Западные миссии против татар в новое время

После тамерлановского погрома татары, потеряв свое всемирно-историческое значение, надолго были совершенно почти выпущены из вида папским престолом и его миссионерами. Могущественные татарские царства: персидское, джагатайское, китайское, и кипчакское, со свержением династии чингизидов, частию совершенно уничтожились, частию изменили свой вид и названия. Из Китая татары были изгнаны. В Персии они, приняв мухаммеданство, мало по малу утратили свою национальность и совершенно затерялись в массе туземного населения. Джагатайское царство после Тамерлана разделилось на множество мелких ханств, которые не имели никакого политического значения, были вовсе не доступны и почти совершенно не известны европейцам и потому не привлекали внимания западных миссионеров. Только в начале XVI в. значительная орда джагатайских монголо-татар, под предводительством своего султана Бабера (р. 1483 г.) двинулось в Индию и здесь основала могущественное царство, которое сделалось известно европейцам под именем «Империи великого монгола». Эта империя, основанная потомками тех племен, которые когда-то входили в состав Чингиз-хановых войск и были известны в средние века под именем татар, привлекла внимание иезуитских миссионеров, которые и действовали здесь в конце ХVІ и начале XVII в. Кипчакское царство тоже разделилось на несколько меньших ханств: казанское, астраханское, крымское. Племена турецкого происхождения, входившие в состав этих царств и удержавшие за собой имя татар мало обращали на себя внимание западных христиан и в средние века. Тоже случилось и в новое время. Из западных миссий, существовавших здесь в новое время, известне только две: одна иезуитская в Крыму, в первой половине XVIII ст., и другая протестантская на Кавказе, среди ногайских татар, в первой половине настоящего столетия. Таким образом в истории западных миссий против татар в новое время могут подлежать нашему рассмотрению только три: а) миссия иезуитов в Империи великого монгола б) миссия иезуитов в Крыму и в) миссии протестантов на Кавказе. Но прежде изложения самой истории этих миссий для того, чтобы уяснить себе характер и понять истинное значение их, мы сделаем предварительно краткий обзор того, что сделано было на западе для миссионерства вообще и противо-мухаммеданского в особенности в новое время и какие особенности приобрело вследствие этого новое западное миссионерство.

В начале XVI ст. произошла на западе реформация, которая, разделив западных христиан на два вероисповедания, не только не ослабила миссионерского духа и миссионерских стремлений, а напротив усилила и изменила их несколько к лучшему. Прежде всего нельзя не заметить, что миссионерские средства западного христианства увеличились почти до огромных размеров. В латинской церкви явились новые миссионерские учреждения, которые не только способствовали увеличению количества латинских миссий во всех частях света, но и улучшению их качества, доставляя миссионерам средства надлежащим образом приготовляться к прохождению своих обязанностей и руководя их действиями. Первое место в ряду таких учреждений бесспорно принадлежит иезуитскому ордену, который основан был Игнатием Лойолою в первой половине XVI в. Лойола (1491 – 1558) сам в первые годы своего монашеского поприща пытался сделаться миссионером и, если бы не противодействие властей, то может быть всю жизн свою провел бы бреди турок²¹⁹. Не успев в своем намерении сделаться миссионером, он задумал учредить на западе такое полумонашеское, полусветское общество, главною целью которого было бы миссионерство и вообще поддержание и распространение латинской церкви. Рассмотрев внимательно устав нового ордена, римское правительство вскоре убедилось, что новое общество не походит на другие ордена, что оно может служить рычагом, при помощи которого римская церковь, потрясенная реформацией, снова поднимется на прежнюю высоту. 27 Сентября 1540 г. sotietas Jesu получило законное право на существование. Правда в идее этого общества было много воинственного, отзывающагося крестовыми походами: члены этого общества, оправдывая средства целью, не должны были гнушаться для распространения веры даже насилием, или войною. Тем не менее это общество есть главным образом учреждение миссионерское. Целью общества служит пропаганда веры: «оно основано единственно для того, чтобы совершенствовать людей в христианском учении и жизни и распространять истинную веру проповеданием слова Божия, духовными упражнениями, воспитанием тех, кто не имеет истинного понятия о христианстве»²²⁰. Благодаря своей отличной организации и влиянию, иезуиты вскоре получили в миссионерском деле почти совершенную монополию и распространили латинские миссии во всех частях света.

Еще большее значение для западного миссионерства имеет и имела конгрегация de propaganda fide. Обширные размеры, которые приняло латинское миссионерство со времени открытия нового света, реформации и основания иезуитского ордена, рождали нужду в правильной организации всех миссий и учреждении, которое бы руководило действиями всех миссионеров, направляло их к единству, контролировало их, заставляло действовать по одному плану, изыскивало и доставляло миссиям средства к существованию и лучшему выполнению своих обязанностей. Еще Гриторий XIII (1572 –1585), учредивши в Риме коллегиум для греков в 1481 г.²²¹, пытался дать по крайней мере восточным миссиям правильную организацию. Он поручил управление этими миссиями нескольким кардиналам и приказал печатать на малоизвестных языках катехизисы. Один из его преемников Климент VIII (1592 – 1605) неоднократно выслушивал от приближенных людей советы обратить внимание на миссии и дать им прочную основу и управление. Особенно настаивал на этом некто, Петр de la mere de Dieu²²². Но этот папа не успел выполнить благоразумные советы, или по чему-либо не хотел. Между тем настояния приближенных к папскому престолу монахов делались все сильнее и сознательнее и принудили наконец папу Григория ХV (1621 – 1623) удовлетворить нуждам миссионерского дела. К этому побудили Григория XV главным образом советы и внушения одного капуцина по имени Гилорамо Нарни, который в то время приобрел в Риме великую славу и влияние, как проповедник, своим необыкновенным красноречием. Беллярмин ходил слушать его речи и сравнивал его красноречие с красноречием ап. Павла. Кардинал Людовизио, племянник папы Григория XV, считал за честь быть его покровителем и на свой счет издавал его проповеди. Вследствие советов этого проповедника Григорий XV 22 июня 1622 г. издал буллу, которою учредил так называемую конгрегацию de propaganda fide²²³. Эта конгрегация должна была состоять из 18 кардиналов и нескольких прелатов, которые должны были собираться для рассуждений по крайней мере раз в месяц в присутствии папы. Обязанность ее состояла в том, чтобы заботиться о всех латинских миссиях во всех странах, именно: посылать миссионеров в нужном количестве во все страны мира и способствовать этим миссионерам к лучшему прохождению их должности своими указаниями, советами, изданием необходимых руководств для борьбы с неверными и доставлением достаточной материальной помощи. Материальная сторона миссионерства на первых же порах освещена была надлежащим образом и оценена была по достоинству. Папа подарил конгрегации дом в 10000 экю и капитал в 15000 экю и постановил, чтобы на содержание ее шли так называемые annallii cardinalitii. Но правление Григория XV было слишком кратковременно, чтобы новое учреждение могло вполне определиться и сформироваться. Конгрегация de propaganda fide приняла надлежащий вид и получила возможность начать свои действия главным образом при преемнике Григория XV, Урбане VIII (1623 – 1644), который в 1627 г. основал при конгрегации учебное заведение: colleginm urbanum de propaganda fide и разослал по разным странам множество миссионеров. Материальные средства этого учреждения расширились и обеспечились при нем еще более. Многие знатные и богатые лица начали делать значительные пожертвования, которые возрасли до 100000 ливров и образовали ежегодный доход в 24000 экю. Кроме того конгрегация вскоре приобрела многие недвижимые имущества, доход с которых вместе с богатыми приношениями католиков сделался богатым рессурсом для миссий; она получила возможность посылать на свой счет множество миссионеров во все страны мира, содержать огромный коллегиум, печатать в большом количестве религиозные книги на разных языках и проч. Вскоре было выстроено великолепное здание урбановской коллегии, которая получила от Урбана ѴІІІ все привиллегии, которые усвоены были его предшественниками коллегиям германской, греческой и другим миссионерским заведениям Рима, и в короткое время достигла цветущего состояния. При коллегии были учреждены: библиотека, содержащая в себе книги на 36 различных языках, типография для печатания миссионерских пособий и переводов и архив, куда должны были поступать все акты, декреты и дела конгрегации пропаганды. Коллегия должна была управляться ректором из светских священников, под надзором секретаря. Высший надзор над заведением был поручен одному из кардиналов, который должен был раз в 4 месяца принимать отчеты от непосредственного начальства заведения, цо возможности чаще посещать коллегию с целью надзора за порядком преподавания и управления и в конце года производить экзамены. Что касается до предметов преподавания, то здесь преподавались: полный курс схоластической теологии, контроверза, или наука споров, мораль, философия, науки словесные и языки: латинский, греческий, еврейский и арабский²²⁴. Не известно, как велико было первоначальное число воспитанников и насколько проникались они миссионерским духом в этом заведении, но впоследствии нередко встречаются в истории миссий воспитанники этой коллегии, которая давала возможность постоянно иметь под руками несколько достаточно подготовленных людей для отправления их на дело миссии. Таким образом с увеличением и обеспечением своих материальных средств и с основанием миссионерской коллегии для приготовления миссионеров, конгрегация пропаганды получила возможность не только управлять латинскими миссиями, но и поддерживать их самым действительным образом: она имела под руками как миссионеров, готовых действовать сообразно с предначертаниями конгрегации, так и огромные материальные средства для содержания большего количества миссионеров и для доставления им надлежащих пособий. На первых же порах своего существования, как только явилась возможность, конгрегация начала в этом направлении свою деятельность. Она поручила нескольким знатокам арабского языка перевод библии на арабский язык и один из этих знатоков, францисканец Людовик Марракчи (Marraccius) написал опровержение алкорана, (1698 г.) которое могло служить для миссионеров отличным пособием при их состязаниях с мухаммеданами. Вместе с тем конгрегация послала многих миссионеров во все страны мира, а особенно на восток, в Турцию, Персию и другие страны, мухаммеданские и языческие. Кроме иезуитского ордена и конгрегации пропаганды, бывших учреждениями, так сказать, общекатолическими, в ХVIІ в. явились еще многие частные миссионерские общества, или конгрегации, особенно во Франции. Здесь, благодаря благочестивой ревности священника Винцента де Сент Поля и некоторых других в начале XVII в. явилось несколько таких миссионерских обществ, которые сначала имели очень ограниченное назначение, но потом развились до того, что могли отнять у иезуитского миссионерства значительную часть его территории и значения. Винцент де Сект Поль²²⁵был сын одного бедного фермера, по имени Вильгельма де Поль и родился в 1576 г. в небольшой деревне Пюи, лежащей близ пиренейских гор. Родители предназначили его к духовному званию и позаботились о соответствующем его будущему званию воспитании. Он учился сначала в одном из ближайших монастырей, потом в Сарагоссе и Тулузе. Благодаря своим острым способностям и прилежанию, молодой Винцент с успехом прошел весь схоластический курс, в 1600 г. был посвящен во священника и получил приход. Но ему не суждена была спокойная жизнь сельского пастора. Во время переезда морем из Тулузы в Нарбонну он попался в плен варварским корсарам, которые продали его в рабство туркам. После разных приключений он куплен был наконец одним ренегатом, которого он убедил опять возвратиться в христианскую веру и был освобожден. Возвратившись в отечество, Винцент поступил священником в Шатильон, приход чрезвычайно бедный и запущенный в религиозном отношении. Винцент, от природы имевший мягкое сердце и во время своего бедственного рабства испытавший всю тяжесть несчастия, не огорчился этим, а напротив обрадовался случаю быть полезным для людей, лишенных всяких радостей и призора. Главным его занятием сделались дела благотворения; во так как его средств для этого было слишком недостаточно, то он старался привлекать к этому делу возможно большее число благочестивых и состоятельных людей. Мало по малу нашлось достаточное число лиц, которые желали общими силами содействовать благу своих ближних. Винцент, которому принадлежала инициатива в этом деле, задумал дать этому обществу правильную организацию, составил для него правила и таким образом сделался основателем первого братства милосердия во Франции. Очевидно, что братство, основанное Винцентом, имело довольно ограниченное назначение и повидимому не могло иметь никакого миссионерского значения. Самая мысль основать подобное братство была вовсе не новая. Еще ранее около 1540 г. некто Жан де Дьё основал в Испании подобное братство, целью которого было служение больным и бедным и которое было утвержено папою Пием V под именем ордена милосердия или благотворения (L´ordе de la charite)²²⁶. Деятельноcть этого ордена была самая скромная и ничем не отличалась от обыкновенного общественного благотворения. Таково же было бы и дело Винцента де Сент Поля, если-бы он остановился на первом плане; однако оно имело блестящую судьбу. Репутация святости и благочестия скоро доставила Винценту многих богатых и знатных покровителей, которые дали ему возможность расширить свою деятельность до более значительных размеров. В 1623 г. он основал новое братство благотворения в Маконе, а потом и в других roродах, более значительных, в Бове и даже в Париже. Недовольствуясь мужскими братствами, Винцент начал основывать еще женские общества с тем же назначением, и эти последние оказались еще более способны к делу благотворения, чем первые, и приобрели впоследствии в деле миссий огромное значение. По поставлениям и практике Винцента братья и сестры благотворения должны были служить всем нуждающимся, не разбирая состояния и религии и заботиться о доставлении им помощи нетолько материальной, но и духовной. Огсюда и происходила возможность для этих братств приобрести со временем высокое миссионерское значение. И они действительно приобрели его скоро. Братья и сестры благотворения, помогая больным, бедным, убогим и галерным преступникам, в тоже время старались пропагандировать латинство, частию наставляя и утверждая невежественных католиков, частию же обращая протестантов и даже мухаммедан. Франция вскоре сделалась тесною для их деятельности, и они начали строить благотворительные заведения в других странах, особенно в Египте, Сирии и Константинополе, и современные латинские миссионеры смотрят на эти заведения, как на учреждения самые полезные для успешнейшей пропаганды. Впрочем деятельность Винцента не ограничилась благотворительностию: он основал также настоящее миссионерское общество, которое сначала также имело в виду только внутреннюю миссию, распространение и утверждение христианства среди невежественного и бедного класса французских поселян, но потом расширило свою деятельность и простерло ее на языческие и мухаммеданские страны. В 1617 г. одна благочестивая женщина, графиня Жуаньи, желавшая учредить миссию для поселян в своих поместьях, приглашала для этого дела иезуитов, ораториан и других монахов, жертвуя сумму в 6000 ливров, но напрасно. Тогда она обратилась к Винценту, который согласился принять на себя это дело в сообществе с несколькими благочестивыми священниками и таким образом составил миссионерское общество. Родственник графини, архиепископ парижский, Жан Франсуа де Гонди принял общество под свое покровительство и подарил ему для помещения коллегию des bon-entants, которая впоследствий получила имя семинарии де Сент-Фирмин. В 1627 г. общество было утверждено королем Людовиком XIII, а в 1632 г. оно получило право на законное существование и от папы Урбана VIII, и члены его стали известны под именем священников конгрегации миссий, или лазаретов. Последнее название они получили случайно, поселившись в доме св. Лазаря, приобретенном ими в том же 1632 г., но так как оно выражало отчасти и характер их деятельности, то осталось за ними навсегда. Получив папское утверждение, новая конгрегация должна была расширить круг своей деятельности и на другие страны, потому что к этому побуждал ее сам папа Урбан, очень интересовавшийся миссионерским делом. Вскоре после утверждения он уже требовал у Винцента миссионеров для распространения христианства в Вавилоне и в восточной Индии, а конгрегация пропаганды, немного спустя, предписывала ему, чтобы он послал миссионеров на остров Мадагаскар, и действительно многие из сотрудников Винцента отправились по требованию и трудились не без пользы в различных языческих и мухаммеданских странах. Около этого же времени во Франции явилось другое подобное общество, «конгрегация внешних миссий» (congrègation des Missions-Etrangeres). Около 1640 г. кармелит Жан Дюваль²²⁷, епископ Вавилона, нуждаясь в хорошо подготовленных помощниках для распространения латинства в Персии, задумал основать в Париже специальное заведение для приготовления миссионеров... С этою целью он прибыл в Париж, купил в улице du Вас место для постройки заведения и сделался таким образом основателем так называемый семинарии внешних миссий, питомцы которой заняли впоследствии в числе латинских миссионеров довольно видное место. Воспитанники и наставники этого заведения составили общество, которое прославилось на западе под именем конгрегации внешних миссий и основателем которого считают Паллю, каноника св. Мартена Турского впоследствии епископа гелиопольского и миссионера в Топкине в половине ХѴII века. Таким образом к началу XVIII в. миссионерские средства западной церкви развились в очень значительной мере. К францисканцам, доминиканцам, августинцам, тетивам, бенедиктинцам и другим присоединились еще разные новые миссионерские конгрегации и ордена, явились священники конгрегации миссий, миссионеры конгрегации миссий внешних, разные братья и сестра благотворения и милосердия. Все эти миссионеры были многочисленны и располагали огромными материальными средствами.

Что касается протестантов, то хотя их миссионерство начало развиваться сравнительно очень поздно, именно в то время, когда миссионерство латинское находилось уже в цветущем состоянии, однако и они в XVIII в. владели уже некоторыми довольно прочными миссионерскими средствами, которые в сущности имели почти такой же характер и форму, как и у латинян. Уже в XVII в. английское правительство при Кромвеле пыталось основать миссионерское учреждение, подобное римской конгрегации de propaganda fide, и протестантский коллегиум для приготовления таких людей, которые могли бы с пользою служить делу защищения и всеобщего распространения протестанства. По плану, этого учреждение должно было состоять из 7 директоров и 4 секретарей и пользоваться ежегодно определенною суммою от правительства для производства своих действий. Всю землю было предположено разделить на 4 миссионерские провинции; к первой предположено было причислить Францию, Швейцарию и ІІьемонт, ко второй – Пфальц и остальные реформированные земли, в третьей – остальную Германию, Север и Турцию, к четвертой – Ост-Индию и Вест-Индию. Секретари должны были вести корреспонденцию со всеми странами и сообщать действующим там миссионерам руководительные наставления Совета директоров²²⁸. Но по случаю разных политических устройств этот план не был приведен в исполнение. Гораздо удачнее была попытка датского правительства в начале XVIII в. В Дании, по инициативе короля Фридриха IV, около 1705 г. основано было так называемое «королевско-датское миссионерское общество»²²⁹. Под покровительством королей и при значительной материальной поддержке со стороны правительства это общество вскоре расширило свою деятельность до огромных размеров. В 1714 г. оно содержало уже в Копенгагене обширное миссионерско-учебиое заведение, collegium de cursu evangelio promovendo и потом во все продолжение XVIII столетия оставалось самым лучшим и сильным миссионерским учреждением у протестантов. В конце XVIII ст. и в начале настоящего у протестантов всех сект появилось особенно много разных миссионерских обществ, которые начали рассылать и содержать бесчисленное множество миссионеров по всем частям света. В 1784 г. явилось в Англии миссионерское общество баттистов; в 1795 г. – лондонское миссионерское общество; в 1796 г. – единбургское миссионерское общество; в Германии, именно в Базеле, в начале настоящего столетия, явилось базельское евангелическое миссионерское общество, благодаря личности и деятельности своего инспектора Блюмгардта, соединившее в себе на долгое время все миссионерские силы и стремления немецких протестантов. – Позднее основаны были еще многие другие миссионерские общества в разных местах протестантского мира, каковы: общество рейнское (1827 г.), северонемецкое (1836 г.), евангелическое-лютеранское миссионерское общество в Дрездене (1848 г.), во Франции парижское миссионерское общество (1815 г.) и др. Все эти общества имели одинаковое почти устройство и действовали по одинаковым планам. Все они главною своею задачею поставляли приготовление и содержание миссионеров в разных частях света; поэтому все они прежде всего заботились об основании и поддержании миссионерских школ и институтов и о воспитании молодых людей для прохождения миссионерских обязанностей, а потом, еще более энергически хлопотали об изыскании материальных средств для содержания миссионеров, миссионерских домов, станций, благотворительных и учебных заведений. Вследствие этого протестантские миссионеры своею численностию вскоре не стали уступать латинским и даже превзошли их.

Но огромность миссионерских средств не может еще вполне ручаться за процветание миссионерского дела: нужны еще разумные и твердо выработанные методы. Какой же характер приобрели со временем реформации методы латинской пропаганды? Мы видели, что в средние века в западном миссионерстве преобладал метод насилия, военного похода, дипломатических договоров и проч. Изменился ли этот метод? В XVI в. Лютер, возвысив свой жесткий, и энергический голос против всех злоупотреблений и крайностей папской системы, не оставил без обличения и папский способ пропаганды веры. Индульгенции, раздававшиеся папою Львом X по поводу задуманного им крестового похода, послужили ближайшим поводом протеста, а папские воззвания к вооружению для истребления мухаммеданства и восстановления христианства на востоке и военные приготовления побудили Лютера подвергнуть критике папский метод обращения неверных, именно метод священной войны. Возгласы против священной религиозной войны слышались правда и задолго еще до Лютера. Уже в конце XIII в. некто Гумберт ди Романи принужден был опровергать мнения почти совершенно такие же, какие высказывал Лютер. Уже в XIII в. некоторые говорили, что вести войну с неверными не должно потому, что христианин должен терпеть, когда ему угрожают, и потому, что из такой войны нельзя извлечь никакой пользы для христианской религии и проч.²³⁰ Но эти возгласы были слишком робки и исходили от людей слишком невлиятельных для того, чтобы благотворно подействовать на папские миссионерские методы, изменив их к лучшему. Но времена переменились. Протесты Лютера находили сочувствие во всех классах общества, производили грозное движение и потому способны были если, не изменить порядок вещей совершенно, то, по крайней мере, заставить папство несколько сгладить крайности и поступать осторожнее при исполнении своих планов. Мнения Лютера касательно священной войны против турок не представляли ничего нового и едвали имели непосредственное прямое влияние на образ действий римских первосвященников, но без сомнения они имели большое влияние на общественное мнение большей половины Европы. А это общественное мнение, сколько бы с ним ни боролись папы, рано или поздно должно было изменить, если не сущность латинского миссионерства, то, по крайней мере, характер его проявлений. В 1527 г. Лютер издал: «Рассуждение о войне с турками» ²³¹, где оправдываясь от обвинения в охлаждении своим учением мужества немцев, разъяснял, что религиозно-миссионерская война предосудительна главным образом потому, что совершенно противна евангельскому учению и несообразна с саном ее начинателей и водителей. «Против турок – говорил он – хотели вооружаться в качестве христиан и сражаться с ними, как с врагами И. Христа – мысль диаметрально противоположная учению и имени нашего Спасителя. .. Этим мы только унижаем и позорим имя И. Христа, употребляя его для злых поступков; и это непременно случилось бы, особенно если б папа и епископы сами пошли на войну. Обязанные препираться с дьяволом молитвою и словом Божиим, они отреклись бы от своего призвания, если бы стали драться с мечем в руках, что им совсем не велено, напротив строго воспрещено. Как принял бы меня И. Христос в день страшного суда, если бы, облекшись в священный сан для наставления и спасения душ, я бросил бы его, чтобы предаться войне и вооружиться мечем? Как И. Христос мог бы прибегнуть к огню и воевать, когда Он говорит о Себе, что пришел доставить счастие миру? Воля Его – действовать евангелием, освобождать Духом Своим человека от греха и смерти и из этого мира переводить его в вечность; Он уклонился от царского достоинства; Он объявил пред Пилатом, что царство Его не от мира cero; Он повелел Петру вложить в ножны меч свой». «Поэтому, когда поднято знамя епископа, или кардинала, или папы, тогда всякий должен бежать прочь»... «Если бы я был воин и увидел бы в рядах духовную особу, или крестовую хоругвь, то удалился бы немедленно: если бы даже им надлежало одержать победу, по сокровенной воле Божией, то я не захотел бы принять никакого участия в добыче и радости»²³²... Все эти мысли высказаны были очень резко; но едва ли они имели непосредственное влияние на папскую политику. Религиозные войны против турок не прекращались почти во все продолжение XVI в. Некоторые историки заканчивают их историю только 1571 годом и утверждают, что в последний раз крестовое знамя поднято было в сражении при Лепанто²³³. В то время, как Лютер ратовал против папских методов пропаганды, воинственно миссионерский жар латинской иерархии был еще во всей своей силе. Стремление пап распространить латинство среда турок проявилось в это время так же, как и прежде, в форме попытки составить против них крестовый поход и насильственным образом утвердить латинство в их владениях. Эта форма хотя с одной стороны и обусловливалась необходимостью самозащиты, за то с другой – была порождением средневекового латинского взгляда на способы обращения неверных. По этому взгляду, как уже мы видели, обращать неверных в христианство значило их владения сделать собственностию христиан, при чем сами владетели должны были или принять латинство и подчиниться папе, или погибнуть. По отношению к более отдаленным народам такой метод не всегда мог быть приложен и потому латиняне в этом случае иногда принуждены были видоизменять его и смягчать. Но по отношению к туркам в то время почти никто и не думал о возможности применения иного метода, более сообразного с духом евангелия. Распространение христианства в Турции посредством завоевания ее тогда всему западу казалось единственно возможным. Даже францисканцы, столь много трудившиеся для распространения латинства в татарии и смотревшие на миссионерство как на одну из главнейших своих обязанностей, были того же мнения и горели воинственным пылом. Они были главными проповедниками²³⁴ крестовых походов, в коих иногда принимали даже личное участие²³⁵; они составляли планы, писали воззвания и произносили речи в пользу крестовых походов. После взятия турками Родоса в 1523 г. минориты стали во главе европейского движения и в июле этого года представили папе Адриану VІ план крестового похода, замечательный тем, что в нем предлагалось истребить турок при помощи монахов. Минориты доказывали, что латинские монастыри одними собственными средствами могут вооружить армию способную совершенно уничтожить могущество туров, именно, по меньшей мере (если с каждого монастыря брать по одному человеку) армию в 144000 человек²³⁶. – Такого воинственного характера была первоначально и иезуитская пропаганда. В основе этой пропаганды лежало то же насилие, которое ранее облекалось в форму крестовых походов. На первых порах своего существования, когда дух крестовых походов имел еще некоторое, хотя чрезвычайно слабое влияние на умы и политику, когда этому влиянию подчинялись еще иногда и государственные люди, хотя не столько по внутренним побуждениям, сколько по преданию и привычке, иезуиты пытались нередко облечь свою миссию в грубую старую форму насильственного завоевания и своим пронырством часто достигали того, чего не могли уже достигнуть папы своими громами. Своею хитростию им часто удавалось до того возбудить религиозный фанатизм латинян, что религиозные войны возникали как бы сами собою, по личным соображениям и побуждениям латинских государей и народов. Тридцатилетняя война обязана своим началом, продолжительностию и религиозным характером проискам и участию иезуитов, которые долго расстраивали все покушения восстановить мир и нередко сами лично принимали участие в самых зверских жестокостях против протестантов. Ересь не могла ждать от них никакой пощады; о чисто христианских способах ее истребления они повидимому не имели никакого понятия. Иезуиты доходили до того, что один из знаменитейших членов их ордена, Григорий Поссевин, грозил вечным проклятием императору Фердинанду I за то, что он даровал протестантам религиозный мир. «К чему у нас пушки, – говорили оо. Танвер, Павел Виндек и Эберман, – к чему деньги, солдаты и сабли, как не для того, чтобы употреблять их против врагов? чего же мы ждем? Отчего мы медлим выступить против еретиков? Отчего не спешим искоренить лютеранские и кальвинские ужасы? Бейте их, убивайте, ниспровергайте, гоните, жгите их домы, дабы исчезла с лица земли эта проклятая порода, а истинная вера оградилась бы наконец от опасности²³⁷. Таков метод пропаганды был у иезуитов во время тридцатилетней войны, которая была ничем иным, как практическим приложением иезуитских планов. Этот метод, на первых порах, они старались прилагать везде, где только находили малейшую возможность. Религиозная война во Франции против гугенотов также была делом иезуитов, которые принимали в ней самое живое личное участие и всеми силами содействовали католическим войскам истреблять еретиков. «Они принимали даже участие в сражениях, как напр., при осаде Пуатье, где о.Лелио Санквини командовал папским вспомогательным корпусом, и в сражении при Жарпаке, где о. Поние имел честь облечь герцога анжуйского в кирасу и батфорты. В варфоломеевскую ночь парижская коллегие иезуитов служила одною из главных точек опоры для шаек убийц, выпущенных на гугенотов»²³⁸. Возбуждая и руководя религиозными войнами против протестантов, иезуиты не оставляли без внимания и турок и язычников. Они готовы были воспользоваться насильственным методом при всяком удобном случае. История иезуитских миссий в Японии и Абиссинии служит самым разительным тому доказательством. В обеих этих странах им удалось добиться самого широкого влияния на государей и при помощи их начать насильственное истребление старой религии. Их насилия и жестокости и были причиною того, что в конце концов они совершенно проиграли свое дело и с позором должны были оставить поле своих военно-миссионерских действий. В колониях португальских, испанских и французских они были счастливее. Европейские войска обещали им успех верный, потому что помощь с их стороны обеспечивалась самым прочным образом общностью интересов и единством целей. – Турки также не избегли воинственных планов иезуитской компании. Иезуиты мечтали о завоевании турецкой империи и пытались даже осуществить свои воинственные мечты. В последней половине XVI в. они нашли орудие для выполнения своих планов в молодом короле португальском Себастиане²³⁹. Воспитанный иезуитами, которые не только не старались уничтожить в нем излишнюю страсть к славе и военным подвигам, а напротив даже поощряли ее, толкуя ему про бессмертие, которое христианский король может приобрести в войне с неверными и еретиками, Себастиан постоянно мечтал о славе христианского Александра и с нетерпением ждал удобного случая начать военные подвиги против неверных. Случай подставился в 1577 г. В это время в африканской империи Марокко вспыхнула междуусобная война между императором Мулей-Мухаммедом и его дядею Мулей-Мулюком. Первый был побежден и бежал в Лиссабон просить защиты у Себастиана. Король, обрадовавшийся случаю отличиться и привести в исполнение свои ментальные планы, обратился за советом к евоему духовнику о. иезуиту Каспару Маврикию. Иезуит очень обрадовался такому благоприятному обстоятельству, признал в нем откровение воли Божией и даже сам вызвался сопровождать в поход своего духовного сына, чтобы вместе с ним пожать плоды побед христиан над мухаммеданами. Себастиан составил план похода, мечтательный до безрассудности. Он «намеревался, покорив Африку, пройти потом в Индию, проникнуть в Персию, возвратиться в Европу через Турцию и вырвать наконец Константинополь у исламизма»²⁴⁰. В 1578 г. Себастиан начал готовиться к походу, не смотря на недостаток средств, на истощение казны, на возражения и доводы всех своих советников и даже на убеждения известного своею ревностию к распространению латинства, Филиппа испанского, который отказывался содействовать ему в этом безумном предприятии и отговаривал пускаться в Африку. Иезуиты совершенно опутали его и он сгорал желанием сделаться победоносным героем веры. В июне 1578 г. безрассудный король с небольшою армиею в 15,000 человек отплыл, сопровождаемый грустными предчувствиями и слезами всего народа. Отец Маврикий, духовник короля и 12 других иезуитов отправились вместе с войском, которое потерпело полную неудачу. Мулей-Мулюк в августе того же года окружил новых крестоносцев со 100,000 армиею и истребил их почти совершенно при Алькасари. Король пал на поле битвы и из всей его армии едва спаслось несколько сот человек, которые принесли грустную весть в свое очечество. Этот факт, как предприятие, иезуитское, ясно показывает, что миссионерские отношения этого ордена к мухаммеданам в сущности были совершенно такие же, какие имел папский престол во время самого разгара крестовых походов. Этот характер иезуитское миссионерство среди мухаммедан удерживало очень долгое время. Но впоследствии иезуиты принуждены были оставить, или, по крайней мере, значительно изменить этот грубый метод миссионерства, потому что с каждым годом реформационные идеи все глубже и глубже проникали в сознание европейского общества, с каждым годом наука и образование вместе с равнодушием к религии распространялись все более и более и всякого рода религиозная война, делалась положительно невозможною. Общественное мнение далеко уже не сочувствовало папской политике относительно востока и вынуждало пап оставить свой прежний образ действий. Климент VII, после множества бесполезных покушений убедить христианских государей предпринять крестовый поход против турок и остановить их быстрые завоевания в Венгрии, принужден был заключить формальный мир с турецким султаном и отказаться от всяких новых крестоносных попыток. Одобряя окончание мирных переговоров с турками, папа с горестию воскликнул: «нам осталось только молить небо, чтобы оно само пеклось о спасения христианского мира»²⁴¹. Очевидно, что крестовые походы приближались к концу. Военно-политическая миссия против мухаммедан не находила себе сочувствия в Европе и это вынуждало пап обратиться к иному образу действий. «Дух священных браней – говорит Мишо – сначала поддерживался народными мнениями. Когда эти мнения ослабели и образовались великие державы, все, что относится к войне и миру сосредоточилось в совете монархов. Уже не рассуждали более на соборах об отдаленных походах и не говорили более о военных предприятиях на церковных кафедрах и пред стечением верных. Государство и государи, по призванию своему решавшие дела, даже производя войну с мухаммеданами, не столько повиновались влиянию благочестивых идей, сколько видам политическим»²⁴². Протест Лютера имевший такое огромное влияние на общественное мнение Европы, на ее религиозные и даже политические взгляды, имел без сомнения влияние и на мнения относительно религиозных войн и крестовых походов. С этой точки зрения нельзя не призвать за Лютером некоторой доли влияния, хотя не непосредственного, на изменение методов латинского миссионерства. После долгой борьбы с равнодушием Европы, папы мало помалу совершенно отказались от всяких попыток крестового похода и военной миссии для обращения мухаммедан. Они начали вести свои миссии на востоке против мухаммедан несколько иначе.

Очевидно, впрочем, что перемена была вынужденная. Прежний, средневековой идеал миссии оставался во всей своей силе и, если его нельзя было осуществить прежним способом, способом крестового похода, то для пап это было чрезвычайно прискорбно и они прибегли в новому способу, который, хотя не так был шумен, но в достоинствах не уступал первому. Там, где невозможно было начинать прямо с насилия, они прилагали к делу другой метод, метод унии, или взаимных уступок. Этот метод, в основе которого лежит тоже значительная доля лжи и насилия, они прилагали не только по отношению к христианам других исповеданий, но и к мухаммеданам. Известна уния, введенная ими в западной России. Такого же рода унию они старались заключить в конце XVI и в начале XVII в. в Индии с мухаммеданством и язычеством, с язычеством в Китае и Японии. Проповедуя христианство в этих последних странах, они умалчивали о Троице, о рождении и воскресении И. Христа, об искуплении и других христианских догматах и таинствах, одним словом проповедывали тоже язычество с небольшими изменениями. Они рассуждали, что для приобретения прозелитов, которые могли бы доставить им богатство, могущество и власть – орудия для насильственного введения настоящего латинства в будущем, нужно закрывать глаза на многое. Поэтому в Китае, например они не запрещали новообращенным держаться прежних обрядов и верований, праздновать праздник фонарей, покланяться Конфуцию²⁴³ и др. Но они вводили такой порядок вещей не с тем, чтобы оставить его навсегда. При удобном случае, где можно было, они переменяли свой образ действий, оставляли свою уступчивость и делались придирчивыми до мелочности. Это ясно подтверждается свидетельством одного из наиболее честных иезуитов Александра де Родоса, который по прибытии своем в Индию, наблюдая этот образ действий иезуитских миссионеров, получил крайне неприятное впечатление. «Не могу скрыть – писал он²⁴⁴ – двух вещей, доставивших мне крайнее неудовольствие, которые, по моему мнению, не мало способствуют упорству неверных. Знаю очень хорошо, по крайней мере, что склонять их к тому или другому было мне весьма трудно. Во первых у миссионеров принято за правило: некрещенных всячески чествовать и ласкать, а потом окрестив их, едва удостоивать своим вниманием. Во вторых как только язычники окрестятся, их заставляют покидать туземное одеяние, носимое их некрещенными земляками». Таким образом допуская унию, или делая уступки старым религиозным верованиям обращаемых народов в ущерб чистоте проповедуемого христианства, они имели в виду только скорее приобресть влияние, власть, богатство, чтобы потом захватив все в свои руки, свободно действовать в желаемом направлении. Благодаря своему уступчивому образу действий, они достигали того, что получали самые высшие должности в языческих государствах, могли окружать себя многочисленною и блестящею свитою, строить фабрики и заводы и в обширных размерах заниматься торговлею. В 1697 г. губернатор французских колоний в Индии, Мартен, писал в Европу, что «после голландцев самую обширную торговлю ведут иезуиты, так что в этом отношении им уступают англичане, датчане, французы и даже сами португальцы, которые водворили их в здешнем краю... Многие иезуиты ходят переодетые по стране с индийскими купцами, именуемыми банианами, и собирают бриллианты и жемчуг, чем наносят крайний убыток ост-индийской компании и позор христианскому имени. Они одеваются совершенно так же, как банианы, говорят так же, как и они, едят и пьют с ними и соблюдают все обычаи их. Кто их не знает, примет их за настоящих банианов, тем более, что они покланяются языческим божествам наравне с туземцами. Правда, они говорят, что делают это для обращения язычников, но в сущности водятся с ними только для торговых целей, чему, лучшим доказательством может служить то, что они еще не обратили ни одного баниана. Один баниан, сделавший с иезуитами три отдаленных путешествия, уверял меня, что ни разу не слыхивал от них ни слова о христианстве и не видывал ни малейшей попытки обратить их»²⁴⁵. Очень вероятно, что факты, представленные губернатором, совершенно справедливы, но мысль его, что иезуиты занимались торговлею единственно для богатства, неверна. Все их бесчисленные аферы, грабежи, банкротства и проч. совершены были во имя религии и с целью ее распространения. Им редко удавалось довести до конца свои планы, но, где удавалось, там всегда оказывалось, что приобретенную власть, влияние и богатство они тотчас употребляли для насильственного введения папства. Для доказательства припомним Японию и Абиссинию. Собственно говоря такого метода не чужды были папские миссионеры и других орденов. Подобно иезуитам эти миссионеры, как в средние века, так и в новое время часто домогались влияния на языческих и мухаммеданских государей с целью воспользоваться их властию для насильственного утверждения латинства в их владениях. Но неразборчивость в средствах, которую обнаружили иезуиты при достижении своих целей, возмутила всех и раскрыла истинное значение подобного метода. Строгим доминиканцам и францисканцам и в голову не могла прийти мысль о таком искажении христианства и принаровлении его к языческим понятиям, какое дозволяли себе иезуитские миссионеры. Они ужаснулись, когда узнали сущность иезуитской проповеди и начали строго порицать слишком уступчивых проповедников. «Но иезуиты были убеждены, что поступают по заповеди ап. Павла и остроумно смеялись над трусливой совестью монашеского правоверия»²⁴⁶. Доминикане, не видя никакой пользы от своих вразумлении и обличений, решились наконец дать знать обо всем папе. Иезуиты со своей стороны также составили записку в свое оправдание. Папа Урбан ѴIIІ, узнав сущность спора между доминиканцами и иезуитами, пришел в крайнее недоумение и поручил разобрать дело повоучрежденной конгрегации de propaganda fide. Конгрегация, исследовав дело, высказалась решительно против иезуитов и 12 сентября 1645 г. издала декрет за подписью папы Иннокентия X, которым иезуитский метод пропаганды осуждался совершенно, как несогласный с достоинством христианской религии. Иезуиты впрочем не уступили и решились отстоять свой метод каким бы то ни было образом. С этих пор между папою, который стоял во главе конгрегации пропаганды, и иезуитами, всеми действиями которых заправлял их генерал, возникла энергическая борьба, которая продолжалась более столетия и кончилась, если не совершенным торжеством иезуитов, то по крайней мере тем, что они не сделали почти никаких уступов. Конгрегация пропаганды и папы несколько раз издавали самые решительные декреты в осуждение иезуитских методов миссионерства и посылали в Китай нунциев с огромными полномочиями и грозными буллами, но иезуиты, пользуясь отдаленностию Китая и своим прочным положением при дворе китайского императора, постоянно противились, папские буллы объявляли подложными, или основанными на ложных фактах и потому неимеющими надлежащей силы, папских легатов заключали в тюрьмы, отравляли ядом и наконец убедили китайское правительство изгнать из Китая всех монахов, кроме иезуитов, и не допускать со стороны папы и европейских государей никакого вмешательства в дела китайских иезуитов²⁴⁷.

В отношении мухаммедан, особенно турецких подданных, иезуиты разнообразили свой метод несколько иным образом. Унию с мухаммеданством можно было заключить только где нибудь в отдаленной Индии, так чтобы это никому не было известно, иначе всякое религиозное чувство возмутилось бы до глубины души. Употребить насилие в пределах страны, имеющей могущественное и враждебное правительство, было совершенно невозможно. Прибегнуть к увещаниям и истинным христианским методам было тоже опасно. Вообще всякого рода пропаганда, направленная прямо против мухаммедан, была чрезвычайно затруднительна при том законодательстве, какое существовало в Турции касательно пропаганды, и при тех отношениях, в каких стояла эта держава к западному христианству. Турки воевали не из угождения только властолюбию своих султанов: они имели в виду повсюдное распространение своей веры и уничтожение христианства; они хотели, чтобы Коран торжествовал всюду, куда проносили они свое оружие, и на свою войну с христианами смотрели как на войну священную. «Пред началом войны мухаммеданские воины убеждены были, что истребление христиан написано в книге судеб: «когда все враги пророка – говорили они между собою – будут истреблены, тогда для каждого из нас останется только ходить за плугом и смотреть на своего боевого коня в стойле»²⁴⁸. Магомет II, после завоевания Константинополя, для возбуждения энтузиазма и храбрости мухаммедан, употребил теже средства, какие употребляли и папы; «в присутствии дивана и муфта он дал клятву отказаться от всех удовольствий и никогда не отварачивать лица своего от запада на восток, пока не разрушит и ногами коней своих не попрет богов европейских народов. Он поклялся стереть с лица земли нечестие христиан и провозгласить от востока до запада славу Бога Саваофа и Магомета»²⁴⁹. По законам турок «всякий правоверный обязан брать участие в священной войне. Когда мусульмане находятся пред неверными, то прежде всего должны стараться обратить их к исламизму; и если неверные примут сей закон, то всякая неприязненность тотчас должна быть оставлена. Если же напротив того, они не захотят обратиться в истинную веру, то должно от них требовать, чтобы они подверглись плате поголовной подати; и если они согласятся, то затем следует примирение и взаимные сношения. В случае отказа мухаммедане должны с помощию всевышнего сражаться с врагами и употреблять для cero военные орудия, опустошать их землю, опустошать их леса и истреблять их жатву»²⁵⁰. «Государь исламитский может заключать мир законным образом с неверными только в таком случае, когда от сего мира проистекает ощутительная польза для всех мослимов; во всяком другом случае мир не может считаться законным. Как скоро представится случай получить выгоды разрывом, то необходимо нужно и должно разорвать мир»²⁵¹. Все эти узаконения существовали в то время для турок не на бумаге только, а на самом деле, они были живым убеждением и правилом поведения по отношению к неверным всякого турка. Исполнялось даже более, чем сколько предписывалось. Всякий город, тотчас по завоевании мухаммеданами, совершенно переменял свой вид. Церкви превращались в мечети, христиане должны были прекратить всякое торжественное исправление обрядов своей веры и богослужения и пожертвовать значительною своею частью в пользу мухаммеданства. Молодое поколение почти все обыкновенно терялось для христианства, частию обращалось в рабство, частию распределялось по сералам и гаремам, частию поступало в янычары и насильственно обращалось в мухаммеданство. В эти тяжкие для христиан времена латиняне, так же, как и греки имели многих мучеников, а еще более отступников. При завоевании Хиоса, Каира, Родоса и других латинских владений многие латиняне, принадлежавшие даже к знатным родам, были отведены в плен в Константинополь, где те из них, которые не были выкуплены, насильственно были обращены в мухамеданство и только немногие, оставшиеся твердыми, сделались мучениками. Вообще пропаганда мухамеданства, вследствие блестящих и быстрых военных успехов турок, шла чрезвычайно успешно. Христиане же постоянно теряли область за областию и своими собственными родственниками и соплеменниками наполняли ряды врагов своей религии. Мухаммеданское законодательство не только предписывало вооруженную пропаганду, среди христиан, но и охраняло своих подданных от пропаганды последних. Мухаммеданин сам должен был распространять свою веру, но ни в каком случае не оставлять ее и не слушать никаких увещаний христианских миссионеров. «Если мослим отступает от истинной веры, то должно убеждать его возвратиться к оной и стараться уничтожить его сомнения; если он будет просить срока, то должно заключить его на три дня для размышления; по истечении сего срока, если он будет еще упорствовать в своем отвержении, должно осудить его на смерть»²⁵². Христиане с своей стороны, сделавшись подданными мухаммедан, должны воздерживаться от всякой пропаганды средп своих властителей. Мухаммеданские законы старались лишить их даже возможности опровергать мухаммеданство и распространять свое учение. Им запрещалось учиться арабскому языку, запрещалось учить детей своих Корану и препятствовать своим единоверцам делаться мухаммеданами²⁵³. Вражда и презрение турок к христианам были так велики, что едва-ли кто-либо из них стал бы слушать христианского учителя. Эта вражда и дух пропаганды, одушевлявший турок, делали их так маловосприимчивыми к принятию учения Христова, что надеяться на их обращение мирным путем было чрезвычайно трудно. Правда, мы видим, что с половины XVI в. вражда запада с Турцией начинает затихать, западные державы повидимому примиряются с фактом существования в Европе, в соседстве с христианскими державами, на почве издревле христианской, державы мухаммеданской, враждебной христианству, и допускают в свое общение соседа, не имеющего с ними ничего общего. Король французский Франциск I, вынужденный крайностию, первый вошел в переговоры с турками в 1528 г. и первый получил от турецкого султана Селима I обещание не стеснять свободы латинян, живших в Иерусалиме²⁵⁴. После Франциска европейские государи, особенно французские короли, неоднократно входили в переговоры с турками относительно положения христиан в турецких владениях. Так в 1604 г. Генрих IV получил от султана Ахмеда I некоторые уступки, по этому предмету и дозволение иезуитам поселиться в Турции; в 1673 г. Людовик XIV получил подобные же уступки от султана Магомета IV; а в 1740 г. Людовик XV от султана Махмуда²⁵⁵. Благодаря этим договорам, положение католиков в Турции формально было довольно обеспечено, но в действительности оно постоянно было столько же унизительно и шатко, как и других христиан. Турки не видели никакого различия между католиками и некатоликами и никак не могли понять превосходства первых над последними, не смотря на усиленные и постоянные внушения европейских послов²⁵⁶. Нередко латиняне подвергались жестоким гонениям по одному подозрению в покушении совращать в христианство мухаммедан, или даже подданных им райев. Таково было гонение в 1727 г. в Сирии, на острове Хиосе, в Константинополе и других местах. Султан Ахмед III узнав, что «некоторые дьяволы из франкских монахов с худыми целями и неправыми намерениями, разъезжая и рыская по стране, привлекают к своему гнилому франкскому учению греческих и армянских райев, издал фирман, запрещавший франкским монахам ездить в другие места, кроме тех, где сообразно с договорами живут европейские консулы, и привлекать к своей вере турецких подданных»²⁵⁷. Следствием этого фирмана было упомянутое преследование, прекращенное только энергическим вмешательством европейских послов. Не смотря однако на все это, латинские миссионеры, особенно иезуиты, употребляли все усилия удержаться в Турции и вели самую деятельную пропаганду, но только не между мухаммеданами, а между армянами или православными греками и славянами. Принимая во внимание строгие законы оттоманской порты против совращающих и совратившихся, расчетливые иезуиты никогда не решались действовать против мухаммеданства прямо и открыто: все свои усилия они обращали на схизматиков, хотя при этом постоянно имели в виду и мухаммедан. Метод иезуитов в этом случае состоял в том, чтобы, обратив в латинство турецких христиан, более близких к мухаммеданам и более знакомых с их нравами, языком характером, (что необходимо звать миссионеру), через них действовать на мухаммедан, или по крайней мере дать более законные поводы западным державам к вооруженному вмешательству в дела турецких христиан, к уничтожению турецкого владычества над католиками и к насильственному обращению турок в христианство. Все миссионерские действия иезуитов по отношению к мухаммеданам ограничивались только тем, что они при всяком удобном случае старались проповедывать на турецком языке, питая надежду, что может быть какой нибудь турок послушает их из любопытства, и выставляя предлогом то, что греки и армяне в домашнем быту говорят на турецком языке.

Этим же последним методом пользовались постоянно и протестантские миссионеры, когда действовали среди мухаммеданского населения, несмотря на то, что повидимому всегда должны бы были действовать совершенно иначе, ченмкак действовали миссионеры латинские. Лютер, как мы видели, решительно осудил папский метод пропаганды среди мухаммедан. Последователи Лютера не удовольствовались одним осуждением его; они на первых же порах своего отделения от латинской церкви старались указать и формулировать новый метод пропаганды, более сообразный с духом Евангелия. Еще при жизни Лютера, Мелаихтон издал, при пособии некоторых других своих последователей, сборник материалов для познания мухаммеданства, под заглавием: Mahumetis saracenorum principis vita ac doctrina. Здесь в первой части помещен латинский перевод Алкорана Петра Клюнийского с исправлениами и предисловием Библиандера, во второй – несколько полемических и противомухаммеданскнх сочинений Рикольда, Николая Кубанского и других, в третьей – несколько исторических и этнографических статей касательно турецкой империи. Весь этот сборник издан был с прямою целью указать миссионерам на новый метод обращения мухаммедан посредством устного и письменного состязания с ними и дать для этого вспомогательные средства. Но цель эта не могла быть достигнута в скором времени и вполне, потому что смутные обстоятельства долго не давали протестантам времени заняться миссионерством, приложить к делу и развить сделанные издателями указания. Когда же родилось протестантское миссионерство, то оказалось, что приложить к делу эти указания несовсем удобно, что увещевать мухаммедан часто бывает совершенно невозможно. Поэтому протестанты мало помалу начали усвоять себе латинские методы пропаганды, особенно те из них, которые неслишком запечатлены были латинскою притязательностию. Таков был метод окольного пути, употреблявшийся латинскими миссионерами в мухаммеданских странах. Начав действовать среди мухаммедан, протестантские миссионеры скоро пришли к убеждению, что «восточные церкви, если бы они могли ожить и обновиться для жизненного христианства (?), могут быть ключем к совершенно недоступной до сих пор массе мухаммедан, а через них ключем к сердцу Азии», что таким образом следует «прежде всего евангелизировать греческую и армянскую церковь, чтобы через них потом приобресть могущественное влияние на весь мухаммеданский и языческий мир Азии»²⁵⁸. Составив себе такой план действий, протестантские миссионеры следовали ему неуклонно, когда им приводилось действовать среди мухаммедан, особенно в Турции. Все их миссии среди православных греков, армян и других восточных христиан, обитающих в турецкой империи, имели, кроме первой видимой цели, т. е. обращения этих христиан в протестантство, еще другую:–«этим окольным путем пролить свет в тьму исповедников ислама»²⁵⁹. Таким образом западные противомухаммеданские миссионеры нового времени старались очевидно действовать строго расчитанно, по тщательно обдуманным и на практическом опыте основанным планам. Такой образ действий, повидимому, должен бы был увенчаться полным успехом и дать блистательные результаты. Этого тем более можно бы ожидать, что новое западное миссионерство располагало почти всегда очень значительными материальными средствами и никогда не имело недостатка в людях искренно преданных делу, настойчивых, хорошо приготовленных и способных. На деле однакож случилось не то. Из последующей истории западных противотатарских миссий нового времени мн увидим, что эти миссии, как латинско-иезуитские (в Индии и Крыму), так и протестантские (на Кавказе) были также малоуспешны, как и средневековые.

Индия подверглась вторжениям монголо-татарских племен в одно время с другими странами, именно, когда начались великие завоевательные движения этих племен. Она не избавилась ни от чингизхановых, ни от тамерлановых нашествий и опустошений и сверх того подвергалась еще многим другим со стороны соседственных мухаммеданских государей, которые основали в северо-западной половине ее несколько самостоятельных государств и распространили мухаммеданство. В начале XVI в. (1505 г.) в Индию вторгся один из потомков Тимура, джагатайский султан Вебер (1483 – 1530)²⁶¹ в короткое время завоевал значительную часть страны и основал знаменитую и могущественную империю, известную под именем империи великого Монгола. Столицею этой империи был Дели, а господствующею, хотя далеко не всеобщею, религиею – мухаммеданство, которое, несмотря на насильственные меры завоевателей, никак не могло победить древний и пустивший слишком прочные корни, индийский культ. Мухаммеданство почти во все время иноземного владычества в Индии было главным образом только религиею победителей, далеко уступавших побежденным туземцам в численности. Различие религии и народности поселяло между монголами и индийцами глубокую вражду, вследствие которой в монгольской империи часто происходили восстания и победители должны были постоянно опасаться за свое спокойствие и господство, особенно в такие моменты, когда сверх всего находились во враждебных отношениях с своими соседями или даже когда опасались подобных отношений. Особенно натянуты были постоянно отношения индийских монголов к Персии, которая издавна имела притязание на владычество в Индии. Не менее опасные соседи были у монголов с другой стороны. В начале XVI в. здесь явились португальцы и решились, пользуясь раздорами мелких туземных князей, завоевать себе владения в Индии. Оружием и политикой они действительно вскоре подчинили себе все береговые земли от Ормуза в персидском заливе и до Малакки. Наибольшим влиянием и могуществом они пользовались здесь в конце XVI и в начале XVII в., в то самое время, когда и империя великого Монгола достигла наибольшей степени своего могущества. Так как могущество монгольской империи было чисто внешнее и не имело прочных внутренних оснований и так как умные правители ее хорошо понимали непрочность своей власти, то отсюда являлись достаточные причины для дружественных отношений между монголами и португальцами, которые своим военным превосходством, страстью к завоеваниям, необыкновенною стойкостию и мужеством внушали своим соседям справедливые опасения и невольно подчиняли их своему влиянию. – Этим могуществом и влиятельностию португальцев и воспользовались иезуиты для основания своей миссии в монгольской империи, государи которой сначала, пока находили выгоду быть в дружественных отношениях с португальцами, т. е. пока могущество португальцев было опасно, покровительствовали иезуитам и даже подавали им надежды на обращение в христианство, но потом, когда это могущество начало падать и португальцы сделались неопасны, охладели ко всем иезуитским проискам и убеждениям.

В Индию иезуиты проникли очень рано. Это была одна из самых первых и самых блестящих их миссий. Еще в 1540 г. португальский король Иоанн Ш (1521 – 1557), недовольный малоуспешностию миссионерских действий францисканцев в своих индийских владениях и, узнав об основании нового ордена, просил Лойолу послать туда несколько миссионеров. Вследствие этой просьбы Лойола послал одного из первых и лучших своих товарищей, Франциска Ксавье, который в І542 г. прибыл в Гоа с обширными полномочиями от папы и короля португальского. При помощи португальского оружия Ксавье в короткое время разрушил здесь все языческие храмы, какие только мог, множество индийцев принудил сделаться латинянами, а францисканскую семинарию в Гоа превратил в иезуитский коллегиум св. Павла. Вскоре на помощь ему присланы были 20 других иезуитов, которые по всей Индии начали строить свои коллегии, резиденции и другие заведения и проникли даже в пределы португальских владений в Бенгалию, откуда старались разведать, как удобнее попасть во владения монголов. В монгольской империи царствовал в это время Акбар (1555 – 1605), государь умный, довольно образованный и любознательный²⁶² (1). Питая уважение к военному превосходству португальцев и к европейскому образованию, он поддерживал довольно дружественные и оживленные сношения с португальскими королями и их индийскими вице-королями, которые имели строгий наказ покровительствовать иезуитам и всячески содействовать их миссионерским предприятиям. Около 1576 года Антон Кабраль, находившийся при дворе Акбара в качестве полномочного посла от португальского вице-короля, и другой португалец Петр Таверо, переговариваясь о разных предметах политики, завели также речь и о религии и успели заинтересовать императора в пользу христианства. Следствием этого было то, что Акбар допустил в свои владения одного из бенгальских миссионеров. Неизвестно, к какому ордену принадлежал этот миссионер, но, по всей вероятности, это был иезуит, потому что его действия здесь явно были направлены к тому, чтобы приготовить безопасную почву для прочного водворения в монгольской империи иезуитов. Этот миссионер стал в довольно близкие отношения к Акбару, который будто-бы единственно для большего удобства беседовать с ним удивительно скоро выучился португальскому языку. Вскоре Акбар так заинтересовался евангельским учением, что решился пригласить к своему двору столько иезуитов, сколько последние могут послать. Приводя в исполнение свое намерение, Акбар послал иезуитам, обитавшим в канском коллегиуме св. Павла, следующее письмо: «Акбар великий император мира достопочтенным отцам св. Павла. Я посылаю к вам Эбадолу с переводчиком, чтобы засвидетельствовать пред вами благосклонность, которую я имею к вам, и просить вас от моего имени, чтобы вы послали к моему двору некоторых из ваших Отцев, искусных в знании святых книг и способных изъяснить мне глубокие тайны вашей религии. Я имею желание получить наставление в вашей религии и принять ее. Отсюда вы можете заключить, что ваши отцы будут приняты здесь с удовольствием и честью. Пусть же они придут и пусть будут уверены, что я не стесню их свободу, если они захотят возвратиться в Гоа. Итак пусть они надеятся на мое покровительство²⁶³. Иезуиты очень обрадовались этому письму: они того только и ждали. Гоанский провинциал иезуитов немедленно избрал для новой миссии трех благонадежнейших патеров, отца Родольфа Аквавиву, племянника тогдашнего генерала иезуитов, знаменитого Клавдия Аквавивы, отца Антона Монтсеррата и Франциска Генрикеца, родом перса, могущего служить отличным переводчиком. Главным начальником миссии назначен был Аквавива. Миссионеры, снабженные подробными тайными инструкциями, немедленно отправились к месту своего назначения, захватив с собою Алкоран, как пособие для предстоящих состязаний с мухаммеданами, и подарки для поднесения императору, именно: прекрасной печати библию на четырех языках и две иконы – И. Христа и пресв. Девы. Они нашли императора в Фетипуре и были приняты очень дружелюбно и благосклонно. Акбар принял их подарки повидимому с глубоким благоговением: библию положил себе на голову, как книгу священную, а иконы поцеловал. Иезуиты по своему обыкновению явились ко двору в самом скромном виде, как настоящие нищенствующие монахи. Акбар, видя их нищенскую наружность, предложил было им значительную сумму денег на удовлетворение необходимых нужд. Но иезуиты решительно отказались принять это предложение, отговариваясь своим обетом нестяжательности и утверждая, что они так строго соблюдают этот обет, что ничто не может их заставить нарушить его. Это очень понравилось Акбару и он пробеседовал с миссионерами всю ночь. Акбар выказал большую любознательность и изъявил желание основательно познакомиться с догматами христианской религии. По его желанию в дворце каждую субботу заведены были правильные диспуты между миссионерами и мухамеданскими учеными и он сам на них постоянно присутствовал. Что касается самого хода, направления и содержания этих диспутов, то иезуиты сообщают о себе только то, что во время состязаний они нападали главным образом на практическую сторону мухаммеданской религии, именно, на чувственность, которую она делает обязательною для своих последователей, и на насилие, которое она предписывает для своего распространения. Акбар соглашался повидимому с доводами иезуитов и признавал в этом отношении преимущество sa христианством. «Христиане – говорил он – распространились по всей земле, проливая свою кровь, а исламизм получил перевес на востоке, проливая кровь других». Но решительного желания принять христианство и совершенного признания превосходства христианства пред мухаммеданствоы император не высказывал, несмотря на все старания иезуитов, так что последние заподозривали сначала искренность и тех сочувственных выражений, которые Акбар позволял себе иногда делать относительно христианства. Иезуиты справедливо полагали, что нельзя придавать большого значения ласковому обращению с ними Акбара и его иногда лестным отзывам о христианстве; все это можно было объяснить иным образом, политическими побуждениями и хитростию, которую восточные государи часто доводят до наивных крайностей и вследствие которой часто говорят вовсе не то, что думают. Поэтому начальник миссии Аквавива счел нужным действовать решительнее. Выбрав удобную минуту, он приступил к Акбару, прося решительного объяснения. «Государь – сказал он – вам не безызвестно, на каких условиях мы оставили изобильные выгоды для того, чтобы возвестить вам Христа. Вы обещали нам, что не будете препятствовать нашему отъезду, если семя слова Божия останется бесплодным в вашем сердце. Поэтому я решаюсь просить вас назначить срок, в продолжение которого вы хорошо обдумаете и решитесь принять христианство, или остаться мухаммеданином». Акбар ответил на это весьма уклончиво; он не стал уговаривать их остаться, не назначил определенного срока, но и не отнял у них совершенно надежды на свое обращение. «Столь серьезная перемена – сказал он – находится в руках Божиих: для себя я не перестану просить Бога о просвещении и помощи»²⁶⁴. Не успев таким образом принудить Акбара к решительному шагу, иезуиты все-таки узнали по крайней мере, что он не враждебен христианству, имеет в них какую-то нужду и, кажется, достигли того, что он сделался к ним еще благосклоннее после этого разговора дела их вообще пошли лучше. Акбар поселил иезуитов в своем дворце, позволил им устроить здесь христианскую капеллу, где они, не стесняясь, могли отправлять христианское богослужение и куда сам император нередко заходил для беседы с миссионерами. Он даже поручил о. Монтсеррату воспитание своего второго сына тринадцатилетнего Пашари, который при благоприятных обстоятельствах мог быть наследником престола. Если принять во внимание то обстоятельство, что император был мухаммеданин и что мухаммеданство было здесь господствующей религией, то нельзя не видеть, что иезуиты сделали огромные успехи, что они положили прочное основание миссии и вообще сделали много, хотя никого еще не обратили. Они могли бы сделать еще больше, особенно для распространения христианства между подданными Акбара, идолопоклонниками и мухаммеданами, если бы захотели воспользоваться всеми льготами, какие получили они от этого государя. Они могли торжественно и свободно исполнять христианские обряды: – и однажды по случаю погребения одного португальца устроили великолепную религиозную процессию на улицах Фетипура – явление, почти немыслимое в мухамедатском государстве. Кроме того они могли свободно проповедывать христианство всем подданным Акбара, которые могли принимать новую религию, не опасаясь никаких преследований со стороны правительства. Но иезуиты, по старому латинскому обычаю, предпочитали сначала обратить государя, а потом уже через него действовать на подданных. «Хотя Акбар – говорит Генрион – позволяя своим подданным принимать Евангелие, открыл иезуитам поприще, на котором их ревность, оказавшаяся бесполезною при дворе, казалось должна была действовать плодотворно, но миссионерам не безъизвестно было, как трудно обратить мухаммедан: едвали что могло отвратить их от религии, утвержденной насилием, кроме власти государя, или государственной революции²⁶⁵. Поэтому они продолжали все свое внимание обращать на Акбара и все усилия направляли к тому, чтобы убедить его в превосходстве христианской религии и принудить к решительному шагу. Но Акбар попрежнему подавал им некоторые надежды, но сделать решительный шаг не решался, несмотря на то, что иезуиты не упускали ни одного удобного случая и ловили каждую благоприятную минуту, чтобы побудить его к решительности. Акбар часто посещал классную комнату, где Монтсеррат давал уроки его сыну Пашари. Раз, в его присутствии молодой принц начал свой урок словами: «во имя Бога всемогущего». –»Прибавь сын мой – сказал Акбар – и Иисуса Христа, истинного пророка». Потом он вошел в иезуитскую капеллу, простерся ниц пред алтарем и изъявил желание побеседовать с миссионерами. «Вы знаете – сказал он – какие чувства уважения я питаю к религии, в которой вы же сами меня наставили. Все мне говорит в ее пользу: чудеса Мессии, подтверждаемые даже Алкораном, здравая мораль Евангелия, его утверждение путем страданий – все это побуждает меня считать Иисуса Христа пророком и посланником Божиим. Но когда вы возводите мой дух выше того, что есть чувственного в лице Мессии, я теряюсь в тонкостях ваших тайн. Объясните мне – прибавил он – вечное рождение Слова из существа Отца и Его чудесное воплощение во времени, тогда я соглашусь верить всему, что вы мне ни предложите»²⁶⁶. Очевидно, что Акбар недалеко еще ушел в понимании христианства, и во взглядах на И. Христа вполне стоял на точке зрения Корана. Он считал И. Христа не более как пророком. Но для иезуитов и того было достаточно, что он не имел того фанатизма и ненависти к христианству, которые столь обыкновенны в мухаммеданах. Исходя из того положения, что И. Христос есть пророк и посланник Божий, (с чем согласен был и сам Акбар), и что следовательио Его словам, как словам пророка, вестника божественной воли, должно верить, миссионеры начали заимствованными из Евангелия словами И. Христа излагать Акбару христианское учение о Божестве И. Христа, о троичности лиц божества и проч. Акбар, повидимому, совершенно убедился доводами миссионеров и пришел в чрезвычайное волнение, однако заметил, что оставить религию своих отцов и сделаться христианином для него слишком опасно, как для императора, и слишком тяжело, как для человека, привыкшего сообразоваться в своей жазни с чувственными воззрениями Корана. Вообще для Акбара главным препятствием принять христианство была политическая опасность; относительно же мухаммеданских привычек иезуиты могли сделать ему снисхождение, следуя своей обыкновенной миссионерской практике. Поэтому иезуиты решились заняться главным образом устранением политических препятствий.

Религиозная и племенная вражда между победителями и побежденными в монгольской империи грозила постоянными возмущениями и могла рано или поздно совершенно поколебать могущество монголов. Одним из вернейших средств для Акбара утвердить свою власть на прочных основаниях могло служить введение между его подданными одной религии и слитие в одно разнородных религиозных и племенных элементов. Какую же религию следовало ввести для этой цели? Победителей – мухаммедан нельзя было и думать обратить в идолопоклонство, потому что они слишком живо чувствовали превосходство своей религии пред религией побежденных. Побежденных – индусов в свою очередь тоже очень трудно было обратить в мухаммеданство, потому что они ненавидели своих победителей и слишком привязаны были к своей древней религии, которая, существуя между ними в продолжение очень мпогих веков, слишком тесно срослась с их жизнию. Правда, на стороне мухаммедан было, повидимому, средства доставить перевес своей религии и объединить в ее недрах всех, побежденных и победителей, так как в их руках была правительственная власть. Но опыт показывал, что это средство очень недостаточно, Мухаммедане могли распространить свою религию между подчиненными им идолопоклонниками или убеждением, или насилием. Но убеждать было не в характере мухаммедан и не в духе их религии, а употребить насилие было крайне опасно, так как идолопоклонников было гораздо болыпе, чем мухаммедан. Итак нужна была какая нибудь другая религия, к которой могли бы безразлично отнестпсь и победители и побежденные и которая превосходила бы и мухаммеданство и идолопоклонство. Таковою могла быть религия христианская, которую иезуиты столь успешно распространяли в Индии, особенно в португальских владениях. Все это придумано было иезуитами очень умно и основательно и легко могло увлечь государя умного, властолюбивого и ничего так не желавшего, как прочнейшего утверждения своей власти. Нужно было только все это поставить на вид Акбару и убедить его привести в исполнение составленные иезуитами планы религиозного объединения мухаммедан и идолопоклонников. Для обеспечения себе более верного успеха миссионеры привлекли на свою сторону любимого министра императора Абуль-Фазля, человека совершенно индифферентного в деле религии, но принимавшего очень близко к сердцу прочность монгольского господства в Индии, и решились действовать на Акбара через него, а не прямо. Абуль-Фазль совершенно увлекся планами иезуитов и сделался их послушным орудием. Он поставил императору на вид, что мухаммеданство, как религия победителей, никогда ие была принимаема индусами, советовал ему испытать, не удается ли христианству одному занять в Индостане место мухаммеданства и идолопоклонства и с целью скорее склонить его к принятию своих советов постоянно начал говорить ему об И. Хрнсте и о нелепостях мухаммеданства, вообще начал исполнять все обязанности миссионера. Результаты были очень благоприятные. Иезуитские планы объединения монголов и индусов обещали очевидные выгоды для упрочения власти завоевателей и было бы слишком непрактично пренебречь ими и оставить их без внимания. Акбару видимо очень поправились эти планы. Он внезапно почувствовал чрезвычайную любовь к христианству и подал миссионерам надежду на решительный поступок. Казалось, все старания иезуитов готовы были увенчаться полным успехом, как вдруг «раждающуюся веру» Акбара постигло испытание. Патаны – одно из индийских нлемен, подвластных монголам, возмутились и угрожали свергнуть с себя власть Акбара. Во главе инсургентов стал брат императора, Мухаммед Хаким Мирза и все восстание грозило принять вид вооруженного протеста мухаммедан против отступничества императора. Муллы проповедывали, что в этом восстании проявляется гнев Божий на отступника. Акбар начал серьезно опасаться за свою власть, принужден был разойтись с иезуитами и начал вести себя осторожнее. Он почти совершенно прекратил свои свидания и беседы с ними и удалил их из своего дворца. Иезуиты начали было уже отчаяваться и подумывать о возвращена в Гоа, но Абуль-Фазль не изменял им. Он продолжал поддерживать Акбара в его прежних намерениях и приносил ободряющие вести. «Император – говорил имь Абуль-Фазль однажды – с удовольствием увиделся бы с вама во дворце. Но политические расчеты препятствуют ему публично объявить себя в пользу христианской религии, которую вы ему проповедали. Я вчера сам видел, как он с благоговением клал евангелие на свою голову – честь, которой он не удостоивал Алкоран, когда ему представляли его. Подождите же и дайте время созреть обращению, которое ваша ревность начала столь успешно»²⁶⁷. Действительно положение иезуитов вскоре изменилось к лучшему. Восстание было подавлено и Акбар начал обращаться с ними еще благосклоннее. Это восстание, если с одной стороны испугало Акбара и заставило его быть осторожнее, то с другой стороны оно должно было укрепить его в его прежпих намерениях, потому что подтверждало мысль о необходимости в видах упрочения власти и обеспечения спокойствия серьезнее заняться религиозными делами и принять меры к объединению мухаммедан и язычников. Поэтому, как только мииовалась опасность, Акбар снова начал свои свидания с иезуитами и беседы с ними о религии и наконец поручил им и старшего сына своего наставить в европейских знаниях. Однако приступить к решительным мерам Акбар все-таки медлил, ссылаясь на свои кровные связи с мухаммеданством и трудность борьбы с ним. Эта медлительность очень не нравилась нетерпеливым миссионерам и они опять начали просить позволения возвратиться в Гоа. Акбар не соглашался на их просьбы. «Вы знаете отец мой – говорил он Аквавиве – как необходимо мне ваше присутствие. Чем труднее разрешить мой узы, тем нужнее для меня опытные руки, которые распутали бы все узлы. Ужели вы оставите меня в такой крайности»? Помощь иезуитов действительно была нужна. Акбар новидимому решился наконец приступить к выполнению своих планов и нуждался в опытных руководителях. Иезуиты остались и также приступили к решительным действиям. Кажется, они сделали большие уступки в ущерб чистоте христианского учения и начали приготовлять насильственный переворот. Впрочем, не желая подвергаться опасностям во время междоусобий, они старались действовать скрытно и осторожно и видимо хотели очистить сцену для будущих событий,чтобы в случае неудачи не потерять слишком много. Аквавива написал к провинциалу ордена, что достаточно будет и одного иезуита оставить при Акбаре для наблюдения за его расположениями. Вследствие этого Геприкец должен был отправиться в Гоа, Монтсеррат со своим питомцем в Лагор, а Аквавива один остался при Акбаре в Фетипуре «надзирать за добрыми минутами императора». Здесь Аквавива встал в самые близкие отношения к императору, так что мухаммеданская партия чрезвычайно встревожилась и миссионер неоднократно подвергался опасности потерять жизнь. Неизвестно достоверно, каково было содержание бесед Аквавивы с императором, но, если можно судить об этом по последующим событиям, то, по всей вероятности, все усилия миссионера билы направлены к тому, чтобы убедить Акбара насильственным образом ввести, если не настоящее христианство, то, по крайней мере, искаженное примесью мухаммеданства и язычества, вообще некоторого рода унию между христианством, мухаммеданством и язычеством. Правда иезуиты всячески хотят устранить себя от участия в этом деле и самую мысль ввести подобного рода христианство приписывают²⁶⁸ частию Абуль-Фазлю, частию самому Акбару, который вследствие своих военных успехов возмечтал о себе слишком много. Но все-таки дело остается довольно подозрительным, а участие в нем иезуитов почти несомненным. Едвали могла прийти сама собою такая мысль Акбару или его министру: хотя оба они были довольно равнодушны к религии вообще и в частности к религии мухаммеданской, но все-таки они были воспитаны в мухаммеданстве, гордились своим монгольским происхождением и несомненно находились под сильным влиянием иезуитов. У иезуитов же такой образ действия был очень обыкновенен: для китайцев они составили другую религию нисколько почти непохожую на христианскую; индийцам и японцам они также делали огромные уступки в ущерб чистоте христианского учения, с целью впоследствии приучить новообращенных к настоящему христианству. Поэтому и в то время никто не верил, чтобы поведение Акбара было независимо от иезуитских влияний. Мухаммедане пылали страшною злобою к Аквавиве и император, оставляя Фетипур для того, чтобы начать военные меры к религиозному объединению своих поданных, предложил ему стражу. Но иезуит, не желая таким образом возбуждать еще большие подозрения мухаммедан, не согласился, сказав, что он довольно защищен надеждою на Бога и что для него лучше погибнуть, чем иметь недостаток в этой надежде. Случившаяся война и победы, одержанные Акбаром, послужили благоприятным обстоятельством для того, чтобы начать приводить в исполнение иезуитские планы. Акбар открыто объявил новую религию господствующею, и самою себя провозгласил «Шо-джеладдином» т. е. могущественным царем господствующего закона. Эта новая религия была не что иное, как смесь христианства с мухаммеданством и браманизмом, но, в какой мере та или другая религия преобладала в этой смеси, решить трудно. Иезуиты не сообщают нпкаких подробностей об этом обстоятельстве, равно как и о ходе событий в то время, когда Акбар начал приводить в исполнение вышеуказанные планы. Вероятно Акбар встретил самое сильное сопротивление и вскоре принужден был оставить дело. Иезуиты тоже вероятно вскоре убедились в неудобоприменимости своих планов и решились заблаговременно оставить возбужденную революцию ее собственному течению. Аквавива, узнав о решительном поступке Акбара, отправился в Лагор, где находился тогда император, и начал просить дозволения возвратиться в Гоа. «Государь – сказал он Акбару – время моего отбытия настало. Вам неприлично более держать меня при себе и дозволять мне оставаться долее при вашем дворе. Познаниями, которые мы сообщали вам о христианстве, вы воспользовались только для того, чтобы опрофанировать его смешением с идолопоклонством и мухаммеданским нечестием. Соблазн этого нововведения падает отчасти и на меня, и на меня смотрят, как на виновника его. Мой долг протестовать против этого публичным отрицанием. Мой добровольный отъезд покажет, что не мои внушения приготовили революцию, которую вы начинаете»²⁶⁹. Акбар старался было удержать Аквавиву, которого очень любил, но потом, вероятно поняв настоящий смысл его поступка, уступил и отпустил его с честью, подарив ему на прощанье в знак своего расположения одно христианское семейство рабов. С этой добычей, «выхваченной у неверия», Аквавива возвратился в Гоа, откуда провинциал послал его в качестве миссионера и ректора коллегии на остров Сальцетту. В 1583 г. он был там убит идолопоклонниками, месяц спустя, после своего возвращения из монгольской империи. Монтсеррат оставил эту империю вероятно еще ранее Аквавивы, будучи послан Акбаром в качестве посла к испанскому королю Филиппу. Выполнить это поручение он не успел и в 1589 г. был послан миссионером в Абиссинию, но и туда не сумел проникнуть и, после разных приключений, возвратился в Гоа в 1596 г.

Но этим не кончились попытки иезуитов ввести христианство в монгольской империи. Иезуиты, удалившись из этой империи сами, оставили там своего ревностного приверженца Абуль-Фазля, который продолжал поддерживать в прежних намерениях и расположениях потерпевшего неудачу императора. Он советовал ему призвать новых иезуитов, которые сумеют под его покровительством достигнуть цели. Вследствие этого Акбар послал панским иезуитам новое пригласительное письмо следующего содержания: «Во имя Господа. Могущественнейший и непобедимейший император Акбар приветствует Отцев св. Павла, которые находятся в милости у Бога, наслаждаются дарами Св. Духа, подчиняются закону Мессии и приводят людей в познанию истины. То, что я говорю теперь, я принял от вас, почтеннейшие отцы, бегающие мира и презирающие почести и богатство. Я заботливо изучал все религии мира и однако чувствую, что недовольно еще наставлен в таинствах христианской религии и поэтому желаю получить более совершенные наставления через посредство ваших Отцев, которых я люблю и беседа с которыми доставит мне удовольствие. Армянин Гримон, который вручит вам мое письмо, уверил меня, что я найду среди пас людей опытных и способных разрешить все мои сомнения. Итак придите посрамить здесь всех учителей закона мухаммеданского и будьте уверены, что я буду радоваться вашим победам. Если миссионеры, которых вы мне пришлете, захотят прочно утвердиться в моей столице, то я дам им дом и привиллегии еще большие, чем те, какие они имели прежде. Если они сочтут за лучшее возвратиться в Гоа, то я дам им позволение и отпущу их с честью»²⁷⁰. К этому письму приложена была значительная сумма денег, которую податель письма, армянский диакон Гримон, вероятно приверженец иезуитов должен был раздать бедным в Гоа. Во исполнение просьбы, заключающейся в этом письме, ко двору Акбара назначены были два иезуита, Эдуард Лейтон и Кристоф де-Вега. Прибыв в 1591 г. в Лагор, они нашли, что император, судя по внешности, серьезно был предан христианству. Всех женщин своего сераля он распустил и оставил себе только одну жену. Многие христианские обряды он соблюдал публично: так в праздник успения Богородицы он воздвиг в своих палатах трон, поставил на него образ Богоматери и покланялся ему вместе с своими детьми и придворными, которые за это получали от своего повелителя подарки. Миссионеров он принял чрезвычайно ласково, позволил им открыть школу для обучения индусов чтению и письму по-португальски, часто беседовал с ними о христианской религия и при этом высказывал к ней большое сочувствие и уважение. Но «удивляясь христианской религии, он однако не принимал ее» и это было чрезвычайно неприятно миссионерам, горевшим «нетерпением и ревностию, исключавшими всякое промедление»²⁷¹. Не довольствуясь свободою проповеди и покровительственным благорасположением Акбара и не удовлетворяясь мирными миссионерскими занятиями, они решились оставить свой пост и самовольно возвратились в Гоа. Этот поступок миссионеров, несообразный с иезуитской дисциплиной и видами высшего начальства, очень не понравился генералу иезуитов. Он выразил свое крайнее неудовольствие и определил послать в монгольскую империю новых миссионеров. Для этой цели были избраны Иероним Ксавье, племянник знаменитого апостола Индии Франциска Ксавье, и Еммануил Пинейро.

Получив назначение и надлежащие инструкции, миссионеры отправились ко двору Акбара и в мае 1595 г. прибыли в Лагор. Акбар, до обыкновению, принял их очень ласково и отвел им помещение вблизи своего дворца, в безопасном месте на берегу Ганга. При первом же свидании он показал миссионерам иконы И. Христа и Богоматери, которые подарены были ему прежними миссионерами и к которым он относился с великим благоговением. – Увидев иконы, иезуиты преклонились перед ними. Их примеру, вследствие детской подражательности, последовал находившийся тут внук Акбара, сын наследника престола. Это развеселило Акбара и он сказал внуку: «сын мой! пусть эти европейские проповедники будут для тебя отцами: подражай им, слушайся их наставлений и сделайся таким образом достойным управлять обширной страной, которую я для тебя завоевал». Иезуиты хорошо запомнили эти слова, надеясь, что этот будущий повелитель монгольской империи отдан будет им на воспитание и что таким образом шансы для будущего утверждения христианства между монголами увеличатся еще более. Впрочем и при настоящем положении дел они могли надеяться на очень многое. Один из сыновей императора был их воспитанник; сам император выказывал к ним необыкновенную благосклонность и даже уважение. Когда они приближались к его трону, он всегда приветствовал их наклонением головы и сажал их около себя – отличие, которого он не удостоивал ни посланников, ни даже владетельных особ – своих подданных, которые иногда приходили к его двору. Он часто присутствовал при празднествах, которые совершали иезуиты в своей капелле, участвовал в их молитвах и вместе с ними преклонял колена пред христианским алтарем. Сверх того Акбар подарил миссионерам место для построения храма и обещал все издержки построения его взять на себя. Иезуиты с своей стороны старались употреблять все средства к тому, чтобы вызвать в Акбаре решимость принять крещение. Ксавье, с целью убедить Акбара. в истинности и превосходстве христианства и именно римского, написал для него на персидском языке историю И. Христа и историю св. Петра²⁷². По замечанию миссионеров, Акбар прочел эти книги с удовольствием²⁷³. – Но несмотря на эту внешнюю, очень заметную благорасположенность к христианству, Акбар не только не принимал крещения, но из политических видов и вследствие своего равнодушия ко всем религиям, старался иногда угождать даже идолопоклонству. В пасху 1597 г. он, желая польстить язычникам, вздумал праздновать, сообразно с их обычаями, праздник в честь солнца. Но случившаяся гроза испортила торжество: дворец загорелся от молнии и был истреблен пожаром вместе с огромным количеством заключавшихся в нем драгоценностей. Ксавье воспользовался случаем, чтобы указать Акбару на этот пожар, как на ясное наказание Божие и, повидимому, произвел на императора сильное и очень благоприятное для христианства впечатление. С этих пор Ксавье сделался неразлучным спутником Акбара. Когда обстоятельства потребовали присутствия Акбара в Кашмире, то Ксавье и другой иезуит, Бенедикт Гоэс, недавно прибывший из Гоа на помощь первому, должны были сопровождать его. туда²⁷⁴. Между тем Акбара начали преследовать семейные несчастия. В 1599 г. умер старший сын его, Мурад-мирза Это могло бы обрадовать иезуитов, так как вследствие этого наследником престола становился второй сын Акбара, воспитанник Монтсеррата, Пашари или Даниэль-мирза. но через несколько времени умер и он. Смерть этого, повидимому, любимого сына произвела тяжелое впечатление на старого императора. Он сделался религиознее и восприимчивее к увещаниям миссионеров, которые со смертию Пашари также потеряли очень много и желали вознаградить себя за потерю, крестив императора. Неизвестно впрочем, достигли ли они своей цели. Акбар умер 13-го октября 1605 г. в Агре и был погребен недалеко от этого города в великолепной гробнице, построенной им самим. Во внутренности этой гробницы впоследствии нашли, скрытые прежде за великолепными обоями, распятие и две христианские статуи, св. Девы и Игнатия Лойолы. На этом основании думают, что пред смертию, хотя может быть и тайно, Акбар принял крещение²⁷⁵.

Между тем как Иероним Ксавье старался об обращении Акбара, товарищ его Пинейро занимался проповеданием христианства подданным Акбара в Лагоре, где уже была построена церковь. Сначала Пинейро встречал здесь большие затруднения: ему удавалось крестить только умирающих и то обманом²⁷⁶. Мало помалу религиозными церемониями он заинтересовал индусов в пользу христианства и они охотно стали дозволять миссионеру совершать над собой обряд крещения, в большинстве случаев не придавая этому обряду никакого значения. «В 1598 г. рождество (Христово) праздновано было в Лагоре самым торжественным образом: ясли была выставлены в течение 20 дней; многочисленные оглашенные стекались в церковь с пальмами в руках и принимали крещение»²⁷⁷. В том же году в праздник пятидесятницы было преподано крещение множеству оглашенных. Церемония была устроена великолепная: улицы JIaropa были покрыты ветвями с целью умерить жар солнца. Тамбурины, барабаны и другие инструменты предшествовали неофитам, которые отправлялись процессиею в церковь. Пинейро ждал их в дверях и крестил в виду множества народа, привлеченного новостию зрелища²⁷⁸. Вскоре на помощь Пинейро прибыл другой иезуит Карси²⁷⁹ и дело обращения пошло еще успешнее. Так продолжалось до смерти Акбара. Но и после этого события дела иезуитов не сделались хуже, как можно бы было опасаться.

Преемником Акбара был сын его Селим, по воцарении своем принявший имя Джегангира. Иезуиты писали о нем, что он был менее расположен к христианству, чем его отец, что «если ему что нравилось в христианской религии, то только свобода относительно употребления вина и всех родов пищи»²⁸⁰. Действительно в начале своего правления он из политических видов старался казаться ревностным мухаммеданином и однажды приказал даже силою обрезать двух христианских детей. Но на самом деле в глубине души он был столь же равнодушен к мухаммеданству, как и его отец. Как только новый император почувствовал, что уже прочно утвердился на престоле, он начал вести себя по отношению к христианству столь же благосклонно и терпимо, как и Акбар. Несмотря на отвращение мухаммедан ко всякого рода изображениям, особенно предметов священных, Джегангир наполнил свой дворец в Агре христианскими иконами. В галлерее, где он давал аудиенции, на самых видных местах были поставлены иконы Спасителя и некоторых святых: Иоанна крестителя, Павла, Антония, Григория, Амросия, Бернандина сьенского и других. На обоях было изображено бичевание Спасителя и другие священные христианскиесобытия. Кроме своей императорской печати он употреблял еще другую, на которой с одной стороны был изображен Спаситель, а с другой св. Дева. Миссионеры вскоре начали пользоваться такою благосклонностию и покровительством, что могли исполнять свои обязанности: в монгольской империи так же свободно и безопасно, как будто жили в какой-нибудь католической стране, и они старались повидимому делать все, что могли для пользы христианства в этой стране и особенно для обращения императора. Не довольствуясь устными, очень частыми беседами с ним о христианской религии, они старались подействовать на него и письменными опровержениями мухаммеданства и апологиями христианства. В этом направлении довольно много трудился Ксавье. Кроме вышеупомянутых трактатов о жизни И. Христа и ап. Петра, которые, хотя составлены были собственно для Акбара, но без сомнения известны были и Джегангиру, он еще специально для Джегангира написал на персидском языке (в 1609 г.) обширный трактат в защиту христианства и в опровержение мухаммеданства под названием: «Зеркало показывающее истину»²⁸¹. Трактат этот заключал в себе подробные доказательства превосходства христианской религии пред мухаммеданством, истинности первой и лживости последнего и был написан очень умно, логично и доказательно. В свое время он был замечен мухаммеданами и вызвал со стороны их опровержение, хотя слабое и неполное²⁸². Но на императора он не произвел надлежащего действия. Джегангир и после этого не принимал крещения, хотя попрежнему благосклонно относился к миссионерам и их деятельности. Более чувствительны были к доводам миссионеров некоторые члены императорского семейства. В 1610 г. приняли крещение три принца из императорского дома и Джегангир этому не воспрепятствовал. Можно подозревать (как делают²⁸³ это сами латинские историки), что Джегангир позволил своим родственникам принять крещение единственно из политических видов, чтобы увеличить для них препятствия к наследованию его престола, но тем не менее это было обстоятельство очень благоприятное для утверждения христианства в монгольской империи. Иезуиты были очень обрадованы и церемонию крещения совершили при самой торжественной обстановке: принцы ехали в церковь на белых слонах, Ксавье встречал их при звуке труб и цимбалов²⁸⁴. Таким образом мало помалу христианство начало утверждаться в монгольской империи, хотя с некоторыми колебаниями, смотря по степени дружелюбия монголов к португальцам. В 1621 г. учреждена была иезуитская коллегия в Агре и станция в Патне²⁸⁵. Иногда даже сам император строил церкви и другие христианские здания²⁸⁶. Так в Дели он на свой счет выстроил две христианские церкви, в Лагоре церковь и дом. Особенно к концу своей жизни император начал подавать миссионерам надежды на свое обращение в христианство. Он часто заставлял иезуитов состязаться с мухаммеданами в своем присутствии и при этом всегда будто бы отдавал преимущество Евангелию²⁸⁷. Однако все это не мешало ему оффициально оставаться мухаммеданином. Очевидно благосклонность Джегангира к христианству имела далеко не тот смысл, какой хотелось бы видеть в ней миссионерам. Эта благосклонность основывалась не на живом сознании превосходства христианской религии пред мухаммеданством, а на религиозном индифферентизме, который еще со времен Чннгиз-хана был как-бы наследственным у монгольских государей. Подобно отцу своему Акбару, Джегангир ко всем религиям был равнодушен; не будучи убежден в истинности ни христианства, ни мухаммеданства, ни тем более язычества, он на все религии смотрел как на учреждения человеческие и государственные; во всех них находил свои недостатки, которые ему не нравились, и свои достоинства, которые нравились. Неудивительно поэтому, что он, подобно отцу своему, считал себя способным сочинить новую, лучшую религию посредством выборки из старых всего того, что ему в них нравилось. Мысль Акбара о религиозном объединении разноплеменного населения монгольской империи посредством введения новой религии не умерла вместе с ним. Джегангир усвоил ее и, подобно отцу, старался привести ее в исполнение. Он начинал было сочинять даже нечто в роде кодекса новой религии – книгу правил новой веры, но, по замечанию историков, «ему не доставало пи ума, ни способностей Мухаммеда»²⁸⁸. Человека с такими взглядами на религию трудно было сухими логическими доводами, как это делали иезуиты, убедить в абсолютном превосходстве какой бы то ни было религии и склонить к ее принятию. Вследствие крайнего недостатка религиозности, которую иезуиты повидимому вовсе не старались возбудить, он мог соглашаться только с тем, что доступно человеческому пониманию, но не с тем, чему следовало верить. Под конец иезуиты, кажется, начали уже отчаиваться в возможности убедить Джегангира принять христианство путем логических доводов. По крайней мере они начали прибегать к такого рода доказательствам, которые могли быть внушены им только отчаянием, или крайним нетерпением. В этом отношении довольно замечателен диспут, происходивший вероятно уже в последние годы царствования Джегангира, между мухамнеданскими муллами и иезуитом Иосифом Акостою, преемником Ксавье и тогдашним суперьером иезуитов в монгольской империи. Генрион рассказывает об этом диспуте следующее: «однажды Джегангир приказал отцу Иосифу Акосте предложить учителям исламизма самые сильные возражения против Корана. Иезуиты удовлетворили государя и произвели замешательство среди мулл. Между тем более дерзкие из них ссылались на то, что будто Библия подделана. На это Акоста хладнокровно отвечал: пусть разведут огромный огонь и пусть представитель мухаммедан войдет в него с одной стороны, держа в руках Коран, а я с Евангелием в руках войду с другой. Тогда видно будет, в чью пользу объявит себя небо, в пользу И. Христа, или Мухаммеда. Прп этих словах Джегангир обратил свои взоры на приведенных в ужас мухаммедан, но из сожаления к ним не допустил столь опасного испытания. Что касается до иезуита, то с этих пор его стали называть не иначе, как Отцем Атаксом, т. е. Отцем огня»²⁸⁹. Этот поступок иезуита показывает, как велико было нетерпение миссионеров, если они для доказательства истины своего учения решились прибегать к столь рискованным доказательствам. Протестанты расказывают даже, что для той же цели иезуиты прибегали иногда и к другим еще, в высшей степени подозрительным, средствам. Таков рассказ протестанта Бгоэ, повторяемый Катру и Генрионом – католиками²⁹⁰ об обезьяне, которая в присутствии Джегангира три раза вынимала из вазы, наполненной билетиками с названиями разных религий, билет с названием религии христианской и таким образом доказала императору превосходство этой последней религии. Однакож и это доказательство на него не подействовало: он умер мухаммеданином или вернее вне всякой религии в 1627 г.

Преемник его Джехан тоже был очень равнодушен к религии, а потому относился к миссионерам, подобно отцу и деду, очень благосклонно и терпимо. По свидетельству позднейших иезуитов²⁹¹, во время его царствования христианская миссия в монгольской империи делала еще значительные успехи, но впрочем главным образом среди идолопоклонников, а не среди мухаммедан. Убедившись в трудности обращения мухаммедан, миссионеры почти совершенно отступились от них и обратили все свое внимание на идолопоклонников – индусов, которых притом же в монгольской империи было гораздо более, чем мухаммедан. Таким образом собственно противомухаммеданская миссия отступила на задний план. – Но вскоре миссионеры должны были сократить свои действия и среда идолопоклонников. Преемник Джехана, Аурунгзиб (1658 – 1707) в отношении веротерпимости далеко не был похож на своих предшественников²⁹². Он был искренно предан мухаммеданству и вследствие того отличался нетерпимостию и часто дозволял себе употреблять насильственные меры к утверждению и распространению мухаммеданства. Все это неблагоприятно отзывалось на христианской миссии и она видимо начала клониться к падению. Она не прекращала впрочем своего существования до самого конца XVIII в., но существовала в очень неблестящем виде. Иезуитское правительство, вероятно не ожидая от нее особенной пользы, мало обращало на нее внимания и не хотело пользоваться даже благоприятными обстоятельствами, по временам являвшимися, для усиления этой миссии. В 1701 г. один из иезуитов, Дииус писал директору французских миссий в Китае и восточной Индии о необходимости обратить большее внимание на миссию в монгольской империи. Он выставлял на вид то обстоятельство, что мухаммеданство в Индии было собственно только придворною религиею, что прочие подданные монголов – идолопоклонники очень расположены к христианству и что сами мухаммеданские принцы не отличаются фанатизмом и очевь дружелюбно обращаются с миссионерами. В доказательство он указывал на принца Алема или Муэззина, старшего сына Аурунгзиба, впоследствии взошедшего на престол монгольской империи под именем Багадур-Шаха. «Принц Халем – писал миссионер – постоянно высказывает большую доброту к нашим португальским отцам, живущим в Агре; он даже пригласил в Кабул, где находится с значительной армией, старого миссионера Дели и Агры, о. Магалгаена, и приказал правителям и другим чиновникам мест, через которые отец будет проходить, снабжать его всем необходимым для путешествия. Думают, что он призвал этого отца к своему двору для того, чтобы он заботился о христианах, находящихся в его свите»²⁹³. Особенного внимания впрочем не было обращено на эту миссию иезуитами и они главную заботу о ней уступили другим орденам. В конце XVII в. конгрегация пропаганды для попечения о новообращенных послала сюда епископа Кустода де-Пино²⁹⁴, родом индуса, воспитанного в римской коллегии пропаганды, но о деятельности этого епископа нет почти никаких известий. В начале XVIII в. здесь утвердились капуцины (1707 г.), с успехом действовавшие отсюда на Тибет, а в Агре поселился капуцинский епископ²⁹⁵. Но благоприятное время для христианской миссии здесь уже прошло и новые миссионеры не могли уже остановить ее падения.

Причины падения этой миссии лежали главным образом в разных неблагоприятных внешних обстоятельствах, с которыми латинские миссионеры не хотели, или не умели бороться. С одной стороны очень вредное влияние на эту миссию имел упадок в Индии португальского могущества. Заметив этот упадок, монгольские императоры начали относиться гораздо менее благосклонно к миссионерам, которые таким образом потеряли поддержку, как со стороны португальцев, так и со стороны монгольских властителей. С другой стороны много вредили миссии междоусобия монгольских принцев за престол и постоянные войны с персами. Эти войны и междоусобия, ослабляя империю, заставляли ее правителей искать союза с врагами христиан и персов, турками, и особенно прилепляться к мухамеданству. Дружественные связи между индийскими монголами и турками, существовавшие и прежде²⁹⁶, особенно усилились со смертию Джегангира, который в последнее время своей жизни в 1626 г. посылал посольство в Турцию к султану Мураду IV²⁹⁷, прося помощи против персидского шаха Аббаса. Междоусобия, возникшие после смерти Джегангира, послужили поводом к усилению этих благоприятных для мухаммеданства дружественных связей монголов с турками. Один из претендентов на престол, Байзанкор, сын известного Даниила или Пашари, брата Джегангирова, убежал в Константинополь и хлопотал здесь в 1633 г. о помощи²⁹⁸. Таковые сношения продолжались и в последующее время. Таймер упоминает об индийских посольствах в Турцию под 1653, 1656, 1750²⁹⁹ и др. годами. Эти дружественные связи с Турцией, производившие главным образом вследствие враждебных отношений индийских монголов к персам, укрепляли монгольских государей в их приверженности к мухаммеданству и устраняли их внимание от христианства. Впрочем вражда монголов к персам кроме того наносила христианским миссионерам и материальный вред и вообще часто разрушала все их труды и лишала всяких средств к существованию, что также немало должно было способствовать падению миссии. «Наше общество – писал один французский миссионер Сень после одного из опустошительнейших нашествий Надир-Шаха 1740 г., – наше общество имело в Дели две церкви и они сгорели во время этого пожара. Эти церкви были построены щедротами императора Джегангира. Этот государь, равно как и его преемник, был очень расположен к христианской религии, которая во время его правления сделала здесь значительные успехи... Тогда питаемы были очень хорошие надежды на будущее; но эти надежды погибли вместе с португальским могуществом в Индии... Два португальские иезуита, жившие постоянно в Дели и занимавшиеся здесь попечением об остатках христиан в количестве 700, были еще довольно счастливы, что избежали резни... Дом одной знатной христианки, славной своим благочестием и бывшей в большой чести у императора и его двора, имел туже участь, как и наши церкви»³⁰⁰. Вскоре монгольская империя совершенно обезсилела и подпала власти англичан. В настоящее время в пределах этой империи заметны еще следы деятельности латинских миссионеров. Католики имеют там два апостольские викариата³⁰¹, один в Агре, где считают до 20000 католиков, и другой в Патне, где католиков 4000.

Татары, поселившиеся в Крыму и первоначально, по крайней мере до второй половины XIV в. ³⁰², вместе с другими своими соплеменниками исповедавшие шаманство, с самых ранних пор своего поселения здесь входили в самые близкие сношения с крымскими христианами – западными колонистами и легко могли подтвергаться влиянию западных миссионеров, которых часто посылали сюда папы и которые имели твердую опору для своих действий в генуэзских и венецианских колониях. Однако это влияние было так слабо, что не могло преодолеть противоположного влияния мухаммеданства и вскоре должно было уступить последнему полное преобладание. В половине XV в. мухаммеданство здесь уже значительно утвердилось, хотя и не настолько, чтобы уничтожить старую веротерпимость татар. Хан Деулет-Гирей (1428 – 1467) совершил благочестивое путешествие в Мекку и поэтому назывался Хаджи. Но этот же самый хан, несмотря на свою набожность и сильную приверженность к мухаммеданству, по выражению Состренцевича-Богуша, «в противность повелительного магометанского законоположения, коим предписуется обращение всех иноверных всевозможными образами,... имел почти евангельскую терпимость»³⁰³. В нем замечали даже «некоторый род почтения к Богоматери, коей он делал обеты и приносил жертвы в храме, который был Ей посвящен в Таврии, близь города и горы Киркеля»³⁰⁴. – Вероятно наслышавшись об этой веротерпимости, в 1465 г.³⁰⁵ папа Павел II, хлопотавший в то время о крестовом походе против турок, посылал, к Деулету своего легата, францисканца Людовика Болонского, титулярного патриарха антиохийского, с поручением преклонить крымского хана к войне против турок вместе с Фридрихом III, императором германским, под крестовыми знаменами. Деулет, повидимому, не отказывался от этой войны и отвечал легату, что он сделает все то, что будет делать его друг и союзник, король польский, Казимир³⁰⁶. Такой миролюбивый и дружественный характер отношения крымских татар к христианству сохраняли, без сомнения, частию вследствие того, что эти татары были еще очень плохими мухаммеданами, частию же вследствие соседства и влияния христианских поселенцев, которые владели большими богатствами, имели в своих руках всю торговлю и далеко превосходили татар образованием. Но с уничтожением в Крыму христианских колоний и с подчинением крымской орды турецкому султану (1478), христианское влияние здесь исчезло и открылся широкий путь для распространения и утверждения мухаммеданства. Это последнее особенно сильно начало проникать в жизнь и нравы народа с половины ХVI в.³⁰⁷, когда власть Турции над Крымом возросла до того, что султаны по своему произволу начали возводить и низводить ханов с престола, когда крымские ханы начали получать образование в Турции и когда Турция для крымских татар сделалась образцом во всех отношениях. В XVII и XVIII веках Крым был уже почти вполне мухаммеданскою державою, жил тою же жизнию как и Турция и имел одинаковые с нею симпатии, хотя с другой стороны кочевая, наездническая жизнь и феодальное устройство крымского юрта не давали привиться к татарам мухаммеданскому фанатизму в его полной силе. – Впрочем с утверждением мухаммеданства и уничтожением христианских колоний, христианское население Крыма не исчезло, даже ие уменьшилось; напротив оно увеличилось многочисленным сословием рабов. Вследствие постоянных набегов, в которых заключалась вся жизнь и история крымских татар, этот последний класс с каждым годом увеличивался и, оставленный без всякого духовного призора, в продолжение многих десятков лет пополнял собою ряды мухаммеданского населения Крыма. Свободные христиане – греки и армяне, состоявшие в подданнической зависимости от крымских ханов, также были немалочисленны, особенно армяне. Эти последние имели в Крыму двух епископов, из которых один управлял всеми церквами от восточной стороны Каффы до Кени в Черкасии, другой же управлял церквами всей западной части Крыма от Бахчисарая до Ковтан на Днестре. Греки имели архиепископа, который жил в монастыре св. Георгия, на южном берегу Крыма³⁰⁸. Только латиняне, со времени завоевания турками Каффы, не имели там иерархии, хотя католики, составлявшие большинство сословия рабов, и имели нужду в духовном руководстве. Это-то последнее обстоятельство и послужило поводом для латинских миссионеров утвердиться в Крыму. Зная хорошо, что мухаммеданский фанатизм не успел еще глубоко проникнуть в характер крымцев, что кочевники, особенно ногайцы, составлявшие значительную часть крымской Орды, еще слабо привязаны к мухаммедаиству; зная, что в Крыму живет множество христиан православного и армянского исповеданий, не защищенных, от чуждых притязаний единоверною властию, и еще более рабов, лишенных почти всякого духовного руководства, иезуиты справедливо расчитывали, что здесь они могут пожать обильную жатву, если не между мухаммеданами, то между христианами, подчиненными мухаммеданам.

Первые известия о религиозном состоянии населения крымского полуострова и окрестных стран, о нужде и возможности учредить здесь миссию иезуиты получили вероятно от своего же собрата, польского иезуита Франциска Згоды, которому около 1612 г. случайным образом удалось проникнуть в Крым³⁰⁹. Крымский хан Джанибек Гирей (1610 – 1623) около зтого времепи послал для переговоров с польским правительством в Польшу одного генуэзца из Каффы. В ожидании дальнейших ханских приказаний этот посол должен был прожить несколько месяцев в Каменце. Здесь он познакомился с иезуитами, описал религиозное состояние крымского населения и выразил мнение о необходимости учреждения в Крыму христианской миссии Згода вызвался отправиться в Крым и принять на себя обязанности миссионера. Но посол объяснил иезуиту, что христианская духовная особа, по действующим в Крыму узаконениям, может явиться в эту страну только или с позволения турецкого султана, или в качестве раба, и предлагал ему прежде всего выхлопотать в Царьграде дозволение поселиться в Крыму. Згода согласился, и, получив от польского правительства рекомендацию, отправился в Турцию с одним валахским князем в звании его домового священника. Дорогой они встретились с татарами, вышедшими на грабеж, окрестных земель и в одной ошибке были взяты в плен³¹⁰. Таким образом Згода достиг своей цели, но звание раба, незавидное само по себе, плохо мирилось с званием миссионера. Вскоре впрочем это неудобство было устранено. Посол хана, упомянутый уже генуэзец, через веделю возвратился в Крым, разыскал Згоду и, выкупив его из рабства, поселил недалеко от Каффы. Утвердившись здесь, Згода начал проповедывать Евангелие туземцам и проповедь его была будто бы так успешна, что «многие, быв приобретены И. Христу, образовали из себя новое общество»³¹¹. Долго ли пробил Згода в Крыму, имел ли он сотрудников и непосредственных преемников, неизвестно. Сообразно постановлениям своего ордена, Згода жил в Крыму без сомнения с позволения своего начальства, давал подробные отчеты о своих действиях, сообщал свои наблюдения над окружающими людьми и имел хотя одного товарища. Если бы собранные Згодою сведения обещали успех миссии, то иезуитское начальство не преминуло бы поместить в Крыму побольше иезуитов; по этого повидимому не случилось, вероятно, по каким-нибудь таинственным расчетам, а не вследствие неблагоприятных известий, потому что есть твердые основания утверждать, что эти известия имели противный характер. Со времена Згоды до оффициального утверждения иезуитов в Крыму прошло почти столетие. Это последнее обстоятельство случилось в 1706 г. вследствие ходатайства французского посланника в Константинополе, Маркиза Фериоля. Но есть основание думать, что и до этого времена иезуиты уже были в Крыму, куда удобно могли проникать из Польши, и имели здесь уже довольно развитые миссионерские учреждения. Французский медик Ферранд, в 1702 г. путешествовавший по северному и восточному берегам Черного моря, по землям ногайских татар и черкесов, описав в своем путешествии нравы последних и особенную их склонность к принятию христианства, говорит о семействе одного кабардинского князя, желавшего женить его (Ферранда) иа своей племяннице, следующее: «я хотел крестить их, но так как нужно было сначала ввести их в таинственные начала нашей религии и так как, не зная языка, я должен был прибегать к помощи переводчика, который был мухаммеданин и которому я не хотел доверить своих намерений, то я и оставил этот проэкт до другого времени, надеясь найти другой случай возвратиться в эту землю с одним из наших бахчисарайских отцев миссионеров»³¹². Генрион³¹³ из последних слов справедливо выводит заключение, чтj в первые годы ХѴШ столетия в столице Крыма были уже служители Евангелия, но не думает, чтобы это были иезуиты и, кажется, несовcем основательно. Сестренцевич-Богуш рассказывает, даже с некоторыми подробностями, о многих иезуитах, действовавших в Крыму при Селим Гирее (ум. в 1704 г.). «Иезуиты – говорит он – имели домовую церковь, в которой позволено было отправлять все церковные требы, только не было бы снаружи ограды. Таким образом пользовались они долгое время великою свободою. Но некто между ними из предприимчивых, гордых или изуверчивых, надеясь на свое могущество, надстроил над домом другое жилье, увеличил верковь и повесил колокол. Селим-Гирей, государь совершивший свое поприще в 1704 г. и который с трудом терпел христиан в своих областях, увидел сии перемены, едучи на охоту; он рассердился более всего на то, что окна были выкрашены зеленою краскою, и во гневе своем не только уничтожил эту церковь, но дал еще приказание сломать и прочие. Самые богатые из греков и армян были заключены в оковы и были весьма счастливы, что отделались непомерною пенею. До того времени сии различные толки (т. е. исповедания) были нарочито согласны служить обедню в случае нужды одни у других и архипастырей послание давало им право на то»³¹⁴. Таким образом, если верить этому рассказу, (а не верить ему нет никаких оснований), иезуиты в Крыму жили и действовали задолго прежде до своего оффициального утверждения там. Еще ранее 1704 г. они имели уже там церковь и свободно совершали духовные требы, хотя и без позволения турецкого султана, скрываясь за армянами, которые такое дозволение имели и потому со стороны крымских ханов пользовались полною терпимостию.

Гонение, случившееся в 1704 г. и упоминаемое в рассказе Богуша, вероятно послужило для иезуитов главнейшим побуждением испросить для своей миссии оффициальное утверждение и таким образом хотя несколько обеспечить спокойствие и законность ее существования. Прежде всех позаботился об этом вышеупомянутый медик Ферранд. В 1704 г. он выхлопотал у преемника Селимова, Казы-Гпрея (1704 – 1706), позволение для одного польского иезуита поселиться в Бахчисарае и свободно исполнять миссионерские обязанности среди бахчисарайских рабов, большею частию католиков и поляков. Но через десять месяцев после своего прибытия этот иезуит умер от чумы вместе с 20,000 рабов в конце 1704 года³¹⁵. В тоже почти самое время и константинопольские иезуиты начали внушать французскому послу при порте, маркизу Фериолю, что в Крыму необходимо учредить иезуитскую миссию и ходатайствовать об этом пред правительством. В 1706 г. прибыл в Константинополь вышеупомянутый медик Ферранд и присоединил свой голос к голосу иезуитов. Он подробно описал жалкое состояние христиан, живших в Крыму, и так тронул Фериоля, что тот решился всеми мерами постараться об учреждении в Крыму иезуитской миссии. Один из константинопольских иезуитов Дюбан вызвался положить этой миссии начало и ехать в Крым, где царствовал в это время Казы-Гирей. Вот как описывает Дюбан свое прибытие в Крым в свою первую деятельность там в письме к маркизу Торси от 20 мая 1713 г. «я счастлив, что выбор пал на меня. Я никогда не забуду его (Фериоля) благородства, по-истине царского. Он не только почтил новую миссию, начатую мною, своим покровительством, но еще вызвался поддерживать ее собственными своими средствами и выставить ее в благоприятном свете пред его величеством. Вам известны, монсеньор, письма, полные жара и христианства, которые он писал в то время; он писал также очень настоятельные письма и к хану татарскому, своему старому другу, и прилагал к ним богатые подарки. Снабдив меня изобильно всем, что он считал нужным для моего путешествия, он доставил мне возможность отправиться немедленно. Я отплыл 19 августа того же (1706) г. в сопровождении господина Ферранда... Лишь только мы ступили на землю, как только о том и думали, как бы отправиться в Бахчисарай, столицу страны и обыкновенное местопребывание хана. Письма и богатые подарки Маркиза Фериоля очень скоро доставили нам самую ласковую аудиенциею. Хан, по имена султан Казы-Гирей, мужчина лет 40, производит своей особой очень приятное впечатление: у него благородный вид, открытый взгляд, очень правильные черты лица; в этом отношении он очень отличен от других татар, которые все почти имеют очень безобразные лица. Его особа и все его окружающее имеет вид более воинственный, чем великолепный. Меня особенно восхитила доброта, с какою он меня принял; он задавал мне множество вопросов о короле и о войнах Франции, которыми он, кажется, очень интересуется; он мне говорил также о посланнике, с изъявлениями великого почтения и дружбы. Этот самый момент я избрал для того, чтобы испросить позволение помогать рабам и другим христианам его государства. Он согласился без слова с таким благорасположенным и покровительственным видом, какого я мог только желать»³¹⁶. Описав далее образ правления в Крыму, нравы татар перекопских, ногайских и черкесских, Дюбан самыми мрачными красками изображает религиозное состояние рабов и других христиан, т. е., армян и греков, живших в Крыму и имевших сделаться главным предметом иезуитской миссии. «Нельзя вообразить себе – говорит он – состояния более плачевного, как то, в каком я нашел это угнетенное христианство. Заразительные болезни прошедших годов погубили более 40,000 рабов. Те, которые остались и которые могли еще ходить, от 15 до 20,000 постоянно ожидали той же участи, относясь совершенно безразлично к будущей жизни. Суровость и давность их рабства, громадные пороки и неверие варварской страны, где большая часть их состарилась без проповеди, без слова Божия, без таинств – все это приближало их к скотам. Некоторые из них сделались мухаммеданами, многие склонны к томуже, многие перешли к схизматикам. Те, которые сохранили свою религию, забыли ее и не исполняли ее предписаний, Другие христиане, греки и армяне, хотя и свободны и имеют своих проповедников и свои церкви, лишены были однакож надлежащего присмотра и хороших слуг. Священники и народ, равно развращенные и заблуждающиеся, жили в глубоком и грубом невежестве; дух корыстолюбия, суеверия, своеволие нравов господствовали повсюду»³¹⁷. С такими-то, вероятно несколько преувеличенными, препятствиями приводилось бороться ревностному иезуиту и, если верить безусловно его рассказу, он принялся за дело очень энергически, вел его умно и вскоре достиг довольно блестящих результатов. «Среди этих странных устройств – говорит Дюбан – я более 6 месяцев не видал дня, который бы меня утешил; я трудился мпого, и успевал мало. Куда я ни обращался, везде встречал только безразличие и холодность к делу спасения. Я всегда смотрел, как на божественное внушение, на снисходительность армян, которые позволили мне на долгое время поселиться среди них и уступили мне для отправления моей должности небольшую часть своей бедной церкви, наполовину разрушенной. Здесь после многих трудов я стал собирать некоторых заблудших рабов с намерением научить их истинам спасения. Новизна слушать публично слово Божие и проповедь покаяния в бахчисарайской армянской церкви производила то, что первые приходили в сопровождении некоторых других и набиралось очень много. Многие из тех, которые постоянно занимались исполнением приказаний своих господ и которых я мог останавливать только на несколько минут, вдруг начинала находить досуг; нечувствительно в них пробуждались угрызения совести; они старались успокоить ее добрым покаянием... Из города молва распространилась между рабами поселян. Говорили, что в Бахчисарае ееть pеre france, прибывший из Константинополя, чтобы быть священником католиков, что он проповедует, говорит миссы, преподает таинства в армянской церкви, что его послал французский посланник и что сам хан дал ему позволение... Через весколько месяцев я увидел себя окруженным людьми 7 или 8 различных наций, немцами, поляками, венграми, трансильванцами, кроатами, арабами, русскими. До сих пор я всегда давал наставления на языке немецком, который был обыкновенным языком первых пришлецов. Я хотел продолжать, но заметил, что меня не все понимают; я заметил даже по этому предмету между ними некоторые зародыши национальной зависти. Я предложил переменить метод и с этих пор проповедывать на татарском языке, который, как язык своих господ, они должны были понимать все. Это средство им понравилось, а мне еще более, чем им, потому что я имел в виду греков и армян, у которых этот язык в Крыму семейный, и посредством него я надеялся привлечь их к своим наставлениям. В самом деле с этого дня я увидел, что армяне приходили толпами и мешались без различия среди рабов. Тогда, не показывая вида, что имею намерение говорить им, я начинал говорить при них свободно все, что я хотел, и все, что считал необходимым для их наставления: таким образом, благодаря этому методу (maniere) проповедывать непрямо и скрыто (indirecte et enveloppèe), миссия сделалась общею для тех и других. Бог проявлял в ней свою славу»³¹⁸. Такое удачное начало обещало блестящие результаты, тем более,что хитрый иезуит, преследуя с успехом свои оффициальные цели – удовлетворение духовных потребностей рабов католиков и обращение в латинство схизматиков, – не упускал из виду и дальнейшей, хотя и секретной, цели–приобретения доверенности мухаммедан и потом их обращения в латинство. Сообразно с характером латинско-иезуитского метода обращения мухаммедан, он не осмеливался прямо проповедывать им Евангелие, а старался действовать косвенным образом, вселяя в своих первых прозелитов, более знакомых с татарами, дух пропаганды и усиливаясь войти в доверенность и стать в близкие отношения к хану. Последнее было почти достигнуто им. Казы-Гирей имел к нему такую доверенность и обращался с ним так дружественно, что нередко призывал в себе для обсуждения разных важных предметов и поручал писать очень секретные письма³¹⁹. Но один из тех государственных переворотов, которые тогда в Крыму были так часты, едва было не уничтожил начатое Дюбаном дело миссии. В конце 1706 г. Казы-Гирей был свергнут с престола и вместо него возведен был турецким султаном брат его, Деулет-Гирей³²⁰. Это обстоятельство очень встревожило Дюбана. Новый хан не знал его и не давал позволения заниматься в Крыму тем, чем он до сих нор занимался. Дюбан опасался, что Деулет-Гирей не признает за ним прав, приобретенных им при прежнем хане, и даже отнесется к нему, как в любимцу Казы-Гирея, особенно враждебно. Тревожимый такими оиасениями, он почти совершенно приостановил свою миссионерскую деятельность, в продолжение нескольких недель вел себя самым осторожным и скрытным образом и обратился «к своему обыкновенному прибежищу, Маркизу Фериолю». Но оказалось, что опасения миссионера не имели почти никакого основания и были напрасны. «Бдительность маркиза Фериола все уже предупредила, все устранила». Спустя несколько времени, новый хан сам прислал ему сказать, чтобы он ничего не боялся и чтобы в случае какой-либо обиды обращался с жалобами к визирю, который даст ему надлежащее удовлетворение³²¹. Это очень ободрило Дюбана: он увидел, что его миссия имеет более прочные основы, чем он думал, и он начал еще энергичнее и свободнее продолжать свою деятельность среди армян, рабов католиков и особенно лютеран. «Это объявление (вышеприведенное успокоительное объявление Деулет-Гирея) – рассказывает Дюбан – восстановило мое мужество, и миссия обнаружила более процветания... Она не потеряла нисколько даже от удаления маркиза Фериоля, своего основателя и отца, с удалением которого она, казалось, должна была пасть. Этот достойный посланник, после 12 лет служения равно славного и полезного для государства и религии, был замещен князем Дезалёром, в котором я нашел ту же точку опоры и туже ревность... При султапе Казы (Гирее) между ним и маркизом Фермием было соглашение касательно постройки французской часовни, и хан дал свое согласие, но с свержением его дело приостановилось. Дезалёр этот проект опять предложил теперь хану и счастливо кончил дело. Мы уже получили от хана позволение³²² распространить нам дом, чтобы созывать в него христиан и читать им там евангелие, и таким образом мы, выражаясь слогом страны, можем сказать, что имеем свою церковь... Миссия так ощутительно изменила свой вид, что я сам не узнаю ее более. Ледяная холодность и безнадежное безразличие заменились ревностию и горячностию, которые распространились даже на протестантов обоего пола и довольно многочисленных. Некоторые из них кальвинисты, по большая часть лютеране. Татары всем им дают имя франков, как и нам. Это имя у них означает не что иное, как западных христиан. Мои добрые католики, освобожденные от тяжести грехов и возымевшие ревность к заглаждению их, взяли ва себя очень серьезное дело обращать своих товарищей, преданных ереси... До сих пор не было еще года, в который я не воссоединял бы с церковию менее 5 или 6 человек»³²³. Такая деятельная пропаганда латинского миссионера среди армян и лютеран естественно должна была вызвать со стороны армянского и лютеранского духовенства противодействие и возбудить борьбу. Это действительно и случилось. Впрочем со стороны армян это противодействие было чрезвычайно слабо, по объяснению Дюбана, частию вследствие особенного уважения их к католической религии, т. е. вследствие того, что они, особенно их духовенство, находились под сильным влиянием иезуитов, частию вследствие их практической расчетливости: они видели, что Дюбан и Ферранд пользуются особенною доверенностию хана, что миссия находится под особым покровительством французского посла в Константинополе, а этот посол мог быть очень полезен их собратиям, жившим в Турции³²⁴. Но со стороны лютеран это противодействие было очень серьезно и угрожало латинской миссии совершенным уничтожением. Слух о пропаганде бахчисарайского иезуита среди тамошних лютеран дошел до Бендер. где жил тогда один лютеранский пастор, родом швед. Узнав, что бахчисарайские лютеране в большом количестве обращаются в латинство, он решился помочь своим единоверцам и прекратить успехи иезуитской пропаганды. С этою целью он, запасшись деньгами, прибыл в Бахчисарай и начал здесь пропаганду в противоположном направлении, увещевая совращенных в латинство лютеран снова возвратиться к своему старому исповеданию. Но «видя, что щедрость и средства не приносят пользы, что обращенные даже шведы не отвращают слуха» от иезуитских наставлений, пастор решился для прекращения латинской пропаганды обратиться к мухаммеданскому правительству страны. Он нашел случай говорить с ханом и разъяснил ему истинное значение миссионерских действий иезуита, показав, что Дюбан имеет в виду главным образом обращение в христианство мухаммедан и что обращая в латинство лютеран, он поступает вопреки постановлениям мухаммеданского законодательства, которое запрещает христианам переходить из одной секты в другую. Вся эта интрига шведского пастора против Дюбана ведена была тайно и очень хитро. Дюбан узнал о ней от Ферранда и принял против нее такие умные меры, что остался совершенно цел и невредим. Он объяснил хану, что не вводит в Крыму никакой новой секты, а только возвращает лютеран к религии французов, которую они оставили своевольно, и вообще выставил своё дело в таком благоприятном свете, что хан совершенно с ним согласился и отверг все происки шведского пастора. Последнему приказано было передать, что французский отец учит рабов совершать свои молитвы по ханскому повелению и чтобы он, пастор, более в это дело не мешался.

Разрушив эту интригу, Дюбан почувствовал себя еще в более прочном положении и начал заботиться о распространении круга своей деятельности, Не довольствуясь проповедью в Бахчисарае, он начал разъезжать подругам городам крымского ханства и вскоре приобрел здесь множество прозелит. Обыкновенным временем его миссионерских поездок в окрестности Бахчисарая был промежуток от пасхи до осени. Во время этих поездок он никогда не останавливался у тех жителей, которые имели рабов, боясь возбудить подозрения и считая это слишком неприличным. По своим иезуитским соображениям он останавливался в каком-нибудь собственном городе и созывал туда окрестных христиан. Самыми удобными для этого городами были Карасу (Чуфут-Кале), Кузно (Евпатория), и Оркани (Перекоп), все почти в равном расстоянии от Бахчисарая. По прибытии в один из этих городов, он давал знать по окрестностям о своем прибытии и о времени, которое он там пробудет. Вследствие этого извещения собирались все, желавшие послушать проповеди миссионера и имевшие возможность отлучиться от мест своего жительства. Таковых было много, или мало, смотря по тому, каковы были окрестные рабовладельцы. Метод проповедания он соблюдал тот же самый, что и в Бахчисарае, т. е., проповедывал на татарском или турецком языке и таким образом привлекал в число слушателей огромное количество армян. – Впрочем, пока Дюбан жил в Бахчисарае один и пока не имел помощников, такого рода поездки не могли быть часты и продолжительны, а потому и не могли приносить такой пользы, какой бы желалось иезуиту. С целью дальнейшего распространения латинской миссионерской деятельности в Крыму он позаботился о приискании себе помощников. Он испросил у хана позволение вызвать из Константинополя другого иезуита, отца Курнильона, который и прибыл в Бахчисарай в 1712 г. Новый миссионер был хорошо знаком с турецким языком, а потому скоро мог привыкнуть к языку крымских татар и сделаться деятельным помощником Дюбана. Дюбан, узнав о его приезде, так обрадовался, что немедленно оставил свои миссионерские занятия в Карасу, где он был в то время, и поскакал в Бахчисарай. – Еще прежде Дюбан старался с другой стороны приготовить себе помощников из туземцев. В 1710 г. он выкупил из рабства 4 мальчиков и начал готовить их к должности катихистов. Двое из них оказались мало способны и были отосланы каждый на свою родину, а двое других, имевшие острые способности, были приготовлены для помянутой должности и в 1713 г. уже исполняли ее очень успешно. Таким образом около 1713 г., через 7 лет после своего прибытия в Крым, Дюбан стоял уже во главе довольно твердо организованной миссии и чувствовал себя тем безопаснее, что французское правительство взяло его под свое особое покровительство и облекло его званием консула. Дюбан надеялся воспользоваться выгодами, предоставляемыми этим званием, для испрошения у хана позволения выстроить в Бахчисарае католическую церковь³²⁵. Хлопоты относительно этого предмета начались уже давао, но до сих пор еще не увенчивались успехом, несмотря на вмешательство французских посланников в Константинополе. Деулет-Гирей дал позволение иезуитам устроить только домовую церковь; на постройку же публичной хотя повидимому склонялся, однако не разрешал ее оффициально. Богуш сообщает, что он оскорбился тем, что сначала были сделаны по этому предмету сношения с портою и потому «дал тайные повеления весьма противные предприятию»³²⁶. Это дело о постройке церкви было пока единственным обстоятельством неблагоприятным для миссии. Все же прочее было так хорошо расположено, что оставалось только ревностно трудиться. В 1713 г. Дюбан писал маркизу Торси: «все располагается благоприятно. Татары привыкают видеть нас среди них; их рабы, которыми они очень богаты, при всяком удобном случае говорят им тысячи хороших вещей про нас; они замечают, по их словам, что рабы с тех пор, как посещают нас, начали служить более верно и более охотно. Туземные христиане с каждым днем оставляют предубеждения, которые им внушены с детства против католической веры; многие принимают ее и все уважают. Дело начато: остается только совершенствовать его и утверждать».³²⁷ Для того, чтобы с успехом продолжать дело и дать крымской миссии возможность развивать свою деятельность в обширных размерах и с большими успехами, Дюбан считал необходимым, во-первых, увеличить состав миссии еще четырьмя такими иезуитами, которые бы обладали великим мужеством, великим терпением и великим милосердием, а также и некоторыми научными познаниями, особенно медицинскими; во-вторых, построить церковь к Бахчисарае с оффициального позволения крымского правительства; в-третьих, доставить миссии средства помогать бедным, старикам, больным и проч., «чтобы таким образом поразить татар примером христианской гуманности» и внушить им новое уважение к католической религии; в четвертых, наконец, доставить миссии средства выкупать из рабства детей, рожденных от рабов, мальчиков и девочек, воспитывать их в духе христианства и особенно для должности катихистов, так чтобы со временем из них образовалось ядро, тело верных (un corps de fideles), около которого могла бы сгруппироваться самостоятельная христианская община. Излагая пред маркизом Торси эти нужды, Дюбан обещал, что если они будут удовлетворены, то можно будет распространить миссионерскую деятельность не только по всему Крыму, но и по земле ногайских татар и черкесов³²⁸. – Кажется, что настояния Дюбана не были напрасны. Около 1725 г. мы видим в Бахчисарае еще двух новых иезуитов оо. Стефана и Делятура, из которых второй был медиком и управлял домашней аптекой иезуитов. Но подробных известий о деятельности иезуитов в Крыму после 1713 г. не сохранилось. Из письма Стефана, которое можно отнести ко времени не позже 1730 г.³²⁹, видно, впрочем, что около этого времени иезуитская миссия в Крыму существовала сели не в тех размерах, в каких предполагал Дюбан, то все-таки в больших, чем какие она имела в 1713 г., и с успехом отстаивала свое существование против неблагоприятных обстоятельств, происходивших от частой смены ханов и своеволии могущественной аристократической фамилия Чпринбеев. «Дело Божие делается – писал отец Стефан – наши католики исполняют свои обязанности свободно и ревностно, тогда как страсти, обыкновенно рождающиеся в сердцах тех, которые управляют, внушали нам справедливые опасения за нашу миссию и за всех наших учеников. По Господь, пославший в вертоград своих делателей, не попустил разрушить свое наследие»³³⁰... Здесь миссионер разумеет революционные движения крымской аристократия Чиринбеев против ханов. При Менгли-Гирее (1725 – 1730) эта борьба могущественного аристократического рода Чиринбеев с крымскими ханами, отстаивавшими неограниченность и самостоятельность своей власти, достигла высшей степени напряжения и угрожала иезуитской миссии разрушением. Иезуиты, по обыкновению вероятно лавировавшие между двумя враждебными партиями и мешавшиеся в их борьбу, в это время не могла уже остаться совершенно нейтральными. Они потеряли покровительство Чиринбеев и постоянно ждали, что их «часовня и дом будут разграблены и может быть разрушены схизматиками, врагами более страшными, чем даже сами турки». Но имея покровительства Чиринбеев, они не знали, в какие отношения станет к ним новый хан Менгли-Гирей, только что возведенный Чиринбеями на престол (1724 г.), будет ли он действовать сообразно с желаниями Чиринбеев, или иначе. Случилось последнее, как вообще, так и в частности по отношению к иезуитам. Решившись уничтожать могущество Чиринбеев и положить конец их своеволиям, хан созвал диван, на котором должен был присутствовать и глава фамилии Чиринбеев. Менгли-Гирей намеревался захватить его в свои руки и казнить, но последний, узнав об этом, бежал из дивана и удалился вовсе из Крыма в Черкесию³³¹. Иезуиты в это время, благодаря медицинским познаниям одного из своих собратов, были уже в силе у хана. Стефан следующим образом рассказывает о случае, доставившем им возможность услужить хану и приобрел его доверенность и покровительство: «новый хан – говорит он – прибыл в Крым нездоровый, с маленькою раною на руке. До сих пор он искал человека, который бы вылечил его совершенно. Узнав случайно, что миссионеры, утвердившиеся в этом городе, часто получают лекарства из Франции, что они даром снабжают этими лекарствами больных и что те, которые пользуются ими, получают большое облегчение, хан, желавший вылечиться, прислал к нам, прося дать ему наших лекарств. О. Делятур, постоянно упражнявшийся в делах милосердия при больных и занимавшийся раздачею наших лекарств, дал ему тех, которые считал более подходящими к его болезни, свойства которой он позаботился разузнать. Хан принял его с тою благосклонностию, с какою больной относится к медику, от которого надеется получить исцеление. Отец Делятур научил его, как должно пользоваться данными ему лекарствами. Несколько недель спустя, хан прислал за ним, намереваясь наградить его за данную ему мазь и дать патент на получение ежедневной пенсии, состоявшей из 800 драхм мяса, трех хлебов и двух свеч. Эта пенсия очень улучшила положение нашего дома... Но успех лекарств о. Делятура сделал для нашей миссии еще более. Когда хан совершенно выздоровел, то, призвав своего благодетеля, спрашивал его, чем наградить его за услугу, уверяя, что ни в чем ему не откажет. О. Делятур воспользовался столь благоприятным случаем, который давало ему Провидение, чтобы испросить у хана одну милость, именно, чтобы он почтил миссию своим покровительством и дал миссионерам возможность прямо и свободно предлагать свои услуги всякому, кто в них будет иметь нужду и обратится к ним. Хан был восхищен тем, что может согласиться на покровительство, не тратя ничего более, кроме бумаги»³³². – Таким образом иезуитская миссия в Крыму, благодаря искусству своих членов, утвердилась повидимому самым прочным образом, так что могла презирать гражданские неустройства Крыма, которые были в состоянии не только препятствовать успешному ведению дела миссии, но и совершенно уничтожить ее. Из всех затруднений они до сих пор выпутывались самым счастливым образом, но в 1736 г. они не могли предотвратить удара для своей миссии с другой стороны, со стороны России, которая была в это время в войне с Крымом. Русское войско под начальством Миниха вторглось в Крым и начало жечь все попадавшиеся города и деревни. Опасность грозила и Бахчисараю, столице ханства. Понимая это, хан бежал; иезуиты также, по известию Манштейна, «быв обязаны следовать за ханом, оставили жилище и библиотеку в добычу неприятелю»³³³. Город был сожжен русскими, при чем погибли все иезуитские здания и, «прекрасная библиотека, содержавшая множество редких рукописей»³³⁴. Этого удара, погубившего почти все приобретения иезуитов, сделанные ими с таким трудом и в продолжение такого долгого времени, крымская миссия не могла повидимому вынести. По крайней мере о дальнейшей истории ее нет обстоятельных известий. И после этого погрома иезуиты на оставили Крыма, но едвали занимались здесь пропагандой среди мухаммедан. В перечне миссий и резиденций иезуитского ордена, которые он имел в разных странах света пред своим уничтожением (1773 г.), в Бахчисарае показана иезуитская резиденция (но не миссия)³³⁵. Но неизвестно, уничтожилась ли в Крыму иезуитская резиденция после уничтожения ордена. Достоверно только, что она не могла существовать здесь оффициально после французской революции, потому что по настоянию нового французского правительства папская булла об уничтожении иезуитов была приведена в исполнение и в Турции. Но известно, что оффициальное уничтожение невсегда препятствовало иезуитам продолжать свое фактическое существование. Латинская миссия в Крыму не прекращала своего существования и после этого времени; только она переведена была из Бахчисарая в Одессу и передана была в руки других монашеских орденов, равно как и другие миссии в турецкой империи. Крымская миссия попрежнему находилась в зависимости от константинопольской и в самой тесной связи с нею. Начальник константинопольской миссии, которая состояла из преобразованных миноритов и находилась под непосредственным ведением конгрегации пропаганды, был главным префектом крымской миссии: он был обязан посылать в Крым миссионеров и посылал туда монахов различных орденов, преимущественно францискан и кармелитов. В таком виде существовала эта миссия до начала настоящего столетия, когда иезуиты приобрели у нас в России особенную силу и задумали возобновить свою деятельность в Крыму. Сначала они в 1805 г. явились здесь неоффициально и в небольшем количестве (их было двое), а потом в 1810 г. разными происками успели добиться у русского правительства оффициального разрешения поселиться в Крыму, где и начали немедленно действовать для усиления латинства. Они начали строить множество церквей и часовень в колониях и больших городах и постарались захватить в свои руки общественное образование. Среди высших классов русского общества, на которые иезуиты устремляли все свое внимание, пропаганда их была не безуспешна. Низшие классы не удостоивались их внимания. Еще менее внимания они обращали на мухаммедан. Повидимому их они вовсе не имели в виду, по крайней мере, нет никаких известий, чтобы среди их прозелит были обращенные мухаммедане³³⁶.

Впрочем, что касается до результатов собственно противомухаммеданской деятельности иезуитов в Крыму, то, и относительно их первой миссии здесь, можно положительно утверждать, нисколько не опасаясь погрешности, что результатов не было никаких, хотя об этом предмете положительных известий нет. Известно только, что в последующее время никто не заметил между крымскими татарами никаких следов деятельности иезуитов для насаждения между ними христианства и ослабления мухаммеданства; мухаммеданство в Крыму во время пребывания здесь иезуитов повидимому не только не ослабело, но даже усилилось. Когда иезуиты поселялись в Крыму в начале XVII ст., татары здесь были очень плохими мухаммеданами и довольно терпимо относились к христианам; к концу же XVII ст. они сделались уже такими же фанатиками, как и турки. Во время присоединения Крыма к России крымские татары были полными мухаммеданами и потом во все время подданства своего России постоянно тяготели к единоплеменной и единоверной Турции. – Так безуспешна и бесследна была эта миссия, на которую было потрачена немало ума, энергии, терпения и материальных средств! Такая безуспешность ее тем более удивительна и непонятна, что сослаться для объяснения ее на недостаток средств, на недостаточность подготовки и на искусство миссионеров в этом случае нельзя: этого миссиею заправляли люди очень хорошо подготовленные, имевшие многих благотворителей и покровителей, как во Франции, так и в самом Крыму. Остается обратиться к методу, которому следовали иезуиты: в нем не было ли чего-нибудь такого, что содействовало безуспешности их миссионерской деятельности. Мы видели, что иезуиты следовали здесь методу, который можно назвать методом окольного пути и который состоял в том, чтобы действовать не прямо, а через посредство лиц более близких к татарам и более с ними знакомых, каковыми лицами иезуиты считали в Крыму туземных армянских христиан и рабов. Сам по себе этот метод очевидно не заключал в себе ничего предосудительного и ничего такого, что бы могло обещать ему безуспешность. Он есть не что иное, как приложение к делу той миссионерской аксиомы, которая гласит, что всякий человек охотнее выслушает и лучше поймет наставление своего земляка и единоплеменника, чем человека совершенно незнакомого, совершенно чуждого и по языку и по нравам, по привычкам в обычаям³³⁷. Этим методом всегда можно и даже должно пользоваться, не опасаясь безуспешности, но только не исключительно им одним, как им пользовались иезуиты. Они погрешили здесь главным образом в двух пунктах: 1) они, желая действовать на татар окольным путем через посредство туземцев, неудачно выбирали посредствующих агентов между собою и татарами. Они возводили на степень таких агентов крымских армян и рабов всех исповеданий, но ни армяне, ни рабы не были единоплеменниками татар и стояли притом к ним в особых отношениях, почти совершенно исключавших даже возможность влияния их на своих повелителей мухаммедан, смотревших на райев с самым глубоким презрением и считавших преступлением заимствовать от них что-либо особенно касающееся религии. 2) Иезуиты пользовались этим методом слишком исключительно, почти совершенно устраняя себя от прямого действия на татар и все предоставляя упомянутым посредствующим агентам, между тем как в миссионерском деле успех зависит сколько от качества методов, столько же, если не более от личного влияния миссионера. Вообще миссионер, пользующийся этим методом исключительно, всегда находится в опасности потерять совершенно из виду свою главную цель и всю свою деятельность устремить на предметы совершенно посторонние, так как эта цель здесь становится слишком далекою для того, чтобы стремиться к ней неослабно, особенно когда внешние обстоятельства не доставляют возможности продолжать свою деятельность спокойно и вполне расчитанно. В таких-то именно обстоятельствах находились иезуиты в Крыму, как мы уже видели. Эти недостатки иезуитского метода и были главною причиною безуспешности их миссии. Мы увидим, что такому же методу по отношению к мухаммеданам следовали и протестанты и потому их миссия была столь же безуспешна, хотя они действовали и при более благоприятных обстоятельствах.

Первое из протестантских миссионерских обществ, обративших свое внимание на татар, было эдинбургское или шотландское, основанное некоторыми благочестивыми пресвитерианами в 1796 г., почти в одно вромя с лондонским³³⁸. Директорам этого общества, искавшим удобнейшего места для основания своих миссий, деятельности которых они намеревались придать огромные размеры, особенно понравились земли между морями Каспийским и Черным, как совершенно соответствовавшие их видам. «Уже несколько лет – писали они – мы обращали наше внимание на берега Каспийского моря, как особенно удобные для христианской миссии. Чем долее мы с картой пред глазами обдумывали нравственное и религиозное состояние обитающих там народов, тем глубже эта мысль западала в нашу душу. Страна эта – думала мы – лежит почти в центре старого материка, граничат с различными мировыми царствами – Персией с юга, Турцией с запада, Россией с севера и Татарией с востока, со всех сторон окружена многочисленными, погруженными в глубокое невежество и развращение, племенами, из которых некоторые, хотя называются христианами, однако (как можно думать) совершенно чужды христианству (?), а остальные – мухаммедане, или последователи Далай-Ламы, или язычники и идолопоклонники других родов: – какое обширное поле для верных миссионеров открылось пред нашими глазами! Какой удобный случай сеять полными руками небесные семена! И какую богатую жатву можно бы собрать там при Божием благословении, обращая и соблюдая многие миллионы смертных»³³⁹. Отсюда видно, что эдинбургское общество не думало ограничивать свою миссионерскую деятельность исключительпо татарами, но обстоятельства и недостаток средств принудили его впоследствии ограничиться только ими. Предположив учредить на кавказском перешейке центральный миссионерский пост, общество приступило к выполнению своего предположения, хотя и с великими опасениями, считая успех предприятия почти невозможным. Однако препятствия и трудности были более воображаемые, чем действительные, потому что желание эдинбургского общества учредить в южной России миссионерскую колонию совпадало с видами русского правительства заселить южные, пустынные земли иностранными колонистами и таким образом оживить край торговлею и промыслами. Могло быть только одно препятствие со стороны святейшего Синода, который постоянно старался устранить иностранных миссионеров от пропаганды между русскими подданными, но и это препятствие светское правительство всегда умело обходить или совершенным умолчанием о главной цели иностранных колоний, или двусмысленным формулированием ее³⁴⁰. Сделав некоторые предварительные розыски, директоры эдинбургского общества решились наконец весною 1802 г. послать в Петербург для переговоров и в Астрахань для осмотра местности двоих агентов. Это были: Брунтон, опытный уже миссионер, зарекомендовавший себя предусмотрительностию, неутомимою ревностию и особенною способностию к усвоению чужих языков, недавно прибывший из Африки и сам без всякого внешнего побуждения единственно из любви к делу вызвавшийся совершить «отважное предприятие», т. е. совершить путешестие в Петербург, и Патерcон, молодой еще человек, вирочем в течение уже двух лет приготовлявший себя к миссионерской деятельности. Вместе с этими миссионерами отправился также один молодой африканец, Гилларум Гаррисон, вывезенный Брунтоном из Африки и воспитывавшийся под его руководством. Отплыв из Эдинбурга в апреле, они в начале мая прибыли в Петербург. Вот как описывают директоры эдинбургского общества их пребывание в Петербурге и хлопоты по отысканию места для поселения: «здесь они всеми, кому были рекомендованы, были приняты очень хорошо, чрезвычайно вежливо и дружелюбно. Но касательно предмета своей миссии они сначала видели вокруг себя очень мало утешительного. Все осведомления и разведки, которые они делали с этой целью, давали результаты такого рода, что могли поколебать их мужество и разрушить все их надежды на хороший успех, потому что почти все их знакомые согласно утверждали, что они встретят большие трудности и великие опасности, если поселятся в южной части России, и особенно если начнут обращать тамошних жителей в христианско-протестантскую веру; так что они опасались за собственную свою свободу в таком путешествии. Однако в то время, как они думали, что находятся в безнадежном положении, и впали относительно этого в печальное раздумье, благая десница Божия возымела о них попечение, рассеяв их грусть и сомнение, разрушив казавшиеся непреодолимыми препятствия и уравняв для них дорогу. Тот, в руках которого сердца всех людей, воздвигнул совершенно неожиданно для них друга в господине Новосильцеве, русском дворянине, который был камергером и доверенным лицем у императора. Через посредство этого господина они не только сохранили доверие, но и приобрели одобрение и внимание русского правительства к своему предприятию. Им дали паспорт для свободного разъезда по всей империи и позволение поселиться где им будет угодно. Далее, им даны были почтовые лошади и очень благоприятное для них рекомендательное письмо. Сверх того, Новосильцев еще от себя дал им письмо, в которому всем гражданским и военным властям рекомендовал самым настоятельным образом защищать их, споспешествовать им во всем и дружелюбно с ними обращаться. Таким образом не только побеждены были трудности, которые общество считало величайшими, но еще сверх того миссия приобрела такое явное внимание, какого не смели ожидать самые смелые мечтатели. Ободренные явными знаками божественного попечения, наши миссионеры отправились через Москву, Тамбов и Сарепту далее, в Астрахань. Этот путь почти в 1400 английских миль они совершили почти в два месяца, не испытав впрочем никаких несчастных приключений и других трудностей, кроме тех, которые были неизбежны во время такого путешествия и по такой земле. С ними обращались очень дружелюбно, местное начальство всегда выказывало готовность помогать им, многие частные лица дружественно приглашали их в свои дома и угощали чрезвычайно гостеприимно... Так как Астрахань по различным причинам показалась им неудобною для того, чтобы начинать здесь миссионерское дело, то 10 августа они оставили этот город и направились к югозападу, в Грузию. Они намеревались было поселиться в Тифлисе или по соседству с ним, но... генерал Кнорринг, генерал наместник этой провинции, отсоветывал им ехать в Грузию, потому что состояние этой страны было очень неспокойно, а вместо того посоветовал им ехать в Черкасию. Поэтому они, отдохнув несколько в Георгиевске, отправились далее, в Константин-град, к подножию кавказских гор, где местный начальник, по приказанию генерал-наместника, дал им стражу, чтобы они безопасно могли обозреть окрестные местности для своей предположенной цели. Через несколько дней они нашли подходящее место там, где находится татарская деревня Карасц, имеющая неболее 500 жителей и лежащая в соседстве крепости. В этой-то деревне и поселились наши миссионеры, перебравшись в дом, называемый султанским. Отсюда они под внешнею защитою русского гарнизона и под невидимою защитою всемогущего божественного Провидения начнут миссионерские труды»³⁴¹. Местность, избранная Брунтоном и Патерсоном для основания миссии, действительно была очень удобна и очень понравилась директорам общества. «Возьми, любезнейший читатель, – писали они с восторгом – карту и смотри, в какое удобное и надежное место поставил их божественный Промысл. Рассмотри многолюдный перешеек, отделяющий Черное море от Каспийского. У северной границы, в равном почти расстоянии 400 верст от каждого из этих морей, вблизи верховьев Кубани, отделяющей русские владения от турецких, лежит вышесказанная татарская деревня Карасц, обитатели которой состоят из мухаммедан, стекающихся сюда из всех пограничных земель и говорящих 6-ю или 7-ю различными наречиями. В ближайшем соседстве с одной стороны этой деревни находятся орды ногайских татар, русских подданных, а с другой стороны находятся кубанские татары, признающие турецкое господство, другие обитающие в окрестностях народы суть: черкесы, кабардинцы и абазинцы. Здесь среди тьмы, бедствия и греховного рабства явились два мужа, которые оставили свое отечество и своих друзей – все, что так высоко и дорого ценится людьми, для того, чтобы возвестить вечное спасение своим собратьям, этим бедным людям, неведущим Евангелия Христова» и пр.³⁴² Все эти удобства были впрочем далеко не так велики, чтобы от рассмотрения их приходить в восторг. Ими могли прельститься только директора вновь основанного миссионерского общества, ни о чем более не думавшие, как только о том, чтобы придать деятельности своих еще не существующих миссий как можно более обширные размеры. Миссионеры, поселившиеся в Карасце, поступили правда под особое покровительстпо российского правительства, которое не только обеспечивало за ними личную безопасность и благосостояние, но и всегда готово было давать им действительную помощь. Но уже самая эта тесная дружественная связь между русским правительством и шотландскими миссионерами должна была препятствовать успеху последних. Им приводилось действовать среди народов, которые большею частию еще вели ожесточенную борьбу за свою независимость с русскими и потому крайне враждебно смотрели на все русское и все имевшее с ним связь. По отношению к религии эта вражда должна была проявляться тем сильнее, что помянутые народы были или под сильным влиянием мухаммеданства, или же были настоящими мухаммеданами, т. е., исповедывали религию, поколи особенно враждебную христианству. Ближайшими соседями новооснованной миссионерской станции были ногайские и кубанские татары: на них то и должны были устремить все свое внимание шотландские миссионеры. Эти татары, составлявшие некогда часть золотой орды, в 1261 г. под предводительством Ногая (того самого, который женился на Евфросинии, побочной дочери византийского императора Михаила Палеолога) отделились от нее и составили самостоятельную ногайскую орду. Эта орда почти до самого начала XIX столетия обыкновенно кочевала между Дунаем и Кубанью, но после подчинения своего России должна была сократить пределы своих перекочевок. Она разделялась еще на четыре отдельные орды или колена: Буджак, Джедисан, Джедиткуль и Джамбайлук, и постоянно находилась в самых тесных отношениях к крымской орде, жила с нею одною жизнию и находилась даже в некоторой зависимости от крымских ханов: она признавала над собою верховную власть этих ханов, которые посылали ей в предводители своих сыновей³⁴³. По мере усиления мухаммеданства между крымскими татарами, оно усиливалось и между ногайскими, хотя и не одновременно, потому что турецкое влияние на их религиозные расположения проникало к ним не прямо, а через посредство их соседей, крымцев. В начале XVIII столетия, когда в Крыму действовали иезуиты, ногайцы были преданы мухаммеданской религии еще в слабой степени³⁴⁴, но со времени подчинения России, когда они начали вести более оседлую жизнь и когда состояние подданства иноверному и иноплеменному правительству увеличило в них симпатию и восприимчивость к влиянию на них единоплеменнпков мухаммедан, мухаммеданство между ними усилилось и даже внушало им особенно враждебные отношения к христианству. Одна часть ногайской орды, обитавшая за Кубанью и называвшаяся кубанскою, признавала даже турецкое господство и стояла по отношению к русским в прямо враждебных отношениях.

Шотландские миссионеры кажется понимали эти трудности и потому начертали себе такой план действий, который-бы не затрагивал прямо религиозных симпатий татар и ставил бы их в положение совершенно нейтральное по отношению к религиозной вражде татар – мухаммедан к христианству. Для распространения христианства между татарами миссионеры избрали следующие два средства: 1) выкуп пленных татарских детей и воспитание их в духе христианства с целью воспользоваться ими для миссионерских целей, именно для катихизации новообращенных и для заведения непосредственных сношений с татарами; 2) распространение между окрестным населением библии и полемических трактатов на туземном языке. Имея в виду первое средство, Брунтон и Патерсон в письме своем, поданном императору Александру I через Новосильцева относительно позволения им поселиться в России, просили, «чтобы им позволено было покупать невольников от черкесов и закубанцев (пункт 2-й), чтобы те, которых они купят не более 16 лет, «не далее 7 лет находились в их зависимости (3-й), чтобы купленные ими моложе 15 лет служили им только до двадцатитрехлетнего возраста (4-й), и чтобы запрещено было им продавать кого-либо из купленных ими народов (7~й)»³⁴⁵. Хотя миссионеры вследствие понятной осторожности и не высказывали здесь цели, для которой им, нужны были исчисленные льготы, однако эта цель ясна уже из самой постановки предложенных ими условий. Ясно, что они желали приобрести право на покупку невольников не для того главным образом, чтобы пользоваться их услугами в своем хозяйстве и не для торговых целей, а для того, чтобы воспитывать купленных мальчиков в духе христианской религии для миссионерской должности. Это известно было и нашему светскому правительству, которое согласилось на все эти условия, впрочем с важным, хотя и небольшим, ограничением. В высочайше утвержденном (22 ноября 1802 г.) докладе министра внутренних дел о дозволении шотландцам учинить поселение в кавказском крае на условиях ими предлагаемых было сказано, что «покупка невольников может быть им дозволена, но с тем именно условием, что они должны быть не русские и не грудницы: ибо известно, что черкесы и другие горские народы захватывают христиан и обращают их на продажу, и не ограничить сего было бы подать повод к сугубым попыткам народов сих красть наших людей»³⁴⁶. Отняв таким образом у русских и грузин возможность быть невольниками колонистов, русское правительство, может быть и ненамеренно, оградило их от иноверной пропаганды и лишило их чести быть посредствующими органами этой пропаганды среди окрестных христиан и мухаммедан. Это ограничение должно было впрочем принести некоторую пользу шотландским миссионерам, потому что заставляло их избирать в посредствующие органы людей более близких к мухаммеданам, чем туземные христиане, и таким образом несколько улучшить обыкновенный на западе окольный метод обращения мухаммедан, которым они намерены были пользоваться. Получив дозволение, миссионеры постарались воспользоваться своим правом в возможно скорейшем времени: они накупили невольников и завели школу для обучения их. Впрочем до 1806 г, миссионеры не могли пользоваться этим средством так, как бы желали, частию по недостатку средств, частию же потому, что стеснялись отсутствием со стороны русского правительства положительного позволения обращать выкупленных рабов в протестантство. В 1806 г. эти препятствия были устранены почти совершенно, благодаря русскому правительству, которое наполнило их школу инородческими мальчиками, не требуя никакой платы за них, и дало им позволение обращать в свою веру всякого инородца, желающего сделаться членом их колонии. «Так как фонд – рассказывает одно современное известие – не дозволял более, чтобы миссионеры выкупали молодых людей для воспитания их в христианской религии, то божественное Провидение дало средства наставить в христианстве более 40 детей, присланных им без всяких издержек с их стороны из отдаленной части Татарии. Эти дети принадлежали к поколению татар-киргизов, были обоего пола и возраста от 5 до 15 лет. В их отечестве по всем человеческим соображениям Божественная милость не была бы им доступна через Евангелие, но Тот, который сказал: «Я скажу северу: проведи! и югу: не воспрещай! Приведи моих сынов издалека и моих дочерей от краев земли» (Ис. 43:6), – принудил поколение посредством голода отдать своих детей императору за хлеб. Этот же Бог наш склонил русское правительство часть из них .послать к миссионерам; чтобы под их надзором они возрасли в христианской религии»³⁴⁷. Таким образом миссионеры приобрели достаточное количество людей, над которыми можно было выказать им свое уменье воспитывать в духе христианства и приготовлять новых туземных миссионеров. Они могли делать это тем свободнее, что около этого же времени получили от русского правительства формальное разрешение обращать в протестантство мухаммедан и делать их членами своей колонии. В 1806 г. уполномоченный эдинбургского миссионерского общества Митчел, при содействии Новосильцева, графа Кочубея и Романцова, выхлопотал для шотландской колонии новую льготную грамоту, которая «в поощрение иредриятий колонистов, клонящихся к распространению трудолюбия, ремесл и фабрик в краю столь мало населенном и смежном с народами мухаммеданского исповедания, или язычниками, никакого образования не имеющими», дозволяла между прочим: 1) «всякому кабардинцу, черкесу, или другому магометанину, или язычнику из людей свободных.... принять вероисповедание колонии и сделаться членом оной с согласия управы», а также 2) «всякому кабардинцу, черкесу, татарину и язычнику из невольников принять вероисповедание колонии и сделаться членов оной с согласия управы, если владелец такового отпустит, получа от него предварительно надлежащее себе удовлетворение»³⁴⁸. Получив такое дозволение, миссионеры могли уже не стесняясь обращать в христианство инородческих мальчиков, обучавшихся в их школе. В 1808 г. миссионеры писали об этой школе, что она находится в цветущем состоянии, что молодые туземцы, которых Брунтон выкупил из рабства, продолжают оправдывать надежды возлагаемые на них, что успехи делаемые ими очень высоки и что многие из них могут уже читать Библию³⁴⁹. Но это процветание школы было по всей вероятности не очень продолжительно. После 1809 г. о ней пет уже никаких известий, а известия о деятельности миссионеров вообще говорят более об упадке этой деятельности, а не о развитии ее.

Еще ревностнее старались миссионеры воспользоваться вторым своим миссионерским средством, которое они считали едвали не самым надежным. «Чтобы обратить народ – писал Брунтон в 1808 г. – нужно его наставить; а чтобы наставить мухаммедан, для этого кратчайший путь состоит в том, чтобы незаметно распространять между ними написанные на их языке маленькие трактаты и экземпляры свящ. Писания. Если это будет сделано благоразумным и мудрым образом, то я убежден на основании своих прежних опытов, что это произведет счастливейшие результаты»³⁵⁰. С этим согласны были и директоры общества. В 1804 г. миссионеры получили от них типографский станок и начали в своей колонии печатать небольшой полемический трактат против мухаммеданства на турецком языке, который туземные татары, особенно ученые муллы, могли понимать довольно свободно³⁵¹. В 1806 г. миссионеры окончили печатание этого трактата и начали распространять его между татарами с немаловажным успехом. «Трактат против мухаммежанства – писали миссионеры – получил в окрестных уездах большое распространение и произвел большое движение между народом. Эффенди Шелливе, прибывший в Карасц с целью побеседовать с миссионерами, прочитав его, так взволновался, что несколько ночей не мог спать. К местам Корана, приведенным в трактате, приложен перевод турецкий. Шелливе и другие зффендии находят, что смысл слов передан очень хорошо и ясно, и откровенно сознаются, что против увещаний миссионеров ничего не могут возразить. 411 экземпляров отосланы в Сарепту к г. Виганду, который намерен распространить их между мухаммеданами казанскими и бухарскими»³⁵². Особенно хотелось миссионерам распространить между татарами свящ. Писание на их родном языке. Но это желание не так скоро могло быть приведено в исполнение, потому что сначала нужно было еще сделать перевод. В первые годы существования миссии все труды Брунтона посвящены были этому делу. В 1806 г. перевод нового завета на турецкий язык был уже почти готов³⁵³ и не печатался только по недостатку средств. Брунтон очень досадовал на это, писал в Англию письма с просьбою о помощи и предлагал даже директорам общества «учредить в Англии особый фонд для этой цели», надеясь, что «может быть найдется много таких, которые охотно пожертвуют на этот предмет». Однако ничто не помогало. Эдинбургское общество, как общество еще новое и малоизвестное, находило мало жертвователей и не могло в достаточном количестве снабжать своих миссионеров-колонистов материальными средствами, а сами они, несмотря на свое увеличившееся благосостояние, из своих собственных средств не хотели ничего тратить на это дело, которое с каждым годом начало отступать все далее и далее на задний план, особенно с 1808 г., когда политические неустройства в Европе сделали для них почти невозможными даже письменные сношения³⁵⁴ с обществом и таким образом лишили их почти совершенно даже нравственной поддержки с его стороны. Вследствие этого перевод остался не напечатанным долгое время, до тех пор, пока не принялось за это дело российское библейское общество, получившее начало в 1812 г. не без влияния со стороны шотландских миссионеров и действовавшее не без их участия. В 1817 г. этот перевод был уже напечатан в количестве 3000 экземпляров³⁵⁵. Вскоре впрочем миссионеры должны были разубедиться в абсолютной годности этого средства распространения христианской веры между мухаммеданами. Перевод был сделан не на народный татарский язык, а на ученый турецкий в том предложении, что свящ. Писание на турецком языке может получить гораздо большее распространение. Поэтому от него нельзя было ожидать той пользы, какую он мог бы принести, потому что турецкий язык простые татары могли понимать только с трудом, а ученые, да и из них не все, хотя и могли понимать, но, пропитаны мухаммеданским фанатизмом, часто не хотели его ни читать, ни слушать, за очень немногими исключениями.

Сверх всего этого миссионеры старались также и лично знакомиться с окрестными мухаммеданами, вступали с ними в собеседование о предметах религии и иногда успевали ниспровергать их старые религиозные убеждения и обращать их в христианство. Новые пришельцы с иными нравами, с иной религией, искусные во многих ремеслах, естественно должны были привлекать любопытство окрестных татар, и потому начать с ними сношения и знакомства было нетрудно для миссионеров, равно как нетрудно было вступить с ними в собеседование о религии. Гораздо труднее было полемизировать с мухаммеданами, разрушать их предубеждения против христианства и убеждать их переменить религию. Это особенно должно сказать относительно ученых мулл, с которыми особенно старались знакомиться миссионеры и с которыми они особенно часто вступали в подобные собеседования. Таково свойство схоластической мухаммеданской науки, что она не только не делает человека более восприимчивым к истине и любознательным в отношении всего того, что касается высших потребностей человеческой души, но и совершенно ослепляет его и делает его почти совершенно неспособным понять и оценить надлежащим образом что-либо такое, что не подходит под меру его школьных воззрений: – поэтому-то так трудно говорить о религии с ученым мухаммеданином и побудить его отнестись критически к своим мнениям. Однако шотландским миссионерам иногда удавалось повидимому и это. Особенным уменьем в этом отношении отличались Брунтон и пресвитер Авдий, исправлявший должность школьного учителя и священника и умерший от чумы в 1808 г.³⁵⁶ Не имея под руками свящ. Писания на татарском языке, они выписали из Англии несколько экземпляров нового завета на арабском языке, читали его собравшимся муллам, давали им его для чтения на дом, что и было для последних, может быть более внешним, чем внутренним, поводом посещать миссионеров и здесь волею или неволею выслушивать рассуждения о превосходстве христианской религии. Уже в 1806 г. директора эдинбургского общества писали: «туземцы смотрят с великим уважением на миссионеров, ибо они чувствуют их превосходство в знаниях и полезных искусствах этой жизни и напротив свою собственную неумелость. Сильные предрассудки, которые во время приезда в эту землю г. Брунтона господствовали еще там против христианства, очень ослабели: даже некоторые из эффендиев относятся к миссионерам очень дружелюбно. Несколько экземпляров арабского нового завета отданы в руки ученым муллам и они их прилежно читают. Но они хотя могут читать Коран, однако мало понимают по арабски, так что не могут правильно и легко понимать другие книги. Поэтому они часто посещают г. Брунтона, который читает им новый завет и употребляет на это много времени. Некоторые из них удивляются и отдают ему явное преимущество пред Кораном»³⁵⁷. Миссионеры, но успевшие еще хорошо познакомиться с характером восточных народов, особенно мухаммедан, придавали этому удивлению и этим отзывам буквальное значение. Несколько позднее Брунтон писал, что «различные эффенди первого ранга не скрывают уже более сознания фальшивости своей собственной религии и высказывают великое желание понимать новый завет лучше, чем по арабски»³⁵⁸. Если принять во внимание тот факт, что никто из этих эффендиев не принял однако христианской веры и что многие из них даже положительно препятствовали и другим принимать ее, то искренность упомянутых заявлений более чем сомнительна. – Гораздо легче было действовать на простой народ и вообще на людей неиспорченных еще мертвою и возбуждающею фанатизм мусульманскою наукою. И действительно здесь миссионеры сначала имели довольно значительный успех. Уже в 1805 г. «Брунтон окрестил двух туземцев которые дали самые достаточные доказательства искренности принятия ими Евангелия»³⁵⁹, при чем было еще много таких, которые также готовы были в скором времени креститься. После этого миссионерам удавалось крестить по нескольку человек почти каждый год до тех пор, пока разные препятствия и неустройства не ограничили их ревность и не уничтожили совершенно всякие успехи. Особенно важное приобретение сделали они в 1808 г., когда вследствие их увещаний принял крещение султан Ката Герри (Гирей?), сын ногайского хана Менгли-Гирея, одного из потомков крымских Гиреев. Директоры эдинбургского общества чрезвычайно рады были этому обстоятельству. «История этого молодого человека – говорит современное известие – очень замечательна: он происходит по прямой линия от крымских ханов и имеет связи с некоторыми знатными восточными фамилиями. Отец его хан татар живет недалеко от Карасца. Сын познакомился с г. Брунтоном вскоре по его приезде и с тех пор питал к нему беспредельную сердечную привязанность. Г. Брунтон, плененный его прекрасными качествами, начал наставлять его в основоположениях христианства. Немного потребовалось времени, чтобы он понял превосходство христианства над мухаммеданством. И вот уже более двух лет, как он отказался от него и явно исповедал христианство. С тех пор он не только твердо держался исповедания, но и ревностно стараяся о распространении учения Христова между своими земляками. Он пользовался всяким удобным случаем, чтобы рекомендовать христианство их вниманию, и защищал его, когда на него нападали. Словом он выказал усиленную заботливость о распространении его и обращении своих земляков. Имея в виду эту цель, он не только разговаривал с простым народом, но часто диспутировал даже с муллами и эффендиями, стараясь выставить в настоящем свете их нелепые мнения, их безбожные и суеверные обычаи и поведение, которые так сильно вредили их ближним. До сих пор он устоял против всех преследований: ни обещания, ни угрозы его родственников не имели настолько силы, чтобы поколебать его привязанность к Евангелию»³⁶⁰. Несмотря на это, миссионеры, когда Ката-Герри после крещения оказался в затруднении снискивать себе пропитание, не позаботились почему-то об упрочении его положения, не захотели приписать его к своей колонии и воспользоваться для пользы миссии его ревностию к обращению своих земляков. Новообращенный принужден был, чтобы достать себе средства к существованию, просить русское начальство о принятии себя на коронную службу в качестве писца и был принят. Впоследствии он уехал в Грузию и там вероятно затерялся в массе русского чиновничества.

Таковы были успехи шотландской миссии до 1809 г. С этого времени ревность миссионеров начала заметно ослабевать, а успехи их почти совершенно прекратились. Современные известия говорят большею частию только о препятствиях, с которыми надлежало бороться миссионерам, и почти ничего о их деятельности и успехах. В числе этих препятствий внезапно открывшееся противодействие мухаммедан, прежде повидимому очень дружественно относившихся к миссионерам, занимает важное место. Известия от 1809 г. повествуют, например, о преследованиях, которым долго подвергался один молодой татарин за свое намерение принять христианство³⁶¹, и об открытом вооруженном восстании против христианства мухаммедан под предводительством некоего Арслан Бея. Этот Арслан Бей, заметив, что некоторые татарские деревни, собственные с колонией миссионеров, недостаточно преданы мухаммеданству и даже отпали в язычество, и приписывая это влиянию миссионеров, постоянно, несколько лет сряду, делал разбойнические набеги на эту местность и грозил миссионерам своею местию, так что русское местное начальство, узнав о намерениях горского наездника, сочло нужным послать в колонию для защиты миссионеров отряд солдат: «его намерение – замечают миссионеры в своем письме – было тем отвратительнее, что он открыто выдавал себя за нашего друга»³⁶². Враждебное расположение мухаммедан было также главною цричиною того, что миссионеры никак не могли проникнуть в поселения одного горского племени Сонна, которое прежде исповедывало христианство, но с завоеванием страны мухаммеданами принуждено было почти совершенно оставить свою религию, и князья которого приглашали к себе миссионеров для наставления своего народа в христианской вере. Такое поведение мухаммедан по отношению к христианству показало миссионерам, что на избранной ими местности далеко не так удобно собирать обильную жатву в пользу христианства, как они полагали сначала. Они вдруг осознали, что для их деятельности здесь много препятствий и что одни они не могут с ними бороться. «Велики трудности и препятствия, с которыми нам приходится бороться. Нас мало и мы постоянно в опасности»³⁶³. Последнее было не совсем справедливо, потому что в 1808 г. колония состояла из 50 душ обоего пола³⁶⁴. Если же принять во внимание то обстоятельство, что обязанность распространять христианство лежала некоторым образом на всех членах колонии, то деятелей было на первых порах слишком достаточно. Иное дело – ревность к распространению христианства, миссионерский дух, который должен был одушевлять членов колонии сообразно с целью их поселения. Очень вероятно, что такой дух и такая ревность были достоянием очень немногих из них, а потом при развившихся неблагоприятных условиях ослабели в между этими немногими. Сопротивление со стороны мухаммедан, обнаружившееся в такое время, когда политические затруднения прекратили на время сношения шотландцев с эдинбургским обществом и лишили их нравственной и отчасти материальной поддержки, было первым такого рода неблагоприятным обстоятельством, отняв у неопытных миссионеров почти всякую бодрость. Далее неблагоприятно повлияло на миссионерскую деятельность шотландских колонистов между татарами удаление от этой деятельности их лучших миссионеров. В 1808 г. умер пресвитер Авдий, чрезвычайно искусный в полемике с мухаммеданами и в обучении детей. Брунтон, начавший дело и с особенным успехом и искусством его продолжавший, также, кажется, умер, или оставил колонию; по крайней мере после 1809 г. нет никаких известий о его деятельности и во главе колонии стоит уже Патерсон, человек властолюбивый, неуживчивого характера и мало способный к миссионерскому делу. Наконец ко всему этому присоединились внутренние неустройства в колонии, распри и ссоры, почти совершенно отвлекшие внимание колонистов от их главной цели. Немецкие выходцы, поселившиеся в Сарепте, прельщенные привилегиями шотландцев, переселились в Карасц, но шотландцы устраняли их от пользования теми же правами, какими пользовались сами, и хотя уступали им участок земли для поселения, но с тем, чтобы они от них отделились, и жить с ними вместе никак не соглашались³⁶⁵. Отсюда произошли в колонии несогласия и неустройства и разрослись до такой степени, что дошло дело до правительственного вмешательства. Многие из мпссионеров-колонистов начали оставлять свое место жительства и возвращаться за границу: колония начала пустеть, оставшиеся под начальством Патерсона колонисты почти вовсе прекратили свою миссионерскую деятельность, и если что делали для распространения св. Писания между татарами, то при содействии и по поручению русского библейского общества. Эдинбургское миссионерское общество, видя упадок своей миссии и не имея само достаточных средств поддержать ее, обратилось за помощию к новооснованному в Германии базельскому миссионерскому обществу³⁶⁶. Помощь была подана (1821 г.), но миссия от этого нисколько почти не сделалась успешнее.

Базельское миссионерское общество, основанное в 1816 г., главным образом для воспитания и приготовления молодых людей к миссионерскому поприщу³⁶⁷, вскоре успело стать в такие благоприятные обстоятельства, что могло не только помогать другим посылкою хорошо приготовленных и проникнутых миссионерским духом людей, но и содержать свои собственные миссии. Блюмгардт, стоявший во главе базельского общества, мысль о котором была внушена его основателям присутствием в составе русских войсв, осаждавших (1815 г.) Гюнинген, татар и калмыков, остановил свое внимание на татарах, населявших Россию, и³⁶⁸ начертал обширный план базельской миссии на востоке. Точкою опоры для своих миссий Блюмгардт предполагал сделать немецкую колонию Цурихсталь в Крыму. «Эта община – говорит Мерц – представляла, казалось, надежную опору для миссии между мухаммеданами, на которых тогда возлагали более надежд, чем теперь, когда узнали, какое противодействие фанатизма и апатии противополагают они христианству в тех местах, где соединены бывают в массы. С сияющим взором указал благородный Блюмгардт на это средоточие старо-турецкого или татарского света.., предполагая оттуда наполнять истинною жизнию не только племена, живущие в степях на юге России и на востоке до Сибири, но и в восточных и западных прикаспийских землях, в таинственном Туркестане и в чудных горах Кавказа между остатками разных народов, накопившимися там в течении столетий. При этом надеялись, в случае распространения христианства на Кавказе, просветить земли по направлению к Персии и далее земли при истоках Евфрата, спуститься даже в Месопотамию и там протянуть руку сподвижникам, которые проникли туда из Сирии и Малой Азии. К этому присоединилось намерение преобразовать древнюю христианскую церковь Армении и еще более древнюю несторианскую церковь – это отечество миссий давно прошедших столетий»³⁶⁹. Этот план был одобрен английским обществом и всеми друзьями миссии. В 1820 г. решено было приступить к его выполнению. Препятствий никаких не было. Русское правительство относилось к протестантскому миссионерству очень сочувственно, несмотря на его явную безуспешность³⁷⁰. «Благодаря благочестивому настроению императора, влиянию на него г-жи Крюднер, Юнга Шиллинга и т. д.», протестанты могли надеяться, что их попытки увенчаются полным успехом. Князь Голицын, вероятно с ведома императора, уже в 1818 г. вступил в личные сношения с базельским миссионерским обществом и уговаривался об учреждении в Петербурге миссионерской директории для северной Азии. В том же году сам император Александр I выразил желание, чтобы 10 греко-католичееких юношей поступили в базельский миссионерский институт для приготовления к миссионерской деятельности. Члены библейского русского общества, находившегося под особенным покровительством императора, Патерсон и Пиккертон. в 1819 и 20 годах обращались в Базель за способными к проповеди людьми, выставляя на вид духовные потребности немецких колоний в России, а также и разных русских инородцев. Таким образом желание шотландских колонистов получить помощь из Базеля согласовалось вполне как с планами базельского миссионерского общества, так и с видами русского правительства и потому вскоре получило полное удовлетворение. В 1821 г. базельцы послали в Петербург для переговоров с русским правительством двоих знатнейших братий своего миссионерского дома, графа Фелициона Зарембу, русского подданного, и доктора Дитриха. Результатом хлопот этих двух уполномоченных было то, что базельским миссионерам 17 декабря 1821 г.³⁷¹ высочайшее пожалованы были теже самые привилегии, которыми давно уже пользовались шотландские миссионеры в Карасце, и позволение избрать где угодно удобное место для основания миссионерской станции. После этого Заремба и Днтрих отправились в Астрахань. За ними вскоре последовали туда же другие миссионеры из Базеля, Ланг, Гогенаккер и Бенц. Здесь они намерены были приготовить себя к предстоящим работам уроками и советами шотландских миссионеров, которые имели здесь типографию и занимались печатанием св. Писания и разных трактатов на татарском и других местных языках при содействия российского библейского общества. Но прежде чем вновь прибывшие помощники, незнакомые еще ни с местными мухаммеданскими языками, ни с местными условиями миссионерской деятельности, могли сделаться действительно полезными, шотландские миссионеры, благодаря счастливому обстоятельству, приобрели такого помощника, который делал помощь базельцев почти излишнею, который в деле противомухаммеданского миссионерства мог заменить их всех. Такого помощника они неожиданно приобрели в лице одного молодаго и даровитого персиянина Мухаммеда-Али-бея (род. 1802 ум. 1870 г.). Будучи сыном одного из ученых персидских мулл, он с ранних лет, под руководством отца и некоторых знаменитых персидских ученых, начал заниматься мухаммеданскою наукою и в короткое время, благодаря своим блестящим способностям, ознакомился с нею в высшей степени основательно. В 1819 г. будучи еще только 18 лет, он уже пытался выступить на литературное поприще в качестве самостоятельного автора³⁷². Прибыв вслед за отцом своим в Астрахань, в 1821 г., он вскоре познакомился здесь с шотландскими миссионерами и, как человек любознательный и как их учитель в турецком языке, вошел с ними в самые близкие отношения. Частые беседы с миссионерами, раздражив в нем любознательность и затронув ученое самолюбие, внушили ему мысль заняться изучением всех религий и особенно христианства с целью доказать превосходство мухаммеданства пред всеми другими религиями. Но это изучение вскоре привело его к совершенно иным результатам. Он убедился в истине христианства и крестился, приняв имя Александра Казем-бека около 1822 г.³⁷³ Это обращение имело большую важность для протестантских миссионеров и чрезвычайно оживило их деятельность. Молодой, даровитый и ученый прозелит с горячею ревностию принялся помогать миссионерам. В течение 1822 г. он написал несколько полемических трактатов против мухаммеданства на арабском, персидском и турецком язаках. Эти трактаты распространились между мухаммеданами и произвели между ними сильное движение. Будучи написаны знатоком мухаммеданства и бывшим мухаммеданином, эти трактаты естественно должны были возбуждать особенный интерес в мухаммеданах и могли иметь на них более плодотворное влияние, чем подобные же трактаты, написанные христианскими миссионерами. Мухаммеданские муллы сочли нужным принять меры для ограждения своих единоверцев от влияния сочинений Казем-бека. Один из этих мулл, славившийся в то время своею ученостию на севере Персии, Ходжи-молла Риза в 1822 г. в Тебризе написал на персидском языке обширное возражение на трактаты Казем-бека об истине христианской религии, опровержение, наделавшее большего шуму среди мухаммедан. Но Казем-бек с своей стороны не оставил возражения без опровержения. Опровержение было составлено им тоже на персидском языке, под заглавием: «Джеваби-рисалэи хаджи молла Риза» – ответ на трактат хаджи Моллы Ризы – и в конце 1824 года послано к тебризскому ученому³⁷⁴. Неизвестно впрочем, какое действие имела эта полемическо-литературная деятельность Казем-бека в пользу христианства на ученых иностранных мухаммедан, но что касается до мухаммедан астраханских, то их эта деятельность только озлобляла. Родные и соплеменники сильно возненавидели его и эта ненависть становилась тем сильнее, чем более возрастали его известность и влияние. Вследствие этого положение Казем-бека в Астрахани делалось с каждым годом затруднительнее и невыносимее. Это-то обстоятельство по всей вероятности главным образом и заставило его прекратить свою миссионерскую деятельность и оставить Астрахань. Ответ на трактат хаджи моллы Ризы был последним его полемическим сочинением против мухаммеданства. В 1825 г. он оставил Астрахань, чтобы ехать на должность учителя татарского языка в Омск, но на пути был остановлен в Казани, где был потом профессором университета и первым преподавателем мухаммеданскнх языков при миссионерском противомухаммеданском отделении в казанской духовной академии.

Обращение Казем-бека и его миссионерская, хотя и кратковременная, деятельность составляют последний и почти единственный светлый эпизод в истории протестантской противомухаммеданской миссии в России. Дела миссионеров среди мухаммедан собственно русских шли попрежнему очень дурно. Они не поправились и тогда, когда жившие до сих пор в Астрахани базельские миссионеры³⁷⁵ начали самостоятельную деятельность. Изучив в Астрахани под руководством Казем-бека татарский язык, познакомившись с местностию и приняв к сведению опыты шотландцев, базельцы местом для главного стана своей миссии избрали Шушу, столицу бывшего карабахского ханства, сплошь почти населенного татарами, которые в очень значительной степени подчинялись здесь влиянию персов³⁷⁶. Сюда скоро прибыла из Базеля новая масса миссионеров. Здесь построено было училище, заведена типография, в которой миссионеры начали печатать на турецко-татарском и новоармянском языках новый завет и разные полемические трактаты против мухаммеданства. Кроме Шуши местами деятельности базельских миссионеров были: шотландская колония Карасц, куда послан был Ланг, колония Маджар, где действовал Кэниг, и винтембергская колония близ Тифлиса, где действовал Зальтэт. Подробностей о действиях этих миссионеров мы не имеем, но сами же немецкие историки сознаются, что все их действия особенно по отношению к мухаммеданам татарам были совершенно безуспешны. «Ланг неутомимо путешествовал по стране, находил даже радушный прием везде, но никакого расположения в познанию имени Христа. Не успешнее действовал и миссионер Кэниг около 1827 г. в отдаленной колонии Маджар. Сепаратистическая винтембергская колония в Грузии также ничего не могла сделать для окрестных мухаммеданских татарских орд. Эта колония сама едва была приведена базельскими миссионерами и проповедниками в миру и к некоторому общинному церковному устройству, так что и не могло быть и речи о влиянии на татар и черкесов»³⁷⁷. Такая безуспешность неудивительна, если принять во внимание, что базельские миссионеры действовали по тому же плану и в том же духе, как и шотландские миссионеры, что отношение мухаммедан в христианам было такое же, как и прежде, и их фанатический дух нельзя поколебать так скоро, как хотелось бы всем друзьям христианства. Фанатизм мухаммедан и их упорство приводили миссионеров почти в отчаяние. Раздаваемые ими трактаты и книги свящ. Писания не читались почти ни одним мухаммеданином, увещания их оставались без всякого действия, крестить им удавалось только детей, которые, выросши, часто возвращались к своей старой религии и разрушали все возлагавшиеся на них надежды. Печальную картину миссионерской деятельности иностранных колонистов между татарами в 20-х годах настоящего столетия рисует один из русских путешественников того времени, Илья Радожицкий словами самих миссионеров. Проезжая на кавказские минеральные воды через Георгиевск, он познакомился здесь с одним из миссионеров г-м П. (вероятно Патериком) и, разговорившись с ним, узнал многие интересные подробности о состоянии миссии. «Г-н П..., будучи здесь главным из миссионерских братий, с большим жаром говорил о христианско-реформатской религии и пользе миссии: товарищи его рассеяны в Персии между татарами и даже между черкесами и в самых ущельях гор. – Каким образом вы успеваете обращать в свою веру сих разбойников? – спросил я. – «Не иначе–-говорил он – как привлекая от них мальчиков: таким образом мы обратили многих из персидских и татарских мальчиков в христианство. Только к сожалению, при первом удобном случае, они опять переходят в прежнее состояние: ибо у магометан, сих фанатиков мусульманства, татарин, принявший христианскую религию, почитается проклятым и для него одно средство избавиться от гонений есть переход опять к своей вере (или правильнее к лжеверию). Муллы и вообще магомеданское духовенство причиняют много нам препятствий. Они стараются внушить своим поклонникам, что христианская вера делает людей малодушными, робкими, напротив, будто-бы одна магомеданская возвышает мужество. Эти гнусные изуверы христианскую кротость, смирение и терпение почитают малодушием; напротив, их воинственное неистовство, независимость и право сильного почитают мужеством, великодушием, оттого они столько буйны, неукротимы». – Далее почтенный миссионер объявил, что главное его с товарищами занятие состоит ныне в переводе книг свящ. Писания на татарский, кабардинский и разные горские наречия обитающих по Кавказу народов. Переводы они печатают в своей астраханской типографии и развозят для раздачи во все места, куда могут проникнуть. Но как между кавказскими дикарями очень мало грамотеев, или охотников заниматься чтением, то редко кто из них берет в руки книги, и более из любопытства. Грамотный между обитателями Кавказа, говорил он, бывают князья, муллы, кади и некоторые уздени, которые для личной пользы, находя собственный интерес, содержат подданных в невежестве, не допускают ни за что через перемену веры озарить их истинным просвещением; в рассуждении чего миссионеры должны действовать большею частию скрытно, претерпевая за свое рвение и усердие к распространению христианства всякие от варваров ругательства и даже личные обиды». «С другой стороны – прибавляет Радожицкий как-бы в насмешку – видимая польза от сих миссионеров и колонистов здесь есть та, что они приезжающих к минеральным водам посетителей снабжают прекрасным картофелем»³⁷⁸. Впрочем слишком несправедливо было бы утверждать, что протестантская миссия не приносила совершенно никакой пользы для распространения христианских идей среди мухаммедан, потому что нельзя даже предполагать, чтобы их школы, их переводы, их собеседования остались совершенно бесплодны и ни в одну душу не заронили плодотворного евангельского семени. Вся вина их состояла в том, что при том методе, которым они пользовались, они не могли делать таких быстрых успехов, каких от них ожидали и каких они сами желали, а при тех неблагоприятных обстоятельствах и тех устройствах, виновниками которых они большею частию были сами, могли делать гораздо меньше, чем сколько были способны. Их метод мог увенчаться успехом только после долгого и постоянного проведения и притом среди народонаселения спокойного и неподверженного таким страшным неожиданностям, каким подвергалось постоянно кавказское население; между тем они действовали еще недолго, с перерывами, непостоянно и притом среди разных внутренних неустройства Тем не менее результаты были слишком незначительны и это подало повод людям, не желавшим видеть на русской территории иностранную миссию рядом с русскою, отвергать всякую пользу протестантских миссий и требовать их уничтожения, особенно когда взаимные раздоры миссионеров колонистов начали бросать тень на самую ревность их и способность к своему делу. В 1827 году, когда неустройства в шотландской колонии достигли высшей степени и многие из членов ее начали разъезжаться за границу, так что русское правительство обратило на это внимание и хотело изобрести меры к лучшему благоустройству колонии, А. П. Ермолов, тогдашний генерал-наместннк Кавказа, отозвался, что «не считает выезда колонистов важным ущербом для кавказского края по малой пользе ими приносимой»³⁷⁹ и что «допущение иностранных миссионеров (на Кавказе) особенно в политическом отношении несовместпо для России»³⁸⁰ и доложил, что гораздо лучше учредить на Кавказе русское общество распространения православия³⁸¹. Представление Ермолова было в то время уважено и дело об улучшении быта колонии было оставлено. Что касается до мысли об учреждении общества для распространения христианства на Кавказе, то она очень поправилась государю и министр внутренних дел Лапский вошел по этому предмету в сношение с обер-прокурором свят. Синода³⁸². Но в следующем году (1828 г.) вопрос об улучшении быта шотландской миссионерской колонии возбужден был снова ц решен в смысле обратном и благоприятном для протестантов. Комитет министров, по выслушании записки министра внутренних дел о новом устройстве шотландской колонии, в отношении миссионерских тенденций ее постановил следующее: «что касается до второго предмета (т. е. миссионерства членов колонии), то главнокомандующий над почтовым департаментом в присутствии комитета отозвался, что блаженной памяти государь император, даруя шотландским миссионерам дозволение водвориться в кавказской области, изволил иметь главнейшею целию, дабы посредством них горские народы обратимы были в христианство. Посему не представляется достаточных причин к отмене такового благотворного желания его величества. Отзыв главноуправляющего в Грузии генерала Eрмолова, что допущение иностранных миссионеров особенно в политическом отношении несовместно для России, есть мысль слишком общая и к настоящему случаю относима быть не может. Нацротпв 25-леттее спокойное пребывание шотландских миссионеров в кавказском крае удаляет всякое на сей счет опасение. Хотя же успехи их в обращении горцев в христианскую веру, судя по числу обращенных, и не слишком велики, но тем не менее положено уже сему начало. Учреждение российского общества для образования у нас миссионеров, хотя равным образом весьма полезно, но общество сие еще не учредилось, а между тем могут представляться случаи к обращению горцев; но при запрещении сего шотландским миссионерам оные для христианства будут навсегда потеряны. Соображая все сие, комитет полагает: 1) Оставя шотландскую колонию при всех тех правах и преимуществах, кои оной дарованы грамотою 20 декабря 1806 г., не возбраняя находящимся там миссионерам обращения магометан и язычников из горских народов в свое вероисповедание, коих и могут они потом соделывать членами их колонии. 2) Базельским миссионерам, находящимся в г. Шуте, в карабахской провинции, если члены шотландской колонии будут согласны принять их к себе, дозволить поселиться в шотландской колонии с присвоением им тех же прав и преимуществ, коими они пользуются. 3) Старшине сей колонии пастору Патерсону в уважение 25-летних трудов и попечения к пользе оной и тамошнего края отвесгь тут же 1000 десятин земли, которую и предоставить ему на основании грамоты в потомственное владение. 4) Девяти семействам крещенных горцев и десяти семействам принятых в члены колонии немцев отвесть на том же основании по 60 десятин на семейство, а всего 1140 десятин». Далее постановлено было (пункт 8-й): «для прекращения всяких несогласий между шотландскими и саратовскими колонистами разделить между ними земли и самое внутреннее управление, предоставив Патерсону только заведывание шотландскими колонистами, а саратовским позволить выбрать общественных старшин на общих правах, колонистам предоставленных³⁸³. 15 декабря 1828 г. это постановление было высочайше утверждено императором. Таким образом протестантские миссионеры, несмотря на протесты православной партии, остались при старых своих правах и привиллегиях и сделались даже сильнее. Но их миссионерская деятельность не сделалась от того успешнее. Татары попрежнему оставались глухи к их увещаниям и не выражали никакого сочувствия и интереса к их трудам. Таким образом поводы упрекать протестантскую миссию в бесполезности оставались во всей своей силе. Даже более: явились причины считать ее опасною и вредною для спокойствия государственного. Видя упорство мухаммедан, шотландские миссионеры почти совершенно прекратили свою деятельность, а базельские придали своей деятельности характер, сообразный с общим планом протестантского миссионерства – ослаблять мухаммеданство на востоке, действуя на него окольным путем (auf indirecte Wege), т. е., сначала обращая в протестантство (реформируя) армян и других восточных христиан и потом через них уже действуя на мухаммедан. Базельцы посредством распространения библии и особенно посредством воспитания юношества в духе протестантства начали сильную пропаганду между армянами и не без успеха. Они уже приступили было к постройке большого воспитательного заведения для высших классов общества, для них уже «начала было блистать своим первым сумеречным светом надежда на реформацию армянской церкви»³⁸⁴, как вдруг русское правительство положило конец этим успехам. Армянский католикос, заметив успехи протестантской пропаганды между своими пасомыми, очень встревожился и принял со своей стороны против них меры. Он указал тогдашнему генерал-наместнику Кавказа барону Розену на английское влияние в Персии и на сношения миссионеров с английским библейским обществом. Барон Ровен принял эти указания к сведению и дал знать об этом высшему начальству, которое сочло волнение армян, равно как и указанное ими политическое значение протестантской миссии очень опасными и решилось согласно с желаниями св. Синода воспретить колонистам заниматься пропагандою между русскими подданными. В 1835 г., под предлогом изыскания мер к устройству шотландской колонии, заведено было по этому предмету дело о мерах к устройству шотландской колонии у кавказских гор и относительно предоставления членам сей колонии и пребывающим в Шуше базельским миссионерам права обращать мухаммедан и язычников в свое вероисповедание. «Комитет министров, по рассмотрения сего дела, нашел, что главное заключающееся в нем обстоятельство есть право, предоставленное шотландским колонистам, обращать мухаммедан и язычников в свое вероисповедание и умножать чрез то число членов колонии. – По предмету сему комитет не мог не заметить, что действия колонистов впродолжение 35 лет, со времени дарования им означенного права, ограничились лишь обращением 9 горцев и что с 1828 г., когда право то им вновь подтверждено, не обращено ими и и одного человека, между тем как проповедниками осетинской коммиссии втечении 17-тн лет окрещено 7000 душ; такие ничтожные успехи колонистов совершенно убеждают, что они нисколько не занимаются миссионерством, и следственно для умножения своей колонии не имеют ни малейшей нужды в дарованном им праве. – Что же касается до поселившихся в. Шуше базельских миссионеров, то из дела видно, что они, со времени водворения их, никого не обратив в христианство, уклонились от настоящей цели своей, устремив виды свои на армянское юношество. Поступки их возбудили со стороны армянского духовенства жалобы, которые, по удостоверении местного начальства, могут иметь весьма неприятные последствия. – Посему комитет, разделяя вполне мнение главноуправляющего в Грузии, что действия всех вообще иноверных миссионеров в закавказском крае должны быть, по изложенным подробно в объяснений его причинам, навсегда прекращены, и имея сверх того в виду сделанный в присутствии комитета синодальным обер-прокурором отзыв, что правила о преобразовании кавкавских духовных училищ удостоены уже высочайшего утверждения, а для составления горско-российского миссионерского общества за Кавказом ожидаются только окончательные соображения барона Розепа, которые он в бытность свою здесь обещал доставить немедленно по приезде своем в Грузию, – считал, что за сим не представится уже никакой надобности иметь в тамошнем крае иноверных миссионеров. – Согласно сему комитет положил... а) воспретить членам шотландской колонии и водворившимся в Шуше базельским мисссионерам всякие миссионерские действия, предоставив им заниматься на будущее время земледелием, фабриками и ремеслами, б) Базельским миссионерам для предотвращения всякого повода к жалобам со стороны армянского духовенства воспретить сверх того принимать в свои училища армянское юношество»³⁸⁵. Это определение было утверждено императором и таким образом протестантские миссии среди татар кавказских прекратили свое существование, не оставив по себе почти никаких следов. Базельское общество взяло своих миесионеров назад и дало им иное назначение. Большинство из них поселилось неподалеку от русской границы в турецкой и персидской Армениях. Здесь они продолжали реформировать армянскую и несторианскую церкви, повидимому, совершенно забыв о главной цели своей деятельности, т. е. об ослаблении мухаммеданства.