1854 год¹

Октябрь. Вечером второго дня октября, в субботу прибыл в Петербург и остановился в гостинице, что супротив Павловского кадетского корпуса.

3, воскресенье. Пишу о своем первом свидании с митрополитом Никанором. Он принял меня сухо и, проговоривши: «Давно мы ожидаем вас», – спросил: «зачем вы ездили в Рим?». – Я ответил: «Туда увлекло меня желание поклониться мощам святых апостолов Петра и Павла и изучить древнейшие памятники христианского зодчества и иконописания». «Но вам не было позволено ездить туда», – возразил он деспотически и отпустил меня с наказом, чтобы я с просьбами моими обращался к его наместнику.

Наместник указал мне две грязные кельи в верхнем жилье подле лаврского собора у южной стороны его. В одной из них поместился я, а в другой служивший при мне в Иерусалиме студент семинарии Петр Соловьев. Нас разделяли холодные сени.

Моя поездка в Рим, как сдается, взбудоражила духовное начальство. За неудовольствием его скрывается что-то таинственное. Не явился ли в Питер дьявол ранее меня и не нашептал ли, что я в Риме сделался католиком? Время раскроет сию тайну.

4, понедельник. В час пополудни я по долгу службы явился в азиатский департамент министерства иностранных дел. Директор его Николай Иванович Любимов принял и проводил меня весьма ласково, расспросив о политическом проявлении умов в Италии и Австрии. Товарищ же канцлера Лев Григорьевич Сенявин через Любимова просил меня придти к нему в середу, во втором часу пополудни.

В министерстве мне два теплых ветра веют и два солнца греют.

6, Середа. А в духовном ведомстве обдал меня холод. Обер-прокурор Протасов, выслушав вызванный им самим рассказ мой об аудиенции моей у папы, и только этот рассказ, простился со мною, отвернувшись от меня по-солдатски направо кругом. За то и душа моя стала к нему задом. Директор канцелярии его, Сербинович, принял меня и отпустил, ни о чем не спросивши и извинившись каким-то недосугом. А милый Сенявин обласкал меня, как нельзя лучше, и обещался поддерживать всеми силами.

Я – один и тот же, но в глазах одних я бел, а в глазах других я черен. Истинны слова Господа: не можете работать двум господам; один возлюбит, а другой возненавидит.

В двенадцатый день текущего месяца мой Иван отвезен в Мариинскую больницу, а 17-го дня в четыре с половиной часа пополудни скончался там от накопления воды у сердца. Дай ему Бог Царство Небесное. Он был домочадец верный, честный, трезвый, скромный, молчаливый. Я похоронил его на Волковском кладбище, уронив несколько слез на могилу его.

Иные занятия у меня были во время путешествия моего, и иные чередуются в моей монашеской келье. Первые описаны, вторые описываю, начиная с занятий ученых.

До моего приезда в Петербург митрополит Никанор поручил профессору здешней духовной академии Евграфу Ивановичу Ловягину перевести по-русски богослужебные каноны и акафисты и напечатать сей перевод с текстами греческим и славянским. Ловягин принял на себя этот труд и начал печатать его, начиная с канонов на Рождество Христово. Когда же я приехал в Петербург, преосвященному Никанору вздумалось дать мне оные каноны, уже отпечатанные, для просмотра. Я прочел их и, сличивши все три текста, заметил большую рознь их в словах и мыслях. Рознь эта явилась от того, что славянский текст канонов давным-давно переведен был с греческого текста древнейшего, а русский перевод сделан Ловягиным с новейшего венецианского издания богослужебных книг (1806–1839 гг.). Такая рознь нетерпима и опасна. Наши раскольники подметят ее и еще далее отойдут от нас. Все это я поставил на вид митрополиту. Он смутился и спросил меня: «Как же исправить промах?». – «Надобно отыскать тот греческий текст канонов, с которого они переведены по-славянски», – ответил я и присовокупил, что такой текст, по всей вероятности, находится в Московской синодальной библиотеке и что его-то и надобно печатать и с него переводить каноны по-русски; тогда никакой разницы не будет. Митрополит, выслушав меня, замолчал; и я воротился в свою келью ни с чем, однако вскоре после сего перевел по-русски три канона: один на Сретение Господне (19 октября) и два на Рождество Христово (4 ноября); перевел с «Еортодромиона» святогорца Никодима, изданного им в Венеции в 1836 году².

Мой перевод канонов на Сретение Господне подан был митрополиту 21-го октября при письме со следующими замечаниями: 1. Славянский перевод канонов сделан с греческого подлинника древнего, который лучше нынешнего греческого текста. Посему не благоугодно ли будет отменить печатание сего текста, дабы разность между ним и славянским переводом не крушила читателей. 2. Не должно доверять безусловно нынешним церковным книгам греческим, ибо в них заметны переиначения многих речений, например: в древних рукописях афонских и святогробских читается: τὰ σὰ ἐκ τῶν σῶν σοι προσφέροντες³, а в нынешних греческих служебниках напечатано: προσφέρομεν⁴. 3. Не будет ли признано нужным сличить нынешний славянский текст канонов с таковым же текстом, напечатанным при наших патриархах, дабы на всякий случай знать тождество или разность между ними и нынешним греческим текстом. 4. В предисловии г. Ловягина к канонам брошена тень на церковнославянский перевод их, а, по мне, надлежало бы осудить не этот перевод, который весьма точен, а нас, не понимающих его. В четырнадцатый день ноября митрополит Никанор позвал меня к себе в десять часов пополудни и объявил мне, что он учреждает комитет в духовной академии для поверки перевода канонов, сделанного Ловягиным, и что я назначен членом сего комитета. Я ответил ему послушанием, но высказал, что не буду изменять принятого Церковью славянского текста канонов и придерживаться нынешнего греческого текста их и что комитет едва ли состоится, ежели он решится отстаивать сей последний текст. Это же самое заявил я и члену комитета, инспектору академии архимандриту Иоанну.

Началась поверка Ловягинского перевода с канонов на Рождество Христово. Архимандрит Иоанн и Ловягин, по замечаниям моим, кое-что исправляли, а больше не слушали меня. Их малое знание эллинского языка, удержание греческого текста канонов, не вполне согласного с текстом их славянским, например: ἀνεκτήσατο вместо ἀνανεώσατο, «восстановил» вместо «обновил», противоречие сему последнему тексту, например, назван агнцем, как предлагаемый в снедь, вместо: яко человек же агнец наречеся, и гордое недовольство моим приставничеством к ним понудили меня отказаться от соучастия в пересмотре канонов. Я заявил им отказ свой и упросил их уведомить о сем митрополита; а 15-го дня декабря написал Сербиновичу следующие строки: «Секретно. При здешней духовной академии переводятся с греческого на русский язык и печатаются каноны на Господние и Богородичные праздники. Но текст греческий не сходен со славянским, принятым как нашей Церковью, так и старообрядцами, и не сходен не только в словах, но и в мыслях. Да и русский перевод сих канонов неверен оттого, что переводчики не знают эллинского языка. Почему надлежит остановить сие дело в предотвращение волнения и нового раскола в нашей Церкви».

В 28 день декабря Сербинович коротенькой записочкой просил меня побывать у него на другой день после девяти часов для некоторых нужных объяснений по делам службы. Я был у него и, увидевши печатный оттиск канонов, заявил ему то же, что было сказано мною митрополиту, заявлял о надобности отыскать тот греческий текст канонов, с которого они давно переведены были по-славянски. Сербинович соглашался со мною, но заметил мне, что напрасно я написал ему своей рукой уведомление об этом деле: надлежало бы подделаться, под чужой почерк (Нечестно!). Настоящее свидание мое с ним кончилось моим советом, чтобы обер-прокурор доложил Синоду, что печатается не тот перевод канонов, который одобрен был Синодом, а другой, и что это дело требует большой осмотрительности и глубокого знания языка эллинского.

Реченный комитет продолжал свою работу. Мое место в нем занял архимандрит Софония. В годы 1855 и 1856 напечатаны были каноны в трех книгах на языках: греческом, славянском и русском. Второе такое же издание их вышло в 1861 году, а в 1875 году все они напечатаны в одной книге, в послесловии которой сказано вот что: греческий текст заимствован главным образом из венецианского издания богослужебных книг (1806–1839 гг.), большей частью употребляемого на Востоке. Но так как этот текст в некоторых местах не соответствует церковнославянскому переводу, то он поверен по многим другим богослужебным книгам, как печатным, так и рукописным, именно: 1.по рукописям Московской синодальной библиотеки X, XI и XII веков; 2.по афинскому изданию архимандрита Дионисия Пирра под заглавием: Πανθέκτη ἱερὰ ἐκκλησιαστικὴ. 1852, 3 тома; 3.по изданию праздничных канонов с толкованием святогорца Никодима и с указанием на афонские рукописи, под заглавием: Ἑορτοδρόμιον, ἥτοι Ἑρμηνεία εἰς τοὺς ἀσματικοὺς κανόνας τῶν δεσποτικῶν καὶ θεομητορικῶν ἑορτῶν⁵ и проч.

И так я дал направление такой поверке текстов, о которых веду речь. В этом моя заслуга.

Было у меня другое ученое занятие по поручению митрополита Никанора. Он предложил мне перевести по-русски французскую книжку аббата Мишона под названием: Новое решение вопроса о Святых местах (в Палестине). Начало этой книжицы перевел сам я (13 ноября), середину иеромонах Феофан, а конец студент Петр Соловьев (28 ноября). Преосвященный митрополит благодарил меня за этот перевод и наипаче за указание неточностей и неправд Мишона⁶. Святые места Палестинские и Святой град Иерусалим у меня еще в свежей памяти. Вспомнил я блаженнейшего патриарха Иерусалимского Кирилла и наместника его петроаравийского митрополита Мелетия, и к тому и другому послал свои письма.

В 8-й день ноября написан мною отчет об ученых и художественных занятиях нашей духовной миссии в Иерусалиме в течение 1853 года и тогда же представлен в Синод через посредство азиатского департамента нашего министерства иностранных дел по указанию 12-го параграфа данной мне инструкции.

По случаю нашей войны с турками благоверная государыня и великая княгиня Елена Павловна основала на свой счет Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия и отправляла их в Севастополь для служения больным и раненым воинам нашим. Для этих сестер потребовался духовник и совершитель христианских треб. Потребный нашелся: это – живший в Иерусалиме русский иеромонах Вениамин. Он указан был ее высочеству. А она пожелала иметь удостоверение в его поведении. Это желание ее синод через обер-прокурора своего и г. Сербиновича сообщил мне 4 ноября. Я в этот же день дал самое одобрительное свидетельство о духовном настроении о. Вениамина с присовокуплением, что он исповедовал членов нашей духовной миссии в Иерусалиме. Вследствие отменного отзыва моего о нем, его отправили в Севастополь 6 ноября, где он и оставался до окончания войны, уважаемый всеми, и наипаче сестрами милосердия, за его ревностное служение и истинно духовное поведение.

В 23 день ноября великая княгиня отправляла в Севастополь еще несколько сестер милосердия. Об этом предварительно известила меня бывшая в Иерусалиме генеральша Елисавета Леонтьевна Ширман и просила сказать речь этим сестрам в ее квартире. Вечером я приехал туда и застал тут сестер и между посторонними лицами – фрейлину ее высочества Елисавету Павловну Эйлер и дочь нашего посла в Риме Бутенева, девицу, у которой одна прядь волос над челом была седая не к лицу ее, молодому и красивому. Все они выслушали речь мою с большим вниманием. Девица Бутенева даже заплакала, когда я сказал: почтите храбрых слезою. Слеза сердобольной сестры – жемчужина на саване героя. Речь мою генеральша Ширман показала духовнику своему, законоучителю в училище правоведения протоиерею Михаилу Богословскому и, когда он расхвалил ее, представила Елене Павловне. Ея высочество прочла ее и пожелала видеть меня. Но я представлен был ей уже в следующем году. Таков был нечаянный случай в моей жизни, который сблизил меня с великой княгиней так, что я был духовником ее⁷.

Существование нашей духовной миссии Иерусалимской продолжалось до конца текущего года и далее. Студент Петр Соловьев жил в одной со мною келье и делал свое дело. Иеромонах Феофан приютился в духовной академии и ожидал определения к какой-либо службе. Я действовал как начальник миссии.

В 23 день октября представлено было мною духовному начальству одобрительное свидетельство о поведении подчиненных мне лиц в годы 1852 и 1853: Бог дал им трезвение души и тела, терпение, послушание, трудолюбие и благочестие. В следующий день я препроводил в канцелярию синодального обер-прокурора Апостол и Православный катехизис на арабском языке, кои недавно напечатаны в Иерусалимо-патриаршей типографии, учрежденной при моем содействии, и просил эту канцелярию представить их в духовно-учебное управление при св. Синоде как первые образцы арабского книгопечатания при апостольской кафедре в Святом граде. В 15 день декабря Сербинович принял от меня прошение о выдаче нашей миссии Иерусалимской денежных окладов за майскую треть истекающего года; а 27 декабря я ходатайствовал о предоставлении студенту Соловьеву священнического места в Петербурге за его усердную, беспорочную и ученую службу семилетнюю (в 1855 году он получил такое место в предместье столицы, Охте).

Продолжались мои письменные сношения с министерством иностранных дел.

Из Вены 26-го августа послано было директору Любимову мое уведомление о том, что в канцелярии нашего посольства при австрийском дворе выданы были 650 голландских червонцев, назначенные мне и иеромонаху Феофану на проезд наш от Иерусалима до Петербурга.

24 октября представлены были сему же директору Апостол и Православный катехизис на арабском языке, напечатанные в Иерусалимо-патриаршей типографии, как первые образцы арабского книгопечатания при апостольской и патриаршей кафедре во св. граде.

25 октября я писал тому же директору⁸.

NB. Пиццамано не получил от нас никакой награды, потому что тогда Австрия была во вражде с нами.

18 декабря послано было управляющему министерством иностранных дел Льву Григорьевичу Сенявину мое письмо⁹.

Тогда же я письменно просил Сенявина представить иеромонаха Феофана к ордену св. Анны второй степени, а студента Соловьева к тому же ордену третьей степени. (Оба не удостоены).

Тогда же и митрополиту Никанору я вручил письмо мое, в котором просил его дать студенту Соловьеву священническое место в Петербурге, поставив на вид его дарование, благонравие и заслуги.

Еще одна запись, и «Книга бытия моего» в 1854 году окончена.

22 декабря. Ночью под этот день снилось мне, будто я в Вифлееме сижу в саду с тамошним владыкой Дионисием. Не помнится разговор наш, но помнится, что я, взглянув на гранатовые дерева и заметив гнилость висевших на них плодов в мешочках, прервал разговор и указал на них владыке. Он подошел к этим деревам и с одного из них снял гранатовое яблоко, которое в руках его обратилось в варенье, но гнилое. Владыка ворочал, ворочал это яблоко, со всех сторон, оно было гнилое. Сим кончилось сновидение. Оно предвещало смерть преосвященного Дионисия. Вечная память сему достойному митрополиту!

Истекший год был замечательный год в моей жизни. В течение его я нажал множество снопов чистой и веской пшеницы и возложил их на алтарь науки. Помогал же мне во всем Бог, Податель разума и ведения. Хвала Ему!

Аминь.

Spero, dum spiro¹⁰.