве своих действий по отношению и к Макарию и его нечестивому предприятию, а меня будто бы в содействии в этом укрывательстве, или как бы в двусмысленном с моей стороны посредничестве между ним – Серафимом и Московским. Все эти личные отношения Митрополита Серафима к нам обоим ещё более усилились, когда, как на грех, подкатил сам Алтайский Макарий в Петербург, испросивши на это разрешение для излечения какой-то его болезни. Митрополиту Серафиму это показалось подозрительным, да и со стороны, как оказывалось, ему проводили прямую мысль, что прибытие Архимандрита Макария имело целью то, чтобы дать направление делу по переводу им Библии в пользу его, о чём сам Макарий лично всюду заискивал содействия со стороны лиц светских, высокопоставленных и влиятельных в Петербурге, и Синодских. Правда Макария то скоро угомонили по определению Св. Синода; но так как в эту же пору выступило новое дело по переводу Павского, то, по тожеству и совместности этих двух дел, Митрополит Серафим окончательно стал непримиримым ни с чьими взглядами и рассуждениями и, главное, с нашими. Потому и оставалось одно – убираться подобру-поздорову восвояси...».

От этих воспоминаний обратимся на время к официальному ходу дела, именно к тому, чем как выразился Высокопр. Филарет, угомонили Архимандрита Макария. Не касаясь самого значения перевода, подвергавшегося впрочем, рассмотрению Конференции Академии, и оказавшегося не выдержавшим критики, всё дело в Св. Синоде было направлено и сведено к тому, чтобы воздействовать на самого виновника возбуждённого дела – Макария властью и судом церковным. Поэтому определение Св. Синода (11 Апреля 1841 г.) состоялось следующее⁴³⁵:

1) что Архимандрит Макарий, употребляя перед Святейшим Синодом настояние о продолжении перевода Священного Писания на Русское наречие, преступает пределы своего звания и своих обязанностей, и тем более, что входит в суждения, несогласные с решением, уже принятым по сему предмету Высшей властью;

2) что неосмотрительная ревность его основывается на погрешительном мнении, будто Церковь Российская не имеет всего Священного Писания на природном наречии Российского народа, тогда как она имеет оное на природном Славяно-русском языке, который употребляется и в церковном Богослужении, и на котором и простолюдины Священное Писание читают и разумеют, и некоторые даже охотнее читают, нежели в переводе на ново-русское наречие;

3) что рассуждение Архимандрита Макария, в которых он разные бедствия представляет как бы наказанием за неисполнение его мысли – переложить всё Священное Писание на новое Русское наречие, – сколько неосновательны и нелепы, столько же несообразны и с должным повиновением к постановленной от Бога власти и с духом смирения, в противность которому он поставил себя непризнанным истолкователем Судеб Божиих;

и потому Преосвященному Томскому поручить – вызвать Архимандрита Макария в архиерейский дом и, вразумив его о вышесказанном, внушить ему, что он за свой дерзновенный и нетерпимый поступок подлежал бы строгой ответственности, по силе 55 правила Святых Апостол, если бы Св. Синод не взирал на него со снисхождением, по уважению к людям, которым он приносит и ещё может принести пользу миссионерским своим служением. Для такового вразумления удержать его в архиерейском доме от трёх до шести недель, смотря по надобности, и для очищения совести его от поступка, не сообразного со смирением и с долгом подчинённости, назначить ему молитвенную епитимию с поклонами по силе и по усмотрению Преосвященного. Затем отпустить его к месту служения с подтверждением, чтобы данные Богом способности и время употреблял на то служение, к которому Богом же через власть Церковную призван, и которого верное прохождение должно оправдать его перед Богом и начальством. Сие служение призывает его к переводу Священного Писания не на Русское наречие, а на язык инородцев, которым он проповедует».

В промежуток этого времени Архимандрит Макарий, как сказано выше, сам приехал в Петербург и пробыл около года. О действиях его во всё это время в официальном отношении желающие знать увидят в истории перевода Библии⁴³⁶. Мы же обращаемся к нашим мемуарам, при которых будем однако, делать указание и на исторические данные, – через что те и другие будут рельефнее иллюстрировать ход дела. Факты же, которые мы будем приводить, получены нами в самых откровенных рассказах от известного Андрея Николаевича Муравьева⁴³⁷, находившегося всегда, как и в описываемую пору, в самых близких искренних отношениях ко всем троим Митрополитам – Серафиму и обоим Филаретам⁴³⁸.

В бытность мою в Киеве в 1867 г., собственно для собирания материалов для биографии Высокопр. Филарета, Андрей Ник. Муравьев, проживавший в Киеве, при первом свидании моём с ним, расспросивши у меня, – какие, откуда и сколько мог я собрать материалов, сказал: «ну вот и я не хочу быть в долгу, чтобы не поведать вам, что я знаю лично сам о приснопамятном великом Иерархе». После некоторых, сообщённых им сведений, которые были впрочем, отчасти мне уже известны, A.Н. заинтересовал меня именно теми, которые прямо относятся к излагаемому делу – о переводе о. Макария. «Я уверен, – примолвил A.H. – что то, что я вам теперь сообщу, вы ниоткуда не получите. Это происходило чисто келейным образом. В 1830 г. прибыл в Петербург Алтайский миссионер Архимандрит Макарий, известный, между прочим, гебраист и рьяный ревнитель перевода всей Библии на Русский язык⁴³⁹, который ещё ранее представил свой перевод на некоторые книги В.З., сделанный им с Еврейского языка. Надобно вам сказать для ясности и полноты моего рассказа, что Митрополит Петербургский Серафим после только что угомонившейся истории о подобном же переводе Библейского Общества (о чём может быть вам известно), не мог слышать без взрыва страшного негодования о каком бы то ни было переводе Библии на Русский язык. Когда прибыл в Петербург Макарий, то Митрополит Серафим не только приказал не допускать его и до крыльца, но грозил, что вышлет его из столицы с жандармами. В известное время прибыли в Петербург, по званию Членов Синода, Митрополиты Московский и Киевский. Макарий проживал по благословению Московского Митрополита на Троицком подворье и, что было ясно, пользовался его благоволением по сочувствию к самым трудам его по переводу. Митрополит Московский как известно, сам глубокий знаток Еврейского языка и поклонник его, что особенно выразилось в его самом ревностном участии в делах Библейского Общества, именно по переводу Библии на Русский язык, и чем он тогда уже навлёк на себя сильное недовольство Митрополита Серафима. В рассматриваемое время случилось мне быть вечером у Митрополита Серафима. Прибытию моему он как бы обрадовался. И первые его слова были: «ну вот добро пожаловать... как нельзя лучше кстати... Если не при двою свидетелех, то и при одном станет всяк глагол... Я сегодня позвал к себе Киевского, – и он должен быть скоро... А впрочем, чтобы было при двою свидетелех, то поди-ка прикажи моим (слугам), чтобы позвали сюда и Иону⁴⁴⁰. Пока ещё не прибыли званные, маститый Первосвятитель не выдержал... «Вот увидишь, зачем я их звал. Ведь ты знаешь дело о Макарии, – этом безумном фанатике и попросту пройдохе... А вот Московский то, что сделал... чистое пристанодержательство... Этот пройдоха клянчил себе отпуск на прибытие в Петербург ради поправления зрения... а смотри-ка, что он делает... Мне сообщил Ν, что он как докучливая ворона, постоянно залетает во многие большие и высокие хоромы... Ну уж если на то пойдёт, то я знаю, что и как сделать...» Я старался как можно успокоить Митрополита, чтобы он по крайней мере мог высказаться спокойнее по существу самого дела перед ожидавшимися зваными Митрополитами. При этом я сказал: – Вашему Высокопреосвященству следовало бы, кажется, пригласить и Владыку Московского для общего собеседования... но этим чуть было не испортил всё дело. Старец-Первосвятитель просто вспылил... «Ты у меня вот что: молчи, да только слушай...» Минуты через две видимо успокоившись, сказал: ты сам-то видел Макария где-нибудь и говорил с ним?! Да, – ответил я, – у Владыки Московского, да ещё у Т.Б. Потёмкиной, где сказать по правде, Макарий показался и мне каким-то своеобразным, как высказывалась об нём и T.Б.⁴⁴¹.

Прибыли ожидавшиеся Митрополиты. Владыка видимо пришёл в спокойствие. «Ну, подумал я, после минутного затишья не быть бы сугубой буре! Оба Митрополита явились вместе потому, что Филарет завернул сначала к Митрополиту Ионе, чтобы несколько минут вздохнуть; и тут узнал, что и самого Иону только что позвали к Серафиму. «Зачем бы это, спрашивали они друг друга»?! Иона в простоте сердца говорил: вероятно на чай, ведь Старцу скучно бывает, как он сам мне частенько говорит. Филарет же сказал: «ну... а мне сдаётся, не на чай только, а и на пунш с ромом, т. е. с громом⁴⁴².

«Приняв спокойно явившихся и приказав тотчас же подать чай, Митрополит Серафим обратился с вопросом к Филарету: «а что ваш (разумея обоих Филаретов) пришлец – блаженный (Макарий⁴⁴³), или точнее блаженствующий (т. е. юродствующий), или просто – блажной, с которым и ладу нет?! «Я не знаю почти ничего лично о нём» ответил Филарет. Как не знаешь? Ведь он на Троицком (подворье) у Московского, где у вас общее сходбище... Да я тебе, помнится, прямо говорил, чтобы ты передал Московскому... что я посмотрю, подожду... да пожалуй сделаю предложение в Синоде о высылке Макария с жандармами... Или вы хотите, чтобы я исполнил это самым делом?! Слушай же и знай, что я говорю это в последний раз и передай немедленно Московскому... А чтобы он понял вполне, то напомни ему 23-й и 24-й годы... Ты тогда ещё здесь не был, но ты знаешь в чём дело; – ты, я знаю, писал ему ещё из Калуги по этому поводу. Помнится, ты было  –обращение ко мне (А.Н.), – передавал мне содержание письма его к Московскому, которое мне тогда понравилось и имело влияние; да я и сам тогда всячески содействовал к его успокоению⁴⁴⁴. А потом, когда миновала беда, и он снова стал на сторону Библейского Общества, – тогда (когда в 1826 г. он прибыл в Петербург), я сказал ему свой ультиматум⁴⁴⁵. А теперь опять на ко, вот что?! Давно ли только подавили проклятую гидру чужеродную (разумелось Библейское Общество) и теперь воздымает голову своеродная?! Речь пока шла всё спокойно; были паузы, каждый пил чай. После первой чашки, Митрополит Серафим опять к Филарету: так вот смотри же: – при двою свидетелех станет всяк глагол – помни, что я тебе говорю теперь... и Старец опять было начал повторять прежние слова. Надобно заметить – говорил A.H., – что у Серафима от глубокой старости была крайняя забывчивость и особенно, когда он бывал в тревожном состоянии; – эта забывчивость была вообще по отношению к тому, что было недавно, хотя бы даже накануне... зато удивительнейшая была у него памятливость к давно бывшему; когда он говорил о последнем, то речь его была во всем пунктуальной точности верной бывшим фактам и даже документам. Причиной, усиливавшей забывчивость Старца по отношению к текущим данным, служила и глухота его, не дозволявшая ему очевидно, выслушивать и усвоять всё содержание ему передаваемого, а потому и ускользавшего так скоро из его памяти. Эта же глухота в частности возбуждала в нём и частые порывы вспыльчивости, хотя бы минутной; выслушивая что-либо отрывочно, он вдруг от одной фразы какой-либо заключал к целому, – что случалось и при слушании дел в Синоде⁴⁴⁶. Эту глухоту свою, он однако старался прикрывать, а память свою наоборот – выказывать⁴⁴⁷. Долго бы, и ещё быть может пробрюзжал Старец, повторяя свою речь почти в одних и тех же выражениях и обращаясь всё к Митрополиту Киевскому, – но последний, зная уже из опытов эту манеру Митрополита Серафима, и желая между тем сколько-нибудь разогнать накопившиеся предубеждения Старца, – стал говорить:

«Ваше Высокопреосвященство! Ведь сколько известно и более всего Вам, дело о переводе Макария не теперь только входит в рассмотрение Св. Синода. Ещё прежде в 1836–1837 г. он представлял книгу Иова в Русском переводе и она была подвергнута Комиссией Училищ (Председатель был сам Митрополит Серафим) цензуре..., затем та же Комиссия препоручила (в Январе 1839 г.) Вашему Высокопреосвященству ещё другой перевод его, на книгу Прор. Исайи препроводить для цензуры же в здешнюю Академию, что Вы и изволили сделать⁴⁴⁸... Да к тому же оба эти перевода, известно, А. Макарий имел дерзновенно представить в особых списках при письмах своих Государю Императору⁴⁴⁹, воля Которого относительно этого предмета нам никому не известна»...

Но не успел почти и кончить своих слов Филарет, как Старец почти затрясся, что отозвалось явственно на чайной его чашке... «Что, что?! Какие это ты делаешь указки-то мне – не в бровь, а прямо в глазки?! По твоему значит, я-то и есть самый главный виновник тому, что сыр бор снова загорелся... Нет, ты спроси-ка лучше того, кто вернее всего надудил тебе эти слова... или оба вы так спелись... А ты лучше спроси-ка его о том, о чём он думает, быть может что я будто не знаю... Потому ты лжёшь, что Макарий Алтайский высунулся со своим переводом только в 1836 или 1837 году... А не к Московскому ли же он писал ещё прежде об этом... А этот-то по обычаю схитрил, никому не заявил⁴⁵⁰, а Макарию то послал, чуть ли может быть, не Патриаршее благословение на его дело..., – к тому же и Макарий то, у него же ещё в Академии начерпался мудрости книжной еврейской⁴⁵¹, которой заразил тогда Московский-то через свои Записки на книгу Бытия. А что поступила тогда Комиссия так, а не иначе, – то видно потому, что твоих указок-то теперешних она не имела, да и знать-то не хотела... А ты ведь а-яй, больно совок на указки-то... Ты и теперь тычешь мне в глаза, что-де воля Государя нам никому не известна... Знай же, что мне Государь изволил выразить чуть не нагоняй за то, что Макарий дерзнул обратиться к Государю Императору, наговоривши в писании своём и Бог знает что... Потому то и теперь избави Бог, если сдуру этот проходимец Макарий, шныряющий всюду, сделается как-нибудь известным Государю по своей назойливости в знатных высших домах... Ну уж тогда смотрите, – не Макарию только достанется, а иным… я не скрою перед Государем, откуда ветер-то дует и кто сыр бор-то подпаливает. А Макария то, придётся кажется, спятить в Спасо-Евфимиев...⁴⁵². Так и скажи Московскому; смотри же и ты в оба, да Московскому то не больно подпевай: ты то хоть и совок, да благо что откровенен и прям, а он-то – ох какой дипломат… недаром бывши ещё Архимандритом, ректором здешней Академии, он руководил и чуть за нос не водил и государственных сановников, восседая на первых креслах в частных собраниях...⁴⁵³. Да кто знает, насколько он был безучастен и в том деле, когда спровадили Митрополита Амвросия (Подобедова) из Первенствующих Членов в Новгород – в монастырь⁴⁵⁴. Но меня то никто не спровадит⁴⁵⁵, а кто-нибудь кого... Так ступайте же теперь по домам; я умаялся. А ты у меня завтра же повидайся– сказано было Митр. Киевскому, – с Московским».

Как известный путешественник-мемуарист, А.Η. М-в продолжал свой рассказ с возможной и, как видно было, желательной подробностью, хотя с его обычной скороговоркой, едва уловимой. «На другой день, – говорил он – я, по условию побывал сначала у Митрополита Киевского, а вечером мы были у Владыки Московского на Троицком. Вы хорошо припомните – было обращение ко мне – и ту комнату, в которой обыкновенно принимал для беседы Московский Митрополит. Митрополит Киевский и отчасти я наскоро передали всё, бывшее накануне у Митр. Серафима. Хозяин выслушивал всё как бы дипломатически. Но не успели собеседники начать свои рассуждения, как (буквально сказать) ворвался в комнату о. Архимандрит, Алтайский Макарий. Как бы по чутью догадываясь, или вероятнее, как человек со своей idee fixe…, он едва только успел принять благословение от Иерархов, прямо сам начал речь о своём предмете. Итак что же?, доколе же будет ещё продолжаться..., кажется сказал: »общее затмение умов«?! – говорю «кажется» потому что внезапностью и своими вольными приёмами А. Макарий действительно озадачил нас, кроме разве Митрополита Московского, которому подобные приёмы, очевидно были уже известны⁴⁵⁶, и который тут же несколько, как говорится, осадил его... Но после нескольких минут спокойного собеседования, Архимандрит Макарий снова вошёл в свою роль и даже резче, чем в начале. Он соскочил, бросился на колени перед образами и, воздев руки, пошёл и пошёл причитывать... И чего тут не было наговорено – и всё страшно обличающим и угрожающим карами Небесными языком и тоном, невзирая на присутствие двух Первосвятителей, хотя и в домашней беседе?! При этом A.Н. высказал несколько выражений Архимандрита Макария, напр., «что на седалищи Моисеевом возседоша снова те, которые имея ключи царствия, и сами не входят и других воспящают, – и что даже самые бедствия, постигшие Петербург (наводнение, пожар зимнего дворца) и всю Россию – холера (1830 г.) были явным знамением кары Божией за прекращение перевода и издание Библии на Русском языке...» Впрочем, – говорил A.H., – всё говорённое А. Макарием было очевидно не под влиянием экстаза или вдохновения, как он хотел это представить, – а по готовому, затвержённому. Он, как стало известно вскоре же, в своём донесении Св. Синоду, при представлении исправленного им перевода, написал именно вроде сказанного...⁴⁵⁷.

Сцена эта, наконец закрылась. Возможно успокоив А. Макария, то тот, то другой Митрополит говорили ему кротко и внушительно… и он, склонив голову, был яко глух и нем... посматривая изредка по преимуществу на Филарета Киевского, более всего говорившего... Когда же последний кротко, любовно сказал Макарию: Не прогневайся отец, если я припомню тебе слова, которые не шли к тому, кому они были сказаны, – а к тебе пожалуй идут... и произнёс по Греческому тексту из Деяний Апостольских: Μαίνῃ; – τὰ πολλά σε γράμματα εὶς μανίαν περιτρέπει⁴⁵⁸. Лишь только произнёс эти слова Филарет Киевский, – А. Макарий, сделав какой-то двусмысленный поклон, молча в ту ж секунду выскочил... После этого, оба Владыки взаимно объяснились относительно всего высказанного накануне Митрополитом Серафимом; причём Киевский Филарет вспомянул братски Московскому и о бывших, во времена оны, неприятностях для последнего по поводу, как бывшего перевода Библейского Общества так и его Катехизисов.

«Господа Иисуса Христа ради поберегите себя для святой Церкви Его и не давайте скорби разрушить здоровье Ваше, которым Вы так нещадно жертвовали для Бога, Церкви и Отечества»⁴⁵⁹.

Обращаемся теперь к тому времени, которое совпадает как раз со временем служения Высокопр. Филарета в Калуге. История о Катехизисах, (Пространном и Кратком), составленных Филаретом Московским, неразрывно соединена с историей Библейского Общества. В какой мере Филарет Московский имел самое деятельное участие в переводе Библии на Русский язык, как Член сего Общества, в такой же, вместе с преследованиями сего Общества, подверглись и его Катехизисы, хотя рассмотренные, утверждённые и уже изданные Св. Синодом. Произошло же это собственно от личных, неумеренно ревностных взглядов и действий тех лиц, о коих было указано уже прежде (Шишков и Архимандрит Фотий), от которых последний, по поводу закрытия Библейского Общества выражался в письме своём к другу его – одному Московскому Архимандриту, даже так: «Порадуйся, старче преподобне, нечестие пресеклось, армия богохульная диавола паде, ересей и расколов язык онеме...»⁴⁶⁰. Под этим-то языком подразумевался и язык в Катехизисах Филарета Московского, а также в его Записках на Книгу Бытия, начиная с того, что в Катехизисах и Записках тексты Св. Писания были приведены на Русском языке. Несмотря на то, что издание Катехизисов и Записок были с разрешения Св. Синода, Шишков (бывший тогда Министр Народного Просвещения), испросив Высочайшее разрешение, формально потребовал от самого Св. Синода, чтобы Катехизисы – и Пространный и Краткий, в которых молитвы (?) – «Верую во Единого и Отче наш и Заповеди переложены на простонародное Русское наречие, печатанием и рассылкой приостановить». Такому же запрещению подверглись и Записки Филарета, а наконец, простёрто было обвинение в неправоучении в одной проповеди Филарета «на Благовещение», – Архимандрит Фотий, как и сам по себе ярый фанатик и как бывший в руках у других своего рода «застрельщиком», восставал особенно против Филарета, так что в одном доносе Государю свидетельствовал, что будто бы все Архиереи, и духовные, и господа, и купцы, и народ считают Филарета неправоверным и просил Государя не вызывать его более в Синод...»⁴⁶¹. Таким образом, в данное время (1828–1824 гг.) вся буря против Библейского Общества готова была разразиться над Филаретом, тогда ещё Архиепископом Московским, и тем более, что он во всё это время находился дома – в Москве, где между прочим, якобы не зная о распоряжениях Министра, вследствие которых Петербургский Комитет (по делам Библейского Общества) давно уже замолчал, Филарет продолжал печатать в Московских Ведомостях известия о действиях Московского Библейского Общества. За это-то Шишков (и К°) особенно сильно рассердился на Филарета,– и вследствие этого в особенности и подвергнуты были преследованию Катехизисы⁴⁶².

Вестью об этом преследовании, о чём сообщил ему Преосв. Григорий (Постников), бывший тогда Викарий Митр. Серафима, – Филарет Московский был крайне глубоко возмущён. Он немедленно же написал (от 8 Декабря 1824 г.) Митрополиту Санкт-Петербургскому Серафиму самое сильное письмо, в котором при всей своей сдержанности и обычной дипломатичности в подобных делах, не утерпел, чтобы не задеть самого «богословствования» ополчившихся на него генералов⁴⁶³.

«Болезную о том, – писал Филарет, – что должен писать к Вашему Высокопреосвященству; но думаю, что должен писать. Известным сделалось мне, что указом Святейшего Синода типографской Конторе предписано остановить печатание и продажу Катехизиса (Пространного), в прошедшем году рассмотренного и одобренного Святейшим Синодом и изданного по Высочайшему Его Императорского Величества повелению.

Не знаю о чём идёт дело: но не представляется иной догадки, как что дело идёт о Православии. Непонятно кем и как и почему приведено ныне в сомнение дело, столь чисто и совершенно утверждённое всем, что есть священного на земли. Не великая была бы забота, естьли⁴⁶⁴ бы сомнение угрожало только личности человека, бывшего орудием сего дела; но не угрожает ли оное Иерархии? Не угрожает ли Церкви?.. Если сомнительно Православие Катехизиса, столь торжественно утверждённого Святейшим Синодом, то не сомнительно ли будет Православие самого Святейшего Синода? Допущение сего сомнения не потрясёт ли Иерархии до основания, не возмутит ли мира Церкви? Не произведёт ли тяжкого церковного соблазна?.. Не нужно сказывать Вашему Высокопреосвященству, что над деянием Святейшего Синода касательно учения веры, верный и достойный принятия суд по правилам Святой Соборной и Апостольской Церкви может быть не иной, как суд чрезвычайно полного собора поместного или Вселенского, под покровительством Благочестивейшего Государя Императора.

Мне кажется, особенного Высочайшего Указа о Катехизисе нет, ибо если бы он был, то был бы дан Святейшему Синоду по принадлежности. А если запрещение Катехизиса выведено из опубликованного Высочайшего Указа, 17 дня прошедшего Ноября, то сие выведено не по силе сего Указа, а в противность Высочайшего Указа, утверждающего именно Катехизис, одобренный Святейшим Синодом. Теперь же сделалось мне известным, что в отношении Г-на Министра Народного Просвещения, которое прописано в указе Святейшего Синода типографской Конторе, Символ Веры назван не Символом, или исповеданием Веры, но «молитвой». Не знаю, кому приписать до́лжно обнаруженное здесь столь сбивчивое понятие о делах церковных!.. И с таким понятием неизвестные действователи вземлют суд себе над Святейшим Синодом! Утверждение на Тя надеющихся, утверди Господи Церковь»!

В ответ на это письмо немедленно же писал Митрополит Серафим Филарету Московскому (в Декабре 1824 г.) следующее: «История Катехизиса Вашего, которую Вы возобновляете в памяти моей, мне весьма известна по тому участию, которое я имел в оном. Я его читал с Вами и без Вас один, я его одобрил и признал его достойным напечатания, нашедши его во всех частях с учением Св. Церкви нашей согласным и потому Православным. И сие письмо моё будет Вам доказательством сего. Святейший Синод, никого не исключая, также не менее моего уверен в Православии Ваших Катехизисов, как Пространного, так и Краткого. Теперь спрашиваете Вы, – почему их остановили? Остановили по Отношению Министра Просвещения, который ни слова не сказал о том, чтобы они не согласны были с Православием (чего он, яко сам православный сын Церкви, сказать не мог), а требовал остановить их впредь до Высочайшего повеления потому только, что Символ веры , Отче наш, Десятословие изложены в них Русским, а не Славянским языком. И сия-то причина прописана в Указе Святейшего Синода Московской Типографии. Из сего Вы изволите видеть, что до Православия катехизисов Ваших никто ни малейше не коснулся, а потому честь Ваша, яко Православного пастыря Церкви, и остаётся без всякого пятна, равно достоинство или важность Святейшего Синода нимало сим случаем не унижены. Вы спросите, почему Русский язык не должен иметь места в Катехизисе, а наипаче кратком, который предназначен для малых детей, не знакомых вовсе со Славянским языком, а потому неспособных понимать истин веры, которые им излагаются на языке сём, тогда как он, т. е. Русский язык доселе удерживается в священных книгах Нового завета и в Псалмах? На сей и на другие многие вопросы, которые по сему случаю сделать можно, я удовлетворительно ответствовать Вам никак не могу. Надеюсь, что время объяснит нам то, что теперь нам кажется темно. А время сие скоро, по моему мнению, настанет. Я чувствую, что положение Ваше тяжело и скорблю о сем от всего сердца, что не имею возможности облегчить Вас от бремени. Итак, потерпите, – терпение не посрамит; оно доставит Вам опытность, которая впоследствии времени крайне полезна Вам будет».

Насколько могло это письмо успокоить глубоко смущённого Филарета, это мог чувствовать и сознавать и вполне только он сам. Но если судить и со стороны о содержании этого письма, особливо о последних выражениях, где Митрополит Серафим явно уклонился, и притом в силу невозможности для него самого отвечать удовлетворительно на все вопросы, и назвал самоё положение дела тёмным, а наконец, хотя в благожелательном смысле, указал Филарету на все совершающееся так, что оно доставит ему опытность, которая в последствии времени будет для него крайне полезной, – то здесь же скрывается нечто и как бы укорительное именно за допущенную Филаретом своего рода неопытность, или прямее за неумеренно-ревностное отношение к делам Библейского Общества... Этот смысл укоризны тем более естественен был и в душе самого Митрополита Серафима, что он незадолго перед этим, предостерегал Филарета и через Викария своего Преосв. Григория, и даже сам писал как бы по секрету – по латыни: «Interim svadeo Tibi, ne quid de rebus biblicis in Novellis typo imprimendum mittas, uti praeteritis diebus fecisti. Urgente quadam necessitate, potes huc mittere, ut in diario biblico imprimatur)⁴⁶⁵. С другой стороны, это выражение укоризны Филарету естественно было вызвано тем, что самому Серафиму приходилось, как говорится, жутко вследствие именно того, что действовавшие против Филарета (за его неугомонное действование по Библейскому Обществу) стали действовать и против других Членов Синода, как бы не чуждых, по их убеждению пристрастия, представляя самому Государю о необходимости даже заменить их другими. Да и на самого Митрополита Серафима они стали так напирать, что последний вынужденным нашёл себя войти к Государю с представлением «о вреде всеобщего обращения Библии, о союзе Библейских Обществ с мистическими заблуждениями и о необходимости закрыть их"… А при этом, указывая на слабость своего здоровья и преклонные лета, просил Государя дать ему сотрудника и совещателя такого, совокупно с которым он мог бы действовать к прекращению распространяющегося зла... и указал прямо на потребное ему лицо – Киевского Митрополита Евгения (Болховитинова), как известного по Православию, учёности и благонамеренности, на вызов которого в Синод, писал Государю Серафим, выразил своё полное одобрение и Министр Просвещения с готовностью пользоваться советами Евгения в важном деле воспитания⁴⁶⁶.

Итак, если взять во внимание эти все обстоятельства и приложить их к вышесказанным (в конце письма) выражениям Митрополита Серафима к Филарету, именно, что «само время объяснит, что кажется теперь темно, и время это скоро настанет», – то Филарету Московскому, естественно не много было оснований, чтобы успокоиться содержанием письма Митрополита Серафима. Напротив, зная через посредство других – (в особенности Преосв. Григория) – о сказанных обстоятельствах, Филарет (как передавал нам лично о. Наместник Троицко-Сергиевой Лавры Архимандрит Антоний) крепко приуныл и можно сказать сильно струсил... Он ясно видел, что место присутствования его в Св. Синоде уже занято..., а так как к занятию сего места был избран самим Митрополитом Серафимом, кандидат, к тому же по соглашению с Министром, то явно, – ожидать было нечего кроме того, что и вновь избранный Член Синода будет в явном согласии с Министром и К° (разумея Аракчеева и Архимандрита Фотия). Владыка, – рассказывал ο. А. Антонии, – никак не думал даже, что он останется и в Москве, и тем более не надеялся, что будет тут и Митрополитом... Он скорее предполагал, что его переместят в Грузию в Экзархи, о чём было предположение ещё и прежде, в 1821 г., когда он был Архиепископом Ярославским⁴⁶⁷. Что не сбылось это, хотя действительно снова предполагалось в описываемую пору, Владыка приписывал собственно тому, что как известно стало в последствии, Государь Александр Павлович сделал его (в 1828 г.) главным хранителем (совместно с Кн. Голицыным и самим Аракчеевым) великой Государственной тайны о наследии Престола, вместо Константина Павловича, НИКОЛАЕМ ПАВЛОВИЧЕМ, и поручил ему написать даже самый Манифест об этом, который должен был храниться до кончины Императора в Успенском Соборе. Правда Владыка, успокаивался было по его словам тем, что наряду с Киевским Митрополитом Евгением взамен других, уволенных из Синода Архиереев⁴⁶⁸, имели было в виду вызвать Филарета, бывшего тогда Калужского⁴⁶⁹ (впоследствии Митрополита Киевского), как искреннейшего его духовного друга, – но это не состоялось... А что Владыка, – как я сказал, – приуныл сильно от бывших для него тогдашних сильных по его рассказам невзгод, хотя уныние это было в значении скорби душевной пред Богом, – об этом свидетельствует написанная им молитва или точнее как бы самоисповедь пред Богом под влиянием тяжких, скорбных обстоятельств. У меня есть копия, доставшаяся мне, хотя и не из первых рук, так как это было ещё за десять лет до поступления моего в Лавру».

Выписываем эту копию от слова до слова.

«Господи Боже, Создателю и Спасителю мой, благословенно да будет имя Твоё святое!

Благодарение и слава Тебе, Господи, о всех благих, яже приях от Тебе в житии сем.

Ныне же скорбь и болезнь обретох и имя Твоё призываю.

Поношения нападоша на мя; положиша мя в рове преисподнем, в тёмных и сени смертней. Скорблю о сем и по сей скорби разумеваю, яко согреших пред Тобой, и по грехам моим приидоша на мя беды. Ибо праведники Твои не унывающе, и в темницах пояху Тебе, и во страданиях радовахуся.

Но аще беззакония назриши Господи, Господи, кто постоит? Яко несть человек, иже не согрешит.

Ты Един, Господи, грехи всего мира носиши и покаянием очищаеши. Верую, что мене грешного не отвержеши от лица Твоего. За весь мир Единородный Сын Твой Свою Божественную кровь излия. Верую, что и мене грешного от грехов моих омыти можеши и хощеши.

Сего ради с Давидом глаголю: исповем на мя беззаконие мое, Ты же, яко благ, остави нечестие сердца моего.

Страшуся суда и осуждения человеческого, но наипаче да будет мне в страх Твой неумытный суд и и вечное осуждение.

Аще неправда воста на мя: дерзаю словом Давидовым молитися Тебе: услыши. Господи, правду мою и вонми суду моему, и правдою Твоею избави мя.

Аще же аз неправду сотворих, милосердием Твоим неправду мою уврачуй.

Не попусти уклонитися сердцу моему во словеса лукавствия, к сокрытию истины и к ложному оправданию.

Помози мне и уразумети и возненавидети неправду мою, возлюбити же правду и во истине обрести облегчение душе моей. Облегчи бремя бедствия моего. А еже понести мне суждено, да понесу с терпением ради очищения грехов моих и ради умилостивления Твоего правосудия.

Аще и стыд покрыет мене пред некиими человеки, да потерплю со смирением, да умилостивлю Тебе, Господи, да не постыжден буду пред лицем всего мира на страшном суде Твоём.

Прихожду к Тебе скорбный и печальный, не лиши мене духовного утешения.

Прихожду к Тебе омраченный, яви мне свет упования спасения.

Припадаю к Тебе изнемогший, возстави и утверди мене благодатию Твоею.

Паче же всего даруй мне желание и помози мне, Господи, творити во всем Твою волю, да в мире совести прославлю имя Твоё святое Отца и Сына и Св. Духа. Аминь».

При чтении этой скорбно-молитвенной самоисповеди нельзя не видеть, сколько вообще состояние лица, изливавшего свои чувствования, столько и указание на некоторые обстоятельства. Таковы, например, выражения: Страшусь суда и осуждения человеческого… Аще неправда возста на мя… или аще аз неправду сотворих… Аще же и стыд покрыет мя пред человеки, да терплю...

Но вот в то самое время, когда Филарет Московский находился среди тяжких испытательных для него обстоятельств, другой Филарет, в своё время в бытность ещё Архимандритом, получивший от первого подаренную ему для ношения на персях святительскую панагию, – от всей глубины сердечных молитвенно успокоительных чувств является перед ним со своим писанием, – и едва ли не ожиданным, так как из письма не видно, чтобы оно было ответным.

Высокопреосвященнейший Владыко,

Милостивый Архипастырь и отец!

«Господа Иисуса Христа ради поберегите себя для святой Церкви Его и не давайте скорби разрушить здоровье Ваше, которым Вы так нещадно жертвовали для Бога, Церкви и отечества. Молитва о Вас от всех истинных сынов Церкви прилежная дойдёт до Господа; и Господь Бог скоро прогонит мрак, изведёт истину во свет. Скорблю о Вас до глубины сердца. И молю Господа и Спасителя нашего, да подаст Сам Он Вам силы с терпением святых Его перенести искушение веры Вашей и чистой любви Вашей к Нему, а в Нём и ко всем. Ибо не ведят, что творят. Любовь Господа Иисуса Христа единая всесильная да утешит, да укрепит, и да растворит сердце Ваше радостью в скорбях в причастии крестной Его на земли жизни.

Поручая себя Святым молитвам Вашим, с истинной и, никогда не изменяющеюся в Господе нашем Иисусе Христе, любовью имею во веки пребыть Вашего Высокопреосвященства покорнейший слуга Филарет, Епископ Калужский. Калуга. 12 Декабря 1824 года».

Вместо своих комментариев относительно значения этого письма мы воспользуемся теми, какие сделаны были ещё в своё время, при первом опубликовании этого письма⁴⁷⁰. Это письмо относится к тому времени, когда Святитель Московский испытывал тяжкие скорби по поводу нареканий на составленный им Катехизис. «Муж веры, вере которого дано свидетельство, можно сказать от лица всей Православной Церкви⁴⁷¹, в течение всей жизни не избегал и он разных нареканий относительно правоты его веры, подобно многим великим служителям её, со стороны ревнующих о ней не по разуму. С мужеством и терпением переносил он эти скорби, с дерзновением правды, но и со смирением защищаясь от таких нареканий и не ослабевая в подвигах веры. Но если таков христианский долг подвергающихся подобным скорбям, то долг ведающих чьи-либо подобные скорби – облегчать их словом доброго участия. Есть много разного рода печалей, для облегчения которых немного значат и самые добрые слова, а нужна быстрая, деятельная помощь: здесь же и слово есть уже дело. Поучительный пример исполнения этого отрадного (и, однако же, часто ли и многими ли исполняемого?) долга представляет в настоящем случае другой, соимённый Московскому, приснопамятный Святитель, – тогда Епископ Калужский, впоследствии Митрополит Киевский, Филарет; и при воспоминании о первом благовременно теперь привести на память эту черту из жизни второго. При всей простоте его утешительного письма, обычной и в поучениях этого Архипастыря, каким дышит оно духом веры, упования, любви! И по своей частной ближайшей цели это самое письмо какой представляет достоподражаемый пример истинного сопастырского сочувствия к состоянию того, кто за подвиги ревности до нещадного – говоря словами писавшего – самопожертвования для Бога, для Церкви, для отечества подвергнут был столь скорбным испытаниям; – такое сочувствие могло быть именно в душе только того, кто сам был во многих и тяжких испытаниях и готов быть верным правде и истине и любви Христоподражательной до степени того же нещадного самопожертвования».

Но кроме этого письма Высокопр. Филарета, в бытность его Епископом Калужским, к Высокопр. Филарету Московскому были ещё два – именно в 1824 г. и в Январе 1825 г. Письма эти обнародованы были самим же, получившим их, Филаретом Московским и собственно по поводу того мнения Высокопр. Филарета (Киевского), которое он представил от себя против предпринятого в 1856–1857 гг. нового перевода Библии на Русский язык, и в опровержение которого писал свой отзыв Митрополит Московский Филарет. Здесь-то он и привёл содержание указываемых писем в доказательство как бы неверности Филарета Киевского самому себе в своих взглядах и убеждениях относительно перевода Библии, как их он держался прежде (в 1824–1825 гг.) и какие изложил в своём последнем мнении (в 1856 г.).

Мы приводим оба указываемые письма в настоящем месте по неразрывной связи с письмом предыдущим, и позволяем себе предложить содержание их особенному вниманию читающих, в тех собственно видах, чтобы для всякого удобнее, яснее и вернее возможно было определить значение их по самому существу дела и по тому смыслу, в каком они приведены обнародовавшим их в пользу своего отзыва, (который в подлиннике увидят читающие), против мнения Высокопр. Филарета, отрицавшего предпринятый перевод Библии на Русский язык.

Первое из этих писем помещено в самом отзыве Митрополита Московского в пункте XI против мнения Высокопр. Филарета Киевского. «Несчастие для Церкви, достойное плача, – писано в письме, – что между тем как перевод Нового Завета на Русский язык и Катехизис⁴⁷² всеми приняты очень спокойно и с уважением, и с надеждой можно бы ожидать благословенного плода, – какой-то неприязненный дух родил в нескольких мечтательных головах мнимую от сего опасность для Церкви. И сии мечты принимаются за основательные. Я готов торжественно свидетельствовать, что в моей Епархии, может быть более других привязанной к старинным мнениям и обычаям церковным, ни малейшего следа нет к сомнению о переводе и Катехизисе. Откуда же взято таковое сомнение? Неужели от других пастырей, которые поставлены стражами в дому Господнем, последовали представления о сём Св. Синоду или Первосвятителю?.. А ежели их нет, то не явная ли клевета на дело столь чистое и святое? Именем Господа Бога и Церкви Его святой прошу не молчать, а свидетельствовать истину в таком деле, которое касается до мира Церкви и достоинства Иерархии. Молю Господа и Спасителя нашего, да откроет Вам способ говорить Самому Помазаннику Господню о столь важном для народного благосостояния деле, ежели то нужно будет». После этой выписки письма Митрополит Московский в своём отзыве написал: «Таково было мнение Митрополита Киевского о переводе Нового Завета в 1824 г., когда он судил о нём смотря на самое дело, не быв подвержен влиянию тех предубеждений, которыми он объяснял тогда перемену мыслей покойного Митрополита Серафима"⁴⁷³.

Второе письмо (от 5 Января 1825 г.) приложено было при особом письме Высокопр. Филарета Московского к Обер-Прокурору Графу Толстому, писанном в дополнение к данному уже им формальному отзыву. Вот подлинное содержание письма, писанного (из Калуги) Высокопреосв. Филаретом. «Получив любезное писание Вашего Высокопреосвященства, от 31 Декабря минувшего 1824 г.⁴⁷⁴, возблагодарил я Господа Бога, что Он укрепляет дух Ваш миром Своим среди искушений и скорбей. Сего и надеялся я от Вашего благочестия и от благости к Вам Господа, Которому верно служите. Из письма Владыки⁴⁷⁵ усматривается ясно, что он, в самом деле, не был действователем в остановке Катехизиса⁴⁷⁶, а только страждущим. В доказательство сего и для Вашего соображения посылаю к Вам копию с письма, нечаянно мне попавшегося. Болезненно видеть, каких мечтателей слушают и в какие важные дела допускают людей, не призванных ни Богом, ни начальством. По ревности моей, хотел было я, послать сию штуку к Владыке (Санкт-Петербургскому) и просить его Господом Богом, чтобы Он от сих возмутителей остерегался для блага и мира Церкви и для собственной своей чести и безопасности. Но без совета Вашего к сему не решился приступить. Ещё в доказательство того, что Владыка был только страждущим, и может быть, не довольно твёрдым, прилагаю и копию с отношения Министра Просвещения. Как бы то ни было, но Церковь зело болезнует, и дай Бог, чтобы болезни её кончились рождением радости».

«Вызов Киевского Митрополита (Евгения), по необычайности своей, много заставляет думать. Но мне помнится, что или в Московских Ведомостях, или в Библейских отчётах напечатан был одобрительный его отзыв о переводе Нового Завета, которому противоречить, кажется, для него будет неуместно. Желательно, чтобы хоть он заставил молчать мечтателей. Впрочем, един Господь Иисус Христос утверждение Своей Церкви, и Он, вечная Премудрость Бога Отца, верно найдёт способ извести во свет истину, ими же весть судьбами"⁴⁷⁷.

Препровождая это письмо к Обер-Прокурору, Графу A.П. Толстому, при письме своём (от 18 Августа 1857 г.), Высокопр. Филарет (Московский) в самом начале последнего выразил следующее: «Прискорбно мне, что я принуждён был входить в состязание с суждениями досточтимого мужа. Но уважение к истине не должно поставлено быть ниже уважения к лицу. По справедливости можно пожалеть, что Высокопреосвященнейший Митрополит Киевский, имея в виду мнение полного собрания Святейшего Синода, не обратился со своими сомнениями непосредственно к Членам Святейшего Синода, через что образовались бы конфиденциальные частные сношения для приведения дела в бо́льшую ясность, и можно было бы достигнуть того, чтобы дело вошло в Святейший Синод, уже освобождённое от вида разногласия, что конечно было бы благовиднее. Прежде так поступаемо было». В самом же конце письма читаем следующие строки: «Сказанное в сём письме может подать мысль: не войти ли теперь в новое сношение с Высокопреосвященнейшим Киевским, прежде внесение дела в Св. Синод? Но это уже поздно и может вести к новым затруднениям. В предварительных конфиденциальных, так сказать, домашних совещаниях удобно модификовать мнение, и различные приближать к единству, через что прежние различные обращаются в ничто. Сие удобство миновало, когда мнение высказано официально, и о сём даже доведено до Высочайшего сведения. Остаётся в точности исполнить Высочайшее повеление о внесении дела в Св. Синод. – А вот ещё, любопытное по сему делу, соображение. В отношении от 21 Декабря 1856 г. Высокопреосвященнейший Киевский желает поправить важное и тёмное в Славянском тексте место книги Бытия, гл. 49, ст. 10, и предлагает вместо слов «отложенная ему» поставить слово «Примиритель». А это слово взято из того перевода, который сожжён на кирпичном заводе»⁴⁷⁸.

Читая в этом письме Высокопр. Филарета Московского к Графу Толстому всё выраженное и в начале и в конце, всякий конечно ясно видит здесь ту же мысль писавшего, которую он выразил и прежде в своём официальном отзыве, т. е. что «мнение Высокопр. Филарета Киевского о переводе (в 1824 г.) было не такое, когда он судил о нём смотря на самоё дело, не быв подвержен влиянию предубеждений и пр., нежели какое изложено им в самое последнее время. А что касается того, где писавший выразился, что «по справедливости можно пожалеть, что Высокопр. Митрополит Киевский, имея в виду мнение полного Собрания Св. Синода, не обратился со своими сомнениями к Членам Св. Синода и пр., то всякому читающему уже известно, – почему так поступил Высокопр. Филарет Киевский. Именно потому, что к нему официально обратился с просьбой доставить ему своё мнение сам Обер-Прокурор, Граф Толстой; а между тем Святейший Синод со своей стороны не сделал никакого обращения к Высокопр. Филарету Киевскому, как Члену Синода, тогда как увидим, что Святейшим Синодом (как буквально выражено в акте рассуждения полного Собрания Св. Синода) было сделано обращение к находившемуся уже на покое Члену, бывшему Архиепископу Ярославскому Евгению.

Впрочем, имея в виду представить в следующей главе полное изложение, взятое целиком из подлинных документов, всего настоящего дела под рубриками:

а) Случай к Синодальному рассуждению;

б) Ход Синодального рассуждения;

в) Изложение самого рассуждения и решение, и наконец

д) Мнение Высокопр. Филарета Киевского и рассмотрение сего мнения, или точнее – отзыв Высокопр. Филарета Московского на это мнение,

мы и не продолжаем более здесь речи о настоящем предмете. Нам остаётся закончить весь, доселе специально изложенный, отдел тем, что должно выходить прямым результатом всех представленных в нём фактов и сведений.

Читающие знают, что весь настоящий отдел был изложен с тою собственно целью (как было сказано об этом в самом начале), чтобы изобразить отличительные черты и личного характера, и истинно Святительского духа и образа действий Высокопр. Филарета. В каком же виде и в какой мере эти черты действительно отразились в изложенных фактах и сведениях, мы, сколько предоставляем самим читающим судить и ценить всё это, столько же со своей стороны со всецелой беспристрастностью свидетельствуем, что эти самые факты и все сведения, по их сущности и значению, превосходят многие, если не все другие в ряду административных деяний, по которым обыкновенно судят о достоинстве и заслугах святительских вообще. Не без основания сама св. Церковь особенно молит: »Их же (Святителей) даруй, Господи, в мире целых и право правящих слово Твоея истины«. В этом отношении и самое дело о переводе Св. Писания не есть только временное событие и не относится к области лишь научного ведения и книжного разумения, и тем ещё более, – не дело личных лишь стремлений с одной стороны и оппозиций с другой, а напротив содержит в себе то, что составляет краеугольный камень для Церкви Христовой в её основании и утверждении. И вот в этом-то, именно последнем значении, и явился таким ревностным, непоколебимым и нелицеприятным участником и направителем в разрешении сего дела Высокопреосв. Филарет, начиная с первой своей Святительской кафедры Калужской, и оканчивая тем мнением (протестом), с каким выступил он (в 1856 г.) против снова возникшего вопроса по этому делу. Что высказанные в этом протесте мысли и убеждения действительно относятся по самому времени к Калужскому служению Высокопр. Филарета, это ясно из слов его, что «он не только не участвовал в переводе Библейского Общества, но тогда же не сочувствовал» и пр. И если бы, как предполагалось, он был вызван в Синод (в 1824 г.) то, вне всякого сомнения, явился бы не менее самого Митрополита Серафима и других против деятелей Библейских... – что и доказал он впоследствии по делу о переводе Павского, а также и Макария Алтайского. Сказать возможно более, – если бы и Филарет Московский подвергся преследованиям не за Катехизисы, а прямо за неумеренно-ревнительное его участие в переводе Библейским Обществом всей Библии, а не Нового Завета только, то тот же самый Филарет Калужский не отнёсся бы к нему с таким сочувствием, какое видели мы в приведённых письмах... Наконец, если бы Господь не воззвал Высокопр. Филарета, вскоре же после предъявленного им протеста против вновь возникшего вопроса о переводе Библии, – то позволительно думать, что едва ли бы это дело было исполнено, и, по крайней мере, не так бы скоро и не в том, быть может, виде. Последнее тем более вероятно, что сам бывший тогда Обер-Прокурор Св. Синода Граф А.П. Толстой не сочувствовал и прямо не соглашался с мнением прочих Членов Св. Синода и собственно на основании того, что было ему известно из личных бесед его с Высокопр. Филаретом, и что наконец изложено было в мнении последнего, – какового мнения он сам от себя нарочито требовал и представил его отдельно Государю Императору⁴⁷⁹, и потом скорее решился испросить себе у Государя увольнение от Обер-Прокурорства, чем согласиться с решением о новом переводе. Впрочем, если бы в эту пору не был Первоприсутствующим в Св. Синоде Митрополит Григорий, (назначенный Петербургским Митрополитом в Сентябре 1856 года), то это дело не приняло бы такого поспешного хода, так как Митр. Григорий был одним из самых жарких поборников за перевод ещё Библейского Общества, хотя он и не дожил до времени и начинания этого нового перевода⁴⁸⁰. Равно и сам Филарет Московский, возобновивший было свой прежнюю подобо-Библейскую ревность, тоже едва узрел лишь первые начатки... А если бы оставался в живых Филарет Киевский, то более чем вероятно, Филарет Московский и не проявил бы такой своей ревности, а преклонился бы перед силой того единомыслия со своим Соименником, каковому начало положено было ещё в их сослужении на поприще учебно-воспитательном в духовных Академиях, и которое сохранялось всегда неизменно. И недаром он же сам, и после уже данного им официального отзыва в опровержение мнения Высокопр. Филарета Киевского, проводил мысль, – чтобы войти в новое сношение с последним, хотя и признавал это дело поздним уже в силу того, что было уже Высочайшее повеление внести дело в Синод, а к этому должно добавить, и в силу того, что это сношение и не могло уже состояться по самому времени скоро последовавшего блаженного исхода Высокопр. Филарета от сей жизни в вечную, в которую он и желал переселиться по его собственному свидетельству, с непреложнейшим убеждением в истине, правоте и чистоте своих убеждений, готовый предстать с ними и на Суд Христов.

Но да будет память сих Первосвятителей во благословениих, и да почиют от трудов своих, – дела бо их в след их грядут (Откр. 14:13).

Обращаемся к изложению всех тех подлинных документов, которые предуказаны выше по делу, совершавшемуся в полном Собрании Членов Святейшего Синода, о приступлении к переводу всей Библии на Русский язык.

«Поскольку Его Императорскому Величеству благоугодно было повелеть, чтобы сие мнение сообщено было мне, и требуется от меня отзыв, то нахожу необходимым извлечь из оного мысли, составляющие основание оного мнения, дабы с основанием дать мой посильный отзыв»⁴⁸¹.

«С прискорбием покоряясь необходимости, прошёл я поприще состязания с мыслями, изошедшими от мужа досточтимого. И, остановясь, скорблю о некотором, хотя и частном недостатке единства там, где оно наиболее вожделенно»⁴⁸².

Всё дело по переводу Библии на Русский язык, предпринятому Св. Синодом в 1856 г., мы изложим целиком по подлинным документам, напечатанным в Сборнике мнений и отзывов Высокопр. Филарета, Митрополита Московского. Изложение наше, однако будет в ином виде, именно в том, в каком оно было внесено на рассуждение Св. Синода при предложении г. Обер-Прокурора. Разность этого изложения состоит в том, что в «Сборнике» мнение Высокопр. Филарета (Киевского) изложено в сокращениях, или точнее в отрывках из целого изложения его мнения, из которых против каждого, взятого в отдельности, отрывка напечатано изложение и отзыва Высокопр. Филарета Московского. Само собой понятно, что такой вид изложения мнения, представленного в отрывках, и изложение отзыва против каждого пункта в отдельности, с одной стороны затрудняет и читающих, чтобы с полным вниманием выследить и уразуметь всю силу и значением мыслей и pro и contra, а с другой стороны весьма трудно и почти невозможно всякому читающему определить и уяснить для себя то, – какие именно пункты и, главное почему они обойдены в отзыве «проходившего поприще состязания с мыслями, исшедшими от мужа досточтимого» и почему именно такие, а не иные мысли, оставлены им без всякого, так сказать, прикосновения к ним. Мы берём изложение, точь в точь с того вида, в каком читано было нами всё дело в Архиве Св. Синода⁴⁸³. Здесь всё, что заключается под указанными нами прежде рубриками, – как-то:

а) Случай к Синодальному рассуждению;

б) Ход Синодального рассуждения;

в) Изложение Синодального рассуждения и самого решения и

д) Мнение Митрополита Киевского и отзыв против него Митрополита Московского,

изложено в двух столбцах. В этом-то именно виде печатаем и мы настоящее изложение, при котором для читающих всего удобнее видеть и наглядно следить и уразумевать суть дела как по отношению к мнению, так и отзыву, непосредственно сопоставляя и ту и другую сторону. Что же касается самого содержания всех излагаемых документов, то с нашей стороны не сделано никакого буквально и прикосновения, чтобы сказать что-либо в значении комментария. С этой стороны мы позволяем себе свидетельствоваться двумя изречениями Писания, – в отношении к себе самим: «Бых яко трость книжника скорописца», – а в отношении к читающим: «чтый да разумеет!».

Всё изложение мнения и отзыва в том именно виде, в каком напечатано оно у нас, было внесено в Св. Синод при предложении г. Исправляющего должность Обер-Прокурора Тайного Советника К.С. Сербиновича от 16 Сентября 1857 г. (№ 5692). Журнал по этому делу состоялся 24 Января 1858 г. в котором Св. Синодом определено: Рассмотрев внимательно, доставленные Преосвященными Митрополитами – покойным Киевским Филаретом и Московским Филаретом, мнения по предмету перевода книг Св. Писания на Русский язык, Святейший Синод находит со своей стороны, что перевод на Русский язык, сначала книг Нового Завета, а потом постепенно и других частей Св. Писание необходим и полезен, но не для употребления в церквах, для которых Славянский текст должен оставаться неприкосновенным, а для одного лишь пособия к уразумению Св. Писания, и что к переводу сему по особенной важности настоящего дела до́лжно приступить со всевозможной осторожностью через лиц, испытанных в знании Еврейского и Греческого языков, по избранию и утверждению Св. Синода». Приказали: «Предоставить г. Обер-Прокурору Графу Александру Петровичу Толстому доложить о сём Государю Императору»⁴⁸⁷.

В заключение всего нашего изложения мы приведём здесь нижеследующее изложение Автора «Истории перевода Библии на Русский язык», где он вкоротке изобразил ход дела по этому переводу, после закрытия Библейского Общества, начиная с переводов Протоиерея Павского и Архимандрита Макария и оканчивая сейчас сказанным решением Св. Синода о необходимости последнего перевода. В этом изложении Автора читающие с одной стороны увидят всё в смысле, так называемого resume, а с другой стороны будут иметь возможность сделать сопоставление между сказанным у Автора и между изложенным в целом нашем отделе. Вот эти слова Автора.

«После закрытия Российского Библейского Общества перевод Библии на Русский язык официально был остановлен; но частные лица, по разумному и опытному убеждению в пользе этого дела, продолжали его и тем положили основание для последующего, предпринятого снова уже в настоящее царствование, издания Библии на Русском языке. Мы разумеем переводы книг Священного Писания Ветхого Завета с Еврейского языка на Русский, Протоиерея Г.П. Павского и Алтайского миссионера, Архимандрита Макария (Глухарева). Оба они вышли из Санкт-Петербургской духовной Академии⁴⁸⁸, которой по справедливости, принадлежит честь ведения этого дела во всё время его продолжения».

Нельзя отрицать, что этим возбуждением в пользу перевода Библии Академия обязана Московскому Митрополиту Филарету, к чести которого вообще нужно сказать, что он всегда был душой этого полезного для Церкви предприятия и сохранил убеждение в пользе и даже необходимости перевода Библии до конца жизни, прошедши с ним через тесное время противодействия этому убеждению и делу и всяких попыток, направленных к его подавлению. Несправедливо было бы укорять его тем, что он, особливо в первое время царствование НИКОЛАЯ I, не показал большей настойчивости к возобновлению этого дела, так как трудно и предположить, чтобы Государь согласился с его мнением – против решительного заявления Митрополита Серафима, а с ним вместе Митрополита Евгения и Архиепископа, потом Митрополита Филарета (Киевского). Другой случай, где он мог выразить своё сочувствие этому делу, представлялся при обнародовании перевода Павского. Митрополит Филарет думал отделить общее дело от частного, предложив сделать новый церковный перевод, а перевод Павского взять из употребления; но и в этот раз попытка его не удалась. Ему довелось, однако, дожить до перемены обстоятельств к лучшему и настоять на возобновлении перевода Библии с изданием его от лица Святейшего Синода и принять в этом деятельное участие.

С почтением и благодарностью мы должны назвать ещё одно лицо, глубоко проникнутое убеждением в пользе Русского перевода Библии, и по мере сил всегда содействовавшее этому делу, – покойного Митрополита Санкт-Петербургского Григория. Ученик и почитатель Филарета, Григорий был после него Ректором Санкт-Петербургской духовной Академии, Членом Комиссии духовных училищ, участвовал с самого начала в переводе Библии и потом был в числе лиц, составлявших Присутствие Св. Синода в 1856 г., постановившее определение о возобновлении перевода Библии на Русский язык; а в 1858 г., когда надлежало дать этому делу решительный ход, при противодействии тому со стороны тогдашнего Обер-Прокурора Св. Синода, он был Первоприсутствующим в Синоде, состав которого состоял в то время, кроме Митрополитов Филарета (Московского – не присутствовавшего в Св. Синоде) и Григория, из Киевского Митрополита (ныне Санкт-Петербургского) Исидора, Духовника Их Величеств, Протопресвитера В.Б. Бажанова и Протопресвитера В.И. Кутневича. Киевский Митрополит Филарет, сохраняя звание Синодального Члена до смерти своей, (последовавшей в 1857 г.), не присутствовал в Синоде и противодействовал этому делу. Впрочем, – говорит Автор, – последовательно-историческое изложение событий лучше всего может выяснить значение и достоинство каждого из деятелей в этом великом предприятии»⁴⁸⁹.

Это последовательно-историческое изложение сделано Автором пространное и подробное, из которого мы и брали нужные для нас сведения, как документальные, а на прочие указывали желающим ознакомиться с ними в самой «Истории» достопочтенного Автора. Насколько же наше изложение, основанное, между прочим, на известных нам биографических данных, сходится с изложением Автора Истории, и в какой мере оно представляет всю сущность дела, а равно и значение и достоинство каждого из бывших деятелей – участников в нём, предоставляем судить всякому благовнимательному читателю.

Обращаемся к окончанию повествования о служении в Бозе почившего в Калужской Епархии.